Зимние расследования

Евгения Михайлова Подарок

Паша Прохоров был «никакой», как с детства внушала ему мама.

– Ты не умный и не глупый. Но ты вечно будешь троечником, потому что на четверку нет способностей. Ты даже мне сразу не можешь ответить на простой вопрос: слишком долго думаешь. Не знаю, может, ты головкой ударился, когда еще у меня в животе лежал. Сейчас вспоминаю: ты при рождении даже заплакать сразу, как другие, не сообразил. Только минут через двадцать заревел. Я даже орала этим врачам-сестрам: «Посмотрите, может, он неживой, курицы вы мокрые!»

Мама у Паши была как раз быстрой на язык и умела находить неожиданные решения. Единственного сына она любила. По-своему, как говорится. И однажды дала ему совет – напутствие на всю жизнь:

– Что у тебя выходит, Пашенька, так это хитрость. Даже со мной получается. На нее и ставь. Это верная карта. Хитрость и приводит людей к удачам и, главное, к богатству, которое и есть главный успех.

Паша матери верил. А кому еще? Кому он вообще нужен, кроме нее? Если это называется хитростью – способность такое сообразить, – значит, в ней и есть его главная сила. Отец работал машинистом в метро. Приходил вечером домой, синий от усталости. Молча пил водку, поправлял здоровье. У него была одна забота: выспаться перед работой. А беседовать с сыном, выяснять, какие у него проблемы, неудачи, способности или их отсутствие, – это к чему? Вот он, растет на глазах. Вполне себе здоровый парень: две руки, две ноги, голова круглая, как и полагается. Начнет зарабатывать – даже если помогать деньгами не будет, то хотя бы прокормиться семье легче без одного едока. Может, женится удачно. Одна соседка назвала Пашу красивым. Не урод точно.

Надо отметить, что Паше хватило ума, чтобы развить, усовершенствовать и сделать ненавязчивой, мягкой и незаметной свою хитрость, которая и стала его способом общения со всеми остальными людьми. Основной эксперимент он провел на школьных преподавателях. Просто и совершенно сознательно бросил заниматься, готовиться к урокам. Учителя были разными, часто нервными и взрывными, но Паша всем казался таким простым и милым парнем, которому бог просто не послал способностей, что меньше тройки ему никто не ставил. Даже если он выходил к учительскому столу и долго тупо молчал, но его приятное, добродушное круглое лицо изображало крайнюю степень страдания и стыда.

Наверное, на этом поприще Павел мог бы добиться и настоящих, значительных высот в бизнесе или политике – большое количество олигархов и общественных деятелей тому яркое и убедительное доказательство, – но он такого не хотел. Ничего, что связано с шумихой, сумасшедшими амбициями и противным ему до тошноты словом «карьера». Он просто желал быть на своем месте и прилично зарабатывать. Все. Это потолок.

Добивался своих целей Паша без большого труда. Кому-то поможешь в полной ерунде, кому-то просто польстишь, кого надо – подмажешь: просто сунешь пачку купюр в карман с милейшей улыбкой. И дело идет потихоньку. К двадцати пяти годам Павел Прохоров стал владельцем довольно большого автосервиса. К тридцати – у него была сеть вполне прибыльных предприятий. Он купил себе небольшую приличную квартиру. Для родителей построил крепкую, теплую дачу с удобствами. Отец к тому времени уже был на инвалидности. Мать, конечно, стала заговаривать про женитьбу. Про внуков понянчить и прочую ерунду. Паша с ней не спорил, но не сильно понимал, зачем ему такой геморрой. Ему и одному хорошо. Женщины на ночь всегда находятся, а утром они ему ни разу не нужны. Многие даже противны.

Неизвестно, как долго могло бы длиться такое вполне комфортное существование Паши Прохорова. Может, всю жизнь. Но он однажды познакомился с Лидой Сизовой, кассиром из магазина рядом с домом. И тут его комфорт на одного вдруг закончился. Он стал сильно скучать по ней – сначала в свободное от работы время, а потом постоянно.

Лида его сразу поразила внешностью. Может, она и не самая большая красавица, но так приятно выделяется на фоне его привычных подруг по вызову: худосочных, с мускулами качков и, главное, с этими губами – «варениками» из силикона, которыми и говорить трудно, а уж о том, чтобы их поцеловать, даже мысли не возникает.

Лида была пухленькая, крепенькая, с чудесными ямочками на розовых щечках и яркими голубыми глазами. Когда Паша в первый раз привел ее в свою квартиру, она так восхищалась всем, ей все казалось роскошью. Так что Паша понял окончательно: Лида из бедной семьи. Такой вывод и раньше можно было сделать по ее одежде, отсутствию украшений и наличию самого дешевого, старого, кнопочного телефона. Но можно было все это объяснить скромностью Лиды.

Да какая ему разница, господи боже мой. Даже лучше: Лида его чуть ли не «начальником» считает. Она очень наивная, добрая, деликатная, содержать подобную женщину, такую прелесть, одно удовольствие. С учетом чудесной внешности, конечно… А ночью Паша вообще впервые узнал, что такое секс с той, в которую влюблен. Которая кажется дивным созданием и подарком судьбы, приготовленным только для него. Они стали встречаться постоянно, но ночевать Лида оставалась очень редко, после настойчивых просьб Паши. Объясняла коротко: «Мне обязательно нужно домой. Я везу продукты и лекарства». Больше никаких подробностей. Паша особенно и не хотел вникать в детали. Чего тут непонятного: каждой семье нужны то продукты, то лекарства. И везет их тот, кто за это взялся. Когда Лида переедет к нему – на прочных и законных, конечно, основаниях, – ее родственникам придется обходиться самим. Как миленьким. И как всем.

Паша думал о том, как и когда сделать Лиде предложение, даже сходил в пару ювелирных магазинов, чтобы присмотреть кольцо. Осталось одно необходимое мероприятие до важного разговора с Лидой. Паша непременно должен был познакомить ее со своими родителями. А если сказать точно, то он должен получить безусловное одобрение – напутствие матери. Но какие тут могут быть проблемы? Лида такая хорошенькая, милая, добрая и скромная, а мама очень хочет понянчить внуков.

Мать к этому историческому визиту – как-никак первая девушка тридцатилетнего сына! – готовилась не меньше суток. Они с отцом специально приехали с дачи в свою московскую квартиру. И мать сначала выдраила ее до блеска, затем принялась за обед. Все блюда были простыми и легкими в употреб-лении, но крайне сложными и муторными в приготовлении. Малюсенькие пирожки в немыслимых количествах с разной начинкой и из трех видов теста – дрожжевого, слоеного и заварного. Масса крошечных пельменей, тоже нескольких видов и разной формы, большое количество салатов и солений из помидоров, огурцов, баклажанов, кабачков, выращенных своими руками на грядках у дачи, и грибов, собранных в ближайшем лесу.

Лида во время обеда очень мило себя вела. И вылизанную до блеска квартиру отметила, и каждое блюдо попробовала, искренне восхищаясь. И главное: она так вкусно, аппетитно ела, что Паша глаз от нее отвести не мог. Это очень редкое качество, когда человек красиво и в то же время с большой охотой ест. Чаще зрелище неприятное. Со своими «эскортными» девицами Паша никогда не делил трапезу. Если ходил с ними в рестораны, хоть в какие дорогие и пафосные, то заказывал только алкоголь и орешки. Пусть думают, что он жадный, легче отстанут. А тут вдруг оказалось, что на женщину, которая с аппетитом ест за одним с тобой столом, смотреть – одно удовольствие. Да он ночами будет работать, чтобы его жена и ребенок, который может появиться в перспективе, ели самое вкусное и дорогое. Из Франции будет заказывать сыры, из Испании фрукты, из Нью-Йорка хамон.

После обеда, который растянулся до вечера, мать стала собирать со стола грязную посуду, а перед этим сказала командирским тоном:

– Помощники мне не нужны. Только путаться на кухне будут. Я сама быстрее все помою, приберу. Потом кофе подам с тортом. А вы пока телевизор включите.

– А я хотела с вами попроситься, – как всегда мягко сказала Лида. – Я не собираюсь путаться и мешать. Могу не мыть, а вытирать и ставить на места. Я, главное, рецепты хотела записать. Попробую сама такое сделать. Но если сильно помешаю…

– Да нет, – ответила мать. – Пошли. Захвати оставшуюся посуду.

Без них, точнее, без Лиды, как-то скучно стало в комнате. Отец нашел бокс по телику. А Паша все время бегал вроде в туалет, покурить. На самом деле ему интересно было, что происходит в кухне. Мать усердно мыла посуду, она все так делала, как будто на сто лет вперед. А Лида… Она стояла посреди кухни с полотенцем в руках, и вид у нее был какой-то потерянный. Была похожа на ученицу, которую вызывали отвечать, а она ничего не знает. Но что-то отвечает на вопросы матери, у Паши только не вышло послушать: надолго в крошечной прихожей незаметно не задержишься. И вот что странно: Паша столько раз бегал, но ни разу не увидел, чтобы Лида записывала рецепты.

Женщины вернулись. Мать постелила свежую скатерть, поставила большой шоколадный торт. «Молодец, – подумал Паша. – Лида обожает шоколад». Затем женщины расставили чашки и блюдца, принесли кофе и сливки.

Паша уже размечтался, что они теперь засидятся вообще до поздней ночи, а потом Лида согласится поехать к нему, чтобы своих не будить.

И тут Лида вдруг говорит:

– Как жалко: такой прекрасный торт, а мне срочно нужно ехать домой. Меня очень ждут. Вы уж меня извините. И огромное спасибо за изумительный обед и теплый прием.

Паша, конечно, не очень умный, но слова «теплый прием» его как-то резанули. Как будто Лида побывала в конторе, куда хотела устроиться на работу, а ее не взяли, но печеньем угостили.

Они сели в его машину, поехали. Паша прекрасно знал, где дом Лиды, какой подъезд: много раз ее подвозил, но она ни разу его не пригласила хотя бы чаю выпить. Он не обижался и вообще не брал в голову. Там родня толчется, а им с Лидой хочется побыть наедине. И вообще: когда люди не ждут гостей, у них бывает срач и кавардак. Лида этого, наверное, стесняется: она ведь целый день на работе, ей убирать некогда.

Это понятно. Но вот почему Лида всю дорогу молчит, Паша даже предположить не мог. Все же было отлично, мать Лиду постоянно за что-то хвалила, а отец, из которого слова обычно не вытащишь, когда ее увидел, сразу выпалил:

– Надо же, какая красивая девка на нашего Пашку запала! А ты, мать, все говоришь, что он никакой.

Папа уже немножко выпил, но даже самым корявым комплиментом женщину не обидишь. Тут что-то другое. Опять же: шоколадный торт даже не попробовала. За полминуты можно кусочек проглотить. Паша почти не задавал людям вопросов. Кому надо, сам скажет. Чего лезть. А Лида такая деликатная и вообще-то скрытная, что ее глупым вопросом можно только ранить. А умный как придумать? Доехали они до ее подъезда, она собралась выходить, а Паша вдруг почти в отчаянии схватил ее за локоть:

– Лида! Скажи мне хоть номер своей квартиры. Мне вдруг так страшно стало: вроде можем потеряться и не найти друг друга.

Лида сказала. И посмотрела на него так… Как будто он уже в гробу, а она скорбит.

Павел только развернулся, чтобы ехать в свою квартиру, как позвонила мать. Почему-то он был готов к этому звонку. Но сказала она самым обычным тоном:

– Пашенька, ты не заедешь сейчас к нам? Стол обеденный я сама не могу сложить, а у отца руки совсем не работают. Да и спать он уже лег. Выпил. Много ли ему теперь надо.

– Конечно, – сказал Павел и повернул на дорогу к дому родителей.

И что ему сразу стало ясно: мать врет. Этот большой обеденный стол именно она всегда раскладывает и складывает. Отец тут вообще не при делах. А она не просто его упомянула, она назвала две причины его недееспособности: руки не работают – раз, спит, потому что выпил, – два. А две причины очень простого повода – это уже замороченная хитрость. Паша и сам иногда клиенту может накидать несколько причин несделанной работы, чтобы не называть одну, настоящую. С Пифагором у Паши дела, конечно, швах, но в хитрости он не новичок.

Короче, приехал. В квартире привычный, уютный храп отца раздается, а мать ведет сына под локоток на кухню. И там наливает большой бокал красного вина и ставит тарелку с половиной торта, не меньше. И сразу приступает к разговору, причем стоит посреди кухни, как будто доклад собралась прочитать:

– Поговорить я с тобой, Пашенька, хочу. Как-никак ты почти невесту в дом привел. Сразу скажу: девушка очень красивая, такую редко встретишь. И неглупая, и вести себя умеет.

– Так в чем дело, мамаша? – уже с раздражением говорит Павел. – Я никакой, как ты всему свету сообщила, но не слепой и не глухой. Я про Лиду сам все вижу и знаю. А сейчас я бы уже к своему дому подъезжал, купив в магазине хорошее красное вино и «Пражский» торт. Ты уж извини, я не такой воспитанный, как Лида, но «Пражский» намного вкуснее твоей самодеятельной выпечки.

– Не злись, сыночек. Может, я неправильно разговор начала. Но он на самом деле очень серьезный. Скажи мне, что ты знаешь о Лиде? Но еще раз прошу: не надо злиться. Речь о твоей жизни, которая для меня важнее собственной.

– Все знаю. После школы устроилась работать кассиршей в нашем магазине. А была отличницей, но сразу пошла зарабатывать, потому что семье денег не хватает. Как очень многим. Ну и пашет, своим постоянно везет продукты и лекарства.

– Каким своим, ты не в курсе?

– Да меня это не колышет, мама. Какой бы ни была ее родня, я ее увезу оттуда – и все. Начнется только наша жизнь. И опять извиняюсь, но ты в нее тоже лезть не будешь. Гости. Тортики. Здрасте, как дела… И это весь контакт.

– Вот это у тебя может совсем не получиться, деточка. Я имею в виду только вашу, на двоих, распрекрасную жизнь. Мать Лиды – инвалид пока второй группы, но на грани полной беспомощности. Разрушаются суставы и позвоночник. Я с очень знающим человеком говорила. А у младшей сестры Дины – ДЦП. Если ты не в курсе, что это такое, то это страшная, неизлечимая болезнь. У нее такая стадия, что только инвалидное кресло, ни поесть самой, ни, извиняюсь, подтереться. Полный уход. Дорогие лекарства. И при этом такие люди все понимают: психика едет от страданий и паники. Да, есть еще отец, он алкоголик и почти всегда безработный.

Павел очень долго не отвечал: информация убийственная, конечно. Но молчал он не поэтому: искал железобетонный довод в пользу того, что им с Лидой просто необходимо жить вместе.

– Жуть, конечно, – наконец произнес он. – Но кто сейчас не больной. С кем ни поговоришь, не поймешь, как он жив до сих пор. Мама, мы будем, как сможем, помогать ее больным родственникам, но главными есть и всегда будут наши отношения, собственные проблемы и радости.

Он выпалил это и на секунду был счастлив от того, что так здорово сказал и все разрулил.

– Дурачок, – спокойно произнесла мать. – Ты не понял, что твоя Лида безумно добрая? Ключевое слово – безумно. Она никогда не бросит больных, беспомощных родственников ради тебя, здорового, как бы ни любила. Она будет торчать у них, горшки выносить. И это не самое главное. Еще она обожает детей и говорит, что их должно быть столько, сколько получится.

– Ну и что? – немного упавшим голосом спросил Паша. – Лида – красивая, здоровая, сильная, веселая. Такие дети любому мужику будут в радость.

– Плохо, Пашенька, что ты толком не учился в школе, умных книг не читал. Потому и не узнал, какой рок, бывает, скрывается за словом «генетика». Это наследственность. У Лиды мать очень больна, отец вообще никудышный, просто его болезни никто не искал. Все, что он может сделать хорошего для близких, – это быстрее помереть. А у матери документально подтвержденное тяжелое врожденное заболевание… Сестра Лиды унаследовала гены матери, но уже в совсем ужасной форме. Ты говоришь, Лида красивая и здоровая. Да, так бывает. Любой генетик подтвердит. Это типа брака у генетически больных людей. Вдруг рождается практически совершенный ребенок. А вот у того, что красивая здоровая Лида рожать начнет таких, как ее сестра и мать, вероятность очень высокая. А какой она человек, ты сам знаешь: аборт на ранней стадии не сделает и уж совершенно точно – не откажется от ребенка, если калеку родит. И любить свое больное дитя будет больше тебя, а если ты слово против скажешь – станешь для нее врагом, убийцей. Знаю я таких добрых и красивых. Паша, я давно веду это расследование. С тех пор, как узнала, что ты с Лидой всерьез встречаешься. Просто такие вещи надо знать. По ночам книги нужные читаю и спать совсем не могу. Как представлю, что ты живешь в доме маленьких инвалидиков, копейку на себя боишься потратить, недоедаешь, недосыпаешь… Сердце мое рвется. Ничего сейчас не говори. Просто наведайся как-нибудь днем без Лиды в их квартиру. Лучше один раз увидеть, как говорится.

Паша ехал домой и чувствовал себя так, будто ему в мозг вылили канистру бензина и кинули зажженную спичку. Купил по дороге водки, «Пражский» торт уже ни фига не хотелось. Дома выпил все залпом, не помогло ни на копейку. Спать не мог. Первый раз в жизни заболело его здоровое сердце, да так сильно, как будто в него нож для разделки мяса воткнули по самую рукоятку. Еще и повернули там. Проблема была в том, что мать в главном права. Вообще-то у него нет ни одного повода упрекнуть ее в нечестности в главном. Так… Соврет иногда по мелочи, чтобы себе задачу облегчить. А в серьезном – наоборот: она ему всегда открывала тяжелую, неприятную правду. Чтобы он был готов к трудностям.

Но для него речь вовсе не о том, что у Лиды могут родиться больные дети и они вдруг станут ему неприятны, да еще он копейку на себя не потратит и голодать начнет… Это уже перебор и бред материнской любви, неправильно понятой. Не хотелось настолько оскорблять мать, но в случае чего Паша так ей и скажет. Это она местами безумна, а не Лида. А если на самом деле представить, что у них с Лидой родятся нездоровые детки, сейчас вроде все могут лечить, во-первых. И Паша хитрый, это во-вторых. Он знает много приемов, как стать богаче. И на свете огромное количество людей, которые намного более дураки, чем он. Тут нет проблемы. А первое и самое главное: он своего ребенка – любого, самого больного – полюбит всем сердцем и никогда не бросит. И это матери придется принять, если она сама не хочет потерять сына навсегда.

Но проблема есть, она совсем в другом. Если на самом деле на раннем сроке определят неизлечимое заболевание ребенка, такое, что он какое-то время будет не жить, а только мучиться, Лида никогда не убьет его в своей утробе. Она будет стараться отдавать ему свою жизнь. А если Паша не сможет отдавать свою, полностью, как она, – Лида может его возненавидеть. Или ребенок родится и будет только долго умирать, разрывая им сердца, требуя ежесекундного ухода, а она ни за что не согласится отдать его в хороший хоспис, к профессионалам, которые могут снимать мучения. Она просто Пашу выгонит, если он про такое заикнется. А единственная логика в том, что всю свою жизнь и силы можно и часто нужно отдавать за надежду на спасение родного ребенка. Если надежды точно нет – это какое-то коллективное самоубийство. И где взять силы на такое «счастье»? И если бы такой проблемы длиной, возможно, во всю жизнь, не существовало, искренняя Лида давно бы ему рассказала о болезнях своих близких. Но она ему не верит до конца, она готова к подлости и предательству. А если так, то человек увидит подлость с предательством там, где их сроду нет. Паша любит Лиду, но не готов постоянно доказывать, что он не враг. Он этого не вынесет, и ему не хватит ума, чтобы все окончательно объяснить.

Права мать и в том, что надо посмотреть на родственников Лиды, может, все не так безнадежно, тягостно, уродливо. Понятно, что непростая жизнь, но как у многих. И замужество Лиды в чем-то поможет этим бедолагам. Разве для Паши не главное – радовать, успокаивать любимую… Заставить ее верить ему. Что-то для этой родни сделать – это выход уже сам по себе. Надо ехать туда.

На следующий день Павел заглянул в окно магазина, где работала Лида, увидел ее за кассой и поехал по адресу ее семьи.

В коридоре этажа, где жила Лида, было еще четыре квартиры. Паша позвонил во все, кроме нужной. Открыли ему двери в двух. Он помахал своими корочками и громко сказал, что пришел от «Водоканала» только взглянуть, в каком состоянии водяные счетчики. Может, нужно поменять. Заглянул в два туалета, постоял там по секунде, вышел, никуда не глядя, и сообщил собственникам, что у них все замечательно. Затем позвонил в квартиру Лиды. Не открывали ему долго, затем на пороге появилась очень худая женщина, которая двигалась с трудом, явно преодолевая боль, и сказала:

– Да, я слышала, вы счетчики смотрите. Я просто долго иду открывать. Проходите, смотрите.

Паша заглянул в туалет, вышел в прихожую. Сообщил, что все в порядке. Тут на пороге комнаты нарисовался папаша, дохнул крепким перегаром, как Змей Горыныч. А потом в прихожую выехала на инвалидном кресле девушка лет четырнадцати-пятнадцати. В руках она держала мобильный телефон, хороший, «Самсунг» последней версии, не то что у Лиды. У нее было бледное, худое, измученное, несчастное лицо. Но поразило Пашу даже не это. Взгляд! Подозрительный, ждущий только беды, преступления и обмана.

– Покажите мне свое удостоверение, – сказала она.

Паша старательно стал рыться в карманах, потом очень натурально огорчился и сказал:

– Ох, кажется, оставил у ваших соседей. Пойду поищу. Но к вам вернуться уже некогда, у меня план, тем более у вас все нормально.

Он уже открывал входную дверь, а девочка щелкнула камерой телефона. Ежу понятно, что он попал в большую неприятность. И все же была надежда, что все обойдется. Больная девочка, лишенная развлечений, все фотографирует. Из этого не обязательно последует что-то плохое именно для Паши. Он верил в удачу хитрецов. Это ведь его главный шанс.

А через три минуты позвонила Лида. Сказала вроде совершенно спокойным тоном:

– Паша, привет. Ты не мог бы подъехать сейчас к моему магазину: буквально на несколько минут. Это очень важно.

Павел подъехал, а Лида уже стояла у стены. Лицо у нее было белее этой стены.

– Я не для разговора попросила тебя приехать. Его как раз не будет. У меня заявление. Короткое и окончательное. Только сначала взгляни.

И она показала ему на своем телефоне его собственную фотку в прихожей ее квартиры.

– А почему сестра тебе это прислала? – тупо спросил Паша.

– Потому что она видела нашу с тобой совместную фотографию. Мы там обнимаемся, и лицо у тебя такое хорошее, что я распечатала ее и поставила на тумбочку у кровати. А теперь выслушай меня. Перебивать тебе и не захочется. Потому что все уже ясно. Все сложилось. Твоя мать выслеживала моих близких, у всех выспрашивала о них. Собирала компромат, вынесла приговор, как будто они не больные люди, а враги народа. Все мне сама и изложила там, на кухне. Тебе наверняка сказала, что я захочу рожать детей-уродов и вешать их на твою шею. Ты и приехал посмотреть, как выглядит урод в инвалидном кресле. Дина тебе, конечно, такой показалась. А она – уникальный, тонкий человек, талантливый художник. Но это не твое дело. Так вот: ни мои родственники, ни мои дети, если они когда-то будут, ни я сама со своими проблемами больше не имеем отношения ни к тебе, ни к твоей семье. Я страшно ошиблась, решив, что полюбила тебя, что ты не такой, как все. А ты такой же подлый и жестокий, как большинство людей. И я никогда не прощу тебе своей привязанности и слепого доверия. Лучше совсем бесчувственная колода, от которой нечего ждать, чем лжец. Ты обманул меня. Правда, сказал однажды, что полагаешься только на свою хитрость. Ума у тебя вроде немного, и сегодня с этой выходкой в моей квартире стало ясно, что его совсем нет. Это все. Не пытайся со мной больше говорить, поджидать где-то. Это не получится. Я на все пойду, чтобы не получилось.

Павел в своей сети – начальник, ему справки не нужны. Позвонил своим замам, сказал, что простудился. И лежал несколько дней на кровати, не ел, не пил, не спал. Не отвечал на звонки матери. Он тяжело и мучительно думал о том, как все же подойти к Лиде, как заставить ее выслушать его, как во всем оправдаться. Он понимал, что объясниться с ней – тяжелее, чем произнести последнее слово на суде, где тебе сейчас влепят пожизненное. Но он должен что-то придумать. Павел так ослабел, что до туалета доходил, держась за стенки. А голова работала ясно. Он даже придумал несколько ситуаций, в которых Лида окажется наедине с ним на какое-то время и не сможет убежать. И, наконец, ярко сверкнула самая пронзительная мысль. Это было результатом Пашиного мыслительного процесса. Даже если он устроит аварию в магазине Лиды и все рассчитает, чтобы только она не выбралась, а застряла в закрытом подвале вместе с ним, он все равно не найдет ни одного слова, чтобы ее переубедить. На нем крест, который она поставила. Его не сдвинуть и не смыть.

Так началась его темная, ненастная ночь с одними ухабами и провалами. В этой темени надо было отслеживать условное утро, такой же рабочий день, вечер – все без смысла и выхода. Иногда приезжала мать, Паша включал чайник, доставал одну и ту же вазочку с одними и теми же сухариками и молчал. Ни на один вопрос не отвечал. Мать смотрела на него с ужасом. Паша не чувствовал ни злорадства, ни обиды. Он ни в чем ее не винил, просто думал: «Зато у тебя все получилось. Что ж ты не радуешься». Но не говорил этого вслух.

Однажды Павел включил кино про любовь, там было много эротических сцен. Об интимной близости с Лидой думать было так невыносимо больно, что он просто убил эту тему. Но есть столько других женщин – без проблем, без генетики, на раз и по таксе. Почему ему не приходит в голову вызвать какую-то из своих бывших подруг на ночь? Он вроде забыл, что мужик. Ничего не хочет. Взял и позвонил самой симпатичной и активной в постели – Эмме. Она примчалась, сразу начала щебетать всякую ерунду, он сократил эту прелюдию до минимума, легли в постель. У Паши не просто ничего не получилось. В нем ничего не шевельнулось ни внутри, ни снаружи, несмотря на профессионализм Эммы. Он был как покойник, только хуже: ему казался отвратительным запах тела вполне себе чистой женщины с нормальным парфюмом.