Змей Рая

I. Алмора

Я возвращался в Индию через Восточную Азию, и еще отчетливей, чем раньше, видел, что всё здесь — горизонтальная плоскость. В сравнении с Индией, вовлеченной в вертикаль авантюры шиваизма, остальная Азия кажется плоской водной гладью: у нее нет ни приключения, ни загадки — они существуют только в климате, производимом собранием индивидуализированных душ. Да, есть великие азиатские культуры, например, Китай и Япония — поддерживаемые анимизмом. Буддизм же сущностно горизонтален. Но только в Индии, и нигде больше, проникнув за тонкий маскировочный слой, падаешь в дионисийскую пропасть.

Я сразу же отправился в Алмору, преддверие Трансгималаев, откуда открывается дорога к горе Кайлас и озеру Мансаровар. Брат безмолвия живет в Алморе, проводя дни в созерцании северных снежных гор.

Оказавшись там, и узнав, что Ананда Маи сейчас обитает в горном ашраме, я решил посетить ее в последний раз. Теперь она показалось мне совершенно другой, и открыла себя в совсем неожиданном свете. Она сидела на подиуме перед аркадой, сквозь которую были видны снежные горы вдалеке. Слова и жесты ее были совершенно литургическими, как будто она отражала силы судьбы; ее исполненные грации движения будто руководствовались неким божественным духом. В первый раз в жизни я чувствовал, что нахожусь в присутствии сверхъестественного существа.

Позже я снял домик на окраине Алморы. Он помещался на холме напротив гигантских Гималаев, и отсюда я мог наблюдать вершину Нанга Парбат.

Есть момент в жизни человека, когда он чувствует, как судьба работает его посредством и направляет его действия. Наконец, это состояние пришло и ко мне: долгая борьба и паломничество стали приносить плоды. Ветви пустились в рост, поскольку корни ушли глубоко. Я знал, что теперь только самоубийство могло отвратить конечное осуществление этого паломничества, бывшее одновременно и природным, и противоестественным. Ведь в моем случае восстание против природы было естественным: природа сама совершала это преступление. Я стал чувствовать, как одни силы обретают власть над другими, одна реальность превосходит все другие реальности.

И тогда я стал видеть сон: я оказался подле Ананды Маи; протянув руку, она взяла какой–то плод, неотрывно глядя мне в глаза, как раньше в Бенаресе. Вышла на середину комнаты, держа блюдо с фруктами в руке. И вот она уже танцует, но движения ее были неловки, она будто боится уронить блюдо. Она понимает, что вот–вот не справится с важным действом, исполняется страха и смущения, предвидя смехотворный исход и разоблачение своей беспомощности. Но вот заиграла музыка, барабаны бьют, всё ускоряя темп. И женщина преображается: с разметавшимися волосами, она бьет голой ногой в пол, ловко вращая блюдо в руке в такт музыке. Теперь ее лицо стало ликом Вселенской Матери — и Кали–пожирательницы.

Я же, сидя на диване, наблюдал невероятные силы, исторгнутые ею. Рядом со мной был другой молодой человек, он тоже видел танец. Я вдруг пожелал, чтобы все мои друзья могли быть сейчас здесь, со мной — тогда я убедил бы их в том, что чрезвычайные вещи действительно существуют в этом мире. Но уже было поздно: танцуя, Мать глядела на меня, и вскоре заговорила. Она обращалась к моему сотоварищу, но одновременно и ко мне: «Послезавтра, в субботу, ты будешь убит». Потом, пытаясь смягчить действие сказанного, добавила: «В каждом есть множество личностей, и только одна из них будет убита. Так я толкую то, что увидела».

Мой сосед, до этого убежденный в существовании сверхъестественного, взорвался гневом: «Это чушь! Я не верю ничему; это абсурдно и невозможно».

Думаю, он хотел утешить меня, но я понимал: утверждение Матери извлечено из глубин Вселенной, и непреложно соответствует неизбежности рока.

Я чувствовал, как тело сотрясается в течениях вибраций, танец и музыка выплескивались сердцем этой дрожи. Потом лицо Матери стало меняться; растворяясь, оно принимало новые формы, будто во вращении небесных сфер.

II. Три вечера льда

Вечером в среду я осознал, что осталось всего два дня, а в субботу я буду убит. Весь вечер я провел в комнате медитаций; я не стал складывать ноги в позу лотоса, но сел в кресло, как сидели фараоны Египта или посвященные Папы. Глядя сквозь окна на вершины слабо розовевших в закате гор, я решил вернуться к тому моменту в долине Куллу — когда я получил ключ, от которого позже отрекся. Я никак не мог быть уверен, что сумею отыскать его — а риск был велик: если я не преуспею, мне придется умереть.

III. Вечер первый. Снежный человек

Я старался очистить ум и сражался против сотен идей и воспоминаний, осаждавших меня. Разум постепенно затихал, и затем в один момент стал совершенно безмолвен. Я попробовал всмотреться в пространство между бровями — и там оказался скован и парализован. Не знаю, как долго это продолжалось, а после появился мягкий ток, струящийся по телу, и постепенно распространявший холодок вверх от ступней. Вскоре форма моего тела стала меняться, мне показалось, будто я парю или распался на части. Плечи мои раздались вширь, а голова упала на грудь. Я чувствовал качание маятника, но казалось, у него нет формы и очертаний. И вместо того, чтобы чувствовать себя свободным, я был заточен в этой неясности. До чрезвычайности обострившимся слухом я вслушивался в шумы внешнего мира, объективной реальности, в то же время ощущая зарождение субъективных феноменов, обретающих реальность во мне. Два этих ощущения боролись во мне, меня будто мотало из стороны в сторону — и я не мог найти ключ.

И вдруг раздался пронзительный свист, и я осознал, чье–то присутствие, совсем рядом. Я был так напуган, что волосы поднялись дыбом, а всё тело покрылось мурашками. И хоть никого не было видно, я знал, что Снежный человек сейчас со мной, и я мог понимать, что он говорит, даже не слыша слов. А он говорил нечто подобное: «В конце концов, ты прибыл, или наконец достиг этой точки. Многие другие приходили, но я не вижу их — так же, как они не видят меня, хотя порой и замечают следы моих стоп на снегу. Это исследователи: из тех, что пробираются всюду и лезут на горы, на самом деле не восходя никуда. Твой же случай иной: всю ночь ты будешь бороться со мной. Я — Ангел Иакова, и только я могу провести тебя».

Перепуганный до смерти, всю ночь я боролся с Ангелом.

IV. Вечер второй. Последний цветок

Я не мог найти ключ, и, усевшись так же, снова старался возвратиться во времени в Долину богов. Снова я чувствовал дрожь, обморочные мороки и ощущение холода в позвоночнике. Потом я оказался парализован, пойман, как узник меж двух вселенных в моменте чистой пустоты и наивысшей муки. Я знал, что зашел слишком далеко, и вернуться уже не смогу. Я знал, что если не найду пути наружу, или ключа, то потеряюсь навсегда и умру. Я уже не управлял происходившим действом, и оказался совершенно обездвижен за пределами мира, пойманный обморочным состоянием непреодолимой силы, и не имея возможности вернуться в свое тело, хотя и не будучи на самом деле вовне его. Пришло то, чего я так боялся. Я уже не мог положиться на себя, но понимал, что сейчас я — просто проекция судьбы, и не могу ничего, кроме как ждать ее исполнения. Ключ казался потерянным навсегда, я не мог вспомнить, как открыл дверь прежде.

В какой–то момент я захотел убедить себя, что слышу голос и внимаю мыслям, произнесенным кем–то другим. Я знал, что со мной был кто–то еще, и хотел увериться в этом, хотя и не видел никого. И я заговорил сам себе, будто слушая другой голос — то, что всегда говорила она в этот момент в моих мечтах. И хотя говорил я сам, я убедил себя, что это не так. Так что она, или я, тогда сказали:

«Смотри на этот цветок, в моей руке перед тобой. Прыгай же, ныряй в него и останься там, пока ты не умер!».

И я прыгнул, избавившись от себя и войдя в цветок. Наконец я нашел ключ и был свободен!

Наконец я вышел из самого себя, и видел свое недвижное, бледное тело, сидевшее в эбеновом кресле, будто мертвец. Она же стояла передо мной, а я был в цветке в ее руке. «Однажды я научила тебя, как смотреть на цветы, а теперь научу, как слушать их. Ведь это твои собственные цветы — внутри тебя всегда был сад. Давай же пойдем в сад и будем слушать их музыку».

И вскоре я начал слышать космическую музыку, которая была не чем иным, как музыкой моих собственных цветов, лотосов моего сада. Всё завибрировало им в унисон, и вместе с ней я прыгал от цветка к цветку, с лепестка на лепесток. Мы отправлялись очень глубоко и очень высоко, и хотя мы держались за руки, я знал, что в ее руке — цветок, а в нём — я.

V. Вечер третий. Мистическая смерть

Теперь мы подошли к точке переживания последнего невообразимого несчастья, в котором всё утонуло в волнах нашего последнего расставания. Она преобразилась, и поскольку я был в ее руке, внутри цветка, я вдруг стал видеть, как она подняла руку, чтобы вдохнуть аромат — ее голова была огромна, обретала гигантские размеры, и казалась больше мира. А потом она положила цветок в рот, и меня разорвало в клочья ее зубами — осталась только легко усваиваемая кашица, съедобная, как семена лотоса.

Была суббота, и я был убит любовью.

VI. Пустота

Одно из моих эго умерло. Всё, что было во мне неважного, было изгнано, а остальное растворилось в теле любовницы. Значит, произошло убийство — но с ним и свадьба. Но я был там, как и раньше: с моей мертвой спутницей в Долине цветов. Мы стали одного роста, но изменились. Я спросил: «Почему у тебя такие большие глаза?».

А она ответила: «Чтобы лучше видеть тебя ими, дорогой».

И я спросил: «Почему у тебя такие большие уши?».

И она ответила: «Чтобы лучше слышать тебя ими, дорогой». А потом, немного спустя, она пошла по заснеженной тропе. Оглянувшись, она остановилась и сказала: «С этого момента тебе придется идти одному. Я могу быть с тобой только до этой черты». А потом она улыбнулась — и я улыбнулся в ответ. Между нами не было ни малейшей печали.

Медленно я стал подниматься, и наконец, посреди высоких гор, нашел то, что искал так долго. И мне открылось, насколько всё было просто, и насколько отлично от всего, что я описал в этой книге. Меня переполнило желание объяснить это всё, но в этот момент появился Брат безмолвия, Сунья Бхаи, который на самом деле — Пустота. Он приложил палец к губам и сказал: «Тсс! Тсс! Пришел конец! Отныне ты должен жить в Безмолвии…».