Зимний мальчик

Глава 4

26 августа 1972 года

АВТОНОМНОЕ ПЛАВАНИЕ

– Ключа нет на прежнем месте, ты, Миша, его не брал? – спросил папенька.

– От сейфа или от гаража? От гаража – на крючке за входной дверью. Я его туда приспособил, удобнее.

– От сейфа, конечно.

– От сейфа я перепрятал. Так, на всякий случай. Дедушка прежде посоветовал – всё поменять.

– И где же он теперь, ключ от сейфа?

– Сейчас дам, – я открыл дедушкин – теперь мой – этюдник и из отделения с перемазанными тряпочками (верно, после чистки кистей) достал ключ от домашнего сейфа, большой и солидный.

Папенька ключ не взял.

– Открой, пожалуйста, сейф, я хотел бы кое-что посмотреть, – сказал он.

– Легко.

Сейф стоял в кабинете, в хитром книжном шкафу. Книжные полки проворачивались, открывая капитальную стену, в которую был вмонтирован солидный немецкий несгораемый шкаф, в просторечии сейф.

Замок и в самом деле открылся легко: дедушка смазывал его лучшим машинным маслом: капнуть одну каплю, и довольно. Два раза в год, восьмого марта и первого сентября. Теперь это моя забота.

В сейфе лежали две кожаные, но потертые папки, с дедушкиными и бабушкиными документами, ещё шесть папок договоров на важные заказы (договоры на заказы попроще занимали явную полку книжного шкафа), ящичек с дедушкиными и бабушкиными наградами, коробочка с прадедушкиными карманными золотыми часами «Мозер» на золотой же цепочке. Ещё старая, восемнадцатого века, библия.

В отдельной, уже предназначенной мне папке, новенькой, пахнущей кожей, сберегательные книжки и три конверта с наличностью. В первом, красном конверте – на содержание дома и «ЗИМа», во втором, обычном почтовом, что по девять копеек пара, на жизнь до дня рождения, и в третьем, приятного сиреневого цвета – «на «студенческую экипировку» – так было выведено дедушкой на конверте.

Но всё это папеньку не интересовало.

– А где…

– Где украшения?

– Ну… Да, наши семейные.

– В укромном месте. Дедушка сказал, что глупо держать их в сейфе, который опытному медвежатнику – как баночка монпасье гимназистке. Лакомство. А зачем тебе украшения?

– Да знаешь, свадебные подарки принято дарить молодой жене…

– Ага, ага. Я тоже так подумал, открыл ящичек, хотел маменьке к новой свадьбе подарок сделать. А в ящике письмо дедушки, в котором он говорит, что, захоти он что-нибудь маменьке подарить, он и подарил бы. А раз нет, то, значит, и не нужно.

– Тут он, пожалуй, прав…

– Но то же самое он написал и о тебе. Мол, если он оставил наследство мне, а не тебе, на то есть причины.

– Значит, если я буду умирать с голода, то…

– Нет, папенька, не передергивай. Вон, видишь деньги? Бери, сколько надо, если умираешь с голоду.

– Но…

– Если тебе будет легче, скажу, что дедушка взял с меня слово до тридцати лет к ним вообще не прикасаться. К украшениям. Только в случае войны.

– Войны?

– Ну да. Мировой или гражданской.

– Дедушка был старенький, и немножко чудил. Какая война, тем более гражданская?

– Тем лучше. Украшения не молоко, не прокиснут. Но я приготовил свой подарок. Тебе и твоей новой жене. И маменьке тож.

– Да? – папенька словно лимон жевал. – Кантату сочинил?

– Оперу.

– Эк тебя разобрало, – совсем разочарованно сказал папенька. – Поди, месяц трудился?

– Почти, – согласился я. – Маменьке понравилось.

– Ты и маменьке послал уже?

– Ну да.

– И что говорит мама?

– Что театр будет ставить.

– Какой?

– Большой, естественно.

– Это она так решила?

– Она. И тётя Галя.

– Вот как? Галина Леонидовна?

– Галина Леонидовна.

– Она и в операх разбирается?

– Маменька и ещё несколько артистов устроили маленькое представление. Тёте Гале очень понравилось. И другим. Решили, что поставят к декабрю. Край – к февралю.

– О чем опера-то?

– О наших солдатах, десантниках. И о врагах, как без них. На Малой Земле. Наши – это Политрук, Лейтенант, Медсестра, гитлеровцы – Генерал и особый злодей Снайпер Смерть. Есть ещё румынская кафешантанная певичка, она же наша разведчица. Ну, и второстепенные роли, и третьестепенные, массовка опять же…

– И что делает Политрук?

– Руководит и вдохновляет. А когда лейтенанта убили, берёт винтовку и идет за Снайпером Смерть.

– Вот так на сцене?

– Зачем на сцене? Просто, возвращаясь, вешает винтовку на стену, и всем всё становится ясно. Если герой вешает на стену ружьё, значит, злодей повержен, так, кажется, записано в Правилах Сцены.

– И ты все это сам сочинил?

– Нет, конечно. Моё – это музыка. А либретто писала Ольга.

– Какая такая Ольга?

– Известно, какая. Стельбова.

– Представляю себе!

– А ты не представляй. Вот опера, играй, пой, слушай. Мне кажется, стихи отличные.

– А музыка?

– Вот ты и оцени. С Аней. Пардон, с Анной Петровной

– И что по поводу ваших трудов говорит Андрей Николаевич?

– Ты и спросишь. Споешь малым составом, покажешь товар лицом, и спросишь, – и я дал папеньке портфель с партитурой. Оперы в папках давать – плохая примета. В портфелях оно лучше выходит.

Уехал папенька на «Волге» сам. Я больше не живу ни на два дома, ни на две машины. Анна, уверен, с большим удовольствием сядет за руль. Только возить будет себя. Впрочем, не моё дело.

Главное – украшения я отстоял. Украшений этих у дедушки с бабушкой было немного, но самого лучшего качества. Частью от прадедушки, а частью куплено после войны у возвращавшихся из Германии победителей. Сегодня, по мнению дедушки, они тянут на огромные деньги. Деньжищи! Золотом, конечно. А так как золотых рублей давно нет и не предвидится, то продавать их грех. Пусть полежат, покуда рубль снова не станет золотым. Бумажных рублей мне хватает. Если считать въедливо, до копеечки, как дедушка, то за месяц у меня ушло шестьдесят четыре рубля, включая полный бак «ЗИМа». Помогло то, что и кладовки в доме не пустые, и одежда есть, и ремонт дедушка дал дому в позапрошлом году основательный, но и без того, похоже, мотовство – не мой порок. Вряд ли. Однако отдавать Ане бабушкино колечко с бриллиантом в шесть карат неразумно. Аня ведь колечком не ограничится, будет требовать всю шкатулку. Вот тут-то медвежатники и придут. Или ещё кто пострашнее. А так если что-то и пообещал юной жене папенька, так это от восторга чувств привравши. Люди искусства, они такие. Ничего. Купит в «Рубине» сообразно средствам.

Позвонила Ольга. Мы с ней и с Бочаровой в одной группе оказались. В первой. Причуды деканата, сказала она. В первую группу собрали тех, у кого самый высокий балл. Посмотреть, что получится.

В пятницу с утра в колхоз едем. На уборку сахарной свеклы. Даешь стране чернозёмский урожай! Сахар люди любят.

– Ты только не вздумай на «ЗИМе» туда ехать. Тридцать км электричкой и пятнадцать на грузовиках по грунтовке, а грунтовка там только в сушь грунтовка, а дождь пойдет – ловушка для фашиста.

– Мы не фашисты, но за предупреждение спасибо. Как колхоз хоть называется?

– «Путь коммунизма», а конкретная деревня «Кротовые дворики». И я не шучу.

– Кротовые, так кротовые. Разберемся.

– Бочарова в больницу слегла. Бронхит какой-то нашли у неё. Бывает – вот прямо перед колхозом.

– Бывает, – согласился я.

– А как там с нашей оперой? – перешла Ольга к главному.

– Думаю, всё будет хорошо. Стучу по дереву, но думаю.

– Я тоже стучу, – ответила Ольга и разъединилась.

Про Москву и Галю (так Галина Леонидовна велела её называть в нашу первую и единственную встречу два года назад) я говорить не стал. Ещё подумает, что знакомствами козыряю. У Ольги таких знакомств, может, три чемодана, да мне-то что?

Пойду, соберу вещмешок. Нас же не просто на врачей учат, нас учат на советских врачей. Нам, советским врачам, нужно привыкать что скальпелем, что веником, что вилами с лопатами орудовать.

Тем, кто ещё не привык, конечно