Злая. Сказка о ведьме Запада

Корень зла

Пошевелившись в смятой постели, жена сказала:

– Я думаю, всё случится сегодня. Ты только посмотри на мой живот.

– Сегодня? Весьма в твоём духе, сплошное упрямство да неудобство, – поддразнил её муж. Он стоял у двери, глядя наружу: на озеро, поля и лес на дальних холмах. За ними вились нити дыма из каминных труб – жители деревеньки Раш-Маргинс готовили завтрак. – Буквально в худший день для моего служения.

Жена зевнула:

– Тут, как понимаешь, особо выбора нет. Как живот дорастёт до предела, так и всё – приходит срок, и хочешь не хочешь, милый, ничего уже не попишешь. Тело всё делает само, и ему никак не помешать. – Она приподнялась на локтях, пытаясь посмотреть на мужа из-за громадного живота. – Я тут уже ни на что не влияю, я в этом теле пленница. Пленница ребёнка.

– Прояви немного самообладания. – Он подошёл к ней и помог сесть. – Считай это испытанием духа. Посланным тебе для смирения чувств и дисциплины телесной и душевной.

– Самообладания? – усмехнулась она и принялась медленно подвигаться к краю кровати. – Чем это я, живое вместилище для паразита, обладаю до сих пор? Где я сама, скажи на милость? Потерялась по дороге за эти девять месяцев?

– Подумай обо мне, – попросил он уже более серьёзно.

– Фрекс, – не менее серьёзно возразила она, – ни одному священнику в мире не под силу унять молитвой извержение вулкана.

– Что же скажут мои братья по вере?

– О, наверняка почтенное собрание возмутится: «Брат Фрекспар, неужели вы позволили своей жене рожать первенца, вместо того чтобы вплотную заняться проблемами собственной паствы? Как недостойно с вашей стороны, как же вы это допустили! Вы лишены сана».

Теперь уже она подшучивала над ним, поскольку лишать его сана было некому. Ближайший унионистский епископ находился слишком далеко, чтобы следить за делами священника в глубинке.

– И всё-таки, это настолько не вовремя!

– Вообще-то, ты сам виноват в этом неудобстве как минимум наполовину, – заметила женщина. – Ну правда, Фрекс, в конце-то концов.

– Так обычно и рассуждают, но всё же я сомневаюсь.

– Сомневаешься?

Она расхохоталась, запрокинув голову. Изгиб её шеи от мочки уха до ложбинки под горлом напоминал Фрексу очертания изящного серебряного ковшика. Даже взлохмаченная после сна, с огромным животом, его жена оставалась невероятной красавицей. Волосы её ярко блестели, точно опавшая дубовая листва на солнце. Её благородное происхождение Фрекс осуждал, её усилиями преодолеть эти обстоятельства гордился, – но саму её неизменно любил.

– Ты сомневаешься в своём отцовстве, – она ухватилась для опоры за спинку кровати; Фрекс поддержал её под другую руку и помог встать, – или в причастности всего рода мужского к деторождению?

Женщина воздвиглась на ноги, громадная, точно плавучий остров, и с трудом побрела к дверям, продолжая посмеиваться. Когда Фрекс принялся одеваться на грядущую духовную битву, он по-прежнему слышал смешки жены из уборной.

Он расчесал бороду, намазал волосы маслом и собрал их на затылке заколкой из кости и сыромятной кожи – пусть лицо останется открытым. Сегодня необходимо, чтобы его выражение, до мельчайших деталей, было хорошо различимо на расстоянии. Он затемнил брови углём, нарумянил красным воском скулы, чуть выделил губы. Красивый священник скорее убедит грешников покаяться, чем неказистая деревенщина.

Через задний двор проплыла Мелена: не с обычной грузностью беременной женщины, а плавно, как громадный воздушный шар, за которым волочатся по земле верёвки. В одной руке она несла сковородку на длинной ручке, в другой – пару яиц и пучок подвядшего осеннего лука-порея. Она негромко напевала себе под нос короткие строчки какой-то песенки, но слов Фрекс не слышал.

Он убедился, что его строгое облачение наглухо застёгнуто до самого верха, завязал сандалии. Затем достал из тайника под комодом письма от брата по служению, священника из деревни Три Мёртвых Дерева, и спрятал бурые страницы за пояс. Он не желал, чтобы Мелена видела эти послания, опасаясь, что в ином случае она захочет отправиться с ним – повеселиться или пощекотать себе нервы.

Пока Фрекс глубоко дышал, готовя лёгкие к долгой проповеди, Мелена лениво помешивала яйца в сковороде деревянной ложкой. С другого берега озера доносился звон коровьих колокольчиков, но женщина его не слушала. Она внимала некому другому звуку, который как будто раздавался у неё внутри. Этот звук не складывался в мелодию – точно музыка во сне, от которой запоминаешь общее впечатление, а не гармонические переливы. Может быть, это ребёнок в животе тихонько мурлычет от счастья перед предстоящим рождением? Она нисколько не сомневалась, что у новорождённого будет музыкальный слух.

Потом она услышала, как Фрекс в доме перешёл к импровизации для разогрева: начал громко декламировать отдельные звучные обороты, выдвигать контраргументы на реплики невидимого противника, заново убеждая самого себя в своей правоте.

Как там звучала присловица, которую много лет назад в детской ей пела няня?

Однако сейчас она вспомнила эту песенку с теплотой, как шутку. Горе – естественный итог жизни, но всё равно мы продолжаем рожать детей.

«Нет же, – эхом откликнулась няня в голове Мелены, как обычно, тоном поучения. – Нет, избалованная ты дурочка. Ничего ты не понимаешь. Кто по своей воле продолжит рожать детей? Мы занимаемся этим, пока молоды и ещё не представляем себе всех тягот грядущей жизни. А едва хлебнём их, – а мы, женщины, небыстро учимся, – как наше чрево иссыхает и благоразумно перестаёт давать потомство».

«Но мужчин это не касается, – мысленно же возразила Мелена. – Они могут плодить детей хоть до самой смерти».

«О, мы, женщины, учимся небыстро, – вздохнула воображаемая няня. – Но вот этих жизнь вообще ничему не учит».

– Завтрак! – объявила Мелена и выложила яичницу на деревянную тарелку.

Нет, её сын ни за что не будет тупицей, как большинство мужчин! Она вырастит его таким, чтобы он восстал против бесконечной череды бедствий и горестей.

– Для нас настают трудные времена! – возвестил Фрекс.

Для ярого противника мирских удовольствий ел он весьма изящно. Мелена любила наблюдать за тем, как ловко его пальцы орудуют двумя вилками. Хоть и подозревала, что под всей его праведной аскезой скрывается затаённая тоска по лёгкой жизни.

– Да у нас каждый день времена трудные, – съязвила она в той же манере, в какой отвечали ему прихожане. Но бедный тугодум-супруг даже не услышал иронии в её голосе.

– Мы оказались на распутье. Нам грозит идолопоклонство! Извечные ценности попраны! Истина в опасности, добродетель забыта!

Он не столько обращался к ней, сколько репетировал обличительную тираду против жестокого магического представления, которое намеревался разгромить этим вечером. В его характере всегда была некая отчаянная, драматическая жилка, но в отличие от большинства мужчин он умел использовать эту черту на благо дела своей жизни.

Мелена осторожно опустилась на лавку. В голове у неё распевал без слов целый хор. Может, у всех так бывает перед родами? Стоило бы порасспрашивать любопытных местных кумушек, которые наверняка придут к ней днём тихонько побрюзжать, что ей живот уже на нос лезет. Но она не решалась. Даже её правильное городское произношение они считали наигранным, неестественным, – и потому ещё более стыдно было демонстрировать им своё невежество в таком простом деле.

Фрекс заметил, что она больше ему не отвечает.

– Ты не злишься, что я сегодня оставляю тебя одну?

– Злюсь? – Она приподняла брови, как будто само это понятие было ей незнакомо.

– Историю крошечным шагом влекут вперёд ничтожные силы отдельных мелких жизней, – глубокомысленно заявил Фрекс, – но вместе с тем на ином уровне происходит столкновение глобальных извечных сил. Одновременно уследить за обеими сферами невозможно.

– Это ты про жизнь нашего ребёнка говоришь, что она мелкая?

– Сейчас не время спорить. Это мой священный долг, я не могу от него уклоняться. Раш-Маргинс угрожает истинное зло. Я лишусь покоя, если не помешаю ему.

Он говорил серьёзно и горячо. За этот внутренний пыл Мелена когда-то и полюбила его, но теперь порой начинала ненавидеть.

– Зла будет ещё немало, – высказалась она напоследок. – А твой сын появится на свет лишь однажды. И учитывая, что у меня вот-вот отойдут воды, я думаю, это произойдёт сегодня.

– Будут и другие дети.

Она отвернулась, чтобы муж не увидел на её лице гримасу ярости.

Но долго злиться на него Мелена не могла. Возможно, это было признаком моральной слабости. Хотя вообще-то, о моральных слабостях она особо не задумывалась; одного служителя религии в семье вполне хватало.

Женщина мрачно замкнулась в себе. Фрекс неторопливо заканчивал завтракать.

– Это дьявол, – со вздохом проговорил он. – Дьявол уже близко.

– Не смей говорить такие вещи в день, когда должен родиться наш ребёнок!

– Я говорю об искушении в Раш-Маргинс! Как будто непонятно!

– Однако слово – не воробей, а сказанного не воротишь! – возмутилась Мелена в ответ. – Я не претендую на всё твоё внимание, Фрекс, но хоть немного мог бы обо мне подумать!

Она с грохотом уронила сковородку на лавку у стены.

– Могу того же попросить у тебя, – подхватил муж. – Что, по-твоему, мне сегодня предстоит? Как мне убедить свою паству отвернуться от пёстрого представления идолопоклонников? Скорее всего, я вернусь домой разбитым в пух и прах, проиграв более яркому впечатлению. Ты получишь долгожданного ребёнка, а меня ждёт лишь неудача.

Тем не менее даже эти горькие слова он произносил с гордым видом, словно потерпеть поражение в борьбе за высокую моральную цель было для него чем-то сродни добродетели. И разве можно сравнить этот возвышенный труд с грязью, кровью, болью и криками, сопровождающими рождение ребёнка?

Он наконец встал из-за стола и собрался уходить. Над озером поднялся ветер, размывая верхушки столбов кухонного дыма на горизонте. «Как будто спирали, – подумала Мелена, – как вихри воды, уходящие в водосток».

– Береги себя, любовь моя, – сказал на прощание Фрекс, хотя к этому моменту уже принял суровый вид, который обычно напускал на себя перед прихожанами.

– Постараюсь, – вздохнула Мелена. Ребёнок сильно толкнулся внутри, и она почувствовала, что ей снова пора спешить в уборную. – Исполни свой долг, моя надежда и опора, мысленно я с тобой. Постарайся, чтобы тебя там не убили.

– На всё воля Безымянного Бога, – сказал Фрекс.

– Лучше бы вышло по моей воле, – ответила она кощунственно.

– Свою волю обрати на то, что в твоей власти, – ответил он. Теперь он в полной мере обращался к ней, как священник к грешнице, и этот расклад ей привычно не нравился.

– Прощай! – откликнулась Мелена и, вместо того чтобы помахать вслед мужу, скрылась в вонючей уборной. А Фрекс двинулся по дороге в Раш-Маргинс.

Часы Дракона Времени

На деле Фрекс беспокоился за Мелену гораздо сильнее, чем показывал. Он остановился у первой попавшейся рыбацкой хижины и поговорил в дверях с хозяином. Может быть, кто-то из деревенских женщин сможет остаться с Меленой на день, а если понадобится, и на ночь? Это было бы добрым делом. Рыбак согласился, и Фрекс кивнул, принимая эту услугу с мучительной благодарностью, – он и без напоминаний знал, что в этих краях его жену недолюбливали.

Затем, прежде чем продолжить путь вокруг Гиблого озера и направиться в Раш-Маргинс, он остановился у поваленного дерева и вытащил из-за пояса два письма.

Их прислал его дальний родственник, также священник. Парой недель ранее кузен не пожалел времени и драгоценных чернил, чтобы подробно описать нечто под названием Часы Дракона Времени. Фрекс, готовясь к сегодняшней праведной битве, перечитал имеющиеся сведения об этом часовом истукане.

Пишу в спешке, брат Фрекспар, чтобы успеть передать впечатления по свежим следам.

Часы Дракона Времени установлены на фургоне, целиком это конструкция высотой с жирафа. По сути, это шаткий передвижной балаган, со всех сторон утыканный нишами и арками просцениума. На плоской крыше возвышается заводной механический дракон. Сам он зелёного цвета, когти у него серебряные, а глаза рубиновые. Чешуя у него из множества наборных металлических дисков: медных, бронзовых и железных. Под верхним, подвижным слоем чешуи спрятан железный каркас, который управляется часовым механизмом. Дракон Времени вращается по кругу на постаменте, хлопает кожистыми крыльями (со звуком, похожим на шум кузнечных мехов) и изрыгает из пасти зловонные сернистые клубы оранжевого пламени.

На всех сценах под ним, в дверях, окошках, на крылечках красуются марионетки и игрушечные фигурки: там есть герои народных сказок, карикатурные крестьяне и дворяне, животные, феи и святые – статуэтки наших унионистских святых, брат Фрекспар, как будто выкраденные из церкви, у нас из-под носа! Не могу описать своё возмущение. Фигурки приводятся в движение шестерёнками: выкатываются из дверей и возвращаются обратно, сгибаются в поклонах, танцуют и всячески дурачатся.

Кто явил миру этого Дракона Времени, этого лжепророка, зловещее искушение, что открыто бросало вызов унионистской церкви и самому Безымянному Богу? Управлял часами, по сведениям кузена, какой-то гном и несколько его тонких-звонких подручных, но тем как будто бы едва хватало мозгов собирать пожертвования в шляпу. Кому ещё это было нужно, помимо гнома и его напомаженных мальчиков?

Во втором письме кузен предупреждал, что часы вскоре будут проезжать через Раш-Маргинс, и излагал одну историю из своей деревни:

В начале представления за сценой задребезжали струны и забренчали кости. Толпа зашумела и сгрудилась вокруг фургона. В освещённом окошке показалась супружеская постель с кукольными женой и мужем. Муж спал, жена вздыхала над ним. Своими крохотными резными ручками она изобразила, что достоинство её супруга разочаровывающе малых размеров. Зрители покатились со смеху. Наконец кукольная жена сама заснула, и, как только она захрапела, кукольный муж ускользнул из постели.

В этот момент Дракон наверху развернулся на постаменте и простёр когти к толпе, однозначно указывая на некоего копателя колодцев по имени Грайн; а тот всегда был верным, хотя и невнимательным мужем. Затем дракон встал на дыбы и манящим жестом лапы выделил из публики вдову Летту и её дочь, незамужнюю девицу с кривыми зубами. Толпа настороженно притихла и отступила от Грайна, Летты и покрасневшей девицы, как от прокажённых.

Дракон снова уселся на крышу, но расправил крыло над следующей аркой. В ней зажёгся свет, показался бродящий в ночи по улице кукольный муж. Вскоре появилась кукольная вдова с пышной причёской и ярким румянцем, она волокла за собой протестующую зубастую дочь. Вдова поцеловала кукольного мужа и стянула с него кожаные штаны. Под ними оказалось целых два мужских достоинства: один орган спереди, а другой – пониже копчика. Вдова поместила свою дочь на передний орган покороче, а себе оставила более угрожающий причиндал сзади. Все три куклы задёргались и закачались в такт, ликующе повизгивая. Закончив своё дело, вдова и дочь слезли с неверного мужа и обе поцеловали его, но тут же, каждая со своей стороны, одновременно двинули ему коленом ниже пояса. Человечек зашатался во всю мощь своих шарниров, хватаясь за пострадавшие места.

Публика взревела. У настоящего Грайна, копателя колодцев, выступили капли пота размером с виноградину. Вдова Летта притворилась, будто хохочет со всеми, но её дочь от стыда мигом сбежала. Тем же вечером взбудораженные соседи напали на Грайна, чтобы осмотреть его на предмет гротескного изъяна. Летту стали сторониться. Её дочь, похоже, пропала бесследно. Мы подозреваем худшее.

Хорошо хоть Грайна не убили. Но кто знает, как отразилась эта жестокая драма на наших душах? Душа заключена в тюрьму человеческой плоти, но ведь такие мерзость и унижение могут оказать на неё разлагающее влияние, как ты считаешь?

Порой у Фрекса создавалось впечатление, будто всякая бродячая ведьма, всякий беззубый шарлатан-провидец – словом, все колдуны в стране Оз, способные творить хотя бы простенькие заклинания, – вдруг решили отправиться в глушь Венд-Хардингс ради нескольких жалких грошей. Он осознавал, что жители Раш-Маргинс – простые люди. Жизнь у них тяжёлая, их надежды скудны. Из-за затяжной засухи их вера в бога слабеет. Фрекс понимал, что Часы Дракона Времени манили их и мастерством механики, и магией – и ему придётся призвать всю свою стойкость и незыблемую веру, чтобы одолеть их. Если его прихожане окажутся уязвимыми перед так называемым культом наслаждения, поддавшись зрелищности и виду насилия, – что тогда?

Он победит. Он их пастырь. Столько лет он вырывал им гнилые зубы, отпевал их младенцев и благословлял их дома. Он жил в бедности ради них. Он скитался, как бродяга, с растрёпанной бородой и миской для подаяния от деревни к деревне, на целые недели оставляя бедную Мелену одну в их домике. Он стольким пожертвовал ради них. Прихожане не поддадутся влиянию этого существа, именуемого Драконом Времени. Ведь они перед ним в неоплатном долгу.

Расправив плечи и стиснув челюсти, священник двинулся дальше, хотя в животе у него горько урчало. В тёмном небе клубились вихри пыли и песка. Ветер над холмами жалобно, пронзительно стенал, словно пробивался сквозь узкую трещину в скале где-то за пределами видимости.

Рождение ведьмы

К тому времени, как Фрекс набрался смелости войти в убогую деревушку Раш-Маргинс, уже почти наступил вечер. Он был весь в поту. Мужчина топнул ногой, крепко сжал кулаки и громко, хрипло закричал:

– Чу, маловерные! Собирайтесь, покуда можете, ибо искушение грядёт, чтобы испытать вас сурово!

Слова он выбрал до нелепого архаичные, но это сработало. Ему навстречу двинулись угрюмые рыбаки, волоча с причала пустые сети. Пришли земледельцы, чьи неплодородные наделы мало что дали в этот засушливый год. Ещё до того, как он начал проповедь, все они уже выглядели виноватыми, точно сам грех.

Они последовали за ним к покосившимся ступенькам мастерской для починки лодок. Фрекс знал, что все ожидают прибытия этих мерзостных часов с минуты на минуту: сплетни распространялись подобно чуме. Он стал обличать их за алчное нетерпение:

– Вы глупы, как младенцы, что тянут руки к пылающим угольям! Вы словно отродье драконьего чрева, готовое испить огонь из его сосцов!

Это были избитые устаревшие проклятия из священного писания, и сейчас они звучали довольно плоско; за время пути Фрекс устал и был не в лучшей форме.

– Брат Фрекспар, – вмешался Бифи, деревенский голова Раш-Маргинс, – может, поумеришь пыл, пока мы сами не увидим, какую новую форму примет искушение?

– У вас не хватит духу противостоять этим формам, – выплюнул Фрекс.

– Разве ты не наставлял нас все эти годы? – возразил Бифи. – Едва ли нам выпадал шанс достойно воспротивиться греху! Вот мы и ждём этого… ну, как духовного испытания.

Рыбаки издевательски засмеялись и засвистели, и Фрекс взглянул на них ещё более грозно, но тут послышался необычный звук – грохот колёс по каменистым колеям дороги. Все местные мигом повернули головы. Наступила тишина. Священник утратил внимание слушателей, не успев даже толком начать.

Часы везла четвёрка лошадей, сопровождал их гном и шайка его молодчиков. Плоскую крышу действительно венчал дракон. Что это было за чудовище! Оно казалось почти живым, готовым к прыжку. Сам фургон был расписан разноцветными карнавальными узорами и украшен блестящим сусальным золотом. Рыбаки наблюдали за его приближением, разинув рты.

Прежде, чем гном успел объявить о начале представления, а его подручные – вытащить дубинки, Фрекс вскочил на нижнюю ступеньку фургона – откидную сцену на петлях.

– Почему это называется часами? – патетически вопросил он. – Ведь единственный их циферблат плоский, тусклый и теряется в этом безумном нагромождении деталей. Более того, стрелки не двигаются! Посмотрите сами! Они нарисованы так, чтобы всегда оставаться на отметке «без одной минуты полночь»! Всё, что вы здесь увидите, – это механика, друзья мои, и это факт. Вы увидите, как растут механические кукурузные поля, как ходят по небу механические луны, как извергается механический вулкан, выбрасывая вместо лавы красную ткань с чёрными и алыми блёстками. Со всей этой машинерией почему бы не сделать движущиеся стрелки на циферблате? Почему? Я спрашиваю вас! Я спрашиваю тебя, Гонетт, и тебя, Стой, и тебя, Периппа! Почему же здесь нет настоящих часов?

Но они не слушали: ни Гонетт, ни Стой, ни Периппа – никто. Они были полностью поглощены ожиданием.

– Ответ, конечно же, в том, что часы эти измеряют не земное время, а время души. Время искупления и осуждения. Для души каждый миг – это всегда минута до суда. Минута до суда, друзья мои! Если бы вы умерли через шестьдесят секунд, захотели бы вы провести вечность в удушающих глубинах, куда отправляются идолопоклонники?

– Шумно тут нынче, – произнёс кто-то из тени, и зрители рассмеялись.

На сцену над Фрексом – он обернулся посмотреть – из маленькой дверцы выскочила кукольная собачка с курчавой тёмной шёрсткой, точно такой же, как волосы самого священника. Собачка подпрыгивала на пружине и тявкала раздражающе высоким голоском. Смех усилился. Сгустились сумерки, и Фрекс уже почти не различал, кто смеялся, а кто кричал ему отойти и не загораживать вид.

Он не двинулся с места, и потому его бесцеремонно столкнули со ступеньки.

Гном разразился напыщенной вступительной речью:

– Вся наша жизнь – бессмысленная суета; мы закапываемся в неё, как в крысиную нору, и бьёмся там, как крысы, и в конце, в точности как крыс, нас швыряют в могилу. А посему отчего не внять голосу пророчества, не посмотреть на чудодейственное зрелище? Ведь даже под видимой суетой и унижениями нашей крысиной жизни скрывается некий скромный, но незыблемый смысл! Подойдите ближе, добрые люди, и узрите, какое знание о вашей жизни постигнет вас! Дракону Времени ведомо прошлое, настоящее и будущее, он видит истину большую, чем жалкие годы, отведённые вам! Узрите, что он покажет!

Толпа качнулась вперёд. Взошла луна, и её холодный диск был подобен глазу разгневанного, мстительного божества.

– Прекратите, отпустите меня! – закричал Фрекс. Всё было ещё хуже, чем он опасался. Его паства никогда прежде не обращалась с ним так грубо.

Часы разыграли сценку о мнимо набожном человеке с кудлатой, как овечья шерсть, бородкой и тёмными кудрями. Он проповедовал аскезу, бедность и щедрость к ближним, но на деле прятал тайный ларец с золотом и изумрудами – на двойном запоре в корсаже своей слабосильной жены благородных кровей. Негодяя пронзили длинным железным колом в весьма неприличном месте, изжарили и подали голодной пастве на ужин.

– Он потакает вашим низменным инстинктам! – закричал багровый от ярости Фрекс, скрестив на груди руки.

Однако теперь, когда тьма окутала всё вокруг, кто-то сзади схватил его, чтобы заткнуть ему рот. Чья-то рука сомкнулась у него на горле. Фрекс дёрнулся посмотреть, кто из его прихожан позволил себе такую дерзость, но все лица были скрыты капюшонами. Его ударили коленом в пах, и он согнулся, уткнувшись лицом в грязь. Кто-то пнул его прямо между ягодиц, и кишечник его опорожнился.

Толпа, однако, не смотрела на него. Зрители уже покатывались со смеху над следующим представлением Дракона из Часов.

Только какая-то добрая женщина во вдовьем платке схватила его под локоть и повела прочь – он был слишком измучен и унижен, чтобы выпрямиться и посмотреть, кто это.

– Я укрою вас в погребе, уложу под мешковину, – тихо ворковала женщина, – вас же ночью искать будут, ещё, небось, с вилами, судя по тому, что эту штука вытворяет! У вас в домике вас найдут мигом, а вот в моей кладовой – вряд ли.

– Мелена… – прохрипел он, – они найдут её…

– За ней присмотрят, – отмахнулась соседка. – Уж с этим мы, женщины, как-нибудь разберёмся.

В домике священника Мелена лежала в полубеспамятстве. Перед глазами у неё то расплывались, то возникали вновь силуэты двух повитух: рыбачки и паралитичной старухи. Они по очереди щупали роженице лоб, заглядывали ей между ног и украдкой косились на несколько хорошеньких безделушек и дорогих вещиц, которые Мелена привезла с собой из Кольвен-Граундс.

– Ты пожуй пасту из пьянолиста, голубка моя, пожуй. Сама не заметишь, как уснёшь, – успокаивающе бормотала рыбачка. – Ты расслабишься, маленькая прелесть выскочит сама собой, а утром всё уже будет хорошо. Думала, ты будешь пахнуть розовой водой и волшебной росой, а от тебя несёт так же, как и от всех простых смертных. Ты жуй, милочка, жуй.

Заслышав стук в дверь, старуха виновато отпрянула от сундука, в котором рылась, стоя перед ним на коленях. Она с грохотом захлопнула крышку, зажмурилась и приняла молитвенную позу.

– Войдите, – разрешила она.

Появилась молодая румяная девица.

– О, хорошо, что тут хоть кто-то есть, – сказала она. – Как она?

– Ещё чуть-чуть осталось, вот-вот младенец выйдет, – ответила рыбачка. – Час примерно.

– Ну, мне сказали предупредить вас. Мужчины напились и пошли вразнос. Этот дракон из волшебных часов их раззадорил, и они ищут Фрекса, чтобы убить его. Им часы так велели. Они, верно, и сюда доберутся. Лучше бы забрать женщину в безопасное место – её получится перетащить?

«Нет, меня нельзя трогать, – подумала Мелена, – а если крестьяне найдут Фрекса, то пусть убьют его за меня как можно более жестоко. Ещё никогда в жизни мне не было так больно, чтобы в глазах темнело. Пусть убьют его за то, что он сделал со мной».

При этой мысли она улыбнулась и в краткий миг облегчения потеряла сознание.

– Может, оставим её здесь и сбежим? – предложила девица. – Часы велели убить и её, и новорождённого драконьего выродка. Я не хочу попасть под горячую руку с ней заодно.

– А как же наше доброе имя? – возмутилась рыбачка. – Что мы эту неженку, посреди родов бросим? Плевала я на эти часы и что они там говорят.

Старуха, успевшая вновь зарыться в сундук, спросила:

– Настоящих гилликинских кружев кто хочет?

– Там в поле стоит телега для сена, – припомнила рыбачка. – Но давайте поживее. Идём со мной, поможешь мне её прикатить. А ты, старая карга, вылезай из кружев и топай сюда, хоть лоб этой красотке оботри. Ну, тронулись.

Через несколько минут старуха, рыбачка и девица уже катили телегу по заросшей тропе сквозь осенний лес, мимо зарослей вереска и папоротников. Ветер крепчал. Он так и свистел над безлесыми вершинами Тряпичных холмов. Мелена, распростёртая на одеялах, тяжело дышала и стонала, не приходя в сознание.

Заслышав шум пьяной толпы с вилами и факелами, женщины замерли и некоторое время стояли молча, в страхе прислушиваясь к невнятной ругани. Затем, ускорившись, двинулись дальше, пока не вышли к туманной роще – на окраину кладбища для некрещёных покойников. В глубине рощи неясно вырисовывался силуэт часов. Гном оставил их здесь для сохранности – он был не дурак и прекрасно понимал, что в этот уголок боязливые жители деревни явно не забредут сегодня ночью.

– Гном с подручными тоже пьют в таверне, – выговорила девица, тяжело дыша. – Тут нас никто не найдёт!

– Так ты, значит, заглядывала в окна таверны на мужиков поглазеть, потаскуха? – буркнула сварливая старуха.

Она распахнула заднюю дверь часов и обнаружила внутри пространство, в которое можно было протиснуться. В темноте зловеще застыли маятники. Огромные зубчатые колёса выглядели так, будто только и ждали возможности пошинковать в капусту любого незваного гостя.

– А ну-ка, затащим её сюда, – велела старуха.

Ночной туман и факелы к рассвету сменились тяжёлыми грозовыми тучами и пляшущими скелетами молний. Изредка небо прояснялось, но сразу после этого заряжал ливень, и крупные тяжёлые капли сыпались из туч, словно комья грязи.

Повитухи выползли на четвереньках из задней двери часового фургона с итогом своих трудов на руках. Они прикрыли младенца от воды, текущей с крыши.

– Глядите, радуга, – сказала старшая, кивнув на небо. И действительно, там повисла блёклая разноцветная полоса.

То, что они увидели, обтерев ребёнка от крови и околоплодных оболочек… Может быть, это была игра света? Ведь после грозы и сама трава будто переливалась всеми оттенками зелени, и розы пылали на стеблях безумным великолепием. Но даже с учётом всех природных эффектов повитухи не могли отрицать того, что видели. Под блестящей плёнкой естественных жидкостей кожа младенца отливала странным бледно-изумрудным оттенком.

Не прозвучало ни вопля, ни плача новорождённого. Ребёнок открыл рот, вдохнул – и умолк.

– А ну-ка плачь давай, ты, исчадие, – цыкнула старуха, – ты же первым делом заорать должен.

Ребёнок её требование не выполнил.

– Очередной упёртый мальчишка, – вздохнула рыбачка. – Ну что, убьём его?

– Да что ты сразу грозишь, – фыркнула старуха. – Это девочка.

– Ха, – вмешалась близорукая девица, – да вы гляньте, вон же краник-то.

С минуту они препирались – притом что держали в руках совершенно голого младенца. Только после второго и третьего обтирания стало ясно, что это действительно девочка. Возможно, при родах какой-то сгусток естественных выделений попал новорождённой между ног и быстро засох. Когда её вытерли как следует, оказалось, что малышка хорошо сложена: вытянутая изящная головка, красивый разворот ручек, симпатично круглые крошечные ягодицы, ловкие пальцы с маленькими острыми ноготками.

И зелёная кожа. На щеках и на животе цвет становился темнее, будто румянец, сомкнутые веки были скорее бежеватыми, а на голове тёмной полоской проступали будущие волосы. Но всё остальное тело было неоспоримо травянистого оттенка.

– И это после всех наших хлопот, – посетовала девица. – Такой вот зелёный обмылок. Может, правда её убьём? Вы же знаете, что люди скажут.

– Да она как будто гниёт, – сказала рыбачка, проверяя, не растёт ли у малышки хвост, и пересчитывая пальцы на ручках и ножках. – Воняет навозом.

– Это у тебя под носом навоз, дура. Ты сидишь в коровьей лепёшке.

– Это же больной слабый уродец, вот и цвет такой. Давайте его в луже утопим. Мамаша и не узнает – когда ещё от обморока оклемается.

Они захихикали. Они по очереди укачивали младенца на локте, передавали по кругу, прикидывая вес. Убить это существо было бы самым милосердным поступком. Вопрос состоял лишь в том, как именно.

Но тут ребёнок зевнул, и рыбачка машинально сунула ему палец пососать. И новорождённая откусила палец у второй костяшки. Она чуть не захлебнулась от брызнувшей струи крови, палец выскочил у неё изо рта и упал в грязь.

Между женщинами завязалась драка. Рыбачка кинулась душить девочку, старуха и девица пытались удержать товарку. Палец подобрали с земли и сунули в карман передника – может, ещё получится пришить обратно к руке.

– Это она петушок хочет, поняла сейчас, что у неё своего нет! – визгливо захохотала девица. – Бедолага тот парень, кто решит затащить её в постель! Она и его стручок оторвёт на память!

Повитухи вновь забрались в часы и швырнули уродца на грудь матери. Об убийстве из милосердия они уже и не думали – вдруг ребёнок откусит им ещё что-нибудь.

– Может, хоть матери титьку цапнет, и наша Спящая красавица мигом очнётся, – хмыкнула старуха. – Хотя что это за ребёнок, который пьёт кровь вперёд молока матери!

Они оставили Мелене ковшик с водой и под новыми порывами ветра с дождём отправились, хлюпая по лужам, разыскивать своих сыновей, мужей и братьев – чтобы отругать и побить их, если те живы, или похоронить, если нет.

А во тьме внутри Часов Времени новорождённая малышка глядела вверх на ровные, смазанные зубчатые колёса.

Расстройства и лекарства

Несколько дней Мелена не могла смотреть на порождённое ею существо. Она брала его на руки, как и положено матери. Она ждала, когда в её душе подспудно, сама собой, поднимется волна материнской любви. Она даже не плакала, лишь жевала пьянолист, чтобы ненадолго забыться от случившейся беды.

Это ведь девочка. Это существо на самом деле она. В одиночестве Мелена изо всех сил пыталась перестроить мысли на новый лад. Дёргающийся, несчастный кулёк не был ни мальчиком, ни кастратом; это было создание женского пола. Оно спало и выглядело как куча вымытых капустных листьев, которые оставили сохнуть на столе.

В панике Мелена написала письмо в Кольвен-Граундс, упрашивая свою старую няню вернуться с заслуженного отдыха. Фрекс поехал вперёд на повозке, чтобы забрать няню с почтовой станции в местечке Стоунспар-Энд. На обратном пути няня спросила Фрекса, что не так.

– Что не так? – Он вздохнул и глубоко задумался.

Няня поняла, что неудачно подобрала слова – Фрекс слишком отвлёкся. Он начал бормотать некие общие фразы о природе зла. О пустоте, созданной необъяснимым отсутствием Безымянного Бога, в которую неминуемо должна устремиться духовная отрава. О неком вихре.

– Я имею в виду, что не так с ребёнком! – резко перебила его няня. – Меня интересует не вся вселенная, а один ребёнок, раз уж меня попросили помочь! Почему Мелена зовёт меня, а не свою мать? Почему не пишет деду? Он же Владыка Тропп, ради всего святого! Мелена не могла забыть всё, чему её учили. Или жизнь там, в деревне, хуже, чем мы думали?

– Всё хуже, чем мы думали, – мрачно подтвердил Фрекс. – Ребёнок… вам лучше заранее подготовиться, няня, чтобы не закричать, когда его увидите… ребёнок ущербный.

– Ущербный?.. – Няня крепче стиснула ручку чемодана и перевела взгляд на краснолистные кусты жемчужницы на обочине дороги. – Фрекс, расскажи мне всё.

– Это девочка, – убито сказал Фрекс.

– Да уж, великий ущерб, – насмешливо фыркнула няня, но Фрекс, как обычно, не различил иронию. – Ну, семейный титул перейдёт следующему поколению, ладно. Руки, ноги на месте?

– Да.

– У неё что, конечность лишняя?

– Нет.

– Грудь она берёт?

– Это невозможно. У ребёнка чудовищные зубы, няня. Острые, как у дикого зверя.

– Ну, многим детям вместо груди дают бутылку с тряпкой. Ничего страшного.

– И цвет… цвет тоже неправильный, – упрямо продолжал Фрекс.

– Неправильный – это какой?

Несколько мгновений Фрекс лишь молча качал головой. Няне он никогда не нравился, и она сомневалась, что когда-либо изменит мнение о нём, но всё же она немного смягчилась.

– Фрекс, навряд ли всё настолько плохо. Выход есть всегда. Расскажи няне правду.

– Оно зелёное, – наконец выдавил он. – Няня, оно зелёное, точно мох!

– Она зелёная! Это же твоя дочь, ради бога.

– Бог тут ни при чём. – Фрекс начал плакать. – Не небо послало нам этого ребёнка, няня; небеса подобного не допускают. Что же нам делать?..

– Тише. – Няня не выносила мужских слёз. – Наверняка всё не так плохо. Кровь в жилах Мелены самая благородная. Чем бы ребёнок ни болел, няня поправит дело. Доверься мне.

– Я верил в Безымянного Бога, – всхлипнул Фрекс.

– Цели-то у нас с богом могут быть и общие, – сказала няня. Она знала, что это кощунственно, но не могла удержаться от колкостей, пока подавленный Фрекс был не в силах ей сопротивляться. – Не горюй, я ни словечком ни обмолвлюсь семье Мелены. Сами разберёмся, и глазом не моргнёшь, а другим знать и нечего. Имя девочке дали?

– Эльфаба, – сказал он.

– В честь Святой Эллефабы с водопада?

– Да.

– Хорошее имя, старинное. Дома будете Фабалой звать, да?

– Как знать, доживёт ли она до подобного имени, – проговорил Фрекс, словно надеялся на обратное.

– Интересные вокруг земли! Мы уже в Венд-Хардингс? – спросила няня, чтобы сменить тему.

Но Фрекс съёжился и умолк, лишь изредка неохотно шевелясь, чтобы направить лошадей нужным путём. Вокруг тянулись грязные, унылые крестьянские земли, и няня уже начала жалеть, что пустилась в путь в своём лучшем дорожном платье. Грабители с большой дороги, чего доброго, решат, что у хорошо одетой пожилой дамы есть при себе золото. И те оказались бы правы, поскольку няня щеголяла в золотой подвязке, украденной много лет назад из будуара Её Светлости. Какое унижение, если подвязка обнаружится много лет спустя на бедре стареющей няни! К счастью, её опасения не оправдались, и повозка без происшествий въехала во двор священника.

– Дай мне сначала глянуть на ребёнка, – сказала няня. – Будет проще и справедливее по отношению к Мелене, если я с ходу увижу, с чем мы имеем дело.

И это было несложно устроить, так как Мелена лежала без чувств, нажевавшись пьянолиста, а ребёнок тихонько хныкал в корзине на столе.

Няня придвинула стул, чтобы не ушибиться, если упадёт в обморок.

– Фрекс, спусти корзину на пол, я посмотрю.

Фрекс повиновался и пошёл возвращать лошадей и повозку Бифи. Тому редко требовалось куда-то выезжать по делам старосты, и он одалживал свой транспорт другим, поддерживая репутацию среди местных.

Малышка была запелёната, причём рот ей замотали отдельной повязкой. Над ним шляпкой ядовитого гриба торчал нос и блестели открытые глаза.

Няня наклонилась ближе. Ребёнку было недели три от роду. Но пока няня качала головой, разглядывая так и сяк лицо и лоб маленькой Эльфабы, словно пытаясь прочесть её мысли, глаза девочки пристально следили за ней. Глаза у неё были карими, насыщенного цвета рыхлой земли с вкраплениями слюды. Уголки глаз покраснели, белки были исчерчены сетью алых сосудов, словно те полопались от напряжённой работы зрения и мысли.

И кожа, о да, совершенно зеленющая. Не такой уж уродливый цвет, подумала няня. Просто какой-то нечеловеческий.

Она провела пальцем по щеке ребёнка. Девочка вздрогнула, запрокинулась назад, и опутавшие её с ног до головы пелёнки разошлись, как шелуха. Няня стиснула зубы и запретила себе бояться. Кожа ребёнка от грудины до паха была такого же странного цвета.

– Эти двое хоть раз своего ребёнка трогали? – пробормотала няня. Она положила ладонь на вздымающуюся грудку, накрыла пальцами почти незаметные детские соски и скользнула рукой вниз, чтобы проверить, как там всё устроено. Ребёнок был мокрым и грязным, но в целом совершенно обычным. Кожа у неё оказалась такой же мягкой и бархатистой, как в младенчестве у Мелены.

– Ну давай, иди к няне, ты, чудище. – Старушка наклонилась, чтобы поднять на руки перепачканного ребёнка. Девочка завозилась, уходя от прикосновения, и с силой стукнулась макушкой о тростниковое дно корзины.

– И в утробе так плясала, видать? – пробормотала няня. – Интересно, под чью музыку? Мускулы у тебя, конечно, знатные! Не-е-ет, от меня не убежишь. Иди сюда, дьяволёнок. Няне не важно, какого ты цвета. Няня тебя любит.

Она лгала напропалую, но, в отличие от Фрекса, искренне верила, что небеса допускают ложь во спасение.

Няня взяла маленькую Эльфабу на руки, устроила у себя на коленях и стала укачивать её и напевать колыбельную, время от времени взглядывая в окно, чтобы побороть тошноту. Она поглаживала девочку по животу, чтобы успокоить, но та не спешила затихать.

Ближе к вечеру, когда няня принесла поднос с чаем и хлебом, Мелена приподнялась в постели.

– Я тут уже обосновалась как дома, – объявила няня, – и подружилась с твоей милой малюткой. Просыпайся, дорогая, дай я тебя поцелую.

– О, няня! – Мелена позволила себя обнять. – Спасибо, что приехала. Уже видела это маленькое чудовище?

– Славная крошка, – сказала няня.

– Не лги и не смягчай краски, – отмахнулась Мелена. – Если хочешь помочь, будь со мной честна.

– Это тебе стоит быть честной, раз я тебе помогаю, – возразила няня. – Может быть, не сразу, но мне придётся всё узнать, моя милая. Тогда и решим, что нам делать.

Они принялись пить чай, и, поскольку Эльфаба наконец-то уснула, это во многом напоминало прежние дни в Кольвен-Граундс. Тогда Мелена возвращалась домой с дневных прогулок со смазливыми молодыми дворянами и хвасталась перед няней, насколько они хороши как мужчины, а та притворялась, будто не видит в этом ничего особенного.

Однако в ближайшие дни няня заметила в ребёнке много тревожного. Для начала, когда она попыталась снять с малышки повязку, та чуть не откусила себе руки. Ротик у неё был красивый, с тонкими губками, но зубы внутри скрывались чудовищные. Один раз она разодрала себе плечо до крови. Часто у неё был такой вид, точно она задыхается. Не будь она спелёната, наверняка прогрызла бы дыру в корзине.

– Может, отнести её к цирюльнику, чтобы вырвал ей зубы? – спросила няня. – Заодно подрастёт пока, соображать будет лучше.

– Да ты с ума сошла! – возмутилась Мелена. – Чтобы вся долина болтала, что она зелёная, как кабачок? Будем завязывать ей рот, пока не разберёмся с кожей, ничего.

– Да как её угораздило-то так позеленеть? – удивилась вслух няня.

И зря, поскольку Мелена мигом побледнела, Фрекс покраснел, а девочка задержала дыхание, словно пыталась посинеть от удушья, чтобы угодить им всем. Пришлось шлёпнуть её, чтобы она снова задышала.

Няня отдельно поймала Фрекса во дворе. Он пока не вполне оправился от двойного удара в виде рождения такого ребёнка и публичного унижения с Часами и пока не возвращался к службе – сидел, выстругивая из дуба бусины для чёток и украшая их резными символами Безымянности Бога. Няня оставила Эльфабу в доме – она глупо опасалась, что младенец может её услышать и, хуже того, понять её слова, – а сама села во дворе скоблить тыкву на ужин.

– Вряд ли, конечно, у вас кто зелёный был в роду… – начала она, прекрасно понимая, что знатный дед Мелены точно проверил бы это, прежде чем позволить брак со священником-унионистом – из всех возможных партий для своей внучки!

– Деньгами или земной властью наша семья никогда не обладала, – спокойно ответил Фрекс, на этот раз даже не обидевшись. – Шесть поколений моих предков по отцовской линии были священнослужителями. В духовных кругах мы не менее известны, чем семья Мелены – в светских салонах и при дворе Озмы. И нет, никого зелёного среди нас никогда не водилось. Я вообще не слышал, чтобы такое было возможно.

– Ну, ладно, – кивнула няня, – я просто спросила. Я и так знаю, что ты праведнее мучеников-гоблинов.

– Но, – виновато продолжил Фрекс, – няня, я и вправду опасаюсь, что это произошло из-за меня. В день родов я не уследил за языком и провозгласил скорый приход дьявола. Я имел в виду Часы Дракона Времени. Но что, если своими неосторожными словами я действительно призвал дьявола?..

– Ребёнок – не дьявол! – резко оборвала его няня. «И не ангел, конечно», – подумала она, но оставила эти слова при себе.

– С другой стороны, – развивал мысль Фрекс, звуча уже более уверенно, – и сама Мелена могла нечаянно проклясть дитя, когда неверно истолковала мои слова и заплакала. Возможно, от этого внутри неё открылась лазейка, которой воспользовался нечистый дух, чтобы окрасить ребёнка.

– Это в день родов-то? – недоверчиво переспросила няня. – Ловкий дух. Неужели добродетель твоя столь велика, что из всех этих извращённых духов на тебя обрушиваются лишь самые могущественные?

Фрекс пожал плечами. Прежде он бы кивнул, ничтоже сумняшеся, но теперь, после ужасного провала в Раш-Маргинс, несколько утратил уверенность в себе. Он так и не осмелился облечь в слова свой главный страх: что уродливая дочь была послана ему в наказание за неспособность уберечь свою паству от культа наслаждения.

– Ну хорошо, – задумалась практичная няня, – даже если ребёнок пострадал от проклятия, то как обратить зло вспять?

– Провести сеанс изгнания духа, – предложил Фрекс.

– А у тебя получится?

– Если кожа ребёнка вправду изменит цвет, мы поймём, что у меня получилось, – сказал Фрекс.

Поставив перед собой цель, он заметно приободрился. Следующие несколько дней он постился, твердил молитвы и собирал всё необходимое для ритуального таинства.

Когда он ушёл в лес, – а Эльфаба как раз спала, – няня подсела на край жёсткого брачного ложа Мелены.

– Фрекс гадает, не открылась ли внутри тебя из-за его предсказания о скором пришествии дьявола некая лазейка для беса, который и навредил ребёнку, – сказала няня. Она неуклюже вязала крючком край кружевной дорожки. Рукоделие ей сроду не давалось, зато нравилось держать в руках Меленин полированный крючок с рукояткой из слоновой кости. – А я вот думаю, не открыла ли ты иной лазейки?

Мелена, как обычно сонная от пьянолиста, в замешательстве подняла брови.

– Ты спала с кем-нибудь, кроме Фрекса? – спросила няня напрямик.

– Ты с ума сошла! – оскорбилась Мелена.

– Я же знаю тебя, дорогая, – возразила няня. – Я не утверждаю, будто ты плохая жена. Но когда в родительском саду вокруг тебя увивались мальчишки, ты меняла надушенное бельё по несколько раз на дню. И похоти, и хитрости тебе хватало, и всё тебе удавалось. Я не пытаюсь тебя унизить. Но не притворяйся, что у тебя нет аппетита к этому делу.

Мелена зарылась лицом в подушку.

– Ох, те деньки! – плаксиво посетовала она. – Я же люблю Фрекса, правда! Но разве я виновата, что я лучше, чем все эти крестьянские клуши!

– Ну, теперь зелёный ребёнок опускает тебя на их уровень. Чем не повод для радости, – язвительно заметила няня.

– Няня, я искренне люблю Фрекса. Но он так часто оставляет меня одну! Иногда кажется, я убить готова, лишь бы какой-нибудь прохожий лудильщик предложил мне кое-что получше жестяного кофейника! А кому-нибудь менее набожному и с фантазией я бы ещё сама приплатила!

– Не о будущем речь, – прервала её няня. – Я-то спрашиваю тебя о прошлом. О недавнем прошлом. О времени после твоего замужества.

Но на лице Мелены сохранялось выражение задумчивой рассеянности. Она покивала, пожала плечами, покачала головой.

– Самая очевидная версия – что это был эльф, – сказала няня.

– Я бы в жизни не стала спать с эльфом! – взвизгнула Мелена.

– Я бы тоже не стала, но зелёная кожа наводит на определённые мысли. Здесь в округе живут эльфы?

– Да их целая стая, древесных эльфов, где-то на холме, но они ещё большие тупицы, чем простые жители Раш-Маргинс, если такое вообще возможно. Честно говоря, няня, я эльфов-то никогда не видела, разве что издалека. Что за гадкая идея? Эльфы вечно хихикают надо всем, ты же знаешь? Вот если один из них свалится с ветки дуба и череп у него треснет, как гнилая репка, так они соберутся, захихикают и вовсе забудут о нём. С твоей стороны даже предполагать такое оскорбительно.

– Привыкай такое слушать, если мы не найдём выход из этой передряги.

– Ну, в любом случае ответ – нет.

– Ну или кто-то ещё. На вид красавчик, но с какой-то болячкой, которую ты могла подхватить.

Мелена пришла в ужас. Она не задумывалась о собственном здоровье с самого рождения Эльфабы. А что, если ей самой грозит опасность?

– Расскажи правду, – настаивала няня. – Нам нужно это знать.

– Правду… – повторила Мелена отстранённо. – Ну, правды уже не узнаешь.

– О чём это ты?

– Я не знаю, как ответить на твой вопрос.

И Мелена объяснила.

Да, их домик стоял на отшибе, и, конечно, со здешними крестьянами, рыбаками и прочими болванами она лишь изредка кратко здоровалась. Но в горы и леса направлялось куда больше случайных путников, чем представляется. Часто, когда Фрекс отправлялся читать проповеди, она сидела без дела в одиночестве, и ей приносило некоторое утешение угощать прохожих простой едой и живым разговором.

– И ещё кое-чем?

Но в те скучные дни, призналась Мелена, она приохотилась жевать пьянолист. Когда она просыпалась от того, что солнце клонилось к закату, либо возвращался домой хмурый или, напротив, улыбчивый Фрекс, она мало что помнила.

– Ты хочешь сказать, что с кем-то покувыркалась, и у тебя даже хорошенького воспоминания не осталось? – возмутилась няня.

– Я не знаю, что я тогда делала! – жалобно воскликнула Мелена. – Я бы не стала наверняка, если бы мыслила ясно. Но я помню, как однажды лудильщик со смешным акцентом дал мне глоток какого-то пьянящего варева из зелёной стеклянной бутылочки. И мне виделись такие дивные, странные сны, няня, о Другом Мире… о городах, полных дыма и стекла… там были разные цвета, звуки… я пыталась потом вспомнить…

– Так что тебя легко могли изнасиловать эльфы. Вот порадуется дедушка, когда узнает, как следит за тобой твой муж.

– Замолчи! – взмолилась Мелена.

– Ну я не знаю, что делать! – наконец вышла из себя няня. – Раз все такие безголовые! Если ты сама не можешь вспомнить, была ли верна мужу, то нет смысла строить из себя оскорблённую святость.

– Мы всегда можем утопить ребёнка и начать всё сначала.

– Поди такую утопи, – пробормотала няня. – Тут впору будет пожалеть бедное озеро.

Позже няня просмотрела небогатый набор лекарств в доме Мелены: травы, капли, корни, настойки, листья. Она размышляла без особой надежды, сможет ли собрать из этого сырья некое средство, которое заставило бы кожу девочки побелеть. В глубине сундука няня отыскала зелёную стеклянную бутылочку, о которой говорила Мелена. Даже при плохом свете своими слабыми глазами она смогла разобрать слова «ЧУДО-ЭЛИКСИР» на бумажной этикетке спереди.

Даже обладая врождённым даром к целительству, няня не смогла придумать снадобье, способное полностью изменить цвет кожи. Купание в коровьем молоке девочку не отбелило. А в ведро с озёрной водой Эльфаба не желала опускаться наотрез; она извивалась и билась, как перепуганная кошка. Няня продолжила мыть её коровьим молоком, пусть даже от него оставался противный кислый запах, если она недостаточно тщательно вытирала подопечную тряпкой.

Фрекс устроил ритуал изгнания нечистой силы – со свечами и молитвенными песнопениями. Няня наблюдала за ним на расстоянии. Глаза у Фрекса блестели, он вспотел от усилий, невзирая на холодное утро. Запелёнатая Эльфаба спала посреди ковра, не обращая внимания на развернувшееся вокруг таинство.

Ничего не произошло. Измученный, обессиленный Фрекс упал на колени и впервые обнял зелёную дочь, поднял на руки, будто наконец полностью принял доказательство своего тайного греха. Мелена сделалась ещё мрачнее.

Осталось испытать только одно средство. Няня набралась смелости заговорить об этом только в тот день, когда ей предстояло вернуться в Кольвен-Граундс.

– Как мы видели, народные средства не помогли, – сказала она, – и от молитв тоже никакого толку. Может, дерзнёте обратиться к колдовству? Кто-нибудь из местных сможет магией изгнать из ребёнка зелёную пакость?

В тот же миг Фрекс вскочил и набросился на няню с кулаками. От неожиданности та упала с табурета, и Мелена засуетилась над ней с причитаниями.

– Да как ты посмела! – кричал Фрекс. – В этом доме! Мало мне унижений и зелёной дочери! Колдовство – удел людей безнравственных, откровенное шарлатанство либо опасное зло! Сделка с дьяволом!

– Ох, упаси боже! – ворчала испуганная няня. – Сам-то не понимаешь, весь такой безгрешный, что клин клином вышибают?

– Нянюшка, перестань, – попросила Мелена.

– Ишь чего, бить немощную старуху, – обиделась няня. – Которая только хотела помочь.

На следующее утро няня собрала вещи. Больше она ничего не могла тут поделать и не собиралась проводить остаток жизни с фанатиком-отшельником и ущербным ребёнком – даже ради Мелены.

Фрекс отвёз няню обратно на постоялый двор в Стоунспар-Энд, чтобы оттуда её забрала домой карета, запряжённая четвёркой лошадей. Няня знала, что Мелена всё ещё подумывает об убийстве ребёнка, – но сомневалась, что та вправду на это решится. Боясь разбойников, няня прижимала к пышной груди саквояж. В саквояже была спрятана золотая подвязка (она всегда могла заявить, будто эту вещицу туда подбросили без её ведома, что звучало бы менее правдоподобно, будь подвязка у неё на ноге). Заодно няня прихватила с собой вязальный крючок с рукояткой из слоновой кости, три бусины Фрекса, потому что ей понравился узор, и красивую зелёную бутылочку, оставленную странствующим торговцем страстями и видениями.

В остальном она не знала, что и думать. Кто на самом деле Эльфаба – дьявольское отродье или полуэльфёнок? Наказание для отца, неудачливого проповедника, или распущенной беспамятной матери? Или девочка – просто врождённый уродец, как кривое яблоко или пятиногий теленок? Няня и сама понимала, что видит мир необъяснимым, полным загадок, и в голове её вперемежку роятся демоны, молитвы и народные предания. Однако от её внимания не ускользнуло, что и Мелена, и Фрекс истово верили, что у них родится мальчик. Сам Фрекс был седьмым сыном седьмого сына и, вдобавок к этой мощной предрасположенности, священником в седьмом поколении. Любой ребёнок любого пола с трудом осмелился бы нарушить столь благоприятную линию.

Возможно, подумала няня, зелёная крошка Эльфаба сама выбрала себе пол и цвет кожи – а родителей побоку.

Квадлинг-стеклодув

На один короткий, дождливый месяц в начале следующего года засуха отступила. Весна хлынула в долину, как зеленоватая колодезная вода: бурлила у изгородей, пузырилась на обочине дороги, выплёскивалась с крыши домика потоком вьющихся плетей плюща и тянь-цвета. Мелена разгуливала по двору полураздетой, чтобы всей бледной кожей чувствовать солнечные лучи, впитывая тепло, которого ей так не хватало всю зиму.

Полуторагодовалая Эльфаба, пристёгнутая к стулу в дверном проёме, шлёпала ложкой пескарика, предназначенного ей на завтрак.

– Давай, ешь, а не вози по тарелке, – сказала Мелена, но без особой строгости.

После того, как девочке перестали завязывать рот, мать и дочь стали уделять друг другу больше внимания. К своему удивлению, Мелена обнаружила, что иногда Эльфаба пробуждает в ней нежность и умиление, как обычный ребёнок.

С тех пор, как Мелена покинула элегантный особняк своей семьи, её глазам каждодневно открывался один и тот же пейзаж, и вряд ли этому суждено было измениться. Рябь ветра на воде Гиблого озера, тёмные каменные домишки и трубы Раш-Маргинс на противоположном берегу, недвижные холмы за ними. Она так с ума сойдёт в этом мире, где нет ничего, кроме воды и одиночества. Если бы по двору вдруг проскакала стайка резвящихся эльфов, Мелена была бы рада даже им – пусть хоть поговорят с ней, хоть пристанут, хоть убьют.

– Твой отец – жулик, – сказала она Эльфабе. – Смылся на всю зиму, а меня бросил с тобой вдвоём. Ешь свой завтрак, а то, если скинешь еду на пол, больше ничего не получишь.

Эльфаба приподняла рыбку и сбросила на землю.

– И лицемер, – продолжила Мелена. – Для святоши он был слишком уж хорош в постели, вот так я и догадалась. Священники должны быть выше земных радостей, но твой отец любил наши ночные развлечения, о, ещё как любил. Давным-давно! Но мы не станем говорить ему, что знаем, какой он обманщик, иначе это разобьёт ему сердце. Мы же не хотим разбить ему сердце, правда? – И Мелена разразилась громким немелодичным смехом.

Лицо Эльфабы никак не изменилось, она молча без улыбки указала на рыбу.

– Завтрак, да. Завтрак в грязи. Теперь завтрак для муравьёв, – подтвердила Мелена. Она опустила ниже воротник лёгкого платья и повела розовыми оголёнными плечами. – Пойдём сегодня прогуляемся вдоль озера? Может, ты там утонешь?

Но нет, Эльфаба никогда не утонет – потому что к озеру и близко не подойдёт.

– Возьмём лодку, поплывём на ней да и опрокинемся! – визгливо захихикала Мелена.

Эльфаба задумчиво склонила голову набок, словно искала в словах матери какой-то тайный смысл, не внушённый ей дремотными листьями и вином.

Солнце вынырнуло из-за облаков. Эльфаба нахмурилась. Платье Мелены сползло ниже, и над грязными оборками воротника показались груди.

«Что творится-то, – думала Мелена, – показываю грудь ребёнку, которого и кормить своим молоком боялась, чтобы она мне ничего не откусила. А ведь я была розой Нест-Хардингс, первой красавицей среди сверстниц! А теперь рядом со мной и не осталось никого, кроме этой моей маленькой колючки. Да она же больше кузнечик, чем девочка: ноги-палки, бровки домиком, пальцами вечно тыкает. Она всему учится, как любой ребёнок, но не радуется: толкает, ломает и грызёт вещи без всякого удовольствия. Как будто нарочно родилась на свет испытать все разочарования жизни. А их в Раш-Маргинс полно. Боже милостивый, ну какая же она уродина».

– Или пойдём в лес, поищем зимние ягоды? – Мелена вдруг остро ощутила вину за равнодушие к дочери. – Испечём ягодный пирог. Хочешь, испечём пирог, детка?

Эльфаба ещё не умела говорить, но кивнула и начала дёргаться, пытаясь слезть со стула. Мелена попыталась поиграть с ней в ладушки, но дочь не обратила на неё внимания. Девочка закряхтела, указала на землю и выгнула длинные худые ноги, подтверждая желание спуститься. А потом махнула на калитку, ближнюю к огороду и курятнику.

У бокового столба, нерешительно заглядывая во двор, стоял мужчина. Вид у него был тощий и потрёпанный; цвет его кожи, ало-смуглый, розоватый, напоминал лепестки роз в сумерках. На плечах у незнакомца висела пара кожаных сумок, в руке он держал дорожный посох. Лицо у него было красивое, но измождённое.

От неожиданности Мелена вскрикнула, но спохватилась и быстро заговорила тише. Уже очень давно она не беседовала ни с кем, кроме хнычущего младенца.

– Боже мой, как вы нас напугали! – воскликнула она. – Что вам нужно? Вы голодны?

Она совершенно разучилась вести себя в обществе. Например, явно не стоило выставлять груди напоказ перед незнакомцем. Но она не торопилась застёгивать платье.

– Прошу простить внезапный чужеземец у ворот госпожи, – сказал мужчина на ломаном языке.

– Я вас прощаю, разумеется, – нетерпеливо ответила она. – Входите же, я хочу на вас посмотреть – входите, входите!

Эльфаба видела так мало чужих людей в жизни, что закрыла один глаз ложкой, одновременно подглядывая другим глазом.

Мужчина зашёл, поступь его отяжелела от усталости. У него были мощные лодыжки и широкие ступни, узкие талия и плечи и крепкая шея – словно его обточили на токарном станке, но поленились доделать конечности. Его великолепные огромные руки, снимавшие со спины мешки, казались юркими зверьками, обладающими собственным разумом.

– Путешественник не знать, где он, – сказал мужчина. – Две ночи идти через холмы от Даунхилл-Корнингс. Искать постоялый двор Три Мёртвых Дерева. Хотеть отдохнуть.

– Вы заблудились, вы не туда свернули, – поспешно проговорила Мелена, решив не обращать внимания на его странный говор. – Неважно. Давайте я вас накормлю, и вы расскажете мне свою историю.

Она вскинула руки проверить, как лежат волосы – некогда сверкающие, как медные нити. Ну, хотя бы голова у неё была чистая.

Незнакомец был стройным и подтянутым. Под шапкой его волосы, слипшиеся от грязи, оказались тёмно-рыжими, почти красными. Он разделся по пояс, чтобы умыться у колодца, и Мелена отметила, как приятно снова видеть мужскую талию (Фрекс, благослови его бог, располнел за год с небольшим после рождения Эльфабы). Интересно, у всех квадлингов кожа такого восхитительного пыльно-розового цвета? Незнакомца звали Черепашье Сердце, и он был стеклодувом из Оввельса в далёком Краю Квадлингов.

Мелена нехотя спрятала грудь под платье. Эльфаба пискнула, просясь слезть со стула, и гость запросто отстегнул её, подбросил вверх и поймал. Девочка завопила от удивления и восторга, и Черепашье Сердце подбросил её снова. Мелена воспользовалась тем, что он отвлёкся, подняла с земли несъеденную рыбёшку, ополоснула и бросила на тарелку к яичнице и варёной сладкой картошке. Лишь бы Эльфаба внезапно не начала говорить и не осрамила её перед гостем. С этой девчонки станется.

Но Эльфаба была слишком очарована гостем, чтобы возиться или жаловаться. Она не захныкала, даже когда Черепашье Сердце наконец уселся на скамью и принялся за еду. Она заползла между его гладких безволосых икр (длинные штаны он снял) и с довольной улыбкой замурлыкала какой-то негромкий мотив. Мелена поймала себя на спонтанной ревности к девочке, которой не исполнилось и двух лет. Она бы и сама не отказалась посидеть на земле между ног Черепашьего Сердца.

– Я никогда не встречала квадлингов, – сказала она с наигранной громкой весёлостью. Долгие месяцы одиночества заставили её напрочь забыть о хороших манерах. – Моя семья никогда не приглашала их в гости – хотя, насколько я знаю, не то чтобы их было много на фермах вокруг нашей усадьбы. Может, и вовсе не было. Ходят слухи, что квадлинги очень хитры и попросту не способны говорить правду.

– Как квадлинг ответить на такое обвинение, если квадлинг всегда лгать? – улыбнулся Черепашье Сердце.

От его улыбки Мелена растаяла, как масло на горячем хлебе.

– Я поверю всему, что вы скажете.

Он рассказал ей о своей жизни в глуши Оввельса: о гниющих домах в болоте, о выращивании улиток и сорных грибов, об обычаях общины и поклонении предкам.

– То есть вы верите, что ваши предки всегда с вами? – уточнила она. – Не хочу показаться любопытной, но поневоле интересуюсь вопросами религии.

– А госпожа верить, что её предки с ней?

Она с трудом поняла вопрос – так блестели его глаза и так чудесно было слышать, как он называет её «госпожой». Мелена аж расправила плечи.

– С ближайшими предками мы друг от друга далеки, они точно не со мной, – призналась она. – Я говорю о родителях. Они ещё живы, но у нас с ними настолько мало общего, что для меня они как будто мертвы.

– Когда они мертвы, то смогут часто навещать госпожу.

– Нет уж, здесь им не рады. Пусть уходят. – Она рассмеялась и взмахнула рукой, точно прогоняла нечто невидимое. – Вы же имели в виду призраков? Их я точно не жду. Такое я бы назвала худшим из обоих миров – если и вправду есть Мир Иной.

– Есть иной мир, – уверенно заявил он.

Мелену вдруг пробрал озноб. Она подхватила Эльфабу и крепко обняла её. Дочь обмякла в её руках, словно бескостная, не вырываясь, но и не пытаясь ответить на объятие: просто замерла от непривычного прикосновения.

– Вы провидец? – спросила Мелена.

– Черепашье Сердце выдувать стекло, – сказал квадлинг. Видимо, это и был его ответ.

Мелена вдруг вспомнила свои сны под влиянием зелья: о местах настолько экзотических, что ей не хватило бы фантазии их выдумать.

– Вроде замужем за священником, а всё равно не знаю, верю ли я в потусторонний мир, – призналась она. Она не хотела сообщать, что замужем, хотя сознавала: наличие дочери довольно очевидно указывает на её статус.

Однако Черепашье Сердце закончил говорить. Он отодвинул тарелку (оставив нетронутым пескаря) и достал из своих заплечных сумок небольшой плавильный горшок, трубку и несколько мешочков с песком, содой, известью и другими порошками.

– Мочь ли Черепашье Сердце отблагодарить госпожу? – спросил он.

Мелена кивнула.

Гость разжёг огонь в кухонном очаге, отобрал нужные порошки и смешал их. Он разложил инструменты и протёр чашу трубки особой тряпочкой, лежавшей в отдельном мешочке. Эльфаба сидела без движения, обхватив зелёными руками такие же зелёные пальцы ног. Её острое личико выражало живое любопытство.

Мелена никогда не видела, как выдувают стекло, прессуют бумагу, ткут полотно, обтёсывают брёвна. Этот процесс казался ей не меньшим чудом, чем местные истории о передвижных часах, которые прокляли её мужа и отняли у него способность исполнять долг священника – и он до сих пор не мог одолеть злые чары, невзирая на упорные попытки.

Черепашье Сердце глухо, в нос, промычал какую-то долгую ноту и выдул из трубки неровный зеленоватый пузырь, похожий на шарик льда. Тот дымился и шипел на воздухе, но квадлинг легко с ним управлялся. Со стеклом он мог творить настоящие чудеса. Мелена едва успела удержать Эльфабу, когда та потянулась к стеклянному пузырю, – чтобы малышка не обожгла руки.

В краткий миг, как по волшебству, полужидкая форма затвердела, претворилась в мир. Получился гладкий, не вполне ровный круг, похожий на продолговатое блюдо.

Пока стеклодув работал над своим творением, Мелена думала о собственной душе, которая из юного сгустка эфира обратилась прозрачной и пустой твёрдой оболочкой. Но не успела она полностью погрузиться в жалость к себе, как Черепашье Сердце взял обе её руки в свои и поднёс их к кругу, не касаясь поверхности стекла.

– Госпожа поговорить с предками, – предложил он.

Но Мелена не желала связываться с какими-то скучными мертвецами из Мира Иного, особенно теперь, когда большие ладони Черепашьего Сердца накрывали её руки. Она старалась дышать через нос, чтобы гость не почувствовал её несвежее дыхание (с утра она успела поесть фруктов и выпить бокал вина – или пару?). Казалось, ещё немного – и она лишится чувств.

– Посмотреть в стекло, – призвал Черепашье Сердце. Но Мелена видела перед собой лишь его шею и медово-малиновый подбородок.

Он посмотрел сам. Подошла Эльфаба и, опёршись кулачком о его колено, тоже заглянула в стеклянный круг.

– Муж близко, – сказал Черепашье Сердце. Что это – предсказание из стекла или вопрос? Но он продолжил: – Муж едет на осле, чтобы привезти к вам пожилая женщина. Родня хочет навестить?

– Это наша старая нянька есть, наверное, – ответила Мелена, сочувственно подстраиваясь под его ломаную речь. – Вы правда всё это увидеть в стекле?

Он кивнул, и Эльфаба следом за ним – но чему?

– Сколько у нас времени до его прибытия?

– До вечера.

Они не произнесли ни слова до заката. Они притушили огонь, снова пристегнули Эльфабу к стулу и усадили перед остывающим стеклом, подвесив его на верёвке, как линзу или зеркальце. Зачарованная блеском Эльфаба успокоилась настолько, что даже не пыталась грызть собственные пальцы. Дверь в дом оставили открытой, чтобы время от времени выглядывать из кровати и проверять девочку, которая и сама не оборачивалась посмотреть, что происходит в тёмном доме, но и не смогла бы ничего различить после яркого солнечного света дня. Черепашье Сердце был невыносимо прекрасен. Мелена обвивалась вокруг него, ласкала его губами и руками, бесконечно касалась его сияющей кожи. Он заполнил собой её пустую жизнь.

Затем они умылись и оделись. Ужин был уже почти готов, когда от озера донёсся ослиный рёв. Мелена покраснела. Черепашье Сердце уже вернулся к выдуванию стекла из своей трубки. Эльфаба повернулась на звук, плотно сжала губы, почти чёрные на фоне яблочно-зелёной кожи. Она немного пожевала губами, прикусила, словно в раздумье, нижнюю, но не до крови, – с большим трудом она всё-таки научилась соизмерять силу своих зубов. Девочка протянула руку к сияющему стеклянному диску, коснулась его. Он ещё улавливал последнюю синеву закатного неба, но вскоре обратился подобием волшебного зеркала, внутри которого плескалась серебристая прохлада.

Места виданные и невиданные

Всю дорогу от Стоунспар-Энда, где Фрекс встретил её карету, няня жаловалась на здоровье, поминая прострел поясницы, почечные колики, ослабевшие челюсти, ноющие десны, больные бёдра. Фрексу хотелось спросить: но больше всего, верно, досаждает невероятное самолюбие? Однако, даже избегая долгое время человеческого общества, он понимал, что подобное замечание прозвучит грубо. Няня ёрзала, потирая многочисленные больные места и отчаянно цепляясь за сиденье. И вот, наконец, они добрались до домика около Раш-Маргинс.

Мелена приветствовала Фрекса с поразительной робостью.

– Супруг мой, моя защита и опора, – тихо поздоровалась она.

После суровой зимы она постройнела, на лице заметнее выделились скулы. Кожа её была розовой от мытья, следы мочалки выделялись как мазки кисти художника, но она и так нередко походила на живую картину. Обычно при встрече жена с порога набрасывалась на Фрекса с пылкими поцелуями, и его слегка встревожила её сдержанность, но почти сразу он заметил в тени незнакомца. Затем, после общего представления, няня и Мелена засуетились, накрывая на стол. Фрекс насыпал немного овса для жалкой клячи, что тянула повозку, и отправился посидеть немного в весеннем вечернем свете и посмотреть на дочь.

Эльфаба немного дичилась его. Фрекс отыскал в сумке безделушку, которую вырезал для неё, – маленького воробья с изящным клювом и раскинутыми крыльями.

– Смотри, Фабала, – прошептал он (Мелена ненавидела это сокращение, поэтому он охотно им пользовался: в этом слове воплощалась его собственная связь с Эльфабой, сговор отца и дочери против всего мира). – Смотри, кого я нашёл в лесу. Маленькую кленовую птичку.

Девочка взяла фигурку в руки, осторожно потрогала и засунула голову птички в рот. Фрекс мысленно уже представил себе треск древесины и приготовился сдержать вздох разочарования. Но Эльфаба не стала кусать игрушку. Она пососала голову птички, вынула изо рта и снова посмотрела на неё. Мокрая от слюны, та стала ещё больше похожей на настоящую птицу.

– Тебе нравится? – предположил Фрекс.

Она кивнула и начала ощупывать крылья птицы. Пользуясь тем, что дочь отвлеклась, Фрекс притянул её к себе на колени, уткнулся курчавой бородой в её волосы – она пахла мылом, древесным дымом и чуть подгоревшим хлебом, всё вместе это составляло приятный здоровый запах, – и закрыл глаза. Было хорошо вновь оказаться дома.

Зиму он провёл в заброшенной пастушьей хижине на наветренном склоне Грифоньей горы. Он молился и постился, пытался глубже заглянуть в собственную душу и, напротив, расширить границы восприятия. А что ещё ему оставалось? Дома он чувствовал презрение всех жителей узкой долины у Гиблого озера. Они связали клеветническую историю Дракона Времени о продажном священнике с появлением в его семье уродливого ребёнка и сделали собственные выводы. Они перестали посещать его службы. Так что это своеобразное отшельничество, по крайней мере на короткий промежуток времени, представлялось ему и покаянием, и подготовкой к чему-то иному, к тому, что будет дальше, – вот только к чему?

Он знал, что не такой жизни ожидала когда-то Мелена, выходя за него замуж. Благодаря своей родословной Фрекс выглядел самым подходящим кандидатом, чтобы возглавить приход, а то и занять в конечном итоге место епископа. Он воображал себе, как пойдёт Мелене роль светской дамы, как счастлива она будет, устраивая праздничные обеды, благотворительные балы и чаепития в доме епископа. Вместо этого сейчас у очага она тёрла вялую зимнюю морковку на сковородку с рыбой – здесь, на холодном, унылом берегу озера спутница его непростой жизни неприкрыто чахла. Фрекс давно понял, что его периодические долгие отлучки не огорчают жену, поскольку приносят хоть какую-то недолгую радость возвращений.

Он так задумался, что нечаянно пощекотал бородой шею Эльфабы, и девочка, дёрнувшись, сломала своему деревянному воробью крылья. Она снова пососала игрушку, как свистульку. Затем слезла с коленей отца, подбежала к стеклянной линзе, подвешенной на верёвке на выступ карниза, и хлопнула по ней ладонью.

– Не трогай, сломаешь! – одёрнул её Фрекс.

– Она не мочь это сломать. – Путешественник подошёл к ним от раковины, где до этого мыл руки.

– Смотрите, как она изувечила игрушку, – сказал Фрекс, показывая гостю испорченную птичку.

– Ей себе самой нравятся вещи-половинки, – сказал Черепашье Сердце. – Я думаю так. Маленькая девочка больше любить играть с обломками.

Фрекс не совсем понял его мысль, но кивнул. Он знал, что спустя месяцы, проведённые вдали от человеческого голоса, первое время ему будет несколько неловко в обществе людей. Мальчик-слуга с постоялого двора, который поднялся на Грифонью гору, чтобы передать просьбу няни забрать её в Стоунспар-Энд, очевидно, посчитал Фрекса рычащим косматым дикарём. В доказательство, что и он принадлежит к роду человеческому, Фрексу пришлось процитировать несколько строк из «Озиады»: «Земля зелёной пустоты, земля густой листвы». Больше ему ничего не пришло в голову.

– Почему она не может разбить это стекло? – спросил Фрекс.

– Я сделать его не для того, чтобы оно быть разбитым, – ответил Черепашье Сердце.

Но улыбался он при этом очень миролюбиво. И Эльфаба бродила вокруг блестящего стекла, разглядывала игру теней и света, отражения, пробегающие по его неровной поверхности, точно и вправду играла.

– Куда вы держите путь? – спросил Фрекс, как раз когда Черепашье Сердце начал произносить вопрос:

– Кто вы есть родом?

– Я манникинец, – сказал Фрекс.

– Я раньше думать, что все манникинцы есть ниже меня или вас.

– Крестьяне, земледельцы – да, – подтвердил Фрекс, – но в любой известной семье с долгой историей порой случались браки с более высокими людьми. А вы? Вы же из Края Квадлингов?

– Да, – кивнул квадлинг.

Его влажные рыжеватые волосы постепенно высыхали, образуя вокруг головы пушистый нимб. Фрекс про себя порадовался щедрости Мелены, которая предложила простому прохожему воду для купания. Возможно, она всё-таки привыкла к жизни в глуши. Ведь, право слово, если какие-то люди и занимали в нынешнем обществе самую нижнюю ступень, это точно были квадлинги.

– Но я понимать, – продолжил гость. – Оввельс – маленький мир. Пока я не уходить, я никак не знать о холмах, один за другим, и о колючих хребтах, о таком широком мире вокруг. Размытое вдали делать больно моим глазам, потому что я не различать его. Пожалуйста, господин, вы описать мне мир, который вы знаете?

Фрекс взял палку. На земле он нарисовал нечто вроде яйца, лежащего на боку.

– Так меня учили на уроках, – начал он. – Всё, что внутри круга, – страна Оз. Если нарисовать крестик, – он так и сделал, расчертив овал двумя линиями по диагонали, – то, грубо говоря, получится четыре дольки. Верхняя часть – Гилликин. Там города, университеты, театры, вся, как говорится, культурная жизнь. И промышленность. – Он двинулся по часовой стрелке. – На востоке лежит Манникин, где мы находимся сейчас. Фермерские земли, житница Оз. Неплодородные горы здесь есть только на юге. Вот эти штрихи в районе Венд-Хардингс – холмы, по которым вы карабкались. – Он стукнул по этому месту палкой и нарисовал несколько закорючек. – Прямо к югу от центра Оз находится Край Квадлингов. Бесплодные земли, как я слышал; болотистые, непригодные для хозяйства, сплошь москиты и лихорадка.

Черепашье Сердце сделался несколько озадаченным, но кивнул.

– Затем на западе – так называемая страна Диккус. Я мало что знаю об этом месте кроме того, что там очень сухо и не слишком много жителей.

– А кругом? – спросил Черепашье Сердце.

– Пустыни песчаника на севере и западе, пустыни пескварца на востоке и юге. Раньше всем старались внушить, что пески пустыни – смертельный яд, но это просто пропаганда. Они удерживают от посягательств на нашу землю захватчиков из Эва и Куокса. Манникин – богатые, завидные сельскохозяйственные угодья, да и Гилликин неплох. В Гликкусе, вот здесь, – он нацарапал несколько линий на северо-востоке, на границе между Гилликином и Манникином, – находятся изумрудные копи и знаменитые каналы. Я знаю, что существуют исторические разногласия, относится ли Гликкус к Гилликину или к Манникину, но у меня нет мнения по этому вопросу.

Черепашье Сердце сложил ладони над рисунком и поднял руки вверх, словно старался прочесть то, что над картой.

– Но здесь? – спросил он. – Что здесь?

Фрекс задумался, что он имеет в виду – не воздух же над Страной Оз.

– Чертоги Безымянного Бога? – предположил он вслух. – Мир Иной? Вы унионист?

– Черепашье Сердце – стеклодув, – ответил путешественник.

– Я имею в виду, к какой вере вы принадлежите?

Квадлинг наклонил голову, избегая взгляда Фрекса.

– Черепашье Сердце не знать, каким именем это назвать.

– Я не знаю, как с этим обстоит дело у квадлингов, – Фрекс воодушевился возможностью обратить кого-то в свою веру, – но гилликинцы и манникинцы в основном унионисты. Ну, с тех пор, как исчез языческий культ Лурлины. На протяжении столетий по всей стране Оз строились унионистские храмы и часовни. Разве в Краю Квадлингов их нет?

Однако стеклодув покачал головой.

– Черепашье Сердце не понимать, что это такое.

– А теперь почтенные унионисты толпами ударяются в культ наслаждения, – с осуждением фыркнул Фрекс, – а то и в культ машинерии, который едва ли можно назвать религией. Для невежд всё в наши дни превращается в зрелище. Древние унионисты – монахи и монахини понимали своё место во вселенной, воздавая должное источнику жизни, слишком возвышенному, чтобы определить его человеческим языком, – а теперь мы расстилаемся перед каждым занюханым магом, кто к нам заедет. Гедонисты, анархисты, солипсисты! Личная свобода и развлечения – превыше всего! Как будто в колдовстве есть хоть что-то нравственное! Чары, уличная магия, технические приблуды со светом и звуком, фальшивые преображения! Шарлатаны, что наживаются на чёрной магии, знатоки трав и порошочков, мошенники-гедонисты! Торгуют своими дрянными рецептами, бабкиными сказками и заклинаниями для сопляков! Просто тошнит от них!

Квадлинг обеспокоенно спросил:

– Черепашье Сердце принести вам воды, Черепашье Сердце помочь вам лечь? – Мягкими, как телячья кожа, пальцами он осторожно придержал Фрекса за шею.

Тот вздрогнул и осознал, что до этого кричал во весь голос. Няня и Мелена молча застыли в дверях с полной сковородкой жареной рыбы.

– Это фигура речи, на деле меня вовсе не тошнит, – сказал он, но беспокойство чужестранца его тронуло. – Думаю, нам стоит поесть.

И они сели ужинать. Эльфаба проигнорировала свою еду, только выковыряла у запечённой рыбы глаза и пыталась приделать их к своей бескрылой птице. Няня добродушно ворчала: жаловалась на ветер с озера, на озноб, на больной позвоночник и проблемы с пищеварением. Её газы ощущались более чем за несколько футов, и Фрекс как можно более незаметно передвинулся, чтобы оказаться от неё с противоположной стороны стола. В итоге он обнаружил, что уселся на лавке рядом с квадлингом.

– Итак, вам всё ясно? – Фрекс указал вилкой на карту страны Оз.

– А где есть Изумрудный город? – спросил Квадлинг. Изо рта у него торчали рыбьи косточки.

– В самом центре, – ответил Фрекс.

– И Озма там, – утвердительно сказал Черепашье Сердце.

– Озма, истинная и законная Королева страны Оз, как это называют, – подтвердил Фрекс, – хотя истинным верховным правителем в сердцах наших должен быть Безымянный Бог.

– Как мочь безымянная сущность править… – начал Черепашье Сердце.

– Никакого богословия за ужином, – нежно пропела Мелена. – Таково нерушимое правило в этом доме с нашей с Фрексом свадьбы, Черепашье Сердце, и мы истово его соблюдаем.

– Кроме того, я вот до сих пор верю в Лурлину. – Няня скорчила Фрексу рожицу. – Старикам вроде меня это позволено. Ты знаешь, кто такая Лурлина, чужестранец?

Черепашье Сердце покачал головой.

– Если мы не ведём богословских бесед, то и откровенную языческую чепуху тем более… – начал было Фрекс, но няня, пользуясь своим положением гостьи, притворилась, как обычно, глуховатой и продолжила громче:

– Лурлина – это королева фей. Летя над песками пустыни, она увидала внизу зелёную и прекрасную страну Оз. Потом она оставила править страной вместо себя свою дочь Озму и пообещала вернуться в самый тёмный час.

– Ха! – фыркнул Фрекс.

– И не хакай тут мне! – обиделась няня. – Я имею не меньше прав на собственные убеждения, чем ты, Фрекспар Благочестивый. И от моих убеждений всяко поменьше бед.

– Няня, успокойся, – неискренне призвала Мелена, в то же время наслаждаясь перепалкой.

– Это глупости, – заявил Фрекс. – Озма правит в Изумрудном городе, и любой, кто видел её саму или хотя бы её портреты, знает, что она гилликинской крови. У неё характерный широкий лоб, большие щербатые передние зубы, вьющиеся светлые волосы, переменчивый вспыльчивый характер – всё это обычные черты гилликинцев. Ты видела её своими глазами, Мелена, скажи им.

– О, она довольно интересной внешности, – неопределённо откликнулась Мелена.

– Дочь королевы фей? – переспросил Черепашье Сердце.

– И снова чушь! – возмутился Фрекс.

– Не чушь! – отрезала няня.

– Говорят, будто Озма перерождается раз за разом, будто птица феникс, – заговорил дальше Фрекс. – Трижды ха! Какие только Озмы не правили за последние триста лет. Озма Лживая была истовой монахиней и спускала указы в корзинке с самого верха башни монастыря. Хотя злющая была, как жук-рогач. Озма Воительница на некоторое время захватила Гликкус и захваченными изумрудами украсила Изумрудный город. Озма Читательница всю жизнь только и делала, что листала родословные записи. А ещё была Озма Нежеланная – держала ручных горностаев. Она же обложила крестьян непомерной податью, чтобы начать строительство дорожной сети из жёлтого кирпича, которую всё никак не завершат. Ну что же, удачи им.

– А кто есть Озма сейчас? – спросил Черепашье Сердце.

– На самом деле, – вступила Мелена, – я имела удовольствие познакомиться с последней Озмой на приёме в Изумрудном городе – у моего деда, Владыки Троппа, был городской дом. Зимой, когда мне исполнилось пятнадцать, меня вывезли в свет. Её прозвали Озмой Желчной из-за проблем с желудком. Она была здоровенная, как нарвал, зато одевалась прекрасно. Я видела их обоих, её и её мужа Пасториуса, на празднике Песен и Прелестей в стране Оз.

– Она больше не королева? – недоумённо спросил стеклодув.

– Она умерла после несчастного случая, в котором фигурировал крысиный яд, – сказал Фрекс.

– Умерла, – тут же добавила няня, – или же дух её перешёл к её дочке, Озме Типпетариус.

– Нынешняя Озма практически ровесница Эльфабы, – пояснила Мелена, – поэтому её отец, Пасториус, стал регентом. Этот достойный человек будет править, пока Озма Типпетариус не подрастёт достаточно, чтобы занять трон.

Черепашье Сердце покачал головой. Фрекса несколько раздражало, что они столько времени потратили на разговоры о мирских правителях, а не о царствии небесном. Да ещё в конце пострадали, говоря обонятельно, от нового приступа кишечного расстройства у старой няни.

Но несмотря на все досадные мелочи, Фрекс был рад снова оказаться дома. Из-за красоты Мелены – весь вечер, даже когда солнце зашло за горизонт, она просто сияла – и из-за соседства улыбчивого и спокойного даже в своём изумлении чужестранца. Отсутствие у Черепашьего Сердца религиозных воззрений представлялось Фрексу вызывающим и в то же время приятным – как сложная, но важная задача.

– А ещё в тайной пещере под страной Оз живёт Дракон, – потихоньку втолковывала няня Черепашьему Сердцу. – Весь мир – это его сон, и как только Дракон проснётся, то спалит его дотла.

– Хватит уже молоть суеверную чушь! – взревел Фрекс.

Эльфаба на четвереньках подползла к столу по неровным доскам пола. Она оскалила зубы, словно знала, как должен выглядеть дракон, и пыталась его изобразить, – и зарычала. Из-за зелёной кожи она и вправду походила на маленького дракончика. Девочка снова зарычала, а затем («О, дорогая, не надо», – попытался уговорить её отец) – справила нужду на пол, после чего со смесью удовлетворения и отвращения понюхала собственную мочу.

Детские игры

Однажды днём, ближе к концу лета, няня опасливо заявила:

– Где-то поблизости бродит зверь. В сумерках я несколько раз замечала, как кто-то рыскает в папоротниках. Какие тут, в холмах, водятся животные?

– Никого крупнее суслика, – ответила Мелена.

Они занимались стиркой на берегу ручья. От весенней сырости не осталось и следа, и землю вновь охватила беспредельная засуха. Ручей бежал тонкой струйкой. Эльфаба, которая, как всегда, не желала приближаться к воде, обтрясала скудный урожай с дикой груши. Вцепившись в ствол руками и ногами и запрокинув голову, она ловила зубами кислые плоды, а затем выплёвывала на землю семечки и черенки.

– Оно было больше суслика, – возразила няня. – Уж поверь мне. Медведи тут есть? Может, это был медвежонок, хотя какой-то больно шустрый.

– Нет, здесь нет медведей. Ходят слухи, что ближе к горам водятся скалистые тигры, но вроде бы ни одного тут не видели уже много лет. К тому же скалистые тигры, как известно, очень осторожные и пугливые звери. Они не подходят близко к человеческому жилью.

– Или волк? Волки в этих краях встречаются? – Няня оставила простыню свободно полоскаться в воде. – Это мог быть и волк.

– Няня, ты как будто считаешь, что мы в пустыне. Венд-Хардингс – довольно глухое место, соглашусь, но вполне себе мирное. Хватит меня пугать своими волками и тиграми.

Эльфаба, которая до сих пор так и не заговорила, издала тихий гортанный рык.

– Мне всё это не нравится, – сказала няня. – Давай заканчивать, а высушим бельё дома. Хватит. К тому же мне надо сказать тебе ещё кое-что. Давай оставим ребёнка с Черепашьим Сердцем и уйдём куда-нибудь. – Она вздрогнула. – В безопасное место.

– Можешь спокойно говорить и при Эльфабе, – сказала Мелена. – Ты же знаешь, что она не понимает ни слова.

– Если она сама не говорит, не значит, что она не слушает, – не согласилась няня. – Я думаю, она многое понимает.

– Смотри, она размазывает грушу по шее, как будто красится.

– Скорее, как будто боевую раскраску наносит.

– О суровая нянюшка, не мели чепуху, потри-ка простыни получше. Они по-прежнему все заляпаны.

– Да понятно, чей тут остался пот и семя…

– Понятно или не понятно, но попрошу тебя не читать мне нотаций!

– Но ты же знаешь, что Фрекс непременно заметит, рано или поздно. Все эти твои бурные перерывы якобы на дневной сон… ну, у тебя всегда был глаз-алмаз на парней с изрядной колбасой и парой яиц вкрутую.

– Няня, ну хватит, это не твоё дело.

– А жаль, – вздохнула та. – Старость – сплошная ложь, нет в ней никаких преимуществ. Я бы охотно обменяла свои с трудом добытые жемчужины мудрости на старую добрую возню с таким вот агрегатом.

Мелена плеснула горстью воды в лицо няни, чтобы та умолкла. Старушка сморгнула воду и подытожила:

– Ну, так-то сад твой. Сажай там, что хочешь, и пожинай, что получится. В любом случае я хотела поговорить о ребёнке.

Малышка теперь сидела на корточках за грушей, с прищуром всматриваясь вдаль. Она как сфинкс, подумала Мелена, как каменное чудище. На лицо Эльфабе села муха, пробежала по переносице, но девочка не дрогнула и не шевельнулась. Однако в следующее мгновение девочка внезапно подскочила и сделала большой прыжок вперёд: голый зелёный котёнок, преследующий невидимую бабочку.

– А что с ребёнком?

– Мелена, ей нужно встретиться с другими детьми. Она начнёт понемногу говорить, если увидит, как болтают другие крошки.

– На деле от разговоров между детьми толку мало.

– Не мели языком попусту. Ты же сама понимаешь, что ей нужно привыкнуть к другим людям, кроме нас. Ей в любом случае придётся нелегко, если только она не перелиняет с возрастом из своей зелёной кожи. Ей надо учиться разговаривать. Ты же видишь, я пытаюсь приучить её к работе по дому, пою ей детские песенки. Почему она не отзывается, как другие дети, Мелена?

– Она плохо соображает. С детьми такое бывает.

– Ей бы начать играть с другими щеночками. Они научат её веселиться.

– Честно говоря, вряд ли Фрекс хочет, чтобы его дочь была очень весёлой, – сказала Мелена. – Он считает, что в нашем мире чересчур большое значение придают веселью и развлечениям. И в этом я с ним согласна.

– О, так ваши кувыркания с Черепашьим Сердцем – это не развлечения, это вы в молитвах упражняетесь?

– Я же просила не ёрничать!

Мелена вернулась к стирке, раздражённо выжимая мокрое полотенце. Няня вновь и вновь, как будто с умыслом, возвращалась к этой теме. Но на деле старуха угадала. Черепашье Сердце заходил в тёмную прохладу домика, когда Мелена успевала устать от утренней работы в огороде, и от его присутствия её окутывало ощущение чистоты и святости. С ним в постели она избавлялась не только от исподнего, но и от извечного чувства стыда, которое полностью покидало её, когда они лежали вдвоём на простынях, силясь отдышаться.

Мелена сознавала, что это никак не сообразуется с общественной моралью. Тем не менее, даже представ перед трибуналом унионистских священников, обвиняющих её в прелюбодеянии, она сказала бы правду. Каким-то чудом Черепашье Сердце спас её, вернул ей надежду на лучшее будущее, веру в благодать этого мира. Её вера в добрый и милостивый мир разбилась вдребезги после рождения зелёного младенца. Такой ребёнок был несоразмерным наказанием за грех столь незначительный, что она даже не помнила, совершила ли его.

Её спас даже не секс, хотя и близость у них двоих была пугающе страстной. Куда более важным было то, что Черепашье Сердце не смущался Фрекса и не сторонился маленькой страшной Эльфабы. В дальнем углу двора он устроил мастерскую, где выдувал и шлифовал стекло, будто сама судьба привела его сюда лишь ради спасения Мелены. Куда бы он ни направлялся изначально, его цель давно была забыта.

– Хорошо, старая надоеда, – сдалась Мелена. – Что же ты предлагаешь?

– Мы должны отвести Эльфи в Раш-Маргинс, чтобы она могла играть там со сверстниками.

Мелена в изумлении осела на землю.

– Ты что, шутишь? – воскликнула она. – Пусть Эльфаба медленно развивается, по крайней мере она жива и здорова! Может, я и отношусь к ней без особой нежности, но зато кормлю её и слежу, чтобы она себе не навредила! Разве это не жестоко – выпихивать её во внешний мир? С такой кожей её с ходу задразнят и замучают. Дети злее взрослых, они не понимают, когда стоит остановиться. Уж проще было бы сразу бросить её в озеро, которого она так боится.

– Нет, нет, нет, – замотала головой няня и упёрла в колени пухлые кулаки. Она даже голос понизила. – Вот на этом, Мелена, я буду настаивать до упора. Со временем ты сама поймёшь, что я была права. Послушай меня. Послушай. Ты всего лишь избалованная дочка богатых родителей. Ты порхала с уроков музыки на уроки танцев, и соседские дети были такие же богатенькие дурачки. Конечно, мир жесток. Но Эльфаба должна понять, кто она, и ей лучше столкнуться с тяготами мира пораньше. Да и то, скорее всего, их будет меньше, чем ты ожидаешь.

– Не смей говорить со мной свысока. Я этого не потерплю.

– А я не отступлюсь, – возразила няня не менее яростно. – У меня вы обе как на ладони, я видела, как складывалась твоя жизнь. И поверь мне – если ты не вооружишь её против чужого презрения, то и сама будешь мучиться, и её сделаешь навеки несчастной.

– И как общение с грязными оборванцами из Раш-Маргинс поможет ей вооружиться против презрения?

– Она научится веселиться. Смеяться. Относиться к жизни с юмором.

– Да неужели!

– Мне ведь есть чем тебя припугнуть, Мелена, – продолжила гнуть своё няня. – Вот пойду сегодня в Раш-Маргинс, узнаю, где у Фрекса теперь идут проповеди, да и шепну ему пару слов. Как-то ему понравится узнать, чем заняты дома его жена с Черепашьим Сердцем, пока он внушает деревенским грешникам праведные мысли о боге?

– Ах ты дрянная старуха! Это просто подло! – вскричала Мелена.

Няня гордо улыбнулась.

– Завтра же, – объявила она, – завтра мы пойдём показывать Эльфабу миру.

С утра с холмов налетел резкий беспощадный ветер, принялся играть опавшими листьями и остатками жухлой ботвы на огородах. Няня укутала полные плечи шалью и надвинула чепец на самый лоб. Ей везде мерещились крадущиеся чудовища, она поминутно озиралась по сторонам, но в подлеске среди палой листвы не мелькало никого крупнее кошки или лисицы.

Няня подобрала терновую палку, будто бы для опоры, чтобы перебираться через камни и канавы – но на деле в качестве возможного оружия против голодного зверя.

– Тут такия сушь и холод, – бормотала она больше для себя, чем для слушателей. – И так мало дождей! Конечно, в таких условиях никаких хищников в холмах не будет. Но всё-таки не убегай вперёд, пойдём все вместе, слышишь, зеленушка?

Дальше они шли молча: няня боялась, Мелена злилась из-за того, что ей пришлось пожертвовать своими обычными дневными развлечениями, а Эльфаба вышагивала, ногу за ногу, как заводная игрушка. Озеро обмелело, вода отступила от берегов, и вдоль некоторых шатких причалов можно было пройти посуху по гальке и старым водорослям.

Домик Гонетт был из тёмного камня с прохудившейся соломенной крышей. Из-за больного бедра хозяйка не могла ни тянуть сеть с рыбой, ни обрабатывать, нагнувшись к земле, скудный огород. Поэтому по её двору носилась стайка оборванных детей: они визжали, ссорились и возились в грязи. При виде приближающейся семьи священника Гонетт удивлённо подняла на них взгляд.

– Добрый день! Вы, должно быть, Гонетт, – приветливо сказала няня. Она была только рада зайти в ворота и оказаться в безопасности на чужом дворе, даже рядом с этой убогой лачугой. – Это брат Фрекспар рассказал нам, где вас найти.

– Святая Лурлина, так все слухи – правда! – воскликнула Гонетт, сотворив в сторону маленькой Эльфабы оберегающий знак. – Я думала, это всё гнусные наговоры, – и вот пожалуйста, какая она!

Дети перестали носиться. Там были мальчики и девочки, смуглые и белокожие, одинаково чумазые, и все они заинтересовались новоприбывшей. Они продолжили играть в какую-то игру: то ли что-то перетягивали, то ли кем-то себя воображали, – но в то же время не сводили глаз с Эльфабы.

– Вот Мелена – её вы знаете, конечно. А я вот их няня, – сказала няня. – Очень рады вас видеть.

Она скосила глаза на Мелену и нарочито, со значением кивнула.

– Исключительно рады, – холодно процедила та.

– Мы столько всего хорошего о вас слышали, что пришли за советом, – продолжала няня. – Видите ли, у нашей малышки некоторые трудности, и мы, как ни старались, так и не придумали толком, как нам быть.

Гонетт с подозрительным видом склонилась ближе.

– Она зелёная, – заговорщически шепнула няня. – Вы, конечно, могли этого не заметить – такая она очаровательная крошка. Да и добрых жителей Раш-Маргинс вряд ли смутила бы такая мелочь. Но сама девочка из-за этого очень стесняется. Посмотрите на неё: точь-в-точь маленькая испуганная черепашка. Нам нужно помочь ей выбраться из панциря, стать повеселее, только мы не знаем как.

– Она действительно зелёная, – признала Гонетт. – Неудивительно, что недотёпа Фрекспар так долго не проповедовал. – Она запрокинула голову и рассмеялась хриплым, недобрым смехом. – Но сейчас ему хватило наглости снова вернуться на службу. Да, вот это у мужика яйца!

– Брат Фрекспар, – ледяным тоном прервала её Мелена, – напоминает своим прихожанам о словах Писания: «Никому не дано узнать цвет души». Гонетт, именно эти строки он посоветовал напомнить и тебе.

– Ну, пусть так, – пробормотала Гонетт, смутившись. – Так от меня вы что хотите?

– Чтобы девочка приходила сюда побыть под вашим присмотром, играла, училась понемногу. Вы в этом понимаете больше нашего, – проговорила няня.

«Вот хитрая старая бестия, – подумала Мелена. – Мало того, что она говорит чистую правду, но какими словами её расписывает!»

Они уселись.

– Не знаю, как её примут ребята, – неуверенно нахмурилась Гонетт. – Вы же понимаете, мне бедро не позволит мигом подскочить и остановить их, если они расшалятся.

– Посмотрим. И, конечно, приплатим, чин по чину, Мелена полностью согласна, – пообещала няня.

От её внимания не ускользнул почти пустой огород. Это была истинная бедность.

Старушка подтолкнула Эльфабу к остальным детям:

– Ну, иди, детка, и погляди, что к чему.

Эльфаба стояла на месте как вкопанная. Дети – пять мальчиков и две девочки – приблизились к ней.

– Вот страшилище! – воскликнул мальчик постарше и тронул Эльфабу за плечо.

– Эй, будь повежливее! – оскорбилась Мелена и собралась было подняться на ноги, но няня преградила ей путь рукой.

– Салочки, давайте играть в салочки, – сообразил мальчик. – Кто будет зелёная тля?

– Она, она! – завизжали другие дети и, осалив Эльфабу, бросились во все стороны.

Она неуверенно постояла минуту, опустив сжатые кулаки, затем пробежала несколько шагов и снова остановилась.

– Вот, очень полезная игра, – закивала няня. – Вы, Гонетт, просто умница.

– Я-то своих крошек знаю, – с некоторым самодовольством согласилась Гонетт. – Тут и спорить нечего.

Дети всем шумным стадом снова пронеслись по двору, ещё раз осалили Эльфабу и убежали, но, увидев, что она за ними не гонится, вернулись и окружили её.

– А правду говорят, что у вас поселился лягушонок-квадлинг? – спросила Гонетт. – Он правда ест только траву и навоз?

– Что, простите? – оскорблённо поразилась Мелена.

– Так в народе говорят, – ответила Гонетт.

– Он достойный человек.

– Но он же квадлинг?

– Ну… да.

– Тогда сюда его не приводите, а то они разносят чуму.

– Ничего они не разносят, – отрезала Мелена.

– Эльфи, милая, нельзя так кидаться! – крикнула няня.

– Я что слышала, то и говорю. А вот люди толкуют, что, когда ночью квадлинги засыпают, изо рта у них вылезают души и бродят повсюду.

– Дураки и мелют всякую чушь, – зло и резко огрызнулась Мелена. – Я ни разу не видела, чтобы изо рта нашего гостя во сне выбиралась душа, а возможностей у меня…

– Никаких камней, дорогая! – пронзительно завопила няня. – Смотри, никто больше камни не берёт!

– А вот уже берут, – заметила Гонетт.

– Он самый чуткий человек из всех, кого я знаю, – раздражённо настаивала Мелена.

– Ну, рыбачке от чужой чуткости не шибко много толку, – равнодушно возразила её собеседница. – А как священнику и его жене – ну уж не знаю.

– Ну вот, до крови, какая досада, – посетовала няня. – Дети, отпустите Эльфи, я её вытру. Ох, а я и тряпочки-то не взяла. Гонетт, есть у вас что-нибудь?

– Да ничего, – ответила та. – Они от кровопусканий поспокойнее, меньше едят.

– Уж лучше чуткость, чем глупость, – высказала Мелена, кипя от злости.

– Не кусаться! – рявкнула Гонетт на одного из младших мальчиков, а увидев, что Эльфаба тоже оскалила зубы и нацелилась ответить обидчику, вскочила на ноги, несмотря на больное бедро, и завопила: – А ну не кусаться, кому сказала!

– Ах, что за чудные детки! – умилённо проворковала няня.

На грани тьмы

Теперь каждые пару дней няня брала Эльфабу за руку и ковыляла с ней вместе по тенистой дороге в Раш-Маргинс. Там под надзором угрюмой Гонетт девочка пыталась играть с чумазыми деревенскими детьми. Фрекс снова начал надолго пропадать с проповедями (неизвестно, пришёл он в отчаяние или вновь уверовал в свои силы), и жители окрестных деревень пугались его всклокоченного вида и религиозного пыла. Уезжал он на восемь-десять дней кряду. Мелена наигрывала фортепианные гаммы на немой деревянной клавиатуре, вырезанной Фрексом точь-в-точь по размерам настоящей.

С наступлением осени Черепашье Сердце несколько пал духом, сник, как пересохшее растение. Их послеобеденные развлечения с Меленой постепенно становились менее жаркими и спешными, более нежными. Мелена неизменно ценила внимание Фрекса и сама была к нему внимательна, но в постели её муж был куда менее искусен. Она забывалась сном, пока Черепашье Сердце касался губами её соска, а его ладони, его большие ладони, блуждали по её телу, как умные ловкие зверьки. Закрыв глаза, она представляла себе все части тела любовника по отдельности: как перемещается по её коже его рот, как поднимается, изгибается и толкается в неё его член; его дыхание и тихий бессловесный шёпот ей на ухо ощущались как будто в разных местах, его руки охватывали её тело, точно обручи.

Однако Мелена так и не узнала его столь же близко, как своего мужа; она не видела его насквозь, как многих других людей. Она относила эту особенность в счёт его собственной спокойной и достойной манеры держаться. Но наблюдательная няня однажды вечером возразила, что Черепашье Сердце всего лишь ведёт себя как свойственно квадлингам, а Мелена наверняка и не задумывалась, что они из разных культур.

– Культура роли не играет, – лениво отмахнулась Мелена. – Люди есть люди.

– Неужто? Разве ты не помнишь детские стишки? – Няня отложила в сторону шитьё (с заметным облегчением) и продекламировала:

– Что ты вообще о нём знаешь? – не отступалась няня. – Он женат? Почему уехал из своего Грязного Придонья или откуда он там родом? Мне-то его расспрашивать никак не годится, не моё это дело…

– И давно ты занимаешься только своими делами? – хмыкнула Мелена.

– Как решу ими заняться, сразу тебе скажу.

Однажды вечером ранней осенью они ради забавы развели костёр во дворе. Фрекс был дома и в хорошем настроении, а няня снова заговорила о скором возвращении в Кольвен-Граундс, что привело и Мелену в благое расположение духа. Черепашье Сердце приготовил ужин – неаппетитного вида смесь из мелких кислых яблок нового урожая, сыра и бекона.

Фрекс ощущал в себе желание поговорить. Последствия от приезда проклятой машинерии, Часов Дракона Времени, наконец-то пошли на спад – хвала Безымянному Богу, – и бедняки-грешники снова стали выходить послушать его пламенные проповеди. Двухнедельный миссионерский поход в деревушку Три Мёртвых Дерева увенчался успехом. Наградой Фрексу стал кошелёк медяков и почтительные, а временами даже искренне увлечённые взгляды многих прихожан.

– Возможно, мы не задержимся здесь надолго, – рассуждал Фрекс, вольготно закинув руки за голову и откинувшись назад.

Вечно мужчины так относятся к счастью, подумала Мелена, – то и дело стремятся напомнить, что оно не вечно. Её муж тем временем продолжил:

– Возможно, вдали, за пределами Раш-Маргинс нам открывается новая дорога, Мелена? К великим делам и высоким целям?

– Да ладно уж, – хмыкнула она. – Моя семья девять поколений выбиралась из грязи, чтобы после этого я заново ступила в неё по колено в этой страшной глуши. Я уже не верю в высокие цели.

– Я говорю о высотах духа. Никто не собирается штурмовать Изумрудный город, чтобы сделаться духовником регента Озмы.

– А ведь ты мог бы занять пост духовника и самой Озмы Типпетариус, – оживилась няня, вообразив себе возможность обосноваться при дворе в Изумрудном городе, если бы Фрекс получил такую должность. – Наследнице, конечно, всего два или три года, ну и что? Сейчас правит мужчина-регент, ну, будет ещё один. Это же ненадолго – у мужчин иначе не бывает. Ты ещё молод, и она повзрослеет. Ты займёшь самое подходящее положение, чтобы влиять на политику…

– Я не желаю становиться придворным священником, будь новая королева хоть Озмой Богобоязненной. – Фрекс закурил ивовую трубку. – Мой долг – служить угнетённым и смиренным.

– Милости нужно отправиться в Край Квадлингов, – произнёс Черепашье Сердце. – Угнетённые там.

Квадлинг нечасто говорил о своём прошлом, и Мелене поневоле вспомнились насмешки няни над тем, что она ничего о нём не знает. Она отмахнулась от табачного дыма и спросила:

– А почему ты ушёл из Оввельса?

– Там ужасы, – ответил он.

Эльфаба, которая сидела у точильного камня, поджидая возможности раздавить забравшихся на него муравьёв, заинтересовалась разговором и подняла взгляд. Остальные молча ждали, когда Черепашье Сердце продолжит, но он умолк. У Мелены беспокойно ёкнуло сердце – её внезапно посетило предчувствие, что всё изменится прямо здесь, сейчас, этим чудесным тёплым вечером. Что вся их новообретённая мирная жизнь вот-вот пойдёт наперекосяк.

– Какого рода ужасы? – спросил Фрекс.

– Как-то похолодало. Я возьму шаль, – пробормотала Мелена.

– …Или даже исповедником Пасториуса! Регента Озмы! Почему нет, Фрекс? – не унималась няня. – У семьи Мелены есть связи, они наверняка помогли бы тебе достать приглашение.

– Ужасы, – вдруг сказала Эльфаба.

Это было её первое слово, и его встретила полная тишина. Даже сверкающая чаша луны как будто замерла среди деревьев.

– Ужасы? – повторила девочка, озираясь по сторонам.

Она не улыбалась, но глаза её сияли; видно было, что она осознала собственное достижение. Ей было почти два года. Слова наконец-то сумели вырваться из-за её больших острых зубов.

– Ужасы, – снова выговорила она шёпотом. – Ужасы.

– Иди к няне, детка, – позвала её няня. – Иди ко мне на ручки и посиди тихо.

Девочка послушалась, но уселась на колени няни, не прижимаясь к ней – та лишь придерживала её за пояс. Затем Эльфаба выжидающе уставилась на Черепашье Сердце.

А тот благоговейно проговорил:

– Черепашье Сердце думает, что дитя говорить впервые.

– Да, – согласился Фрекс, выпуская колечко дыма, – и спрашивает насчёт этих ужасов. Может быть, ты всё-таки поведаешь нам о них?

– Черепашье Сердце говорить немного. Черепашье Сердце уметь делать стекло, а слова он оставить для Милости, Госпожи и Няни. А теперь и для Девочки.

– Ну расскажи хоть немного. Раз уж ты сам об этом заговорил.

Мелена вздрогнула; она так и не сходила за шалью. Она не могла сдвинуться с места, словно приросла к нему.

– Рабочие из Изумрудного города и других мест, они приезжать Край Квадлингов. Они смотреть, нюхать и пробовать воздух, воду, землю. Собираться строить большую дорогу. Квадлинги знать, что это время и силы впустую. Но те не слушать слова квадлингов.

– Но квадлинги, подозреваю, сами не обучены строить дороги, – спокойно заметил Фрекс.

– Наша страна непрочная, – возразил Черепашье Сердце. – В Оввельсе дома и поля плавать среди деревьев на площадках, привязанных верёвками. Мальчики нырять на мелководье за жемчужинами. Слишком много деревьев – недостаточно света, урожай не вызревать, слабый. Слишком мало деревьев – вода подниматься, и корни плавучих растений не доставать земли. Наша страна бедная, но богата красотой. Люди могут жить, если всё продумывать и объединяться.

– Так вы против Дороги из жёлтого кирпича?

– Не только. Квадлинги не мочь переубедить строителей дороги, которые хотеть сделать дамбы из земли и камней и разделить страну на части. Квадлинги спорить, умолять, подтверждать, но не мочь победить словами.

Фрекс, обеими руками придерживая трубку, внимательно наблюдал за Черепашьим Сердцем. В нынешней пылкой речи его больше всего завораживало воодушевление квадлинга – ему всегда были по душе неравнодушные люди.

– Квадлинги думать бороться, – сказал Черепашье Сердце. – Квадлинги бояться, что это только начало. Когда строители просеивать почву и проверять воду, они увидеть некоторые вещи, о которых квадлинги всегда знать, но молчать.

– Что же это за вещи?

– Черепашье Сердце говорить о рубинах, – горько вздохнул стеклодув. – Камни под водой. Алые, как кровь. Строители говорить: красный корунд в пласте донного известняка под болотом. Квадлинги говорить: кровь страны Оз.

– Вроде того красного стекла, что ты делаешь? – спросила Мелена.

– Рубиновое стекло будет, когда добавить золотой порошок, – сказал Черепашье Сердце. – Но под Краем Квадлингов находиться залежи настоящих рубинов. Весть достигнуть Изумрудного города вместе со строителями. А дальше начаться ужасы.

– С чего ты это взял? – нервозно переспросила Мелена.

– Смотреть в стекло, – ответил Черепашье Сердце, указав на стеклянный круг, который прежде выдул в качестве игрушки для Эльфабы, – значит видеть будущее, красное, как кровь и рубины.

– Я не верю в предсказание будущего. В этом есть что-то от культа наслаждения, – яростно вмешался Фрекс. – Даже от мнимой предопределённости Дракона Времени! Пф-ф-ф! Нет, неизвестная история человечества предначертана Безымянным Богом, а любые пророчества – лишь догадки и страх.

– Значит, страха и догадок хватить заставить Черепашье Сердце покинуть Край Квадлингов, – твёрдо возразил стеклодув. – Квадлинги не называть свою веру наслаждение, но они прислушиваться к знакам и видеть скрытые намёки. Вода, алая от рубинов, обагриться кровью квадлингов.

– Чушь какая! – возмутился Фрекс, сам уже побагровевший от злости. – Им просто нужно хорошенько всё разъяснить.

– И потом, Пасториус ведь просто олух, – озабоченно вклинилась Мелена: она единственная из присутствующих имела возможность составить личное впечатление о королевском доме. – Пока Озма не достигла совершеннолетия, он только и делает, что охотится, обжорствует и совращает служанок.

– Опасность – чужестранец, а не местные короли и королевы, – покачал головой Черепашье Сердце. – Старухи, шаманы, умирающие квадлинги – все видеть короля из чужой страны, жестокого и могущественного.

– Да с чего вообще регенту взбрело в голову строить дорогу в этой богом забытой трясине? – с досадой спросила Мелена.

– Во имя прогресса, – ответил Фрекс. – В тех же целях через весь Манникин провели Дорогу из жёлтого кирпича. Дороги сулят прогресс и контроль. Новые возможности для сбора податей, перемещения войск, для защиты, наконец.

– Для защиты от кого? – уточнила Мелена.

– О, – сказал Фрекс, – это вечный вопрос.

– О, – чуть слышно выдохнул вслед за ним Черепашье Сердце.

– Так куда же ты шёл? – спохватился священник. – Только не подумай, я тебя не гоню. Мелена к тебе очень привязана, как и все мы.

– Ужасы, – подала голос Эльфаба.

– Тише, – шикнула няня.

– Госпожа и Милость очень добры к Черепашьему Сердцу. Он собирался остановиться всего на ночь. Черепашье Сердце шёл в Изумрудный город, но заблудиться. Черепашье Сердце хотел просить разговора с Озмой…

– С регентом Озмы, – поправил его Фрекс.

– …и просить смилостивиться над Краем Квадлингов. И предупредить о жестоком чужестранце.

– Ужасы! – повторила Эльфаба и в восторге захлопала в ладоши.

– Дитя напомнить Черепашьему Сердцу о его долге, – сказал стеклодув. – Разговор вернуть долг и старую боль. Черепашье Сердце забыть. Но когда слова сказаны, должны последовать дела.

Мелена с ненавистью глянула на няню. Та спешно спустила девочку с колен и начала собирать со стола грязную посуду. «Вот что бывает, если совать нос не в свои дела, няня! Видишь? Единственное счастье в моей жизни исчезло в один миг, вот и всё!» Она отвернулась от уродины-дочери – та не то улыбалась, не то гримасничала – и с мольбой перевела взгляд на мужа. «Сделай хоть что-нибудь, Фрекс!»

– Возможно, здесь и кроется наша высшая цель, – задумчиво пробормотал Фрекс. – Нам нужно отправиться в Край Квадлингов, Мелена. Отринуть нынешние излишества и испытать свой дух в огне истинной нужды.

– Нынешние излишества? – негодующе задохнулась Мелена.

– Когда Безымянный Бог изъявляет свою волю устами весьма скромного сосуда, – начал Фрекс, указывая на квадлинга (на лице которого снова было написано отчаяние), – лишь нам выбирать: внять ему или ожесточить своё сердце…

– Тогда послушай вот что, – решительно оборвала его Мелена. – Я беременна, Фрекс. Ехать я никуда не могу. Идти – тем более. А с новорождённым малюткой, да ещё и с Эльфабой на руках, уж никак не выйдет шастать по болотам.

Повисла тишина. Спустя несколько мгновений Мелена добавила:

– Не так я думала тебе всё рассказать.

– Поздравляю, – холодно сказал ей муж.

– Ужасы, – сообщила матери Эльфаба. – Ужасы-ужасы-ужасы.

– Ну всё, хватит уже болтать, наговорились, – попыталась унять всех няня. – Мелена, будешь здесь сидеть – простудишься. Ночи холодают. Иди-ка в дом, а остальное потом.

Фрекс поднялся и подошёл поцеловать жену.

Никто не понимал, подозревает ли он, что отцом ребёнка может быть Черепашье Сердце, Мелена и сама не знала, забеременела от мужа или любовника, но на самом деле ей было все равно. В этот момент она хотела одного: чтобы Черепашье Сердце остался с ней. И яростно ненавидела его за внезапно пробудившееся чувство долга перед его несчастным народом.

Мужчины остались на улице беседовать, но говорили так тихо, что Мелена не могла разобрать ни слова. Они сидели у огня, сдвинув головы, Фрекс одной рукой обнял дрожащие плечи Черепашьего Сердца. Няня переодела Эльфабу ко сну, выпустила её во двор и подсела на кровать Мелены с подносом: на нём были стакан горячего молока и небольшая плошка с неизвестными пилюлями.

– Я как знала, что так и будет, – примирительно сказала няня. – Выпей лучше молока, дорогая, да не хнычь. А то опять как дитя малое. Давно ты узнала?

– Месяца полтора назад, – ответила Мелена. – Я не хочу молока, няня, налей мне вина.

– Нет уж, пей молоко. Больше никакого вина, пока ребёнок не родится. Мало тебе одной зелёной напасти?

– От вина зародыш в утробе не позеленеет, – возразила Мелена. – Может, я и дура, но хоть что-то о человеческом устройстве знаю.

– Так это твоему рассудку вреднее, чем зародышу. Выпей молока и проглоти вот эту пилюлю.

– Это ещё зачем?

– Я сделала то, что обещала, – сообщила няня, заговорщически понизив голос. – Прошлой осенью забралась в самые трущобы нашей славной столицы, в Нижний квартал, да поспрашивала там по поводу твоих дел.

– Что, няня, правда? – сразу же заинтересовалась Мелена. – Вот это да! Как же ты не испугалась?

– Перепугалась, конечно. Но я ведь люблю тебя, дурочку. Я отыскала лавчонку, помеченную тайными алхимическими знаками… – Она сморщила нос, вспомнив резкий запах гнилого имбиря и кошачьей мочи. – Там мы посидели с одной расфуфыренной бабой из Шиза, старухой по имени Яккль, попили чаю, а чашку я потом перевернула, чтобы она прочла по чаинкам твою судьбу. Правда, она почти слепая, едва собственные руки различала – не то что какое-то будущее.

– Да уж, мастер своего дела, – сухо фыркнула Мелена.

– Твой муж не верит в предсказания, так что потише. В общем, я объяснила, что первенец у тебя зелёный, а отчего – никто точно не знает. Сказала, что мы не хотим такого во второй раз. Тогда Яккль натолкла всяких трав и порошков, поджарила на масле гомба, пошептала над ними какие-то языческие заклятия – может, даже плюнула туда, точно не знаю, не видела. Но я заплатила за снадобье на все девять месяцев, чтобы ты начала пить пилюли сразу, как узнаешь, что забеременела. Мы уже опаздываем на месяц, но и то лучше, чем ничего. Я этой Яккль полностью доверяю и тебе советую.

– Почему это? – спросила Мелена, проглотив первую пилюлю. На вкус та была мерзкая, как варёный костный мозг.

– Она предрекла твоим детям великое будущее! – торжественным шёпотом объявила няня. – Сказала, что Эльфаба добьётся большего, чем ты можешь вообразить, и младшенький тоже. Велела тебе не ставить крест на своей жизни – грядут, мол, грандиозные события, и твоя семья сыграет в них не последнюю роль.

– А о моём возлюбленном что сказала?

– Да у тебя одно на уме! Сказала отдыхать и не волноваться. Посылает тебе своё благословение. Хоть она и дешёвая потаскуха, но знает, о чем говорит.

Ещё Яккль была уверена, что у Мелены снова родится девочка, но об этом няня упоминать не стала. А то, чего доброго, решит избавиться от ребёнка – а старуха-гадалка убедительно заявляла, что в великой истории будущего должны действовать две сестры, а не одна.

– И ты благополучно добралась домой? Никто ничего не заподозрил?

– Кто ж заподозрит, что старая нянька будет покупать в Нижнем квартале запрещённые снадобья? – рассмеялась та. – Вяжу себе да знаю своё место. А теперь, голубка моя, пора тебе укладываться. Не пей больше вина, пока не родишь, а лекарство это принимай каждый месяц – и тогда у вас с Фрексом родится приличный здоровенький ребёночек, и брак ваш совершенно выправится.

– Всё с нашим браком в порядке, – проворчала Мелена, забираясь под одеяло. От пилюли ей сделалось нехорошо, но она пыталась не подавать виду. – Если мы не отправимся скитаться по этому закатному болоту, конечно.

– Закат на западе, а не на юге, – ласково поправила её няня. – Но это был очень ловкий ход – именно сегодня объявить, что ты беременна, моя милочка. Да и если вы отбудете в Край Квадлингов, я не смогу вас навещать. Мне ведь, знаешь, в этом году полвека стукнет. Для некоторых вещей нянюшка уже слишком стара.

– Лучше бы никому никуда не уезжать, – пробормотала напоследок Мелена и постепенно задремала.

Довольная няня перед тем, как уйти, снова выглянула в окно. Фрекс и Черепашье Сердце всё ещё беседовали. Старушка хоть и прикидывалась подслеповатой, но отлично разглядела лицо Черепашьего Сердца, когда тот вспомнил, какая опасность грозит его народу. Его обычное спокойствие треснуло, как скорлупа яйца, и истина, наивная и беззащитная, будто едва вылупившийся крошечный цыплёнок, выпорхнула наружу. Неудивительно, что Фрекс, сочувствуя сокрушённому гостю, придвинулся к нему ближе, чем, по мнению няни, позволяли приличия. Но, в конце концов, решила она, вся эта семейка со странностями.

– Отведите детку в дом, я уложу её спать! – крикнула она в окно, отчасти чтобы нарушить уединение мужчин.

Фрекс оглянулся.

– Разве она не в доме?

Няня тоже осмотрелась. Играть в прятки Эльфаба не любила – ни у себя дома, ни с деревенскими сорванцами.

– Тут её нет. Она же была с вами?

Оба мужчины недоумённо поискали девочку взглядом. Няне почудилось, что в густой тени под ветками тиса пробежала быстрая тень; она оперлась на подоконник и выглянула наружу.

– Нет? Так поищите её! Мало ли кто тут шастает!

– Нет тут никого, няня, не выдумывайте, – пробормотал Фрекс, но они со стеклодувом мигом поднялись на ноги и принялись обходить двор.

– Дорогая, погоди, не засыпай, – вернулась няня к спящей Мелене. – Ты не знаешь, где Эльфаба? Не видела, куда она ушла?

Мелена, заметно опьянённая, с трудом приподнялась на локте и посмотрела на старушку сквозь завесу спутанных волос.

– Кто ушёл? – спросила она заплетающимся языком. – Ты о чём?

– Да Эльфаба! Давай просыпайся. Где же она, где она может быть?

Няня стала поднимать Мелену, но та двигалась слишком медленно, и сердце старушки всё сильнее колотилось от страха.

– Ну же, Мелена, – бормотала она, – вставай, нехорошо.

Наконец она помогла женщине ухватиться за столбики кровати и потянулась за своей терновой палкой.

– Что? – непонимающе пробормотала та. – Кто потерялся?

В темнеющих сумерках слышались мужские голоса:

– Фабала! Эльфаба! Эльфи! Лягушонок! – Фрекс и Черепашье Сердце описывали широкие круги вокруг двора, удаляясь от догорающего костра, вглядывались в густой кустарник, поднимали нижние ветки. – Змейка! Ящерка! Где ты?

– Это тот зверь с холмов, кем бы он ни был! – причитала няня.

– Не было тут никого, старая дура, – огрызнулся Фрекс, но сам всё более суетливо обыскивал камни за домом, отмахиваясь от хлещущих по лицу веток. Черепашье Сердце замер и простёр руки к небу, словно пытался уловить в ладони слабый свет первых звёзд.

– Что, Эльфаба? – наконец сообразила Мелена, показавшись в дверях в одной ночной рубашке. – Это она пропала?

– Она заблудилась или её зверь утащил! – закричала няня. – Эти-то два идиота сидели, играли в гляделки, как влюблённые школьницы, а тут зверь с холмов шастает по кустам!

Мелена в ужасе пронзительно закричала:

– Эльфаба! Эльфаба, ты меня слышишь? Живо домой! Эльфаба!

Но ей ответил только шум ветра.

– Она не ушла, – в следующее мгновение произнёс Черепашье Сердце. В сгущающейся тьме его почти не было видно, зато белая рубашка Мелены излучала ангельское сияние, точно светилась сама по себе. – Она не ушла, но здесь её нет.

– Это ещё ты к чему? – всхлипнула няня. – Нашёл время загадки загадывать!

Черепашье Сердце вдруг согнулся пополам. Фрекс поспешил подхватить его, и тут же с другой стороны подоспела Мелена.

На мгновение стеклодув обмяк в их руках, точно лишился чувств, и Мелена испуганно вскрикнула. Но почти сразу он выпрямился и решительно двинулся вперёд, к озеру.

– Куда, на озеро?.. – крикнула няня ему в спину. – Девчонка не выносит воды, ты же знаешь!

Но с тем ей пришлось умолкнуть и почти бегом последовать за остальными, палкой ощупывая дорогу перед собой, чтобы не оступиться.

«Это конец», – бессвязно думала Мелена.

Её разум был слишком затуманен, чтобы в нём поместились какие-либо ещё мысли, и она снова и снова повторяла одну эту фразу, словно надеялась таким образом помешать страшному предчувствию воплотиться.

«Это начало, – думал Фрекс, – но начало чего?..»

– Она не ушла, но здесь её нет, – повторил Черепашье Сердце.

– Вот наказание за ваши грехи, двуличные вы себялюбцы, – причитала няня.

Земля пошла под уклон – они приблизились к тихому обмелевшему озеру.

У их ног показался сухой причал. Дальний его край, раньше возвышавшийся над водой, теперь оказался идущим по дну в яме глубиной по пояс – мост в никуда, повисший в пустоте.

В темноте под причалом горели чьи-то глаза.

– Лурлина милостивая! – прошептала няня.

Под причалом сидела Эльфаба. В руках у неё была любимая игрушка – стеклянный круг. Она пристально вглядывалась в него, закрыв один глаз. Второй глаз, широко раскрытый и сияющий, без выражения смотрел сквозь круг в неведомую даль. «Этот свет – должно быть, звёзды отражаются в озере», – в тщетной попытке себя обмануть подумал Фрекс. В глубине души он прекрасно сознавал, что этот яркий пустой глаз горит ничуть не звёздным светом.

– Ужасы, – тихо пробормотала Эльфаба.

Черепашье Сердце упал на колени.

– Дитя видит его, – хрипло сказал он, – видит его пришествие. Он прийти с воздуха. Воздушный шар упасть с неба. Алый, рубиновый шар, огромный кровавый пузырь. Он падёт с неба. Регент падёт. Дом Озмы падёт. Часы Дракона точны – минута до высшего суда.

И квадлинг рухнул наземь практически на колени к девочке. Та, казалось, даже не заметила его падения, зато позади неё послышался тихий предостерегающий рык. В темноте за спиной ребёнка скрывался зверь – не то тигр с предгорий, не то странная помесь тигра с драконом. Чудовище с ярко-оранжевыми горящими глазами. Передние лапы он сложил перед собой, и Эльфаба восседала на них, словно на троне.

– Ужасы, – повторила она, неотрывно глядя одним глазом в стекло, в котором ни её родители, ни няня не могли различить ничего, кроме тьмы. – Ужасы.