Зловещее наследство

1

Тот, кто слушает шум ветра, может услышать многое. Но ветер никогда не жаловался столь горько, как в тот год, когда в Гростенсхольм пришло горе. Даже в своей усадьбе Линде-аллее Аре слышал монотонный стон в ветвях деревьев от ветра, проносившегося по их кронам.

Причиной полного высвобождения злых сил, таившихся в Колгриме, явились всего лишь несколько необдуманных слов Таральда.

Колгрим собирался пользоваться бесхитростной добротой всех и оставаться в Гростенсхольме, пока не вырастет. Здесь он чувствовал себя хорошо. Но в тот раз в нем что-то сломалось.

Шла весна 1633 года: ему исполнилось двенадцать лет. Манера поведения оставалась приятной, однако его янтарные глаза, смотревшие в лицо людей по детски прямо и открыто, становились другими, когда человек поворачивался к нему спиной. Взгляд становился холодным и злобным, оценивающим, презрительным.

«Жалкое ничтожное животное, — мысленно говорил он. — Я сильный, намного сильней вас всех вместе. Я покоряюсь до поры до времени, пока вы мне нужны. Но подождите, когда я вырасту и встану на ноги!»

Как и все, помеченные проклятием в роду Людей Льда, Колгрим был очень одинок. Но одиночество не тяготило его. Наоборот, он стремился быть один; казалось, что он черпал в одиночестве новые силы.

За рубежами мирной Норвегии происходили грандиозные события.

Религиозная война продолжалась. В 1631 году шведский король Густав II Адольф одержал блестящую победу над Тилли под Брайтенфельдом. На следующий 1632 год. шведский король пал в бою под Лютценом, но его армия разгромила объединенные силы Валленштайна и Паппенхейма. Паппенхейм пал в бою под Лютценом, а Тилли в том же году нашел смерть под Лехом; Валленштайн был убит своими сторонниками спустя несколько лет. Но война продолжалась и продолжалась. Сейчас во главе протестантов стояли уже другие шведские полководцы. Леннарт Торстенссон, Иохан Банер и Ханс Кристофер фон Кенигсмарк должны были войти в историю за свои подвиги в этой нескончаемой войне.

Кристиан IV окончательно разорвал отношения с Кирстен Мунк, ибо обнаружилось, что последний ребенок, дочь Доротея, имеет весьма сомнительное происхождение. Фру Кирстен пыталась даже подмешать в пищу королю яд, но добилась только того, что по приказу короля кузнец ее заклеймил каленым железом как нарушительницу супружеской верности. Все это переполнило чашу терпения Кристиана. Он послал Кирстен «ко всем чертям» и запретил встречаться с детьми. С таким запретом она не могла смириться.

Что сказала ее мать, Эллен Марсвин, своей потерявшей всякую осторожность дочери после разрыва с королем, никто не знает. Однако внешне она держалась как ни в чем не бывало, сохраняя хорошую мину при плохой игре.

Не веселее стало этим двум женщинам и оттого, что Кристиан IV завел новую любовницу, их собственную придворную даму Вибеке Крузе. Даму на редкость вульгарную, которая родила королю превосходного сына, Ульрика Кристиана Гюльденлеве. Он стал хорошим воином — лучшим, чем когда либо был его отец.

Леонора Кристина в девять лет была помолвлена с молодым, рвущимся к успеху аристократом Корфитцем Ульфельдтом. Случилось как-то, что домашняя гофмейстерша, по-прежнему занимавшаяся воспитанием детей, так избила ее, что она несколько недель не могла сидеть, и это повлияло на ее будущее. Леонора Кристина пошла к своему жениху и пожаловалась. С жестоким обращением гофмейстерши с детьми было покончено. Ее выгнали из дворца, и она уже больше не появлялась на королевской службе.

Старшая дочь короля от Кирстен Мунк, бедная Анна Катерина, прожила недолго. В свое время она очень гордилась помолвкой с Францем Рантцу. Однако в 1632 году этот молодой щеголь гостил у будущего тестя и отмечал свое назначение на должность королевского гофмейстера. Нужно было много сил, чтобы составить компанию королю за чашей вина. Молодой Рантцу так напился, что свалился вниз головой в крепостной ров и утонул.

Маленькая Анна Катерина заболела. Кое-кто говорил, что от горя, другие же утверждали, что у нее была оспа. Она попросила, чтобы при ней всегда находилась маркграфиня Паладин, и Сесилия, оставив пятилетних двойняшек на Александра в Габриэльсхусе, переехала к ней.

Тем временем в Гростенсхольме начиналась буря.

Во время обеда летним днем 1633 года Таральд, никогда не отличавшийся особой сообразительностью, произнес ту фатальную фразу в окружении нескольких с виду равнодушных членов семьи.

— Я сегодня получил письмо от Тарье.

— Получил ты? — спросила Лив у своего сына. — Это удивительно! Он отправился в Эрфурт, не так ли? Поступил на службу в качестве помощника к какому-то ученому. Что он хочет?

— Он оказался в центре эпидемии оспы и боится подхватить эту болезнь.

— Я слышала, что оспа ужасно опасна, — вмешалась в разговор Ирья.

— Тарье здоров, как бык, и едва ли станет жертвой оспы, — заметил Даг. — Но почему он написал именно тебе?

— Он просит меня, если с ним что-нибудь случится, позаботиться о тайнике, где находятся колдовские сокровища нашего рода. В свои последние часы он напишет, где спрятан клад. Он хочет, чтобы Маттиас владел им.

Лив притворилась, что на нее напал сильный приступ кашля, и ее сын тут же понял, какую оплошность он допустил. Глаза Колгрима забегали, становясь то ясными, то приобретая желтоватый оттенок.

— Но он, разумеется, забрал все это с собой, — сказал Таральд, пытаясь спасти положение.

— Что случилось? — спросил восьмилетний Маттиас, блеснув своими кроткими глазами.

— Я расскажу тебе, когда ты подрастешь, — пробормотал Таральд.

Маттиас удовольствовался ответом. То, что говорит отец, правильно. Он не любопытен.

Но в душе Колгрима эти слова вызвали настоящий огонь. От него что-то скрывают! Тайны, колдовские заклинания рода Людей Льда? И их получит Маттиас?

Неужели Колгрим не является старшим из сводных братьев?

Гнев и злоба становились все сильнее и сильнее. Существует нечто такое, о чем ему ничего не известно!

У Тарье?

Э-э, нет, бабка Лив предупредила отца, это он ясно видел. Значит заклинания не у Тарье. Они должны находиться здесь!

Где-то в Линде-аллее…

Да, все старания, приложенные Тарье для сохранения тайны существования заклинаний, пропали даром. Однажды Тенгель у колыбели родившегося Колгрима предупредил Тарье: «Никогда, никогда не допускай этого ребенка даже к самой малой доли заклинаний! Ничему не учи его! Абсолютно ничему!»

Теперь Тарье в минуту нужды обратился к отцу мальчиков, своему двоюродному брату Таральду. Наихудшее из всех зол. Ведь, несмотря на то, что на Таральде сейчас лежала ответственность за семью, мыслил он почти так же, как сбитый с толку цыпленок.

И Колгрим услышал слова, которые ему абсолютно не положено было слышать!

Колгрим, в противоположность отцу, обладал живым злобным умом.

Он решил узнать больше обо всем этом.

У кого он может спросить?

Ни у деда, ни у бабки; обмануть их слишком трудно. Отец чересчур слаб, он никогда не осмелится ослушаться своих родителей. А глупая Ирья ничего не знает, в этом Колгрим может поклясться.

Интуиция уверенно подсказывала Колгриму, к кому ему следует обратится. К одному из наиболее умных в семье…

На следующий день он, не спеша, равнодушно вышел во двор усадьбы.

— Эй, — сказал добродушно Аре. — Ты решил прогуляться?

— Да, я хочу попросить Бранда починить кое-что для меня. Он такой сильный.

— А я?

— Не как Бранд.

Аре улыбнулся.

— Видишь, Мета, мне дают отставку.

Мета покачала головой. Она сильно похудела и подурнела, возраст не красил ее. Эту женщину постоянно мучили боли в животе, и ее не оставляла скорбь по ушедшему в мир иной Тронду. Он ведь был ее любимым сыном.

Мета бросила взгляд на Колгрима:

— Не знаю почему, Аре, но при виде этого мальчишки у меня по спине пробегают мурашки.

— Чепуха! Он стал очень смышленым!

— Верить в это? — пробормотала Мета.

Колгрим нашел Бранда на гороховом поле. После нескольких вступительных фраз он неожиданно спросил:

— Ты когда-нибудь видел тайный клад нашего рода?

Бранд осторожно уселся на краю канавы. Ему шел двадцать пятый год. Был он высок и грузен. У них с Матильдой родился лишь один ребенок, сын Андреас, других детей не было, но этим единственным ребенком, с момента его появления на свет, гордились все — и отец, и дед.

— Я никогда не видел клада. Я думаю, что он находится у моего брата Тарье.

Колгрим сидел рядом с младшим двоюродным братом своего отца словно маленькая змея.

— А что в этом кладе?

— Ты никогда не слышал этой истории?

— Только отрывками. Я не понимаю, почему всем можно рассказывать ее, а мне нет.

Рассказать Колгриму было опасно. Бранд сделал глубокий вздох.

— Тронд и я всегда считали, что с тобой обращаются несправедливо. Ты больше, чем кто-либо другой, должен знать сагу нашего рода.

— Мне тоже так кажется, — согласился Колгрим, при этом у него даже задрожала нижняя губа. Ему удалось представится несчастным, мгновенно готовым заплакать.

— Я слышал о Тенгеле Злом и о твоем деле Тенгеле и о моей бабке Суль, которые умели колдовать, но больше я ничего не знаю.

И Бранд рассказал о всех отмеченных проклятием в роду Людей Льда, а Колгрим слушал. Глаза его становились все больше и больше. Он не считал себя отмеченным проклятием — по его мнению он был ИЗБРАННЫМ.

— Правда, что Тенгель Злой отправился на поиски? Куда?

— Этого никто не знает.

— А как он это сделал?

— Он собрал все магические травы и колдовские средства, какие знал, сложил все это в большой горшок и сварил зелье такое ужасное, что невозможно представить. Тенгель Злой мог сделать многое, можешь верить!

— А зелье он выпил?

— Никто не знает. Может — да, может — нет. Во всяком случае, он над горшком прочел странные заклинания, вызывая того, с козлиными ногами. И говорят, ему это удалось. Мой дедушка Тенгель не верил этому; он считал, что появление у нас кошачьих глаз и особых свойств, которых нет у обыкновенных людей, всего лишь особая черта нашего рода. Но я вот сейчас размышляю…

— И что?

— Пожалуй, сага правдива. Думаю, что здесь руку приложил Сатана.

— О, Господи!

— Не упоминай всуе этого слова! И один из потомков Тенгеля Злого должен стать самым великим колдуном в мире, — закончил Бранд свой рассказ.

«Это я, это я», — в сильном возбуждении промолвил про себя Колгрим. Он очень хорошо понимал, что он один из тех избранных. Он знал это очень давно. Стоило ему только взглянуть на себя в зеркало, чтобы понять это.

Да, он уверен в том, что Тенгель Злой выпил дьявольское зелье. Он поступит так же. Когда-нибудь. Если бы только он знал, где оно спрятано. И как его отыскать…

— Клад у Тарье там, где он сам сейчас находится?

— В Эрфурте? Тронд так не думал. Да, Тронд также был одним из них, тебе это известно?

Нет, Колгрим никогда не слышал об этом. Если бы он знал, когда Тронд был жив! Тогда они вместе были бы неимоверно сильны. Непобедимы!

Бранд, на мгновение взгрустнувший при воспоминании об умершем брате, снова оживился:

— В кладе среди прочего находится волшебный корень.

Да, теперь Колгрим узнал гораздо больше, чем знал раньше. Именно это интересовало его и запоминалось крепко.

Доверчивый Бранд так и не понял, какие зерна бросил он в мелкую черную душу Колгрима.

В воскресенье Колгрим заявил, что у него поднялась температура. Все отправились в церковь, оставив его дома.

Он тут же спустился во двор Линде-аллеи и обыскал весь дом, двор, но ничего не обнаружил. Он продолжал поиски все долгое время, пока шла воскресная служба. Но, как только услышал, что люди возвращаются из церкви, быстро шмыгнул на свое место. Больше всего внимания он уделил старой части дома. Но клада нигде не было. Вне себя от злости, разочарованный, забрался он обратно в кровать.

Эрфурт так далеко, что он даже не представлял себе, где он находится. Поехать туда и воткнуть нож в горло лживого Тарье он не может.

Но он способен на кое-что другое! Нечто, о чем он мечтал многие годы…

Он в силах разделаться со своим соперником многими способами. А сейчас у него приманка самая вожделенная: колдовской клад.

Они еще увидят, кого обидели при дележе!

Колгрим готовился очень тщательно. Может быть, он все еще смутно помнил рассказы Сесилии о Большом тролле, которому не понравилось, что Маленький тролль сделал больно своей младшей сестре? И поэтому от прямого убийства отказался.

Ведь есть и другие пути.

В один июльский день он упросил деда взять его с собой в Кристианию. Забрал все деньги из копилки, которую прятал много лет; мелкие монеты, полученные им в подарок от доброжелательных дядей и теток.

Сейчас они очень пригодились.

В лавке серебряных дел мастера он купил брошь с национальным орнаментом.

Но никому ее не показал.

В последующие дни он продолжал подготовку. Однажды, например, он без какой-либо определенной цели несколько часов катался верхом на лошади. Слушал, как ветер жалобно стонал в кронах деревьев и злорадно ухмылялся.

Наконец подготовка была закончена.

Вечером, когда сводные братья лежали в постелях в своей комнате, Колгрим шепотом спросил маленького Маттиаса:

— Ты когда-нибудь видел танцующих рыб?

— Нет, — ответил доверчивый Маттиас. — Разве рыбы умеют танцевать?

— Умеют ли они! Ты хочешь увидеть это?

Маттиас с удовольствием бы посмотрел. Колгрим таинственно прошептал:

— Но это место заколдовано. И увидеть танец можно только в определенное время. Мы сможем подкрасться к ним. Но об этом никто не должен знать.

Маттиас задумался.

— И мама тоже?

— Конечно, и мама! Если узнают, все сорвется.

Маленький брат кивнул головой в знак согласия.

— Тогда я возьму тебя в то место, где они танцуют. Но не завтра. Завтра их там не будет. Послезавтра. Я рано выеду верхом взглянуть, подходящий ли день, а ты встретишь меня на опушке леса около большого дуба в… скажем, в девять часов. Ты время по часам читаешь?

— Я могу спросить у папы.

— Нет, дуралей, этого ты не должен делать! Когда служанки начнут убирать со стола после завтрака, ты незаметно уйдешь. Никто не должен тебя видеть, запомни! Мы скоро вернемся, так что никому не нужно что-либо знать.

— Я сделаю так, как ты говоришь, — заверил Маттиас.

— Можно я завтра съезжу в Кристианию? В последний раз, когда мы были там я приглядел прекрасную брошь в лавке у серебряных дел мастера. Я очень хочу купить ее и подарить бабушке Лив, чтобы она выглядела нарядной в церкви ко дню смерти Олава Святого.

Сам же Колгрим презирал церковные службы. Иногда он вынужден был ходить в церковь, но чаще изобретал какую-нибудь уважительную причину и оставался дома.

Таральд, тронутый заботой сына, сказал:

— Но у тебя, Колгрим, нет денег для этого?

— Я накопил, — заявил сын с таинственной улыбкой.

— Храни меня Бог, это не плохо! Но тебе не следует ехать одному. Может быть, я освобожусь…

— Отец, мне уже двенадцать лет! Ты знаешь, на лошади я держусь хорошо, а воров и мошенников я обойду.

Да, Таральд был уверен в этом. И он неохотно, но сдался.

На следующее утро Колгрим, махнув на прощание рукой провожавшим, двинулся по дороге в Кристианию.

Как только он почувствовал, что его уже не видят из Гростенсхольма, он свернул с дороги и поехал по скрытым от глаз тропинкам, двигаясь полукругом по местности.

Спустя некоторое время он сидел на лошади рядом с большим дубом и наблюдал, как маленький мальчик, стремясь придти вовремя, переходит луг, пробираясь через высокую траву. На сердце Колгрима опустилось огромное и холодное спокойствие.

— Я все сделал, как ты велел, — прошептал Маттиас запыхавшись. — Никто меня не видел. Но я немного испугался, когда услышал, что ты уехал в Кристианию, подумал, что не встречу тебя здесь. Но ты оказался на месте, — радостно произнес он. Вдруг лицо его снова омрачилось: — Но мне не нравится обманывать маму.

— Она спрашивала? — резко воскликнул Колгрим.

— Нет. Но промолчать — это то же, что и соврать, у меня такое чувство.

Колгрим никогда не испытывал подобных угрызений совести и не понял брата. Не беспокоился он и о своей мачехе, Ирье, которая всегда стремилась относиться к нему с такой же любовью, как и к своему родному сыну Маттиасу.

— Мы недолго пробудем здесь, они ничего не заметят. Садись сзади меня!

С трудом взгромоздился Маттиас на лошадь, и Колгрим развернул ее.

Как все младшие братья, Маттиас обожал своего старшего брата. Он был для него героем, знавшим и умевшим все на свете. Такое поклонение Колгрим принимал с некоторой гордостью, но и с презрением.

Когда они ехали по лесу, Маттиас возбужденно заявил:

— Как интересно! Я сегодня ночью ни минуты не спал.

Отлично, подумал Колгрим с отвратительной улыбкой на устах.

— Я взял с собой бутерброды, — продолжал младший брат.

— Что ты сделал? — взорвался Колгрим, но, сдержав себя, продолжал более спокойным тоном. — Тебя кто-нибудь видел?

— Нет. Я проскочил незаметно в кухню, когда там никого не было.

— Хорошо! Возможно, мы проголодаемся.

Они молча продолжали путь через зеленые тени леса.

— Ты слышишь, как шумят кроны деревьев? — прошептал Маттиас. — Как печально это звучит! Точь-в-точь, как в церкви во время реквиема.

— Что такое реквием? — спросил Колгрим, не слишком знакомый с дебрями церковных ритуалов.

— Духовная месса.

«Подойдет», — подумал старший брат.

— Далеко, — спустя мгновение осторожно произнес Маттиас.

— Скоро приедем, — пообещал Колгрим. Спустя еще некоторое время младший брат произнес:

— Я не собираюсь жаловаться, но у меня спина немного заболела.

— Сейчас будем на месте, — ответил старший. Сердце его от возбуждения бешено заколотилось.

Они поехали по лесной дороге, такой же зеленой, как и весь окружающей ее лес, этим летом здесь проезжало мало народу. Если Маттиас и видел следы лошадиных копыт, которые шли сначала впереди, потом возвращались обратно, он не связывал их с поездкой Колгрима несколько дней тому назад. Время от времени они переезжали небольшие поляны, обрамленные зарослями лесной малины, а несколько раз миновали группы строений, выглядевших так, как будто их давно покинули жители.

Затем ландшафт стал более открытым. Гряды холмов сначала украсились дубами, а затем на смену им пришли осина и ольха.

Они подошли к берегу.

Колгрим направил лошадь по малозаметной тропинке, которая вывела их на пристань. Здесь он слез с лошади и помог спуститься с нее брату.

— О-о, — воскликнул Маттиас. — Это же море!

Далеко впереди среди гор солнечными зайчиками поблескивал открытый фьорд.

— Конечно, море, — подтвердил Колгрим. — Здесь и танцуют рыбы. Они большие и зовут их дельфинами. Иди, у меня здесь лодка!

— Лодка? — произнес Маттиас, широко раскрыв от удивления глаза.

Колгрим тем временем привязал лошадь к дереву.

— Конечно. Вон она стоит.

Колгрим подготовил все тщательно. Он знал, что этой небольшой плоскодонкой пользовались редко.

Они прыгнули на борт. Колгрим камнем сбил замок и стал грести веслами. Владелец лодки, кем бы он ни был, не мог видеть море, скрытое плотными зарослями ольхи.

Весла с веселым плеском погружались в воду. Маттиас лег на борт и следил за водоворотами, которые порождали лопасти весел.

Колгрим греб не спеша, он не хотел слишком удаляться от дороги, ведущей домой. Он, наоборот, делал вялые взмахи веслами, наводящие на сон, и маленький Маттиас вскоре съежился на корме. Веки становились все тяжелее и тяжелее.

— Отдыхай, — гипнотизируя, произнес старший брат, пристально глядя на Маттиаса, — плыть еще далеко. Я разбужу тебя.

Маттиас утомленно кивнул и улегся удобней.

Когда они добрались до мыса, где фьорд сливался с открытым морем, Колгрим осторожно положил весла в лодку и позволил плоскодонке мягко причалить к берегу. Затем, убедившись, что младший брат крепко спит, бросил весла в воду и проследил за тем, как они уплывали прочь. Беззвучно он поднялся на берег и сильно, но осторожно толкнул лодку в море.

Он учел и отлив. Довольный, он наблюдал, как плоскодонка неумолимо уходила в море.

В лодке не было заметно никаких движений.

Колгрим со всех ног бросился по берегу к пристани, где стояла лошадь.

Никто не поймет, почему он вдруг подумал: «Я не убил его. Я этого не сделал!»

Видимо, смутное воспоминание детства — о страшных рассказах Сесилии про Большого тролля, иначе говоря, про Дьявола, заставило Колгрима так «гуманно» рассчитаться с мешающим ему младшим братом.

Он вернулся домой после обеда. Вся семья была в панике.

— Колгрим, ты не встречал Маттиаса? — спросила Лив.

Он соскочил с коня. В руке у него был небольшой пакет.

— Маттиаса? Нет. Я целый день провел в Кристиании.

— А утром?

— Он еще спал.

Лицо Колгрима никогда еще не было столь искренним.

— Он был за столом во время завтрака, — напомнил Таральд остальным. — Затем он исчез. А Колгрим в это время был уже далеко.

Лицо Ирьи окаменело словно у мертвеца.

— Но Маттиас взял с собой еду в дорогу. Для двоих, в этом я уверена!

— Как ты можешь быть уверена в этом? — заметил Таральд.

— Потому что знаю манеру Маттиаса пользоваться ножом, когда он готовит бутерброд. Берет масло из масленки от центра к краю. И он взял хлеба и масла по крайней мере для двоих.

— Где дедушка? — спросил Колгрим.

— Ушел на поиски. Мы все ходили и искали целый день, — сказала Лив, в глазах которой виден был страх и беспокойство.

Лицо Ирьи ожесточилось. Она вцепилась в Колгрима.

— Ты знаешь, где он! — крикнула она яростно. — Я вижу это по твоему лицу, ты знаешь где он! Ты…

Таральд развел их.

— Но Ирья! Ты всегда относилась хорошо к Колгриму.

Но истерика, разрывавшая ее целый день, вырвалась наружу.

— Я знаю его, когда он выглядит таким невинным! Он что-то сделал Маттиасу, я уверена, я знаю!

Слезы обиды навернулись на глаза Колгрима:

— Я весь день был в Кристиании! Ездил за подарком бабушке. Вот он!

Он развернул пакет, в котором лежала серебряная брошь.

— О-о, Колгрим, — сказала Лив взволнованно. — Так приятно получить от тебя подарок! Ты должен простить Ирью. Мать не всегда способна ясно мыслить, когда с ее ребенком что-то случается.

Ирья всхлипнула и зарыдала, чувствуя себя покинутой.

— Единственный мой ребенок… которого мне удалось родить, счастье мое, малыш мой, Маттиас. Он не должен уходить, не должен!

— Он не ушел, — успокаивал жену Таральд. — Он будет дома до прихода ночи.

Но Маттиас не вернулся домой. И горе пало на Гростенсхольм.

Ночью и днем слышался крик Ирьи: «Маттиас!» Сколько раз она обошла весь лес, никто не знает.

Она могла в панике проснуться среди ночи с ужасным криком: «Он нуждается во мне! Он одинок, и я ему нужна!» И снова бросалась на поиски, кружа по лесам, спрашивала на хуторах, искала и искала…

Лив утратила свою жизнерадостность, от горя поседели волосы. Даг, здоровье которого и до этого было подорвано, все больше и больше ослабевал, и это пугало всех, а ногти Таральда были полностью искусаны. Внешне он не показывал своего глубокого отчаяния, но, когда оставался один, он шел в комнату Маттиаса, трогал руками его заброшенные вещи, и слезы навертывались ему на глаза.

В поисках маленького чудесного мальчика из Гростенсхольма принимали участие жители всей округи, и все горевали о нем, страдали вместе с его близкими.

Однажды Колгрим позволил себе посмеяться над каким-то пустяком. Ирья набросилась на него как фурия, готовая разорвать его.

— Тебе весело! — пронзительно кричала она. — Радуешься тому, что наконец разделался с братом и один можешь получить все наследство.

Сколь близка была к правде Ирья, она и сама не догадывалась. Ошибалась она только в том, какое наследство хотел получить Колгрим.

Жгучая ненависть охватила все его существо.

— Отпусти меня, дрянная баба, — произнес он шепотом, глаза пожелтели, как у кошки. — Вот ты и показала себя! Никогда ты не любила меня, думала только о своем золотце.

Лив резко сказала:

— Чепуху говоришь, Колгрим! Ни один ребенок, оставшийся без матери не пользуется такой любовью, какую уделяют здесь тебе. Здесь ты окутан любовью. Все, от твоего деда, помощника судьи, до самого молодого работника на конюшне, рады тебе и с удовольствием проводят с тобой время. Когда ты только родился и был очень… очень больным ребенком, дедушка и я молили Бога, чтобы ты остался жив. Мы хотели тебя, и рады тебе, в том числе и Ирья! Я не думаю, что твоя бедная мать, Суннива, могла бы дать любовь теплее нашей. Тебе следует знать это.

Ирья тут же пришла в себя.

— Прости меня, Колгрим. Я не соображаю, что говорю.

— А, иди ты к черту, — прошипел он так тихо, что его смогла услышать только Ирья, и убежал.

Но у Лив были свои предчувствия. Она написала письмо Сесилии об их безграничном отчаянии. О малыше, о быстро исчезающей надежде на то, что Маттиас еще может быть жив. Может, лежит где-нибудь беспомощный, а они не смогли найти его вовремя.

«Не можешь ли ты приехать домой, дорогая Сесилия? Нас все больше и сильнее мучают подозрения, что Колгрим что-то знает. Ты единственный человек, кто умеет воздействовать на него. Будь так любезна! Наш любимый маленький Маттиас отсутствует уже пять недель, разум Ирьи начинается мутиться, да и сами мы не в силах выносить эти мучения», — такими словами закончила Лив свое послание.

Сесилия только что вернулась домой из склепа Анны Катерины и очень хотела отдохнуть со своей небольшой семьей. Но она тут же решила ехать.

— Нет, Александр, я не возьму с собой двойняшек в Гростенсхольм. Я тоже уверена, что за всем этим стоит Колгрим. И я никогда не позволю Габриэлле или Танкреду предстать перед его хищными глазами!

— Но он ведь не будет…

— Колгрим сильно привязан ко мне, тебе это хорошо известно. Он считает, что я ему изменила, когда родила детей. Я всегда сомневалась в его дружеском отношении к Маттиасу. Ты же знаешь, что я никогда не брала детей с собой домой, как бы сильно мне этого ни хотелось. Отец и мать были здесь и виделись с ними, да и Тарье тоже, но остальные из моей семьи никогда не встречались с близнецами. И это только из-за Колгрима.

— Мне кажется, что ты несколько несправедлива к мальчику. Но ты знаешь его лучше меня. Ну что же, мы поживем без тебя еще немного. Надеюсь, ты отыщешь Маттиаса! Он — прекрасный малыш.

Сесилия вздохнула.

— О-о, если бы дедушка Тенгель был жив! Или Суль. Они обладали способностью отыскивать пропавших людей. Может быть, одной Суль было бы под силу держать в руках своего внука Колгрима. Ну, хорошо, я пробуду там неделю, а потом я должна отдохнуть. Я ужасно подавлена из-за смерти Анны Катерины. А сейчас еще Маттиас… О-о, дорогой маленький Маттиас!

В Гростенсхольм она приехала спустя неделю и пришла в ужас, увидев, как изменили всех горе и страх.

Уже на следующий день у нее с Колгримом состоялся разговор. Но он уже был не тот, что раньше, он уже не доверял ей и не желал беспокоиться о таких мелких делах, как Маттиас. Беспокоило его только одно.

— Когда приедет Тарье? — спросил он.

— Не знаю. Но он уже долго не был дома, поэтому приедет, видимо, скоро. Тебе нравился Тарье?

Взор Колгрима блуждал по комнате. Тарье? Что он имел в виду, когда написал свое письмо Таральду? Именно этим был озабочен мальчик, лишь это интересовало его.

— О, да! — воскликнул он с энтузиазмом. — Тарье такой умный.

Сесилия после этого переговорила со своей матерью Лив.

— Я уверена, мальчику что-то известно, но добиться от него сейчас чего-нибудь невозможно. Я не справлюсь с ним. Попытаюсь еще раз на неделе, но не могу ничего обещать.

Но Сесилия так и уехала, не решив проблемы. Никогда выражение лица Колгрима не было таким невинным, как сейчас. Именно поэтому она была уверена в том, что он знал больше, чем рассказывал.

Лето клонилось к осени.

Колгрим спокойно ждал приезда Тарье. Потому что сейчас он, Колгрим, стал наследником того, что было для него дороже всего на свете.

2

Однако Тарье пока не собирался ехать домой. Он блестяще сдал экзамены в Тюбингенском университете и теперь имел право выбирать или отклонять различные заманчивые предложения.

Поскольку никто из рода Людей Льда никогда не нуждался в деньгах, так как Тенгель Добрый занимался врачеванием, а картины и обои Силье были проданы за более высокую цену, чем рассчитывали, Тарье мог не думать о деньгах и выбирать дальнейший путь свободно.

Он отказался от соблазнительного предложения преподавать медицину в Тюбингенском университете, а выбрал вместо этого — неизвестно, почему — менее оплачиваемую работу в Эрфурте. Здесь он должен был стать ассистентом сведущего в медицине ученого, изучавшего различные болезни.

Тарье осуществил одну мечту своего детства. Ему удалось познакомиться с великим математиком и астроном Иоганном Кеплером, когда ученый уже в конце своей жизни пришел в Тюбингенский университет.

Они до глубокой ночи вдвоем вели научные беседы. В последние годы Кеплер превратился в разочарованного человека, уставшего от людского невежества и твердолобого непонимания, и очень страдавшего от болезни. Беседа с молодым идеалистом Тарье вдохнула в него жизнь, и они говорили о науке до тех пор, пока их веки не сомкнулись от усталости.

Интересно, что почти сразу же они нашли нечто общее. Мать Кеплера скончалась в 1622 году, отсидев в тюрьме 13 месяцев по обвинению в колдовстве, а у родственницы Тарье Суль была такая же судьба. Начали они разговор с магии, а завершили «коньком» Кеплера — логарифмами и преломлением света.

Но сейчас Тарье находился в Эрфурте. Ему нравилась работа, даже если в ней таился явный риск — такой, как при эпидемии оспы, после которой он, однако, остался целым и невредимым. Ученый, ассистентом которого он стал, хвалил Тарье и предсказывал ему большое будущее — если только церковная власть и сильные мира по своей глупости не приговорят его к сожжению на костре как еретика из-за его всесторонних знаний. Ведь сожгли же они Яна Гуса и осудили Галилея, обвинив их в ереси. Тарье следует быть осторожным.

В свободное время он изредка навещал своих старых друзей в замке Левенштейн.

Графиня Корнелия Эрбах фон Брейберг превратилась в волевую и самоуверенную семнадцатилетнюю даму. В высшей степени очаровательную и стройную.

Ее добродушные тетя и дядя хотели бы выдать ее замуж за сына немецкого герцога.

Корнелия этого совсем не хотела!

Маленькой Марке Кристине исполнилось восемь лет. Это была симпатичная девочка с восприимчивым умом. Она часто подходила к Тарье, когда тот бывал в замке, и тихо сидела рядом с ним, слушая непонятную для нее беседу между ним и ее родителями. Корнелия, наоборот, часто вмешивалась в разговор, самоуверенно высказывая непререкаемые утверждения, которые вызывали у Тарье улыбку.

Однажды Корнелия спросила дядю:

— Тарье ожидает великое будущее, не так ли?

— Блестящее, я думаю.

— В таком случае он составит хорошую партию?

— Для хорошей девицы его сословия, да. Но не для тебя, если ты об этом подумала.

— Почему не для меня?

— Потому что ты графиня, дорогая Корнелия. А Тарье не аристократ.

— Но имя Линд из рода Людей Льда может обмануть кого угодно из тех глупых стариков, которые составляют Готский Альманах.

— Корнелия, о браке между тобой и Тарье и речи не может быть! Он сватался?

— Нет, но…

— Ты видишь! Может, он не захочет на тебе жениться.

— Конечно, захочет! Хорошо, тогда я убегу с ним.

— Не будь глупой, Корнелия! Так ты только разрушишь его будущее.

— А вы, дядя, не можете произвести его в аристократы?

Граф Эберхардссон Левенштейн-Шаффенек покачал отрицательно головой.

— Это могут сделать только главы княжеского рода.

— Княжеского? — задумчиво повторила Корнелия. — У Тарье есть кузина. Она замужем за князем.

— Действительно?

— Да, или почти да, если нужна такая точность. Его имя Паладин, он маркграф. А его бабушка со стороны матери, или что то вроде этого, настоящая княгиня.

Комендант Эрфурта кивнул головой.

— Паладин хорошая фамилия. Он может быть из княжеского рода Шварцбургов.

— Да, точно! Я спрошу его.

Ее дядя улыбнулся.

— Я не думаю, что он может сделать такое. А может, ты сначала лучше спросишь Тарье?

— Обязательно, будь уверен!

Но Тарье отнесся к ее планам равнодушно.

— Зачем меня нужно посвящать в аристократы?

Корнелия растерялась, какое-то мгновение она не могла произнести ни слова.

Тарье продолжал, ничего не подозревая:

— Я не могу обратиться к Александру с такой просьбой, ты это прекрасно понимаешь! Даже если бы он смог уговорить своих княжеских родичей в Шварцбурге, меня бы мучила совесть всю жизнь за то, что я попросил о таком постыдном. Нет, сейчас я тебя не понимаю, Корнелия.

Вне себя от злости она повернулась на каблуках.

— О-о, как ты глуп! Как глуп! — почти всхлипнув, произнесла она и демонстративно вышла из комнаты, скрипя зубами.

— Я когда-нибудь не был для тебя дураком? — крикнул он ей вслед.

Потом она не разговаривала с ним несколько недель, не выходила из комнаты, когда он наносил визиты. (Хотя стояла наверху на галерее, укрывшись за гардиной и смотрела на него).

На помощь ей пришел несчастный случай.

Тарье, собственно говоря, точно не знал, почему ему приятно посещать замок Левенштейнов. Не понимал он и того, что раздражало его во время последних визитов, чего ему не хватало. Ему это стало ясно тогда, когда пришла беда.

Большой отряд наемных солдат из бывшей армии Валленштайна, сейчас превратившихся в бродяг, гонимый жаждой грабежа, вошел в Эрфурт. Комендант быстро организовал оборону города и выступил против грабителей.

При этом он оставил без защиты замок Левенштейнов.

Хотя полковник и понимал, что замок может быть вожделенной добычей для грабителей, он считал, что они не решатся двинуться к нему, поскольку он расположен далеко от города. Таким образом, замок оказался без защиты. Здесь практически нечем было обороняться, причем там находилась лишь горстка слуг и семья графа.

Наемные кнехты шли дикой толпой. Графиня Юлиана вместе с детьми и другими женщинами спряталась в одной из башен, но Корнелии с ними не было. Юлиана послала служанку на поиски племянницы, но к своему ужасу услышала, что кнехты обнаружили девушку и напали на нее. Сама графиня не решилась оставить Марку Кристину.

Тарье как раз направлялся в замок, когда обнаружил, что вместе с ним движется толпа кнехтов с шумом и криками. Мальчик лет пятнадцати в ужасе бросился в ров.

— Быстро бери мою лошадь, — сказал Тарье, — и скачи к коменданту, он сейчас наверняка в городе. Скажи ему, что солдаты направляются в замок Левенштейн и что я сделаю все, что в моих силах. Меня зовут Тарье.

Мальчик вскочил в седло и галопом поскакал по дороге в город.

Сердце Тарье забилось. Он никогда не стремился изображать из себя героя — его больше привлекал интеллектуальный риск. Да и солдат было много. Они уже исчезли в воротах замка. А он был один.

Но Тарье думал о несчастных, находившихся внутри. Даже если он сможет помочь им самую малость, попытаться сделать это — его долг.

«Мужайся, Тарье», — промолвил он про себя и в волнении сделал глубокий вдох.

Пробраться внутрь незаметно трудности не представляло. Крики солдат доносились из глубины замка — видимо, они уже добрались до рыцарского зала.

Тарье прошмыгнул за стены замка. Если бы у него не было так неспокойно на душе, ситуация, в которую он попал, казалась бы ему весьма смешной.

Он попытался найти кого-нибудь из жителей замка. И в этот момент услышал отчаянный крик молодой девушки.

— О, мой Бог, Корнелия! — прошептал он в ужасе.

И тут он понял причину своего глубокого страха. Корнелия… бедная беспомощная девочка.

«Корнелия, дорогая моя, любимая», — билась горькая мысль, пока он бежал в направлении крика.

Если бы он слушал более тщательно, то понял бы, что эти беспомощные крики издавала не Корнелия.

Но Тарье словно помешался от страха.

Он уже был почти рядом — в длинном проходе с деревянным полом. Тарье понимал, что каким бы храбрым он ни был, защищая жизнь и честь Корнелии, один он не сможет справиться с кнехтами. Тогда он схватил прислоненную к стене алебарду, стоявшую в качестве украшения, начал колотить ей по полу и одновременно топать сапогами, создавая впечатление, что по проходу, где было сильное эхо, бежит множество людей.

— Сюда, господин оберкомендант, — закричал он. — Эти подлецы здесь. Убивайте их без жалости!

Ему удалось испугать кнехтов, шумевших и галдевших в рыцарском зале: там раздались испуганные крики:

— Оберкомендант здесь со своими людьми. Убегайте!

Тарье еще некоторое время продолжал энергично стучать и топать, затем, осознав, что путь свободен, подбежал к девушке, которая лежала на полу и плакала.

Он сразу обнаружил свою ошибку, но облегчение, испытанное им, мгновенно сменилось чувством сострадания.

— О, дорогое дитя, — произнес он. — Встань, обопрись на меня. Где твоя хозяйка?

— В башне, — всхлипнув, ответила девушка.

— Там все?

— Нет. Там нет Корнелии. Я должна была разыскать ее и… тут пришли они.

— Беги скорее в башню, я попытаюсь найти Корнелию, — воскликнул Тарье. Сердце его разрывалось от страха.

Он знал, где находится Корнелия. Она показывала ему свое потайное место на третьем этаже замка сразу перед винтовой лестницей, ведущей на бруствер.

Тарье в страшном смятении промчался через весь замок, ни разу не выглянув через окна наружу. Если бы он посмотрел во двор, то увидел бы, что убегавшие кнехты были встречены воинами оберкоменданта на мосту через крепостной ров, так как граф уже получил донесение и поспешил в замок, а когда он встретил скачущего на лошади молодого посланца, передавшего ему сообщение Тарье, он приказал своим людям двигаться еще быстрее.

Кнехты бросились в другую сторону, но один из слуг замка быстро опустил решетчатые ворота, и наемники оказались запертыми на мосту. Многие попрыгали в ров, но мало кто из них вышел живым из боя.

Несколько кнехтов оставались еще в замке; они были далеко и не могли слышать предупреждающих криков. Когда Тарье приблизился к месту, где пряталась Корнелия, он услышал пронзительный, наполненный злобой женский голос, и на этот раз он не ошибся. Это была Корнелия.

— Убери свои волосатые обезьяньи руки, — крикнула она тоном, который, казалось, должен был изображать ледяное презрение, но голос сорвался на фальцет, насыщенный одним чувством злости.

— Думаешь, я позволю какому-то отвратительному мерзкому существу дотронуться до меня? Это относится и к тебе! — добавила она еще более резко. — Твоя мать, должно быть, влюбилась в борова, когда зачала тебя, уродина!

«Боже, помоги мне!» — подумал Тарье, подбежав к двери, ведущей в помещение с лестницами. Этот крик, наверное, слышала и ее обходительная тетя Юлиана!

Не раздумывая, Тарье влетел в дверь на защиту девушки, попавшей в беду.

Как уже говорилось, удача сопутствовала храбрецу, хотя здесь скорее следовало бы сказать глупцу…

Не зная для чего, он все время таскал с собой алебарду и, когда ворвался в большой зал с лестницами, имел весьма устрашающий вид.

Два кнехта, которые не были ни уродцами, ни отвратительными, пустились наутек, но причиной этому был не страх перед Тарье, а скорее то, что один из них случайно выглянул в окно и увидел баталию на мосту.

Корнелия немедленно признала в нем героя и бросилась в его объятия.

— О, Тарье, ты пришел! Я знала, что ты должен был прийти!

«Это что за представление?» — подумал он раздраженно и в то же время теперь, когда опасность миновала, внутренне смеясь. И тут внезапно он потерял дар речи. У него полностью перехватило дыхание оттого, что Корнелия оказалась в его объятиях. А она не замедлила воспользоваться обстоятельствами. С прирожденной женской хитростью она заставила Тарье поверить, что это он поцеловал ее, а не наоборот. Такие трюки женщины проделывали с момента появления человечества на земле.

Да и Тарье особо не сопротивлялся.

В действительности сильно занятый ученый никогда и представить себе не мог, что в жизни существует такое блаженство! Начав поцелуй, он не мог его завершить, а Корнелия была не той девицей, которая прерывает такой поцелуй преждевременно.

Он очнулся не по своей воле, а когда услышал посторонний голос.

— Что я вижу! — воскликнул комендант Георг Людвиг Эберхардссон Левенштейнский и Шарффенекский.

Дыхание восстановилось, и Тарье освободился от обольщающих объятий Корнелии.

— О, дядя! — взвизгнула она. — Тарье скомпрометировал меня! Но как истинный рыцарь, сделал это с честными намерениями.

— Нет, подожди секунду, — промолвил застигнутый врасплох Тарье.

— Разумеется, ты должен попросить моей руки, — громко просуфлировала Корнелия.

— Твоей руки? О, нет! Я не хочу надевать на себя хомут.

— Что? — прошипела она, а оберкомендант улыбнулся.

— Своенравные девицы, — огрызнулся Тарье, — превращаются в своенравных жен.

Какое-то мгновение Корнелия выглядела абсолютно беспомощной. Она теряла последний шанс. Если еще раз Тарье…!

На ее детском разочарованном личике отражалась вся ее решительность. Тарье смягчился и погладил ее по щеке.

— У меня не было такого намерения, Корнелия, — произнес он покаянно и торопливо. — Я только подтрунивал над тобой.

Уверенный в том, что получит отказ, он обратился к ее дяде:

— Господин оберкомендант, я прошу руки вашей юной родственницы.

Но что это! Граф сразу понял, что Тарье именно тот человек, который способен держать Корнелию в узде. И перед ним большое будущее. Его имя звучит аристократически. И он необыкновенно порядочен. Так почему бы и нет?

Тарье оказался в тисках.

Поначалу брак был очень счастливым. На них снизошла влюбленность. Тарье не засиживался, как раньше, допоздна на работе, спешил домой. Он дико скучал о Корнелии. Он никогда не думал, что жизнь может быть такой прекрасной, он, который раньше удивленными глазами смотрел на поведение ненормальных влюбленных.

Корнелия забеременела, и счастью их не было конца. Все это происходило задолго до того, как Тарье обнаружил, что попал под женский каблук.

Из дома он получил сильно задержавшееся в пути письмо. Оно было послано в конце лета 1633 года, а сейчас шла осень 1634. С глубоким горем прочел он потрясшее его известие об исчезновении Маттиаса. И сразу уселся писать домой ответ.

Своей жене он сказал:

— Корнелия, мне немедленно нужно ехать домой. Пропал один из моих маленьких родственников. Мне необходимо быть там и узнать, нашелся ли он, и успокоить его родителей.

В его голове крутилась и другая мысль: наследовать клад Людей Льда должен был Маттиас. Если его нет, то кто должен стать избранником?

Но Корнелия взбесилась. Неужели он думает оставить ее одну сейчас, когда она через несколько месяцев должна родить? Он думает только о себе!

Она стала невозможной и во многих других отношениях. Семья жила в замке, поскольку Корнелия не могла и представить себе, что переедет в убогую квартиру. Она купалась в лучах известности, которую он начал завоевывать, и то требовала, чтобы он не ходил днем на работу, а оставался с ней дома, то планировала развлекательную поездку, которую они должны обязательно совершить именно тогда, когда он был вплотную занят своими исследованиями. Или же сказывалась больной. Правда, с последним вскоре было покончено, так как Тарье обладал неприятной для нее способностью распознавать болезни, в том числе мнимые.

Ей нравилось вызывать в нем чувство ревности, интересно было наблюдать за его реакцией. Время от времени она сама закатывала ему сцены ревности и получала удовольствие, слушая его заверения в том, что с этой стороны ей опасаться нечего, а она любила устраивать семейные ссоры только для того, чтобы получить право на новое примирение, и Тарье всегда вынужден был делать первый шаг. После скандала она сама же приходила к решению, что все это выеденного яйца не стоит. Когда она наконец просила прощения, она становилась нежной и ласковой, как котенок, и говорила, что никто во всем мире не может быть счастливее их.

Но у Тарье с трудом успокаивались нервы и каждый раз на это уходило все больше и больше времени.

Все причуды он объяснял ее состоянием, но внутренне сознавал, что Корнелия оставалась всегда такой, какой была во время их первой встречи, и даже ребенком она была своенравна и самоуверенна.

Он отложило свое первое письмо и написал новое, сообщив, что состояние его жены не дает ему возможности оставить ее, но он внутренне уверен, что Маттиас уже вернулся. Тарье полностью сочувствует им, денно и нощно думает о них и о маленьком мальчике. И просит их немедленно ответить ему.

Естественно, он написал домой о своей женитьбе и о том, что они скоро ждут прибавления в семье, но не знал, получили ли они это послание.

На следующий раз почта сработала быстро. Тарье получил новое письмо. От своего отца Аре. Оно было рассудительным, но также сильно расстроило Тарье. Маттиас не вернулся. Ирья ослабла, стала апатичной, неспособной больше радоваться. Но Колгрим для них большая подмога, сейчас в Гростенсхольме ему все доверяют. После первых сильных ссор и недоверия к нему души успокоились, и Ирья с Таральдом считают его единственным своим сыном. Но скорбь присутствует в каждом закоулке Гростенсхольма.

Еще хуже обстоят дела в Линде-аллее. В дополнение к исчезновению Маттиаса серьезно заболела Мета. Не может ли Тарье приехать домой? Сейчас они доверяют только ему.

Однако ему пришлось отложить поездку. Осталось всего несколько недель до появления ребенка на свет, и Корнелия была ужасно угнетена, хотя кажется, безмерно преувеличивала свои муки. Но потом он обязательно поедет, чтобы она ему ни говорила. Сейчас ему очень тревожно. Мета, с которой у него никогда не было особенной близости, была все-таки искренне любимая им мать.

И маленький Маттиас… Он всегда приносил Тарье радость и спокойствие.

Нет, слишком больно думать об этом.

Корнелия ничего не сказала, когда он сообщил ей, что собирается уехать после рождения ребенка. Больше не произнесла ни слова против.

Когда же маленький сын Тарье появился на свет, мать стала угасать на глазах, словно тихая крошечная свеча. Тарье при всем его искусстве врачевания ничего не смог сделать. Она умерла у него на руках, и ему так и не удалось установить причину ее смерти. Но он предполагал, что виной всему явилось слабое сердце.

Только тогда понял Тарье, как сильно он ее любил. Ее дерзкая болтовня, юмор, любимые руки, так мягко обнимавшие его, ее избалованность, резкие манеры…

И он понял, что со временем Корнелия подавила бы его волю, превратила бы в руины работу ученого и сделала бы его жизнь горькой.

И все же после ее кончины он был безутешен.

Графиня Юлиана пришла ему на помощь.

— Поезжай домой, Тарье, — мягко говорила она, — съезди и навести больную мать! Не надо так изнурять себя горем. Корнелия предана земле. Я позабочусь о твоем маленьком сыне. Кстати, какое имя ты хотел бы ему дать?

— Имя? Не знаю. Думаю, Микаел в честь моей матери Меты и еще Корнелиус. Микаел Корнелиус… Да, так я и назову его.

— Прекрасно! — воскликнула Юлиана. — Поезжай спокойно, друг мой! Ты был хорошим мужем для Корнелии. Она была счастлива с тобой и до последнего дня не знала, что должна умереть.

И Тарье уехал! Из скорби в скорбь.

Когда корабль пересекал Каттегат, Тарье показалось, что злобный вой ветра в талях остро отзывается в его душе, но он не мог понять, отзывается ли в его душе стон ветра или это его собственное душевное состояние так повлияло на его ощущения.

Только здесь, во время плавания по морю, им завладела мысль о новорожденном. Микаел Корнелиус Линд из рода Людей Льда! Он попытался вспомнить, как выглядит сын…

Смуглый, как и его родители. Густые черные волосы, но с небольшим рыжеватым оттенком, который появился с приходом Силье и который теперь переходит от родителей к детям. Казалось бы, черные волосы должны преобладать в семье; у Тенгеля, родоначальника Людей Льда, они были черны как смоль. Светлые волосы и голубые глаза Меты в потомстве почти не прижились.

Лицо маленького Микаела, насколько Тарье мог вспомнить, было таким же, как у грудного ребенка, трудно отыскать в нем особую черту. Чувство раскаяния охватило его: не часто брал он на руки мальчика, мало уделял ему любви и нежности, которую питал к сыну.

Но как он один будет воспитывать дитя?

Домой в Линде-аллее он приехал в один из дождливых дней апреля 1635 года. Прибыл слишком поздно, и ничем не мог уже помочь матери, которую уже нельзя было спасти. А она была безмерно счастлива, увидев сына, и в ней снова вспыхнула надежда. Тарье вылечит ее!

Если приезд Тарье облегчил ее страдания в последние дни жизни, то ему было тяжело смотреть на высушенную, съежившуюся фигуру, лежавшую в постели. Мета — когда-то единственная несчастная дочь деревенской потаскухи, вытащенная Суль из деревни в Сконе, — стала хорошей и старательной женой крестьянина из усадьбы Линде-аллее, пользовалась доброй славой. Трем сыновьям дала жизнь эта щепочка. Двух она отослала от себя — один стал крестьянином, другой врачом и ученым. Третий, которого она любила больше других, погиб, став жертвой вечного проклятия, висевшего над родом Людей Льда.

После предания тела Меты земле и пышных похорон, которые понравились бы ей, если бы она могла их увидеть, Тарье занялся трагическим исчезновением Маттиаса.

Ему рассказали все, хотя рассказ и был коротким, поскольку они сами не знали, как это произошло.

Затем он переговорил с тетей Лив и дядей Дагом.

— Я должен выбрать нового наследника тайного клада Людей Льда, — сказал он, — думаю, что…

— Т-с-с, — произнесла Лив шепотом, хотя и знала, что все ушли в поле на весенние работы. — Не произноси вслух, кого ты выбрал!

— Почему? — спросил Тарье, подняв удивленно брови.

И Лив рассказала ему о роковых словах, произнесенных Таральдом за столом, по получении письма Тарье.

— Мы все время испытывали ужасное чувство подозрения, что Колгрим был глубоко обижен избранием наследником клада Маттиаса, а не его. Может, в этом и кроется причина исчезновения Маттиаса. Но такие подозрения отвратительны. Нельзя говорить о них громко. Однако сейчас я это сделала.

Тарье был взволнован.

— Боже мой, но не можете же вы полагать?.. Да, с моей стороны было большой глупостью написать Таральду. Мне следовало бы помнить, что он здесь не самый умный и надежный человек.

Тарье было о чем подумать.

Не потому ли Колгрим так усердно стремился стать его другом, когда он приехал домой? Всюду, где бы Тарье ни появлялся, четырнадцатилетний подросток с блеском в глазах был тут как тут, готовый служить.

Тарье ужаснулся. Однажды он уже видел, что может сделать проклятие, висящее над Людьми Льда, с тем, кто им заклеймен. Колгрим был вторым, в этом нет сомнения, даже, если он не выказывал признаков обладателя сверхъестественными силами.

А что же сам Колгрим? О чем думает он?

Он больше не верит, что обязательно наследует так страстно желаемый клад. Поэтому стремиться сейчас провести Тарье, выпытать у него, где тот спрятан. Он уже видел у Тарье дорожную шкатулку со многими весьма любопытными и интересными предметами — но это не все. Здесь или там, там или здесь, может быть, прямо перед глазами скрыто то, о чем так страстно мечтает Колгрим: то, что даст ему силу, которая, он уверен, должна принадлежать только ему!

Тарье всю весну оставался дома. Юлиана писала, что мальчик чувствует себя прекрасно, и ему не следует беспокоиться. Лучше отдохнуть. В последние годы он много работал, а то, что он почти одновременно потерял и Корнелию, и мать — сильный удар для него.

Тарье был согласен с этим, он очень устал и очень скорбел.

Зима в Гростенсхольме была суровой. Снег толстым слоем лежал на крышах домов и на ветвях елей, ветер выл и стонал под кровлями. Ирья все время терзалась мыслью о том, что где-то под снегом одиноко лежит непогребенное тело маленького мальчика…

Таральд пытался гнать от себя такие мысли. Но они все равно приходили, и тогда для контроля над собой он вынужден был делать несколько тяжелых вздохов и глубоко дышать.

В первый день Рождества Ирья зажгла свечу в память о Маттиасе.

— Сегодня ему исполнилось бы десять лет, — тихо произнесла она.

Лив и Дагу также было трудно, хотя они и были сильнее, особенно Лив. С беспокойством наблюдала она за тем, как одна из лип засыхала все больше и больше, и Лив очень хорошо знала, чья это липа…

В усадьбе Линде-аллее все было наполнено тишиной. Аре беспомощно бродил по комнатам, молчал, потеря Меты перевернула и опустошила его жизнь. У Бранда и Матильды дела шли лучше. Радостью для них был восьмилетний Андреас. Маленький пухлый мальчик, спокойный, как отец и дед, свободный от проблем.

Тарье чувствовал себя беспомощным.

Единственный, кто производил впечатление человека, удовлетворенного жизнью, был Колгрим. С неутомимым усердием он продолжал поиски спрятанной тайны, и однажды весной 1635 года ему повезло…

Нет, он не нашел клада. Но обнаружил нечто иное!

Он рыскал по чердаку в Гростенсхольме. И там в одном из углов обнаружил железную шкатулку. Вскрыл ее и увидел предмет, который поначалу посчитал бесполезным.

Но затем он стал изучать его…

Колгрим пробыл на чердаке целый день. На следующий день он снова забрался туда. И когда спустился, рот его был растянут в улыбке, которая Лив показалась зловещей. Своим видом он напоминал кота, проглотившего огромную крысу.

После этого Колгрим еще настойчивее продолжил поиски клада.

Прошло уже почти два года с момента исчезновения Маттиаса.

Сколь часто мысли его родителей возвращались к тому лету, когда он был еще с ними.

К лету 1633 года…

3

На берегу Скагерака сидит маленький пастушонок. Овцы мирно щиплют грубую траву, растущую среди скал. Сам он расположился на вершине огромной каменной глыбы, и ему видны овцы и поблескивающее под солнцем море.

Из коры ивы вырезал он свисток, но звука извлечь не может, раздается одно шипение. Время прошло, и кора уже не снимается легко с древесины, поэтому получилась у него просто безделушка.

Рядом с ним лежит большая палка, единственное оружие для защиты от диких зверей, если они нападут на овец. Но опасность не велика; здесь, на открытом побережье, относительно безопасно.

Он уже долго наблюдает за темным предметом, появляющимся то и дело на сверкающей под солнцем поверхности моря.

С каждым разом предмет становится все больше и больше. Прилив гонит его к берегу.

Когда пастушонок снова обращает взор на поверхность моря, он видит предмет уже вышедшим из яркой ослепляющей полосы солнечного света. Теперь он ясно различает небольшую лодку, и кажется, что в ней никого нет.

Спустя мгновение он уже определяет, что это добротная плоскодонка. В этот момент он совершенно забывает об овцах, ничего с ними не случится.

Плоскодонка, оторвавшаяся от привязи, может быть, заплыла так далеко, что хозяин не найдется?

Пастушонок, родившийся у моря, все время мечтал о лодке. Но мечты оставались мечтами. Он, беднейший из бедных, не мог и надеяться стать владельцем лодки!

С огромным удовольствием вытащит он сейчас плоскодонку!

Но сама она не причалит к берегу, он это видит. Лодка плывет мимо и скоро скроется в морской дали.

Он бросает быстрый взгляд на овец.

Никуда не денутся! Может, на время позаимствовать рыбачью лодку крестьянина, живущего поблизости?

Никто не увидит.

Спустя мгновение он уже плывет к плоскодонке, энергично работая веслами. Изредка он бросает взгляд через плечо, проверяя, правильно ли он плывет.

Оглянувшись следующий раз, он вздрагивает, обнаруживая внезапно, что в лодке кто-то есть.

Сначала его охватывает чувство глубокого разочарования, но затем он начинает понимать, что здесь что-то не так.

В плоскодонке он видит маленькую фигурку, которая сидит, распрямивши спину и вцепившись руками в борта лодки. Большие глаза смотрят на приближающуюся лодку.

Пастушонок нигде не видит весел. Он гребет быстрее, вода перед носом забурлила. Почти подплыв к плоскодонке, он перешел на нос лодки, чтобы помешать резкому столкновению.

В плоскодонке маленький мальчик, моложе его, но не на много. У него красивые медно-рыжие кудри, прекрасный, слегка запачканный костюм. На лице с тонкими чертами следы слез.

— Хорошо, что ты пришел, — вежливо, но с дрожью в голосе говорит мальчик. — Я хочу пить и проголодался.

Пастушонок помогает мальчику перебраться в лодку и крепко привязывает плоскодонку к корме.

— У меня были бутерброды, — говорит мальчик, прекрасно выговаривая каждое слово. — Я долго хранил бутерброд Колгрима, но потом вынужден был съесть и его. А это плохо, так как я знал, что он не мой. — Его глаза наполнились слезами, которые он быстро постарался вытереть. — Прости меня, я немного обеспокоен, — произнес он, застенчиво улыбнувшись. — Колгрима нигде нет. Мы поехали посмотреть на танцующих рыб, понимаешь, и я видел их, а Колгрима там не было. Я заснул в лодке, а когда проснулся, он исчез. Он не появлялся, хотя я звал его. Бедный Колгрим!

У мальчика затряслась нижняя губа.

Пастушонок не знал, что думать и говорить.

Он чувствовать себя таким бедным и необразованным рядом с этим изысканным существом с мягкими глазами!

— И давно это случилось? — спросил он грубым голосом.

— Три ночи прошло, как он пропал. Думаешь, он утонул?

Пастушонок боялся этого, но вслух произнести не решился.

— Нет, точно сказать невозможно. Может быть, он вышел на берег, а лодка уплыла.

— Ты думаешь? О, я очень надеюсь на это!

— Да, ты бы проснулся, если бы он свалился за борт и позвал тебя на помощь.

— Да, — доверчиво согласился мальчик.

— Как тебя зовут?

— Маттиас. Маттиас Мейден. А тебя?

Пастушонок улыбнулся.

— Почти также. Мадс.

— Удивительно, — с улыбкой произнес Маттиас. — Вот мы и на земле.

Лодка так ударилась о берег, что они оба потеряли равновесие и громко рассмеялись.

Но когда Маттиас попытался вылезти на берег, оказалось, что он слишком ослаб. После трехсуточного сидения и лежания в лодке без воды, ноги его потеряли силу, стали дряблыми. Он мог бы полностью промокнуть, но дно лодки было почти сухим и его одежда не намокла. А еще ему исключительно повезло с погодой. Ни дождя не было, ни ветра.

— Можно подумать, что тебя хранили ангелы, — улыбнувшись, сказал Мадс.

Он помог побледневшему мальчику выбраться на берег, а затем достал свою еду. Она была очень простой: вода из ручья и твердая горбушка хлеба. Но для Маттиаса пища была королевской!

— Лодку бери себе, — благородно заявил он. — Колгрим нашел ее. Хозяина у нее нет.

Мадс не поверил своим ушам. Этот мальчик приносит с собой счастье.

— Но весел нет, — сказал Маттиас.

— Фу, весла! Я их сделаю из двух бревен ольхи.

— А сейчас я должен идти домой к маме, — произнес неуверенно Маттиас, оглядываясь по сторонам. — Она беспокоится обо мне и о Колгриме. Надеюсь, он уже дома, я так сильно опасаюсь за его жизнь.

— Ты где живешь?

— В Гростенсхольме.

Этого названия Мадс никогда не слышал.

— Ты не слышал о Гростенсхольме? — удивился Маттиас. — Я думал, что все знают эту усадьбу.

— Ты дрейфовал оттуда, — сказал Мадс и рукой показал направление.

— Да, меня все время несло вдоль берега. Теперь надо идти обратно по берегу моря.

Это их рассмешило.

— Я провожу тебя до дороги.

На полпути им встретился хозяин Мадса, и Маттиас рассказал ему о плоскодонке, которую он подарил Мадсу, потому что тот спас его и его не унесло дальше в открытое море. Пастушонок был искренне благодарен тому, что дар был подтвержден, а то он боялся, что не долго бы был владельцем лодки.

Крестьянин почесал в затылке. Гростенсхольм? Нет, он не слыхал такого названия.

Маттиас, услышав, что они разговаривают на ужасном диалекте, вежливо поблагодарил за помощь и двинулся по дороге на север.

— Чудесный мальчик, — сказал крестьянин. — Иисусе Христе, как легко я чувствую себя сегодня, словно встретился с Божьим ангелом.

Маттиас не был ангелом, но в его глазах и в улыбке было нечто, благоприятно влиявшее на людей. Именно это и нужно в жизни. Вам как бы возвращалась утерянная вера во все хорошее.

Но Мадс был уверен в том, что Маттиас ангел. Подумать только, настоящая лодка! Мальчика за трое суток в море не вымочило дождем, не потрепало на волнах.

То, что плоскодонка угнана, Маттиас знать не мог. Впрочем, владелец лодки недавно умер, и наследники передрались из-за нее. Поэтому воровство никому большого вреда не причинило. Скорее оно разрешило спор о наследстве.

И после того, как Мадс просмолит ее и разукрасит, никакой прежний владелец не узнает лодки, где бы он ни жил, когда бы ни появился так далеко на юге, где лодка находится сейчас.

Лодка принадлежит Мадсу, в этом нет сомнения.

Маленькие ноги Маттиаса устали. Он шел весь день, почти не встретив на пути ни одного дома, питался он только малиной и ежевикой, кусты которой росли вдоль дороги. Он нашел хорошую палку на случай встречи с дикими зверями.

К вечеру на поляне в лесу он увидел костер. Подошел к нему и вежливо обратился к сидящим у огня пятерым мужчинам с просьбой разрешить ему немного погреться.

С виду мужчины были далеко не добродушны, но они смеялись и хитрили, выпытывая у Маттиаса, кто он.

Он вежливо, как его учили, объяснил, что зовут его Маттиас Мейден, что ему восемь лет и сейчас он идет домой в Гростенсхольм.

Эти люди также не слыхали о такой усадьбе, однако они освободили место для Маттиаса на пне у костра.

Все они были бородаты, грязны и закутаны в лохмотья. Один из них, одноглазый, подвинулся к Маттиасу и грязными пальцами стал щупать его бархатную курточку. Мужчина тихо присвистнул.

— Где ты, мальчик, раздобыл одежду?

— Она моя, — удивился Маттиас. — Отец и мать сшили ее для меня.

— Во-о как, — недоверчиво произнес мужчина. — Кто же твой отец?

— Папа? Он никто. Просто владелец Гростенсхольма. А дедушка помощник судьи в Акерсхюсе. Мы бароны, все трое. Мой брат тоже, но он исчез.

Глаза его снова наполнились слезами, когда он вспомнил о несчастной судьбе Колгрима.

Мужчина, услышав слова «помощник судьи», тут же отодвинулся от Маттиаса.

— Вот как! А что ты делаешь здесь, житель Акерсхюса?

Маттиас ответил доверчиво и благовоспитанно, рассказал всю грустную историю о лодке и рыбах, о трагическом исчезновении Колгрима.

— А где же лодка?

— Я отдал ее.

Мужчины были разочарованы. Один из них с ухмылкой, которая должна была изображать любезность, сказал:

— Ложись спать, мальчик. Здесь, ближе к костру. Мы присмотрим за тобой.

Маттиас охотно подчинился, он не хотел показывать, что голоден. Невежливо жаловаться таким добрым дядям.

Заснул он мгновенно, успокоенный тем, что он уже идет домой к маме и папе. Последнее, что он услышал, был жалобный стон ветра в кронах деревьев…

Маттиас еще не совсем проснулся, слишком устал. Но в полусне он почувствовал, что кто-то раздевает его.

Мама, подумал он с улыбкой. Я дома у мамы, и она снимает с меня одежду, я заснул во всем.

Сейчас она оденет на меня ночную рубашку. Но сегодня она почему-то плохо пахнет. Лучше сесть. Нет, не хватает сил.

Он услышал голоса. Грубые, звучащие шепотом. Мама забыла закрыть окно. Холодом тянет. Песня, жалобная песня слышится издалека, она звучит словно в церкви. Нет, это не песня, что-то другое, точного названия чему он не может вспомнить.

— Хо, прикончить его и баста, — слышит он один из голосов. Это не очень любезно, представляется ему. — Он нас видел.

— Но ведь он еще малыш, — произносит другой на родном для Маттиаса диалекте. Остальные голоса говорят на диалекте Мадса. Мадс? Кто это?

— Ты же сам слышал, Олавес! Его дед помощник судьи.

— Выкупа за него нам получить не удастся? — слышен другой голос.

— Дурак! Не пойдем же мы к помощнику судьи!

— Поторопитесь, у такого маленького цыпленка шея тонка. Свернуть ее пара пустяков.

— Нет, подожди, — произносит голос, принадлежащий Олавесу. — Почему бы нам не продать его. Нермаркену? Он хорошо заплатит.

— Нермаркену? До него несколько миль! Думаешь, мы потащим туда это обессилевшее существо?

— Ну, хорошо, — произнес голос Олавеса. — Отдайте тогда его мне! Давненько мы не свертывали шей цыплятам. Я потренируюсь.

Голоса захохотали. Маттиасу все это казалось неприличным сном, и он охотно бы проснулся. Но вместо этого он снова погрузился в глубокий сон…

Кто-то тряс его.

— Проснись, — прошептал голос. — Тихо! Идем быстро, пока остальные не встали!

Маттиас недоуменно, еще окончательно не проснувшись, повиновался. Ночь была темной, костер почти догорел, вокруг лежали спящие люди. Ветер прекратил свою жалобную песню.

Решительная рука потащила Маттиаса за собой. Они поспешили вниз на дорогу и быстро побежали со всех ног. Они бежали до тех пор, пока мужчина не устал. Тогда он уменьшил скорость, и Маттиас был ему очень благодарен. Он едва волочил ноги.

— Почему мы бежим? — поинтересовался он.

— Потому, что они хотели причинить тебе зло.

Маттиас задумался.

— Тебя зовут Олавес?

— Да, как ты узнал?

— Я слышал ваш разговор ночью. Но думал, что это сон. О-о! Где моя одежда?

Его закутали в какую-то большую тряпку. От нее исходил тот противный запах, который все время преследовал его. Она кололась и раздражала кожу.

— Они забрали твои шмотки. Для продажи.

— Бедняги! Как они бедны! Причинить мне такую боль! Зачем? Я не могу поверить этому.

— Такой мир, мальчуган. Закон жизни. Убей или тебя убьют.

— А почему ты мне помог?

— У тебя, мальчишка, такие славные глаза! Притягивающие. Я не знаю, что случилось со мной. Я ведь не лучший из детей Бога, но мне захотелось сделать тебе добро.

— Премного благодарен, господин Олавес!

— Господин? — заржал мужчина. — Вот и я удосужился такого звания.

— Ты отведешь меня домой? В Гростенсхольм?

— В Акерсхюс? Нет! Это слишком далеко. Я отведу тебя к доброму человеку по имени Нермаркен. Он даст тебе работу. Заработаешь денег на дорогу домой. А, впрочем, можешь остаться здесь.

— До Акерсхюса далеко?

— Далеко ли? С таким же успехом можешь попытаться на голодный желудок забраться на небо! А Нермаркен сможет тебе помочь.

Маттиас подумал мгновение.

— Тысяча благодарностей тебе за твою любезность, Олавес.

— Идем к Нермаркену?

— Пошли.

Олавес выглядел довольным.

Они двинулись дальше. Когда рассвело, Маттиас смог разглядеть Олавеса. Тот был отвратителен. Дюжий, небритый, пораженный паршей и одетый в лохмотья. Глаза беспокойно бегают, но встречаясь ни на секунду со взглядом Маттиаса, в морщинах грязь, а руки годы не видели воды. Точнее, одна рука. Второй просто не было.

Но он спас мальчику жизнь.

Путники шли целый день. Когда они проходили небольшую деревню с рынком, перед поношенной кофты Олавеса внезапно заполнился колбасой, хлебом и овощами, и Маттиас подумал восхищенно: не колдун ли он. На склоне одного из холмов они хорошо подкрепились и с новыми силами продолжили путь вплоть до самого вечера. Ночь провели в лачуге и на следующий день после полудня достигли цели.

Маттиасу казалось, что прошла целая вечность с момента, когда они видели море. Но последний отрезок пути они проделали по берегу реки.

По дороге Олавес рассказал о своей ужасной жизни. О том, как он, будучи ребенком, научился попрошайничать и воровать. Сколько раз его наказывали у позорного столба! Руку ему отрубили в наказание за воровство. А позорный столб? Он с ним хорошо знаком! Сейчас, как он полагает, ему где-то около сорока, и он не верит в долгую счастливую жизнь.

— Но ты ведь можешь поступить на работу?

— Ха! Кто меня возьмет? Рука выдаст меня сразу.

— Бедняга! А добрый Нермаркен? Он не может…?

Тут Олавес быстро замял разговор. Он не хочет быть обузой Нермаркену! Это совершенно не устраивает его!

Тут они добрались наконец до места.

Маттиас, широко раскрыв глаза, разглядывал бараки, удивительную башню и строительные леса. Видел он и большую нору, уходящую под землю.

Они вошли в один из бараков. Там сидел грузный мужчина, тело которого свисало за пределы стула. Это был Нермаркен.

Он посмотрел вокруг, дабы убедиться, что их никто не слышит.

— Итак, ты пришел поработать на серебряных копях Конгсберга, молодой человек? — елейным голосом произнес он, обращаясь к Маттиасу, его поросячьи глаза исчезли в жирных складках кожи.

— Мне нужно заработать денег на дорогу домой, к маме. Она меня ждет.

Олавес неоднократно внушал ему: не упоминай, что дедушка помощник судьи. Нермаркен может посчитать, что ты слишком знатен для работы в копях, и не примет тебя.

Нермаркен захохотал так, что затряслось все его тело.

— Хорошо. О плате мы договоримся. Ты можешь сейчас же приступить к работе. Идем.

Олавес требовательно кашлянул, и Нермаркен сунул ему в руку несколько монет.

Не попрощавшись с мальчиком, Олавес быстро и незаметно исчез.

Нермаркен выглянул на улицу. Увидев, что путь свободен, он сделал знак Маттиасу следовать за ним. Со скоростью, какую позволяла его жирная фигура, Нермаркен направился к большой дыре в склоне холма. Они спустились вниз по длинной лестнице и оказались в подземном проходе. Там стояло несколько горящих фонарей. Нермаркен взял один из них.

— Идем, — пробормотал он таинственно и потащил Маттиаса за собой в темную пугающую глубину.

Маттиасу стало страшно. Вокруг была жуткая чернота, тяжело капала невидимая вода. Он стал упираться.

— Я не думаю, что хочу…

Огромная жирная рука схватила его еще крепче.

— Идем, мальчишка, и не устраивай скандала! Ты нанят на работу, понятно? Поздно предаваться угрызениям совести.

Маттиас проглотил застрявший в горле комок и больше ничего не сказал.

Они шли долго. Каждый раз, когда им навстречу кто-либо шел, Нермаркен прикрывал свет фонаря и тянул Маттиаса за собой в темный боковой проход.

Наконец, они оказались, как подумал Маттиас, в чреве земли.

Это было большое помещение, слабо освещенное одним-двумя смоляными факелами. Человек, постоянно обходивший помещение, то и дело рявкал на рабочих на скверном норвежском языке.

— Хаубер, возьми этого, — промолвил Нермаркен. — Он мал, худ и будет хорошей заменой ушедшему.

— Тот был плаксой и беспомощным существом, — проворчал Хаубер с кислой миной на лице, производя при этом далеко недоброе впечатление. — Но, стоило мне однажды пошутить с ним, стал совсем иным.

— Это штейгер, — сказал Нермаркен, обращаясь к Маттиасу. — Ты ему обязан слепо повиноваться, в противном случае он знает, как обращаться с такими парнями.

Ничего больше не сказав, он удалился.

Вскоре Маттиас узнал, что за работу он должен выполнять. В этом штреке вместе с ним работали пять мальчиков. Их посылали в только что проделанные тесные орты[1]. Часто эти проходы были столь узки, что взрослые не могли в них проникнуть. Вначале Маттиас не понимал всей опасности работы. Она ему казалась только страшной. Он представлял себе, что там, в темной глубине, куда его заставляли ползти, живут отвратительные черепахи или змеи, или даже тролли. Ему дали небольшую кирку и с ее помощью он должен был отбирать пробы грунта для взрослых, чтобы они смогли определить, стоит ли разрабатывать дальше эти орты. Мальчики были полезны и при обвалах — они могли пролезать в узкие проходы или щели в горной породе. Недостатка работы для них никогда не было.

В первый вечер он узнал о многом. По правде говоря, он не знал, что наступил вечер, но догадался об этом, когда взрослые отправились по домам.

Он распрямил заболевшую спину и хотел последовать за ними.

— Э, нет, — остановил его штейгер Хауберг. — Думаешь, хороша работка, а? Ты будешь жить там, вместе с другими.

Он показал на закоулок, напоминавший небольшой зал.

Маттиас, удивившись, направился туда. Он вошел в тесное помещение, где потрескивала, шумела и излучала желаемое тепло печь. Вытяжная труба уходила вверх через скальный потолок, видимо, они находятся не так уж глубоко под землей, как он думал вначале. Днем этой печью пользовались мало, а по ночам она служила источником тепла для тех, кто ночевал в шахте.

Это были маленькие мальчики.

Сейчас здесь находились остальные три парня, выжидающе глядя на Маттиаса, пока он стаскивал со спины большую защитную накидку, начинавшуюся на голове капюшоном и спускавшуюся вниз до самых колен.

— О, господи, — воскликнул один из них, довольно несимпатичный мальчишка школьного возраста. — Они, что, уже начали набирать сосунков?

— Как тебя зовут? — спросил самый большой из них ломающимся голосом подростка, показавшимся Маттиасу более благожелательным и спокойным.

— Маттиас Мейден, — немного дрожа, ответил тот. — Мне восемь лет. А как зовут вас?

Несимпатичного звали Серен. Большого Калеб. Удивительное имя, подумал Маттиас, не подозревая, что оно тоже библейское, как и его собственно. Третьего, ноги и руки которого были в повязках, звали Кнут.

— Кнуту тринадцать лет, — пояснил Калеб. — Он здесь дольше всех нас. Его мучает ревматизм, и долго ходить он не может, да и выглядит плохо. И грудь у него больная.

— Ужасно, — воскликнул сочувственно Маттиас. — Почему же ты не идешь к врачу?

Он был поражен тем горьким смехом, какой был вызван его простым вопросом.

— В прошлую неделю нас было четверо, — продолжал Калеб спокойным, вызывающим доверие голосом. — Но с твоим предшественником случилась беда.

— Такое рано или поздно произойдет с каждым из нас, — холодно произнес Серен. — Они пошлют тебя в штрек, на который уже не полагаются, и вдруг… ба… бах… скала прихлопнет тебя.

— Ты имеешь в виду… все обвалится?

— Точно! Такое случается здесь со многими мальчиками.

— Но ведь они не имеют права… — начал Маттиас испуганно.

— Не имеют, — сказал Калеб. — Но никто из людей, имеющих какой-либо вес, о нас ничего не знает, а кто осмелится донести о нас, с тем быстро разделаются. Несчастные случаи в шахте устраиваются легко. А сейчас ешь те противные куски пищи, что, бросают нам, как собакам!

— Но когда же нам позволят выйти отсюда? — спросил Маттиас, и у него затряслась нижняя губа.

— Наружу? — переспросил Кнут горько. — Я не видел солнца три года! И видишь, как я сейчас выгляжу!

— Но… — Маттиас боролся со слезами. — Я должен заработать деньги на поездку домой к маме. Она сейчас думает, где я? Бедная моя мамочка!

— Забудь о жаловании, — горько произнес Серен. — Радуйся, пока жив! Ведь, несмотря ни на что, тебе тепло и хорошо здесь. Никакой полицейский не доберется до тебя.

— Полицейский? — переспросил Маттиас, широко раскрыв глаза. — Но полицейский же такой добрый человек! Он друг моего дедушки.

— Что? Друзья с полицией? Никто не может быть другом полицейского! Что же ты за подхалим, малыш, а?

— Так, так! — резко воскликнул Калеб. — Ты что, не слышишь, что этот мальчишка из другого сословия? А сейчас давайте спать, парни, завтра снова за работу.

Маттиасу дали подстилку, и он попытался уснуть. Но разодранные ногти болели, кончики пальцев были поранены и кровоточили, а спина, казалось, разламывается пополам. Царапины жгли огнем колени. Лохмотья, прикрывавшие его, были полны вшей или блох, так как все тело зудело. Облегчения не приходило. Волосы же были забиты каменной пылью. Он не мог противостоять этому.

Несколько раз он всхлипнул от жалости к себе. Напрасно пытался он подавить слезы.

Калеб услышал плач и, прихрамывая, подошел к нему.

— Не плачь, малыш, все обойдется. Мы сделаем так, что ты сможешь вернуться домой к родителям.

Маттиас поднял голову.

— Да, но когда? — спросил он, подавляя рыдания.

— Этого я пока не знаю. Но что-нибудь придумаю.

— А ты сам?

— Я был настолько глуп, что слишком молодым ушел служить в люди. Нас, детей, в семье было четырнадцать, понимаешь, и наследником небольшого клочка земли мог стать только один из нас. Один за другим нас выбрасывали из дома. Я ушел раньше, не дожидаясь приказа убираться. И отправился сюда…

— К Нермаркену?

— К этому негодяю! Он сразу же увидел, что я слишком молод, — мне было только тринадцать — был худым и мог пролезать в узкие щели. Он незаконно затолкал меня сюда в подземелье. И вот я здесь. Наверху никому об этом неизвестно.

— Ты здесь уже целых два года?

— Нет, мне еще не исполнилось пятнадцати. Скажем, год с хвостиком. Я потерял счет времени. Для меня это кажется целой жизнью.

— Сейчас лето 1633 года.

— Что? Тогда мне уже пятнадцать! О, боже, так долго!

— Мне кажется, ты хорошо справляешься с ниспосланным тебе испытанием.

— Потому что я сильный и не попадал в аварии. Серен тоже крепок, но он хочет остаться здесь.

— Он преступник? — шепотом спросил Маттиас.

— Да, — усмехнулся Калеб. — Если он поднимется на поверхность, то в лучшем случае окажется у позорного столба, а в худшем…

Калеб провел рукой вокруг шеи.

— Но ведь он ребенок, — взволнованно произнес Маттиас.

— В воровских налетах он убил несколько человек. А возраст преступника ничего не значит.

— О, — слабо произнес Маттиас, — А Кнут?

Калеб только вздохнул.

— Он не убегал от полицейского?

— Нет. Он рос без родителей, и его просто схватили и послали сюда вниз за то, что он убил двух мальчишек. А ты здесь самый маленький. Ужасно, что они схватили тебя. Ты совершенно не пригоден для этой жизни.

— Когда я выйду отсюда, обо всем этом узнает дедушка! — промолвил задумчиво Маттиас. — Он придет и спасет вас.

— И накажет Нермаркена и Хаубера?

— Мне не нравится наказывать, — заявил Маттиас нерешительно. — Дедушка говорит: лучше предупредить, чем подвергать наказаниям. Дедушка всегда прав.

— Кто твой дед?

Маттиас прошептал:

— Мне запретили говорить об этом Нермаркену. Но тебе я могу сказать. Он помощник судьи в Акерсхюсе.

Калеб на мгновение онемел.

— Боже, — прошептал он, — что они наделали? Только никому больше не рассказывай об этом! Иначе попадешь в аварию, будь в этом уверен! Ты для них очень опасен.

— А мужчины, работающие здесь, они добрые?

— Да, но все они думают о работе, Хаубер держит их в руках. Многие из них иностранцы, нашего языка не понимают. Другие — крестьяне, которых направили сюда силой на поденную работу. Несколько забойщиков или горнорабочих — люди хорошие. Ты определишь их сам. Со штейгером Хаубером ты уж знаком. Это сам Дьявол. С обогатителями ты не встретишься, они очищают руду наверху. Поэтому помочь нам они не в силах…

— Калеб, у меня кажется завелись вши!

— Наверняка.

— О, что скажет мама? И бабушка, этого она ужасно не любит.

Калеб сделал глоток.

— Мы попытаемся завтра выстирать твою одежду и помыть тебя, если удастся. (В этом он сильно сомневался).

— Я чувствую себя таким несчастным!

— Можешь выругаться, — улыбнувшись, сказал подросток. — А сейчас давай спать.

— Да… Калеб?

— Что?

— Я не хочу показаться маленьким ребенком и быть тебе в тягость, но ты не подержишь меня за руку? Только ночью?

— С удовольствием.

Маттиас почувствовал, как его маленькая рука утонула в большой сильной ладони, огрубевшей от работы, покрытой рубцами.

Бедное маленькое существо, думал Калеб.

4

Скоро у Маттиаса на руках появились мозоли, кожа на коленях затвердела. Ругаться он не научился, считая это отвратительным, но по возможности стремился слиться с окружающими.

Первое время он каждую ночь плакал во сне. Думал о домашних, о том, как они должны беспокоиться о нем, тосковал и мечтал увидеть снова дневной свет, стать свободным.

Позднее он научился воспринимать все, как есть. Но не смирился. Естественно, пищу им давали, но порции были столь мизерными, что они всегда чувствовали себя полуголодными. Пустой холодный суп или жидкая каша и старые почти заплесневевшие куски хлеба. Горячего они вообще не видели. Но тело вскоре привыкло требовать не много.

Взрослые рабочие не осмеливались разговаривать с мальчиками. Они знали, что мальчишек держат здесь в полной тайне, ибо они были очень ценны для эффективной эксплуатации шахты, и что разговаривать с ними значит подвергать опасности себя.

Но маленький новичок поражал их чрезвычайно. Никогда не слышали они такого ясного и любезного голоса, такого изысканного языка! В шахте было очень темно, смоляные факелы не могли высветить никаких особых черт, и лица мальчиков были черны от каменной пыли. Но глаза малыша вызывали у них сочувствие.

При виде этих глаз в душе взрослых появлялось теплое хорошее чувство. Мальчик всегда находил слова утешения для тех, кто получал травму, а по утрам он так восхитительно приветствовал их.

Как сказал один из рабочих:

— Этот мальчик, я убежден, — чистый безвинный агнец Господа нашего!

Они совали ему в руки куски хлеба или колбасы, которыми он тут же делился со своими товарищами. И всем взрослым его пребывание в подземелье представлялось дикостью. Но сделать что-либо… Нет, у них на это недоставало смелости. Даже дома они не решались упоминать о мальчиках, чтобы не впасть в немилость Хаубера или Нермаркена. Те, с кем встречались мальчики, были иностранцами или простыми забойщиками и не имели влияния. Однажды Маттиас попросил одного из них передать весточку домой в Гростенсхольм, но тот тут же убежал, только пятки засверкали. Штейгер Хаубер со своим пронзительным взглядом присутствовал повсюду. Он был опаснее гадюки.

Из разговора рабочих мальчики поняли, что пришла зима. Но под землей в шахте температура почти не изменилась. Здесь всегда было промозгло. Тепло было только рядом с печью. Но зимой все же становилось холодней — они не знали отчего. То ли ветер дул через штольни, то ли же сама гора покрывалась льдом.

По ночам громко кашлял Кнут, от ревматизма ломило суставы. Маттиас каждый вечер занимался своими уставшими руками и ногами и как мог ухаживал за большими ноющими ранами.

Серен смотрел на это с полным презрением, и говорил, что все это простая трата времени. «Помощи от этого не будет!» Калеб же помогал и поддерживал Маттиаса. Кнут слабел на глазах, выглядел хилым даже по сравнению с остальными. Он уже перестал сопротивляться выпавшему на его долю испытанию.

Мальчики часто строили планы побега, особенно в отсутствие Серена. Хотя он больше не испытывал неодолимого желания прятаться под землей, они ему все же не доверяли. Серен рисковал головой, появись он на поверхности и, если остальные предпримут попытку, он моментально донесет на них. Они знали. Он сам говорил им об этом.

План у мальчиков был, но такой трудный, почти невыполнимый, план укреплявший их мужество и доставлявший радость. Но Серен ничего о нем не знал.

— О, если б я смог выйти на солнышко! — вздохнул Кнут. — Увидеть его сияние, почувствовать его тепло! О большем я и не стал бы просить!

— Мы выберемся отсюда, — говорил Маттиас. — Выйдем, я обещаю тебе.

Но никто, с кем они могли бы поговорить, не приходил к ним. Как только в шахте появлялись проверяющие, мальчиков прятали и помещение запирали на замок, и никогда эти посторонние люди не подходили к ним столь близко, чтобы мальчики криками и стуком в дверь могли привлечь к себе их внимание.

И все же несколько парней относились к мальчикам хорошо. Об этом сообщил Калеб. Он рассказывал ребятам обо всем, что происходит наверху, и о том, где находится Хаубер.

Много раз мальчики думали просто сбежать, когда Хаубера не было на месте. Однажды они даже предприняли такую попытку. Их задержал охранник-иностранец внизу у лестницы, и когда Хаубер вернулся, их так отстегали плетью, что после этого еще долго болели раны. Кнут был очень плох, и они боялись, что он умрет.

Маттиас долгими ночными часами продолжал плакать. Он тосковал о светлом добром Гростенсхольме и Липовой аллее, о всех дорогих и любимых, оставшихся дома. А каждый раз, когда он проникал в узкий проход, чтобы отбить кусочки руды, он ужасно боялся за свою жизнь. Он чувствовал огромную тяжесть горы, царапающей его спину, и ему казалось, что наступило удушье. Он знал, что в каждый момент может отвалиться кусок скалы, он почувствует ужас, боль и наступит конец. Много раз он искусывал губы до крови, чтобы не закричать от страха и отчаяния.

Но мысль о том, что настанет день и он выйдет отсюда, не покидала его.

За все время, пока Маттиаса держали в подземелье, в шахту пришли еще двое мальчиков из самых ужасных слоев. Оба они были слишком нервозными и чрезмерно рьяными. Вскоре они попали в обвал. Никто и никогда не промолвил о них ни слова…

Время от времени, когда забойщики натыкались на водоносный слой, шахту заливало водой. Спасаясь от нее, приходилось забираться повыше на уступы. Помещение с печью, в котором они жили, располагалось довольно высоко, но при таких наводнениях в него всегда проникал влажный воздух.

Снова потеплело. Лето наступило, сообщили им рабочие.

Кнут почти полностью ослеп. Когда-то он кое-что различал в темноте. Теперь же он утратил и эту возможность.

— Побудь со мной, Маттиас, — говорил он часто по вечерам. — У тебя такая теплота в голосе и такие нежные руки.

— А если бы ты еще видел его глаза! — промолвил Калеб.

— Когда рядом Калеб, то тоже хорошо, — говорил Маттиас слепому мальчику.

— Да, это правда. Боже, благодарю тебя за него, — шептал Кнут.

Однажды Калеб и Маттиас набрались храбрости и поговорили с Хаубером.

— Кнута надо отправить наверх, — сказали они. — Он больше не может находиться здесь. Он уже ничего не видит.

— А что ему разглядывать здесь внизу, — процедил Хаубер сквозь зубы.

— Но…

— Это было бы замечательно! Если бы он вышел отсюда! Занимайтесь своим делом, негодяи, а то плетка снова пройдется по вашим спинам!

Поздней осенью произошло несчастье. Каменная глыба обвалилась и придавала одного из забойщиков. Спасти его уже было нельзя. Потребовалось бы несколько дней, чтобы сдвинуть глыбу.

— Позвольте мне поговорить с маленьким Маттиасом, — прошептал бедняга.

Хаубер что-то проворчал. Другие привели Маттиаса.

— Помолись за меня, — попросил несчастный. — За мою грешную душу! И когда ты предстанешь перед Господом нашим, а это будет скоро, малыш, попроси о милости для меня!

Маттиас был несколько удивлен такой просьбой, но сложил руки и стал вместе с потерпевшим, который едва мог говорить, просить Бога о милости. Остальные молча смотрели на них.

Маттиас закончил молитву следующими словами:

— И возьми этого человека к себе, добрый Боже. Он так страдает от боли. Он много работал и всегда хорошо относился к нам.

— Аминь, — сказали окружающие.

Когда забойщик скончался, Калеб закрыл ему глаза, Маттиас безутешно плакал, уткнувшись лицом в куртку Калеба.

— Хватит! — рявкнул Хаубер. Его голос прозвучал резче и выше обычного. — Приступайте к работе! Так и будете продолжать целый день бездельничать, odez was?

Мальчики никогда не забывали о своем грандиозном плане. Даже, не видя никакой возможности его осуществления, они представляли себе ту радость, которая ожидает их, если план удастся.

Несмотря на то, что они, собственно говоря, не верили в план, они продолжали понемногу упорно готовиться к побегу. Калеб и Маттиас, например, в один из дней поинтересовались у забойщика, хорошо относившегося к ним:

— Как там наверху? Мы часто думаем об этом. Мы имеем в виду, куда выходит эта вытяжная труба? Думаем, в центр Конгсберга?

— Нет, — засмеялся забойщик. — Эта труба выходит наружу далеко в лесу.

— Около шахты?

— Нет, нет! Там нет ни одного дома.

Наконец-то они узнали!

Сейчас они почти твердо решили осуществить свой план. Но он требовал огромного мужества. Ужасно, если Серен что-либо обнаружит.

Поэтому они находились в нерешительности.

Но тут одновременно произошли два события.

Кнуту становилось все хуже. Он плевал кровью. Не мог больше стоять на ногах. Но никто ничего не делал для того, чтобы поднять его наверх. Ему разрешили только лежать.

— Дожидаться смерти, — сказал Калеб. — Они не осмеливаются выпустить его, люди тогда узнают о нас.

Он и Маттиас ходили, испытывая страх.

И тут произошло несчастье.

На этот раз жертвой его стал Серен.

Он находился в тесном орте, когда потолок, состоящий в основном из мягких пород, обвалился, и Серен оказался погребенным в земле. Когда его наконец откопали, он был уже мертв.

Это решило дело. В тот же вечер Калеб переговорил с мальчиками.

— Завтра ночью мы должны попытаться. Перед тем, как они не заполучат сюда еще какого-нибудь беднягу-мальчишку. И Кнут должен выбраться отсюда.

— Боже, помоги мне выйти! Любым способом, но только, чтобы я оказался на свежем воздухе, — молил Господа Кнут.

— Я разговаривал с одним забойщиком. Сейчас конец марта, и погода стоит хорошая. Снег почти весь стаял. Ты знаешь, Маттиас, что мы должны сделать?

Мальчик кивнул головой. Он стал старше почти на два года со времени прихода в шахту и научился справляться с невзгодами, даже руки его обрели большую силу. Да ведь в жилах его текла кровь Людей Льда…

— Это поистине ужасно, — произнес он задумчиво. — Необходимо было погибнуть Серену, чтобы мы смогли осуществить наш план.

Остальные согласно кивнули. Все трое испытывали беспомощную скорбь и отчаяние, когда погиб Серен, но вскоре они открыли для себя преимущества этого. Они прекрасно поняли, что имел в виду маленький Маттиас.

Калеб взял себя в руки.

— А ты, Кнут? У тебя хватит мужества?

— Я готов на что угодно, только бы выбраться отсюда. Руками я еще могу работать. Надеюсь.

— Мы пока еще не знаем, удастся ли нам осуществить план, — сказал Калеб. — Но ты, Кнут, будешь продвигаться столько, сколько сможешь, а мы будем подстраховывать тебя. Маттиас вверху, а я внизу.

Кнут согласно кивнул.

— Отдадимся в руки Господа, — сказал он серьезно.

Калеб ничего не ответил на это. Может быть, ему представлялось, что Господу следовало бы подключиться в дело несколько раньше.

Они начали готовиться уже на следующий день сразу после обеда. В большую печь положили лишь несколько мелких щепок, только для отвода глаз, и, когда рабочие после трудового дня покинули шахту, а мальчиков заперли внутри, они полностью погасили огонь.

Потом они сидели и выжидали.

Совсем без дела они не оставались. Из ужасных тряпок, служивших им постелью, они соорудили для Кнута нечто вроде подвесной корзины. Хотя Маттиасу и удалось немного подлечить его раны, все же силы в ногах не было, так он ослабел.

Они попытались считать часы, но из этого у них ничего не получилось. В печи все еще было жарко.

Маттиас после рабочего дня очень устал.

— Пой! — подбодрил его Калеб. — Пой и не заснешь!

И Маттиас пел. Ужасные песни, выученные им в шахте. Смысла их он и сам не понимал. Он пел, а двое других тем временем отбивали такт и смеялись над его наивным детским голосом. Хорошо еще, что его семья в Гростенсхольме не знала ничего об этом репертуаре. Они бы вытаращили глаза! Заткнули бы уши, чтобы не слышать…

Шло время. Мальчики начали нервничать. Для остывания печи потребовалось несколько часов. А чтобы выйти отсюда им нужно было еще много времени. Несмотря на волнение, они поняли наконец, что приближается рассвет.

В скальном помещении стало холодно.

И рабочие могли прийти рано…

— Попробуем, — сказал Калеб. — Иначе мы не успеем уйти.

Маттиас пролез через большую печную дверь.

— Как там? — спросил Калеб.

Голос Маттиаса прозвучал из печи глухо.

— Кирпичная кладка теплая. Вьюшка утянула в стену, но дым весь ушел. Можно рискнуть.

— Наверху видишь что-нибудь? Какой-нибудь просвет?

— Нет. Дай мне факел!

Ему подали.

— Пока я вижу только широкий проход. Но конца его мне не видно. Во всяком случае мы будем совсем черными, — закончил он, легко засмеявшись.

— Этого не избежать, — прозвучал уверенный голос Калеба. — Не так ли?

— Да, — одновременно ответили двое других.

— Мы еще не знаем, удастся ли нам выйти, — сказал Калеб. — Вдруг проход окажется слишком узким, или чересчур широким. Или запертым, или выход чем-нибудь закрыт.

— Или мы упадем вниз, — добавил Маттиас. — У тебя еще много несчастий, которыми ты будешь нас запугивать?

— Нет, — улыбнулся Калеб. — Кнут, ты готов?

— Будь уверен!

После того, как Маттиас, испытав некоторые затруднения, поднялся вверх и крепко схватился за ручку подвесной корзины и Кнут подтянулся на руках, а Калеб смог влезть в печь, начался их изнурительный подъем по трубе. Они сомневались, не стоило ли вперед пропустить Калеба, чтобы он тащил за собой Кнута, но затем решили, что самый сильный из них должен идти внизу. Он сможет поддерживать Кнута и облегчать ему подъем. Да и для младших мальчиков ползти не последними надежнее, чтобы не отстать.

— Как там, Маттиас? — спросил Калеб.

— Пока чувствую себя хорошо, — просвистел тот, тяжело дыша, но с радостью в голосе.

Факела они с собой не брали, от него могла загореться сажа на стенках обложенной камнем трубы. Здесь и там было очень тепло, а запах дыма проникал в легкие, несмотря на то, что огонь погас уже давно. С каждым ползком Маттиас напрягал руки и ноги, упираясь в теплую стену печи. Как справляется Кнут, работая одними лишь руками, он не понимал и спросил.

— Я пользуюсь задом, — рассмеялся Кнут. — Да и Калеб мне помогает.

Слабые силенки Маттиаса, тянувшего за ручку подвесную корзину, приносили не очень большую пользу. Он понимал это и сам. Нагрузка на Калеба должна была быть огромной.

Так продолжали они движение в молчании. Отдыхали, делали вдохи и выдохи, снова тянулись вверх…

Кнут закашлялся.

— Отдохнем! — крикнул Калеб.

Перерыв длился долго, упершись в стенки отдыхали они где-то на полпути к неизвестному, пока Кнута не перестал бить кашель. И снова в путь.

Спустя некоторое время Калеб сказал:

— Ну теперь-то мы вниз уже не опустимся!

— Никогда в жизни! — воскликнул Кнут. — Я лучше умру здесь в подвешенном состоянии.

72

— Что ты видишь впереди, Маттиас?

— Кажется, труба делает небольшой поворот. Точно. Здесь начинается.

— Как она изгибается?

— Пошла немножко по наклонной. Поэтому и не было видно света.

— Она такая же широкая?

— Пока не знаю. Но стало намного легче ползти, она идет наклонно, — пропищал Маттиас, и голос его разнесся громким эхом по трубе.

— Спасибо и на этом, — просипел Кнут. — Я смертельно устал.

— Тогда отдохнем, — решил Калеб.

Маттиас сидел тихо при входе в изогнутый участок дымохода, опираясь на спину, и чувствовал, как он отличается от тех, кто находится сейчас под ним.

— Двигаемся, — скомандовал Калеб. Но когда Маттиас стал пролезать через изгиб трубы, он застонал.

— В чем дело? Ты поранился? — спросил Кнут.

— Нет. Проход очень узкий! Не пролезть!

Вздох разочарования послышался снизу.

— Ты уверен? — крикнул Калеб.

— Сам я проскочу, — ответил Маттиас. — Но что я буду делать на воле без вас?

«Типичный Маттиас», — подумали Кнут и Калеб и улыбнулись, но улыбка получилась горькой.

Все трое прекрасно представляли, что произойдет, если один из них выйдет на волю, а остальные останутся в шахте. Даже если Маттиас со всех ног побежит домой в Гростенсхольм и его дед сделает все для разоблачения преступления против маленьких мальчиков, будет слишком поздно. Когда прибудет комиссия, ни Калеба, ни Кнута в шахте же не будет, во всяком случае, в живых. Хаубер и Нермаркен позаботятся об этом! Значит, уйти должны все трое и обязательно сейчас!

— Если ты пролезешь, то мы тоже, — пообещал Калеб.

— Если ход не станет еще уже, — промолвил Кнут.

Маттиас сжал зубы:

— Я попробую!

— Хорошо, — поддержал его Калеб. — Говори нам все время о том, как обстоят дела!

Больше всего они боялись одной опасности. Наступления утра. И рабочих, которые придут и обнаружат холодную печь и исчезновение детей. А они будут вынуждены сидеть здесь и спускаться вниз или же погибнуть на костре.

Затаив дыхание, Маттиас стал проталкиваться в узкий проход.

— О! — крикнул он радостно. — Тесно только начальное отверстие. Дальше труба опять расширяется.

— Хорошо, мы проскочим. Не так ли, Кнут?

— Конечно!

Но двое других слышали, насколько он был изнурен. В его легких раздавались ужасные звуки.

Маттиас, нашедший лучшую опору ногам, держал и тянул его вверх, а Калеб помогал, расправляя его одежду, чтобы она не очень мешала ему. Как только Кнут протиснул плечи, дальше все пошло довольно гладко. Он содрал кожу на плечах и бедрах, но смог после этого отдохнуть, а это было главным.

Хуже пришлось Калебу. Но после того, как он снял с себя всю одежду, он тоже пролез через отверстие, и все трое оказались выше этого узкого перешейка. Они подождали, пока снова оденется Калеб.

— Ну, теперь обратного пути нет, — сказал Кнут.

— Нет, — тихо подтвердил Калеб.

Маттиас, располагавшийся выше всех, посмотрел вверх.

— О-о! — воскликнул он.

— В чем дело?

— Я вижу слабый свет! Под наклоном вверху! На улице еще ночь.

— Отлично, отлично! Мы видим день, мальчики! Или, вернее, ночь.

— Но…

— Что?

— Я не знаю. Света так мало. И мне кажется, он чем-то закрыт.

— Что ты имеешь в виду?

— Сетка или что-то похожее на нее. Решетка.

— Чтобы в трубу ничего не падало. Понятно. Продолжим путь?

— Да, конечно! Когда мы уже забрались так высоко…

Сейчас, после того, как все они оказались в наклонном дымоходе, дело пошло легче. Труба шла под небольшим наклоном, и они чувствовали себя более уверенно. К тому же после того, как они с таким трудом проползли через ее узкую часть, особенно старшие, им стало легче.

Но вдруг они увидели, что светлое пятно впереди очень мало. Прямоугольное по форме, через которое даже Маттиас не сможет проникнуть!

Они уже стали беспокоиться и ощутили горькое разочарование.

И тут они поняли причину. Труба делала еще один изгиб, и последний ее отрезок шел прямо вверх. То, что они видели, было лишь половиной отверстия.

И все-таки Маттиас оказался прав. Трубу венчала тяжелая решетка. Он попытался сдвинуть ее.

— Сидит прочно, — произнес он с горечью в голосе.

Квадраты решетки оказались слишком маленькими, и пролезть в них не было возможности. Нужно как-то убрать решетку. Двое ожидавших внизу чувствовали холодный ночной ветер, который проникал в трубу. И слушали сильные его порывы, игравшие решеткой и проникавшие с жалобным стоном вниз в бездну, находящуюся под ними. Калеб вздрогнул.

— Попытайся, — сказал он Маттиасу. Маттиас подергал решетку изо всех сил.

— Нет, ничего не выходит. Но думаю снять ее все же можно. Попробуй ты, Калеб!

Тот был готов к этому, но как поменяться местами в этом тесном проходе, с беспомощным, изнуренным Кнутом, висящим между ними?

— Нам нужно спуститься вниз, — решительно произнес Калеб.

— До самого конца? — простонали двое других, измотанные подъемом.

— Нет, нет. Вниз до уклона, до его начала. Там достаточно широко, и мы сможем поменяться без помех.

Ничего иного не оставалось. Горько было расставаться со светом ночи и свежим воздухом, который они впервые вкусили за многие годы, но, не вступая в спор, мальчики спустились ниже.

Спуск, оказывается, был еще более труден. Они боялись упасть, особенно из-за того, что Кнут почти терял сознание. Каждый раз, поднимая руку, он чувствовал ее свинцовую тяжесть, а легкие работали с огромным напряжением.

Но им не пришлось спускаться слишком далеко. Уже на полпути вниз по уклону Калеб посчитал, что они могут обменяться местами.

— Спускайся сначала ты, Маттиас!

Тот повиновался сразу. Разволновавшись, проскользнул, извиваясь, мимо Кнута, который висел на одних руках, поддерживаемый товарищами, а затем мимо сильного Калеба.

— Сейчас на тебя навалится тяжесть Кнута, Маттиас, будь готов к этому.

— Да, — ответил тот в волнении и напряг все свои силы.

«Ой, помогите, Кнут тяжел! Я не должен соскользнуть, не имею права, — думал Маттиас. — Я слишком мал и, может быть, проскочу вниз через узкое горло трубы. А потом прямо в печь. С такой высоты! Снова туда вниз! В ненавистную шахту!»

Нет, нет, он и мысли об этом не допускал!

В этот момент Калеб прополз мимо Кнута и взялся за ручку подвесной корзины, давление уменьшилось. Медленно они снова стали двигаться вверх.

— Я не… могу больше, — прошептал Кнут.

Они отдохнули. Небо так маняще мерцало над ними. Неужели они не доберутся до конца? Никогда, никогда больше?

Все трое сознавали, что это их последняя возможность. Иначе шахта будет для них вечным домом. Каким она стала для Серена.

Бедняга Серен, подумал Маттиас. Это могло случиться и с каждым из нас.

Они снова поползли. И опять оказались у верхней оконечности трубы. Маттиас и Кнут пытались отдохнуть, а Калеб начал расшатывать решетку, стремясь открыть выход.

Снизу было слышно, как он гнул ее изо всех сил. Если бы Маттиас мог помочь, ее бы уже сняли, но он должен находиться подле Кнута.

— Как успехи? — спросил Маттиас.

— Если бы у меня был хоть какой-нибудь инструмент, то…

— Я прихватил с собой маленькую кирку, — произнес Кнут. — Для защиты, если понадобится.

— Кнут, ты ангел, — воскликнул Калеб.

— Нет, но я уже близок к этому, — прошептал Кнут, протягивая другу кирку.

— Ты что делаешь, Калеб?

— Сдираю строительный раствор. Думаю, мы снимем ее, мальчишки! Осторожно, я уронил камень!

Камень угодил в плече Кнуту, но он только издал полуподавленный стон и пропустил камень дальше. Маттиас уклонился от него. Потом они все трое слышали, как камень ударялся о стенки, падая все ниже и ниже, и наконец с глухим звуком приземлился в топке печи.

Они попытались в темноте разглядеть друг друга. Им казалось таким удивительным думать о том, что они несколько лет своей жизни провели там внизу. Мерзли, голодали, страдали от ран, плакали от отчаяния…

И все-таки стали прекрасными друзьями.

Калеб снова принялся за работу.

Казалось, прошла целая вечность, небо светлело, а Калеб дергал решетку изо всех сил. Раздался треск, и на их головы и в глаза посыпалась пыль сухого строительного раствора.

— Путь открыт, — произнес Калеб взволнованным, дрожащим голосом.

Маттиас готов был заплакать от счастья.

— Что там видишь? — спросил он.

— Труба не высокая. Во всяком случае, она не так высока, и мы сможем спрыгнуть на склон холма. Иди, Кнут!

Калеб вылез на край трубы и протянул руку своему товарищу. Маттиас увидел, как Кнут исчез в трубе. Его пальцы крепко ухватились за край каменной кладки. Потом Кнут разжал их и исчез.

Во внешний мир!

Маленький Маттиас почувствовал себя всеми покинутым и брошенным в этой отвратительной дымовой трубе, он готов был громко закричать от страха и испуга.

Калеб снова протянул руку.

— Добро пожаловать, Маттиас!

Прекрасные слова! Он протянул руку к свету и вылез из трубы.

Маттиас дышал ночным воздухом. Делал глубокие вдохи. Склон, как ему показалось, находился страшно далеко внизу. Но он сделал так же, как и Кнут, повис на руках, вытянувшись по трубе.

— Отпускай руки! — скомандовал Калеб.

Маттиас закрыл глаза и разжал пальцы. Падать было высоко, но он приземлился мягко. Калеб на всякий случай положил решетку на место и последовал за ними.

И вот они все трое снова стоят на твердой земле. Кнут лег лицом на землю и вдыхал все запахи, которых он был лишен такое долгое время. Он плакал так, что его больная грудь разрывалась от рыданий.

— Идем, — сказал Калеб. — Мы должны исчезнуть отсюда! Прочь из Конгсберга.

— Но куда? — спросил Кнут. — У меня нет дома.

— Домой ко мне, — тут же воскликнул Маттиас. — Вам обоим будут рады.

— Да, — сказал Калеб задумчиво. — Мой дом похвалы не очень достоин. Там выбрасывают птенцов из гнезда, как только они научатся летать. Да и находится он далеко отсюда. Да, я думаю, что лучше всего сейчас двинуть домой к Маттиасу. Горе в его доме должно быть очень велико.

— Да, и там Кнут получит помощь, — сказал Маттиас. — О, я люблю вас обоих! Вы такие прекрасные, наилучшие друзья, какие у меня когда-либо были!

Калеб положил руку ему на плечо и сжал его с такой силой, что тому стало больно.

— Послушай, Маттиас! Сейчас ты должен выслушать меня. Кнут и я обычные мальчишки, не особо приятные. Но мы брали пример с тебя, понял ли ты это? Даже наш язык ты очистил. Ты обладаешь необычным свойством влиять на людей, с которыми встречаешься, вызывая у них лучшие чувства.

— Я? — воскликнул смущенно Маттиас.

— Да, ты, — подтвердил Кнут. — Даже Серен стал лучше после встречи с тобой. До этого он все время издевался надо мной за то, что я не так силен, как другие. И все рабочие в шахте говорили о тебе так же.

— Но не Хаубер.

— Нет, Хаубер… Он храбр только тогда, когда в руке держит плеть. Но я несколько раз видел у него признаки слабости.

— Я тоже, — заявил Калеб. — И это твоя заслуга, Маттиас. Мы благодарим тебя за приглашение побыть в твоем доме вместе с тобой и, может быть, отдохнем несколько дней.

— Но вы можете остаться! Сколько угодно! Навсегда, если пожелаете.

Калеб улыбнулся:

— Поживем — увидим. Мы не хотим быть кому-нибудь обузой. Ну, а сейчас давайте спешить.

— Да, — присоединился к нему Маттиас. — Домой в Гростенсхольм! Я рад, что вы пойдете со мной! Фруктхавен… Все волнующие места. И хорошая пища!

— Не говори о еде, — простонал Кнут с тоской в голосе. — Я много лет мечтаю о еде!

Они выбрали направление, ориентируясь по деревьям и по первым намекам встающего солнца — предупреждению о наступающем дне — и пустились в путь. Кнут шел между Калебом и Маттиасом.

— День, — сказал Калеб. — Замечательное слово, я не узнал его после нашей вечной ночи.

— Небо, которое мы видим! — рассмеялся Маттиас при блеклом ночном свете. Он был так счастлив, так счастлив!

— Мы должны избегать встреч с людьми, — улыбнулся Калеб. — А когда выйдем к ручью — как можно дальше отсюда — мы устроим хорошую баню.

— В такое время года?

— Ну, хорошо. Просто ополоснемся.

Они снова рассмеялись.

Ночной холод с пронизывающим ветром был необычен для них, но они, свыкшиеся с холодом в горе, не страдали от него.

Небо на востоке становилось светлее и светлее. Вскоре под собой они увидели город Конгсберг и реку Нумедалслоген, через которую им нужно было перейти.

— В городе есть мост, — сказал Калеб. — Но мы по нему не пойдем.

— Вон еще один, — показал рукой Маттиас вверх по течению реки.

— Где мосты, там люди, — заметил Калеб. — Но переходить нам необходимо. И это надо сделать до восхода солнца. Идем туда!

Они тащили Кнута волоком вниз по склону, покрытому галькой, через голые скалы, через ельник и сосновый бор, отдыхали и шли, отдыхали и снова двигались до тех пор, пока не смогли определить, где находятся.

Но тут они услышали шум потока, и Калеб пошел на разведку, на поиски моста.

Маттиас и Кнут ждали его, рука в руке, благоговейно и тихо, очарованные той мощью, которая окружала их.

Калеб вскоре вернулся.

— Не так плохо, — сказал он. — Мы немного уклонились на север.

Никем не замеченные, они пересекли дорогу и шмыгнули в заросли кустарника, росшего на берегу реки вплоть до каменного моста.

Калеб осмелился подняться, чтобы оценить обстановку, остальные сидели у кромки воды и слушали, как она журчала, шумела и бушевала на рассвете. Он скоро вернулся.

— С другого берега подходит крестьянин с повозкой. Наверняка направляется на рынок в Конгсберг. Он сейчас на мосту. Лежите тихо!

Они прижались друг к другу в кустарнике. Маттиас чувствовал сырой запах земли. Вообще же сейчас ранней весной запахов было не так много, но для него воздух был наполнен ими. Он чувствовал гораздо больше, чем те люди, которые ежедневно вдыхали эти запахи.

Спустя некоторое время на мосту раздался скрип телеги и стук копыт лошади.

Еще через несколько минут они осмелились полубегом перебраться через мост. Кнут держался между ними.

— Река широкая, — сказал Калеб, когда они были на середине моста. — В Норвегии весна.

Все трое рассмеялись от счастья. Они продолжали взбираться в горы на восточном берегу реки. Калеб вел их дальше, он хотел отойти на большое расстояние от Конгсберга, где каждый в большей или меньшей степени был втянут в деятельность копей. Им наверняка оказали бы помощь и проявили бы сочувствие в городе, но они не знали к кому обратиться. Поэтому они убегали подальше от этих мест. Кнут остановился.

— Я чувствую… Я чувствую что-то теплое на лице! Становится так светло. Так светло. Это…?

— Солнце. Свет, день. Свободное открытое небо.

— Да это встающее солнце, Кнут, — сказал Калеб, и в его голосе слышался восторг. Свет проникал в непривыкшие к нему глаза Маттиаса.

— Солнце? Это действительно солнце? Правда?

Кнут опустился на колени, остальные последовали его примеру. Так лежали они все, обратившись лицом к солнцу; Маттиас и Кнут сложили руки словно для молитвы.

Все дали свободу слезам, и никто этого не стыдился.

5

Когда они забрались дальше, в высокие леса, где еще лежал снег на северных склонах гор, Калеб сказал:

— Долго же мы пробыли там, внизу.

— Да, — воскликнул Кнут. — Маттиас почти два года. Ты, Калеб, четыре, а я пять долгих дьявольских лет. Никто кроме нас так долго не выдерживал. Много мальчуганов приходило и умирало у меня на глазах. Раньше никто оттуда не выходил. Никто, кроме нас.

Они снова засмеялись, но в их смехе слышалась скорбь о всех тех, кто никогда уже не выйдет оттуда.

— Где мы находимся? — поинтересовался Маттиас. Они остановились и осмотрелись. Чего мальчики не знали, так это то, что они ушли далеко на север и что они очутятся в Сигдале, поскольку продолжали двигаться в том же направлении. Никто из них не знал, в какой стороне от Кристиании располагается Конгсберг.

Сигдал и другие населенные пункты очень далеко, и добраться до них трудно.

Но внезапно они увидели кое-что иное.

Калеб воскликнул:

— Ты видишь крышу дома высоко на хребте впереди нас?

— Да.

— Я думаю, что это хижина пастухов. Попытаемся добраться до нее. Ты сможешь, Кнут?

— Сейчас я готов на все.

Калеб и Маттиас явно сомневались в этом. В дороге они часто останавливались, давая ему откашляться, а Маттиас вынужден был непрерывно поправляться повязки на его теле. Ноги кровоточили.

Но Кнут не хотел сдаваться.

Маттиас довольно хорошо пережил существование в шахте. Конечно, у него повсюду на теле были рубцы и раны, несколько раз он болел и даже перенес воспаление легких. Но кровь Людей Льда выручала его. Он унаследовал ее от своего отца Таральда, получившего ее от своей матери Лив, которая в свою очередь получила ее в наследство от самого дорогого из них — Тенгеля Доброго. Он передал в наследство своим потомкам бесценный дар: силу, выносливость, мужество и любовь к людям. Вошедшие в семью «со стороны» предки Маттиаса — как по отцовской, так и по материнской линии — были также сильными людьми. Мать Ирья, дед Даг Мейден и его мать Шарлотта Мейден. И, конечно, мать бабушки Силье!

И можно ли удивляться тому, что Маттиас стал таким прекрасным маленьким мальчиком?

Калеб был необыкновенно силен. Он выдержал четыре года в шахте без большого ущерба. На него падали камни, руки его были все в рубцах, а ногтей почти не осталось, но все это казалось ему мелочью.

Все трое понимали, что они смогли так долго сохранять жизнь в этом сыром, промерзшем, темном аду благодаря своей дружбе и взаимной выручки. Если один из них получал травму или терял радость жизни, они становились особенно внимательными к нему, старались оказать помощь, поддержать. Постоянная предупредительность, забота о том, чтобы другие не забывали об осторожности, были важнейшими в их трудной жизни.

И они еще полностью не осознали счастья своей свободы!

До пастушеской хижины добрались только к вечеру.

— Мы действительно можем войти в нее? — неуверенно спросил Маттиас, пока Калеб сбивал замок.

— Нужда не знает законов, — ответил тот. — Нам необходима крыша для ночлега, и сюда в такое время года никто не приходит. Ты видишь, на снегу нет следов, сеновал пуст, люди увезли отсюда запасы кормов на зиму. И дрова завозят они всегда по санному пути. Сейчас же кругом почти пусто.

Внутри нашлись дрова, а под потолком висело четыре копченых окорока, была там мука и много других припасов.

— Думаю, что хозяева ничего не будут иметь против, если мы немного поедим. При нужде люди обычно заходят в пастушьи избушки.

— А мы можем и заплатить, когда доберемся до дому, — заявил Маттиас, который всегда стремился к справедливости.

— Хорошо, — поддержал его Калеб.

В большом чане он согрел воды, и они помылись. Один за другим мальчики щелочью и березовым веником сняли с себя грязь и, пока их потное тряпье сушилось у огня, завернулись в шкуры, снятые с постелей. Так, завернутые в шкуры, они уселись за стол и основательно поели. Сидели, смотрели друг на друга, смеялись и подтрунивали.

— Ага, вон ты, оказывается, как выглядел под черной грязью, Маттиас, — говорил Калеб. — Я и не знал, что ты рыжий!

Кнут улыбнулся:

— Я постоянно думал, что ты маленький заблудший ангел, Маттиас. Но сейчас я больше так не думаю. Рыжий ангел? Нет, таких не бывает!

— Ты меня видишь? — спросил Маттиас.

— Нет, — ответил Кнут. — Я вижу только, что ты сидишь там. Что ты покачиваешься из стороны в сторону. Больше я не вижу.

— Будет лучше, вот увидишь, — утешил его Маттиас. — Ешь больше сала. Так постоянно говорит Тарье. Это хорошо для глаз. Тарье все знает. Он вылечит тебя полностью, когда мы придем домой.

— И кашель тоже?

— Конечно! Все!

Калеб опустил глаза, чтобы Маттиас не увидел в них тревоги и сочувствия.

— А у тебя такие светлые волосы, Калеб. Право, внизу их невозможно было разглядеть, — рассеялся Маттиас. — Ты же взрослый мужчина!

— Ну, семнадцать лет это еще не так много.

Маттиас с восхищением смотрел на мускулы, игравшие на руках Калеба. Лицо у него было волевым и симпатичным, с изумительными голубыми глазами. Прекрасная светлая бородка покрывала — или со временем покроет — подбородок и верхнюю губу.

Кнут, наоборот, представлял собой скорбное зрелище. У него выпали целые клоки пепельных волос, а лицо было покрыто крупной лишаистой сыпью. Поблекшие глаза, исхудавшее, со впалой грудью тело. Колени распухли от ревматизма, а на руки и ноги смотреть было страшно — все в ранах до самых костей.

«Тарье предстоит трудная работа», — подумал Маттиас.

— Ух, как выглядит наша кожа, — вздохнул он. — Землисто-серая, с черными морщинами. Мы никогда не отмоемся.

— Конечно, если пользоваться такими щелочными растворами, — сказал Калеб.

— Нет, благодарю, — хмыкнул Кнут. — Мы уже достаточно попробовали! Чуть кожа не сошла, так ты тер.

— Клин клином вышибают, — ухмыльнулся Калеб. — Но зато ни одна вошь, ни одна блоха не пережила этого, я гарантирую.

Сытые и счастливые, легли они спать. Маттиас лежал с открытыми глазами, представляя себе, как его встретят дома…

Для Кнута эта ночь была тяжелой. На него сильно подействовало перенапряжение, и никто из них почти не спал в эту ночь. По очереди мальчики дежурили около Кнута. На рассвете он уснул, а когда днем солнце стало греть, товарищи устроили для него сидячую кровать на дворе, положив шкуру на старые сани.

Там ему очень понравилось. Он закрыл свои полуслепые глаза, повернул лицо к солнцу и загорал.

Из-за Кнута они задержались в хижине несколько дней. Тащить его с собой дальше было бы непростительной ошибкой. Но у него, как и у остальных, под весенним солнцем загорело лицо, и казалось, что ему постепенно становится лучше.

Маттиас ни разу не обмолвился о том, сколь тяжела для него эта задержка. Он, наоборот, часто садился на сани рядом с Кнутом, и они фантазировали обо всем, что следует предпринять для поправки здоровья Кнута. Никогда Маттиасу не приходила в голову мысль о том, что они могут отправиться дальше без Кнута!

— Ты уже выглядишь намного лучше, — уверял Маттиас своего товарища, и Кнут с этим был согласен. Он чувствовал себя сильнее, последние ночи не кашлял так сильно, а взгляните на руки! Раны почти зарубцевались, он чувствует это.

Калеб слушал их, но ничего не говорил. Только глаза его становились печальными. Он видел, что болезнь усиливается, видел, как лихорадочно краснеют щеки Кнута…

— Я так счастлив, — вздыхал Кнут. — Никогда не думал, что наша мечта сможет стать явью! Почувствуй солнце, Маттиас! Ощущаешь, как оно греет?

И маленький Маттиас радовался вместе с ним.

Так проходили эти солнечные дни в пастушеской хижине. Они не ведали, что наступила и прошла Пасха, да это их и не интересовало.

— Сейчас можем двигаться дальше, — сказал Калеб. — Еще пару дней и ты, Кнут, пойдешь.

— Конечно, — заверил больной.

На следующий день Калеб заметил:

— Ветер подул. Нам надо Кнута увести в помещение.

— Да, ты слышишь, Калеб, как поет ветер в деревьях? Слышишь, как он вздыхает и плачет?

— Ветер всегда издает такие звуки, — подтвердил Калеб.

Солнце еще продолжало светить, поэтому они разрешили Кнуту остаться пока на улице, хорошо укутав его.

— Сквозь горный лес дует мягкий весенний ветер, — сказал он, и ему хотелось чувствовать это дуновение.

И там на улице под горячими лучами солнца Кнут умер.

Когда они пришли, чтобы унести его в хижину, слепые глаза были повернуты к любимому солнцу, на губах играла спокойная улыбка.

Они похоронили его в лесу на небольшой прогалине и поставили на могиле крест.

— Это несправедливо, — плача, сказал Маттиас, — сейчас, когда он был так близок к спасению!

Калеб положил руку на его плечо.

— Кнут никогда не выздоровел бы, Маттиас, — сказал он, и в глазах его была огромная печаль. — Он умирал уже в шахте. Я знал это.

— И все же взял его с собой?

— А ты бы захотел оставить его, если бы знал это?

— Нет. Если бы знал, еще больше старался вытащить его оттуда.

— И я думал так же. Из-за него надо было спешить. И из-за тебя мы должны были бежать оттуда, тебе в шахте делать нечего. И из-за меня тоже, так как я уже вырос и использовать меня на той же работе, что и раньше, нельзя, а отпустить они меня не смели, ведь я мог бы все рассказать. Так что я был уже в опасности. И кроме того, мне так искренне хотелось еще пожить, думаю ты наверняка меня поймешь.

— Да, — подтвердил Маттиас, полузадохнувшись от торжественности момента. — Ты так прекрасен, Калеб.

— И это говоришь ты, мальчуган, — произнес Калеб и убрал руку с его плеча.

Уже на следующий день они покинули пастушью хижину, после того как Маттиас написал письмо и оставил его на столе. Калеб не умел ни читать, ни писать, а в знаниях Маттиаса были пробелы. Ему было только восемь лет, когда учеба была прервана.

«Дорогой господин владелец. Извини нас за то, что съели окорок, за то, что Калеб из муки испек хлеба, но мы должны были сделать это, умирал Кнут. Он скончался на солнце. Мы похоронили его на поляне в лесу, будь так добр, положи цветы на его могилу, может, пастор прочитает над ней молитву. Мы с удовольствием заплатим вам за все, что сделали, адрес моего папы — имение Гростенсхольм, Гростенхольмский уезд, Акерсхюс. Тысяча благодарностей за все, извини.

Маттиас Мейден».

— Хорошо? — спросил он, прочитав написанное им послание.

— Отлично, — воскликнул Калеб. Они убрали в хижине и закрыли дверь, как сумели.

— Я не знаю, где находится Гростенсхольм, — сказал Калеб. — А Акерсхюс расположен недалеко от Осло, не так ли?

— От Кристиании.

— Да, от Кристиании. — Калеб вздохнул. — Мы можем двигаться только наугад. Думаю, что мы должны продолжать идти в том же направлении, в каком начали. По дороге кого-нибудь спросим. Когда-нибудь мы встретим людей.

— Ты не думаешь, что Хаубер и Нермаркен уже идут по нашим следам?

— Нет, мы слишком далеко от шахты. Но они сейчас сильно перепуганы.

Маттиас кивнул. Он ни разу не сказал слово «бедняги». Ни о Хаубере, ни о Нермаркене. Прощения им не будет за то, что сделали они с Кнутом.

Долго шли они по глухим местам, не встретив ни одного дома. Маттиас начал терять мужество. Словно злая сила мешала ему добраться до дома. Препятствия начали встречать его с того дня, когда он проснулся в лодке один, окруженный лишь морем и неизвестностью. Сейчас он был ближе к возвращению домой, как никогда раньше, но они сбились с пути! Может, они шли по пути, уводящему их от Гростенсхольма? Может, они возвращались к шахте и могли встретить Хаубера за любым следующим гребнем холма?

Эта мысль вызывала в нем панику, которая охватила все его существо.

По ночам они прижимались друг к другу в каком-нибудь укрытом месте в лесу, и просыпались, окоченев от холода. Солнце светило не каждый день. Однажды пошел снег, покрыв холмы тонким слоем. И что было странно, вместе со снегом в лес пришла почти пронзительная тишина и пустота. Но в течение дня снег стаял.

Они не знали, что идут вдоль широкой гряды холмов. Здесь они потеряли много дней.

Наконец, в своих скитаниях по неизвестной местности, вышли они в долину. И там набрели на дома.

Хлеб, испеченный Калебом из муки и воды в пастушьей хижине, давно кончился. Они так проголодались, что были готовы съесть свои ботинки, если бы они у них были. Сейчас ноги их были обернуты тряпками.

Мальчики вошли в ближайший дом и попросили кружку молока или что угодно и тут же попытались узнать, не известно ли хозяевам, где находится Гростенсхольм.

Крестьянка, которая, как правило, не имела обыкновения подавать бродягам-попрошайкам, взглянув им в глаза и услышав прекрасную речь Маттиаса, поняла, что он говорит не так, как простой люд.

И, не говоря ни слова, она принесла молока и каши, накрыла для них стол.

Когда они насытились, она поинтересовалась, почему такой мальчик, как Маттиас, оказался на дороге.

За него ответил Калеб.

— По несчастному случаю он оказался далеко от своей семьи. Мы пытаемся отыскать его дом. Вы не слышали этого названия?

Нет, крестьянка никогда не слышала о Гростенсхольме.

— Но, если это где-то около Кристиании, то…

— Да, там, — воскликнул Маттиас, и глаза его засветились.

— Тогда вам надо спускаться вниз по долине. Вы слишком далеко уклонились на северо-запад. Сейчас вы во Фло в Халлингдале. Вы шли вот так и через западную гряду. Благодарите Бога, что не встретились с медведем! Они, правда, еще пока спят.

На лице Калеба появилась быстрая улыбка:

— Со мной идет ангел-хранитель.

Они поблагодарили и ободренные, снабженные на дорогу небольшим запасом еды, с новыми силами продолжили путь.

Южнее в долине им встречались строения, расположенные на далеком расстоянии друг от друга. Они шли вдоль большой реки, и пока все складывалось хорошо, но внезапно наши странники вынуждены были отойти от нее и очутились в непроходимой местности. Они расстроились, дороги не было. Перед ними снова стеной стоял глухой лес. Каким-то образом они сошли с дороги. Хотя она и не очень нравилась им, все же служила ориентиром.

А сейчас они реки вообще не видели.

Изнуренный Маттиас уселся прямо на землю.

— Где же мы ночевать будем? — спросил он, потеряв всякую надежду.

Калеб видел, как устал и замерз мальчик.

— Мы еще пройдем немного и когда увидим крестьянское подворье, попросимся переночевать на сеновале.

Маттиас согласно кивнул головой и тяжело поднялся. Они давно уже не встречали жилья, и надежды найти что-нибудь для ночлега были малы.

— Мы можем снова выйти к реке, — ободряюще сказал Калеб — Там возможностей побольше.

Они продолжали путь на одеревеневших ногах, и Калеб ничего не сказал, когда Маттиас взял его за руку.

Но в этот вечер удача сопутствовала им. Уже начало смеркаться, когда они снова услышали шум реки и сразу же после этого увидели свет, идущий из дома. Они так устали, что, не спрашивая разрешения, забрались на сеновал и заснули там.

Последними словами Маттиаса в этот вечер были:

— Калеб, что будет, если мы не найдем Гростенсхольма? Мы никогда не попадем домой.

— Найдем.

Впервые он почувствовал, что Маттиас сдается.

Это потрясло его. Маттиас, всегда был лучом света!

О своем будущем Калеб думал не часто. Он выбрался из шахты, и это было главным. Сейчас он прежде всего обязан позаботиться о Маттиасе, доставить его домой. Затем будет возможность позаботиться и о себе. Он молод и силен. Перед ним целая жизнь, открытая и свободная. Настоящий божественный подарок тому, кто был в течение четырех лет заперт в темноте.

Лес, через который им следовало идти на следующий день, был не так велик. Они обнаружили и мост через реку. И вот уже оказались на светлых открытых просторах Рингерике.

От твердой дороги, по которой они шли, у Маттиаса на подошвах появились волдыри. Он не жаловался, но Калеб видел, что каждый шаг для него мучителен. Мужество, как наблюдал Калеб, тоже покидало его. Волдыри оказывали влияние не только на чувствительные ноги…

Так добрались они до большого сельского района.

Калеб спросил встретившегося им крестьянина о Гростенсхольме. Крестьянин почесал затылок. Нет, он не знает, но пусть они спросят у судьи, который сегодня здесь ведет судебное заседание, он из Акерсхюса.

Маттиас рванулся вперед.

— Тогда он должен знать моего дедушку! Где он?

Крестьянин показал на самый большой дом:

— Суд идет в усадьбе пастора. Должен быть разрешен один спор, а стороны между собой сильно враждуют, — усмехнулся он с беззаботным злорадством постороннего.

Они направились к усадьбе пастора. В заседании, видимо, был перерыв, так как в сенях стояло много крестьян, обменивающихся мнениями. Никто не обращал внимания на двух оборванцев, которые тихонько проскочили в дом.

В большой гостиной дома пастора, превращенной в зал заседания суда, сидел помощник судьи и вел серьезную беседу с судебными заседателями. Неподалеку от него находилось несколько человек, которые тихо беседовали.

Дальняя дверь зала открылась, несмотря на протесты охраны, и помощник судьи услышал детский голос, визжащий от радости:

— Дедушка! Это дедушка, Калеб! Иди!

Барон Даг Мейден оглянулся с раздражением. Кто мешает?.. И только тогда понял, что обращаются так радостно к нему.

Дедушка? Сейчас у него только один внук Колгрим. А это не его голос…

Два бедно одетых мальчика мчались через зал. Охрана не могла их остановить. Глаза всех сейчас были направлена на вторгшихся в зал оборванцев. Мальчик постарше, которого скорее можно было назвать подростком, двигался менее решительно за маленьким, несшимся вперед, улыбаясь во весь рот.

— Дедушка!

Даг Мейден почувствовал больные удары в сердце. Этого не может быть…

Нет, он не должен надеяться, чтобы вновь не разочароваться.

Но рыжие волосы — больше не вьющиеся — черты лица, глаза, как у Маттиаса… О Боже! Это он!

— Маттиас! — произнес он слабым голосом. На мгновение комната покачнулась, в глазах потемнело. Затем это прошло.

В следующую минуту мальчик был у него на руках, и крупный судейский чиновник плакал и смеялся, сжимая его в объятиях. Мальчик, не умолкая ни на минуту, что-то непонятное лепетал о копях, Кнуте, Калебе, о дымовых трубах.

Наконец Дагу удалось сосредоточиться. Он сильно высморкался и дрожащим голосом сказал, что это его внук, пропавший два года тому назад, которого все считали погибшим. Потом он приветствовал Калеба, который сильно смутился, когда Маттиас в похвалах вознес его до небес. Дедушка отвел их на кухню, где они поели, сам же он быстрее обычного завершил рассмотрение дела (но весьма справедливо, ибо Даг Мейден дело свое знал).

Затем он уселся в кухне рядом с двумя оборванцами и выслушал связный рассказ обо всем случившемся. Он был так счастлив, что сидит рядом с внуком, глядя на него с удивлением, с внуком, который похудел, но производит впечатление выносливого и сильного, ногти почти содраны, но глаза, как и раньше, такие же теплые и живые. Второй мальчик ему тоже понравился, и Даг понял, какой поддержкой тот был для Маттиаса.

— А у меня мускулы, дедушка! Посмотри!

Малыш задрал тряпку на руке и с необыкновенной гордостью показал маленький, твердый шарик в верхней половине руки. Дедушка удивился этому.

Вдруг Маттиас посерьезнел.

— А Колгрим, дедушка! Что случилось с ним?

— Колгрим? Он чувствует себя хорошо.

Маттиас облегченно вздохнул.

— О, слава Богу, он дома? Я так волновался и беспокоился за него. Боялся, что он утонул. Он так и не увидел, как танцуют рыбы. Жаль.

— Утонул?

Даг услышал и эту историю. Его лицо становилось все более и более напряженным и серьезным.

Итак, все, чего боялись Ирья и Лив, Сесилия и даже Мета, оказалось правдой. Видимо, у женщин интуиция развита больше, чем у мужчин?

Колгрим…

Он причинил деду, который любил и старшего внука, огромную боль.

Даг думал переночевать в усадьбе пастора, но сейчас он не мог задерживаться и поспешил домой. Подумать только, приедет домой с Маттиасом! Да и суд уже завершен, нет причины оставаться здесь. Он усадил обоих мальчиков в свою карету и погнал прямо в Гростенсхольм. Кучер узнал Маттиаса и тайком вытирал слезы, таким волнующим представлялось все это для него. Есть, что рассказать жене. И всем другим. Он хотел быть первым, кто узнал о событии!

Когда они садились в прекрасную карету, Маттиас сказал:

— Мы тщательно помылись сами и выстирали одежду. Я не думаю, что на нас есть насекомые.

— Я вижу, что вы чистые, — согласился Даг. — Не думайте об этом.

— Скажи, — спросил Калеб, находясь уже в карете. — Можно ли что-либо предпринять против Хауберга? И Нермаркена?

— Будь уверен! Но я прежде всего хочу поднять всю проблему в целом, не работают ли дети в шахтах по всей стране. Верь, мне пока это неизвестно!

Калеб кивнул.

— Я часто думал о том, что если когда-нибудь выйду из шахты, сделаю все для улучшения условий труда детей. Но не могу ничего предпринять, безграмотен я.

— Этому можно помочь, — заметил Даг. — Думаю, что преступления против детей совершаются повсюду. Запомни, сначала надо разобраться, кто этим занимается! Моему внуку таких страданий второй раз переносить не придется!

— Но, дедушка, мы должны помочь Олавесу. Он спас мне жизнь.

— Да… я, я понял, — сказал Даг горько. — Только для того, чтобы отправить тебя в шахту, получив за это определенную мзду. Эту каналью, думаю, мы заставим плавать там, где ему положено. У тебя слишком теплое сердце, Маттиас.

На устах Калеба была улыбка, когда он смотрел на деда поверх головы мальчика. С последним ответом он был полностью согласен.

В Гростенсхольме Колгрим по-прежнему продолжал следить за Тарье. После той находки на чердаке, его словно подменили. Глаза пылали скрытым нетерпением. Настанет день, и Тарье воспользуется чем-нибудь из того большого клада, который, Колгрим уверен, существует.

Но ничего такого не происходило.

Тарье собрался уезжать. Колгрим потерял всякую надежду. В голову лезли всевозможные дикие мысли.

И вот — за четырнадцать дней до отъезда Дага в Рингерике — родилась идея, которая должна была появится еще много лет назад.

Он же — один из избранных рода Людей Льда. Но до сих пор не воспользовался вложенными в него талантами, за исключением ловкости и злости.

Помеченные проклятием — это ясновидцы. Они обладают искусством колдовства, властью над остальными, умеют читать мысли на расстоянии…

Колгрим пришел в ярость. Почему ему не передали такого таланта? Так думал он. Предпринимал ли он попытки найти сам клад? Нет, он даже не пытался. К сожалению, он сидел и ждал момента, когда все само выплывет наружу.

Его удивляло, что он сам ничего не может сделать!

«Я должен найти клад», — думал он.

Но как?

У него не было возможности с кем-нибудь посоветоваться. До момента, пока помеченные проклятием не научат друг друга. Но ни Колгрим, а до него и Тронд не владели ничем, что могло бы их привести к обладанию кладом. Тенгель покончил жизнь самоубийством, и поэтому Колгрим ничему не мог научиться.

«Если бы у меня хотя бы были колдовские средства, я с их помощью смог бы продвинуться к… К чему? К колдовским чарам?»

Нет, он понял, что мысли его пошли по кругу.

Но если я по настоящему подумаю, то, может, они сами придут ко мне.

Он решил попытаться.

Вечером он у себя в комнате с бившимся сердцем начал первую настоящую попытку колдовского действа.

Его не мучила совесть, когда он смотрел на пустую кровать Маттиаса у противоположной стены. Это несущественно.

Заперев дверь и погасив огонь, Колгрим съежившись, уселся на кровати.

— Приди, — прошептал он. — Приди сам, клад! Иди! — Он не отрывал взгляда от щели в дверях. Словно ожидая, что мрачная тень должна проскочить по лучу лунного света. Клад…

Голос его звучал гипнотически. Целый час он сидел в комнате и, скорчившись на кровати, продолжал твердить с диким взглядом одни и те же слова, как маленький колдун из прошлого.

Было мгновение, когда дверь скрипнула, и он замер. Но больше ничего не произошло.

Разочаровавшись в духах, не пожелавших пойти ему навстречу, и во всем прогнившем мире, он улегся спать.

Во сне он неспокойно ворочался. Слышал, как кто-то произнес шепотом:

— Приди!

Сначала он подумал, что это от его движений, но вдруг в темноте ясно появилось лицо.

Хитрая, смешливая физиономия, готовая разыграть своих добродетельных родственников.

— Приди! — снова произнес голос.

Это была бабушка Колгрима Суль, такой она выглядела на портрете в зале дома Липовой аллеи. Но сейчас у нее двигались губы и глаза.

Она снова пропала.

Но проснувшись, Колгрим ясно вспомнил это видение. Чем больше он думал о нем в течение дня, тем задумчивее становился.

К вечеру пришли гости, все, кто жил в усадьбе Липовая аллея: Аре, Тарье, Бранд, Матильда и маленький Андреас. Вся родня собралась в большом зале.

Колгрим тихонько улизнул.

В зале Липовой аллеи стоял сумрак. Последние лучи солнца, проникавшие через остекленное окно, мистическим светом освещали пол и часть комнаты.

Он внимательно осмотрел висевшие на стенах четыре портрета.

Глаза Суль смотрели на него невыразительно и загадочно.

Но во сне они его звали.

Он осмотрел рамки всех портретов. Они полностью походили одна на другую. Пошел дальше и ощупал холсты картин.

И тут ощутил различие!

Одни холсты при нажиме продавливались до стены, а холст портрета Суль не продавливался совсем.

В возбуждении начал он ощупывать картину вдоль рамки. Пальцы нервно передвигались по ее периметру. Он пока не смел надеяться.

Здесь!

Колгрим нащупал скобу, такую маленькую, что раньше он ее и не заметил.

Он нажал на нее, и она отошла.

Картина сдвигается! Вместе с рамой она сдвинулась вверх по подвескам… и за ней открылась дверца.

«Если она на замке, я умру от разочарования», — подумал Колгрим.

Но замка не было. Довольно легко дверца открылась.

Колгрим перестал дышать.

В зале стоял сумрак, но еще темнее было в пространстве за портретом. Он напряг зрение и смог различить кожаный мешочек, заполненный различными предметами.

Он запустил в него руку и что-то вытащил.

Невольно лицо его исказилось гримасой. Это был высушенный черный интимный орган мужчины — видимо, повешенного преступника. Колгрим быстро положил его обратно.

Но он нашел клад!

Стал владельцем особых, до сих пор нераскрытых, магических способностей. Может, он установил спиритическую связь со своей бабушкой? И она сразу помогла ему.

Мгновенно Колгрим почувствовал себя необыкновенно сильным.

— Я знал это, — прошептал он про себя. — Я знал, что самый великий из всех избранных — это я! Такой, какого еще никогда не видывал мир. И вот он пришел, человечество! И он ужасен!

Колгрим решил сейчас ничего не трогать. Лучше подождать отъезда Тарье. Он может уехать в любой день. Тарье опасен. Никто не знает, на что он способен, что умеет делать.

Иногда Колгрим думал, может, Тарье тоже избранник, но предназначение его иное, в какой-то мере противоположное.

Нет, он не избран. Тарье не владел ничем из всего мистического, которое как бы окутывало всех настоящих наследников Тенгеля Злого.

Таких, каким является сам Колгрим.

Подождите только, люди! Вы пока еще не видели многого!

Осторожно, с нежностью Колгрим закрыл дверь и повесил портрет на место.

Отвесил спокойный поклон своей бабушке, красивой колдунье Суль, и прошептал:

— Все ясно, бабуля!

Теперь принадлежащее ему по праву находилось в его руках!

6

И вот настал памятный день, когда Даг, проезжая мимо церкви в Гростенсхольме, приказал кучеру:

— Труби в трубу! Домой едет пропавший, которого давно ждут!

И кучер затрубил. Веселые звуки фанфар разносились в воздухе.

В Гростенсхольме ужинали. Лив подняла голову.

— Что это? Кажется, наш горн звучит.

— Да, это он, — подтвердил Таральд.

— О Боже, не случилось ли что-нибудь с Дагом.

— Нет, это сигналы веселья, — сказала Ирья. — Смотрите, они несутся во весь опор.

— Но что случилось? Даг сошел с ума?

Они все вместе вышли на крыльцо и наблюдали, как карета неслась к дому под непрерывный звук фанфар.

Во дворе она остановилась.

— Даг, ты сошел с ума? — воскликнула Лив. Он вышел из кареты. Улыбка озаряла его лицо. И таким помолодевшим его уже не видели многие годы.

— Я привез с собой двоих друзей.

— О Боже, что подумают его друзья о нас? — сказала Лив, обращаясь к стоявшим на крыльце.

Из кареты с помощью кучера вылез рослый юноша, а за ним рыжеволосый маленький мальчик, который махал рукой и смеялся. Одеты они были в необыкновенные лохмотья, обвязанные веревками и шпагатами.

Ирья закричала:

— Маттиас!

Таральд был уже внизу и, не говоря ни слова, обнимал своего младшего сына. В горле стоял комок, и он не мог ничего вымолвить. Лив вынуждена была крепко взяться за перила лестницы; у нее сильно закружилась голова.

Со стороны Липовой аллеи бежали люди узнать, что явилось причиной такого шума. Ирья опустилась на крыльцо и сидела, судорожно рыдая, неспособная двигаться. Маттиас присел на корточки и сказал:

— Мамочка, разве ты не рада?

Сбежалась прислуга, и кучер пытался оглушить всех своим рассказом. Какое-то мгновение вокруг царил неописуемый хаос.

Аре смеялся, и слезы радости текли по его щекам.

— А я думал отругать тебя, Даг, за то, что опозорил нас! Кучер, дуй в горн, да так чтобы звуки его разносились по всей Норвегии!

В этот вечер в Гростенсхольме царил веселый шум. Сюда были приглашены все из обеих усадеб и из Эйкебю, хозяева крестьянских подворий и слуги, и радостный слух распространился быстро. Посмотреть на Маттиаса, потрогать его прибежали люди со всей округи. Раньше всех толпились в Гростенсхольме люди из Эйкебю, многочисленные родственники Ирьи, а старый хозяин Эйкебю сам обнял Маттиаса, своего тезку, и вытер слезу. Ведь тот был и его внуком! Богачи и простой люд, бедняки — все перемешались здесь, и каждому было что выпить и закусить.

Только поздно вечером все вздрогнули, услышав вопрос Маттиаса:

— А где Колгрим? Я еще не поприветствовал его!

И только тогда они обнаружили, что того никто не видел после ужина — перед тем, как приехала карета.

Даг пригласил к себе в кабинет всю семью, поручив слугам позаботиться о гостях. Маттиаса отправили спать, и Даг попросил Таральда и Ирью проводить его.

— Предстоит очень серьезный разговор, — сказал он оставшимся. — Из рассказа Маттиаса явствует, что Колгрим виновен в его исчезновении.

И он пересказал все, что сообщил ему ничего не подозревавший Маттиас.

Присутствовавшие пришли в ужас, не знали, что и сказать.

— Не говорите пока ничего Таральду и Ирье, — попросил Даг. — Они и так достаточно страдали.

— Да, — промолвила Лив. — А где же мальчишка? У нас будет еще одна пропажа? Я не думаю, что мы сможем поймать его.

— Ясно, он испугался, — сказал Бранд, присутствовавший на семейном совете один; Матильда ушла укладывать Андреаса в постель. — С возвращением Маттиаса раскрылась правда.

— Вопрос лишь в том, сколько времени он будет отсутствовать, — промолвила Лив. — Мне не нравится, что он ночью где-то спрятался на улице.

— Да, и что мы скажем, когда он вернется? — заметил озабоченно Даг. — Известно, что я привык разговаривать о справедливости и нарушениях законности с преступниками, но в данном случае… Нет, я не думаю, что справлюсь с этим!

В зал вбежала Матильда.

— Тарье, кто-то был в старой части нашего дома. Твой дорожный сундук вскрыт, вокруг валяются лекарства. Одна из картин сорвалась со стены, а за ней пустое пространство. Что хранилось..?

— Пустое? — воскликнул Тарье. — Боже, он нашел!

— Что?

— Клад тайных предписаний Людей Льда и колдовские заклинания. Это опасно для жизни!

— Отца? И Суль? — спросила Лив. — О, нет!

— Мы должны найти его немедленно, — сказал Тарье.

— Подождите, — вмешался Даг. — Только не сейчас в темноте ночи. Мы же не знаем, где его искать.

— Как же ему удалось отыскать это?

— Он, видимо, искал клад уже после того, как Таральд проговорился о нем, два года тому назад, — сказал Даг.

— Да, — подтвердил Тарье. — Абсолютно точно, так как наследовать должен был Маттиас, он решил отделаться от своего маленького брата.

— Мы не должны забывать, Колгрим помечен проклятием, — заметил Бранд. — Я имею в виду, что он способен отыскать клад неизвестными для нас путями.

Лив задумчиво кивнула.

— Он в последнее время вел себя так странно. Таинственно. Все время после… Да, четырнадцать дней тому назад… Он в течение двух дней находился здесь на чердаке и спустился вниз с ужасной торжествующей улыбкой на лице.

— Лив, ты понимаешь, что говоришь о своем внуке? — вмешался Даг.

В ее глазах видна была огромная печаль.

— А ты думаешь мне это неизвестно? Не кажется ли тебе, что я этого внука люблю меньше, чем трех остальных? Но в этом случае…

Она не закончила.

— Постойте! — прервал ее Тарье. — Что ты сказала о чердаке, тетя Лив? Здешний чердак?

— Да.

— Что он там нашел?

— Не знаю.

— Мы не сможем найти его сегодня вечером, — решительно произнес Тарье. — Дайте мне фонарь! Я попытаюсь узнать, что за находка на чердаке так возбудила его.

— Но там очень темно, Тарье, — возразила Лив, — и такой беспорядок, что до утра ты ничего не найдешь.

— Утром может оказаться слишком поздно.

Он взял два фонаря и поднялся в огромное, незнакомое ему помещение под крышей Гростенсхольма. Сначала он взглядом окинул весь чердак. Его окружали многочисленные таинственные тени. Повсюду стояла мебель и валялась домашняя утварь прошлых времен, на вешалках висела одежда и белье, многие вещи выглядели так, что было ясно — повешены они давно. Тарье увидел, что часть мебели красива, старинные, прекрасно отделанные сундуки и многое другое еще пригодно для использования. Ему следует попросить Лив, чтобы она отдала ему кое-что, когда он серьезно осядет на месте.

Мысли его вернулись к Корнелии, грудь сдавила тоска. Маленькая, веселая, невозможная Корнелия, с которой он никогда не смог бы жить вместе, не нанося вреда своей душе, но и жить без нее будет очень трудно. Она, несмотря ни на что, дала ему самые счастливые годы в жизни, какой бы изнуряющей она иногда ни казалась ему.

И маленький Микаел, сын, которого он едва знает.

На мгновение Тарье показалось, что он не скоро сможет попасть домой, к нему. Ощущение того, что ему надо спешить преследовало его. Не заболел ли мальчик? Его малыш, о котором он думал все больше и больше и который согревал его сердце, наполняя душу любовью.

Тарье знал, что в Германии свирепствуют эпидемии. Гражданское население страдает от грабителей, которые волнами передвигаются по стране. Во всех войсках служат наемники, а ими становятся чаще всего примитивные люди, считающие делом своей чести убивать и грабить. Города и деревни превращены в руины, крестьяне прячутся в подвалах своих сожженных домов. Никто не осмеливается днем выходить на улицу. Голод катастрофический, но никто не думает обрабатывать выжженные поля, ибо знают, что скоро придут новые оравы грабителей. Собаки одичали и бродят повсюду огромными стаями, и на них бросаются армии голодных людей. Волки и разбойники кругом.

Мораль пала низко. Вере в Бога нанесли смертельный удар. Нужно пару сотен лет, чтобы население достигло того уровня, который был до войны.

Чума, свирепствовавшая в 1635 году, нанесла еще больший урон общему состоянию. Только черная смерть три века тому назад унесла больше жизней.

Все это Тарье знал. И среди этого опустошения находился его маленький сын. Но Юлиана писала, что все идет хорошо. Ей он верил. Но тосковал. Тосковал и беспокоился за то крошечное существо, за которое он сейчас отвечал.

Он снова сконцентрировал внимание на чердаке.

Мозг Тарье работал логически. Но не нужно было большой работы мысли, чтобы определить, где задержался Колгрим.

В одном из углов кто-то недавно устраивался с удобством. На старом стуле лежал коврик; до сих пор в сиденье стула видна была вмятина. Следы от свечи на столе, стоявшем рядом, также говорили достаточно ясно. Хлебные крошки и кружка с засохшими следами молока на столе…

Здесь сидел Колгрим целых два дня…

Тарье оглянулся, осмотрел все, что находилось вблизи. Угол был захламлен. Всякое старье было нагромождено одно на другое.

Но тут он увидел железную шкатулку, следы на которой показывали, что ее взламывали.

Колгрим не задумывался над тем, что оставит следы. Небрежный, как большинство четырнадцатилетних.

Тарье присел на корточки и открыл крышку. Пододвинул ближе фонарь.

Пораженный, он вытащил из шкатулки старый предмет. Не обращая внимания на свои действия, он уселся на удобный стул Колгрима.

Так он и сидел, забыв об окружающем его мире.

Тарье не потребовалось двух дней, как Колгриму. Тарье соображал быстрее.

Когда утренний свет заставил поблекнуть яркость фонаря, он поднял голову и медленно прошептал:

— Он сумасшедший! Он, наверное, полностью сошел с ума! С этим ему не справиться, неужели он думает, что осилит это?

Когда Тарье с ввалившимися от усталости глазами спустился с чердака, весь дом уже был на ногах, кругом шумело и гудело. Слуги занимались своими делами и кроме того убирали после вчерашнего торжественного празднества. Лив смотрела на значительно убавившиеся запасы еды и как раз, когда появился Тарье, приказывала сварить нового пива.

Не успев даже поздороваться, он сразу сказал ей:

— Нам немедленно следует отправляться в погоню за Колгримом. Я знаю, куда он направляется.

Лив вопросительно посмотрела на него.

— Таральд обнаружил, что лошади Колгрима нет на месте. Ирья и Таральд сейчас организуют его поиски.

— В этом нет необходимости. Я пойду и поговорю с ними. Где Маттиас?

— Все еще спит.

Во дворе усадьбы стояла большая толпа, в основном, мужчины, которые слушали указания Таральда.

— Подожди, Таральд, бесполезно посылать народ по всем направлениям, — сказал Тарье. — Я знаю, куда он поехал.

— Куда? — спросил Таральд. Лицо его было бледно-землистого цвета. Исчезновения сыновей тяжело отразились на нем.

— На север. Дай мне лошадей и двух хороших всадников, и я отправлюсь в погоню.

— Но я хотел…

Тарье остановил его жестом руки.

— Нет, Таральд, только не ты!

— Но он мой сын!

— Именно поэтому тебе не следует участвовать в этом деле. Это сделать должен я, поскольку он забрал с собой инструменты, которые могут стать роковыми в его неопытных и полностью безответственных руках.

Таральд подошел ближе.

— Тарье… Помни, что мы любим его, — сказал он проникновенно. — Несмотря на то, что он сделал с Маттиасом.

Его кузен кивнул.

— Я знаю. И я приведу его домой. Но сейчас вопрос идет о его жизни, если его не остановить вовремя.

— Делай, как знаешь, — прошептал устало и удрученно Таральд.

Никому, кроме Таральда, не выпадало в жизни столько горьких испытаний, подумал Тарье. Хвала Господу, что рядом с ним всегда находилась Ирья!

Но и она сейчас была измучена. Они даже не успели порадоваться возвращению Маттиаса.

Люди занялись подбором хороших лошадей.

— Раньше я ездил верхом довольно хорошо, — сказал Калеб. На нем была чистая одежда, борода побрита, и выглядел он приятно.

— Но ты провел четыре года в шахте, — печально улыбнувшись, произнес Тарье. — У тебя слишком слабая спина для такой поездки! Упаси меня Бог, ведь ты, мальчик, прибыл сюда лишь вчера вечером после такой изнурительной поездки!

— Он сделал больно Маттиасу, не так ли? — сказал Калеб, блеснув темно-голубыми глазами.

— Да, — несколько резко ответил Тарье. — Но мы не должны поддаваться чувству мести. Он еще мальчик.

— Я думал не о мести, а о том, что этот мальчик полностью потерял совесть. И он опасен для других?

— Да, опасен, — подтвердил Тарье.

Про себя он подумал: «Колгрим уже не ребенок. Он хитер, как взрослый. Он не сентиментален, не внимателен к другим».

— Ехать далеко? — поинтересовался осторожно Таральд.

— В Трёнделаг, — ответил Тарье.

— Ты с ума сошел? — воскликнула Ирья.

— Нет. А вот Колгрим, кажется, да. И я уже однажды видел сумасшествие одного несчастного проклятого из рода Людей Льда. Мне достаточно.

— А я родом из Трёнделага, — вмешался в разговор Калеб. — И я сделал то, что должен был сделать, — доставил Маттиаса домой. Сейчас при любых условиях я должен ехать дальше. Может быть, не совсем в родные края, но… дальше. Куда угодно.

Тарье, задумавшись, смотрел на него.

— Где ты жил в Трёнделаге?

— В Хорге. Южнее Трондхейма.

— Хорошо! — согласился Тарье. — Нам может потребоваться человек, знакомый с этой местностью. Но мне хотелось бы иметь еще одного, нет, двух человек. А сейчас мне нужно переговорить с Лив и Дагом.

Лив помнила не очень много, ей было всего три года, когда они уехали из Трёнделага. А Даг начертил схему, которую Тарье спрятал под рубашку.

— Тарье, — попросила Лив. — Он наш внук. И последние годы вел себя хорошо. Нам на него жаловаться нельзя. До того, как узнали, что он натворил…

Она замолчала.

Он кивнул в знак согласия.

— Я буду обращаться с ним осторожно. Но он может оказаться ужасным.

И тут он рассказал им о Тронде, в какое чудовище превратило того проклятие, висящее над Людьми Льда.

Их пробрала дрожь; этого они не знали.

— В таком случае, — сказал Даг, — тебе не следует мешкать. Колгрим сейчас уже не ребенок. Он словно… оборотень в человеческой шкуре. Я прав?

Вспомнив страдания Тронда, Тарье кивнул.

— Да, что-то в этом роде.

— Пусть свершится! Мир нуждается в тебе.

На губах Тарье промелькнула улыбка.

— Я пережил нападение Тронда. Пережил голод в лесах Гарца и чуму здесь, эпидемии в Германии. Я не думаю, что я бессмертен, но выкручусь и на этот раз. Если ничего не случится, вернусь к сыну. Я был в таком ужасном состоянии, когда уехал от него, что не успел по-настоящему сблизиться с этим маленьким существом! О, вы не представляете, как часто я сейчас думаю о моем маленьком Микаеле!

— Да хранит тебя Господь, Тарье, — сказал Даг.

— Спасибо! На моей стороне сила. Ибо знаю, что на душе у Колгрима, читаю его мысли, знаком со злом, заключенным в проклятии. Случай с Трондом застиг меня врасплох, и все же я вышел из положения. Сейчас я подготовлен! Ничего не говорите в Липовой аллее, пока я не уеду! Не хочу, чтобы меня отговаривал отец.

— Аре я возьму на себя, — улыбнулась Лив. — Он мой младший брат, и мне всегда удавалось уговорить его.

Итак, четыре человека отправились в путь. Тарье, Калеб и конюший по имени Борд, для присмотра за лошадьми. Клаус был слишком стар, а Йеспер чересчур ненадежен. Четвертым стал хуторянин, которого звали Бергфинн. Борд и он были высокими, сильными, надежными и относительно молодыми людьми.

Колгрим выехал раньше на полсуток. Но шел дождь, и он в конце ночи где-то должен был задержаться на отдых, поэтому они надеялись настичь его.

Однако они обманулись. Куда бы они ни приезжали, получали один и тот же ответ.

Да, подросток с горящими глазами проезжал здесь или проскакал рысью мимо. Но это было полдня тому назад.

— Он едет быстро, — сказал Борд, конюший. — Но мы скоро его догоним.

Тарье задумался.

— Тот, кто одержим фанатической идеей, до цели добирается быстрее идущих на выполнение трудного задания.

Остальные вопросительно посмотрели на него, но он больше ничего не сказал.

Однажды, когда они остановились на залитом солнцем склоне горы покормить весенней травой лошадей, Калеб сказал:

— Еще в шахте Маттиас упоминал несколько раз о Людях Льда. Каждый раз я при этом вздрагивал, ибо это название мне было знакомо.

— Знакомо? — переспросил Тарье удивленно.

— Да. Но поскольку Маттиас утверждал, что он один из них, я не хотел ничего говорить. Но сейчас я понимаю, что вы все из рода Людей Льда. Я не верил, что такие люди были!

Тарье уселся поудобней. Он был очень заинтересован.

— Расскажи! Где слышал ты это название?

— В Южном Трёнделаге! Но все думали, что это сказка.

— И что же это за сказка?

— В давние времена в горах Утгардсфьелл было селение, где жили ведьмы и тролли. Однажды мужественные воины правителя поднялись в этот район и убили их всех, сожгли их зловещие дома.

На лице Тарье появилась горькая гримаса.

— Мужественные воины! Они казнили невинных, Калеб! Это все правда. Ты можешь спросить Лив и Дага! Только они, мои родители и маленькая Суль избежали такой ужасной участи.

И он рассказал о заклейменных проклятием. О том, как может быть опасен Колгрим. Его слушали и поражались этому фантастическому повествованию.

— Вы понимаете, я намерен попытаться спасти Колгрима. Тенгель, мой дед, в детстве был очень сложным человеком. Но ему удалось все плохое в себе обратить в хорошее. Я попытаюсь воздействовать на Колгрима так, чтобы с ним свершилось то же самое. Чтоб он стал новым Тенгелем.

Тихо он промолвил:

— Дай мне, Господи, удачи! Но для этого мне нужна помощь всех добрых сил неба!

И он упрекнул себя в том, что раньше не попытался повлиять на Колгрима. Но он не мог и предположить, что за услужливым видом этого мальчишки скрывалось такое коварство.

По окончании рассказа Тарье некоторое время все сидели молча. Затем Тарье поднялся первым.

— Найдем ли мы сейчас наших коней? Пора ехать дальше!

Колгрим сидел на почтовой станции и осматривал окрестности. До Трёнделага было гораздо дальше, чем он предполагал. Путь был бесконечным. Но он должен добраться до места!

Им руководило страстное желание. Он, Колгрим Мейден, избран стать самым великим из всех!

У него не хватило времени осмотреть все, что находилось в мешочке. Это он должен проделать без помех, когда доберется до цели.

Но одну вещь из тщательно уложенных кожаных мешочков и оловянной посуды он взял себе. Он ощупал воротник и улыбнулся.

Там был спрятан их волшебный корень. Он теперь защищен от всего! Ему не страшны никакие раны, он бессмертен! Нет ничего, что бы было не подвластно ему!

Служанка в харчевне обносила посетителей пивом, подавала еду. Колгрим следил за ней. Это была рослая полная женщина с вызывающим взглядом и едва ли работала только служанкой.

Он смотрел на нее с презрением.

Колгрим вступил в тот возраст, когда мальчики начинают интересоваться женскими прелестями. Подобно своей бабушке Суль, которая начала пользоваться искусством обольщения с четырнадцати лет, Колгрим сейчас созрел и готов был испытать все манившие его радости.

Даже если он размышлял не так, как другие…

Истина заключалась в том, что он относился к женщинам так, как тот его предок, которого Суль видела в своих видениях. Невероятно красивый, привлекательный мужчина с ледяной улыбкой на устах и с отрубленной женской головой, которую он держал за волосы, наполовину спрятав за спиной.

Колгриму понравилась эта дорожная бабочка. Она производила впечатление созревшей и опытной, и наверняка хотела завлечь юношу с волчьими глазами в сети любви.

Но не сейчас, подумал он. Сейчас у меня нет времени, надо спешить.

На обратном пути…

Он отдался сладострастным мечтам.

Сначала он позволит ей научить его всему, что она умеет. Он должен получить от нее удовольствие, не давая в обмен никакой нежности. Таково противоречие! Затем он вытащит нож. Немножко ее поцарапает, чтобы она испугалась. А потом он…

Колгрим не знал, что его глаза пылали таким адским огнем, что многие посетители харчевни постепенно покидали ее, а служанка отказалась выходить в пивной зал, пока он не уйдет. Хотя он красивый юноша и, только появившись в харчевне, стал восхвалять ее женственность!

Ей следовало благодарить Бога за то, что она не могла познать все его кровожадные мечты.

Когда Колгрим закончил фантазировать, бросив мысленно останки этой женщины собакам на улице, он вышел из харчевни и направился к лошади.

Владелец постоялого двора вздохнул с облегчением.

Когда же четыре преследователя Колгрима добрались, в свою очередь, до почтовой станции и спросили о нем, то получили однозначный ответ:

— Это не мальчик, а сам Дьявол в образе человека. Глаза у него так горят, словно внутри мальчишки все пылает огнем.

— Это он, — сказал Тарье, который раньше видел глаза своего брата Тронда. — Быстро накормите нас и лошадей, может, мы нагоним его? Сколько времени прошло с момента его отъезда?

— Не более шести часов.

Они посмотрели друг на друга.

— Скоро догоним! — сказал Бергфинн.

— Как называется эта местность?

— Оппдал.

— Далеко до Южного Трёнделага?

— Вы уже приехали.

Тарье глубоко вздохнул.

— Дайте нам быстренько поесть! Сейчас нам нельзя терять его.

Но именно это и случилось. Если до того он оставлял явные следы, то теперь внезапно они исчезли. Кого бы путники ни спрашивали, никто не встречал человека, похожего на Колгрима.

На следующее утро Калеб сказал:

— Вот там Трондхейм. Вокруг него расположены горы, именуемые Утгардскими.

— Хорошо, — произнес Тарье и соскочил с лошади. — Пора вытаскивать схему дяди Дага. Трудность в том, что он прибыл сюда не обычным путем. Этой дороги Даг не знал. Он был еще грудным ребенком, когда Силье и Тенгель увезли малышей тайными путями из долины Людей Льда. Мы должны ехать по другой дороге, по которой он спустился вниз. Это будет невероятно изнурительный переход и брать с собой лошадей нельзя. Они взяли лишь одного коня, но путь оказался таким сложным, что и у них самих и у животного до крови стерлись ноги.

Изучив схему и посоветовавшись с Калебом, они определили свой дальнейший путь.

— А как же Колгрим заберется вверх? — спросил Калеб.

— Не знаю. Однако о том, куда он направляется, у меня нет сомнений. И я знаю, о чем он думает. Этот сумасшедший! Он же ничего не знает о лечебных травах и о тайных инструкциях, которые прихватил с собой. То, что он собирается совершить, — это безумие.

Наконец они достигли долины, откуда Тенгель и Силье с тремя детьми ушли полстолетия тому назад. Наши путники двигались по той же дороге, но в обратном направлении, оставив лошадей в усадьбе, расположенной неподалеку.

Все выше и выше поднимались они по дикой глухой местности. Даг указал несколько ориентиров, которых им следовало придерживаться, и пока схема помогала.

Перед ними со всех сторон вздымались горы с отвесными выветренными склонами. Там в вышине не было слышно человеческого голоса, только в вереске монотонно кричала золотистая ржанка. Холодный ветер сдувал снег с вершин и стонал в ущельях.

Именно эти звуки Маттиас называл стенаниями ветра, подумал Калеб. На душе у него было весьма скверно. Время от времени ветер выл, рассказывая страшные истории о тяжелых страданиях, о злых силах и ужасах.

— Вот и ручей, вдоль которого они шли, — воскликнул Тарье. Голос его прозвучал плоско, безрезонансно. — За вершиной должен быть его исток, берущий начало из большого ледника.

Они шли дальше, подымаясь в гору вдоль ручья, ступая хлюпающими сапогами между листьями морошки и пушицы, пробивавшимися и вьющимися по камням в русле ручья, где летом красиво распускаются золотисто-красные цветы камнеломки. Сейчас здесь виднелись лишь серые растрескавшиеся кочки.

Далеко внизу под ними лежало плато, которое они только что покинули.

Борд посмотрел вверх на покрытые снегом вершины гор и содрогнулся.

— Надеюсь, обратно мы будем спускаться не этой дорогой.

— Не этой, — сказал Тарье. — Доберемся до места, и нам будет легче отыскать правильный путь.

Восхождение с каждым мгновением становилось все более трудными. И, когда они думали, что вышли на новое плато, и предстоит дальнейший подъем, они внезапно оказались у ледника.

Черные стены скал окружали их.

— Забытая богом страна, — промолвил Тарье. — Неужели дедушка и бабушка прошли здесь? С лошадьми и тремя малыми детьми? И четвертым, моим отцом, еще не появившимся на свет? Непостижимо!

Ветер то шелестел, тол выл над огромной плоской поверхностью снега и льда. Они чувствовали себя ничтожными.

— Проход, о котором рассказывал Даг, должен быть выше, по другую сторону ледника, — сказал Тарье. — Мы должны двигаться к нему. Но упаси нас Бог…

— Они могли, сможем и мы, — произнес Бергфинн. — Но доберемся ли мы до него сегодня?

— Нет. Я знаю, что Тенгель и его небольшая семья перебирались ночью. Их вынудили к этому, они спасали свои жизни. Но в ту ночь светила луна. А нам предстоит безлунная ночь, ледник опасен, поэтому нам не следует пытаться идти всю ночь. Но и переночевать на нем мы не сможем. Мы разобьем лагерь здесь. До раннего утра померзнем.

«Да, да, — подумал Калеб, — заворачиваясь в плащ и подставляя ветру спину. — Я тосковал по свежему чистому воздуху и открытым пространствам, когда жил в шахте. Но сейчас не слишком ли много всего этого».

Мысли Тарье были сложнее.

«Мальчишка сошел с ума, — думал он. — Зло Людей Льда проявилось в нем в полной мере. Я обязан спасти его, пока он не навредит сам себе. Вопрос только в том: Действительно ли я хочу этого? Может быть, я желаю только вернуть на место клад?»

— Да, — произнес он громко. — Для его семьи я этого хочу. Для них я должен сделать все, чтобы вернуть его домой целым и невредимым. А его я должен превратить в нового Тенгеля!

7

В это время Колгрим ехал по обычной тайной дороге. Ибо он знал больше Тарье…

Он двигался верхом на лошади по большой равнине, на которой кучер Силье однажды переделал карету в сани для езды по снегу и где убийцы Ханны и Гримара позднее нашли свою смерть.

Тенгель любил эту равнину. За ней открывалась картина горных склонов, покрытых темными, сине-зелеными зарослями можжевельника с островками золотисто-желтой травы. Эта картина всякий раз, когда он ехал домой в долину, очаровывала его.

Колгрим был лишен восприятия прекрасного.

Внутри него все пело.

Он, Колгрим Мейден, один из рода Людей Льда, был на пути к осуществлению предсказания. Должен появиться некто, обладающий гораздо большими сверхъестественными способностями, чем любое человеческое существо на земле.

Но для этого нужна особая сила.

Колгрим намеревался обрести ее.

Он даже подумывал убрать из своего имени фамилию Мейден. И она, и имя Линд слишком сентиментальные. Колгрим Человек Льда! Так он назовет себя. Ни у кого нет большего права на это, только у него. Ведь в нем течет их кровь, как с отцовской, так и с материнской стороны. Его бабушка была ведьмой, а отец другой бабки был колдуном, нет мастером колдовства!

Барон, тьфу! Бароны мягкотелые, вырождающиеся снобы! Он, как известно, никогда не просил этого титула.

Никогда не вернется он в Гростенсхольм. Ему это не нужно. Золотце Маттиас вернулся домой, и все было разрушено. Он больше не желает находиться там, никогда в жизни! Он уже взрослый для того, чтобы завоевать мир. С помощью магической силы он станет властелином всех врагов и недругов. Затем он придет в Гростенсхольм и отомстит…

Он внезапно остановился.

Неосознанно следовал он по старой дороге через равнину, по той, которую не обнаружил никто из непосвященных. Что за сила направляла его шаги, он мог только догадываться. Правда, он знал, как проходила дорога, но мысли его были далеки от тоскливой равнины.

Под огромным ледником раскрыла свою пасть большая дыра.

Это, видимо, тайный вход в долину Людей Льда!

Пятьдесят лет прошло с тех пор, когда здесь жили люди. Тогда ледовый туннель держали открытым и доступ в него был легким. Сейчас природа устроила все по-своему. Кроме того шло весеннее таяние, и река неслась, преодолевая с легкостью препятствия. Шумя, пробивалась она вперед под ледяной крышей.

«Здесь мне не пройти, — с ужасом подумал Колгрим. — Меня, как увядший листок, унесет вода!»

Никто из старшего поколения Людей Льда не осмеливался входить в туннель в такое время года.

Но остатки старой тропинки вдоль мчавшегося потока все еще были видны. Колгрим решился. Впрочем, другого выбора у него и не было, он должен проникнуть внутрь.

И он пройдет!

Колгрим стегнул коня, но тот уперся. Колгрим передохнул и закричал, но в конце концов, несмотря на многочисленные пинки и ругательства, ему пришлось оставить лошадь снаружи на равнине.

Иссиня-зеленый туннель вселял в него страх. Чем дальше он в него углублялся, тем становилось темнее. Тропинки он больше не видел, а поток грохотал, готовый поглотить его, если он подойдет к нему слишком близко. Струи воды, казалось, только ожидали момента увлечь его за собой. В отдельных местах уровень потока становился слишком высоким; чтобы не столкнуться с каскадами воды, приходилось ползти на животе под самой ледяной крышей. Временами по туннелю с грохотом проносились массы из огромных кусков льда, и тогда он стоял, прижимаясь к холодной ледяной стене, ему оставалось только надеяться на удачу.

Невероятно, но он прошел. Когда увидел, что свод становится светлее, и потолок приобретает прозрачный сине-зеленый цвет, он понял, что близок к выходу.

Когда же Колгрим снова вышел на дневной свет и увидел ту же картину, какую наблюдала когда-то Силье, он почувствовал себя непобедимым. «Я велик, — думал он. — Никто, кроме меня, не смог справиться с этим!»

Фанатическая вера в самого себя временами приводит человека к достижению непостижимого, совершенно невозможного.

От водяных брызг он промок насквозь, но решил, что быстро высохнет. Не спеша, двинулся он по старой долине Людей Льда. Осмотрел капитальные стены — свидетелей того, что произошло здесь полвека тому назад. Ветер грозно шумел в засохших горных березах.

Так было только на южном склоне, а на другой стороне озера Одиночества, где лед уже с грохотом ломался, толстым слоем лежал снег.

Колгрим знал, куда ему следует направиться. В дом привратника, точнее, в его руины. Там должен находиться сад Браттенга.

А там… Там жили Ханна и Гримар. Над заросшим травой местом все еще лежала печать колдовства. Мгновение он размышлял, ступить или не ступить на это место, но сильный ветер, забравшийся в кусты подсказал ему отрицательный ответ. Величайший мастер-колдун мира содрогнулся и поспешил дальше.

Колгрим даже не представлял себе, сколь подавляющая, страшная пустота царит здесь!

Не то, чтобы он ожидал встретить людей, нет, дело совершенно не в этом. Кричащая заброшенность места, свидетельства участи людей прошлого подействовали даже на холодное сердце Колгрима.

Затем он перешел к руинам дома Тенгеля и Силье. «Здесь родилась бабушка, — подумал он, когда стоял и смотрел на этот вечный покой. — О ней приятно вспомнить. Какой прекрасной женщиной она стала бы сейчас!»

Лив несправедливо говорила о ней, но Колгрим имел свою точку зрения.

День проходит быстро, у него нет времени на пустые сентиментальные рассуждения.

Что он должен сделать прежде всего? Смешать ужасное ведьмино зелье или отыскать место?

Сердце от возбуждения бешено колотилось. Одному лишь ему во всем мире известно, где…

Нет. Лучше всего сначала исследовать содержимое мешка.

Для этого Колгрим предпочел остаться неуязвимым. Он намеревался все, что находилось в мешке, сложить в котел и добиться желаемого воздействия. Никаких письменных указаний о том, как вызвать Сатану, у него не было. Такими инструкциями обладал лишь Тенгель Злой. Но это не должно привести к неудаче. Я же знаю место, где все произошло!

Колгрим разложил содержание мешка на валу, где еще маленькими детьми играли Даг, Лив и Суль. Пораженный, рассматривал он мистические, а в некоторых случаях вызывающие улыбку, предметы, появлявшиеся друг за другом из мешка. «Все это я уложу в котел, — думал он. — Ничего не сохраню для тех, кто придет после меня. Все это только мое!»

Самым важным ему казалось содержание маленьких кожаных мешочков и коробочек. На каждом из этих предметов были надписи, но понять древние письмена, как и полустертый текст на толстых берестяных свитках, Колгрим не мог.

Если бы у него было время для расшифровки написанного, он мог бы стать колдуном-мастером. «Наплевать! — думал он. — В котел все разом, сильнее подействует!»

Названия на одной или двух деревянных коробочках он знал. Это, кажется, лекарства или порошки, облегчающие душу, приводившие человека в оцепенение?

Он должен их попробовать! Немедленно!

Но сначала следует отыскать место.

Колгрим снова сложил все в большой мешок, а маленькие мешочки с наркотиками сунул за пазуху. Затем забросил мешок на плечо и пустился в путь.

Подъем был долгим. От руин домов он шел наискосок вверх по извивающимся коровьим тропам, протоптанным так глубоко, что время не смогло разгладить их.

Колгрим остановился.

Там вверху под скалой с двумя вершинами, напоминавшей надгробие, должно быть это место…

Сначала — на край обрыва. Да, здесь была тропинка, ведущая туда.

Колгрим вспотел. Не потому, что было слишком жарко; напротив, моросил дождь, а на склонах гор лежал снег. Просто карабкаться вверх по склону было очень тяжело. А он не привык к физическим нагрузкам на свежем воздухе.

Хорошо, что он высушил одежду после прохода через туннель…

Дыхание стало тяжелым и напряженным. Одиночество словно неясный, невидимый туман, окружало его. Издалека со стороны озера раздавались резкие крики пернатых хищников; они отзывались эхом в бесконечной тишине. Неподалеку от него обеспокоенно верещала золотистая ржанка.

Когда Колгрим вышел на край обрыва, ветер с такой силой набросился на него, что его почти отбросило назад. Он забрался на самый верх и бросил взгляд на дно пропасти. Закружилась голова. Внизу образовалась огромная куча из осколков, отделившихся от скалы.

А далеко, далеко внизу лежали руины жилищ Людей Льда. С места, где он находился, можно было ясно увидеть на некоторых черную копоть, оставшуюся после того давнего пожара. Некоторые развалины были едва различимы; от других были видны лишь заросшие бурьяном стены. Во дворе усадьбы Тенгеля Колгрим разглядел качавшееся на ветру голое дерево. Наверное, тунговое, подумал он.

На мгновение у него появилось желание увидеть во всех домах людей. Ведьм и колдунов — таких, как он сам. Не ведая о том, что злосчастный Хеминг Убийца Фогда — виновник всего этого опустошения, был его дедом со стороны матери. Колгрим стоял и жалел себя, оставшегося беспредельно одиноким. Сейчас ему действительно необходимо мужество для осуществления задуманного. Стать сильным, каким был Тенгель Злой. Именно этого он добивался. Впрочем у Тенгеля трудностей не было. В его времена долина была полна людей. Колгрим же был совсем один. И никто не знал, что он здесь. Никто во всем мире.

Однако он не намерен больше таскать с собой мешок. Пусть он полежит около обрыва, пока он будет искать то самое место.

Место, где его предок встречался с самим Сатаной!

Никто, за исключением его, Колгрима, не знает, где оно находится.

Он вздрогнул. Он, который, как известно, ничего не боялся!

Но не каждый же день глотаешь такое.

Если бы он…

Подумать только, если бы он смог добавить себе немного мужества?

В раздумье он взял в руку маленький мешочек. Название ему было знакомо.

В мешочке был порошок — высушенная, истонченная трава. Но как его принимать?

Величайший в истории колдун-мастер не знал этого.

Колгрим оглядел все вокруг. Немного выше него журчал маленький ручеек. Колгрим насыпал на ладонь порошка и с трудом проглотил, запив водой из ручья. Порошок даже застрял в горле, так что Колгрим закашлялся.

Итак, больше ничего не оставалось как направиться к заветному месту…

На мгновение Колгрим остановился. Ему следовало бы уничтожить все следы своих поисков в Гростенсхольме! Так, чтобы никто даже после его смерти…

Он сделает это позднее, когда вернется.

Впрочем, как после его смерти? Он должен стать бессмертным! Жить века. Так и будет. Сейчас в его распоряжении есть такие средства, что он способен на все.

После утомительного похода по дикой и красивой местности, на которую он даже не обратил внимания, Колгрим забрался вверх, и оказался у горы с двумя вершинами.

Моросящий дождь снова намочил его плечи и волосы.

Наверху была ровная открытая площадка.

Как она выглядит сейчас?

Обогнуть выступ скалы и двигаться дальше…

Здесь стояла Силье вместе с Тенгелем и двумя малышами.

И Суль, передвигавшаяся уже самостоятельно, с полными дикого ужаса глазами обежала выступ скалы и закричала: «Опасный человек!»

Суль, не боявшаяся ничего, была перепугана до смерти.

Колгрим сразу понял, что это то самое место! Даже стройные березы продолжали стоять здесь, хотя сейчас и без листвы. Конечно, он принял не совсем точную дозу наркотического порошка, но все-таки порошок подействовал. Колгрим чувствовал, как растет в нем мужество. Тьфу! Теперь уже ничто его не испугает!

Он напряг грудную клетку и глубоко, до самого дна легких, втянул в себя воздух, выдохнул и решительными шагами направился к выступу скалы…

Тарье со спутниками удалось перебраться через ледник. Это заняло гораздо больше времени, чем они рассчитывали, так как им приходилось часто обходить широкие трещины во льду. Иногда снежный покров был таким пористым, что ноги по колено уходили в него. Поход отнял много времени.

Но сейчас они находились в каменистом проходе между двумя горными вершинами. Ветер выл, проносясь по тесному коридору, нес с собой твердые крупинки снега, они крутились в воздухе и больно били по лицам.

Сначала они ничего не видели. Но вот снежное марево исчезло, и долина Людей Льда, лежащая в руинах с 1580 годов, открылась перед ними.

Пока они не могли видеть развалины домов, их заслоняли горы, поросшие вереском. Но им уже была видна часть озера и тронутый весною снег на другой стороне.

Тарье на какое-то мгновение остановился, разглядывая открывшийся перед ним вид. Его охватило мучительное волнение.

Вот как выглядит место, известное в народе под названием Долина зла. «Ее правильней было бы назвать Долина страданий», — подумал Тарье.

Внезапно тишину нарушил крик. Он был не громок, шел издалека. Это был продолжительный невнятный зов, наполненный страхом и ужасом. Раздавался он с перерывами, словно тот, кто кричал, бежал.

«Слишком поздно», — подумал Тарье.

И тут они увидели Колгрима, несшегося бегом вниз по склону горы на большом расстоянии от них. Он все время кричал и плакал вне себя от ужаса.

— Бежим, — воскликнул Тарье, и они помчались наискосок вниз, чтобы перехватить его.

Мысли роем кружились в голове Тарье. «Он нашел место, — думал он. — Но что случилось? Сварить зелье он не мог, времени было мало. Возможно, увидел то же самое, что и Суль в тот раз».

Колгрим их не видел. Он мчался, сломя голову, убегая от ужасного видения вниз к скале, где он оставил мешок.

Он должен проглотить больше успокаивающего средства… Должен избавиться от галлюцинаций, стать сильным.

Лихорадочно схватил мешочек, разорвал его и побежал к ручью, набрал в рот порошка и запил водой. Слабый обморок остановил его, и он не успел проглотить все содержимое мешочка.

Он бросился на траву. Так, да…

Замечательно, он снова почувствовал блаженство. Стал равнодушным ко всему. Уверенным в себе…

О, Боже, он непобедим!

Колгрим поднялся и, как на крыльях, понесся к обрыву. Он может летать, он чувствует это!

Сейчас он в состоянии совершить фантастический ритуал. Ничто его больше не пугало.

Мир принадлежит ему. Его охватило неукротимое желание раскинуть руки и подобно птице лететь со скалы.

Колгрим замер.

Голоса?

Здесь? В такой глуши?

Отвратительное существо, которое он видел? Оно преследует меня?

— Колгрим!

Нет, это голос Тарье. Что это? Тарье здесь? Нет, это наверняка порошок вызывает галлюцинации.

Но сверху к нему бегом направляются четыре человека.

Дьявольщина!

Тарье. Конюший Борд и хуторянин Бергфинн. Какого черта им здесь надо?

Молодой блондин, которого он раньше не встречал. Откуда они его выкопали?

Или… минутку! Не тот ли, что прибыл вместе с Маттиасом?

Всегда и везде Маттиас!

Проклятый Маттиас, чертов мальчишка, неужели его тень лежит над этой долиной?

— Колгрим, подожди!

Они были уже внизу.

— Не подходи, — закричал он в ответ. — Вам меня все равно не победить. Вы обыкновенные смертные. Я же встречался с самим Дьяволом!

Тарье, обращаясь к своим спутникам, произнес:

— Он наглотался наркотиков. Подождите меня здесь, я попытаюсь уговорить его. Отойдите немного назад!

На несколько шагов Тарье приблизился к Колгриму, оказавшись на таком расстоянии от остальных, что они не могли его слышать.

— Как выглядит Дьявол, Колгрим?

— Тьфу, черт возьми, — ответил мальчишка. — Он страшнее всех, кого довелось мне видеть!

Тарье не представлял, что маленький скромный Колгрим знает так много ругательств.

— Он намного меньше, чем ты думаешь, — выкрикнул мальчишка, уставившись на Тарье неподвижными, неестественно блестевшими глазами. — Маленький, широкоплечий. С носом, похожим на клюв и колючими едко-желтыми глазами, и… он стоял там на вершине подобно темному силуэту и…

— Колгрим, — спокойно произнес Тарье, — Ты видел не Дьявола. Дьявола вообще нет. Это точное описание Тенгеля Злого, каким его увидела как-то здесь Суль в наркотическом опьянении.

Колгрим недоверчиво уставился на него.

— Откуда тебе это известно? Тебе, обыкновенному смертному!

— Дедушка Тенгель рассказал мне еще тогда, когда он посетил эти места с известным тебе мешком. Суль описала ему свое видение. Суль знала больше тебя.

— Не-ет, — уверенно заявил Колгрим, — я самый сильный, самый великий! Я могу летать. Смотри, сейчас я полечу со скалы!

— Остановись, Колгрим, ты с ума сошел! Это лишь опьянение, понимаешь? Пойдем с нами домой! Это не игра!

Колгрим выглядел удивленным.

— А я и не играю. Я избранник, один-единственный.

— Да, Колгрим, это верно, — произнес серьезно Тарье. — И мне кажется, ты обязан воспользоваться огромными возможностями, которыми располагаешь, и стать новым Тенгелем Добрым. Стань таким же всеми любимым и почитаемым, каким был он.

Колгрим сквозь зубы процедил:

— У меня нет желания стать любимым и почитаемым, ты глуп, Тарье! Зачем мне это нужно, если у меня теперь есть возможность наводить на всех ужас, владеть всем миром, убивать тех, кого хочу, топтать их и хохотать над страхом, который они испытывают, встречаясь со мной? Ты тоже должен трепетать, Тарье. И все наши домашние обязаны ползать передо мной на коленях. Любимый и почитаемый! Какая глупость! Впрочем, что ты здесь делаешь?

— Я тоже был на чердаке в Гростенсхольме, — мягко сказал Тарье. — Нашел то же, что и ты. Знаю и о месте, где Тенгель Злой зарыл котел. И не столь уж удивительно, что ты и Суль увидели Тенгеля! Он может сильно возмутиться, если кто-нибудь откопает клад. Он не желает, чтобы котел был найден и проклятие потеряло силу. Но посмотри, я не отмечен проклятием и не могу встретиться с ним. Я хочу выкопать это несчастье для того, чтобы в будущем в нашем роду царили мир и спокойствие.

— Нет! — прошипел Колгрим, и лицо его почти позеленело. — Ты не сделаешь этого! Мы же утратим силу и мощь!

— Упаси Боже, чтобы это довелось сделать вам, беднягам, отмеченным проклятием!

— Нам, избранным! — поправил Колгрим с достоинством.

— Хватит! Отдай мне мешок и идем домой!

— Клад мой! Ты никогда его не получишь! А я вызову Дьявола. Я не боюсь презренного призрака, я испугался только от неожиданности и поэтому побежал. Он ничего не сделает со мной. Я буду самым великим в мире.

— Колгрим, во имя Господа Бога.

— Не подходи, предупреждаю! Ты, желающий уничтожить нашу силу и могущество, что дал нам сам Сатана! Ты знаешь, что я могу летать? Я могу отделаться от тебя одним махом.

Он попытался спрыгнуть с обрыва.

Тарье схватил его за плечи. Три его спутника бросились на помощь.

Колгрим в отчаянии оглянулся, И, чтобы никто не успел догадаться о его намерении, выхватил нож и вонзил его в живот Тарье.

Тарье в ужасе посмотрел на него, потом согнулся, зажимая рану.

Спутники его, крича, бежали к нему, а Колгрим…

Колгрим, этот сумасшедший мальчишка, властитель мира, взглянул на них дикими глазами и побежал к краю скалы. Ликующе раскинул он руки, уверовав, что это крылья, способные вознести его высоко над землей. Поняв свою ошибку, он отчаянно замахал руками, но дно пропасти неумолимо двигалось ему навстречу. Оставшиеся наверху долго слышали детский испуганный крик, пока он не завершился ужасным глухим ударом.

Итак, предсказание Ханны исполнилось: линия Суль в роду закончилась. Ее единственный ребенок, Суннива, умерла четырнадцать лет тому назад. И здесь лежит ее единственный внук, погибший в возрасте четырнадцати лет.

Все прошло так, как сказала Ханна. Ветвь Суль кончилась тупиком.

Трое мужчин пытались удержать Тарье на ногах. Они чувствовали свою совершенную беспомощность.

— Положите его, — сказал Калеб, много раз наблюдавший, как Маттиас ухаживал за беднягой Кнутом. — Зажмите рану!

Напрасно он пытался остановить кровь, прибегая к различным приемам: сидел и длительное время сжимал рану, побледневший Тарье лежал тихо, напряженно дыша.

Борд жалобно причитал:

— О, нет, нет! Только не господин Тарье! Не он! Что будет с нами всеми в Гростенсхольме и в Липовой аллее?

Бергфинн снизу вверх посмотрел на остальных. В глазах беспомощность, мольба о спасении.

— Нет, нет! Только не господин Тарье! Во имя Бога, только не он! Он же самый лучший среди нас!

Они похоронили Колгрима в долине Людей Льда. Бессмысленно было пытаться нести сильно обезображенный труп домой через половину Норвегии.

И никто из них не обратил внимания, что вместе с Колгримом был погребен и напоминавший фигуру человека корень, который был у него на шее.

Волшебный корень, переходивший по наследству из поколения в поколение как минимум целых четыре столетия.

Приносил ли он своим владельцам счастье? Что случилось со всеми, кто умер давно, никто не знает. Но Ханна? Была ли она счастлива? Не ужасна ли, не жестока ли была ее смерть?

А Суль, следующий владелец? Талисман не защитил и ее. Так же, как и последнего своего владельца, Колгрима, который, даже не став взрослым, погиб столь внезапно.

Тенгель также владел талисманом. Принес ли он ему счастье? Он покончил с собой от горя.

Тарье тоже был его владельцем. Смог ли он предотвратить потерю любимой Корнелии? Мог ли помешать несчастью, случившемуся с ним сейчас?

Нет, погребение талисмана было наилучшим исходом. И, если он, как утверждала Суль, протестуя, вцепится своей когтистой лапой, от него уже не спасешься.

Спутники покидали долину Людей Льда.

Тарье, впавшего в глубокое забытье, положили на самодельные носилки. Боясь, что он перестанет дышать, они почти не осмеливались смотреть на него.

По дороге они на минуту остановились и посмотрели назад.

— Несмотря ни на что, мы не можем осуждать его, — сказал задумчиво Калеб.

— Нет, — согласились остальные. — Не можем. Во всяком случае, не жестоко.

Высоко над ними нависал обрыв. У его подножия теперь была небольшая одинокая могила. В ней нашел свой вечный отдых Колгрим.

Но может быть, он не был здесь одинок? Вдали среди развалин домов было много невидимых могил. В долине Людей Льда было свое кладбище…

Колгрим спал вечным сном среди предков, живших многие сотни лет тому назад.

Подул сильный ветер, снежная пелена закрыла обрыв. Они еще раз оглянулись и продолжали свой трудный поход.

8

Выход из долины Людей Льда они нашли довольно быстро и утром, когда уровень воды был низок, прошли по туннелю. Медленно и осторожно, почти не говоря ни слова, несли они носилки.

Выйдя из туннеля, они увидели лошадь Колгрима. Она облегчила их путь. Молча перешли они большую равнину, немного поблуждали в поисках дороги вниз в долину и, когда добрались до своих лошадей, сделали новые носилки, поместив их между двумя лошадьми, на которых ехали сами.

Так двигались они день за днем обратно по нескончаемой дороге, не зная, жив Тарье или уже скончался. Когда они встречали людей, понимавших и в медицине, и просили их о помощи, они всегда получали в ответ только покачивание головой. Никто ничего не мог сделать.

Никогда они не чувствовали себя столь безнадежно удрученными! Три простолюдина и один опасно раненый, обладающий необыкновенными способностями молодой человек. Спустя много дней, под проливным дождем они прибыли в Липовую аллею Тенгеля и Силье.

Невозможно описать то ошеломление и скорбь, которые встретили их дома. Аре послал за знахарем, а вся его семья, вместе с Лив и Дагом, точно окаменев, сидела возле постели Тарье.

Такого они никогда не могли себе представить! Тарье — их надежда и опора, самый талантливый и известный в семье. Таральд заперся у себя, он не хотел ни с кем разговаривать. И все понимали его. Его сын явился причиной всего, и он тоже сейчас мертв. О его чувствах они могли только догадываться. Ирья верная, как всегда, разрывалась, ухаживая за Маттиасом и стараясь облегчить добровольное затворничество Таральда.

Лив послала письмо Сесилии. О радости от возвращения Маттиаса и о новом горе — исчезновении Колгрима.

Почта на этот раз сработала быстро. И, через двое суток приехала Сесилия вместе со всей своей семьей. Она сказала Александру:

— Сейчас я хочу, чтобы мы были там со всеми, хочу показать наших прекрасных детей. Хочу повидать Маттиаса. Они нуждаются в нас, и в то же время будут оберегать Габриэллу и Танкреда от Колгрима, если он появится вновь.

Подробности они узнали, когда приехали. И были глубоко потрясены ими. Колгрим скончался. Тарье умирает!

Сесилия поспешила к нему. Там были все.

Тарье белый, как мел, лежал в постели. Не говоря ни слова, Сесилия потребовала, чтобы знахарь подвинулся.

Она тут же осмотрела рану.

— Сесилия, ты же не можешь… — произнесла Лив. Ее дочь повернулась к ней. Глаза ее были наполнены слезами.

— Однажды Тарье помог нам. Он спас Александра. Тогда я кое-чему научилась. С Тарье мы всегда были близки.

Несколько дней знахарь и Сесилия боролись за жизнь Тарье.

На пятый день вечером он впервые открыл глаза. Всех взрослых сразу же позвали к его постели.

— Тарье, ты слышишь меня? — спросила Сесилия.

139

Он снова закрыл глаза, но едва заметно кивнул головой.

— Что я могу для тебя сделать? Для твоего выздоровления?

Он снова лишь легко кивнул головой.

— Какое-нибудь лекарство?

Он сморщил брови, видимо, не поняв вопроса.

— Из твоего запаса?

Нет, ничего не нужно. Слабое, едва видимое движение головой означало, что ему абсолютно не нужны лекарства.

Сесилия снова предприняла попытку.

— Ты чего-нибудь хочешь?

Кивок.

— Что-нибудь проглотить? Попить?

Она стала перечислять напитки. Только отрицательные покачивания головой. Наконец она угадала. Сесилия смутилась.

— Обычного самогону? Зачем тебе он?

— Может, он хочет укрепить свои силы? — произнес Александр.

— Конечно, как же я глупа, — сказала Сесилия, почувствовав, как тяжелый комок сдавил ей грудь. В голосе звучала огромная тревога.

Общими усилиями они помогли ему сделать несколько глотков, пока он не дал понять, что этого достаточно.

Он открыл глаза, посмотрел на всех.

— Микаел… пусть получит все… чем я владею, — прошептал он с огромным напряжением.

— Но, Тарье, — простонала Лив.

Он показал головой, требуя, чтоб она помолчала.

— За исключением тайного клада… Людей Льда. Он… пусть достанется… Маттиасу.

Лив закрыла глаза. Лучше всего ничего этого не видеть, она хотела, чтобы вся эта чертовщина исчезла, но можно ли просить Бога о подобном. Лив слишком хорошо знала, что этот дар бесценен.

— Мы слышим тебя, Тарье, — произнес Аре. Уголки рта у этого крупного мужчины опустились горестно вниз. — Ты хочешь, чтобы мы привезли Микаела сюда? Чтобы он жил у нас?

— Нет. Пусть он приезжает только в гости. Следите, как пойдет его жизнь! Юлиана… хочет, чтобы он жил у нее. Она хороший человек. Микаел… единственный потомок… ее брата. Поэтому она хочет…

— Мы понимаем. Будем постоянно поддерживать с ним связь.

— Передайте ему привет… при случае… скажите, что я… люблю его. Очень!

— Обязательно, — заверила Сесилия. — Как только появится возможность, мы поедем в Левенштейн.

— Спасибо! И скажите Маттиасу… чтобы он нашел хорошего наследника.

— Мы знаем, — произнес Даг. — Такого же, как ты.

Тарье улыбнулся.

Спустя два дня он скончался. В возрасте двадцати восьми лет, старше он не станет никогда.

Все были буквально парализованы. Огромная надежда их рода, человек, который мог бы как исследователь стать известным всему миру, ушел из жизни.

Любимый ими Тарье! Он не может умереть! Нет! Только не он.

И все-таки это была неумолимая правда.

Попрощаться с Тарье хотели все, кто жил в ближайших усадьбах. Калеб сказал, что останется дома и позаботится о детях крестьян и прислуги. Предложение было воспринято с благодарностью.

На попечение Калеба оставили целую кучу детей.

В Гростенсхольме было много молодежи. Когда прошла первая робость, они начали играть и носиться вокруг, словно дикие, не обращая внимания на обряд похорон, совершавшийся возле церкви.

Но они слушали Калеба! Он был почти взрослым юношей со спокойным характером и нравился им. Если он видел, что дети слишком шалили или убегали чересчур далеко, ему стоило только повысить голос, как они немедленно слушались.

Дети напоминали стаю цыплят.

Потомками Тенгеля в четвертом поколении были исключительно мальчики: Колгрим, Маттиас, Андреас, Микаел и Танкред. Колгрим уже ушел навеки, а маленький сын Тарье Микаел был далеко в чужой стране.

Единственной девочкой в этом поколении была Габриэлла, сестра-двойняшка Танкреда.

Калеб успел довольно хорошо узнать четверых из этой компании. Один барон, один маркграф, одна маркграфиня и один маленький крестьянин.

Маттиаса он уже знал. Андреас был плотным восьмилетним мальчиком, предпочитавшим играть в одиночестве. Спокойно улыбаться, когда скатывался по перилам лестницы, и с огромным спокойствием посматривать на дикие игры других детей.

Двойняшки весьма отличались друг от друга. Танкред появлялся повсюду, был быстр, мужествен, с явным проблеском юмора в карих глазах и с темными волосами. Изначальный медный оттенок пробивался только, как отблеск в солнечном свете.

Маленькая Габриэлла, которой так же, как и брату, исполнилось семь лет, не отходила от Калеба. У нее была кукла, которую она оставила на лестнице, где сидела сама и уложила ее «спать», укрыв прекрасным кружевным носовым платком. Изредка она бросала взгляд на Калеба, чтобы убедиться, здесь ли он.

Абсолютно гладкие волосы Габриэллы были заплетены в две косички, которые то и дело падали на кровать куклы. Терпеливо она отбрасывала их назад за спину. Волосы были черны, как смоль, а глаза темно-карие, унаследованные от рода Паладинов.

Маттиас уселся в стороне от всех.

— Мама сказала, что о Колгриме никто не произнес ни одного худого слова. И, кажется, на нее это произвело приятное впечатление. Все говорили, что он был человеком, на которого пало больше всего греха в нашем роду. Что он совершенно не мог противиться этому. Я тоже так думаю. Колгрим был хорошим человеком.

Калеб не знал, что сказать в ответ. Поэтому он промямлил что-то невнятное.

Маттиас продолжал:

— И Бранд и Матильда сказали, что последним словом Тарье было «Корнелия», и он улыбнулся счастливой улыбкой. Матильда подумала, что Тарье встретился с Корнелией. Я думаю, это прекрасно. Ты согласен?

Габриэлла посмотрела на Калеба. Она также ждала его ответа. Он попал в оборот; потустороннее было вне его понимания.

Раздавшийся крик и плач спасли его. Споткнулся один из детей прислуги. И сейчас он, сопровождаемый целой свитой, шел, зажав рукой пораненное колено, к Калебу в надежде, что тот ему поможет.

Калеб, Маттиас и Габриэлла тут же пришли на выручку. Маттиас был самым старшим из детей, ему уже было почти одиннадцать. И потом у него появились мускулы.

Втроем они взялись за лечение ободранного колена. Остальные окружили их кольцом.

Калеб обратил внимание, какую мягкую заботу проявляла Габриэлла.

— Какая ты ловкая, — сказал он, покраснев. — Ты должна посвятить себя такому делу.

— Я всегда готова помочь другим, — ответила она серьезно, не обращая внимания на то, что Калеб без должного уважения обращался к маленькой представительнице знатного рода.

— Я тоже, — сказал Калеб.

Мальчик с поцарапанным коленом стащил прекрасное кружевное покрывало с куклы и вытер им нос и слезы. Габриэлла даже глазом не моргнула. Мальчишке оно пригодилось для дела, а это главное.

С потерей Тарье семья по-настоящему смириться не смогла никогда. Глубокая скорбь запала в их сердца. Скорбь, которая не покинет их в течение всей жизни.

Они унесли с собой в могилу и тайну. Тарье и Колгрим. Тайну о том, что хранилось в железной коробке на чердаке в Гростенсхольме.

Спустя день после похорон, Калеб заявил, что он намерен отправиться дальше.

— А куда? — спросил застигнутый врасплох Даг.

Калеб пожал плечами:

— Попытаюсь где-нибудь поступить на учебу.

— А не ты ли хотел сделать что-нибудь для несчастных детей, занятых на тяжелой работе?

— Да, но это была лишь мечта. Я слишком маленький и необразованный человек.

Даг посмотрел на него умными глазами:

— Ты прав, одного желания мало. У тебя должно быть солидное положение. Чтобы тебя услышали, ты должен что-нибудь значить. К сожалению, в нашем обществе дело обстоит так. А сейчас выбор у тебя небольшой. Пастор?

— Нет, — прямо сказал Калеб.

— Так. Денег у тебя нет. Помощником судьи ты быть не можешь, для этого нужны деньги и долгие годы учебы с самого детства. Кроме того, их назначает сам Его Величество король. Сборщиком податей, как думаю, ты и сам не захочешь быть, у них дурная слава. Да, выбор у тебя, действительно, мал! Может быть, я смогу помочь тебе стать писарем у губернатора? Или заседателем в суде, протоколистом или же занять другую должность, подобную им. Как только у тебя появится звание, люди начнут испытывать уважение к тебе. Иногда знание законов может оказаться большим преимуществом, ведь часто попадаешь в сложные ситуации.

Калеб слегка улыбнулся.

— Как я могу стать писарем, если я даже читать не умею?

— Я подумал и об этом, — также с улыбкой произнес Даг. — Почему бы тебе не приступить к учебе здесь у нас? Норвегии нужны люди, которые смогут взять на себя заботу о беззащитных. Моя жена Лив научит тебя читать и писать, я же познакомлю с простейшими законами. Но ты должен знать, на что ты идешь. У тех, кто бьется за справедливость, появляется много врагов. Сильные мира сего хотят обладать правом распоряжаться дешевой рабочей силой, правом обращаться с такими людьми, как со скотом. Хватит ли у тебя смелости, ведь тебя будут ненавидеть сильные мира сего?

— Я знаю, как обращаются с маленькими людьми. И не боюсь.

— Хорошо! Мы поможем тебе. Согласен?

Калеб был подавлен. Когда же удивление от неожиданного предложения прошло, он сердечно поблагодарил Дага. Но настоял на том, что будет работать в усадьбе. Такую работу он получил. Его поселили в одной комнате с Маттиасом, чему тот был очень рад, так что все складывалось прекрасно.

Наступил день, когда Даг решил, взяв с собой мальчиков, поехать в Конгсберг.

Это обеспокоило Лив. Трагические события сильно подействовали на Дага. Он очень ослабел. Часто появлялась одышка — свидетельство сердечной болезни.

— Ты действительно поедешь, Даг?

Он выглядел помолодевшим, был весел.

— Эту проблему я должен разрешить, Лив, ты же знаешь. Она касается и маленького Маттиаса. И многих, многих других подобных ему мальчишек.

Она посмотрела на его воодушевленное лицо и была вынуждена сдаться.

И троица поехала в Конгсберг, где Даг хорошо знал всех судейских чиновников. Судебный процесс был подготовлен искусно. Обвиняемыми стали Нермаркен и Хаубер.

Оба, естественно, отрицали свою вину. Нет, детей в шахте, нет, идите посмотрите сами!

Лучше бы они этого не говорили.

Суд поймал их на слове. Обвиняемые совершенно не боялись, так как хорошо подготовились, пригрозив всем рабочим увольнением и еще более худшим, если они хоть слово вымолвят о мальчишках!

Даг Мейден в Конгсберге не был председателем суда присяжных, но он выступал с обвинением этих двоих. Как дед одного из мальчиков, он был правомочен сделать это. Он присутствовал на судебном процессе все время, и его достоинство сыграло большую роль. Суд безусловно верил каждому его слову. Но доверял ли он мальчикам?

Весь состав суда вместе с Маттиасом и Калебом, после основательного их допроса, спустился в шахту.

Как выглядела шахта? Опишите ее! Опишите помещение, в котором жили! Расскажите, как вам удалось бежать!

Нермаркен и Хаубер утверждали в свою защиту, что кто-то из обозленных рабочих подговорил мальчишек, чтобы приставить начальникам нож к горлу.

Но мальчики исключительно точно описали шахту, даже многие мелкие детали, на которые никто бы раньше не обратил внимания.

Члены спустились в шахту. Конечно, никто из рабочих не осмелился дать свидетельские показания. Но они не опровергали и слов мальчиков. Шахтеры просто отказывались отвечать. А это уже говорило само за себя.

Рассказ мальчиков соответствовал действительности в самых мельчайших деталях. Они смогли даже по именам назвать всех до единого забойщиков. И суд потребовал потушить огонь в печи и послал в трубу маленького худого рабочего, который подтвердил, что этой дорогой можно выйти на улицу. Однако, никто не понимал, как они сумели вытащить смертельно больного Кнута. Решетка, само собой разумеется, вновь была обмазана раствором, но было ясно, что это сделали недавно.

Однако сокрушающим ударом явились свидетельства Калеба. Он показал, где лежали погребенные под обвалами тела Серена и еще несколько мальчиков. Немедленно затребовали лопаты, и преступления Нермаркена и Хауберга были полностью доказаны.

Они пытались свалить вину друг на друга, но это не помогло. Их приговорили к смертной казни, и они были повешены.

Казни мальчики не видели. Не видели и того, что для Нермаркена потребовалась веревка двойной толщины. Под тяжестью его тела виселица задумчиво поскрипывала.

Было доказано, что использование детей на работах в шахтах было необычным явлением. Такое практиковалось только здесь и то только во время правления этих двух потерявших совесть людей.

Однако Даг настоятельно рекомендовал Калебу не отказывать от решения помогать детям. Существовало множество рабочих мест, с которых нужно было их убрать. Детей эксплуатировали повсюду, заставляя напряженно трудиться с раннего утра до позднего вечера. Но труд их, как правило, не оплачивался.

Спустя год после суда в Конгсберге с Дагом случился первый удар. После него он оправился, но принял решение оставить должность помощника судьи и постоянно быть дома. У него появилась возможность больше времени уделять учебе Калеба.

Лив радовалась, что он дома и она может ухаживать за ним.

Но ее и Аре беспокоило и другое. Юлиана Левенштейнская и Шарффенекская овдовела. В ноябре 1635 года умер оберкомендант. Спустя год Юлиана снова вышла замуж за известнейшего шведского полководца Ионаха Банера и некоторое время сопровождала его в походах. Ее дочь Марка Кристиана и маленький Микаел жили в замке Левенштейнов. Интервалы между письмами становились все больше и больше.

— Я не хочу потерять внука, — говорил Аре. — Хочу еще раз увидеть его. Он же сын Тарье! И я думаю рассказать ему о последних словах Тарье на смертном одре.

Лив написала письмо Сесилии. И та, как обычно, предложила свою помощь.

Поэтому в один прекрасный день Аре с абсолютно новым походным сундуком оказался на пристани в Копенгагене, где его встретили Сесилия и Александр. Здоровяк-крестьянин был одет в свою лучшую одежду из домотканого полотна и чувствовал себя весьма беспомощным в огромном мире; он никогда не выезжал дальше Кристиании, в которой побывал всего несколько раз.

Но Сесилия и ее муж встретили его так, что он почувствовал себя как дома. Все трудные для него проблемы они решали сами.

Через несколько дней после приезда Аре все трое отправились в долгий путь в Нижнюю Саксонию.

Они были поражены, увидев, насколько разорена и обнищала Германия. С огромным волнением смотрел Аре вперед, подъезжая к Левенштейну. Он уже даже и не верил, что крепость по-прежнему цела.

Но она стояла невредимой.

Встреча деда и его трехлетнего внука была волнующей. Несмотря на явные языковые трудности, эти двое сразу же сблизились друг с другом. Юлиана чувствовала себя не совсем здоровой от походной тяжелой жизни и приехала домой. До самого отъезда гостей она оставалась с ними.

У Микаела были черные, блестящие и почти гладкие волосы с легким медным оттенком, изогнутые высокой дугой брови, огромные карие серьезные глаза. Он походил на Корнелию, но в лице его было что-то неуловимое, унаследованное от Людей Льда. Сесилия утверждала, что он очень напоминает ей Танкреда в этом возрасте, но Александр считал это преувеличением. Юлиана рассказала несколько историй о мальчике. Они свидетельствовали об острой сообразительности и уравновешенном характере.

Это чудесно, ибо Корнелии последнее было совершенно не присуще.

Было видно, что тринадцатилетняя Марка Кристина и Микаел любят друг друга. Девочка трогательно заботилась о своем маленьком двоюродном брате, который в действительности был сыном ее кузины. Марка Кристина была живым, умным ребенком. Может быть, она и не обладала выдающейся красотой, но была привлекательной во всех отношениях. Аре она понравилась сразу.

В гостях они пробыли три недели. Аре хотел по-настоящему насладиться обществом внука. Возвратиться ему нужно было к уборке урожая, а Александр и Сесилия скучали о своих детях.

Уезжая, Аре долго и нежно обнимал своего внука, и, казалось, что теперь, когда он увиделся с мальчиком, расстояние между ними уже не было таким огромным. Они стали намного ближе друг другу.

А Юлиана обещала скоро приехать в Норвегию с мальчиком, чтобы тот увидел дом своего отца.

Аре возвращался домой в Липовую аллею. Сейчас он мнил себя настоящим путешественником: поездил по миру. Не многие в Гростенсхольмском уезде совершали такие поездки. Он отсутствовал дома целых два месяца. Есть, что рассказать домочадцам. Бран-ду, Матильде, Андреасу.

Едва въехав на аллею, он сразу увидел, что сухой липы не было. Остался лишь гнилой пень.

— Даг! — произнес он громким шепотом. — О, боже, Даг!

Да, Даг ушел из жизни.

— Произошло это быстро, — рассказывала Лив. — У него случился новый удар, после которого он так и не очнулся. Он умер, не приходя в себя.

И это ее несколько утешало.

На следующий день после приезда Аре вместе с Лив пошел на кладбище.

Лив взяла его под руку:

— Теперь мы одиноки — ты и я, маленький братец мой.

Братец, который был на голову выше своей сестры, сказал:

— Да. Потому что мы из рода Людей Льда. Выносливы и сильны. У нас впереди еще многие годы одиночества.

— Отец этого не смог вынести, и выбрал он смерть после кончины своей Силье. Аре кивнул головой.

— Многих мы потеряли, ты и я, — печально заметила Лив. — Детей и внуков. И все это связано с жестоким проклятием. Знаешь, Аре, когда скончался Даг, у меня возникло такое страстное желание последовать за ним.

— Я понимаю. Я чувствовал то же самое, когда умерла Мета. Но мы нужны нашим детям и внукам. Мы их твердая опора.

— Я знаю. Тебе не кажется, что трагедии нашего рода уже достигли своего предела?

— Да. На время все это должно кончиться.

Лив задумалась.

— Ты знаешь, почему, Аре? Многие годы я беспокоилась о Даге. Я знала, что его время истекает. И я уверовала в то, что, когда он умрет, я не выдержу. Но сейчас я спокойнее. Скорбь грызет, а на душе спокойствие. Как ты думаешь, почему это?

— Это естественно.

Она помолчала мгновение, а потом продолжала:

— У нас ведь есть, чему порадоваться, не правда ли?

— Конечно.

Лив осторожно заметила:

— Насколько я поняла, Бранду и Матильде хорошо вместе?

— Все идет гораздо лучше, чем предполагали. Матильда — прекрасная жена. Да и у твоих детей хорошие семьи.

— Конечно! Я в отношении Ирьи всегда испытывала слабость, Александр же для меня был просто хорошим ребенком. Сесилия как-то, рассказывая о жизни, намекнула, что в начале у них были затруднения во взаимоотношениях. Я не поняла, а расспрашивать не хотела. Считаю, родители должны быть тактичными.

Они остановились у семейной гробницы Мейденов. Мысли их снова вернулись к Дагу.

— Давно чувствовала, не миновать этого, — сказала Лив. — Тебе хорошо знакомо такое чувство, Аре.

— Да. Я посмотрел на наши липы. Из восьми их всего осталось две. Стоят свежие и крепкие.

— Благодарю Бога, что мама остановила отца, не дала произнести заклятье над остальными деревьями аллеи.

Внезапно она рассмеялась.

— Удивительно! Я осталась единственной на земле, кто видел долину Людей Льда, когда там еще были дома и жили люди.

— Да. Как дела идут у Калеба?

— Он быстро научился читать, писать и считать. Так что основа уже есть. Даг за эти три года сумел дать ему многое.

— Он будет учиться дальше?

— В школе — нет. Даг уже устроил его на работу в Лагтинге[2]. Конечно, на маленькую должность, но Калеб хочет пробиться сам.

— Парень он хороший.

— Да. Маттиас и он очень дружны. То, что он живет здесь — замечательно для Маттиаса, иначе он чувствовал бы себя довольно одиноким. Иногда к ним из Липовой аллеи приходит Андреас и, можешь мне верить, этим трем мальчишкам хорошо вместе. Ведь Андреас одинок, не правда ли?

— Конечно. Иметь мало детей стало у нас обычаем. Не все поступают так, как Сесилия, родившая сразу двоих. Должен сказать, исключительно практичный способ!

Лив задумалась. Они подошли к могилам Людей Льда.

— Знаешь, я долго думала над…

— Да?

— Гростенсхольм такой большой. А я сейчас осталась одна в нашей с Дагом половине дома. Я решила предложить Калебу переехать со временем к нам — не сейчас, он еще слишком молод, — переехать и открыть приют и школу для детей, которые вынуждены работать.

Аре взглянул вверх. В воздухе уже носился запах осени.

— В Гростенсхольме? Это неожиданно, но… Поживем — увидим.

Они стояли и смотрели на большую надгробную каменную плиту могилы Тенгеля и Силье, на которой было высечено и имя Суль. Несколько в стороне лежал новый камень. Сначала на нем не было надписи, здесь предполагали написать имя Аре, но теперь на нем появилось имя Меты. Под ним — имя Тарье, а внизу — Тронда.

В часовне над склепом Мейденов было высечено и имя Колгрима, хотя ни он, ни Суль, ни Тронд не были похоронены на этом кладбище. Все они умерли злой неожиданной смертью далеко от дома. Все они были отмечены проклятием, отвергнуты обществом. Но их близкие хотели, чтобы их помнили как людей обычных и достойных. Поэтому их имена поместили здесь.

В 1660 году скончалась Юлиана. Ее муж Иохан Банер, женившийся после ее смерти, взял к себе Марку Кристину и маленького Микаеля. Однако, он страдал серьезной болезнью легких, полученной на войне, и жить ему оставалось не много. Своих детей от нового брака и ребятишек Юлианы он доверил шурину.

После смерти Банера Аре и Лив пытались найти маленького сына Тарье. Но они не знали имени шурина Банера, и сколько ни писали и ни запрашивали, им не удавалось отыскать ни шурина, ни вдовы Йохана Банера, имя которой им также было неизвестно. Некоторые отвечали им, что следует поискать в Эстонии, но как можно найти человека в огромной стране, не имея отправной точки?

Они сами допустили ошибку, посчитав, что шурин — это брат жены Банера, хотя это был муж сестры Йохана Банера. Но и знай они правду, это вряд ли помогло бы, поскольку родные Банера были разбросаны по нескольким странам, ведь все они были воинами.

Связь с маленьким Микаелом была утрачена.

Единственным утешением для них было то, что он носил фамилию Линд из рода Людей Льда. И они надеялись на то, что когда-нибудь отыщут мальчика.

А если нет..? Их пугала эта мысль. Ибо в генах его было злое наследство Людей Льда.