Злые вихри

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

ВСЕВОЛОДА СОЛОВЬЕВА

ЗЛЫЕ ВИХРИ

РОМАНЪ

Въ двухъ частяхъ.

...а міра сего тлѣннаго и вихровъ, исходящихъ отъ злыхъ человѣкъ, не перенятъ, потому что во всемъ свѣтѣ разсѣяни быша, точію бо человѣку душою предъ Богомъ не погрѣшить, а вихри злые, отъ человѣкъ нашедшіе, кромѣ воли Божіей, что могутъ учинить?

(Изъ письма царя Алексѣя Михайловича Ордину Нащокину)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

Наталья Порфирьевна остановилась въ дверяхъ между двумя гостиными, гдѣ сосредоточилось, на этотъ разъ, все оживленіе, и окинула быстрымъ, внимательнымъ взглядомъ ту и другую комнату. На ея губахъ еще не успѣли застыть послѣднія слова только что произнесенныхъ ею безсознательно заученныхъ фразъ, всегда казавшихся, какъ ей самой, такъ и другимъ, новыми и умными.

Сейчасъ произнесетъ она другія, подобныя же фразы. Ея бѣлыя, пухлыя щеки, дряблость и морщинки которыхъ таятся за незамѣтнымъ слоемъ искуснаго притиранья, уже дрогнули отъ привычно вызываемой, тихой и безконечно мягкой полуулыбки. Это та самая полуулыбка, о которой лѣтъ двадцать тому назадъ, послѣ аудіенціи, давно уже замолкшія, ласковыя уста сказали: "Cette bonne madame Vilimsky а le sourire d'une sainte".

Теперь репутація святости Натальи Порфирьевны Вилимской-Талубьевой была общеизвѣстнымъ, несомнѣннымъ фактомъ, отпраздновала свой юбилей, а ея мягкая, тихая полуулыбка получила оффиціальное значеніе и неизмѣнно находилась на своемъ посту, при исполненіи своихъ обязанностей.

Внимательный взглядъ на обѣ гостиныя доложилъ Натальѣ Порфирьевнѣ, что все обстоитъ благополучно. Да и могло ли быть иначе? Развѣ она, полноправная хозяйка этого чуднаго дома, гдѣ каждая мельчайшая подробность носила на себѣ слѣды неподдѣльнаго стариннаго барства, не обладала, рядомъ со своею святостью, знаніемъ всѣхъ глубочайшихъ тайнъ свѣтской жизни? Развѣ не восприняла она съ юныхъ лѣтъ своею художественною душой всю гармоничную красоту внѣшнихъ формъ этой жизни? Развѣ не была она иной разъ незримымъ, но вѣчно дѣйствующимъ капельмейстеромъ прекрасно разучивающаго свои партіи оркестра, носящаго названіе "большого свѣта"?..

Шла третья недѣля Великаго поста, а потому вечеръ Натальи Порфирьевны имѣлъ, конечно, соотвѣтствующій этому времени характеръ. Длинная анфилада парадныхъ комнатъ отъ яркаго освѣщенія двухъ гостиныхъ казалась потонувшей въ полумракѣ. Приглашенныхъ насчитывалось всего около сорока человѣкъ. Однако, это вовсе не было случайное собраніе добрыхъ знакомыхъ хозяйки. Наталья Порфирьевна не любила, да и не хотѣла даже признавать ничего случайнаго.

Съ тѣхъ поръ, какъ она вышла замужъ и стала проводить зимы въ этомъ домѣ, то есть уже болѣе тридцати лѣтъ, каждый день ея жизни имѣлъ свою задачу, былъ стремленіемъ къ какой-либо опредѣленной цѣли. Сначала дни и вечера оказывались нужными для устройства ея собственныхъ дѣлъ. Когда всѣ эти дѣла были устроены, когда она почувствовала, что создала свое положеніе "на скалѣ", которую не расшатаютъ никакія волны, она вовсе и не подумала складывать руки. Въ ней жила, не слабѣя и не притупляясь съ годами, жажда дѣятельности, потребность строить планы и приводить ихъ въ исполненіе.

Эта женщина, объявленная образцомъ семейныхъ добродѣтелей, эта Пенелопа нашихъ дней, безупречно вѣрная своему вовсе; не "хитроумному", но вѣчно пребывавшему въ разныхъ отлучкахъ Улиссу, знала въ жизни одно лишь наслажденіе, наслажденіе побѣды. Задумать -- и исполнить. И чѣмъ труднѣе достиженіе цѣли, чѣмъ хитрѣе и тоньше пущенные въ ходъ дипломатическіе и стратегическіе пріемы, тѣмъ наслажденіе полнѣе.

Такой страсти Натальи Порфирьевны многія, иной разъ и дѣйствительно общеполезныя, предпріятія были обязаны своимъ процвѣтаніемъ, а сотни мужчинъ и женщинъ -- устройствомъ своихъ дѣлъ, карьеры, даже, если хотите, счастья. Она протежировала охотно и творила просто чудеса. Только надо было умѣть поймать ее въ такую минуту, когда запасъ ея "насущнаго хлѣба" истощался, и она, чувствуя первые приступы голода, спрашивала себя: "что бы такое устроить? чего бы добиться?"

Если же "хлѣба" у нея было достаточно,-- она превращалась въ камень и оставалась равнодушною къ страданіямъ всего человѣческаго рода. На ея лицѣ сіяла святая улыбка; но значеніе этой улыбки становилось безнадежнымъ. Оставалось выжидать болѣе подходящаго времени, а если дѣло не допускало отлагательства, то ставить на немъ крестъ.

Нѣсколько заранѣе подготовленныхъ партій предстояло Натальѣ Порфирьевнѣ разыграть и въ этотъ вечеръ. Она уже выставила первые вѣрные ходы и обдумывала дальнѣйшіе. Въ такъ называемой "маленькой" гостиной, за двумя карточными столами, партнеры были соединены съ "доброй цѣлью". Въ "большой" гостиной образовались группы и велись достаточно оживленные, но до того малошумные разговоры, что они не покрывали собою позвякиванія ложечекъ о севрскій фарфоръ чайныхъ чашекъ.

"Кого же еще нѣтъ?" -- подумала Наталья Порфирьевна, вспомнила кого именно, сдѣлала почти неуловимую недовольную мину -- и вернулась на свое мѣсто, между двумя немолодыми уже дамами, погруженными въ тихую, малооживленную бесѣду и въ какое-то рукодѣлье.

Въ эту минуту маленькій, очень развязный молодой человѣкъ ловко и неслышно пробирался черезъ всю огромную комнату. Онъ останавливался на мгновеніе, обмѣнивался то съ тѣмъ, то съ другимъ двумя-тремя словами, и спѣшилъ дальше. На его замѣчательно красивомъ, хотя черезчуръ женственномъ лицѣ, въ его большихъ черныхъ глазахъ, въ невольномъ поднятіи шнурочкомъ выведенныхъ бровей, читалось изумленіе и въ то же время какъ бы нѣкоторая радость.

Теперь ужъ можно было видѣть, что онъ направляется къ человѣку, только что покинутому сказавшею ему нѣсколько словъ молодою, но некрасивою дамой и остановившемуся въ сторонѣ.

-- Миша! милый! est-ce bien toi?-- ласково и весело заговорилъ маленькій красавецъ, сжимая протянувшуюся къ нему руку своей нѣжною рукой, до того красивой и выхоленной, что ей могла позавидовать любая кокетка.-- Ты ли это? и какими судьбами здѣсь? и давно ли въ Петербургѣ? Вѣдь, я думалъ, что ты гдѣ-нибудь за тридевять земелъ, chez les antipodes... я ужъ панихиды по тебѣ заказывалъ... просвирки вынималъ pour le salut de ton âme... вѣдь, сколько... да, четыре года, какъ ты исчезъ!, покажись-ка! все тотъ же! и ничевошеньки-то ты не постарѣлъ!

-- Да, вѣдь, и въ тебѣ, Вово, никакой перемѣны!-- услышалъ онъ давно, знакомый, звучный, но сдерживаемый голосъ:-- на тѣхъ же крылышкахъ порхаешь, съ тѣмъ же лукомъ и колчаномъ за плечами.

-- Это я-то? à d'autres, mon cher, voyez un peu Ça!

Онъ наклонилъ голову, комичнымъ жестомъ указывая на свои сильно рѣдѣющія, коротко подстриженныя кудри и затѣмъ внезапно стихая.

-- La belle et la bête!-- торжественно возвѣстилъ онъ, поведя глазами ко входнымъ дверямъ и слегка подтолкнувъ локтемъ пріятеля.

Въ гостиную входилъ маленькій, толстый человѣчекъ неопредѣленныхъ лѣтъ, съ лицомъ не только некрасивымъ, но противнымъ и глупымъ до послѣдней степени. Этотъ господинъ велъ подъ руку молодую женщину, бывшую почти на голову выше его и поражавшую своею яркой, побѣдоносной красотой. При первомъ же взглядѣ на эту пару каждый долженъ былъ согласиться, что болѣе мѣткаго, остроумнаго ея опредѣленія, чѣмъ опредѣленіе Вово, нельзя было и придумать. Дѣйствительно -- lа belle et la béte!

Однако, тотъ, за упокой чьей души Вова вынималъ просвирки, не успѣлъ улыбнуться. Онъ вглядѣлся въ "la belle" и сразу поблѣднѣлъ и застылъ, какъ только умѣютъ блѣднѣть и застывать черезчуръ нервные люди.

II.

Двѣ маленькія дѣвушки,-- одна маленькая, бѣленькая, синеглазая, а другая черноволосая, съ горячими глазами и такая огромная, что видно было, какъ она дѣлаетъ послѣднія, безплодныя усилія, чтобы казаться меньше,-- проходили мимо пріятелей.

-- Князь,-- сказала маленькая:-- рѣшите нашъ споръ...

Вово тотчасъ же къ нимъ присоединился, и они прошли дальше.

Его пріятель остался на своемъ мѣстѣ, будто приросъ къ нему. Онъ видѣлъ, какъ "la belle" и "la bête" приближались къ хозяйкѣ, какъ она встала и сдѣлала два, три шага имъ навстрѣчу.

Вотъ она подводитъ ихъ къ сидящей рядомъ съ нею дамѣ. "La belle" дѣлаетъ граціозный реварансъ; "la bête" склоняется и почтительно приклепывается губами къ протянутой ему рукѣ. "La belle" остается съ дамами, присаживаясь въ указанное ей Натальей Порфирьевной кресло. Она что-то говоритъ, чуть-чуть опустивъ глаза и невинно улыбаясь, причемъ сверкаютъ ея ровные хорошенькіе зубы, а на правой щекѣ образуется прелестная ямочка. "La bête", осторожно пятясь, отходитъ и присоединяется къ группѣ мужчинъ, которымъ онъ пожимаетъ руки.

Все это видитъ пріятель князя Вово и не видитъ ничего иного. А на него ужъ обращаютъ вниманіе. Онъ слишкомъ выдѣляется своимъ одиночествомъ, своею застывшей позой. Да и самая наружность его какъ-то не совсѣмъ у мѣста въ этой гостиной -- въ немъ есть что-то неуловимое, но прямо говорящее, что онъ не принадлежитъ къ этому свѣту, что онъ здѣсь не свой, а только случайный посѣтитель.

Его небольшая плотная фигура изящна, но своеобразнымъ изяществомъ, съ которымъ споритъ не то усталость, не то привычная лѣнь и разсѣянность. Его мягкіе волосы небрежно зачесаны, и блѣдно золотистая прядь ихъ то и дѣло непослушно спадаетъ на широкій бѣлый лобъ. Ему ужъ, очевидно, за тридцать лѣтъ, а то, пожалуй, даже и больше; но вообще онъ очень моложавъ и только вокругъ свѣтлыхъ глазъ съ тяжелыми вѣками густилась темная тѣнь и собрались мелкія морщинки. Эти глаза и взглядъ ихъ изъ тѣхъ, которые часто раздражаютъ, отталкиваютъ мужчинъ и сводятъ съ ума женщинъ.

-- Вово, съ кѣмъ ты это сейчасъ говорилъ?-- спрашивалъ видный молодой человѣкъ хорошенькаго князя, когда тотъ покончилъ свою бесѣду съ маленькой и огромной барышнями.

-- Что? гдѣ? и когда?-- разсѣянно проговорилъ Вово.

-- Да сейчасъ, вонъ тотъ... такой странный...

-- Странный? чѣмъ же? C'est mon vieil ami, Аникѣевъ.

-- Аникѣевъ? это что-жъ такое? и почему онъ здѣсь? откуда взялся.

Вово пристально взглянулъ своими бархатными глазами на собесѣдника.

-- Его не было въ Петербургѣ года четыре, а теперь вотъ онъ вернулся. Здѣсь онъ потому, что Наталья Порфирьевна его очень любитъ, elle а été jadis très liée avec за mère. Да неужели ты никогда о немъ не слыхалъ, графъ? Онъ такой умница, plein de talents, какой музыкантъ, какъ поетъ...

-- Аникѣевъ! да, теперь вспоминаю... mais, cher, s'est un homme, qu'on ne connaît pas!

Въ лицѣ Вово что-то дрогнуло, и на лбу появилась морщина.

-- Qu'on ne connaît pas? почему же это? Откуда тебѣ померещилось, когда, видишь, онъ здѣсь et quand je te dis qu'il est mon vieil ami?-- очень серьезно произнесъ онъ.

-- Enfin... нѣтъ, я вспомнилъ,-- презрительнымъ тономъ подтвердилъ графъ:-- была какая-то скверная исторія... quelque chose de très vilain...

-- Что такое? Какая исторія?

-- Была, была, и прескверная... тутъ женщина еще замѣшана... его жена или чужая... онъ кого-то обманулъ, ограбилъ... или его тамъ, что ли, ограбили, словомъ, что-то невозможное, скандалъ по всей формѣ... и его нигдѣ не принимали. А тутъ вдругъ... у Натальи Порфирьевны! Времена!

Молодой человѣкъ пожалъ плечами и, оставивъ своего собесѣдника, величественно подошелъ къ дамамъ. Вово остался съ разинутымъ ртомъ. Онъ хотѣлъ было остановить графа, отвѣтить ему, но вдругъ услышалъ вблизи свое имя въ устахъ маленькой бѣленькой барышни, весело разсказывавшей что-то молодому флигель-адьютанту.

-- Княжна, по какому это поводу вы произносите мое имя всуе?-- повернулся онъ на своихъ лакированныхъ башмачкахъ безъ каблуковъ, и забылъ и графа, и Аникѣева, и всю его "скверную" исторію.

-- Если "по поводу" -- значитъ, не всуе!-- отвѣтила барышня, лукаво скользнувъ по его лицу смѣющимся, дѣтски-веселымъ взглядомъ...

Аникѣевъ все слѣдилъ за "la belle". Ни одно малѣйшее движеніе ея прелестнаго лица не ускользнуло отъ его пристальнаго взгляда. И онъ видѣлъ, какъ все въ ней, начиная отъ слабой улыбки, показывавшей кончики сверкавшихъ зубовъ и ямку на щекѣ,-- обдуманно, взвѣшено, законченно и совершенно. Онъ не могъ слышать того, что она говорила; но былъ увѣренъ, что и слова ея такъ же взвѣшены, хладнокровно обдуманы, какъ выраженіе лица, мины и позы.

Около шести лѣтъ не видалъ онъ ея. Онъ зналъ, что раньше или позже, вѣроятно, ее встрѣтитъ, и не разъ представлялъ себѣ ту перемѣну, какую найдетъ въ ной. Вѣдь, ей уже двадцать восемь лѣтъ, насколько же померкла ея ослѣпительная красота за это время? Вѣдь, женская красота -- такой нѣжный, быстро-отцвѣтающій цвѣтокъ.

И вотъ онъ видитъ, что она не только не померкла, но стала еще болѣе торжествующей, всепобѣдной. Для нея время даже и не остановилось, а будто пошло назадъ и вернуло ей всѣ самыя свѣжія краски первой юности...

Но вмѣстѣ съ этилъ какая перемѣна! Совсѣмъ новое существо, свѣтская актриса, да и какая еще -- первостепенная, безукоризненная... А онъ пророчилъ ей, что та жизнь, на какую пошла она, скоро ее измучаетъ, состаритъ и убьетъ!..

Грустная усмѣшка мелькнула и застыла на губахъ его.

И, погруженный въ свои мысли, воспоминанія, наблюденія со средоточенныя на одномъ, всецѣло притянувшемъ его къ себѣ центрѣ, онъ не замѣтилъ, какъ въ гостиной и вблизи отъ него превзошло. нѣкоторое движеніе. Онъ очнулся, только заслыша аккорды рояля. Старый князь Бирскій, съ видомъ человѣка, приступавшаго къ исполненію своихъ прямыхъ обязанностей, высоко поднимая руки, ударялъ по клавишамъ. Позади его табуретки, на приличномъ другъ отъ друга разстояніи, стояли кавалеръ и дама. Дама была молода, не хороша и не дурна, съ очень смѣлыми и холодными глазами. Кавалеръ былъ безукоризненно приличный молодой человѣкъ, и выраженіе его лица говорило, что онъ намѣренъ, во что бы то ни стало, идти впередъ, ни подъ какимъ видомъ не останавливаясь и пользуясь всѣмъ, что можетъ попасться ему на дорогѣ.

Кавалеръ и дама обмѣнялись быстрымъ взглядомъ сообщниковъ и запѣли подъ аккомпаниментъ князя Бирскаго.

Строго относиться къ ихъ пѣнію было нельзя, да и никто не думалъ объ этомъ. Они детонировали, но не особенно; ихъ маленькіе голоса были не безъ пріятности, и все дѣло заключалось, конечно, въ выбранномъ ими дуэтѣ. Этотъ дуэтъ изъ оперы, поставленной передъ масляницой, только что начиналъ входить въ моду.

Послѣ дуэта тотъ же скромный и безукоризненный молодой человѣкъ, аккомпанируемый тѣмъ же княземъ Бирскимъ, пропѣлъ старинный французскій романсъ, изо всѣхъ силъ постаравшись сдѣлать это со вкусомъ. Затѣмъ, быстро и неуловимо, произошло слѣдующее. Старый, но сохранившійся въ отличномъ порядкѣ и представительности господинъ, уныло дремавшій подъ пѣніе и глядѣвшій на всѣхъ до безнадежности безучастно, вдругъ, поддакивая оказавшейся рядомъ съ нимъ Натальѣ Порфирьевнѣ, похвалилъ и старинный романсъ и его исполненіе...

Онъ рѣшительно не зналъ, что такое, какъ и кѣмъ было пѣто, потому что сознательно ничего не слышалъ и потому что, несмотря на свою репутацію меломана, давно ужъ потерялъ охоту ко всякому пѣнію. Наталья Порфирьевна хвалила, и онъ, естественно, выразилъ свое полное одобреніе. Она отозвалась о пѣвцѣ, какъ о прекрасномъ молодомъ человѣкѣ, способномъ къ серьезной службѣ, исполненномъ самыхъ лучшихъ стремленій. Старый господинъ отозвался, что это весьма утѣшительно и похвально.

Тутъ молодой пѣвецъ, какъ бы магически привлеченный, очутился возлѣ нихъ и былъ представленъ старому господину. Въ доброй улыбкѣ Натальи Порфирьевны и въ ея ласково и побѣдно сіявшихъ глазахъ, обращенныхъ къ пѣвцу, сказалось: "я на сегодня свое сдѣлала, теперь вы ужъ постарайтесь -- et bonne chance!"

Пѣвецъ отвѣтилъ ей благодарнымъ взглядомъ, почтительно присѣлъ на стулъ, отодвинувъ его чуть-чуть назадъ, чтобы не быть на одной линіи съ тѣмъ, кому онъ былъ представленъ, и началъ стараться, вдохновляемый надеждой на исполненіе своихъ завѣтныхъ мечтаній

Въ это время гостиная оглашалась высокими, форсированными нотами тоже стариннаго, но уже не французскаго, а нѣмецкаго романса. Принявъ изящно скромную позу и видимо пытаясь по возможности меньше раскрывать ротъ, пѣвица невольно своими смѣлыми и холодными глазами смотрѣла все по одному и тому же направленію.

Она видѣла, какъ Наталья Порфирьевна подсѣла къ дамѣ, съ которой такъ долго и съ такимъ замѣтнымъ успѣхомъ бесѣдовала предъ тѣмъ "la belle".

Наталья Порфирьевна шепнула нѣсколько словъ дамѣ, та отвѣтила ей замѣтнымъ наклономъ головы, и вотъ ласково и ободрительно глядитъ на пѣвицу.

Пѣвица томно опустила глаза и вытянула такую опасную ноту, что сама было испугалась. Но все сошло благополучно, и романсъ закончился при общемъ шопотѣ одобренія. Пѣвица уловила два призывающіе ее взгляда и, вспыхнувъ отъ удовольствія, устремилась за полученіемъ своей aubaine, подготовленной ей "этой милой-милой, этой ангельски-доброй Натальей Порфирьевной"...

Прошло именно столько времени, сколько надо было, чтобъ испарилось впечатлѣніе и замолкли разговоры, вызванные моднымъ дуэтомъ и двумя старинными романсами. Когда всевидящій взглядъ и всеслышащія уши хозяйки убѣдились въ томъ, что настало самое подходящее мгновеніе, она незамѣтно оказалась возлѣ Аникѣева.

-- Михаилъ Александровичъ,-- дружескимъ тономъ и достаточно громко, чтобы многіе это слышали, сказала она -- доставьте намъ удовольствіе послушать вашъ голосъ и вашу музыку, вѣдь, это, во всѣхъ смыслахъ, такое рѣдкое удовольствіе!

Аникѣевъ, какъ ей показалось, очень странно взглянулъ на нее, проговорилъ: "слушаю-съ" -- и лѣниво подошелъ съ нею къ роялю.

-- Что вы намъ споете?-- шепнула ему Наталья Порфирьевна.

-- Я еще и самъ не знаю,-- разсѣянно отвѣтилъ онъ.

Она посмотрѣла на него почти съ испугомъ. Онъ придвинулъ табуретъ, сѣлъ, опустилъ руки на колѣни, закрылъ глаза. Такъ прошло около долгой, долгой минуты. Можно было подумать, что онъ заснулъ.

Всѣ глядѣли на него съ едва замѣтнымъ насмѣшливымъ изумленіемъ, и кое-кто уже переглянулся между собою. Съ лица Натальи Порфирьевны сбѣжала безъ остатка ея святая полуулыбка, брови ея поднялись...

III.

Вдругъ нѣсколько сильныхъ, смѣлыхъ аккордовъ огласили гостиную. Аникѣевъ выпрямился, поднялъ голову, и его бѣлыя руки съ длинными гибкими пальцами привычно, какъ бы безъ участія его воли, забѣгали по клавишамъ. Онъ глядѣлъ затуманившимися, широко раскрытыми глазами прямо передъ собою и видѣлъ клубящійся голубоватый туманъ, наплывавшій со всѣхъ сторонъ и отдѣлявшій его отъ остального міра. Ощущеніе глубокаго одиночества быстро охватило его, и въ то же время по всѣмъ нервамъ пробѣжалъ знакомый трепетъ. Что-то кипѣло въ сердцѣ, въ мозгу, во всемъ существѣ его. Проносились, обгоняя другъ друга, неясныя воспоминанія; неуловимыя, какія-то таинственныя ощущенія появлялись и пропадали.

Весь этотъ странный, волшебный хаосъ воплощался въ безсознательно вызываемыхъ звукахъ, сливался съ ними...

Это была необычная гармонія, возбуждавшая самые крѣпкіе и спокойные нервы; въ ней было что-то захватывающее, опьяняющее -- и всѣ слушатели ощутили на себѣ ея вліяніе. Даже бывшій меломанъ прервалъ свою полудремоту и спрашивалъ себя: хорошо это или плохо, и вообще что же это такое?

Между тѣмъ туманныя вереницы ощущеній и образовъ, проносившихся передъ Аникѣевымъ, мало-по-малу исчезли. Ему казалось теперь, что онъ лежитъ, какъ лежалъ когда-то, у открытаго окна, и что темная южная ночь глядитъ на него всѣми своими звѣздами, дышитъ на него всѣмъ своимъ горячимъ благоуханіемъ. А на сердцѣ смутно, въ мысляхъ темно -- и томитъ мучительная безсонница. Это все ужъ было, не разъ было, и онъ даже когда -то передалъ это словами и переложилъ на музыку...

Онъ вспомнилъ слова, вспомнилъ музыку, незамѣтно, тихими, подбирающимися звуками перешелъ къ ней, глубоко вздохнулъ всей грудью -- и запѣлъ:

Мучительно тянется время ночное,

Какъ жизнь одинокая, вяло, безъ цѣли...

И мрачныя думы толпой налетѣли...

И кровью заплакало сердце больное...

У него былъ сильный, хорошо обработанный теноръ, чистый и звонкій въ высокихъ нотахъ и совсѣмъ мягкій въ низкихъ. Съ этимъ послушнымъ гибкимъ голосомъ онъ могъ, какъ истинный, поддающійся вдохновенію художникъ, дѣлать что угодно. Главное же, придя въ такое настроеніе, въ какомъ теперь находился, онъ совсѣмъ не замѣчалъ своей творческой работы -- онъ игралъ и пѣлъ безсознательно, испытывая при этомъ сладкое и мучительное наслажденіе.

Наслажденіе это было капризно и являлось вовсе не часто, а когда его не было -- Аникѣевъ не любилъ ни играть, ни пѣть, такъ какъ ему приходилось, въ такихъ случаяхъ, играть и пѣть не свое, но чужое, не вылившееся изъ собственной души его. Для слушателей онъ оставался превосходнымъ пѣвцомъ и піанистомъ: но ему самому это было скучно.

Поэтому, съ юности много поработавъ надъ своимъ даромъ и пройдя хорошую школу, онъ никогда не выступалъ не только на театральныхъ подмосткахъ, но даже и въ большихъ концертахъ. Наталья Порфирьевна, говоря, что его музыка и пѣніе во всѣхъ смыслахъ рѣдкое удовольствіе,-- сказала только правду.

До сихъ поръ было издано всего нѣсколько его романсовъ и пьесъ, настолько своеобразныхъ и настолько терявшихъ въ обыкновенномъ, не его, исполненіи, что они среди "публики" не могли имѣть особеннаго успѣха. Лучшія же его фантазіи не только не были изданы, но оказывались даже и не записанными: онѣ были въ немъ, онъ никому не хотѣлъ ихъ отдавать, да и законченности въ нихъ не было, потому что, исполняя ихъ, онъ каждый разъ придавалъ имъ иной видъ, включалъ въ нихъ много новаго, для него самого неожиданнаго, внезапной импровизаціи.

Когда находилъ на него мучительно-сладкій трепетъ, и дѣйствительность исчезала передъ безплотными образами -- онъ, самъ того не замѣчая, импровизировалъ. Въ его мозгу внезапно создавались мѣрныя рифмованныя фразы, одѣвались переливами его голоса и пополнялись звуками инструмента, послушно оживавшаго подъ его пальцами. Потомъ онъ часто хотѣлъ вспомнить и слова, и мелодію, но не могъ этого.

Импровизировалъ онъ и теперь на нѣсколько прежнихъ словъ и мотивовъ...

... Безсонница становится мучительнѣе. Все, что отравило жизнь, все, что обмануло -- встаетъ теперь въ сердцѣ неотвязнымъ, злымъ призракомъ...

Немолчные стоны тоски, униженья.

Любви опозоренной горькія слезы.

Разбитая вѣра, погибшія грезы.

Мучительный ядъ и вражды и презрѣнья...

Куда скрыться отъ этого призрака, въ чемъ найти забвенье?.. Проклятья! проклятья! безумныя муки!..

Но вдругъ... будто искра небеснаго свѣта,

Но вдругъ -- будто капля тепла и привѣта,

Закралися въ душу забытые звуки...

Это все тѣ же звуки далекой чистой любви, сулившей когда-то дѣтски наивному, просившему счастья сердцу неизвѣданное и безпредѣльное блаженство. Это голосъ, нѣжный и ласковый, не умѣющій лгать и притворяться... Это она -- и онъ видитъ ее такою, какою была она въ ясные дни и долгіе блѣдные вечера той далекой весны, когда вокругъ нихъ осыпались бѣлые лепестки со старыхъ яблонь, грушъ и вишенъ... Осыпался цвѣтъ весенній!.. и опять призракъ!..

Но жизнь все же зоветъ, зовутъ добро, правда, всѣ завѣтные идеалы. Въ нихъ -- спасенье! Кипитъ борьба, напрягаются силы, а послѣ долгихъ лѣтъ,-- уставшія руки, уставшая голова, уставшее сердце и -- вѣтряныя мельницы съ машущими, даже неполоманными крыльями...

Что-жъ остается?

И вотъ, какъ бы изъ самой глубины чернаго, душистаго мрака этой южной ночи, доносится, глухой призывный голосъ. Онъ зоветъ къ наслажденію, ибо внѣ грубаго, животнаго наслажденія -- ничего нѣтъ въ этомъ мірѣ...

Что-то жгучее и жуткое пробѣжало по клавишамъ рояля -- и застонало, а потомъ засмѣялось злымъ, мучительнымъ смѣхомъ. Голосъ Аникѣева замеръ послѣднимъ вздохомъ на самой высокой, незамѣтно ушедшей въ безпредѣльность поткѣ,-- потомъ быстро упалъ до своихъ крайнихъ низкихъ нотъ и, дѣйствительно, будто изъ глубины бездны, началъ жутко-циничный призывъ къ наслажденію.

"Боже мой! Что-жъ это онъ такое поетъ!-- вся насторожившись и въ неподдѣльномъ ужасѣ соображала Наталья Порфирьевна.-- Вѣдь, это ужасти! Это безнравственно... и у меня!.. молодежь тутъ... Lise... маленькая княжна Ninette... другія... слушаютъ! во всѣ уши слушаютъ... и теперь Великій постъ, наконецъ! Да онъ просто съ ума сошелъ... Богъ мой, какъ я обманулась"...

Она ужъ давно не видала такой неблагодарности. Она такъ обласкала его, "все поняла -- и простила", взялась его реабилитировать,-- а онъ вотъ чѣмъ отплачиваетъ! "Но, вѣдь, это хоть безнравственно, а дивно хорошо то, что онъ поетъ, съ какою душой, съ какою страстью! Хоть бы слова-то не такъ ясно выговаривалъ..."

Она повела однимъ глазомъ въ самыя опасныя мѣста -- и увидѣла, что всѣ какъ бы парализованы, всѣ подъ обаяніемъ этихъ необычныхъ, чудныхъ звуковъ...

"Enfin c'est un vrai artiste!" -- рѣшила она, забыла свою тревогу -- и слушала.

Исходящій изъ глубины бездны голосъ сверкающими мрачнымътогнемъ звуками убѣждалъ:

Неизбѣжный законъ -- сладострастье...

Для земного, мгновеннаго счастья

Онъ природою мудрою данъ;

Въ этомъ мірѣ безплодныхъ стремленій,

Сновъ прекрасныхъ и злыхъ пробужденій

Все иное -- обманъ!

Пусть на днѣ этой чаши лишь тлѣнье --

Изъ нея ароматъ наслажденья,

Къ ней припавъ, не смущаясь ты пей.

Пусть полна она грязи и яда.

Но краса вся и неба и ада

Отразилась лишь въ ней!...

Послѣдній звукъ, замеръ, слившись съ оглушительнымъ, торжествующимъ аккордомъ... Аникѣевъ поднялся будто выросшій, съ блѣднымъ, какъ слоновая кость, лицомъ и сверкавшими, лучистыми глазами. Нѣсколько мгновеній въ огромной гостиной стояло полное молчаніе. Никто еще не пришелъ въ себя, не шевельнулся.

-- Вотъ такъ пѣніе! Вотъ музыка!-- первый произнесъ сановный меломанъ, совершенно вышедшій изъ своей полудремоты.-- Давно ужъ я не испытывалъ такого художественнаго удовольствія!-- прибавилъ онъ тише, обращаясь къ "la bête", оказавшемуся его сосѣдомъ.

Потомъ онъ невольно, прежнимъ привычнымъ движеніемъ, поднялъ руки и громко ими хлопнулъ. Въ нѣсколькихъ мѣстахъ гостиной раздались и тутъ же прилично смолкли рукоплесканія.

Наталья Порфирьевна окинула всѣхъ взглядомъ, приподнялась и подошла къ Аникѣеву съ протянутой рукою.

-- Спасибо вамъ, Михаилъ Александровичъ,-- громко сказала она, пожимая ему руку:-- вы, кажется, никогда еще такъ дивно не пѣли!

Она подвела его къ только что покинутой ею дамѣ, дотронулась до кресла, приглашая его сѣсть, и затѣмъ сдѣлала общій обходъ гостиной.

-- Оuі, c'est bean!-- говорила она то тамъ, то здѣсь.-- Это необыкновенно хорошо... Онъ истинный артистъ, un grand artiste... И онъ имѣетъ право кой о чемъ забыть и слушаться только своего вдохновенія...

Эти слова, а главное, ихъ тонъ, объявляли всѣмъ, что ничего компрометантнаго не случилось, и что позволительно только восхищаться.

IV.

-- Я подумала о томъ, какое бы удовольствіе доставлялъ такой вашъ талантъ Софьѣ Михайловнѣ,-- сказала дама, опуская свое рукодѣлье и останавливая на Аникѣевѣ ласковый взглядъ большихъ, спокойныхъ глазъ.

-- Да, ваше--ство, моя мать очень заботилась о томъ, чтобы я сдѣлалъ изъ моихъ музыкальныхъ способностей все, что можно... вѣдь, это ея наслѣдство,-- отвѣтилъ Аникѣевъ.

Онъ уже очнулся отъ припадка вдохновенія и владѣлъ собою. Весь его внутренній міръ, еще за минуту кипѣвшій и наплывавшій: на него со всѣхъ сторонъ, внезапно заснулъ, исчезъ, будто его никогда и не бывало. Только легкое и довольно пріятное утомленіе чувствовалось въ тѣлѣ.

Вспомнилось далекое время, когда мать давала первые уроки музыки, когда онъ такъ любилъ тихими вечерами слушать ея пѣніе. Матери давно нѣтъ, она забыта, а ужъ особенно въ этомъ "большомъ свѣтѣ", гдѣ такъ скоро все забывается. И вотъ ее вспомнили!

Его собесѣдница прочла и почувствовала въ его глазахъ благодарность.

-- Софья Михайловна чудесно пѣла,-- отозвалась она на эту благодарность.-- Я какъ теперь помню... она часто бывала у насъ до своего замужества, когда мы были еще дѣтьми, да и потомъ, пріѣзжая въ Петербургъ... Мы съ сестрой ее очень, очень любили!.. И нельзя было не любить ее... Мы были такъ поражены ея слишкомъ ранней кончиной... Вѣдь, вы не одни? Elle nous parlait de ses enfants...

-- У меня есть и братья, и сестры, ваше--ство.

-- Гдѣ же они?

-- Всѣхъ насъ вырвали изъ родного гнѣзда и разметали по свѣту злью вихри.

-- Злые вихри!-- тихо повторила она,-- Васъ они, должно быть, далеко теперь носили! Нѣсколько лѣтъ не слыхали мы вашего пѣнія...

Аникѣевъ сказалъ сколько, было надо о своихъ далекихъ путешествіяхъ, о своей деревенской жизни. Его слушали съ живымъ интересомъ, глядѣли на него съ очевидной добротой и симпатіей. Наталья Порфирьевна долго не прерывала этой бесѣды и была ею довольна.

Наконецъ, она рѣшила, что ея "артистъ", по крайней мѣрѣ, на сей вечеръ, достаточно реабилитированъ, а потому подошла именно въ то мгновеніе, когда порвалась нить разговора. Аникѣевъ почтительно уступилъ ей свое кресло и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, оказался рядомъ съ княземъ Вово, который шепнулъ, ему, крѣпко сжавъ его руку.

-- Ну, Мишенька, удружилъ! je sms dans les nues! Ужъ какъ ты тамъ себѣ хочешь, а заберусь я къ тебѣ завтра же на весь вечеръ -- и пой! Знаешь, что мнѣ сейчасъ одна дама сказала? Отъ такого пѣнія, говоритъ, и святая можетъ стать великой грѣшницей... Угадай кто?

-- Это все равно,-- улыбаясь, отвѣтилъ Аникѣевъ:-- вотъ если бъ она сказала, что великая грѣшница можетъ стать святою -- тогда стоило бы еще потрудиться...

-- Князь, представь меня, пожалуйста!-- любезно произнесъ, проходя, молодой человѣкъ, въ началѣ вечера увѣрявшій Вово, что Аникѣевъ -- un homme qu'ou ne connait pas.

Хорошенькій князь повелъ на него своими великолѣпными черными глазами, закусилъ губу и оффиціальнымъ тономъ произнесъ:

-- Графъ Ильинскій, о добродѣтеляхъ котораго ты, конечно, много наслышанъ.

Важный молодой человѣкъ чуть-чуть сморщилъ брови, но тутъ же сталъ еще важнѣе.

-- Къ несчастію, я о добродѣтеляхъ вспоминаю только Великимъ постомъ, да и то къ вечеру, весь день провозившись съ благотворительницами,-- сказалъ онъ, пожимая руку Аникѣева.-- Я, увы, всѣмъ въ мірѣ добродѣтелямъ предпочитаю вотъ хоть бы такое удовольствіе, какимъ вы насъ, сегодня подарили, monsieur Аникѣевъ. И особенно великолѣпенъ этотъ призывъ къ наслажденью... все иное -- обманъ! oui, c'est èa! но и смѣлы же вы... пропѣть такую вещь въ этой гостиной и, вдобавокъ, постомъ! Если бы вы видѣли, какъ вытянулись нѣкоторыя лица... on а voulu crier au scandale, да Наталья Порфирьевна стала всѣмъ объяснять, что для артистовъ (онъ подчеркнулъ это слово) -- законъ не писанъ. Да, жестоко вы съ ней поступили...

Все это графъ Ильинскій проговорилъ съ видомъ полнѣйшаго добродушія и даже наивности.

"Экая дрянь!" подумалъ про него князь Вово.

Аникѣевъ ничего о немъ не подумалъ; но только теперь сталъ вспоминать и соображать, что, вѣдь, дѣйствительно, онъ пѣлъ нѣчто совсѣмъ не подходящее къ мѣсту и времени и что, конечно, поставилъ въ неловкое положеніе любезную и добрую хозяйку. Вѣдь, онъ зналъ, отправляясь сюда, что долженъ будетъ пѣть и даже рѣшилъ спѣть два романса, выборъ которыхъ Наталья Порфирьевна непремѣнно бы одобрила.

Отказать ей онъ не могъ и готовился къ исполненію непріятной для него обязанности. И все шло очень хорошо. Онъ споетъ два романса и потомъ постарается какъ-нибудь незамѣтно, или подъ благовиднымъ предлогомъ, уѣхать пораньше.

Но почемъ же онъ зналъ, что увидитъ здѣсь Алину -- и увидитъ "такою"! Прежняго въ немъ нѣтъ, но оно вспомнилось... Онъ ужъ не могъ пѣть приготовленныхъ романсовъ, онъ долженъ былъ пѣть то, что вдругъ наполнило всю его душу и не вылей онъ всего этого въ звуки -- онъ бы задохся...

Вотъ и подвелъ Наталью Порфирьевну, да и самъ сдѣлалъ большую неловкость... Хорошо еще, если сочтутъ за. дерзость, за нахальство, за вызовъ, а то, вѣдь, просто: intrus mal élevé -- и больше ничего...

Ему стало неловко и противно. Графъ Ильинскій достигъ своей цѣли.

"Поскорѣе бы отсюда! И зачѣмъ только попалъ я сюда!" устало думалъ онъ, почти безсознательно отвѣчая на вопросы своего новаго знакомца.

Но Вово вдругъ повлекъ его куда-то.

-- Съ тобой непремѣнно желаетъ познакомиться княжна Хренелева, Ninette... Она премиленькая и преумненькая... совсѣмъ ребенокъ... Говорятъ, этотъ Ильинскій имѣетъ у нея успѣхъ и жениться собирается. Жаль будетъ, она стоитъ чего-нибудь получше...-- быстрымъ шопотомъ объяснилъ онъ, подводя Аникѣева къ маленькой, бѣленькой дѣвушкѣ, бывшей на этотъ разъ безъ своей громадной подруги и сидѣвшей въ уютномъ уголкѣ.

-- Вотъ вамъ и онъ, получайте съ рукъ на руки!-- весело и дружески глядя на нее, проговорилъ Вово и упорхнулъ.

Она поистинѣ была очень мила, эта живая саксонская куколка, со своимъ почти еще дѣтскимъ личикомъ и большими синими глазами, горѣвшими радостью жизни, изумленіемъ и любопытствомъ. Ей недавно исполнилось восемнадцать лѣтъ, и ее только что стали вывозить эту зиму. Она очень смущалась и хотѣла казаться совсѣмъ развязной.

Ея крохотная рука черезчуръ крѣпко сжала руку Аникѣева.

-- Я непремѣнно хотѣла вамъ сказать, что никогда не могла себѣ представить ничего такого. Вы какой-то волшебникъ, ваша игра, ваше пѣніе, именно, чудо. Не отвѣчайте... это, вѣдь, не комплиментъ и не похвала; хвалить васъ и дѣлать вамъ комплименты я не имѣю никакого права, и понимаю это. Только я думаю, вы должны знать, какое впечатлѣніе производите, отъ васъ не надо, не должно скрывать этого. И потому я вамъ говорю, что я совсѣмъ какъ-то подавлена и ничего не понимаю. Я знаю только вотъ что: до тѣхъ поръ, какъ вы подошли къ роялю, я была какъ всегда, а съ той минуты, какъ вы отошли отъ него, я стала другая. Не знаю, долго ли останется это такъ; но вы меня и восхитили, и ужаснули, мнѣ хочется и смѣяться, и плакать, и чего то ужасно-ужасно жалко! вотъ!..

-- Вы меня смущаете, княжна,-- сказалъ Аникѣевъ, любуясь ея оживленнымъ лицомъ и сверкавшими, даже какъ-то жутко сверкавшими глазами: -- я вовсе не хотѣлъ производить такого сильнаго впечатлѣнія, такъ потрясать чьи-либо нервы. Я пѣлъ совсѣмъ не то и не такъ, какъ бы слѣдовало, и теперь, послѣ вашихъ словъ, особенно жалѣю объ этомъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, не жалѣйте!-- быстро и горячо воскликнула княжна.-- Вѣдь, такого, можетъ быть, никогда въ жизни больше и не услышишь...

Она остановилась. Она увидѣла свою мать, величественно подходившую къ нимъ съ такимъ лицомъ, которое не предвѣщало ей ничего добраго.

-- Maman... monsieur Аникѣевъ...-- прошептала бѣдная Ninette, опуская свои внезапно померкшіе глаза.

Княгиня Хренелева, дама еще красивая и такая же бѣлокурая, какъ дочь, только почти на голову выше ее ростомъ, окинула "артиста" холоднымъ, какъ ледъ, взглядомъ и, на его поклонъ, отвѣтила вѣжливымъ наклоненіемъ головы. Лицо ея было серьезно и строго, и очень ясно внушало ему, что между ними нѣтъ и не можетъ быть ничего общаго.

Онъ не, успѣлъ очнуться, какъ обѣ онѣ ужъ исчезли.

-- Cousin, вы меня совсѣмъ не узнаете!-- разслышалъ онъ за собою рѣзкій, скрипящій голосъ.

Онъ обернулся и увидѣлъ "la bete".

Трудно было и представить себѣ что-нибудь противнѣе этого человѣка. Его лысѣющая голова съ низкомъ и покатымъ лбомъ и съ такими шишками черепа, по которымъ френологъ узналъ бы развитіе самыхъ неблагородныхъ свойствъ, его желтоватые масляные глаза, черезчуръ тонкій носъ, оканчивающійся спускавшимся къ верхней губѣ утолщеніемъ, выдвинутая впередъ челюсть, покрытая рѣденысой и жесткой растительностью, короткое круглое туловище на тоненькихъ ножкахъ, и этотъ скрипящій, рѣзкій голосъ -- все было подъ стать одно другому.

-- Узнаю, князь,-- отвѣтилъ Аникѣевъ:-- васъ не узнать трудно, вы все тотъ же.

-- Зачѣмъ же измѣняться,-- кривя толстыя губы въ улыбку и показывая два ряда слишкомъ ослѣпительныхъ вставныхъ зубовъ, скрипѣлъ князь.-- Ну, какъ же я радъ, что вы въ Петербургѣ... Вѣдь, Алина здѣсь, а вы ее и не видѣли... впрочемъ, вы никого не видите... вы въ эмпиреяхъ... ну, а мы всѣ только на васъ и глядѣли... Ахъ, какъ вы поете, mon cher, чортъ возьми, какъ вы поете! Пойдемъ же къ Алинѣ. Она вамъ намылитъ голову за то, что вотъ уже сколько дней въ Петербургѣ, а къ намъ ни ногою! къ роднымъ-то!

Аникѣевъ могъ только съ удивленіемъ глядѣть на него и слушать, едва вѣря своимъ ушамъ: "cousin", "къ роднымъ" откуда подулъ этотъ вѣтеръ?

-- Идемъ же!-- опять проскрипѣлъ "la bête", беря его подъ руку.

V.

"La belle" встрѣчала его своей самой прелестной и въ то же время нѣсколько загадочной улыбкой, смыслъ которой онъ, такъ хорошо когда-то изучившій это лицо, не могъ теперь разобрать. Ея рука крѣпко сжала, но тотчасъ же, даже слишкомъ поспѣшно, отпустила его руку.

-- Пожалуста, будь строже съ твоимъ кузеномъ, Алина; онъ, право, заслушиваетъ отъ тебя примѣрнаго взысканія,-- странно осклабляясь, не то любезнымъ, не то насмѣшливымъ тономъ проговорилъ "la bête", и покинулъ ихъ.

Однако, "la belle" очевидно не желала быть строгой. Она глядѣла на Аникѣева грустными и нѣжными глазами, то есть, именно тѣмъ самымъ взглядомъ, которымъ въ прежніе годы ей такъ легко было послать его на какое угодно преступленіе.

-- Неужели вы, дѣйствительно, такъ бы и не подошли ко мнѣ, Michel, если бъ я сама не отправила его за вами?-- тихо спросила она.

-- Конечно!-- еще тише отвѣтилъ Аникѣевъ.

-- Чѣмъ же я заслужила это? Я отпускала васъ какъ друга... шесть лѣтъ прошло... что же такое случилось за это время? относительно васъ я все та же...

-- Вы знали, Алина, что за эти года я два раза былъ въ Петербургѣ...

-- Знала, и очень бы хотѣла васъ видѣть... но тогда это было невозможно.

-- Ничто не измѣнилось и теперь, развѣ вотъ, что мы встрѣтились здѣсь, что я пѣлъ безнравственную пѣснь и что, несмотря на это, со мною все же милостиво бесѣдовали...

-- А хоть-бы и такъ!.. одного желанія слишкомъ мало, надо имѣть хоть самую крохотную возможность... и вотъ я ухватываюсь за первую такую возможность. Вы ничего но понимаете, Michel, не хотите понимать, вы -- неисправимый идеалистъ. Ну, и что-жъ? Вамъ тепло, что ли, на свѣтѣ отъ вашего идеализма, котораго, вдобавокъ, никто въ васъ и не признаетъ кромѣ меня? довольны вы жизнью? вы не говорите ужъ, какъ прежде, что жизнь -- страданіе?

-- Все осталось постарому, только, вѣдь, я если помните, никогда и не ожидалъ никакой перемѣны,-- сказалъ Аникѣевъ спокойнымъ равнодушнымъ тономъ.

-- Да, но, однако, вы чего-то все ищете, вы бѣгаете за призраками счастья,-- говорила она и опять глядѣла на него грустными и нѣжными глазами:-- вѣдь, я многое о васъ знаю, я всѣ эти годы старалась какъ можно больше узнавать о васъ...

Онъ хотѣлъ сказать ей, что самое вѣрное средство узнать о немъ было -- написать ему, что со дня ихъ разлуки онъ два долгихъ года ждалъ отъ нея письма, клятвенно обѣщаннаго ею. Но онъ не сказалъ ничего этого. И онъ тоже, пока не находилъ на него "припадокъ звуковъ", умѣлъ владѣть собою и не выдавать своихъ чувствъ и мыслей. Только этому онъ и научился какъ слѣдуетъ отъ жизни.

-- Вы надолго?-- спрашивала Алина.

-- Развѣ я когда-нибудь могу отвѣтить на такой вопросъ; я усталъ путешествовать, усталъ скучать въ деревнѣ, пріѣхалъ сюда, взялъ квартиру на годъ, а что будетъ дальше, не знаю.

-- Что-жъ, миръ и старая дружба? Пріѣдете? Когда? Будемъ говорить обо всемъ... пріѣзжайте завтра обѣдать, а теперь -- отойдите.

Все это было сказано такъ, какъ только можетъ сказать женщина, навѣрное знающая, что ей ни въ чемъ не будетъ отказа.

И отказа не послѣдовало. Онъ отвѣтилъ: "хорошо" -- и послушно отошелъ.

Его взглядъ встрѣтился со взглядомъ графа Ильинскаго; но ему некогда было удивляться тому выраженію, съ какимъ глядѣлъ на него этотъ молодой человѣкъ. Притомъ же все это было очень мгновенно: мелькнула и коснулась чуткихъ нервовъ "артиста" направленная на него изъ чужихъ глазъ злоба -- и только.

Такое ощущеніе было ему давно и хорошо знакомо; онъ испытывалъ его почти всегда въ людныхъ собраніяхъ, гдѣ приходилось сталкиваться со знакомыми и полузнакомыми. Поэтому онъ и не любилъ большихъ собраній, поэтому многіе и считали его за мрачнаго нелюдима, за человѣка съ тяжелымъ, непріятнымъ характеромъ, и когда кто-нибудь изъ близкихъ его пріятелей увѣрялъ, что онъ въ сущности крайне добръ, способенъ на дѣтскую экспансивность и веселость -- этому не хотѣли вѣрить.

Вообще, сталкиваясь съ новыми людьми, онъ почти всегда возбуждалъ къ себѣ внезапную симпатію или антипатію,-- средины не бывало. Антипатія оказывалась несравненно чаще, и онъ всякій разъ это безошибочно и болѣзненно чувствовалъ. Но и помимо того, его чуткость, особенно въ тѣ дни, когда онъ былъ "музыкально" настроенъ, до и послѣ "припадка звуковъ", оказывалась совсѣмъ необыкновенной.

Находясь въ театральной или концертной залѣ, въ многолюдномъ обществѣ, онъ очень быстро выходилъ изъ своего обычнаго спокойнаго состоянія, ощущалъ на себѣ вліяніе окружавшей его толпы, превращался въ какую-то губку, невольно вбиравшую въ себя чужія ощущенія.

Такое свойство, особенно съ тѣхъ поръ, какъ онъ его созналъ и даже нерѣдко анализировалъ,-- очень быстро его опьяняло, утомляло, доводило до мучительнаго раздраженія. Онъ возвращался домой разбитымъ, съ тяжелой головою, какъ послѣ долгой попойки, и только мало-по-малу приходилъ въ себя, освобождался отъ незримыхъ бактерій, попавшихъ въ него изъ чужихъ организмовъ.

Конечно, онъ никому не разсказывалъ о такихъ своихъ странностяхъ,-- вѣдь, и такъ уже многіе, даже иногда самые близкіе ему люди, почему-то склонны были считать его "фокусникомъ" и не довѣрять его искренности, тогда какъ именно искренность, доходившая до наивности, была отъ юныхъ дней его отличительнымъ качествомъ или недостаткомъ...

Не будь Аникѣевъ такъ поглощенъ теперь подробностями своей встрѣчи съ Алиной, онъ больше бы обратилъ вниманія на графа Ильинскаго, такъ какъ давно ему не случалось внезапно, и безо всякаго со своей стороны желанія создать себѣ такого врага. Этотъ важный, изящный молодой человѣкъ съ перваго взгляда почувствовалъ къ разсѣянному "артисту" самую рѣшительную злобу.

Графъ Ильинскій, несмотря на свою молодость,-- ему было всего лѣтъ двадцать семь или восемь,-- уже начиналъ имѣть въ обществѣ и въ служебномъ мірѣ значеніе, возроставшее съ каждымъ годомъ. О немъ говорили, какъ о человѣкѣ, предназначенномъ для крупной карьеры. Ни способностей, ни знаній, ни трудолюбія у него не было; но за нимъ числились самыя важныя качества: полезное родство и связи, умѣнье красиво говорить пріятнымъ голосомъ, умѣнье устраивать и поддерживать отношенія съ нужными ему людьми, отсутствіе какихъ-либо "нравственныхъ предразсудковъ", всепобѣждающая наглость и, наконецъ, мстительная зависть ко всему, что такъ или иначе, выдѣлялось изъ сѣрой посредственности.

Съ такими качествами ему, конечно, была открыта гладкая, удобная дорога, которая обѣщала привести его очень далеко и высоко.

По своимъ свойствамъ графъ Ильинскій, естественно, оказывался прирожденнымъ врагомъ всего выходящаго изъ узкихъ и строго очерченныхъ рамокъ того круга, гдѣ онъ вращался,-- если бы въ его власти было, онъ бы оградилъ этотъ кругъ такой китайской стѣною, черезъ которую не имѣлъ бы доступа даже самый воздухъ.

И вотъ этотъ строжайшій "цензоръ нравовъ", среди своего законнаго общества, да вдобавокъ еще въ гостиной Натальи Порфирьевны, увидѣлъ Аникѣева. Онъ сразу призналъ въ немъ человѣка съ чужой планеты и притомъ почему-то и чѣмъ-то выдающагося. Этого было за глаза достаточно, чтобы заставить его возмутиться. А тутъ еще какая-то, возбудившая въ свое время толки, исторія!

Графъ Ильинскій относился свысока ко всякому искусству и всѣ ихъ считалъ, по меньшей мѣрѣ, безполезными; но все же, послѣ импровизаціи Аникѣева, онъ не могъ не почувствовать огня и силы его оригинальнаго таланта. Тогда въ немъ поднялась обычная зависть, дошедшая до ненависти, когда онъ увидѣлъ вниманіе, оказываемое "артисту"

Но дальше случилось уже совсѣмъ неожиданное. На сцену явилась княжна Ninette. Онъ незамѣтно подслушалъ ея горячія слова, обращенныя къ Аникѣеву, видѣлъ ея возбужденіе и восторгъ, видѣлъ, какими глазами она глядѣла на "волшебника".

Княгиня Хрепелева была недалеко. Онъ поспѣшилъ къ ней и шепнулъ что надо, указавъ на возмутительный tôte-â-tête княжны съ этимъ безнравственнымъ пѣвцомъ и напомнивъ о томъ, кто такое этотъ Аникѣевъ "avec за vilaine histoire".

При этомъ онъ велъ тутъ сложную игру, и обстоятельства складывались для него неожиданно благопріятно. Аникѣевъ оказался его невольнымъ сообщникомъ.

Еще съ прошлой весны графъ Ильинскій ухаживалъ за Ninette, а въ послѣднее время, какъ всѣмъ было отлично извѣстно, состоялъ ея женихомъ, хоть еще и не объявленнымъ. Въ интимномъ кружкѣ Хрепелевыхъ знали, что свадьба будетъ лѣтомъ, что приданое невѣсты уже заказано въ Парижѣ. О томъ, что это, какъ съ той, такъ и съ другой стороны, партія очень подходящая и что молодые люди неравнодушны другъ къ другу,было рѣшено и подписано.

Но вотъ уже больше мѣсяца, какъ въ мысляхъ Ильинскаго произошла рѣшительная перемѣна. Онъ увидѣлъ, что, выбравъ Ninette, чуть было не сдѣлалъ непоправимой ошибки. Любви или чего-либо подобнаго у него не было къ этой прелестной дѣвушкѣ. Сначала, рѣшивъ, что ему слѣдуетъ именно теперь жениться, что пришло время, когда этого требуютъ планы дальнѣйшаго преуспѣянія на житейскомъ поприщѣ, онъ считалъ Ninette самой подходящей невѣстой. Онъ взвѣсилъ ея красоту и юность, цифру ея приданнаго, новыя связи, приносимыя ему этимъ бракомъ,-- и всего этого оказалось достаточно.

Сближеніе ихъ, уже въ качествѣ жениха и невѣсты, привело его, однако, къ тревожнымъ вопросамъ. Онъ видѣлъ, что Ninette увлекается имъ больше и больше; но въ то же время, пристально ее разглядывая, подмѣчалъ въ ней нѣкоторыя свойства характера, идущія въ разрѣзъ съ его планами. Несмотря на свою крайнюю юность, маленькая княжна была, какъ говорится, "съ душкомъ", проявляла самостоятельность и упорство.

Главное же -- направленіе ея самостоятельности и упорства было отвратительно жениху. Она именно отрицала то, что она признавалъ, и обратно. Она всѣмъ своимъ юнымъ существомъ возмущалась не только китайскими стѣнами, но и менѣе прочными перегородками, отдѣляющими ея ограниченный міръ отъ остального безпредѣльнаго Божьяго міра. Она чувствовала себя въ клѣткѣ и рвалась на просторъ, къ солнцу, хоть и не знала, гдѣ это солнце и какіе пути ведутъ къ нему.

Когда маленькая княжна признала въ себѣ что-то особенное, новое, повлекшее ее къ этому красивому и важному молодому человѣку, о которомъ всѣ отзывались съ такимъ одобреніемъ, когда онъ сдѣлалъ ей предложеніе и родители ея дали свое согласіе, она рѣшила, что очень счастлива. Она вдругъ стала взрослой и получила право громко говорить обо всемъ, о чемъ до сихъ поръ молчала и только про себя думала.

У нея явился слушатель. Кому же ей и говорить все-все, какъ не ему! Онъ долженъ все знать, всѣ ея мысли. А такъ какъ этихъ мыслей, безпорядочныхъ и горячихъ, накопилось много въ быстро работавшей головкѣ, она и говорила, говорила безъ умолку въ тѣ рѣдкіе часы, когда свѣтская жизнь, разгаръ сезона, позволяли имъ оставаться вмѣстѣ подъ надзоромъ княгини или старой англичанки.

Женихъ внимательно слушалъ и съ каждымъ разомъ все больше и больше возмущался направленію мыслей своей невѣсты и несомнѣннымъ признакамъ ея упорства, подмѣченнаго имъ въ разныхъ случаяхъ.

Онъ никакъ не ожидалъ ничего подобнаго. Вѣдь, Хрепелевы совсѣмъ безукоризненно порядочные люди; Ninette, ея двѣ младшія сестры и братъ, хорошенькій пажикъ, воспитываются по самой лучшей программѣ. Откуда же взялось все это? Значитъ, оно сидитъ въ самой природѣ Ninette, значитъ, она, такая изящная и безупречная по внѣшности, въ сущности, нравственный уродъ. Положимъ, она очень молода еще, почти ребенокъ, ее можно вылѣчить... но, вѣдь, это цѣлая возня, и ему вовсе не когда заниматься перевоспитаніемъ жены...

Неизвѣстно, къ какимъ рѣшеніямъ пришелъ бы графъ Ильинскій, еслибы въ свѣтѣ не появилась невѣста, несравненно болѣе выгодная во всѣхъ отношеніяхъ, чѣмъ Ninette, и уже безо всякихъ нравственныхъ недостатковъ, о чемъ она сама и заявляла съ первыхъ же словъ. Такая невѣста появилась -- и графъ рѣшилъ, что необходимо спастись отъ Ninette, пока это еще не поздно.

Положеніе его было трудно и щекотливо, требовалось дѣйствовать крайне осторожно, такъ, чтобъ остаться на высотѣ своей репутаціи и даже, по возможности, еще больше ее возвысить въ глазахъ "порядочныхъ" людей.

До сихъ поръ это не удавалось, да и времени было слишкомъ мало.

Сейчасъ же вотъ, вслушиваясь въ "неприличныя и глупыя" слова Ninette, вглядываясь въ выраженіе ея глазъ, устремленныхъ на Аникѣева, графъ почувствовалъ, что рѣшительный мигъ насталъ и что надо ковать желѣзо, пока оно горячо.

Его внезапная ненависть и зависть къ артисту осложнились новымъ еще ощущеніемъ. Это ощущеніе было: ревность къ дѣвушкѣ, которую онъ не любилъ, отъ которой хотѣлъ отказаться. Она, по его мнѣнію, дѣлала именно то, что давало ему въ руки необходимое противъ нея оружіе, а онъ негодовалъ на нее, злился и ревновалъ. Впрочемъ, это была, конечно, не настоящая ревность, а исключительно одно самолюбіе, которое и всегда-то составляетъ чуть ли не девять десятыхъ самой даже законной ревности.

VI.

Между тѣмъ настало время собравшимся въ этой гостиной испытать новое эстетическое наслажденіе. Молодой дипломатъ, съ лицомъ, похожимъ на блѣдную загадочную маску и съ очень солидной лысиной, славившійся не столько дипломатическими способностями, сколько мастерскимъ чтеніемъ французскихъ proverbes и эффектныхъ монологовъ,-- обратилъ на себя общее вниманіе

Съ книжкой въ рукѣ, кидая направо и налѣво объяснительныя фразы, онъ подошелъ къ столу, выдвинутому по сосѣдству съ роялемъ, непринужденно подсѣлъ къ нему, удобнѣе перемѣстилъ подсвѣчникъ съ четырьмя свѣчами, прикрытыми длиннымъ абажуромъ -- и выжидалъ пока всѣ займутъ свои мѣста.

Въ гостиной водворилось молчаніе. Тогда онъ началъ чтеніе небольшой пьесы, пересыпанной блестками французскаго остроумія и съ совершенно неуловимымъ содержаніемъ. Молодой лысый дипломатъ оказывался на высотѣ своей репутаціи -- онъ читалъ отлично, гармонія его "дипломатическаго" французскаго языка была удивительна.

Дамы болѣе или менѣе прилежно занимались своимъ рукодѣльемъ и, послѣ каждой особенно яркой блестки остроумія, обмѣнивались легкими одобрительными улыбками. Сановный меломанъ надѣлъ темное pince-nez, чтобы удобнѣе закрывать глаза.

Нижняя его челюсть отвисла, онъ скоро самъ себя поймалъ на легкомъ всхрапѣ, тряхнулъ головою, скинулъ pince-nez и уныло повелъ вокругъ себя почти безжизненными глазами. Глядя на его томительную борьбу съ усталостью и сномъ, на его очевидныя мученія, никакъ нельзя было понять -- зачѣмъ же онъ здѣсь, когда ему совсѣмъ необходимо быть въ постели.

"La belle" сидѣла на видномъ мѣстѣ, облитая мягкимъ свѣтомъ, въ застывшей позѣ, и каждый завитокъ ея волосъ, каждая складка ея тяжелаго платья говорили: "любуйтесь мною". Было не мало глазъ, слушавшихся этого приказа и невольно любовавшихся ею. Аникѣевъ старался не глядѣть на нее; но не всегда могъ справиться съ собою -- слишкомъ ужъ много возбуждала она въ немъ жгучихъ и печальныхъ воспоминаній.

Графъ Ильинскій помѣстился недалеко отъ Ninette и наблюдалъ за нею. Онъ хорошо видѣлъ, что она вовсе и слушаетъ чтенія, что ея возбужденіе вовсе не прошло, а только еще усилилось. Онъ никогда не видалъ ее такой: глаза неестественно горятъ, румянецъ то ярко вспыхиваетъ, то совсѣмъ потухаетъ, смѣняясь блѣдностью, грудь высоко, нервно дышитъ. Онъ стискиваетъ зубы и мысленно повторяетъ: "вотъ какъ! тѣмъ лучше".

Князь Вово вынулъ крошечную записную книжку, съ веселостью школьника въ нѣсколько штриховъ карандаша рисуетъ удачныя и смѣшныя изображенія то того, то другого изъ присутствующихъ, вырываетъ листки изъ книжки и передаетъ ихъ сосѣдямъ. Листки таинственно ходятъ по рукамъ, вызывая улыбки и производя легкій безпорядокъ.

Всевидящая Наталья Порфирьевна замѣчаетъ это, понимаетъ въ чемъ дѣло и едва замѣтно грозитъ ему пальцемъ, только поощряя его этимъ къ дальнѣйшему вдохновенію. Лысый читающій дипломатъ съ тонкой улыбкой на растянутыхъ губахъ, а также ведущій отчаянную борьбу со сномъ меломанъ -- вышли особенно удачно.

Вово принялся за почтенную старушку, бывшую лѣтъ пятьдесятъ тому назадъ украшеніемъ петербургскихъ салоновъ, а теперь составлявшую ихъ неизбѣжную принадлежность, когда чтеніе закончилось и гостиная вся какъ бы всколыхнувшись, оживилась.

Дипломатъ, на своемъ изысканномъ языкѣ, довольно громко излагалъ дамамъ свои взгляды на новѣйшую французскую литературу. Онъ разъяснялъ стремленія различныхъ новаторовъ. Далеко было слышно:

-- On а imaginé un nombre incalculable d'essentielles bagatelles qui obscurcissent le fond unique et réel de toutes choses... Le rêve dû Vrai!.. Le Beau!.. Mais d'abord, que sait s'il existe? Est-il dans les objets ou dans notre esprit? L'idée du Beau, ce n'est peut-être qu'un sentiment immédiat, irraisonné, personnel, qui sait?

Наконецъ, онъ сообразилъ, что лекція не входитъ въ программу сегодняшняго вечера, да къ тому же немного сбился и начиналъ забывать что же дальше...

-- Enfin, est-ce la décadence, la vraie, on l'aurore du jour nouveau?-- заключилъ онъ свои фразы вопросомъ и затѣмъ, уже по-русски прибавилъ: -- пока, мнѣ кажется, слѣдуетъ воздержаться о опредѣленнаго отвѣта, надо имъ дать время совершенно высказаться... но все-таки тутъ есть что-то... что-то смущающее.

Дамы не стали возражать противъ этого.

Французское чтеніе значительно сократило время. Слишкомъ, затягивать великопостный вечеръ было нельзя, и черезъ нѣсколько минутъ общество, уже бодрѣе и оживленнѣе переговариваясь, открыло шествіе къ ужину. Аникѣевъ встрѣтился со взглядомъ Алины -- и очень ясно прочелъ въ этомъ взглядъ, что она хотѣла бы имѣть его за ужиномъ своимъ кавалеромъ, но что если онъ вздумаетъ подойти къ ней, онъ сдѣлаетъ глупость и будетъ наказанъ за это. Его отвѣтный взглядъ долженъ былъ ее успокоить. Онъ не претендовалъ на такую честь и даже рѣшилъ, что какъ можно дальше отъ нея сядетъ.

Передъ нимъ мелькнула прелестная фигурка Ninette, но онъ не успѣлъ еще сообразить, какая была бы съ его стороны безтактность и жестокость, еслибъ онъ повелъ эту свою новую поклонницу къ ужину,-- какъ она уже прошла мимо него подъ руку съ графомъ Ильинскимъ.

Сама Наталья Порфирьевна, обо всемъ думавшая и заботившаяся, нашла для своего "артиста" настоящую даму. Незамѣтнымъ образомъ направила она его къ madame Туровой. Это, какъ и всегда, съ ея стороны было умно и въ интересахъ обѣихъ сторонъ.

Madame Турова, уже далеко немолодая, но интересная женщина, жена одного изъ вліятельнѣйшихъ сановниковъ, могла очень и очень пригодиться Аникѣеву въ смыслѣ его дальнѣйшей реабилитаціи.

Она сама считалась превосходной піанисткой: по крайней мѣрѣ, старикъ Гензельтъ оставилъ ей репутацію своей лучшей ученицы. Ея характеръ и положеніе ставили ее выше всякихъ возможныхъ и невозможныхъ сплетенъ, и она имѣла право позволять себѣ, какъ и Наталья Порфирьевна, интересоваться кѣмъ угодно. Она уже немного знала Аникѣева въ прежнее время и ставила его очень высоко, понимала всю оригинальность его таланта.

Проходя съ нею длинной галлереей, увѣшанной и уставленной произведеніями стариннаго искусства, въ глубинѣ которой, за рѣзной дубовой дверью, помѣщалась столовая, Аникѣевъ сразу почувствовалъ себя непринужденно. Онъ понялъ, что съ этой женщиной нечего бояться скуки. Она не станетъ вынимать изъ кармана болѣе или менѣе избитыхъ фразъ, не заставитъ придумывать приличныхъ отвѣтовъ на обычные комплименты. У нея, въ сужденіяхъ объ искусствѣ, есть кое-что свое, продуманное, пережитое ею, а потому, во всякомъ случаѣ, интересное.

Она, съ первыхъ же словъ, и сказала ему что она понимаетъ его артистическое отшельничество, что по достоинству цѣнитъ и уважаетъ въ немъ его исключительное во всѣ времена, а ужъ тѣмъ болѣе въ наше время, равнодушіе къ толпѣ, къ успѣху, къ извѣстности.

-- Я, кажется, въ первый еще разъ слышу подобное одобреніе!-- весело улыбнувшись, воскликнулъ Аникѣевъ.-- Меня обыкновенно упрекаютъ именно за это "артистическое отшельничество", находятъ его нелѣпымъ. Но я не хочу оставлять васъ въ заблужденіи относительно его настоящей причины. Я думаю, что тутъ у меня вовсе не равнодушіе...

-- Не страхъ же! не трусость? Ихъ у васъ быть не можетъ!

-- Почемъ знать, бываютъ разныя причины страха. Вѣдь, мы всѣ, если строго разбирать, не совсѣмъ нормальны -- у каждаго есть какой-нибудь "пунктикъ", навязчивая, преслѣдующая идея, и пунктики эти многочисленны и разнообразны. Иныхъ вотъ преслѣдуетъ страхъ смерти; кого-нибудь можетъ преслѣдовать "страхъ жизни" въ смыслѣ вѣчнаго волненія, суеты, ожесточенной борьбы, столкновенія страстей, интересовъ, этой вѣчной трагикомедіи...

Madame Турова повернула къ нему свое поблекшее, но очень пріятное лицо и внимательно глядѣла на него умными глазами. Она чувствовала, что онъ говоритъ искренно и серьезно. Это, вѣдь, такая рѣдкость. Разговоръ завязался даже, пожалуй, слишкомъ крѣпко для времени и мѣста.

VII.

Громадная столовая, въ строго выдержанномъ стилѣ, вся изъ темнаго дуба, встрѣчала проголодавшихся гостей Натальи Порфирьевны, уже давно имъ знакомымъ, красивымъ величіемъ. Весело затопленный въ ея глубинѣ каминъ, своими очертаніями и размѣрами, переносилъ воображеніе въ какой-нибудь, художественно реставрированный, средневѣковый замокъ.

Огни высокихъ тяжелыхъ канделябровъ выдѣляли, по темнымъ стѣнамъ, матовый блескъ разнообразной серебряной утвари, огромная коллекція которой, носившая на себѣ слѣды многихъ поколѣній, была одною изъ рѣдкостей этого дома.

Ужинъ оказался сервированнымъ на нѣсколькихъ небольшихъ круглыхъ столахъ, уютно размѣщенныхъ недалеко отъ камина. Такъ всегда бывало у Натальи Порфирьевны во время ея интимныхъ собраній, когда число приглашенныхъ не превышало сорока, самое большее пятидесяти человѣкъ. Лакеи въ чулкахъ и башмакахъ, съ гербомъ Вилимскихъ-Талубьевыхъ на пуговицахъ, подъ командой почтеннаго дворецкаго, до неприличія похожаго на хорошіе портреты Гете въ старости, артистически и безшумно дѣлали свое дѣло.

Аникѣевъ и его дама продолжали, съ видимымъ интересомъ, отвлеченную бесѣду, не забывая, однако, тонкаго ужина Натальи Порфирьевны и осторожно отдавая должную дань винамъ ея домашняго погреба. Этотъ погребъ былъ гордостью отсутствовавшаго хозяина -- Улисса, нарочно объѣзжавшаго ежегодно всѣ мѣста Европы, славящіяся лучшими винами. Погребъ то и дѣло пополнялся новыми сокровищами, а изъ самой глубины его, по реестру за собственноручной подписью хозяина, въ дни званыхъ обѣдовъ и ужиновъ, появлялись на свѣтъ такіе "старички", какихъ нельзя было найти ингдѣ въ Петербургѣ.

Аникѣевъ былъ доволенъ, что "la belle" далеко отъ него и онъ даже ея не видитъ. Это дало ему возможность, сдѣлавъ надъ собой усиліе, о ней не думать. Но оказалось другое отвлеченіе и отъ разговора съ madame Туровой, и отъ превосходнаго ужина и отъ рѣдкихъ винъ. Очень близко отъ него, за сосѣднимъ столомъ и, вдобавокъ, такъ, что ему не надо было повертывать головы для того, чтобы ее видѣть, сидѣла Ninette.

Ихъ взгляды то и дѣло встрѣчались.

Аникѣевъ и въ болѣе юномъ возрастѣ не былъ фатомъ, а ужъ особенно сегодня вовсе не думалъ о томъ, чтобы "культивировать" впечатлѣніе, произведенное его игрою и пѣніемъ на молоденькую дѣвушку. Онъ уѣдетъ черезъ часъ изъ этого дома и, можетъ быть, никогда больше не встрѣтится съ нею, ничуть о томъ не жалѣя.

Мало ли юныхъ сердецъ и пылкихъ воображеній зачаровывалъ онъ своимъ искусствомъ, дѣйствующимъ непосредственно. Только, вѣдь, это недолговѣчныя чары: замерли волшебные звуки въ которыхъ выливается душа его, и съ каждой минутой слабѣетъ и слабѣетъ ихъ власть, ихъ вліяніе.

Ninette очень мила и граціозна; въ ней чувствуется, особенно рѣдкое среди этого свѣта, что-то цѣльное, нетронутое, чистое.... Но стоитъ ему допустить въ себѣ ощущеніе женскаго обаянія, и его тотчасъ же влечетъ совсѣмъ иная красота, имѣющая очень мало общаго съ дѣвственной чистотою.

Отчего же онъ не можетъ оторваться отъ Ninette и то и дѣло глядитъ на нее съ возрастающей тревогой? его чуткіе нервы все громче и громче подсказываютъ ему, что непремѣнно, вотъ-вотъ сейчасъ, должна случиться какая-нибудь бѣда съ этимъ прелестнымъ полуребенкомъ. Не онъ одинъ глядитъ на нее и ее видитъ; но никто ничего не замѣчаетъ.

Еслибъ онъ только могъ, онъ сейчасъ бы кинулся къ ея матери и шепнулъ ей: "скорѣй, скорѣй увозите вашу дочь, не то ей непремѣнно грозитъ здѣсь какая-то бѣда". Онъ до такой степени наконецъ, увѣренъ въ неминуемости этой бѣды, что не сталъ бы думать о себѣ, еслибы такой его поступокъ могъ достигнуть цѣли. Но онъ отлично зналъ, что только сдѣлаетъ себя общимъ посмѣшищемъ и вдобавокъ скомпрометируетъ дѣвушку, возбуждавшую его жалость...

Зачѣмъ же пришла эта глупая мысль? Зачѣмъ не уходитъ мучительное, назойливое, почти непреодолимое желаніе идти къ такъ враждебно взглянувшей на него женщинѣ и шепнуть ей слова, которыя на законномъ основаніи, будутъ приняты всѣми за неслыханную дерзость или прямое доказательство его сумасшествія? Такъ и тянетъ, такъ и тянетъ!..

"Вотъ одна изъ причинъ моего "отшельничества",-- подумалъ Аникѣевъ,-- вѣдь, пожалуй, братъ Николай и правъ, когда вертитъ пальцемъ у лба и объявляетъ, что у меня "въ этомъ мѣстѣ того... не всѣ дома!.. да, пожалуй, онъ и правъ!.."

И какъ бы для того, чтобы вѣрнѣе доказать себѣ это, онъ тихо сказалъ madame Туровой:

-- Взгляните на княжну Хрепелеву, вы не находите въ ней чего-нибудь особеннаго?

Madame Турова съ удивленіемъ посмотрѣла сначала на него, а потомъ на Ninette.

-- То есть, какъ это, особеннаго?-- спросила она.

-- Мнѣ кажется... она, вотъ теперь, не такая, какъ всегда какъ была, ну, часъ что ли тому назадъ... Она въ какомъ-то неестественномъ возбужденіи, будто въ горячкѣ... можетъ быть, оно больна, только еще сама не понимаетъ или не хочетъ понимать этого...

Madame Турова нѣсколько мгновеній очень внимательно всматривалась въ дѣвушку, которая, замѣтя ея взглядъ, ей совсѣмъ по-дѣтски улыбнулась, не прерывая своего оживленнаго разговора съ графомъ Ильинскимъ и съ красивымъ флигель-адъютантомъ, сидѣвшимъ по другую ея сторону.

-- Какія, однако, у васъ мрачныя и, полагаю, на этотъ разъ невѣрныя наблюденія!-- сказала madame Турова, слегка пожавъ плечами и усмѣхаясь.-- За что вы хотите уложить въ постель и даже надѣляете горячкой эту хорошенькую княжну? Она, конечно, ужъ гораздо здоровѣе насъ съ вами. У нея горячка юности и здоровья, а можетъ быть, почти даже навѣрно, и счастья... Она очень мила и не можетъ не нравиться художнику, поэтому вамъ лучше совсѣмъ не смотрѣть на нее, car, vous savez, puisque tout le monde le sait: la place est prise...

Между тѣмъ Аникѣевъ былъ правъ.

Возбужденіе маленькой княжны достигало высшаго предѣла, становилось болѣзненнымъ, истеричнымъ. Здоровая и выносливая, несмотря на свою кажущуюся хрупкость фарфоровой куколки, она все-таки съ дѣтства была всегда очень нервна и впечатлительна. Сегодня же у нея весь день гуляли нервы. Она, изъ-за какого-то пустяка, чуть не поссорилась со своей шестнадцатилѣтней сестрой, Кэтъ, которую особенно нѣжно любила. Ее заставили надѣть на вечеръ не то платье, какое она хотѣла. Наконецъ, уже передъ самымъ выѣздомъ, она вдругъ, сама не зная почему, всплакнула. Все это было очень глупо и совсѣмъ на нее не похоже. Она разсердилась на себя; но что-то давило ей грудь, подступало къ горлу, точно клубокъ какой.

Потомъ, когда она вошла въ гостиную Натальи Порфирьевны, все какъ рукой сняло. Ей сдѣлалось даже необыкновенно легко и весело. Женихъ показался ей особенно красивымъ, и она трепетно чувствовала его присутствіе. Князь Вово, ея старый другъ и пріятель,-- она его часто называла даже своей "подругой",-- былъ, какъ и всегда, милъ и забавенъ. Всѣ, начиная съ Натальи Порфирьевны, относились къ ней такъ ласково и внимательно.

Но эта игра, это страшное, волшебное пѣніе Аникѣева! Оно осталось въ ней и звучитъ, звучитъ, наполняя ее трепетомъ, восторгомъ и ужасомъ... Онъ, конечно, не такой человѣкъ, какъ другіе; но что же въ немъ: добро или зло? Ей такъ хотѣлось послушать, что онъ будетъ говорить ей, хотѣлось понять, разглядѣть...

А тутъ мама... съ такимъ лицомъ... такъ холодно, такъ обидно отнеслась къ нему... А потомъ ей выговоръ, тихо, кратко, такъ что никто, разумѣется, не замѣтилъ; но какія слова: "ты бы сама могла понимать, что для тебя прилично и что нѣтъ". Больше ничего; но, вѣдь, кажется, черезчуръ довольно и слишкомъ ясно! За что же это?! Неприлично поблагодарить се grand artiste (сама Наталья Порфирьевна такъ его называетъ) за его волшебное пѣніе, пожать ему руку, поговорить съ нимъ!..

Она никакъ не можетъ примириться съ такой очевидной и злой несправедливостью... она ни за что не уступитъ, она будетъ спорить съ мама и докажетъ ей, да, докажетъ, что не сдѣлала ничего неприличнаго, а напротивъ, напротивъ!

-- Графъ!-- вдругъ обратилась она къ Ильинскому, совершенно безсознательно выпивая почти залпомъ рюмку густого, душистаго вина, которую онъ ей подставилъ:-- вы, вѣдь, знакомы съ Аникѣевымъ... я видѣла, какъ вы съ нимъ говорили...

-- Такъ что же?

Онъ покосился на нее, и въ глазахъ его мелькнуло самое злое выраженіе.

-- Я очень прошу васъ уговорить мама и привезти его къ, намъ, если только онъ захочетъ... Я непремѣнно должна еще разъ слышать его пѣніе, чтобы понятъ...

-- Что вы такое говорите!-- какъ бы съ ужасомъ прошепталъ ей Ильинскій.-- Бога ради тише... я просто не вѣрю ушамъ своимъ... Я увѣренъ, что княгиня сильно раскаивается, что повезла васъ на этотъ ужасный вечеръ...

Маленькой княжнѣ сдѣлалось душно и жарко. Кровь быстро прилила ей въ голову и въ виски застучало. Въ то же время она почувствовала сильную жажду, у нея совсѣмъ пересохло горло.

-- Я васъ не понимаю, Жоржъ,-- прошептала она:-- тутъ просто какая-то тайна... пожалуйста, объясните мнѣ ее...

Графъ Ильинскій въ это время потянулся, чтобы взять ея тарелку, такъ какъ увидѣлъ возлѣ своего плеча подаваемое блюдо.

-- Нѣтъ, нѣтъ, не кладите!-- поспѣшно сказала Ninette.

-- Но, вѣдь, вы совсѣмъ ничего не кушаете, вы какъ есть ни до чего не дотронулись...

-- У меня сегодня никакого аппетита, я и обѣдала, плохо... А вотъ пить ужасно хочется...

"Бабочка сама летитъ въ сѣтку!" подумалъ графъ Ильинскій, указывая на стаканъ стараго бургундскаго, его стараніями стоявшій передъ нею.

-- Да, вѣдь, это вино! Вы знаете -- я не люблю вина... и оно, навѣрно, крѣпкое.

-- Нѣтъ, это слабое вино и очень вкусное, оно освѣжаетъ, попробуйте.

Она поднесла стаканъ къ губамъ, сдѣлала глотокъ и кивнула головой.

-- Правда, очень вкусно!

Она, не отрываясь, медленно выпила до дна.

-- Хотите еще?

Онъ оглянулся, лакей уловилъ его взглядъ, и стаканъ снова полонъ.

-- Вы увѣрены, что это не крѣпко?-- спрашивала она.

-- Для меня не существуетъ крѣпкихъ винъ, да, вѣдь, вы же сами должны были почувствовать, слабо оно или крѣпко.

-- Кажется, нѣтъ, очень вкусно... и я такъ пить хочу!

Флигель-адъютантъ, все время разговаривавшій со своей дамой, повернулъ голову къ Ninette.

-- Это очень крѣпкое вино, княжна, особенно съ непривычки,-- серьезно сказалъ онъ.

Ея стаканъ уже былъ пустъ.

Сидѣвшій за тѣмъ же столомъ напротивъ чтецъ-дипломатъ поглядывалъ на нее, и выраженіе его глазъ, его не то насмѣшливая, не то плотоядная усмѣшка, кривившая кончики тонкихъ губъ, ясно говорили: "fichtre! èa promet!"

Но она, кажется, даже и не подозрѣвала его существованія! У нея начинала кружиться голова, мысли путались, хотѣлось то заплакать, то засмѣяться.

-- Да!-- вспомнила она.-- Объясните же мнѣ, Жоржъ, эту тайну, почему... почему вы называете этотъ вечеръ ужаснымъ... и мама разсердилась...

-- Вы все о томъ же!-- съ недоброй улыбкой произнесъ графъ Ильинскій.-- Вы ставите, однако, меня въ очень странное положеніе, и я, право, не знаю, что думать... завтра я буду у васъ... мы обо всемъ потолкуемъ, если угодно, сегодня же вы въ такомъ... настроеніи...

-- Въ какомъ, въ какомъ?..

Ея голова кружилась все больше и больше. Она хотѣла говорить, но языкъ сдѣлался какимъ-то деревяннымъ. Вдругъ вернулось ощущеніе клубка, поднимающагося къ горлу. Это было такъ мучительно, такъ невыносимо, и притомъ же ей ясно почувствовалось, что она обижена, оскорблена и не въ силахъ вынести этой обиды. Она поблѣднѣла, какъ мертвая, откинулась на высокую спинку стула, взвизгнула не своимъ голосомъ, дико захохотала. Хохотъ тотчасъ же перешелъ въ громкія, отчаянныя рыданія.

Впечатлѣніе было произведено -- настоящее.

VIII.

Всѣ встали со своихъ мѣстъ и растерянно глядѣли другъ на друга. Княгиня Хрепелева, съ блѣднымъ, искаженнымъ лицомъ, кинулась къ дочери.

-- Боже мой, что-жъ это съ нею?!-- отчаянно повторяла она.-- Вѣдь, никогда, никогда ничего подобнаго не бывало... au nom du Ciel!.. que faut-il faire... je perds la tête!..

Откуда-то появился стаканъ воды. Княгиня, дрожавшей рукою, разливая воду на шею и платье дочери, старалась заставить ее выпить. Наталья Порфирьевна протягивала флакончикъ съ англійской солью и громко шептала: "Ah! la clierie! la pauvre petite!"

Но ея святая полуулыбка исчезла, ея лицо становилось все мрачнѣе. Вѣдь, и у нея въ домѣ "никогда ничего подобнаго не бывало!"

Дамы и мужчины безцѣльно суетились.

Бѣдная княжна Ninette извивалась и билась, какъ рыбка, выброшенная на песокъ, оглашая громадную столовую порывами истерическаго хохота и рыданіи.

Графъ Ильинскій и Аникѣевъ, не сговариваясь, внезапно и рѣшительно подошли къ ней, подняли ее и, крѣпко держа, понесли. Наталья Порфирьевна спѣшила впереди; княгиня, окруженная нѣсколькими дамами, то и дѣло спотыкаясь, вся въ слезахъ, замыкала это шествіе.

Княжна все билась, вырывалась, кричала: "душно! душно!.. пустите!" Аникѣевъ, крѣпко охвативъ ея тонкую талію, дѣлалъ послѣднія усилія, чтобы не выпустить ее изъ рукъ. Наконецъ, онъ возмутился и вознегодовалъ на нее, на себя, на всѣхъ и на все.

-- Перестаньте! замолчите! успокойтесь!-- произнесъ онъ раздраженнымъ и повелительнымъ голосомъ.

Ninette широко открыла глаза, увидѣла и узнала возлѣ своего лица его лицо, его строгіе блестящіе глаза. Она внезапно стихла, вѣки опустились, тѣло ея вытянулось, руки повисли. Если бы не порывистое дыханіе, ее можно было бы принять за мертвую...

Въ столовой безпорядокъ продолжался. Великолѣпный старикъ-дворецкій, похожій на Гете, неслышно ступая, подходилъ то къ тому, то къ другому и почтительно приглашалъ къ столамъ. Но его никто не слушалъ. То тамъ, то здѣсь слышалось: "нашъ нервный вѣкъ", "Іа grand histèrie", "Шарко", "гипнотизмъ".

-- L'hystérie! mais voyons! y est elle pour quelque chose, I quand la petite demoiselle s'est tout bêtement grisée!-- конфиденціально сообщилъ чтецъ-дипломатъ стоявшему возлѣ него "la bête".

-- Allons donc!-- съ нѣкоторымъ недовѣріемъ, но радостно воскликнулъ "la bête", сразу оживляясь.

-- Quand je vous le dis! я, да и не я одинъ, многіе видѣли какъ она, будто воду, осушала старый "Кло" стаканъ за стаканомъ... Ну, думаю, молодецъ! обѣщаетъ!-- et v-la! trop verte!

-- Tiens! c'est joli... прелесть!

"La bête" тихонько отошелъ отъ дипломата, и черезъ двѣ-три минуты не оставалось никого, кто бы не зналъ, въ чемъ дѣло.

Теперь повторялось:

"Ну, что-жъ княгиня! Сама виновата, такъ дѣтей не воспитытютъ!.."

"Кого жаль, такъ это Ильинскаго... Вѣдь, онъ, кажется, былъ серьезно неравнодушенъ... всѣмъ извѣстно -- женихъ... и приданое заказано... свадьба весною..."

"Да неужто онъ послѣ этого женится?! Вѣдь, онъ долженъ понимать... Это было бы и съ его стороны непростительно... Нѣтъ, онъ благоразуменъ... et tout le monde sera de son coté... vous savez, il у а des choses... des choses..."

Князь Вово пробовалъ было заступаться за бѣдную Niuette.

-- Ecoutez... c'est trop méchant!-- горячо толковалъ онъ.-- Она, вѣдь, еще такой ребенокъ.

-- Tant pis!-- возражали ему.

-- Да тутъ вовсе не вино,-- не сдавался онъ:-- причемъ тутъ вино! просто нервы... ну тамъ, можетъ быть, корсетъ слишкомъ затянутъ... que sais-je! право нельзя же! И если бы даже такъ, вѣдь, Ильинскій былъ рядомъ съ нею, это было его дѣло остановить... развѣ она понимаетъ!..

-- Всѣ знаютъ, князь, что вы не изъ друзей Ильинскаго, но теперь онъ въ такомъ положеніи... его и не друзья пожалѣть могутъ!-- замѣтилъ кто-то.

Вово долженъ былъ замолчать. Онъ хорошо понималъ, что не ему измѣнить внезапно сложившееся мнѣніе свѣта. Какъ бы ни было нелѣпо это мнѣніе, разъ оно установлено, съ нимъ ничего не подѣлаешь, пока оно само собою, такъ же неожиданно и быстро, какъ создалось, не разсыпется безъ слѣда и помина.

Одинъ только флигель-адъютантъ дѣйствительно слышалъ, видѣлъ и понималъ все происшедшее. Но Ильинскій былъ ему очень нуженъ для его собственныхъ, личныхъ дѣлъ, и онъ не могъ наживать себѣ въ немъ врага: это было бы ужъ черезчуръ глупо. Поэтому онъ запретилъ себѣ думать объ этомъ вздорѣ и рѣшительно сводилъ разговоръ со своей дамой на посторонніе предметы.

Появилась Наталья Порфирьевна, соболѣзнущая, разстроенная и въ то же время, очевидно, скрывающая свое законное раздраженіе.

Едва вступивъ въ столовую и ни съ кѣмъ не сказавъ еще и двухъ словъ, она уже, какимъ-то таинственнымъ способомъ, была увѣдомлена обо всемъ.

-- Elle est à plaindre, cette jeune personne,-- многозначительно сказала она:-- она больна, бѣдняжка... это очень, очень жаль, но...

Она не договорила. Ея "но" было окончательной, безаппеліяціонною конфирмаціей составленнаго здѣсь приговора...

Минутъ черезъ десять въ картинной галлереѣ Аникѣевъ нагналъ хорошенькаго князя, быстро, почти скользя, стремившагося въ своихъ маленькихъ башмачкахъ по мозаичному паркету.

-- Вово,-- сказалъ Аникѣевъ:-- мнѣ какъ-то не по себѣ и просто жутко моего одиночества... мы такъ давно не видались, поѣдемъ ко мнѣ...

-- Милый, avec plaisir!-- отвѣтилъ князь, беря пріятеля подъ руку.

Они спустились съ лѣстницы, надѣли шубы, вышли на подъѣздъ. Мокрый снѣгъ падалъ хлопьями. Вово усадилъ Аникѣева въ свою карету, спросилъ адресъ, повторилъ его кучеру и захлопнулъ за собой дверцу. Прозябшія лошади помчались.

Аникѣевъ закрылъ глаза, поддаваясь ощущенію нервной усталости, сразу его охватившей.

Ну, развѣ не правъ онъ, отказываясь отъ общества, гдѣ, какъ ему всегда говорили, онъ могъ бы играть роль и многаго достигнуть! Чего достигнуть? Какихъ такихъ благъ, за которыя стоило бы заплатить этимъ вѣчнымъ раздраженіемъ, усталостью души, смятеніемъ мыслей? Вѣдь, вотъ, стоило только окунуться на нѣсколько часовъ,-- и сколько путаницы, сколько тяжелыхъ, утомившихъ впечатлѣній!..

Ему вспомнились слова Алины: "Однако, вы чего-то все ищете; вы бѣгаете за призраками счастья". Чего-чего не испробовалъ онъ въ самомъ дѣлѣ! И все-таки вернулся опять сюда, въ этотъ петербургъ, къ вѣчному, когда-то такъ замучившему его утомленію. Зачѣмъ же онъ вернулся? А вотъ затѣмъ, что это неизбѣжно, что пришло такое время, когда онъ не можетъ больше владѣть собою...

Прежде это было не такъ часто, находило и уходило, забывалось. А теперь, уже сколько мѣсяцевъ, ночью и днемъ, и все чаще и чаще слышится ему тоненькій голосокъ маленькой дѣвочки; "папа! гдѣ ты, папа?"

Только и всего, эти четыре слова. И каждый разъ, когда онъ заслышитъ ихъ, ему тяжко и душно. Такъ жить нельзя...

-- Прежде я любилъ всѣхъ,-- вдругъ заговорилъ Всво, какъ-то по-кошачьи кутаясь въ шубу, подбираясь и ютясь въ своемъ углу кареты:-- теперь я люблю только дѣтей, да вотъ иногда старенькихъ-старенькихъ старушекъ, которыя давно-давно забыли свои грѣхи, сдѣлались совсѣмъ святыми, всѣмъ интересуются, и какъ есть ровно ничего не понимаютъ. Вотъ такихъ я люблю, я у нихъ цѣлую ручки, а онѣ меня въ плѣшку... Батюшки, не отъ этого ли волосы такъ вылѣзать стали!

Онъ засмѣялся своимъ веселымъ смѣхомъ и продолжалъ:

-- Non, sérieusement, je les aime, ces petites vieilles... есть у насъ такія, да съ ними бѣда: сегодня ты у ней ручки цѣлуешь, она тебѣ всякія миленькія исторійки разсказываетъ, а черезъ недѣлю: "съ душевнымъ прискорбіемъ извѣщаютъ"... Иной разъ ночью проснешься, послѣ похоронъ-то, такъ и ждешь, войдетъ она -- и въ плѣшку! Бр!.. А потому только дѣти и остаются. Ихъ тоже мало, есть такія, что похуже взрослыхъ, совсѣмъ испорченныя, ледащія, злыя,-- черти, а не дѣти. Но все-таки еще попадаются настоящія дѣти, и лучше ихъ у насъ нѣтъ ничего и быть не можетъ. Такой была и эта бѣдняжка Ninette... Вѣдь, они, какъ грибы, растутъ, вчера еще была совсѣмъ крошка, въ куклы со мною играла, въ "ангельскомъ-чинѣ" состояла, comme disaient nos chères няни russes, dont la race s'est éteinte... А сегодня вотъ выросла... Споткнулась на гладкомъ мѣстѣ, и только на недѣлю о ней разговоровъ, а затѣмъ... coulée!..

-- Забудется!-- сказалъ Аникѣевъ.

-- Никогда. Ты, вѣдь, не слышалъ, приговоръ произнесенъ... Entre nous, этотъ негодяй Ильинскій навѣрное подпоилъ ее потому, что расхотѣлъ на ней жениться. Теперь онъ, конечно, свободенъ. И замѣть, что онъ правъ, мнѣ слова сказать не дали, это, видишь ли, у меня противъ него личность, я его всегда недолюбливалъ. Ninette исключена изъ списка живыхъ, держу какое угодно пари, ее нигдѣ больше не примутъ... У насъ все дозволено, больше чѣмъ все; но только за прозрачною ширмочкой, на которой написано: "безъ именныхъ билетовъ никто не впускается"...

Онъ остановился и потомъ прибавилъ:

-- Да и какъ тутъ быть? Нельзя, вѣдь, тоже допускать такихъ публичныхъ представленій... и гдѣ же! у Натальи Порфирьевны!.. А все ты виноватъ, одинъ ты!

-- Я?-- спросилъ Аникѣевъ, тоскливо чувствуя, что есть много странной правды въ такомъ обвиненіи.

-- Конечно, ты, и это очень на-руку Ильинскому... Ты будешь героемъ исторіи,-- je t'en réponds!

Они замолчали.

Аникѣевъ опять закрылъ глаза, и ему представилось, съ ясностью почти вещественной, почти осязательной, женское лицо. Но это было не Ninette и не Алина. Эта была тоже очень красивая женщина. Она глядѣла на него, сдвинувъ брови, глядѣла холоднымъ, злымъ и упрекающимъ взглядомъ. Ему слышался ея голосъ:

"Вздоръ! Все это потому, что у тебя нѣтъ сердца, ты безнравственный человѣкъ, ты эгоистъ! Ты никогда никого не любилъ и любить не можешь... Ты любишь только какія-то тамъ свои фантазіи, а до всего остального тебѣ нѣтъ дѣла! Ты безсердечный деспотъ, и ничего больше!.."

На него пахнуло тѣмъ адомъ, отъ котораго въ конецъ истерзанный, весь полный негодованія, возмущенія и жгучей боли, онъ бѣжалъ, очертя голову.

"Папа! гдѣ ты, папа?" -- раздалось нѣжнымъ и невыносимо жалобнымъ призывомъ въ сердцѣ.

Онъ задыхался. Карета остановилась.

IX.

Имъ пришлось долго звонить и стоять на подъѣздѣ подъ порывами вѣтра и пронизывавшей сырости. Вово переминался съ ноги на ногу и попрыгивалъ отъ холоду въ своихъ лакированныхъ башмачкахъ.

-- Однако, тебя; видно, здѣсь не балуютъ.. Sapristi! quer ogre de suisse!-- не выдержалъ онъ.

Анккѣевъ нѣсколько разъ рванулъ колокольчикъ изо всей силы.

Наконецъ, послышался звукъ повертывающагося въ замочномъ отверстіи ключа, и толстая дубовая дверь тяжело пріотворилась.

Заспанный губошлепъ, въ резиновыхъ калошахъ на босу ногу и съ ливреей, накинутой на плечи, пропустилъ пріятелей. Онъ не спѣша заперъ дверь, а потомъ, опять-таки не спѣша, зашлепалъ вслѣдъ за ними по лѣстницѣ, слабо озаряя ихъ путь маленькою ручною лампочкой.

-- Encore?-- спрашивалъ Вово при каждомъ поворотѣ;

-- Encore,-- отвѣчалъ Аникѣевъ.

На площадкѣ третьяго этажа онъ остановился у двери и, нащупавъ кружокъ электрическаго звонка, придавилъ костяную пуговку. Въ то же время свѣтъ мгновенно погасъ, и заспанный губошлепъ исчезъ, какъ призракъ; даже его калоши не было слышно.

Изнутри, у двери, раздался глухой голосъ:

-- Баринъ, это вы?

-- Я, я! Да отворяй же скорѣе, извергъ, не держи въ темнотѣ... бою-юся!-- крикнулъ Вово.

-- Кто-жъ это? не барина голосъ... чего вамъ угодно? кто такое? этакъ-то я, вѣдь, и не отопру!-- какимъ-то грустнымъ, по вмѣстѣ и рѣшительнымъ тономъ объявилъ голосъ изъ-за двери.

-- Никакъ все онъ же? Платонъ Пирожковъ?-- вопросительно шепнулъ Вово.

-- Кому-жъ другому быть... мой вѣчный Лепорелло!-- тоже шопотомъ отвѣтилъ Аникѣевъ и уже почти весело приказалъ:

-- Платонъ, отворяй!

Дверь отворилась, и передъ Вово, озаренная лампой, поставленной на подзеркальный столъ тѣсной передней, оказалась давно ему знакомая, маленькая худощавая фигура. Тѣ же рѣденькіе, прилизанные, бѣлобрысые волосы, тотъ же неестественно длинный острый носъ, огромные желтые усы, печально повисшіе съ двухъ сторонъ едва замѣтнаго за ними бритаго подбородка, унылый взглядъ широко разставленныхъ глазъ. Не человѣкъ, а дятелъ, да и только! Дятелъ былъ въ вышитой "русскимъ узоромъ" косовороткѣ и свѣтло-сѣромъ, съ барскаго плеча, пиджачкѣ, черезчуръ для него просторномъ.

Вово приподнялся на носки, раздулъ щеки, скорчилъ страшное лицо и кинулся впередъ рыча:

-- А! отворилъ! ну, теперь тебѣ капутъ!

Платонъ Пирожковъ въ одинъ отчаянный прыжокъ отскочилъ къ противоположной двери и уже готовился заорать не своимъ голосомъ, да вдругъ узналъ князя.

Онъ осклабился, причемъ его носъ выступилъ еще больше, а подбородокъ исчезъ совсѣмъ.

-- Ваше сіятельство! вотъ кого Богъ послалъ... и напугали же вы меня... шутникъ вы!

-- А ты все такой же трусъ! съ твоимъ-то носомъ!-- засмѣялся Вово, сбрасывая ему на руки свою пушистую соболью шубку и опять попрыгивая, чтобы согрѣть озябшія ноги.

-- Да что носъ!-- уныло говорилъ дятелъ, вѣшая шубку и спѣша къ Аникѣеву.-- На носъ кто нынче посмотритъ, кто его испугается... вонъ у землячка одного былъ онъ не моему чета, куда объемистѣй и словно мраморный, темно-сизый съ жилками, а все-жъ таки, лѣтъ семь это тому будетъ, напали невѣдомо кто въ верстѣ отъ села, на "шасѣ", онъ имъ -- носъ, а они хвать по переносью -- и духъ вонъ!... Ныньче народъ балованный... намедни, въ Московской части, чай, изволили слышать?

-- Что такое въ Московской части?-- отозвался Вово, причесывая свои черные кудерьки и плѣшку передъ зеркаломъ.

-- Не слыхали-съ? Вотъ этакимъ-же манеромъ, въ часъ ночной, замѣсто барина, позвонилъ, вошелъ, лакея пристукнулъ, ограбилъ все какъ есть начисто, и ушелъ, будто дѣло сдѣлалъ... Баринъ-то возвращается, дверь отперта, а лакей въ крови разливанной -- "мм!" -- мычитъ и больше ничего, такъ Богу душу и отдалъ. Какъ же тутъ отпирать дверь всякому безъ разбору? и днемъ-то опасливо, а ужъ ночью -- и-и!

-- Да, вѣдь, это ты все врешь, Платонъ Пирожковъ, ничего такого не было въ Московской части!

-- Какъ не было-съ!-- весь вспыхнулъ и смѣшно будто ощетинился Платонъ, переходя за Аникѣевымъ въ слѣдующую комнату и чиркая спичками.-- Обижать изволите, ваше сіятельство. Это точно, бываютъ такіе, что и врутъ, а я врать передъ господами за грѣхъ почитаю. Было все это, какъ докладываю, самъ-съ, своими глазами, вчерась въ "Листкѣ" читалъ и весь этотъ пассажъ съ доподлинностью тамъ ихній "рапорторъ" пропечаталъ... Закусить прикажете? А не то крушончикъ... у насъ три бутылки "езельціора", "финь", есть настоящій и апельсинчики,-- прибавилъ онъ, зажигая лампу, и уже совсѣмъ другимъ, дѣловымъ тономъ.

-- Ну, подавай скорѣе!-- зѣвнувъ, проговорилъ Аникѣевъ, почти падая въ широкое низенькое кресло.

X.

Яркая лампа, заслоненная только одностороннимъ абажуромъ освѣтила обширную, довольно высокую комнату.

Ничего въ ней не было роскошнаго, ни одного предмета значительной цѣнности, но все вмѣстѣ производило художественное и оригинальное впечатлѣніе. Это именно оказывалась музыкальная комната, гдѣ каждая вещь гармонично сливалась съ другою, пополняла, выясняла ея смыслъ, поднимая ея цѣнность, гдѣ не встрѣчалось ни одного кричащаго разнозвучія.

Тяжелыя, фантастическаго рисунка занавѣси на окнахъ и дверяхъ, восточные ковры и темные французскіе обои, даже совсѣмъ вблизи похожіе на старые гобелены, своимъ мягкимъ круглящимся узоромъ уничтожали всякую пустоту. Каждый столикъ, стулъ, этажерка, вазочка, бездѣлушка были своеобразны и до того на своемъ мѣстѣ, что если хоть что-нибудь взять и переставить -- тотчасъ нарушится цѣлость, будто отрубится палецъ отъ руки.

Со стѣнъ, изъ прекрасныхъ рамъ, глядѣли совсѣмъ живыя лица. Особенно выступала сильно освѣщенная лампой молодая женщина въ ореолѣ чудныхъ золотистыхъ волосъ и съ глубокими мечтательными глазами. Она чуть-что не говорила, прелестно приподнявъ удивительно хорошенькую верхнюю губку своего маленькаго рта, въ которомъ заключалось особенное очарованіе.

Это былъ портретъ матери Аникѣева въ лучшую пору ея жизни. Сынъ сильно походилъ на нее; но не чертами; а чѣмъ-то неуловимымъ, въ чемъ, однако, и заключается очень часто истинное, сразу поражающее сходство...

Вово неслышно мелькалъ то тамъ, то здѣсь, все осматривая и даже трогая. Наконецъ, онъ остановился, кинулъ вокругъ себя общій взглядъ и подсѣлъ къ пріятелю.

-- Ахъ, Миша, какъ у тебя здѣсь мило,-- сказалъ онъ:-- un nid adorable... впрочемъ, какъ и всегда. Когда только ты успѣлъ это устроить?.. уютно, будто вѣкъ здѣсь живешь...

-- Долго ли! Въ два дня устроилъ, какъ могъ... чтобъ не задыхаться,-- отвѣтилъ Аникѣевъ:-- ты знаешь, я не въ своей обстановкѣ, если кругомъ меня гадко -- просто задыхаюсь, боленъ дѣлаюсь, дня не могу прожить...

-- И у тебя прелестно, ты изъ ничего умѣешь создать красоту; только знаешь ли, что я тебѣ скажу... вотъ сейчасъ почувствовалъ... уютно здѣсь, красиво, тепло, а все-жъ таки есть что-то такое... жуткое и грустное -- будто бы духи печальные витаютъ... того и жди какой-нибудь жалобный вздохъ услышишь!..Нѣтъ, хоть убей меня, я ни за какія сокровища здѣсь бы одинъ не остался!

Аникѣевъ повернулъ голову и ласково взглянулъ на хорошенькаго князя.

-- Вотъ за это я и люблю тебя, Вово,-- ты мотылекъ порхающій, ты какая-то свѣтская записная книжка "на каждый день"; но въ тебѣ душа живая, ты иной разъ чувствуешь и понимаешь, par intuition, такое, чего самые серьезные люди не поймутъ и не почувствуютъ. За это и люблю! Вѣрно, голубчикъ: у меня и жутко, и грустно, печальные духи вокругъ меня витаютъ... и часто я слышу ихъ вздохи...

Вово вдругъ засмѣялся.

-- Чего ты?

-- Да помилуй... вотъ мы о духахъ... я и вспомнилъ. Вѣдь теперь у насъ спиритизмъ понемногу въ моду входитъ... Я, знаешь, какъ и ты, кажется, въ духовъ вѣрю... и до смерти боюсь ихъ. Только у насъ совсѣмъ не то, у насъ завелись "сеансы" съ побоями.

-- Съ побоями?

-- Еще и съ какими! Тутъ есть старичокъ одинъ, Бундышевъ, спиритъ "убѣжденный". Такъ устраиваютъ сеансы, чаще всего у Гагариныхъ, и зовутъ на Бундышева... Забавно! Тушится все, свѣчи и лампы, дѣлаютъ ночь, столъ поднимается, стучитъ, колокольчикъ звонитъ, а потомъ начинаютъ Бундышева бить куда попало, щипать... на прошлой недѣлѣ ему чуть ухо не открутили. Онъ кричитъ, визжитъ, молитъ, а на слѣдующій день по всему Петербургу ѣздитъ и съ восторгомъ разсказываетъ, какъ его духи избили, какихъ пощечинъ ему надавали, синяки показываетъ. При дамахъ отвертываетъ рукава и показываетъ -- parole! Коко Гагаринъ не выдержалъ, признался ему: это я самъ, говоритъ, вотъ этою рукой васъ и щипалъ и тумака вамъ далъ въ шею. Такъ, вѣдь, тотъ не вѣритъ, ни за что въ мірѣ, "jeuno homme,-- говоритъ,-- on ne profane pas impvfnément les vérités sacrées! vous allez subir les conséquences de votre mensonge!" Коко озлился "Такъ я же васъ такъ изобью,-- говоритъ,-- что поневолѣ мнѣ повѣрите!" И избилъ, а старичокъ, какъ ни въ чемъ не бывало, духовъ прославляетъ и синяки дамамъ показываетъ. Сегодня у княгини Червинской показывалъ... кругомъ хохотъ, а онъ въ позу -- и цѣлую лекцію о perisprit reincarnations и ужъ не знаю о чемъ еще...

-- Чортъ знаетъ что такое!-- устало проговорилъ Аникѣевъ.-- Неужели ничего не могутъ придумать поумнѣе этого издѣвательства надъ старымъ и, очевидно, больнымъ человѣкомъ?

-- А ну-ка придумай! Вѣдь, скука тоже! Изъ дома въ домъ однѣ и тѣ же небылицы переносятся, всѣ передаютъ ихъ другъ другу, connaissant fort bien leur généalogie, ровно ничему не вѣря и все-таки дѣйствуя и судя такъ, будто бы всѣ эти враки были святою истиной...

Но Аникѣевъ уже не слушалъ или, вѣрнѣе, слышалъ совсѣмъ другое.

Платонъ Пирожковъ внесъ на подносѣ "крушончикъ" и роздалъ прохладительный напитокъ въ высокіе тонкіе стаканы.

Аникѣевъ чокнулся съ Вово, медленно выпилъ до дна и подошелъ къ піанино.

И снова, какъ передъ блестящимъ обществомъ Натальи Порфирьевны, холодныя клавиши ожили и запѣли. Но это были ужъ не мечты, не погибшія надежды, не борьба жизни, не пожаръ страсти и отчаянный призывъ къ наслажденію. Это было именно то, что почудилось Вово въ жилищѣ артиста: грустный шопотъ витающихъ призраковъ, ихъ жалобные вздохи.

Вово сидѣлъ съ забытымъ стаканомъ въ рукѣ и жадно слушалъ.

Дятелъ стоялъ у двери, уныло опустивъ носъ, но скоро неодобрительно мотнулъ рукою и тихонько вышелъ.

А призраки пѣли такъ внятно, такъ хватали за душу, что Вово почти уже начиналъ понимать, о чемъ именно поютъ они, на что жалуются. Вдругъ въ ихъ мелодію ворвалось что-то новое, звонкая, серебристая нотка безпечнаго дѣтскаго смѣха. Только смѣхъ этотъ сейчасъ же замеръ, и опять зашептали, залетали въ мучительной истомѣ тоскующіе духи... Тише, тише... такъ тихо, будто въ безсонной темнотѣ стучитъ только, обливаясь кровью, усталое сердце, а потомъ... нѣтъ, это невыносимо, это мучительнѣй и жалобнѣй, чѣмъ всѣ вздохи призраковъ...

-- Перестань, ну чего ты! c'est insoutenable... будто ребенокъ тонетъ, зоветъ и плачетъ!-- крикнулъ Вово, подбѣгая къ піанино и хватая руки Аникѣева.

Все смолкло.

Аникѣевъ повернулъ къ пріятолю блѣдное лицо, испуганно взглянулъ на него сухими, расширившимися глазами.

-- Ты понялъ?!. Въ этомъ все... и я не могу больше,-- прошепталъ онъ.

Вово начиналъ соображать. Ему стало очень неловко. Онъ налилъ стаканы, заставилъ Аникѣева выпить и принялся болтать всякій вздоръ, чтобъ отвлечь пріятеля отъ печальныхъ мыслей. Онъ разсказалъ даже нѣсколько смѣшныхъ и неприличныхъ анекдотовъ, которыхъ у него былъ всегда неистощимый запасъ, невѣдомо откуда бравшійся.

Но Аникѣевъ, въ другое время громко смѣявшійся и неприличному анекдоту, лишь бы онъ былъ остроуменъ, теперь очевидно ничего не понималъ. Его внезапно охватила такая слабость, что онъ легъ на диванъ, вытянулся, заложилъ руки за голову и закрылъ глаза. Ему казалось, что его заливаетъ какая-то волна и что онъ вмѣстѣ съ нею опускается все ниже и ниже. Голосъ Вово все слабѣлъ, удалялся,-- и все исчезло.

-- Миша!.. да никакъ ты спишь?

Вово прислушался и увидѣлъ, что это предположеніе вѣрно.

Носъ дятла показался у двери. Онъ не спѣша, осторожно ступая, подошелъ къ дивану и грустнымъ тономъ громко произнесъ:

-- Баринъ, а баринъ!

Отвѣта не послѣдовало.

Тогда онъ отошелъ на нѣсколько шаговъ, зажегъ свѣчу, стоявшую на столѣ, взялъ ее и таинственно поманилъ Вово.

-- Ваше сіятельство, пожалуйте-ка!

Вово прошелъ за нимъ въ сосѣднюю комнату, оказавшуюся спальной. Тутъ было тоже уютно. Вово втянулъ въ себя воздухъ.

-- Чѣмъ это такъ сильно пахнетъ?-- спросилъ онъ.

-- А вотъ-съ, изволите видѣть, этимъ самымъ-съ,-- мрачно произнесъ Платонъ Пирожковъ, беря съ туалетнаго стола бутылку ярко-зеленой жидкости и подавая ее князю.-- Варвена-съ индѣйская, настоящая, вотъ этакими громадными бутылями выписываемъ и по нѣсколько разъ на дню прыскаемъ всю спальню, бѣлье, все. Больше трехъ лѣтъ какъ безъ этого жить не можемъ, а по-моему-съ духъ тяжелый, пронзительный, и сколько разъ у меня отъ него голова болѣла.

-- Нѣтъ, ничего, пахнетъ не дурно,-- сказалъ Вово, наливая себѣ на ладонь изъ бутылки, а потомъ растирая руки.

Платонъ усмѣхнулся.

-- Да, вѣдь, чего стоютъ-съ, выписки-то эти.. А я, знаете, хотѣлъ спросить у вашего сіятельства... какъ вы нашли барина?

Вово присѣлъ въ кресло у кровати и пристально смотрѣлъ на дятла.

-- Ну, вотъ что, Платонъ Пирожковъ, разсказывай все по порядку,-- серьезно и внушительно произнесъ онъ.

XI.

Платонъ взглянулъ въ дверь, прислушался и тотчасъ же возвратился.

-- Спятъ, теперь ежели не расшевелить, до утра не проснутся. Это у насъ, вѣдь, давно завелось, не по-людски. И въ деревнѣ, да и за границей то же было. Иной разъ всю ночь, до поздняго утра, за книжкой либо просто со своими мыслями просидятъ на одномъ мѣстѣ. Часу въ десятомъ будить придешь, а они: "а? что? никакъ ужъ утро?" Другой разъ вотъ этакимъ манеромъ, во всемъ какъ есть, одѣмшись, приткнутся гдѣ-нибудь на диванѣ и спятъ. Боже упаси разбудить,-- такой крикъ пойдетъ, что хоть святыхъ уноси... Да нешто одно это! Одно слово, ваше сіятельство, никакъ невозможно. Замыкался я совсѣмъ, несогласенъ больше, уходить хочу...

-- Это ты-то? Уходить отъ Михаила Александровича? Хорошъ гусь!

-- Нечего гусь! Каковъ ни гусь, а все-жъ таки и я человѣкъ... всю-то жизнь какъ рабъ за ними, какъ цѣпная собака стерегу, а что въ томъ проку? Какая мнѣ отъ нихъ благодарность? дѣло начну толковать, а они только ругаются: "ничего, молъ, ты не понимаешь, дуракъ, едеотъ!" Обидѣть-то легко, едеотомъ-то, а ужъ чего тутъ не понимать... кто другой, можетъ, а я ихъ понимаю вотъ какъ! наскрось вижу. Да и кого угодно со стороны спросить,-- всякъ скажетъ, что при такой жизни до добра не дойти: либо смерть моментальная приключится, либо желтый домъ. Такъ-то-съ.

-- Однако, постой, Платонъ Пирожковъ,-- перебилъ его Вово: -- говори ты толкомъ.

-- Толкомъ и я хочу, ваше сіятельство,-- вздыхая, протянулъ дятелъ:-- какъ увидѣлъ васъ, такъ и осѣнило. Все выложу какъ на духу, образумьте вы барина, не то я ни часу, вотъ какъ Богъ святъ, не останусь. Вы баринъ ласковый, настоящій, съ измальства я на васъ, ровно какъ на родного нашего... чай, помните, пажикомъ-съ еще хаживали, при барынѣ Софьѣ Михайловнѣ, а потомъ при бабушкѣ... Можетъ, во всемъ Питерѣ у насъ такого... дружбою и пріятельствомъ любящаго, такъ сказать, друга не найдется...

-- Такъ что-жъ ты тянешь?

-- Я не тяну-съ, а нельзя-жъ безъ объясненія... кабы вы все видѣли, такъ сами бы то же сказали... Одно слово: сотворите вы божескую милость, ваше сіятельство, уговорите ихъ, помирите съ барыней, съ Лидіей Андреевной...

-- Съ Лидіей Ангреевной?! Ты никакъ и впрямь рехнулся...

-- Не рехнулся я... знаю, что трудно, да коли другого ничего не остается,-- какъ тутъ быть? А вотъ зачѣмъ мы сюда пріѣхали,-- спросите!

-- Ну?

Платонъ сдѣлалъ испуганное лицо, таинственно наклонился къ Вово и, чуть задѣвъ его по щекѣ носомъ, шепнулъ:

-- По Сонечкѣ стосковались.

Вово кивнулъ головой. Слова дятла были для него только новымъ подтвержденіемъ.

-- Ну, а Сонечку-то намъ не дадутъ,-- продолжалъ Платонъ уже громче:-- объ этомъ и думать нечего. Это разъ. А другое,-- все ровно такъ жить невозможно, дѣла-то, ваше сіятельство, не прежнія.

-- И это знаю, что не прежнія.

-- Нѣтъ, видно мало знаете, можетъ, я одинъ только и знаю, каковы у васъ дѣла-то. Еще когда все въ раззоръ пошло! какъ померла барыня Софія Михайловна, за дѣлежку эту промежъ себя съ братцами и сестрицами сдѣлали. А потомъ годъ отъ году хуже и хуже. Лидія-то Андреевна рвали и метали, чуяли, что не къ добру идетъ. "Служи да служи!" -- ничего только изъ этого не вышло. А потомъ пріятель, господинъ Медынцевъ, подвернулся,-- тутъ все прахомъ и пошло.

-- А Снѣжково-то?

Платонъ безнадежно махнулъ рукой.

-- Снѣжково въ рукахъ и теперь золотое дно, да руки-то у насъ гдѣ? Снѣжково-то, помяните мое слово, черезъ годъ съ "аукціону" пойдетъ,-- и званія отъ него не останется. Какъ вышла эта послѣдняя, значитъ, ссора, какъ рѣшили они барыню, Лидію Андреевну, значитъ, оставить,-- такъ что сдѣлали? откуда денегъ добыли? Снѣжково заложили. Два года ио заграницамъ мы, прости Господи, слонялись, а деньги водой текли. Потомъ, какъ ужъ не осталось ничего, въ Снѣжково переѣхали. Зажили. Хозяйство и все такое. Только вижу я, по глазамъ вижу, не будетъ въ томъ проку. Такъ, по моему, и вышло. Прохозяйничали годъ -- и доходовъ ровно на половину убавилось. Прохозяйничали другой,-- одна четверть осталась. А Лидіи Андреевнѣ деньги въ сроки подай и подай. Все, что было,-- то и высылали Вѣрите ли, ваше сіятельство, эти полгода почитай безъ копѣйки въ карманѣ прожили. Иной разъ по недѣлямъ изъ комнаты не выходили, пѣть, играть забыли, отъ пищи отбиваться стали. Того и ждалъ,-- руки на себя наложатъ...

-- Да ты бы, дуракъ, ко мнѣ написалъ, и я бы къ нему пріѣхалъ!

-- Эхъ, ваше сіятельство!-- убѣжденнымъ тономъ отвѣчалъ Платонъ.-- И не пріѣхали бы, гдѣ ужъ вамъ отсюда въ нашу глушь выбраться. Собираться, это точно, стали-бы, а пріѣхать-то и не удалось бы... Да я не къ тому, я и жительства-то вашего не зналъ... А вдругъ приказъ: "укладывайтесь!" Ковры это, картины, вещи, книги, мебель любимую -- въ ящики, и въ три дня -- сюда! Остановились въ Европейской, номеръ пятнадцать рублей въ сутки... Я скорѣе по квартирамъ... Богъ помогъ, вотъ эту сразу найти удалось. Перевезъ ихъ... вотъ видите, а что будетъ дальше, чѣмъ жить будемъ -- этого я знать не могу...

Вово сморщилъ лобъ и сдѣлалъ печальную мину, отъ чего сразу подурнѣлъ и постарѣлъ на нѣсколько лѣтъ, сталъ на себя непохожимъ.

-- Ну, ужъ вотъ этого я не ожидалъ никакъ!-- проговорилъ онъ тоже не своимъ голосомъ.-- Что-жъ онъ, Сонечку видѣлъ?

-- Никакъ нѣтъ-съ... они, вѣдь, туда, четыре года тому рѣшили, ни въ жизнь ни ногой. Съ запиской я бѣгалъ, просили прислать барышню, да Лидія Андреевна не пускаютъ, записку прочли, вышли ко мнѣ. Я было къ ручкѣ, а онѣ отъ меня, какъ отъ гадины, голову закинули и такъ гордо: скажи, молъ, своему барину, что онъ напрасно писать безпокоится. Я не стерпѣлъ... про барышню... о здоровья испрашиваю... думалъ, не выбѣжитъ-съ ли... вѣдь, на рукахъ носилъ Сонечку, а она меня за усы таскала, любила меня, "платочкомъ" все называла... Да куда тебѣ! повернулись Лидія Андреевна и дверь за собой затворили. Постоялъ я, постоялъ въ прихожей, все барышню поджидалъ, да такъ ни съ чѣмъ и отъѣхалъ. А вы-то, ваше сіятельство, нешто у Лидіи Андреевны не бываете?

-- Не бываю; но изрѣдка встрѣчаю...

-- И барышню вы видѣли?

-- Недавно видѣлъ... показали мнѣ ее, а то не узналъ бы, вытянулась, вотъ какая большая!

Платонъ опустилъ носъ и высчитывалъ.

-- Какъ же не большая, вѣдь, черезъ три мѣсяца двѣнадцать годковъ будетъ,-- сказалъ онъ.

-- И прехорошенькая, въ отца, или вотъ въ бабушку Софью Михайловну,-- кивнулъ Вово на большой фотографическій портретъ, висѣвшій надъ кроватью.

-- Какъ же теперь быть?-- растерянно прибавилъ онъ.

-- Да ужъ сдѣлайте божескую милость, помирите вы насъ съ Лидіей Андреевной -- одно осталось.

Вово раздражительно повелъ плечами.

-- Ты опять съ этимъ вздоромъ! Неужели ты понять не можешь, что этого никакъ нельзя?..

-- А коли окромя этого неминучая гибель?..

Они не слышали, какъ проснулся Аникѣевъ, какъ онъ прошелъ по мягкому ковру, и замѣтили его ужъ, когда онъ нѣсколько мгновеній стоялъ у двери.

Платонъ, какъ ужаленный, заметался и юркнулъ въ дверцу въ глубинѣ спальни. Вово тоже совсѣмъ сконфузился, густо покраснѣлъ и не могъ взглянуть на пріятеля,

Аникѣовъ потянулся, зѣвнулъ.

-- Прости, голубчикъ,-- сказалъ онъ:-- видно, я слишкомъ много выпилъ старыхъ винъ у Натальи Порфирьевны... не знаю, такъ это вдругъ заснулъ... Охъ, какъ ужъ поздно!-- прибавилъ онъ, взглянувъ на часы.

-- Да, пора мнѣ!-- встрепенулся Вово.-- Ну, прощай, Миша, Христосъ съ тобою!

Онъ звонко поцѣловалъ Аникѣева и совсѣмъ по-старушечьи, три раза, быстро-быстро перекрестилъ его.

-- А quand?-- спрашивалъ онъ, выходя въ первую комнату и ища свой "клякъ" и шапку.

-- Если ужъ этотъ дурень развивалъ передъ тобой свои планы и на меня жаловался, такъ поговоримъ, я только съ тобой и могу говорить обо всемъ этомъ... Но теперь нельзя же,-- и поздно, и силъ нѣтъ; пріѣзжай завтра вечеромъ, часовъ въ одиннадцать... можешь?

-- Конечно, могу.

Платонъ Пирожковъ, свѣтя князю на лѣстницъ, шепнулъ:

-- Слышали они... всегда спятъ такъ, что пушками не разбудишь, а нынче вонъ грѣхъ какой... Да ужъ все одно... я уйду, безпремѣнно уйду... силъ моихъ нѣту...

Вово обернулся и молча показалъ ему кулакъ.

XII.

На слѣдующій день, ровно въ половинѣ двѣнадцатаго, лакей разбудилъ князя Вово. Онъ, глядя на часы, десять минутъ зѣвалъ, потягивался и разминался подъ своимъ алымъ атласнымъ стеганнымъ одѣяломъ, а затѣмъ сдѣлалъ надъ собою усиліе и спрыгнулъ съ кровати.

Просунувъ ноги въ мягкія туфли и накинувъ мохнатый купальный халатъ, онъ, какъ сумашедшій, кинулся въ сосѣднюю со спальной ванную. Здѣсь лакей уже ожидалъ его и подхватилъ на ходу сброшенный халатъ. Вово съ крикомъ, визгомъ и фырканьемъ окунулся въ холодную, душистую ванну, поплескался въ ней съ минуту -- и выскочилъ продолжая визжать и отфыркиваться.

Лакей накинулъ на него халатъ и принялся, съ почтительнымъ и серьезнымъ выраженіемъ, растирать его до-красна.

Затѣмъ послѣдовалъ, въ строгой постепенности, обрядъ умыванья, чистки зубовъ, лощенія ногтей и всякаго прихорашиванья.

Къ половинѣ перваго Вово, въ визитномъ одѣяніи, свѣжій, сіяющій, сидѣлъ въ небольшой своей столовой за завтракомъ. Онъ пробѣжалъ политическія новости въ газетѣ, просмотрѣлъ уже болѣе внимательно, перемѣщенія по службѣ и назначенія, заглянулъ въ объявленія о смертяхъ и панихидахъ -- и отбросилъ газету.

Окончивъ завтракъ, онъ перешелъ въ свой кабинетъ. Кабинетнаго и вообще мужского въ этой комнатѣ оказывалось весьма мало. Это былъ настоящій будуаръ легкомысленной, избалованной женщины. Причудливая низенькая и мягкая мебель. Всюду пришпиленные и набросанные куски старинныхъ пестрыхъ матерій и парчи. Пушистые ковры, тигровыя шкуры, душистые цвѣты въ корзинкахъ, фарфоровыя куколки, мелкія вещицы, альбомы, фотографіи пріятелей и пріятельницъ.

Вово подсѣлъ къ маленькому дамскому письменному столу, просмотрѣлъ кучу приглашеній и записочекъ, а потомъ развернулъ свой бюваръ. На болѣе чѣмъ полдюжинѣ крохотныхъ бумажекъ съ художественно сдѣланнымъ гербомъ Вово набросалъ каллиграфическимъ почеркомъ по нѣскольку привычныхъ французскихъ фразъ, заклеилъ въ конвертикъ съ такимъ же гербомъ и подавилъ пуговку звонка.

-- Вотъ, отошли,-- сказалъ онъ вошедшему лакею:-- да закладывать скорѣе и никого не принимать, скажи швейцару, а какъ Петръ подастъ карету, сейчасъ же доложи мнѣ.

Сдѣлавъ эти распоряженія, Вово быстро замелькалъ по своимъ коврамъ и тигровымъ шкурамъ, находясь, очевидно, въ необычномъ нервномъ настроеніи. Ему, дѣйствительно, приходилось рѣшать задачу, а это никакъ ужъ не входило въ его всегдашнее утреннее препровожденіе времени.

Вово нерѣдко брался исполнить чьи-нибудь порученія, даже иной разъ и довольно деликатнаго свойства, требовавшія отъ него осмотрительности и такта. Онъ всѣмъ былъ радъ услужить. Но при этомъ онъ относился къ дѣлу всегда очень спокойно и равнодушно, чужіе интересы и затрудненія не волновали его, не нарушали его внутренняго равновѣсія.

Теперь же онъ волновался,-- этотъ "Миша" не выходилъ у него изъ головы и не давалъ ему покою. Вчера, возвращаясь отъ него и даже лежа въ постели, онъ думалъ о словахъ Платона Пирожкова.

Сегодня проснулся, и опять, сразу, тѣ же мысли.

Кончилось тѣмъ, что онъ рѣшилъ побывать у Лидіи Андреевы.

Это было не особенно для него пріятно, Лидія Андреевна, со времени своего разрыва съ мужемъ и внезапнаго его отъѣзда изъ Петербурга, сдѣлала все, что можетъ только сдѣлать женщина, для того, чтобы удержать при себѣ всѣхъ его друзей и знакомыхъ. Относительно большинства, и большинства подавляющаго, ей удалось это. Но все же оказалось нѣсколько человѣкѣ, незамѣтно прекратившихъ посѣщать ее. Въ ихъ числѣ, и даже раньше другихъ, былъ князь Вово.

Съ тѣхъ поръ, изрѣдка встрѣчая Лидію Андреевну, онъ ясно видѣлъ, что она не только вычеркнула его изъ своего списка,-- а прежде онъ пользовался всѣми знаками большого ея расположенія,-- но прямо занесла его въ новый списокъ -- своихъ личныхъ враговъ. Онъ зналъ, что многіе изъ "ея друзей", поддерживающихъ съ нею постоянныя сношенія, не стѣсняются осуждать ее и подсмѣиваться надъ нею. Онъ же никогда и никому не говорилъ о ней ничего дурного.

Вся эта семейная драма оставалась ему непонятною, и онъ склоненъ былъ считать въ ней виноватымъ, главнымъ образомъ, Аникѣева. Но дѣло въ томъ, что онъ безсознательно любилъ "артиста", влекся къ нему, а Лидія Андреевна никогда не казалась ему привлекательной.

Пока закладывали лошадей, Вово нѣсколько разъ измѣнялъ свое рѣшеніе... Ѣхать сегодня и сейчасъ, чтобы застать навѣрно, ѣхать до вечерняго свиданія съ Аникѣевымъ. Можетъ быть, что-нибудь и выяснится. Потомъ являлась мысль: нѣтъ, лучше подождать; послушать что онъ говорить будетъ... Однако, вѣдь, "дятелъ" сказалъ достаточно, и все ясно...

Ѣхать ужасно не хотѣлось.

Все-таки, садясь въ карету, Вово объяснилъ кучеру адресъ Лидіи Андреевны и даже прибавилъ: "пошелъ скорѣе".

Карета остановилась у большого, новаго дома на Фурштатской. Швейцаръ весьма предупредительно распахнулъ двери и на вопросъ Вово отвѣтилъ, что госпожа Аникѣева дома. По широкой отлогой лѣстницѣ, на каждой площадкѣ которой оказывалось четыре двери, Вово поднялся въ третій этажъ и прямо передъ собою увидѣлъ ярко-вычищенную мѣдную дощечку Лидіи Андреевны.

Онъ позвонилъ. Ему тотчасъ же отперла франтоватая горничная, впустила его, повѣсила его шубу въ темной передней, пригласила войти и пошла докладывать.

Вово оказался среди просторной гостиной, гдѣ все находилось на своемъ мѣстѣ, какъ всегда бываетъ въ "приличныхъ" домахъ средняго круга. Вово узналъ не мало знакомыхъ прежнихъ вещей. Вотъ и Мишинъ рояль. Но Мишинаго духа, его вкусовъ и слѣда не осталось въ этой комнатѣ... Она полна Лидіей Андреевной, она представляетъ полную противоположность тому жилищу, гдѣ вчера ночью витали призраки и слышались ихъ печальные вздохи. Здѣсь нѣтъ, да чувствуется, что и не можетъ быть никакихъ призраковъ.

XIII.

Въ сосѣдней комнатѣ легкое покашливанье, шорохъ,-- спущенная портьера раздвинулась и пропустила высокую, темноволосую, массивную фигуру Лидіи Андреевны. Совсѣмъ еще молодое,-- ей было не больше тридцати лѣтъ,-- лицо ея съ крупными очертаніями и большими сѣрыми глазами многими признавались очень красивымъ. Въ немъ, однако, недоставало главнаго: изящества и выраженія. Глаза ея ровно ничего не говорили. Вся она казалась какою-то тусклой, несмотря на блескъ волосъ и здоровой румянецъ, почти никогда не сходившій съ ея крѣпкихъ, круглыхъ щекъ.

Лидія Андреевна оказалась въ темномъ, но весьма нарядномъ платьѣ, которому, впрочемъ, тоже недоставало изящества.

На губахъ ея мелькнула не то улыбка, не то усмѣшка, когда она, немного прищурясь, взглянула на Вово и протянула ему руку.

Онъ почтительно поцѣловалъ эту бѣлую, крупную руку и попробовалъ было сдѣлать ту самую милую и невинную физіономію, за которую ему обыкновенно прощалось очень многое.

На этотъ разъ, однако, "физіономія" не подѣйствовала.

-- Князь, какими судьбами? Чему я обязана удовольствію васъ у себя видѣть?-- медленно произнесла Лидія Андреевна, присаживаясь на диванчикъ и указывая ему на кресло передъ собою.

"Parbleu! le commencement ne promet pas grand'cliose!" подумалъ онъ.

-- Я къ вамъ по дѣлу, Лидія Андреевна...

-- Я очень хорошо знаю, что безъ дѣла вы бы не пріѣхали, знаю, вѣроятно, и больше того... Вы, конечно, по порученію Михаила Александровича.

-- Даю вамъ слово, что безъ всякаго порученія и что онъ бы изумился, если-бъ узналъ, что я у васъ. Пожалуйста, вѣрьте мнѣ, я скажу вамъ все... если-бъ я пріѣхалъ отъ него или съ его вѣдома, то не сталъ скрывать отъ васъ... croyez-moi, je vous prie!

-- Но, вѣдь, вы его видѣли, конечно... я знаю, что онъ въ Петербургѣ уже нѣсколько дней.

-- Да, вчера я съ нимъ встрѣтился на вечерѣ у madame Вилимской и потомъ къ нему заѣхалъ вмѣстѣ съ нимъ...

-- Вчера... у madame Вилимской?-- съ удивленіемъ, помимо своей воли, переспросила Лидія Андреевна и сильно покраснѣла

Отъ Вово не скрылись ни ея удивленіе, ни краска, ни выраженіе явнаго неудовольствія, мелькнувшее на лицѣ ея.

"Проговорился!" -- подумалъ онъ и продолжалъ:

-- Миша прямо мнѣ ничего не сказалъ; но изъ двухъ-трехъ его намековъ я не могъ не понять, что онъ и пріѣхалъ-то сюда главное затѣмъ, чтобы видѣть Соню... Voyons, Лидія Андреевна, не дѣлайте сердитаго лица, будемъ говорить откровенно.

Она неласково усмѣхнулась и пожала плечами.

-- Говорить съ вами, князь, если-бы вы обратились ко мнѣ по порученію Михаила Александровича... это я еще понимаю...

-- Ну, хорошо конечно... вы правы... Только, вѣдь, вы знаете мои отношенія съ Мишей... Et quis... enfin... я могу обратиться къ нему по вашему порученію... Затѣмъ я и пріѣхалъ...

Она опять усмѣхнулась, потомъ сдвинула брови, очевидно соображая.

-- Я охотно просила бы васъ передать ему что-нибудь,-- медленно сказала она:-- но въ томъ-то и дѣло, что мнѣ передавать ему совсѣмъ нечего... Наши взаимныя отношенія и дѣла окончательно выяснились уже больше четырехъ лѣтъ тому назадъ... и никакихъ вопросовъ, какъ есть ничего, съ моей стороны, по крайней мѣрѣ, теперь, быть не можетъ... Я все пережила, какъ смогла, но теперь... теперь это для меня далекое прошлое.

-- Вопросъ только въ Сонѣ,-- проговорилъ Вово:-- отецъ хочетъ видѣть своего ребенка и, я надѣюсь, вы не будете настолько жестоки, чтобы желать лишить его этого права.

-- Ah! ne parlons pas de cruauté!-- воскликнула, оживляясь, Лидія Андреевна.-- Съ моей стороны никогда не было и не будетъ никакой жестокости. Какъ ни тяжело мнѣ это, какъ ни вредно это, наконецъ, для моей дочери, я не въ силахъ отказать ему увидѣться съ нею здѣсь, въ моемъ домѣ... Но, вѣдь, онъ, по своему всегдашнему упрямству, по своему деспотическому характеру, чтобы только поставить на своемъ, требуетъ ее къ себѣ. Этого никогда не будетъ! Слышите, князь,-- никогда!

Лицо ея вдругъ исказилось, стало злымъ и совсѣмъ некрасивымъ. Она поднялась съ мѣста и трагически произнесла:

-- Только черезъ мой трупъ Соня переступитъ порогъ его дома! Я переносила все, я всегда поддавалась, не имѣла своей воли... но всему есть предѣлъ, и въ этомъ вопросѣ ни ему, да и никому со мной не справиться. Онъ зналъ, на что идетъ, онъ самъ отказался отъ дочери. А у меня только она одна и осталась. Я, кажется, его ни въ чемъ не стѣсняла и не стѣсняю, я ничего ни прошу и мнѣ ничего не надо... Если бъ онъ оставилъ меня безъ всякихъ средствъ, совсѣмъ нищей -- я и тогда бы не сказала ни слова, я стала бы работать, чтобы кормить мою дѣвочку. У меня все, какъ есть все отнято, и я молчу; но единственнаго моего сокровища, моего ребенка, я не отдамъ! Передайте же ему это!

Вово глядѣлъ на нее во всѣ глаза и уже почти былъ готовъ восхищаться ею. Онъ никогда не видалъ ее такою, въ такомъ экстазѣ. Жалко Мишу: но, вѣдь, и она права, она мать... и вотъ ей ничего не надо, она готова работать, чтобы кормить своего ребенка.

Однако, онъ все же началъ соображать кое-что и вспоминать. Его всегдашняя невольная антипатія къ этой женщинѣ прорвалась сквозь восхищенія ея горячей рѣчью.

-- Хорошо,-- со вздохомъ сказалъ онъ:-- je vais lui dire tout... съ вашей стороны вы, конечно, правы. Сочувствуя Мишѣ, я все же не могу не сочувствовать и вамъ, особенно какъ подумаю о будущемъ... Счастье еще, что вы такъ мужественны!..

Лидія Андреевна насторожилась.

-- О чемъ вы говорите?-- тревожно спросила она.

-- Вы, конечно, ужъ знаете, каковы теперь денежныя дѣла Миши?

-- Ничего я не знаю,-- вся замирая, прошептала Лидія Андреевна.

-- Онъ разоренъ въ конецъ, благодаря этому негодяю Медынцеву. Снѣжково почти не приноситъ доходу, какой же Миша хозяинъ! Въ банкъ платить нечего, того и гляди съ аукціона продать придется...

Лидія Андреевна забыла все.

-- Господи, что же это! Только этого и недоставало!-- всплеснула она руками и вдругъ заплакала горько, неудержимо.

Вово поднялся. Но она внѣ себя, всхлипывая, его удерживала.

-- Князь... постойте... мнѣ надо поговорить съ вами... пожалуйста, устройте наше свиданіе... вѣдь, онъ въ дѣлахъ какъ малый ребенокъ... я должна помочь ему... мнѣ необходимо его видѣть...

-- Ну, вотъ мы и договорились,-- скромно сказалъ Вово:-- только знайте одно, chère Лидія Андреевна, никто не помышляетъ отнимать у васъ единственное, что вамъ дорого,-- вашу Соню... но Миша непремѣнно долженъ ее видѣть... отъ этого зависитъ очень многое...

-- Боже мой... да развѣ я противъ?!. Вы очень, очень ко мнѣ несправедливы... Привезите его ко мнѣ, уговорите его... это будетъ съ вашей стороны истинная дружеская услуга...