Порывшись в кошельке, я нашла пять золотых монеток, три серебряных и четырнадцать медяков. Кто ж его знает, много это или мало. Хотя… Не много, это точно. Что-то мне подсказывало, что на две койки тут точно хватило бы. Кто-то скажет, что я поганка какая, оставила мужика без денег, но, думаю, он не пропадет. Честно говоря, плевать я на него хотела.
Оглянувшись в ту сторону, где меня бросила на произвол судьбы Оксения, я обомлела. Закат полыхал огненным заревом, дым валил, как от пожарища. Интересно посмотреть, как горят те, что называл тебя образиной? Да нет, не настолько я мерзкая, как мне кажется. Больше всего мне хотелось убедиться, что живы мужики, что помогли мне, и ребятня. Они-то мелкие, еще ничего в этой жизни не понимают, лишь копируют поведение своих родителей. Жить да жить.
Стрелой я помчалась в деревню, понаблюдать, может, помочь. Ноги привели меня, конечно, к дому Оксении и Пётки. Люди кто куда. Огонь охватил каждый дом, пламя с крыш вздыбилось чуть ли не до небес. Мужики пытались что-то потушить, но смысла в этом я не видела. Бабы причитали. Что с них взять.
Полыхающее потрескивание пожара разорвал визгливый ор Пётки. Сопляк точно кричал из пышущего огнем дома. Спасать его никто не спешил. Все ведь заняты своим погоревшим хозяйством. А мне вот, к сожалению, захотелось ему помочь. Недолго думая, я бросилась в дом. Неаккуратно коснувшись горящей балки, я, с изумлением обнаружила, что огонь безвредно лижет мою кожу. Гарелий – бог мой. Красота.
Я ворвалась в дом и заорала, что есть мочи:
– Пётка!
– Манька, – взвизгнул в ответ мне белобрысый погорелец. – Спаси!
Услышав меня, верещать он перестал. А как я его найду, коли он не кричит.
– Пётка!
– Манька!
Так мы перекрикивались до тех пор, пока не нашла я его под кроватью, в полыхающей комнатушке. Он уже даже не кричал, а едва выговаривал мое надуманное имя, теряя сознание. Я и сама скоро его потеряю. Огонь не причинял мне боль, но дым не упускал возможности укутать в свои объятия и напоить слезами удушья.
Я схватила пацана за шкирку и выволокла к окну. Мешающее стекло в раме я выбила локтем и выбросила мальчишку, а затем вылезла сама. Мы с Пёткой потеряли сознание.
– Манька, – меня кто-то осторожно расталкивал. Мне снилась я сама. Но совсем в другом обличье: темные волосы, карие глаза. А я ничего такая.
– Ну, что тебе? – белобрысый взирал на меня с благоговением.
– Манька, ты спасла меня.
– Не благодари.
Я поспешно встала и достала из кармана платья кошель. Цел-целехонек. И монетки, слава, хм, Гарелию, на месте! Шрее – луне и Соло – солнцу тоже слава! А то мало ли. Уже ночь сгустилась над горелым поселком. Я, к слову, выспалась. И даже еда подождет до утра. Только нужно добраться туда, где она есть. Быстрый осмотр окрестностей не выявил ни одной живой души кроме Пётки.
– Где все?
– Разошлись по родне.
– Оксения где, мама твоя?
Пётка пожал плечами.
– Давай выкладывай все, что знаешь, – прищурилась я.
– На рыбалку я пошел, с мужиками.
– С какими еще мужиками?
– Ну ладно-ладно, с пацанами, – закатил глаза Пётка.
– Продолжай.
– Ну и отошли мы, значит, чуть-чуть всего. Санчо и говорит нам, мол воняет горелым. Смотрим из кустов, а там эти землепоклонники скачут прочь из деревни. А потом как все заполыхало. Зуб даю, они это все устроили.
– Кто такие? Что им нужно?
– Главарь у них – аспид, кажный месяц красотку умыкает с деревни. Мамка говорила, что столько и не напасешься. Кончились у нас девки. Некого сдавать. Вот они и огрызлились.
– Змей – предводитель?
– Ага, я сам его видел, являлся как-то раз к бабе Доне, когда мать у нее на сеансе сидела.
– Дальше что?
– Ну пошел я мамку выручать. Только не было ее в доме. Пропала. Как сквозь землю провалилась. Так и не нашел ее. И она меня. Хотя, вот, мы у домика нашего лежали.
– Ладно, Пётка, пора мне. Бывай.
– С тобой я пойду.
– Исключено. Шуруй своей дорогой. Тоже к родне давай улепетывай.
– Нет у меня никого больше. Ты одна осталась.
– Чего?! Не нужен ты мне. И никто я тебе вовсе.
– Спасла меня, вот теперь неси ответственность.
– Ты слов-то таких где нахватался?
– Неси-неси, – упрямствовал Петро.
– Иди своей дорогой, – оскалилась я.
– Нестрашная ты. Ошибался я.
Ишь ты, какой прилипчивый вдруг сделался.
– Пошел прочь! – гаркнула я. Компания малолетнего мальчонки вовсе не прельщала. – Иди куда хочешь.
– Хорошо, – согласился, наконец, парень.
Я съежилась. Хоть лето и буйствовало вовсю, все равно по ночам холод пробивался через кожу мурашками. Пора идти куда-нибудь. И отправилась я по большаку. Захотелось даже присвистнуть какую-нибудь песенку, да вот только ни одну я не помнила.
Сзади кто-то кашлянул.
– Пётка! – я испугалась даже. Совсем неслышно шел за мной столько времени! – Я тебе что сказала, иди своей дорогой.
– А я иду! Я же не виноват, что она с твоей совпадает.
– Не отстанешь от меня?
– Не.
– Ну тогда, – я дождалась, когда он сравняется со мной, – веди ты. Знаешь, где здесь город, да побольше?
– Знаю, – обрадовался белобрысый.
До утра мы бодро шествовали навстречу неугомонным огням города, но так и не пришли. Желудки сводило от голода, ноги подкашивались.
– Есть хочу, Манька.
– В лесу есть ягоды, пошли пособираем.
Но сочными плодами природы сыт не будешь, душа требовала плоти.
– Деревни тут есть?
– Помню Саранчаевку недалеко отсюда.
– Веди.
Саранчаевка больше походила на маленький городок: двухэтажные каменные домишки, купцы в арендованных помещениях и не одна корчма, а целых две! Выбрали мы «Громыхающую молнию Праотца». Пришлось потратить целую золотушку на ночлег и трехразовую пищу на полтора человека.
– Ты правда ничего не помнишь? – спросил перед сном у меня Пётка.
– Правда.
– Мне учительница в школе говорила, что нужно вернуться на то место, где ты все забыл, и тогда – вспомнишь.
– Не можем мы вернуться, Пётка. Столько прошли уже.
– Можно еще написать письмо.
– Какое еще письмо?
– Родителям. Чтобы все стало хорошо.
– У меня и так все хорошо, – раздраженно ответила я.
– Не похоже, – Пётка отвернулся и прихрапнул.