ЗНАК ВОПРОСА 1994 № 03

К ЧИТАТЕЛЮ

Кто не слышал о красавице Кассандре — дочери последнего царя Трои Приама и царицы Гекубы? Плененный ее красотой стреловержец, блюститель космической и человеческой гармонии, бог Аполлон, добиваясь взаимности, одарил Кассандру редкостным даром предвидения. Но отвергла красавица его притязания. Взбешенный отказом бог сделал так, что ее пророчествам перестали верить. Много потеряли люди из-за пренебрежения пророчествами Кассандры. Так, троянцы, в частности, не вняли ее предостережениям о недопустимости похищения Елены Прекрасной Парисом, что привело к Троянской воине. После взятия Трои Кассандра попала в плен к Агамемнону и погибла вместе с ним от руки его ревнивой супруги Клитемнестры. Прорицания Кассандры — в переносном смысле — предсказания, вызывающие недоверие окружающих.

Но история, как говорят, повторяется. Герой моего повествования наделен какой-то высшей силой поразительным даром предвидения. За этот дар власть предержащие бросают его в тюрьмы, отправляют в ссылки и в конечном итоге делают все, чтобы даже имя его погрузить в странную, почти непроницаемую тьму забвения.

Время и люди приложили к этому руку. Многие годы его жизни прошли в тени монастырских келий и скитов, хуже того — крепостных и тюремных стен, сырости камер, куда и солнце-то лишено было права заглядывать. Режим этих заведений, по мнению лиц там побывавших в шестидесятых годах прошлого столетия, когда они еще исправно функционировали, в значительной мере напоминал режим узилищ Святой инквизиции. В подобных условиях, мне кажется, даже Олоферну пришлось бы туго!

Немало потрудилась на поприще обеспечения забвения и недреманная подобострастная раба Власти, «Госпожа Цензура», создавшая глухой забор вокруг обстоятельств жизни героя настоящего повествования, возникновения его дара предвидения и самих предсказаний. Порой мне кажется, что цензура наших дней ходит еще в коротких штанишках.

Сознательно нарушу традиционную очередность повествования о жизни и делах героя моего. Более ста пятидесяти лет тому назад морозным и метелистым февральским утром 1841 года приняла в свое стылое лоно прах моего героя Российская земля. Она не была ему пухом. Комья промерзшей земли барабанили по крышке гроба, когда по традиции каждый присутствующий бросал горсть земли в отверзшую могилу.

Вряд ли в тот день на монастырском погосте, где состоялось погребение моего героя, было много народу. Обстановка была, мягко говоря, «не та», поскольку… хоронили заключенного!

Хоронили монаха Авеля, умершего на восемьдесят четвертом году жизни в стенах странной обители — Суздальского Ефимьевского монастыря, что с XIV века и поныне стоит на берегу реки Каменки.

Мрачная слава этой обители сейчас мало кому известна. Знают Бастилию, Шлиссельбург, Петропавловскую крепость… Но спросите кого угодно, что ему известно о Ефимьевском монастыре? Скорей всего, молчание будет ответом. А между тем его темные сырые кельи, замшелые высоченные, под стать Кремлевским, стены, денно и нощно охраняемые солдатами, отдавшими честь коменданту-настоятелю этой обители, недвусмысленно говорили о том пристальном внимании, которое уделялось особам, сподобившимся царской милости!

Но даже сквозь стены мрачной обители, даже из могилы на тюремно-монастырском погосте Авель, даром своим, делами и писаниями своими, воздействовал на жизнь людей его никогда не встречавших, родившихся после его смерти, привлекал к себе их мысли, лишая сна, терзая дух и тело предсказаниями своими, серьезность коих доходила до сознания особенно хорошо тогда, когда они начинали сбываться! А сбывались они всегда!

Есть все основания полагать, что и через 77 лет после смерти Авеля, то есть в середине июля 1918 года, пребывая в стенах Ипатьевского особняка в Екатеринбурге, последний из императоров российских Николай Второй и его супруга Александра Федоровна не раз и не два не без основания вспоминали монаха Авеля, быть может, неотступно думали о.

Я далек от мистики. Она чужда мне! Все гораздо проще! Жизнь торовата на такое, что даже и в кошмарном сне не всегда присниться может! Я и не думал никогда, что буду жадно искать отдельные бумаги, документы, публикации, воспоминания, высказывания, даже слова и фразы, тем или иным образом относящиеся к монаху Авелю, его жизни, делам, предсказаниям! А вот поди ж Ищу… Тоже не сплю ночами, думая о нем, правдолюбце, патриоте, соотечественнике, умнице, напоминающем мне Юлиуса Фучика своей поистине непреодолимой убежденностью в собственной правоте, правоте своего дела! Это был сильный, достойный, честный и мужественный человек, готовый на смерть за свои идеи и убеждения!

Да будет ему земля пухом!

КЕМ ЖЕ ОН БЫЛ, ЭТОТ ПРОРИЦАТЕЛЬ АВЕЛЬ?

Приступая к публикации в XIX веке материалов о. монахе Авеле, известный русский историк, журналист и общественный деятель, организатор, издатель и первый редактор специального журнала «Русская старина» Михаил Иванович Семевский (1832–1892) в публикации «Предсказатель монах Авель» (1875 г., том XII, № 2, с. 414–435) пишет:

«Мы имеем возможность ответить на этот вопрос (вынесенный в название главы. — Ю.Р.), так как располагаем документами, относящимися к личности Авеля. Документы эти следующие:

1) Две тетрадки в малую 8-ю долю, написанные по-славянски: на первой странице этих «книжек» изображены разные кружки, литеры славянской азбуки и точки треугольником, среди которых написано: «Печать Господа Бога и Христа Его». В этих тетрадках содержится: а) «Житие и страдание отца и монаха Авеля»; б) «Жизнь и житие отца нашего Дадамия»; в) «Сказание о существе, что есть существо Божие и Божество»; г) «Бытие: книга первая». В одной из этих тетрадок на 26 страницах находятся разные символические круги, фигуры с буквами славянской азбуки и счета, при них находится краткое толкование.

2) Тетрадка (в 16-ю долю) в двух экземплярах, озаглавленная: «Церковныя потребы монаха Авеля»; в ней сокращенно изложена «Книга бытия», помещенная в двух первых тетрадках.

3) 12 писем Авеля к графине Прасковье Андреевне Потемкиной, написанные то по-славянски, то обыкновенным почерком; все письма относятся к 1815–1816 гг.

4) Письмо Авеля к В. Ф. Ковалеву, управляющему фабрикой П. А. Потемкина в Глушкове (1816 г.).

Всем этим материалом мы нашли удобным воспользоваться таким образом, что сначала помещаем жизнеописание Авеля в подлиннике, с изменением только самых крупных орфографических неправильностей и с пропуском некоторых мистических измышлений; затем обращаем внимание на статьи Авеля, заключающиеся в упомянутых тетрадках, наконец говорим о письмах его. Из последних документов мы выписываем лишь наиболее характерные места».

Однако не богат перечень документов, которыми располагал в ту пору М. И. Семевский. Да и содержащаяся в публикации информация дана в форме выдержек, размер и тематика которых определялись как издателем журнала, так и мнением цензора, с которым ему приходилось считаться.

Что касается оригиналов перечисленных выше документов, то, несмотря на их довольно энергичные поиски, мною предпринятые, обнаружить их пока не удалось.

Так, в ответ на запросы по этому поводу, направленные в организации, депонировавшие материалы архива М. И. Семевского, пришли следующие ответы:

И второй столь же обескураживающий ответ:

С той поры, к сожалению, так ничего установить и не удалось. И хотя интересующие меня документы должны были осесть в Ленинграде, ибо именно здесь издавался Семевским журнал «Русская старина», но… следы оригинальных работ Авеля мною пока не обнаружены. Удасться ли их найти когда-нибудь?

Приступим же к ознакомлению с имеющимися материалами.

Ниже биография Авеля приводится в целях уменьшения объема и облегчения чтения в сокращенном пересказе современным языком. Лишь наиболее информативные, важные, показательные куски оригинального текста даются в виде цитат, иногда — протяженных, с сохранением орфографии и пунктуации оригинала.

В редких случаях я позволил себе снабдить их мелкими примечаниями, данными в тексте в скобках с литерами — Ю.Р.

Должен также заметить, что деление приводимой биографии Авеля на главы отличается от оригинала как по названию каждого куска, так и по заключенному в нем периоду времени, что сделано по композиционным соображениям и определяется сроками правления того или иного императора российского.

Естественно, что рассматриваемый документ, именуемый «Житие и страдание отца и монаха Авеля», повествует практически о всей жизни Авеля от рождения и до смерти. Однако было бы неразумно полагать, что все сообщаемое в этом произведении, написанном по определенным канонам жанра, достоверно. Кроме того, поистине на славу поработала цензура XIX столетия, оставив свои следы в виде множества отточий, заменяющих куски Жития. Наряду с этим несомненны также и отзвуки приязни и неприязни, и оценки тех или иных событий автором Жития.

Таким образом, появляется необходимость в сверке сообщений Жития с историческими фактами, в чем, надеюсь, могут помочь немногочисленные свидетельства независимых очевидцев — современников Авеля. Удалось также найти некоторые малоизвестные публикации, содержащие фрагменты допросов Авеля в Тайной Экспедиции.

Однако названных документов так мало, и так сильны в них субъективные погрешности авторов, что они порой плохо согласуются друг с другом, иногда просто противоречивы.

Поэтому в приводимом ниже анализе мы будем следить за деяниями Авеля и за воспоследовавшими за ними репрессиями: ссылками, осуждениями, тюрьмами, заточениями в крепости и т. д.

К сожалению, следует признать, что, как мы ни стараемся установить полную достоверность сообщений Жития, кое-где остаются темные, пока еще загадочные места в биографии Авеля, которые, надеюсь, быть может, удастся со временем высветить.

Приступим же к биографии нашего героя:

«ЖИТИЕ И СТРАДАНИЕ ОТЦА И МОНАХА АВЕЛЯ».

Торжественно и чинно названный документ начинается следующими словами:

«Сей отец Авель родился в северных странах, в Московских пределах, в Тульской губернии, Алексенской округи, Соломенской волости, деревня Акулово, приход церкви Ильи Пророка. Рождения сего монаха Авеля в лето от Адама семь тысяч и двести и в пять годов, а от Бога Слова — тысяча и семьсот пятьдесят и семь годов… рождение… месяца марта в самое равноденствие, и дано ему имя, якоже и всем человеком… Василий…

Жизни отцу Авелю от Бога положено восемьдесят и три года и четыре месяца…

Родители его бяша земледельцы, а другое у них художество коновальская работа; научили тому ж своего отрока… Он же о сем мало внимаша, а больше у него было внимание о Божестве и о божественной судьбе».

И было ему девятнадцать лет, когда он отправился странствовать в «южныя и западныя, а потом и восточныя страны» и ходил он так девять годов.

Наконец, придя в самую северную страну, вселился он в Валаамский монастырь, удаленный от мира на острове Ладожского озера. В нем в то время игуменом был благочестивый и разумный Назарий. Он принял Авеля в свой монастырь «как должно, со всякою любовию, дал ему келью и послушание и вся потребныя: потом же приказал ходить вкупе с братиею в церковь и в трапезу, и во все нужные послушания».

Отец Авель прожил в монастыре только один год, присматриваясь и вникая в жизнь монастырскую.

Позже отец Авель взял от игумена благословение и «отыде в пустыню; которая пустыня на том же острову недалече от монастыря; и вселился в той пустыне один и со единым». (Здесь «пустыня» или «пустынь» — одинокое жилье, так сказать, «нештатный монастырь», уединенная келья. — Ю.Р.)

И начал отец Авель в той пустыни прилагать труды к трудам и подвиги к подвигам. И «явися от того ему многия скорби и великия тягости душевныя и телесныя. Попусти Господь Бог на него искусы великие и превеликие, и едва в меру ему понести», послав на него темных духов и много других искушений. Авель же, изнемогая от различных искушений, обратился к Богу: «Господи, помилуй и не вводи меня во искушение выше силы моея!»

Позже стал видеть Авель темных духов и с ними говорить, вопрошая: кто их послал к нему? Они же отвечали: «Нас послал к теое тот, кто и тебя на сие место послал!» Но Авель проявил характер и, одержав над ними победу, посрамил духов!

В недавно обнаруженной мною малоизвестной публикации XIX века содержатся некоторые дополнительные сведения, проливающие свет на ранний период жизни моего героя.

Так, например, в ходе допроса в Тайной Экспедиции в Петербурге в марте 1796 года на вопрос следователя: «Что ты за человек, как тебя зовут, где ты родился, кто у тебя отец, чему ты обучен, женат или холост и если женат, то имеешь ли детей и сколько, где твой отец проживает?» со слов Авеля вносится следующая запись:

«Крещен в веру греческого вероисповедания, которую содержа повинуется всем церковным преданиям и общественным положениям; женат, детей имеет троих сыновей; женат против воли и для Того в своем селении жил мало, а всегда шатался по разным городам».

В этом «Деле» содержатся и другие ответы Авеля на вопросы, которые помогут, надеюсь, глубоко понять сущность характера и способностей Авеля.

Так, в ответ на вопрос: «Когда ты говоришь, что женат против твоей воли и хаживал по разным местам, где именно и в чем ты упражнялся и какое имел ты пропитание и домашнее пособие?» — Авель отвечает (запись из названного выше Протокола):

«Когда ему было еще 10 лет от роду, то и начал он мыслить об отсутствии из дому отца своего с тем, чтобы идти куда-либо в пустыню на службу Богу, а притом слышав во Евангелии Христа Спасителя слово «аще кто оставит отца своего и матерь, жену и чада и вся имени Моего ради, той сторицею вся приимет и вселится в царствии небесном», он, внемля сему, вяще начал о том думать и искал случая об исполнении своего намерения. Будучи же 17 лет, тогда отец принудил его жениться; а по прошествии несколько тому времени начал он обучаться российской грамоте. (Это в семнадцать-то лет! — Ю.Р.), а потом учился он и плотничной работе. Поняв частию грамоте и того ремесла, ходил он по разным для работ городам и был с прочими в Кременчуге и Херсоне при строении кораблей. В Херсоне открылась заразительная болезнь, от которой многие люди, да и из его артели товарищи, начали умирать, чему и он был подвержен; то и давал он Богу обещание, ежели его Богу угодно будет исцелить, то он пойдет вечно ему работать в преподобии и правде, почему он и выздоровел, однако ж и после того работал там еще год. По возвращении же в свой дом стал проситься у своего отца и матери в монастырь, сказав им вину желания своего; они же, не уразумев его к Богу обета, его от себя не отпускали. Он же, будучи сим недоволен, помышлял, как бы ему в исполнение своего намерения уйти от них тайно, и через несколько времени взял он плакатный пашпорт (видимо от «плакать», бедовать, т. е. паспорт, дающий возможность в силу необходимости хоть как-то «перебиться на стороне». — Ю.Р.) под образом отшествия из дому для работы, пошел он в 1785 году в Тулу, а оттуда через Алексин, Серпухов, Москву пришел в Новгород, из коего доехал до Олонца, а потом пришел к острову Валааму, с коего и переехал в Валаамский монастырь, а из него в Валаамскую пустыню».

Но вернемся к тексту Жития.

ОБРЕТЕНИЕ ПРОРОЧЕСКОГО ДАРА

Авель, как сказано было выше, проявил характер и победил в битве темных духов.

Далее говорится: «Господь же видя раба своего таковую брань (то есть битву. — Ю.Р.) творяща с бесплотными духами и рече к нему, сказывая ему тайныя и безвестныя, и что будет ему, и что будет всему миру и прочая таковая».

Увидя, как Господь Бог беседует с Авелем, посрамленные духи в ужасе бежали.

И вот тут-то начинаются в жизни Авеля странные проявления, описания которых, к сожалению, вычеркнуты из текста Жития в публикации 1875 года цензурой и заменены отточиями!

Ниже приводятся цитаты в том виде, в каком они вышли из-под рук цензуры и дошли до нас в журнале «Русская Старина» 1875 года.

«По сему ж взяли отца Авеля два духа… (Далее в скобках внутри текста примечание редактора «РС»: «Далее составитель жития Авеля рассказывает, как он от высших сил получил великий дар прорицания судеб будущего… (отточие цензуры. — Ю.Р.) и рекоша ему: «Буди ты новый Адам и древний отец Дадамей, и напиши яже видел еси; и скажи яже слышал еси. Но не всем скажи и не всем напиши, а токмо избранным моим и токмо святым моим; тем напиши, которые могут вместить наши словеса и наша наказания (т. е. наказы, указания, рекомендации. — Ю.Р.). Тем и скажи и напиши. И прочая таковая многая к нему глаголаша».

Придя в себя, Авель «начаша с того времени писать и сказывать, что вме-стно человеку… (здесь и далее отточие цензора. — Ю.Р.) и случись ему дивное видение: дивное видение и предивное одному в пустыни в лето от Адама 7295 (т. е. 1787 г.) месяца ноября по солнечным в первое число с полунощи и продолжалось как не меньше тридесяти часов. С того убо время начал писать и сказывать, что кому вместно. И велено ему выйти из пустыни в монастырь. И пришел он в монастырь того же года, месяца февраля в первое число и вшел в церковь Успения Пресвятыя Богородицы. И стал посреди церкви, весь исполнен умиления и радости, взирая на красоту церковную и на образ Божией Матери… внидя во внутренняя его; и соединился с ним, якобы един… человек. И начал в нем и им делать и действовать, якобы природным своим естеством; и дотоле действоваша в нем, дондеже (дондеже — доколе, пока, покуда. — Ю.Р.) всему его изучи и всему его научи… и вселися в сосуд, который на то уготован еще издревле. И от того время отец Авель стал вся познать и вся разумевать: наставляя его и вразумляя всей мудрости и всей премудрости. Посемуж о. Авель вышел из Валаамского монастыря, тако ему велено действом… (название овладевшего Авелем везде пропущено цензурой. Примечание редактора в издании 1875 года) сказывать и проповедывать тайны Божии и судьбы его».

Из сказанного можно понять, что в результате странных обстоятельств, некоторые из которых продолжались более суток, Авель ощутил в себе какой-то порыв, мощную побуждающую его к различным действиям эмоцию, в достижении сути которой нам сильно вредит вмешательство цензура XIX века. Ведь вычеркнуты наиболее информативные куски, реставрация их в значительной мере затруднена. Однако попробуем сделать это.

История, как говорят, повторяется. Носители пророческого дара были до Авеля, были и после него, существуют и поныне. И обстоятельства рождения или выявления этой способности в известных от древности до наших дней описаниях весьма сходны.

Так, полулегендарный мудрец, прорицатель и поэт Древней Греции критянин Эпименид пас овец и… задремал в пещере, проспав 57 (по другим данным — 40) лет. Проснувшись, он получил дар прорицания. К тому же пещера — в мифологии сакральное убежище, укрытие, куда уходят из мира и где обретают мудрость. Фиванский мифологический прорицатель Тиресий, будучи юношей, случайно увидел обнаженную купающуюся Афину, за что был ослеплен оскорбленной богиней, но Афина возместила ему утрату зрения даром прорицаний. Интересно при этом, что как в мифах и фольклоре, так и в жизни непрестанно встречаются, так сказать, причинно-следственные связки — болезни, встречи с какими-то неведомыми существами, нарекаемыми то духами, то пришельцами, то святыми, но как и почему появляется паранормальный (нередко именно пророческий) дар, не поддается словесному описанию, выходит за пределы понимания возможностей человека.

Таким образом, различные стрессовые ситуации: болезни, эмоциональные потрясения, механическое или физическое воздействие, нередко электротравма служат каким-то спусковым механизмом рождения или проявления той или иной паранормальной способности.

Этого не избежал и Авель. И его дар появился после перенесенного им в Херсоне тяжелого заболевания, а затем сопровождался или инициировался появлением неких двух странных существ, кои приняли участие в обретении этого дара.

К тому же в названной выше работе «Прорицатель Авель» мне удалось найти довольно подробные описания голосов, с некоторых пор ставших постоянными спутниками монаха, позволявшими ему давать безукоризненные прогнозы.

Так в названной публикации приводится содержание беседы епископа Костромского и Галицкого Павла с Авелем, который заявил, что «…будучи в Валааме, пришед к заутрени в церковь, равно как бы Павел апостол, восхищен («восхитить» — похитить, вознести. — Ю.Р.) был на небе и там видел две книги и что видел, то самое и писал…»

Позже, в марте 1796 года на допросе в Тайной Экспедиции на вопрос «Когда впервые слышал он «Глас»?» Авель ответил:

«Когда он был в пустыни Валаамской, во едино время был ему из воздуха глас, яко боговидцу Моисею пророку и якобы изречено ему тако: иди и скажи северной царице Екатерине Алексеевне, иди и рцы (т. е. скажи. — Ю.Р.) ей всю правду, еже аз тебе заповедаю…»

«Сей глас слышан им был в 1787 году в марте месяце. Он при слышании сего весьма усомнился и поведал о том строителю (то есть игумену монастыря. — Ю.Р.) и некоторым благоразумным братьям…»

Интересно, что он пытался осмыслить происходящее, пытался выяснить мнение людей, которых считал благоразумными, не действовал слепо.

Итак, Авель, по его утверждениям, «был вознесен на небо», где и увидел некие две книги, содержание которых впоследствии лишь пересказывал в своих писаниях. И кроме того, начиная с марта 1787 года он слышал некий директивный, суфлирующий, указующий «глас», повелевавший ему сделать или сказать тому-то то-то или поступить так-то, что он послушно и тщательно, несмотря на массу личных трудностей и неприятностей для себя, неукоснительно выполнял многие десятилетия.

Целесообразно отметить, что Авель получал как образную (визионную), так и голосовую (словесную) информацию. Замечу, что оба этих способа известны буквально «с библейских времен». Кстати, широко известен «Голос» Сократа, иногда именуемый «Демоном».

Таким образом, монах Авель сформировался как провидец в силу обстоятельств, получив поразительные способности, и, побуждаемый неким внешним (или внутренним?) образом, начал пробовать свои силы на новом для него поприще. Его первые шаги на этом тернистом пути отражены в Житии следующим образом:

ПЕРВАЯ «ПРОБА ПЕРА»

В Житии сообщается, что в следующие девять лет Авель «обошел многия страйы и грады» с проповедью слова Божия. Придя на Волгу, он вселился в монастырь Николая Чудотворца — Бабайки, что в Костромской епархии.

В то время настоятелем монастыря был Савва, а послушание Авелю в монастыре было «в церковь ходить и в трапезу, и в них петь и читать, а между тем писать и слагать и книги сочинять».

И написал он в той обители «книгу мудрую и премудрую»… (Снова цензурное отточие, закрывающее смысл писания. — Ю.Р.), в ней же написано о царской фамилии. В то время на Руси правила Екатерина Вторая, а упомянутая в Житии книга была первой из написанных Авелем «Зело престрашных», по оценке современников, пророческих книг.

Так, в названной книге говорилось, в каком году, в каком месяце, в какой день и час… и какой смертью умрет Царица! Повторяю, был указан даже час смерти!

Естественно, что такое писание было взрывоопасно и автор вряд ли мог рассчитывать на монаршую милость!

А простодушный Авель имел неосторожность показать написанную им книгу монаху того же монастыря по имени Аркадий, который, в свою очередь, показал ее ни много ни мало настоятелю обители!

Реакция отца-настоятеля, естественно, была скорой: он собрал братию и «сотвориша совет», на котором порешили ту книгу и автора ее, отца Авеля, отправить «от греха подальше» — в духовную консисторию. Что и было исполнено незамедлительно!

Собравшиеся же в консистории архимандрит, игумен, протопоп, благочинный и секретарь, получив книгу, спросили Авеля: он ли ту книгу писал, и отчего и зачем? Естественно, что материалы расследования были отправлены по инстанции Костромскому архиерею — епископу Павлу. Павел ознакомился с книгой и ее автором, которого предупредил о крайней тяжести проступка, и повелел отправить книгу и ее автора в губернское правление — пусть там решают!

Церковные бюрократы ничем не отличаются от бюрократов светских. Никому не хочется брать ответственность или грех на себя! А посему — причина и опасное следствие (Авель и его зловредная книга!) пошли по третьему или четвертому кругу.

И попал Авель, «на всякий случай», на «отдых» в Костромской острог! Но дело на этом не кончилось. Заскрипела всеми своими колесами бюрократическая машина, и Авель был отправлен на почтовых с караулом солдат в Сенат в Санкт-Петербург! Попав к главе Сената — генералу Самойлову, Авель не оробел. Но тут он впервые «ощутил силу власти». Самойлов, раскрыв присланную ему книгу, сразу же узрел в ней крамольную запись о том, что Императрица Екатерина Вторая вскорости лишится жизни! И что смерть ее будет скоропостижная и тому подобное… Генерал с криком «Како ты, злая глава, смела писать такие титлы (т. е. слова. — Ю.Р.) на земного бога!» троекратно ударил беднягу по лицу, при сем вопрошая: «Кто научил его такие секреты писать и зачем он стал такую книгу составлять?»

Стерпел Авель и смиренно ответил генералу, что-де «…меня научил писать сию книгу Тот, Кто сотворил небо и землю, и вся иже в них. Тот же повелел мне и все секреты составлять»!

Самойлов же воспринял поведение Авеля за юродство и приказал его посадить под секрет в тайную, а сам донес о происшедшем Государыне.

Поинтересовалась Императрица, кто же такой Авель есть и откуда? И приказала отправить его в Шлиссельбургскую крепость, где быть ему «до смерти живота своего», то есть пожизненно!

Это было первое столкновение Авеля с монаршей благодарностью, беспощадной и нетерпимой, но, должен вас предупредить, не последнее.

А случилось это в феврале — марте 1796 года… И было по сему исполнено! Ладно, да не совсем! Шло неумолимое время, истекали последние месяцы, затем недели, дни… наконец — последние часы жизни Екатерины Второй.

Пятого ноября 1796 года фрейлины Императрицы нашли ее без чувств на полу покоя… Императрицу поразил удар! Она скончалась на следующий день — 6 ноября 1796 года, как утверждают, в полном соответствии с записью в «Зело престрашной книге», сделанной примерно за год до того!

Закончился первый виток спирали восхождения монаха Авеля к вершинам мастерства.

6 же ноября на трон взошел сын Екатерины — Император Павел Петрович! В сенате место генерала Самойлова занял князь Александр Борисович Куракин. Отыскалась в секретных делах и «Зело престрашная книга» Авеля, которую князь Куракин самолично показал Императору Павлу Первому.

Зная, что в Житии возможны некоторые преувеличения или неточности, рассмотрим некоторые дополнительные документы и свидетельства.

Так, случайным современником и свидетелем начала провидческой карьеры Авеля был известный военный и государственный деятель России времен Екатерины, Павла Первого, Александра Первого и Николая Первого — генерал от инфантерии и артиллерии Алексей Петрович Ермолов (1777–1861), чья блестящая биография вам, вероятно, известна.

Этот громадный большерукий человек с головой льва, увенчанной мощной гривой волос, был исключительно честен и порядочен, поэтому мы с доверием относимся к его заявлениям и словам.

Независимый и несгибаемый, Ермолов, соблюдая законы общества, мысли, чувства и честь свою считал лично ему принадлежащими и, как человек благородный и честный, не кривил душой и не лгал.

Его военная карьера складывалась удачно. Ермолов происходил из старинной, но небогатой дворянской семьи. Как это было принято в России той поры, дворянские дети мужского пола записывались в гвардию еще с младенчества. Ермолов, например, был записан в 1778 году, то есть на втором году жизни, каптенармусом лейб-гвардии Преображенского полка, а вскоре был произведен в сержанты. Военную службу начал в 15 лет — был привезен в Петербург, произведен в капитаны и зачислен в Нежинский драгунский полк старшим адъютантом к генерал-поручику А. Н. Самойлову. В боевых действиях впервые принял участие при штурме предместья Варшавы в 1794 году, где семнадцатилетний юноша прекрасно проявил себя и был представлен к награде.

Распространение свободолюбивых западных веяний в России конца XVIII столетия захватило молодого Ермолова. Он стал членом политического кружка, руководимого его старшим братом по линии матери А. М. Каховским. А поскольку при аресте у Каховского было обнаружено письмо А. П. Ермолова, на котором тот весьма резко аттестовал армейское начальство, то… после ареста и допроса Ермолов был посажен в каземат Алексеевскою равелина Петропавловской крепости!

Через два месяца после ареста он был отправлен в ссылку в Кострому.

Надо сказать, что «проживание в каземате и ссылке» отразилось на формировании характера Алексея Петровича, проявившись в появлении ранее несвойственных ему замкнутости, скрытности, осторожности. С другой стороны, Ермолов оставался по-прежнему несгибаемым, острым на язык, порой резким.

Он был отправлен к костромскому губернатору, для отправки в ссылку в Макарьевские леса, что на реке Унже.

Но сын губернатора оказался сотоварищем Ермолова по учению, и в повеление были внесены коррективы. Губернатор донес в Петербург, что «в целях более надежного наблюдения за ссыльным «преступником», он предпочитает оставить его в Костроме для личного за ним присмотра». Просьба эта была удовлетворена.

Вы помните, вероятно, что волею судьбы монах Авель проживал в ту пору в монастыре Николая Чудотворца — Бабайки, что в Костромской епархии.

Таким образом, события сложились так, что Ермолов сделал следующую запись:

«В то время проживал в Костроме некто Авель, который был одарен способностью верно предсказывать будущее. Находясь однажды за столом у губернатора Лумпа, Авель предсказал день и час (!! — Ю.Р.) кончины Императрицы Екатерины с необычной верностью.

Весьма интересные сведения содержатся в следственном «Деле о крестьянине Василие Васильеве…» — стенограмме его допросов в стенах Тайной Экспедиции в марте 1796 года, то есть за восемь месяцев до скоропостижной смерти Екатерины Второй.

Из Дела явствует, что упомянутые в Житии «книги» (или тетради) Авеля несомненно имели прямое отношение к Екатерине Второй. Следствие крутится именно вокруг этих документов, стараясь выявить сопричастных к крамольным записям лиц, определить долю их участия в этих писаниях. Искали, видимо, возможных единомышленников Авеля.

Так, следователь спрашивает:

«Отобранные у тебя тетрадки, писанные полууставом, кто их писал, сам ли ты, и если сам, то помнишь ли, что в них написано, и если помнишь, то с каким намерением таковую нелепицу писал, которая не может ни с какими правилами быть согласна, а паче еще таковую дерзость, которая неминуемо налагает на тебя строжайшее по законам истязание? Кто тебя к сему наставил и что ты из сего себе быть чаял?

ОТВЕТ: Ныне я вам скажу историю свою вкратце. Означенные полууставные книги писал я в пустыни, которая состоит в Костромских пределах близь села Колшева, и писал их наедине, и не было у меня никого мне советников, но все от своего разума выдумал…

ВОПРОС: Для чего и с каким намерением и где писал ты найденные у тебя пять тетрадей или книгу, состоящую из оных?

ОТВЕТ: В каком смысле писал книгу, на то говорю откровенно, что ежели что-нибудь в рассуждении того солгу, то да накажет меня все милостивейшая наша Государыня Екатерина Алексеевна, как ей угодно; а причины, по коим писал я оную, представляю следующия: 1) уже тому девять лет, как принуждала меня совесть (с момента появления дара, голосов и видений, т. е. с 1787 года. — Ю.Р.) всегда и непрестанно об этом гласе сказать Ея Величеству и их высочествам, чему хотя много противился, но не могши то преодолеть, начал помышлять, как бы мне дойти к Ея Величеству Екатерине Второй; 2) указом велено меня не выпускать из монастыря и 3) ежели мне так идти просто к Государыне, то никак не можно к ней дойти, почему я вздумал написать те тетради и первыя две сочинил в Бабаевском монастыре, а последние три в пустыни.

ВОПРОС. Написав сказанные тетради, показывал ли ты их кому либо? И что с тобой воспоследовало за них?

ОТВЕТ. Показывал я их одному из братии, именем Аркадию, который о сем тотчас известил строителя (т. е. попечителя. — Ю.Р.) и братию. Строитель предоставил меня с тетрадями моими сперва в консисторию, а потом к епископу Павлу, а сей последний отослал меня с книгою в наместническое правление, а из него в острог, куда приехали ко мне сам губернатор и наместники и спрашивали о роде моем и проч., а когда я им сказал: «Ваше превосходительство, я с вами говорить не могу, потому что косноязычен, но дайте мне бумаги, я вам все напишу», то они, просьбы моей не выполняя, послали сюда в Петербург, где ныне содержусь в оковах. Признаюсь по чистой совести, что совершенно по безумию такую сочинил книгу, и надлежит меня за сие дело предать смертной казни и тело мое сжечь.

ВОПРОС. Для чего внес в книге такие слова, которые особенно касаются Ея Величества и именно аки бы на ню (т. е. якобы именно на нее. — Ю.Р.) сын восстанет и прочая, как ты уразумел их?

ОТВЕТ. На сие ответствую, что восстание есть двоякое: иное делом, а иное словом и мыслию и утверждаю под смертною казнию, что я возстание в книге своей разумел словом и мыслию; признаюсь чистосердечно, что сии слова написал потому, что он, т. е. сын (Павел Петрович. — Ю.Р.)у есть человек подобострастен как и мы; а человек различных свойств: один ищет славы и чести, а другой сего не желает, однако мало таковых, кто бы онаго убегал, а великий наш князь Павел Петрович возжелает сего, когда ему приидет время; время же сие наступит тогда, когда процарствует мати его Екатерина Алексеевна, всемилостивейшая наша Государыня 40 лет: ибо так мне открыл Бог…»

Особо отмечу, что в цитируемом мною Протоколе допроса нет указания на дату смерти Екатерины Второй. Вопрос этот обойден молчанием. Не исключено, что разговор о подобных деталях в ходе допроса вообще не мог возникнуть по причине кощунственно-сти темы. Не исключено также, что в этом повинно фрагментарное воспроизведение Протокола.

Однако мы видим, что Авель в своих книгах не стеснялся в высказываниях и выборе тем, писал обо всем, ставшем ему известным или вызвавшем его интерес, раздумья. Это хорошо видно из следующих показаний.

«ВОПРОС. Как ты осмелился сказать в книге своей, аки бы паде III император (т. е. Петр Третий, сверженный с престола в результате гвардейского дворцового переворота 1762 года, который возглавлен был Екатериной Второй. — Ю.Р.) от жены своей?

ОТВЕТ. Сие я потому написал, что об оном есть в Апокалипсисе, и падеж разумею я свержение с престола, с которого он свержен за неправедные его дела, о коих я слышал еще в младенчестве…».

При этом интересно, что даже в стенах Тайной Экспедиции (Тайная Экспедиция — орган политического розыска, учрежденный Указом Екатерины II в 1762 году, заменила Тайную канцелярию. В ходе следствия в ней применялись пытки. — Ю.Р.) в ходе тяжелейших и, надо полагать, изнурительных допросов, Авель не только не сник — наоборот! Он осмелился сам задавать своему следователю вопросы, обещая сказать всю правду лишь после того, как генерал Макаров, глава этого органа, ответит Авелю на вопрос: «Есть ли Бог и есть ли диавол и признаются ли они Макаровым?»

И что вы думаете? Видно было в фигуре, взгляде, убежденности, речах, напористости этого поразительного монаха нечто необыкновенное, озадачивающее, внушающее к нему уважение, словно бы обязывающее к ответу. И происходит невероятное следователь, дворянин, генерал, начальник Тайной Экспедиции Макаров отвечает на заданный ему подследственным — безродным преступным монахом — вопрос, отвечает не односложно, а пространно, и ответ этот детально фиксируется в Протоколе и свидетельствуется затем личной подписью генерала. Эта запись гласит:

«Тебе хочется знать, есть ли Бог и есть ли диавол и признаются ли они от нас? На сие тебе ответствуется, что в Бога мы веруем и по Священному Писанию не отвергаем бытия и диавола; таковые твои недельные (так в тексте. — Ю.Р.) вопросы, которых бы тебе делать отнюдь сметь не должно, удовлетворяются из одного снисхождения, в чаянии, что ты, конечно, сею благосклонностью будешь убежден и дашь ясное и точное на требуемое от тебя сведение и не напишешь такой пустоши, каковую ты прислал. Если же и за сим будешь ты притворствовать и не отвечать на то, что тебя спрашивают, то должен ты уже на себя самого пенять, когда жребий твой нынешний переменится в несноснейший и ты доведешь себя до изнурения и самого истязания. 5 марта 1796 года, коллежский советник и кавалер Александр Макаров».

Лишь после этого объяснения между судьей и подсудимым о Боге и диаволе Авель дает ответы по предложенным ему двум вопросам:

«1. О падении Императора Петра III слышал еще издетска, по народной молве, во время бывшего возмущения от Пугачева, и сие падение разные люди толковали, кто как разумел; а когда таковые же толки происходили и от воинских людей, то он начал с того самого времени помышлять о сей дерзкой истории; какие же именно люди о сем толковали и с какими намерениями, того в знании показать, с клятвою отрицается.

2. О возстании Государя Цесаревича на ныне царствующую всемилостивейшую Императрицу говорит, что сие возстание разумеет под тремя терминами: 1) мысленное; 2) словесное и 3) на самом деле. Мыслию — думать, словом — требовать, а делать — против воли усилием…»

Вот так-то мыслил и таким слогом излагал свои мысли тульский мужичок восемнадцатого века, постигший грамоте и письму на восемнадцатом году жизни! Интересный субъект! Смелый, отважный, умный, не лишенный чувства собственного достоинства!

Долго ли, коротко ли допрашивали Авеля в Тайной Экспедиции, мы нынче не знаем. Однако ответ Макарова датирован 5 марта, а завершено дело было лишь 17 марта. Решение по «Делу» гласило:

«Поелику в Тайной Экспедиции по следствию оказалось, что крестьянин Василий Васильев неистовую книгу сочинял из самолюбия и мнимой похвалы от простых людей, что в непросвященных могло бы произвести колеблемость и самое неустройство, а паче что осмелился он вместить тут дерзновеннейшия и самыя оскорбительныя слова, касающиеся до пресветлейшей особы Ея Императорского Величества и Высочайшего Ея Величества дома, в чем и учинил собственноручное признание, а за сие дерзновение и буйственность, яко богохульник и оскорбитель высочайшей власти, по государственным законам заслуживает смертную казнь; но Ея Императорское Величество, облегчая строгость законных предписаний, указать соизволила онаго Василия Васильева, вместо заслуженного ему наказания, посадить в Шлиссельбургскую крепость, вследствие чего и отправить при ордере к тамошнему коменданту полковнику Колюбякину, за присмотром, с приказанием содержать его под крепчайшим караулом так, чтоб он ни с кем не сообщался, ни разговоров никаких не имел; на пищу же производить ему по десяти копеек в каждый день, а вышесказанныя, писанные им бумаги, хранить в Тайной Экспедиции».

9 марта в 5 часов привезли Авеля в Шлиссельбургскую крепость и посадили в камеру № 22.

Несомненно, что содержание Авеля в одиночном заключении, строжайшая его изоляция обусловлены были кощунственностью и опасностью его заявлений о грядущем, в частности о скорой смерти Императрицы.

Так Авель впервые ощутил поистине царскую милость.

Но человек предполагает, а Господь, как говорят, располагает! Екатерина Великая скончалась.

Вернемся к тексту Жития…

ВТОРАЯ «ПРОБА ПЕРА»

Получив через князя А. Б. Куракина рукопись книги Авеля, Павел, видно, смекнул, какую пользу может принести монах с такими способностями и повелел отыскать автора. Нашли, сообщили Императору, что-де сидит таковой в Шлиссельбурге, приговоренный к пожизненному заключению.

Павел повелел Куракину лично на месте, в крепости, выяснить у арестантов, кто и за что заточен, и снять со всех железы. А монаха Авеля привезти в Петербург к лицу самого Императора. Так и было исполнено!

Завершился первый круг. Все пошло «по новой»…

Император принял отца Авеля в своем покое, принял со страхом и радостью, попросил благословения себе и на дом свой!

Авель же ответил: «Благословен Господь Бог всегда и во веки веков!»

Император поинтересовался планами Авеля, спросил, чего бы он хотел от жизни. Авель смиренно отвечал: «Ваше величество, всемилостивейший мой благодетель, от юности мое желание быть монахом, аще и служить Богу». Государь поговорил с Авелем о его нуждах, а в заключение спросил как бы по секрету, что ему, Императору, предстоит в будущем?

В опубликованном тексте Жития не сообщается, каков был ответ монаха. Однако говорится:

«Князю Куракину Павел повелел отвести Авеля в Невский монастырь (Александро-Невскую лавру в Петербурге. — Ю.Р.), дать ему келью и все потребное для нормальной в монастыре жизни. Все это было приказано выполнить митрополиту Гавриилу через князя Куракина самим Императором Павлом Петровичем.

Митрополит Гавриил не без удивления и страха выслушал все эти указания, безмерно удивленный столь высоким покровителем безродного монаха. Он облек Авеля в черное одеяние и по именному повелению самого Государя повелел Авелю вкупе с остальной братией ходить в трапезную и на все нужные послушания».

Однако Авель и здесь проявил свой характер. Прожив в Невском монастыре только один год, он перешел в любый его сердцу Валаамский монастырь, где… приступил к составлению и написанию новой, не менее страшной и важной, чем первая, книги! В этот раз он отдал книгу отцу Назарию, а тот, естественно, показал ее казначею и прочим, и после совета со всеми, так сказать коллегиально, решено было отправить ту книгу не мешкая прямо в Петербург к митрополиту!

Снова пришла в движение бюрократическая машина, набирая ход, заскрипели ее колеса.

Митрополит, ознакомившись с написанным, счел за благо послать книгу в секретную палату. Начальник же той палаты, генерал Макаров, доложил о книге управляющему Сенатом генералу, а тот в свою очередь доложил о происшедшем Императору Павлу! Государь же, как свидетельствует Житие, повелел взять Авеля с Валаама и заключить его в крепость…

Однако текст Жития не содержит информации об индивидуальных свойствах Павла, а также комплекса факторов разного рода побуждавших его к действию, без чего нельзя понять и оценить поступки человека.

Поэтому, как мне кажется, надо сообщить о странностях Великого Князя Павла Петровича, отмеченных его близкими с детских лет. Его нервная система была поразительно восприимчива и возбудима, воображение — исключительно! По замечанию его воспитателя Порошина, по крайней мере с десятилетнего возраста Павел воспринимал воображаемые им предметы как реально существующие. Он верил в сны и предсказания.

Поэтому легко представить тот мистический ореол, который окружал как пророчества Авеля, трагическую смерть Екатерины Второй, так и некоторые личные ощущения Павла, пережитые им в странной ситуации, описанной его достойными доверия современниками. Комплекс этих разновременных обстоятельств повлек за собой пристальное внимание Павла на всех этапах его сознательной жизни к пророкам и пророчествам разного вида и к мистике вообще. Не исключено, что и его вступление в Масонскую ложу было некоторым образом предопределено.

Полезно также напомнить и о том, что, например, постройка Михайловского замка, резиденции, в которой Павел провел последние месяцы жизни, находилась в прямой связи с предзнаменованиями.

Но не будем нарушать хронологию.

Приведенный ниже рассказ Великого Князя Павла Петровича (т. е. еще наследника престола) о странном видении им прадеда — Петра Великого дошел до наших дней в записи баронессы Оберкирх.

Итак:

«Из записок баронессы Оберкирх» (рассказ В.К.П.П. об его видении)

В 1782 году Павел с молодой супругой своей Марией Федоровной путешествовал за границей. Эта поездка детально описана в записках баронессы Оберкирх, подруги детства Доротеи Вюртембергской (впоследствии Императрицы Марии Федоровны — супруги Павла Первого). Оберкирх сопровождала молодую супружескую чету в этой поездке.

10 июля 1782 года за ужином зашел разговор о чудесных явлениях.

Принц Де-Линь обратился к Павлу:

— А что же вы, Ваше высочество? Разве в России нет чудесного?

Великий князь поднял голову.

— Куракин знает, что и мне было бы что рассказать. Но есть воспоминания, которые я гоню из памяти. Великий Князь посмотрел на Куракиина.

— Не правда ли, Куракин, что и со мной было кое-что странное?

— Столь странное, Ваше Высочество, что, право Же, при всем моем к Вам доверии, я могу приписать происшедшее порыву Вашего воображения.

— Нет, это правда, сущая правда. И если Оберкирх даст слово не говорить об этом моей жене, то я расскажу вам, в чем было дело.

Мы все, пишет Оберкирх, дали это обещание, и я его сдержала. Эти мемуары будут опубликованы лишь тогда, когда наше поколение уйдет со сцены. Передаю этот рассказ, как слышала его от Великого Князя.

«Как-то поздним вечером, скорее ночью, я в сопровождении Куракина и двух слуг шел по петербургским улицам после вечера, проведенного во дворце. Светила луна, весенняя ночь была довольно теплой.

Разговор имел шутливый характер.

Впереди меня шел слуга. Куракин шел в нескольких шагах позади меня, а за ним двигался еще один слуга. Свет луны был ярок. При повороте в одну из улиц я увидел в глубине подъезда высокую худую фигуру, завернутую в плащ, в военной, надвинутой на глаза шляпе. Человек будто ждал кого-то. Когда я миновал его, он вышел и пошел около меня с левой стороны. Громкие его шаги я запомнил навсегда — он шел как статуя. Я почувствовал леденящий холод в левом боку, идущий от незнакомца. Обратившись к Куракину, я сказал:

— Судьба нам послала странного спутника.

— Какого спутника? — спросил Куракин.

— Господина, идущего слева, шаги которого слышны на всю улицу!

Куракин в изумлении заметил, что слева от меня нет никого.

— Как? Ты не видишь этого человека между мной и стеной?

— Ваше Высочество! Вы идете почти вплотную к стене!

— Я протянул руку и… ощутил камень стены… И все же незнакомец был здесь, шел шаг в шаг со мной, и звук его шагов разносился по всей улице… Я посмотрел на незнакомца и увидел его гипнотизирующий взгляд.

Я дрожал не от страха, но от холода. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника моего, раздался глухой и грустный голос:

— Павел!

— Что вам нужно? — механически ответил я.

— Павел! — повторил сочувственно голос. Незнакомец остановился.

Остановился и я…

— Павел! Бедный Павел! Бедный Князь!

— Слышишь? — спросил я Куракина.

— Решительно ничего не слышу, — ответствовал он.

В моих же ушах этот голос звучит и сегодня. Я, сделав над собой усилие, спросил незнакомца, кто он и что ему нужно?

— Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе и кто хочет, чтобы ты особенно не привязывался к этому миру, потому что ты долго не останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет большего наказания.

Он двинулся вперед. Я следовал чуть позади. Где мы шли, я не знал.

— Смотрите, Куракин смеется, он думает, что это был сон!

Наконец мы пришли к большой площади, между мостом через Неву и зданием Сената. Незнакомец подошел к одному, словно заранее им отмеченному, месту на площади и остановился. Остановился и я.

— Прощай, Павел! — сказал он. — Ты еще увидишь меня здесь!

При этом шляпа его приподнялась и глазам моим предстал мой прадед Петр Великий. Когда я пришел в себя, его уже не было.

На этом самом месте Императрица возводит монумент, который скоро будет удивлением всей Европы. Эта конная статуя, представляющая царя Петра, помещенная на скале. Не я советовал матери избрать это место, выбранное или угаданное призраком! И я не знаю, как описать чувство, охватившее меня, когда я впервые увидел эту статую!»

Далее в записках Оберкирх следуют второстепенные детали, не представляющие для нас интереса.

Настало время доложить читателю еще об одной любопытной странности, в определенной мере повлиявшей на жизнь Павла.

В начале января 1798 года, когда вышеупомянутая Императрица Мария Федоровна готовилась стать матерью десятого младенца, а Императору Павлу представлялась в его тогдашней резиденции — Зимнем дворце — депутация петербургских старообрядцев, благодаривших царя за оказываемую им поддержку, купец Малахов поднес Императору древнюю икону Михаила Архангела в драгоценной златокованой ризе.

Эта икона сподобилась быть поставлена в кабинете царя, и пред нею затеплена была лампадка.

Опечаленный состоянием супруги Павел в сумерках вошел в кабинет и сел в кресло, глубоко задумавшись. Тихий шорох побудил его обернуться. У дверей стоял… старик в монашеской рясе с красивым, изборожденным морщинами, лицом. Как он попал в кабинет Государя — Павел никогда никого не спрашивал.

— Что скажешь, сударь? — обратился Император к незнакомцу.

— Супруга твоя, — ответил вошедший, — одарит тебя сыном Михаилом. Этим же именем Святого ты наречешь дворец, который строишь на месте своего рождения. Помни мои слова!

«ДОМУ ТВОЕМУ ПОДОБАЕТЪ СВЯТЫНЯ ГОСПОДНЯ ВЪ ДОЛГОТУ ДНЕЙ»

Засим, как показалось Государю, таинственный гость исчез за дверью.

28 января Императрица разрешилась от бремени сыном, по воле Павла нареченным Михаилом.

Именно в то время, когда грохот пушек с бастиона Петропавловской крепости возвестил подданным об увеличении царской семьи, любимец Государя, граф Кутайсов, доложил, что дежурный по внутренней страже дворца офицер желает сообщить государю нечто важное по секрету.

Поначалу Павел встревожился — он при всяком внезапном к нему обращении ощущал какое-то неприятное чувство. Но нашел в себе силы и произнес:

— Пошли его сюда!

— Честь имею донести Вашему Императорскому Величеству, — отрапортовал вошедший офицер, — что на посту произошел необыкновеннейший казус с часовым!..

— Какой казус, сударь?

— Часовой, вероятно в припадке горячки, доложил мне о каком-то бывшем ему видении. Какой-то старец, в монашеской рясе, в самый момент разрешения от бремени Ея Императорского Величества, подойдя к часовому, сказал: «Напомните Государю, чтобы новорожденный назван был Михаилом, а вновь строящийся дворец — Михайловским».

— Прислать сюда часового! — крикнул Государь.

Дрожа от страха, часовой слово в слово повторил то, что дежурный офицер передал Императору. К удивлению солдата и офицера, Государь произнес:

— Знаю, знаю… это уже исполнено!

Часовому Государь приказал выдать щедрую награду, а офицер пожалован был орденом святой Анны.

На другой день Император потребовал к себе архитектора Бренно, ответственного за постройку нового здания дворца.

— На главном фронтоне, обращенном к Итальянской улице, — приказал Государь, — сделайте надпись эту самую, — и он подал Бренно лоскут бумаги, на котором Его Величества рукой было начертано: «Дому твоему подобаеть святыня господня въ долготу дней».

Историк, сообщивший об этом событии, отмечает, что число букв надписи (в транскрипции того времени. — 47, равно числу лет, прожитому Императором Павлом (1754–1801).

Есть и еще любопытные свидетельства. Так, в журнале П. И. Бартенева «Русский Архив», издававшемся в Москве, в № 1–4 за 1872 год помещены «Воспоминания Федора Петровича Лубяновского» (1777–1864), действительного статского советника, с 1802 года — секретаря министра иностранных дел.

«Скоро по приезде князя Николая Васильевича в столицу Император приказал ему послать за двумя арестантами, которые содержались в Динаминде (так! — Ю.Р.); приказано привести их с дороги прямо к Его Величеству. Прямо туда и привез их в начале декабря 1786 года Егор Егорович Гине, впоследствии президент Лифляндского обер-гоф-герихта. Были они скопцы из числа главных учителей этого толка. По рассказу Гине, Император довольно долго, но тихо говорил с ними в кабинете; потом, обратясь к Гине, велел ему отдать их на руки тогдашнему военному губернатору Николаю Петровичу Архарову, самому же пока остаться в Петербурге, бывать у них и о чем нужно докладывать кому следовать будет (обратите внимание на распоряжение Императора — Ю.Р.). Гине прожил три недели в одной комнате со мною; в один вечер воротился в таком встревоженном духе, с лицом до того расстроенным, что я не узнал его; спешил собраться в дорогу, послал за лошадьми; с нетерпеньем ожидал князя с куртага (куртаг — приемный день во дворце. — Ю.Р.), откланялся, — получил-де из дому печальное извести, и ускакал. Через несколько дней Гине приезжал в Петербург и жил у меня; тут только, вспоминая былое, сказал мне, отчего тогда чуть было с ума не сошел и так торопился уехать. Скопцы в тот вечер жаловались ему на Архарова, но о себе не просили, а умоляли его, Гине (как они к Государю другой дороги не имели), сказать Его Величеству, чтоб изволил глядеть в оба, а не остережется, то кончит как и не помышляет — и то не за горами. С такою уверенностью, говорил Гине, они предсказывали, что волосы у него дыбом стали на голове; не знал, на что решиться; вспомнил о жене и детях, зажал себе рот, глаза и уши и уехал».

Таким образом, это предостережение не дошло до Государя.

Далее Лубяновский пишет: «Приходит мне на память… еще молва об Арестанте Авеле, который содержался в Шлиссельбурге за какие-то пророчества. Захотели (Император Павел. — Ю.Р.) говорить с ним; спрашивали его о многом, из любопытства и о себе. При рассказе об этом разговоре Анна Петровна Лопухина зарыдала испуганно».

Напомню, что, после того как супруга Павла Первого — Императрица Мария Федоровна в десятый раз разрешилась от бремени 28 января 1798 года младенцем мужского пола (Великий Князь Михаил), по единодушному решению врачей ей была противопоказана супружеская близость. Нарушение этой рекомендации, по заключению врачей, грозило Императрице смертью.

Императору же Павлу Первому в ту пору было всего-то 44 года. Нет ничего удивительного, что с той поры возникли сначала платонические отношения между Павлом Первым и черноглазой Анной Петровной Лопухиной (в браке княгиней Гагариной), вероятно с июля 1800 года ставшие предельно близкими. С некоторых пор Император стал почивать в отдельной спальне, неподалеку от которой располагалась скрытая в толстенной стене Михайловского замка лестница, ведущая к покоям Анны Петровны Лопухиной и графа Кутайсова.

Памятуя о библейской рекомендации «Не судите, да не судимы будете!», замечу, что разговор Павла Первого с Лопухиной несомненно имел доверительный, откровенный, без утаек, характер, а последняя, судя по безоглядному ее поведению, души не чаяла в Императоре, ради которого шла буквально на все.

Теперь, надеюсь, читателю понятно и то возбуждение, в которое Лопухина пришла во время рассказа Павла и безудержные ее рыдания, косвенно указывающие на то, что это скорее всего был страх за жизнь близкого ей, любимого человека.

Видимо, в беседах Павла с Авелем, поначалу неторопливых и благожелательных, последний открыл Императору ужасные подробности, уготованные ему судьбой.

Внимание, уделявшееся Павлом пророчествам Авеля, несомненно усугублялось, стимулировалось тем, что предыдущее его предсказание сбылось с поразительной, как утверждают, точностью, во всех деталях.

Было ли это заявление сделано устно или в письменной форме, как это было свойственно Авелю, — неизвестно. Известно только, что оно имело место. Об этом, кстати, известно из «Записок А. П. Ермолова» — уже упоминавшихся выше. Он пишет:

«Простившись с жителями Костромы, он (Авель. — Ю.Р.) объявил о своем намерении поговорить с Государем (довольно смелое и интересное, надо сказать, желание! Особенно если учесть «некоторую разницу» в происхождении и положении собеседников. Можно также предположить, что «было что сказать»! — Ю.Р.). Но был по приказанию Его Величества посажен в крепость, из которой, однако, вскоре выпущен. Возвратившись в Кострому, Авель предсказал день и час кончины и Императора Павла. Добросовестный и благородный исправник, подполковник Устин Семенович Ярликов, бывший адъютантом у генерала Воина Васильевича Нащокина, поспешил известить о том Ермолова. Все предсказанное Авелем буквально сбылось…»

Известно, что многие записи А. П. Ермолова исполнены им не от первого лица. Этот факт установлен. Не следует сомневаться в авторстве. Источник серьезен!

Много интересной информации об этом периоде жизни Авеля содержится в вышеназванной работе «ПРОРИЦАТЕЛЬ АВЕЛЬ. Новые подлинные сведения о его судьбе».

Так, после смерти Екатерины Второй и восшествия на престол Павла Петровича 12 декабря 1796 года комендант Шлиссельбургской крепости Колюбякин получил письмо от генерал-прокурора князя Александра Борисовича Куракина, в котором объявлялось высочайшее повеление прислать в Петербург арестанта Васильева: с прочих же всех, на ком есть оковы, оныя снять».

13 декабря того же года, как отмечено в названном «Деле…», сочиненная Васильевым книга (первая, касающаяся Екатерины. — Ю.Р.) взята князем Куракиным и «поднесена Его Величеству».

После этого, как известно, Император беседовал с Авелем и спрашивал у него «по секрету, что ему случится».

14 декабря 1796 года последовал рескрипт:

Сохранилась записка: «Его Величеству угодно ведать о нынешнем состоянии посланного к здешнему митрополиту Гавриилу для пострижения, по желанию, в монахи крестьянина Васильева, к исполнению чего и послан был от генерал-прокурора кол. ас. Крюков, которым означенный Васильев и был расспрашивай наедине бесприметным образом, на что тот Васильев говорил, что нынешним его жребием доволен, но токмо что пищу ему дают единожды в день, от чего слаб в силах; притеснения же ему никакого ни от кого нет, ибо сего (т. е. за этим. — Ю.Р.) надзирает сам митрополит; скучает же, что долго не постригают его в монахи, а говорят, чтоб еще к трудам утвердился; жалуется, что не имеет нужной одежды, что и приметно, о чем и просит человеколюбивейшего в пособии милосердия».

21 декабря преосвященному было отправлено 10 рублей на прокорм Авеля с повелением кормить его дважды в день.

25 декабря Авель поздравляет письмом, ни много ни мало, самого вице-канцлера, князя Александра Борисовича Куракина. Он пишет:

29 декабря 1796 года князь Куракин сообщил митрополиту Гавриилу высочайшее желание, чтобы Василий был пострижен поскорее.

В новый, 1797 год Василий (Авель) передал Императору Павлу через князя Куракина письмо следующего содержания:

«Ваше Императорское Величество, всемилостивейший Государь!

С сим, с новонаступившим годом усердно поздравляю: да даст Господь Бог вам оный, а по оном и многие богоугодно и душеспасительно препроводить. Сердечно чувствую высокомонаршия ваши ко мне недостойному оказуемые, неописанныя милости, коих по гроб мой забыть не могу. Осмеливаюсь священную особу вашу просить о следующем и о последнем: I) Благоволите указом не в продолжительном времени посвятить меня в иеромонашеский чин (иеромонах — монах-священник. — Ю.Р.), дабы я мог стояти во церкви у престола Божия и приносити Всевышнему Существу жертву чистую и непорочную за вашу особу и за всю вашу царскую фамилию, да даст вам Бог дни благоприятны и времена спасительны и всегда победу и одоление на враги и супостаты; 2-е) Егда меня заключили на вечное житие в Шлиссельбургскую крепость и дал я обещание Богу такое: егда отсюда освободят (Авель «знал» это? — ), и схожу в Иерусалим поклониться Гробу Господню и облобызать стопы, место ног Его; 3-е) Чтоб я был допущен лично к Вашему Императорскому Величеству воздать вам достодолжную благодарность и облабызать вашу дрожайшую десницу и буду почитать себя счастливым; 4-е) Благоволите вы мне объяснить на бумаге, за что меня набольше посадил Самойлов в крепость, в чем остаюсь в ожидании благонадежным».

Согласитесь, что письмо крестьянского сына Васильева к Императору написано толково, что в нем выражено многое, не входящее в обычную благодарственную речь. Причем, на мой взгляд, кое-где покорнейшая просьба переходит, я бы сказал, в требование. Стиль письма недурен. Мысли выражены четко. С императором Авель держится достойно, не заискивает.

Но тут происходит нечто непонятное, не отраженное в дошедших до нас документах — сообщения об Авеле прекращаются до 1800 года.

Однако известно, что 19 марта 1800 года Амвросий, митрополит Петербургский, уведомил генерал-прокурора Обольянинова о крестьянине Васильеве, постриженном в декабре 1796 года в Александро-Невском монастыре с наречением ему имени Авеля и сосланном в 1798 году в Валаамский монастырь, где он засел за сочинение прорицательных тетрадей.

Что было в этих тетрадях? По дошедшим до нас в небольшом числе документам той поры не представляется возможным хотя бы предположительно датировать письменное или устное сообщение или пророчество в адрес Павла Петровича. А ведь таковое было, мы знаем об этом из «Записок А. П. Ермолова», например.

Но тучи сгущаются. К этому периоду относится и докладная записка митрополита Амвросия генерал-прокурору Обольянинову, что по донесению настоятеля Валаамского монастыря Назария, Авель якобы обвинен в краже у одного из иеромонахов монастыря серебряных ложек, турецких денег и другого имущества. В то время, когда в монастыре, пытались найти пропавшее, Авель, как утверждает Назарий, придя к последнему тайно, принес те вещи, заявив, что они-де подкинуты ему и он знает похитителя, но не хочет его назвать.

Авель якобы заявил, что истину он установил «через сонное видение». По приходе же настоятеля с одним иеромонахом в келью Авеля как бы для освидетельствования, действительно ли последний болен, как сказался, обнаружили у него странную книгу на непонятном языке, а в ней лист бумаги с русскими литерами. В ответ на вопрос настоятеля «Что-де за книга?» Авель сказал, что ему дали ее почитать, и бросился на настоятеля с криком, чтобы тот ее не брал, угрожая ему физической расправой. Но книгу эту у Авеля все же отобрали, обнаружив при этом, что «она писана языком неизвестным».

Оную книгу и Авеля настоятель во избежание возможных осложнений препроводил к Обольянинову и просил исходатайствовать высочайшее повеление о ссылке Авеля в Соловецкий монастырь.

На письмо Амвросия Обольянинов наложил резолюцию:

Вряд ли Авель учинил ту кражу. Не таков он был! Козни чьи-то… Быть может, «местного масштаба». Однако репрессии нарастали.

26 мая 1800 года генерал Макаров донес Обольянинову, что «Авель привезен исправно и посажен в каземат в равелине. Он, кажется, только колобродит, и враки его ничего более не значат; а между тем думает мнимыми пророчествами и сновидениями выманить что-нибудь; нрава неспокойного».

Снова предсказания Авеля ко вниманию не принимаются, вызывают к себе, да и к провидцу пренебрежение, хотя Император и прочие у власти стоящие пристально наблюдают за ним.

Так, на донесении Макарова Обольянинов пишет:

«К архиерею, по желанию Его Величества, отпускать; архиерею отписать: при всяком свидании, что объявит, меня уведомлять. Мая 27-го 1800 г.».

С Авеля буквально не спускают глаз, не упускают из виду ничего, все его действия и слова фиксируются.

И вот 28 мая Авель пишет Амвросию: «Я, нижайший монах Авель, обошел все страны и пустыни, был и в царских палатах, и в великолепных чертогах и видел в них дивная и предивная, а наипаче видел и обрел в пустынных местах великия и тайныя и всему роду полезная; того ради, ваше высокопреосвященство, желаю я с вами видеться и духовно с вами поговорить и оныя пустынныя тайны вам показать. Прошу ваших святых молитв».

Интересно, что уже на следующий день, 29 мая, митрополит Петербургский принимает Авеля, беседует с ним и в тот же день сообщает письменно Обольянинову:

«Монах Авель по записке своей, в монастыре им написанной, открыл мне. Оное его открытие, им самим написанное, на рассмотрение ваше при сем прилагаю. Из разговора же я ничего достойного внимания не нашел, кроме открывающегося в нем помешательства в уме, ханжества и рассказов о своих тайновидениях, от которых пустынники даже в страх приходят. Впрочем, Бог весть».

Нельзя не обратить внимание на весьма интересные и важные обстоятельства этого донесения.

Первое. В чем состояло «открытие, им самим написанное»? Где оно, в чем его суть? Какой, скорее всего действительно важный, секрет Авель считал должным весьма срочным порядком сообщить в этот раз, коли потребовал свидания с самим митрополитом, пребывая в заключении?

Второе. Последняя фраза письма митрополита показывает, что было в Авеле нечто вызывающее какое-то смущение у Амвросия, смутное ощущение силы и правоты, возможной обоснованности его необычных видений, слов и снов. Видно, Авель жил в каком-то своем, ему одному ведомом, мире и убежденно служил некой высшей силе, правде и великой цели!

На этом письме Амвросия рукой Обольянинова начертано:

«Докладовано Мая 30-го 1800 г.

Павловск».

Чуть менее года оставалось жить Павлу Петроричу. Неумолимо приближался трагический, многократно предсказанный момент.

Была, правда, как оказывается теперь, у Императора и мысль о том, что его «миновала чаша сия»!

В солидном издании «ЦАРЕУБИЙСТВО 11 МАРТА 1801 ГОДА. «Записки участников и современников». СПб., издание А. С. Суворина, 1907 год, приведены «Записки графа Бенигсена» — одного из главных организаторов и участников заговора против Павла Первого.

Так вот граф Бенигсен писал:

«Павел был суеверен. Он охотно верил в предзнаменования. Ему между прочим предсказали, что если первые четыре года своего царствования проведет счастливо, то ему больше нечего будет опасаться, и остальная жизнь его будет увенчана славой и счастьем. Он так твердо верил этому предсказанию, что по прошествии этого срока издал указ, в котором благодарил своих добрых подданных за проявленную ими верность, и, чтобы показать свою благодарность, объявил помилование всем, кто был сослан им, смещен с должности или удален в поместья, приглашая всех вернуться в Петербург для поступления вновь на службу».

Приведен в названном источнике и фрагмент этого указа, датированного 1 ноября 1800 года. Вот текст приведенного фрагмента: «1 ноября 1800 года состоялся указ, коим дозволялось всем вышедшим из службы… или исключенным… паки вступить в оную».

Известно, что Екатерина Вторая скончалась 6 ноября 1796 года. Таким образом, в ноябре 1800 года исполнялось четыре года благополучного правления Павла. Возможно, что здесь-то он и потерял бдительность, расслабился, чем и воспользовались заговорщики?

Отмечу одну странную деталь. Действие названного указа не отразилось почему-то на Авеле — ведь он продолжал пребывать в заточении Петропавловской крепости с 1798 года! Почему так? Или его вина была больше, существеннее, несоизмеримее? Однако установить, когда Павел Первый получил неблагополучный прогноз, не удается.

Есть смысл задаться вопросом о компетенции Авеля, мощи его дара, временного интервала, им контролируемого, ему подвластного. Что ему было известно о будущем? Где проходила линия его временного горизонта?

Обратимся к художественному произведению конца XIX столетия, принадлежащему, — как его некогда называли, «Русскому Дюма», — признанному мастеру отечественного исторического романа князю Михаилу Николаевичу Волконскому. Его исторический роман «Слуга Императора Павла» охватывает интересующий нас период, и… одним из его героев является монах Авель. Насколько мне известно, это первое в художественной литературе упоминание о монахе Авеле.

Надо заметить, что Михаил Волконский родился в 1860 году, а умер в 1917 году и, таким образом, мог в молодые годы встречать людей, знавших Авеля, слышавших о нем, мог также располагать какими-то неизвестными нам ныне источниками, дневниками современников.

Представляет интерес диалог двух героев названного произведения — монаха Авеля с неким Чигиринским. Разговор относится к 1797 году, когда Авель был на свободе.

Авель говорит Чигиринскому:

«Положись на волю Божью, а теперь поезжай!» Ровно через три года приезжай назад, будет дело. Не бойся, что долго ждать… Сто лет будем ждать… через сто лет будет великая битва с немцами, а потом, Бог даст, с его благодатью будет построен на указанном свыше месте храм Михаила Архангела». (Многоточия в приведенном куске — авторские. — Ю.Р.)

В этой цитате обращают на себя внимание два момента: во-первых, предсказанное Авелем событие находится за пределами жизни самого предсказателя и, во-вторых, странное упоминание о великом противостоянии с немцами через сто лет. Конечно, это может быть просто удачным домыслом автора романа, случайным его «попаданием в яблочко»… А что, если нет? Что, если какие-то прогнозы Авеля выходили за пределы XIX столетия? Упоминания о возможности такого рода в докладе Сербова также, видимо, неслучайны! Он что-то подозревал или даже нащупал! Быть может, знал, но опасался цензуры, специальным указом нацеленной на замалчивание имени и пророчеств Авеля, и потому отделался общими фразами?

Но мы к этому еще вернемся.

Шло время. Закончился 1800 год. Трудами и стараниями ряда высокопоставленных и титулованных лиц, приближенных к Императору Павлу, он был убит в ночь с 11 на 12 марта 1801 года и на трон незамедлительно вступил его старший сын Александр Павлович (Александр Первый), в какой-то мере знавший о существовании заговора против родителя своего.

Авель же, напомню, пребывал в заточении. Завершился второй круг его зловещих предсказаний, как утверждают, в сроки, загодя зафиксированные в его второй «Зело престрашной книге».

Вернемся к тесту Жития.

ТРЕТЬЯ «ПРОБА ПЕРА»

И в этот раз, как всегда, Авель не изменил себе, не потерял свой поразительный дар, был полон неизрасходованных сил, готов к бою.

На троне — Александр Первый. Авель же сидел там, куда его определил Император Павел Первый, — в Петропавловской крепости, где провел всего-то 10 месяцев и 10 дней, столько же, сколько ранее в Шлиссельбургской.

После гибели Павла Первого Александр Первый приказал отца Авеля из Петропавловской крепости незамедлительно выпустить и направить в Соловецкий монастырь под присмотр, а вскоре он и свободу получил.

Но Авель не был бы Авелем, если бы не стал составлять… ТРЕТЬЮ «Зело престрашную книгу! Что еще ему было делать? Дело всей жизни — «секреты составлять да книги писать»! Надо сказать, делал он это отменно! Руководимый некими высшими силами, он исполнял свой человеческий и гражданский долг неукоснительно и исправно!

В этот раз он побыл на свободе всего-то один год и два месяца, но за это время успел-таки написать свою третью книгу: «В ней же написано, как будет Москва взята и в который год!»

Итак, странно, но где-то на рубеже 1803 года он предрек события, происшедшие в реальной жизни лишь через 10 лет! Интересно, о чем в это время размышлял Наполеон?

История, к сожалению, повторяется! Непреложность этого утверждения неумолимо вытекает из жизни Авеля. Снова книга дошла до самого Императора Александра Первого. Что в ней возмутило покой монарха? Или ему за державу обидно стало? Либо он усмотрел в писании этом личную обиду?

Так или иначе, но решение воспоследовало: «Монаха Авеля абие (абие — тотчас. — Ю.Р.) заключить в Соловецкую тюрьму, и быть там ему дотоле, когда сбудутся его пророчества самою вещию».

И снова потекло время между письменным оформлением пророчества и его реализацией самою жизнию! А в это время Александр сидит на троне — державой правит! Авель тоже сидит, правда в тюрьме, на острове, тоже при деле — вшей давит! У каждого своя доля и свое постоянное занятие! Говоря языком песни, «все поровну, все справедливо!»

Год идет за годом. Что было в это время в России — вам известно из истории, которую я не стану пересказывать. Что было с Авелем? Много претерпеть пришлось ему за эти десять лет! Он «10 раз был под смертию, 100 раз приходил в отчаяние, 1000 раз находился в непрестанных подвигах, и прочих искусов было о. Авелю число многочисленное и число бесчисленное. Однако, благодатию Божиею, ныне он, слава Богу, жив и здоров и во всем благополучен», — повествует Житие об этом периоде жизни моего героя.

Далее в Житии сказано:

«Ныне от Адама семь тысяч и триста и двадесятый год, а от Бога Слова тысяча и восемьсот и второй на десять (т. е. 1812 год. — Ю.Р.). И слышим мы в Соловецком монастыре, якобы южный царь, или западный, имя ему Наполеон, пленит грады и страны и многия области, уже и в Москву вшел. И грабит в ней и опустошает все церкви и вся гражданская, и всяк взывая: «Господи, помилуй, прости наше прегрешение. Согрешихом пред Тобою, и несть достойны нарекаться Рабами Твоими: попусти на врага и губителя за грех наш и беззакония наша!» И прочая таковая взываху весь народ и вси людие. В то самое время, когда Москва взята, вспомнил сам Государь пророчество о. Авеля; скоро приказал князю Голицыну от лица своего написать письмо в Соловецкий монастырь».

В Соловецком же монастыре в ту пору начальником был архимандрит Илларион. Получив от имени Государя письмо, коим предлагалось отца Авеля выключить из числа колодников и включить в число монахов на полную свободу, он был безмерно испуган и озадачен. Сам Государь печется о безродном монахе?!! К чему бы это… И убоялся, видно, отче… А тут еще, как на грех, к письму приписка: «Ежели он жив и здоров, то ехал бы к нам в Петербург, мы желаем его видеть и с ним нечто поговорить». Так именно и было написано от лица Самого Государя! Было отчего затрястись поджилкам архимандрита, тем более что он, как никто другой, знал «кое-какие далеко не детские грешки за собою». И убоялся дюже!

А тут и еще одна приписочка обнаружилась: «Дать отцу Авелю на прогон денег, что должно до Петербурга, и вся потребная».

Письмо пришло в монастырь в самый Покров, 1 октября. Архимандрит был в ужасе: уедет Авель в Петербург, там встретится с Императором… В результате выяснится, что творится в Соловецком монастыре, управляемом Илларионом, прознают и о гнусных проделках его: воровстве, издевательствах и избиениях заключенных… Вспомнил он и множество пакостей, творившихся им над Авелем, о том, что уморить его собирался и… убоялся отче! И написал он письмо князю Голицыну, что-де:

«Ныне отец Авель болен и не может он к вам быть, а разве на будущий год весною…» — и так далее, в расчете на то, что все как-то… само собой… рассосется…

Ан не тут-то было! Письмо это Голицын показал Императору. Государь же, не мешкая, приказал сочинить именной указ Святейшему Синоду и послать архимандриту: «…чтобы непременно Авеля выпустить из Соловецкого монастыря и дать ему пашпорт во все российские города и монастыри; при том же, чтобы он всем был доволен, платьем и деньгами».

Увидел архимандрит Илларион тот указ и понял, что дело-то не шуточно обернулось… Вспомнил, как он колодников голодом, холодом да теснотою морил, в железах в нетопленные каморы сажал, побуждал солдат истязать заключенных и пригорюнился. Однако указ пришлось исполнить.

«Приказал он на него, отца Авеля, написать пашпорт и отпустить его честно со всяким довольством; а сам сделался болен от многия печали; поразил его Господь лютою болезнею, тако и скончался».

Получил Авель паспорт и свободу и вышел из Соловецкого монастыря 1 июля 1813 года. Душа его пела и ликовала. По прибытии в Петербург он явился к князю Александру Николаевичу Голицыну, с которым был преизрядно знаком.

Надо сказать, что у Авеля было много знакомых высокопоставленных лиц и со многими «сильными мира сего» он вел регулярную переписку. Встретились они — монах и князь, и завязалась доверительная беседа двух хорошо знавших друг друга взаиморасположенных людей, которая в Житии… описана следующим образом:

«Князь же Голицын, видя отца Авеля, и рад бысть ему до зела; и нача вопрошати его о судьбах Божиих и о правде его. Отец же Авель начал ему рассказывать вся и обо всем, от конца веков и до конца, и от начала времен, до последних…»

И снова возникает вопрос: какой же период «просматривался» Авелем? Как глубоко во мглу времен, в будущее, проникал его пророческий дар и взгляд? Вопрос этот не случаен. К нему мы еще вернемся.

Пока же познакомимся с некоторыми свидетельствами, в значительной мере расширяющими и уточняющими сообщения Жития. В работе «прорицатель Авель. Новые подлинные сведения о его судьбе» сообщается, что сразу же после убийства Павла Первого, по вступлении на престол его старшего сына Александра Павловича была учреждена специальная комиссия для пересмотра прежних дел.

Была пересмотрена и переписка об Авеле, согласно которой оказалось, что он содержался в С.-Петербургской крепости с 26 мая 1800 года за разные сочинения его, заключающие в себе пророчества и другие инакозначащими литерами нелепости. В марте месяце 1801 года Авель отослан был к Амвросию для помещения в монастырь по его усмотрению и далее в Соловецкий монастырь, а 17 октября Архангельский гражданский губернатор донес, что Авель вследствие указа Синода из-под стражи освобожден и отдан архимандриту в числе прочих монашествующих. Выпущенный на волю, Авель сочинил третью книгу, с предвещением взятия Москвы неприятелем, за что его снова заточили на многие годы в Соловецкий монастырь. В исходе 1812 года министр духовных дел князь Голицын выписал его к себе в Петербург. После таинственных бесед с главою тогдашнего духовничества ему дана полная свобода. Он повел опять скитальческую жизнь.

Из тетрадей его и писем видно, что в своих фантазиях он был убежден совершенно и готов за них отдать свою жизнь.

Несомненный интерес вызывает то обстоятельство, что при обыске сказавшегося больным Авеля, учиненном настоятелем Валаамского монастыря Назарием вместе с одним иеромонахом того же монастыря, в келье Авеля была найдена и изъята книга, «писанная языком неизвестным», и листок с русскими литерами. А при пересмотре же переписки об Авеле упоминаются «разные сочинения его, заключающие в себе пророчества и другие инакозначащими литерами нелепости…».

Создается впечатление, что литеры в книге были русские, то есть гражданский шрифт, утвержденный указом Петра Первого в 1708 году, или славянскими буквами, кои изредка Авель применял и, несомненно, знал.

Не пришел ли он в конце концов в результате множества гонений за «писания нелепые, вздорные и злокозненные и оскорбительные» к шифрованным записям? В этом случае естественным было бы использование им привычных известных ему литер гражданского, скажем, шрифта именно в той форме, которая определена в тексте протокола «Дела» как ИНАКОЗНАЧАЩИЕ?

А тогда не являлся ли вложенный в книгу листок с русскими литерами ключом простейшего шифра, примененного Авелем для обеспечения скрытности записей и невозможности дальнейших обвинений в «семидесяти семи грехах»?

Так или иначе, но было бы крайне интересно поискать эту «шифровку» Авеля, а в случае удачи — даже им собственноручно исполненный ключ. Но и без ключа, надо полагать, шифровальщики наших дней без особого труда прочли бы текст книги Авеля. Если бы удалось ее найти в архивах, то мы бы прочли то, что никому пока неведомо!

Надо сказать, что факт предсказания Авелем нашествия Наполеона и сожжения Москвы задолго до вторжения армий Наполеона на территорию Российской Империи подтверждает в своем докладе о монахе Авеле на первом Всероссийском съезде спиритуалистов сотрудник дореволюционного журнала «Ребус» Сербов.

Косвенно свидетельствует о существовании этого предсказания и упомянутое ранее «Дело о крестьянине…». Так очевиден повышенный интерес «высших эшелонов власти» тех лет к названному документу сразу же после вступления Наполеона в пределы Российской Империи.

Оказывается, «Дело о…» было отослано 29 августа 1812 года (а Наполеон, как известно, пересек границу России 12 июня 1812 года. — министру юстиции Дмитриеву по предложению его, а в августе 1815 года возвращено от министра юстиции Трощинского. Только желание сравнить предсказания с последовавшей затем реальностью может оправдать подобный запрос министра в горячую пору вторжения.

Но вернемся к тексту Жития.

ПОД ЗАНАВЕС

Житие сообщает, что, обретя свободу, отец Авель пришел в Невский монастырь и получил благословение у митрополита Амвросия. «Отец же Авель, видя у себя пашпорт и свободу во все края и области, и потечет из Петербурга к югу и востоку и в прочие страны и области. И обошел многия и множество. Был и в Царь-Граде, и во Иерусалиме, и в Афонских горах; оттуда же паки (паки — опять. — Ю.Р.) возвратился в Российскую землю: и нашел такое место, где вся своя исправил и вся совершил. И всему положил конец и начало, и всему начало и конец; там же и жизнь свою скончал; пожил на земли время довольно, до старости лет своих. Зачатия ему было месяца июня, основания сентября; изображения и рождения, месяца октября и марта. Жизнь свою скончал месяца генваря, а погребен в феврале. Тако и решился отец наш Авель, новый страдалец… Жил всего время — 83 года и 4 месяца».

«Жизнь его прошла в скорбях и теснотах, гонениях и бедах, в напастях и тяжестях, в слезах и болезнях, в темницах и затворах, в крепостях и в крепких замках, в страшных судах и в тяжких испытаниях…»

Так заканчивается повествование «Житие и страдание отца и монаха Авеля».

Именно сейчас, по завершению рассмотрения Жития, мне кажется, нужно сообщить о некоторых важных событиях в жизни Авеля, умалчиваемых по каким-то причинам в рассмотренном документе. Речь идет о пострижении в монахи.

Внимательный читатель, вероятно, уже обратил внимание на некоторые связанные с этим несообразности. В самом деле. Событие, надо полагать, основополагающее в жизни человека, решившего удалиться от мирской суеты в стенах монастыря, дать обет безбрачия, посвятить себя служению Богу — постриг, — не нашло почему-то в Житии отражения. Я не беру на себя смелость это объяснить, однако считаю себя обязанным поделиться тем, что мне об этом удалось узнать.

Вы, быть может, уже обратили внимание на несколько слов в названии неоднократно цитированного выше документа Тайной Экспедиции «Дело о крестьянине вотчины Льва Александровича Нарышкина Василие Васильеве, находящемся в Костромской губернии в Бабаевском монастыре под именем иеромонаха Адама, а потом названном Авелем, и о сочиненной им книге», датированном 17 марта 1796 года?

В названном документе Авель предстает в трех разновременных ипостасях: Василий Васильев, Адам и уже привычном нам — Авель.

Не правда ли, странно? Но странность эта лишь кажущаяся. Дело в том, что после обнаружения настоятелем монастыря Бабайки первой дерзостной и оскорбительной книги нарушителя отправили в костромскую епархию, где:

«Епископ Костромской (Павел. — Ю.Р.), находя в книге Авеля ересь, полагал, что за это, на основании указа 1737 года 14 ноября, его следовало бы предать светскому суду; но так как в книге своей он проводит дерзостной и вредный толк об особе Императрицы и о ея царском роде, в чем заключается секрет важный, относящийся до первых двух пунктов (названного указа. — Ю.Р.), то, сняв с Авеля монашеское одеяние на основании указа для исследования и поступления по законам, епископ за крепким караулом предоставил его в Костромское наместническое правление.

Что было дальше — вы уже знаете.

Итак, примерно в феврале 1796 года Авель (тогда именовавшийся Адамом) был расстрижен и доставлен в Тайную Экспедицию как крестьянин Василий Васильев.

Замечу, что это обстоятельство, видимо, осталось неизвестным ряду исследователей и архивистов XIX столетия, занимавшихся Авелем.

Мне же, к сожалению, пока так и не удалось выяснить, в какой обители и когда милый моему сердцу Авель был пострижен впервые под именем Адам?

Что касается второго пострижения, то его детали подробно описаны выше, участие Павла Петровича в этом событии вам известно. Что же касается даты этого пострига, то он имел место после того, — как князь Куракин сообщил митрополиту Гавриилу высочайшее пожелание Павла о скорейшем пострижении Василия.

Много позже в документе, датированном 1823 годом, после определения Авеля в Высбтский монастырь, говорится, что «в монашество пострижен в Александро-Невской лавре в 1797 году», что, вероятно, и следует принять к сведению.

Йесомненно отмечаемая читателями неполнота информации Жития о последнем двадцатилетии жизни Авеля в какой-то мере восполняется публикациями, к этому времени относящимися. Итак:

ПОСЛЕДНЕЕ ДВАДЦАТИЛЕТИЕ ЖИЗНИ АВЕЛЯ

К свидетельствам этого времени относится сообщение генерал-майора Льва Николаевича Энгельгардта, в котором он, подтверждая то, что Авелем были предсказаны детали смерти Екатерины и Павла, вторжение Наполеона, взятие и сожжение Москвы, сообщает, что: «По изпшнии неприятелей он (Авель — Ю.Р.) был выпущен. Сей Авель после того был долго в Троице-Сергиевой лавре в Москве; многие из моих знакомых его видели и с ним говорили: он был человек простой, без малейшего сведения и угрюмый: многия барыни, почитая его святым, ездили к нему, спрашивали о женихах их дочерей; он им отвечал, что он не провидец и что он только тогда предсказывал, когда вдохновенно было велено ему что говорить. С 1820 года уже более никто не видел его, и неизвестно, куда он девался».

Дальнейшие события в жизни Авеля достаточно детально описаны в подборке на страницах журнала «Русская старина», приводимой ниже с некоторыми сокращениями. Эта публикация прошла под рубрикой «Листки из записной книжки «Русской Старины» под заголовком «Предсказатель монах Авель в 1812–1826 гг.».

Здесь сообщается, что в сентябре 1823 года монах Авель подал московскому архиепископу Филарету прошение об определении его в Серпуховской Высотский монастырь.

Из публикации видно, что еще в ноябре 1812 года князь Голицын как обер-прокурор Синода предложил Синоду высочайшее повеление: «Освободив его, Авеля, из-под стражи, принять в число братства. Между тем как Авель имеет намерение идти для поклонения святым местам в разные города, то снабдить его надлежащим паспортом для свободного пропуска, предоставляя также ему избрать для своего пребывания монастырь, как он сам пожелает, и, где будет принят, там дозволить жить беспрепятственно», что и было сообщено архимандриту Соловецкого монастыря декабря 1812 года.

А 4 апреля 1814 года Авель обратился с прошением в Синод, что имеет желание идти в Иерусалим, для поклонения Гробу Господню, и к святым местам с намерением, ежели будет возможно, остаться там навсегда.

Известно также и то, что 2 ноября 1817 года князь Голицын сообщил преподобному Августину, что монах Авель, по случаю потери выданного ему ранее паспорта, просил снабдить его новым для свободного в Москве или в ином городе проживании и о содействии к водворению его, Авеля, в Шереметьевском странноприимном доме (тогда — богадельня при Шереметьевской больнице, в помещении которой ныне размещен Институт Склифософского. — Ю.Р.).

О сем было доложено Государю. Государь же, находя неприличным, чтобы «столь много странствовавший монах Авель» (хитрил, видно, Государь! Судя по всему, он хотел ограничить контакты Авеля! — Ю.Р.) впредь продолжал скитаться по России, не имел бы постоянного проживания в монастыре, высочайше повелеть изволил: «Объявить Авелю, чтоб избрал монастырь, и если настоятель согласится, то и водворился бы в нем», предложив от себя в качестве такового Пешношский (в Дмитровском уезде) монастырь. (Надо сказать, что выделение или рекомендация для проживания Авеля в Пешношском монастыре не вяжется с «высоким стилем изложенной» заботой о престиже много странствовавшего монаха Авеля, ибо Пешноша — заштатный монастырь, не чета, скажем, Троице-Сергиевой или Александро-Невской лавре!» — Ю.Р.). Преосвященному поручено было также внушить Авелю, что монаху неприлично проживать в частных домах.

Известно, что 6 апреля монах Авель явился к преподобному Августину, чтобы получить благословение и предписание в Пешношский монастырь, но… с того времени не являлся и из Москвы скрылся.

В консистории имеются также показания священника Николоявленской церкви Михаила Лаврентьева о том, что в сентябре 1818 года он повстречал близ своего дома монаха Авеля и коротко с ним беседовал. В беседе выяснилось, что Авель был все это время в Орле. Прощаясь, Авель обещал прийти в Николоявленскую церковь ко всенощной, но, однако же, там не появился. И в сентябре решено было определить Авеля в Высотский монастырь, о чем есть документы.

21 июня 1826 года архимандрит Высотского монастыря Амвросий доносит митрополиту Филарету, что монах Авель, забравши все свои пожитки, 3 июня самовольно из монастыря отлучился неизвестно куда и с той поры не является.

30 июля Амвросий доносит дополнительно, что монах Авель находится в Тульской губернии, близ Соломенных заводов, в деревне Акулово (то есть на родине своей: — Р.Ю.), в подтверждение чего прилагает копии двух писем Авеля. Приведем здесь одно из писем:

«Духовному моему отцу Доримедонту всякое здравие и спасение и прошу ваших святых молитв. Я, отец Авель, писал своему господину Нарышкину, Дмитрию Львовичу, как меня Высотский архимандрит ложным указом хотел послать в Петербург к новому государю. Нарышкин же доложил о том его величеству Николаю Павловичу и сказал ему всю историю отца Авеля, как его сажали в тюрьму черные попы и был он от них в трех крепостях и в шести тюрьмах содержался всего времени двадцать один год; Государь же, его величество, приказал отцу Авелю отделиться от черных попов и жить ему в мирских селениях, где он пожелает. Нарышкин же отобрал царския сии слова, и отписал отцу Авелю, и предложил еще подать просьбу в Синод, и взыскать отцу Авелю штраф с Высотского начальника тысячу рублей за ложное злословие, яко бы отца Авеля приказано в Петербург прислать и проч.

В чем и остаюсь всенижайший монах Авель.

1826 года, июля 20 дня».

В том же году 27 августа на имя митрополита Филарета последовал указ Святейшего Синода с объяснением, что синодальный обер-прокурор князь Петр Сергеевич Мещерский, согласно отношению его митрополита, докладывал государю Николаю Павловичу об оставлении монахом Авелем определенного ему в Серпуховском Высотском монастыре пребывания и об оказавшихся двух письмах, из коих видно, что он, монах, находится в 30 верстах от Серпухова в Тульской губернии, и Государь по прочтении бумаг повелел, чтобы монах Авель был заточен для смирения в Суздальский Спасо-Ефимьевский монастырь. Посему Святейший Синод для скорейшего и удобнейшего отыскания монаха Авеля, тульской епархии, в деревне Акуловой, предоставил синодальному обер-прокурору сделать сношение со светским начальством, которому и отправить Авеля во владимирскую консисторию для помещения в Спасо-Ефимьевский монастырь. Тем и закончились скитания отца Авеля».

Сообщил Н. П. Розанов.

Очень серьезно занимался изучением жизни Авеля журналист Сербов, один из редакторов спиритического журнала «Ребус». Он немало времени потратил на поиск, обработку и осмысление материалов, относящихся к моему герою.

Совокупный же анализ близкорасположенных во времени событий, поступков Авеля и реакции светских и церковных властей навел Сербова на весьма интересную мысль. Он обращает внимание на четкую (по его мнению!) несоизмеримость проступков Авеля, то есть его прегрешений, и воспоследовавшей за этим кары.

Так, например, всегда смиренный, вытерпевший даже три пощечины, несомненно свободолюбивый и независимый Авель 3 июня 1826 года внезапно, словно бы беспричинно, уходит из Высотского монастыря, где провел ни много ни мало восемь лет под строгим присмотром монастырских властей, в условиях перлюстрации и копирования писем, неукоснительной записи его высказываний. Терпел восемь лет… И вдруг, ни с того ни с сего убежал в родную деревню, о которой не вспоминал «издетства»?!

Чем, кстати, он занимался эти восемь лет? Ведь ему, как известно, было свойственно писание книг. Ужели он в ту пору ничего не создал? Почему убежал? И вот 27 августа 1826 года выходит указ Святейшего Синода: по высочайшему повелению Николая Первого Авеля приказано изловить и заточить для смирения в Спасо-Ефимьевский монастырь!

Размышляя над этим, Сербов пишет:

«Такое поспешное решение и такая чересчур уж суровая мера по отношению к 85-летнему (так в тексте, хотя Авелю в 1826 году было 69 лет. — Ю.Р.) поистине удивительно и невольно напрашивается мысль: не написал ли Авель за время своего пребывания в Высотском монастыре еще какой-нибудь «зело престрашной», как он их называл, «книжки», каковая и была послана Государю?»

Отмечу, что эта гипотетическая «книжка» по счету четвертая.

И снова мысль о возможности существования еще одного «зело престрашного» писания. Кстати, именно убоявшись наказания за очередную книгу, он мог бежать куда глаза глядят! Вспомним также о возможности применения Авелем шифра, в данном случае оправданного всем ходом событий.

Но что могло быть предсказано? Следует отметить, что:

1. Для известных пророчеств Авеля характерно, что даже касающиеся судеб отдельных персон пророчества имели громадное социальное значение, определенным образом отражаясь на жизни общества.

2. Реакция властей (репрессия) на известные предречения Авеля была быстрой — вина и кара близкорасположены во времени.

В рамках сказанного выделяются два достойных внимания события, предваряющих заточение Авеля в Спасо-Ефимьевском монастыре.

Первое — смерть в Таганроге 19.XI (1.XII) 1825 года Императора Александра I. Странная смерть странного, вероятно мучившегося угрызениями совести человека, ибо Александр, несомненно, загодя знал о готовящемся свержении с престола своего родителя — Павла.

I. Не исключено, что именно это привело Александра к религиозному мистицизму, полулегендарной консультации у св. Серафима Саровского. Напомню и по сию пору незавершенную идентификацию сибирского старца Федора Кузьмича с Императором Александром I.

Второе — восстание декабря 1825 года.

Оба события, вполне достойные внимания и компетенции Авеля, его забот, вписывались в рамки его таланта. А предсказание события такого класса вполне могло явиться поводом для пожизненного заточения строптивого монаха Авеля!

Сейчас наступило время напомнить о романе князя Волконского, в котором на столетие отодвигалась грядущая страшная битва с немцами, якобы предреченная Авелем. Но не будем гадать, просто отметим и эту возможность, а сами двинемся дальше.

Кстати, есть и другие, пока в данной работе не учтенные возможности, о которых Сербов сказал в конце своего доклада (приношу извинения за несколько громоздкую цитату).

Завершая доклад, говоря о последних днях Авеля, Сербов ставит вопрос о необходимости возврата Авеля народу — частью и гордостью которого он несомненно является. Он пишет:

«И вот ворота этой тюрьмы-монастыря отделили остаток дней Авеля от живого мира; но они не могли вполне искоренить в живых память о нем. Долг всякого ищущего истину — наш долг, возвратить народу его Авеля, ибо он составляет его достояние и гордость не меньшую, чем любой гений в какой-либо другой области творчества; или хотя бы его французский собрат, знаменитый Нострадамус. Я предложил бы только что возникшему у нас в России молодому Русскому спиритуалистическому обществу поставить себе задачей собрать все, ' какия можно, сочинения Авеля и, по возможности, полныя сведения о нем.

Главнейшия его три или четыре вещия книги, с предсказанием судеб России, конечно, для нас недостижимы и приходится волей-неволей считать их погибшими. Но у Авеля есть и другие сочинения. В редакции «Русской старины» должны быть: во-первых, его книга «Бытия»; во-вторых, «Сказание о существе, что есть существо Божие и Божество»; в-третьих, «Жизнь и житие отца нашего Дадамия», в-четвертых, «Житие и страдания отца и монаха Авеля», в целом не искаженном цензурой виде; в-пятых, много чертежей и таблиц под заглавием «Планеты человеческой жизни», «Годы от Гога и годы от Адама», «Времена всей жизни», «Рай радости, рай сладости» и пр. Затем, там же находятся 12 его писем к графине Потемкиной и одно к управляющему ея фабрикой Ковалеву. Потом надо поискать, нет ли еще его сочинений в семействе вышеупомянутой графини Потемкиной и у других лиц. Так как из-под Курска, во время пребывания у некоего «Господина Никанора Ивановича Переверзева», Авель сообщает в одном из своих писем к графине, что он сочинил для нее несколько книг, которые и обещает выслать в скором времени, «оных книг со мной нету, — объясняет Авель, — а хранятся в сокровенном месте; оныя мои книги удивительныя и преудивительныя, те мои книги достойны удивления и ужаса, и читать их токмо тем, кто уповает на Господа Бога и на Пресвятую Божию Матерь. Но только читать их с великим разумением и великим понятием…»

Потом следует перечитать все консисторское дело об Авеле — там должно быть еще множество интересных практических подробностей. Само собой разумеется, что много интересного об Авеле можно почерпнуть также в архивах монастырей Николая Чудотворца Костромской Епархии (Бабайка), Валаамского, Соловецкого, Александро-Невской лавры и Высотского; а о конце его многострадальной жизни и о его мученической смерти в мрачных архивах Спасо-Ефимьева…»

К этому перечню мест, где могут находиться работы Авеля, следует добавить и Тайную Экспедицию, куда поступили многие его работы!

Малозаметный, казалось бы, на первый взгляд вопрос «Кто является автором Жития?» не случаен. Ответ на него позволит полнее оценить прогностический дар Авеля, способного, оказывается, на самопредсказание.

Оба упомянутых ранее специалиста (М. И. Семевский и Сербов), проявивших к герою моего повествования в свое время завидный интерес, собиравшие и публиковавшие материалы о его делах и жизни, склоняются к мысли, что… автором является сам монах Авель!

В силу очевидного сходства аргументов названных лиц я позволю себе привести лишь наиболее полное изложение размышлений по этому поводу журналиста Сербова:

«Биография Авеля (так Сербов именует документ, носящий название «Бытие и страдание отца нашего монаха Авеля». — Ю.Р.), помимо прочих неясностей, указанных мною во время ея чтения, останавливает наше внимание еще на личности какого-то загадочного отца Дадамия, во многом похожей на его собственную биографию, судя по словам ее читавших. Кроме того, личность отца Дадамия неизменно сопутствует Авелю во всех его житейских перипетиях и как бы нераздельна с ней. Например, одно из писем своих Авель даже озаглавливает так: «Ея сиятельству Прасковье Андреевне, всемилостивей-шей моей благодетельнице и благотворительнице, от монаха Авеля и отца Дадамия».

Из всего этого, мне кажется, следует считать отца Дадамия «контролем» Авеля, чем-то вроде его потустороннего руководителя.

Еще занимает меня вопрос о времени, когда именно была написана эта биография, или автобиография. Судя по тому, что в ней дважды указан с необыкновенной точностью год и даже месяц смерти Авеля, можно было бы думать, что она написана лицом, близко знавшим Авеля, после его смерти. Однако ликующий о свободе тон биографии и широкие планы свободной жизни, развиваемые там, и совершенно, как мы увидим дальше, не осуществившиеся в действительности, а также полнейшее умолчание о дальнейших фактах позднейшей жизни Авеля, неоспоримо указывают на то, что биография его была написана непосредственно после тяжких лет Соловецкого заключения. Кроме того, как я уже упоминал, слог биографии и слог заведомо оригинального сочинения Авеля чрезвычайно похожи друг на друга».

Таким образом, полагает Сербов, есть все основания считать самого Авеля автором названного документа.

Хочу и я изложить некоторые дополнительные в пользу авторства Авеля соображения.

Вы, конечно же, помните, что в самом начале Жития продолжительность земной жизни Авеля определена была фразой: «Жизни отцу Авелю от Бога положено восемьдесят и три года и четыре месяца…»

Да и в заключительных строках сказано: «Жил всего время — 83 года и четыре месяца…»

Вместе с тем реальная продолжительность жизни Авеля лежит в пределах между двумя никем не оспоренными датами:

Рождение: март 1757 г. («весеннее равноденствие» — в XVIII веке — 11 марта).

Смерть: январь (похороны — февраль) 1841 года.

Таким образом, Авель жил 83 года 10 месяцев и 20+1 день.

Как же интерпретировать несомненное расхождение?

Ведь оно невозможно, если Житие писалось после смерти Авеля кем-то из его ближайшего окружения! Допустима здесь максимальная ошибка в несколько часов, ну, скажем, один день! А тут — пол года! Как же так?

Подобное возможно, если допустить, что автором Жития был сам Авель, каким-то ему известным способом определивший себе «меру лет»: 83 года и 4 месяца, кстати, это ведь ровнехонько 1000 месяцев! А тогда наблюдаемая погрешность (кстати, всего-то в + 0,6 %!) показывает поразительную точность метода прогнозирования, применявшегося Авелем!

Таким образом, если Житие написано самим Авелем, а дата смерти лишь вписана кем-то не удосужившимся проверить остальные цифры, все встает на свои места!

Так что весьма вероятно, что Семевский и Сербов правы в своих предположениях об авторе Жития.

А вы как считаете?

НА ОСНОВЕ ИЗВЕСТНОГО ЭКСТРАПОЛИРУЕМ

Трудно представить, чтобы поразительные способности к точному прогнозированию замыкались лишь в узких временных рамках земного бытия Авеля. Не исключено, что пророчества этого неистового монаха охватывали и более позднее время. Быть может, именно этим обстоятельством определялось и заточение Авеля в стенах Спасо-Ефимьевского монастыря и появление Циркуляра цензуры от 1902 года, запрещающего категорически допускать в печати любые сообщения о его пророчествах и даже упоминать имя этого монаха!

Однако слово не воробей, вылетит — не поймаешь! И поскольку есть основания полагать, что по крайней мере часть работ Авеля могла пережить своего создателя, то предсказания в них будущего, вплоть до второй половины века XIX и даже века XX, не представляются невероятными.

Но коли так, не поискать ли нам следы этих пророчеств в более или менее известном нам периоде времени между 1841 годом (годом смерти Авеля) и нашими днями?

Здесь уместно вспомнить столетний интервал, упоминаемый в романе князя М. Н. Волконского, в котором в уста Авеля вложено пророчество о том, что «…через сто лет будет великая битва с немцами…».

Не исключено, что вы, мой читатель, не согласитесь с такой возможностью. Но «оставайтесь с нами!» — как нередко взывают ныне с телеэкрана.

Почему бы не представить, что Волконскому было известно нечто нам неведомое? Ведь такое не исключено? Не надо забывать, что князя Волконского какое-то время окружали люди — современники Авеля, лица знавшие, видевшие его, возможно, с ним беседовавшие.

А что, если просто оглядеться вокруг, присмотреться, привести в систему известное, посмотреть пристрастно, я не боюсь этого слова, оно здесь уместно. Почему не поискать в столетнем хотя бы интервале после кончины Авеля какие-то вероятные отголоски его прогнозов, следы воздействия на психику последующих поколений? И поискать именно в тех кругах, где память об Авеле и о его поразительных пророчествах могла быть наиболее яркой, впечатляющей, органически вписанной в предания рода и семьи?

Иными словами — в поведении царственных особ Дома Романовых!

Что, если безудержное тяготение представителей династии Романовых к оккультизму и мистике определялось существованием предсказаний Авеля, как известных ныне, так и сокрытых от посторонних глаз? Ведь законы писаны для исполнения, а пишущий их, как показала практика, не всегда считает своим долгом их исполнять?

Посему могли храниться и передаваться из рода в род и документы и устные рассказы о монахе и его пророчествах, минуя запреты цензуры, для «быдла» писанные?

Возможно, именно пророчества Авеля лежали в истоках повышенного интереса Императора Николая Второго и его окружения к мистике, оккультизму и т. п.

Приведу фрагмент работы Сергея Александровича Нилуса «На берегу божьей реки»:

«При особе Ея Императорского Величества, Государыни Императрицы Александры Федоровны состояла на должности обер-камер-фрау Мария Федоровна Герингер, урожденная Аделунг, внучка генерала Аделунга, воспитателя Императора Александра II во время его детских и отроческих лет. По должности своей, как некогда при царицах, были «спальныя боярыни», ей была близко известна самая интимная сторона царской семейной жизни, и потому представляется чрезвычайно ценным то, что мне известно из уст этой достойной женщины.

В Гатчинском дворце, постоянном местопребывании Императора Павла I, когда он был наследником, в анфиладе зал была одна небольшая зала, и в ней посередине на пьедестале стоял довольно большой узорчатый ларец с затейливыми украшениями. Ларец был заперт на ключ и опечатан. Вокруг ларца на четырех столбиках на кольцах был протянут толстый красный шелковый шнур, преграждавший к нему доступ зрителю. Было известно, что в этом ларце хранится нечто, что было положено вдовой Павла I, Императрицей Марией Федоровной, и что было завещано открыть ларец и вынуть в нем хранящееся только тогда, когда исполнится сто лет со дня кончины Императора Павла I, и притом только тому, кто в тот год будет занимать царский престол России.

Павел Петрович скончался в ночь с 11 на 12 марта 1801 года. Государю Николаю Александровичу и выпал, таким образом, жребий вскрыть таинственный ларец и узнать, что в нем столь тщательно и таинственно охранялось от всяких, не исключая и царственных, взоров.

— В утро 12 марта 1801 года, — сказывала Мария Федоровна Герингер, — и Государь и Государыня были очень оживленны и веселы, собираясь из Царскосельского Александровского дворца ехать в Гатчину вскрывать вековую тайну. К этой поездке они готовились как к праздничной интересной прогулке, обещавшей им доставить незаурядное развлечение. Поехали они веселые, но возвратились задумчивые и печальные, и о том, что обрели они в том ларце, никому, даже мне, с которой имели привычку делиться своими впечатлениями, ничего не сказали. После этой поездки я заметила, что при случае Государь стал поминать о 1918 годе, как о роковом годе и для него лично и для династии».

Далее Сергей Нилус приводит описание следующего происшествия, подтверждающего рассказ М. Ф. Герингер.

«6 января 1903 года на Иордани у Зимнего Дворца при салюте из орудий от Петропавловской крепости одно из орудий оказалось заряженным картечью, и картечь ударила по окнам дворца, частью же около беседки на Иордани, где находилось духовенство, свита Государя и сам Государь. Спокойствие, с которым Государь отнесся к происшествию, грозившему ему самому смертию, было до того поразительно, что обратило на себя внимание ближайших к нему лиц окружавшей его свиты. Он, как говорится, бровью не повел и только спросил:

— Кто командовал батареей?

И когда ему назвали имя, то он участливо и с сожалением промолвил, зная, какому наказанию должен будет подлежать командовавший офицер:

— Ах, бедный, бедный (имя рек), как мне жаль его!

Государя спросили, как подействовало на него происшествие. Он ответил:

— До 18 года я ничего не боюсь…»

Известны и другие свидетельства похожего содержания. Так, например, посол Франции в России Морис Палеолог, передавая свою беседу с Сергеем Дмитриевичем Сазоновым, с декабря 1910 по июль 1916 года занимавшим пост министра иностранных дел России, пишет в дневнике 20 августа 1914 года:

«Мы говорим об императоре; я говорю Сазонову:

— Какое прекрасное впечатление я вынес о нем на этих днях в Москве. Он дышал решимостью, уверенностью и силой.

— У меня было такое же впечатление, и я извлек из него хорошее предзнаменование… но предзнаменование необходимое, потому что…

Он внезапно останавливается, как если бы он не решился окончить свою мысль: я убеждаю его продолжить.

Тогда, беря меня за руку, он говорит мне тоном сердечного доверия:

— Не забывайте, что основная черта характера государя есть мистическая покорность судьбе.

Затем он передает мне рассказ, который он слышал от своего beau-frera (свояка. — Ю.Р.) Столыпина, бывшего премьер-министра, убитого 18 сентября 1911 года.

Это было в 1909 году, когда Россия начинала забывать кошмар японской войны и воспоследовавших за ней мятежей. Однажды Столыпин предлагает Государю важную меру внутренней политики.

Задумчиво выслушав его, Николай II делает движение скептическое, беззаботное, движение, которое как бы говорит: «Это или что-нибудь другое — не все ли равно»… Наконец он заявляет грустным голосом:

— Мне не удается ничего из того, что я предпринимаю, Петр Аркадьевич. Мне не везет… К тому же, человеческая воля так бессильна…

Мужественный и решительный по натуре Столыпин энергично протестует. Тогда царь у него спрашивает:

— Читали вы Жития Святых?

— Да… по крайней мере, частью, так как, если не ошибаюсь, этот труд содержит около 20 томов.

— Знаете ли вы также, когда день моего рождения?

— Разве я мог бы его не знать? Шестое мая.

— А какого святого праздник в этот день?

— Простите, государь, не помню.

— Иова Многострадального.

— Слава Богу, царствование вашего величества завершится со славой, так как Иов, смиренно претерпев самые ужасные испытания, был вознагражден благословением Божиим и благополучием.

— Нет, поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более чем предчувствие, у меня в этом глубокая уверенность: я обречен на страшные испытания; но я не получу моей награды здесь, на земле… Сколько раз я примерял к себе слова Иова: «…ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне».

А если ко всему сказанному выше добавить, что в 1903 году журналисту дореволюционного журнала «Ребус» Сербову стало известно о появлении в 1902 году специального Циркуляра, запрещавшего не только печатать что-либо новое об Авеле, но даже и перепечатывать старое, то становится почти фактом, что все это следствие пророчеств Авеля, дошедших, по-видимому, в гатчинском ларце до адресата — Николая Александровича Романова.

Здесь следует обратить внимание и на то, что столетний срок хранения (истекший как раз в 1901 году, предваряющий появление названного Циркуляра) отсчитывается со дня смерти императора Павла Первого. А ведь именно Павел имел неоднократные и, судя по всему, поначалу спокойные, не отягощенные трагическими деталями беседы с Авелем до 1797–1798 годов.

Причем, этому также следует уделять внимание, Авель в силу косноязычия своего или по другим причинам склонен был излагать свои прогнозы в письменном виде. Одно из его творений такого рода и могло быть доверено на хранение опечатанному ларцу в Гатчинском дворце.

Вы не согласны? Да, у меня на руках нет фактов, нет документов, выбивших из колеи императорскую чету 12 марта 1901 года. Но… Кое-какие сообщения, подтверждающие именно такой ход событий, известны.

Наступило время дать слово офицеру русской армии, монархисту, участнику первой мировой войны Петру Николаевичу Шабельскому-Борк (1896–1952 гг.).

Петр Николаевич участвовал в попытке освобождения царской семьи из Екатеринбургского заточения. В многочисленных исторических исследованиях, основанных на уникальных документах, им собранных, исчезнувших во время второй мировой войны в Берлине, где он в то время жил, Шабельский-Борк основное внимание уделял эпохе Павла Первого.

Петр Николаевич писал под псевдонимом «Кирибеевич». В начале тридцатых годов издал историческое сказание «Вещий инок», посвященное Авелю, фрагменты из которого приведены ниже.

ВЕЩИЙ ИНОК

«В зале был разлит мягкий свет. В лучах догоравшего заката, казалось, оживали библейские мотивы на расшитых золотом и серебром гобеленах. Великолепный паркет Гваренги блестел своими изящными линиями. Вокруг царили тишина и торжественность.

Пристальный взор Императора Павла Петровича встретился с кроткими глазами стоявшего перед ним монаха Авеля. В них, как в зеркале, отражались любовь, мир и отрада.

Императору сразу полюбился этот, весь овеянный смирением, постом и молитвою, загадочный инок. О прозорливости его уже давно шла широкая молва. К его келии в Александро-Невской лавре шел и простолюдин, и знатный вельможа, и никто не уходил от него без утешения и пророческого совета. Ведомо было Императору Павлу Петровичу и то, как Авель точно предрек день кончины его Августейшей Родительницы, ныне в бозе почивающей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны. И вчерашнего дня, когда речь зашла о вещем Авеле, Его Величество повелеть соизволил завтра же нарочито доставить его в Гатчинский дворец, в коем имел пребывание Двор.

Ласково улыбнувшись, Император Павел милостиво обратился к иноку Авелю с вопросом, как давно он принял постриг и в каких монастырях был.

— Честной Отец, — промолвил Император, — о тебе говорят, да и я сам вижу, что на тебе явно почиет благодать Божия. Что скажешь ты о роде моем, царствовании и судьбе моей? Что зришь ты прозорливыми очами о Роде моем во мгле веков и о Державе Российской? Назови поименно преемников моих на престоле Российском, предреки их судьбу.

— Эх, батюшка-Царь! — покачал головой Авель. — Почто себе печаль предречь меня принуждаешь? Коротко будет царствие твое, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей. В Страстную субботу погребут тебя… Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память твою… Но народ русский правдивой душой своей поймет и оценит тебя и к гробнице твоей понесет скорби свои, прося твоего заступничества и смягчения сердец неправедных и жестоких…

— Что ждет преемника моего, Цесаревича Александра?

— Француз Москву при нем спалит, а он Париж у него заберет и Благословенным наречется. Но тяжек покажется ему венец царский, и подвиг царского служения заменит он подвигом поста и молитвам и праведным будет в очах Божиих.

— А кто наследует Императору Александру?

— Сын твой, Николай…

— Как? У Александра не будет сына. Тогда Цесаревич Константин…

— Константин царствовать не восхочет, памятуя судьбу твою… Начало же царствования сына твоего Николая бунтом вольтерианским зачнется, и сие будет семя злотворное, семя пагубное для России, кабы не благодать Божия, Россию покрывающая. Через сто лет после того оскудеет Дом Пресвятыя Богородицы, в мерзость и запустение Держава Российская обратится.

— После сына моего Николая на престоле Российском кто будет?

— Внук твой, Александр Второй, Царем-Освободителем преднареченный. Твои замыслы исполнит — крестьян освободит, а потом турок побьет и славянам тоже свободу даст от ига неверного… Царю-Освободителю наследует Царь-Миротворец, сын его, и твой правнук, Александр Третий. Славно будет царствование его. Осадит он крамолу окаянную, мир и порядок наведет он.

— Кому передаст он наследие царское?

— Николаю Второму — Святому Царю, Иову Многострадальному подобному. На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий. Война будет, великая война мировая… По воздуху люди, как птицы, летать будут, под водою, как рыбы, плавать, серою зловонной друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться. Накануне победы рухнет трон царский. Кровь и слезы напоят сырую землю. Мужик с топором возьмет в безумии власть, и наступит поистине казнь египетская…

— Прадед мой, Петр Великий, о судьбе моей рек то же, что и ты. Почитаю и я за благо о всем, что ныне предрек о потомке моем Николае Втором, предварить его, дабы перед ним открылась Книга Судеб, да ведает правнук свой крестный путь, среди страстей и долготерпения своего…

Запечатлей же, преподобный отец, реченное тобою, изложи все письменно, я же вложу предсказание твое в нарочитый ларец, положу мою печать, и до правнука моего писание твое будет нерушимо храниться здесь, в кабинете Гатчинского дворца моего. Иди, Авель, и молись неустанно в келии своей о мне, Роде моем и счастье нашей Державы.

И вложив представленное писание Авелево в конверт, на оном собственноручно начертать соизволил:

«Вскрыть Потомку Нашему в столетний день моей кончины».

11 марта 1901 года в столетнюю годовщину мученической кончины державного прапрадеда своего, блаженного памяти Императора Павла Петровича, после заупокойной литургии в Петропавловском соборе у его гробницы Государь Император Николай Александрович в сопровождении министра Императорского двора генерал-адъютанта барона Фредерикса (вскоре пожалованного графским титулом) и других лиц свиты изволил прибыть в Гатчинский дворец для исполнения воли своего в Бозе почивающего предка.

Умилительна была панихида. Петропавловский собор был полон молящихся. Не только сверкало здесь шитье мундиров, присутствовали не только сановные лица. Тут были во множестве и мужицкие сермяги, и простые платки, а гробница Императора Павла Петровича была вся в свечах и живых цветах. Эти свечи, эти цветы были от верующих в чудесную помощь и предстательство (так! — Ю.Р.) почившего Царя за потомков своих и весь народ русский. Воочию сбылось предсказание вещего Авеля, что народ будет чтить память Царя-Мученика и притекать к гробнице Его, прося заступничества, прося о смягчении сердец неправедных и жестоких.

Государь Император вскрыл ларец и несколько раз прочитал сказание Авеля Вещего о судьбе своей и России. Он уже знал терновую судьбу, знал, что недаром родился в день Иова Многострадального. Знал, как много придется ему вынести на своих державных плечах, знал про близъ грядущие кровавые войны, смуту и великие потрясения Государства Российского. Его сердце чуяло и тот проклятый черный год, когда он будет обманут, предан и оставлен всеми…»

Не исключено, что придирчивый читатель сочтет приведенные в работе свидетельства, размышления, факты недостоверными, недоказательными, измышленными или слишком, так сказать, художественными. Но Шабельский-Борк очень серьезно занимался изучением эпохи Павла Первого, его собрание раритетов этого времени позволяет полагать, что творение «Вещий инок» имеет под собой реальные факты.

Что же касается возможных сомнений читателей в фактологичности заявлений Шабельского-Борк, то позволю привести кусочек работы А. Д. Хмелевского «Таинственное в жизни Государя Императора Николая II».

«Императору Павлу I Петровичу монах-прозорливец Авель сделал предсказание о судьбах державы Российской, включительно до праправнука его, каковым и является Император Николай II. Это пророческое предсказание было вложено в конверт с наложением личной печати Императора Павла I с его собственноручной надписью: «Вскрыть потомку нашему в столетний день моей кончины». Все Государи знали об этом, но никто не дерзнул нарушить волю предка. 11 марта 1901 года, когда исполнилось 100 лет согласно завещанию, Император Николай II с министром двора и лицами свиты прибыл в Гатчинский дворец и после панихиды по Императоре Павле вскрыл пакет, откуда и узнал свою тернистую судьбу. Об этом пишущий эти строки знал еще в 1905 году!»

Обратите внимание на последнюю фразу! Таким образом, повествование Шабельского-Борк может быть достаточно близким истине.

Замечу, что вряд ли стоит слишком критично относиться к ряду разночтений в данной работе, и в воспоминаниях, и записках других лиц. Людям свойственна некоторая вариабельность восприятия. Так, например, Герингер заявляет, что документы были заложены на сохранение вдовствовавшей Императрицей Марией Федоровной, тогда как по свидетельству А. Д. Хмелевского это сделано было самолично Павлом Петровичем! То же касается и даты вскрытия ларца. Но вряд ли так важно, в какой именно день это событие произошло. Важнее — что оно было!

Именно это обстоятельство является ценным — фактологичность и потрясающая точность поразительных пророчеств Авеля, выходящих на добрую сотню лет за пределы его жизни!

Посему закономерен вопрос: где же кончается компетенция Авеля, до какой календарной даты какого века проникал его пророческий взгляд? Одновременно возникает другой вопрос: что может быть сокрыто в несомненно существовавших, но ныне утраченных или еще не обнаруженных писаниях, ему принадлежащих?

Быть может, мы сталкиваемся с ними и поныне?

Так, один из моих знакомых, М.С.С., кандидат технических наук, человек энциклопедических знаний, обладающий поистине безграничной памятью, поведал мне недавно о разговоре, случайным свидетелем которого он был много лет назад.

В начале шестидесятых годов, будучи в Ленинграде в деловой командировке, в университетской столовой он услышал беседу некоего москвича, прибывшего из ФИАНа, с каким-то ленинградцем о том, что недавно в ФИАНе появился некто, принесший какую-то рукописную или старопечатную книгу, примерно полуторастолетней давности. А в книге той якобы были приведены предсказания крупных и особо важных событий человеческой истории/ простирающихся по меньшей мере до середины XX столетия. Из них моему собеседнику запомнились такие моменты:

1914 — начало войны

1917–1918 — крушение великой Империи,

1939 — начало великой войны.

1945 — будет открыта великая сила природы.

1947 — будет великая сушь.

1948 — родится гений человечества…

Было сказано, что книгу эту читали и видели многие сотрудники ФИАНа и кто-то даже предложил ее для прочтения тогдашнему директору института академику Игорю Евгеньевичу Тамму, однако последний отказался, сославшись на то, что «она не по его профилю»…

Разочарованный владелец книги с ней удалился.

Я пытался найти какие-нибудь следы этой книги. Но безуспешно. Я бы предложил многомиллионной армии читателей сотрудничество в поиске материалов, тем или иным образом относящихся к монаху Авелю и его пророчествам.

СИНДРОМ КАССАНДРЫ

На примере жизни, поразительного дара, действий и судьбы героя настоящего повествования монаха Авеля вы, мой читатель, надеюсь, хорошо познакомились с тем, что может быть названо феноменом или синдромом Кассандры.

С одной стороны, как показывает многотысячелетняя история, встречаются индивиды, обладающие поразительным даром непостижимым образом буквально одномоментно получать информацию о грядущем, точность которой способна удивить и вызвать недоверие каждого.

С другой стороны, известен, так сказать, «завет обиженного бога Аполлона» — своеобразный иммунитет человечества к подобным предсказаниям, по сути исключающий практическое использование пророческого дара во благо всему роду человеческому или какой-то его части.

Печально. Печально потому, что рассмотрение богатейшего наследия прошлого, массы устных и письменных свидетельств разного рода, хранящихся от нескольких десятилетий до нескольких тысяч лет, всего опыта развития этой способности у профессионалов и случайных лиц, показывает, что дар пророчества распространен широко, что потенциальным его носителем является чуть ли не каждый человек. Известно, что существуют рекомендации, способы тренировки, развития прогностического дара. Осмелюсь заметить — они элементарно просты. Следует только чутко прислушиваться к внутреннему, у подавляющего большинства людей довольно невнятному, голосу Природы, уметь выделять его в себе из массы повседневных эмоций, нередко сиюминутных и мелких. А выделив, не относиться к этому Голосу-сурово, а холить и лелеять его, дать ему волю. Успехов вам на этом пути!