Зло Валузии

Глава 1. В Аргаиме Трехстенном

У восточных отрогов главного хребта Рипейских гор, на обширном плато, на много лиг раскинулась привольная Пасиртайская степь, Здесь, на крайнем рубеже Великой Степи, вдоль берегов Джаиха, лежит легендарная Страна Городов. Так называют гирканские купцы, караваны которых прибывают с юго-востока, суровый край, где кочуют племена даев, исседонов, иирков и кемеров. Другое ее название — Сакалиба, которое, впрочем, относят и к областям, лежащим к северу от Страны Городов. Там, в дремучей тайге, живут племена плешивых аргипеев и другие, еще более дикие народы. Дорогу в те края не знает никто, кроме жителей Страны Городов, которые два раза в год, весной и осенью, путешествуют на север и торгуют с дикарями самым удивительным образом.

Торговля эта называется немой, так как обе стороны не видят друг друга при сделке и не общаются напрямую. На специально выбранной поляне купцы оставляют свои товары и забирают вместо них меха и другие ценности, оставленные до этого дикарями, которые ждут ухода купцов в ближайшем лесу. Такой странный способ торговли купцы объясняют страхом, который питают по отношению к ним таежные обитатели. И страх этот вполне обоснован. Ибо очень часто шайки работорговцев из Страны Городов устраивают набеги на северян и, захватив рабов, перепродают их затем гирканцам на невольничьих рынках.

Из всех многочисленных городов Сакалибы самый большой, самый красивый, самый оживленный и самый грозный — это, без всяких сомнений, Аргаим Трехстенный. Аргаим Златовратный, как еще именуют его, Аргаим Священный.

Град Аргаим посвящен Богу Солнца — Уту, и если взглянуть на него с высоты птичьего полета или с горных вершин, то можно заметить, что сверху он напоминает колесо — знак солнцеворота. Эту иллюзию создает хитроумная фортификационная система: глубокий ров, вырытый вокруг всего города, и две мощные крепостные стены, сложенные из огромных каменных блоков и укрепленные земляными насыпями. Каждое кольцо укреплений создает внутри себя как бы отдельный, самостоятельный город, с широкой радиальной улицей-проспектом, на которую выходят кварталы городских жителей, примыкающие с внутренней стороны к крепостной стене. Это Внешний и Внутренний город.

А в центре самого Аргаима расположена огромная площадь, в сердце которой высится главная цитадель города, являющаяся одновременно храмом, царским дворцом и грозной крепостью. Если взглянуть на цитадель с площади, то можно увидеть лишь сплошное кольцо неприступной стены с маленькими бойницами высоко над землей. И лишь с юго-восточной стороны этот грозный замок оживляется огромными, пышно отделанными воротами. Это Врата Уту, облицованные толстыми листами золота, на которых изображен украшенный сотнями драгоценных камней лик Солнечного божества.

С обеих сторон Врат высятся толстые, мощные колонны из туфа, у подножия которых восседают исполинские львы, искусно изваянные из цельных глыб розового мрамора, добытого в Рипейских горах. А сверху, поддерживаемый колоннами, испещренными древними рунами, над Вратами нависает роскошный портик, сияющий багряным гранитом, яшмой, малахитом цвета морской волны и лазуритом оттенка Вечного Неба. На этот портик в дни торжеств и богослужений выходят правитель и верховный жрец с многочисленной свитой, дабы приветствовать многотысячную толпу, собравшуюся на площади.

Сзади портик выходит на многоярусную пирамиду, взметнувшуюся к небесам над стенами мощной цитадели. На вершине гигантского зиккурата неугасимо полыхает священный огонь. Напротив Священных Врат Уту в обеих внешних крепостных стенах находятся меньшие по размеру, но не менее роскошные Золотые Ворота.

Путникам, подъезжающим к городу со стороны Золотых Ворот, были хорошо видны взметнувшаяся к небесам величественная пирамида, возвышавшаяся над городом, и полыхавшее днем и ночью пламя на ее вершине.

Немало грозных крепостей высятся на просторах Турийского материка — от побережий Зингары до далекого Кхитая, но отнюдь не каждая из них может похвастаться тем, что ни разу не была взята приступом. Аргаим был одним из редких исключений. Высоки были его стены, неприступна Главная Цитадель, неисчислимо войско, необъятны запасы продовольствия в городских складах. Но коварство, измена и черное колдовство проникли в самое сердце неприступной твердыни…

… В необъятной толще базальта, из которого был сложен Великий Зиккурат Уту, терялась небольшая келья, больше похожая на склеп. Единственное узенькое оконце, расположенное под самым потолком и больше напоминавшее бойницу, почти не пропускало света в мрачное помещение с голыми каменными стенами, единственным украшением которых служили странные надписи, высеченные на поверхности — таинственные древние идеограммы, иероглифы, руны. Странный сиреневый туман клубился в келье, окутывая ее мистической дымкой. В воздухе резко пахло колдовскими снадобьями. Вдоль стен стояли всевозможные сундуки, столики на витых ножках, искусно украшенные резьбой и уставленные всевозможными приборами и препаратами, треногами, зеркалами, разноцветными камнями, лучившимися магическим светом, гадальными свитками и костями. Скалили зубы черепа диковинных существ — то странно вытянутые, то приплюснутые, то сплошь покрытые шишками, шипами, наростами, украшенные рогами разных размеров и чудовищными клыками.

Один из сундуков был раскрыт, и от него исходила такая зловещая аура, что заставляла шевелиться волосы на голове невольника в медном ошейнике, который почтительно замер у массивной дубовой двери. Сундук был доверху набит жуткими древними письменами — полуистлевшими свитками, растрескавшимися глиняными табличками, тяжелыми фолиантами, бумагой для которых служила кожа давно вымерших рептилий, а чернилами — кровь девственниц.

Один из таких фолиантов небрежно листал человек, который нахохлившись, подобно грифу, восседал в центре мрачной кельи на массивном резном кресле с высокой спинкой, выполненной в виде змеи, принявшей боевую стойку. Оскаленная чудовищная пасть находилась как раз над затылком сидящего, и создавалась полная иллюзия, что вот-вот ядовитые зубы вопьются в человеческую плоть. Но хозяина кресла мало волновала разверстая змеиная пасть за спиной.

Веки его были сомкнуты, на узком хищном лице, изборожденном глубокими морщинами, застыла маска безмятежного спокойствия, и лишь голова, облаченная в черную бархатную тюбетейку, ритмично покачивалась. Тонкие, сухие пальцы, унизанные тяжелыми, бесценными перстнями, еле заметно подрагивали. А колдовская книга сама переворачивала свои тяжелые страницы перед даже не смотревшим на нее властелином, — и от листов, испещренных загадочной тайнописью, осязаемыми волнами поднималась атмосфера древнего, темного ужаса.

Неожиданно колдун хлопнул в ладоши, и книга, гулко захлопнувшись, беззвучно полетела в сундук, незамедлительно закрывшийся. Вся эта колдовская операция вызвала невыразимый ужас в душе несчастного раба, стоявшего на страже у дверей. Зрачки его расширились, губы посинели. Невольник был здесь всего пару дней и еще не привык к мрачным обычаям, царившим в Зиккурате Уту последние двадцать лет. Страх раба не ускользнул от внимания колдуна. Цепкие холодные глаза его яростно сверкнули.

— Презренный, — обратился он к несчастному. — Подойди к своему господину!

Невольник обреченно приблизился на трясущихся ногах и замер, изогнувшийся в поклоне.

— С-слушаю и повинуюсь, о пресветлый Заркум! — Зубы его стучали друг о друга, выбивая барабанную дробь.

— Ты боишься меня! — медленно произнес Заркум. — Это хорошо, что боишься. Но плохо, что так откровенно выдаешь свой страх. Это оскорбляет меня. Мне не нужна такая трусливая душонка, даже в качестве раба!

Несчастный рухнул на пол, лобызая сапоги Заркума.

— Прошу тебя, светлейший, только не превращай меня в лягушку или крысу! — захлебывался он в рыданиях.

Заркум, сморщившись, поглядел на него сверху вниз, и в холодных глазах его промелькнуло удовлетворение.

— Нет! — заверил он пресмыкавшегося перед ним раба. — Лягушачьи или крысиные внутренности мне сейчас ни к чему. А вот человеческие подойдут! — С этими словами он щелкнул пальцами и выкрикнул несколько слов на непонятном языке.

Глаза невольника вдруг полезли из орбит, он схватился за горло, задыхаясь. В глотке его произошла какая-то судорога, и неожиданно человек исторг из себя, в потоке крови, хлынувшей изо рта, еще пульсирующее, дымящееся сердце.

Сердце послушно скакнуло в ладонь Заркума. Он задумчиво поглядел на кусок окровавленной горячей плоти, судорожно колотившейся в его руке, и хмыкнул:

— Кровь… хотя и из сердца труса, но все же подойдет мне!

В следующий момент перед ним оказалось круглое зеркало, высеченное из черного обсидиана. Поверхность зеркала была тускло-матовой, абсолютно ничего не отражавшей. Чародей положил дымящееся сердце на зеркало и стал выжимать из него еще оставшуюся кровь. Размазав кровь по стеклу, колдун выбросил ставшее ненужным сердце и воскликнул:

— Аррагах — Миное — Калог! Сатраватха — Зандрубина — Войла — Max!

С зеркалом начали происходить удивительные метаморфозы. Неожиданно оно засветилось алым светом, как бы накаляясь изнутри. Кровь с шипением стала закипать, а затем неожиданно исчезла, зеркало будто всосало ее в себя. Поверхность обсидиана стала прозрачной, и, глядя в него, черный маг смог увидеть то, что творилось в городе и его окрестностях.

… Аргаим Трехстенный жил своей обычной жизнью. На площади вокруг Главной Цитадели бурлил оживленный рынок, толпы шумного народа заполняли также широкие мощеные проспекты Внешнего и Внутреннего Города. На первый взгляд картина ничем не отличалась от жизни сотен других восточных городов. Но в Аргаиме произошли серьезные изменения за те двадцать лет, как при загадочных обстоятельствах скончался правитель Колаксай и все члены его семьи, а Хрустальный Трон узурпировал Шульга — двоюродный племянник правителя по отцовской линии, ставленник жреческой партии, возглавляемой темным Заркумом.

Повсюду по городским улицам разъезжали патрули, в кольчугах и круглых шлемах с забралами, выполненными в виде оскалившихся масок. Они бесцеремонно прокладывали себе путь в шарахающейся в разные стороны толпе, охаживая семихвостыми камчами зазевавшихся, а то и просто топча их конями. Люди молча уступали дорогу, но в глазах их проскальзывала затаенная ненависть.

За двадцать лет незримой власти Заркума стало намного больше голодных и оборванных, тщетно ищущих работу и просящих подаяние людей. Несчастья одно за другим обрушивались на жителей Страны Городов. Неизвестный мор косил неисчислимые прежде стада скота, неведомые чудовища, появлявшиеся невесть откуда, пожирали и животных, и людей. Страх и отчаяние поселились в сердцах даев, исседонов, иирков и кемеров.

На улицах Аргаима все так же оживленной была торговля и на золото, добываемое из Страны Аримаспов. На него по-прежнему был высокий спрос. Но старожилы Аргаима со скрытым неудовольствием отмечали, что товарооборот за последние двадцать лет упал, чуть ли не вдвое, и с каждым годом все меньше караванов прибывает из Гиркании, а на товары, привозимые купцами, невероятно выросли цены.

Над Страной Городов замаячил призрак гибели, грозивший смутой, мятежами, голодом, болезнями, иноземными вторжениями и полным развалом. Однако правительство Шульги и Заркума это мало трогало: первый проводил время в бесконечных пирах, охотах и среди наложниц в гареме, а бывший служитель Эрлика — ныне Верховный жрец Культа Уту был занят познанием все новых и новых тайн некромантии, тауматургии и прочих колдовских искусств. Именно благодаря его экспериментам страну наводнили всевозможные демоны, вызванные из потусторонних миров, но его это не волновало вовсе.

На юго-восточных рубежах свирепствовали гарпии, некогда ютившиеся в ледяных пустынях Патении, далеко за дремучей тайгой. Теперь редкий купец мог рискнуть добраться до Аргаима, да и местные жители в ужасе покидали родные края и бежали в центр страны. Но жуткие демоницы поставляли Заркуму жертв для его дьявольских опытов — и потому продолжали бесчинствовать.

Заркум бегло осмотрел городские кварталы. Все как всегда: гвардейцы охраняют покой властей, купцы торгуют, мелькают охряные и багряные туники жрецов Уту и Эрлика, зорко выискивающих крамолу. Народ все так же забит, покорен и нищ.

Сделав пассы над зеркалом, колдун вызвал изображение Пасиртайской степи, начинавшейся почти сразу же за городскими стенами. Здесь было беспокойно: куда ни кинь взгляд, виднелись шатры, редко богатые, тканые из белоснежной верблюжьей шерсти, а в основном — маленькие, с прорехами в грязном, свалявшемся войлоке. Повсюду горели костры, бегали полуголые ребятишки и оборванные женщины. Каждый свободный участок земли был занят пасущимся скотом, изрядно отощавшим на скудных кормах.

Но и этих жалких пастбищ с каждым днем становилось все меньше и меньше. Люди все прибывали и прибывали к столице, спасаясь от чудовищ, опустошавших их привольные земли. Между беженцами, которых стража даже и не пропускала за городские ворота, постоянно вспыхивали отчаянные ссоры, порой выливавшиеся в настоящие кровавые стычки. Голод и нужда превратили людей в свирепых псов.

Заркум угрюмо ухмыльнулся, — все складывалось как нельзя лучше для его планов. Голодным и нищим сбродом легче управлять, чем ленивыми и сытыми пастухами, в любой момент готовыми забыть про своих властителей и, наплевав на интересы государства, разбежаться по степи. Ну а эти — медленно тлеющий костер недовольства и копящейся злобы. И лишь только ветер подует в нужном направлении, по всей Гирканской степи, до ее восточных и южных пределов, запылает пожар войны.

Заркуму оставалось лишь заботливо раздувать эти искусно добытые им угольки — будущие языки пламени. И беречь, — как бы ни подул случайный ветер с другой стороны. А иначе пожар спалит его самого дотла. Колдун был готов ко всему. Он знал, что рано или поздно найдутся подстрекатели, готовые во всем обвинить верховную власть. Но страх был ему неведом. Он был уверен, что в нужный момент растопчет любого, кто осмелится выступить против него.

Поэтому он даже криво усмехнулся, когда в зеркале, на крохотном пятачке утоптанной земли, между тесно стоящими шатрами, вдруг появился странный старик. Невероятно ветхое, залатанное рубище служило ему одеждой, полуистлевшая, остроконечная шапка была вся увешана амулетами и талисманами. Старец был согнут в три погибели, и его дрожащая, узловатая, почти черная рука с трудом опиралась на затейливо украшенный причудливым орнаментом посох. Лицо старика, напоминавшее хорошо пропеченное яблоко, обрамляла густая грива седых волос, а из-под бровей пытливо глядели удивительно умные, живые глаза.

Выйдя на середину импровизированной площади, старец воздел корявые коренья дряхлых рук к небу и, потрясая посохом, стал громогласно взывать к богам. Люди, сидевшие у костров или бесцельно шатавшиеся вокруг, замерли, с любопытством ожидая продолжения. А нищий, помянув Уту, Папая, Денгирмах-Инанну, Энлиля и Вечное Небо — Тэнгри, обратился к собравшимся с пламенной речью:

— Слушайте, Дети Гор и Степей! Вот уже много лет прекрасную Страну Городов терзают хищные гиены. Убийцы правят тобой, о народ Даев, Исседонов, Иирков и Кемеров! Подлый изменник Шульга своей сальной задницей вот уже двадцать лет оскверняет Священный Хрустальный Трон, доставшийся ему ценой предательства. А его настоящий хозяин — черный колдун Заркум — уничтожил правящий род Колаксая. Но напрасно считают они, будто власть их незыблема! Шульга уверен, что он — единственный представитель древней династии Анахарсидов, имеющий право на трон Колаксая. Но настанет великий день, — я предрекаю, о люди! — и вернется в Страну Городов подлинный правитель!

Народ заволновался. В толпе раздались возбужденные восклицания, блеснула сталь клинков. А старец, выдержав паузу, торжественно закончил:

— Принц Таргитай — вот подлинный наш владыка! Напрасно думают, что наследник погиб двадцать лет назад! Он жив и скоро вернется в Страну Городов, чтобы сбросить подлого Заркума и его ставленника! С ним придет великий воитель с Запада, каких еще не видел свет! Люди, слушайте мое предсказание! Милость богов с нами! Освободитель уже на пути в Аргаим!

Последние слова вещуна потонули в общем ликующем крике.

Возбужденная толпа в любой момент могла превратиться в мятежное войско. И боевой клич сорвался с губ сотен обозленных людей:

— Таргитай! Долой Заркума! Долой Шульгу!

Лицо колдуна перекосилось: такого он не ожидал. Дрожащей рукой он схватил бронзовый кхитайский колокольчик в виде человеческого черепа и резко позвонил.

Дверь тут же распахнулась, и на пороге появилась целая толпа придворных, военачальников, жрецов. Вся эта клика терпеливо дожидалась у дверей, пока их властелин предавался занятиям магией. Налитые кровью глаза Заркума скользнули по их замершим в почтительном, сдержанном испуге жирным лицам и остановились на грузном, рослом мужчине в золоченых доспехах. Тот незамедлительно приблизился к магу.

— Вот, полюбуйся, Ишпак! — прошипел, брызгая слюной, Заркум, указывая в зеркало.

Главнокомандующий войсками Сакалибы, начальник городской стражи и командир гвардии Серебряных Грифов нагнулся над волшебным прибором и стал внимательно разглядывать происходящее за городскими стенами. Смуглое лицо его вытянулось и побелело.

— Взять живьем дерзкого шаманишку! — отрезал Заркум.

Тотчас же все его окружение исчезло из комнаты, — свита знала норов своего повелителя. Задержав пару стражников, Заркум указал носком сапога на скорченное тело раба:

— Убрать эту падаль!

Он дохнул на поверхность зеркала, и изображение замерло на стекле, запечатлев образ возмутителя спокойствия. Отшвырнув зеркало в сторону, Заркум порывисто встал и начал прохаживаться от стены к стене, пытаясь успокоиться.

… Он слишком рано оторвался от магического экрана и не счел нужным понаблюдать за тем, что происходит на дальних подступах к Аргаиму.

Как раз в этот момент из ущелья, по которому проходил перевал через Главный хребет Рипейских гор, на последний горный уступ вышли два запыленных путника. Пасиртайская степь расстилалась перед Конаном и Таргитаем, и в центре ее — великое, солнечное колесо Аргаима Трехстенного…

Глава 2. Колдовство и женские козни

Огромный город лежал перед двумя запыленными путниками. Конан и Таргитай замерли в восхищении у края горной тропы, разглядывая величественную панораму. Бесконечный переход через Главный Хребет наконец-то завершился. Позади были холодные ночи в древних пещерах. Во время одной из таких ночевок друзьям пришлось схлестнуться с огромным пещерным медведем, который отнюдь не рад был незваным гостям… Зато теперь мощный торс Конана покрывала теплая, ворсистая шкура гигантского зверя.

В другой раз их накрыло лавиной, и им долго пришлось выкапываться из снега. Но, в конце концов, все завершилось, — они были у цели. Так думал Таргитай, которого мало заботила судьба золота грифов. Во всяком случае, в данный момент. И даже киммериец был с ним согласен в этом. Он во все глаза глядел на диковинный древний город, похожий на гигантский трехслойный пирог, лежавший у его ног.

— Ну, наконец-то! — довольно проговорил Конан. — Цивилизация! Я, конечно, варвар и не стесняюсь этого, но бесконечная глушь тоже порой надоедает. Мне до смерти охота побыстрее добраться до какого-нибудь завалящего кабака и вцепиться зубами в бок жареного барана, да приобнять смазливую деваху, не очень дорого берущую за услуги. А если при этом будет еще добрый кувшин вина, то я буду чувствовать себя лучше, чем сам Митра в своих небесных садах! Мне, пожалуй, хватит даже гирканской араки!

— Да, Конан, — рассмеялся Таргитай. — Ты и впрямь варвар, если тебя послушать! Хотя, впрочем, я и сам такой. Я сейчас готов забыть про корону, если передо мной поставят блюдо дымящегося мяса с лапшой и кувшин вина! Вяленая медвежатина мне надоела, я хочу баранины! Я все-таки степняк, Папай меня разрази, а не аргиппей из тайги!

— А как же твое кхитайское воспитание? — с иронией спросил у него Конан, садясь на землю и вытаскивая из сумы кожаный мешок с вяленым медвежьим мясом.

— После пяти лет, проведенных в степи, — небрежно усмехнулся Таргитай, — я вспоминаю свою прежнюю жизнь как далекий сон. От Кхитая у меня осталась память о моем незабвенном Учителе, — он благоговейно тронул мешочек на груди, где лежала статуэтка Тан У, — верный меч и умение стряпать. Вот отвоюю Хрустальный Трон и, клянусь Вечным Небом, Уту и Папаем, накормлю тебя такими лакомствами, от которых ты взвоешь от восторга. Салат из кальмаров! Мидии, маринованные с лепестками орхидеи, мозг обезьяны, выдержанный в настойке лотоса! Тонкая рисовая лапша, длинная, как хвост Небесного Дракона, сваренная с омарами и политая душистым соусом, сделанным из мускуса кабарги!

Конан с трудом прервал юного гурмана, не слишком вежливо сунув ему в рот здоровенный ломоть медвежатины. Таргитай тут же замолчал и стал работать челюстями с такой энергией, как если бы перед ним было самое изысканное блюдо с императорской кухни Летнего Дворца в Пайканге.

Молниеносно расправившись с последними кусками, друзья запили трапезу снеговой водой, не особенно сетуя на отсутствие вина, После чего оба растянулись на мягкой шкуре и стали отдыхать, разглядывая город и терпеливо ожидая наступления темноты, дабы проникнуть за стены незамеченными.

— Я, конечно, не помню аргаимских порядков, — заметил Таргитай, — ибо я был слишком мал, когда покинул родину. Но уверен, что попасть в город — дело совсем не простое. Насколько мне известно, высота стен превышает семь человеческих ростов, и на них полно стражи.

— Положись в этом деле на меня, — заверил его варвар, — не было еще ни одной стены, на которую не смог бы забраться Конан из Киммерии, и ни одного стражника, который ушел бы живым или здоровым после встречи с ним! — И киммериец беспечно почесал здоровенной пятерней всклокоченную гриву волос и бросил еще один взгляд — далеко не беспечный — на аргаимский пирог, в сердцевине которого неугасимо пылала свеча Зиккурата Уту…

… Отряд всадников, грозно бряцающих доспехами, возглавляемый самим начальником городской стражи, появился во взбудораженном палаточном поселке внезапно. Грузный Ипшак, облаченный в золоченую кольчугу и затейливый шлем, изукрашенный грифами и львами, гневно потрясал плетью и кричал, брызгая слюной:

— Всем немедленно разойтись!

Но толпа, распаленная речами отчаянного шамана, и не думала подчиняться приказам властей. Народ за считанные мгновения превратился в рычащую стаю волков, с ненавистью глядевшую на свору верных псов проклятого колдуна. В сторону стражников полетели камни и палки, раздались оскорбительные выкрики. А где-то в центре сборища продолжал вещать невидимый за плотно сомкнутым рядами людей мятежный шаман:

— Вот они, кровавые шакалы! Я знаю, их послал Заркум. Он выследил меня своей волшбой, он боится меня! Великий страх вкрался в его черную душу, я чувствую это! Дни тиранов сочтены! Раздавите их, люди!

Ишпака перекосило от этих слов… был ли то гнев или страх? Скорее, и то и другое сразу. Камень, гулко ударившись о его шлем, оставил уродливую вмятину в затейливом узоре. Глаза военачальника налились кровью. Он резко махнул кольчужной перчаткой, и закованные в сталь и бронзу всадники, ощетинившись пиками, с воинственным кличем врезались в толпу взбунтовавшихся людей. Началась кровавая бойня.

В обезумевших коней вцепились десятки злых рук. Они стаскивали стражников на землю, топтали их ногами и рвали их в клочья — ножами, топорами, ногтями, зубами. В руках у некоторых мятежников появились луки — и несколько воинов Заркума вскоре превратились в ощетинившихся дикобразов, Однако колонна всадников продолжала, подобно стальному тарану, упорно пробиваться к центру сборища — туда, где стоял, выкрикивая угрозы, шаман.

Ишпак, работая тяжелым бунчуком как палицей, проложил себе дорогу в толпе, но в тот момент, когда его закованная в сталь могучая рука протянулась к старику, стремясь схватить того за белые космы, шаман вдруг закричал диким голосом и бешено завертелся волчком. Он вращался все быстрее и быстрее, беспрестанно завывая, так что уши Ипшака заложило, а в глазах зарябило. Но вот вой резко оборвался… а на том месте, где только что был шаман, хлопнула нестерпимо яркая вспышка. Ишпак ослепленно заморгал, а когда зрение вернулось к нему, вещего старца уже нигде не было…

… Подобного унижения кичливому военачальнику испытывать еще не доводилось. Заркум клял его последними словами, точно ничтожнейшего из рабов. Мясистые уши Ишпака горели огнем, в груди закипала злоба, но он продолжал стоять, покорно склонив голову и потупя взор. Оставалось лишь надеяться, что чародей, зайдя слишком далеко в своем гневе, не превратит его в кучу золы. Однако обошлось. Немного поутихнув, Заркум презрительно развернулся спиной к провинившемуся военачальнику и небрежно процедил:

— А теперь иди и подготовь рапорт о победоносном разгоне мятежных толп твоими доблестными, — он нарочито подчеркнул это слово, — Серебряными Грифами. Его Величество примет тебя в самое ближайшее время. Но учти: о шамане — ни звука! Иначе… — он не докончил, но в наступившем молчании было столько угрозы, что Ишпак почувствовал, как волосы шевелятся у него под шлемом. Он понял, что аудиенция закончена, и, стараясь идти строевым шагом, удалился из кельи.

Заркум не обратил внимания на уход старого вояки, — его занимали гораздо более важные мысли.

«Пожалуй, солдафону вряд ли по силам найти поганого старца, — думал колдун, — дело попахивает магией. Похоже, это мой коллега по ремеслу, и к тому же довольно опасный. Ну что же, попытаемся разобраться с ним нашими скромными силами».

Встав с кресла, чародей подошел к одному из столов с амулетами и взял в руки невероятно древний череп, принадлежавший весьма странному существу. Череп был плоским и вытянутым — четыре искривленных клыка торчали по бокам почти крокодильей пасти, над широкими глазницами возвышались уродливые наросты, шипы и рога. Заркум взвесил череп на ладони и удовлетворенно хмыкнул. Затем, порывшись в многочисленных карманах, нашитых на широкий шелковый пояс, стягивавший его иссиня-черную, отороченную волчьим мехом тунику, извлек кусок синевато-зеленого, фосфоресцирующего мела.

Леденящим кровь голосом колдун протяжно, нараспев, произнес слова древнего заклинания:

— Хойла — Буридан — Ганиль — Аро — Сарат! Шабарот — Ахр — Заманг!

Он начертил на лбу черепа светящуюся пентаграмму.

После чего с размаху бросил череп на пол. Едва коснувшись каменных плит, череп раскололся на множество мельчайших осколков. И все эти осколки неожиданно засветились призрачным, зеленоватым светом. Раздалось шипение, казалось, что в келье плавится железо. Светящиеся осколки черепа превратились в лужицы переливающейся жидкости. Лужицы начали образовывать потоки, и вскоре множество переливающихся струй устремились к одной точке — к тому месту на полу, куда упал череп.

В этом месте в мозаичном узоре гранитных плит были выбиты древние руны. Достигнув их, потоки жидкости стали сливаться в аморфный, размытый шар, в котором, вспыхивая, боролись друг с другом различные субстанции. Свечение, исходящее от шара, все усиливалось, — было больно смотреть, но сумасшедшие глаза Заркума с желтыми крапчатыми белками и расширенными зрачками, неотрывно глядели — как, во все увеличивающемся шаре, стали проявляться очертания ужасного существа.

Они становились все более четкими… и вот, наконец, шар лопнул, подобно мыльному пузырю, оставив после себя лишь разлившееся по келье зловоние. А в центре кельи возвышалось чудовищное создание. Очертания его не поддавались описанию, — они были невероятны, как видения курильщика лотоса. Уродливое, лоснящееся тело монстра, вызванного из бездны далеких миров, покрывал густой слой слизи, капавшей на пол и оставлявшей на плитах дымящиеся пятна.

Огромная, плоская, рогатая, клыкастая и шипастая голова прочно сидела на короткой, пупырчатой шее, глаза мерцали красноватым светом, а три отвратительных отростка на лбу также заканчивались глазами — холодными, разумными и неумолимо жестокими. Две корявые передние лапы, больше похожие на змей, сложились на чудовищной груди, в глубине которой, под мерзкой кожей, шевелились какие-то дьявольские создания, очевидно, начавшие отпочковываться отпрыски монстра. Чудовищная голова склонилась в почтительном поклоне перед человеком, вызвавшим порождение мрака из бездны пространства и времени.

— Кантрагор! — воззвал Заркум. — Узри моего врага. — Он поднял вверх заранее приготовленное магическое зеркало, на котором застыл образ седого шамана, и поднес его к самой морде тяжело дышащего монстра.

Три глазастых отростка метнулись к зеркалу — Кантрагор впитывал в себя сведения о будущей жертве.

— Иди, — шепнул Заркум, — во имя всех сил Хаоса, заклинаю тебя, порождение Тьмы, — настигни шамана, где бы он ни спрятался. Ищи его во всех мирах. А если не найдешь и там, — ищи по ту сторону пространства и времени, вне Великой Спирали Вселенной, если только его магической силы хватит выйти за эти пределы. Ему не уйти от тебя, жителя тех страшных мест, где царит Вечная Тьма, где потухли звезды, где положен предел миру. А теперь, — во имя всех демонов Серых равнин, которые содрогнулись бы при твоем виде, — исчезни!

Издав выворачивающий душу вой, Кантрагор стал постепенно растворяться в воздухе, и вскоре лишь лужица вонючей жидкости на полу и тяжелый запах в келье напоминали о его недавнем присутствии…

— Смею заверить вас, Ваше Величество, — окончил свой рапорт Ишпак, в полном парадном облачении стоявший навытяжку в королевских покоях, — что доблестные Серебряные Грифы полностью загасили очаг мятежа. Сброд разогнан. Наиболее опасные из смутьянов взяты под стражу.

— Надеюсь, что наши друзья, жрецы Уту и Эрлика, займутся ими в застенках Зиккурата, — пропел правитель Шульга.

Писклявый прерывающийся голосок никак не вязался с его комплекцией. Грузное, пузатое тело правителя покоилось в огромной круглой ванне розового мрамора, доверху наполненной теплой душистой водой. Со стороны это напоминало огромного бегемота, мирно дремлющего в болотах Черных Королевств, однако никто из присутствовавших на приеме ни разу не бывал так далеко от Рипейских гор, чтобы в голову им могло прийти подобное сравнение…

Прикорнув под бочком у толстого правителя, в ванне нежилась совершенно обнаженная девица. Ее смуглое тело излучало страсть и негу. Пышные груди нежно касались жирного плеча узурпатора, совершенные по форме длинные ноги высовывались из воды наполовину, почти упираясь холеными пальчиками в закованное сталью брюхо Ишпака и заставляя биться его, совсем не стальное, сердце быстрее.

Зеленые, приподнятые к вискам, кошачьи глаза прелестной Нэркес — любимой наложницы Шульги — выразительно смотрели прямо в лицо военачальника, еще более усиливая его смущение. Ее смуглое, с едва выделявшимися скулами, лицо было очаровательно в ореоле великолепных золотисто-каштановых волос. Нэркес была одной из дочерей покойного кагана будинов северо-западного гирканского племени. Во время сакалибо-будинской войны, когда почти весь род каганов был истреблен, одна лишь Нэркес осталась в живых и попала в плен к воинам Шульги, продавших ее во дворец. Здесь она выросла, расцвела, до тонкостей изучив все премудрости придворной и гаремной жизни. И с некоторого времени правитель почти не разлучался со своей любимой наложницей.

Нежные пальчики Нэркес ласково поглаживали дебелые телеса Шульги, но прекрасные глаза ее давали понять Ишпаку, что она вполне готова разделить ложе отнюдь не только с одним правителем.

— Осмелюсь заметить тебе, о, храбрый Ишпак, — промурлыкала Нэркес, бесстыдно изгибаясь всем своим стройным телом, — лично я считаю, что давно пора прогнать от городских ворот весь этот грязный сброд. Пастухи должны заниматься своим делом, а не скапливаться у стен столицы и бунтовать.

— Ты права, моя госпожа! — учтиво согнулся в поклоне Ишпак, украдкой бросая жадный взгляд на прелести наложницы.

— Да я бы уже давно их всех повымел отсюда поганой метлой, — пискнул Шульга, слюнявя жирными губами подставленные полушария грудей Нэркес, заставляя военачальника скрипеть зубами от яростной ревности.- …Да вот только наш друг Заркум просил меня не делать этого, да пребудет он в здравии, наш священный столп государства.

В его устах пожелание здоровья звучала как униженное славословие раба в адрес могучего владыки.

— Они нужны ему для каких-то опытов. По правде сказать, этих опытов многовато стало в последнее время. Одни лишь гарпии чего стоят! Ну, что же, зато они хорошо охраняют наши восточные рубежи. Заркум был прав, как и всегда.

— Фи, он такой зануда! — капризно фыркнула Нэркес, виртуозно задирая вверх ногу, не обращая внимания на то, как вытаращились глаза бедного Ишпака при виде открывшихся перед ним пейзажей, и грациозно подставляя маленькую, будто выточенную из слоновой кости ступню для поцелуя своему повелителю.

— Ну, что ты, детка, как можно! — Немного испуганный правитель покосился на застывших в безмолвии рабов и стражников, окружавших его ванну со всех сторон. — Наша держава многим обязана Заркуму Многомудрому!

— Ах, вы все о делах, да о делах! — надула коралловые губки очаровательная бесстыдница. — Немедленно прекратите! У меня разболелась голова от вашей скучной болтовни!

— Ну, все. — Правитель нетерпеливо махнул пухлой, в ямочках, как у младенца, рукой. — Ты можешь идти, Ишпак. Тебя достойным образом наградят!

Низко поклонившись правителю, военачальник удалился из пышно убранных покоев, так резко отличавшихся от аскетичной и мрачной конуры подлинного повелителя Страны Городов. А Шульга облегченно вздохнул и, по-щенячьи повизгивая, стал неуклюже барахтаться в ванне, игриво похлопывал по попке прекрасную Нэркес…

… Когда короткая летняя северная ночь накрыла беззвездным пологом спящий Аргаим, в дом военачальника Ишпака явился наголо бритый невольник-аргиппей в медном ошейнике. Без лишних слов Ишпак с головой укутался в широкую, меховую накидку и последовал за рабом привычным маршрутом.

Огромное, помпезное здание правительского дворца смутно белело перед ним в темноте, соединенное со стенами цитадели и с Зиккуратом Уту десятками внутренних переходов. Ипшак знал, что под землей вся эта система соединена еще, по меньшей мере, сотней ходов. Поэтому, войдя в рощу, густо разросшуюся вокруг дворца, он сразу же привычно свернул к стене, вслед за рабом, — и вскоре исчез в кустарнике, надежно скрывавшем потайную дверь. Пройдя по длинному, темному коридору, лишь кое-где освещаемому тусклым светом жировых светильников, Ишпак очутился внутри дворца, в его левом крыле. Затем последовала анфилада пустынных залов, и, наконец, он очутился в небольшой темной комнате.

Из двери напротив ему навстречу неслышно скользнула Нэркес и обвила руками задрожавшего от похоти полководца. Утробно рыча, Ишпак по-звериному набросился на ее прекрасное тело, и они покатились прямо по полу, устланному мягкими барсиными шкурами. Раб-аргиппей бесстрастно наблюдал за их жадным соитием, стоя у дверей, неподвижно, как статуя. Опасаться того, что кто-либо пронюхает о происходящем здесь, было нечего. У невольника был вырезан язык.

Утолив страсть, Ишпак приподнялся на руках над изогнувшейся в истоме куртизанкой. Торжество, смешанное с обожанием, светилось в его взоре.

— О, моя богиня! — прохрипел он, тяжело дыша. — Ты доведешь меня до безумия! Я готов был искромсать в жирные клочья этого ублюдка, когда он слюнявил твое прекрасное тело! Какая это мука — видеть тебя в объятиях этого выродка!

— Потерпи еще немного, милый! — звонко рассмеялась Нэркес, — Недолго мне осталось выносить ласки этой свиньи. Жирный дурак сейчас дрыхнет на своих перинах и видит чудесные сны. Он так пристрастился к соку лотоса, который я подмешиваю в его питье за ужином, что можно легко убить его, если я прекращу давать ему зелье. Он умрет через несколько дней в страшных мучениях, так и не узнав причины своей гибели!

— Убрать Шульгу невелика задача! — задумчиво заметил Ишпак. — Все дело в Заркуме!

— Да, Заркум, — криво усмехнулась Нэркес, и на лицо ее набежала тень. — Ведь это он снабжает меня порошком лотоса и прекрасно знает, в каких целях я его использую. Он знает о наших отношениях с тобой, но считает их детскими шалостями. Он не считает меня достаточно опасной. Погрузившись в заботы иных миров, он не замечает того, что творится у него под носом.

— И все же он сотрет нас в пыль, если мы восстанем, — уныло проговорил Ишпак.

— Есть единственный способ одолеть Заркума, — медленно проговорила Нэркес, и глаза ее хищно сузились. — Мы должны найти мага более могущественного и заключить с ним союз! Только так мы сможем победить Заркума и воссесть на Хрустальный Трон. Хватит с нас этих выродившихся древних династий! Мы положим начало новому роду правителей Сакалибы!

— Мага, говоришь, — оживился Ипшак, глаза его лихорадочно заблестели, — есть у меня на примете такой маг! Я расскажу тебе то, чего не услышал пустоголовый Шульга!

И Ишпак вкратце поведал куртизанке о происшествии с шаманом. Нэркес вскочила на ноги, глаза ее сверкнули зеленым пламенем.

— Вот оно! — выдохнула женщина. — Найди его, Ишпак, слышишь, и склони на нашу сторону! И ты сядешь на Хрустальный Трон! А потом умрешь. И трон будет принадлежать мне одной.

Но об этих тайных мыслях прелестницы узнать Ишпаку было не суждено.

Глава 3. Родня Конана

Полная луна взошла над Пасиртайской долиной, бросая кровавые отблески на полированный камень мощных стен Аргаима и отчасти рассеивая тьму. Ночное светило равнодушно взирало на древний город, который словно и ночью пытался доказать, что посвящен Великому Богу Света Уту и нет ему никакого дела до жалкой головки сыра, висящей в небе. И в знак вечного торжества Уту неугасимо пылал Светоч Солнца на вершине гигантской пирамиды. Его яркий свет был виден на много лиг и напоминал горящую лампу, зажженную невидимой рукой. А вокруг лампы мерцал во тьме рой светляков, слетевшихся на источник огня, — то были окна городских домов и множество костров у шатров, усеявших степь. Не знали наивные насекомые, что смерть сулит им обманщица-лампа, что превратятся в прах, и сама память о них выветрится навсегда. Потому что нельзя слишком близко подлетать к огню…

Конан и Таргитай, однако, даже и не думали об опасностях, ждущих их впереди, — пламя Аргаима неудержимо манило их.

Костер почти догорел, но путники и не думали подкармливать умирающее пламя, погрузившись в приготовления к ночному походу. И вот, наконец, все готово. Оружие вычищено и наточено, сапоги дополнительно обернуты мягкими кусками медвежьей шкуры, чтобы сделать шаг неслышным.

В тот момент, когда Конан уже собирался затушить костер, в темноте, ниже их лагеря, на горной тропинке, что-то хрустнуло. Помянув нехорошим словом Нергала, Конан выхватил топор и принял боевую стойку. Таргитай, не отстав от него, обнажил меч и уже собирался нанести смертельный удар, как вдруг рука его застыла в воздухе.

Из тьмы на свет костра вышел согбенный под грузом прожитых лет белобородый и сморщенный старец, опиравшийся на причудливый посох. Дырявая одежда его была увешана амулетами. Судя по всему, это был местный шаман.

— Дедушка! — вежливо обратился к нему Таргитай. — Ты подобрался к костру так незаметно, что чуть не вверг нас в грех смертоубийства!

— Ничего, дети мои! — прошамкал старец. — Ведь этого не случилось, а значит, все в порядке. К тому же я достаточно пожил на свете, и мою смерть нельзя было бы назвать преждевременной. Тем более, пасть от руки таких отважных воинов — это большая честь!

Шаман засмеялся каркающим смехом, из-под нависших бровей блеснули лукавые молодые глаза. Таргитая будто жаром обдало, — он где-то уже видел этот проницательный взгляд!

— Надеюсь, что бесстрашные воители позволят скромному служителю богов передохнуть у их костра? — осведомился старец.

Конан украдкой кинул многозначительный взгляд на своего спутника, но в Таргитае взыграло кхитайское почтение к старшим. Не обращая внимания на недовольство киммерийца, юноша бережно подхватил старика под локти и усадил его на медвежью шкуру у костра.

— Спасибо вам, дети мои! — довольно улыбнулся шаман. — Вы не повторяете ошибки древних ашинов, которые убивали своих стариков. Наоборот, вы уподобились великому Алп-Манашу, который не стал сбрасывать отца со скалы Стариков, а спрятал его под пологом своего шатра и слушался его мудрых советов. Мудрость старого отца помогла ему стать властителем всей Гирканской степи. И придя к власти, этот герой издал указ, запрещающий убивать старых людей, ибо в них хранится вся мудрость мира. Кто знает, проживи его отец дольше, может, он и предостерег бы Великого кагана от ловушки, в которую его заманили нелюди…

— Как! Ты знаешь эту легенду?! — удивленно воскликнул Таргитай.

Дед бросил на него проницательный взгляд.

— Старый Йолчи многое знает!

— Никогда бы не подумал, что тебе известны киммерийские предания! — удивленно покачал головой Конан. — Потому что и в наших горах есть скала Стариков, с которой когда-то отправляли на Серые Равнины всех, кто уже не мог назвать себя молодым. И был один герой, который отказался убивать своего отца. А зато потом он стал вождем клана!

— Я уже сказал тебе, Конан, называемый также Амрой, — ухмыльнулся в белую бороду Йолчи, — что знаю многое. И не пристало удивляться тебе, человеку, одолевшему столько демонов и колдунов, беседовавшему с Кромом и снискавшему благоволение Бога Света, называемого здесь Уту, а в странах заката — Митрой.

Конан вытаращил глаза. Таргитай выглядел не лучше киммерийца. Йолчи снова рассмеялся и похлопал его по плечу:

— Ну, полно, Таргитай! Где твое достоинство? Не пристало наследнику Хрустального Трона Анахарсидов, раскрыв рот, слушать россказни старого колдуна! Да полно же вам, — ворчливо успокоил он обалдевших друзей, — я обычный провидец, и только. Тоже мне, нашли чему удивляться!

Конан и Таргитай пошевелились, приходя в себя.

— Видал я и почище, — буркнул Конан, стараясь казаться невозмутимым.

«Кром! — подумал он про себя, — Ну, демон с ним, с наагом. Он — нелюдь, с него, как говорится, и взятки гладки. Ну а этот-то! Будешь тут спокойным, когда тебе рассказывает про твою жизнь какой-то дикий шаман из затерянной на краю света страны!»

— Вы собираетесь проникнуть за стены Аргаима? — сменив шутливый тон на деловой, продолжил разговор Йолчи.

— Ну да, мы собирались разведать обстановку в городе, — кивнул Конан.

— Не стоит этого делать, — возразил старик. — За стенами вы вряд ли найдете людей, которые поддержат вас. Купечество, ремесленники, ворье и даже попрошайки — все они недовольны властью Заркума. Но жители Аргаима все-таки живут относительно безбедно. Аргаим как-никак столица; в нем веками скапливалось добро. Городские склады битком набиты припасами, и раз в пол-луны власти устраивают бесплатную раздачу снеди для бедноты. Заркум далеко не дурак, он знает, как задабривать городскую чернь.

Раз в луну обязательно устраивается большой храмовый праздник с пышным богослужением, парадом гвардии, обильными жертвоприношениями, гладиаторскими боями, бесплатной едой и выпивкой. Во время таких гуляний люди забывают обо всех своих бедах и готовы терпеть насилие и дальше. Они слишком трусливы, чтобы подняться против узурпаторов. Мой вам совет, воины, ищите помощи не за стенами города, а под ними — там, где разбили свои шатры беглые жители окраин. Эти люди ждут своего избавителя. Если вы верите мне, то следуйте за мной!

… Конан и Таргитай шли в кромешной темноте, ориентируясь на белевшую впереди седую, косматую голову Йолчи, который видел в сумраке как кошка. Хотя ноги старика и не были обернуты шкурами, ни один сучок не хрустнул под его шагами.

Маленький отряд спускался с гор в Пасиртайскую долину, приближаясь к цепочке огней, опоясавшей Аргаим Трехстенный четвертым кольцом. Путники были слишком увлечены предстоящим делом, а потому не заметили, как в ста шагах сзади от них во тьме вдруг зажглись пять красных точек: две снизу и три сверху.

Красные огоньки последовали за путниками. Бесшумно, на почтительном расстоянии, не удаляясь и не приближаясь ни на шаг…

В лагере племени Кемер было шумно. Невзирая на поздний час, большинство мужчин племени, от безусых юнцов до седовласых ветеранов, собрались на сходку к костру Совета. Костер был разведен у шатра вождя, и глаза собравшихся воинов были обращены к войлочному пологу, в ожидании его выхода.

Наконец по толпе собравшихся прошел гул. Люди оживились: из шатра неслышным, плавным движением выскользнул вождь. Возгласы и бряцанье оружия послужили ему приветствием. Вождь — его звали Амракан — повелительно поднял руку, и все умолкло. Слышно было, как трещат дрова в костре и, плавясь, шипит смола, стекая с сосновых поленьев. Вождь обвел присутствующих пронзительным взглядом ледяных голубых глаз.

Это был рослый, мускулистый мужчина лет пятидесяти. В его иссиня-черных волосах, заплетенных в косы, уже пробивалась седина. Лохматые густые брови придавали его мужественному лицу несколько угрюмый вид, а шрамы даже делали его устрашающим.

— Горные орлы! — обратился он к воинам. — Все мы собрались здесь, поскольку знаем — приближается смутное время! Нам известно о предсказании, которое сделал вчера в лагере иирков их шаман Йолчи! Все считали, что он давно умер, но старец восстал со смертного одра и провозгласил будущее пришествие принца Таргитая! Ваше дело — верить или не верить в предсказанное. Жив Таргитай или нет — час выбора пробил! Останетесь ли вы покорны правителю Шульге и жрецу Заркуму или же подниметесь против них — выбирать вам, воины! Но я скажу свое слово вождя!

И Амракан вынул кинжал из ножен, висевших на наборном поясе, и ловко метнул его в землю. Острие кинжала, сверкнув, вонзилось справа от костра Совета.

— Тот, кто последует моему примеру и вонзит оружие справа от костра, будет считаться мятежником, — просто сказал он. — Для верноподданных — левая сторона. Делайте свой выбор, воины! Чья бы сторона ни взяла верх, я останусь при своем мнении. Если племя воздержится от выступления, то я сложу с себя полномочия вождя! Я свой выбор сделал.

— И ты оказался прав! — раздался старческий голос. В свет костра Совета из темноты выступил Йолчи.

— Святой шаман! — раздались возгласы в рядах воинов. — Он воскрес, чтобы предсказать волю богов!

В скором времени, однако, крики утихли и сменились молчаливым любопытством при виде тех, кто пришел вместе со старцем. Огромный варвар в медвежьей шкуре и смуглый юноша со шрамом над губой произвели впечатление. Но гораздо в большее изумление кемеров повергли огромный медный топор в могучих руках Конана и тонкий, необычной формы кхитайский меч, висевший у пояса Таргитая. Друзья, в свою очередь, также во все глаза разглядывали сгрудившихся у костра воинов,

— Кром! — неожиданно сорвалось с языка у Конана.

Ему на мгновение показалось, что он никуда и не уезжал из родной деревни. Со всех сторон его окружали рослые, черноволосые здоровяки, пристально смотревшие на него синими, голубыми и серыми глазами. Услышав имя киммерийского бога, воины удивленно переглянулись и стали переговариваться между собой на наречии, которое до удивления было похоже на то, на котором пела ему колыбельные песни матушка Маев.

В этой речи, правда, было слишком много устарелых слов, которые в деревне Конана помнили лишь дряхлые старики, мелькали в ней и гирканские выражения, но общая суть была ясна. Здесь, на краю света… Как могло случиться такое?

— Кром? — переспросил у Конана удивленный донельзя вождь. — Почтенный старец, — обратился он к Йолчи, — чье имя назвал этот чужеземец с глазами человека из нашего народа?

— Кром — это его бог, — пояснил ведун, усмехаясь в бороду, — Владыка Могильных Курганов.

— Но это же Корум! — воскликнул Амракан, — это наш бог! Древний бог кемеров!

— Кемеров?! — переспросил Конан. До него начало кое-что доходить. Волею прихотливой судьбы, забросившей его на край населенного мира, он нашел здесь народ, удивительно похожий на киммерийцев.

— Стоило уезжать из Киммерии и без малого двадцать лет шляться по свету, чтобы в конце концов, встретиться со своими родственничками. Ну, надо же! — пробормотал Конан, хотя в душе он был даже рад. Наконец-то он увидел народ, похожий на его собственный!

Уже в детстве Конан остро почувствовал разницу между своим маленьким, затерянным в северных горах, гордым и угрюмым племенем и чуждым ему окружающим миром. Киммерия была зажата на задворках Хайбории, между Пустошами Пиктов и Нордхеймом.

Злобные, бездушные гиперборейцы, медлительные, неповоротливые бритунцы, расчетливые и надменные немедийцы, гордые и воинственные аквилонцы, коварные офирцы и кофийцы, вспыльчивые и страстные южане — зингарцы и аргосцы — все они отличались друг от друга, как цвета радуги, и в то же время ощущали подспудно некое единство.

Ибо все эти народы происходили от древних хайборийцев — дикой орды пришельцев с северо-востока, которые смели с лица земли Ахерон и другие осколки Темных империй, правивших миром до Великой Катастрофы. Их потомки перемешались с остатками древних народов, свет учения Митры смягчил их варварские нравы. Но память о былом единстве осталась, так же как и языковое родство. И даже полудикие гандеры, жители аквилонского Пограничья, смотрели на своих северных соседей свысока. Киммерийцы всегда были белыми воронами.

Пиктов хайборийцы презирали и ненавидели еще больше, но их дикие Пустоши простирались на тысячи лиг с юга на север, и на этих бескрайних просторах, соединявших почти все географические пояса — от субтропических джунглей Конаджохары до дикой тайги на рубежах с Ванахеймом — жило множество кланов. Не было сходства между пиктами различных племен, родов и кланов, и часто враждовали они между собой. Но их было много, и они всегда помнили, что есть у них один общий бог — Гулл и общие прародители — великие вожди Кулрикс и Семитха.

И даже свирепые и звероподобные жители Нордхейма, чьи первобытные предки вступали в соитие с обезьянолюдьми, даже обитатели ледяных пустынь асиры и ваниры осознавали свое единство, невзирая на постоянную, непрекращающуюся войну между рыжими и белокурыми детьми Имира.

Страшно одиноки были киммерийцы, затерянные в диких, заснеженных скалах осколки древнего народа Атлантиды; Не от того ли вечно угрюмы были сыновья Крома? Но все же есть справедливость на свете! Конан улыбнулся своим обретенным на чужбине братьям по крови.

— Эй, парень! — неуверенно обратился к нему Амракан. — Ты из какого клана? Ты, наверное, давно покинул Сакалибу, потому что никто из наших не помнит тебя и имени твоего отца. Да и говоришь ты как-то странно, и имя бога произносишь как-то не по-нашему.

Улыбка тронула губы варвара.

— Я — Конан из Киммерии, что на Западе. Мой отец — кузнец Ниал! Мой бог — Кром!

— Что за нелепость! — пробормотал Амракан, пожимая плечами.

Кемеры неуверенно перешептывались между собой, то и дело, поглядывая на киммерийца, сложившего бугрящиеся мышцами руки на необъятной груди и терпеливо ожидавшего дальнейших событий. Таргитай хотел было выйти вперед и что-то сказать, но сухая рука Йолчи удержала его на месте.

Неожиданно ряды воинов расступились, давая дорогу маленькой, круглой старушке. Коричневое от загара лицо ее было изрезано мелкой сетью морщин, беззубый рот и лукавые выцветшие васильковые глаза улыбались. Ловко и быстро передвигаясь на коротеньких ножках, старушка, похожая на живой, перекатывающийся шарик ртути, подошла к гиганту-киммерийцу, почти уткнувшись носом в его живот. Она подняла голову кверху и пристально посмотрела в синие глаза Конана. А затем прошамкала:

— Я знаю, откуда этот человек!

— Расскажи нам, бабушка Мохира! — раздались оживленные голоса в толпе воинов. — Мы тебя слушаем!

Старая Мохира прикрыла на мгновение веки, пожевала ртом и начала свой рассказ:

— В стародавние времена жили кемеры на Большой Земле. И лежала та земля далеко к закату и окружена была со всех сторон великими водами Синего океана — Тенгиза, в волны которого уходит каждую ночь колесница Огненноокого Уту. В той земле было много всего: прекрасные долины, обширные леса, водопады, реки и озера. Все это великолепие защищала с севера от буйства ледяных ветров гряда могучих гор, взметнувшихся к небу. Наши Рипы показались бы жалкими холмиками рядом с этими грозными пиками. Горная гряда делила землю пополам. На юг от этих гор расстилалась плодородная теплая долина, где стояло вечное лето, а на север с горных вершин несла свои бурные воды в Ледовитое море великая река Кем. По имени этой реки и получил свое гордое имя наш народ. Потому-то мы до сих пор называемся кемерами, то есть людьми с Кема!

— Смотри-ка! — воскликнул Амракан. — Ты не рассказывала нам об этом раньше, бабушка Мохира. А ведь я-то думал, что кемер — это просто человек с большой реки. Ведь «кем» на нашем языке и означает большая река. Так мы называем Джаих!

— Так оно и есть. Наши предки словом «кем» называли только великие реки. Но все равно настоящим Кемом был тот, на котором жили наши праотцы. А не рассказывала я об этом — значит, нужды в том не было, — хмыкнула старуха. — Зато теперь будете знать, где была наша прародина, Страна Священной Земли-Воды. Субер — так ее называли наши предки! Да, я говорю, называли, потому что страна эта погибла в пучине разбушевавшихся вод Тенгиза. Боги прогневались на нечестивых правителей и жрецов Юга!

Южане всегда отличались от кемеров — суровых жителей гор. Они стремились жить по-другому, не так, как завещали предки. Вначале они тоже были дики и свирепы, как и кемеры, и наводили ужас на все народы по обе стороны Тенгиза. А затем завоевали побережья восточного материка — того, где мы с вами сейчас находимся, — и покорили все древние царства, существовавшие там. Бывшие варвары стали купаться в роскоши. Они забыли заветы предков, забыли своих племенных богов и стали искать себе новую веру. Откуда-то с юга пришли к ним проповедники черной религии Великого Змея. И вскоре жрецы Культа Змея захватили почти всю власть в Средиземной империи — так она называлась, ибо лежала в сердце всех земель и правила ими всеми! О, глупые жители южных равнин, возомнившие себя равными богам! Они забыли старые заветы, которых всегда придерживались кемеры: близко не подпускать к себе приспешников Змея. Так учил великий герой, который в стародавние времена бежал из Субер на восточный материк и стал там правителем. Всю свою жизнь он сражался с культом Змея и его последователями, которые на самом деле и были змеями в человеческом обличье.

«Да это же она про правителя Кулла рассказывает!»- осенила догадка Конана, который, как и все, затаив дыхание слушал удивительный рассказ старухи. А старая Мохира продолжала:

— Но, увы, забыли глупые южане заветы предков, и забрали власть над ними жрецы Змея, которого люди, в невежестве своем, называли Отцом. Дошло даже до того, что один недалекий правитель повелел называть Средиземную империю Страной Отца Змея — то есть Ата Илан. Это название прижилось. Восточные народы переделали это имя в Аталану или Аталанту, а жители западного материка — в Атцлан. И в этой стране власть Змея была велика, как никогда прежде! Жрецы Змея, — а под их личинами прятались последние из древней расы змеелюдей, — стали подлинными повелителями Аталанты, а правители древней династии были игрушками в их руках. Мир захлебывался от крови! Воины Аталанты на своих летающих лодках наводили ужас на все народы! Они захватывали рабов, и в городах Средиземной империи их ждал непосильный труд, или смерть на аренах цирков или от ножей жрецов. Ведь кроме Великого Змея аталанты поклонялись еще Черному демону и сотне других разнообразных чудовищ. И каждый из этих алчных богов требовал свежей крови!

Долго аталанты опустошали все подвластные им земли, но наступил предел терпению людей! И даже боги на небесах возмутились. И на землю спустился сам Пресветлый Уту, который проклял страну Змея и наслал на эту землю страшные катастрофы. Невиданные ранее ураганы, смерчи и мор бушевали в стране. А затем ужасное землетрясение сотрясло Аталанту. И оракулы предрекли участь, уготованную Уту и другими богами для проклятой страны — потоп! Все, кто имел возможность, бежал с обреченной земли кто куда — на юг, на восток, на запад! А в некогда прекрасных городах остались лишь простолюдины и рабы, которые не могли найти способ покинуть страну. И они предавались разврату и разгулу, страшась неминуемой смерти!

Но северных горцев-кемеров спас Корум, их древний бог, которому они остались верны. Он предупредил свой народ о будущей гибели материка и указал путь к спасению. И кемеры покинули древнюю родину свою — Субер и переправились на восточный материк. И опустели охраняемые ранее кемерами северные границы Аталанты, и вторглись в нее жуткие дикари-островитяне.

«Должно быть, пикты!»- решил Конан. Он, конечно, и раньше слышал о гибели Атлантиды, но такую легенду — впервые!

— А затем и с запада, и с востока, и с юга, — продолжила Мохира, — в некогда грозную, а ныне беззащитную страну хлынули орды черных, красных, белых и желтых дикарей, горящих жаждой отомстить так долго наводившей на них ужас империи. Так начался великий грабеж Аталанты, который длился сорок дней и сорок ночей. Те племена, что пришли в Аталанту раньше всех, вернулись к своим дымам, отягощенные богатой добычей. Но те, кто пришел позже или сверх меры увлекся грабежом, насилием и разгулом, — все они пошли на корм рыбам, вместе с несчастными жителями Аталанты. Потому что в сорок первую ночь выпустил Папай свою огненную стрелу, и она насквозь пробила подземное сердце Аталанты. И волны Океана-Тенгиза поднялись до самых небес, и еще целых сорок дней и ночей продолжался великий потоп. Расколотая на куски Аталанта опустилась на дно морское, а по всему миру прошел страшный, водяной вал. И долго еще солнца не было видно из-за туч пыли и пепла, поднятых к небу во время Великой Катастрофы. Так погибла одна из величайших земных империй.

Из всей Аталанты спаслась лишь небольшая горстка южан — жрецы Змея, чиновники, солдаты, которые бежали на юг и обосновались на берегах великой реки, которую они в память о погибшей родине назвали Кем.

«Так вот почему город в устье Стикса называется Кеми, а сами стигийцы свою страну называют Кеметом!»- мелькнуло в голове у Конана. Воистину, он узнал от этой старухи, жившей на краю света, больше, чем от самого просвещенного мудреца Хайбории!

— Вскоре остатки жителей Аталанты, живших на берегах Нового Кема, были покорены пришельцами с востока, которые называли себя кхари. Кхари восприняли культ Змея и вскоре стали самыми яростными его исповедниками. И до сих пор на далеком юге потомки аталантов и кхари поклоняются проклятому Змею и называют его своим Отцом. А кемеры обосновались на севере восточного материка. Там их со всех сторон окружали враги. И вскоре большая часть кемеров ушла далеко на восток, где нашла прибежище у отрогов Рипейских гор. И лишь несколько кланов откололись от них и остались на северо-западе, где обосновались в диких, заснеженных горах. Перед вами, о воины, один из западных кемеров! — закончила свой рассказ Мохира и довольно ощутимо хлопнула Конана по животу.

— Ну что ж, здорово, родичи! — хмыкнул Конан. — Если вернусь в Хайборию, обязательно найму какого-нибудь умника и заставлю его нанести на карту мира Восточную Киммерию!

Глава 4. Мятеж

— Это хороший знак! — воскликнул Амракан, подходя к Конану и протягивая ему руку. — Боги с нами, кемеры! Они прислали к нам в помощь воина из числа наших пропавших сородичей! Удача на нашей стороне! Корум, Уту и Папай даруют нам победу над Заркумом!

— Боги прислали вам не только меня, но и подлинного наследника Хрустального Престола! — заявил киммериец, пожимая протянутую руку вождя, и, тихонько поддав коленом, вытолкнул Таргитая в центр круга.

— Так ли это, великий шаман? — спросил Амракан у Йолчи.

Кемеры замерли, напряженно ожидая ответа. Старец, не говоря ни слова, подошел к Таргитаю, и неожиданно распахнул полы его гирканского халата, подбитого овчиной. Обнажилась смуглая грудь с искусно вытатуированной эмблемой Аргаима — колесом Уту — в области солнечного сплетения.

— Вот ваш подлинный правитель! — молвил Йолчи.

Оглушительный боевой клич, исторгнутый из сотен глоток, сотряс ночную степь. Племя кемеров приветствовало вернувшегося из изгнания повелителя Сакалибы. Ни один кинжал не вонзился в землю слева от костра.

— Я не забуду этого, кемеры, когда взойду на Хрустальный Престол, — заявил Таргитай, который был торжественно поднят на щите, обитом белым войлоком — в знак признания его власти.

За несколько мгновений скромный юноша преобразился. Теперь это был подлинный владыка, — с гордо вскинутой головой в ореоле черных как смоль волос, заплетенных в косы, с грозным взглядом сверкающих глаз, не предвещавших ничего хорошего врагам. В руке его, воздетой к небесам, хищно сверкала в свете костра сталь грозной катаны.

«Власть меняет людей, — подумал Конан, всякого насмотревшийся за годы своих скитаний. Перевороты, мятежи, войны — все это было ему не в диковинку. — Хотя и не каждый рожден для власти. Есть люди, которые не знают, как с ней поступить, Но этот мальчик, пожалуй, далеко не Сантидио. Надеюсь только, что он не превратится в Мордерми».

А принц тем временем уже отдавал краткие, сухие распоряжения своим в одночасье обретенным подданным:

— Тебя, Амракан, назначаю туменбаши. Ты будешь возглавлять авангард. Его составят воины твоего племени. Им выпадет славная доля — составить каляк моей повстанческой армии. Многие погибнут на поле брани, но выжившие и закаленные в битвах воины войдут в мой личный гвардейский полк.

— Тебе, шаман, — в голосе юного царевича зазвучало почтение, — я предлагаю стать Верховным жрецом Уту вместо проклятого Заркума, которого я скормлю волкам.

Йолчи поклонился Таргитаю и, пряча улыбку в глубине проницательных глаз, вежливо сказал:

— Я подумаю, о величайший, осмелиться ли мне занять этот высокий пост.

— На твое усмотрение, почтеннейший, — молвил Таргитай и наконец повернулся к Конану.

Лицо его по-прежнему оставалось каменным, — как и подобает принцу, собирающемуся отвоевывать трон, но в глазах светились восхищение и признательность. Однако через миг и взгляд его сделался деловым и суровым. Таргитай поднял руку и выкрикнул, обращаясь к воинам:

— Вы видите перед собой человека, пришедшего из страны ваших западных сородичей! Он великий воин, и я обязан ему жизнью. Вам надлежит подчиняться его приказам, как моим собственным! С этого дня Конан из Киммерии командует нашей армией

Дикий рев голосов приветствовал нового командира. Конан кивнул головой в ответ и жестом остановил ликующие возгласы, тем самым очень естественно приняв бразды правления повстанческим войском.

«Я был капитаном в армии Илдиза, капитаном на пиратских судах. Был ли я полководцем? Пожалуй, был, — ухмыльнулся про себя Конан, — и тоже руководил восставшим народом. Славно я провел тогда времечко в Зингаре! Как, интересно, поживает кордавское жулье в Преисподней?.. И вот я вновь во главе войска. Можешь поздравить себя, Конан-полководец!»

Однако тут же Конану пришлось почувствовать некоторые тяготы, связанные с его новым званием. Он только хотел, воспользовавшись данной ему властью, отдать распоряжения по поводу предстоящих военных действий, но шустрая Мохира, и рта не дав ему раскрыть, потащила новоиспеченного военачальника к костру Совета, где уже около десятка невесть откуда взявшихся шаманов и шаманок совершали некий таинственный обряд.

— Это обычай, позаимствованный у гирканцев, — пояснил Конану Йолчи, который вместе с Таргитаем также вынужден был участвовать в культовом действе. — Сейчас нас будут окуривать священным дымом, дабы полностью очистить души от скверны и зла перед началом великих деяний.

С устрашающими завываниями шаманы приблизились и, обступив троих соратников со всех сторон, принялись размахивать висевшими на цепях бронзовыми чашами, наполненными тлеющими углями. Едкий густой белый дым обволок уши и глаза, наполнил ноздри и рты. Конан закашлялся. Он уловил странный горьковатый аромат в запахе дыма.

«Дурман-трава!»- догадался киммериец. Ему доводилось слышать о том, как гирканцы вдыхают дым тлеющей травы, дабы общаться с богами. В голове начало шуметь. Только богов мне теперь и не хватает!..»

Конан собрал в кулак всю свою волю, сопротивляясь действию дурмана. С огромным трудом ему удалось прояснить сознание. И чтобы вновь не попасть под дымные чары, он сосредоточил свой взгляд на ярко пылающем костре Совета. Это было тем более приятно, что вокруг огня затеяли пляску невесть откуда появившиеся молодые девушки-кемерийки.

Вскоре Конан осознал, что ему вовсе не обязательно смотреть на огонь, чтобы не впасть в наркотическое забытье, Взгляд варвара был неотрывно прикован к ослепительной девушке, танцевавшей с редким изяществом. На кемерской красотке не было никаких одежд, кроме небольших лоскутков кхитайского шелка, обмотанных вокруг стройных бедер и высокой груди. Смуглая кожа навевала воспоминания о персиковых садах Хоарезма, а алые, как рубин, губы и сапфировые глаза заставили Конана вспомнить о позабытых за последние дни сокровищах грифов.

Могучее сердце киммерийца застучало гулко, как молот его отца Ниала. Лед, прочно сковавший его чувства с того времени, как он отправил пылающую «Тигрицу» в последний путь, начал стремительно таять. Так плавится металл под умелыми руками сурового кузнеца… А девушка извивалась и кружилась в варварском танце не хуже вендийской наложницы, и Конан почувствовал, что пьянеет от нее сильнее, чем от вина.

Шаманы все вились вокруг Таргитая, Конана и Йолчи, как встрепанные птицы, звеня нашитыми на ветхие одежды погремушками и бормоча заклинания. Киммериец уже не обращал внимания на их назойливые манипуляции. Он смотрел во все глаза. А рипейская дева отплясывала все более самозабвенно, и, наконец, в кульминации древнего танца тело ее стремительно изогнулось, как тетива гирканского лука, — и красавица, как горная серна, стремительно прыгнула через костер.

И в тот самый, неуловимый момент, когда она парила в воздухе, едва не касаясь пляшущих языков пламени, в сердце бушующего огня произошли странные метаморфозы. Свет костра вдруг приобрел зловещий, темно-фиолетовый оттенок. Внутри пламени молниеносно вырос прозрачный зеленоватый шар, который через миг уже обрел очертания омерзительного демона. Пробирающий до костей рев потряс все вокруг. Девушка, так прекрасно начавшая свой прыжок, завершила его, упав по другую сторону костра, полумертвая от страха.

Смертельно бледная, она лежала у самых ног демона, а он возвышался над ней, как воплощение ожившего адского пламени, Языки огня лизали его пупырчатую кожу, но ему все было нипочем. Капли слизи, истекавшие с тела чудовища, стали падать в костер, — и он, зашипев, начал угасать. Пять налитых кровью глаз — два, как у всех обычных существ, а три сверху, на стеблевидных отростках, — обводили застывших в ужасе людей хищным взглядом.

Киммерийца охватила бешеная берсеркская ярость, — как мог он допустить, чтобы какой-то шипастый слизняк причинил вред красавице! Не думая об опасности, варвар метнулся вперед, в прыжке обрушив топор на покрытую безобразными наростами плоскую башку.

Однако медь топора, едва коснувшись брони адской твари, отскочила, как от камня. В порыве отчаяния он ударил демона еще раз, и многострадальный топор не выдержал: лезвие разлетелось на куски. Мощная когтистая лапа схватила киммерийца и отбросила его назад с невероятной силой.

Обливаясь кровью, исполосованный когтями демона, Конан рухнул на землю, однако тут же вскочил и бросился вперед, стремясь задержать чудовище. Опомнившиеся кемеры выпустили в мерзкую тварь целый рой стрел, но они отскочили от него, как когда-то отскакивали зингарские арбалетные болты от каменного воинства короля Калениуса. Однако, демон не обратил никакого внимания на лежавшую без чувств девушку. Очевидно, он преследовал иную, вполне определенную жертву.

Сухонькие цепкие руки с неожиданной силой удержали рвавшегося к чудищу Конана и Таргитая, устремившегося было ему на помощь.

— Не утруждайте себя, дети мои! Это — Кантрагор. Он пришел по мою душу! Я избавлю вас от него, — спокойно молвил Йолчи, бесстрашно идя навстречу твари, плотоядно взвывшей, едва завидев старика. — И не медлите, воины! Монстра этого прислал Заркум, а значит, он знает о готовящемся мятеже. Дальше вам придется действовать без меня, ибо я вынужден вас покинуть!

И старый маг, подойдя к монстру почти вплотную, с усмешкой пробормотал, невзирая на тянущиеся к нему жуткие лапы:

— Тебе придется попотеть, красавчик, гоняясь за мной по лабиринту миров. Ну что же, лягушонок, — в путь! — И, завертевшись волчком, Йолчи исчез, оставив после себя белую вспышку света.

Кантрагор взревел от досады. Несуразное тело его обволокло зеленоватое сияние. Вскоре он превратился в полупрозрачный клокочущий изнутри шар, который тут же растворился в воздухе, оставив после себя ужасающее зловоние.

Конан, забыв о ранах и превозмогая боль, кинулся к лежавшей без сознания девушке. Он бережно поднял ее на руки, с тревогой всматриваясь в прекрасные черты. Наконец красавица подняла бархатные ресницы и удивленно взглянула на киммерийца фиалковыми глазами, тщетно попытавшись вырваться из его объятий. Легкая улыбка оживила мужественное лицо Конана.

— Как тебя зовут, детка? — спросил он ее.

Смуглое личико зарделось. Девушка стыдливо потупила глазки, но тут же, однако, метнула на киммерийца лукавый взгляд из-под густых ресниц и произнесла мелодичным голоском:

— Мое имя — Бортэ!

— Военачальник Конан к твоим услугам, — шутливо представился киммериец.

— Я знаю, — произнесла Бортэ, оглядывая Конана с восхищением, которого и не пыталась скрыть.

Вдруг она побледнела:

— Да ты же весь в крови! Пойдем, я залечу твои раны…

С неожиданной легкостью она выскользнула из мускулистых рук Конана и быстро потащила растерявшегося варвара за собой. Воины понимающе переглянулись.

Таргитай, проводив взглядом приятеля, обратился к остальным:

— Это было предупреждение всем нам! Шаман прав — дальше медлить нельзя. Мы должны идти на Аргаим! — В голосе наследника трона была такая уверенность и сила, что никому и в голову не пришло бы противиться его воле.

— На Аргаим! — подхватили его клич воодушевленные кемеры.

— По коням! — раздалась зычная команда Конана.

Опомнившись от страстного натиска, он мягко отстранил повисшую на нем Бортэ. Сейчас было не время для утех плоти!..

К киммерийцу незамедлительно подвели прекрасного боевого коня в полной сбруе и поднесли кольчугу, кованную мастерами из Кангхи, а также украшенный шипами меруанский шлем. Приставленный к нему оруженосец — молодой кемер по имени Арслан — подал киммерийцу слегка изогнутую гирканскую саблю. Конан взвесил ее в руке, привыкая к непривычной легкости, — обычно он предпочитал тяжелые, двуручные мечи. Затем легко вскочил на коня. Бортэ повисла на стременах. Лицо ее было мокрым от слез.

— Возвращайся, Конан! — шепнула она киммерийцу. — Бортэ будет ждать тебя!

Конан неожиданно подхватил легкую, как тростинка, девушку и, подняв ее, наградил жарким поцелуем. После чего, отпустив красавицу и уже не оглядываясь более, пустил коня вскачь. Орда кемеров, грозно ощетинившись пиками и саблями, поскакала вслед за Конаном и своим будущим правителем — вперед на Аргаим.

Глава 5. В предчувствии конца

Заркум, едва сдерживая ярость, смотрел в магическое зеркало. На полированной поверхности были видны окрестности Аргаима. Переполох и смятение царили в Пасиртайской степи — тлеющие угли раздул ветер с другой стороны, и теперь пламя степного пожара грозилось пожрать Аргаим и его мрачного владыку.

Топот сотен копыт гулко отдавался в висках Заркума. Он отчетливо видел в зеркале войско мятежников, неумолимо приближающееся к городским стенам и по мере продвижения растущее, как снежный ком. К кемерам уже присоединились воины почти из всех племен Сакалибы: иирки, исседоны, даи и другие.

Боялся ли колдун неистово ревущей дикой орды? Пожалуй, нет. Этот разношерстный нищий сброд вызывал у него лишь презрительную ухмылку. Только одна мысль вселяла негодование в его сердце: ведь степняки должны были стать слепым орудием грядущих великих завоеваний. Всю эту голытьбу Заркум собирался без сожалений бросить на кровавый алтарь своей власти.

И лишь на мгновение закралось в его душу неясное чувство тревоги при виде тех, кто скакал впереди мятежного воинства.

Неужели этот щенок выжил? Заркум внимательно рассматривал похожего на гирканца юношу в кольчуге и в шлеме, со шрамом над губой и пером ястреба, воткнутым в черные косы в знак принадлежности к королевскому роду. Кем он был? Безродным самозванцем, выскочкой из одного из многочисленных племен Великой Степи? Но с тем же успехом он мог быть и отпрыском Анахарсидов!

Однако еще большее беспокойство вызывал рослый мускулистый варвар в кангхских латах, скакавший бок о бок с предполагаемым наследником Хрустального Трона. Синие глаза сверкали на суровом, обожженном ветрами всего мира и покрытом шрамами лице, как два бездонных озера в песчаной, безводной пустыне…

В дверь кельи Заркума осторожно постучали. Ядовито шипя, маг развернулся. В воздухе тоненько тренькнула металлическая кхитайская звездочка, и плешивый раб-аргиппей, ловя запузырившимся кровью ртом воздух, осел у так неосторожно открытой им двери. Из горла раба вместе с бульканьем вытекающей крови вырвалось еле слышное сипенье:

— Его величество… правитель Сакалибы… Шульга…

Краснорожий толстяк в пышных, затканных золотом тяжелых одеждах, сопя и пыхтя, переступил через начавший остывать труп раба и, как ни в чем не бывало, подошел к креслу Заркума. Тот, даже не удосужившись встать, смерил Шульгу тяжелым взглядом из-под кустистых бровей, втайне сожалея, что его звездочка нашла не ту цель.

— Что привело тебя, величайший, в мою скромную обитель? — осведомился он резко.

— Плохие новости, друг мой! — пискнул Шульга. Толстые пальцы, унизанные дорогими перстнями, нервно дергались, и складки парчовой тоги на животе, которые он теребил, были влажны от пота. — Мятежники приближаются к стенам нашей лучезарной столицы!.. — Из его опухших, заплывших глаз едва не брызгали слезы, накладная борода тряслась на жирном подбородке. — Их армия увеличивается. Отряды, верные нам, высланные для прекращения бунта, были разбиты наголову. Говорят, что бунтовщиками руководит демон кемеров, вышедший из вод Западного Океана, где покоится древняя Страна Змея. Его зовут Конан, и он свиреп и беспощаден.

— Нет нужды преувеличивать опасность, о, мой повелитель! — сухо и надменно ответствовал Заркум, движением сухой руки приказывая телохранителям Шульги, вошедшим вслед за правителем, убрать прочь тело зарезанного раба. — У нас нет оснований для излишнего беспокойства.

Пузатый обладатель царской тиары стоял перед вальяжно развалившимся в своем роскошном кресле Заркумом, как провинившийся школяр, а человек, формально исполнявший обязанности Верховного Жреца Уту, даже не удосужился предложить присесть особе королевской крови. Тем более, что других стульев в его келье не было. А уступать свое змеиное кресло колдун никому не собирался.

— Мне кажется, что слухи о демонах, вышедших из Западного моря, и о воскресших принцах весьма преувеличены, — продолжил Заркум, вертя в руках пожелтевший и тронутый червоточинами череп допотопной рептилии.

Перехватив испуганный взгляд Шульги, направленный на жутковатую игрушку, маг снисходительно ухмыльнулся:

— Я думаю, Ваше Величество вполне может вернуться к утехам, подобающим королевской особе. А о делах позаботятся ваши недостойные рабы!

Считая разговор оконченным, он хотел было повернуться спиной к надоедливому гостю, но тот, очевидно, был напуган до такой степени, что проявил необычное для него упорство. Он буквально вцепился толстыми пальцами в костлявое плечо Заркума и зашептал, умоляюще заглядывая прямо в глаза колдуна:

— О, наимудрейший! Спаси меня! Я чувствую, Хрустальный Престол шатается подо мной!

На его побледневшем круглом лице застыло предчувствие близящегося конца.

— Ради Эрлика, не брызгай мне слюной в лицо! — с гримасой нескрываемого отвращения Заркум отодвинулся от наседавшего на него толстяка. — Жалкий трус! — выкрикнул он, взорвавшись, совершенно не думая о том, как отреагируют на это гвардейцы, застывшие у дверей. Однако на их каменных лицах не дрогнул ни один мускул — они прекрасно понимали подлинное положение вещей.

— Свинья на троне! Пакостный блудодей! — продолжал бушевать Заркум. — Да ты совсем заплыл жиром, лишился остатков разума и отваги! Двадцать лет назад ты был решительнее, когда на пиру с льстивой улыбкой подавал кубки с ядом своим горячо любимым дядькам!

Шульга разом посерел, съежился, точно желая сквозь землю провалиться перед грозно нависавшим над ним Заркумом. Наконец, израсходовав так долго копившиеся запасы ярости, маг слегка остыл. Ему даже стало жаль запуганного и потерянного правителя. И все же, до чего приятно было ощущать свою власть…

Он небрежно потрепал Шульгу по пухлому плечу:

— Ну, полно! Ступайте в свои покои, Ваше Величество. Я постараюсь справиться и с западным демоном, и с воскресшим ублюдком Колаксая. Да и где, в конце концов, Ишпак с его непобедимыми Серебряными Грифами? — в голосе Заркума опять послышалось раздражение.

— Я с-слышал, что он занят укреплением города и подготовкой его к осаде, — несмело подал голос Шульга.

Как ни странно, но унижение и ругань вкупе со снисходительным утешением подействовали на него благотворно: он почти успокоился, и на его отвислые щеки вернулся прежний багровый оттенок. Путаясь в длинном подоле тяжелой тоги, повелитель Сакалибы поспешно покинул келью, сопровождаемый ухмыляющимися про себя гвардейцами.

Оказавшись снаружи, Шульга воздел руки вверх:

— О, Уту и Эрлик! — В голосе его была неподдельная тоска. — Я не вынесу этого долго! Как тяжела доля правителя! Где моя Нэркес, где моя красавица? Только в ее объятиях я смогу забыться!

Обнаженная Нэркес непринужденно высвободилась из неуклюжих объятий Ишпака и встала с устланного редкостными мехами пола потаенной комнаты. На этом полу они только что вновь предавались любовным утехам в самый разгар паники и тревоги, когда весь город был охвачен лихорадкой в ожидании штурмов и осады.

— Мне пора бежать, милый! — прощебетала Нэркес, облачаясь в свои легкие одежды. — Жирный евнух, наверное, уже хватился меня!

— Так скоро? — в голосе Ишпака слышалась неутоленная страсть. — Мне так редко удается побыть с тобой, красавица! Я схожу с ума. Я бросил своих гвардейцев, наплевал на судьбу целой столицы ради встречи с тобой, а ты вновь ускользаешь от меня!

— Дорогой мой! — Голос блудницы стал вкрадчив и мягок, но в нем явственно слышалось хищное мурлыканье пантеры. — Когда мы займем престол Сакалибы, у нас будет достаточно времени. И любовью мы будем заниматься уже не здесь, а где только пожелаем! Хоть на алтаре самого Уту!

В голосе ее слышались сладострастные нотки.

— Да будет так! — мечтательно произнес Ишпак, но тут же сменил тон и заговорил серьезно, — Но мне-то теперь как быть? Шамана я отыскать не смог. По слухам, старик исчез, преследуемый огненным демоном, которого наслал на него Заркум. Если он и жив, то нам его не найти. Я знаю Заркума: его слуги достанут свою жертву в любом уголке Вселенной.

— Эрлик с ним, с этим стариком! — нетерпеливо оборвала его Нэркес. — В конце концов, это даже хорошо: пусть колдуны выясняют отношения между собой. Ну, а мы люди простые, колдовство нам без надобности!

Нэркес явно кривила душой. Семь лун назад она, движимая тонким расчетом и страхом, что более прекрасная наложница однажды займет ее место на ложе правителя, отдалась Заркуму. А взамен он сотворил над беззащитной душой глупого Шульги приворотное заклинание. Женщина не любила вспоминать, что ей пришлось пережить в ту отвратительную ночь, зато теперь была уверена: правитель до погребального костра будет предан ей, как собачонка. Правда, теперь этот страх уступил место другим… Но красавица Нэркес не привыкла унывать и сожалеть о содеянном.

— Дорогой мой, обстоятельства изменились, — втолковывала она Ишпаку, ловившему каждое ее слово. — Теперь мы не должны уповать на чужое колдовство. И, в конце концов, часто бывало, что военная сила в соединении с житейской мудростью и хитростью побеждала даже самую изощренную магию. И лично я считаю, что при первом же удобном случае мы должны перейти на сторону восставших.

— Но тогда нам не видать Хрустального Престола как своих ушей, — запротестовал Ишпак. — Я, конечно, принадлежу к побочной ветви династии Анахарсидов, но если победит Таргитай или человек, выдающий себя за него, то это нисколько не приблизит меня к царской тиаре. Да что там говорить — при новом режиме я даже не буду главнокомандующим. Потому что у восставших эту должность занимает проклятый великан с запада, Конан. Говорят, что он не человек, а выходец из затонувшей Страны Змея, что он приплыл из Западного моря по подземным рекам. Это демон из глубин темной бездны Апсу!

— Успокойся, любимый! — улыбка тронула пухлые коралловые губки Нэркес. — Таргитай и Конан — обычные смертные, как и мы с тобой. Я в этом уверена. А это значит, что можно изыскать способ разделаться с ними. Но самый лучший способ убрать врага — втереться к нему в доверие. Дорогой мой! — Нэркес потрепала задумавшегося Ишпака по двойному подбородку. — Для нас сейчас важно выгадать время. А как только станет ясно, чья возьмет, мы или останемся под королевской дланью Шульги, или переметнемся к мятежникам! В любом случае, своего мы добьемся, поверь мне!

И, потрепав нежной холеной ручкой ногтями лысеющую макушку военачальника, Нэркес бабочкой упорхнула из комнаты.

Глава 6. Победа

Конан могучей рукой натянул поводья, и его жеребец остановился, как вкопанный, Позади него остановили коней Таргитай, Амракан и все их войско, выросшее чуть ли не втрое за очень короткий отрезок времени, — с того предрассветного часа, когда начался мятеж в стане кемеров, и до полудня, когда повстанцы обложили стальным кольцом осады весь Аргаим. Отряды, высланные для разгона мятежников, попросту присоединились к войску Таргитая.

Конан и не предполагал, что за такой короткий срок в руках Таргитая и его лично, сосредоточится столь необъятная власть. Что же, в который раз боги показывают ему свое расположение. Похоже, он, действительно, избранник судьбы.

И вот теперь он во главе грозной орды стоял в ста локтях от угрюмых стен самой неприступной цитадели Сакалибы. Конан махнул кольчужной перчаткой — и начался штурм Аргаима.

… Уже закат набросил свое багряное полотнище на высокое, клубящееся облаками северное небо, молчаливо взиравшее на копошение внизу, а штурм все продолжался, по-прежнему яростный и кровавый. Сотни степных воинов, совершенно не знакомых с кхитайскими или аквилонскими канонами взятия крепостей, с лихвой возмещали отсутствие опыта необузданной отвагой и ненавистью к врагам.

Особо отличались кемеры. Конан еще раз возблагодарил Крома и Митру за встречу с сородичами, видя как отважные воины по-пластунски подбираются к самым стенам и, невзирая на град стрел и камней, и на дождь смолы, обрушивающихся на них сверху, ловко, как ящерицы-гекконы, лезут вверх по отвесным стенам, не прибегая к осадным лестницам.

Их цепкие руки и ноги, привычные к кручам Рипейских гор, находили малейшую трещинку, малейший выступ, — и они ползли вверх, упорно и яростно. Конан даже на какое-то мгновение пожалел, что является одним из руководителей штурма.

А иначе сбросил бы с себя тяжелый доспех и, оставшись в одних кожаных, облегающих ноги штанах и сжав зубами верный ятаган, тоже пополз бы к стене и взобрался наверх, чтобы с леденящим кровь кличем наброситься на осажденных воплощением карающего божества. Но увы, ему оставалось лишь стиснуть зубы и смотреть на то, как карабкаются вверх кемеры, чтобы в очередной раз скатиться со стен и свалиться бездыханными в ров.

Конан чувствовал, что рано или поздно осажденные дрогнут и будут вынуждены оставить стену яростно атакующим кемерам, которые, казалось, не обращали внимания на огромные потери. В походном шатре, в тылу армии Таргитая, умирал тяжело раненный в живот Амракан. А еще раньше пал отважный Арслан, оруженосец Конана.

Но их гибель была лишь каплей в море — море смерти, которое, переполнившись до краев, грозило захлестнуть багровыми волнами обреченный город. Но до этого было еще далеко. И Конан, и Таргитай прекрасно понимали, что после взятия первой стены последуют отчаянные уличные бои.

И лишь когда Внешний Город будет полностью очищен от войск узурпаторов, настанет черед второй стены. А до этого момента еще сколько новых жертв оросят своей кровью алтарь ненасытного бога войны! И погибнут не только воины, но и мирные жители — старики, женщины, дети! А ведь все они не чужие для повстанцев! Хотя те степняки, а эти горожане, в их жилах течет одна кровь, Во имя Крома! Освобождение Страны Городов от гнета тиранов оплачивалось слишком дорогой ценой!

Отвлек Конана от невеселых рассуждений, столь неуместных на поле боя, странный шум в небе, перекрывший громыхание битвы. Задрав голову кверху, варвар почувствовал, как под меруанским шлемом у него шевелятся волосы.

— Кром и Митра! — прошептал киммериец.

…А в это время в неприступной глубине Зиккурата Уту злорадно хохотал Заркум, с наслаждением глядя в магическое зеркало на то, как охватывает паника ряды осаждающих при виде сотен крылатых демониц, стремительно несущихся вниз стройными клиньями.

— Конан! — воскликнул в ужасе Таргитай. — Все пропало! Проклятый колдун наслал на нас полчища гарпий!

— Печенка Нергала! — взревел в ярости киммериец.

Крылатые хищницы с торжествующим клекотом пикировали вниз и терзали своими страшными когтями несчастных людей. В рядах осаждающих вспыхнула паника, а со стен торжествующе кричали воины Заркума и Шульги.

Не теряя присутствия духа, киммериец отдал зычную команду, и наиболее отважные из кемеров сгрудились вокруг своего полководца — после смерти Амракана они негласно признали Конана своим вождем.

— Ну, ребята! — обратился к ним Конан. — Пора пустить в ход просмоленную паклю. Мы готовили ее для уличных боев, но, похоже, она пригодится нам раньше!

Воины спешно принялись обматывать наконечники стрел лоскутами просмоленной пакли.

— Давайте! — еще раз скомандовал Конан, когда лучники выстроились в каре, в центре которого восседал на коне сам киммериец. — Ведь вы же степняки, Нергал вас задери! Во имя Крома, вперед! — И целый рой огненных стрел полетел в стаю кровожадных демониц.

Рипейские кемеры соединяли в себе киммерийское умение лазать по скалам и стенам с гирканским искусством стрельбы из лука. В воздухе с отчаянными воплями заметались живые факелы. Стрелы находили свою цель — и роскошное оперение гарпий вспыхивало с треском. Спасения гарпиям не было. Вой горящих заживо пернатых женщин разнесся на сотню лиг. В ответ послышались торжествующие крики осаждавших. Стрелы сыпались градом, безжалостно настигая последних из крылатого воинства…

— О, Эрлик! — прохрипел Заркум, подаваясь вперед всем телом.

Он во все глаза смотрел, как огненный дождь превращает в пепел останки гарпий. Это был ощутимый удар! Теперь ему, чтобы оправиться и вновь применить магию, придется долго восстанавливать силы.

— Где этот негодяй Ипшак?! — шипел колдун. — Где его Серебряные Грифы? Пусть они задержат их хотя бы до утра! А потом я отплачу этому западному выродку! — Запавшие полубезумные глаза мага полыхали ненавистью. — Я отомщу!

Спустившаяся тьма вынудила осаждавших прекратить штурм.

— Продолжим утром! — решил Конан. Таргитай не стал спорить с этим решением. Потери были слишком велики, и войску необходимо было отдохнуть и набраться сил.

Смертельно усталые друзья добрались до своего шатра. Скинув доспехи, они плашмя свалились на мягкие кошмы. Конан и Таргитай почти погрузились в сон, как вдруг были разбужены возбужденными возгласами в лагере. А затем полог шатра откинулся, и в шатер ворвался встрепанный воин-кемер с рукой на перевязи.

— Перебежчика поймали! Пришел с белым флагом! — кричал он.

— Ума не приложу, как ему удалось выбраться из города, — пробормотал Конан, усилием воли прогоняя усталость и сои.

Через мгновение Конан и Таргитай уже были на ногах.

— Ведите его сюда, — распорядился принц.

Через несколько мгновений воины втащили в шатер грузного мужчину в богатой одежде. При виде Конана и Tаргитая на лице его мелькнула радость, но к ней почему-то примешивался страх. Перебежчик бухнулся на колени,

— Я приветствую вас, великие избавители! Народ Аргаима послал меня к вам!

— Кто ты? — спросил у него заинтересованный Таргитай.

— Ишпак, Ваше Величество! — Судя по всему, перебежчик сразу узнал принца. — Я главнокомандующий армии Сакалибы и глава Гвардии Серебряных Грифов. Именно я отдал секретный приказ, чтобы отряды правительственных войск сдались вам без сопротивления! — В его голосе слышались хвастливые нотки.

— А теперь, значит, и сам решил последовать за своими воинами? — презрительно усмехнулся Конан. Предателей он ненавидел почти так же сильно, как и колдовство. — Выходит, куда армия — туда и полководец, так что ли получается? Вот только не знаю, найдется ли здесь для тебя место, на которое ты, похоже, рассчитываешь!

— Ну что вы, светлейшие! — Ишпак отчаянно замотал головой. — Я всего лишь выполняю свой долг перед народом Аргаима. Я пришел, чтобы остановить кровопролитие.

— И что ты можешь нам предложить? — полюбопытствовал Таргитай.

Заплывшие жиром глаза Ишпака заговорщицки блестели.

— О, светлейшие! Я знаю, как это сделать! Даю руку на отсечение — вы задаетесь вопросом, как я смог выбраться через городские стены, миновав кордоны, и остался незамеченными

— Да, поведай-ка нам об этом! — заинтересовался Конан.

— Так вот! — Широкое лицо Ишпака просияло. — Я, конечно, мог бы спокойно выйти из главных ворот города, и стража беспрепятственно пропустила бы меня. Но в таком случае, это быстро стало бы известно Заркуму. Я не стал рисковать. И потому воспользовался тайным ходом. Почти полторы тысячи лет назад древний правитель Сакалибы и основатель династии Анахарсис — к боковой ветви потомков которого, кстати, отношусь и я — при строительстве нашего горячо любимого Аргаима повелел прорыть лабиринт подземных ходов под всей Цитаделью Уту, являющейся центром города. Да будет вам известно, что под Зиккуратом Уту и царским дворцом вся земля изрыта туннелями. И одно из ответвлений выходит за пределы городских стен! Заркум, придя к власти, повелел засыпать этот ход. Но ваш покорный слуга, как человек дальновидный, все же оставил узкий проход в этом туннеле… Светлейшие! — Голос его стал торжественным. — Я даю вам шанс захватить Цитадель Уту почти без пролития крови и застать врасплох колдуна, когда он этого меньше всего ожидает. Только так его можно победить!

— Показывай! — рявкнул Конан, торопливо надевая доспехи…

— О, моя возлюбленная! Лишь в твоих объятиях я найду спасение! — голос Шульги дрожал, то и дело, срываясь, на писк.

Толстяк, укутанный в дорогую парчу и собольи меха, как младенец, пытался укрыться на груди у Нэркес. Куртизанка ласково похлопывала его по спине, но зеленые глаза ее неотрывно смотрели на клепсидру, стоявшую рядом с роскошным ложем, где она возлежала в обнимку с правителем. Вода истекала слишком медленно — капля за каплей, капля за каплей… А тут еще этот жирный болван, охающий и ноющий, как трусливая баба…

— Будь проклят тот день и час, когда я прельстился на посулы Заркума, — стонал Шульга. — Нет мне прощения, нет! Я убил своих дядей — я лично подал им кубки с ядом. Я отравил их и взошел на Хрустальный Престол. За грехи мои карает меня Уту! Нэркес, любимая, обними меня крепче! Спаси меня! Мне страшно!

— Успокойся, любимый! — фальшивым голосом промурлыкала Нэркес. Рука ее нащупала кинжал дамастской стали под подушкой.

Время шло. Толстый правитель, всхлипывая, как ребенок, задремал на ее пышной груди…

Но чу… Нэркес вся напряглась, как пантера перед броском. В коридорах дворца раздались шаги и бряцанье доспехов множества воинов. И сдавленный кашель Ишпака. Казалось, будто военачальник поперхнулся. Но это был сигнал к действию. Это означало, что мятежники уже во дворце и час пробил. Выхватив кинжал из-под подушки, Нэркес не дрогнувшей рукой с размаху вонзила его прямо в шею сонного Шульги, попав в яремную вену. Кровь фонтаном залила платье Нэркес и пышное ложе, но это не смутило убийцу. Как опытный мясник она принялась разделывать обмякшее тело.

… Ишпак закашлял, и Конан, шедший вслед за ним, двинул его по затылку.

— Нашел время шуметь! — прошипел он, взяв меч наизготовку. Съежившийся Ипшак указал на огромную раззолоченную дверь, у которой, оперевшись на копья, сном невинности спали гвардейцы. Сок лотоса успокоил их в эту ночь.

— Здесь… — шепнул Ипшак сдавленным голосом.

Ударом ноги Конан вышиб дверь, и повстанцы ворвались в покои правителя. А у порога их встретила прекрасная юная девушка. С развевающимися каштановыми волосами, горящими зелеными глазами, разрумянившаяся — грудь высоко вздымалась под намокшим от крови платьем — юная красавица предстала перед Конаном и Таргитаем как карающая богиня. В одной руке она сжимала окровавленный кинжал, а другой — бросила им что-то под ноги. Это была голова Шульги.

— Узурпатор мертв! — звенящим от волнения голосом произнесла девушка, — Этой ночью он хотел обесчестить меня, но я взошла на его ложе, чтобы выполнить свой долг перед народом Аргаима! А теперь, воины, поторопитесь — и вы застанете колдуна врасплох в его логове!

… Извилистым темным переходом Ишпак и Нэркес привели Конана, Таргитая и их воинов прямо в мрачные недра Зиккурата Уту. Нэркес время от времени устремляла на Таргитая взор своих страстных зеленых глаз, и юноша против воли вздрагивал, чувствуя, как краска заливает его лицо. Он с трудом заставлял себя думать о предстоящей схватке с колдуном — взор его притягивала стройная фигурка девушки, шедшей впереди. Она поразила его с первого же взгляда, представ в облике прекрасной и гордой богини, ниспровергающей зло.

… На этот раз в дверь кельи Заркума никто не постучал. Дверь слетела с петель — и огромный варвар в доспехах, со сверкающим мечом в руках, как вихрь, ворвался в сумрачное обиталище колдуна. За ним последовали Таргитай и другие воины. Нэркес и Ишпак благоразумно остались снаружи.

Оглядевшись, Конан сразу же обнаружил змееподобное кресло, где восседал, нахохлившись, облаченный в черную тунику колдун. Погруженный в магический транс, Заркум словно бы и не заметил, что в его келью ворвались чужие. Одним прыжком Конан преодолел расстояние от двери до кресла и обрушил страшный удар на голову, свесившуюся на грудь.

Хрустнув, голова колдуна раскололась надвое и, покатившись с плеч, упала на пол — туда, где были выгравированы древние руны. Мозги Заркума растеклись зеленоватой жижей — и вот огромный крылатый демон с шипеньем взметнулся к базальтовому потолку кельи. Голова рептилии с остроконечным гребнем на макушке, клацая огромным клювом, метнулась к киммерийцу, но встретив острие меча — распалась в пыль…

В тот же миг жуткий хохот потряс все огромное здание Зиккурата Уту. Если бы Конан находился снаружи, то увидел бы, как из трубы, по которой подавался горючий газ питавший неугасимый Светоч Солнца, прямо в факел струей эфемерного вещества устремилось туманное облако, смутно повторяющее очертания тела Заркума. Попав в огонь, облако вспыхнуло синим пламенем — и с воем взмыло в черное небо.

Прочертив огненной стрелой угрюмые облака, дух Заркума устремился к возвышавшимся в отдалении вершинам Рипейских гор, А в кресле осталось сидеть искусно сделанное чучело с черепом древней рептилии.

Колдун избежал возмездия. Но Хрустальный Трон был свободен от узурпатора. Конан повернулся к Таргитаю и молча встал на одно колено, приветствуя нового правителя Аргаима…