6. Перекресток идей

Рига, июль 1929 года (год до р.н.м.)

Огромное закатное солнце медленно тонуло за неровной стеной домов. Страшно далеко по меркам астрономии и вместе с тем совсем рядом, где-то в районе Рижского порта. Багровые отсветы пятнали высокий потолок, мягко растекались по обоям, а в завершение — растворялись на золотистом сиянии дубового паркета арендованной квартиры. Несоразмерно дорогой и совсем ненужной, но — положение обязывает. Глава солидного биржевого аналитического агентства «The Wave Principle» не может позволить себе перебиваться дешевыми клоповниками. Только полноценное жилье в новой, недавно отстроенной пятиэтажке по улице Кришьяна Вальдемара.

Позади полтора месяца упорной работы. На кону остаток франкфуртского клада. Завтра, край послезавтра ответ на вечный вопрос — быть мне с деньгами или без оных. Иначе говоря, продолжать игру за перелом советской истории или на десяток лет забиться в стонущую под гнетом великой депрессии, но все же сытую глушь Вирджинии — писать футуристические романы да зарабатывать стартовый капитал.

Как я докатился до преступной авантюры?

… После успешного, но, мягко говоря, недешевого вояжа за смартфоном в большевистский Ленинград пришла пора исполнять обещание — рентовать Марте приличную лавку с репутацией и товаром. Тут-то и выяснилось страшное: денег нет. Не сказать что совсем, но приобрести за оставшиеся тридцать тысяч марок устойчивый бизнес в Берлине никак не получалось. От забегаловки в Гамбурге, несбыточной мечты былых дней, Марта каждую ночь энергично отказывалась. Стимуляция воображения оказалась не напрасной — используемые в процессе изделия фабрики герра Фромма натолкнули меня на следующую идею: производство и продажу латексных воздушных шариков.[93]

Встреча с презервативным магнатом прошла конструктивно. Он не забыл странного эмигранта и полученную за счет его инновации прибыль, поэтому согласился за свой счет изготовить технологическую оснастку и опытные образцы новой непрофильной продукции.

Дело оставалось за малым. Мы с Мартой учредили в равных долях компанию с нехитрым названием «Kinderluftballons», затем занялись открытием торговых точек. Сразу трех — несложный расчет показывал, что меньшего количества на достойную жизнь попросту не хватит. Затраты рисовались вполне посильными — я рассчитывал уложить весь проект в десять тысяч марок.

Знай я тогда хоть примерно, как чудовищно затратен процесс, не размахнулся так широко. Но бесчисленные мелочи затягивали в свои жернова медленно: день за днем, марку за маркой. Мы постоянно спотыкались на скрытых платежах, лгущих прямо в лицо подрядчиках, бракованных витринах, криворуких сотрудниках. Красной строкой в бюджете прошли немецкие бюрократы — российские чиновники следующего века по сравнению с ними суть невинные младенцы. Везде хоть немного, да заплати, подтолкни, объясни, надави.

Чего стоила одна лишь проблема с гелием. Мне как-то попалась заметка об участии наполненных им дирижаблей в Первой мировой,[94] так что особых сложностей с поставками не ожидал. Кто же знал, что чуть ли не единственный промышленный производитель — Соединенные Штаты? Им несказанно повезло — месторождения природного газа содержат аж несколько процентов гелия, чуть не в сто раз больше, чем у большинства европейских коллег. Однако в Германию продавать стратегическое сырье категорически запрещено. То есть разоружили немцев по Версальскому миру качественно, однако бояться все равно не перестали — добивают тяжелое дирижаблестроение с помощью эмбарго.[95]

Пришлось заказывать баллоны для заправки шариков контрабандой из Бельгии. Наши смешные количества никого всерьез не интересовали, но неприятно удивила итоговая цена. В итоге «Непостижимое и чудовищное»[96] вытрясло из моих карманов ровно втрое больше запланированного. Проще говоря все, до последней сотни марок. Для оплаты аренды первой точки в торговом центре Wertheim Марта заложила в ломбарде советских соболей. Обеспечительный платеж тысяча марок, столько же вынь да положь за первый месяц.

Однако дело того определенно стоило. Под жадные крики киндеров фрау и герры расхватывали перевитые в фигурки зверюшек «сосиски» так, что пришлось ставить за прилавок сразу несколько продавщиц. Уходило три-пять сотен шариков в день, по двадцать пять пфеннигов, что сравнимо с ценой булки белого хлеба. Месячный оборот — под три тысячи марок, или почти тысяча чистой прибыли. Невероятно, фантастически много. Марта чертила таблицы по завоеванию Франкфурта, Парижа и Вены, кривая доходов загибалась вверх подобно количеству пользователей Фейсбука. Наш банковский счет лет через пять грозил посрамить состояние семьи Ротшильдов.

Вот только время… нам выпало очень уж неудачное. Учебники истории 21-го века недвусмысленно подсказывали — уже через год берлинцам станет не до развлечений. Через два — о продаже шариков лучше забыть. Глупо рассчитывать на сбыт детской чепухи, когда в стране половина мужчин сидит без работы.

Ближе к маю я начал осознавать масштаб своей ошибки. Продать бизнес до «чёрного четверга» 24 октября 1929 года малореально. Во-первых, упрется практичная Марта, что ей рассказы о каком-то там кризисе в Нью-Йорке? Во-вторых, найти нормального покупателя не так и просто. Не привыкли тут к диким стартапным скоростям, любой инвестор для начала потребует хотя бы годовой отчет.

И будет совершенно прав, кстати сказать. Олдскульное, оффлайновое дело не способно долго расти по гиперболе. Масштабирование затратно, то есть каждая новая точка требует перед стартом вложения как минимум своего полугодового дохода. И ладно бы все упиралось в деньги, нет, еще нужны люди и время. Вдобавок конкуренты не дремлют. Пока они предпочитают занимать свободные территории, но это ненадолго. Скоро мы столкнемся лоб в лоб, ценой.

Таким образом, выходить на биржу во время Великой депрессии придется не более чем с десятком тысяч марок — более выдернуть из «Kinderluftballons» не удастся при всем желании.

Много это или мало?

Совсем недавно, еще прошлой осенью, я не сомневался — подобного капитала более чем достаточно. Логика событий выглядела просто: во время первого биржевого краха Доу-Джонс гарантированно рухнет в разы. Если поставить на него с обычным для интернет-трейдеров кредитным плечом[97] один к ста, можно без особого риска выручить около миллиона. Далее, имея перед глазами хотя бы приблизительный график, даже самый пустоголовый брокер сумеет за несколько лет довести состояние до размера, позволяющего реально влиять на судьбу мира.

Цифры из учебников 21-го века, совместно с технологическим примитивизмом текущей реальности, разнесли в песок и щебень простой план обогащения.

«Черный четверг» навсегда станет символом эпохи, но индекс в этот день обвалится всего лишь на «ужасающие» одиннадцать процентов. Голубые фишки — того меньше, некоторые даже умудрятся подрасти. В целом за неделю падение составит «кошмарные» сорок процентов. Затем, чуть не на полгода, начнется медленный восстановительный рост. Совсем нестрашно на фоне РТС, который в конце 2008 года упал в пять раз, да так толком и не поднялся до моего провала в прошлое.

Нельзя сыграть и количеством: занять на один свой доллар сотню чужих под залог акций, как это делают на Форексе будущего, попросту невозможно. Причина чисто техническая: в Берлине 1929 года, впрочем как и во всем мире, товары и бумаги покупают и продают с голоса. Совершенно буквально, брокеры, помогая себе хитрой жестикуляцией, выкрикивают предложения у биржевой стойки, распоряжения же получают через телефон или с ленты телеграфа. Реакция такой примитивной системы занимает в лучшем случае минуты.[98] В результате точность исполнения заявок зачастую превышает несколько процентов.

Что это значит в деньгах? Для торговли «на свои» разница в один процент малозаметна. Но с кредитом, когда клиент открывает позицию в сотню раз больше своего депозита, промах на все тот же один процент ведет к немедленному исчерпанию залоговых средств клиента и убыткам брокера. Поэтому никто в здравом уме и твердой памяти не станет добавлять к доллару новичка более двух-трех своих. Более того, подобные махинации прямо запрещены правилами.

Итого, со своими жалкими десятью тысячами и вероятными двадцатью кредитными, в «Черный четверг» я получу всего три тысячи прибыли. Повторив операцию несколько раз, можно удвоить или утроить деньги. Однако о миллионах лучше забыть сразу и навсегда.

Не видно богатства и со стороны «Kinderluftballons». По прикидкам к осени 1930 ее цена едва ли превысит семьдесят тысяч марок. Ведь ничего по-настоящему оригинального у нас нет. Итого, при большой удаче, мы получим «за все» где-то около тридцати тысяч долларов. Роскошный куш по меркам Марты, половины ей с запасом хватит на обустройство где-нибудь в Балтиморе. Но для разворота истории СССР на новый путь — смешные гроши.

В отчаянии я пустился во все тяжкие. Снял на час студию звукозаписи и без лишних свидетелей нарезал на пластинку «The Great Pretender» и «Wind of Change» с диска «величайших хитов». Продюсер вежливо выслушал, покивал головой и пообещал связаться со мной позже. На лице ясно читалось: «как же меня за...али любители безумной какофонии!».

Следующим ходом перепечатал и отправил в издательство случайно завалявшийся на флешке телефона «1984» Оруэлла. Получил в ответ чуть прикрытое политкорректными оборотами пожелание «засунуть свой скотский новояз в самое глубокое дупло и никогда оттуда не вытаскивать».

Заняться бы пиаром и рекламой, нанять переводчика, стенографистку, машинистку, адаптировать под текущую реальность кучу текстов или треков. Завести серьезное аналитическое издание. Ни грамма не сомневаюсь, на этом пути меня ждет изрядный успех. Но… «Kinderluftballons» жрала время почище чем юристы — деньги. Частенько мы с Мартой добирались до кровати ближе к ночи и просто засыпали рядом друг с другом.

Казалось, весь мир ополчился против. Обстоятельства настойчиво толкали на легкий путь: что если история вообще неизменна, а любая попытка заранее обречена на провал?

Все изменил давний знакомый, господин Ларионов.

Нет, он не вскрыл инкогнито герра Кирхмайера — а всего лишь совместил высказанную мной идею по забросу антибольшевистской пропаганды в Ленинград с моими же воздушными шарами.[99] Вернее сказать, изделия из латекса он заказал свои — побольше, погрубее, не такой вычурной формы. В дополнение к ним запустил в мелкосерийное производство примитивный механический таймер, способный по истечении заданного времени «отпустить ниточку».

Остальное оказалось делом техники. Выждав подходящий ветер, бравый капитан вышел из Териоки поближе к Кронштадту на какой-то каботажной шаланде. С ее борта он и запустил в сторону Ленинграда аж три сотни летающих спам-боксов, каждый чуть менее фунта весом.

Уже через час чекисты в панике метались по улицам северной столицы — с пустого неба тут и там нескончаемым потоком валились листовки. Небольшие, размером с игральную карту, они были напечатаны с двух сторон на тонкой, но прочной водоотталкивающей бумаге; по верхнему краю шло яркое трехполосие российского флага. Небывалое зрелище привлекало каждого — прохожие гонялись за бумажками как за дорогими подарками. Заполучив в свои руки — с удивлением рассматривали табличку «сравнение цен и заработков за границей и России», хмыкали над объяснением «у большевиков кончается царское золото, теперь ради мировой революции будут грабить своих», задумывались над прогнозом «скоро грядет страшный глад».

Своего читателя нашла хорошо если сотая часть из четверти миллиона отправленных прокламаций. Жалкие крохи для миллионного Ленинграда. Однако слухи и пересуды быстро превратили досадный для властей перформанс в событие большой политики.

Уж очень острый подобрался момент.

Разверни Ларионов свою программу на пару лет раньше — граждане СССР над ним бы только посмеялись. Личные письма не досматривались вообще, а зарубежная пресса была доступна по подписке любому и каждому.[100] Цензура спорадически выхватывала с почты лишь откровенно антисоветские материалы. И то, на мой взгляд, напрасно — члены Политбюро собачились друг с другом на страницах «Правды» пуще чем с бывшими врагами. Да и поездки за рубеж выходили относительно доступными, или, по крайней мере, казались таковыми. Хотя на практике через проверку в ГПУ и поручительство двух граждан СССР[101] проходили далеко не все.

К 1929 году правила жизни в социалистическом мирке изменились кардинально. Ввоз новой периодики запрещен полностью, старые газеты и журналы старательно вычесаны из библиотек. Научная и техническая литература ограничена самыми далекими от политики темами. Частная переписка поставлена под негласный, но тотальный контроль. Информационный колпак надет настолько плотно, что даже руководители высшего звена получают свежие мировые новости исключительно через идиотский еженедельный дайджест.[102] Немотивированный выезд за пределы страны перешел в разряд пустых фантазий, для пересечения границы требуется санкция на уровне одного из девяти крупнейших обкомов партии.

С другой стороны, запусти бравый капитан свои шары на пару лет позже — попал бы в разгар Великой депрессии. Двадцати-тридцатипроцентная берлинская безработица, накат фашизма, массовые демонстрации — крайне плохие аргументы в идеологической борьбе. Денег на «благородное дело борьбы с мировым большевизмом» никто не даст — выжить бы самим. А далее, году к тридцать пятому, станет окончательно поздно. В сознании советских людей прочно закрепится состояние осажденной крепости. Листовки станут восприниматься как весточки из соседней галактики, смертельно опасные и абсолютно непонятные.

Теперь — самое то.

В наличии очереди, рост цен, угроза голода; падение жизненного уровня очевидно и понятно каждому. У ленинградцев появилась веская причина задавать вопросы, а вот животный страх от одного только вида клочка бумаги с текстом на иностранном языке укорениться не успел. Поэтому эффект превзошел все немыслимые фантазии: через неделю большевики взвыли, будто у них разбомбили Воронеж.

Возмущенные петиции полетели в Париж и почему-то Лондон. В Хельсинки — еще и угрозы. Северную столицу и на всякий случай Москву захлестнула волна митингов, журналисты и карикатуристы соревновались в издевательствах над «бессмысленной агонией гидры империализма». Чекисты грозили Соловками всем, что осмелился прикоснуться к вражеской бумажке. Наркоминдел вбухал шальные деньги в симметричный ответ, то есть печать аналогичных по качеству листовок на одной из берлинских типографий, обогатил производителей шариков и владельцев плантаций каучуконосов. Но первый же опыт показал тщетность усилий — «недалекие» финны натурально ржали над рекламой «неизбежно грядущего коммунизма».

Судорожные метания не остались без внимания. «Большевики въ ужасѣ!» — обрадовались РОВСовские функционеры. — «Такъ побѣдимъ!». И стряхнули пыль со спонсорских контрактов, благо, на латекс, таймеры и водород у Ларионова ушло всего-то пятьсот долларов. Генерал Кутепов выступил с горячей речью в поддержку изобретательных господ-офицеров, призвав не жалеть средств на «слова правды». В результате красивые бумажки начали засыпать не только Ленинград, но еще и близкие к западной границе Минск с Одессой — желающих поглумиться над Советами хватало как в Румынии, так и в Польше.[103]

Ощутимого эффекта, впрочем, никак не выходило. СССР не думал разваливаться. Зато для меня перевернулся весь мир. Окончательно и бесповоротно стало ясно — историю менять можно, а значит — нужно.

— Б-з-з! — телефонный звонок как нарочно поставил точку в размышлениях на тему смысла жизни. — Б-з-з!

— Алло? — я добрался аппарата еще до третьего «Б-з-з!».

— Они согласились! — моя рука невольно отдернула телефонную трубку подальше от уха.

Голосистый попался клерк. Он же знающий как минимум пять языков переводчик с простым, но древним именем Владимир, а в жизни — доверчивый парень из когда-то графской, а теперь эмигрантской семьи. Все еще штудирует якобы мою книгу и непоколебимо верит в уникальную методику биржевой игры от «The Wave Principle». Надеюсь, горькая правда не погубит в нем веру во все человечество.

Захлебывающийся от радости голос продолжил:

— Принесли с телеграфа срочную ленту, только что из Лондона!

— Сколько на этот раз? — я подпустил в голос толику холода.

Хорошо что клерк не может видеть выражение восторга на моем лице. Телеграф тут примерно как факс или е-майл в будущем — используется при заключении сделок практически в роли официального документа. Поэтому «отбить на ленте» — практически тоже самое, что поставить печать.

— Они готовы для пробы купить минимальный пакет из пяти акций.

— Разумный выбор, — одобрил я. — Отбей им наше согласие завтра прямо с утра, а по телефону пожалуйста напомни, что обещанные девяносто три процента распространяются только на голубые фишки.[104]

— Сделаю в лучшем виде, мистер Эбегнейл![105]

Ну вот. Даже не надо ждать утра. Долгая игра закончена, осталось получить деньги и раствориться в пространственно-временном континууме европейского интербеллума.

Преступление? Увы. Остается утешать себя тем, что небольшая математическая афера ничуть не худший криминал, чем игра на бирже по историческим графикам, а ожидаемые шестьдесят тысяч долларов не разорят крупного брокера. Да что там, ставлю будущую тридцатиметровую яхту против краюхи черняшки, они еще заплатят столько же за сам секрет. Только на сей раз уже не мне, а через надежного поверенного — в пользу благотворительного эмигрантского фонда.

Смею надеяться, простота замысла их не слишком разочарует.

Все началось с перетряхивания смартфона на предмет относящихся к бирже книг. Среди кучи хлама самым объемным и богато иллюстрированным оказалось творение Ральфа Эллиотта «Волновой принцип».[106] Графики, формулы — ничего не понятно, зато выглядит научно, а значит годится на роль вишенки на торт с наживкой.

Правка текста на предмет фамилий и дат много времени не заняла, механизм обкатан на Оруэлле. Сделать качественные фотографии с экрана еще проще. Более ничего полиграфистам не требуется. Всего за восемьсот марок я получил сотню экземпляров превосходных книг за авторством Фрэнка Эбегнейла. Оставалось добавить многоязычные рекламные буклеты, визитки с золотым тиснением и разослать по ведущим брокерским конторам Европы.

Но перед этим — выбрать место. Нарушать закон желательно подальше от Германии и ее бдительных полицейских. Рига, полный авантюристов всех мастей маленький Париж, подошла как нельзя лучше. Ехать недалеко, уже есть открытая годовая виза, вместе с тем — там все еще сильны российские имперские традиции, иначе говоря, чиновники с уважением относятся к коррупции. Плюс важный момент — никого не напрягает не только русский акцент, но и сам по себе русский язык.

Так я оказался в столице настоящей и будущей Латвии.

Обустройство много времени не заняло. С фальшивым удостоверением личности связываться не стал; проще оказалось найти номинального владельца — выжившего из ума старика благородной наружности. Чуть приодеть, заучить пару фраз, подготовить слезливую историю о себе как великом, но разорившемся биржевом игроке… бюрократы и банкиры понимающе хмыкали, мысленно навешивая на меня не выплаченные где-то в Париже долги. Документы не просили, сразу намекали на небольшое вознаграждение.

Консультационное бюро «The Wave Principle» открылось скромно, но со вкусом. Небольшой офис на улице Вальню, что идет от Пороховой башни. Бездельничающая секретарша, деловитый клерк и вечно отсутствующий начальник. Все по заветам незабвенного Остапа Ибрагимовича.

Еще в Берлине я составил список будущих жертв: сотню брокерских контор. От лица компании мы разослали им книги и буклеты. Выждав положенное на доставку время, Владимир принялся названивать им по телефону, а нащупав контакт — предлагал за большие деньги купить услуги по прогнозу курса акций. Понятное дело, никто не согласился. Однако на данном этапе ничего подобного не требовалось. Напротив, мой клерк-полиглот тут же предлагал «пробник» — получить совершенно бесплатное предсказание по какой-нибудь позиции, например General Electric. От халявы редко отказываются.

Обещания надо исполнять. Прогноз был «отбит» лично мной, причем с небольшим нюансом — одной половине списка заявлено повышение курса, другое — понижение. На следующий день Владимир связался только с теми, кто получил правильную информацию. Затем я повторил процесс по бумагам AT&T, разделив пополам оставшихся брокеров…

На третьем ходу авантюры в активе компании имелось восемь брокеров, получивших правильный прогноз три дня подряд. В пассиве — десяток гневных звонков, изрядно попортивших настроение секретарше, которой пришлось извиняться: «методика экспериментальная, мы постоянно работаем над ее совершенствованием и обязательно свяжемся с вами чуть позже».

Математика неумолима. Пятая итерация заставила меня провести серьезные разговоры с оставшимся двумя «счастливчиками». Шутка ли, безошибочный прогноз пять раз подряд?! Торг шел жестокий! Но я твердо стоял на стартовой цене в шестьдесят тысяч, не уступая и цента. Возможно напрасно — не сговариваясь, оба претендента взяли тайм-аут. Не иначе, решили тщательно изучить присланную книгу, а то и посмотреть на дела «The Wave Principle» вблизи.

Все решил шестой ход. Перед «проигравшим» я извинился персонально. В конце концов, мы обещали только девяносто три процента, а никак не сто. Так что расстались на позитиве — «если вы предоставите верную информацию еще два раза, мы непременно заключим с вами контракт». Маленький шанс на крайний случай — угадать два раза в общем-то реально без всяких трюков. Но не пригодилось. «Победитель» задумался, и вот… сломался, сломался, сломался![107]

Теперь дело за малым — уйти, не говоря гудбай.


* * *

Из патефона привокзальной кафешки неразборчиво брякал древний регтайм. Последние часы перед отправлением поезда, самое время подводить итоги.

Полученный чек я немедленно обратил в тысячадолларовые пятипроцентные Mortgage bond of Western Railway Company. Пока это вполне осязаемые документы с симпатичными отрывными купончиками на каждый год, а не именные записи в электронной базе данных. Странное действие для биржевого аналитика, но у всех свои причуды. Если кто из служащих и подозревал неладное — острые углы сгладила аренда сейфовой ячейки. Надеюсь, полицейские не обидятся, когда обнаружат в ней лишь один из последних экземпляров книги о волновых принципах.

Держать в неизвестности обманутого брокера не стал. Честно отбил телеграмму: «К сожалению, я несколько преувеличил возможности теории. Последнее исследование показало вероятность правильного предсказания всего в 50 %. То есть можно выиграть, а можно проиграть. Прощайте. PS. Если вы хотите узнать секрет прошлых прогнозов — свяжитесь с моим поверенным».

Сегодня совесть спокойна, деньги в кармане, солнце на небе, кофе на столе. А вот радости нет.

Груз ответственности… несладок и неприятен. Страшен соблазн — послать орлов с кольцом послезнания в сторону Ородруина, а самому махнуть на Заокраинный Запад в Валинор-Вирджинию. Но больше похоже, что я уже встал на предназначенный судьбой путь. Осталось получить поддержку эльфийского владыки, сколотить братство и отловить садовницу. Вопрос, собственно, один: где искать Ривенделл?

Отдать «мою прелесть» засевшим в Кремле большевикам? Вот они обрадуются! Тут же откажутся от ложной доктрины мировой революции, отложат лет эдак на полсотни коллективизацию, распустят каэров с Соловков, а Гитлера подкупят и отправят с оказией в Бразилию — писать с натуры весенние разливы Амазонки.[108] Ха-ха. Удручающе реальны советские танки на берегу Ла-Манша и фонящие радиацией руины Москвы, Парижа, Лондона.

Довериться белой эмиграции? Но у них вообще не просматривается позитивных сценариев! Или ждать лет пятьдесят, или возвращаться в обозе оккупантов — к выжженной пустыне на месте родных очагов. Ведь читателей «Правды», как и любых религиозных фанатиков, нельзя сломить силой оружия; только уничтожить. Хотя… есть одна узкая лазейка. А именно: жестокая, но конструктивная критика социалистической экономики без политических обвинений коммунизма и коммунистов, примерно как в Китае, в сочетании с мирным перетаскиванием ведущих экономик мира через Великую депрессию — возможно посредством мирного ленд-лиза — в многополярный глобализм. Выглядит до крайности заманчиво… есть ли среди экспатов гиганты мысли, которым по плечу эдакая сверхзадача?

Вытянул из-под блюдца с булочками свежий номер «Часового» — в образе Фрэнка Эбегнейла я избегал покупок подобных журналов. С парадной стороны — государь император со свитой на Освободительной войне 1877 года. Обратная радует рекламой «омоложенiе и лѣченiе организма» посредством порошка «Калефлюидъ». В середке, исходя из прошлого опыта, надо ждать охапку приказов по неправдоподобно длинному списку армейских корпусов РОВС, идиотскую аналитику о значении танков в грядущей войне, а так же поросшие мхом воспоминания о былых баталиях. Говоря иными словами, читать нечего, но заголовки просмотреть полезно.

«Исторiи россiйскихъ полковъ» — вечный сериал, тянущийся аж от первого Романова. «Портретная галлерея мiровой войны» — сравнение недавно усопшего Фоша и балансирующего на грани уголовного скандала старика Гинденбурга. «Какой флотъ нуженъ Россiи» — по-детски наивный прожект не просто великого, но великодержавного владычества над четырьмя морскими театрами. На следующей странице «Конецъ нашей эскадры» — в Бизерте все еще пилят на патефонные иголки ушедшие из Севастополя остатки Российского Императорского Флота. Далее «Въ логовѣ врага»…

— Опять?! — я не удержался от восклицания. — Ну ты даешь, Ларионов!

Две странички разворота пролетели перед глазами за мгновения. Следующее, куда более вдумчивое прочтение заняло не один десяток минут. Если говорить кратко, то бравый РОВСовец решил последовать еще одному моему совету: напасть на советский концлагерь.

План капитан разработал предельно простой и дерзкий. Долететь на гидросамолете до Белого моря, по возможности скрытно высадиться неподалеку от печально известной Кемской пересылки; сбить немногочисленную охрану, а затем, уже с помощью заключенных, захватить Кемь и контроль над мурманской железной дорогой. При большой удаче и широкой поддержке уставшего от новой власти населения — поднять мятеж, способный положить начало Великому Освободительному Походу против засевших в Кремле евреев-большевиков.[109] В случае серьезного сопротивления — пробиваться на запад.

На экипировке Ларионов на этот раз не экономил — в качестве личного оружия закупил неприлично дорогие маузеры, основным поставил ручные пулеметы Браунинга.[110] Отобрал из офицеров-добровольцев десяток хороших бойцов. Провел полевые тренировки. Предусмотрел взрывчатку, взрыватели, гранаты, медикаменты, специальное питание и стопятьсот иных мелочей. Арендовал двухмоторную летающую лодку Dornier «Whale», способную тащить почти две тонны полезной нагрузки — как раз на десяток полностью экипированных диверсантов.

Ничто не должно было помешать победе… кроме пятой колонны «красных» осведомителей, пронизывающей структуру РОВС чуть менее чем полностью. ГПУшники знали о предстоящем теракте все, буквально, вплоть до мельчайших деталей. Соответственно и готовились — вытянули в окрестности Кеми батальон РККА с тяжелым вооружением и чекистов — без счета.

Всевышний хранит пьяных и дураков; сложно сказать, кого он спас в данном случае. Но факт остается фактом — штурмана в полет не взяли из-за перегруза, а пилот каким-то образом умудрился отклониться на полсотни километров южнее, перепутать реки Кемь и Выг, затем Кемский пересыльный лагерь с поселком лесопильщиков имени расстрелянного интервентами рабочего Солунина.[111] В результате Ларионов со товарищи оказался вовсе не там, где рассчитывал, но понял это далеко не сразу.

В советской Карелии лесопилки и заключенные без друг друга не обходятся. К ним в комплект нашлись и вооруженные вохровцы, и красноармейцы-охранники. Видя малочисленность атакующих они было приняли бой. Но против десятка пулеметных стволов не сдюжили, быстро отступили в сторону станции.

Преследовать их Ларионов не стал — в первую очередь ринулся освобождать несчастных узников из имевшихся в избытке вонючих лагерных бараков… три четверти «спасенных» оказались обычными вольнонаемными рабочими. Расстроиться капитан не успел — нашлись доброхоты из местных, подсказали — «третьего дня через нас состав солдатушек провезли, не иначе беляков ловить». Сложить два плюс два особого труда не составило, поэтому на митинг с объявлением свободной карельской республики боевики РОВС задерживаться не стали.

Охотников с боями прорываться в Финляднию обнаружилось не больше дюжины. Но сперва пришлось расчистить путь через станцию Сорокская. Вот тут-то и разгорелся серьезный бой: «момент был решительный»! Большевики успели укрепиться и стояли насмерть. Один из офицеров погиб, многих ранили, в их числе Ларионова. Но класс и превосходство в вооружении скоро взяли свое — через три четверти часа последних комиссаров забросали гранатами в здании вокзала.

Лошадей, крестьянушек, телеги и подвернувшееся под руку продовольствие реквизировали, захваченное с боя оружие раздали внушающим доверие зэка из «бывших». Подожгли склады и стоящие под погрузкой вагоны, подорвали пилораму, железнодорожные пути, разнесли станционный телеграфный аппарат, повалили столбы. Покончив с нанесением ущерба советской власти — отправились на запад по тракту республиканского значения — суть обычной грунтовке.

Первое время никто и ничто не мешало движению обоза. Лениво сменяли друг-друга бесконечные болота, озера, леса… Места глухие, от деревеньки до деревеньки чуть не дневной переход, жителей — хорошо если на пару десятков изб наберется. Предупрежденные слухами активисты уходили в лес, продовольствие на всякий случай пряталось. Охранники редких лагерных «командировок»[112] бросали спецконтингент без борьбы, так что отряд быстро разросся до двух сотен человек.

На четвертую ночевку Ларионов остановился в местном райцентре, а точнее, в только что отстроенной больнице села Ругозеро. Главврач встретил офицеров как своих, помог разместиться и обеспечил медпомощь. Захват государственного продмага позволил забыть о голоде. Только уголовники умудрились подпортить идиллию: разгромили аптеку и добрались до спирта. Но их малочисленность и усталость спасла жителей от насилия, а капитана — от пятна на репутации.

Утро началось с бешеной пальбы — неполный взвод пограничников совершил невозможное — поднялся на лодках из Выга по Онде и перерезал «ретирадное шоссе». Неожиданность, уверенность в своих силах, огромный опыт… раньше этого хватало. Но теперь к отчаянной решимости «бывших» добавилась превосходная огневая поддержка. Красных прижали к земле пулеметами и смяли беспощадной контратакой. Победа оказалась пирровой — убитых и раненных изрядно добавилось, а патроны фактически иссякли.

Начался драп. Главврач с женой и детьми уходили вместе с отрядом.

Быстро двигаться с обозом оказалось не просто. Уже на следующий день кавалерия РККА повисла на хвосте, от моментального разгрома спасал только категорически антилошадиный рельеф местности, начисто исключавший любую мысль об атаке с флангов. К счастью для Ларионова, до границы оставались считанные километры, а белые ночи позволяли без труда отбивать ночные атаки преследователей.

Пробиться с ходу через погранзаставу села Реболы[113] не удалось: против выставленного на подготовленную позицию «максима» без артиллерии не попрешь. Пришлось все бросать и уходить пешком. В клочьях предрассветного тумана, под спорадическим огнем большевиков, с грузом больных и раненых на плечах, по описанию Ларионова очередной «решительный момент» выглядел былинным подвигом. В реальности, полагаю, господам офицерам банально повезло — на пути не попалось стоящего болота, озера или бурной полноводной реки.

— Удачливый сукин сын! — оторвался я от текста. — Надо бы послать ему в подарок «Скотный двор», не все дрянь дешевую на головы людей кидать с воздушных шариков.

Поддев на палец чашку кофе, и чуть прикрыв глаза, я откинулся на спинку стула. Бегство между деревьев под пулями чекистов, пот, кровь, черт возьми, как же приятны подобные воспоминания… вдали от карельской тайги!

— Простите, месье, — перед столиком, как ниоткуда, материализовался улыбающийся толстячок лет тридцати пяти. Мешая русские слова с французскими, он продолжил: — Не возражаете, если составлю вам компанию?

— Пожалуйста, присаживайтесь, — ответил я на языке Вольтера, медленно, но с удовольствием, вспоминая старые тюремные уроки.

— О! Как можно было сомневаться? Конечно, вы говорите по-французски! — незнакомец кинул жалобно звякнувший саквояж на скобленые доски пола и неуклюже взгромоздился на стул. — Позвольте мне представиться: Анри Тюпа, предприниматель.

— Э-э-э… Иван Петров.

Не вышел ли на мой горячий след частный детектив или того хуже, шпион-чекист? Костюм мятый, но более чем приличный и точно в размер, хомбург не дешевле моего, на ногах изрядно запыленные, но настоящие английские вингтипсы.[114] Ищейкам такое не потянуть! Да и не всякому разъездному коммивояжеру такой прикид не по карману…

— Хрым! — сдержанно хрюкнул в ответ толстячок, выказывая одновременно пренебрежение строгостью правил приличия и недурное понимание русских реалий.

Но все же оспаривать явно выдуманное имя не стал, лишь заметил с мягким укором:

— Мой поезд отправляется ближе к вечеру… рад знакомству.

Надо же. Только я надумал съездить, посмотреть чем дышат французы, прикинуть, можно ли их вовремя сподвигнуть на борьбу с набирающим силу фашизмом, а тут на ловца и зверь бежит.

Вскинул вверх руку, подзывая кельнера:

— Два кофе пожалуйста, и что-нибудь перекусить. Мне и моему новому другу!

— О, месье!

— Просто обязан сделать для вас эту малость.

— Позвольте, позвольте!

Анри наклонился, едва не падая со стула, выволок из своего саквояжа и торжественно водрузил на столик изрядно початую бутылку.

— Ром? Ямайский? — удивился я, разглядев на этикетке серую полустертую надпись. — Ого-го, вот это да! Аж семидесятого года!

— Большевики ничерта не понимают в алкоголе; купил его в Ленинграде буквально за копейки!

— Пожалуйста, принесите пару… что-нибудь подходящее, — озадачил я кстати вернувшегося кельнера. — Еще льда захватите, — вопросительно посмотрел на собеседника. — Или его лучше с соком?

— Ни в коем случае! — Анри остановил меня резким жестом. — Я научу вас пить «кафе аррозе»,[115] так все делают на моей родине, в Руане.

— С превеликим удовольствием!

Скоротать в ожидании поезда часик-другой, да в приятной компании? Why not!? Тем более что смесь кофе, рома и сахара зашла неожиданно хорошо. Мы обсудили погоду в Риге, английских лейбористов, Герберта Гувера, шляпку прошедшей мимо дамочки, нового канцлера Австрии с трудно выговариваемой фамилией Штреерувиц, пакт Бриана — Келлога, перспективы последнего на получение Нобелевской премии мира, цены на автомобили, в общем все, чем должен интересоваться любой уважающий себя джентльмен.

После четвертой чашечки тонкий ледок недоверия растаял окончательно, развеялся флер аккуратных вежливых фраз; мои же лингвистические способности, напротив, поднялись до недосягаемых прежде высот.

— Больше всего я соскучился по родному языку, — признался Анри. — Только представь себе, сейчас в Москве никто не говорит по французски! Азиатчина, кошмар, мне пришлось нанимать переводчицу! Настоящая княжна, не поверишь, Великая война забросила ее мужа в Париж, но она до сих пор никак не может к нему уехать!

— Надо было валить сразу, еще в девятнадцатом или двадцатом, — вставил я.

— Везу к нему письма, — толстячок вытащил из внутреннего кармана пухлый конверт и помахал им в воздухе, — Лизетта умоляет прислать денег на еду, а лучше — найти возможность заплатить за разрешение на выезд. Жутко дорого, но только так можно продвинуть дело в ГПУ.

— Пусть поторопится, если, конечно, он еще хочет видеть супругу, — предупредил я. — По Риге ходят упорные слухи… в общем, скоро и деньги не помогут.

— Да-да, она мне говорила нечто подобное, — Анри деланно вскинул глаза в небо, и перешел на корявый русский: — «Живу как в фотографической комнате, ни одного луча со стороны, а внутри все освещено красным фонариком».[116]

— Бедная женщина! — подыграл я.

— В сущности, она неплохо устроилась, — на лице моего собеседника явственно проступила презрительная ухмылка. — Референтом в Коминтерне, не так уж много в России осталось людей со знанием шести языков. Платят сносно. Ну и дело-то житейское — знакомство свела с товарищем при должности, надо сказать, очень немалой, он аж с Бухариным дружбу водит.

— Все равно, — я опасливо передернул плечами. — Как бы большевики досюда со своими порядками не добрались.

— Куда там! — беззаботно отмахнулся Анри. — Лизетта часто мне рассказывала про их привычки и методы. Дикие негры и те умнее, сам посуди: с кем ни решат Советы революцию устроить, результат всегда один. Ловкие парни из левых кружков вытрясают из коминтерновцев все деньги, а потом откидывают благотворителей в сторону, совсем как ненужный мусор.

— В смысле?!

На сей раз я удивился ничуть не поддельно. Как-то привык считать, что безнадежная поддержка «вставших на путь социалистического развития» царьков-людоедов началась намного позже, годах аж в шестидесятых.

Однако новый знакомый поспешил доказать обратное:

— Очень рекомендую вчерашний Le Figaro, там превосходный разбор Китайского вопроса по случаю конфликта на КВДЖ. Смешно выходит, большевики лет пять заигрывали милитаристами-националистами. Сам Сталин торжественно призывал доверять их главному лидеру Чан-Кай-Ши,[117] щедро снабжал его деньгами, оружием, высылал военных советников. Даже с Англией из-за узкоглазых разругался! А что взамен?! Гоминьдановцы без колебаний устроили кровавую резню в Шанхае! Советы ответили восстанием в Кантоне — но без малейшего успеха. И тут, и там коммунистов перебили без счета, а кто из них успел сбежать, теперь мыкается в монгольских горах без смысла и надежды. На КВЖД, опять же, дело к настоящей войне идет,[118] впору делать ставки на победителя.

— Россия посильнее будет!

— Китайцы, вне всякого сомнения, вояки аховые, да ведь и Советы не многим лучше.

— Справятся, — я не смог сдержать улыбки. — Причем не только с китайцами.

— Деньги-то в любом случае потеряны, — не принял спор Анри. — Огромные деньги![119] Да еще в Индии все по тому же самому сценарию идет.

«Рабиндранат Тагор», — у меня нашлась лишь одна подходящая к теме ассоциация.

Хорошо хоть собеседник не стал дожидаться моей реакции:

— Подумать страшно, какие средства Советы вложили в забастовку бомбейских текстильщиков. Провал. Теперь не жалея золота раздувают по всему миру значение никчемного Мирутского процесса.[120] Но ты скоро сам увидишь, Неру обведет весь Коминтерн вокруг пальца как малолетнего ребенка!

— О, Неру — это голова, — оживился я, услышав таки знакомую фамилию.[121]

— Точно! Он еще британцев ни с чем оставит!

— То в Азии, — я решил вернуть тему разговора поближе к шкурным интересам. — В Европе все другое.

— Ничуть не лучше! В двадцать третьем большевики чуть-чуть революцию в Германии не устроили. Читал как-то, как марки из советского торгпредства прямо в чемоданах по боевым ячейкам разносили.[122] Ничего не жалели. Результат? Пшик, все ушло как вода в песок! Вдобавок торговля на год колом встала. Была бы общая граница — непременно бы войну устроили.

— Ошибки у всех бывают…

— Но не так же часто! — перебил меня собеседник. — В двадцать пятом, кажется, английские леваки создали Англо-Русский комитет единства. Кричали с трибун дешевую чепуху, катались в Москву с рассказами о тяжелой жизни, и ведь не зря — получили деньги на шахтерскую стачку. Впрочем, это все мелочи, основные суммы московские фантазеры потратили на подкуп политиков.

— Прямо в Лондоне?!

— Именно! Предвкушали вступление лейбористов в Коминтерн, не иначе. Но связался черт с младенцем — хитрые британцы пару лет поигрались, вытрясли из большевиков что можно и нельзя, да и разогнали комитет к чертовой матери. А чтобы мало никому не показалось — разорвали дипотношения. До сих пор кремлевские дипломаты пороги форин-офиса обивают.[123]

Где мне найти другого столь интересного рассказчика? Да и ром, признаться, у него очень неплох. Поэтому я старательно подначил месье Тюпа на развитие темы:

— Научатся же когда-нибудь…

— Если бы, — Анри скривился как от зубной боли. — Неужели ты еще ничего слышал про антисоветский бойкот?

— Ох, нет!!!

Вот что значит неделю не читать серьезные газеты!

— Какой-то идиот из бывших русских недавно решил поиграть в героя: сколотил банду сорвиголов и устроил вылазку на советскую территорию. Жаль — сумел вернуться живым. Вдвойне жаль — притащил с собой в Хельсинки едва не две сотни каторжан. Финны их под давлением Москвы уж чуть было назад по тюрьмам не отправили, но навалились журналисты, давай на весь мир трубить как бедных заключенных голодом морят, непомерной работой убивают. А там и правда, что ни история, то сюжет для Виктора Гюго. Да еще, как назло, полтора десятка священников промеж бандитов затесались. Короче говоря, общественное мнение, то, се… папа римский долго думать не стал, объявил крестовый поход против большевиков за религиозные преследования, архиепископ Кентерберийский пошел еще дальше, выступил за военную интервенцию. В Париже назначили специальный консультативную комиссию против товаров, ненормально дешевых из-за бесплатного труда «коммунистических рабов». В Белом доме собираются наложить эмбарго на импорт советского леса. Сенатор Копленд вообще как с цепи сорвался, на каждом углу кричит про запрет любых поставок из России.

— Ну ничего себе! — шквал новостей буквально размазал меня по стулу.

— Самое главное, большевики в ответ грозят прекратить всяческие закупки в странах, поддерживающих борьбу против советского демпинга![124]

— Контрсанкции?!

Но Анри несло; он не обратил ни малейшего внимания на мое замечание:

— Одна надежда осталась, на Горького.

— Максима Горького? — переспросил я. — Он-то тут вообще при чем?

— Вот, — Анри подтянул к себе саквояж и вытащил из его недр газету «Известия». Протянул мне разворот, — сам по-русски читай, тут его репортаж. Специально взял с собой, а то парижские щелкоперы непременно постараются обойти материал стороной.

— Соловки,[125] — прочитал я броский заголовок над знакомым вислоусым фото. — Кажется, сегодня я уже ничему не удивлюсь!

Великий пролетарский писатель действительно побывал на проклятом острове, и… нашел там на удивления годные для жизни условия. Просторные и светлые казармы. Восьмичасовой рабочий день. Регулярное питание и повышенный паек за тяжелую работу. Обучение заключенных грамоте. Отдельные топчаны и матрасы для каждого. Беленые стены Кремля. Превосходную монастырскую библиотеку, ботанический сад и оранжерею с цветами. Довольные сытые лица. Изукрашенную зелеными островками серебряную гладь Красного озера.

— Вот же старая продажная б...ть! — не удержался я, отшвыривая газету как ядовитую змею. — Испортил себе некролог!

— Ты что-то знаешь про эти Соловки?

— Вранье! Вранье! Все вранье! — я не заметил, как перешел на русский; впрочем, собеседник все равно меня прекрасно понял. — Лживый старикан! От первого до последнего слова наглое вранье!

— Вполне вероятно, — с удивительной легкостью согласился Анри. Однако тут же продолжил гнуть свое: — Блокаду торговли никак нельзя допустить. Для Франции мелочь, но моему бизнесу дамского белья придется туго. Пострадают друзья и партнеры. Советы же… да и черт с ними.

— Но ведь там живут такие же люди как мы!

— Так русские сами виноваты, — развел руками француз. — Полагаю, им нравится, когда большевики, как бы в интересах государства, открыто выдают ложь за правду; я не видел в Москве ни малейших протестов.

Древний как мир взгляд на чужие проблемы сквозь призму собственной корысти. Простой, циничный… и оскорбительно-хлесткий, как неожиданная пощечина.

— Коварный напиток, — стиснув зубы пробормотал я, не узнавая собственного голоса.

Чертов лягушатник, выдумал себе оправдание — «сами виноваты». Так и немцы при Гитлере выйдут «сами виноваты». Китайцы при Мао. Корейцы при Киме. Вьетнамцы. Камбоджийцы.

— Арни, ты эгоист и сволочь! — я аккуратно отодвинул в сторону чашечку, мысленно прикидывая, с какой руки ловчее воткнуть кулак сытую морду еврокапиталиста. — Я же русский! Это моя страна!

Тем временем, отравленный алкоголем мозг действовал сам по себе, раскручивая цепочку мыслей: «Черт побери, как же он прав!». Никто не заставлял людей сажать на загривок большевистское ярмо, а потом тащить тяжелый воз под ударами партийного кнута. Сами, все сами. Сами прятались от настоящей правды и аплодировали трибунным горлопанам. Сами надевали лживые алые банты. Сами жгли барские усадьбы, с садистским удовольствием кидали на штыки офицеров. Сами писали доносы, сами отбирали у соседей квартиры, избы, лошадей и подштанники. Спустя десять лет после революции сами давятся в очередях за скудными пайками, но по-прежнему верят в торжество коммунизма. Скоро сами подставят затылки под пули. Вместо того, чтобы стрелять в чекистов из собственных наградных наганов.

Если сам для себя не найдешь верный путь, никто в целом мире не станет его для тебя искать. Французы в сороковом под танками Гитлера… сами виноваты. Слабое утешение. Негодная, порочная в самой своей основе логика. Самый настоящий «Скотный двор», из которого нет выхода.

— Мне показалось, ты давно порвал с Россией, — попытался сгладить неловкость собеседник.

— Сердце мое полно жалости. — Я с трудом вылез из-за стола. — Но учти, будущего у твоего бизнеса все равно нет. Советским пролетаркам кружевные лифчики без надобности. А скоро и в Европе они никому не будут нужны.

Кинул на столик первую попавшуюся купюру из крупных и пошел прочь, на всякий случай не оборачиваясь. Как Ларионов в Bellevue, год назад… Кстати, капитан таки сумел обернуть обиду в триумф! Какой еще намек нужен мне?!

Незачем ехать в Париж, Лондон или Нью-Йорк — друзей среди коммерсантов мне не найти. Зато врагов… им станет любой, кто узнает секрет будущего. Впору искать врагов среди врагов, точнее сказать — врагов сильнее моих врагов. Почему нет!? Нацисты? Ну уж увольте! Чан Кайши? Неру? Муссолини? Час от часу не легче.

Как там говорили классики? Худшие враги — бывшие друзья. Иначе говоря, худшие враги коммунистов — другие коммунисты. Они же, выходит, мои друзья. Бред. Или… постойте, постойте! Есть же прекрасный вариант!

Я обернулся к уже далекому ресторанчику, помахал рукой все еще недоуменно сидящему за столиком французу, прокричал что было сил:

— Merci beaucoup, Анри!


Загрузка...