Знак Зверя

Виталиий Листраткин

Знак Зверя

Пролог о снах

...Жара. Песок мгновенно превращался в противно скрипящую на зубах пыль. За спиной раздался давно знакомый и оттого не пугающий звук разрыва гранаты. Дело обычное - зачистка кишлака в самый что ни на есть полный оперативный рост. На этаких сабантуях мы никогда не жалели гранат: экономить выходило себе дороже. Но иногда было приятным и дразнящим нервы прощупать объект вручную, с одним автоматом. В таком случае работа походила на игру, на единоборство, на вызов.

Я осторожно шагнул во двор, огороженный глиняным забором, повел стволом автомата по сторонам - если кто и был, тех уже нет. Уже собрался идти дальше, когда откуда-то сверху раздался отчаянный крик ротного, старшего лейтенанта Ефремова:

- Ах, твою мать! Слева! Дух слева!

Я успел упасть на правый бок, в падении развернуть автомат влево и нажать на спуск.

Вовремя. Как раз вовремя. Вооруженный здоровенным тесаком дух напоролся на длинную очередь свинцовых смертей и рухнул на меня, придавив всей массой немаленького и вонючего тела.

Ефремов спрыгнул с крыши сарая, подбежал ко мне и отвалил в сторону мертвое тело афганца.

- Как ты, нормально?

Я сплюнул в сторону вязкую слюну и зачем-то посыпал пылью разгрузку с автоматными рожками, насквозь промокшую чужой и теплой кровью.

- Нормально...

Лейтенант заторопил:

- Тогда вставай! Времени - в обрез.

Я поднялся, сменил опустевший магазин и дернул затвор. "Калашников" смачно глотнул патрон.

Вперед! Я воин, я солдат, я покажу всем этим трусливым афганским сукам, что, где, почем... Опасное состояние. Пролитая кровь всегда заводит, а это сейчас совсем некстати. Суетиться нельзя. Ни суетиться, ни заводиться - иначе потеряешь контроль и получишь пулю. В живот или сразу в сердце - одинаково неприятно.

Вдохнул до отказа, медленно выдохнул... Сосредоточился... Все нормально! Обычная операция по зачистке самого обычного афганского кишлака. Сколько их было? Это я поначалу считал, а потом сбился... Смерть стала обыденной и привычной.

Эта война, помимо пушечного человеческого мяса, пожирала горы боеприпасов, медикаментов и продовольствия. В качестве ложек были грузовые автоколонны, содержимое которых очень полюбили местные аборигены.

В придорожной "зеленке" этих паразитов водилось превеликое множество. Паразиты даже выработали свою, паразитскую тактику: первую машину колонны подрывали заранее заложенной миной, последнюю - из гранатомета, живую силу уничтожали свинцом, а уцелевшее в бою барахло забирали для своих нехитрых душманских нужд.

Практика подобных засад превратилась в самое настоящее национальное хобби. Действительно, зачем напрягаться, взращивать чего-то там такое, когда продовольственную проблему можно решить с помощью гранатомета и десятка автоматных стволов? С таким хобби нужно было что-то срочно решать. И штабные крысы выдумали способ.

Конвой спецназа. Мы огнем и мечом прожигали дорогу по пути следования транспортной колонны. Результат получался с такой же процентовкой, как спирт: практически все караваны стали доходить до места назначения. Такой простой трюк, а боевая эффективность действий рядовых армейских подразделений возросла многократно.

Все, остался последний двор. Я не стал гусарить, а просто бросил туда гранату. А когда она там рванула, разнося в клочья непонятно что, тут же бросился в пыльную неизвестность, на ходу дав длинную, во весь рожок, очередь по опасному пространству. Это называется профилактика, после которой только и возможен порядок. Армейский такой порядок, по уставу.

Поднятая взрывом и выстрелами пыль понемногу рассеивалась, оседая вниз и на меня самого, а я все еще настороженно прощупывал взглядом подозрительные углы. И чутье, и опыт, и глаза говорили только одно: в этом пыльном дерьме никто бы не выжил. Никто живой.

Я опустил оружие и уже было собрался покинуть отработанный двор, когда мою шею в крепком захвате зажали чьи-то очень сильные и беспощадные руки. Я захрипел, хватаясь за эти скользкие щупальца, что было сил пытаясь отодрать, оторвать их от своего горла, но они продолжали сжиматься, медленно и неумолимо.

А когда трепещущее тело сожрало все остатки кислорода, сознание стало проваливаться в черноту, озаряемую кроваво-красными вспышками... Последняя мысль: как это просто, оказывается, заглянуть в глаза смерти, еще мгновение - и я окажусь в ее холодных объятиях....

Но руки внезапно отпустили. Обессиленный, я упал на землю, жадно хватая легкими раскаленный воздух. В глазах все еще мерцали красно-черные круги, но я уже мог слышать голос незнакомца, такой глухой и безразличный ко всему на свете:

- Я отпущу тебя сейчас, парень, но за мою милость тебе придется заплатить и, возможно немало... Ты согласен?

Я тщетно пытаюсь что-то сказать, возразить, выяснить наконец, но... Мне почему-то казалось, что я нахожусь на борту самолета, меня куда-то везут, утешающе гладят по щеке и что-то такое говорят, безумно ласковое и теплое... И я снова проваливаюсь в серую обволакивающую негу этих удивительно мягких рук...

Мне прикладывают к вискам что-то такое металлическое и холодное, но очень скоро этот холод начинает пульсировать чем-то нервным и электрическим.

Я слышу чьи-то голоса:

- Он уходит... Приготовьте электрошок...

- Есть! Готово.

- Проверьте, как он.

- Он... - голоса обрываются.

Я. Не знаю. Что значат эти слова и почему я чувствую этот холодный электрический пульс? Я не знаю... Глава 1. Погружение в Ад

...На этом месте я всегда просыпался. Просыпался в полной уверенности, что не впервые вижу этот сон. А самое обидное, что я никогда не успевал толком что-то ответить, приходя в себя под одеялом смятой постели.

Маршрут на кухню. Три или четыре часа ночи, кухонный стол, блевотно-горький чай и сигареты, одна за другой... Я каменным истуканом сижу за этим самым столом и занимаюсь крайне неблагодарным занятием - жру самого себя.

Самодиагноз - всегда очень жестокое и болезненное занятие. Но я пробую, с упорством маньяка пробую разобраться в самом себе, своей боли и страхе, постоянно пытаясь ответить на один-единственный нехитрый вопрос: почему небо синее, вода мокрая, а моя жизнь так и продолжает оставаться такой странной и бессмысленной пьесой...

Уже ближе к вечеру я отправляюсь в маленький бар в подвале, куда ведут несколько ступеней, выщербленные пьяными ногами тысяч посетителей. Я не был здесь добрые пару лет и мне сейчас крайне интересно, что там, внутри.

Я открыл его давным-давно, еще в пору студенческой юности, и с тех пор оставался его постоянным посетителем. Слава богу, здесь не менялось ничего. И пять, и десять лет назад все было точно так же, по-совковому серенько и уютно.

Когда-то в этом баре собирались ветераны всевозможных войн и локальных конфликтов. Поначалу это была классическая афганская тусовка, в которой временами попадались самые невероятные раритеты. Вьетнам, Куба, Сирия, Египет, Афган... Складывалось такое впечатление, что наши бравые парни как-то очень незаметно, но успели облазить весь мир. Совсем немного, пара кружек пива, грамм сто водки, и начинался проармейский базар-вокзал, густо перемешанный болью, воспоминаниями, грязью окровавленных бинтов и выхлопом перегара, придавленного дымом дешевого табака.

Темы для разговоров, как правило, избирались в двух направлениях: какие-то конкретные эпизоды пережитых операций и общетехнические базары об искусстве убийства. Смешно, но мы до хрипоты спорили, как круче убивать, разрезая горло противника армейским штык-ножом или ломая захватом шейные позвонки.

Упаси бог, если кто-либо из залетных бродяг смел вякнуть одному из нас что-то поперек! За столиками этого бара было негласно принято не путать рамсы. А неученых учили очень жестоко.

Однажды на моих глазах одному чересчур заборзевшему чуваку отхватили ножом мизинец, пригрозив отрезать и яйца, если этот мизинец он сам же не сожрет. В итоге чувак глодал свою собственную плоть до тех пор, пока его не вырвало прямо на столик. Побелевшего чувака малость повозили фейсом по блевотине, перетянули тряпкой кровоточащую руку выше локтя и выкинули за дверь.

Заканчивались эти посиделки всегда одинаково: мы надирались до последней невозможности, разбивали пару кружек и затягивали хором какую-нибудь замшелую песню...

В этом месте было невозможно не надраться. Каждый раз заходя в бар, я клял себя последними словами, но что-то тянуло меня в эту пьяную пустоту, где в пылу беспредметных споров, ругани, драк, воспоминаний и пьяных слез я как будто возвращался туда, в тот ставший болезненно родным мир промозглой сырости окопов и неутихающей стрельбы.

И лишь тяжким похмельным утром я вспоминал, что давным-давно не в горах и мне не нужно сиюминутно вздрагивать в ожидании выстрела с ближайшей высотки, что сейчас я студент, нормальный советский студент...

- Какие люди! - приветствует меня голос из самого темного угла. - Как говорится, один, без охраны и, что характерно, до сих пор на свободе!

Это Петрович. Я помню его. Самый гадский и занозистый завсегдатай заведения, бессмертный и неспивающийся Петрович. Он встретил меня так, как будто мы расстались только вчера:

- Пить будешь?

Я молча пододвигаю свою кружку, он так же молча добавляет туда изрядную дозу водки.

Ерш. Петрович никогда не изменяет своим привычкам. Одна из них: "Пельмени посуху не ходят..." Выпили, поморщились, выдохнули, закурили. Вот сейчас Петрович полезет под кожу...

- Давненько тебя не было...

- Давно...

- У тебя, слышал, неприятности?

Полез, зараза... Откуда он все знает?

- У меня всегда неприятности.

- Это точно. Между прочим, сам всегда нарываешься. Зачем руки-то ломал? Дал бы просто по репе, и все было бы пучком.

- По репе? А замочил бы?

- Ax да! - вспоминает Петрович. - Ты же этот... Вас же не учили просто по морде... А чтоб сразу, в могилу! Вот теперь и хлебай дерьмо.

Тут я начинаю звереть:

- Я-то расхлебаю... Ты сначала в своем дерьме разберись, старый хрыч!

Петрович ржет. Эта скотина специально меня заводит, чтобы заглянуть в "глаза зверя", как он это называет.

-Ух, каков волчонок! Молодца... Не теряешь хватку, не теряешь. Давай-ка еще по одной...

Дали. И еще раз дали. В голове зашумели двигатели неопознанных аэропланов, а язык потянуло на откровения:

- Я тебя, Петрович, убью когда-нибудь за твои поганые выходки.

Тот жутко рад моей неподдельной злости:

- Вот так, просто тупо возьмешь и убьешь? Одобряю! Давно пора. Сам бы полоснул бритвой по венам, но боюсь, старый дурак, боюсь!

- Ты что, серьезно?

Петрович еще плеснул водки, его руки заметно дрожат:

- Более чем... Вот возьми себя. Думаешь, ты действительно нужен кому-то? Фигу! Если ты, предположим, завтра подохнешь, уже послезавтра тебя никто и не вспомнит, кроме, конечно, доблестных работников морга.

- А родственники, друзья?

Петрович цинично зевает:

- Поплачут недельку, да и перестанут... Ты разве не знаешь? Живым, как гритца, живое!

Он алчно вгрызается в насмерть просоленную рыбу неопределенной породы. Казалось бы, что там грызть? Одна костлявая соль. В народе Петрович слывет философом, и я никогда не упускаю возможности попытать его на тему бытия:

- И что делать?

- Н-ну... Откуда я знаю? Попробуй оставить на свете что-нибудь свое... Одно. Уникальное. Ферштейн?

- Ребенка, что ли?

- Пять баллов тебе! За наивность. Хе-хе...

- Книжку написать?

Вот тут он неожиданно взбесился:

- Слушай, я как будто со стеной говорю! Что ты все время несешь? Что за пошлые банальности? А еще умным себя считаешь, небось?

Поскольку я промолчал, мы хлопнули. На этот раз чистой водки. Покурили, повторили, запивая огненную воду омерзительно теплым пивом. А вместо закуски -еще одно пьяное откровение:

- Знаешь, чем ты мне всегда нравился? Глупостью своей. Умничают-то все одинаково. А ты вот сглупи, да сглупи так, чтобы землю тряхнуло. Вот это и будет твоя память.

Он икает и пытается по дурному громко запеть:

- Ве-ее-чная па-аа-мять....

Не допев, бухается мордой в тарелку. Все как всегда. Петрович был невыносим в своих пьяных нотациях, хотя в чем-то этот законченный алкаш был прав... Не знаю, как там насчет философских измышлений, но гадский Петрович в одном определенно прав: сам всегда нарываюсь. И как правило - по пустякам.

Правда, последний раз я вляпался особенно круто. Заваруха началась как обычно - с сущего пустяка. Я зашел к своей знакомой в общагу политехнического. Моя старинная боевая подруга Танька была дома плюс еще ее подружка Нинка, разбитная деваха с этажа ниже.

Как раз в этот момент Нинка очень эффектно стрелялась от своего очередного ухажера:

- Ка-аа-кой, ка-аа-зел, а? Таньк? А с виду путевый...

За чаем и шутками я выведал всю подноготную. Нинок зацепила его на автобусной остановке. Точнее, не совсем верно, что зацепила. Грудь навыкат, боевая стойка обнаженной ногой вперед, и чувак зацепился сам, однозначно клюнув на вполне доброкачественного живца.

Жертва блистала весьма многообещающей прослойкой нетрудового жира: "мерс" средней руки, приличный костюмчик в троечном оформлении и, разумеется, достаточной ширины и представительности морда.

Эта самая морда на втором перекрестке купила Нинке цветы, на третьем шоколад, а на четвертом предложила взять выпивку и пришвартоваться у хозяйки торжества, то бишь - у Нинки.

Пили они вместе. Опытная Нинок умело избежала опьянения, ловко спаивая свой собственный кактус, а вот товарищ не выдержал и поплыл... Но плыть один не

захотел, с непринужденно-пьяной откровенностью предложив собутыльнице переместиться в койку.

Нинон, безусловно, девушка нравов очень даже свободных, но чтоб вот так, сразу... В общем, она бросила своего кавалера в комнате, смылась к Татьяне и сейчас усиленно плакалась о загубленных перспективах.

Я сочувствовал как мог, легкомысленно обещая всестороннюю помощь и поддержку. Вдоволь нахлебавшись чаю, мы как-то незаметно перешли к спиртным напиткам. Как следует поддав и осмелев, Нинка попросила сходить с ней, попроведать ее гостя.

- А чего одна не идешь?

- Боюсь... - вздохнула она. - Уж больно Владимир Евгеньевич пьяные...

- Он что, так и представился?

- Ну...

- Вот хохма... - я уже опаздывал, но все же согласился охранить ее от прилипчивого ухажера. Чего только не сделаешь ради непутевой подруги своей собственной подруги! - Ладно, иди к себе, а я скоро подойду.

Скоро не получилось. Процедура прощания заняла минут сорок. Все-таки Татьяна была дьявольски привлекательна, а я так чертовски неутомим... Словом, когда я подошел к двери Нинкиной комнаты, внутри творилось нечто невообразимое. Крики, звон бьющейся посуды... Кошмар. Ужас!

Я хладнокровно постоял под дверью, покурил, развлекаясь звуками вполне семейной ссоры.

- Ты хам и негодяй!

- Кто? Я? А куда ты смылась, зараза? Куда?

- К подруге!

- К какой еще подруге? Я тебе сколько шампанского споил? А цветы, шоколад? Убью!

Нинка нешуточно визжит. Это сигнал: пора. Я с разбегу выбил плечом хилую дверь, влетел внутрь и увидел потрясающую картину, достойную дерзкой кисти художника: "Владимир Евгеньевич, разрывающий лифчик на дебелых грудях Нинки".

Он обернулся и тут же заработал удар ребром ладони под горло. Рискованный фокус! Я мог запросто убить его таким ударом. Но, к счастью, все обошлось. Как говорится, доброй свинье все впрок.

Враз протрезвевший, он долго сидел, кашлял, пыхтел и отпивался чаем, мигом сваренным сердобольной Нинкой. Интересный бабы народ! Еще минуту назад она истошно верещала и звала на помощь, а Владимир Евгеньевич увлеченно рвал с нее трусы. А теперь поди ж ты! Она так хлопотала вокруг него, ничуть не стесняясь столь нескромного распаха халата, а Володя так трагически стонал, что я стал чувствовать себя третьим - и само собой - лишним. А это несколько задевало. Это как так? Это кто же тут, едрена шишка, царь, бог и вселенский спаситель? Я возмущенно засопел, и наконец-то на меня обратили внимание.

- Ой! Извини... А мы тут...

Захлопотались. Понятно. А я, типа, третьестепенный герой из "Санта-Барбары". Доблестный Круз спасает абсолютно левую подругу и, как всегда, оказывается в круглых дураках.

Я молчал, Нинка тоже, а Владимир Евгеньевич самозабвенно упивался чаем. Для порядка выкурив сигарету, я решил потихоньку выскользнуть за дверь, но этот идиот увязался следом. Несмотря на то, что я выше его ростом и даже внешне сильнее, он все равно пытался смотреть на меня сверху, с этаким превосходством закоренелого руководителя, пусть даже в хлам датого. Он же начальник! А стало быть - неподсуден. Но вот беда, я-то был не в курсе.

Владимир Евгеньевич пока еще вежливо и культурно пытается меня залечить:

- Слышь, братан... Ты, как я посмотрю, шибко крутой и вообще...

Я пока молчал, ждал, чего он еще ляпнет, а он ошибочно принял мое молчание за знак искреннего коленопреклонения:

- Да ладно! - он выглядел чудо как великодушным. - На первый раз... В виде исключения.

От закипающей ярости у меня перехватило дыхание. Он меня прощает?! Меня? Ах ты гадина, щенок...

- Иди, чего ты, не бойся...

Большего он уже сказать не успел. Я резко выбросил вперед правую руку, кулак вошел под ребра, в аккурат до самого позвоночника. Он что-то невнятно хрюкнул, потянулся слабой ручонкой навстречу, я ее тут же перехватил и повел на излом. А поскольку противник от болевого шока молчал, я докрутил прием до конца, до хруста ломающихся костей.

Я аккуратно уронил Владимира Евгеньевича на пол. Нинка была в ступоре. Она смотрела на меня открыв рот, и в глазах явственно читался мой приговор: "Псих!"

Ну и пусть. Мне наплевать. Псих так псих. Но каким бы я психом ни был, я всегда обеспечивал своей заднице прикрытие. Я сурово сомкнул брови, поиграл скулами и выдвинул челюсть вперед, превратившись в одного из устрашающих персонажей героической коллекции Ламброзо.

- Сиди тут. Пока я не вернусь. Поняла?

Нинка сумела лишь хлопнуть в ответ глазами. Она немного в курсе, кто я такой, и в глубине своего слабого женского организма меня побаивается. Вернее побаивалась. Сейчас своей беспредельностью я вселяю в нее ужас. Это хорошо. Потому что в этом случае без дураков сделает то, что я сказал.

Обрядив бессознательное тело Владимира Евгеньевича во все его шмотки, я нежно взял его на руки, отнес до перехода со второго на первый этаж и отпустил на волю...

Подзащитный с негромким шлепком упал на ступеньки и, медленно переваливаясь с боку на бок, подкатился прямо под ноги ошалевшей от сюрприза бабушки-вахтерши.

Я благодушно отряхнул руки - дело сделано. Бабуля, малость поохав, стала названивать в "03", дескать, такая случилась неприятность, незнакомый дядька в пьяном виде свалился с лестницы и наверняка чего-то там себе повредил...

Я честно дождался появления машины "скорой помощи" и очень даже благородно помог медикам уложить тело поверженного врага на носилки. В самый ответственный момент погружения тела во внутренности медицинского катафалка тело вдруг вздумало попытался воскреснуть, но я умудрился незаметно пережать ему сонную артерию, и Владимир Евгеньевич так же незаметно погрузился обратно в забытье.

Все складывалось как нельзя лучше. Я поднялся наверх к девчонкам. Нинка, естественно, уже обо всем наябедничала Татьяне. Та, безусловно, знала, что я малость сдвинутый, но, очевидно, даже не предполагала, что настолько....

Я выпроводил недовольно шипящую Нинку и приготовился к трогательному объяснению. Татьяна выглядела угрожающе серьезной:

- Так, так... Может, ты все-таки объяснишь, к чему был весь этот зоопарк?

- Какой зоопарк?

- Ты сам прекрасно знаешь, какой.

Я искренне не врубаюсь:

- Ты про Нинкиного хахаля? Да?

Она угрюмо молчит, а меня пробивает на смех:

- Ну ты даешь! Подумаешь, левому баклану кости слегка поправил... Заживет! А ему - впредь наука: пусть знает, как борзеть с незнакомыми людьми.

Она:

- И ты об этом так легко говоришь? Уж не хочешь ли ты сказать, что если тебя серьезно заклинит, ты и мне шею свернешь?

Трудный вопрос. На него надо или откровенно врать, или... Но это будет похоже на самоубийство. А впрочем... В омут, так в омут.

- Да. Сверну наверное.

Она смотрит на меня целую минуту и, естественно, принимает верное решение:

- Больше ко мне не приходи. Понял? Никогда!

Я как бы равнодушно пожал плечами и демонстративно громко хлопнул дверью. Ушел, что называется, красиво и навсегда. Да и черт с ней. Глава 2. Подлость как искусство

Вот в чем я крупно ошибся, так это в предположении, что один пустяковый эпизод с одним не в меру пьяненьким Владимиром Евгеньевичем пройдет для меня даром.

У меня была работа, причем вполне такая непыльная - я инструктировал по тактике выживания в свинцовых средах одну частную инкассаторскую службу. Платили не бог весть что, но на хлеб с пивом хватало. Тем большую скорбь во мне вызвало извещение директора этой самой службы о моем увольнении. Причем без права на возвращение.

До истины я докопался с превеликим трудом. А каких нервов мне это стоило лучше не спрашивайте. Гораздо интереснее узнать, кто действительно спровоцировал мое увольнение. Этим "кто-то" оказался разобиженный Владимир Евгеньевич. Он не стал жаловаться в ментовку, но по каким-то своим каналам сумел разнюхать обо мне и отомстить...

Но я не собирался разгадывать эти загадки: выдать мог кто угодно. Я собирался сдать сдачу с этакого выходного пособия, и не моя вина, если она окажется грязнее размениваемого предмета.

Подлость - это тоже своего рода искусство. А мастерская подлость - это еще и талант от бога. А бог, или кто-то еще свыше наградил меня всевозможными дарованиями поистине с царской щедростью. Каждое великое дело нужно начинать только свежим и только отдохнувшим. Жизненное наблюдение: результат получается круче.

Выспавшись до звона в ушах, я тщательно побрился, разгреб на столе залежи пивной тары и приступил к составлению плана битвы. Не то чтобы я хотел закопать его в землю... Но отравить жизнь этакому засранцу было крайне необходимо и даже полезно. Если бы только подзащитный мог догадываться, какой вулкан он пробудил своей глупостью... Он бы сразу застрелился, ей-богу. Еще один решительный перекур... Я готов. В атаку!

Первый номер программы начался в редакции газеты, где я разместил одно маленькое объявленьице на тему: "Продается неважно что, но очень дешево". Телефон в объявлении был указан вражеский. Сей номерок я добыл с помощью приятеля, который работал в ЖЭКе.

По итогам первого акта - телефонная линия начала раскаляться. Для пущего восторга все тот же номер телефона был помещен во всевозможные бегущие строки всех телеканалов как номер абонента, продающего самый натуральный "славянский шкаф", что характерно - очень недорого.

Процесс, как говорится, пошел. На стенах всех окрестных заборов были развешены листовки об открытии нового и совершенно бесплатного дегустационного центра местного ликеро-водочного завода. А центр был где? Правильно, на квартире Владимира Евгеньевича Соколова.

Какой русский не любит халявы... Да нет таких. Народ рванул на бесплатный выпивон прямо-таки неудержимым валом. Издыхающий от шквала звонков телефон и неукротимый поток халявщиков не давали покоя злосчастному Владимиру Евгеньевичу.

А когда он перестал открывать дверь, наступил момент мне лично взять в руки подручный инструмент. Этим инструментом я перерезал провода электрического звонка и закоротил их понадежнее, после чего звонок стал работать непрерывно. Вот это был кайф! Адреналин, балдеж и все такое... Но я не стал останавливаться на достигнутом. Шестое чувство одновременно радостно-похоронно вздыхало - еще немного, и этот парень просто не жилец.

Я подписал его на услуги девочек не слишком тяжелого поведения. Но эти девочки приезжали только в случае подтверждения адреса и телефона клиента. Заминка с телефоном была решена путем использования сотового аппарата и легендой о новом районе, где якобы совсем нет телефонов. Домофон был временно выведен из строя обрезком металлического уголка в проеме двери. А когда было все готово, господину новому русскому бизнесмену были заказаны многочисленные платные поклонницы, с периодом появления минут этак двадцать. Всю ночь он провел между кроватью и входной дверью, где далеко не дружелюбно настроенные посетители не рекомендовали с ними шутить.

Но самый проверенный полигон для подлостей - это автомобиль. Свой "мерседес" жертва неосмотрительно оставляла на ночь во дворе. Как у всякого нового русского, у Владимира Евгеньевича сложилось совершенно ошибочное мнение, что пока его "пепелац" занимает свое отстойнейшее место под окнами, хозяин может спать спокойно. Вниманию всех владельцев автомобилей, оставляющих свое любимое авточадо под окном! Это неправда! Вместо спокойного, здорового сна можно запросто получить серьезное нервное расстройство.

Итак, чтобы гарантированно отправить свою жертву на прием к психиатру, потребуется: длинный тонкий капроновый шнур, авоська и обычный воздушный шарик. Шарик следует наполнить водой, засунуть его в авоську, привязать авоську к шнуру, забраться на крышу дома и метнуть сие изделие на поверхность вражеского агрегата. Если руки растут оттуда, откуда их рост спрогнозировала мать-природа, раздастся громкий шлепок, и сработает автомобильная сигнализация. Дабы не оставить отягчающих улик, изделие следует поднять вверх для последующего использования.

Мне удавалось вызывать Владимира Евгеньевича "на бис" по нескольку раз за час. Он выбегал на улицу, осматривал автомобиль, лазил по салону, матерился и ничего не мог понять. Пока он тщетно пытался въехать в неожиданный автосигнализационный психоз, я просто валялся по крыше дома от беззвучного хохота. Вволю наматерившись, Владимир Евгеньевич уходил, а через некоторое время кошмар повторялся вновь.

Столь интенсивная работа автосигнализации не могла пройти незамеченной среди местного гражданского населения. По донесениям разведки, утром на капоте иностранного самовоющего чуда был замечен кирпич, коим была прижата записка с требованием немедленно убрать машину как предмет, мешающий спать.

"Кирпичный" намек был вполне понят. Владимир Евгеньевич с этого дня никогда не оставлял своей агрегат на ночь. Но он имел дурную привычку заезжать домой обедать, хе-хе... Этим нельзя было не воспользоваться.

При помощи металлической цепочки и маленького китайского замка вражеское транспортное средство среди бела дня было закреплено к мусорному контейнеру. Материальных убытков никаких, но сколько было произведено шуму, истрачено водительских нервов и доставлено радости прохожим...

Противник сопротивлялся как мог. А мог он мало. Его фантазии хватило лишь на то, чтобы упрятать подальше свой любимый "мерс" и ездить отныне на служебной "Волге" с бдительным водителем. Но разве такие мелочи могли сдержать поток моего подлого вдохновения?

Никогда... Вы слышите? Никогда я не оставлял свою жертву на полпути между прелестями рая и ада.

За полчаса до прибытия вражеской "Волги" из телефона-автомата был произведен звонок в службу "02", сопровождаемый выкриками на тему угона транспортного средства на глазах хозяина. Все возникающие вопросы о номерах кузова и двигателя немедленно пресекались новыми выкриками о том, что документы "уехали" вместе с машиной. А затруднений с госномером, моделью и цветом не было. Трубка устало, но чутко пообещала принять меры...

Меры, очевидно, были приняты. Вернулся Владимир Евгеньевич уже поздно вечером на такси и был весьма подавлен и грустен. Состояние грусти продлилось целых пять дней.

Я ликовал, как школьник. Враг был прочно поставлен на колени, еще пара десертных блюд, и его лопатки соприкоснутся с землей. В качестве десерта был предпринят поистине убийственный ход. Я уговорил одного своего приятеля изготовить небольшим тиражом некую листовку, в коей значилось: "За совершение особо тяжкого преступления разыскивается....". И фейс подзащитного в мрачных таких, тюремных черно-белых тонах. Хо, вот это был прикол! После расклейки сего изделия на пресловутые заборы Владимира Евгеньевича арестовывали по пять раз на дню. Он похудел, осунулся, стал нервным, подозрительным и очень похожим на обшарпанного подвального кота.

После каждого ареста листовки исчезали, но я не забывал их своевременно восстанавливать. В итоге рожу моего оппонента наизусть выучили буквально во всех близлежащих отделениях милиции.

Я уж собрался закончить свои проделки, но милицейская тема подтолкнула меня к идее последнего удара, немного небезопасного для меня и психики подзащитного, но я уже не мог сдержаться, предвкушая последствия этакого техничного апперкота.

Под покровом темноты перед вражеской дверью, на лестничной площадке, мелом был нарисован человеческий силуэт, а поверх рассыпаны несколько стреляных гильз. Завершал сие безобразие слой разбавленного кетчупа, должного олицетворять пролитую кровь. Ну а сам лестничный пролет был празднично украшен красно-белой полосатой лентой, украденной мною на ближайшей стройке.

Сам не видел, но захлебывающиеся от восторга очевидцы рассказывали, как Владимир Евгеньевич ранним утром выглянул, возбужденный нетипичным для такого времени гулом народного негодования перед его дверью. Реакция жильцов на его появление была неописуемой...

Какие могут быть сомнения? Это была победа, победа чистым нокаутом, безо всяких там уверток и судейских прений. Глава 3. Бар. Продолжение

Петрович безвозвратно ушел в аут, поэтому до требуемой организму кондиции я доходил уже в одиночестве. Я с трудом убил в себе желание чего-нибудь спеть и медленно поплелся на выход.

Восхождение по скользким и отчего-то качающимся ступеням бара по сложности очень походило на покорение Монблана на коньках. Но я победил их, все восемь проклятых ступенек, сделал шаг на тротуар, с наслаждением затянулся ночной сыростью и тут же получил удар, сильнейший удар резиновой темнотой прямо под солнечное сплетение. И еще раз, тем же, но уже по позвоночнику. Я почти теряю сознание, фырчит клапанами ментовский "бобик", на меня надевают наручники и суют в утробу этого вонючего транспортного средства.

От сюрприза я заметно трезвею, приобретая некоторую способность соображать. В "бобике" жуткая холодина, поэтому, когда меня доставили в отделение я уже был скорбно прохладен и практически трезв.

Меня без лишних проволочек отвели в кабинет к дежурному, мордатому капитану лет тридцати, в правой руке он сжимал резиновую дубинку, а левой все еще держался за телефонную трубку.

Капитан очень неразборчиво представился, а еще неразборчивей предъявил обвинение. В чем суть - толком не помню, но отчетливо уловил, что дело касалось моих хулиганских выходок, сопряженных с нанесением тяжких телесных повреждений такой уважаемой личности, как некто Соколов В.Е.

Капитан красочно живописует ужасы, какие со мной произойдут, если я немедленно не покаюсь, внушительно бьет дубинкой по столу и грозно орет:

- Чего глазами хлопаешь? Ты знаешь потерпевшего?

Отвечаю. Кратко, но исключительно не по делу:

- Дай закурить!

От моей наглости он шизеет и дает напрокат целую пачку сигарет с зажигалкой. Я по-идиотски простодушно благодарю, обстановка значительно теплеет.

- Че я должен сказать? - по-родственному наивно спрашиваю капитана. - В чем сознаться? Кто там чего потерпел?

- Гы, гы... - захлебывается смехом ментяра. - Знаешь, чо почем у нас...

Знаю, ох знаю... Любой бандит, хулиган и вообще залетевший сюда по трагической случайке человек должен помнить одно: у нашей бравой милиции в арсенале есть только то, что подзащитный про себя сам и наговорит. Как правило, опера начинают талдычить какой-нибудь хлам типа: "Тебя посадят, если ты не сознаешься... Ты должен сознаться, а не то...". Только это все вранье. И уж если говорить начистоту, когда кто-либо отказывается говорить с нашей доблестной милицией, то обязательно получает по морде, и очень даже зачастую ногой. Но все-таки это гораздо лучше, чем получить статью и получать по морде уже каждый день. Так что правосудие отдыхает достаточно часто, особенно когда имеет дело с опытными прохвостами вроде меня.

А я именно такой. Гад, сволочь и подонок. Кэп просто не в курсе. Но я ему сейчас это обязательно докажу, обязательно докажу.

- А без протокола можно? - робко вопрошаю я.

- Валяй! - начальственно разрешает он.

- Без протокола - ты гавно. Полное гавно!

Поначалу капитан яростно мычит и потно тискает свою дубинку, преодолевая желание немедленно врезать мне по физиономии, но сдерживается, решая пока обождать, растянуть удовольствие.

- Это почему же?

Все ясно. Решил обождать. Растянуть.

- Потому что работаешь на козла. Сколько он тебе платит? Скажи... Только честно.

Он лыбится. Отмечаю: весьма довольно. Значит, отстегнули нормально.

- Да уж послал малость... С вас-то, алкашей, чего возьмешь?

- Да уж, - охотно соглашаюсь я. - Кроме нервов, взять нечего.

- Ну ладно... Значит, русского языка ты не понимаешь и на контакт по-хорошему идти не хочешь... - глубокомысленно напрягается капитан.

Опа... Кажется этот бык готов перейти прямо ко второму акту спектакля процедуре физического воздействия на задержанного. То есть - на меня.

- Встать! - командует он отрывисто и серьезно. Я встаю и мгновенно получаю несколько ударов по почкам. Их вполне можно держать, но по правилам игры мне должно быть очень больно. Я не стал расстраивать капитана, мешком осел на грязный линолеум, картинно высунул язык и застонал...

- Больно? - проникновенно спрашивает он.

Надо быть честным с добрым дядей милиционером:

- Очень.

- Еще хочешь?

- Не-а!

- Говори.

- Так ведь нечего!

До капитана наконец-то доходит, какого размера ваньку я перед ним валяю, он нешуточно звереет и продолжает неустанно махать дубинкой. В самый разгар экзекуции хватает меня за рукав рубашки, рукав отрывается, и он изумленно смотрит на мое плечо.

- Что это?

- Картинка! - пытаюсь придуриваться сквозь разбитые в кровь губы. - В Афганистане сделали.

Капитан значительно успокаивается:

- Так ты афганец, что ли?

- Ага!

- Десантник, наверное?

И этот туда же! Раз Афган - значит, десантник.

- Да не... - цирк продолжается. - Так, при кухне тусовался.

Капитан убирает дубинку в стол и говорит уже совсем по-ментовски, веско и нормативно:

- Вот что, клоун. Мы с тобой разберемся. Никаких иллюзий. Виноват сознаешься. Это я тебе говорю! А пока - в камере посиди и подумай. Над смыслом жизни и вообще...

Он снова орет, но уже по направлению коридора:

- Семенов!

Из коридора материализуется прыщавый Семенов и молча ведет меня в однокомнатные апартаменты. Апартаменты сырые и холодные, но зато здесь была вода, чтобы умыться, и не было гнусной хари продажного капитана.

Смывая кровь, я тихо матерился про себя. Сволочь... Падла. Знал бы он, крыса поганая, как мне досталась эта татуировка...

Во время последней военной операции меня здорово контузило, и я долго лежал в госпитале, оздоровляясь, так сказать. Нормальное состояние возвращалось очень медленно. Я долго учился видеть белый цвет простыней, потом различать стеклянную колбу капельницы, слышать булькающие голоса врачей: "Ну вот видите! Сегодня получше, уже получше..."

Может, оно где-то и получше, но у меня начались чудовищные головные боли. А самое поганое, что эти самые боли и начинались, и заканчивались всегда внезапно. Когда головная боль отпускала, я пробовал вспоминать, что же со мной случилось тогда, в кишлаке. Воспоминания были короткими и отрывочными, напоминая сюжет незнакомого и малобюджетного фильма с плохим финалом, в котором я почему-то оказался главным героем.

...Вот я стою посредине кишлака с дымящимся пустым автоматом в окружении безжизненных трупов в идиотских чалмах, халатах и полном вооружении.

...Я ору и настолько вдохновенно потрясаю оружием, что для того, чтобы его отнять, ко мне подкрадывается целое отделение, одна половина которого ласково уговаривает, а другая так и норовит дать мне по башке, лишь бы я не перестрелял своих.

Бредятина воспоминаний прерывалась одним и тем же - землистой рожей моего первого убитого духа. Только сейчас его лицо обретало жизнь, но не плотскую, а удивительно странную и страшную жизнь духа провидения, которого невозможно ни прогнать, ни убить, как бы этого порой ни хотелось. Он знал об этом и поэтому не просто смеялся, он откровенно ржал мне прямо в лицо поразительно глухим и безразличным ко всему смехом: "Думал, убил меня? Хах-ха... Ты такой же, как я, только я уже мертв, а ты еще можешь ходить... Ничего! Мы встретимся, мы скоро встретимся, превратившись в одно, единое целое..."

Когда видение заканчивалось, я всегда долго приходил в себя, обливаясь холодным потом и безуспешно гадая, насколько правдоподобен мой текущий глюк.

Но медикаменты делали свое светлое дело, и мой далеко не старый организм начал понемногу оживать. Пройдя через определенный критический порог, я стал набирать силы с невиданной быстротой. Признаки выздоровления первой уловила дежурная медсестра отделения. Вера Евгеньевна, как обычно, присобачивала к вене капельницу, деловито склонившись надо мной распахом белоснежного медицинского халата. А под халатом-то не было ничего... И сама она очень даже вполне... И бюст номер три с половиной... Само собой, простыня у меня между ног начала подозрительно бугриться, а я - краснеть. Она приладила иглу капельницы, случайно коснулась образовавшегося возвышения, как бы ничего не заметила и сказала:

- Солдатик, кажется, выздоравливает...

Мне бы, дураку, просто краснеть и молчать, но и в этой ситуации я нашел что отмочить:

- Только благодаря удивительному фасону вашего халатика, сестричка!

Она улыбнулась. По канонам жанра, я, вероятно, должен был ее соблазнить, но разочарую: этого не произошло. Хотя отношения, действительно, сложились весьма и весьма дружественные, как это часто и бывает между двумя людьми, хранящими одну, пусть даже пустяковую тайну.

На следующий день я уже поднялся с койки, а еще через пару - вовсю резвился по просторам отделения.

Через палату от меня лежал худенький паренек, десантник. Мой земляк, кстати. Его звали Игорем. В нашей среде считалось хорошим тоном похвастать, сколько духов каждый вальнул самолично, причем высшим шиком было убийство голыми руками или ножом.

Как выяснилось, Игорек зарезал девятерых. Де-вя-те-рых! Это много. Это слишком много! Только в голливудских боевиках киношный герой может убивать врагов сотнями, но на реальной войне смерть выглядит несколько по-иному...

Двух-трех пулей - это может сойти за правду, но девятерых ножом... Такое просто физически надо суметь!

В итоге ему не повезло. Игорь попал на противопехотную мину, ему оторвало ступни, а когда началось заражение крови, армейский хирург, не задумываясь, оттяпал ему обе ноги выше колена.

Свой собственный прикол он нашел неожиданно и случайно, обнаружив в себе талант к созданию искусных татуировок. Для этого он сам придумал и изготовил некий приспособ из старой электрической бритвы.

Однажды его посетила оригинальная идея:

- Слушай... Ты парень видный, с языком...

- Ну?

- Выпроси у Верки спирта!

Из меня мгновенно выскочил глупейший вопрос:

- Зачем?

- Нажраться хочу! - прямо ответил он. - Понимаешь, каждую ночь думаю, как я домой вернусь...

Я попробовал догадаться:

- У тебя есть девушка?

- Есть.. Была... - бормочет он. - Откуда я знаю? Сейчас я калека.

- Плюнь! - от всей души посоветовал я. - Если любит - примет и поймет.

- Во-во... Если любит... - пробормотал он. - Так ты идешь к Верке или нет?

- Да иду, иду! Только пообещай мне кое-что...

- Что? - Игорь насторожился.

- Во-первых, выкинь из головы всю погань насчет повеситься.

Он усмехнулся:

- Ладно. А еще?

- А еще сделай мне портачку, но не стандартную, а какую я захочу.

Вот тут он удивился:

- Ого! И что тебе набить?

Изо дня в день глядя на его работу, я уже подумывал, что бы такое мне хотелось изобразить на своем теле. Итогом раздумий стал этакий сюжетец на тему оскаленной волчьей морды.

Я вкратце ознакомил Игорька с идейным планом предстоящей композиции и пошел клянчить спирт, на ходу изобретая для Веры Евгеньевны наиболее благовидные предлоги. О том, что было дальше, скажу кратко: мы нажрались в полный дрободан. Но мне кажется, он стоил того.

Эскиз наколки получился что надо! Игорь нарисовал черную волчью голову со злобно ощеренной зубастой пастью. Глаза волка, по идее, должны были гореть неугасимо красным огнем.

- Ну как? - спросил он, уже заранее зная ответ.

Как, как... Круто! И в тему. С утра мы взялись за претворение нарисованного проекта в жизнь. Игорек малость похмелился, а я не стал. Все должно быть по честному, безо всякой анестезии. И эти два часа боли, которые предстояло мне вытерпеть, тоже должны быть честными. До конца честными. Глупо конечно, но... Таков мой принцип по жизни.

В моем случае Игорек превзошел самого себя. Он сделал не просто татуировку, он сделал живую татуировку. Уж не знаю, что это была за краска, но ему действительно удалось сделать волку поразительно живые и жаждущие крови глаза. Они действительно смотрели, реагируя на малейшее напряжение мускулов под кожей...

Но стоп. Что за ерунда! Стоит немного побыть в шкуре одиночества, как в голову лезут воспоминания, заваливая и напрягая сознание совсем не нужной болью и чепухой... Лучше вернуться к текущей действительности и подбить бабки.

Имеется: один номенклатурный щенок, возомнивший себя крутым, имеюсь я, возвратившийся блудный сын своего города, без единой копейки в кармане.

Плюс номер раз: щенок не знает, с кем связался.

Второе: этот баловень судьбы до отказа набит монетой.

И третье: я выжму его, как лимон. А потом махну в Гондурас и заделаюсь самым натуральным гондурасским плантатором.

Перспектива руководить тропическими несмышленышами меня очень даже позабавила. А что? Чем это я не тяну на плантатора? Сижу это я, ребята, на красочном таком, песчаном берегу залива... В гамаке... Под сенью пальм... Слева аборигенка ко мне ласкается, справа абориген навытяжку стоит - дескать чего изволите, господин хозяин? А я такой и говорю...

В дверях камеры забрякал ключ. Я даже сплюнул с досады. Такую мечту испортили, свиньи...

- Задержанный, на выход!

На выход... Только вдумайтесь, насколько это двояко звучит для заключенного! На выход из камеры или вообще из каталажки? Вопрос... Впрочем, ответ я уже знал. Глава 4. Игра. Начало

Случилось самое обыкновенное чудо - меня отпустили. Причин две: моя врожденная скромность и отсутствие даже малейших доказательств на невнятное обвинение.

Из ментовки я вышел голодный, злой и помятый. Все! Теперь шутки в сторону и начинаем работать по-настоящему. Могу даже объявить принародно: Владимиру Евгеньевичу Соколову кранты!

Я твердо впечатывал шаг в асфальт, а в голове зрел коварнейший план. Еще в камере у меня мелькнула одна маленькая мысль, наметочка предстоящего сценария, оперевшись на которую, я оттолкнусь в исполнении своего дьявольского замысла.

Этот парень собирался жениться. Дело хорошее. И девушка его - тоже. Сам не видел, но наслышан изрядно. Впрочем, это меня ничуть не пугало. Я отродясь не боялся женщин, а они соответственно - меня. На этой маленькой детали и завязывалась игра.

Ее домашний адрес было узнать достаточно просто. Одна маленькая задушевная беседа с всезнающими бабушками из двора Владимира Евгеньевича, и я уже знал то, что не видело и не знало даже недреманное око ФСБ.

Процедура знакомства была обставлена всеми атрибутами случайности. Ночь, фонарь, аптеки нет. Была черная, как сто тысяч негров, арка проходного двора, она возвращается от подруги, я как бы случайно с ней сталкиваюсь.

Вообще-то такое вполне правдоподобно. Иногда с каждым бывает. Хочешь разойтись с человеком и начинаешь зеркально повторять его движения: ты влево он влево, ты вправо - он вправо. Мы три или четыре раза метнулись навстречу друг другу и, обоюдно плюнув на возможность разойтись, вместе вышли под ближайший фонарь.

- Ну же! - возмутилась она. - Вы мне дадите пройти спокойно мимо или нет?

Я посмотрел на девушку, уже было хотел ей что-то ответить, но... Поразительно! Я не нашелся сразу с ответом. Обычно я никогда не терялся в разговоре с женщинами. Обычно...

Нет, вы только представьте! Девушка лет примерно двадцати, с чуть волнистыми каштановыми волосами, собранными сзади в скромный пучок. Большие, чуть наивные синие глаза в окружении пушистых ресниц, обалденная фигурка, состоящая из фантастических по своей длине ног и сногсшибательного бюста. Завершали картину полные губы, в улыбке открывающие вид изумительных по своей белизне зубов.

Красавица, настоящая красавица! Но даже не это главное. Она была настолько живой, естественной и настоящей, что у меня перехватило дыхание и жестоко заломило где-то под сердцем...

Она заметила это:

- Что с вами? Вам плохо?

- Нет, все хорошо... Уже хорошо. Скажу более: все отлично! И только благодаря вашим очаровательным глазам!

Она улыбнулась понимающей улыбкой настоящей женщины. О, Джоконда... Королева... В синей глубине ее прекрасных глаз я неожиданно обрел силу и уверенность для себя самого.

- Это не будет величайшим секретом, если вы добровольно и без применения пренеприятнейших пыток скажете, как вас зовут?

Она звонко рассмеялась:

- Нет, не будет. Меня зовут Катя.

- Я знал, я так и думал!

Теперь мы смеялись уже вместе, легко и согласно. Еще пара моих фирменных шуточек, и мы болтали уже так, как будто были знакомы целую вечность.

По правилам игры я обязательно должен был задать следующий вопрос, задать небрежно и как бы между прочим:

- Скажите, Катя, вы случайно не замужем?

Она приняла игру и мягко улыбнулась:

- Случайно нет... А вы?

- Я есть разведен, если вас это не смущает. Не смущает?

- Нет, не смущает. Это ваше дело.

Мелочь, но как одернула!

- Но все же я ничего не понимаю: вы не замужем, сейчас второй час ночи, а вы одна?!

- А мне показалось, что я уже не одна. Или только показалось?

- Что вы, мадемуазель! - я изогнулся в галантном поклоне и смешно возмутился. - Как вы могли такое подумать?!

- А я и не думала, - сказала как отрезала. - Я так почувствовала.

Разумеется, я проводил ее до дома, а прощаясь, не стал выспрашивать номер ее телефона и квартиры. Зачем? Если потребуется, и так узнаю. Если потребуется... А я уже знал: потребуется.

Сегодня ночью я впервые заснул легко и спокойно, как ребенок. Мне снилась зеленая лужайка, беспородно-желтые цветы и, конечно, она... В общем, полный детский сад.

Обычно, просыпаясь, ни фига не помнишь. Но утром я помнил свой сон до малейших деталей. А вспоминая, улыбался, крошил пеплом сигареты куда попало, разбил чашку... Все клинические признаки ясно указывали на то, что я влюбился, и влюбился не на шутку.

С одной стороны, все это совершенно некстати, а с другой - существенно облегчит мою роль патологически влюбленного соперника. Я уже предвкушал, какие раритеты смогу затребовать с Владимира Евгеньевича за переуступку сердца этакой красавицы. Ax, какой красавицы! Я его вполне понимал.

В такой игре нужно действовать классическими приемами. Женщины по своей сути более консервативны и обожают всякие замшелые ходы типа старомодно-трогательных серенад. Как ни накладно, я начал с роз. Здоровенных букетов алых роз. Она принимала эти самые розы с артистическим равнодушием, но я-то видел: впечатление производило.

Я неустанно сыпал шутками, анекдотами и прикольными байками. Она смеялась, мой рейтинг рос как на дрожжах.

Следующий этап. Нужно войти, пробраться в ее жизнь, став пусть малой, но неизменной и стабильной частью.

Я стал ежедневно встречать ее на институтском крылечке и на машине подвозить до дома. Это было круто. И в первую очередь - в глазах ее сокурсниц. Еще бы! Взрослый дядька с озорным огоньком в глазах, культурный, под юбку не лезет, матом не ругается... Я прекрасно видел, как они украдкой облизывались на меня. В другое время... э-ээ... быть может, но сейчас... Дело есть дело, и я не позволял себе сиюминутных шалостей.

Время шло, а я не уставал подогревать ее интерес к себе тщательно отмеренными фактами из своей собственной удивительной биографии. Все-таки в двадцать лет трепетная и наивная юность всегда ждет героя, и я понемногу становился этим героем, рыцарем на белой "десятке".

Последним ударом было мое признание в своем прошлом солдата и убийцы, сделанное дрожащим и волнующимся голосом. Признание подкреплялось демонстрацией удостоверения ветерана. Мы оба почти что всплакнули...

В этот момент я понял: все! Образ создан. Отмечу: вполне достоверный, но сколько порой требуется сил и нервов, чтобы люди поняли, что дело обстоит именно так, а не иначе!

Для проверки образа был предпринят следующий лакмусовый тест:

- У тебя есть кто-нибудь еще, кроме меня?

На что она ответила:

- Да так... Но это не серьезно.

Вот... Вот! Вполне ожидаемая реакция. Я нежно беру ее ладони в свои:

- У тебя руки холодные...

И что она мне отвечает?

- Зато сердце горячее!

Господи! Как сладко это слышать, как сладко! И дело не в игре и деньгах, а просто слышать и все... Я чувствовал себя последним негодяем, ибо уже стал разрываться между желанием получить деньги и стремлением к сердцу этой девушки. Как всегда, мне хотелось невозможного - и того, и другого.

А что? Может, правда, объегорить всех да и взять ее с собой в качестве королевы на мое побережье? Занятная мысль, но я обдумаю ее после. Мне уже пора делать один из самых важных ходов в моей игре, пора...

Уже как всегда, забрав Катю из института, я проехал мимо офиса Владимира Евгеньевича, аккуратно подгадав момент, когда враг готовился к погружению в служебную "Волгу".

Его харю надо было видеть. Самые экстравагантные полотна Пабло Пикассо ничто по сравнению с тем зрелищем, которое я наблюдал из открытого окна своего автомобиля.

Как он выжил после таких корчей? Непонятно. Владимир Евгеньевич кривился с такой яростью и желчью, как будто разом подавился целым вагоном замечательных таких лимонов. Весьма, доложу я вам, незрелых лимонов. Я вполне понимал его расстройство. Это ж надо! Я искалечил его физически, сломав его руку, а теперь забирался в святая святых - его душу.

Я искоса посмотрел на Катю и понял, что она знает, что я знаю. Она была несколько ошарашена, взволнована, прелестно кусала губки, но стоически не говорила ничего.

Я тоже молчал. Зачем нарываться на ложь? Лучше объехать ее тремя молчаливыми кварталами вокруг. По крайней мере, так будет честнее и правильнее. Мы не обмолвились ни единым словом об увиденном.

Забыли - проехали. И расстались также, привычно-скромным поцелуем в щечку. Все в общем, как всегда. Как всегда... Я не часто оперирую этим словом?

Но не будем о грустном... Вечером по обыкновению я валялся в горячей воде, курил и размышлял.

Пока Владимир Евгеньевич не среагирует на мой хамский выпад, у меня не было хода. Нужно ждать. Ждать, что он такое сможет придумать в отместку. Опасное, но крайне увлекательное в своей непредсказуемости занятие - ждать... Глава 5. Трактат о любви

Прошло целых два дня, прежде чем я дождался пресловутого хода. Немудреного хода, скорее попытки ввести в игру новую фигуру.

Вечером на околоподъездной скамейке меня ждали. Ждали долго и упорно, судя по огромному количеству разбросанных вокруг окурков "Парламента".

Мусорили Владимир Евгеньевич Соколовы-с собственной персоной-с, на пару с незнакомым хмурым субъектом в короткой кожаной куртке. Субъект был лыс, как отборная селекционная репа. Поодаль стоял уже знакомый "мерс". Рядом - новенькая "Тойота".

Я встретил их более чем радушно:

- Ба, какие люди в Голливуде! Вован, сколько лет, сколько зим! Обнимемся, друг!

Владимир Евгеньевич несколько нервно уклонился от объятий, лысый грозно засопел.

- Прекрати ломать комедию...

Я изобразил искреннее непонимание сути вопроса:

- Какую комедию, Вова? О чем ты?

Какая в его глазах тоска! Ну просто нар без дозы...

- Да все о том же... Оставь Катю в покое!

- Ути-пути...Батюски... - откровенно издеваюсь я. - А то чаво будет?

- А то... - он напрягается и оглядывается на лысого.

Но лысый неожиданно занимает нестандартную позицию по отношению к моей персоне:

- Володя, нам лучше уйти.

- Чего?! - изумляется тот.

Лысый непреклонно суров и насуплен:

- Я узнал его. Он работал в бригаде Гоши Паритова. А когда Гошу закрыли, этот тип свалил в Москву. Помнишь Гошу?

Судя, с какой скоростью месье Соколов хлопает ресницами - помнит. Я тихо балдею. Да, Гошу Паритова, действительно, очень трудно забыть. Особенно тому, кто имел неосторожность оказаться его врагом. А я был его другом. Следовательно, мой недруг автоматически являлся недругом самого Гоши.

Есть такой факт в биографии: поработал на бандитов. От всей души, можно сказать, поработал. И теперь слава этой банды работала на меня. Еще бы! В послужном списке этих живодеров было все: от банально отрезанных ушей до взорванных самолетов. Гоша тогда и сел, вероятно навсегда, даже при полном отсутствии живых доказательств. Правосудие-с... Остатки команды разбежались. Я не был исключением, благополучно смывшись в первых рядах.

Но сейчас я вернулся. Вернулся, чтобы взять свое, завоеванное по праву, и уехать ко всем чертям на теплое побережье Гондураса. Ах, побережье... Там сейчас, наверное, тепло, песок, море и пальмы... Вот бы просто сидеть там в шезлонге, смотреть на играющих в волейбол девчонок, потягивать пиво и не думать абсолютно ни о чем...

- Да при чем тут Паритов! - мерзкой слизью из теплых грез вынырнул голос Владимира Евгеньевича, он что-то доказывал лысому. - Кому он нужен? Сейчас другое время, и вообще...

- Ты ошибаешься, Володя! - мягко убеждает лысый. - Гоша и тогда был фигурой, а сейчас - тем более. Он в системе. И в экономической, и в политической. Ты что, хочешь неприятности на свою голову?

- Заткнись! - капризно отвечает мальчик Вова. - Ты только глянь на этого...

Он тычет загипсованной рукой в мою сторону, я дружественно улыбаюсь.

- Он же последний негодяй, ты посмотри на мою руку, посмотри! - теперь он демонстрирует свой гипс лысому. - А все его хулиганские выходки! Я до сих пор на улицу не могу спокойно выйти, на меня каждая собака косится! А Катя? Как он ей мозги запудрил, а? Она теперь меня и видеть не хочет! Это бес, а не человек, ей-богу!

Но лысый остается тверд и благоразумен:

- Тем более! Я с бесами не борюсь, это не моя компетенция.

Владимир Евгеньевич подбоченивается и встает в независимую и гордую позу:

- В таком случае... Ты уволен!

Я с любопытством смотрю на лысого. И лысый не подкачал. Зевнул, расслабился и подчеркнуто равнодушно ответил:

- Как угодно. Я без работы не останусь.

Я делаю шаг вперед и подаю лысому руку. Лысый демонстративно крепко ее жмет, садится в "Тойоту" и уезжает. Владимир Евгеньевич так растерянно смотрит вслед удаляющемуся автомобилю, что мне даже становится его немного жалко.

Искренне пытаюсь утешить:

- Плюнь, не расстраивайся! Поскреби баксы по сусекам и найми себе нового бойца, делов-то!

Утешения не получилось. Он смотрит на меня с каким-то странным выражением злобной тоски. Такие глазенки бывают у подвальной крысы, загнанной дворовой шпаной в угол.

- Ты! Животное!

Это он мне такое говорит! Каково? Хам.

- Ты даже не животное, просто какой-то механизм, не способный любить!

Он бы еще кому-нибудь об этом рассказал....

- Даже не думай, что я оставлю тебя в покое, я доберусь до тебя, обязательно доберусь!

Ой, как страшно... Боюсь, боюсь...

Нагрузив меня всей этой мешаниной и галиматьей, он с трудом забирается в "мерседес". Машина обдает меня облаком выхлопных газов и шустро удаляется. Я смотрю ему вслед и медленно вытягиваю сигарету из пачки.

Нет! Все-таки он не прав, этот сукин сын, тысячу раз не прав! Я сумел испытать это болезненное чувство, которое неизвестный хитрец так безопасно обозвал "любовь". А между тем история была стара, как мир: она была замужем, а я считался другом ее мужа. Мне даже кажется, что она догадывалась о том, что я к ней неравнодушен. Я сходил с ума от одного только ее взгляда, тщательно скрывая свои чувства показной небрежностью, временами, возможно, даже обманывая самого себя. Да-с! И вот этак бывает...

Дело доходило до того, что вечерами, взяв бинокль, я ехал к ее дому, забирался на крышу многоэтажки напротив и подолгу наблюдал за ней, как она ходит в своем коротком халатике по квартире, что-то делает на кухне, читает, смотрит телевизор...

Я не мог слышать звуки, но видеть-то я все видел... Как она встречала его после работы, а он ей что-то говорил, озабоченно и устало. Судя по виноватому фейсу - оправдывался, почему так поздно, отчего, и все такое... А потом валился на диван к телевизору, а она хлопотала вокруг него...

С одной стороны, я прекрасно понимал, что это подло и грязно, подглядывать с крыши в окна чужой квартиры... Фу! Мерзость. А с другой... Я ничего не мог с собой поделать. Ведь именно в эти минуты я был почти счастлив, бывая с ней совсем рядом, порой совершенно забывая, что нас разделяет добрая сотня метров.

Сквозь линзы бинокля она казалась такой близкой, такой доступной, казалось, только протяни руку... Иногда объектив внезапно застилала туманная пелена, и, оглянувшись по сторонам, я вдруг понимал, что уже давным-давно льет дождь и сам я вымок до нитки.

В итоге случилось то, что рано или поздно должно было случиться. Однажды, изрядно отметив чей-то день рождения, я случайно встретил ее, и воспользовавшись удачным моментом, выложил ей все, как на духу. Я рассказал ей все, всю свою жизнь, от собственной храбрости у меня перехватывало дыхание и дрожали руки.

Я был смел, как тигр, наивно полагая, что эти признания хоть что-то изменят... Как я ошибался! Она продуманно предпочла сделать вид, что ничего особенного не произошло. Ровным счетом ничего. Все, что она смогла сказать: "Ты знаешь, мне кажется, ты все это придумал".

Сначала я взбесился. Но потом успокоился и оценил всю глубину ее женской мудрости. В конце концов, у нее отличный муж: всегда вежливый и спокойный, как мамонт. Со временем он станет замечательным отцом ее ребенка, пусть даже они оба окажутся несколько скучноваты... Но это, как нынче говорят, издержки производства.

А я... Что я ей мог предложить? Свихнувшийся ветеран с кучей недостатков плюс законченный эгоист... Да, мне это попросту не дано! Не дано и все тут. Кроме того, я боялся, что весь мой семейный ад повторится заново, сначала, а к этому испытанию я был не готов, совсем не готов.

Как знать, быть может, именно она и могла все изменить в лучшую сторону. Быть может... А может, и нет. Жить в ожидании счастья и любви тяжело. Очень тяжело. Так зачем тратить драгоценное время и энергию, гоняясь за несбыточными химерами?

Это оказалось самым важным, поворотным решением для меня, хотя мне казалось, что я опять совершил убийство, на это раз в самом себе. Я убил в самом себе желание любить и быть любимым.

В тот день я жутко напился. Один, за кухонным столом. Моим единственным собеседником был стакан, которому я что-то невнятно бормотал до утра. Я так и уснул за этим столом. А проснувшись, увидел среди сигаретного пепла и разлитого вина шатающиеся строчки стихов, написанных прямо на серой пластмассе столешницы:

Любимая, прости меня,

Что я звоню тебе так поздно.

Мне не хватило света дня

И света глаз твоих бездонных.

"Не отрекаются любя... "

Я смел отречься. Каюсь, каюсь!

Хотя... Наверно, это зря,

Зря говорить с тобой пытаюсь.

Тебя, наверно, ждет другой.

Гадает, кто звонит подруге.

Прости, нарушил ваш покой...

Поверь... Ты... Ты у трубки?

Я помню все: твое дыханье,

Вкус губ и аромат духов,

Твой бархат рук, твое лобзанье...

Хотел забыть... Увы! Не смог.

Еще жетон. Он был последним,

Надул проклятый автомат...

Последний луч из мира тени

Твой голос... Как я виноват!

Надеюсь, ты простишь меня,

Что я звонил тебе так поздно.

Мы не увидим никогда

Друг друга... Да и слава богу!

Прочитав все это, я просто обалдел. Вряд ли стакан сумел бы такое состряпать самостоятельно. Следовательно, это сделал я. Поразительно. Ведь я никогда даже не пробовал писать стихи! Я не силен в поэзии, но эти строчки казались рожденными неким дыханием души. Нет, все-таки удивительно, как это вообще могло произойти.

Жутко болела голова. Верный знак необходимой экстренности опохмелки и грядущего решения на тему, как жить дальше. Быстро сбегав за парой бутылок крепкого пива, я жадно высосал одну и понял, что головная боль отступила, сменяя настроение на расслабленное и спокойное. Следующая бутылка была выпита прямо в горячей ванне, за сигаретой и размышлениями.

А в общем... Плевать. На щедро политой пивом почве разочарования взошла свежая идея, которой я незамедлительно увлекся. Увлекся настолько, что тут же выскочил из ванной, побрился и прямо перед зеркалом поклялся отныне не прикасаться к бутылке.

Я решил добиться невероятного успеха на каком-нибудь денежном поприще, желательно повалютнее. И тогда она поймет, какой шанс она упустила, я докажу, я всем докажу, черт их всех дери!

В ошалевшей от алкоголя и фантазий голове возникали грезы, одна дурней другой. Все кончилось тем, что я опять сходил за вином и опять в "последний раз" напился в совершеннейший дрызг.

Так длилось полгода. Технологию этого занятия стоит описать, настолько она занятна и проста. День следует начинать с крепких напитков, а к вечеру добавляться более слабыми, но (очень важно!) усиливающими эффект предыдущих, например - крепким пивом. Рекомендуемый сорт - "Балтика". Это не реклама, а признание фирме за отлично сваренное средство душевной анестезии, в результате употребления коего появляется совершенно реальное ощущение, что ты, как минимум, пришелец из космоса.

Как правило, это ощущение обманчивое, но по приобретении его можно хотя бы просто заснуть, с тайной надеждой не проснуться никогда...

Но пока наступало неизбежное утро. "Эври факин дэй...". Причем, как ни грустно, "форевер". Я просыпался. Для чего, зачем? Наверное, уже просто по привычке...

А на самом пике своего вдохновенного пьянства я встретил ее, ту самую, ради которой я в свое время самоотверженно мок на крышах.

Встретил очень нехорошо. Я не брился уже дней десять, а на повестке дня особенно остро стоял вопрос о крайней необходимости опохмелки. Судьбоносный вопрос весьма энергично решался при поддержке двух незнакомых корешей, в изобилии водящихся в любом магазине около витрин с винно-водочной благодатью.

Сначала она меня не заметила, прошла мимо. Но мои вкрученные кореша не смогли пропустить такое зрелище без комментариев, в основном касаемых длины и стройности ее ног. Она гневно обернулась...

На мгновение мне показалось, что пол магазина превратился в раскаленную сковородку, на которой меня собираются поджарить дикошарые поддатые черти.

Она увидела и узнала меня... На ее лице отразилась сложная гамма чувств - от жалости и удивления до крайнего отвращения и разочарования.

- Ты?!

Брезгливая гримаска.

- Я, - отрицать бесполезно.

Я невольно залюбовался ею. Повзрослела, похудела, стала еще женственней и грациозней... И как она картинно красива своей холено-ухоженной красотой, даже в этой брезгливой гримаске!

- А я так и думала, что ты этим закончишь! - сказала она с интонацией некоего злорадного восторга.

- Я тоже, - вздохнул я ароматами вчерашнего перегара.

Она сморщила свой очаровательный носик, подарила мне еще один презрительный взгляд, фыркнула, круто развернулась и ушла.

- Кто это? - спросили меня кореша. - Жена?

- Нет, - ответил я. - Это, наверное, была любовь...

- Вот стерва! - искренне посочувствовал один. - Нет чтобы мужику на бутылку дать...

Я посмотрел на него так, как будто он был тем самым афганским духом, который когда-то душил меня в почти уже забытом кишлаке. Еще мгновение, и я бы сломал ему челюсть: один удар чуть сбоку, чуть снизу - и он бы долго ничего не мог говорить.

Я крепко схватил его за отвороты драного плаща, затуманенным яростью взглядом раздирая зрачки его вдруг сразу обмочившихся глаз. Тварь! Какая-то поганая тварь смеет судить ее и мои чувства? Ах ты...

- Ты это... - залепетал он быстро и умоляюще. - Братан! Я же не хотел, не знал!

Я медленно остывал, а остывая, еще раз основательно тряхнул кореша за слабую грудку:

- Нет, это ты гони бабки на бутылку! Слышишь?! Ты, двоечник!

Кореш засуетился, вытаскивая из карманов смятые бумажки, зачем-то пытаясь их сортировать. Я вырвал эту смятую кучу у него из рук, ехидно поблагодарив:

- Спасибо за гуманитарную помощь ветерану, "братан". Родина тебя не забудет!

Ну вот. Проблема похмелья снята. По крайней мере, на текущие сутки. А придя домой, я сделал то, что проделывал каждый божий день: открыл вино, сел в кресло, слева пепельница, справа стакан, в руках Джек Лондон.

Когда комната погрузилась в вечерний полумрак, я отложил книгу и просто сидел, уставясь взглядом в одну точку. Курил сигарету за сигаретой и вспоминал...

Вот дерьмо-то... Я точно сошел с ума, и время отказалось меня лечить. Случилось то, чего я всегда ждал и боялся: я навечно остался там, с ними, моими друзьями, отдавшими свою кровь и молодые жизни всепоглощающей афганской пыли.

Помнится, лейтенант Ефремов говаривал: "Жизнь, парни, штука занятная, но уж больно дешевая. Высший шик - самому назначать за нее цену. Главное - не продешевить, но упаси Бог зарваться..."

Я где-то слышал, что один раз побывав там, за гранью дозволенного, двадцать из ста остаются жить там, в том мире и даже готовы платить любую цену за этот билет в один конец, ибо там все прямо, просто и понятно...

Он был прав, этот сумасшедший лейтенант, узнавший все о превратностях жизни и смерти. "Прав, прав, прав..." - стучало в висках вино. К тому моменту, когда заканчивалось вино, мои воспоминания понемногу начинали переплетаться со своими собственными фантасмагорическими грезами. Это я расценивал как сигнал "пора спать" и нетвердой походкой начинал пробираться к смятой постели.

И вот этак было каждый день. В аккурат до того момента, пока мне не стало скучно в своих страданиях. Я понял, что мне нужно срочно бросить пить и попробовать обзавестись свежими впечатлениями.

Эта совсем юная, с иголочки, мысль, разумеется, была щедро обмыта. И естественно - не молоком. И как следует поддав, я уже, как обычно, клялся самому себе, что это и был тот самый последний и решительный раз, когда я держал в руке стакан... Словом, все как всегда.

И тем более удивительно, что тогда я свои пьяные клятвы сдержал. И именно тогда принял решение познакомиться с Гошей Паритовым.

Знакомство состоялось. Я просто пришел к нему в офис, представился, сказал, что на войне убил шестерых и теперь пламенно желаю на него, Гошу, работать. Специальность? Произвольна.

Я умел все. Спецназовец. Как-никак это всегда звучало гордо. Мне было глубоко плевать на то, что конкретно требовалось исполнять. Мне нужны были деньги и статус. Деньги - непременно твердой валютой, а статус - непременно крутого бандита.

Все люди во все времена уважают деньги и силу. Настоящий бандит олицетворяет и первое, и второе. Он крут - и этим все сказано. Он выше серого большинства, морали и глупых законов, придуманных этим самым серым большинством. Он плюет на все. Вообще на все.

Гоша был настоящим бандитом. Но при этом разительно отличался от своих собратьев по стволу. Он не носил тяжеленных золотых цепей и малиновых пиджаков, предпочитая замызганную потную футболку, не ездил на крутейших иномарищах, перемещаясь на драной "восьмерке", у него даже не было портачек. Единственное, что внешне выдавало принадлежность к его своеобразной профессии - это прическа. Вернее, полное отсутствие таковой.

Но боже упаси того, кто посмел бы усомниться в его криминальных качествах и талантах! Исключительно интересно было наблюдать за теми идиотами или храбрецами, которые осмеливались попробовать на зуб Гошино долготерпение.

Он молча выслушивал ерепенящегося оппонента, зевал, подчеркнуто равнодушно глядел на часы, вдруг неожиданно поднимался и уходил. Безо всяких комментариев, просто вставал и уходил.

Оппоненты шизели от таких выпадов. Но мало кто осмеливался проверить обоснованность этакого невежливого и невнятного поведения. А кто если и осмеливался... Такие придурки, как правило, куда-то пропадали, причем отчего-то бесследно.

Но меня это ничуть не расстраивало. Пока я не стал принимать некоторое участие в подготовке этаких таинственных исчезновений. Первое задание -доставить из Приднестровья кое-что из вооружения.

Справился. И весьма успешно. Два аккуратно упакованных в скотч гранатомета "Муха", надежно укрепленные под предпоследним вагоном товарного состава удачно проследовали мимо всяких там осмотров. Таможенных и просто профилактических.

Один из гранатометов пристреливали на одном из военных стрельбищ, второй уже по зданию областной мэрии. Без особой цели на то, так, для куражного понта, дескать вот мы какие крутые, нас голыми руками не тронь!

И точно. Менты не трогали. Зато конкурирующая организация от зависти не придумала ничего лучше, как завалить двоих наших. Без хитростей, банально так из обрезов.

Гоша тогда звереюще посуровел, и я вновь отправился в "командировку" для пополнения арсенала.

Незаметно это стало моей специальностью. Оруженосец. Человек, который выступает в роли эксперта при закупках оружия, следит за его состоянием, пристреливает новые приобретения, своевременно сообщает о недостатках в боеприпасах....

М-да... Оруженосец. Мать меня... Обалдеть. Какая ботва... И почему я до сих пор не могу забыть о ней? Ведь знаю: нельзя жить прошлым. Нельзя! Равно как и будущим. Прошлое - оно не более чем отпечаток того, что уже было, прошло и никогда не повторится, как бы этого ни хотелось. Да и хотелось ли... Вопрос, как говорится, изрядно философический. А будущее... Тоже не выход. Оно всегда изменчиво и туманно. И нельзя расслабиться. Только, бывало, сонно зевнешь, успокоишься, а те раз по лбу! Молотком... Или кувалдой, не дай Бог. Так что жить следует настоящим. А посему отвлекусь от воспоминаний для подведения текущего итога.

А текущий итог неплох, очень даже неплох... Евгеньич? Побежден. Навсегда и безвозвратно. Катя? Со мной. Без далеко идущих планов, но со мной. Работа? Фигня! Найду. По-любому. Разве я мало умею или у меня мало знакомых и друзей? Всего порядком. Так что все нормально. Все нормально.

Глава 6. "Стреляли..."

Да, действительно, случился неприятный факт: я стал врать самому себе, изобретая всевозможные предлоги для откладывания финансового разговора с Владимиром Евгеньевичем. Впрочем, кое-какие предпосылки были. Жизнь действительно стала понемногу устаканиваться, я вновь поступил на очередную непыльную и денежную работу, встречал Катю из института, иногда по вечерам мы ездили в кафе, где очень даже премило проводили время.

Но если мне приставить нож к горлу и спросить: "О чем ты говорил с ней?" - я не отвечу ничего. Ей-богу, просто не помню. Три, четыре часа сливались в одно легкое и неощутимое мгновение. Мы разговаривали обо всем и одновременно ни о чем, но темы разговоров оказывались действительно общими и интересными нам обоим.

Что любопытно, я не чувствовал разницы в возрасте. То ли она взросла не по годам, то ли я до сих пор ребенок... Не знаю. Опять не знаю.

Я трогательно привыкал к ней, а она ко мне. Я выдумывал всякие маленькие и смешные сюрпризы, устраивая неожиданный поход в какой-нибудь потрясающий своей экстравагантностью клуб или даря смешную безделушку типа игрушечного котенка. Она восторженно смеялась. Я тоже восторгался... Ею. Мне кажется, если бы она вдруг попросила достать луну с неба, я бы вывернулся наизнанку, лишь бы только сделать это.

Но... Тише едешь - дольше будешь. Я не форсировал события в своем стремлении захватить ее сердце. А поэтому вы, надеюсь, поймете мое изумление и мгновенное троекратное учащение пульса, когда Катя, прощаясь со мной у двери своей квартиры, неожиданно поцеловала меня прямо в губы.

Обалдевшим и ослабевшим от такого счастья придурком я вывалился из подъезда, когда нечто злое и быстрое разрезало воздух надо мной, хлопнув сухим треском о подъездную дверь. Я мигом упал на землю и перекатился под скамейку, по ходу пьесы пытаясь вычислить траекторию выстрела.

Стрелок промахнулся. В тот момент, когда он нажимал на спусковой крючок, у меня выпала зажигалка, и я наклонился за ней. Повезло. Сам удивляюсь, насколько хладнокровно говорю: "Повезло". Вместо того чтобы продырявить мне шкуру под левым соском, девятиграммовый кусочек раскаленного металла сумел лишь только испакостить дверь.

Траектория не вычислялась. Я осторожно переполз под кусты акации, потом под заросший неизвестным, но крайне колючим дерьмом заборчик и потихонечку слинял с линии огня. Кто, что, зачем, откуда - невелика загадка. Я сразу догадался, с какой стороны дует ветер. А поэтому немедленно поймал тачку и направился в один из самых обыкновенных спальных районов, к одной из самых обыкновенных серых девятиэтажек.

В моем кармане уже не первый год грелся ключ от подвала этого серого дома. Расплатившись с водилой, я извлек на свет божий тот самый, заветный, ключ.

Слава богу, замок тот же и на месте. Я спускаюсь в подвал, источающий водопроводную гниль и вонь линялых кошек. За почти забытым углом нахожу лопату и начинаю копаться в песке.

Спустя минут десять интенсивного физического труда лопата стучит о нечто деревянное. Я осторожно разгребаю слежавшийся сырой песок и обнаруживаю то, что сам сюда и запрятал.

Длинный деревянный ящик армейского образца, когда-то в нем хранился гранатомет. Я отдираю лезвием лопаты наглухо приколоченную крышку и вижу своих старых промасленных друзей.

Короткий "Калашников", пара гранат наступательного назначения, "Макаров", "ТТ", глушители к ним и вполне приличное количество боеприпасов ко всему арсеналу. На самом дне ящика хранилась еще одна крайне полезная фишка бронежилет.

Я немедленно надел бронежилет под куртку и проверил сохранность вооружения. Время не властно над вечными ценностями, особенно когда они хранятся в оружейной смазке. Да и вообще железо гораздо чаще оказывается крепче людей.

В банду Паритова я был взят не за красивые глаза. Красоту оных, конечно, не отнять, но имелась одна причина, вернее предмет, в котором я разбирался досконально. Оружие. Еще в армии я влюбился в него сразу и навсегда. Ощутив эту холодную серьезную тяжесть в своих руках, я понял, что это мое. Мое! Волнение, которое я испытал, впервые взяв в руки автомат, быть может, сравнимо лишь с трепетом безнадежно влюбленного юноши перед первым свиданием с предметом своего обожания. Идеальная законченность форм, линий, пружинистое движение затвора, маслянистая дружность патронов в магазине - все это вкупе производило поистине невероятное впечатление.

А сам факт свершения выстрела! Когда автомат непокорно-упруго бьется в твоих руках, выбрасывая опасные граммы свинца в сочетании с облаком сгорающих пороховых газов... Фантастика!

Уже сама опасность оружия внушала мне как владельцу смертоносного чуда уважение и трепет. "Черт возьми, - взволнованно думал я. - Я держу в своих руках не просто автомат, а чью-то жизнь, которую могу забрать в любой момент".

Я чувствовал оружие, как опытный муж чувствует настроение жены, всегда зная, когда именно нажать на спусковой крючок, безошибочно улавливая момент, когда цель оказывалась в зоне поражения.

Мое самозабвенное увлечение не могло пройти незамеченным мимо офицерского состава, а точнее, мимо ротного, старшего лейтенанта Ефремова.

Лейтенант Ефремов был странный тип и живая легенда. Ходили слухи, что он пошел в армию добровольно уже будучи подающим немалые надежды аспирантом какого-то крутющего вуза.

Как-то на стрельбище ротный неслышно подошел сзади и долго стоял, наблюдая за результатами. Меня всегда бесило, когда за спиной кто-то находился, а поэтому тут же прекратил стрельбу и обернулся.

Понимающе улыбнувшись одними уголками губ, Ефремов спросил:

- Стрелять любишь?

- Угу, - согласился я.

- А ведь ты должен не просто стрелять, сынок! Ты должен стрелять, чтобы убить. Убить врага или того, кого считаешь своим врагом. Вбей себе в башку, что он чужой, он просто мишень, цель, а иначе ты не сможешь сделать это. Если ты это не сделаешь, то он такого шанса не упустит. Если ты подаришь ему этот шанс, он отплатит тебе поездкой домой. Только вот поедешь ты к маме в цинке, грузом "двести". А она будет писать в бригаду письма с глупыми вопросами, почему дескать, ротный Ефремов не сберег ее сына.

- Но мы-то не на войне, - посмел я напомнить лейтенанту. И зря, потому что лицо Ефремова сразу исказилось психованной судорогой:

- Ты уверен? Тогда какого хрена ты здесь?

Я молчал.

- Мы всегда на войне, сынок. Всегда. Даже если ты сейчас чудесным образом окажешься в Кисловодске, в горячей ванне с грудастой красоткой. Я знаю вас лучше, чем вы сами себя. Мы псы войны и не можем жить как-то иначе. Кому-то это дано, кому-то нет... А ты такой. Такой, как я, как те, кто непонятно за что и зачем гибнет где-то...

- Как за что? - неуверенно вякнул я. - За Родину...

- Ты дурак! - лейтенант быстро оглянулся по сторонам и понизил голос до полной конспиративности. - Какую еще Родину, придурок? Ты должен воевать за себя, чтобы уцелеть и выжить - вот и все дела!

Ефремов выпрямился и сказал уже громко и непререкаемо уверенно:

- А стреляешь ты пока неважно... Хотя любишь, не спорю, не спорю.

Я был несколько обескуражен. К этому моменту у меня сложилось достаточно высокое мнение о собственных стрелковых способностях, а тут услышать такое...

Он словно проглотил язык.

- Представь, что перед тобой твоя цель, и от одного удачного попадания зависит все твое будущее. Если ты этого не поймешь, тебя легче будет убить сейчас, чем брать с собой, а потом вытаскивать тебя на себе под огнем, врубаешься?

- Врубаюсь.

- Молодец. Кто и что твой бог? Отвечу сразу: твоя винтовка и твой второй выстрел.

- Почему второй?

- Потому что для первого удачного выстрела нужно родиться с затвором в зубах. Так что если после первого выстрела цель присядет, это уже неплохо. В зависимости от его опыта и психики то оцепенение, в которое ты его вводишь своим первым неудачным выстрелом, длится около пяти-шести секунд. Но второй раз нужно обязательно попасть. Это не так уж трудно: на его грудь легко ложится круг радиусом в десять сантиметров -это гораздо больше разброса твоей винтовки на пусть даже приличной дистанции. На этом рубеже тебя может достать только такой же стрелок, как ты. Твоя пуля при удачном попадании обычно разворачивается и летит задницей вперед, разрывая ткани. Но в глубине организма она теряет свою силу, передавая ее телу уже мертвого от страха духа. Разрыв тканей - сильнейший. Причем при прохождении через сплошные органы - легкие или печень она разрушает их полностью. Так что твоя задача - просто попасть. Представь, что с интервалом в две секунды в духа попадают две-три такие пули, они так раскачают его дерьмо, что оно само разорвет тело изнутри! Поэтому запомни, сынок: первое - прицельная планка обычно мечется на цели - это нормально, но колебания должны снижаться за несколько мгновений до выстрела. Второе: устойчивое положение винтовки, возможность ее перемещения при наводке и удобство самой наводки обеспечат принятое тобой положение для стрельбы. Есть еще одна проблема - отдача. Удерживай ее. За счет правильного положения и снижения колебаний ты сможешь увеличить точность прицеливания в шесть раз при стрельбе из положения лежа или сидя. Так что у тебя есть вариант уехать домой героем, сынок! А для этого тебе потребуется умение воевать и желание выжить. Все!

Я недоуменно смотрел на него. Что он несет? Ша! Никто никуда не ехал! Лейтенант понял мой взгляд и ответно усмехнулся:

- Да, забыл сказать еще об одном. Никогда не жалей себя. Других - можно, себя - никогда... Смотри.

Он достал тяжелый армейский нож и мгновенно, без доли волнения и раздумий воткнул кончик лезвия себе в бедро. Неглубоко, но тем не менее все же воткнул, воткнул да еще и повернул...

Меня чуть не вывернуло наизнанку от зрелища развороченного человеческого мяса и крови. А Ефремов лишь снисходительно улыбался:

- Привыкай, сынок. Пойми, если ты не всадишь пули в противника в течение первых десяти секунд, ты вообще не сможешь в него выстрелить. А я хочу в тебя верить. Нас обоих ждут дома, - лейтенант ободряюще похлопал меня по плечу.

"Во псих!" - подумал тогда я. Лишь спустя годы выяснится, что старший лейтенант Ефремов окажется гораздо менее сдвинутым, чем я сам, в ином случае я бы не стал работать на Гошу.

Бизнес Гоши Паритова был прост и многообещающе вековечен: рэкет, проститутки, алкоголь и наркотики. Но Гоша был еще дьявольски умен. Срубленную криминалом капусту он крайне удачно запускал в легальный оборот торговых и производственных предприятий, праведным путем приумножая неправедно добытое... Проще говоря, бабки делали еще большие бабки. И все абсолютно законно.

Баксы, бабки, тугрики, юани... Сколько их надо человеку для полного счастья? Изберите любого отдельно взятого индивидуума, задайте ему этот вопрос и сами убедитесь, как будут расти его аппетиты, по мере продолжительности размышления.

Человеческая натура отличается сверхъестественной жадностью и неуемной страстью к пресыщению. Мера? Что такое мера? Человечество всегда жрет все подряд, до отказа, пока запредельно набитый желудок не откажется переваривать сожранное.

Эту фишку я просек быстро. А поэтому не стал светиться в учредительных документах подзащитных контор, а наоборот, старался под всевозможными предлогами увиливать от участия в наиболее кровавых операциях. Гоша это заметил:

- Слышь, оружейник... Халявишь!

- Кто? Я? - как мог преданнее возмутился я. - Да я, блин, за всю нашу бригаду один всех порву!

- Ну, ну... - недоверчиво хмыкнул Гоша.

Да уж. У Гоши Паритова работа была такая - никому не верить. Абсолютно никому. И я учился этой необычной специальности исправно и прилежно, пока не выучился... Глава 7. "Стреляли..." (часть вторая)

Я направился прямиком к месье Соколову. Один, без сопровождения и посредников. Сейчас я нахмурен и суров: предстояла решающая раздача карт в партии.

По донесениям уличной разведки, в настоящий момент Владимир Евгеньевич весьма плодотворно справлял поминки по моей несостоявшейся гибели в отдельном кабинете одного из третьеразрядных кабаков.

Бык на входе меня узнал сразу. А узнав, не стал портить себе день внеплановым фонарем под глаз. Сиживали мы тут когда-то с Гошей, сиживали... Эх, все-таки веселые были времена!

Я уже поднимался по лестнице, ведущей к кабинетам на втором этаже, когда бычок окликнул меня:

- Извините...

Я не остановился, но значительно сдержал шаг:

- Чего тебе?

- Вы уж, пожалуйста, поаккуратней там, с мебелями...

Я понимающе усмехнулся:

- Не боись, Коля! Мебель будет в полном порядке.

Коля-бык вздыхает и улыбается. Хороший парень. Нормальный такой, хороший парень. Помнит меня. И я его - тоже.

Я вхожу на этаж. Тут полумрачно темно, но из-под проема одной из дверей пробивается слабая, как надежда, полоска света. На всякий случай достав "Макаров", я сильным пинком открываю дверь. А открыв дверь, незамедлительно открываю и рот.

Удивительное дело! Он ждал меня. Ей-богу, ждал! Стол сервирован на двоих, но он не прикоснулся ни к рюмке, ни к блюдам, ожидая кого-то. И теперь совершенно очевидно: меня.

Он смотрит на меня, мой пистолет, вздыхает и грустно улыбается:

- Присаживайся... Посидим, выпьем, поговорим...

Я сажусь за стол и демонстративно осторожничаю, укладываю оружие справа и как бы невзначай распахиваю куртку. Владимир Евгеньевич с интересом разглядывает мою амуницию.

- А я знал, что ты придешь, - самоуверенно заявляет он.

- Откуда? - спрашиваю я, передвигая поближе всевозможные ассорти из салатов.

Владимир Евгеньевич задумчиво улыбается и крайне беспардонно обходит мой вопрос стороной:

- Ты знаешь, я сегодня встречался с Катей, говорил с ней...

- О чем? - зло обрываю его. - Как ты меня не ухлопал?

- Не злись. Ну не ухлопал же? А мне только на днях гипс сняли. Так что мы квиты.

Я дернул подряд две дозы "Мартини Бьянко", приправил итальянскую кислятину салатной катавасией и продолжил столь необычно начатую тему:

- Так о чем ты с ней говорил?

Он опять улыбается:

- Да знаешь... Ни о чем. О погоде, о природе... Но я кое-что понял. А когда понял, сразу успокоился.

- И что ты понял?

Владимир Евгеньевич с трудом прикуривает сигарету. Пальцы его дрожат.

- Да не нужны мы ей. Ни ты, ни я. Она ищет что-то другое, но... Самое обидное, знаешь что?

Он бесит этими томительными паузами, и я начинаю заводиться:

- Да что, в конце концов!

Его губы кривятся, обнажая ровные, холеные зубы, но все же нервно и зло выплясывают безумный танец не менее безумных слов:

- Она найдет. Обязательно найдет...

Он плачет. Плачет беззвучно и скупо, окурок догорает в его руке, обжигая кожу, но он даже не обращает на него внимания...

Молчу. Я понимаю, насколько я глуп и нелеп в этой ситуации, обряженный в бронежилет, с оружием наготове... Клоун. От кого обороняться? От него? От себя?

Я почти стыдливо убрал пистолет в кобуру. Пора уходить. Владимир Евгеньевич сидит, обхватив голову руками, и что-то пристально разглядывает в кальмарах.

Я уже было открыл дверь, но обернулся:

- Слушай, Володя...

Он поднимает покрасневшие от слез глаза.

- Ты заказал стрелка, чтобы меня убить или просто попугать?

Ответ следует мгновенно:

- Убить.

Я закрыл дверь. Вот сейчас он мне нравился. Молодец! Мужик! Хотя бы уже в том, что прямо и честно сумел показать себя в этакой хитрой ситуации, найдя в себе мужество подарить мне самый натуральный карт-бланш.

Вроде бы и победа, но радости я отчего-то не испытывал. Отчего? Наверное, оттого, что датые речи Владимира Евгеньевича оказались немного созвучны моим собственным мыслям... На тему любви и ощущения пребывания в таковой. Есть ли она... Нет ли... Кто знает, кто докажет?

Лично я не собирался никому ничего доказывать. Доказал уж разок, хватит. Еще сопливым, хотя и мордатым пацаном. Что двигало тогда мной, я и сам толком не понимал. Возможно, лавры Александра Матросова не давали покоя, а может, издержки воспитания на искренней вере в высокие идеалы и светлые цели причудливо переплелись с подленьким чувством честолюбия, подсказывавшего, что и как будет нужнее в дальнейшей жизни и будущей карьере... Наверное, все это вместе и подвигло меня на решительный поступок, никак не укладывавшийся в голове моей бедной родительницы.

Когда я впервые публично обнародовал свое решение, маму чуть было не хватил инфаркт, а папу - инсульт.

- Сынок, - жалостливо спрашивали они. - Ты хочешь нашей смерти?

- Нет, не хочу, - честно отвечал я, завершая свое сотое отжимание на отбитых костяшках кулаков.

За три месяца до призыва я стал методично осаждать кабинет военкома. Осада велась по всем правилам военной науки. Под всевозможными предлогами я отпрашивался из школы, с восьми утра занимая пост у двери кабинета.

Военком понемногу начинал меня ненавидеть:

- Чего тебе еще от меня надо?

-Хочу в десант! - до безобразия однотипно отвечал я, а военком мгновенно свирепел:

- Да сколько можно повторять одно и то же! Ты медкомиссию прошел?

- Прошел.

- Ну и как?

- Все нормально.

-Так какого... - он едва сдерживался, - тебе еще надо?!

- Дайте письмо, направление или еще что-нибудь в этом роде - словом, похлопочите!

На этом месте он обычно разъяренно хрипел, круто разворачивался и удалялся в свое военкомовское логово. Я тоже уходил, но в отличие от военкома, полный сознания выполненного долга.

Я рассуждал так: вода точит камень, а военкома - его собственная армейская дурость, а когда я отвечу на эту дурость еще более твердолобой, я выиграю.

Прошло чуть больше месяца, и мой нехитрый план, действительно, сработал. Внеплановой повесткой я был вызван в военкомат, где в торжественной обстановке бог знает из какой норы выкопанный военкомовский ветеран по бумажке зачитал радостную весть. Весть заключалась в том, что юноша, то есть я, вернет всевозможные долги Родине не на каких-нибудь стройках генеральских дач, а именно в спецназе внутренних войск. Крепко пожав вялую доисторическую руку ветерана, я хриплым от волнения голосом искренне поблагодарил его.

Уже сидя в плацкартном вагоне среди себе подобных, угловатых, но крепко сбитых природой товарищей по будущей службе, я все еще тупо улыбался, не веря до конца своему счастью.

Краповые береты! Легендарный спецназ, я буду там служить и получу тот самый, знаменитый, берет!

Задремывая под монотонный стук колес, я предавался мечтам и иллюзиям, где был суровым спецназовцем, с разрисованной маскировочной краской физиономией, весь увешанный гранатами, с автоматом наперевес...

Иллюзии исчезли, впрямую соприкоснувшись с реальным армейским бытом. Соприкосновение происходило в казарме, аккурат после отбоя. Трое бравых дедов-сержантов выстроили нас, угловатых новобранцев в необмятой, омерзительно пахнущей химчисткой форме, вдоль ряда двухъярусных коек для введения в реальный курс молодого бойца.

- Короче, салаги, - начал держать тронную речь один из дембелей. - Слушать сюда и запоминать. Вы сейчас в армии, а значит, будете жить по ее законам. Порядок такой: во всем слушаться старших, и не только по званию. Если я говорю: идти драить сортир зубной щеткой - значит, надо идти и драить. Если дедушка часа в три ночи захотел хлебнуть пивка - умри, но достань. И вообще слово деда закон, и не хрен спорить.

Дедуля выбрал самых борзых с виду новобранцев и немедленно перепоручил юные души воспитанию своих товарищей. Незрелые души долго хрипели и стонали, созревая до нужной политической кондиции под профессиональными ударами в неслабые грудные клетки.

Сержант радостно улыбался. В этот момент он был счастлив, по-настоящему счастлив, как может быть счастлива амеба, только что поглотившая своего ближнего. Показательная экзекуция закончилась напут-ственным словом этого законченного дедушки:

- Вот такая у нас кухня, салаги. Полгода летаем, как цуцики, потом понемногу заставляем летать других, а кто самый умный... Тот сам дурак.

Изумительная по своей краткости и глубине интеллекта речь была окончена парой нецензурных эпитетов, сопровождавших команду разойтись. "Добро пожаловать в армию!" - подумал тогда я, укладываясь под колючее армейское одеяло.

Но в общем-то все оказалось не так уж плохо, как пророчила моя бедная мамочка. Обычная армейская рутина: строевая, физподготовка, огневая, подворотнички (ненавидел), рукопашка, полоса препятствий, кроссы, наряды. Но иногда казалось, что некие злодеи в офицерских погонах специально выдумывают самые разнообразные ужасы, лишь бы свести молодых бойцов в могилу.

А чего, например, стоит изобретение неизвестного садиста из продовольственной службы! Оказывается, солдата для поддержания боевого духа можно и нужно кормить таинственным порошком, разведенным кипятком. После долгих расспросов знающих людей я выяснил, что этот омерзительный порошок не что иное как высушенная и перетертая в пыль картошка. Право, очень экономно!

Но были и удовольствия, своеобразные и простые. Выклянчить у повара лишнюю пайку масла - это считалось высшим достижением изворотливости и армейской смекалки. Увильнуть от наряда, удачно затариться в ларьке - вот слагаемые нехитрого солдатского счастья.

Да, дела... Вот были времена, нравы и все этакое такое...

Я только было собрался сесть в машину, как за спиной раздался чей-то негромкий и уверенный голос, вроде бы даже чем-то знакомый:

- Слышь, друг! Тормозни...

Я вздрогнул и незаметно ухватился за теплую рукоятку пистолета...

Самое простое - взять человека в спину. И если я сейчас был под прицелом, но жив - убивать меня вряд ли собирались. Тем не менее я очень медленно повернулся, а увидев обладателя голоса, сразу обмяк и повеселел. Рыжий, старина Рыжий, как я его давно не видел! Мы тепло приветствовали друг друга, даже обнялись, профессионально незаметно обнаружив друг у друга оружие. Посыпались уместные для такого случая вопросы: "Ты как? Ты где? Как вообще?"

Его никто никогда не звал по имени. "Рыжий" - и все дела. Основная ударная сила банды, знавшая немеряный толк в использовании клюшек и утюгов, нынче приобрела отменно респектабельный вид: отличный костюм, огромный перстень на руке, в ней же неизменный атрибут "нового русского" - сотовый телефон.

Похоже на то, что Рыжий, в отличие от меня, оказался нa высоте, сумев отхватить преизрядный кусок Гошиного пирога. Но это его дело - преуспел так преуспел. А вот лично мое - выжить самому и уберечь Катю, мою Катю от возможных неприятностей.

Я не верю в случайность встреч с такого рода знакомыми, но все же позволил заманить себя под сень зонтика летней забегаловки.

Мой собеседник аппетитно уплетает мороженое, прожевывая слова пополам с холодной шоколадной сладостью:

- Тут слушок один проехал... Очень непонятный, но из очень компетентных источников.

- Что за слух?

Рыжий перестает жевать и мнется, не зная, как бы это поточнее выразиться. М-да... С речью у него всегда были проблемы.

Наконец он разрождается следующим тезисом:

- Да так... Ерунда какая-то. Что ты, дескать, не ты.

- Чего? - изумляюсь я. - Как это, я - не я?

- Да я и сам толком не въехал, - честно признается Рыжий. - Хаббард какой-то, еще какая-то ученая муть... Бред, короче. Но меня не это беспокоит, меня беспокоит источник этого бреда. Уж больно он серьезный. Очень даже...

- И что ты мне предлагаешь?

Рыжий как бы задумывается, хотя я прекрасно знаю, что он не умеет думать, ему давным-давно заготовили все его мысли:

- К Гоше тебе надо сгонять. В зону. Малость потолкуешь с ним, и всем все станет на свои места.

Ишь ты, к Гоше...

- Я так понимаю, мне уже назначены и место и день встречи?

- Ну типа да, - соглашается Рыжий и протягивает мне маленький клочок бумаги, так называемую "маляву", послание из зоны.

Текст: "Студент! Надо пообщаться. Безо всяких". Подтекст: безо всяких возражений. С моей стороны, естественно. Глава 8. "Студент"

"Студент". Это очкастое погоняло я получил в тот момент, когда Паритов узнал о моем незаконченном высшем.

А дело было так: еще шагая по вокзальному перрону, не по сезону новогодне украшенный дембельскими прибамбасами, я уже точно знал, что и как мне делать "на гражданке". Весь жизненный план настолько четко отпечатался у меня в обоих полушариях мозга, что я ни на секунду не сомневался в себе и своей удаче. Пропуск наверх у меня лежал в кармане, и в этом пропуске, рядом с моим фотографическим фейсом стандарта три на четыре, черным по белому значилось: "Воин-интернационалист".

Пропьянствовав неделю с друзьями и стремительно набежавшими на халяву родственниками, я собрал все свои документы, напялил парадку и направился в приемную комиссию экономического вуза.

Какого черта я решил поступать именно в этот институт? Наверное, чтобы доказать всем и себе, что мои корочки "афганца" пока кое-что значат.

В помещении приемной комиссии увлеченно сплетничали три симпатичные второкурсницы. Именно второкурсницы. Еще на подступах к институтскому крыльцу я успел разобраться в премудростях здешней иерархии. Первый курс - все равно что школьницы, стройные, худенькие зубрилки с романтическими искорками в глазах. Третий и выше - опытные матроны, сполна хлебнувшие всех прелестей общажной жизни. Второй - некий симбиоз первого и второго примеров, уже не девочки, но еще не прожженн ые институтские мегеры.

- Привет, девчонки! - блеснул я благоприобретенной наглостью, медалями и прочими атрибутами отличия.

- Приветик... - тихо ахнули они, обалдев от сверкающей гусарской мишуры.

И с надеждой:

- К нам?

- Ну, не знаю... - небрежно отозвался я. - Может, на планово-экономический?

- Тогда к нам... - сладко вздохнули они. - У нас таких нет...

- Будут! - самоуверенно заявил я. И в свою очередь поинтересовался:

- А какие у вас есть?

- Да уж такие... - многозначительно ответила самая сексапильная из трех. Сами увидите.

Она оказалась права. Чуть позднее я, действительно, увидел все без прикрас и понял, что если бы не мое удостоверение, форма с медалями и апломб "афганца", я бы никогда не поступил сюда при конкурсе один к пятнадцати.

Не скрою, они бесили меня, маменькины сыночки, не знающие кислый запах сгоревшего тротила, которым все дано уже по рождению, дано абсолютно все, кроме одного - способности чувствовать, страдать и любить.

Вступительные экзамены я преодолевал легко, весело и "под мухой" - рядом был гастроном, в гастрономе - рюмочная, а в рюмочной - кислое вино на разлив и развеселое студенческое общество.

Что интересно, это самое общество сразу приняло меня как своего. Никто не верил, что я даже не студент - первокурсник, а так, абитуриент.

- Да ты гонишь! - компетентно утверждали они. - Если взял академку, так и скажи.

Наверное, я казался им слишком взрослым, им, моим ровесникам. А что мне было объяснять? Что таким меня сделала война? Более чем абстракция. Кто не был - не поймет. Никогда не поймет.

Относительно благополучно сдав экзамены и прочитав свою фамилию на доске почетно зачисленных, я переместился в другое кафе, где собирались такие же рыцари плаща и шпаги, как и я сам.

Так называемое "афганское" кафе. Именно тогда я к нему и присох. За прикольными пьянками совсем незаметно подкрался сентябрь. Время, когда абитура традиционно выдвигается в колхоз. Первое почетное задание Родины вчерашним солдатам и школьникам - разборка с картофельными плантациями.

Шесть часов на поезде, еще час тряски в дряхлых "пазиках", и уже поздней ночью мы прибыли на место дислокации.

Общага - это всегда не сахар, но колхозная, деревенская общага... Полный отстой. Ну ладно я, за годы армии в грязи повалялся изрядно. Дело, можно сказать, привычное. Но ведь среди абитуры было много девчонок... Им-то как? Тюремные двухъярусные нары, полное отсутствие отопления и горячей воды, наконец, дворовые удобства.

Взять бы этого гада из ректората, который посмел дать согласование на этот добровольно-принудительный ад, да и сунуть его лощеной мордой в сырую картофельную грязь... Я знаю, что он скажет, этот научно-хозяйственный тип в строгом костюме, даже слышу его голос, начальственный и суровый:

- А вы не правы, молодой человек! Не правы, не правы... Вы, кажется, побывали в армии? Да-с... Тогда вам, как никому другому, надо знать, что это есть необходимое испытание, которое должен пройти каждый студент-первокурсник. Я его тоже прошел, кстати.

Его сурово-насупленный вид внушает непоколе-бимую веру во все, что только ни исходит из его уст, но для непосвященных поясню: он врет. Ничего он не проходил. Стопудово отделался липовой справкой и протирал штаны где-нибудь при кафедре, симулянтище. Но зато сколько державного апломба в его картинном повороте прочно посаженной на плечах так красиво седеющей головы...

Да, впрочем, хрен с ним, с подонком. Пусть это вранье и слезливые причитания навсегда останутся на его мелкой, как дно канализации, совести.

Интересно другое. В этом ощущении гадливости к подобного рода субъектам мы с Гошей Паритовым были весьма схожи. Наверное, он и ходил в вечно драной одежде, чтобы подчеркнуть свое отличие от них, законодателей бытия, а если учесть его реальную власть и влияние... Контраст, действительно, получался весьма резкий.

В этом контрасте даже присутствовал некий кайф. Все эти деятели так снисходительно разговаривают с тобой, поминутно косясь на твои штопанные джинсы, а ты им так искренне подыгрываешь, в то же время прекрасно зная, что можешь стереть их в абсолютный порошок, а методов - уйма... Хха... Бодрит!

Но вернемся к реалиям. Что там у нас? Ах да, Гоша. Идея занятная, в чем-то даже прикольная. Я только сейчас понял, насколько я соскучился по нему, по его извечному напрягу и сосредоточенности. В дорогу я собрался мгновенно. Да и что мне собирать-то? Права в зубы и за руль.

Паритова до сих пор держали в следственном изоляторе. Следствие по его одиозной фигуре зашло в полный тупик. Абсолютный такой тупик. Доказательной базы на все его подвиги на первый взгляд было с избытком, но вот реальных свидетелей, готовых аргументировать эту базу фактами... Уже не было. Причем кое-кого - в живых.

Свидания с подследственным Георгием Паритовым я добился удивительно легко и быстро. Настолько легко, что окончательно убедился: действительно, ждали.

Меня препроводили в специальную комнату для свиданий: серая, грубая штукатурка, крохотное зарешеченное окно, стол и два стула. Вся мебель насмерть привинчена к полу.

Я сажусь за стол и закуриваю сигарету, стряхивая пепел прямо на пол. Сами виноваты: зачем пепельницу не предусмотрели, скупердяи?

Тяжело лязгнула дверь. Привели Гошу. Или он притащил с собой конвоира? Похоже - второе, уж больно вошел он уверенно, по-хозяйски. Властным жестом отпустив конвоира, Паритов уселся напротив.

Я вежливо поздоровался:

- Привет.

- Здорово, - он быстро окинул меня взглядом. - Рукав подыми.

Я закатал рукав рубашки вверх, обнажая то, что Гоша и хотел увидеть: мой личный знак, моего персонального волка.

Паритов наклонился вперед, внимательно вглядываясь в татуировку. Вдоволь насладившись красочным зрелищем, он удовлетворенно откинулся на спинку стула.

- Ну-с... Как дела?

- Нормально.

Мы пару минут просто оценивали друг друга, кто и как изменился. Не знаю, как я, но Гоша стал значительно сильнее, даже взгляд стал жестче. В определенном смысле тюрьма пошла Гоше на пользу: он стал настоящим авторитетом. Настоящими и крутым, безо всяких там левых дураков.

Второй вопрос:

- Что у тебя там вышло с Соколовым?

- Да так... - уклончиво отвечаю я Паритову. - Из-за девочки повздорили.

- Хоть бы посмотреть на эту девочку, - ехидно подкалывает Гоша. - Из-за кого ты чуть по балде пулей не схлопотал...

- Да, - легко соглашаюсь я. - Есть на что глянуть.

Но Гоше внезапно строжеет:

- Забудь о бабах хоть на секунду! Вспомни о правилах моей команды: "Вход рубль, выход - два!" А ты до сих пор на меня работаешь, понял?!

Вот так всегда. Фирменный трюк Паритова - взвинчивать себя до крика, до предела, вызвать ответную реакцию в собеседнике и тут же остыть, вбивая в его расшатанные нервы деловито-спокойные вопросы.

- Что делать думаешь?

Я равнодушно пожимаю плечами:

- Ничего.

- Ничего? Совсем ничего?

- Совсем.

- А зря, между прочим. Тебе нужно провернуть одно крайне важное и нужное дельце...

- Какое?

- Пустяк... Укокошить Владимира Евгеньевича Соколова. Способ - на твое усмотрение, для меня гораздо важнее результат.

- Но зачем?!

- Как зачем? Ты что, кофе с утра не выпил?

- Выпил. А что?

- Мало, наверное... Соображаешь туго. В тебя стреляли?

- Да.

- Значит, стреляли и в меня. В первую очередь - по моему авторитету. А здесь, в тюрьме, это первая вещь...

Он немного помолчал.

- Тут про тебя пургу прогнали, что типа ты не ты, растут цветы... Но мне плевать. Убей Соколова, и все встанет на свои места.

- А если... нет?

- А если нет, хлопнут вас обоих. Сначала его, потом тебя. И все будет четко: месть врагов и все такое.

Умирать не хотелось. Действительно, а что тут такого? Одним больше, другим меньше... Я твердо знал, сколько у меня трупов за плечами, а скольких еще случайной пулей, шальным осколком гранаты... Кто знает, кто их считает? Господь бог, наверное, да и то, через раз.

- Ладно, - соглашаюсь я. - Убью.

- Фурнитура есть?

Имелось в виду: ствол, нож или термоядерная бомба, к примеру.

- Все есть...

- Вот и славненько. Времени у тебя на все про все - неделя. Вопросы?

- Кто будет оплачивать операцию?

- Рыжий. Ему же сообщай о ходе дела. Что-то еще?

- Все. Больше вопросов нет.

- Значит, договорились. Будь здоров!

Мы пожали друг другу руки и расстались. Расстались, чтобы встретиться вновь: мое прошлое, как злой рок, не оставляло меня. Вот дерьмо... А только вроде все наладилось, так нет! Вечно что-нибудь всплывает: либо Гоша, либо Афган, либо все сразу. И по башке. И конкретно. В свете последнего разговора скажу даже так: "чисто конкретно".

Домой я возвращался с распухшей от дум головой. С одной стороны, следаки не дураки, мгновенно распутают мотив убийства, но на другой чаше весов - Гоша Паритов и его не вполне понятный приказ.

Плюс: если меня возьмут менты (а при таких раскладах они обязательно возьмут!), у меня будет шанс вывернуться, о тюремном авторитете я уже не говорю: "братан", в сосиску свой.

Минус: если я пошлю Гошу на... то мне уже точно не придется никому ничего доказывать, да и адвокаты могут смело ехать отдыхать на Кипр.

Вывод: Соколова надо мочить.

Пока добрался до дома, я выпил, наверное, литра полтора минералки на три таблетки анальгина. Пытался строить какие-то планы, но они упорно не строились. Открыл бутылку вина, рюмка, две...

Внезапно я понял, как должен действовать. Соколов должен умереть сам. И не дома. А где-нибудь в государственном учреждении пенитенциарного характера. Я возбужденно орудовал карандашом, поминутно затягиваясь сигаретой и прихлебывая вино.

Сценарий вырисовывался хоть куда: я найду подзащитному девочку не слишком тяжелого поведения, она с ним трахнется, а потом сбросит в ментовку заяву, дескать, так, мол, и так, изнасиловал да еще и угрожал, сволочь такая! Сто семнадцатая, СИЗО...

Дальше - больше. Через Паритова я пущу слух, что подследственный Соколов не кто иной как самый натуральный голубой, причем откровенно пассивного свойства.

Поток желающих поиметь такую "тетю" можно будет выставить на такой планке, что ему самому придет мысль о самоубийстве. Вовремя подброшенный шнурок... И дело сделано. Хитрый, но грязный ход. Но что мне оставалось делать? Глава 9. План. Исполнение

От Рыжего я получил аванс - пять тысяч долларов. На расходы и гонорар. Меньше расходов - больше гонорар. Больше гонорар - больше проблем. Вывод: не надо экономить на "плане".

Прошло несколько дней, прежде чем я нашел подходящую девочку. Она скромно тусовалась около телефона-автомата, но кто она такая было ясно за километр.

Блядь-любительница. Денег дадут - хорошо. Не дадут... Ну что же? Сойдет и просто нормальная выпивка. Я остановил машину рядом с ней, опустил стекло. Она сразу завертелась, низом живота почуяв развеселую вечерину и легкие бабки. Симпатичная, но на такую лахудру Соколов не клюнет, хотя бы уже в силу ее потасканности. А впрочем... Если отмыть... Сойдет. Так даже прикольней.

Я только поманил ее пальцем, как она сразу шмыгнула в машину.

- Как звать?

- Лена.

- Минет почем?

- Сто.

Вот такая лавка, где все четко и конкретно. Но по пути я учинил начинающей актрисе что-то типа допроса:

- Реально тебе сколько лет?

- Девятнадцать.

- Не ври!

С виду она тянула на матерую тридцатилетнюю тетку.

- Ну.. Хи-хи.. Шестнадцать.

- Трахаться умеешь?

- Хи-хи... Проверьте.

Отлично. Просто великолепно. Впаяем подзащитному еще и растление малолетних до кучи. Первая остановка в модном салоне красоты. Я за руку провел ее внутрь. Она энергично жевала жвачку, изумленно пялясь по сторонам.

К нам подлетела менеджерша с бэджем "Раиса. Консультант".

- Здрасте, Рая. Сразу предупреждаю, я не Ричард Гир из "Красотки", но эту мымру, - я тряхнул Ленкину руку, - нужно разодеть по последнему слову техники. Бабок не жалеть!

Ричардом Гиром я не стал, но зато сразу переквалифицировался в Джеймса Бонда. Рая мне даже подмигнула, дескать, сделаем, шеф, как надо!

В глазеющую Ленку вцепились еще три менеджерши и без проволочек утащили в примерочную. Потом сауна, массаж, визажист...

Процедуры шли уже четвертый час, за это время я успел проглотить немеряное количество кофе, пролистал все модные журналы от корки до корки и вдоволь натрепался с верховной менеджершей Раисой. Та просто сгорала от любопытства, искренне не врубаясь, зачем я трачу такое количество денег на такую шваль. Я только загадочно улыбался: "Да, есть определенные обстоятельства...".

Наконец-то ее вывели на свет божий. М-да... Как можно изменить человека за восемьсот двадцать долларов... Однако... Даже не верилось. Особенно визажист постарался, так наложить грим, умело скрыть столь явную глупость взгляда... Ма-ла-дэц.

У самой Ленки от этаких перемен вообще крыша поехала. Она так влюбленно и преданно смотрела на меня, что, кажется, была готова начать рассчитываться натурой тут же, в салоне.

Не надо! Я крепко взял ее под руку и вежливо поблагодарил коллектив салона, они тоже искренне порадовались за меня. Ох, вечером бойфрендам будет что рассказать...

Я проводил новорожденную красавицу к автомобилю, даже открыл перед ней дверцу. Она не знала что и сказать:

- Ты.. Вы... Прям как в кино!

- Жвачку выплюнь, дура. В кино не жуются.

Она сплюнула и послушно уставилась на меня.

- Садись в машину.

Села. Голосоуправляемый робот, хе-хе... Вместо бензина жрет бабки или водку, на выбор. Здорово, да?

Мы поехали ко мне домой. Она должна немного прийти в себя, а я - научить эту куклу, что она должна делать и говорить. Бабушки со скамеек чуть не сожрали меня взглядами. Еще один честно заработанный минус в моей и так уже паршивой репутации...

Ее глаза просили вина, но я приготовил кофе, прокомментировав свои действия:

- Не фиг! Успеешь еще нажраться.

- Ну хоть сигарету...

Отравы не жалко. Я снабдил ее целой пачкой ментоловой бурды.

- Фу... Они кислые, слабые...

- Ничо... Потерпишь денек.

- Денек?

- Не больше. Тебе придется сыграть в одной маленькой пьеске... По моему сценарию.

- Чо делать?

- Что делать, я тебе скажу. Но для начала учти, что я уже извел на тебя кучу бабок и еще намерен сунуть кое-чего тебе в зубы...

Ее грудь возбужденно завздымалась....

- Но! За все надо платить.

Она сделала попытку раздеться, которую я тут же пресек:

- Тихо, тихо! Не здесь и не со мной.

- А с кем?

- Для тебя это имеет значение?

Она немного подумала:

- Да в общем... Нет.

- Вот и нечего спрашивать. А дело будет такое: я отвезу к одному типу. Позвонишь в дверь. Он тебе откроет. Спросишь, Володя ли он. Он хлопнет глазами и скажет: "Да". Ты скажешь, что ты подарок. Повтори.

- Я подарок.

- Правильно. Дальше. Он спросит что-нибудь вроде: "Чей? От кого?". Ты удивишься и тоже спросишь: "Не поняла... Это дом семнадцатый корпус второй?". Удивляйся.