Зловещий человек. Комната № 13. Лорд поневоле

Лорд поневоле

Глава 1.

ЧИК СТАНОВИТСЯ ЛОРДОМ

Начальник станции Пальборо Джон Столлингем по совместительству был — можно смело утверждать — деревенским «справочным бюро», ибо ничто в радиусе двадцати пяти миль за последние сорок лет не прошло мимо его внимания.

В то январское воскресенье поезд, пришедший в Пальборо в 10 часов по расписанию, оставил на перроне единственного пассажира. Джон решил им немедленно заняться.

— Ваш билет! — решительно начал он.

Молодой человек без багажа запустил руки в карманы своего поношенного пальто и с возрастающим усердием (глаза Джона едва поспевали за его движениями) стал последовательно ощупывать карманы брюк, жилета и визитки.

Джон был очень разочарован, когда билет, наконец, нашелся и очутился в его руках.

— Мистер Столлингем… э… как здоровье моего дяди?

Джон почесал переносицу.

— А кто вы такой?

— Бин, — пробормотал молодой человек как бы извиняясь. — Чарльз Бин. Вы помните, я был здесь месяц назад?

«Справочное бюро» важно кивнуло.

— Старый доктор плох. — Джон произнес это с некоторым удовлетворением. — Поговаривают, что у него здесь не все ладно, — он хлопнул себя по лбу. — Воображает себя герцогом и уже обращается в парламент с требованием, чтобы его сделали лордом! Если это не сумасшествие, то что же еще?

— Может быть, это последствия кори, — заметил Чарльз Бин серьезно. — Доктор переболел ею в прошлом году.

— Какая корь!.. — ухмыльнулся Джон. — Поведение вашего дяди нам не нравится. Он нарушает мир в нашей деревне. Я думаю, если ты лорд, значит, должен родиться лордом! Если нет, — значит нет! Все равно, что с этими проклятыми аэропланами. Разве люди родились с крыльями? Положим, вороны, там, наверху, начнут жевать табак, как человеческие существа, разве закон не должен будет вмешаться в это дело?

— Но жевать табак — вовсе не по–человечески, мистер Столлингем: это очень дурная привычка! Прощайте!

Чарльза Бина все называли Чиком. Это имя было дано ему с самого детства одним из родственников его отца.

Чик родился в Грефтоне, штат Массачусетс, куда сто отец в молодости отправился искать счастье, в котором ему отказывала старая Англия. Там он женился и умер через два года после своей жены, а Чик ребенком был увезен одной из его теток в Англию. Вскоре тетушка отправилась в лучший мир, оставив Чика на попечение другой тетушки…

Чик видел жизнь как панораму умирающих теток и дядей. До пятнадцати лет он был убежден, что траур есть тот вид одежды, который по английским законам обязателен для маленьких мальчиков. У него было добрейшее сердце, но, пережив смерть матери и отца, трех теток и одного дяди, он вряд ли мог относиться к этим явлениям с такой серьезностью, с какой к ним относятся те, в жизни которых смерть — редкая гостья.

Он не был робким, хотя многие считали его таковым, принимая вежливость за самоунижение, боязнь задеть человека — за простой страх и робость. Характерной его чертой была непосредственность, способная привести в замешательство. В нем было много возмутительно–мальчишеского. По–детски голубые глаза смотрели прямо на собеседника, а небрежно зачесанные назад белокурые волосы делали его похожим на шестнадцатилетнего юношу.

Дорога к аббатству Пальборо лежала через деревню с тем же названием. Колокол приходской церкви заунывно звенел, деревенская улица была пустынна. Он шел быстро, провожаемый любопытными взглядами богомольцев, и скоро свернул на вымощенную камнем аллею, ведущую к аббатству, большому и безобразному зданию с облупившейся штукатуркой. Когда–то настоящее аббатство стояло на этом самом месте, где Джозефус Бин заложил свой дом, и только несколько бесформенных каменных глыб, поросших сорной травой и изъеденных непогодой, остались как воспоминание о трудах давно забытых монахов.

Неопрятного вида служанка открыла дверь и уставилась на посетителя.

— Он в постели, — весело сообщила она. — Говорит, что больше не встанет, — но ведь он всегда обманывает людей…

— Не будете ли вы так добры передать ему, что я здесь, — попросил Чик.

Комната, в которую его ввели, находилась на первом этаже дома и представляла собой библиотеку хозяина, доктора Бина. Ее стены были заставлены книжными шкафами, старинный стол завален бумагами и книгами. Над камином красовался великолепный герб, всегда напоминавший Чику вывеску какого–нибудь трактира.

В полном противоречии с окружающей обстановкой здесь стояла узкая и высокая кровать с балдахином на эмалированных ножках. Опираясь на большие подушки с наволочками сомнительной чистоты, на ней лежал старик лет шестидесяти пяти, безобразный, широкоскулый и небритый, с плотным картонным бюваром на согнутых коленях. Он что–то писал в тот момент, когда появился Чик.

Его лицо приобрело еще более свирепое выражение при виде безмолвной фигуры, остановившейся на пороге комнаты.

— А, это ты! — прохрипел он. — Ну, входи…

Чик осторожно положил свою шляпу на стул.

— Да, сэр, это я. Надеюсь, вам лучше?

Старый доктор презрительно фыркнул и заворочался в постели.

— Я полагаю, ты догадываешься, что я недолговечен, э? — и он нахмурил свои страшные брови, повторив: «э»?

— Нет, сэр, я этого не думаю, — ответил Чик вежливо и поспешил добавить, стараясь выложить сразу все приятные вещи, на которые был способен: — Я очень рад, что застаю вас в живых, сэр.

— А! Ты рад? Рад? — захрипел доктор.

— О, да, сэр! — воодушевился Чик. — Я, конечно, не очень люблю приезжать в Пальборо, потому что вы обыкновенно так неприветливы. Я думаю, что это объясняется вашим возрастом и… э… вашим нездоровьем.

Он сочувственно взглянул на старика.

— Не было ли у вас несчастной любви, сэр?

Доктор Бин мог только ответить недоумевающим взглядом.

— В книгах приходится читать, что такие вещи случаются, хотя, конечно, это может быть простым измышлением романистов, которые не вполне добросовестно передают факты… отнюдь непреднамеренно, я в этом уверен…

— Замолчишь ты? — крикнул больной. — Ты мне надоедаешь! Ты меня приводишь в отчаяние! Успокойся, я еще переживу тебя на двадцать лет!

Чик покачал головой.

— Я уверен, что это вполне возможно, — согласился он, — хотя, конечно, это противоречит закону средних чисел. Мы знаем об этом из практики страхования. Вы застрахованы, сэр?

Доктор Бин сидел на своей постели выпрямившись и смотрел на него с ужасающим спокойствием.

— Мальчик, — бесстрастно ответил он. — Я не застрахован.

Чик бросил на него укоризненный взгляд.

— Всегда надо застраховать себя. Это самый альтруистический поступок в вашем положении. Надо подумать о родственниках.

— Успокойся! Ты мой единственный родственник, — простонал доктор.

Чик помолчал. Мысль об этом еще не приходила ему в голову.

— Неужели нет никого, кто был бы к вам привязан? — спросил он наконец и прибавил соболезнующе. — Я думаю, что нет никого.

Доктор Бин спустил ноги с кровати.

— Уходи! Я буду одеваться. Иди в сад! К черту!

Чик не пошел в сад. Там было слишком холодно. Вместо сада он прошел в большую сводчатую кухню, где Анна, бывшая кухаркой и экономкой доктора в течение целых двадцати пяти лет, готовила завтрак.

— Как вы его нашли, сэр? — спросила Анна. Это была крупная толстая женщина, страдавшая одышкой.

— Нашел… лежащим в постели, — ответил Чик. — Не будете ли вы добры сварить мне кофе?

Анна наполнила кофейник и поставила его на огонь, покачивая головой.

— Мое мнение, мистер Чарльз, что это глупая затея с титулом убивает старого джентльмена…

В этот момент послышался неистовый звон. Анна выкатилась из кухни и тотчас вернулась с выражением неподдельного изумления на широком лице.

— Он встал, — сообщила она, отдышавшись. — Он хочет вас видеть, мистер Чарльз!

Звонок зазвенел опять, и Чик поспешил обратно в библиотеку.

Теперь доктор сидел в кресле перед камином. Около него лежали те фамильные альбомы, содержание которых когда–то отравило ему один летний праздничный день.

— Иди сюда! Чего ради ты убегаешь? Это все проклятая американская кровь в твоем организме — никогда не знать покоя! Никогда не отдыхать! Все суетиться и суетиться!

Чик хотел было возразить, но доктор не дал ему рта раскрыть.

— Садись! — Доктор свирепо указал ему на стул. — Ты знаешь, что я уже давно сражаюсь с этими безмозглыми лордами относительно права быть пэром. Конечно, ты это должен знать. Газеты были полны этой историей. Черт возьми, через неделю мы будем иметь окончательное решение палаты лордов… Негодяи!..

Доктор Бин провел тридцать лет своей жизни в бесплодных попытках добиться утверждения в своем праве на исчезнувший титул маркиза Пальборо. Он проявлял как большую настойчивость в своих генеалогических изысканиях, так и самое тонкое юридическое крючкотворство, отстаивая свою претензию перед правительством. Это был его конек, единственная страсть его жизни. Чик мысленно выругался. У него оставалась слабая надежда, что состояние здоровья доктора не позволит ему сейчас пуститься в разглагольствования на эту скучную тему.

Но тут доктор Бин, взяв со стола один из больших фамильных альбомов, раскрыл его и начал:

— Основанием моей претензии является родство сэра Гарри Бина и Марты, графини Морсборо. Тебе это ясно?

— Нет, сэр. — Чик приготовился к худшему.

— Тогда ты глуп! — загремел доктор. — Ты дурак и тупица! И это все проклятая американская кровь, ни больше, ни меньше! Понимаешь ли ты, что графиня Морсборо была сестрой Гарри Бина, умершего в тысяча пятьсот тридцать четвертом году?!

— Я уверен, что это так, сэр, — покорно согласился Чик.

— Здесь корень всей проблемы. — Доктор Бин с силой хлопнул рукой по альбому. — Марта, графиня Морсборо, имела двух дочерей. Знаешь ли ты, что она с ними сделала?

— Послала их в школу, сэр, — ответил Чик. Вначале у него вертелся на языке ответ: «отравила их», так как он знал, что некоторые родители проделывали такие вещи в те смутные времена. Но он не решился этого высказать.

— Послала их в школу! — фыркнул доктор. — Нет, черт возьми, она выдала их замуж за двух сыновей маркиза Пальборо! Джен, старшая дочь, умерла бездетной. Младшая же дочь, Элизабет, имела сына, который сделался маркизом Пальборо…

Чик почувствовал приятную дремоту. Он закрыл глаза.

— На этом факте я основываю претензию к палате лордов…

— Разумеется, — пробормотал Чик.

…Ему казалось, что наступило лето, и сад доктора расцвечен яркими красками, и Гвенда гуляет вместе с ним по солнечным дорожкам…

— Мой отец часто говорил… Эге, ты, кажется, заснул!

Чик с некоторым усилием открыл глаза.

— Я слышал вас, сэр, — отозвался он виновато. — Одну звали Джен, а другую — Элизабет. Они обе вышли замуж за маркиза Бина.

Десятью минутами позже он уже направлялся к станции Пальборо, будучи изгнанным из дома необычайной яростью дяди, которая сразу привела его в бодрствующее состояние. Своевременное изгнание! Оказалось, что расписание было изменено, и Чику пришлось развить рекордную скорость, чтобы не пропустить последнего обратного поезда в этот день.

Джон с излишним усердием втолкнул его в вагон третьего класса.

— Недолго вы оставались, — заметил он. — Разве ваш дядя не был достаточно крепок, чтобы вас видеть?

— О да, мистер Столлингем, — ответил Чик в то время, как поезд уже тронулся, — да, он еще очень крепок, очень!..

Со вздохом облегчения он откинулся на спинку скамьи и занялся обдумыванием настоящей жизненной проблемы, касающейся не прошлого семьи Бина, а будущего миссис Гвенды Мейнард. Эта проблема приобрела особенное значение с того момента, когда он в последний раз видел Гвенду. А это случилось еще накануне вечером, когда она вышла из комнаты миссис Шипмет с каким–то странно озабоченным выражением лица.

Миссис Шипмет была хозяйкой пансиона, в котором жила Гвенда Мейнард.

Свою маленькую гостиную миссис Шипмет называла «святилищем». Там ее жильцы платили свои долги, и каждый из них тешил себя иллюзией, что он выговорил для себя такие льготные условия, которые ставят его в привилегированное положение по отношению к другим.

Все обитатели пансиона миссис Шипмет (по ее настоятельной просьбе) вынуждены были держать свои взаимоотношения с хозяйкой под строгим секретом, ибо каждый боялся, что раскрытие филантропической слабости доброй леди может вызвать бунт остальных. Поэтому еженедельный обряд расчета с ней происходит за плотно закрытой дверью «святилища».

Когда жилец открывал бумажник, миссис Шипмет вздрагивала от изумления, как будто презренный металл был последней вещью в мире, о которой она думала в этот момент.

— О, вам не нужно было беспокоиться! Завтра мы бы все уладили. Гм!

Она всегда произносила «гм!» в конце каждой фразы.

Однако обряд, совершаемый в «святилище», мог заканчиваться и несколько иначе…

— Я страшно огорчена, мистер… э… — Она всегда забывала имя жильца в подобных случаях. — Я страшно огорчена, но мои расходы так велики, и в понедельник мне предстоит большой платеж по векселю. И я боюсь, что мне придется просить вас освободить вашу комнату. Гм!

С такого именно свидания вернулась Гвенда Мейнард в субботу вечером.

Чику не удалось повидать ее после своего возвращения из Пальборо вплоть до второй половины дня.

— Миссис Мейнард! — Чик искренне обрадовался. — Мне очень жаль, что я еще не смог вас увидеть. Я вернулся домой только после полудня.

Она улыбнулась ему, но ее улыбка была несколько сдержанной.

— А, это вы, Чик! — сказала она, пожимая его руку. — Я хотела вас видеть. Как здоровье вашего дяди?

— Он очень… крепок. — Чик не мог найти более подходящего определения. — Вы не пойдете в свою комнату, не правда ли? — спросил он робко.

Она покачала головой.

— Я не знаю, куда я пойду, Чик, — ответила она и рассмеялась. — А вы хотели прогуляться?

— Если вы свободны, с радостью. Сегодня прекрасная погода!

— Хорошо, — согласилась она, подумав, и оба вышли на улицу.

Пансион миссис Шипмет находился в наименее удобном для жилья районе Брокли, и все люди нормального телосложения и образа мыслей, когда они «выходили погулять», инстинктивно направлялись в сторону Хилл–Фильдс, что вполне заменяло прогулки в самых красивых парках Лондона.

Гвенда и Чик также отправились к этим притягательным холмам и лужайкам. В течение некоторого времени оба молчали.

Гвенда была миловидна и миниатюрна. Все обитатели пансиона нашли ее «живой и интересной» (сенсационное появление в его стенах настоящей актрисы дало дополнительную пищу для воображения и языка). Однако в течение первой же недели со дня ее приезда интерес к ней иссяк. Мужчины, которым она сразу же — и не без основания — дала отпор, решили, что она страдает излишним самомнением, а девицы, которых она затмила своим появлением, поджимали губы и многозначительно переглядывались, когда ее имя упоминалось в разговоре: Гвенда носила обручальное кольцо и никогда не говорила о своем муже!

— Чик! — Она внезапно остановилась. — Я уезжаю…

Чик побледнел.

— Уезжаете, миссис… То есть, я хотел сказать — Гвенда? — Он нерешительно произнес ее имя. — Куда?

Гвенда пожала плечами.

— Я не знаю, Чик, но миссис Шипмет сказала мне, что ей нужна моя комната. Я уже задолжала ей за три недели.

Чик поглядел на нее с удивлением.

— Неужели? — переспросил он упавшим голосом.

— Да, это правда, — усмехнулась она невесело. — Мне пришлось купить несколько платьев для новой пьесы, ведь Сольберг заставляет нас одеваться за свой счет, а теперь, Чик, когда у меня все есть, — она подавила рыдания, — Сольберг заявляет, что отдаст мою роль, что есть другая претендентка, отец которой знаком с одним лордом. И этот лорд Чени попросил Сольберга передать ей мою роль…

— Давайте присядем, — предложил Чик, овладев собой, — Но разве он не обязан предоставить вам роль, Гвенда?

— Нет, Чик, — ответила она. — Правда, у меня есть контракт, но какой мне смысл бороться с Сольбергом? Он слишком влиятелен: меня будут бойкотировать тогда все театры. Мне остается искать себе что–нибудь другое.

Чик был подавлен. Гвенду он считал своим самым близким другом и искренне хотел помочь ей. А теперь она уходила из его жизни…

Внезапно ему пришла в голову блестящая мысль.

— Миссис Гвенда! — воскликнул он с энтузиазмом. — Три недели, — это составляет только семь с половиной фунтов! У меня есть больше тридцати фунтов в банке. Как я мог забыть об этом!

Она поглядела на него пристально, и вдруг, к величайшему ужасу Чика, из глаз ее потекли слезы.

— Вы смешной, дорогой мальчик, — сказала она. — Нет, Чик… нет, мой дорогой, я не могу взять ваших денег. Я вам очень, очень благодарна, милый, милый Чик!..

— Почему вы называете меня мальчиком, Гвенда? — удивился он. — Я ведь на год старше вас. Конечно, знаю, что вы замужняя женщина, но это не делает вас старше.

Она улыбнулась ему сквозь слезы.

— Я чувствую себя на тысячу лет старше вас, Чик… Теперь рассказывайте мне о вашем дяде.

— Когда вы уезжаете? — спросил Чик упрямо.

— В будущую субботу; должна сказать, что миссис Шипмет оказалась довольно сговорчивой. Я заплатила ей за неделю вперед. Не могла же я рассчитывать, что она будет держать меня безвозмездно. Если бы я только получила роль в этой новой пьесе… Но, довольно! — Она попыталась улыбнуться. — Я совершенно поглупела. А вот еще идет ужасное существо — Терренс. Я вовсе не желаю, чтобы он видел мои красные глаза.

Мистер Фред Терренс считал себя настоящим денди. Этот гордый титул давал ему право носить чрезвычайно декоративные рубашки и галстуки, цвет которых гармонировал с его носками. В дополнение к своему светскому величию он старался поддерживать репутацию врожденного юмориста. Он был одним из тех, — даже первым — кто обнаружил в миссис Гвснде Мейнард особу, зазнавшуюся не по достоинствам.

Теперь он приближался к ним через лужайку, размахивая тросточкой и попыхивая огромной сигаретой.

— Хелло, Чик! Развлекаетесь?

Чик медленно поднял голову.

— Нет, — ответил он коротко.

Терренс с любопытством поглядел на Гвенду.

— В чем дело, а? — изумился он. — Слезы! Ого, это не годится! В чем дело? Как светский человек…

— Не думаю, чтобы вам стоило здесь задерживаться, — перебил его Чик, лишь только Терренс собрался присесть.

— Почему же?

— Потому что мы не желаем разговаривать с вами, — ответил Чик прямо.

Хотя они жили в одном доме в течение восьми месяцев, мистер Терренс еще не имел случая познакомиться с Чиком поближе, и теперь он был ошеломлен.

— И вот что еще, мистер Терренс, — продолжал Чик. Меня никто не называет «Чик», кроме моих самых близких друзей.

— О, в самом деле! — воскликнул Терренс тяжело дыша и все более и более краснея. — Если уж мы будем говорить о том, что вам нравится и что вам не нравится, вы, молодой птенец…

Не будет преувеличением сказать, что Чик смутился.

— Я очень сожалею, что причинил вам неприятность, мистер Терренс… — начал он, но «светский человек» окатил его целым потоком слов.

— Научитесь быть повежливее, мой друг, — воскликнул он. — Я тоже мог бы рассказать про вас! Где это вы пропадаете каждый вторник и пятницу, э? Может быть, миссис Мейнард пожелала бы это знать. — Он намеренно сделал ударение на слове «миссис». — Вы один из тех подленьких вздорных подлиз, которые разбивают женские сердца, и если бы миссис Мейнард имела каплю здравого смысла, она бы держалась от вас подальше!

Чик глядел на него, не находя слов. Гвенда беззвучно смеялась.

— О, вы — разбиватель сердец! — удивилась она.

— Но нет же, нет! — возразил возмущенный Чик. — Я еще в жизни не разбил ни одного сердца!

— Становится прохладно. — Идемте в наш зверинец.

Вечером перед сном Чик был приглашен в «святилище».

Миссис Шипмет тщательно закрыла за ним дверь.

— Я уверена, что вы не обидитесь на меня, мистер Бин, но, смотря на вас, как на собственного сына, я думаю, что вы поступаете очень неблагоразумно, часто проводя время в обществе актрисы.

— С миссис Мейнард! — воскликнул Чик удивленно.

Миссис Шипмет кивнула.

— Вы молоды, — объяснила она, — и… как бы это сказать?.. легко можете поддаться влиянию. Всякая актриса привыкла, чтобы ею восторгались, и не всегда говорит то, что думает. Я не могу оставаться спокойной, если ваше сердце разбито, мистер Бин.

— О, мое сердце! — воскликнул Чик с облегчением. — Мое сердце вовсе не разбито, миссис Шипмет. Благодарю вас. Спокойной ночи!

— Я говорю об этом ради вашего блага, — добавила она, придерживая дверную ручку. — Я говорю, как ваша родная мать.

Чик посмотрел на нее странным взглядом.

— Как моя мать или как ее мать, миссис Шипмет? — спросил он.

— Как ваша, конечно!

Миссис Шипмет поспешила отвергнуть даже намек на какие бы то ни было материнские чувства к своей неаккуратной плательщице.

Чик тряхнул головой.

— Я думаю, что она больше нуждается в матери, чем я, — заметил он напоследок. — Я думаю, что вы бы относились к ней лучше, если бы она заплатила вам вовремя.

Он оставил миссис Шипмет, как она потом говорила, «очень оскорбленной».

Чик служил в страховом агентстве «Лейзер и Барнс» за два фунта пятнадцать шиллингов в неделю. Его работа начиналась в 9.30 утра и оканчивалась в 5.30 вечера за исключением субботы, когда контора закрывалась в 12 часов, и мистер Лейзер переставал существовать вовсе, и можно было заняться своей любимой игрой в гольф. Эта работа отнюдь не была ему в тягость. Задача Чика заключалась главным образом в том, чтобы бомбардировать неосторожных людей, откликнувшихся на публикации мистера Лейзера, проспектами и заранее отпечатанными письмами. Мистер Лейзер часто говорил, что эту работу мог бы исполнять любой ребенок.

В понедельник утром Чик был приглашен к своему патрону для строгого выговора за допущенную им на прошлой неделе ошибку. Посылая ответное письмо джентльмену, интересовавшемуся условиями страхования, он вложил в конверт шаблон, начинавшийся словами: «Хотя вы нам не соблаговолили ответить на наше предыдущее сообщение», — вместо того, чтобы послать другое готовое письмо: «Мы счастливы, что вы удостоили нас вашим запросом». Это была возмутительная оплошность!

Мистер Лейзер, тучный, неопрятный человек, весь обсыпанный перхотью, покачал при входе Чика своей тяжелой головой.

— Эту работу может выполнять ребенок, — простонал он трагически. — Любой оборванец или уличный мальчишка может ее выполнить! И вдруг вы… Я поражен, Бин! Надеюсь, это больше не повторится!

— Со мной этого не было последнее время, сэр, — оправдывался Чик. — Несчастная случайность…

— Ну, ладно! — прервал его Лейзер, стряхивая пепел на свой жилет. — Можете идти.

Но Чик не торопился.

— Мистер Лейзер, вы знаете Сольберга, театрального деятеля?

Мистер Лейзер нахмурился.

— Да, я его знаю. Но он неподходящий клиент, Бин. «Нехорошая жизнь». У него больное сердце.

— Я имел его в виду вовсе не с точки зрения страхования. Дело в том, мистер Лейзер, что я заинтересован в одной молодой леди, которая играет в его театре.

Мистер Лейзер взглянул на него с некоторой сострадательностью и задумчиво покачал головой.

— Я достаточно стар, чтобы заменить вам отца, Бин, — заметил он веско, — хотя я вовсе не хочу попадать в ложное положение, действуя, как говорили древние латиняне, «вместо родителей», и все же считаю нужным вам сказать: воздержитесь! Актрисы хороши на сцене, но молодой человек, вроде вас, должен избегать их в жизни.

Но Чик нимало не смутился таким оборотом дела.

— Эта молодая леди, — продолжал он, — репетировала свою роль в течение шести недель, а теперь ей отказывают из–за того, что дочь лорда Чени знакома с девушкой, которая тоже претендует на эту роль.

Он выпалил это быстро, как заученный урок.

— Лорд Чени застрахован в «Коммерческом обществе», — пробормотал мистер Лейзер с искренним сожалением, — хотя я пытался привлечь его в число наших клиентов. Это «первоклассная жизнь», лучше нельзя и желать!

— Как вы думаете, стоит ли мне повидать мистера Сольберга? В самом деле, мистер Лейзер, — упорствовал Чик, — не можете ли вы дать мне рекомендательное письмо?

Мистер Лейзер покачал головой.

— Бросьте это, Бин, бросьте! — сказал он с необычным добродушием. — Вы еще молоды. Впрочем, если вы хотите с ним повидаться, я согласен дать вам письмо. Вы можете посвятить его в детали нашей системы краткосрочного страхования жизни. Мы бы могли принять его по литере Д!

Чик так и не рассказал Гвенде о своем свидании с театральным деятелем. Это была забавная встреча, не лишенная приятности. Мистер Сольберг оказался вполне светским человеком — вечно улыбающимся, с сердцем, которое, по его собственному признанию, было таким же объемистым, как его тело, — и с большим запасом юмора. Он был воплощенной откровенностью. Миссис Мейнард — хорошая актриса, но что же делать, если налицо определенное влияние лорда Чени!

У Сольберга было три «ангела–хранителя», которым он должен угождать. Предположение Чика о том, что мистер Сольберг, вероятно, очень религиозен, быстро рассеялось, когда он объяснил ему, что «ангел–хранитель» — это лицо, которое оказывает финансовую поддержку театру. И вот для того, чтобы угодить «ангелам–хранителям», которые польщены интересом, проявленным к ним настоящим лордом, он вынужден передать мисс Моран ту роль, которая предназначалась для миссис Мейнард.

— Нет, мой дорогой юноша, я вовсе не сержусь, что вы пришли. Вы брат миссис Мейнард, не так ли? Или, может, ее сын?

Мистер Сольберг прожил много лет в мире театра, где мужчины и женщины весьма успешно уменьшали свой возраст, и его нисколько не тронули протесты возмущенного Чика.

— Все они выглядят молодыми, мой мальчик, — заметил он спокойно. — У меня в разъездных труппах служили девушки — хористки, у которых уже большие внуки!

Неделя прошла в хлопотах. Желая помочь Гвенде найти работу, Чик занялся изучением театральных журналов и вырезыванием из них подходящих объявлений, чем доставлял немалое развлечение Фреду Терренсу. Последний изо всех сил старался спасти свою репутацию застольного юмориста, и его насмешки становились невыносимыми. Чик решил покончить с этим.

В субботу вечером, как обычно, все собрались за столом.

— Я полагаю, теперь мы редко будем видеть нашего Чика, когда миссис Мейнард уедет, — заметил мистер Фред Терренс, обращаясь ко всем присутствующим. — Он будет каждый вечер дежурить у дверей театра «Бродвей», каждый вечер — за исключением вторника и пятницы!

Он подмигнул окружающим и добавил с деланным изумлением:

— Ах, впрочем, я забыл! Вы ведь не будете играть в театре «Бродвей» в новом спектакле, не правда ли, миссис Мейнард?

— Нет, не буду, — ответила она холодно.

— О, не отчаивайтесь! — воскликнул мистер Фред с многозначительным кивком головы. — Возможно, скоро вы получите какую–нибудь роль и, наконец, сможете расплатиться…

Гвенда вспыхнула и попыталась встать. Но вместо нее поднялся Чик.

— Мистер Фред, — попросил он мягко, — не будете ли вы так добры уделить мне одну минуту?

Мистер Фред улыбнулся.

— Говорите здесь, Чик.

Чик покачал головой и направился к двери, а мистер Фред с той же неизменной улыбкой последовал за ним.

Входная дверь была открыта, и Чик ждал на улице.

— Я не намерен простуживаться, Чик.

— Подойдите, Терренс!

— Что за глупые шутки? — раздраженно спросил мистер Фред, выходя наружу.

И в этот момент Чик залепил ему пощечину. Терренс остолбенел от изумления, а потом, сжав кулаки, бросился на оскорбителя.

Но Чик оказался слишком сильным противником. Вскоре мистер Фред был сбит с ног и перестал что–либо видеть и чувствовать. Он очнулся оттого, что его кто–то ставил на ноги и тряс за шиворот.

— Я люблю бокс, Терренс — в своей школе был чемпионом в легком весе. Кстати, именно по вторникам и пятницам я поддерживаю форму.

Мистер Фред ничего не ответил. Он повернулся и пошел в свою комнату, слегка покачиваясь, как пьяный. А Чик вернулся в столовую. Он не был ни возбужден, ни озлоблен. Даже заглянул по дороге в корзинку для писем; и, заметив конверт со своим именем, захватил его с собой.

Гвенда с беспокойством поглядела на него, когда он вошел. Чик умел управлять своими нервами и мускулами, но был заметно бледен.

— Мистер Фред не вернется к чаю, — сообщил он с улыбкой, обращаясь к миссис Шипмет, и, опустившись на стул рядом с Гвендой, начал читать письмо.

Гвенда смотрела на руки Чика. Суставы его пальцев были красны и кровоточили.

— Чик, — прошептала она, — что случилось?

Но Чик углубился в чтение письма, которое было написано викарием из Пальборо.

«…Он умер совсем спокойно. Я думаю, что сильное впечатление от этой новости повлияло на его подточенный организм. Прилагаемое письмо от клерка Парламентского Комитета, уведомляющее, что претензия доктора Вина о восстановлении его в правах на угасший титул пэра и маркиза Пальборо удовлетворена палатой лордов, было, как я знаю, полной неожиданностью для вашего дяди. Позвольте мне одновременно выразить вам мое сожаление по поводу понесенной вами утраты и поздравить вашу светлость с унаследованной вами высокой честью…».

Чик встал и нетвердой походкой направился в коридор, все еще держа в руке письмо. Подойдя к телефону, дрожащей рукой он перелистал телефонную книгу и стал набирать номер.

Гвенда тихонько последовала за ним.

— Мистер Сольберг? — спросил Чик.

Гвенда затаила дыхание.

— …Я желаю, чтобы миссис Мейнард играла роль… да, чтобы вы предоставили ей ту роль, которую вы у нее отняли…

— Кто говорит? — спросил голос Сольберга, и Чик постарался придать своему негромкому голосу необходимую внушительность.

— Говорит маркиз Пальборо.

— Доброе утро! — весело поздоровался Чик, снимая шляпу и направляясь к своей конторке.

Его трое сослуживцев — два клерка и машинистка — были уже на своих местах.

— Доброе утро! — ответили они хором.

В это утро в конторе «Лейзер и Барнс» происходили долгие и серьезные дебаты. Беннет, старший клерк, был социалистом и проповедовал теорию насильственных действий, но именно Беннет настаивал на том, чтобы Чика называть не иначе как милордом.

— Я лично, — начал он, — смотрю на все эти титулы как на смешные пережитки господствующего класса. Но Чик Бин всегда относился ко мне с почтительностью, и я смотрю на него как на доброго товарища и достойного представителя пролетариата.

— Немного слишком формально, не так ли? — заметил бухгалтер. — Я имею в виду, что мы не будем чувствовать себя равными ему, если будем величать его милордом…

— Может быть, лучше говорить ему «сэр»? — ввернула мисс Коммерс, машинистка.

Но «сэр» был отвергнут как составляющий неотъемлемую привилегию их патрона. Таким образом, решено было избегать какого бы то ни было титулования их счастливого сослуживца.

Чик заметил цветы на своей конторке — это были подснежники — и наклонился, чтобы вдохнуть их тонкий аромат.

Мистер Лейзер пришел немного раньше обычного, так как он уже прочитал потрясающую новость в газетах:

«Клерк из страхового агентства в Сити наследствует титул маркиза Пальборо! Смерть удачного претендента на исчезнувший титул открывает дорогу молодому конторщику в палату лордов!»

Незадолго до этого мистер Лейзер с некоторым неудовольствием дал (телеграммой, заранее оплаченной из Пальборо) разрешение Чику поехать на похороны дяди. Ему и во сне не снилось, какое продолжение могло таиться в этой столь обыденной церемонии.

Теперь он также поджидал Чика в своем кабинете, двери которого оставил открытыми настежь, чтобы вовремя узнать о прибытии своего титулованного клерка.

Чик уселся за свою конторку, открыл ящики и вытащил кипы служебных бумаг. Похороны эксцентричного дяди отнюдь не опечалили племянника. Гораздо больших хлопот доставит возня с разным домашним хламом, принадлежавшим доктору Бину, и разбор бумаг покойного. Да, Чик только теперь начал понимать, насколько всепоглощающий интерес в жизни его дяди составляла эта претензия на титул. Доктор оставил после себя менее пятисот фунтов. Дом с землей, — который Чик отказался продать, — мог стоить еще не более пятисот фунтов. И это было все…

Прежде чем Чик успел взяться за перо, мистер Лейзер вышел из своего кабинета и направился к нему, роняя пепел на свой жилет.

— Здравствуйте, Пальборо! — провозгласил он почти вызывающе.

Чик уставился на него с улыбкой, похожей на гримасу. Он не успел еще привыкнуть к своему высокому положению, а мистер Лейзер был первым человеком, который обратился к нему так, как будто он был железнодорожной станцией.

— Доброе утро, сэр! — ответил Чик.

Мистер Лейзер кашлянул.

— Печальное событие, которое имело место… — нерешительно начал он. — В самом деле, покойный маркиз уже… э… похоронен?

— Доктор? О да, то есть, конечно, маркиз, — заверил Чик поспешно. — Да, сэр, все уже кончено.

— Могу я вас видеть у себя… э… Пальборо?

Сердце Чика упало.

— Разве я сделал еще какую–нибудь ошибку, сэр? — спросил он. — Я очень старался быть аккуратным.

Мистер Лейзер взглянул на него почти скорбно.

— Ошибку, мой… э… дорогой Пальборо! Конечно, нет! Какой абсурд. Пойдемте ко мне!

Чик закрыл за собой дверь его кабинета.

— Присядьте, Пальборо! Какое вознаграждение вы получаете?

— Вознаграждение? О, вы имеете в виду жалованье? Два фунта пятнадцать шиллингов в неделю.

— Смешно! — пробормотал мистер Лейзер. — Нелепость! Фу! Несомненно, это абсурдно для вашего положения, мой… э… дорогой Пальборо!

Он прошелся по комнате.

— В последнее время я много размышлял о вас. Ваша работа требует высокой квалификации, Пальборо. Никогда этого не забывайте!

Чик был ошеломлен. Не этот ли человек еще четыре дня тому назад говорил ему, что его работу мог бы выполнить любой оборванец?

— Я много думал, — продолжал мистер Лейзер, начиная новую сигару, — и вот к какому я пришел заключению… Дело расширяется, но оно не растет с достаточной быстротой. Мы много теряем «жизней», которые могли бы стать нашими клиентами. Есть множество членов аристократических фамилий, которых мы не смогли заполучить, Пальборо! Первоклассные «жизни»! Теперь вот что я вам скажу, Пальборо… Компания! А?

— Компания? — переспросил Чик. — Вы хотите сказать, что берете себе компаньона, мистер Лейзер?

Мистер Лейзер многозначительно наклонил голову.

— Что вы скажете, если бы я сам отошел на задний план, превратив это маленькое дело в компанию под названием «Страховое агентство маркиза Пальборо», э?

Чик глубокомысленно почесал переносицу.

— Я не совсем понимаю, как вы могли бы это сделать, — проговорил он. — У меня нет денег…

— Деньги! — воскликнул сто патрон с презрением. — Деньги! У меня есть деньги, мой дорогой! У вас есть ваше влияние. Что вы на это скажете?

Чик тряхнул головой.

— Я недостаточно образован, мистер Лейзер, и у меня, конечно, нет никакого влияния. Вы очень добры ко мне, но я, право, не вижу, чем бы я мог вам помочь…

— Обдумайте хорошенько, Пальборо. — Мистер Лейзер приподнялся на цыпочки, чтобы похлопать по благородной спине новоиспеченного маркиза. — Подумайте, мой юный друг, и приходите позавтракать со мной в час дня.

Но Чик уже имел другое приглашение на завтрак, от которого он бы не отказался ни за что на свете.

— Это не с вашим ли другом… э… актрисой? — спросил мистер Лейзер, и когда Чик неохотно кивнул, мистер Лейзер многозначительно улыбнулся.

Глава 2.

КУРЬЕЗ С МЛАДЕНЦЕМ

Гвенда Мейнард была актрисой, и притом актрисой, имеющей работу к ее величайшей радости. Ну, а если она не являлась больше соседкой Чика за обеденным столом, то в этом отнюдь не было вины ее любезной хозяйки. Миссис Шипмет буквально умоляла ее забыть о том ничтожном недоразумении, которое чуть было не вызвало разлад между двумя «лучшими друзьями», какими они были всегда (по собственным словам миссис Шипмет).

Но Гвенда была непоколебима. Она решила переехать на Даути–стрит, в Блумсбери. Ее подруга снимала там квартиру, и Гвенда с благодарностью приняла ее предложение поселиться вместе.

— У меня будет великолепная комната, Чик, — радостно объявила она при встрече. — А у Мэгги Бредшоу самый очаровательный младенец, какого я когда–либо видела! Его зовут Сэмюэль, и вы будете от него в восторге!

Они завтракали в ресторане «Хольборн», и этот завтрак казался Чику чем–то неслыханным по своей роскоши.

— Что происходило после моего отъезда? — поинтересовалась она. — Ведь мы не виделись еще с субботы.

— Что происходило? — повторил Чик, припоминая. — Когда я вернулся, все вышли меня встречать, а миссис Шипмет была удивительно добра, пригласила меня в «святилище» и предложила стакан вина. Это было очень любезно с ее стороны, хотя я не пью вина.

— А как они вас называли?

— Как они меня называли? О, кажется, они называли меня милордом или кем–то вроде того. Это меня очень стесняло, потому что как раз те люди, которые мне не нравятся, были со мной наиболее милы. Даже мистер Фред сошел вниз и заявил, что это была для него большая честь — получить от меня удар в челюсть… что, конечно, очень глупо с его стороны…

Он задумчиво поглядел на свою собеседницу.

— Гвенда, я должен оставить пансион. Миссис Шипмет хочет сдать свою лучшую комнату, а это мне не по карману. Не могу ли я переселиться к вам?

Глаза Гвенды заискрились смехом.

— Вы можете переехать к нам и поселиться вместе с младенцем Сэмюэлем, — объявила она торжественно. — Мэгги хочет взять еще одного квартиранта.

Чик чуть не поперхнулся.

— Это будет великолепно! Вы в самом деле работаете, Гвенда?

— И я буду играть роль леди Верити, Чик, — сказала она. — Кстати, мистер Сольберг хочет с вами познакомиться.

Чику стало явно не по себе.

— Я думаю, он считает весьма опрометчивым мой звонок ему в прошлую субботу. Ей–Богу, не знаю, что меня дернуло это сделать.

— Я знаю, — улыбнулась Гвенда. — Потому что вы — самый добрый юноша, какой когда–либо жил на свете! И только благодаря вам я получила эту роль!

Она не сказала ему, что мисс Моран, ее соперница, внезапно заболела вследствие крутой перемены в планах Сольберга.

— Я хочу, чтобы вы мне кое–что пообещали, Чик…

— Я вам обещаю все, миссис… Гвенда. Когда я могу переехать к вам на Даути–стрит?

— Когда вам угодно, — весело ответила она. — Но вот что я хочу, чтобы вы мне обещали: не делайте ничего для мистера Сольберга, пока не увидитесь со мной.

Чик взглянул на нее с удивлением.

— О чем же он может меня просить, Гвенда?

— О, я не знаю… Но вы должны обещать!

— Конечно, я обещаю вам, — горячо заверил Чик. — Этот день был для меня полным неожиданностей… Вы знаете, сегодня утром я получил предложение вступить в компанию.

— С мистером Лейзером? — подхватила она, стараясь сохранить серьезность.

— Да, представьте себе! — сказал Чик и передал ей нее подробности своей беседы с мистером Лейзером.

— Ну, а как вы думаете, почему он вам это предложил? — осведомилась она вполне невинно.

Чик немного подумал.

— Я полагаю, что все это из–за… титула. Он думает, что теперь я смогу поднять дело на должную высоту… Поразительно много доброты в мире, Гвенда! И главное — в людях, от которых этого совсем не ждешь. Меня это прямо подавляет…

Она посмотрела на него долгим и серьезным взглядом.

— Вы сами меня подавляете подчас, — сказала она спокойно. — Теперь кончайте ваш завтрак, пойдемте на Даути–стрит и поговорим с Мэгги.

Мэгги Бредшоу была хорошенькой рыжеволосой женщиной, все время курившей папиросы и считавшей себя обиженной судьбой. Она была еще полуодета, когда Чик появился перед ней, но их обоих это не очень смутило. У него был принцип — принимать все таким, каким оно было в действительности (а в этом заключается половина секрета человеческого счастья).

— Мэгги, это мистер Бин, — представила его Гвенда, к немалому удивлению Чика. Он уже начал напрочь забывать свою фамилию.

— Здравствуйте! — бросила Мэгги небрежно. — Присядьте, мистер «как вас зовут»… мистер…

— Это тот джентльмен, о котором я тебе говорила, Мэгги. Как ты думаешь, может он занять комнату внизу?

Дом, в котором жила Мэгги Бредшоу, был разделен на две отдельные квартиры. Как–то раз Мэгги упомянула о том, что ее соседи внизу — пожилая чета — имеют свободную комнату, но не могут предложить пансиона. Чик мог бы занять эту комнату и столоваться у Мэгги. Положение не из лучших, но все же и оно имело свои преимущества.

— Если он в силах противостоять обществу двух замужних женщин, — усмехнулась Мэгги, — не говоря уже о моем птенце, тогда пусть переезжает!

Писк, доносившийся из соседней комнаты, заставил ее вздрогнуть и застонать.

— Я его принесу, — воскликнула Гвенда и убежала.

Вскоре она вернулась, с нежностью держа на руках рыжеволосого малыша, который жевал свою ручонку, стараясь как можно дальше запихнуть ее в крошечный ротик. Он вращал глазенками в тех направлениях, которые его особенно привлекали, — сначала к окну, к волшебному яркому свету, а потом на Чика, — в ответ Чик ласково улыбнулся и протянул обе руки.

— Вы любите детей? — осведомилась Мэгги. — Это прекрасно! Один вопрос, значит, улажен.

Чик держал Сэмюэля с видом знатока.

— Разумеется, да! Все любят детей.

— Тогда я, значит, являюсь исключением, — сказала Мэгги.

Чик чуть не выронил ребенка.

— Вы, вероятно, не любите других детей? — спросил он недоверчиво.

— Я не люблю никаких детей. — Она закурила новую папироску и красиво выпустила колечко дыма. — Вероятно, я не совсем нормальная мать. Судя по вашему лицу, я чудовище! — Она улыбнулась. — Ребенок для вас — только милое маленькое существо, созданное для забавы и ласки. А для меня он только кусок свинца, привязанный к моим ногам.

Мягкая щека Сэмюэля прижалась к самому уху Чика, и вдруг малыш засмеялся, точно он понял слова матери и пришел в восторг от ее остроумия.

— Миссис Бредшоу шутит, — улыбнулась Гвенда.

Она любила свою подругу. Они играли вместе в провинции, и Гвенда была свидетельницей на свадьбе Мэгги. Этот брак не был удачным. Мистер Бредшоу подвизался теперь в театрах Австралии и только изредка посылал небольшие суммы для поддержки семьи. Они осознали при своем последнем свидании, что их брак был ошибкой. В конце концов мистер Бредшоу потужил и отбыл в Австралию. Миссис Бредшоу могла бы противопоставить ему такое же бегство в Америку, если бы этот «кусок свинца, привязанный к ее ногам»…

— Я вовсе не шучу. — Она взяла сына из рук Чика и улыбнулась ему. Но маленький Сэмюэль рассматривал свою мать без всякого энтузиазма, насупив бровки. — Вы думаете, что если я кормлю и смотрю за ним, одеваю как могу, не бью и еще ни разу не выбросила его в окно, то я должна быть очарована им? Ошибаешься, Гвенда, моя любовь! Я получила эту карту в моей игре и должна играть ею до конца…

Младенец Сэмюэль издал пронзительный крик и, закинув голову назад, уставился в потолок.

— Возьми его, Гвенда! Маленький обжора проголодался.

Чик покачал младенца. Он привык держать на руках маленьких детей со времен своего детства. Бархатистость их кожи, прикосновение их тонких смешных ручек было для него настоящим удовольствием.

— Когда вы собираетесь переехать сюда? — осведомилась Мэгги, появляясь из соседней комнаты с бутылочкой в руке.

— В эту субботу, — ответил Чик, не задумываясь.

— Покорми его, Гвенда. Я вам покажу вашу комнату, мистер Бин…

Комната оказалась несравнимо лучшей, чем та, которую он занимал в Брокли. Она располагалась гораздо ближе к центру Лондона, и, кроме того, здесь была Гвенда и Сэмюэль.

По дороге к Стренду он зашел в телефонную будку, чтобы попросить согласия мистера Лейзера на новое продление своего затянувшегося завтрака. Согласие было дано охотно и самым бодрым тоном.

— Он замечательно покладистый парень, этот мистер Лейзер, — искренне изумился Чик. — Я думаю, Гвенда, что слишком поспешно судил о нем.

Гвенда ничего не ответила.

Чик в своей жизни никогда не бывал за кулисами. Его предыдущее свидание с мистером Сольбергом происходило в конторе этого джентльмена на Стренде. Придя в театр, он увидел Сольберга в роли человека, обладающего могуществом Юпитера, перед которым дрожали все — от актеров до монтеров. Между тем, многие из них были титулованными особами (на сцене), а один — самым отчаянным злодеем, который всем пренебрегал и никого не боялся…

Юпитер восседал посреди пустых кресел партера, следя за тем, как трое актеров негромко репетировали. Чик хотел было задержаться на холодной сцене, освещенной лишь одним рядом маленьких лампочек, но Гвенда взяла его за руку и потащила в зрительный зал.

Мистер Сольберг приветствовал его без особой сердечности.

— Присядьте, милорд, — обронил он поспешно и снова занялся актерами: — Вам нужно подойти поближе, мистер Тревелин, когда вы произносите ваши слова о ребенке, а вам, мисс Уольтерс, наоборот, надо быть подальше, на противоположной стороне… Вот так. Нет, пожалуйста, не слишком далеко! Там будет окно и сад на заднем плане.

— Где ребенок? — прошептал Чик, немного озадаченный.

— В кладовой, — ответила ему Гвенда тем же тоном, смеясь уголком губ.

— Теперь продолжайте с того места, когда входит мисс Уольтерс, — скомандовал мистер Сольберг.

Мисс Уольтерс вошла, и ее приветствовал мистер Тревелин, но что они сказали друг другу, Чик так и не расслышал.

— Я бы хотел, чтобы они говорили погромче, — заметил он.

Гвенда улыбнулась.

Они пока только «прошептывают» свои роли, — объяснила она, — только для того, чтобы добиться верного общения.

— Никогда не видели репетиции, милорд? — осведомился Сольберг через плечо.

— Нет, сэр.

— Это еще не настоящая репетиция. — Сольберг повернулся к ним вполоборота, так как они сидели позади него. — Теперь ваша очередь, миссис Мейнард.

На сцене Гвенда была не менее унылой, чем ее партнеры. И Сольберг два раза ее поправлял, к немалому негодованию Чика.

— Перейдите налево в глубину сцены, миссис Мейнард. Нет, нет, в глубину сцены — напротив мисс Уольтерс! Правильно! Вам нужно быть поближе к двери. Стоп! Пусть кто–нибудь поставит там стул, чтобы обозначить дверь!

Он вынул портсигар и протянул его Чику.

— Не курите сигар? Умница. — Мистер Сольберг напряженно и хмуро смотрел на сцену. — А что вы скажете по поводу того, чтобы стать актером, милорд?

— Я? — изумился Чик.

— Да, вы! Самая–самая маленькая, но значительная роль. Я могу заставить автора вписать ее в пьесу. Вам пришлось бы сказать только несколько фраз, и вы бы оставались на сцене не больше десяти минут.

Чик искренне рассмеялся.

— Вам нравится эта мысль? — Довольная физиономия Сольберга оказалась в нескольких дюймах от лица Чика. — Вы были бы вблизи вашей приятельницы, миссис Мейнард, и ваше жалованье могло бы быть двадцать, нет, скажем, двадцать пять фунтов в неделю за восемь выступлений.

— Вы бесконечно добры, мистер Сольберг, но я не актер, и, кроме того, не хочу лишать жалованья кого–нибудь другого, кто уже играл.

Сольберг нахмурился.

— Уверяю вас, вы никого не лишите жалованья! Но это так, между прочим. Обдумайте мое предложение…

Чик покачал головой.

— Нет, я бы не смог, — ответил он решительно.

Мистер Сольберг улыбнулся.

— Я думаю, что вы умница, — заявил он. Это была его любимая фраза, и в большинстве случаев он бывал вполне искренним, когда произносил ее. — Одна только просьба: если вы почувствуете себя готовым согласиться на чье–либо другое, более выгодное предложение, — приходите ко мне и дайте мне возможность предложить вам столько же!

Они, мои конкуренты, будут добиваться вашего появления на сцене, потому что вы — новорожденное чудо, потому что вы — живой роман, и потому что имя маркиза Пальборо великолепно бы выглядело в списках труппы! Вот почему и я хотел бы вас заполучить, а еще потому, что вы — хороший парень, если мне позволено будет так выразиться, милорд.

Чик был ошеломлен оказанным радушием.

— Приходите в театр, когда вам только захочется, — сказал Сольберг. — Я распоряжусь, чтобы для вас были открыты все двери. Вы можете входить на сцену и за кулисы. Когда я покончу с этой репетицией, приходите поужинать со мной.

— Благодарю вас, я приду, мистер Сольберг, — вежливо ответил Чик.

— Вы умница, — заметил мистер Сольберг.

Было уже около четырех, когда Чик вернулся в свою контору. Он испугался, когда по дороге взглянул на часы над почтовым отделением. Однако Чик не увидел ничего другого, кроме беззаботной улыбки своего патрона. Правда, клерк–бухгалтер был немного разочарован, что новоиспеченный маркиз вернулся после завтрака вполне трезвым. Этот клерк был усердным посетителем кинематографа и с большой строгостью относился к распушенной аристократии.

Прежде чем уйти из конторы в этот вечер, Чик сообщил старшему клерку, что он меняет свой адрес.

— Правильно! — заметил Беннет. — «Ритц–отель», я полагаю? А, дружище?

— Не совсем так… дружище, — сухо ответил Чик и направился в Брокли, чтобы покончить с делами в пансионате.

Миссис Шипмет была в отличном расположении духа, так как провела этот день с большой для себя пользой. До сих пор ее знакомство с миром прессы было весьма ограниченным. Она смотрела на чтение газет как на весьма пустое занятие, подобающее только негодным слугам и безработным жильцам меблированных комнат. И если она все–таки не вполне отказывалась от газет, то только потому, что они годились для покрытия полок в кладовой и были весьма полезными для разжигания камина в гостиной.

Теперь вполне достойный характер «коллекционирования новостей» открылся для нее в полной мере. Весь день напролет она заседала в своем «святилище» и беседовала с представительными молодыми людьми, многие из которых, по всем признакам, были настоящими джентльменами. Репортеры делали заметки в своих книжках какими–то непонятными маленькими значками — миссис Шипмет сразу догадалась, что это была стенография, — и обращались к ней с большим почтением, даже с подобострастием, как с важной персоной.

Миссис Шипмет увидела Чика еще издалека и поспешила встретить его у дверей.

— Добрый вечер, милорд! — она бы готова была сделать ему реверанс, но не была вполне уверена в себе. — Приятно ли было ваше путешествие? — спросила она несколько бестактно.

— Могу я вас побеспокоить, миссис Шипмет?

Миссис Шипмет пронзили подозрения, которые скоро подтвердились. С тяжелым сердцем она повела его к «святилищу».

— Я переезжаю в другой район, поближе к службе, — заявил Чик. — Я уже подумывал об этом и раньше…

— В самом деле? — удивилась миссис Шипмет с плохо скрываемой досадой. — Я надеюсь, это не миссис Мейнард убедила вас вопреки вашему собственному мнению, мистер… то есть, милорд…

Чик улыбнулся.

— Не понимаю, как это можно было бы меня убедить вопреки моему мнению, миссис Шипмет. Я хочу вручить вам этот чек.

Он положил конверт на стол. Миссис Шипмет поморщилась. Хотя она еще ни разу не имела дела с подложными чеками, но всегда считала эту форму платежа недостаточно приличной.

— Я не смею ожидать, что вашу светлость может удовлетворить мое скромное жилище, — заметила она довольно резко, что совершенно не соответствовало форме ее обращения к нему.

Теперь, когда рыбка сорвалась, можно было не церемониться.

— Все произошло оттого, что миссис Мейнард должна была уехать, — пояснил он, — и если бы она осталась, я вряд ли искал бы другую квартиру. Надеюсь, вы не сердитесь, миссис Шипмет?

— Когда вы собираетесь уехать, сэр… милорд? — спросила она заискивающе.

— Немедленно, — ответил Чик твердо.

До сих пор он намеревался переехать не раньше конца недели.

К моменту его отъезда миссис Шипмет пришла в себя настолько, чтобы испросить его одобрения для отпечатанных карточек, рекламирующих ее пансион. Вверху такой карточки красовалась надпись золотыми буквами:

Состоящий под личным покровительством

и весьма рекомендованный Высокоблагородным

Маркизом Пальборо, К.П.

— Что значит «К.П.»? — полюбопытствовал Чик.

— Кавалер ордена Подвязки, — гордо пояснила хозяйка.

— Но ведь я его не имею! — возмутился он. — И что значит вся эта чепуха насчет «высокоблагородного»? В самом деле, миссис Шипмет, это «высокоблагородство» очень меня стесняет. Я всегда старался быть благородным, но это — совсем иное, не правда ли? Такое хвастовство…

Ему объяснили, что «высокоблагородный» является неотъемлемой принадлежностью его титула. В конце концов он был вынужден дать свое согласие, вычеркнув только то, что не принадлежало ему по праву.

Его бывшие соседи по пансиону принесли свои альбомы, в которых он расписывался «Чик Пальборо» до тех пор, пока ему не было указано, что аристократы подписывают только свои фамилии. После этого он стал тщательно выводить «Пальборо» под различными банальными изречениями и пословицами.

Было уже поздно, когда он приехал на Даути–стрит. После продолжительного звонка появилась Мэгги в своем розовом пеньюаре.

— О! — удивилась она. — Я думала, что вы не появитесь раньше конца недели! Неужели вас вышвырнули?

Она провела его в свою гостиную.

— Гвенда еще не вернулась из театра. У них сегодня первая репетиция в костюмах. — Она поглядела на Чика с сомнением. — Пожалуй, мне лучше сходить к соседям и поговорить с ними относительно вашей комнаты. Вам ведь нравится Сэм, не правда ли? — спросила она вдруг.

— Я очень люблю маленьких детей.

Ему трудно было определить свои чувства в отношении Мэгги Бредшоу. Она была чересчур подавляющей. Ее образ при этой тяжеловесной красоте был для него слишком смелым. Слишком смела — таково было качество, которое умеряло его симпатию к подруге Гвенды.

— Однако, — добавила она задумчиво, — вы из породы добрых парней… может быть… да…

Через десять минут она вернулась и вручила ему ключ.

— Ваша комната прямо напротив входа, — пояснила она.

Она рассказала, что его новый хозяин служит клерком в конторе одного адвоката и что его жена имеет склонность к спиритизму.

— В остальном это отличные люди, — заметила она, и разговор перешел к Гвенде.

Чик был в восторге. Мэгги была первой женщиной, хорошо знавшей его приятельницу и охотно говорившей о ней. Но и Мэгги, как оказалось, знала очень мало из ее прежней жизни.

— Она никогда не говорила мне о своем муже, а уж Бог свидетель, я говорила ей достаточно о своем собственном сокровище! Иногда я думаю, что мистер Мейнард сидит в тюрьме.

Гвенда и Мэгги познакомились во время турне их труппы по провинциальным городкам Англии.

— Это было тогда, когда я встречалась со своей погибелью, — изрекла она мрачно. — Вы думаете, что я бессердечна, мистер Бин? Может быть это так, но ведь из–за него я должна отказаться от самого лучшего ангажемента, какой я когда–либо имела: играть мою старую роль в «Принцессе Зелин»! Спектакли начнутся в Нью–Йорке в будущем месяце, и для меня уже готов контракт и каюта на пароходе! А я вынуждена пойти завтра к Бренсому и сказать ему, что я уже имею ангажемент от «Сэмюэля и К°» на роль неуклюжей мамаши в большой семейной драме «Скованные ноги».

Она расхохоталась и швырнула папироску в камин. Как раз в этот момент ключ Гвенды повернулся в замке.

— Чик! — воскликнула она изумленно. — Что вы здесь делаете?

— Его выгнали из дома, — резюмировала Мэгги, взглянув на часы. — А теперь мне нужно заняться Сэмюэлсм…

Гвенда опустилась в кресло, и Чик изложил ей события этого вечера.

— Итак, вы ей сказали, что уезжаете из–за меня? Как это мило с вашей стороны, Чик! Да, сегодня был трудный день… Сольберг заставил нас без конца повторять одну сцену, пока я не изнемогла.

Она рассмеялась.

— Хорошо, во всяком случае, что вы здесь! Мэгги говорила об обязанностях и ответственности материнства?

— Мне очень жаль миссис Бредшоу, — признался Чик.

— Будьте как дома и называйте ее Мэгги. Но ведь вы жалеете решительно всех, Чик…

— Мне жаль и Сэмюэля, конечно, но я стараюсь стать и на ее точку зрения. — Он нахмурился. — Неплохо было покупать детей, как покупают канареек и котят.

— Только не предлагайте этого Мэгги, а то она подбросит его вам, — предостерегла его Гвенда, расхохотавшись. — Чик, вам надо было заведовать яслями! Да, кстати о детях… Сольберг держал при себе весь вечер какого–то очень юного репортера. Сольберг — неплохой человек, и я уверена, что он был с вами очень мил сегодня. Но у него своеобразные идеи обо всем, и он всегда помешан на рекламе. Он всегда старается что–нибудь изобрести для первого представления…

— Когда будет ваше первое представление? — поинтересовался Чик.

Она покачала головой.

— Я вам этого не скажу, и очень прошу вас не читать газет день–другой. Я вовсе не хочу, чтобы вы это знали, и была бы огорчена, если бы вы очутились в центре внимания.

Слабость мистера Сольберга к рекламе обнаружилась на следующее утро. Чик, проведя бессонную ночь на новом месте, поднялся рано и позвонил в соседнюю квартиру, когда еще не пробило половины девятого.

К его удивлению, Мэгги была уже на ногах и вполне одета.

— Немного странно видеть меня не в пеньюаре, правда? — рассмеялась она. — Идите завтракать. У Гвенды есть кое–что для вас…

Это «кое–что» оказалось газетой, в которой было напечатано:

«Только один вечер маркиз Пальборо впервые появится на сцене в драме из жизни высшего общества «Жизнь в тумане“.

«Маркиз появится среди гостей в сцене великосветского бала…»

Гвенда не выпускала из рук газету, пока он вслух читал эти строки.

— Вот вам и Сольберг! — воскликнула она раздраженно. — Я знала, что он задумал что–нибудь в этом роде!

— Но я вовсе не собираюсь появляться, — воскликнул Чик, возмущенный и недоумевающий. — Конечно, я не покажусь нигде…

— Конечно, вы не покажетесь, — повторила Гвенда язвительно. — Но каждый из зрителей будет указывать то на одного, то на другого из статистов и говорить: «Вот это маркиз!». А это только и нужно Сольбергу! На следующий день он скажет, что вы не смогли показаться вследствие нездоровья. Он будет иметь нужную ему рекламу, так или иначе. Все это отвратительно!

Насколько это было «отвратительным», Чик убедился, когда отправился в контору Лейзера. Несмотря на ранний час делая армия репортеров осадила ее. Если бы Чик встретился с ними, его опровержение было бы напечатано во всех газетах. Но вместо этого, будучи предупрежденным клерком, который стоял в дверях, он бросился со всех ног к ближайшему телефону и, позвонив мистеру Лейзеру, стал умолять избавить его от представителей прессы. Мистер Лейзер исполнил это самым деликатным образом, подтвердив им правильность известия, ибо мистер Лейзер принадлежал к категории людей, находящихся в прямой оппозиции к школе миссис Шипмет, и слепо верил в правдивость печатного слова.

— Мне жаль, мой юный друг… Мой дорогой Пальборо, — пробормотал он, когда Чик тайком прокрался в контору, что было первым проявлением трусости в его жизни. — Почему бы вам не пойти на сцену, мой дорогой? Очень почтенная профессия. У меня было несколько очень хороших «жизней» со сцены. Я сторговал один полис за десять тысяч фунтов!

— Мистер Сольберг не был бы хорошей «жизнью», если бы я встретил его сегодня утром! — воскликнул Чик запальчиво.

— Он никогда не был хорошей «жизнью», мой дорогой Пальборо, — мрачно заметил мистер Лейзер.

Положение Чика в конторе становилось довольно двусмысленным. В качестве скромного отправителя ответных писем и хранителя журнала он всегда находил себе работу, не превышавшую его способностей. Но теперь журнал был передан клерку–бухгалтеру, а надписывание конвертов было поручено машинистке. По–видимому, для Чика не оставалось другого занятия, кроме как спокойно ждать чего–то или отвечать односложными фразами на чьи–то бодрые обращения: «Мой дорогой Пальборо!». Многие посетители приходили только для того, чтобы посмотреть на знаменитого клерка–маркиза. Они разговаривали с мистером Лейзером, но взгляды были обращены в сторону Чика.

В конце концов Чик вынужден был заняться рисованием фигурок на своем бюваре. Но и тогда все обступали его и вслух восторгались…

В этот вечер он обедал один в обществе Мэгги. Она была очень серьезна, и ему показалось, что она плакала. Вероятно, это было результатом ее беседы с Бренсомом и отказа от соблазнительного контракта. Он думал об этом и мысленно сочувствовал ей.

— Гвенда, конечно, не придет домой к обеду, — сказала она, и Чик удивился, почему она сказала «конечно».

— Вы думаете, что я ужасное существо, не правда ли? — в третий раз вопрошала его Мэгги за обедом.

— Я никогда не считал, что люди ужасны сами по себе, — отвечал Чик. — Когда я начинал заниматься боксом, прежде всего меня учили тому, что нужно хорошо относиться к людям, с которыми дерешься. А там встречались довольно странные парни… Если я не думаю дурно о них, то почему я могу быть дурного мнения о вас? Очень жаль, что вы не любите Сэмюэля…

— Возьмите себе еще картофеля, — резко прервала его Мэгги.

После обеда и мытья посуды Мэгги вернулась в маленькую столовую, где Чик занялся чтением. К его удивлению, она была одета по–дорожному.

— Вы сможете присмотреть за маленьким Сэмюэлем? Я выйду ненадолго, — попросила она. — Я не думаю, чтобы он проснулся раньше одиннадцати часов, так что вы, пожалуйста, не заходите к нему пока.

Чик улыбнулся.

— Можете быть спокойны, — заверил он.

Мэгги направилась к двери, остановилась, постояла в нерешительности, затем быстро наклонилась и поцеловала его.

— Вы хороший мальчик.

И она исчезла.

— Уф! — произнес растерянный Чик. Еще ни одно существо в мире, более привлекательное, чем старая тетка, не целовало его.

Он читал свою книгу — это было сочинение Прескотта о Перу. Было уже около десяти часов вечера, когда он, наконец, сообразил, что отсутствие Мэгги продолжалось слишком долго. И вдруг послышался писк. Он вскочил с места, прислушался и побежал в комнату направо, где обнаружил Сэмюэля, уставившимся глазенками в одну точку и издававшим странные звуки.

— В чем дело, старый колпак? — спросил Чик, взяв его на руки. Но Сэмюэль не унимался. Осматриваясь вокруг в поисках бутылки, Чик заметил лист бумаги на видном месте, лежащий на камине. Он подошел поближе и с ужасом прочел:

«Я оставляю Сэмюэля. Присмотрите за ним. Мне нужно заработать денег: я погрязли в долгах. Позаботьтесь о Сэмюэле, пожалуйста! Я буду присылать деньги. Возвращусь через полгода. Прошу вас, позаботьтесь о Сэмюэле! Мое сердце разрывается при мысли, что я оставляю его. На моем туалетном столике вы найдете двадцать фунтов. Мебель можно продать, чтобы расплатиться с лавочниками. Позаботьтесь о Сэмюэле!

Мэгги».

— Вот тебе и тетя! — простонал Чик, но его внимание вновь привлек к себе Сэмюэль.

Малыш посинел от крика. Чик положил его к себе на колени, лицом книзу и стал растирать его спину. Но Сэмюэль не унимался, и Чик снова взял его на руки. Что делать? Наверное, Сэмюэль заболел, а он не мог оставить его и пойти за доктором. Он нашел плед, завернул в него ребенка и бросился на поиски врача.

К счастью, свободное такси стояло почти у самых дверей дома. Под влиянием плавного покачивания крик Сэмюэля сменился прерывистым жалобным плачем. Ночь была холодная, и хотя Чик не взял с собой ни пальто, ни шляпы, пот лил с него градом.

Постовой полисмен направил его к ближайшему доктору. Но доктора не оказалось дома, и Чик стал совсем беспомощным… Гвенда! Она поймет, она поможет… Он велел шоферу ехать на Стренд.

Он вылез из машины у дверей служебного входа, ведущих на сцену театра «Бродвей». Никто не остановил его, когда он осторожно поднялся по темной лестнице и очутился за кулисами. Сэмюэль жалобно хныкал.

Но, слава Богу, там Гвенда! Она стояла в морс огней, одна, на ярко освещенной сцене и была тем единственным спасением, в котором он так нуждался. Не раздумывая, Чик ринулся в слепящую бездну…

Она обернулась и, в долю секунды оценив ситуацию, разрывалась между двумя состояниями — своей ролью и желанием помочь Чику.

— Чик, что же делать… как же так… ой, Чик, — вопрошали ставшие огромными глаза Гвенды.

— Гвенда, кажется, все обошлось, ну, Гвенда… — беззвучно шептал Чик, умоляюще протягивая на вытянутых руках клетчатый сверток.

После этого Чик долго не мог прийти в себя от смущения. Он не помнил, как упал занавес, как критики дружно потянулись в бар, как пожилая гримерша успокаивала маленького крикуна, как он мчался назад на Даути за бутылочкой и соской…

Зато Сольберг в полной мере сознавал, какую «большую историю» он подарит репортерам в следующий утренний номер!

Всю ночь после своего невольного выступления на сцене Чик не мог заснуть. Он обдумывал свое положение. Теперь он был маркизом, потомком королей и великих воинов. У него зародилось жгучее чувство ответственности без представления о том, как эту ответственность нести.

Он решил поискать ответа в книгах, заполнивших с полдюжины полок в столовой.

В три часа ночи Чик зажег свет и прокрался в столовую. Быть может, там найдется какая–нибудь книга о лордах. Их нашлось около дюжины, но все это были романы. Он пробежал некоторые из них и заметил одну закономерность. Там говорилось либо об одной породе лордов, которые были все стары, представительны и высокомерны, либо о другой их разновидности, игравшей на скачках и поступавшей отвратительно со знакомыми леди.

Он нашел то, что ему было нужно, перелистывая сильно истрепанную энциклопедию. За словом «маркиз» он обнаружил, что по своему рангу был почти равен герцогу.

— Вот так тетя! — присвистнул Чик.

«Пурпурная мантия с двумя с половиной каймами горностая»… Он был потрясен, узнав, что «одним из первых носителей этого титула был граф Стеффилд, которому Ричард III пожаловал титул маркиза Пальборо».

Он поставил книгу на полку и отправился досыпать. Его разбудила служанка, которая принесла чашку кофе ровно в половине восьмого утра. Вместе с дневным светом к нему вернулось сознание важности тех проблем, которые остались неразрешенными в минувшую ночь.

Гвенда уже встала и сама открыла ему дверь. Завтрак был готов.

— Доброе утро, Чик! Читали газеты? — поинтересовалась она за столом.

Чик смутился.

— Нет еще. Они ничего не написали насчет того, что я принес к вам Сэмюэля? — спросил он встревожено.

— Они не написали, но, не сомневайтесь, они напишут!

— Как Сэмюэль?

Она улыбнулась.

— Спит, как ангелочек. Чик, что мы будем с ним делать?

— Что? — Чик улыбнулся. — Я хочу усыновить его до возвращения матери.

— А как быть с квартирой? — спросила Гвенда спокойно.

— Я оплачу все счета и векселя, и мы будем жить здесь. На это у меня хватит денег, — прибавил он.

Но усыновление Сэмюэля оказалось делом более сложным, чем он предполагал. За этим следовала необходимость найти няню, которая была бы одновременно экономкой и компаньонкой Гвенды. В противном случае все его воображаемое «хозяйство» разлеталось, как дым. Гвенда не чинила ему никаких препятствий. В конце концов, усыновление Сэмюэля было личным делом Чика.

Первый же визит в контору по найму гувернанток проявила миссис Орланду Фиббс во плоти и крови. Она только что пришла заявить о своем желании поступить на место, когда явилась Гвенда. Миссис Фиббс была тяжеловесна и величественна. У нее были крупные черты лица и двойной подбородок. Она слушала Гвенду со спокойной отчужденностью, которая действовала самым расхолаживающим образом.

А затем Гвенда почувствовала вдохновение. Она рассказала ей всю историю Мэгги и Сэмюэля, и с каждым словом величавое достоинство миссис Фиббс исчезало, а широкая улыбка расплывалась по ее лицу.

— Дорогая моя! — наконец воскликнула она. — Я думаю, что это мне подойдет!

Она была вдовой доктора, а в ранней молодости служила сиделкой. Ее муж — это было сказано с большим спокойствием — допился до смерти, оставив множество «долгов чести», которые она с несказанным удовлетворением отвергла.

— Я не из породы опустившихся леди из общества, — предупредила миссис Фиббс. — У меня есть чувство юмора, хотя я и подвержена приступам ревматизма.

Сэмюэль, оставленный на попечение своего приемного отца, принял миссис Фиббс с возгласом одобрения.

Миссис Фиббс водворилась в комнате сбежавшей матери Сэмюэля, приняла под свое начало девушку, служившую у Мэгги, и приказала Чику вернуться на его прежнее местожительство, этажом ниже.

— Для приличия! — презрительно обронила миссис Фиббс. — Как его зовут, кстати?

— Маркиз Пальборо.

Миссис Фиббс приподняла бровь.

— Маркиз… ах, да! Я читала что–то об этом в газетах. Значит, он — тот молодой человек, который унаследовал титул от своего дяди? Фью!

Миссис Фиббс свистнула пронзительно, но мелодично.

— Интересное хозяйство, миссис Мейнард. Ваш муж не живет здесь?

Гвенда покачала головой.

— Я думаю, было бы лучше сразу рассказать вам о моем браке, — заявила она, и, по–видимому, то объяснение, которое она дала миссис Фиббс, оказалось вполне удовлетворительным.

— Чик, лорд Пальборо, ничего не знает, и я не хочу, чтобы он знал. Я еще никому не говорила об этом и, пожалуй, странно, что я сразу избрала вас своей поверенной.

Опоздав в контору почти на полтора часа, Чик попросил аудиенции у своего патрона и намекнул ему, что потерянное служебное время должно быть вычтено из его жалованья. Но мистер Лейзер не хотел об этом и слышать.

— Вы слишком близко принимаете все к сердцу, мой дорогой Пальборо, — заметил он добродушно. — Кстати, я увеличил ваше жалованье до пяти фунтов в неделю. Это далеко не соответствует вашему положению, — он пожал плечами, — и я должен облегчить вам вашу работу, Пальборо. Я обязан сделать это. С завтрашнего дня ваш стол будет стоять в моей комнате. Я не могу допустить, чтобы вы оставались там, вместе с клерками.

Чик без всякого удовольствия узнал об этом новом внутреннем распорядке и пытался представить, каковы же будут его обязанности.

— Есть одна вещь, о которой я бы хотел с вами потолковать, — начал мистер Лейзер смущенно. — Как у вас обстоит дело с одеждой?

— С одеждой? — повторил Чик в недоумении.

— Кстати, у меня лучший портной в мире, — неожиданно похвастался патрон.

Чик подумал, что сам мистер Лейзер далеко не лучшая реклама этого лучшего портного.

— Предположим, вы пойдете к нему и закажете с полдюжины костюмов? К примеру, фрак. Есть у вас фрак, Пальборо?

— Нет, у меня его нет, — честно признался Чик.

— Вам надо его иметь. — Мистер Лейзер покачал головой. — А как насчет рубашек, галстуков и других вещей? Мой дорогой Пальборо, вам в самом деле необходимо одеться соответственно вашему положению. Теперь посмотрите на меня!

Чик посмотрел на него и лишний раз убедился, что никогда еще не встречал человека, на которого вся изобретательность портного была бы потрачена настолько бесплодно.

— Представьте, что я явился бы сюда одетым, как какой–нибудь проходимец, — поймите меня правильно, мой дорогой Пальборо, это просто маленький оборот речи, — какие бы шансы я имел внушить доверие «жизням»?

Эта идея была совершенно новой для Чика, и он передал свои сомнения Гвенде, когда пришел домой к завтраку.

— Я думаю, что он прав, — согласилась она. — Но, Чик, дорогой, вы должны сами приобретать себе одежду. Вам не стоит быть обязанным мистеру Лейзеру.

— Конечно, я это сделаю сам, — заявил Чик. — Он и не намекал, что будет платить за меня!

— А я думаю, что он намекал именно на это, — заметила Гвенда улыбаясь.

Вопрос об одежде приобрел вскоре такое первостепенное значение, о котором ни Чик, ни Гвенда не подозревали.

Глава 3.

ЧИК В ПАЛАТЕ ЛОРДОВ

На следующее утро он получил письмо, пересланное ему из Брокли — большой белый конверт внушительного вида. Оно было адресовано «Высокоблагородному маркизу Пальборо и проч.». Что означало это «и проч.», обнаружилось в тексте послания.

«Нашему Верному и Возлюбленному Чарльзу, маркизу Пальборо, графу Стеффилду, виконту Морланду, барону Пальборо в графстве Уэстшир, барону Слив, властителю Коллборо и проч.

Наш Парламент для неотложных и трудных дел, касающихся Нас, Государства и защиты Нашего вышеуказанного Соединенного Королевства и Церкви, ныне собирается в Нашем городе Уэстминстере. Мы строжайше повелеваем Вам, на основании верности и присяги, коими Вы обязаны Нам, и принимая во внимание указанные дела и угрожающие опасности, лично присутствовать (без всяких отговорок) в вышеуказанном Парламенте с Нами и с Прелатами Церкви и Пэрами Нашего Королевства, чтобы обсуждать и давать Баш совет по делам, упомянутым выше. И это, — поскольку Вы соблюдаете Нас, и Нашу честь, и сохранность, и защиту вышеуказанного Соединенного Королевства и Церкви, а также скорейшее окончание вышеупомянутых дел, — не надлежит Вам ни в коем случае упускать. Сим свидетельствуем в Уэстминстере…» и т.д.

— Что все это значит? — воскликнул Чик в полном недоумении.

Они завтракали втроем, и Сэмюэль восседал на детском стуле, обсасывая ложку.

— Я не знаю никого из этих людей!

— Каких людей? — спросила Гвенда.

— Этого графа Стеффилда, виконта Морланда и барона «как его звать»…

Гвенда хохотала от всей души.

— Чик, вы глупенький мальчик! Все эти люди — вы сами! Это, конечно же, ваши второстепенные титулы!

— Тетя! — воскликнул Чик. — В самом деле, это я?

— Конечно, это вы. Когда вы обзаведетесь детьми, то дадите второй титул вашему сыну. Он будет графом Стеффилдом.

— Но значит ли это, что я должен пойти в палату лордов?

— Да, Чик, я знала, что вас призовут рано или поздно. Теперь вы являетесь одним из наших наследственных законодателей.

— Гм, — призадумался Чик. — Я загляну туда сегодня и покончу с этим…

Она все еще смеялась.

— Нет, Чик, вы не можете заглянуть в палату лордов и покончить со всеми делами так просто! — Она положила руку ему на плечо. — Все не так просто… Для этого нужна целая церемония. Лучше вы напишите, что займете свое место в следующий понедельник, а тем временем я узнаю, что вам нужно проделать…

— Но разве я не могу просто зайти туда, сказать: «Как вы поживаете?» и уйти? — всполошился Чик. — Я вовсе не хочу тратить время попусту! Я и так был довольно недобросовестным по отношению к мистеру Лейзеру. А как раз в понедельник должен прийти один человек, который, весьма вероятно, возьмет большой полис, и Лейзер хочет, чтобы я рассказал ему о наших условиях.

Она объяснила ему, что по британским законам вступление нового лорда в Парламент сопровождается особой церемонией, а вечером, когда он встретил ее у дверей театра, чтобы проводить домой, она сообщила ему такие подробности, которые привели его в ужас.

— Я беседовала с мистером Сольбергом, он оказался гораздо лучше, чем я думала. Он ничего не рассказал газетчикам, Чик, о вашем появлении в третьем акте «Жизни в тумане». Он сказал, что пьеса идет так хорошо, что ему не нужно никакой особой рекламы. Вам надо отпроситься на один лишний час и завтра позавтракать с Сольбергом!

Завтрак состоялся в клубе на Мейфейр, членом которого был Сольберг. Изысканность завтракавших леди и джентльменов и общий дух роскоши, царящий здесь, подействовали на Чика ошеломляюще.

— Я не советовал бы вам становиться членом этого клуба, милорд. В этом зале найдется немало людей, которые ловко сумеют использовать ваш титул.

Он назвал несколько громких фамилий. «Весьма почтенные личности», — подумал Чик и был поражен, узнав, что все они жили за счет явного мошенничества.

— К примеру, вон тот молодой человек… Сын лорда и «благородный», но он не более чем чучело, служащее для приманки других птиц под ружье охотника!

— Но почему же вы состоите членом этого ужасного клуба? — изумился Чик.

— Они меня не беспокоят, — ответил Сольберг.

— Они бы меня очень беспокоили и я бы избегал этого места, если бы имел деньги. К счастью, у меня их нет…

— Я думаю, что вы умница, — заключил Сольберг.

После завтрака он отвез его в своем лимузине к мистеру Стейнеру, знаменитому театральному модельеру.

— Мы сможем подготовить это одеяние, — заверил Стейнер. Настоящий горностай, дорогой Сольберг! Эту мантию надевал… — Он упомянул имя одного известного актера, — но корону нам придется взять напрокат от Тиллингса на Берри–стрит, и для этого потребуется залог.

— Под мою ответственность, — ответил Сольберг, — но постарайтесь достать подходящую его светлости.

С подобающей торжественностью мистер Стейнер снял мерку с головы Чика.

В тот же вечер платье и корона были доставлены на Даути–стрит, и Чик мог примерить их перед восторженными зрителями.

Корона была сделана для более крупной головы, чем голова Чика, но Гвенда устроила все как нельзя лучше. Чик с мрачным видом рассматривал себя в зеркало. Его пурпурная мантия волочилась по полу, большой горностаевый воротник душил. Но корона на его голове, с ее жемчужинами и земляничными листьями, завораживала.

— Я будто король, Гвенда. Меня не спутают с кем–нибудь в этом роде, я надеюсь? — сказал он с опаской.

— Не глупите, Чик! Конечно, нет!

— Но неужели мне придется идти по всем улицам в таком виде? — ужаснулся Чик. — Конечно, я бы мог поехать на омнибусе или в такси, но ведь надо мной же будут смеяться! Разве мне нельзя просто нести эту корону в пакете, а платье перекинуть через руку, только чтобы показать им, что я достал все, что следует?

— Вы переоденетесь в здании палаты лордов, — улыбнулась Гвенда. — Крепитесь, Чик!

Гвенда взяла все заботы на себя. Она поспешила в палату лордов и, пройдя множество официальных лиц, получила, наконец, исчерпывающую информацию, после чего вернулась домой, сияющая и возбужденная.

— Чик, вы будете введены в парламент двумя лордами, — сообщила она. — Переодевшись в специальной комнате, вы пойдете в палату, примете присягу и обменяетесь рукопожатием с лордом–канцлером.

— Вы убиваете меня, Гвенда, — простонал Чик.

— И в понедельник будет напряженный день, — продолжала она с воодушевлением. — Предстоят большие дебаты по поводу билля о детском труде и все будут там, и все увидят вас…

Чик схватился за голову.

— А вот имена людей, которые введут вас в Парламент… Такие приятные имена, Чик: лорд Фельсингтон и граф Мансар! Они уже читали о вас в газетах и говорят, что будут счастливы сделать что–нибудь для своего собрата!

— Черт побери, — буркнул Чик, чувствуя себя совсем беззащитным.

— Пустяки! — провозгласила миссис Фиббс. — Можно подумать, что вы идете на казнь, Чик! — По его требованию, она стала его называть именно так.

— Нельзя ли отложить это на одну неделю? — взмолился Чик. — У нас страшно много работы по понедельникам.

— Вы пойдете туда в понедельник, — настаивала Гвенда. — И не будем больше спорить об этом!

Неделя прошла быстро, но чем ближе подходил роковой день, тем покорнее становился Чик.

В субботу вечером он пил чай вместе с Гвендой и миссис Фиббс. Сэмюэль уже спал, и было тихо и уютно. Он подумал о том, что Гвенда была самой прекрасной женщиной на свете. Ее большие грустные глаза были полны какой–то тайны, неразрешимой для Чика.

— Гвенда, — сказал он. — Я о многом раздумывал в последнее время…

Она подняла голову от чашки.

— Я думал о том месте в жизни, которое имеют все, кроме меня, — продолжал он.

Она откинула волосы со лба:

— Чик, вы еще обретете себя.

Он покачал головой.

— Возможно, но только мне кажется смешным, что такой простой парень, как я, должен идти в Парламент.

Она рассмеялась и взяла его за руку.

— И все–таки, вы будете великим человеком, мой дорогой! Вы будете создавать и ломать правительства вот так! — Она щелкнула пальцами.

— Бог мой! — воскликнул в ужасе Чик. — Надеюсь, что нет!

Чик встретил свой судный день без особой радости. Он даже решительно отказался от завтрака, заявив, что у него нет аппетита.

Корона и мантия были надежно упакованы. Чик настоял на том, чтобы отправиться к палате лордов на омнибусе. Он сказал, что так будет меньше бросаться в глаза. Гвенда раздобыла входной билет в галерею, и они отправились.

Ему припомнился какой–то большой собор, который он однажды посетил. Он не мог вспомнить, когда это было и где, но то место, куда привела его Гвенда, вызвало в нем такое же впеча1ленис. Он чувствовал, что здесь было бы неприличным разговаривать иначе как шепотом. Высокие сводчатые коридоры были обширны и бесконечны. Каменные стены были украшены картинами исторических событий, и на каждом шагу попадались мраморные пьедесталы с бюстами парламентских деятелей, отошедших в лучший мир. Здесь и там стояли во весь рост статуи государственных мужей, строивших или ломавших историю человечества. Казалось, они шли по какой–то громадной и великолепной гробнице.

Шаги куда–то спешащих людей глухо отдавались под сводами, когда они пересекли мраморные полы обширных кулуаров Парламента. Певучий голос служителя выкликал какие–то непонятные имена. Слышался сдержанный гул многих голосов: это члены палаты общин беседовали со своими избирателями.

Путь к палате лордов вел от этих кулуаров к широкому вестибюлю, стены которого были также сплошь увешаны портретами бессмертных.

Сердце Чика упало, когда он приблизился к первому из стоявших полицейских. Всего, по подсчетам Чика, там их было не менее двухсот.

— Лорд Пальборо? Да, милорд, я покажу вашей светлости дорогу.

Чик крепче ухватился за свои пакеты и вместе с Гвендой последовал за полисменом, который привел их к другому полисмену рангом выше, который, в свою очередь, взял их под свое покровительство и доставил туда, где поджидали Чика.

Чик посмотрел на них с ужасом и благоговением. Один был высок ростом и слегка сутуловат, лет сорока пяти, с тонким и умным лицом. Он был одет чрезвычайно изысканно (Чик горько раскаивался, что не последовал совету мистера Лейзера и не облачился во что–нибудь подобающее этому событию). Второй был моложе, полноват, розовощек и имел маленькие холеные усы.

— Вот маркиз Пальборо, — сообщила Гвенда.

Старший из них протянул ему руку.

— Рад познакомиться с вами, лорд Пальборо, — произнес он с чуть заметной улыбкой. — Я много читал о вас.

— Да, сэр… то есть, я хотел сказать, милорд, — растерялся Чик.

— А вот это граф Мансар, — представил он розовощекого крепыша, дружески улыбавшегося Чику.

— Не правда ли, это ужасно глупо — выступать здесь разодетым как какая–нибудь кукла? — осведомился граф Мансар. — Но, уверяю вас, эти старые черти так слепы, что они ничего не заметят, даже если вы придете сюда в ночном белье!

— Проводите лорда Пальборо в комнату для переодевания, Мансар. Лорд–канцлер займет свое место ровно в три. У вас всего около десяти минут.

Под благотворным влиянием Мансара, который без умолку болтал о погоде, о дурном состоянии дорог и о превратностях парламентской карьеры, Чик осмелел и стал проявлять некоторый интерес к окружающему.

Все, что последовало за этим, было похоже на сон. Он смутно сознавал, как на него надели его долгополую пурпурную мантию и как лорд Мансар укреплял на его голове корону.

— Держите ее прямо, старина! — посоветовал этот добрый лорд. — Она что–то уж очень съезжает на ваш правый глаз. Вот так!

Чика повели в кулуары. Гвенда исчезла.

Лорд Фельсингтон осмотрел нового пэра с одобрением.

— По правилам, лорд Пальборо, вы должны быть представлены двумя маркизами. Но в настоящее время в палате нет ни одного маркиза, и вам придется довольствоваться эскортом низших по рангу.

Какое–то новое должностное лицо появилось в дверях. Это был пожилой джентльмен с массивной цепью на шее, в коротких бархатных штанах и камзоле. Он подошел к лорду Фельсингтону и что–то шепнул ему. Фельсингтон кивнул.

— Идемте, Пальборо! Очнитесь же! Вы захватили текст присяги?

Дрожащей рукой Чик вытащил текст из кармана брюк.

— С Богом! — весело провозгласил Мансар.

Это шествие по бесконечному красному ковру было худшей частью его сна. Он стоял перед столом, трясущейся рукой выводил свое имя и повторял, что обязуется «соблюдать верность присяге… как и все наследники и преемники…» Потом его подвели к фигуре в парике, восседавшей на широком диване, и эта фигура торжественно поднялась и обменялась с ним рукопожатием.

Чик не помнил, как опять очутился в комнате для переодевания вместе с лордом Мансаром, лицо которого неудержимо расплывалось в улыбке.

— Старина, вы были великолепны! Вы были феноменально забавны!

— Да, — ответил Чик. — Я забавлялся и сам до такой степени, что теперь не знаю, жив ли я или умер.

— Вы живы и в добром здравии, дружище! Снимайте ваш шутовской наряд и спрячьте земляничные листья! Идем слушать прения.

— Нет, я больше не хочу туда возвращаться! — возразил Чик с беспокойством.

— Вы пойдете, — настаивал Мансар. — Ваша юная леди пошла на галерею, и я пообещал, что притащу вас обратно послушать наших болтунов.

Чик вытер свой вспотевший лоб.

— У меня сегодня страшно много дел…

— Идем, идем! — Мансар схватил его за руку, увлекая за собой.

Мансар подвел его к кожаной скамейке по правую руку от лорда–канцлера, и Чик (совершенно не подозревая этого) оказался в числе поддерживающих правительство.

Теперь, немного успокоившись, он имел возможность рассмотреть палату. Они находились в прекрасном зале с малинового цвета стенами и обильной позолотой. Люди, нанимавшие скамьи по обе стороны, в большинстве были пожилые и даже старцы. Внимание всех было сосредоточено на одном очень полном и высоком джентльмене, который стоял у стола, излагая точку зрения правительства на билль, бывший сегодня предметом обсуждения палаты.

Наконец он сел на место, и тогда встал другой. Чик обратил внимание на то, что, как бы сильно ни спорили эти люди между собой, они неизменно обращались друг к другу со словами «благородный лорд». Один или два раза фигура в парике, восседавшая на диване, — этот диван называется по традиции «мешком шерсти», — вмешивалась в прения, и тогда происходил особенно горячий обмен любезностями. Обращаясь к человеку, сидевшему на диване, все называли его «лорд–канцлер».

Чик взглянул наверх, на галерею, и поймал на себе взгляд Гвенды. Она улыбнулась ему .

Затем постепенно, сквозь словесный туман и вспышки изысканного красноречия, Чик начал понимать сам предмет обсуждения. Вопрос касался поправки к биллю о труде малолетних, повышавшему предел возраста, начиная с которого дети допускались к работе на фабриках. Вскоре Чик забыл свои собственные тревоги и неприятности и с напряженным вниманием прислушивался к дебатам, кивая головой в знак одобрения того или иного оратора или, наоборот, гневно тряся ею, когда какой–то весьма величественный джентльмен настаивал на том, что дети рабочих с гораздо большей пользой для себя и для государства могут работать на фабриках, чем тратить попусту свое время в школе, тщетно пытаясь приобрести бесполезные знания.

Затем наступила пауза. Последний оратор сел на место, и лорд–канцлер окинул взглядом правую и левую стороны палаты. Как раз в этот момент Чик решил выйти и поискать Гвенду. Он встал и тотчас почувствовал, что на него обращены глаза всех присутствующих.

— Лорд Пальборо… — произнес лорд–канцлер монотонно.

Чик быстро повернулся в его сторону.

— Да, сэр… то есть, милорд, — отозвался он.

— …имеет слово.

Чик в полном недоумении оглядел лордов и фигуру на диване.

— Вам нужно говорить! — прошептал Мансар.

Итак, каждый новый член палаты обязан произнести речь! Чик не знал, что, встав с места и дружески кивая головой лорду–канцлеру, он сам искал этой возможности.

— Собственно говоря, — начал Чик, — я собирался выйти…

— «К порядку!» — послышались голоса при этом вопиющем нарушении парламентских правил.

— Но, — продолжал Чик, нервно потирая свой подбородок, — я, в общем, вполне согласен с толстым джентльменом, сидящим там. — Он указал на представителя правительства, который докладывал по поводу билля.

— Благородный лорд имеет в виду помощника государственного секретаря, — поправил его лорд–канцлер.

— Очень вам благодарен, сэр… то есть, лорд–канцлер, — сказал Чик. — Я не знаю его имени, но я совершенно согласен с большей частью из того, что он говорил. Я уверен, что он джентльмен, имеющий собственных детей.

— Благородному лорду будет небезынтересно узнать, что я холост, — заявил улыбающийся статс–секретарь, поднимаясь с места.

— Вы меня удивляете, — ответил Чик серьезно, — но я уверяю вас, что все вами сказанное, — совершеннейшая правда!

Члены палаты лордов не смеялись, они уставились на него в молчании, а Чик, в блаженном неведении относительно множества нарушенных им условностей, заложив руки в карманы и повернувшись в сторону безмолвного лорда–канцлера, продолжал свою речь.

Он никогда раньше не выступал публично. Вначале речь его была сдержанной, выражения неуклюжи, но постепенно он забывал, что находится в высшей законодательной палате страны, — забыл все, кроме того, что какие–то самого заурядного вида джентльмены желают знать его мнение. Чик близко знал мрачных, полуголодных мальчиков, рано освоивших язык и манеры взрослых мужчин. Он играл и дрался с ними в детские годы. Он знал, что значит образование, и почему школьники говорят другим языком, чем эти дети, преждевременно брошенные в водоворот жизни, чтобы самим отстаивать себя и пополнять свои знания на улице. У него были свои твердые убеждения на этот счет…

«Разница между безграмотным чернорабочим и каким–нибудь искусным квалифицированным мастером заключается именно в тех двух годах, которые вы вычеркиваете из его школьного возраста». Эта сказанная им фраза стала впоследствии лозунгом сторонников обязательного образования.

— Вот и все, — закончил он смущенно и сел на место.

В то время как в зале все еще продолжался сдержанный рокот, частью одобрительный, частью враждебный, послышался звонок. Члены палаты встали и двинулись из зала. Толпа отделила Чика от Мансара, и он направился, как и все, в кулуары.

— Да или нет, мой лорд? — спросил сто служитель у барьера.

— Нет, благодарю вас, — поспешно ответил Чик. — Я вообще не пью.

Затем он прошел в комнату, указанную ему служителем. В этой комнате все громко разговаривали. Двое или трое из них, как будто удивленные его присутствием, подошли и заговорили с ним. Разговор касался, главным образом, того, потерпит ли правительство поражение или нет. Большинство считало этот вопрос спорным. Вдруг все направились обратно в палату. Чик вынужден был следовать за ними.

Там он опять встретился с Мансаром, который взял его под руку.

— Дело идет на лад, старина, — потирая руки, заметил он, — и ваша речь очень помогла этому!

— Какое дело?

— Внимание! — предупредил Мансар.

Двое людей подошли к столу, последовал обмен короткими фразами, и затем внезапно раздались аплодисменты.

Мансар опустился на место, раздосадованный.

— Правительство потерпело поражение из–за одного голоса, — объяснил он.

И вдруг неясное подозрение мелькнуло в его сознании.

— Вы не голосовали за то, чтобы предельный возраст был понижен?

— Нет, — возразил удивленный Чик. — Я вовсе не голосовал.

Лорд Мансар начал догадываться.

— Куда вы прошли? В комнату «Да» или в комнату «Нет»?

— Я не знаю, в какую. Какой–то человек спросил меня: «да или нет?» — и я сказал «нет». Я думал, что он предлагал мне выпить…

— И вы прошли в комнату «Нет»! — вскричал лорд Мансар. — Вы болтали в пользу правительственного предложения, и сами же голосовали за эту проклятую поправку! Поздравляю, Пальборо! Ваш голос принес поражение правительству!

«Лорд Пальборо заявляет о своем несогласии с благородным лордом Кинсоллом, когда последний говорил, что детям полезнее работать на фабрике, чем учиться в школе.

— Это нелепость! (К порядку! К порядку!)

Лорд–канцлер: Благородный лорд употребил непарламентское выражение.

Лорд Пальборо извиняется перед высокой палатой. Он бы не хотел видеть своего сына работающим на фабрике. Если высокая палата согласится на эту поправку, это будет постыдно. (К порядку! К порядку!)»

Утром Чик просматривал колонки «Таймс» о дебатах в Парламенте.

— Неужели я все это говорил? — спросил он глухо.

Гвенда кивнула.

— Все это и еще больше! — Она стала цитировать его слова. — Чик, вы были бесподобны! Я пришла в такое волнение, там, на галерее, что чуть не упала в обморок!

— Я сам тоже едва не упал в обморок, — признался Чик. — Вообразите, если бы они стали мне отвечать! И это… это все правда!

Газеты на все лады пересказывали романтическую историю молодого клерка страхового агентства, наследовавшего громкий титул и оставшегося в действительности простым человеком.

Чик, придя вовремя на службу, был встречен старшим клерком–социалистом с явным энтузиазмом.

— Великолепно, милорд, великолепно! — восхищенно прошептал он, делая многозначительную гримасу в сторону кабинета мистера Лейзера и как бы желая этим намекнуть, что следующий удар должен быть направлен на весь эксплуататорский класс.

Мистер Лейзер, видимо, не подозревавший этой угрозы, пребывал в самом бодром настроении.

— Это была превосходная речь, Пальборо! Я и не подозревал, что мой будущий компаньон такой оратор! Вы их расшевелили, мой мальчик, вы их славно расшевелили!

— Я не видел, чтобы кто–нибудь из них шевелился, сэр, — возразил Чик.

Глава 4.

ЧИК ОТВЕРГАЕТ ДОЧЬ МИЛЛИОНЕРА

На следующий день Лейзеру позвонил мистер Беском Джарвис — «хорошая жизнь», даже «прекрасная жизнь» — к которому Лейзер питал всяческое уважение, ибо заработал на нем кругленькую сумму. Джарвис продавал британскому правительству одеяла и простыни, сапоги, масло и свиное сало. Он устремлялся на помощь и американскому правительству с походными кроватями, поясами, ящиками и мешками…

Мистер Джарвис любил повторять, что с практической точки зрения никто, кроме него, не выигрывал войны. И в награду за это он получил так мало от государства…

Правда, мистер Беском Джарвис приобрел за время войны великолепный старинный замок Гаттеруэй–холл, стоящий посреди восхитительного парка, и объезжал свои владения в роскошном собственном автомобиле. Не приходилось сомневаться, что деньги он получил большие, как говорят, баснословные. Несмотря на то, что его состояние перевалило за миллион фунтов, он встретил большие препятствия на пути получения титула, отвечающего его заслугам, так как не имел друзей там, где их нужно иметь в подобных случаях.

У мистера Джарвиса была супруга, которая тоже путешествовала по окрестностям усадьбы в своем лимузине, отделанном розовым шелком, что, по мнению миссис Джарвис, было признаком утонченности. Третьим членом семейства была Минни Джарвис, его дочь и наследница.

Минни была сильно подкрашенной молодой леди с большой склонностью к ярким и пышным одеяниям. Она не блистала красотой, у нее было широкоскулое плоское лицо и жидкие мышиного цвета волосы. Но поскольку установлено, что ни одна женщина не считает себя лишенной привлекательности, постольку Минни гордилась тем, что обладала некоторым таинственным качеством, именуемым «обаянием». Это не имело отношения ни к ее золотому поросенку с рубиновыми глазами, ни к изумрудному трилистнику, ни даже к бриллианту «13», который красовался на ее браслете. Она слышала, как люди говорили о девушках, не обладавших счастливой наружностью: «О, да… но у нее есть свое обаяние!» И она пришла к заключению, что «обаяние» является естественной компенсацией за невзрачность.

Отец питал на ее счет некоторые честолюбивые надежды, и купил свой замок у последнего представителя знатной фамилии с намерением предоставить ей возможность блестяще устроить свою жизнь. Он дал большой бал в ее честь и пригласил на него всю местную аристократию. Но по несчастному стечению обстоятельств все представители местной аристократии оказались или уже приглашенными в другое место, или больными, или путешествующими за границей.

Мистер Джарвис уже оплакивал понесенные им расходы, когда случайность и многосильный автомобиль занесли его в деревню Пальборо, находившуюся в пятидесяти милях от его усадьбы. Хозяин постоялого двора в Пальборо рассказал ему забавную историю чудака–доктора и его племянника.

— Маркиз Пальборо, — задумчиво проговорил мистер Джарвис, — и без гроша в кармане! Гм!

Он помчался домой кратчайшим путем, прошел в библиотеку и стал рыться в газетах.

«Служит в конторе мистера Лейзера, известного агента страхового дела», — он присвистнул.

Во время войны не раз случалось, что ему почему–либо было неудобным заключать контракты на свое имя. Лейзер за полпроцента комиссионных не раз выступал подставным лицом в сделках Джарвиса и был ему многим обязан.

Мистер Джарвис тотчас позвонил в Лондон.

— Да, он здесь, — сообщил Лейзер, понижая голос, — он в соседней комнате, мистер Джарвис.

— Что он из себя представляет?

— О, он — ничего! Он — как следует быть…

— Молодой?

— О, да!

— Женат?

— Нет, ей–Богу, нет!

Мистер Джарвис глубоко задумался.

— Не смогли бы вы прислать его сюда на несколько дней, Лейзер?

— Конечно, — ответил тот, прикидывая. — Я пошлю его по делам страхования.

— Отлично, пришлите его сегодня же! И слушайте, Лейзер, вы можете рассказать ему целую историю обо мне, о моих капиталах и о том, сколько я стою… Понимаете?

— Конечно, — ответил Лейзер, недоумевая.

— Двести тысяч фунтов для моего зятя.

— О! — воскликнул Лейзер. — Я понимаю!

— И пять процентов комиссионных тому, кто провернет это дело, э?..

— Я вас понял, мистер Джарвис… Да, да, я понимаю! Я отправлю его, если не сегодня, то завтра наверное!

Мистер Джарвис повесил трубку. Он заложил фундамент — миллионы, а завершить остальное должно «обаяние». Особенно большая ответственность возлагалась на «обаяние».

Он просмотрел утреннюю прессу.

— Он даже оратор, вдобавок ко всему, — удовлетворенно хмыкнул он, потирая руки.

В это время Чика беспокоило здоровье Сэмюэля.

Вчера вечером Чик никак не смог его успокоить.

Гвенда и миссис Фиббс долго совещались между собой, обнаружив маленькие красные пятнышки на грудке Сэма, после чего был приглашен доктор. Он явился и изрек коротко и ясно: «Корь!».

Гвенда узнала эту новость, вернувшись из театра.

— Не нанять ли сиделку? — спросил Чик.

— Глупости! — Это практичная миссис Фиббс вошла в комнату как раз вовремя, чтобы дать ответ. — Зачем вам понадобилась сиделка?

На второй день болезни Сэмюэля Чик завтракал с Гвендой на Стренде.

— Я отправляюсь в Глостершир, — объявил ей Чик, — и буду отсутствовать дня два или три.

На ее вопрос о цели этой поездки он ответил со всей обстоятельностью:

— Один из наших клиентов желает ознакомиться с деталями нового вида страхования, введенного недавно страховым обществом «Лондон — Нью–Йорк — Париж», и мистер Лейзер желает, чтобы я поехал к нему и рассказал все, что надо…

— И на это требуется два или три дня, Чик? — спросила Гвенда, подумав о мистере Лейзере. — Кто этот человек?

— Это джентльмен, сделавший большие деньги на военных поставках. Очень щедрый человек.

— Кто это вам сказал?

— Мистер Лейзер. В самом деле, этот мистер Джарвис положил в банк на имя своего будущего зятя двести тысяч фунтов!

— Вот как! — проговорила Гвенда. — А кто его зять?

— Не знаю, — ответил Чик, покачав головой. — Думаю, что очень счастливый парень, если, конечно, девушка хороша.

Гвенда взглянула на него с любопытством.

— Предположим, а если эта девушка вовсе не хороша, Чик?

— Она должна быть хороша, иначе он не захотел бы на ней жениться!

Гвенда повертела обручальное кольцо на своем пальце.

— Хотелось бы мне знать, какими качествами должна, по вашему мнению, обладать девушка для этого? — спросила она лукаво.

— Какими? — Чик медлил с ответом. — Ну… например, если она похожа на вас, Гвенда, если она миловидна, и если у нее добрый нрав…

— Итак, дорогой Пальборо, — напутствовал его Лейзер, — надеюсь, вы отлично проведете время у моего старого приятеля Джарвиса. Что это за человек, Пальборо! — продолжал он в каком–то экстазе. — Какой хозяин! Какой щедрый и благородный друг! Двести тысяч фунтов своему зятю, а?

— Надеюсь, что он заслуживает этого, — ответил Чик.

— О, я в этом убежден! Подумайте, ведь это миллион долларов! Десять миллионов франков по нынешнему курсу! Десять тысяч фунтов годового дохода, считая из пяти процентов годовых! Все это — зятю!

— Как его зовут? — поинтересовался заинтересованный Чик.

Мистер Лейзер кашлянул.

— Собственно говоря, я не знаю, есть ли у него зять. Я даже не знаю, помолвлена ли с кем–нибудь мисс Джарвис. Но какая это удивительная девушка! Какие глаза! Какая прелестная маленькая фигурка!..

Мистер Лейзер никогда не видел Минни, иначе ему пришлось бы как–нибудь обойти эту щекотливую тему.

— Она, должно быть, очень хороша собой, — заметил Чик. — Надо будет застраховать и ее…

Мистер Джарвис оказал честь, встретив его на станции. Но эта честь была единственной и последней.

Мистер Джарвис принадлежал к тому сорту людей, которые не считают целесообразным признавать кого–либо стоящим выше себя.

— Мы не сделали для вас никаких приготовлений, старина, — сообщил он, — и вам придется валяться кое–как.

— Не беспокойтесь, — ответил Чик, воображая себя лежащим в конюшне. — Я думал, что мистер Лейзер сообщил вам о моем приезде…

— Ну да, он мне говорил, что вы приедете… Что вы думаете об этом автомобиле, а?

Они только что вышли из здания вокзала, перед которым стояло несколько машин.

— Мне он нравится, — отвечал Чик. — Правда, «форд» многим не нравится…

— Совсем не этот! — грубо перебил Джарвис. — Другой, самый большой! Одно шасси стоило свыше трех тысяч!

Чик издал звук, который должен был выразить восторг и удивление.

— Я хочу, чтобы вы познакомились с моей дочерью, — решительно заявил мистер Джарвис, когда они уселись в лимузин. — Она очень милая девушка.

— Мне говорили об этом, — вежливо ответил Чик. — И уже помолвлена. Я поздравляю вас, мистер Джарвис!

Джарвис вопросительно посмотрел на него, а Чик продолжал:

— Быть может, это не совсем подходящий момент для того, чтобы затрагивать такую тему, когда молодая леди стоит, так сказать, на пороге своей новой жизни, — не найдете ли вы предусмотрительным, ради нее самой, оформить на ее имя страховой полис? Есть один вид страхования, который я мог бы порекомендовать вам. — Он порылся в карманах. — Он страхует против болезни, несчастных случаев и смерти. Этот вид страхования имеет еще и то преимущество, что распространяется на всю жизнь первого ребенка вплоть до девятилетнего возраста!

— О! — пробормотал мистер Джарвис, приходя в себя от изумления. — С чего это вы взяли, что моя дочь помолвлена?

— Я так понял, — смущенно пробормотал Чик. — Я очень сожалею, если выдал секрет мистера Лейзера…

— Это может быть только моим секретом, и никого другого, — отрезал Джарвис.

— Вы правы, мистер Джарвис.

— Она очень, очень милая девушка, моя дочь…

— Да, мне говорили. Очень хорошенькая, если будет позволено так выразиться. Это должно быть приятно, мистер Джарвис, быть отцом красивой дочери…

— Ну… с первого взгляда вы не назовете ее красивой, — заметил мистер Джарвис. — Правда, первый взгляд бывает ошибочным, что делать… Но у нее есть то, что я назову «обаянием».

— А! — неопределенно произнес Чик.

— И обаяние лучше, чем красота.

— Уверен в этом, сэр, — вежливо согласился Чик. — Ведь большинство красивых людей вместе с тем и обаятельны, не правда ли?

— Что нужно для нашей страны, — рассуждал мистер Джарвис, — так это союзы между сильными и здоровыми дочерьми народа и сыновьями гордой, но истощенной аристократии!

— Вы совершенно правы, — согласился Чик серьезно. — Я сам скорее демократ, мистер Джарвис, и в глубине души никогда не признавал аристократию, за исключением аристократии ума и таланта. Я часто думал, когда бывал в сельской местности: как жалко, что все эти прекрасные девушки обречены на жизнь в маленьких деревушках, не имея возможности…

— Я говорю вовсе не о прекрасных девушках, живущих в деревне, — перебил его Джарвис. — Я говорю о моей дочери!

Чик вежливо улыбнулся.

— Ваша шутка, мистер Джарвис, напомнила мне снова о том, что я взял с собой все те схемы и проспекты, с которыми вы желали познакомиться. Мистер Лейзер полагает, что форма «А» полиса, только что выпущенного обществом «Лондон — Нью–Йорк — Париж», как раз подходит для вашего случая.

— Я не желаю говорить о страховании. Меня интересует обсуждение вопроса о браках между аристократией и тем, кого я назову богатым, очень богатым, — сказал он с ударением, — средним классом. Я намерен дать двести тысяч фунтов тому молодому джентльмену, который женится на моей дочери. Как вы это находите?

— Я думаю, что вы очень великодушны, — заметил Чик убежденно. — Это чрезвычайно щедрый дар! Но вы, конечно, хорошо знаете своего зятя. Я убежден, что вы бы не стали рисковать, давая все эти деньги в руки какого–нибудь расточителя. Мне бы хотелось с ним познакомиться.

— Я надеюсь, что вам представится случаи, — недовольно проворчал Джарвис, когда автомобиль остановился у ворот замка.

Он провел гостя в большую, отделанную дубом, приемную. Сидевшая там девушка встала и побежала вприпрыжку им навстречу.

Чик посмотрел на нее с любопытством. «Вероятно, друг семьи», подумал он и отметил, что кричаще изумрудное платье мало подходило к ее слишком яркому гриму.

Не проронив ни слова, она улыбнулась сначала Чику, потом отцу.

— Иностранка! — подумал Чик.

— Вот моя дочь, лорд Пальборо! — провозгласил мистер Джарвис, вспомнив теперь его титул. Чик растерялся от неожиданности.

— Ваша… ваша дочь? — пробормотал он.

— Это Минни. Минни, надеюсь, что ты постараешься сделать визит лорда Пальборо приятным для него.

— Ну, конечно, папа! — с готовностью ответила она.

Пока трое слуг эскортировали маленькую сумку Чика в его комнату, Минни с детской доверчивостью взяла его под руку и повела через зал с колоннами, напоминавший ему кулуары палаты лордов, в гостиную. Там было до шестисот различных предметов, включая ярко–красные подушки на розовом диване.

Обед был таким, что он вспоминал его всю жизнь.

Мистер Джарвис принадлежал к тому типу хозяев, которые уверены, что гостеприимство заключается в усиленном наполнении желудка гостя.

— Теперь, лорд Пальборо, вы должны съесть еще кусочек фазана, я настаиваю! О, лорд Пальборо ничего не ест! Джон, подай лорду Пальборо еще телятины!

Чик добросовестно старался опорожнять свою тарелку, но всякий раз, когда ему это удавалось, перед ним возникало какое–нибудь новое блюдо. Он несколько неуверенно поднялся из–за стола, чувствуя себя наподобие чудовищных фигур, которые рекламируют достоинства пневматических шин.

— Теперь, мой мальчик, идите покурить на террасу.

— Благодарю вас, я не курю, — ответил Чик.

— Хорошо, тогда идите пить кофе на террасу!

Чик, несколько удивленный такой настойчивостью, спросил:

— А разве там не холодно?

Но оказалось, что та часть террасы, куда его приглашали, застеклена и отапливается.

— Вы идете, сэр? — спросил Чик.

— Я должен ненадолго отлучиться, — загадочно обронил Джарвис. — Бегите же, мой молодой друг!

Но Чик не был способен бежать куда бы то ни было. Он проковылял в этот уютный уголок на террасе и со вздохом облегчения опустился в огромное кресло. Терраса была пуста, но вдруг откуда ни возьмись появилась Минни Джарвис и водворилась на ручке его кресла. Чик вскочил.

— О, не вставайте, пожалуйста, лорд Пальборо! — воскликнула она игриво. — Мне очень, очень удобно!

— Позвольте предложить вам стул.

Но Минни продолжала проявлять свое «обаяние».

— Вы очень скверный мальчик, — пропела она. — Садитесь на свое место.

Чик из вежливости подчинился. Но когда ее рука небрежно опустилась на его плечо, он поморщился. Когда он почувствовал всю тяжесть этой милой ручки, то вздрогнул.

— Какой вы смешной! — воскликнула она. — Почему вы не сидите спокойно?

— Может быть, вы бы предпочли, чтобы я подал вам этот стул? — спросил Чик, озираясь в надежде, что, может быть, придет мать или отец этой леди и облегчит его трудное положение. Но мать леди раскладывала пасьянс в гостиной, а отец леди находился в библиотеке, предаваясь своим надеждам.

Чик старался начать разговор на испытанную тему о страховании. Он был несколько обеспокоен тем, что до сих пор еще не имел возможности обсудить форму «А» с ее отцом, и теперь старался заинтересовать дочь превосходными достоинствами этого полиса.

— Не будьте глупеньким, глупеньким, глупеньким! — выкрикивала Минни, дергая его за ухо. — Я не собираюсь еще выходить замуж! И не думаю об этом!

— Я полагал, что вы помолвлены, мисс Джарвис.

— Еще нет, — ответила она жеманно. — Настоящий жених еще не пришел, а если лорд пришел, он еще меня не просил…

— Разве он лорд? — спросил заинтригованный Чик.

— Я думаю, что вы глупенький мальчик, — заметила мисс Джарвис. — Но, может быть, вы так богаты, что вам не нужно двухсот тысяч фунтов?

— Мне? — удивился Чик. — Никто мне не собирается давать двести тысяч фунтов…

И вдруг ему открылся весь комический ужас его положения. Он вскочил с места, бледный от негодования.

— Я… я не хочу ни на ком жениться, — почти закричал он, — ни за какие миллионы и миллионы фунтов! Я думаю, что это ужасная вещь — жениться из–за денег! Я бы не женился на самой прекрасной женщине в мире… из–за денег!

— Я вас и не спрашивала, — поморщилась Минни. — Я вас не просила вовсе, вы — самодовольный черт, вот вы кто! Такого человека стоит отравить! Приезжать сюда, важничать… без гроша в кармане… оскорблять девушку…

Она расплакалась и пошла искать утешения у своей мамы.

На следующее утро он нашел, что поданный ему чай имеет какой–то странный вкус. Ему живо припомнились все прочитанные им рассказы о женской мести. Чашка осталась недопитой.

Когда поезд отошел от станции, Чик испытал радость. Он знал, что предал интересы своего патрона, но даже это не так беспокоило его, как то, что чувствовал он себя как–то странно. В ушах звенело, в горле першило, во рту пересохло, его попеременно бросало то в жар, то в холод.

— Она меня отравила! — прошептал Чик, — как жаль, что я сам не застраховался!

Неделей позже дородный и очень сердитый джентльмен явился в контору мистера Лейзера и без предупреждения ворвался в комнату хозяина.

— О, мистер Джарвис, какая приятная неожиданность! — сказал мистер Лейзер.

— Приятная, черта с два! — прорычал Джарвис. — Этот ваш бездельник, лорд «как его звать», этот молодой негодяй…

Мистер Лейзер поднял брови.

— Я его не видел со времени возвращения… Вы, конечно, знаете…

— Знаю? Я знаю о нем больше, чем я хотел бы знать, Лейзер! — прервал его рассвирепевший магнат.

Челюсть у мистера Лейзера невольно отвисла. Видение пятипроцентных комиссионных померкло в туманной дали.

— Разве он не дал ей своего слова? — спросил он с пафосом романтика.

— Какое слово! — рявкнул его гость. — Моя дочь больна! Где он теперь?

Мистер Лейзер покачал головой.

— Маркиз заболел. У него корь, — ответил он.

Мистер Джарвис в ужасе отшатнулся и застонал.

— Так вот где она подцепила ее!

Глава 5.

ЧИК В РОЛИ ЛАКЕЯ

Гвенда Мейнард свернула в парк. Уже первое дыхание весны оживило унылые аллеи, уже трава выбивалась на лужайках, но не это влекло ее к прелестям Гайд–парка в холодный мартовский день. Она размышляла…

Ее жизнь не была легкой. Она несла на себе ответственность сразу за двух младенцев. Мать первого прислала ей отчаянную телеграмму из Нью–Йорка, умоляла найти какой–нибудь способ отправить этого маленького джентльмена в Америку. Гвенда нашла няню, возвращавшуюся на «Аквитании» в Соединенные Штаны, и Сэмюэль уже собирался в далекий путь.

У второго не было матери, которая бы руководила им, — и именно Гвенда (втайне довольная этим) несла ответственность за него, так как Фортуна безбожно подшутила над этим юным клерком, наделив его громким титулом и ничем иным.

Гвенда смотрела в будущее без иллюзии. Пять лет, проведенных ею на сцене, начиная от маленьких провинциальных трупп и кончая «блестящим обществом» театра Вест–Энда, сильно пошатнули веру в людей, закалили и выработали в ней трезвый взгляд на жизнь. Она хотела уберечь Чика от превратностей судьбы, которые когда–то оставили глубокие шрамы в ее душе.

Чик никогда не расспрашивал ее ни о чем. Он принимал ее такой, какой она была, со всей ее таинственностью, со всем ее неведомым прошлым, и довольствовался тем, что она позволяла ему обожать ее и преклоняться перед нею. Любовь к ней была частью его жизни, и Гвенда понимала это.

Она взглянула на свои маленькие часики. Было три, и через полчаса должна была состояться назначенная ею встреча. Она поторопилась выйти из парка и направилась к мосту Рыцарей.

Лакей отворил ей дверь и провел в большой кабинет, пропахший табаком и украшенный охотничьими трофеями. Гвенда едва успела оглядеться вокруг, как вошел Мансар.

Он улыбался приветливо и добродушно.

— Угодно ли вам беседовать здесь или вы предпочтете пройти в гостиную? Моя сестра сейчас одевается…

— Здесь достаточно хорошо, лорд Мансар, — улыбнулась в ответ Гвенда. — Надеюсь, вы не сердитесь за мой вчерашний звонок. Я не нарушила ваших планов на сегодняшний день?

— Пустяки! — пылко заверил граф, хотя это было неправдой, так как он пропустил собрание общества охотников. — Вы хотите говорить о нашем молодом друге — маркизе Пальборо?

Гвенда утвердительно кивнула.

— Он мне понравился, — заметил он сдержанно.

— Я не очень много знаю об аристократии, — продолжала она, — но чувствую, что Чик имеет некоторые обязанности по отношению к вашему классу. Я не боюсь, что он попадет в дурное общество, потому что его природная честность удержит его от всего сомнительного, хотя, конечно, будут попытки его эксплуатировать. Мистер Лейзер, его патрон, уже делает это в известной степени. Пожалуйста, лорд Мансар, не могли бы вы указать путь, идя по которому, Чик мог бы занять подобающее ему место в обществе?

Мансар почесал переносицу и нахмурился. Он не привык создавать проблемы, а тем более их разрешать.

— Да, это проблема, — произнес он наконец. — Пока я не могу себе представить, каким путем Пальборо мог бы делать карьеру. Он не может поступить на государственную службу, так как он к этому недостаточно подготовлен, да и, кроме того, служба не очень хорошо оплачивается…

Мансар глубокомысленно посмотрел на Гвенду.

— Он мог бы выгодно жениться, — заметил он и тотчас подумал, не допустил ли бестактность. Но Гвенда только кивнула головой.

— Я думала об этом, — заметила она спокойно.

Благородный лорд снова погрузился в раздумья.

— Нет ли у вас какой–нибудь идеи? — спросил он наконец. — Потому что, по правде говоря, мне ничего не приходит в голову…

— Единственная идея, которая у меня возникла, — нерешительно сказала она, — что вы бы могли помочь ему… выйти в свет.

— Выйти в свет? — повторил Мансар в недоумении.

— Вы ведь могли бы помочь ему встретиться с нужными людьми, — с отчаянием в голосе проговорила Гвенда.

— О, я понял! — Взгляд Мансара сразу просветлел, и самая широкая улыбка расплылась по его румяному лицу. — Я это устрою с величайшим удовольствием, миссис Мейнард! Теперь ясно, что я могу сделать… Так… Я достану ему приглашение, ну, скажем, на танцевальный вечер! Вы знаете миссис Кренли?

— Боюсь, что нет, — засмеялась Гвенда.

— Я думал, что все ее знают, — изумился лорд Мансар. — В ее доме бывают все лондонские знаменитости. Я добьюсь от нее, чтобы она послала приглашение лорду Пальборо! Я не знаю, что хорошего эти люди могут для него сделать, — прибавил он с грустью. — Мне они отнюдь не были полезны. Но будьте уверены, миссис Мейнард, я сделаю все, что могу… Его светлость не ваш родственник, я полагаю?

— Нет, — просто ответила Гвенда. — Смею думать, что вам не совсем понятно мое участие в этом деле. Чик и я познакомились только потому, что жили в одном пансионе. Здесь нет никакого родства, настоящего или будущего, — закончила она с ударением на последнем слове.

Джордж Кренли был сыном обедневшего пэра и братом двух других пэров, отнюдь не более богатых. Он женился на девушке из весьма аристократической семьи, которая не принесла своему мужу ничего иного, кроме огромного гардероба, репутации лучшего игрока в бридж во всем Лондоне и весьма обширного круга знакомств. Вскоре супруги Кренли становятся признанными законодателями самого изысканного общества в столице. Они занимают великолепный дом на Бикли–сквер, устраивают роскошные приемы, содержат загородную виллу в Сомерсете, — все это, по–видимому, на те шестьсот фунтов в год, которые Кренли получал от имения своей матери…

Утром, через два дня после беседы Гвенды с лордом Мансаром, в доме на Бикли–сквер произошла следующая сцена…

Миссис Кренли сидела в своем будуаре, куря папироску, и задумчиво глядела на письмо, лежавшее у нее на коленях. Она была миниатюрной женщиной лет тридцати и являлась некоторым контрастом своему дородному, простоватому мужу, который сидел с ее братом на низком диване и раскладывал карты.

— Вы знакомы с Пальборо? — спросила она, поднимая глаза от письма.

Грегори Бойн, очень похожий на сестру, но более цветущий, наморщил лоб.

— Пальборо? Кажется, я что–то припоминаю… Да это маркиз из мелочной лавки, не так ли? О нем много говорили в клубе.

— Он нищий, — проворчал Кренли, тасуя карты. — А почему ты спрашиваешь, Лю?

— Мансар хочет, чтобы я пригласила его на наш танцевальный вечер в пятницу.

Бойн презрительно скривил рот.

— Нам такого сорта люди здесь не нужны. Это какой–то проходимец! Ты станешь посмешищем всего Лондона, Лю!

Она искоса взглянула на него, держа письмо в руке.

— Его персона может заинтересовать наших гостей, — размышляла она. — А это может придать вечеру большой шарм. И, кроме того… если я напишу Мансару, что не могу пригласить этого юношу, я плохо представляю себе, какое объяснение ему дам. Это не обед, где все места заранее распределены. Одним больше, одним меньше — на танцевальном вечере не имеет никакого значения…

— Напиши ему коротко и ясно, что мы не желаем видеть этого оборванца, — бросил ее брат, и она рассмеялась.

— Придет ли тогда Мансар? — усмехнулась она.

Бойн повернулся и взглянул на нее в упор.

— Я об этом не подумал. От Мансара нам не следует отказываться.

— Он сам также не захочет отказаться от нас, — вмешался Кренли. — Ты хорошо сумела его обработать, Лю. — Губы миссис Кренли сложились в очаровательную гримаску.

— Я думаю! Сколько он проиграл в прошлый раз, Боб?

— Семь тысяч, — ответил ее муж. — Это пустяки для него. Если бы я знал, что он такой азартный, он бы потерял больше. Нет, будь я на твоем месте, Лю, я бы написал ему маленькую любезную записочку и предложил ему привести своего маркиза. В этот вечер хорошо бы прокрутить большое дело. Мансар стоит миллион, если он вообще чего–нибудь стоит…

Таким образом, вопрос был решен утвердительно.

Но Чик воспринял новость безо всякого воодушевления.

— Это будет очень полезно вам, Чик, — убеждала его Гвенда. — Вы сможете познакомиться там с людьми вашего круга.

Они завтракали, когда пришло письмо от лорда Мансара с вложением пригласительного билета от миссис Кремли для Чика.

— Я не любитель званых вечеров, — признался Чик, падая духом, — но если вы хотите, чтобы я пошел, — что делать, — я пойду! Когда там сбор?

— В десять, — ответила Гвенда, взглянув на пригласительный билет. Чик нахмурился.

— В десять вечера? — переспросил он с недоумением. — Очень поздно. — Он подумал. — Я бы предпочел прийти на полчаса раньше. Это было бы более прилично.

— Вы пойдете на полчаса позднее, — решительно заявила Гвенда. — Вы умеете танцевать, Чик?

К ее удивлению он ответил утвердительно.

— Наш инструктор всегда настаивал, чтобы мы тренировали ноги, — разъяснил он ей, словно извиняясь. — Умение танцевать весьма полезно для боксера.

— И вы по–настоящему танцевали с настоящими дамами? — весело поинтересовалась Гвенда.

— Конечно. Я никогда не разглядывал их… Разговаривал с двумя–тремя…

Гвенда продолжала смеяться.

— Вы самый забавный человек в мире, Чик! — сказала она. — А как обстоит дело с одеждой?

— С одеждой? — переспросил Чик. — Разве мне придется переодеваться для этого?

— Конечно! Есть у вас фрак?

Но Чик не обладал таким великолепием.

В тот же день отправились по магазинам, торгующим готовым платьем. Оказалось, для Чика удивительно легко было найти подходящий размер, и хотя танцевальный вечер начинался только в десять, Чик уже вполне был одет к шести и в течение трех часов просидел дома с таким выражением, как будто его ожидала казнь. А очутившись перед домом Кренли и увидев великолепных лакеев, толпу шикарных леди и весьма элегантных джентльменов возле ярко освещенного подъезда, у него появилось сильнейшее желание бежать.

Он побродил около дома по тротуару, прикидывая, как поступить. Его волнение немного улеглось, когда лорд Мансар, выскочивший из подъехавшего автомобиля, схватил его под руку и увлек в дом. Прежде чем успел что–либо сообразить, Чик очутился перед нарядной леди и пожимал ее руку, унизанную драгоценностями.

— Рада с вами познакомиться, лорд Пальборо, — пропела она слащаво. — Я так много слышала о вас.

Чик открыл было рот для маленькой речи, выражавшей его благодарность за приглашение, но вовремя заметил, что миссис Кренли уже отвернулась от него, приветствуя другого гостя.

Мансар снова взял его под руку и повел в большой зал, наполненный танцующими парами.

— Теперь, Пальборо, что вы намерены делать?

Щеки Мансара слегка порозовели после хорошего обеда.

— Я немного посижу, — пробормотал растерявшийся Чик, — и посмотрю на танцы. Как вы думаете, когда мне можно будет уйти?

Мансар рассмеялся.

— Мой друг, если вы убежите раньше, чем сделаете несколько полезных знакомств, я вам этого никогда не прощу. Пошли!

Он схватил Чика за руку и подвел его к джентльмену, протянувшему ему кончики пальцев: он был министром в одном из прежних кабинетов и настолько влиятельной особой, что почти не взглянул на Чика. Но Чик заметил, что у него было тонкое лицо с бесцветными глазами и сильно морщинистым лбом.

Затем таким же образом он был подведен к другому не менее важному джентльмену, имени которого он также, при всем старании, не смог уловить.

— А теперь, старина, — оживился лорд Мансар, — я вас покидаю. Я иду наверх играть! А вы играете?

Чик улыбнулся, тряхнул головой.

— Я пробовал играть одним пальцем… — начал он, но лорд Мансар рассмеялся и бросил его на произвол судьбы.

Чик немного побродил, затем, присев на свободный стул, с удовольствием рассматривал танцующие пары. Некоторые с любопытством поглядывали на одиноко сидящую фигуру, недоумевая, кто бы это мог быть и какова причина его появления на танцевальном вечере. Но даже те леди и джентльмены, которым он был представлен, не обращали на него внимания. Наконец ему надоело сидеть, и вслед за разгоряченными танцорами, время от времени покидавшими зал, он пошел в столовую, где лакей вручил ему бокал с золотистой жидкостью.

— Это пиво? — спросил он.

— Нет, сэр, шампанское, — ответил лакей. Чик отпил глоток, а когда лакей отвернулся, поставил бокал на край стола и с виноватым видом поспешил прочь.

Многие гости поднимались наверх. Сначала Чик не решался следовать за ними, полагая, что это привилегия близких друзей хозяев дома, но потом он собрался с духом и тоже отправился наверх.

В большой комнате около тридцати человек, мужчин и женщин, толпились вокруг зеленого стола, в центре которого находилась маленькая рулетка. Заинтересованный странной процедурой, он видел, как настоящие деньги, правда, не очень крупные, путешествовали по разнумерованным квадратам и двухцветным полям с непонятными надписями.

— Азартная игра! — прошептал изумленный Чик и боязливо оглянулся на дверь, из которой, как ему казалось, каждую минуту могла появиться полиция. Только впоследствии он узнал, что рулетка была одной из главных приманок дома Кренли.

Чик вышел на площадку лестницы, где было значительно прохладнее, чем в жарко натопленной комнате.

Он чувствовал себя очень одиноким и уже собрался заняться поисками шляпы и пальто, когда вдруг одна из дверей в глубине коридора открылась, и оттуда вышел высокий цветущий джентльмен. Осмотревшись, он кивнул головой Чику, и Чик послушно подошел к нему.

— Сходите к буфетчику, — приказал Грегори Бойн, — и принесите полдюжины «Помери». Скажите ему, что это для мистера Бойна. Живо!

— Хорошо, — согласился Чик и быстро спустился по лестнице в более радостном настроении, чем когда он поднимался наверх, так как, наконец–то, он нашел себе занятие.

— Шесть бутылок «Помери», сэр? Для мистера Бойна? Хорошо. Я сейчас пошлю официанта.

— Не беспокойтесь, — ответил Чик. — Я отнесу их сам.

Буфетчик посмотрел на него и многозначительно улыбнулся.

— Хорошо, сэр, — согласился он.

И Чик снова поднялся по лестнице, держа с двух сторон подмышками по три больших бутылки.

Он постучал в дверь, услышал, как повернулся ключ, — и на пороге появился Бойн.

— Войдите, — разрешил он. — Вам лучше остаться здесь и открывать эти бутылки.

Комната была сравнительно небольшой. Под серебряной люстрой стоял круглый зеленый стол, за которым сидели пятеро. Мистер Бойн, вернувшись к столу, был шестым по счету в этой маленькой компании.

— Теперь откройте бутылку. Скорее! — приказал Бойн вполголоса. — И потрудитесь проследить, чтобы бокал вон того джентльмена не пустовал.

Чик взглянул в сторону «вон того джентльмена», который сидел вполоборота к нему, и в нем узнал Мансара.

— И вот еще что, официант… — продолжал Бойн тем же тоном.

— Да? — переспросил Чик.

— Потрудитесь меня не прерывать! — отрезал Бойн. — Мистеру Кренли и мне наливайте только оттуда. — Он указал на большую бутыль, стоявшую отдельно сбоку. — Это имбирное пиво. Вы понимаете?

— Простите, — начал Чик, догадываясь, что его принимают за одного из лакеев, нанятых для этого вечера, — я бы хотел сказать…

— Я знаю, что бы вы хотели сказать! Да, вы получите добавочные чаевые. Теперь же все, что вам нужно делать — это держать язык за зубами и наполнять этот бокал!

— Да, сэр, — ответил Чик в замешательстве.

Почувствовав, в каком щекотливом положении он очутился, ему захотелось как–нибудь привлечь внимание лорда Мансара, чтобы тот выручил его. Но лорд был слишком поглощен игрой.

Легкий румянец на его щеках стал теперь багрово–красным, голос стал густым и низким, движения слегка развинченными… Чик наполнил бокал графа и, стоя за его спиной, наблюдал за ним и его партнерами.

Они вели игру, которая называется «железная дорога». Наблюдения за игрой в течение получаса привели Чика к некоторым интересным открытиям. Первое из них (и наиболее очевидное) заключалось в том, что лорд Мансар все время сильно проигрывал; второе — что он больше всего проигрывал, когда держал банк; и, наконец, третье открытие заключалось в том, что, когда лорд Мансар закладывал банк, карты тасовались и вручались ему или мистером Кренли, или мистером Бойном.

Игра велась все время одной колодой карт, и Чик заметил, что лорд Мансар поднял девятку треф (принесшую ему несчастье), он оставил на ее глянцевой поверхности темный отпечаток своего пальца (наливая бокал Мансара, Чик пролил немного вина мимо). Когда до него снова дошла очередь держать банк, по странному совпадению, карта, которую он перевернул, оказалась снова девяткой треф — но на этот раз она была совершенно чистой!

Чик затаил дыхание.

— Мне чертовски не везет! — воскликнул Мансар с деланным смешком, ставя свою подпись под распиской на полторы тысячи фунтов. — Сколько я проиграл, Бойн?

— О, не так много! — беспечно заверил Бойн, присоединяя бумажку к остальным распискам графа. — Мы подсчитаем, когда кончим игру.

— Все–таки, сколько я проиграл? — твердил Мансар с пьяным упорством.

— Пустяки! — добродушно отозвался Кренли. — Я тоже сегодня в проигрыше, Мансар. У тебя ведь много моих расписок, не правда ли, Грегори?

Мистер Бойн охотно подтвердил это, и игра продолжалась.

Чик так углубился в свои наблюдения, что Бойн даже толкнул его, напоминая, что бокал Мансара пуст.

— На сегодня — все! — Покачиваясь, Мансар встал из–за стола, засунув руку в боковой карман и вынул чековую книжку. — Сколько всего?

— Двадцать семь тысяч фунтов, — подсчитал Бойн его расписки на листках бумаги.

Мансар воззрился на него в крайнем изумлении.

— Двадцать семь тысяч фунтов, — бесстрастно повторил Бойн. — Вам крупно не повезло, старина, — добавил он сочувственно.

Удар наполовину отрезвил графа. Он перевел взгляд на другого партнера, сел за стол, вынул ручку и размашисто выписал чек.

— Благодарю вас, — сказал Бойн.

Но прежде чем его рука прикоснулась к чеку, кто–то опередил его. Бойн обернулся, раскрыв рот от изумления, и увидел, как мнимый официант спокойно разрывал чек на части. Мансар тоже увидел это и сразу узнал Чика.

— Что за черт?.. Пальборо?.. — пробормотал он. — Что вы делаете?

— Я рву ваш чек, — пояснил лорд Пальборо с улыбкой.

— Но, мой дорогой, это возмутительно! Вы не должны…

— Я разорвал ваш чек, лорд Мансар, потому что вас надули.

— О, сильно сказано!.. — В голосе Бойна был сарказм, — но я не думаю, что какой–то молодой олух…

— Помолчите! — отрезал Мансар. — Что вы имеете в виду, Пальборо?

— Я ничего не смыслю в картах, — начал Чик, — но вы уверены, что в игре была одна колода карт. На самом же деле в игре их было четырнадцать!

— Четырнадцать?!

— И каждый раз, когда наступала ваша очередь быть банкометом, — кажется, так это называют? — этот человек, — Чик указал на Бойна, — подменивал карты. Он вынимал новую колоду из кармана и передавал старую тому человеку справа. Я могу побиться об заклад, что у него есть еще несколько колод в кармане!

Наступила мертвая тишина, которую нарушил Бойн.

— Вы, конечно, не верите… — начал он.

— Позвольте мне осмотреть ваши карманы, — сказал Мансар.

— Вы отдаете себе отчет, что вы требуете? — раздраженно произнес Кренли. Двое других партнеров хранили молчание, и Чик подумал, что они вполне могли быть только статистами в игре а, вероятно, и сообщниками Бойна.

— Я знаю, что я требую, — спокойно ответил Мансар. — Лорд Пальборо высказал обвинение, которое вам очень легко опровергнуть.

— И вы серьезно полагаете, что я стану выворачивать карманы? — возмутился Бойн.

— Именно этого я и жду. — Хладнокровие вернулось к Мансару. — Если же лорд Пальборо ошибся, я выдам вам чек на всю проигранную сумму и любое удовлетворение, которое допускается в случаях тяжкого оскорбления джентльмена.

— Если вы ожидаете, что я позволю вам обыскать меня, вы глубоко ошибаетесь, — бушевал Бойн.

— Снимите фрак! — попросил Чик.

Бойн взглянул в его сторону, а затем с яростным ревом бросился на него. Он был на целую голову выше и почти вдвое тяжелее своего противника. Но Чик был чемпионом по боксу в легком весе. Он сделал несколько танцующих боковых движений и выбросил обе руки вперед, навстречу противнику. Бойн сжал кулаки, но, прежде чем он успел прийти в себя, Чик нокаутировал его левой. Бойн рухнул с грохотом, потрясшим всю комнату. Чик нагнулся над ним и на глазах у всех, как какой–нибудь фокусник, вынимающий разные предметы из якобы пустого ящика, стал вытаскивать из его многочисленных карманов колоды, пачку за пачкой, аккуратно стянутые резинками.

В этот вечер Чик покидал этот дом вместе с Мансаром, и миссис Кренли провожала их до самой входной двери.

— Вы поступили безжалостно с моим братом, лорд Мансар, — процедила она, понизив голос, чтобы поджидавший шофер Мансара не мог услышать, — а что касается этого проходимца, которого вы привели с собой…

— Миссис Кренли… — в голосе лорда звенел металл, — одного слова этого «проходимца» отныне будет достаточно, чтобы навсегда изгнать вас из любого порядочного общества!

Миссис Кренли вернулась в дом с мученическим выражением скорби на лице. В это же время наверху, на лице мистера Бойна, которому его сообщники оказывали первою помощь, тоже застыла мука, но гораздо более предметная.

Глава 6.

НАЧАЛО КАРЬЕРЫ

По воскресеньям Чик стирал носовые платки и пришивал пуговицы к своим рубашкам, предаваясь при этом невеселым размышлениям. Он осознавал, что «маркиз — клерк страхового агентства» было чудовищным понятием, чем–то вроде социального уродства, и это в немалой степени осложняло его жизнь. Притом он чувствовал, что своим бездействием огорчает Гвенду, которая так старалась поставить его на ноги.

В дверь постучали.

Чик поспешно выплеснул из таза, швырнул носовые платки под кровать, кое–как вытер руки и открыл дверь.

— Почему вы всегда в воскресенье утром запираетесь? — спросила Гвенда. Ее взгляд остановился на рубашке и на иголке с ниткой, воткнутой в подушку.

— Чик, вы пришивали пуговицы! — воскликнула она укоризненно. — Вы же знаете, что миссис Фиббс и я всегда готовы прийти вам на помощь!

— Я очень сожалею, Гвенда, но пуговица так неожиданно отскочила, и я не хотел беспокоить…

Но Гвенда прервала его объяснения.

— Вас хотят видеть… — начала она многозначительно.

— Видеть меня? — удивился Чик.

— Лорд Мансар. Где ваш пиджак, Чик? А что это вы сделали со своими руками?

Она заметила носовые платки под кроватью и покачала головой.

— Чик, вы неисправимы! Не могу же я сказать лорду Мансару, что вы не можете его видеть, потому что заняты стиркой? Вытрите как следует руки и причешитесь!

Маркиз Пальборо все ее распоряжения исполнил в точности.

— Весьма сожалею, что давно не видел вас, — заметил лорд Мансар, здороваясь, — но дело в том, что мне было так стыдно за самого себя, что я, при всем желании, не мог решиться вас увидеть. Кроме того, опять–таки к моему стыду, до вчерашнего дня я не знал вашего адреса.

— Чик в восторге от танцевального вечера, лорд Мансар, — оживилась Гвенда. — И очень мило со стороны миссис Кренли…

— О, чрезвычайно мило! — процедил сквозь зубы Мансар и рассказал ей всю историю того вечера, ничуть не преуменьшая своего собственного безрассудства.

— Как видите, миссис Мейнард, — усмехнулся он, — вхождение Пальборо в высшее общество ознаменовалось не особенно удачными знакомствами.

— Чик! — воскликнула Гвенда. — Почему вы мне ничего не сказали?

Чик был красен, как рак, и выглядел очень несчастным.

— Теперь к делу. Миссис Мейнард, — он бросил на нее веселый взгляд, — я не забыл вашу просьбу в отношения Пальборо…

Чик удивленно взглянул на Гвенду.

— Да, Чик, — ответила она спокойно. — Я просила лорда Мансара помочь вам: вы не можете так дальше существовать.

Чик уже сам пришел к этому выводу.

— Вчера мне пришла в голову одна идея, — продолжал Мансар. — Я завтракал с сэром Джоном Вельсоном, который состоит одним из секретарей Министерства Иностранных Дел. И я подумал, что смогу найти вам подходящее дело, Пальборо… или Чик, так, кажется, вы его зовете? — Он улыбнулся Гвенде. — Ладно, я буду вас также называть Чиком, и, клянусь Юпитером, вы самый знатный цыпленок, какого мне доводилось видеть!

Лорд Мансар пришел в восторг от собственной шутки и расхохотался. Потом, придя в себя, он продолжил:

— Правда, есть одно маленькое препятствие, то есть мне так кажется, для того, чтобы служить дипломатическим курьером. Замечу, что дипкурьер — это, в некотором роде, посланец королевы…

Чик слегка нахмурился.

— Не правда ли, Чик, это было бы великолепно? — воскликнула Гвенда, просияв.

Чик глубокомысленно почесал переносицу.

— Жалованье около четырехсот фунтов в год, разъезды и прелестные времяпрепровождения, — продолжал Мансар. — Но… — здесь я подхожу к очень существенному моменту: вам нужно говорить по–французски и знать хоть немного какой–нибудь другой язык…

Надежды Гвенды сразу угасли.

— Конечно, вы можете выучиться, но это отнимет у вас несколько месяцев… — начал Мансар.

— Я могу говорить по–французски, — заявил Чик.

Гвенда воззрилась на него в изумлении.

— И немного по–испански, — добавил он почти виновато.

— И где вы приобрели все эти познания? — спросила Гвенда.

— В школе, — ответил Чик просто, как будто этим все объяснялось.

На следующее утро Чик предупредил своего патрона, что он не сможет прийти на службу, и мистер Лейзер, заманивший к себе несколько предполагаемых клиентов под предлогом, что они увидят маркиза–клерка, был на этот раз весьма недоволен его отсутствием.

Утро прошло в хлопотах. Он примерял множество готовой одежды, стоял перед зеркалом в цилиндре, выбирал себе перчатки, которые очень стесняли его руки, и сражался с воротничками, угрожавшими его задушить.

Облаченный в свою новую униформу, которая с непривычки угнетала его, в вестибюле министерства он встретился с лордом Мансаром и немного успокоился, увидев, что тот был в таком же странном, хотя и не столь новом одеянии: смокинге, цилиндре и перчатках.

— Я уверен, что Вельс вам понравится, — обронил Мансар небрежно. — Он презабавный старый черт и совсем неплохого качества! Пожалуй, он самая важная персона в министерстве…

— А чем он занимается? — поинтересовался Чик.

Мансар был обескуражен.

— Право, не знаю. Чем тут занимается каждый из этих чудаков? Они сидят, роются в бумагах, выдумывают всякие вещи, ну… и… ведут иностранную политику.

— А мне не придется делать что–нибудь в этом роде? — спросил Чик, встревоженный не на шутку.

— Не думаю, — сухо ответил Мансар.

Через несколько минут их ввели в кабинет Вельсона с огромным мраморным камином и исполинских размеров столом. Хозяин кабинета взглянул на них поверх золотых очков.

— Хэлло, Мансар! Присядьте. А это — ваш друг лорд Пальборо?

Чик протянул над столом свою руку в перчатке, — ему казалось, что это вовсе не его рука, — торжественно потряс руку помощника статс–секретаря.

Сэр Джон окинул его долгим проницательным взглядом. Затем, достав огромную анкету из огромного ящика, приступил к ее заполнению.

Перо сэра Джона остановилось перед графой «школьное образование».

— Итон? — спросил он, взглянув поверх очков.

— Да, благодарю вас, сэр, — ответил Чик, растроганный его вниманием. — Я уже позавтракал.

— Сэр Джон желает знать, где вы получили образование, — негромко объяснил ему Мансар, пряча улыбку. Чик назвал школу, которая была совершенно незнакома помощнику статс–секретаря.

— Это не очень высокий пост. Ваша светлость, конечно, понимает? И не постоянное место, — сказал сэр Джон, откинувшись на спинку кресла и снимая очки, что было лучшим средством разглядеть кандидата в дипломатические курьеры. — Но будет небесполезно отметить тот факт, что ваша служба чрезвычайно важна!

Он выдвинул ящик стола и достал оттуда миниатюрную книжечку.

— Здесь вы найдете некоторые инструкции, с которыми вам нужно ознакомиться. А теперь, сэр, я не думаю, чтобы нам понадобились ваши услуги в течение ближайшей недели. Думаю, вам лучше всего приступить к исполнению своих обязанностей в пятницу.

Он позвонил. Вошел секретарь.

— Проводите лорда Пальборо в бывший кабинет майора Стивенса.

Так Чик вступил на дипломатическое поприще.

Эта новость была тяжелым ударом для мистера Лейзера.

— Мне очень жаль, очень жаль, Пальборо. После всех этих долгих лет совместной деятельности потерять вас кажется мне почти трагедией. Министерство Иностранных Дел, так вы сказали?

— Да, сэр.

— Гм! — мистер Лейзер задумался. — Теперь вы будете сталкиваться с очень влиятельными и высокими людьми, Пальборо, с первоклассными «жизнями», Пальборо! Никогда не забывайте, что половина комиссионных всегда ожидает вас здесь за каждый страховой полис!

Он выплатил Чику жалованье до конца недели и хотел выдать маленькую премию в счет будущих дел, но Чик не захотел и слышать об этом.

Маркиз Пальборо со вздохом облегчения покинул контору мистера Лейзера, вскочил в попутный омнибус и поехал домой сообщить все свои новости Гвенде.

— Теперь Чик, ваша судьба в ваших руках, — обрадовалась она, выслушав его рассказ. — Это замечательно! Новые знакомства, путешествия, новые страны…

Радостно улыбаясь, она потрепала его по щеке. Чик взял ее руку и быстро прижал к своим губам.

— Больше не делайте этого, Чик! — она отняла руку и покраснела.

Он поглядел на нее с изумлением.

— Мне очень жаль, — пробормотал он, тоже краснея. — Я… я не думал ничего дурного, Гвенда…

— Конечно, нет, Чик… — Ее губы дрожали. — Это было глупо с моей стороны. Не хотите ли еще чаю?

Но Чик не мог успокоиться.

— Вы знаете, как я вас люблю, Гвенда, — просто сказал он. — Только моя любовь к вам заставила меня это сделать…

— Я понимаю, Чик, — ответила она, ласково глядя на него. — Вы любите меня как свою сестру.

Чик взъерошил волосы.

— Может быть и так, — вздохнул он, но в голосе его слышалось сомнение. — У меня никогда не было собственной сестры, и мне не с кем сравнивать… Я также люблю маленьких детей, но это совсем другое дело… Гвенда, — решился он вдруг, — где ваш муж?

От неожиданности Гвенда выронила чашку.

— Мой муж? — прошептала она. — Почему… почему вы спрашиваете?

— Если бы я знал сам! — воскликнул Чик. — Я много думал об этом в последнее время и просыпался ночью с неприятным чувством, что однажды он появится и заберет вас с собой!

— Пусть это вас не беспокоит, — медленно произнесла она после долгого молчания. — И не будем больше говорить об этом.

Неделя новой службы для маркиза Пальборо выдалась не очень утомительной. Его обязанности пока ограничивались расписыванием в журнале посещений и привыканием к своему небольшому уютному кабинету, принадлежавшему его предшественнику, все убранство которого состояло из стола, стула, каменной решетки, щипцов, кочерги и угольного ящика. Это была отличная, спокойная комната для занятий иностранными делами, и Чик вскоре нашел, что в ней особенно удобно преодолевать трудности испанской грамматики.

Однажды днем Гвенда случайно встретила Мансара на Бонд–стрит.

— Как успехи нашего Чика?

— Как раз тот же вопрос я хотела вам задать, — улыбнулась Гвенда.

— Надеюсь, что он пойдет вгору, — ответил граф. — Я говорил вчера с сэром Вельсоном.

— И что же он думает?

Мансар был в нерешительности.

— Откровенно говоря, он считает Чика немного… моложавым.

— То есть, проще сказать, дурачком, — с усмешкой уточнила Гвенда. — Это ошибка, граф: в нем нет ровно ничего дурацкого…

— Правда, он не очень гибок… — начал Мансар, но она решительно тряхнула головой.

— И в этом вы тоже ошибаетесь, лорд Мансар! В нем так много гибкости и даже проницательности, что я иногда поражаюсь. Вы никогда не можете знать, что у него на уме. Я видела, как он заставлял нашу экономку, миссис Фиббс, делать то, что ей вовсе не хотелось. Тогда я подумала, что это его простота трогает ее. Теперь я этого не думаю…

Гвенда спешила домой, Мансар предложил подвезти ее.

— Я видел Чика в министерстве, — заметил Мансар, когда они ехали вдоль Пикадилли. — Он шел с громадным кожаным портфелем под мышкой, торжественный, как филин, и выглядел так, как будто ему вверены все тайны нашего кабинета министров.

Гвенда расхохоталась.

— В его портфеле не было ничего важного, кроме двух учебников испанского, — улыбнулась она. — Чик решился купить этот портфель как нечто среднее между чемоданом и школьным ранцем!

В тот же вечер Чика неожиданно вызвали в кабинет сэра Вельсона — как раз в тот момент, когда он сложил свои учебники и листки с заметками, собираясь уходить.

Сэр Джон также собрался домой.

— Как дела, лорд Пальборо? — поинтересовался он.

— Очень хорошо, сэр, — почтительно ответил Чик.

— Изучаете тонкое искусство дипломатии, я надеюсь? — Сэр Джон был в отличном настроении. — Прекрасно, молодой человек! Все искусство дипломатии может выразиться в одной фразе: «Всегда давайте вашему противнику почувствовать, что он получает от вас больше, чем вы хотели бы ему дать! В этом начало и конец дипломатии! Кстати, Пальборо, я хочу, чтобы вы задержались здесь сегодня до восьми: министру может понадобиться отправить в Париж некоторые важные документы.

Чик почувствовал волнение. Тот факт, что он не снаряжен в дорогу, сам по себе не беспокоил его (впоследствии он научился держать наготове в своей комнате уложенный чемодан). Но ведь это была его первая проба на дипломатическом поприще!

Однако в этот вечер министр решил, что отправка документов в Париж могла подождать до утра, и Чик, немного разочарованный, был отпущен домой около восьми.

Глава 7.

ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ВОЯЖ

Маркиз Пальборо не был особенно усердным читателем газет, за исключением колонок о спорте вообще и о боксе в частности.

В этот раз он развернул «Таймс» и в глаза ему бросилась кричаще набранная сенсация:

«Инспектор полиции Фуллер предъявляет обвинение ряду высокопоставленных персон! Они подозреваются в участии в международной афере с миллионами фальшивых французских и бельгийских франков!

Главная квартира фальшивомонетчиков в Брюсселе, и полиция уже направила в Министерство Иностранных Дел ряд подлинных документов, разоблачающих международную сеть валютчиков. Имена главарей составляют важнейшее из разоблачений, сделанных инспектором Фуллером».

— Ого! — воскликнул Чик. — Любопытно бы узнать, кто они!

Он уже научился отождествлять себя с Министерством Иностранных Дел, и тот факт, что обличительные документы связаны именно с его министерством, заинтересовал Чика. Он не подозревал, какое продолжение вскоре за этим последует…

Линфельд подозвал официанта.

— Филипп, для меня ничего нет?

— Я посмотрю, господин Линфельд.

Через несколько минут он вернулся с бланком в руке.

— Я так и думал, — сказал Линфельд сидящему рядом человеку, когда официант удалился. — Я дал адрес Фортелло, чтобы он немедленно связался со мной. — Он пробежал телеграмму, текст которой гласил:

«Все документы будут отправлены министру сегодня или завтра».

— Фортелло молодец, — заметил он. — Я полностью согласен с вами, Билле, — таких партнеров надо поощрять! А Генри — негодяй и дурак!

Когда ночью в своем роскошном номере Линфельд прочел еще одну срочную телеграмму, он поспешно оделся и направился в не менее роскошные апартаменты Билле.

Билле не сразу открыл дверь и предстал перед ним с револьвером в руке.

— Вынужденная предосторожность, — объяснил он, закрывая дверь на замок и пряча револьвер под подушку. — Что случилось?

— Прочитайте.

Билле протер заспанные глаза и стал читать:

«Дипломатический курьер, маркиз Пальборо, выезжает завтра днем в Брюссель».

— Маркиз Пальборо? — задумчиво проговорил Билле. — Очевидно, английское правительство придает этим бумагам особенно важное значение, если посылает аристократа…

Они взглянули друг на друга.

— Кто он?

Линфельд пожал плечами.

— Он аристократ, а английская аристократия отличается от нашей, Жюль. Впрочем, пока мы в безопасности.

Он уселся в большое кресло и надолго задумался.

— Стоит рискнуть, — заметил он наконец.

— Что такое? — нетерпеливо спросил Билле. — Мне кажется, что наш путь предрешен, мой дорогой Линфельд. Утром есть поезд в Кельн, а из Кельна легко пробраться в Швейцарию. Необходимо, чтобы вы пожертвовали своей бородой, хотя мне очень больно касаться этого вопроса.

Линфельд поднялся.

— Утром есть еще поезд в Остенде, — добавил он многозначительно, — и там мы имеем шесть испытанных друзей, которые так же, как и мы, не намерены проводить остаток своих дней за решеткой. Поверьте мне, Жюль, то, что вы говорите о моей бороде и Швейцарии — пустяки. Нас можно уличить лишь в том случае, если мои личные письма, адресованные Генри, будут в руках правительства.

Они обменялись долгим взглядом.

— Отлично, — произнес Билле, подумав. — Можете рассчитывать на меня.

На бортах теплохода, следовавшего из Саутгемптона в Остенде, поднялись Чик и «сопровождающие его лица». Чик, гордый своим первым дипломатическим поручением, никогда бы не решился взять с собою Гвенду Мейнард и миссис Фиббс, но сэр Джон намекнул ему об этом сам.

— Вы можете заодно недурно провести время, лорд Пальборо, — заметил он с улыбкой. — Почему бы вам не взять с собой вашу прелестную сестру–актрису, с которой я вас видел как–то на Пикадилли?

— Она вовсе не моя сестра, сэр, — Чик покраснел до корней волос, — и, кроме того, когда я нахожусь при исполнении служебных обязанностей…

— О, на этот счет не беспокойтесь! — заверил сэр Джон. — Последуйте моему совету и возьмите с собой вашу сестру, или тетю, или кто бы ни была эта леди. Вы найдете Брюссель очаровательным!

Сэр Джон давал Чику такого рода совет не совсем в качестве начальника — подчиненному. Сэр Джон Вельсон, узнав от лорда Мансара историю Чика и прекрасно сознавая, что карьера дипломата не по плечу симпатичному клерку страхового агентства с титулом лорда, твердо решил помочь Чику проявить себя в деле, помочь поверить в себя. Чик, сам того не подозревая, сделался предметом обсуждения на заседании Кабинета министров — правда, одним из тех предметов, разговор о которых заходит, когда все серьезные дела закончены, и члены кабинета нуждаются в разрядке…

Миссис Фиббс на борту «Принцессы Клементины» была величаво спокойна и казалась бывалой путешественницей. Гвенда была чрезвычайно возбуждена и, как ребенок, проявляла жадный интерес ко всему окружающему.

— Ведь это так поразительно, Чик! Мне кажется, что я все вижу во сне!

Чик просиял. Он был забавной фигурой и привлекал любопытные взгляды пассажиров, красуясь на палубе в своем блестящем шелковом цилиндре и изящной визитке, с сосредоточенно–серьезным взглядом, преисполненным важности предстоящей миссии. Насколько удобным был его костюм для морского путешествия, понятно было всем.

Их общий капитал составлял двадцать пять фунтов, и это казалось Чику целым состоянием.

— Что это за послание вы везете с собой? — спросила Гвенда и тотчас спохватилась. — О, Чик, простите! Я не должна была задавать этот вопрос!

Чик снова просиял. У него не было никаких сомнений относительно важности этого драгоценного пакета с красными сургучными печатями.

— Я не знаю, наверное, Гвенда, — он понизил голос, чтобы легкий морской ветерок не мог подслушать его тайны и передать ее неведомым преступникам, — но думаю, что это связано с фальшивыми банкнотами.

Через час они были в Остенде. Паспорт Чика избавил его от формальностей таможенного досмотра.

— Поезд в Брюссель, милорд? — переспросил услужливый чиновник. Этот поезд отправляется через полчаса.

Найдя вагон и усадив в него Гвенду и миссис Фиббс, он отправился в буфет за печеньем для своих дам. Вдруг он почувствовал, что кто–то слегка тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел изящно одетого молодого человека, вежливо приподнявшего свою шляпу.

— Прошу прощения, милорд, — заговорил он на прекрасном английском, — вы лорд Пальборо, не так ли?

— Да, — ответил удивленный Чик.

— Меня послал министр финансов, чтобы встретить вас. Я барон фон Рид.

— Страшно рад вас видеть! — воскликнул Чик. — Не можете ли вы помочь мне с печеньем?

Молодой человек улыбнулся.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — проговорил он любезно. — Для вас уже приготовлено все необходимое в отеле «Сплендид».

— Здесь, в Остенде? — изумился Чик.

— Конечно. Министр находится в Остенде. Он просил меня привезти вас к нему. Ему необходимо получить вашу посылку как можно скорее.

Чик пощипал свой подбородок.

— Я рад, что вас встретил, — заметил он нерешительно. — Если не возражаете, я предупрежу своих друзей.

— Мы уже это сделали, — заверил его собеседник. — Ваши друзья отправились в «Сплендид».

Чик взглянул на него с сомнением.

— Я думаю, что вы ошиблись, — заметил он и прошел вместе со своим новым знакомым к вагону, в котором он оставил Гвенду и миссис Фиббс. К его изумлению, они исчезли так же, как их багаж.

— Вы видите? — улыбнулся барон.

Чик почувствовал облегчение.

Крепко держа свой драгоценный портфель, он сел в машину, барон кивнул через стекло шоферу, и они покатили по улицам Остенде, через весь город. Оба молчали…

— Разве это не «Сплендид»? — спросил Чик.

Ему показалось, что он видел надпись над большим белым зданием.

— О, нет, это остендский «Сплендид». Мы остановились в Мариакерке, там тоже есть «Сплендид», — объяснил его спутник. — Это не такое великолепное здание…

Вскоре автомобиль выехал за город и вдруг остановился около какого–то уединенного строения.

Это строение вовсе не было похоже на отель «Сплендид», оно было похоже на то, чем было на самом деле — наспех отремонтированный полуразвалившийся загородный дом.

Чик вышел из автомобиля и с изумлением воззрился на странное здание.

— Сюда, милорд, — пригласил барон, и, после некоторого колебания, Чик последовал за ним. Дверь с треском захлопнулась.

— Угодно вам войти? — Они стояли в коридоре.

— Одну минуту, — Чик не терял хладнокровия. — Что это значит?

— Угодно вам войти? — голос его спутника утратил всякую любезность.

— Я думаю, что мне лучше выйти, — заметил Чик и повернулся…

В то же время Гвенда переживала свое собственное приключение.

Как только Чик вышел из купе, какой–то весьма приличного вида джентльмен с громадными усами открыл дверь. Он снял свою шляпу и спросил подобострастно:

— Мадам сопровождает маркиза Пальборо?..

— Да, это так, — ответила она удивленно.

— Маркиз Пальборо встретился с министром и отправился вместе с ним в отель «Сплендид». Он поручил мне доставить вас туда же.

— Он уехал? — недоверчиво переспросила Гвенда.

— Да, мадам.

Он подозвал носильщика.

— Отнесите багаж этой дамы в автомобиль, — приказал он.

Гвенда была в смятении. Она понимала, что если Чик встретил министра, она и миссис Фиббс стала только обузой для него, и нет ничего невероятного в том, что он уехал раньше, хотя это и не было похоже на Чика.

Тем не менее, она вышла из вагона и села в автомобиль, отъехавший от станции как раз в тот момент, когда Чик вернулся к вагону вместе со своим спутником и обнаружил исчезновение обеих дам.

Человек с большими усами дал шоферу адрес, раскланялся с дамами, и такси двинулось по шоссе к Кноке, находящемуся в противоположном направлении от Остенде.

По счастью, Гвенда быстро сориентировалась и попросила остановить машину.

— Куда мы едем? — спросила она.

— В Кноке, сударыня.

— Мне нужно в Остенде, — заявила она.

— Но мсье приказал мне доставить вас в «Гранд–отель», в Кноке, — объяснил он, а затем, пожав плечами и пробормотав: — вам лучше знать! — развернулся в противоположном направлении. Вдруг в обгоняющем их автомобиле перед Гвендой промелькнуло лицо Чика и какого–то молодого человека с ним.

— Следуйте за тем автомобилем, — приказала Гвенда, и шофер, повидавший в своей жизни немало, покорно двинулся по следам Чика.

Однако машина с Чиком скрылась из виду, но это не убавило решимости Гвенды, так как впереди была только одна дорога без развилок.

Так они выехали из Остенде и вскоре увидели машину, стоявшую у полуразрушенного дома. Гвенда почувствовала опасность, это придало ей смелости. Она оценила обстановку и на этот раз ее голос звучал отрывисто и властно.

— Не останавливайтесь! Проезжайте мимо до поворота дороги.

— Как угодно, — ответил заинтригованный шофер, про себя решивший, что имеет дело с обманутой женой, преследующей своего заблудшего мужа.

На повороте дороги такси остановилось, и Гвенда открыла дверцу.

— Куда вы, Гвенда? — забеспокоилась миссис Фиббс. — Я не хочу вас оставлять…

Гвенда покачала головой.

— Нет, миссис Фиббс, я хочу, чтобы вы вернулись и нашли полицейский пост. Я совершенно уверена, что Чик попал в ловушку.

— А что будете делать вы?

— Я останусь и буду наблюдать.

Она подождала, пока такси скрылось из виду, потом медленно пошла назад…

Гвенда стояла в тени разрушенной стены и наблюдала за домом. Ее сердце упало, когда она увидела, как оттуда вышли трое. Один из них нес в руке знакомый ей коричневый портфель. Некоторое время он стоял у машины, пытаясь засунуть портфель в сумку на дверце, но так как он оказался слишком велик, бородач обернулся и что–то сказал человеку с большими усами. Тогда тот вернулся в дом и принес оттуда мешок, в который они бросили портфель, затем сели и уехали.

Гвенда подождала немного и стала осторожно пробираться к дому. Оглядевшись кругом, она перелезла через полуразрушенную стену…

Входная дверь оказалась запертой, но окно было открыто настежь. Не без некоторых затруднений, так как ее платье не было приспособлено для таких подвигов, она влезла в окно и очутилась на кухне, которой не пользовались, видимо, давно. В доме не было слышно ни звука, и, осмелев, она вышла в полутемный коридор. Затаив дыхание, Гвенда стала пробираться по коридору до той двери, из–за которой доносились негромкие голоса. Осторожно приоткрыв дверь, Гвенда остолбенела.

Посреди комнаты, спиной к ней, стояли двое, а Чик — растрепанный, несчастный и связанный, сидел на полу.

От неожиданности Гвенда вскрикнула, но прежде чем она успела опомниться, они очутились около нее, огромная ручища зажала ей рот и с силой прижала к стене. Чик делал нечеловеческие усилия, чтобы освободиться от своих пут, но, по–видимому, они не собирались обращаться с нею так же, как с ним.

— Успокойтесь, мадам. — В голосе слышался заметный фламандский акцент. — Если вы будете шуметь, я буду вынужден заткнуть вам рот.

Гвенда почувствовала себя оскорбленной.

— Немедленно развяжите этого джентльмена, — потребовала она. — Скорее! Он задыхается!

После некоторого колебания ее приказ был исполнен.

— Что случилось, Чик? — спросила она.

— Они забрали мой портфель, — простонал он. — О, Гвенда, какой же я дурак!

— Разговаривать только по–французски! — последовал окрик. — Иначе как по–французски мы вам не позволим говорить!

— Что нас ждет? — по–французски спросила Гвенда.

— Мадам, — ответил тот же голос, — вы задержитесь здесь еще один час, а затем мы скажем вам «адью». Мы ничего дурного не сделаем вам, но, если вы будете шуметь, я собственноручно перережу вам глотку.

Это было произнесено шутливым тоном. Однако Гвенда не решилась заговорить по–английски, трезво оценив нависшую опасность.

— Где миссис Фиббс? — спросил Чик.

Гвенда не знала, что ответить.

— Она ждет меня, — сказала она наконец.

Но этот короткий диалог не ускользнул от внимания похитителей.

— Моя дорогая, мы должны покончить с вашей маленькой хитростью, ведь мы вас предупредили. — С этими словами бородатый засунул кляп в рот Чика и затем из носового платка приготовил кляп для Гвенды…

Они пошептались между собой, потом поглядели на Гвенду…

Что они задумали, Чик так и не успел узнать. Вдруг в коридоре послышались тяжелые шаги, дверь резко распахнулась, и на пороге выросла внушительная фигура с револьвером в руке, при виде которой Чик облегченно вздохнул…

…Через час Чик беседовал с начальником полиции.

— Боюсь, что они уже на пути в Брюссель, — заметил последний. — Мы, конечно, сможем их перехватить, но гарантии, что удастся в сохранности вернуть пакет вашего сиятельства, — гарантии дать не могу…

Тем не менее, по ходу следования экспресса в Гент на всякий случай была послана ориентировка на задержание преступников.

В это время в экспрессе «Остенде–Брюссель» все попытки Линфельда и Билле открыть замок портфеля Чика традиционными средствами, которыми они располагали, оказались тщетными.

— Не беда, — заметил Линфельд. — Главное, мы в безопасности. Во всяком случае мы будем в Брюсселе раньше, чем наш друг–маркиз освободится…

— А как быть с остальными? — поинтересовался Билле тревожно. — И что будет со мной, Линфельд? — Он указал на свой подбитый глаз.

— Вы будете вознаграждены, мой друг!

В этот момент поезд остановился, и дверь купе распахнулась.

Линфельд, к чести которого надо сказать, что он всегда достойно подчинялся неизбежному, — послушно поднял руки вверх.

— Нет нужды прибегать к насилию, мсье! — Он галантно поклонился вошедшим стражам порядка.

Поздно вечером Чик с возвращенным ему портфелем явился на аудиенцию к министру иностранных дел в его великолепный особняк на рю де Монтре. Министр сам вышел его встречать.

— С вами поступили отвратительно, милорд, — отметил он после обмена приветствиями. — Негодяи поплатятся! Возмутительно!

Чик открыл портфель и вручил министру опечатанный сургучом пакет. Министр внимательно ознакомился с его содержанием и обескураженно взглянул на Чика.

— И все–таки, милорд, — сказал он, — я не могу понять, почему эти люди причинили себе столько беспокойства, не будучи фермерами! Но даже если бы они были фермерами, почему они вдруг могли так заинтересоваться свиной горячкой!

— Свиной горячкой? — переспросил Чик растерянно.

Министр был изумлен не меньше Чика.

— Да, милорд. Это копия ваших новых правил, посылаемая нам для исполнения при импорте свиней в Бельгию.

Чик от изумления чуть было не разинул рот, но вовремя спохватился.

— Я… я полагал, что это касается фальшивомонетчиков, — пробормотал он в замешательстве. Министр снисходительно улыбнулся.

— Ах, это… Относительно этого дела мы получили нужную информацию и приняли срочные меры — часть мошенников уже арестована! А вскоре, надеюсь, будет арестован и сам мсье Линфельд, аферист высочайшего класса…

— Думаю, — глубокомысленно заметил Чик. — Он уже в ваших руках.

Глава 8.

НЕМНОГО О НЕФТИ

— Нет, и еще раз нет, Джойси! — Лорд Мансар терял терпение.

Его друг и однокашник по Итону розовощекий Феликс Джойси удрученно скатывал в трубочку лист бумаги. Это была карта с розовыми и зелеными кружками, владелец которой уже охрип от попыток заинтересовать в ней своего собеседника и заручиться его согласием.

— Итак, Феликс, — Мансар закурил сигару, — поскольку это касается тебя, то прими мои поздравления: нефть в Румынии бьет фонтаном, хотя я лично не слыхал, чтобы какой–нибудь фонтан забил в районе Дубника… Я понимаю твой азарт…

— Это целое состояние! — воскликнул Джойси.

Лорд Мансар снисходительно кивнул.

— Я возьму акции, обещаю тебе, — продолжал он, — но ни за что не войду в правление, — я терпеть не могу ваших учредителей. Это люди, которые накатанной дороге всегда предпочитали кривые тропинки, а это, как ты знаешь, мне претит.

— Меггисон вовсе не мошенник, — заметил Джойси.

— Конечно, Меггисону далеко до Глиона, но это не значит, что он достоин похвалы. И даже за весьма высокий процент, на который может расщедриться Глион для директора правления, — он помолчал, задумавшись, — все равно, Джойси, с этими твоими компаньонами, клянусь Юпитером, я не стал бы рисковать!

— Не думаю, чтобы это было сопряжено для тебя с каким–либо риском, — заметил Джойси, задумчиво дымя сигарой. — Нам нужно только одно громкое имя в составе правления, которое могло бы произвести впечатление на мелких вкладчиков: от этого будет зависеть уровень коммерческого успеха покупки акций.

Лорд Мансар поджал губы и поднял брови, — гримаса, которая на всех языках означает: «Очень сожалению, но помочь ничем не могу». Вдруг на его лице промелькнула лукавая улыбка.

— Клянусь Юпитером! — пробормотал он. — Ты знаком с маркизом Пальборо?

Феликс Джойси наморщил лоб. Он знал многих маркизов и даже нескольких герцогов, но маркиза Пальборо… Джойси напряг память.

— Постой, не тот ли это юноша–клерк, дядя которого добился восстановления исчезнувшего титула? — спросил он, внезапно припомнив газетную шумиху.

— Это он, — сказал Мансар. — Пальборо работал в Министерстве Иностранных Дел, временная его служба кончилась, и, я думаю, мне удастся его убедить войти в правление. Так ты говоришь, тысяча фунтов годовых?..

Джойси отрешенно поглядел в окно.

— В Министерстве Иностранных Дел? Это недурно… Совсем мальчик, не правда ли?

— Он выглядит молодо, — согласился Мансар, — но вовсе не дурак. Притом лучший боксер–любитель в Англии в легком весе!

Он коснулся слабого места друга: в Итоне Феликс был чемпионом в тяжелом весе.

— Как могло это случиться, что я его не видел? — оживился Джойси. — Кстати, самого лучшего из легковесов я все–таки видел на ринге. Он побил молодого Герберта, чемпиона среднего веса из Итона. Этого парня звали Чиком…

Лорд Мансар обрадовался.

— Это его дружеская кличка! Будь спортсменом, Феликс, и забирай его к себе в правление! Твой Глион будет иметь счастье броситься на шею настоящему живому маркизу!

— Я подумаю об этом, — пообещал Джойси.

Вечером Джойси позвонил Мансару и сообщил, что его кандидат принят. Это известие доставило ему двойную радость. Он слегка вздохнул, но думал при этом не о Чике…

Маркиз Пальборо играл в домино с хозяином дома, когда шум подъехавшего автомобиля заставил его поспешно набросить снятый пиджак. Гвенда сидела в своей комнате и писала длинное письмо одной из своих подруг, игравшей в провинции.

В дверь постучали, и вошла миссис Фиббс.

— Лорд Мансар? — растерялась Гвенда. Ее смущение лишь в малой степени объяснялось нежеланием сейчас принимать гостей. С некоторых пор она заметила особый характер того внимания, которое ей оказывал Мансар, и это вносило некоторое беспокойство в ее жизнь и заставляло по возможности избегать встреч с ним.

— Я заехал на минутку по дороге, — улыбнулся Мансар, — смею подумать, вы не рассердитесь за столь поздним визит, если узнаете, какую новость я вам привез…

— У Чика тоже есть новость, — заметила Гвенда с печальной улыбкой. — Его служба в министерстве завершилась.

Лорд Мансар кивнул.

— Я знаю. Сэр Джон говорил мне об этом несколько дней назад. Он чрезвычайно доволен вами, Пальборо.

— Я надеюсь, — ответил Чик уныло. — Странно, неужели история, связанная с Брюсселем…

— Он чрезвычайно доволен вами, — повторил Мансар. — Просто человек, которого вы замещали, возвращается из Египта. Вельсон представил ваше имя на ближайшую вакансию, но, мне кажется, что мы сможем устроиться лучше…

Он приятно улыбнулся и сообщил о своем разговоре с Джойси.

— Итак, Пальборо, они согласились на вашу кандидатуру! Думаю, это будет для вас самым подходящим делом.

Лицо Чика не выразило никакого воодушевления.

— Меня это немного смущает, — заметил он, покачав головой. — Я не знаю, что делают директора и решительно ничего не смыслю в нефти. Кроме того… мне будет всегда казаться, что я сделался подставным директором.

Лорд Мансар был искренне удивлен.

— Вы странный человек, Пальборо. Я не думал, что вы что–нибудь знаете о подставных директорах.

Чик скромно улыбнулся.

— В Сити приходилось о многом слышать, — ответил он, как бы извиняясь за свою осведомленность. — Но если вы уверены, лорд Мансар, что я не окажусь в дураках и что я должен принять на себя это дело, я вам очень признателен.

Но спокойствие, почти безразличие в его голосе Мансара разочаровало.

Гвенда сошла вниз проводить гостя.

— Вы бесконечно добры к лорду Пальборо, — произнесла она, — и, пожалуйста, не осуждайте его. Чик чувствует себя настолько обязанным вам за все эти услуги, что он не совсем…

— Я знаю, и я все понимаю, — заметил лорд Мансар с добродушной улыбкой.

Он взял ее руку и удержал в своей несколько дольше, чем разрешал этикет, и она осторожно ее высвободила. Наступило неловкое молчание. Наконец лорд Мансар проговорил:

— Миссис Мейнард, вы не сочтете меня грубияном, если я задам вам один личный вопрос?

— Я не могу себе представить вас в роли грубияна, — улыбнулась она.

— Ваш муж не умер?

Она покачала головой.

— Нет.

— Вы не разведены с ним?

— Тоже нет.

— И не собираетесь разводиться?

— Нет, лорд Мансар, — ответила она спокойно.

— Очень сожалею, — сказал он и вышел.

На следующий день, в десять утра, Чик был представлен мистеру Глиону. Местом их первой встречи была большая уютная комната, все убранство которой состояло из одного стола, полдюжины стульев и четырех огромных карт в дубовых рамах — если не считать, конечно, самого мистера Бертрана Глиона, который был настолько импозантен, что мог заменить собой любой интерьер. Он был необъятно толст, а его страсть к ярким шелковым жилетам еще больше выделяла и подчеркивала его полноту.

Мистер Глион с гордостью говорил своим близким друзьям, что сам изобретал фантастические рисунки для своих жилетов. У него было очень широкое и очень красное лицо, которое часто становилось багровым, маленькие светлые усы и пара густых белоснежных бровей.

Он был очень богатым человеком, построившим благосостояние на доверии многочисленных мелких акционеров, которые вследствие этого сделались бедными. Отношения между мистером Глионом и этими акционерами могут быть проиллюстрированы песочными часами. Поставьте песочные часы в надлежащее положение, и весь песок в конце концов неизбежно очутится в одной половине. Философия мистера Глиона не оставляла места в мире для богатых акционеров и богатых учредителей. Кому–то одному должно достаться все богатство — мистер Глион считал себя предназначенным именно для этого.

Он сидел в конце стола на огромном и очень удобном стуле. С правой стороны от него (без особых удобств) восседал его друг и компаньон Джон Меггисон. Меггисона можно было охарактеризовать как томного джентльмена. Все атрибуты его внешнего облика казались уснувшими. У него было тонкое, несколько увядшее лицо, он был молчалив и если говорил, то не иначе как полушепотом. Налет усталости и увядания на его лице мог быть объяснен, видимо, тем, что он растратил свои силы в попытках найти компромисс между своим чувством чести и потребностями мистера Глиона.

Бертран Глион отодвинул свой стул и встал.

— Ну–с, лорд Пальборо, а? Да… — он поглядел на Чика и снова повторил: — Да… — Мистер Меггисон также взглянул на Чика и слегка тряхнул головой, тем самым намереваясь показать своему компаньону, что Чик не подходит. (Одной из его иллюзий было то, что мистер Глион будто бы находился под влиянием его суждений).

— Да, — в третий раз повторил мистер Глион. — Присядьте, лорд Пальборо!

Пятью минутами позже Глион вышагивал с длинной указкой в руке, растолковывая Чику при помощи карт, диаграмм и планов, что сулят богатства нефтяных месторождений в районе Дубника. Немного времени погодя к ним присоединился мистер Джойси, восполнявший энтузиазмом пробелы в своих познаниях. Итак, все четыре директора «Дубницкого нефтяного общества» собрались вместе…

Когда Чик вернулся домой, представляя собой человека весьма обремененного делами, Гвенду испугало выражение его лица.

— Чем вы огорчены, Чик? — спросила она участливо.

Чик тронул переносицу и взглянул на нее невидящим взглядом.

— Да? — сказал он и вздрогнул, как будто внезапно проснулся. — Да?.. Простите, Гвенда. Вы спросили, чем я огорчен? Ничем, кроме самого себя. Это такое огромное дело, Гвенда! Мое имя будет напечатано в проспектах, а мне ничего не нужно делать, кроме как являться в контору один раз в месяц…

Она улыбнулась.

— Дорогой мой, от этого не отказались бы многие!

— Очень возможно… Гвенда, вы знаете что–нибудь о нефти?

Гвенда рассмеялась.

— Это я–то! Конечно, нет, Чик! Но вам вовсе не нужно быть знатоком нефтяного дела, чтобы быть директором нефтяного общества!

— Я полагаю, что так, — ответил Чик, но в его голосе звучало сомнение.

На следующий день он вернулся домой с целой связкой книг. Все они относились к добыче нефти и ее переработке. На три дня и три ночи он заперся в своей комнате, чтобы подтвердить подозрение, зародившееся у него в результате быстрого обмена взглядами между мистером Глионом и его другом.

Это было во время их завтрака, когда мистер Глион красноречиво рассуждал о тех дивидендах, которые могло бы выплачивать еще не развернувшееся предприятие. Только один взгляд заметил Чик, но этого было достаточно для подробного изучения всего, относящегося к нефти и ее переработке.

Прошла неделя и, одолев свои книги о нефти, он занялся уникальным геологоразведочным обзором Румынии, который смог достать в библиотеке. Это была маленькая книжечка на немецком, и следующие три дня Чик провел с немецко–английским словарем под рукой, с трудом осваивая тонкости языка Гейне и Шиллера.

Проспекты были отпечатаны и выпущены с быстротой, которая лорду Мансару показалась неприличной. На первом заседании правления, на котором присутствовал Чик, мистер Глион объявил, что подписка идет как нельзя лучше. Тем не менее, Глион, видевший на своем веку рождение и смерть бессчетного множества компаний и имевший большой опыт в отношении всякого рода подставных директоров, возвратился в свой превосходный дом на Кресчент–стрит, дрожа от ярости.

— Что это за негодяй, которого мне подсунули! — набросился он на своего кроткого компаньона. — Клянусь головой, я выброшу его из правления!

— Он молод, — прошептал мистер Меггисон.

— Молод… черта с два! — кипятился Глион. — Из–за дела, которое должно было отнять от нас не более десяти минут, он заставляет нас валять дурака до шести вечера! Заметили ли вы, как он настаивал на чтении отчетов инженера? Слышали вы, что он сказал по поводу покупной стоимости участков и как интересовался, кто получит эти деньги?

— Он очень молод, — пробормотал мистер Меггисон.

— Молод! — шумел шарообразный председатель правления. — Он вызвал недовольство Джойси, а мне Джойси позарез нужен для обработки рынка!

В это время Феликс Джойси, потерявший значительную долю своего энтузиазма, шел рядом с мрачным Чиком вдоль набережной Темзы.

— Вы знаете чертовски много о нефти, — заметил Джойси с явным неудовольствием, ибо людям свойственно огорчаться, когда что–нибудь нарушает их благодушный оптимизм. — Где вы всему этому научились?

— Я читал, — скромно ответил Чик.

— О, в книгах! — воскликнул Джойси презрительно.

— Да, в книгах. Книги рассказали о том, что есть такая страна, которая называется Румынией. Вы бывали там когда–нибудь?

Мистер Джойси признался, что там он не бывал.

— Вы страшно взбесили Глиона, — заключил он после минутного молчания.

— В самом деле? — изумился Чик. — Это такой толстый красный человек, не так ли?

— Это он. Вы упрекнули его за дорогую покупку. Пятьсот тысяч фунтов вовсе не так много, если имущество таково, каким я его считаю.

Чик что–то невнятно промычал.

— Кто получит деньги? — спросил он, помолчав.

— «Южный Нефтяной Синдикат», — ответил Джойси неохотно, с некоторой заминкой, ибо знал, что мифический «Южный Нефтяной Синдикат» был одним из псевдонимов мистера Глиона и мистера Меггисона.

Они расстались там, где трамвайные вагоны ныряли в темный туннель под Темзой, и на прощание Чик бросил свою бомбу.

— Я думаю, что на этих участках нет никакой нефти, — обронил он. — До завтра, мистер Джойси!

С этими словами он покинул молодого биржевика, растерянно глядевшего ему вслед.

Через две недели пришел новый отчет от инженера, занятого бурением скважины. Глион отнесся к нему с философским спокойствием.

— Несомненно, джентльмены, он должен начать бурить новую скважину… Все это очень досадно, очень… — Он устало провел рукой по лбу. — Пусть хоть другие пожнут плоды наших трудов. Спокойствие, джентльмены, мы можем не дойти до нефти в течение месяца, в течение двух месяцев или даже двух лет, — но рано или поздно наше дело все–таки увенчается успехом… Перейдем теперь к следующему вопросу нашего заседания…

— Одну минуту, — вмешался Чик. — В проспектах вы писали…

— Всякое обсуждение проспектов нарушает порядок дня, — осадил его Глион, пользуясь правом председателя. — Переходим к следующему вопросу!

На следующий день Чик получил приглашение явиться на Кресчент–стрит. Мистер Глион был болен. Он был очень болен. В доказательство этому он возлежал на тахте, облаченный в лучезарную пижаму (рисунок которой он, вероятно, изобрел в тот час, когда устал разрисовывать свои жилеты).

— Доктор велел мне прекратить всякую деятельность, — пожаловался он Чику. — Присядьте, Пальборо. Можно вам предложить чаю? Или вы хотите виски с содовой?

Чик вежливо отказался. Глион кашлянул.

— Видимо, я стал немного стар для этого, Пальборо, — начал он. — В зените моей карьеры я имею самое блестящее дело, каким когда–либо руководил финансист, и тут недуг сваливает с ног! Общество нуждается в молодых руководителях, полных юношеской силы. Вы меня понимаете?

Чик молча кивнул, недоумевая, к чему он клонит.

— Я уже беседовал об этом с Меггисоном, и мы вместе с ним решили отойти от дел и предоставить вам, молодежи, продолжить начатое.

— Однако… — начал Чик.

— Один момент. — Мистер Глион поднял руку с выражением скорби. — Здесь нет речи о том, чтобы оказать вам какую–то услугу, мой друг. Я должен получить заслуженное вознаграждение за труды. Люди уже следят за неблагоприятным эффектом этого… э… того, что я сказал раньше, — и уже засучивают рукава. Они думают, что я сдамся, но они не знают, что я имею по правую и по левую руку — он картинно поднял одну руку по направлению к окну, а другую к своему кабинету в стиле Людовика XVI — двух молодых гениев. — Они и только они доведут «Дубницкое нефтяное общество» до победного конца!

Затем он поделился с Чиком своими соображениями по этому поводу.

У мистера Глиона было сто тысяч акций. У Чика было их пятьсот, которые были предоставлены ему бесплатно для возведения его на пост директора. Он передает все свои акции Чику по номинальной цене скажем, по шиллингу или даже по шести пенсов, — так предлагал Глион, следя за выражением лица молодого человека, и тотчас же пожалел, что не назвал цену в полкроны (2, 5 шиллинга).

По плану Глиона Джойси должен был стать директором–распорядителем, а Чик — председателем правления.

Можно сомневаться, согласился бы Чик на это предложение, если бы прочел разгромный обзор «Дейли мэйл», появившийся в это самое утро. Джойси был вне себя от негодования, когда встретился с Чиком по его настойчивой просьбе. Они собрались в комнате правления на улице Королевы Виктории, и энтузиазм Джойси помог им разрешить наболевший вопрос. На следующее утро он получил доверенность на сто тысяч акций, принадлежавших мистеру Глиону и его филантропическому другу, и, посовещавшись еще раз друг с другом, они приняли отставку прежнего председателя правления и директора–распорядителя.

С этого дня для Чика начался кошмар. Он сразу очутился на виду у широкой публики, настроенной далеко не миролюбиво. Сведения из Румынии, дошедшие до Лондона из посторонних источников, были менее обнадеживающими, чем отчеты буровиков. Почтовый ящик ежедневно был набит жалобами испуганных и возмущенных акционеров, которые уже уплатили по пятнадцати шиллингов за каждую акцию номинальной стоимостью в один фунт. Чик чувствовал, что он поседеет, если не произойдет чудо…

В воскресенье в маленькой гостиной на Даути–стрит состоялось совещание, на которое, к удивлению Гвенды, вместе с Джойси приехал Мансар.

— Я вчера пытался разыскать вас целый день, Чик. Вы не можете себе представить, как мне неловко, что именно я вовлек вас в это грязное дело!

Феликс Джойси выглядел необычно угрюмым и опустившимся, он не спал уже три ночи подряд.

— Ты был прав, Мансар, — простонал он. — Это отъявленные мерзавцы! Они подкинули нам своего отвратительного ребенка!

— Могу я вам чем–нибудь помочь? Чик, пожалуй, вместо вас я готов войти в правление…

— Нет, этого не нужно, — возразил Чик. — Мы увязли в этом деле по собственной глупости и сами будем выкарабкиваться. Меня это не так затрагивает, потому что…

— Это затрагивает вас больше, чем кого–либо, — перебил его Мансар. — Вы только начинаете, Пальборо, а любой дебют не должен быть связан со скандалом. На деле же вы невольно связали свое имя с мошенниками, и я проклинаю себя за это…

— Разве у компании нет денег? — изумилась Гвенда, сидевшая вместе с ними за столом.

— В этом и есть мошенничество! — воскликнул Джойси. — В банке лежит свыше ста тысяч акций. Пальборо и я имеем право распоряжаться ими. И это все! Предприятие казалось настолько состоятельным, что мы ни минуты не колебались, не так ли, Пальборо?

Чик промолчал, ибо в свое время он достаточно колебался, но увлекающийся компаньон сумел его уговорить.

— Я думала, что капитал составляет миллион фунтов, — не переставала удивляться Гвенда.

В ответ Мансар прочел ей небольшою лекцию из области финансовых тайн: об акциях, выданных в счет стоимости имущества, о денежных суммах, фактически уплаченных его продавцам, и так далее…

— Мистер Глион имеет свою долю, — заметил Чик. — Я думаю, не мог бы он вернуть ее?

Угрюмый Джойси расхохотался.

— Пальборо, вы сможете извлечь обратно кусочек сахара, который побывал в стакане горячего чая в течение десяти минут?.. Нет, от Глиона вы ничего не получите! Этот мошенник даже не может быть застрахован, иначе мы смогли бы раздобыть его полис и убить его!

— Он «нехорошая жизнь», — заключил Чик, мысленно возвращаясь к дням службы у Лейзера. И добавил задумчиво:

— Пожалуй, он мог бы пройти по литере Н, самой последней…

Это совещание закончилось так же, как и предыдущие, — компаньоны не пришли к какому–нибудь определенному плану спасения предприятия, ибо, кроме ликвидации, ничего другого им не оставалось.

Меггисон вошел в кабинет Глиона. Этот кабинет был отделан и по заказу обставлен известной мебельной фирмой, и на этот раз мистер Глион, к счастью, удержался от навязывания своих рисунков, которые создали такую славу его жилетам во всех уголках Сити.

— Кажется, они попали в неприятное положение, — начал Глион, посасывая мозельское пиво из высокого стакана. — Вы видели сегодняшний номер «Файнэшнл таймс»?

— Там не очень лестно отзываются о нас, — сказал Меггисон.

— А об этом мальчишке Пальборо говорят такие вещи… — Глион затрясся от смеха. — На свете есть и такая глупость, которая называется — быть слишком умным! — Он налил себе еще стакан. — И, поверьте мне, когда вы имеете дело с человеком, мнящим о себе слишком много, можете быть спокойны, все преимущества на вашей стороне!

В дверь тихо постучали, и вошел лакей с маленьким подносом в руке.

— Телеграмма, — сообщил Глион, надевая очки.

По мере того как он читал, мистер Меггисон отметил несколько выражений на лице Глиона: недоверчивое удивление сменилось широкой улыбкой.

— Ответа не будет, — бросил Глион ожидавшему лакею и захохотал. Хохот становился настолько оглушительным, что его компаньон не на шутку встревожился.

— Когда вы имеете дело с человеком, думающим, что он очень умен, — заметил Глион, отдышавшись, — все шансы на нашей стороне!

Он швырнул телеграмму Меггисону, и тот прочитал:

«Дошли до нефти на глубине 220 метров, отличный фонтан. Очевидно, нефть залегает здесь очень глубоко. Великолепные перспективы. Все местные авторитеты удивлены, что мы вообще нашли нефть на этом участке.

Меррит».

— Что это значит? — удивленно спросил Меггисон, и его друг снова разразился смехом.

В этот момент дверь отворилась, и снова вошел лакей.

— Вас просят к телефону, сэр, от маркиза Пальборо. Угодно вам говорить с ним?

— Переключите его сюда, — Глион подмигнул своему недоумевающему другу. — Он не теряет времени, не правда ли! — Дайте–ка мне трубку, Меггисон!

Его приветствовал голос Чика.

— Как поживаете, лорд Пальборо? Да, я читал газеты… Мне очень жаль… Нет, я совсем отошел от этого дела. Состояние моего здоровья вынуждает меня, увы… Мой доктор запретил мне интересоваться какими бы то ни было акционерными обществами… Выкупить эти акции и взять на себя руководство? Пустяки!.. Подождите, мой дорогой, годик или два. Вы получите еще прекрасные вести из Румынии!

Он снова подмигнул своему компаньону и продолжил разговор с маркизом.

— О да, вы купили их, прекрасно… То, что вы и Джойси не заплатили еще?.. Пустяки, это нас нисколько не беспокоит…

— Нет, мы не намерены торопить вас с расчетом…

Он послушал еще, покачивая головой.

— Я очень сожалею… Спокойной ночи!

Глион повесил трубку и хитро взглянул на Меггисона.

— Дорогой мой, это — одно из самых блестящих дел, — заметил он, ухмыляясь.

Телефон снова зазвонил. Он поколебался одно мгновенье и протянул руку к аппарату.

— О, это опять вы, Пальборо?.. Нет, я уверен, что мистер Меггисон также не сможет вернуться ни при каких обстоятельствах. Он чувствует себя неважно… А, кстати, Пальборо, где сейчас Джойси? Что–что? В Румынии?! — мистер Глион будто бы проглотил лимон. — Благодарю вас, это все, что я хотел знать…

Он повесил трубку и перевел взгляд на Меггисона.

— Гм… На чем я остановился?

— Вы назвали дело блестящим…

— И добавлю — одно из самых блестящих, это верно, но только не для нас… Так–то, Меггисон!..

Глава 9.

БРЕМЯ ПОПУЛЯРНОСТИ

Внезапное изобилие действует на различных людей по–разному. Чик одновременно был потрясен и обескуражен.

— Итак, Чик, ваше будущее обеспечено, — объявила Гвенда Мейнард на маленьком совете, в котором также участвовала миссис Фиббс. — Вы покупаете себе хороший дом за городом и займете подобающее место в обществе!

— Но я вовсе не хочу жить в деревне, — протестовал Чик. Она действует на меня удручающе. Когда я ездил в Пальборо повидать старого доктора, я не мог дождаться того часа, когда оттуда выберусь обратно.

Она покачала головой.

— Ездить в деревню на один день, чтобы увидеть полубезумного старика, который все время ворчит — совсем не то, что жить в великолепном доме, имея для прогулок лошадей и лимузин. Ведь, Чик, положение обязывает…

— Это ваша заслуга, Гвенда, — возразил Чик. — Если бы не вы, я бы натворил массу глупостей. Я вам порядком надоел, не так ли? — спросил он с горечью.

Маленькая комната на Даути, стоившая каких–то семьдесят фунтов в год, не могла быть подходящим жилищем для человека, который продал свои акции за сто тысяч фунтов. Это нарушало правила общественной благопристойности. Но обладание такой неслыханной суммой приводило Чика в священный ужас, и всю первую неделю богатства он старался побороть в себе чувство брезгливости, как будто оно было приобретено удачным мошенничеством, а всю следующую неделю испытывал сильнейшее желание вернуть деньги, полученные за продажу акций.

…Гвенда не сразу ответила на его вопрос.

— Я вовсе не хочу, чтобы вы узнали, Чик, — произнесла она тихо, — но только… это неприлично, если вы останетесь здесь.

— Гвенда права, лорд Пальборо, — вмешалась миссис Фиббс. — Вам почему–то не нравится наша аристократия, и напрасно. Если вы не будете подниматься, Чик, то начнете падать. Мой муж сложил оружие при первом препятствии и предпочел дорогу полегче — в кабак! А был одним из тех людей, которые любят, чтобы на них смотрели снизу вверх!

Миссис Фиббс очень редко заговаривала о своем муже.

— Он, кажется, умер? — робко спросил Чик.

— Да, он умер. И я надеюсь, что он на небе, а не в аду, хотя у меня есть некоторые сомнения на этот счет…

— А кроме того, Чик, — сказала Гвенда, — нам все равно не придется проводить много времени вместе. Теперь, когда я утвердилась в нашей труппе, новые роли…

Чик пригорюнился. Несколько дней назад он проезжал по Бонд–стрит и видел Гвенду и лорда Мансара, выходивших из кафе. А вчера он встретил их гуляющими в Гайд–парке, и Гвенда была взволнована…

Эти случайные встречи так огорчали его, что все краски мира блекли, и потом целый день он не находил себе места.

— Отложим наш разговор на завтра, — подвела итог Гвенда, вставая. — Миссис Фиббс, я сегодня задержусь. Лорд Мансар пригласил нас с мисс Беллоу поужинать в «Карлтоне». А вы придете, Чик?

Чик покачал головой.

— Я пойду разомнусь, — довольно холодно ответил он.

Чик боксировал недолго: он быстро выдохся, и инструктор с видимым сомнением наблюдал за ним.

— Вы теряете силу своего удара, милорд, — заметил он с беспокойством.

— Вы правы, я кое–что теряю… Мне кажется, я сегодня не в лучшей форме, сержант.

Он оделся и бесцельно побрел вдоль Риджент–стрит.

Возле цирка он свернул в боковую улочку, ведущую к Пикадилли. И как раз здесь он увидел эту девушку, точнее, услышал ее громкий испуганный крик.

Характерной особенностью людей, занимающихся боксом на ринге, является их отвращение ко всяким ссорам вообще и к уличным — в частности. Чик не был исключением. Но это не было дракой. С одной стороны был крепко сбитый молодой человек, одетый несколько кричаще, с другой — тоненькая девушка и, вдобавок, прехорошенькая.

Чик подошел к ним.

— Прошу прощения! — вежливо произнес он.

Молодой человек уставился на невзрачную фигуру, появившуюся неизвестно откуда, и, долго не раздумывая, бросился на Чика. Чик принял его первый удар на свое левое плечо и, выбросив обе руки вперед, коснулся груди противника. Парень отскочил, не успев прикрыться, и в тот же момент левая рука Чика нанесла сильный удар в подбородок. Тут молодой человек обмяк, — на языке ринга — «для отсчета секунд».

Никакая драка в ста шагах от Пикадилли не может обойтись без публики и полиции. Тяжелая рука легла на плечо Чика, и он покорился неизбежному…

— Маркиз? Какой маркиз? — насмешливо сказал полицейский инспектор. — Чего ради вы его задирали? Спьяну?

Но здесь неожиданный друг появился в лице самой девушки, при виде которой инспектор поднял брови.

— Мисс Фарленд, что вы здесь делаете?

И Чик услыхал ее историю. Она служила продавщицей в большом универсальном магазине на Оксфорд–стрит, и молодой человек, мистер Артур Бленбери, был ее женихом. Он был очень мил, «похож на джентльмена» и обращался с нею как с леди, пока в один прекрасный день не показал свое истинное лицо. Она жила вместе с сотней других девушек–продавщиц и имела возможность (как было ему известно) незамеченной спускаться к двери, соединявшей магазин с их общежитием. Бленбери предложил ей впустить его ночью в магазин. Она рассказала обо всем хозяину, и полиция разыскивала Бленбери, приметы которого она сообщила. В этот вечер они случайно встретились…

— Очень сожалею, что вас побеспокоил, милорд, — весело сказал инспектор. — Идите, Моррисон, и притащите этого шельму.

Через несколько минут привели Бленбери, еще не успевшего вполне прийти в себя.

Чик проводил девушку домой.

Она была бесконечно благодарна и несколько подавлена тем, что ее провожал настоящий лорд, но ее миловидность от этого только выигрывала, и Чик вернулся к себе на Даути с высоко поднятой головой и сознанием того, что вечер оказался не так уж уныл и пуст.

Вернувшаяся Гвенда нашла Чика таким веселым, что не могла удержаться от улыбки, хотя ей вовсе не хотелось улыбаться.

— А я побывал в каталажке, — бодро доложил ей Чик, весело пересказывая подробности.

— О, вы неисправимый драчун! Как вы любите вмешиваться! А она хорошенькая, Чик?

Гвенда не была готова ни к его ответу, ни к его воодушевлению.

— Прелестна! — воскликнул Чик. — Просто прелесть! У нее такие детские глаза, какие вам так нравятся, Гвенда, и такой рот, какой можно видеть только в кино, — как бутон! Такая хрупкая леди… Гвенда, вы ее полюбите…

— Возможно, Чик, — прервала она холодно. — Я никогда не думала, что вы такой знаток женской красоты. Вам она понравилась, Чик?

— Очень, — искренне ответил Чик. — Она небольшого роста, не выше моего плеча. Гвенда… — он немного замялся. — Не могу ли я пригласить ее как–нибудь к чаю? Я знаю ее имя и адрес… Ее зовут Милли Фарленд…

— Разумеется. Пригласите ее в четверг.

Чик выглядел удивленным.

— Но ведь вас не будет дома!

Гвенда взглянула на него, что–то обдумывая.

— Хорошо… Пригласите ее в воскресенье: она не сможет прийти в другой день, кроме субботы и воскресенья, если служит в магазине. Да, я хочу ее видеть…

Мисс Милли Фарленд была очаровательным существом, испытавшим на себе роковую власть популярности. Этот яд не раз доводил многих безобидных граждан до величайших преступлений. Можно исправить пьяницу или вылечить какого–нибудь клептомана, но дайте неуравновешенным и малозначительным людям возможность увидеть свои имена напечатанными, — и они погибли!

Мисс Фарленд фигурировала в процессе об ограблении универсального магазина. Она давала свои показания у судейского стола. О ней писала «Дейли мейл» в заметке, набранной петитом: «Ловкая поимка воров хорошенькой девушкой из универсального магазина!»

Ее фотографировали при входе в суд и при выходе из суда, а теперь маркиз сражался за нее посреди улицы! Настоящий живой лорд подвергался ради нее аресту и потом провожал ее домой!

Пятьдесят девушек жили в одной квартире с ней, а еще пятьдесят — в другой, этажом ниже. Ни одна из них не пошла спать в этот вечер, не услышав, как высокоблагородный маркиз Пальборо сражался за честь мисс Милли, Фарленд между Риджент–стрит и Пикадилли!

Утром она встала пораньше, чтобы купить газету, нисколько не сомневаясь, что вчерашнее приключение нашло отражение на ее столбцах, обычно заполненных такими пустяками, как заседание высшего совета или какая–нибудь глупая и непонятная речь премьер–министра. Заголовок будет напечатан обязательно жирно:

«Маркиз спасает прелестную продавщицу от грубого нападения!».

Она не сомневалась в своих внешних данных.

Но в газете не было ни строчки!

— Я думаю, что он заставил выкинуть это из газеты, — объявила она за завтраком перед открытием магазина. — Он ужасно деликатен! Если бы вы видели, как он снял шляпу передо мной, — настоящего аристократа видно сразу!

— Ты будешь маркизой, Милли, — воскликнула одна из продавщиц.

— Я полагаю, что мы еще раз увидим тебя в суде, — глубокомысленно добавила другая. — Нарушение обещания жениться и тому подобные вещи… Знаю…

Мисс Фарленд считала это маловероятным. Она и его сиятельство были только друзьями. Только это и ничего больше…

Тем не менее, перспектива быть сфотографированной при входе и выходе из зала суда отнюдь не была ей противна. А вскоре мисс Фарленд получила записку от Чика, подписанную его размашистым почерком «Преданный вам Пальборо», Она была потрясена.

В воскресенье мисс Фарленд явилась в гости к маркизу Пальборо. Гвенда была очень любезна, но сначала сильно разочаровала ее, так как (по первому впечатлению мисс Фарленд) она могла быть никем иным как молодой супругой его сиятельства. Что касается Чика. то ом был прост и мил, болтал с одинаковой легкостью как о погоде, так и о состязаниях легковесов. Но ни одна из этих тем не волновала мисс Фарленд.

Внезапно она превозмогла робость и стала многозначительно покашливать и хихикать на каждом слове. Она даже назвала Чика по имени.

Чик покраснел и поперхнулся чаем, но это ему понравилось. Гвенда не покраснела и не поперхнулась, но ей это вовсе не понравилось.

Чик проводил ее.

— Вы мне будете писать, Чик?

Милли Фарленд сложила губки так очаровательно, как только могла. Она много поработала перед зеркалом, и теперь ее мина была, несомненно, самой удачной.

— Писать? — переспросил удивленный Чик. — О! Э… конечно, я буду писать… э… Да… О чем же мне писать?

— Я хочу знать, как вы поживаете, Чик.

Она опять сложила губки.

— Вы будете мне писать, не правда ли? Я так одинока здесь, и я так была счастлива сегодня… с вами, — прибавила она многозначительно.

Чик знал этот взгляд по множеству кинематографических драм, но все–таки он не узнал его. Милли очень любила кинематограф (все–таки воспитательное значение кинематографа порой недооценивается многими).

— Что вы о ней думаете? — спросил он, придя домой.

— Очень, очень хорошенькая девушка, — отвечала Гвенда.

— Не правда ли? Бедная малютка, она так одинока! Ей так понравилось здесь. Она просила меня писать…

Гвенда подошла к окну.

— Начинается дождь! — заметила она.

— Я знаю, — сказал Чик. — Когда я шел домой, уже накрапывало. О чем я могу ей писать, Гвенда?

— Что за вопрос, Чик! — воскликнула она, улыбаясь.

— Но, в самом деле…

— Пишите ей о нефти, — подсказала Гвенда, стоя на пороге, — о боксе, но не пишите ей ничего ни о ней, ни о себе самом, Чик. Это совет… совет старой замужней женщины.

— Гвенда! — вскричал Чик. — А если она вовсе не интересуется нефтью?

Но Гвенда уже вышла.

На следующий день он попытался написать первое письмо, но обнаружил чрезвычайную скудость тем для переписки с человеком, вкусы и интересы которого были для него тайной. К счастью, мисс Фарленд сама избавила его от затруднений, прислав целое послание.

О, как она была бесконечно довольна и счастлива! Она хотела бы просить его оказать ей маленькую услугу. Она чувствует, что должна открыть ему свое сердце! Один джентльмен хочет на ней жениться! Но она не любит его! Может ли брак быть счастливым без любви?

И так далее на восьми страницах.

Гвенда видела, как Чик хмурился над письмом, и удивлялась.

Чик чувствовал, что он является хранителем великой тайны и был связан словом не говорить о сомнениях Милли ни одной живой душе. Чик питал большое уважение ко всем женщинам и не мог оставаться безучастным, когда прелестное дитя готовилось к браку с нелюбимым человеком.

В тишине своей комнаты он писал. Он исписал двенадцать страниц, прежде чем сообразил, что начал писать. И письмо Чика предостерегало от безрассудства брака там, где нет любви. Он развил такую философию любви, которая его самого привела в изумление. В его письме было такое место:

«Социальное или финансовое состояние человека несущественно, все равно, маркиз я или мусорщик, все равно, зарабатываете ли вы свой хлеб или вы — леди из самого высшего общества! Если вы любите меня и я люблю вас, остальное не имеет никакого значения!».

Он опустил в почтовый ящик толстый конверт, в немалой степени гордый тем, что помог человеку.

На следующее утро он крайне изумился, получив ее ответ, который мог быть отправлен только ночью. На этот раз мисс Фарленд написала семнадцать страниц. Письмо Чика так помогло ей! Она никогда еще не встречала мужчину, который так хорошо понимал бы женское сердце!

На семнадцатой странице была приписка. Не может ли Чик встретиться с ней в половине девятого у большой статуи в Гайд–парке?

Чик принял это предложение и помчался в Гайд–парк Ему не нужно было брать ее за руку, когда они гуляли по одной из пустынных дорожек. Она сама избавила его от сомнений, взяв его руку и крепко держа ее во время прогулки. Было немного странно, что мисс Фарленд ни единим словом не обмолвилась о том нелюбимом джентльмене, который желал заманить ее в брачные сети. Больше всего она говорила о себе. Она рассказала, кем была по своему происхождению: ее отец был офицер, а мать — дочерью сельского священника. Кем были ее прадедушка и прабабушка, она хорошо не знала и завидовала аристократии, которая помнит всех своих предков.

(По счастью, она не интересовалась предками маркиза Пальборо: в этом вопросе он мог бы оказаться далеко не на высоте).

Чик проводил ее обратно до Оксфорд–стрит.

— Мы еще увидимся, да? — прошептала она нежно.

Затем Чик поцеловал ее. В мыслях у него не было ничего подобного, но прелестная, слегка закинутая назад головка была так мила, что Чик поцеловал ее.

Когда в этот вечер Гвенда вернулась домой, Чик, более хмурый, чем когда–либо, поджидал ее в гостиной.

— Гвенда, — произнес он глухо, — я хочу поговорить с вами прежде, чем вы пойдете спать.

Ее сердце похолодело. Она знала, что Чик сегодня встречался с Милли. Она видела объемистую корреспонденцию и была испугана. Но вместе с тем она твердо знала, что Чик не должен жертвовать своим будущим из–за минутного увлечения.

— Я слушаю, Чик…

— Боюсь, что я поступил очень скверно, — начал Чик, все еще не поднимая глаз.

— С кем? — спросила Гвенда слабеющим голосом.

Можно было и не задавать такого вопроса.

— С мисс Фарленд, — ответил он.

— Посмотрите мне в глаза, Чик!

— Вы обещали… обещали на ней жениться?

Неподдельное изумление в его взгляде сразу успокоило ее.

— Жениться? — повторил он недоверчиво. — Конечно, нет. Я поцеловал ее, вот и все!

Гвенда улыбалась, но в ее глазах были слезы.

— Глупый мальчик, — сказала она мягко. — Вы меня напугали. Расскажите мне, о чем вы написали ей.

— Ну… это было главным образом о любви, — ответил Чик неохотно. — Видите ли, дорогая, это бедное дитя…

Гвенда подняла на него пристальный взгляд.

— …Этой девушке предложил свою руку человек, который, судя по ее рассказам, должен быть очень богат. К несчастью, он ей нисколько не нравится, и она написала мне, чтобы узнать мое мнение, как ей поступить.

— И что вы намерены делать теперь? — поинтересовалась Гвенда.

— Я думаю, лучше всего ответить ей, что я больше не могу ее видеть и переписываться с ней. Я не хочу оскорблять чувства этой бедной девочки, — прибавил он задумчиво. — Она такая хорошенькая малютка и так одинока!

Его решимость не отвечать на ее письма была сильно поколеблена, когда на следующий день он получил послание на четырнадцати листах большого формата.

Что она сделала, чтобы оскорбить его? Она так верила ему! Что разлучило их?

— Не отвечайте, Чик! — предостерегла его Гвенда, и Чик покорился.

За этим письмом последовали другие, то бурные, то умоляющие, содержавшие намеки на то, что она бросится в Серпентайн, если маркиз Пальборо забудет несчастную девушку, которая полюбила его до смерти.

— Это гораздо хуже, чем письма от акционеров, — стонал бедный Чик. — В самом деле, я думаю, что мне нужно ответить на этот раз, и объяснить ей, что я…

— Знаете, Чик, — заметила Гвенда, — мне кажется, скоро вы получите письмо, на которое вам придется ответить.

И действительно, в субботу утром пришло письмо от господ «Беннет и Ривс», которые, как было указано на их печатном бланке, — были посредниками «по делам о нарушении клятв».

По предложению их клиентки мисс Амелии Фарленд они запрашивали высокоблагородного маркиза Пальборо, намерен ли он исполнить свое обещание вступить в брак с вышеупомянутой мисс Фарленд; в противном случае пусть соблаговолит сообщить имя своего адвоката.

Бедный Чик, сразу осунувшийся и побледневший, упал на стул, и Гвенда решила действовать. Немало адвокатских фирм охотно взяли бы на себя защиту Чика, но она решила обратиться к театральному адвокату, защищавшему интересы мистера Сольберга.

— «Беннет и Ривс», — он повертел в руках письмо. — Они не очень разборчивы в средствах… Но я не думаю, чтобы ваш маркиз пострадал от этого иска…

Мисс Милли Фарленд вошла в контору своих адвокатов с тем выражением тихой скорби, которое было чрезвычайно фотогенично и так нравилось фоторепортерам судебной хроники.

Мистер Беннет принял ее с обычной сердечностью.

— Относительно вашего иска, мисс Фарленд, — деловито начал он. — Они намерены защищаться, и на это ими уполномочен сэр Джон Мезон. Но разве вы хотите доводить дело до суда? В этом случае у вас нет никакой почвы под ногами. Я навел справки, и, по–видимому, лорд Пальборо не сделал ничего иного, кроме того, что спас вас от вашего прежнего любовника.

— У вас есть его письмо, — заявила мисс Фарленд с суровой непреклонностью неотмщенной жертвы.

— Ребяческие рассуждения о любви и браке!

Мистер Беннет пожал плечами.

— Теперь перейдем к делу. Прежде чем мы сможем продвинуть этот иск, вы должны внести в депозит сумму, достаточную для покрытия всех издержек. Это будет, скажем, две тысячи фунтов.

Мисс Фарленд встала. (Впоследствии она говорила, что этот человек сжался под ее испепеляющим взглядом).

— Я вижу, — произнесла она запальчиво, — что есть один закон для богатых, а другой — для бедных!

— Это один и тот же закон, — объяснил мистер Беннет. — вся разница в том, что богатые платят после, а бедные должны платить вперед.

В тот вечер, обращаясь к своей сочувственной аудитории, мисс Фарленд выражала решимость идти вперед — до самого печального конца. К счастью, случай избавил ее от этой надобности…

Через два дня вечером, когда она бродила с подругой по берегу того страшного пруда Серпентайн, в котором намеревалась покончить свою молодую жизнь, какой–то маленький мальчик, купавшийся у берега, начал звать на помощь. А мисс Фарленд неплохо плавала…

На следующее утро у «Бельгем и Сепуорс» вся масса девиц, сидевших за завтраком в столовой, столпились около нее, когда она читала газету и услаждала свой взор броским заголовком:

«Прыжок хорошенькой девушки в Серпентайн! Скромная героиня назовет себя только по требованию полиции!»

Мисс Фарленд облегченно вздохнула. Она обрела то, что хотела.

Глава 10.

БОКАЛ ДЛЯ ХРАБРОСТИ

Стояли теплые дни. С моря дул легкий ветерок. Курортный сезон в Монте–Карло еще не открылся, и множество вилл, прилепившихся к склонам зеленых холмов, пустовало: самые шикарные рестораны были закрыты. Тем не менее, в казино было всегда многолюдно, и Чик уже не первый раз восхищенно наблюдал, как тысячи фунтов переходили из рук в руки при каждом повороте рулетки.

Гвенда была на отдыхе. Легкая болезнь горла после инфлуэнцы (впервые так отчетливо показавшей Чику, кем она была для него) вынудила взять отпуск. Намек доктора о желательности для нее более мягкого климата, чем климат Даути–стрит, был тут же подхвачен Чиком.

— А куда лучше, доктор? — спросил он.

— О! На юг Франции… или никуда, — ответил муж науки, неизменно предлагавший этот маленький выбор своим пациентам в зависимости от состояния их кошельков.

Гвенда стояла за «никуда», но однажды вечером Чик пришел домой и торжественно сообщил важную новость.

— Я купил билеты до Монте–Карло, — объявил он тоном победителя. — Спальные места заказаны от Кале, и мы едем в воскресенье утром!

Она упрекала себя за слабость, выразившуюся в том, что она откладывала, — как казалось, из простого эгоизма, — свою неизбежную разлуку с Чиком. Чик теперь мог сам постоять за себя. Но так ли уж он нуждался раньше в ее помощи, что не мог без нее обойтись? Не обманывала ли она себя?.. Нет, это совместное проживание должно окончиться. Теперь она решила проявить твердость. Теперь Чик был богат, и впредь было бы просто нелепо продолжать эту скромную жизнь вместе с двумя небогатыми женщинами (которые, однако, любили его…).

Когда мысли Гвенды добрели до этого щекотливого вопроса, она невольно наморщила лоб.

Конечно, Гвенда любила Чика, покорно принимая все его странности. В этом было некоторое оправдание той слабости, которая мешала ей осуществить свое решение.

Гвенда была в восторге от Монте–Карло, который она увидела в то переходное время, когда мягкие весенние краски только начинали вызревать в пышную экзотику южного лета. Здесь она почувствовала себя значительно лучше, а еще через неделю она уже чувствовала себя лучше, чем когда–либо в жизни.

Двадцать четвертого мая праздновался день ее рождения. Для Чика это был счастливейший день. Шеф ресторана «Отель де Пари», ничему на свете не удивлявшийся, в точности выполнил его срочный заказ испечь огромный пирог. Обед был сервирован в их отдельной маленькой гостиной.

Пирог, окруженный двадцатью четырьмя комнатными свечами — других не успели достать, — выглядел великолепно, и сердце Чика было переполнено гордостью и счастьем.

Торжественный ужин удался на славу.

В конце его появился нежданный гость.

Это был лорд Мансар.

— Я только сегодня приехал, — объяснил он, здороваясь со всеми. — Узнав, что вы обедаете в тесном семейном кругу и смея считать себя в какой–то мере членом вашей семьи, я решил, что вы не рассердитесь на меня за мое вторжение. Что за причина такого торжества? Не ваш ли день рождения, Чик?

— Нет, не мой, а миссис Мейнард, — ответил Чик.

Они собрались провести этот вечер вместе, но теперь им не оставалось ничего другого, как отправиться в неизбежное казино.

Чику было весьма не по душе, что лорд Мансар и Гвенда удалились вдвоем, предоставив ему занимать миссис Фиббс. Но она вскоре нашла себе занятие: в почтенной леди развилась страсть к игре пятифранковыми ставками. Он оставил ее у игорного стола и побрел без цели по следам Гвенды и Мансара, направившихся в другой зал.

Мансар нашел для Гвенды свободный стул у стола «от тридцати до сорока», а Чик, стоя посреди толпы, окружающей стол, и, заложив руки в карманы, с мрачным видом следил за быстрым движением денег и карт.

Потом он прошел в бар, заказал себе большой стакан лимонада и погрузился в невеселые размышления.

Конечно, он не имел права сердиться на Гвенду за ее дружбу с человеком, который так много помогал ему, Чику… Чем больше он сидел и думал, тем горше становилось его непонятное горе — и вдруг, порывисто поднявшись, он подошел к стойке.

— Коктейль, — заказал он решительно.

За всю свою жизнь он не выпил и бутылки вина — теперь ему казалось, что буфетчик понял это по его глазам. Но его заказ не вызвал никакой сенсации.

— Пять франков.

Чик расплатился. Ему понравился цвет напитка. Он понюхал и одобрил его своеобразный букет. Потом он проглотил его одним духом и облокотился о стойку, не в силах вздохнуть. Одно мгновение он простоял с остановившимся взглядом, а затем приятное тепло стало разливаться по всему телу…

— Повторить!

На этот раз он смаковал предательскую смесь маленькими глотками и нашел ее превосходной.

— Это отличный коктейль, сэр, — заметил буфетчик.

Чик кивнул.

— Хотя лично я предпочитаю «Кловер–Клуб», — продолжал этот любезный человек, вытирая стол и переставляя бутылки.

— Разве есть еще другие коктейли? — удивился Чик.

— Разумеется, сэр! Их более двадцати!

— Как называется тот, который вы упоминали?

— «Кловер–Клуб», сэр.

— Давайте!

«Кловер–Клуб» был розоватого цвета с золотистым облачком внутри и тонкой белой пеной на поверхности. Чик решил, что он всегда будет пить только «Кловер–Клуб».

Он отрешенно облокотился о стойку и теперь питал самые дружественные чувства к лорду Мансару и даже строил грандиозные планы относительно его предстоящей женитьбы на Гвенде. Он решил, что они должны пожениться как можно скорее, так он решил. А Гвенда так или иначе должна освободиться от своего странного мужа, но об этом он позаботится после… Муж должен исчезнуть! Вот так!..

Чик расхохотался в лицо ухмыльнувшемуся бармену.

— Кое–что, о чем я думал… — заметил он заплетающимся языком.

— Вряд ли я стал бы еще пить, сэр, на вашем месте. Здесь душно, а наши коктейли довольно крепки…

— Правильно, — согласился Чик благодушно.

Он швырнул очередную пятифранковую монету на стойку и, стараясь держаться прямо, отправился обратно в игорные залы. Бармен покачал головой.

— Однако, крепок! — изумился он.

Чик так хорошо держался на ногах, что, когда он встретился с Гвендой, она сначала ничего не заметила.

— Чик, мне нужно с вами поговорить.

Гвенда взяла его под руку.

— Если лорд Мансар не оставит завтра Монте–Карло, сможем мы сразу уехать, Чик? — спросила она, не глядя на него.

— Конечно, Гвенда, — мрачно согласился Чик.

— Видите ли, Чик… — она все еще не глядела на него. — Лорд Мансар немного увлечен мною, и он мне нравится. Но я не могу выйти за него замуж, вы это знаете. И я бы не вышла замуж за него, даже если бы была свободна… Вы это знаете, не правда ли, Чик?

Она подняла на него глаза.

— В чем дело, Чик? — спросила она вдруг.

— Ничего, — ответил он.

— Чик! — воскликнула она. — Вы пили!

— Коктейль! — отчеканил Чик. — «Кловер–Клуб»! Я по–настоящему пьян!

— Зачем, зачем вы это сделали, Чик? — простонала она.

— Несчастен!.. — жалобно ответил Чик. — Очень несчастен, Гвенда. Когда вы с Мансаром поженитесь, Бог с вами!..

Он встал, стараясь удерживать равновесие.

— Славный парень этот Мансар, — изрек Чик и, осторожно ступая, направился к двери.

Но прежде чем он успел выйти, Гвенда догнала его и положила ему руки на плечи.

— Посмотрите на меня, Чик! Вы в самом деле думаете, что я могла бы выйти замуж за лорда Мансара?

— Очень славный парень… — бормотал Чик.

— Чик, посмотрите мне в глаза! Поднимите голову! И это было причиной того, что вы напились?

— Коктейль — это не значит напиться, — рассудительно поправил Чик.

Она глубоко вздохнула.

— Идите спать, Чик. Никогда не думала, что буду рада видеть вас таким, но я рада.

Маркиз Пальборо утром с трудом открыл глаза. Он переходил из болезненного полусна в состояние еще более болезненное: и та половина его, которая была мертва, была, несомненно, самой счастливой.

Сказать, что у него болела голова, было бы крайне недостаточно: это было жуткое страдание! Медленно и осторожно он сел и попытался встать. С трудом он огляделся вокруг. На ночном столике — бутылка минеральной воды и стакан. На тарелке лежали два крупных лимона, разрезанные пополам.

Утолив свою мучительную жажду, он сделал еще одно потрясающее открытие: его ванна была наполнена холодной, как лед, водой.

Чик прыгнул туда, фыркая и дрожа от холода, повернул рукоятку душа, — и через несколько минут чувствовал себя настолько нормально, насколько позволяло его галопирующее сердце. Он стал лениво одеваться, пытаясь логически восстановить вчерашнее. Он был пьян. Он был пьян до состояния скотства… В холодном свете утра он ясно представил себе весь ужас содеянного.

Его первым неожиданным открытием было то, что его преступление стоило ему всего лишь двадцать франков. Он всегда думал, что пьянство — чрезвычайно дорогая забава. Когда он осознал это, его мысли сделали внезапный скачок, и он застонал. Он помнил, что вернулся в отель вместе с Гвендой. Не она ли разрезала лимоны? Это было нестерпимо…

Было раннее утро. Монте–Карло еще был погружен в сон. Он вышел на балкон и жадно стал вбирать свежий воздух в свои легкие.

— Черт побери, — бормотал Чик. — Черт побери!

Он вздыхал и каялся, между тем боль постепенно проходила, оставляя странное ощущение, будто его голова набита опилками.

Быстрая прогулка к мысу Мартин и обратно довершила его исцеление. Гвенда уже завтракала с миссис Фиббс и улыбнулась ему как ни в чем ни бывало.

— Я страшно сожалею, Гвенда… — начал он, но она остановила его.

— Это все из–за духоты в залах, — философски заметила миссис Фиббс.

Гвенда перевела разговор на морские купанья, но Чик понимал, что разбор события просто отложен. Он состоялся, когда они подходили к пляжу.

— Я больше никогда не буду пить, Гвенда, — пообещал он страстно, и она поощрительно пожала его руку.

— Чик, это самый подходящий момент для серьезного разговора, — заметила она. — Когда мы вернемся в Лондон, нужно, чтобы вы жили отдельно. Нет, нет, это вовсе не относится к тому, что было вчера! — поспешила она добавить. — Но, Чик, вы не можете продолжать эту жизнь с миссис Фиббс и со мной. Вы это сами сознаете, не правда ли?

— Нет, — упрямо ответил Чик. — Конечно, если вы… если вы хотите переменить… Я имею в виду, что вы… — Он запнулся, не находя слов, и потом сразу выпалил: — Если вы хотите обзавестись собственным домом, Гвенда, тогда, конечно, я понимаю.

Она покачала головой.

— Нет, Чик, я не собираюсь…

— Тогда я останусь с вами, пока…

— Пока что?..

— Я сам не знаю, — сказал Чик, тряхнув головой. — Я бы хотел задать вам так много вопросов… — Он закусил губы, задумчиво глядя под ноги. — Гвенда, вы никогда не расскажете о своем муже?

— Нет, Чик, никогда, — ответила она, помолчав.

— Кто он, Гвенда?

Она молчала.

— Вы его любите?

Она взяла его под руку, увлекая вперед.

— Подождите! — Чик осторожно высвободился. — Лорд Мансар знает что–нибудь о нем?

— Он спрашивал меня о том же, что и вы, Чик. И я дала ему тот же ответ. Вот почему он уехал.

— Гром и молния! — воскликнул Чик, пораженный. — Разве лорд Мансар… разве он…

— Хотел, чтобы я вышла за него замуж, Чик? Ну, да, он хотел этого. А я ответила ему, что я не могу и не хочу…

Он посмотрел на нее внимательно и спросил:

— Есть у вас дети, Гвенда?

Это было чересчур: один и тот же вопрос был задан ей дважды в течение двадцати четырех часов!.. Она расхохоталась.

Наконец Гвенда справилась с собой и вытерла глаза.

— Есть у вас дети? — повторил он упрямо.

— Шестеро, — ответила она с вызовом.

— Я вам не верю, — отрезал Чик.

Он хотел еще кое–что сказать, но на это уже у него не хватило духу. Дважды во время их прогулки он начинал:

— Гвенда, я… — но язык ему не повиновался.

На пляже они напряженно наблюдали за большой белой яхтой, сверкавшей на солнце посреди бирюзового моря.

Неожиданно Чик спросил:

— Гвенда, можно взглянуть на ваше обручальное кольцо?

Она колебалась.

— Зачем это вам, Чик?

— Только одним глазом, — ответил Чик невинно.

Гвенда сняла кольцо и положила его на ладонь Чика.

На внутренней стороне кольца были выгравированы какие–то буквы.

— Можно?.. — спросил он, и она с неохотой разрешила ему прочитать надпись, которая гласила: «От Л.М. дорогой Ж.М.».

Кольцо было сильно потертое и буквы трудно было разобрать.

— Каково ваше полное имя, Гвенда? — спросил Чик, возвращая кольцо.

— Гвенда Доротея Мейнард, — отвечала она.

— Значит, ваша мать тоже была Мейнард? И отец тоже?

Она молчала. Чик почувствовал, что ему не хватает воздуха.

— Гвенда… — начал он в третий раз, но снова умолк в самом начале фразы.

Теперь он узнал ее тайну! Эта мысль наполняла его радостью. У Гвенды не было мужа! Кольцо принадлежало ее матери! Он вспомнил ее слова о том, что актриса бывает в гораздо лучшем положении, если она замужем и муж готов в любую минуту прийти ей на помощь…

Весь остаток дня он словно парил в воздухе, но всякий раз, когда он хотел заговорить с ней, красноречие предательски покидало его.

Гвенда видела это и не решалась ему помочь.

Вечером они опять направились в казино, и миссис Фиббс на этот раз предусмотрительно запаслась двумя столбиками пятифранковых монет.

И тут на Чика снизошло вдохновение. Он избрал отчаянный путь, но ведь и его положение было не из лучших…

— Гвенда, — произнес он наконец, — приходите в нашу гостиную через час. Вы узнаете нечто такое, что может… что может вас поразить, Гвенда.

Она слегка кивнула ему и вернулась к столу. Чик выждал некоторое время и, не замеченный дамами, спустился в бар.

— Добрый вечер, сэр, — приветливо улыбнулся бармен.

— «Кловер–Клуб», — бросил Чик решительно, пресекая его шутливые излияния. — Два «Кловер–Клуба», побыстрее!

Он проглотил оба бокала один за другим, и, казалось, они не произвели никакого действия. Он был ошеломлен. Неужели он так быстро сделался алкоголиком? Он был готов заказать третий, когда почувствовал начало этого дивного внутреннего горения и присел на табурет дожидаться полного эффекта. Теперь он был смел, как молодой лев. Он направился в отель…

— Гвенда, — начал Чик, обращаясь к большой вазе с нарциссами, — я хотел вас попросить…

Он чувствовал такую уверенность в себе, что от души желал, чтобы она появилась в этот самый момент. Но оставалось еще десять минут до ее прихода, и ему приходилось довольствоваться этой вазой.

— Гвенда, я хотел бы вам кое–что сказать, но мне неприятно сознавать, что я был вынужден выпить два коктейля, чтобы поддержать в себе мужество… Поэтому вы, пожалуйста, не позволяйте мне вас целовать!

Она что–то долго не приходила, а он чувствовал себя таким усталым, как никогда в жизни. Он пробрался в свою темную спальню и прилег на постель.

— Гвенда, — бормотал он, — я знаю, что я подлец, что я нарушил свое слово… но, Гвенда…

…Чик проснулся, когда горничная принесла ему чай. За время службы она привыкла видеть джентльменов, столь ревностно поддерживающих высокий стиль, что они ложились спать в полном парадном костюме, в визитках и даже во фраках, поэтому она ничему не удивлялась.

Чик переоделся и вышел к завтраку. У Гвенды был немного рассеянный вид, как будто она не выспалась.

Чик пододвинул стул к столу и сел.

— Я нарушил свое слово, Гвенда, — начал он неловко. — Я обещал вам…

— Вы обещали мне, Чик, что я узнаю от вас нечто такое, что меня поразит, — сказала она, наливая ему кофе. — Теперь я знаю, и я поражена!

— Что вы знаете, Гвенда? — спросил он встревоженно.

— Что вы ужасно храпите.

Наступила мертвая тишина.

— Я уезжаю в Лондон, — добавила Гвенда.

Чик заерзал на стуле.

— Вы не исполнили вашего обещания… не пить. — Голос ее задрожал.

— Вы меня видели вчера? — спросил он, готовый провалиться сквозь землю.

Она утвердительно кивнула.

— Но почему… почему вы меня не остановили? — пробормотал он.

Она бросила на него убийственный взгляд.

— Я никогда не думала, что вы потом уснете, как младенец!

Глава 11.

ШАНТАЖ, ПОМОГАЮЩИЙ РАЗРЕШЕНИЮ БРАЧНОЙ ПРОБЛЕМЫ

Когда Джегг Флауэр досиживал срок своего заключения в Тулузе, тюремное начальство разрешило ему читать книги для наставления его на путь истинный. Начало одной из них он хорошо запомнил. Оно гласило:

«Жили–были двенадцать оловянных солдатиков; все они были братья, потому что все были сделаны из одной старой оловянной ложки».

— Вот это, — чертыхнулся Джегг Флауэр, отбросив назидательную книгу, — это как раз и делает тюремный режим во Франции таким непопулярным среди образованных классов!

Его глубокомысленное замечание было тотчас передано начальнику тюрьмы, и так как Джегг Флауэр был накануне освобождения, почтенный чиновник, питавший добрые чувства к этому изысканному банковскому грабителю, послал ему однажды вечером целую кипу английских и американских газет.

— А вот это, — заметил Джегг, разворачивая «Нью–Йорк Геральд», — это и человечно, и роскошно! Взгляните, Франсуа! Передайте господину начальнику мои поздравления и засвидетельствуйте ему мою возвратившуюся преданность!

Франсуа, надзиратель, восхищенно улыбнулся.

На второй день жадного изучения прессы Джон Джеггер Флауэр наткнулся на заметку в одной лондонской газете, заставившую его призадуматься.

«Усадьба Кенберри, бывшая когда–то владением обедневшей аристократии, приобретена в настоящее время маркизом Пальборо, романтическая карьера которого известна нашим читателям. Год тому назад маркиз был клерком страхового агентства в Сити. Его дядя, доктор Джозефус Бин из Пальборо, возбудил иск о восстановлении прав на этот титул, исчезнувший с 1714 года. Такова печальная ирония судьбы, что доктор умер как раз в тот день, когда получил известие о восстановлении титула. Нынешний маркиз Пальборо, будучи единственным его родственником по мужской линии»…

— Тысяча чертей! — вскричал Джегг Флауэр.

Остаток своего заключения он провел в разработке некоего плана…

Усадьба Кенберри, каковы бы ни были ее претензии в прошлом, давно утратила свой аристократический облик. Это было одно из тех строений, к которым роковым образом тяготеет огонь. Ее история изобиловала пожарами, и каждый раз, когда она отстраивалась заново, ее размеры уменьшались, а общий вид опрощался.

Угловые башни, бойницы и мрачные огромные ворота, напоминавшие о пышных празднествах и турнирах времен Тюдоров, были заменены верандами и самой заурядной калиткой. Дом в Кенберри был теперь слишком велик, чтобы его называть загородной виллой, и слишком мал, чтобы носить гордое название замка.

Но земля, окружавшая его, эти великолепные волнистые луга, сбегавшие вниз к журчащему Кену, старые сады и аллеи древних вязов, — оставались почти такими же, какими они были, когда королева Елизавета (с ее страстью спать в чужих домах) провела здесь одну ночь.

Гвенда увидела описание этой усадьбы в газетном объявлении и тотчас по возвращении из Франции отправилась осматривать имение. Она была в восторге. Дом был вполне подходящ для Чика, а цена его абсурдно мала. Имущество было в хорошем состоянии и носило на себе печать заботливой реконструкции. Маркиз Пальборо оказался выселенным из Лондона в свою новую сельскую резиденцию раньше, чем он успел сообразить, какая перемена произошла в его жизни.

Он чувствовал себя глубоко несчастным, ибо ничего не могло компенсировать ему насильственный разрыв с его приятной жизнью на улице Даути. Он терял самое главное — терял Гвенду, которая переехала в комнату под его прежней квартирой. Часть имущества, достойная перевозки в аристократический дом в Кенберри, была отправлена туда по железной дороге, оставленные вещи были безжалостно проданы.

Чик чувствовал себя покинутым и не осмеливался задумываться о том, какова будет его жизнь без ежедневного общения с Гвендой Мейнард. Он не мог отрицать респектабельности своего нового положения, тишины и уюта своей усадьбы, так же как не мог остаться вполне равнодушным к тому, что является повелителем четырех садовников, кучера и пастуха. Помимо этого он оказался теперь владельцем двух ферм, сданных в аренду, и не без интереса узнал, что, согласно старинной хартии, дарованной Генрихом IV, он мог, если бы это ему заблагорассудилось, повесить на виселице, которую он должен построить на свои деньги, любого убийцу, грабителя или конокрада.

Наконец, Гвенда, освободившаяся на две недели вследствие перемены репертуара, приехала к нему в гости.

— Но только на две недели, Чик. Я не могу и не хочу жить за ваш счет.

— Будет ужасно, когда вы уедете, Гвенда, — простонал он жалобно. — Каждый день у меня какая–нибудь новость. Сегодня утром я получил письмо от адвокатов моего дяди, в котором они запрашивают у меня подписанные им арендные договоры. Дело в том, что он владел крошечным участком земли где–то около Пальборо, а теперь возник процесс о правах нынешнего арендатора…

— Но разве у вас есть какие–нибудь документы вашего дяди? — спросила Гвенда.

— Есть целый склад ящиков, — ответил он, и вдруг луч надежды осветил его мрачное одиночество. — Предположим, Гвенда, что вы останетесь здесь и поможете мне разобрать и классифицировать эти бумаги! Я никогда еще до них не дотрагивался, но вот уже второй раз эти адвокаты мне надоедают…

Он объяснил ей, что после смерти дяди нашел ящики, полные писем и заметок, относившихся преимущественно к претензии доктора Бина на титул маркиза, и прибавил туда другую массу бумаг, найденную им в письменном столе и сейфе доктора.

— Я все время собирался разобрать их, но без вашей помощи мне не справиться с ними.

— Я помогу вам, — согласилась она, наконец, — но только, если это не займет больше двух недель, Чик. А затем я уеду…

— Не надо об этом говорить в день приезда! С завтрашнего утра мы займемся бумагами.

— Начнем сегодня, Чик, — сказала Гвенда, но Чик имел свои планы.

Он еще не вполне исследовал свое имение и теперь настаивал, чтобы первый день был посвящен этой благой цели. Она согласилась.

Они сидели под зарослями ольхи, облегавшими к маленькой речке на границе усадьбы. Чик сходил в дом за новой удочкой, которую купил перед отъездом из Лондона. К вечеру им удалось вытащить из воды какую–то мелочь, и с этой минуты Кенберри–Хауз приобрел новое значение в глазах Чика.

— Не уходите, Гвенда, — попросил он, когда она поднялась.

— Поздно, Чик, мы можем остаться без чая.

— Только одну минуту, Гвенда! Я вам хотел сказать это еще в Монте–Карло…

— Лучше не нужно, Чик, — ответила она спокойно.

Она стояла над ним, приглаживая свои растрепавшиеся волосы.

— Я знаю, что вы мне хотели сказать, Чик, — и я делала все, что могла, чтобы вас поощрить к этому. Я была бессовестной тогда, но с тех пор я была пристыжена. Чик, я ловила вас на удочку, как теперь вы ловите форель. О, я, должно быть, сошла с ума…

Он вскочил на ноги и уронил свою удочку, но она остановила его прежде, чем он успел заговорить.

— Мы провели хорошее время вместе, Чик, чудное, идеальное время, но мы не должны портить воспоминание о нем. Вам предстоит большое будущее, Чик, и вы должны выбрать себе жену из вашего круга. Я знаю, — предупредила она его протест, — это звучит жестоко и ужасно, но, в самом деле, в этих браках между равными, в пределах одного класса, есть бесспорная логика. Если бы я вышла замуж за вас, что бы обо мне говорили люди? Что я прибрала вас к рукам с того момента, как вы унаследовали титул, и держала вас так крепко, что вы не имели возможности встретить другую! Меня не очень беспокоит, что будут думать обо мне, но что будут думать о вас? Вас будут считать беспомощным дурачком, который попался в сети, сплетенные хитрой актрисой.

Она покачала головой, все же избегая встречаться с ним взглядом.

— Нет, Чик, этот маленький чудный сон окончился. Если бы даже я любила вас больше, чем люблю, а я не думаю, что это возможно, — ее голос дрогнул, — никогда я бы не согласилась…

— Но вы сделали меня тем, кем я стал, — возразил он горячо.

— Я только вывела вас на сцену жизни, Чик, — усмехнулась она. — Поэтому вы должны думать обо мне как о своем импресарио.

Чик нагнулся, поднял с земли удочку, бережно снял крючок и с ужасающим спокойствием стал наматывать лесу.

— Хорошо, Гвенда, — сказал он, и она почувствовала болезненный укол своему самолюбию в том, как хладнокровно принял он ее отказ.

Эта ночь была самой грустной в жизни Гвенды. Мысль о том, что она бесповоротно вычеркивает его из своей жизни, наполняло сердце невыносимой болью.

Чик заметил утром темные круги у нее под глазами, и это открытие только усугубило его собственное горе.

— Сегодня мы начнем разбирать бумаги, — заметил он деловито.

— Боюсь, Чик, что я не смогу вам помочь дольше сегодняшнего дня, — возразила она. — Я завтра должна уехать в Лондон.

— Завтра? — встрепенулся Чик и тихо прибавил: — Хорошо, Гвенда.

Он только теперь начинал понимать, какую муку она испытывала. До сих пор он думал только о себе, переживая собственную утрату.

— Дорогая моя, если вам хочется уехать сегодня, я не стану вас удерживать.

Ему потребовалось немалое усилие, чтобы произнести это, и еще большее усилие, чтобы сдержаться, когда она уронила голову на грудь и тихо заплакала.

— Благодарю вас, Чик, — сказала она.

— Только один вопрос я хотел бы задать вам, Гвенда. Если бы не этот дьявольский титул, если бы мы снова вернулись в Брокли, и я бы, как прежде, зарабатывал страхованием себе на жизнь, сказали бы вы мне то же самое?

Она молча покачала головой.

— Теперь давайте смотреть эти несчастные бумаги. — Бедный дядя Джозефус! Сколько он нам причинил беспокойства!

— Хотите вы видеть мистера Флауэра? — спросила миссис Фиббс, входя с визитной карточкой в руке.

— Флауэр? — переспросил Чик, нахмурившись. — А он не репортер?

Месяц назад, когда стало известно, что Чик покупает усадьбу Кенберри, он подвергался бешеной атаке репортеров.

— Нет. Я спросила его.

Чик взял карточку, но не узнал ничего нового, так как мистер Джон Джеггер Флауэр из скромности не указал ни своей профессии, ни адреса.

— Ладно. Пригласите его сюда. Вы ничего не имеете против, Гвенда?

В комнату вошел изящно одетый человек с тонким, умным лицом и насмешливыми глазами. Он поклонился Гвенде и устремился к Чику с протянутой рукой, приготовленной для дружеского пожатия.

— Лорд Пальборо?

— Да, это я, — ответил Чик, — Не угодно ли вам присесть, сэр?

— Восхитительная местность! — сказал мистер Флауэр, охотно принимая его приглашение. — Самая прекрасная местность, какую я когда–либо видел! Воздух — настоящий бальзам, население почтительно и настроено идиллически. А эти роскошные вязы вдоль аллеи! Лорд Пальборо, им, по крайней мере, пятьсот лет!

— Я бы не удивился этому, сэр, — заметил Чик.

Он строил догадки, продаст ли его гость механические пианино или электрические игрушки. Последний из этих милых людей, побывавших у него, вояжировал с декоративными растениями, освещающимися электричеством.

Мистер Флауэр многозначительно поглядел на Гвенду, принимая ее за секретаря Чика.

— Я должен сделать весьма конфиденциальное сообщение, милорд.

Гвенда хотела встать, но Чик покачал головой.

— Если это не что–нибудь такое, чего нельзя говорить в присутствии леди, вы можете говорить все.

— Это касается дела, имеющего для вас огромное значение, милорд, — ответил мистер Флауэр многозначительно.

— Я думаю, мне лучше выйти, — вполголоса заметила Гвенда, но Чик снова покачал головой.

— Мы вас слушаем, мистер Флауэр, — сказал он, откидываясь на спинку стула.

Но Джегг Флауэр не был расположен излагать свое дело при свидетелях. Он это высказал. Он, правда, не заявил прямо, что ему нежелателен свидетель, но туманно намекнул, что предмет его сообщения имеет настолько тягостный характер, что это может огорчить молодую леди.

— Продолжайте! — коротко сказал Чик.

Гвенда встревожилась. Инстинкт подсказывал ей, что речь шла о чем–то, имеющем чрезвычайное значение для Чика.

— Не думаю, чтобы меня что–нибудь могло огорчить, мистер Флауэр, — проговорила она спокойно, — но если это случится, я покину вас.

Джегг Флауэр был удивлен. Он никак не мог определить характер их отношений, зная, что маркиз Пальборо был не женат.

— Хорошо, — решился он после некоторого раздумья, — я вам изложу то, что желательно было бы воспринимать только ушам милорда. Итак, я авантюрист, господа… Иными словами, я — человек, поступки которого никогда не отвечали требованиям законов, сочиненных другими людьми.

— Ого! — произнес Чик, ощутив некоторое беспокойство.

— Я говорю вам это, лорд Пальборо, — продолжал мистер Флауэр, — для того, чтобы предупредить ваши неизбежные вопросы о моей личности и профессии после того, как я вам сделаю свое сообщение. Позвольте вам сказать, что неделю тому назад я вышел из тюрьмы в Тулузе, где отбывал трехлетнее заключение. В данном частном случае я был жертвой грубой и вероломной системы правосудия во Франции, так как в тот час, когда я был заподозрен в неблагонамеренном визите в помещение банка Фонсье в Марселе, я в действительности был занят ограблением страхового общества в Бордо! Нужно ли вам объяснять, что я счел излишним устанавливать свое алиби… Но, перейдем к делу… Итак, двенадцать лет тому назад, лорд Пальборо, — его голос стал серьезным и задушевным, — я работал в восточных штатах Америки с человеком, который в настоящее время сидит в одной из американских тюрем. Имя этого человека Джозеф или — я имею честь это знать наверное — Джозефус Бин, и он был сыном Джозефуса Бина из Пальборо!

Чик оторопело уставился на него.

— Мой дядя был холост.

— Взгляните на это, — сказал Джегг Флауэр, вынул конверт и положил его на стол.

Чик достал из него два листа бумаги… Первый лист был копией брачного контракта между Джозефусом Бином, студентом–медиком, и Агнессой Картрайт. Брак был заключен в Ливерпуле. Второй документ представлял копию свидетельства о рождении Джозефуса Пальборо Бина.

— Мой дядя никогда не говорил мне о своем браке, — спокойно заметил Чик.

Джегг Флауэр улыбнулся.

— Вряд ли ему это нравилось. Леди, на которой он женился, умерла в приюте для алкоголиков через семь лет после свадьбы. Мальчик — как Джо мне часто рассказывал — был взят на воспитание друзьями его матери. Это был один из тех браков, в которые вступают исключительно по глупости. Джо вырос в ненависти к своему отцу, и я имею основания верить, что его отец возвращал ему эту ненависть с процентами. Джо был авантюристом, но не таким, как я, — он самодовольно улыбнулся, — довольно мелким авантюристом. Он три раза отбывал наказание в Англии и оставался бы в тюрьме до конца своей жизни, если бы не уехал в Америку, где я с ним и встретился…

— Где он теперь? — спросила Гвенда. Ее сердце отчаянно стучало, и ей было трудно дышать.

— В «Синг–Синге», — последовал ответ.

Чик долго молчал, а когда заговорил, его улыбка была совершенно ложно истолкована посетителем.

— Итак, он, действительно, маркиз!

— А вы — мистер Бин, — вежливо заметил Джегг Флауэр.

Пока его потрясающая новость не произвела должного впечатления.

— А теперь, — сказал он, — я, в самом деле, должен поговорить с вами наедине…

На этот раз Чик кивнул головой, и когда девушка вышла из комнаты, мистер Флауэр поднялся с места и тщательно закрыл за ней дверь.

— Я деловой человек, лорд Пальборо. Позвольте пока величать вас этим титулом… Вы тоже деловой человек. Во всем мире нет больше никого, кто бы знал ваш секрет, кроме меня и моего бедного друга Джозефа Бина…

— Мой секрет? — удивленно спросил Чик.

— Хорошо, будем называть это моим секретом, — добродушно согласился Флауэр. — Перейдем к делу… Во что вы это оцените?

— Я не совсем вас понимаю, — сказал Чик, и мистер Флауэр широко улыбнулся.

— Я уезжаю за границу, скажем, в Австралию. Я устал от этой бродячей жизни и хочу поселиться где–нибудь в тихом уголке. Если я попрошу десять тысяч фунтов, это не покажется слишком большой суммой?

— Боюсь, что я, действительно, вас не понимаю, — с досадой произнес Чик. — Вы имеете в виду, что я должен вам дать десять тысяч фунтов?

— Именно.

— За что?

Джегг Флауэр насторожился.

— Мне показалось, — заметил он мягко, — что я довольно ясно дал понять вашему сиятельству, что имею возможность произвести на свет нового маркиза Пальборо.

— Производите! — любезно разрешил Чик, широко улыбаясь.

Он встал из–за стола и подошел к своему гостю.

— Производите на свет вашего маркиза Пальборо, и я дам вам за это десять тысяч фунтов!

Мистер Флауэр осел на своем стуле, как неудачный пирог.

— Вы хотите сказать, что готовы уступить ваш титул?

— Именно это я имею в виду.

— Уступить этот дом, эти прекрасные угодья?

Чик улыбнулся.

— Это составляет собственность Чарльза Бина, мой друг, — ответил он почти весело. — Нет, я хочу уступить только мой титул. Я вам очень признателен за ваше посещение. «Синг–Синг», так, кажется, вы назвали это место?

Но его гость утратил дар речи.

— Когда вы пришли, я подумал, что вы продаете пианино. Надеюсь, вас не обидело это предположение?

Мистер Флауэр беспомощно тряхнул головой.

— Я не могу пригласить вас к завтраку, — продолжал Чик, — потому что… — он запнулся, — потому что, — если вы не рассердитесь, — было бы неприлично для леди завтракать с джентльменом, который только что вышел из тюрьмы, вы не находите? Но в деревне есть отличная гостиница с почтой и телеграфом.

Он задумчиво посмотрел на ошеломленного авантюриста.

— Я полагаю, что заключенным нельзя получать телеграммы в «Синг–Синге»? — спросил он. — Я не знаю порядков в американских тюрьмах, но вы же должны знать. Могу ли я протелеграфировать ему, что он может явиться, когда захочет, и заявить о своих правах на титул?

Наконец к мистеру Флауэру вернулся голос.

— Он ничего не знает, — ответил он глухо. — Но вы же, в самом деле, не собираетесь отдавать в его лапы… такой древний титул… э… маркиз Пальборо! Вспомните, лорд Пальборо, что вы несете ответственность перед вашими предками…

— Черт бы их побрал! — воскликнул Чик. — Если я несу эту ответственность, то так же, как и он! Будьте добры послать ему телеграмму вместо меня! Ответ сообщите завтра утром.

Мистер Джон Флауэр бывал в различных странных и щекотливых ситуациях, но еще ни разу он не испытывал ничего подобного. Когда он возвращался по въездной аллее, под сенью тех вязов, которые привели его в такой восторг. Он напоминал лунатика.

Чик опрометью ворвался в гостиную, где Гвенда поджидала ухода гостя, и, прежде чем она успела опомниться, заключил ее в свои объятия.

— Это чудо, Гвенда, настоящее чудо! Разве это не удивительно?

— Но, Чик, — воскликнула она, — вы же не собираетесь довериться этому человеку? Вы не должны этого делать, Чик!

— Конечно, в этом не может быть никакого сомнения! Это копии настоящих документов. Я хорошо знаю все, что касается свидетельств о браке и о рождении. Я привык иметь с ними дело, когда работал у Лейзера.

— И вы намерены позволить этой тюремной крысе отнять у вас титул?

— Я предоставлю это сделать какой угодно крысе, — сказал Чик, взяв ее руку. — Разве вы не видите, Гвенда, что главная причина, которая вас удерживала и унижала, исчезла безвозвратно! Я только Чик Бин! Вы не забыли, что сказали мне вчера?!

Ее руки дрожали в его руках, и он поднес их к своим губам.

Внезапно она их отдернула.

— Чик, вы должны отстаивать этот титул, — сказала она. — Я уверена, что тут что–то неладно. Не просил ли он у вас денег?

— Ну да, он сказал, что будет молчать, если я дам ему десять тысяч фунтов. Бедняга! Он, конечно, не знает ничего лучшего…

— А, может быть, он знал, Чик, — тихо проговорила Гвенда. — Может быть, он знал, что я хотела стать маркизой Пальборо!

Чик на одно мгновение оторопел.

— Но вы же этого не хотите, Гвенда, — заметил он с искренним изумлением.

— Нет, я хочу! Вы должны бороться за этот титул, Чик, упорно и жестко, потому что, если вы его не хотите, то я хочу!

Чик посмотрел на нее пристальным взглядом.

— Вы говорите неправду, Гвенда, — заметил он спокойно. — Вы говорите это, чтобы меня подзадорить, а я на это не поддамся никогда! Я слишком высокого мнения о вас, чтобы поверить в то, что титул может иметь для вас какое–нибудь значение! Я слишком вас люблю, чтобы поверить этому.

Гвенда заплакала, потом внезапно повернулась и вышла. Она направилась в библиотеку. Когда он вошел туда, то застал ее сидящей за столом на том самом месте, где она сидела в момент прихода мистера Флауэра.

— Если только существуют какие–нибудь документы, относящиеся к этому браку, они должны быть здесь, — она указала на ящики.

Когда они приступили к своим поискам, первое, что они нашли, были потерянные арендные договоры, столь нужные адвокатам доктора. Было уже около полуночи, когда Гвенда обнаружила небольшую счетную книгу, закрытую на замок. Заголовок ее гласил: «Отчеты о моей практике». Она попыталась открыть замок, но ей не удалось.

— Там ничего не может быть, Гвенда, — сказал Чик.

— Никогда нельзя знать наверное.

Она попробовала вставить ноготь между листами книги и обнаружила, что они были склеены. Это придало ей решимости. Замок был взломан при помощи клещей, принесенных Чиком.

Гвенда вскрикнула от изумления. Счетная книга когда–то служила для тех целей, для которых она была предназначена, но затем доктор хитроумно вырезал середину ее листов, склеив их края для сохранения первоначального вида книги и оставив в центре ее большое углубление, в котором лежал синий конверт без надписей…

В нем находились два сложенных листа веленевой бумаги, один взгляд на которые заставил Гвенду задрожать.

— О, Чик!

— Что такое? — спросил Чик.

— Он сказал правду! Это оригиналы документов!

— Добрая находка, — сказал он с улыбкой.

— Не говорите этого! — воскликнула она с раздражением. — Чик, я готова заплакать…

В конверте было три документа. Первый из них оказался письмом, написанным рукой доктора: по–видимому это была копия письма к его сыну.

Чтение этого письма не могло доставить удовольствия, так как в нем старый доктор не поскупился на крепкие выражения. Второй документ представлял собой длинный перечень платежей, произведенных «за счет и по делам Дж.Бина». Его также писала рука доктора, а его итог объяснил Чику, почему его дядя Джозефус Бин умер в бедности.

Внизу к этому печальному счету была приколота газетная вырезка. Сначала Гвенда не обратила на нее внимания, но, когда все бумаги были просмотрены и сложены на столе, она вынула поржавевшую от времени булавку и принялась читать эту вырезку. По мере того как она читала, Чик наблюдал странную перемену в выражении ее лица.

— Что это, Гвенда?

Она не ответила, но, взяв с полки конверт, заботливо положила в него эту газетную вырезку.

— Когда мистер Флауэр опять придет? — спросила она.

— Он обещал прийти завтра утром, — ответил Чик. — Что это за газета, Гвенда?

— Я скажу это завтра.

К утру следующего дня мистер Джегг Флауэр совершенно оправился от потрясения. Он был тонким знатоком человеческой психологии, и пришел к выводу, что единственная надежда добиться успеха в его маленьком коммерческом предприятии заключалась в Гвенде; он чувствовал, что теперь его атака должна быть направлена на нее. Поэтому, когда он пришел утром в Кенберри–Хауз и опять застал Гвенду вместе с Чиком в библиотеке, то уже не настаивал на конфиденциальности своих переговоров с хозяином дома.

— Я обдумал ваше предложение, мистер Флауэр, — сказал Чик.

— Рад слышать об этом, милорд, — ответил мистер Флауэр с облегчением. — Вы понимаете, конечно, что я явился сюда, чтобы представить все необходимые доказательства и ответить на все ваши вопросы. Его светлость, конечно, объяснил вам, миссис Мейнард, в чем заключается мое предложение?

Гвенда кивнула.

— Он объяснил мне также и свой собственный план, — сказала она, — а именно: что вы производите на свет Джозефуса Бина, и я вполне согласна, что десять тысяч фунтов — крайне незначительная награда за такое чудо.

— Я вас не понимаю, — проговорил Джегг Флауэр.

— Видите ли, мистер Флауэр, — продолжала она почти нежно, — когда бедный мистер Джозефус Бин был казнен в Вермонте, штат Вирджиния, за убийство одного банкира, он немного расстроил ваши планы. Вот эта заметка — кажется, она была напечатана в «Вермонтском обозрении» — дает чрезвычайно полное описание этого события. Банкир был убит в своем доме, когда он побеспокоил двух грабителей, забравшихся к нему. Один из них, мистер Бин, был пойман. Другой сбежал, и относительно него имеется до сих пор постановление суда…

— Всего хорошего! — сказал мистер Флауэр, вставая. — Кажется, я теряю здесь время попусту. Мое почтение вашей светлости! — Он насмешливо поклонился Чику. — Великолепный дом и прелестная местность. Много бы я дал за ваши древние вязы…

Он остановился у двери.

— Я полагаю, мне не стоит просить вас покрыть мои издержки?

Через два часа после того как мистер Флауэр беспрепятственно покинул деревню Кенберри, в усадьбу явился коренастый незнакомец и потребовал, чтобы Чик, сидевший в это время за завтраком, немедленно его принял.

— Очень сожалею, что вас беспокою, — извинился новый гость, вытирая вспотевший лоб, — но, насколько я понимаю, в вашем доме находится один человек, или, во всяком случае, его видели входившим в ваш дом сегодня утром, по имени… ну, это неважно, как его имя… словом, он американец…

— Совершенно верно, — ответил Чик. — Мистер Флауэр.

— О, он даже назвал свое собственное имя! Могу я его видеть?

— Он ушел несколько часов тому назад.

— Вы знаете, куда он ушел?

— Не имею ни малейшего представления. Он останавливался в «Красном Льве», как мне кажется.

— Там его уже нет, — сказал крепыш. — Он объявил в гостинице, когда приходил за саквояжем, что переезжает к вашей светлости. Это уже во второй раз и упускаю его, но в третий раз мы сочтемся за все!

— Он ваш друг? — спросил Чик.

Гвенда вышла из столовой и с интересом прислушивалась к их разговору.

— Друг? — засмеялся гость. — Нет, сэр! Мое имя Селливен. Я из главного полицейского управления в Вермонте, и у меня есть приказ о его выдаче как уголовного преступника. Я приехал в Тулузскую тюрьму через час после того как он был выпущен. Он разыскивается за убийство, совершенное двенадцать лет тому назад. Он — один из двоих преступников, которые застрелили мистера Стизельхаузера, банкира. Мы поймали одного, но другой ускользнул от нас. Двенадцать лет мы его искали, и я думаю, что возьмем его рано или поздно. А он не ваш друг, я надеюсь, милорд?

Чик улыбнулся.

— Нет, — ответил он, — но он был другом моего двоюродного брата.

Глава 12.

КРАТКОЕ, НО НЕОБХОДИМОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

После неудачной попытки шантажа Джон Джегг Флауэр навсегда исчез из жизни Чика. Впоследствии, узнав из газет об его аресте, Чик даже испытал некоторое сожаление при мысли об ожидавшей его участи. Он вспомнил этого изящного, веселого джентльмена из Тулузы, вспомнил неожиданные и приятные результаты его посещения и почти готов был желать, чтобы он снова обманул бдительность американских сыщиков, как обманывал ее двенадцать лет подряд. Но Джон Джегг Флауэр окончил свою богатую приключениями жизнь на электрическом стуле в Вермонте, а Чик…

— Странный человек — Чик! — сказала миссис Фиббс, домоправительница Кенберри–Хауз.

Гвенда склонялась к той же мысли, но не хотела соглашаться с критикой его поступков даже со стороны миссис Фиббс.

— Почему? — спросила она.

— У него бывают такие неожиданные перепады, — ответила миссис Фиббс. — Вначале он был мрачнее ночи. В самом деле, Гвенда, он выглядел тогда совсем убитым. Затем, в тот самый день, когда приходил этот симпатичный американец, я застала его скачущим по комнате, и он был счастлив, как ребенок… А теперь…

— Теперь? — спросила Гвенда.

— Теперь ни то, ни другое. Он спокоен. Кажется, он не сказал и двенадцати слов за время трех обедов!

Гвенда тоже заметила это. Приближалось время ее отъезда, но обстоятельства так часто менялись, что всякое проявление решимости с ее стороны не нашло бы точки опоры. Быть последовательной теперь означало для нее продолжать свою непоследовательность.

Уклонение Чика от каких–либо разговоров о ее будущем было ей, в сущности, понятно. Он старался облегчить ей положение, но почему–то ей вовсе не нравился тот путь, который он избрал.

— Где он? — спросила Гвенда.

— Удит рыбу.

Гвенда через волнистые луга направилась к реке. Она знала, что найдет Чика в его любимом уголке, под зеленым навесом, защищавшим от ветра, дождя и чужого глаза.

Он повернул голову при звуке ее шагов по крутому склону и протянул руку, чтобы помочь ей сойти.

— Удите рыбу? — спросила она ровным голосом.

— Ужу рыбу, — согласился он, устремив глаза в воду.

Наступило долгое и тягостное молчание.

— Что с вами, Чик? — спросила она наконец.

— Ничего, — ответил он, не поворачивая головы.

— Не глупите, Чик. Только слепой может не увидеть этого… вы на меня сердитесь?..

Он посмотрел на нее искоса и улыбнулся.

— Нет, дорогая, я не сержусь. За что мне сердиться?

В воде блеснула серебристая чешуя, и поплавок погрузился. Гвенда с любопытством следила за действиями Чика.

Она думала о том, как он возмужал за эти два–три месяца.

Юноша превратился в мужчину. Он слегка пополнел, и его лицо, носившее раньше печать безволия и застенчивости, приобрело выражение спокойной твердости и уверенности в себе.

— Вы стали заправским рыболовом, — улыбнулась Гвенда, когда он снимал с крючка трепещущую форель.

— В самом деле?

Его ответ уколол Гвенду.

— Вы не хотите со мной разговаривать, Чик?

Он положил удочку и повернулся к ней, обхватив руками колени.

— Гвенда, последний раз, когда я вам говорил о браке, вы отказали мне, потому что я маркиз и потому что люди могут подумать, что вы гонялись за моим титулом. А затем. Когда я считал себя потерявшим этот титул, я опять говорил с вами, и вы сказали, что выйдете за меня, если я спасу титул. Я не решаюсь говорить с вами об этом теперь, отлично зная, что вы сказали это только для того, чтобы заставить меня разоблачить этого американца. Признайтесь, что это так…

Она молчала.

— Об одном только я хочу говорить, Гвенда, — это о вас и о себе, — он взял ее руку и ласково погладил. — Вы привыкли считать себя гораздо старше меня, однако, теперь вы настолько же моложе, и я чувствую себя почти стариком рядом с вами. Но все–таки не настолько, чтобы сделать то, что я хочу…

Его рука обвилась вокруг ее талии, и голова ее склонилась к нему на плечо.

— Хочу обнять вас вот так, — прошептал он, — и держать, держать, держать… вечно.

— Но это очень долго, Чик!

Его удочка упала в воду, и он следил за тем, как ее уносило быстрое течение.

— Вы потеряете ее, — шепнула Гвенда, прижимаясь к нему.

— Я смогу купить другую удочку, но не смогу вернуть этой минуты, если я ее потеряю…

Миссис Фиббс видела их гуляющими по аллеям парка рука об руку, но не усмотрела в этом ничего необычайного. Когда же она заметила, что они держали друг друга за руки под столом за обедом, то предположила, что между ними произошла какая–нибудь ссора, окончившаяся трогательным примирением. Но когда она прошла в библиотеку, чтобы найти нужную ей книгу, а из оконной ниши послышался замогильный голос: «Не зажигайте свет, миссис Фиббс, это вредно для моих глаз!» — она благоразумно удалилась, сообразив, что случилось нечто такое, о чем она давно втихомолку мечтала…