Знак Зевса

У стен Амфиполя

Царь Македонии Филипп II проснулся в походной палатке тотчас, как услышал сквозь ночные видения звуки дальней переклички стражи. Пробуждение пришло быстро, возрождая дремавшую силу крепкого молодого тела. Желание продлить удовольствие поваляться в постели к Филиппу не приходило, поскольку раскладная кровать, достаточно узкая и жесткая, не позволяла исполнить это. А ведь проспал он совсем немного…

Вчера у царя собрался совет хилиархов – высших командиров-«тысячников», отряды которых вот уже десять дней безрезультатно стояли под стенами Амфиполя. Амфипольцы – в основном греческое население – не верили Филиппу, объявившему через глашатаев, что он желает мира и поэтому просит разрешить ему лишь поставить в городе македонский гарнизон, обороняться от фракийцев. В ответ с высоких стен сыпались оскорбления царю и македонянам вперемежку с камнями, стрелами копьями. Понадобилось решительное противодействие, и тогда Филипп приказал пустить в действие стенобитную машину – чудовищную новинку в истории греческих войн. Её возводил вместе с сотней строительных рабочих сиракузский механик Доримион, которого Филипп не так давно переманил от сицилийских правителей, применив весомый аргумент – золото.

Амфипольцы, уверенные в прочности городских стен, поначалу с интересом и веселым любопытством наблюдали за возведением невиданной конструкции. День за днём добавлялись новые детали к диковинному сооружению из бревен, где главной частью был «баран» – ударное бревно, таран, огромных размеров с круто закрученными рогами, окованными железом. Македоняне так и прозвали машину – «Баран». По заверению Доримиона, перед его рукотворным творением не устоит теперь каменная стена любой толщины. И действительно, когда произошёл первый удар – он пришёлся по краю башни, добротное с виду сооружение будто застонало, как от неожиданной боли. Последовал ещё удар и ещё, не менее жестокий, и каждый раз стены отзывались стонами, ссыпая с себя каменные осколки, словно брызги дождя в осеннюю пору… Наконец, когда горожане ощутили, как дрожит земля под их ногами от могучих ударов «Барана», приуныли.

Они, конечно, пытались помешать разрушительному процессу, закидывая «Баран» камнями, обстреливали стрелами и копьями воинов при нём. Бесполезно! Доримион предусмотрел защитный навес из жердей, обложенных мокрыми воловьими шкурами: воины (их скрывалось внутри до трёхсот человек) без потерь управляли ходом машины и раскачивали подвешенный на прочных цепях таран, утяжелённый в задней части противовесом. Навес, сплошь утыканный копьями и стрелами, вскоре походил на большого злобного ежа. Амфипольцы догадались наконец защищать стену в месте ожидаемого пролома. Навстречу таранному удару спускали мешки с песком и толстые покрывала из шерсти – для смягчения ударов. Старались поймать головную часть веревочными петлями, но македоняне каждый раз мешали, пуская в ход длинные жерди. После серии безуспешных мер защитники решили спешно наращивать толщину стены, напротив места ожидаемого пролома.

Об этом и прочих событиях был вчера разговор на совете. До Амфиполя многие из хилиархов впервые видели такое чудище в деле, поэтому не верили в успех. Но, зная нетерпимый характер царя, побаивались сомневаться вслух. Но исподволь заводили разговор о существовании старых, годами проверенных методов ведения войны, среди которых главное – вызвать противника в поле и победить его в честном открытом бою. Но Филипп планов не менял, он верил в успех, поэтому выжидал, хотя македоняне каждый день несли потери, притом что боевых действий ни одна из сторон не вела. Вот как было вчера. Когда пехотинцы-гоплиты со штурмовыми лестницами подходили к стенам города, неожиданно открылись ворота, выпустив наружу отряд лихих амфипольских конников с пиками наперевес. Они с шумным гиканьем понеслись на македонские шеренги, без труда разогнав их. Филипп наблюдал подобное уже несколько раз, сильно огорчался потерям, но тактику не менял.

– Филипп! – горячился на совете молодой Леоннат, его любимец. – Разве ты сомневаешься в отваге своих воинов? Разреши отобрать сотню храбрецов – и я захвачу ворота в тот момент, когда они откроются для очередной вылазки!

Пожилые военачальники, готовые поддержать Леонната, выжидательно смотрели на царя, а тому приходилось сдерживать их пыл.

– Я знаю, Леоннат, насколько ты отважен, – успокоил царь. Но Амфиполь – греческий город. Зачем македонянам зря убивать греков, будоражить Грецию, если можно взять город иным способом?

– Тогда прикажи сделать подкоп под стену, – немедленно отозвался Полисперхонт из Тимфея, уважаемый всеми пожилой командир. – Я с тимфейцами, а ты наслышан об их отваге, проберусь в город ночью, тайно. Открою ворота. Вот будет потеха!

– О нет, друзья мои! Как раз этого делать не следует! – сдержанно возразил царь. – Амфипольцы сами должны понять бессмысленность собственного упрямства, добровольно открыть ворота для мирных переговоров. Греки считают нас варварами, потому что мы не научились договариваться с врагами. Всегда жаждем крови. Нет, я буду терпелив, выжду, когда плод созреет и упадёт ко мне в руки. Амфипольцы должны увидеть в Македонии друга, а не врага. Зевс свидетель, я не желаю крови!

Вскоре возражения военачальников угасли сами собой. Поговорили о других делах, и совет закончился приглашением царя отужинать. Повод у Филиппа был: Антипатр, его друг и первый военный советник, оставленный в Пелле наблюдать за Македонией, сообщал, что царская невеста отбыла из Эпира и направляется в Пеллу. Филипп отписал, что рад сообщению, но предупредил, что задержится до покорения Амфиполя. Поэтому пусть Антипатр встретит невесту царя, окружит вниманием, позаботится о приличном содержании.

Вина по случаю выпито было немало. Филипп, как и его сотрапезники, не разбавлял чудесный дар Диониса водой, как обычно делали греки. Он часто опустошал чашу-килик, забывая закусывать; в голове с утра теснило. Но жалеть не приходилось – общение с друзьями дорогого стоит, всегда на пользу: или дружба будет крепче, или неверный друг во хмелю проговорится…

Македонские цари издавна домогались города Амфиполь, построенного на месте афинской колонии во Фракии за восемьдесят лет до описываемых событий. Его стратегическое значение определялось близким расположением к устью реки Стримон, что позволяло амфипольцам контролировать как сухопутный путь вдоль морского побережья, так и движение по самой реке. Его жители получали доход от добычи золота на расположенной поблизости горе Пангей, а на ближайших горах происходила заготовка в больших объемах корабельного леса, которым торговали с Афинами, способствуя росту могущества афинского военного флота. Именно такие обстоятельства позволили Амфиполю заявить о своей автономии, чем, естественно, Афины были не довольны. К тому же амфипольцы разрешили спартанцам, вечным врагам афинян, разместить у них небольшой военный гарнизон.

Аминте II, отцу Филиппа, удалось уговорить амфипольцев поставить у них свой небольшой гарнизон из македонских воинов – как остережение враждебным фракийцам. Но до прямого подчинения Амфиполя Македонии дело не доходило. А что Афины? Афиняне не забыли обиды на амфипольцев, как и важность города для собственных стратегических планов. Поэтому Филипп придумал план, исходя из того, что сейчас афинянам некогда возиться с Амфиполем, поскольку завязли в противостоянии со Спартой.

Вначале молодой македонский царь прислал в Амфиполь Пармениона, опытного военачальника и умелого переговорщика. Парменион был на двадцать лет старше Филиппа, к тому же, оценив его военный талант, рассудительность и ум – редкие достоинства в царском окружении, царь доверял ему особые, «деликатные», поручения. Появившись в Амфиполе в качестве посла «доброй воли», Парменион объявил горожанам о намерении Македонии навсегда отказаться от притязаний на город. В доказательство вывел из города воинов македонского гарнизона. Радости амфипольцев не было предела! Затем Филипп отослал Пармениона в Афины с тайным поручением, в котором сообщалось, что Амфиполь не представляет ему никакого интереса. Мол, забирайте его себе, афиняне!

По этому поводу в Афинах объявили праздник – ведь Амфиполь достается афинянам без войны и прочих нежелательных действий, можно сказать, даром! Пармениона разве что на руках не носили. В благодарность Афины просили передать царю, что не будут возражать, если македоняне тогда завладеют Пидной в беспокойной для афинян области Пиэрия – другим поселением греков на фракийской земле. Афиняне также не возражали, если вслед за Пидной македоняне приберут к рукам ещё Дион, Гераклею и Метону – все греческие поселения, которые долго оставались без участия Афин в их жизни. Неожиданный «подарок» афинян в виде их собственного нейтралитета во Фракии устраивал Филиппа. Захватить их теперь не представлялось трудным делом – дело времени, потому что ни один из этих городов не имел ограждающих стен. А Пидна с удобной вместительной гаванью открывала Македонии доступ в Фермейский залив и дальше в открытое море.

Но когда афиняне, ободрённые секретными переговорами с македонским царем, послали небольшой отряд к Амфиполю, как к себе домой, ворота им не открыли! Всё произошло так, как предполагал Филипп: амфипольцы помнили слова Пармениона, что они вольны теперь распоряжаться своей судьбой сами. Вот и решили отстаивать свободу и независимость – и от Македонии, и от Афин! Афиняне обиделись на амфипольцев и попросили Филиппа… наказать непокорный город. Ну разве мог Филипп отказать Афинам?

Робкий рассвет пробивался сквозь плотную ткань палатки вместе с тишиной, создавая иллюзию умиротворённого покоя. Так бывает только перед грозой. А тишина на войне обманчива: лагерь вот-вот растревожится звуками побудок медных туб, окриков беспокойных командиров, ржаньем отдохнувших лошадей. Обычное многоголосие войны…

Палатка слегка содрогнулась под натиском свежего южного ветра, левконота. Пробравшись через щель в дверном пологе, он заставил Филиппа поежиться. Затихли цикады, умолкли загадочно гукающие ночные птицы. Вдали прогорланил петух – это в армейском обозе; ему откликнулся другой, потом ещё и ещё – и вскоре громкоголосый хор известил македонское войско о начале нового дня. Увы, многие из этих петушков сегодня закончат жизненный путь в солдатских котелках наваристым бульоном…

Филипп потянулся к столику, где стоял глиняный кувшин-орк. Багрово-красный напиток, сохранивший свежесть ночной прохлады, дохнул ароматом слегка перезревшего винограда. Заел без особой охоты куском холодной свинины с блюда, оставленного от ужина. Никого из слуг и ординарцев звать не хотелось.

За палаткой послышалась лёгкая возня – в ожидании распоряжений царя насторожились слуги.

Филипп поймал себя на мысли, что сегодня или завтра некоторые из его воинов, кто сейчас нехотя пробуждается у погасших костров, потягиваясь и зевая, падёт от вражеской стрелы или меча. Расстанется с жизнью лишь потому, что царь прикажет сражаться с тем народом, кого он назовёт врагом Македонии. Нет, Филипп не желает своим воинам смерти, но, повелевая ими, побуждает их умереть… Человек сеет смерть своей жизнью, чтобы самому выжить: он должен убивать – животных, рыб или себе подобных. Вот и выходит, что богиня смерти Танатос – потребный атрибут жизни человека, а для воина присутствие смерти на поле битвы только обостряет восприятие жизни…

Сейчас должен прийти Хабрий, царский астролог и летописец, который каждое утро толковал сновидения Филиппа. Только ему можно было доверить царские тайны и веления богов.

Отец Хабрия служил писцом ещё у царя Архелая, это было почти пятьдесят лет назад. Он обучил сына наукам, какие знал сам, поэтому после смерти отца молодой Хабрий остался при дворе македонских царей. Полезный двору, он увлёкся философией, астрологией и математикой, познакомился с греческими мистериями, освоил науку жизни бога-врачевателя Асклепия. Заметив усердие и пытливый ум, ему доверили вести царскую библиотеку и делать ответственные записи на деревянных навощённых досках. Туда он записывал свои наблюдения за небом и звёздами, выдавая царской семье полезные советы и предсказания. Хабрий объяснял мальчику Филиппу, что такое астрология, ведя свои рассказы от создателей астрологии, месопотамских халдеев Борсипена и Орхена.

Когда Филипп стал царём, он не отдалил Хабрия – юноша нуждался в мудрых наставниках. Хабрий, несмотря на пожилой возраст и низкое происхождение, стал царю другом. Но положением своим не злоупотреблял.

Мысли вернули Филиппа к Амфиполю:

…Если Амфиполь падёт, Македония обретёт не только господство над важными морскими путями. Отсюда проще диктовать условия Фракии и даже Афинам. В Греции давно вырубили лес, а Амфиполь обладает лесом в достатке. Без древесины афинянам невозможно развивать свой морской флот. В горах Амфиполя, говорят, есть ценные руды, золото, серебро, а царь Филипп мечтает о собственной золотой монете – как у персидских царей!

Мечты у Филиппа реальные! В пылу неуважения к нему как к царю варваров заносчивые афиняне не разгадали мудрёный замысел – поэтому, считай, упустили Амфиполь. Филипп до сих пор заверяет афинян в искренней дружбе, и Афины верят ему, или вынуждены доверять. О, не знают афиняне, что, если бы Олинф и Амфиполь объединили с Афинами усилия против Македонии, Филипп не стоял бы сейчас здесь с войском! Да и вообще, удержался бы он сам у власти при других обстоятельствах? А так македонский царь не даёт повода Афинам и союзным городам не только выступить вместе, но даже заподозрить его в неискренности – и всё по причине взаимного недоверия друг к другу.

Таков был блестящий и коварный по замыслу план Филиппа наступательного движения Македонии на интересы Афин во Фракии. После Амфиполя греческие города и поселения на фракийской земле, он был уверен, окажутся разобщенными и беспомощными против действий македонян. Остальную Грецию ожидает такая же участь – вот почему стенобитный «Баран» у Амфиполя прокладывает Филиппу дорогу к всегреческой славе…

Советник Хабрий

Послышался окрик стражи. Откинув полог, пригибаясь, вошёл человек высокого роста, тщедушный в плечах. Это Хабрий. На скуластом лице не заметно следов бессонной ночи, хотя дело происходило именно так – он посвятил время разглядыванию звёздного неба, составляя царю гороскоп на предстоящий день. Астролог принёс хорошую весть: дела у Филиппа пойдут успешно. Он услышал:

– Привет тебе, Хабрий!

Царь, продолжая сидеть на кровати полуголым, махнул рукой в сторону диффа – низкого стула напротив.

– Будь здоров, царь! – приветствовал советник. Непроизвольное дергание острого кадыка выдавало лёгкое волнение, которое он всегда испытывал при виде царя.

– Хабрий, ты убедил меня взять в жёны эпирскую княжну. Буду тебе благодарен, если ты не ошибся.

Филипп рассмеялся, выказывая благодушное настроение. Хабрий продолжил в том же тоне:

– Этого брака желают боги, царь, да услышат меня Зевс и Гера, покровительница семейных уз. Я лишь передал знамение.

– Ну. Тогда я подчиняюсь воле богов. – Филипп продолжал шутить, затем посерьёзнел. – Брак с Мирталой мне действительно необходим. Вчера получил письмо от Антипатра, он призывает возвращаться в Пеллу, встречать невесту. Скажи, мой верный советник, как мне следует поступить? Оставить Амфиполь?

Хабрий пожевал тощими губами:

– Небо приветствует любые действия царей, если они не противоречат их желаниям. Но если ты хочешь знать моё мнение, скажу: невеста у тебя есть, а вот Амфиполя под тобой я пока не заметил!

Филипп, не ожидавший подобной вольности от старого советника, громко рассмеялся, насторожив чуткую охрану за пределами палатки.

– Ну, Хабрий, удивил! Не видит подо мной Амфиполь! Ха-ха-ха-ааа!

Царь утёр слезу. Хабрий осторожно вставил:

– Я говорю так, потому что верю в звёзды и сновидения. Расскажи, царь, что привиделось тебе сегодня во сне, и я развею сомненья, как поступать дальше.

Царь задумался, припоминая:

– Сначала я видел огромного орла, сидевшего на скале. Орёл взлетел высоко в небо, поймал поток воздуха и потом долго парил.

Хабрий соображал недолго:

– Сон твой к хорошему известию, царь. Видеть гордую птицу, орла, сидящего на скале, дереве или на ином возвышении, к добру. Потом ты видел орла в полёте, спокойном и свободном – это означает, что ты очень скоро обретёшь силу и большую власть, будешь недосягаем для врагов. Боги извещают о твоих великих победах над врагами Македонии.

Филипп задумался. Он верил Хабрию, всему, что тот говорил, так как за полгода до Амфиполя у него состоялся разговор с советником. В тот вечер он пригласил Хабрия, чтобы поговорить о своих намерениях, в положительном исходе которых не был уверен. Он всегда так делал. Он спросил Хабрия о том, стоит ли портить отношения с Афинами, намереваясь воевать с греческими поселениями на фракийской земле. Хабрий решительно поддержал царя:

– Мне понятны твои устремления, царь. Помимо того, что новые приобретения открывают Македонии доступ к удобным гаваням на море, в местных горах есть золотые копи. Особенно богата гора Пангей: рассказывают, что, когда в тех местах проходят сильные дожди и потоки размывают скалы, самородки уносятся вниз. Местные жители нередко выпахивают на своих полях такое золото.

– Твои слова радуют меня, Хабрий. О сокровищах Пангей я тоже слышал. Но как на Пангее оказались греки?

– Все началось с греков-переселенцев из Милета. Они пришли к Пангею пятьдесят лет назад. Но все погибли в стычках с местными племенами. После милетян там появилась колония греков из Фасоса. Они сумели войти в доверие к аборигенам, которые разрешили им не только строить город, но и добывать драгоценную руду. Но богатство фасосцев привлекло персов, потом и афинян.

– О, можешь не продолжать! Дальше история мне знакома: Спарта в союзе с фасосцами сокрушила афинское войско, после чего Афины потеряли контроль над Пангеем.

– Это так, мой царь. Потеряли контроль, но не интерес: с той поры они ревностно относятся к проявлению внимания каждого, кто появляется в этом регионе. В последнее время они следят за Македонией и за тобой, царь.

За палаткой разгоралась лагерная жизнь. Раздались жалобные звуки солдатской флейты-сиринги, перебрасываясь от одного отряда к другому; за ней послышался громкий стук барабана-тимпана и стоны тубы: командиры объявляли отрядам сбор.

Без стука, почти ворвался Темен, совсем юный командир, любимец царя, как и Леоннат. Пот на лице, грязь на доспехах свидетельствовали о быстрой скачке на коне. Он только что прибыл от Амфиполя. Юноша выпалил с нескрываемой радостью:

– Амфипольцы согласны открыть ворота! Со мной их переговорщики!

Филипп резко вскочил с постели, на которой сидел до сих пор. Кинулся к юноше, поцеловал в губы, прижал к груди. Крикнул слугу – облачаться: позолоченный шлем, бронзовый нагрудный панцирь, нарукавники, поножи. Пока поспешно одевался, слушал рассказ Темена. Оказывается, ночная «работа» осадного тарана дала ожидаемый результат: стена разрушилась; туда уже могли проникнуть македонские воины. Ждут приказа. Амфипольцы решили не ждать штурма, запросили пощады.

Филипп, едва приведя себя в достойный для царя вид, вышел из палатки. Крикнул:

– Коня!

За ним из палатки торопливо выбрался Хабрий.

– Царь! Я тебе не всё поведал!

– Невелика беда! Мне уже всё ясно! Вот она – моя победа, предсказанная богами в моём сне!

Царю подали неосёдланного коня (греки седел не знали), породистого коринфского самфора. Он легко вскочил на круп, нетерпеливо толкая бока сильными ногами, и с гортанным радостным выкриком «Элелей! Элелей!» направился к выходу из лагеря. У македонян огнеглазый Элелей – бог войны, с его именем они всегда шли в бой на врага. Темен рванулся вслед за ним.

Леоннат, обычно находившийся рядом с царем, на этот раз замешкался.

– Ты куда, Филипп? – только успел он спросить, высунув голову из своей палатки.

– Я в Амфиполь! А ты разберись с переговорщиками: никаких условий – только сдача! Иначе смерть всем жителям!

Дав повод коню, царь помчался среди палаток и дымящихся солдатских костров. Телохранители и гетайры, привыкшие к неожиданным поступкам царя, поспешали вслед на бодрых конях. Догнали у Амфиполя. Филипп был счастлив – это был первый греческий город, готовый унизиться перед Македонией. Впереди такую же участь ожидала остальная Греция!

Пир победителей

В пыльных панцирях и шлемах, с мечами на перевязях и копьями на плечах от Амфиполя в Македонию возвращалось войско победителей. Легкораненые воины, ухоженные заботливыми лекарями, плелись по одному или группами, помогая друг другу; сильно увечные тесно лежали в больших плетёных коробах, поставленных на боевые колесницы. Безразличные ко всему волы, жуя травяную жвачку и роняя липкую слюну, тянули повозки, загруженные добром амфипольских граждан.

Филипп появился в городе, жителей которого он жестоко обманул в обещаниях: сильных и здоровых обратил в рабов, остальных, кто был замечен с оружием, предали смерти – в назидание другим, кто вознамерится сопротивляться македонскому царю.

В отличном настроении царь с военачальниками направился к огромному дубу, одиноко стоявшему на взгорке. Под его разлапистыми ветвями слуги поставили просторный павильон, где всё было готово к пиру. Царские повара и слуги знали, что последует за взятием города. Филипп соскочил с коня.

– Всё! Конец Амфиполю! Празднуем победу!

На столах золотом отсвечивали праздничные чаши, которые прислуга бережно вызволила из походных корзин. Чеканные тонкой работы кратеры призывали налить благоуханного кипрского вина. Из-под крышек бронзовых блюд сочился запах жареного мяса, приправленного божественно пряным диким укропом, сильфией. Сбросив доспехи, оставшись в одном льняном гиматии, Филипп облегчённо вздохнул.

Начинался пир победителей. Военачальники умерили боевой пыл, смолкли, ожидая слов царя. Голос Филиппа зазвенел от торжественности и нахлынувших чувств:

– Друзья мои! Полней наливайте чаши, отпразднуем победу!

Застолье продолжалось. Никто не оставлял столы, наоборот, участников становилось всё больше, поскольку с дальних позиций прибывали новые командиры. В павильоне становилось тесно. Филипп распорядился устроить отдельный стол невдалеке, куда пригласил ближайших друзей – Леонната, Пармениона, Полисперхонта. С этого места просматривались горизонты – вот Амфиполь, за ним Пидна, Потидея, Олинф… Где-то там Метона и греческие города богатой Фессалии…

Мимо пригорка, на котором находился царь с товарищами-гетайрами, вели пленников, связанных длинной веревкой. От усталости и огорчения они едва волочили ноги. У строптивых на ногах звенели металлические кандалалии, на шеях – кожаные ремни. Их приготовили для отправки на рудники – страшная для свободного эллина участь. Неожиданно один из пленных, заметив Филиппа, небрежно развалившегося на раскладном стуле, крикнул:

– Эй, царь, отпусти меня, а я скажу, чего ты не знаешь!

Филипп настолько удивился неожиданному предложению, что отвлёкся от застолья, обратил на пленного внимание. Царь поднял руку, охранники остановили колонну. Человека подвели близко, держа за руки.

– Ты осмелился потревожить меня пустыми речами. Говори, что знаешь, амфиполец презренный.

Пленного не смутило, что видит перед собой царя. Краешком губ он улыбался, видимо, по природе своей был большим весельчаком!

– Я друг твой, царь Филипп! Если захочешь – узнаешь, что я говорю правду!

– Как мне узнать это, несчастный?

– А ты допусти меня к своей особе – скажу!

Филипп, продолжая удивляться дерзости странного человека, поднял брови. Желание развлечься пересилило осторожность. Кивнул страже. Пленного отпустили. Кто был рядом с царём, с интересом наблюдали за происходящим. Стражники держали руки на мечах. Человек сказал с той же хитроватой улыбкой:

– Филипп, тебе никто не посмеет сказать, даже самые близкие друзья, а я не побоюсь. – Он наклонился к уху царя, прошептал: – Сидишь ты неприглядно, царь, и срам свой показываешь. Не смеши людей, одерни хитон!

Царь вначале опешил, потом глянул вниз и действительно увидел… Оказывается, удобно развалившись на походном троносе и сидя на возвышении, он не мог знать, что невольно показывал детородный орган, чем смешил всех, кто проходил мимо. А царю неприличие своё показывать нельзя, тем более пленным! Филипп оправил хитон, оставшись в размышлениях – как поступить теперь с пленным. Во-первых, его озадачила дерзость пленного. Во-вторых, этот человек назвал себя другом царя. Лицо Филиппа некоторое время выражало лёгкую растерянность, наконец на нём появилась улыбка. Царь весело хлопнул по плечу смельчака:

– Ты действительно мне друг! Скажи своё имя, амфиполец.

Не отводя взгляда, пленный ответил:

– Я не амфиполец и не воин.

– А кто же ты, если тебя ведут в одной связке с моими врагами?

– Имя моё Хейрисофос. Я случайно оказался в Амфиполе и я не воевал против тебя, царь: при мне не было меча, когда меня схватили твои воины.

– Тогда кто ты и что делал в Амфиполе?

– Я из Коринфа, там моя семья и могилы моих предков. А в Амфиполе я издавна продаю коней из нашей местности.

– У тебя имя настоящего эллина – Хейрисофос, «Золотисто-жёлтый», это о твоей голове? – Филипп имел в виду ярко рыжие волосы, редкий окрас для грека. – Ты любишь коней?

Коринфянин склонил голову перед царем:

– Да, царь, люблю и хорошо знаю их нрав. Мне известно, что ты большой знаток этих благородных животных, и имя твоё не зря Филио-гиппос – «Любящий лошадей».

Филипп услышал слова, порадовавшие его. Амфиполь повержен, вина выпито немало, а встреча с необычным пленным могла его позабавить.

– Ты прав, коринфянин, у меня лучшие во всей Греции кони. Греки пока об этом не знают, но я докажу победой на предстоящих Олимпийских играх. Ты веришь мне, Хейрисофос?

Царь назвал пленного по имени – добрый знак. Коринфянин кивнул рыжей головой и, почувствовав расположение к себе, поспешил закрепить успех:

– Позволь мне, царь, до конца быть честным с тобой. Я верю, что кони твои быстры и они могут победить всех соперников в состязании колесниц. Но на вольных пастбищах моего Коринфа пасутся кони с родословной от самого Пегаса и больше – от бешеных коней повелителя морей Посейдона. Да наберётся позору наездник, кто осмелится состязаться потом с твоими конями! Если позволишь, я добуду для тебя пару-другую могучих красавцев.

Филипп окончательно пришёл в восторг, как от предложения, так и от разговора с неожиданно интересным коринфянином. Царь знал легенду о том, что первые кони в Греции появились на зелёных пастбищах Коринфа, где предки греков приручили дикарей, сделали помощниками.

– Ты мне нравишься, Хейрисофос! – Царь обернулся к сотрапезникам, наблюдавшим с весёлым любопытством за развитием событий. – Он смелый человек, если говорит то, что думает!

Снова глянул на пленника, уже с большим интересом.

– Ты лошадник, говоришь?

– Да, это так, мой царь.

– Тогда скажи, чьи кони лучшие – степные или те, что у персов, или же ваши, коринфские?

– О царь, ты спрашиваешь меня о том, о чём следует говорить только в кругу друзей. И то лишь, когда чаши с густым кипрским вином ходят по кругу, поются благодарственные пеаны в честь Аполлона. Поверь, о конях я знаю все!

Филипп захохотал, обнажив в улыбке крупные белые зубы.

– Ну, застолья я тебе не обещаю – как видишь, у нас и без тебя тесно. – Он шутливым жестом показал на павильон. – Но чашу тебе преподнесут. Заработал! Эй, вина Хейрисофосу!

Подбежал виночерпий, подал коринфянину чашу, налил доверху. То ли руки дрогнули у него, то ли слуга перестарался, но несколько капель пролилось через край. Пленник ловко поймал их на лету ладонью, которую затем облизал. Ничего не укрылось от царя – коринфянин ему явно понравился: он с улыбкой наблюдал за тем, как опустошается чаша с вином – медленными глотками, что всегда достойно эллина.

– Поверь, царь, о конях я знаю больше, чем кто-либо. – Хейрисофос вытер влажные губы ладонью. – А как иначе? Ведь, покупая и продавая коней, я отвечаю за их родословные, истории и судьбы предков.

На мгновение Хейрисофос умолк, словно убеждаясь, интересен ли будет его рассказ. Увидел, что царь слушал с заметным вниманием.

– О быстрых конях жителей северных степей – скифов, впервые узнал царь персов Дарий, когда осмелился войти в их необозримые пределы. Это случилось много лет назад. Скифы, стремительно разъезжая на быстроногих рослых конях, так измотали армию персов, что Дарий с позором отступился. Степные воины, уклоняясь от навязываемых им сражений, лихими наездами нападали на обозы и тяжёлую пехоту.

– Да-да, ты прав, я знаю об этом. А знаешь ли ты, что скифские лошади пугались криков мулов и ослов персидской армии, не виданных в тех краях?

– Нет, слышу впервые. Вот почему кони скифов не очень приспособлены к греческой земле. Есть еще кони у сарматов, царь, врагов скифов: они в холке немногим меньше роста человека, но быстрые в беге. Гнедой масти и с тёмными копытами, что даёт преимущество перед остальными.

– Это почему же?

– А ты не замечал, царь, что, если у лошади копыта темные, они меньше подвержены трещинам и сбиванию, чем светлые копыта? Я знаю ещё, что своих коней сарматы кастрируют, иначе жеребцы становятся агрессивными, что свойственно их породе. Иначе с ними бы не справились.

– Да, я слышал о тех конях; говорят, что из них сарматы составляют тяжёлую кавалерию, одетую в доспехи, – всадник и конь. А персы, каких коней они выбирают?

– У любого персидского военачальника обязательно имеется лошадь нисейской породы, рослая и выносливая. Она имеет большую голову со смешным горбатым носом, у неё толстая шея и хорошо сложённое тело, способное нести своего хозяина в тяжёлых доспехах длительное время.

– Что за места такие – Нисея?

– Царь, это в Мидии на Нисейской равнине, где почти круглый год растут сочные травы. Там персидские цари держат табуны племенных кобылиц, жеребят от которых раздают приближённым по своей воле. Вот почему у персов популярны в войсках тяжёлые кавалеристы, в защитных панцирях и оружии.

– Ты не так прост, Хейрисофос, если понимаешь в военном ремесле! Но соглашаюсь с тобой насчёт персов – к ним давно присматриваюсь – конница у них отменная. Я заметил, как они защищают лошадей толстыми передниками, прошитыми металлом, снабжают наголовниками и нагрудниками. Но ты ничего не сказал о греческих конях – неужели так они плохи?

– Если иметь в виду коней в царских конюшнях, где они кушают зерно в собственных кормушках, они отменные. Но откуда в Греции возьмутся свои кони, если для них нет вольных пастбищ – всюду горы?

– А пастбища в Фессалии? – возмутился Филипп. – Они хороши, как и кони оттуда!

– Согласен! И в Беотии есть немного просторных лугов, их используют фивяне, и на Эвбее. Но я имею в виду всю Грецию. Ты же, царь, обратил внимание, что ни один греческий город не может похвастаться хорошей конницей? А всё потому что их просто нет, породистых греческих коней, несмотря на внешний эффектный вид, с прекрасной головой и надменной осанкой. У них, пожалуй, не хватает выносливости, выдержки. Вот такая беда!

Хейрисофос вздохнул, будто сам оказался виновным в природных недостатках греческих коней. Понимая, что разговор с царём подходит к концу, умолк, ожидая своей участи. Неожиданно Филипп вскочил со стула и обнял его.

– Твои знания достойны свободного эллина! – вскричал он. – Я прощаю тебя! Эй, отпустите его!

Филипп дал знак виночерпию, крикнул:

– Налей ещё вина моему другу Хейрисофосу из Коринфа! На этот раз пусть большой знаток коней выпьет из моего большого царского кубка!

Все, кто видел и слушал их разговор, с интересом ожидали ещё одного развлечения. Принесли царский керас – сосуд, сделанный из большого рога с головой горного барана, в обрамлении серебряными накладками. Наполнили вином из кожаного меха, не смешивая с водой, – по-скифски. Коринфянин осторожно принял керас от царя в обе руки и приложился к краю; пил не отрываясь, и, всем показалось, легко. Лишь острый кадык выдавал усилия справиться с огромным количеством вина. Но за все время на пропылённое одеяние коринфянина упало всего несколько кроваво-красных капель.

Македоняне, истинные ценители шумных застолий и дружеских пирушек, уважали такую манеру винопития – апневисти, что означало: «не переводя дух». Когда рог оказался пустым, коринфянин опрокинул его и так поднял над головой. Восторженные выкрики сотрапезников убедили царя в том, что неожиданное развлечение пришлось по вкусу всем. Глаза его подобрели. Он дружески обнял коринфянина и провозгласил:

– Оставь керас себе! Дарю на память о нашей встрече!

Хейрисофос не ожидал подобного исхода своего пленения; вино уже брало верх над его сознанием, утомлённым трагическими переживаниями. Царь, будто радуясь возможности показать широту своей доброй души, сказал:

– Еще я скажу, Хейрисофос, что дарую тебе не только жизнь.

Он снял с пальца серебряное кольцо с вправленным огромным прозрачным топазом золотисто-жёлтого цвета. Показал всем, высоко вознеся руку с кольцом.

– Этот камень чист и прочен, как моя дружба с людьми, честными со мной. Он из копей Забергета в жаркой Аравии, а гранили камень в Финикии. Дарю его тебе, Хейрисофос, и цени мое доверие!

Было заметно, как Филиппа тронула случайная встреча с Хейрисофосом. Он разглядел в нём человека, которого позже назовёт своим другом – по его делам и помыслам, с кем не желал расставаться всю жизнь. Он дружески приобнял его, затем оттолкнул.

– Ты свободен, Хейрисофос! Делай, что хочешь, езжай, куда пожелаешь. Но я жду тебя в Пелле. Во дворце найдётся хорошее дело для тебя! Отправляйся в Македонию, покажи кольцо моему другу Антипатру.

Затем Филипп, уже не слушая Хейрисофоса, который захлебывался в ответной благодарности, повернулся к сотрапезникам. Протянул смазливому на лицо виночерпию ритон; выпил не отрываясь – тоже апневисти…

После Амфиполя македонский царь собирался возвратиться в Пеллу, как обещал Антипатру. Его друг и советник чуть ли не каждый день присылал гонцов с сообщениями о Миртале. В письмах сквозила дружеская озабоченность: «Невеста выезжает, радуйся!»… «Миртала на днях будет в Македонии, приезжай!»… «Встречаю Мирталу в Пелле! Красавица!» и, наконец, по-настоящему кричащее: «Невеста в Пелле!»…

Но Филипп никак не мог оторваться от дел во Фракии, оправдываясь перед самим собой неотложными военными и дипломатическими заботами. Они держали его мёртвой хваткой, не допуская изменений из-за каких-то там свадебных мероприятий…

Почти ежедневно собирался военный совет из гетайров, товарищей и военачальников царя. На совете любой мог свободно, без оглядки на царя и родовитость соратников, высказываться о предмете, какой считал нужным, не беспокоясь о последствиях, если его предложение или высказывание вдруг не будет принято. Македонские обычаи допускали подобное поведение приближённых царя, потому что царь, даже имевший сильную власть, считался лишь первым среди равных.

Как и предполагал Филипп, торжествовать по поводу обретения Амфиполя пришлось недолго. Афиняне поняли, что Амфиполь, завоёванный с таким трудом, македонский царь по-доброму не отдаст, а потеря важного города в морской стратегии явилась наглядным унижением Афин в глазах Греции. Филипп нервничал в ожидании ответных шагов и самого худшего варианта – военной коалиции Афин с Фивами, обычно непримиримых соперников по гегемонии. Македонская армия пребывала в тревожном ожидании, поэтому у Филиппа не было возможности вернуться в Пеллу даже на два-три дня.

Лев в засаде

Царь Филипп в последнее время не зря тревожился, ожидая военных действий со стороны Афин в отношении его планов во Фракии. Афиняне терпеливо выжидали, когда их македонский «друг» всё-таки передаст Амфиполь под их покровительство. Но Филипп не торопился этого делать. Местных жителей в городе почти не осталось, теперь сюда съезжались переселенцы из неблагоприятных для проживания областей Македонии, которым не терпится занять брошенные дома и земельные участки. Кому не захочется найти пристанище у самого синего моря? Используя благоприятный момент, растерянность Афин, молодой царь бесцеремонно занял следом Пидну, притом что Афины опять сделали вид, будто ничего страшного для них не случилось. Наконец, сообразив, что Филипп не отдаст им Амфиполь, как и остальные обретённые недавно города во Фракии, афиняне приступили к решительным, на их взгляд, действиям. Но начали с уговоров и увещеваний, переходящих в угрозы, намекая, что война с Македонией неизбежна.

Филипп не желал такого развития событий. На последнем военном совете первым беспокойство высказал Парменион, самый опытный из командиров:

– Опасность войны с Афинами настолько велика, что нам следует сделать дополнительный набор в войско. Македонии следует опасаться военного союза Афин с городом Олинфом, расположенным на Халкидском полуострове.

Остальные военачальники тоже разделяли озабоченность Пармениона. Олинф представлял собой греческую колонию, насчитывающую десять тысяч жителей. За короткое время олинфяне сумели объединиться военным союзом с другими городами на Халкидике – Аканфом и Аполлонием, что позволило им не бояться ни Афины, ни Спарту, ни Македонию. Они были готовы любыми путями отстаивать свою независимость.

– Ты прав. Парменион, – отозвался Филипп, – но причин для беспокойства у меня нет. Граждане Олинфа спокойно наблюдали за нашими действиями, пока мы занимались Амфиполем. Они считали выгодным для себя не вмешиваться, когда убирают их конкурента по морской торговле. Они и дальше будут так себя вести! Мы и в дальнейшем будем надеяться на такое поведение с их стороны, разберёмся с каждым городом на Халкидике в отдельности, пока не придёт черёд Афин.

Царь хитро прищурил глаз, наблюдая за соратниками. Парменион опять не удержался, высказался:

– Филипп, почему ты уверен, будто олинфяне останутся безучастными ко всему, что станет делать македонское войско на Халкидике? Они быстро поймут наши устремления и начнут действовать.

– Я уверен, Парменион, что Олинф не предложит Афинам военный союз ради войны с нами. Олинфяне понимают, что за этим последует: придётся уступить свои права на Халкидику в пользу афинян. Нет, пока в Афинах будут верить моим заверениям в дружбе, ни один из греческих городов не посмеет предпринять военных действий против Македонии. Афиняне вот уже и Пидну предлагают взамен Амфиполя. Пусть надеются до тех пор, пока у нас хватит осторожности не возбуждать Афины против нас. Если, конечно, у афинян хватит терпения!

После памятного совета с военачальниками македонский царь послал Пармениона в Олинф с призывом к сближению с Македонией. Обещал подарить олинфянам греческое поселение Анфем, которое предстояло завоевать македонянам. Царь знал, насколько был желанный для Олинфа этот город у Фермейского залива. Олинфяне, услышав о заманчивом предложении, заколебались в своей верности Афинам, но не решались предать их. Тогда Филипп пообещал в придачу к Анфему ещё Пидну и Потидею – ключ-город, замыкавший полуостров Паллену. И свершилось – Олинф рассорился с Афинами! Только тогда афиняне обнаружили, что Македония вытеснила их из Халкидики, прежней зоны их влияния, практически без войны. В ответ срочно снарядили депутацию в Пеллу, чтобы на месте убедиться в коварстве македонского царя. Или урезонить его, обвиняя в том, что он поступает совсем не так, как обещал.

Но в Пелле царя не оказалось. Афинян радушно встречал вежливый советник Антипатр. Он разводил руками, просил подождать, пока царь вернётся с охоты, которую затеял во фракийских горах.

Афинскую делегацию продержали обещаниями в Пелле почти месяц, после чего она вернулась домой ни с чем. Граждане в Афинах возмутились неуважению царя Филиппа, отослали в Македонию других делегатов, серьёзных и уравновешенных людей, знатных политиков и ораторов. Увы, и этим делегатам не удалось повидаться с неуловимым македонским царём. Оказывается, он вчера был ещё в Пелле, а сегодня, извините, поутру неожиданно отбыл по делам… Когда вернётся – неизвестно. Такова была новая тактика, избранная Филиппом, приносившая ощутимые материальные выгоды для Македонии и весомые политические плоды малоизвестному македонскому царю.

Теперь ничто не сдерживало его действий в отношении расширения македонского влияния во Фракии. Он брал то, что желал. Вырвал «из-под афинян» Пидну, продемонстрировав пренебрежение ранее достигнутым договорённостям. Поссорившись наконец с Афинами, Филипп заключил важный во всех отношениях военный союз с Олинфом, за что предоставил олинфянам право обладания портовым городом Анфем. Македонии открывалась дорога за пограничную реку Стримон с необозримыми фракийскими просторами. Туда, где находилась легендарная гора Пангей (совр. Пилаф-Тепе), откуда в кладовые Филиппа потекут золотые и серебряные реки. А он знает, как распорядиться таким богатством!

Ночная беседа

Усталый, но довольный результатами смотра войска, Филипп появился в лагере только к ночи. Разоблачился в палатке и подставил пыльное лицо под струю прохладной воды из кувшина, принесённого слугой. А когда тот налил в большой медный таз почти что кипятка из другого кувшина, присел на кровать и с наслаждением опустил в таз уставшие ноги. Так советовал лекарь.

Сегодня Филипп получил ещё одно послание от Антипатра. Верный друг настаивал на его скорейшем прибытии в Пеллу. Не только ради свадьбы – скопилась масса неразрешённых государственных проблем, с которыми Антипатр не мог справиться без участия царя. Филипп ещё раз перечитал письмо. Задумался. Нет, возвращаться в Македонию не было никакого резона – Фракия не отпускала.

Слуга принёс поднос с ужином, без кулинарных излишеств: кусок жареной свинины, приправленной пряностями. Вино из деревенского кувшина добавило телу приятного состояния. И хотя горячая вода в тазу взбодрила его, усталость всё равно давала о себе знать. Хорошо, если никто его не потревожит. Никого не хотелось видеть.

Но в одиночку трапезничать царь не любил. Решил пригласить Хабрия. С ним не будет скучно… Да, нужно позвать Хабрия!

Когда старый советник пришёл, Филипп заметил по его лицу, что тот рад неожиданному вызову. Хабрий любил посещать царя, когда тот не был занят важными делами. В такие моменты советник мог проявить себя с лучшей стороны. Имея в виду столь поздний час, сегодня он уже не надеялся на встречу.

Царь предложил ему раскладной стул, показал на блюдо, стоящее на низком походном столике.

– Бери чашу, Хабрий, наливай и пей. Ужин мы с тобой сегодня заслужили.

Филипп подыгрывал старику, располагая его к откровенному разговору. Боевых заслуг у Хабрия не было, но незримая тень мудреца витала над большими и малыми победами македонского царя. Филипп об этом помнил.

Советник с удовольствием принял приглашение, взял свободную керамическую чашу. Налил вина доверху, выпил неторопливо, до дна, будто утолял обычную жажду.

– Теперь поешь мяса. – Филипп явно угощал Хабрия, что было не совсем привычно в отношении придворного. Но таков был Филипп в общении с верными ему людьми. Откинувшись на стуле, он выждал, когда Хабрий дожуёт, затем сказал:

– Хабрий, я рад тебя видеть! Мне захотелось поговорить с тобой вот о чём. – Царь говорил медленно, подбирая каждое слово. – Если не возражаешь, я буду тебя спрашивать о философских предметах. Не возражаешь?

Хабрий кивнул головой.

– Тогда ответь на, казалось бы, простой вопрос: что есть народ для царя?

– Мой царь, люди в Македонии и есть твой народ. Народ можно увидеть даже там, где его нет, а можно не замечать вообще. К примеру, царская колесница. Она состоит из спиц, колес и прочих простых предметов. Если колесницу разобрать по частям – не будет колесницы. Части колесницы и есть твой народ. Поэтому царю должно быть не безразлично, как живёт его народ, все действия царя должны быть направлены на улучшение состояния жизни своего народа. Прости меня, царь, но это так должно быть.

– Я согласен с тобой, что без народа не будет страны. Но не забывай, что народ есть низкая подставка для ног, которая нужна царю, сидящему на троне. Этот же народ является основой для знатных и богатых, следовательно, низкое есть основание для высокого. Я правильно рассуждаю, мой Хабрий?

– Правильней не бывает, царь! Пусть будет так, как ты сказал – откровенно и с пользой для нас обоих.

Филипп, довольный собой, снова налил вина – на этот раз себе и Хабрию. Когда испил чашу, продолжил:

– Слава Зевсу, с народом мы разобрались. А что говорят философы о хороших и плохих царях? – Филипп прищурил глаз, вызывая советника на откровенный разговор, допустимый только между близкими друзьями. – Говори, что думаешь, Хабрий, я сегодня добрый!

– Лучший правитель, я знаю, тот, кто правит естественно.

– Что значит твоё – править естественно? – удивился Филипп.

– Это когда правитель сидит на престоле, а народ даже не знает его в лицо, но знает, что он всё равно есть. Такому правителю народ может довериться. Кто самый лучший правитель? Кто вдумчив и сдержан в словах, совершая государственные дела. Правители делают большую ошибку, когда желают, чтобы народ их любил. В проявлении народной любви они видят своё предназначение, стараясь, чтобы эта любовь никогда не проходила. От таких правителей не следует ожидать ничего хорошего, о них быстро забывают, когда на смену приходит другой.

– Вот здесь я не согласен с тобой! – возмутился Филипп. – Народ должен бояться своего правителя, бояться и уважать.

– Да, есть правители, которых народ боится, но это очень плохо для государства. Но ещё хуже, когда народ презирает своего правителя.

– А меня к каким правителям ты причисляешь? – Филипп выжидающе заглянул в глаза Хабрия, хотя догадывался, каков будет ответ.

– Ты только начинаешь, мой царь – тебе выбирать, каким ты покажешься своему народу! – уклончиво ответил Хабрий.

Филипп не стал настаивать, но задал ещё вопрос:

– А война, на пользу война народу?

– Македонии война полезна, если принять во внимание, сколько страданий принесли ей враги. Но помни, царь, кто покоряет другие народы, накликает беду на свой народ, ибо униженные и покорённые находят в себе силы возрождаться. Пример тому – Македония, которая при твоём царствовании воспрянула духом.

– Ты прав, Хабрий. Война ставит всё на свои места – она определяет, за кем сейчас сила, а кто слаб.

– Воюй, царь, с врагами Македонии и побеждай их, но беда в том, что можно провоевать всю жизнь. Правитель, начавший войну, должен знать конечную цель. Потому что там, где ступит нога воина, будут расти лишь терновник и колючки. После войн наступают голодные годы. Когда в стране долгий мир, домашний скот унавоживает землю, и пахарь собирает хороший урожай. Когда страна воюет со страной, боевые кони противоборствующих сторон пасутся на хлебных полях, фруктовые деревья вырубаются на костры воинам, а города и поселения обезлюдевают. От насилия происходят только несчастья, благополучие же создается уважением, а не насилием…

– Постой! – Филипп подскочил со стула. – Выходит, я не должен воевать?

– Я не говорил этого. Но если хочешь слыть мудрым правителем, старайся споры уладить миром, а во время мира стремись этот мир продлить как можно дольше. Если спор с противником можно завершить миром, предпочитай уступчивость в переговорах, не притязай на лишнее, что тебе не принадлежало никогда, и не будь воинственным ни в разговорах, ни в действиях. Но на войне, когда других решений принять тебе уже не приходится, становись непоколебимым ради своей благородной цели, когда к этому тебя вынуждают государственные обстоятельства…

Филипп согласно закивал головой; расправил широкие плечи, показавшиеся Хабрию необъятными, словно немедленно собирался сразиться с врагом. Было заметно, что слова Хабрия падали на благодатную почву: Филипп добрел лицом и стал более походить на прилежного ученика, слушающего с обожанием мудрого наставника. Да, собственно, так оно и было, потому что Филипп с юности любил учиться мудрости жизни, а Хабрий возрастом и жизненным опытом как раз подходил для этой роли. Но теперь, ободрённый вниманием и почтением царя, Хабрий в рассуждениях пошёл ещё дальше:

– Главное для правителя – это доверие народа. Тот правитель заслуживает доверия народа, кто много не обещает, но делает много.

– Вот в этом, Хабрий, ты, безусловно, прав – я не буду много обещать македонянам, но сделаю многое, чтобы поднять Македонию с колен. Сил у меня для этого достаточно. Вот только денег, ты знаешь, на войну никогда не хватает.

Хабрий, услышав слова царя, загадочно сощурил глаз.

– Если позволишь, дам совет.

Филипп удивился:

– У персов есть хороший обычай: когда придворный подает царю советы, он становится на золотую дощечку. Если совет одобряется, советчик получает её в награду. Ну а если совет не подходит царю, его больно бьют плетьми. – Филипп, довольный шуткой, рассмеялся. – Ты только что наговорил столько дерзостей – ни один царь не позволяет себе слушать подобное. А потом спрашиваешь дозволения рассказать секрет, как мне быстро разбогатеть. Ну, говори, если знаешь дело.

– Ты, наверно, помнишь, царь, что по поручению отца твоего, Аминты, я не раз бывал с посольством в Афинах. Пока другие выполняли царское поручение, я зря времени не терял – мне было интересно узнать, отчего Афины имеют преимущество перед другими государствами. Персов при Марафоне сокрушили афиняне, и даже Спарта вынуждена считаться с Афинами, и остальные города всегда напрашиваются в союзники, становясь для афинян чуть ли не подневольными. В чём секрет Афин? У афинян всегда были и есть деньги, источник же, можно сказать, неиссякаемый – Лаврионские рудники на юге Аттики, где добывают хорошей чистоты серебро.

– Я знаю о Лаврионе. – Царь оживился. – Я слушаю тебя со вниманием.

– Доходы с рудника огромные – сто талантов в год (3600 кг)! Эсхил говорил, что Лаврион напоминает фонтан, изливающийся на каждого афинянина серебром. Было время, когда рудники захватила Спарта. Вот тогда пошатнулось афинское могущество, хозяйство пришло в расстройство. Пришлось Афинам приложить усилия, чтобы вернуть свой «фонтан». И потом афинский полководец Фемистокл разбил могучий флот персов своим флотом, построенный на серебро Лавриона.

Филипп с раздражением прервал поток его слов:

– Советник, зачем ты отнимаешь у меня время, рассказывая о том, что не принадлежит Македонии? Я не собираюсь воевать с Афинами за Лаврионские рудники!

– Не нужно воевать с Афинами за Лаврион. Я говорю о том, что разработка рудников оказалась великолепным подспорьем для афинской казны, главной опорой власти. Рудники передавались в аренду любому афинянину за один талант и двенадцатую часть добываемого серебра в год. Для государства никакого риска – но прибыль для обеих сторон высока. В рудниках работают рабы, государственные и наёмные. Некоторые хозяева рабов, а их у многих арендаторов до тысячи, сдают в аренду своих рабов, получая по оболу (1 г серебра) в день за каждого. Наниматель обязан вернуть хозяину всех его рабов после окончания срока договора аренды в полном здравии, в каком их получил. Чем не гарантия хозяину рабов от всяких потерь – от болезней или бегства рабов? Вот тебе, царь, пример правильного использования горных недр и рабов в интересах государства и народа. Многие афиняне сколотили огромные состояния, делая общественную пользу для Афин. Богатый народ – богатая страна!

Царь со вниманием посмотрел на Хабрия:

– Я понял тебя, мой мудрый советник. Нет надобности, македонянам идти на Лаврион. Наш путь лежит на Пангей. Мы прогоним оттуда афинян и завладеем рудниками! А золотой ключ откроет ворота любого греческого города.

– Ты прав, царь! Афинам сейчас не до Пангей, а тебе – по силам!

Филипп впал в раздумье, поглаживая небольшую волнистую бороду, не обращая больше внимания на собеседника. Глубокая морщина пересекла лоб. Молчание со стороны царя затянулось, после чего Хабрий понял, что ему пора уходить.