Знамение. Час Икс

Час Икс

Он проснулся словно по хлопку. С трудом разлепил глаза. Но поспешил снова их закрыть, ослепленный ярким светом. Голова загудела так, что он чуть снова не провалился в черноту бессознания.

Некоторое время он лежал без движения, сохраняя веки плотно сомкнутыми, прислушиваясь к своему телу, пытаясь определить где он находился.

На короткое мгновение он подумал, что умер, очутившись в неком загробном мире. Но тут же отбросил подобные мысли. Слишком реальной была острая неутихающая боль в голове. 

В помещении, где он находился, было тихо. Только где-то, совсем близко, что-то негромко жужжало и щелкало.

Он пошевелил пальцами ног. Потом попытался приподнять руку. Но не смог. Они оказались чем-то туго связаны. Еще он почувствовал неприятное жжение на внутренних сгибах рук. Он пошевелил плечами, пытаясь избавить от этого ощущения, но от этого жжение только усилилось.

Еще ему было жарко. Очень жарко. И он был весь мокрый от собственного пота. А то, на чем он лежал, как он предположил - на матрасе с простынью, были также насквозь мокрыми.

Он попробовал открыть глаза снова. Совсем чуть-чуть. Чтобы попытаться узнать больше о том, где находился. Но стоило ему это сделать, как на него накатила очередная волна острой головной боли. Как будто в его черепную коробку залили раскаленный металл, который принялся разрывать и выворачивать внутренности наружу.

Еще он ощутил мерзкую, звенящую ломоту в теле, как бывает при сильной простуде. Он попытался подтянуть к животу ноги, но обнаружил, что и они были крепко связаны, не давая ему двинуться с места.

В его сознании проскользнула мысль, что его могли отравить. И даже похитить. Но, рассудив, он также отбросил подобные догадки, решив, что, вероятнее всего, он находился в больнице. А если так, то где-то рядом должны были быть врачи и медицинские сестры. И значит можно было позвать их на помощь.

Некоторое время он собирался с силами. Раздумывал о нужных в подобных ситуациях словах. Потом открыл рот и пошевелил пересохшими губами, словно рыба пойманная в сеть и вытащенная на берег. Он немного набрал в легкие воздух и выпустил его обратно в попытке выкрикнуть слово “сестра”. Но в результате у него получился лишь чуть слышный хриплый стон. 

Он решил попробовать снова. Набрал через нос воздуха чуть больше. Но тут его дыхание сперло, в легких защемило и зажало, не давая вдохнуть полной грудью, и его скрутил кашель. Мучительный, разжигающий нестерпимую боль. Будто выламывающий ребра.

Когда приступ кашля, наконец, закончился, он решил лежать без движения, не пытаясь заговорить, боясь спровоцировать очередную волну спазмов. Понемногу, события прошедших дней начали проявляться в его сознании. Он не был уверен в том, какой был сегодня день, но последнее, что он помнил, вроде происходило пятнадцатого мая. В тот день, когда он и еще двое космонавтов, завершили миссию на международной космической станции. А после приземлились в степях южного Казахстана. Недалеко от космодрома Байконур.

Он прокрутил шестеренки памяти немного дальше, и в его сознании всплыли картинки событий, произошедших на станции. Выход за пределы корабля. Равнодушная чернота космоса. Проплывающая под ногами Земля. Прокол скафандра. Заканчивающийся кислород в баллонах. Шлюз. Борьба с люком. И красивое лицо американской женщины с именем Джессика.

Теперь он вспомнил все. Кто он и что он. Где он был и что он делал. И от осознания себя, прошедших событий и достижений, он, превозмогая боль, улыбнулся. Почувствовав за себя гордость. Что все-таки сделал то, к чему стремился. Что он покорил этот гребаный космос, оказавшийся совсем другим, чем он ожидал. Хотя теперь он твердо понял, что ненавидит его. Этот космос. И что никогда больше туда не вернется. Наверх. В пугающую пустоту. Даже если такая возможность когда-либо подвернется снова. Но несмотря на разочарование и на то, что он почти погиб там, на станции, он все же был благодарен. Судьбе. Проведению. Богу. За то, что смог выжить и закрыть тему с космосом. Тему, которая заняла добрую половину его жизни.

Он попытался восстановить в памяти, что было после. Но дальнейшие воспоминания теряли фокус и рассеивались. Они вроде успешно приземлились. Их встретили, как нужно. Необычным ему показалось количество врачей на земле. Их было точно больше, чем обычно. И еще, они были в странных костюмах. Будто в скафандрах, почти как у них самих - космонавтов. 

Врачи возились с ними, как с прокаженными. Поместили в чумные боксы. Как он понял из разговоров с центром, все потому что были подозрения, что на станцию с Земли занесли коронавирус и весь экипаж был заражен. Да! Теперь он вспомнил! Американец из его экипажа заболел, вроде, первый. Не вышел с ним в космос, как планировалось. А потом начала кашлять Джессика… За собой же он не замечал каких-либо симптомов.

Что было дальше, он помнил лишь отрывочно. Их вроде долго куда-то везли. Потом перетащили на самолет. И там! Да! Там! В самолете! Он теперь вспомнил! В самолете ему стало хуже. А дальше - темнота…

- Вот б…, - с трудом шевеля губами, шепотом, грязно выругался он, осознав, что именно они, трое космонавтов из экспедиции отправленной на МКС 8 апреля, умудрились заразиться знаменитым коронавирусом и занести его на станцию. 

Симптомы сходились. Жар, головная боль, ломота в теле, кашель и затрудненность дыхания. Все, как тысячу раз, как он помнил, говорили по новостям.

На всякий случай он сглотнул слюну в пересохшем горле. Чтобы убедиться, что не был подключен к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Нет. Горло было свободно. Значит его дела были не так уж плохи.

Прошло еще некоторое время, пока он лежал без движения, ожидая, когда боль в голове и теле немного отступит. Потом он предпринял еще одну попытку открыть глаза. Осторожно. На этот раз у него получилось. И увиденное оправдало его ожидания. 

Он находился в больничной палате. На кровати. Его руки и ноги были зафиксированы резиновыми бинтами. Вероятно, чтобы не дать ему смахнуть установленные на обеих руках капельницы и другие приспособления для поддержания жизнедеятельности.

Доктор

Его ноги подкашивались от усталости. В глазах рябило. А руки мелко дрожали. Он был рад, что двенадцатичасовая смена, наконец, закончилась. Что он снял опротивевший душный герметичный защитный костюм. И стянул с лица защитную маску-респиратор, которая была нелепейшим образом натянута поверх его оптических очков.

После недолгого перерыва, часов шесть назад, он, возвращаясь в “грязную зону”, неудачно подогнал маску на лице. А потом до конца смены не имел возможности ее поправить. Так что теперь, его переносицу украшал пурпурный нарыв, а также две длинные красные полосы на скулах, повторяющие форму маски.

- Японский городовой! На кого же ты похож! - устало усмехнулся он, остановившись и взглянув на свое лицо в широкое зеркало, встроенное в стену больничного коридора. Коридора, отделявшего “грязную” и “чистую” зону бывшего кардиологического отделения главной городской клинической больницы, наспех переоборудованного в отделение для лечения пациентов с подозрением на Covid-19, и с уже подтвержденным диагнозом.

- Морда… страшная...., надо было послушать Галю..., - пробормотал себе под нос он, продолжая рассматривать свое осунувшееся, серое, с тяжелыми мешками под глазами лицо, вспомнив, что жена предлагала ему пристраивать под края маски какие-то скользкие наклейки, которые она называла “патчи”, и которые должны были защитить его лицо от раздражения. Он высокомерно отмахнулся от ее женских штучек. Очевидно, что зря...

Он с нежностью вспомнил о жене. Ее красивое, чуть пополневшее к  сорокапятилетнему возрасту, лицо. Ее высокую сочную фигуру. Ее мягкие нежные руки. И самое главное - глаза! Большие, по-восточному раскосые (спасибо татарке - матери). Светло-карие, когда она была в духе и темнеющие в смоль, когда она злилась. 

Как же ему хотелось убежать отсюда домой. К ней. Обнять ее, долго целовать в губы, щеки, уши, волосы, вдыхать знакомый аромат духов, а потом заняться сексом. Жадно. Где придется. Закончить один раз, покурить, а потом заняться снова, пока не кончатся силы.

Он работал одну двенадцатичасовую смену через двое суток отдыха. Но не мог попасть домой к жене, возвращаясь после каждой смены в оборудованный неподалеку от клиники отель для “ковидных” врачей. И так уже чуть больше месяца. Так что для него, все это время, начиная с момента когда его отделение по приказу правительства было переоборудовано в ковидно-инфекционное, а им запретили контактировать с родными, превратилось в одну долгую, мучительную, бесконечную смену.

Он хотел было поднести руку к лицу, но тут же одернул ее, повинуясь вновь обретенному рефлексу не прикасаться к лицу руками. Даже несмотря на то, что не прошло и пяти минут, как он прошел через полную санитарную обработку в так называемом “шлюзе”, при выходе из “грязной” зоны. Где снял всю экипировку, отдал ее в обработку, принял душ и надел чистую одежду.

- У рыбки-гуппи больше мозгов, чем у вас, шеф…, - вдруг кто-то весело, со смехом, произнес прямо за его спиной.

Он обернулся и заметил, что мимо него, по направлению к “шлюзу”, проплыла одна из медицинских сестер. Танюша. Чуть полноватая, миловидная девушка лет двадцати пяти, только что с медуниверситета, устроившаяся к ним ординатором за несколько месяцев до того, как начался весь этот сумасшедший дом.

Его лицо расплылось в довольной улыбке. Он нисколько не обиделся на подобную шутку от подчиненной, так как всегда старался сохранять в их преимущественно женском коллективе дружелюбную и свободную атмосферу, которая при этом не сказывалась негативно на рабочей дисциплине. За эту его способность быть одновременно и требовательным руководителем и понимающим человеком, его все в клинике любили  и уважали. По крайней мере, так ему казалось. И эта его особенность была особенно важна именно сейчас, когда два десятка врачей, медбратьев и медсестер в его подчинении перестали быть просто медиками. А превратились в настоящих солдат на передовой. Когда нервы были на пределе. Когда на их глазах гибли люди. И еще, когда не было возможности вернуться домой и обнять родных, чтобы вспомнить, что существует нормальная жизнь.

- Ох как ты права, Танюша…, - ответил он вслед удаляющейся девушке, вспоминая как сегодня, при заступлении на смену он забыл закрепить скотчем правый рукав на защитном костюме. А девушка вовремя заметила его оплошность, за считанные секунды перед тем, как он бы прошел в “грязную” зону.

- Отдыхайте, шеф…, - мягким голосом сказала она ему перед тем, как скрыться за дверью “шлюза”, на секунду обернувшись в его сторону, ловко перенеся через проем  свое изящное тело.

Он знал, что он ей нравился. И что она с ним флиртовала. С самого первого дня, как появилась в его отделении. Впрочем, и она ему нравилась. Очень нравилась. Потому что была удивительным образом похожа на его Галю в те года, когда они только познакомились. Про себя он недоумевал о том, как он, взрослый, несвежий и уставший мужчина, мог привлечь внимание такой молодой, красивой и цветущей девушки, как она. Даже иногда позволял себе побаловаться фантазиями о том, что этим можно было воспользоваться. Но после всегда отбрасывал подобные мысли. Из уважения к любимой женщине. К своей профессии. И к самой девушке...

Пусть флиртует, немного радости в это суровое время для них всех было жизненной необходимостью, подумал он, и направился по коридору дальше, в сторону своего кабинета, через два лестничных пролета, которые дались ему так тяжело, словно он был семидесятилетним стариком.

Добравшись до места, он поспешил захлопнуть за собой дверь кабинета, щелкнул рычажком, заблокировав замок, прошел за стол, заваленный бумагами, и с выдохом облегчения упал в старое, просевшее кресло.

Дура

Она почти бежала вниз по лестнице, не держась за поручни, крепко сжимая влажную и липкую руку пятилетней дочери, которая не поспевая за матерью, волочилась за ней, путаясь ногами и перескакивая через ступеньки. Платок на голове женщины сбился. Волосы растрепались. А разношенные сандалии на ее ногах трещали, грозясь в любую секунду разойтись по швам. 

Когда на ее пути попадались врачи в белых халатах, пациенты в пижамах, приходящие посетители, все с завязанными на лицах масками, то она пугливо шарахалась от них, словно от прокаженных, будто в каждом встречном она видела непосредственную угрозу их жизням.

Она сквозь зубы проклинала саму себя, что решила прийти в больницу в такое время. Что решила навестить престарелую свекровь, после того, как ту, пару дней назад, увезли в кардиологическое отделение центральной городской больницы с разбившим старуху гипертоническим кровоизлиянием в мозг.

- Дура! Дура! Поперлась! И дочь взяла! Дура! В городе кругом вирус! А я пошла!!! С едой, банками и склянками, как проклятая! Думала, что голодать будет бабка на казенных харчах, и никто из ее гнилых родственников ее не навестит. Только я! Дура!! Дура!!! Из-за кого, спрашивается, метнулась?!! Из-за полоумной выжившей из ума ведьмы, которая отравляла мне жизнь десять лет? Пропади она пропадом! Она и ее бездельник сын!!! О, боже!!! Дура! Дура!! Дура!!! О ребенке даже не подумала!!! Надо было хотя бы девочку у соседей оставить!!! Нет же! Поперлась! Через половину города! На автобусе!!! Когда все  вокруг заразные! Дура! Дура!! Дура!!!

Каждый раз, когда она произносила очередные слова ругательств, в намокшую от ее разгоряченного дыхания маску, то пустые банки и бутылки в сумке на ее плече, в которых она привезла для свекрови домашнюю пищу, звонко стукались друг о друга и ударялись женщине в бок. Но она этого не замечала. Все, о чем она думала, это о том, что им нужно как можно быстрее выбраться из здания больницы, добраться через охваченный эпидемией коронавируса город до дома, закрыть за собой дверь, а потом сесть и подумать что делать дальше.

- Что она мне наговорила, злобная старуха, а?!! Ну ведь умом тронулась же! И так была конченная сука, а теперь, когда кровь извилины залило, то совсем сбрендила!!! О боже, сохрани нас господь!!! Что же это, а?!! - продолжала злобно бормотать она, резко дернув дочь за руку, заметив, что та в очередной раз замешкалась на повороте.

Когда очередной встречный случайно перегородил ей дорогу, то женщина истошно, истерично вскрикнула, словно выплеснув через край переполненной бурлящей кастрюли варево из злости, обиды и страха, едва умещающегося в ее уставшем от тяжелого быта и истерзанном неудачным браком теле.

Когда ошарашенный мужчина, с круглыми от удивления глазами поверх маски, обошел ее мимо, то она остановилась, чтобы перевести дыхание, и, вдруг, ощутила, как слезы, без какого-либо предупреждения, непроизвольно брызнули из ее глаз. 

Она прислонилась к стене, аккуратно сняла маску и ей же торопливо принялась вытирать глаза, стыдясь показать окружающим свою слабость.

- Мама…, почему ты плачешь? -  тоненьким голоском спросила девочка, недоуменно смотря на мать снизу вверх. 

- Ничего! Маску крепко держи! - рявкнула та на дочь в ответ, вытирая остатки влаги на лице и приспосабливая маску на место.

А потом, ощутив укол вины перед дочерью, что отыгрывает на ней свои взрослые проблемы, то опустилась к ней и крепко обняла, ощутив грудью ее крохотное тщедушное тельце.

- Мы сейчас побыстрее пойдем домой, хорошо детка! Ты главное держи маску на месте и не мешкай, хорошо? - смягчив тон сказала она девочке в ее маленькое полупрозрачное ушко, украшенное серебряным гвоздиком, - твоя мама обо всем позаботиться, она справиться, не нужен нам никто. Ни твой отец, ни твоя бабка…

- А с бабушкой все будет хорошо? - спросила девочка.

- Да что с ней случиться, с твоей бабкой! Она нас всех переживет, - с горечью ответила мать, вспоминая о том, что ей пришлось пережить.

Пережить два дня назад...

Старуха

В один из будних дней, когда она возвращалась вечером со службы. Уставшая. С красными от утомления глазами. Вынужденная, по приказу работодателя. выходить на работу в офис в период карантина. После долгих часов обработки цифр на бухгалтерских документах. С сумкой, полной продуктов, в одной руке. Держа пятилетнюю дочь во второй, забрав ее из местного муниципального детского сада. Преодолев долгий путь из центра города, сначала через десять станций на метро, потом через двенадцать остановок в переполненном и душном автобусе, рискуя подхватить знаменитую заразу. В их отдаленный неблагополучный пригород, тесно застроенный полулегальными частными домами приехавших из провинций бедолаг. Таких же, как она, ее муж и свекровь, живущих в домах, наспех построенных из подручных, бог знает каким образом доставшихся материалов.

Ее супруг уже как неделю не появлялся дома, после того как его выгнали за пьянство с последнего места работы охранником в магазине. С работы, за которую он не держался. И которую он даже с радостью потерял, освободив время для друзей-бездельников, к которым немедленно присоединился, уехав на чью-то дачу, якобы, чтобы помочь строить баню. А на самом деле, чтобы целыми днями и ночами пить с ними водку и играть в карты. Ещё проигрывать деньги на спортивных ставках, которые умудрялся на кабальных условиях получать займами в мутных ростовщических конторах.  Оставив ее одну обслуживать его почти не ходячую восьмидесятилетнюю мать, смотреть за дочерью и домом и успевать ходить на работу. При этом, принося в дом единственный небольшой источник дохода, за исключением мизерной пенсии старухи, которая та до копейки отдавала сыну, чтобы он их тут же спускал на выпивку и ставки.

Бабка же, с первого дня, как они с ее сыном поженились и как он привел ее в их неказистый, трехкомнатный, отапливаемый углем дом, невзлюбила ее, при любом удобном случае унижала  и заставляла работать по дому без права на отдых. Даже когда она, после трех выкидышей, родила дочь, пережив пять лет безуспешных попыток зачать. Но и тогда она не получила похвалы от свекрови, обвинившей ее в том, что ее чресла способны только давать гниль или выплевывать девок, тогда как она надеялась получить внука.

Наверное, как она думала, бабка вела себя таким образом из ревности к единственному сыну. Или из простой природной вредности. А может потому, что и над бабкой в свое время измывалась ее свекровь. И теперь та брала назад то, что отдала, когда была молодой.

Такова была ее жизнь. Трудная. Лишенная радости. Полная агрессии и несправедливости. Жизнь, заставляющая ее, все еще молодую тридцатилетнюю девушку, выглядеть на все сорок. Но другой жизни она не знала. Так как и сама была из похожей семьи, из которой сбежала, как только встретила первого предложившего жениться парня.

Женщина прошла знакомым путем от главной дороги к своему дому. Вдоль покосившегося забора, освободив руку и выудив из сумки нужные ключи от калитки и дома. И с удивлением обнаружила, что калитка была настежь открыта. 

Пройдя во двор, она взглянула в сторону крыльца, где по обыкновению, каждый теплый день устраивалась бабка, на своем привезенным из деревни старом рассохшемся деревянным стуле, ожидая ее прихода с работы, готовая выдать снохе новую порцию поручений и унижений.

Но на крыльце никого не было.

Женщина пересекла двор и поднялась на крыльцо, на котором стоял пстой бабкин стул. Она подошла к двери и дернула за ручку. Дверь была закрыта. Попытки открыть дверь ключом также не увенчались успехом. Дверь была закрыта не на замок, а на щеколду с внутренней стороны.

- Бабуля!!! - выкрикнула она, пытаясь привлечь внимание старухи.

Никто не ответил.

Оставив девочку на крыльце, она подошла к ближайшему окну и всмотрелась внутрь дома. Не обнаружив движения, она обошла дом и всмотрелась в другое окно.

- Бабуля, открывайте! Мы пришли! Вы закрыли дверь изнутри. Откройте! - продолжала выкрикивать она, ощущая как нарастает тревога и предчувствие того, что с бабкой случилась беда.

И тут, она заметила внутри движение.

- Бабушка! Я тут! - радостно завопила она, увидев старуху в темноте коридора между комнатами.

Та вела себя странно. Бабка стояла посреди коридора и бормотала бессвязные фразы. Будто оглохшая и ослепшая. Безуспешно пытаясь пойти по направлению к голосу снохи. Словно обезглавленная курица, она тыкалась сначала в одну сторону, уткнувшись в стену, а потом в другую, уперевшись в шкаф. Выражение ее лица было необычно беспомощным, слабым и просящим. Словно лицо ребенка, вымаливающего прощение у строгого родителя. У нее. У снохи. У самого бесправного члена их семьи.

- Я тут! Я тут! Бабушка! Я тут! - кричала женщина, размахивая руками, но бабка продолжала топтаться на месте, растерянно озираясь по сторонам.

И тут она поняла, что с бабкой случился либо инсульт, либо кровоизлияние в мозг. Она помнила, что старуха, сколько она ее знает, страдала от высокого давления, и каждый день принимала таблетки от гипертонии. Это у них было семейное. И от чего, как правило, умирала вся их родня, в основном в промежутке между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами жизни. Так что было даже удивительно, что бабка протянула до восьмидесяти.

- Дверь откройте! Дверь!!! - не оставляла попытки докричаться до свекрови она, дергая руками решетки, установленные на окне, а также и на всех остальных окнах дома, не позволяя забраться через них внутрь.

Что она чувствовала тогда в тот момент? Она и сейчас не могла в себе разобраться. Прежде всего, страх. Больше от неожиданности произошедшего. И еще от того, что если бабка умрет, то только на ее плечи лягут похоронные заботы и все связанные расходы. Еще и жалость к старухе. Несмотря на долгие годы унижений, ей все же было больно видеть ее такую, непривычно беспомощную и страдающую. Но еще, она услышала в себе стыдный и предательский голосок злорадства. Что, наконец, бабка получила, что заслуживала. Что ее конец настал. Что она избавиться от злобной ведьмы, которая только и делала, что пила ее кровь. И что теперь, она сможет освободиться от обязанностей по уходу за ней и начнет жить свободно.

Сорок один камень

- Пришла…, - тихо прошептала старуха сухим скрипучим голосом, словно кто-то провел гвоздем по заржавелому железному забору, - думала сдохну…?, а вот на тебе…! Выкуси…! Не дождешься…!

Услышав подобное приветствие, женщина закусила губу, стараясь удержаться от того, чтобы не кинуть бабке сумку с едой в лицо и не выбежать прочь из палаты.

Напротив, взяв себя в руки, она вежливо спросила.

- Как вы себя чувствуете, бабушка?

- А тебе есть дело, что ли? - огрызнулась  старуха, злобно улыбнувшись и обнажив ряд неровных почерневших зубов.

Женщина не ожидала встретить бабку в подобном здравии, с четкой речью и ясным сознанием, помня из рассказов знакомых, что пережившие кровоизлияние в мозг зачастую умирают, а если и выживают, то очень медленно восстанавливаются, зачастую учась заново говорить и двигаться. Также и лечащий врач, с которым она успела поговорить перед тем как пройти в палату, упомянул, что пациентка на его удивление сохранила ясность сознания, несмотря на обширное кровоизлияние и преклонный возраст.

“Точно ведьма” - подумала про себя женщина, осторожно, с опаской смотря в лицо свекрови.

- Я волновалась за вас…, вот еды вам принесла из дома, - пыталась оправдаться она,  проклиная в мыслях себя за то, что снова позволяет старухе манипулировать собой, используя ее чувство вины и долга перед по сути чужим ей человеком.

Старуха улыбнулась еще шире и сдавленно закряхтела в недобром смехе.

- Волновалась она! Аж на третий день пришла… Сначала довела меня до могилы, а потом, посмотрите-ка на нее, начала волноваться?!!

- Как я довела вас? Что же я сделала?

- Она спрашивает - “что она сделала?”, вы только посмотрите…, да потому что ты - сука! Гнилая сука! Я все про тебя, сука, знаю... ты ведь пришла в мой дом чтобы обокрасть меня и свести в могилу, а потом дать под зад моему сыну и жить с награбленным, трахаясь с уличными мужиками! Потому что ты еще и шлюха! Шлюха-а-а… Шлюха-а-а-а…, - свирепо хрипела бабка, разбрызгивая капли слюны по подбородку, исказив лицо в гримасе ненависти, сузив глаза до двух полыхающих злостью узких полосок.

Женщина смотрела на свекровь, окаменев. Поначалу растерявшись от подобной неоправданной агрессии. А после решив, что, если бабка сейчас подохнет от повторного кровоизлияния, тратя силы на проклятия, то пусть так и будет. Ибо поделом ей.

Но та внезапно, словно кукла с закончившимся заводом, закрыла веки и замолчала.

В тишине прошло несколько минут. Неловких. Томительных. Мучительных. В  течение которых женщина начала опасаться, что бабка могла либо действительно испустить дух, либо просто заснуть.

Прождав в тишине еще некоторое время, она положила на тумбочку пакеты с едой, осмотрелась по сторонам на две оказавшимися пустыми больничные кровати и на пыльные окна, занавешенные наполовину казенными шторами в мелкую клетку.

Бабка же продолжала лежать неподвижно, с закрытыми глазами, будто холодная мраморная статуя.

И тут, когда женщина решила, что прождала достаточно долго, и начала движение в сторону выхода из палаты, то бабка тут же открыла глаза и рявкнула.

- Стой, дура! Куда пошла?!!

- Вам, бабушка, нужен отдых. Еда тут на тумбочке. А я пойду. Меня дочь на проходной ждет. Ее внутрь не пустили. Волнуюсь…, - в оправдание пробормотала женщина.

- Заткнись! - отрезала бабка, - и слушай…

Тонкое больничное одеяло на старухе зашевелилось и из под него показалась рука, смуглая до черноты, морщинистая, с изуродованными артритом пальцами, оканчивающимися длинными, давно не стриженными ногтями. В руке у бабки показался небольшой мешочек. Хорошо знакомый снохе мешочек, в котором старуха хранила свои камни для гадания. Сорок один камень в форме небольших фасолин мутно-сероватого оттенка. С желтоватыми прожилками. Такие старые, что казалось они были родом из средневековья. Кое-где потрескавшиеся и сколотые. Но в остальном гладкие, отполированные десятками, а может сотнями лет использования. Они чуть слышно брякнули в мешочке, словно проворчали, что их покой снова посмели потревожить.

Женщина помнила, как старуха частенько после ужина удалялась в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь, и долго не выходила, не беспокоя сноху поручениями, давая ей возможность немного отдохнуть от бытовых обязанностей. Как-то, когда бабка с сыном ушли в гости, то она, снедаемая любопытством, пробралась в старухину комнату, и после недолгих поисков, между подушками на кровати, наткнулась на этот мешочек, развязала узелок и высыпала на руку россыпь камней, догадавшись, что бабка использует их для старого народного гадания на сорок одном камне. Покрутила их в руках, подивившись странному ощущению на коже, когда прикасалась к этим камням, а потом сунула на место.

- Слушай меня! Внимательно слушай! - продолжала шептать старуха, выпустив мешочек из рук и костлявыми пальцами больно схватив женщину за локоть, заставив ту низко наклониться над ней, приблизив свои ссохшиеся губы женщине к уху, - мне на тебя, сука, все равно, что ты сдохнешь или нет. Мне до этого нет дела. И знаю я, что и сынок мой - пропащий. Да, пропащий. Признаю… признаю… Но девочку маленькую жалко… Мою крохотулечку… Кровиночку… Жеребеночка моего... - тут, к удивлению снохи, голос бабки дрогнул, и ей показалось, что старуха, никогда не позволявшая себе показывать кому-либо свою слабость, была готова заплакать…

Шедевр

Тридцатое мая 2020 года. Суббота.

Мелкими глотками я пью терпкое, пахнущее запекшейся кровью и ржавым железом красное вино. Из высокого стеклянного бокала, принесенного из дома. Каждый его глоток будто начинает всасываться в плоть еще в полости рта, распускаясь на языке цветком из лесных трав и диких ягод. Чтобы потом юркнуть по пищеводу к желудку. И там, маленькой тепловой бомбой, взорваться и раствориться по всему телу.

В ногах болтаются три винные бутылки. Одна из них чернеет печальной пустотой. Две остальные - непочатые и полны обещаниями, что вечер только начинается. Чуть слышно играет музыка. Вечереет. Отсветившее свое за день солнце торопится завалиться за горизонт ярко-синего моря, словно уставший работник спешит упасть на мягкую подушку.

Все еще по-весеннему прохладно. Но воздух уже начинает дышать отголосками грядущей в июне жары. Жары, надвигающейся на город, словно ревущий, пышущий огнем локомотив. Через день наступает лето. Время детских каникул. Отпуска. Пляжа. Загорелой кожи. Песка в сандалиях. И нормальной жизни с присущей ей суетой и простыми радостями.

Когда… мир снова встанет на привычные рельсы. Когда закончится истерика по поводу “ковида”. Когда на полную откроются города и регионы. Когда заработают аэропорты. Полетят самолеты. И покатят поезда.

Но откроются ли?

Заработают ли?

Полетят ли?

Покатят ли?

Может, стоит говорить не “когда”? А “если”… 

Если нормальная жизнь вернется…

Если у нее будет шанс вернуться… 

Если!!!

Потому что настоящая проблема не в “ковиде”. А в том, что нас ждет после него. В том, что сейчас, в эту самую минуту, в этот самый миг, в то время как в мой желудок попадает очередной глоток красного вина, где-то в трех больничных отделениях в разных точках мира, куда положили космонавтов с того проклятого полета, зреет, мутирует и готовится напасть на человечество зло.

Настоящее, лютое, неразбавленное и безжалостное зло. Которое сотрет с лица планеты человеческую цивилизацию. Заставит людей превратиться в диких зверей. Матерей заставит нападать на собственных детей. Мужей растерзать любимых жен. Дедов пожрать ненаглядных внуков.

Может именно сейчас, в крови этих космонавтов, на молекулярном уровне, происходит этот жуткий необратимый процесс. Тихо, незаметно, невидимо человеческому глазу природа создает свое самое жестокое оружие массового поражения. 

Ваяет свое лучшее произведение искусства. 

Свой шедевр. 

Свою Джоконду.

Своего Давида.

Клеточка за клеточкой. Ниточка за ниточкой. Словно адская швея, она распутывает и разглаживает замысловатые клубки структур двух вирусов: местного, земного “ковида” и совершенно нового, незнакомого “чужака” и “пришельца”, завезенного из космоса. Она готовит в теле “чужака” место для сркрещения. Потом протягивает ниточку внутрь от одного к другому, заставляя два вируса слиться воедино, крепко обняться, словно давно не видевшие друг-друга любовники, сплестись в один целый замысловатый узор из молекул кислот, белков и мембран. Создавая совершенно новый тип вируса, неведомый человеческому иммунитету, разрушительный и коварный по своей силе. Вирус намного страшнее оспы, чумы и холеры, покосившие когда-то целые города и народы. Вирус, не просто убивающий жертву, а заставляющий его в муках переродиться в кровожадное чудовище…

Из своего сна я помню, что к этому дню, к тридцатому мая 2020 года, у первых зараженных космонавтов пройдут первые симптомы болезни, схожие с признаками пневмонии. И на смену им придут сыпь, диарея и рвота. А ко второму июня они впадут в кому. Чтобы потом, четырнадцатого июня, словно под оглушительный рев победных фанфар, громыхнуть финальной сценой чудовищного превращения человека в зверя, в итоговое звено дарвиновской эволюции. Когда они проснутся из комы и начнут нападать…

До этого дня оставалось две недели. Четырнадцать дней...

И словно ничего подобного не происходит, я, как ни в чем не бывало, сижу с двумя коллегами-друзьями, парнем и девушкой примерно одного со мной возраста, на заднем сиденье автомобиля, припаркованного возле моего жилого комплекса. Кафе и рестораны в городе хоть и недавно открылись, но пока работали только до семи вечера и с дикими ограничениями. Поэтому вот так, по студенчески, мы иногда за время карантина проводили наши выходные вечера. В машине. С пивом. Вином. Пиццей. И разговорами допоздна. До часу. До двух. Что, впрочем, к нашему удивлению, никак не влияло на душевность посиделок, количество высказанных откровений и литров выпитого алкоголя.

Сплетни о работе журчали и переливались бойкими ручейками. Мне было хорошо и пьяно. Я увлеченно спорю и выражаю свою точку зрения на очередную актуальную тему. Смеюсь во все горло над удачной шуткой. До слез. До боли в животе. 

И на какое-то время я забываю обо всем… О том, что нас ждет. О том, что где-то далеко, в трех больничных отделениях лежат три космонавта, будто три троянских коня, завезенных на Землю врагами, в крови которых готовится смертельный бульон для нового вируса, тикает дьявольский механизм, отсчитывая минуты до взрыва. К чему я готовился целый год. Оборудовал железную дверь, укрепил окна и по горло запасся едой, водой, медикаментами и снаряжением.

Автомобиль

- Ну вас, Денис! Хватит уже с нас вирусов…, - капризно выкрикнула девушка, пьяно ударив ладонью по велюру автокресла, - вечно вы что-то придумываете…, или вычитываете где-то, сами не знаете откуда... Распространяете конспирологию и неподтвержденные фейки. Из ваших ютубов и телеграммов… Знаю я вас…

С этими словами она выпрямила спину и вытянула шею, задрав подбородок и голову вверх. Ее губа немного затряслась в показном возмущении, а указательный палец на правой руке закачался в воздухе, словно указка строгой учительницы младших классов. Мне была хорошо знакома ее подобная реакция. Я видел ее много раз на работе. Реакцию чуть вздорной и своенравной женщины - карьеристки, достаточно зрелой и достигшей определенных профессиональных высот, управляющей десятками сотрудников, научившейся каждый день преодолевать предубеждения мужчин к женщине-руководителю, умеющей четко и громко заявлять о своем мнении. Впрочем, иногда, слишком громко...

Подобное развитие разговора моментально разогнало хмель в моей голове. Заставив нервно замереть в напряжении. Ведь я совсем забыл, что, если верить моему сну годичной давности, записанному на скомканном клочке бумаги, именно сегодня, тридцатого мая 2020 года, должны были выйти новости об ухудшении состояния космонавтов.

Я закрыл глаза и выудил из чердаков памяти воспоминания о пережитом кошмаре. Девушка-репортер. Долговязый мужчина - доктор в белом халате. Он нервничает и опасливо поглядывает в объектив камеры. И обрывистыми казенными фразами докладывает о состоянии больного космонавта. Что у пациента пропали первоначальные симптомы и появились новые. Сыпь, диарея и рвота. Потом говорит, что пробы анализов были отправлены в столицу. Репортер спрашивает оправданы ли слухи о том, что космонавт мог заразиться новым видом вируса в космосе. Врач же высокомерно отмахивается от подобных домыслов. А потом он начинает кашлять…

Я украдкой взглянул на часы. Вечерние новости уже давно прошли, но их можно было посмотреть в записи на сайте телекомпании или на канале в Ютубе. Я мог бы выйти из автомобиля под предлогом похода в туалет и тайком посмотреть выпуск со смартфона. Но что-то подсказывает мне, что этого можно и не делать. Что новости сами придут ко мне.

- Это не фейки! Какие еще фейки??! - обиженно выпалил Денис, - я читал где-то на сайте новостей…

От возмущения необоснованным обвинением он весь встрепенулся своим грузным телом на переднем водительском сиденье, так что даже качнул корпус автомобиля, в котором мы сидели. Повернул крупную, круглую, коротко стриженную голову назад, в нашу сторону, показав нам свое лицо, такое же крупное и круглое, которое могло бы показаться простым и грубым, если бы не пара зеленых, редкого малахитового оттенка глаз, которыми он пользовался, заигрывая с молодыми девчонками из офиса.

- Не обижайтесь. Но я скажу правду, что думаю, - продолжила девушка, удерживая образ школьной учительницы, отчитывающей нашкодившего хулигана, старательно собрав лицо в серьезную мину, именно такую, с какой она отчитывала своих подчиненных на работе, - так будет правильно. Сейчас много чего пишут и много врут. Я в начале все читала и верила. Даже по ночам нормально спать перестала. Просыпалась посреди ночи и уже не спала. Ужас, как устала от всего этого. От всех новостей про смерти, заговоры и версии. Еще о том, что карантин не снимут еще год, пока не выпустят вакцину. Устала!!! И приняла решение, что ничему такому верить не буду, - с этими словами она рассекла воздух взмахом руки, задев подвешенный пакетик с автомобильным ароматом, - а буду верить только официальным данным. И вам того же советую! Пусть они, может быть, и врут. Но врут точно меньше, чем всякие ваши непонятные телеграммы или Ютуб каналы, которые ведут все, кому не лень… Или еще эти ватсапп рассылки! Еще та гадость!!! Как вы только им, Денис, верите! Это же неправильно!!! Что вы, Тимур, подленько так сидите и молчите?!! Вот всегда вы так! Скажите, что думаете! - в приказном тоне обратилась она ко мне. 

Я же сидел без движения, задержав дыхание, ощущая как алкогольные пары окончательно покидают голову, освобождая место опротивевшей, надоевшей за прошедший год, неприятной, липкой, слово холодная слизь, тревоге.

- Я что говорил, что это из ватсапа или телеграмма? Я же говорю, что читал в новостях! Сейчас найду и прочитаю… Вы опять, не дослушав, сразу наезжаете...., - обиженно ворчал Денис. Впрочем, было видно, что он не берет обиду близко к сердцу и слегка ухмыляется, давно привыкнув к подобным выпадам подруги.

Пока он рылся в своем смартфоне в поиске информации, я все продолжал молча сидеть, застыв на месте с полным бокалом вина в руке.

- Тимур! Что с вами? Вам плохо? - обратилась ко мне девушка, заметив перемену в моем настроении.

Она аккуратно взяла меня за руку и вгляделась в мое лицо, которое, вероятно, черт знает что выражало.

- Тимууууууур! Может вам воды? - испуганно засуетилась она, принявшись искать в ногах потерявшуюся бутылку минералки.

- Нет. Все нормально…, - пробормотал я, осознавая, что просто так она от меня не отстанет. Что мне придется объясниться с ними. Именно сейчас.

- Вот! Смотрите! Нашел! - гаркнул Денис, победно вытянув с переднего водительского сиденья свою увесистую волосатую руку, в которой держал смартфон с подсвеченным в темноте экраном. Прямо под наши глаза.

- Хорошо. Что там? - злорадным, недоверчивым тоном, спросила девушка, приняв смартфон в свои руки, - только пусть это будет не очередная чушь про китайские вирусные лаборатории, вышки 5G или чипирование Билла Гейтса…

Сигарета

Ему хотелось курить. Очень сильно. До ломоты в костях. До хруста в ногтях. Есть расхожее выражение, про заядлых курильщиков, что они готовы убить за сигарету. Образно выражаясь. В переносном смысле. Но ему сейчас казалось, что никакого образного и переносного смысла нет. Он бы действительно сейчас убил бы за сигарету.

Ео мысли одержимо крутились вокруг картины, где он зажимает между губами тонкую белую палочку с желтым основанием. Чиркает зажигалкой. Подносит огонь к кончику сигареты. Глубоко вдыхает и втягивает в легкие слегка обжигающий, торкающий  ударом дыма по легким терпкий аромат. Под легкое потрескивание сгораемой бумаги и скрученных табачных листьев. С наслаждением закрывает глаза и выдыхает дым из легких обратно. Ровной плотной струей, которая витиевато клубится, образуя причудливые кольца и вихри. И медленно растворяется в воздухе.

А потом, через секунд пять или шесть после первой затяжки, особенного после долгого воздержания, в голову попадает никотин. И словно буддистский монах шарахает деревянным молотом в огромный бронзовый гонг. Голова гудит, становится мягкой, словно желе. Мысли растекаются. Растворяются. Теряются. Разбегаются. И волна расслабления расходиться по телу.

Впрочем этот эффект длиться совсем недолго. Может минуту. Или максимум - две. Потом, организм, насытившись никотином, принимает очередные дозы, как должное, чтобы запустить где-то в груди маленькую коварную воронку, которая будет  раскручиваться, быстрее и быстрее, чтобы через некоторое время после того, как первая выкуренная сигарета отправится в урну, превратиться в смерч, зияющую голодной и прожорливой пустотой дыру, требующую новых жертв. И тогда будет выкурена вторая сигарета. А потом третья. И четвертая… И так далее больше и больше…

Он знал как это работает, выучив все стороны и грани своей никотиновой зависимости за сорок лет курения. Когда бросал и начинал заново. Бросал снова и начинал вновь, словно катался на американских горках вверх и вниз. Однажды бросал даже на месяц.  Но потом, как всегда, срывался...

И докурился…

До рака легких...

Вот так…, невинная школьная привычка, однажды подхваченная на заднем дворе школы, прилипла к нему на всю жизнь. И устроила ему подобный коварный сюрприз. За год до того, как ему должен был бы стукнуть полтинник.До которого он, возможно, не доживет...

Вот так…Если бы он знал, заходя сорок лет на этот “киносеанс”, что задержится в кинозале на долгих сорок лет… Он бы ни за что не купил билет. Но сейчас жалеть об этом было уже поздно...

И смешно… И грустно… И обидно...

А жить ему хотелось. Жить… Вдыхать и выдыхать воздух…  Смотреть на деревья в окне... На лица медсестер... Трогать указательным пальцем фарфоровый стакан, нащупывая скол на его краю. Прикасаться пальцами на ногах к прохладной никелированной ножке больничной кровати. Жить… Просто жить...

Казалось бы ради чего? Скажи кому - посмеются… Жена бросила его лет десять назад, когда он начал пить и лишился работы. Взрослые дети уехали в Москву и Питер, и перестали выходить с отцом на связь. Квартиру же свою он сдал в аренду гастарбайтерам, чтобы были деньги на выпивку. А сам переселился сначала к приятелю, а потом, как стало тепло, и вовсе стал шататься по бомжевским подвалам, тусуясь среди таких же бродяг, как и он, опустившись на самое городское дно, оказавшись среди тех, кто сдался тягаться с жизнью, и искал утешения на дне бутылки.

Не жизнь, а сплошное мучение… Драма… Его личная драма. Драма маленького человека, потерявшего жизненные ориентиры...

Глупая и пошлая драма…. Для него, когда-то молодого подающего надежды инженера. Красивого парня с тугими кудрями, на которого засматривались девушки на потоке в университете. Где теперь эти кудри…? Где тот красавчик? Где те томно вздыхающие поклонницы? Все ушло. Растворилось. Унеслось с ветром девяностых, когда большая страна с кроваво-красным флагом на флагштоке, где он провел свое детство, юность и раннюю молодость, рухнула, словно колосс на глиняных ногах, погребя под своими завалами миллионы судеб. В том числе и его, лишив карьеры блестящего гидротехнического инженера.

Некоторое время он зарабатывал на подработках, в небольших фирмах, сомнительных и мутных проектах. Даже иногда добивался некоторых успехов и денег. Но все же не смог стабильно удержаться на переменчивых волнах нового времени, найти свое место под новым солнцем, требующим новых навыков и соблюдения правил, которые ему были чужды.

Он в итоге опустился. Спился. Потерялся.... И как бы и жить больше ему было не зачем. Но все равно жить хотелось. Все равно как... Без работы. Без близких... Одному.... На улице... В подворотне... Пить водку со случайными собутыльниками. Жрать просроченную еду из местного магазина.... Утолять жажду из дождевой лужи… Все равно… Просто жить…

Он понял эту простую и одновременно сложную истину только тогда, как после долгих мучений с непрекращающимся сухим кашлем, болью в груди и одышкой, он случайно попал в государственную поликлинику, где он все еще состоял на учете. И где его, грязного и плохо пахнущего, все же приняли. Проверили сначала на флюорографии. А потом, после дополнительных анализов, выдали диагноз. Рак легких. Рак, мать его, легких!!! И все из-за гребаных сигарет!!!

Вот так… Рак легких… Два слова и девять букв. Буквы, которые могли сложиться в любую другую комбинацию слов. Но которые сложились вдруг именно так. Словно он вытянул некую черную пиратскую метку. И теперь ему нужно было собрать свои пожитки и двинуться прочь с вечеринки, слыша как за спиной остальной народ продолжает веселиться и танцевать…

Сначала он все отрицал, продолжая курить и бухать, отмахнувшись от предложения сердобольного врача положить его по бесплатной квоте в больницу на удаление метастаз и на химиотерапию. А когда приперло, закашлялось кровью и замутило до тошноты, то пошел. Как миленький, прибежал в поликлинику, взял у врачихи заветную бумажку и лег в больницу. Прямо в то время, когда в стране и в городе началась заварушка с коронавирусом.

Сборы

Их грузовой Урал несся по одной из центральных улиц города в сторону главной городской больницы. Надрывно ревя мощным двигателем, изрыгающим через выхлопную трубу в жаркий июньский воздух сизые струи выхлопных газов. Под истеричный вой трех полицейских патрульных легковушек, которые мчали впереди колонны, распугивая попутный поток транспорта и заставляя редких прохожих оборачиваться на шум и провожать их долгими взглядами.

Он сидел у самого заднего края кузова. На конце длинной деревянной скамьи, прикрепленной по периметру. У хлопающего на ветру незакрепленного края  брезента, который плотно покрывал оставшуюся поверхность кузова, защищая людей от палящего солнца, но заперев внутри движение воздуха, превратив кузов в импровизированную русскую баню.

Спецодежда на нем, по уставу полностью застегнутая и собранная, от выступившего по всему телу пота неприятно прилипала. Рука, сжимающая автомат, скользила по прикладу. Ноги, обутые в наглухо зашнурованные берцовые ботинки, горели будто в огне. А надоевшая маска натирала щеки и в складке за ушами.

Он протянул голову как можно ближе к щели, откуда его мокрое от пота лицо немного охлаждалось поступающим потоком прохладного воздуха. И через неприкрытую заднюю часть кузова наблюдал за проносившимся мимо городским пейзажем. За редкими прохожими в масках. За необычно полупустыми улицами, как правило в такое время забитыми транспортом, стоявшим в пробках.

Каждая улица, каждый перекресток, дом, фонтан, скамейка, магазинчик или кафе, мелькающие мимо для него были хорошо знакомы. Это был район, где он вырос. Где он учился в школе. Где тусовался подростком и получил свой первый жизненный опыт. Старый, красивый и ухоженный центр города. Города, который он считал лучшим на Земле. Самым подходящим для человека, который хочет быть счастлив. И сейчас, ему было больно видеть свой город таким. Опустевшим. Испуганным. Загнанным в тесные квартиры. С обезлюдевшими парками, скверами и детскими площадками. И обезображенным закрытыми дверями заведений.

За последние месяца два, каждый день новости передавали тревожные вести, которые они жарко обсуждали с ребятами в роте. Забыв о привычных разговорах о женщинах и планах на очередные увольнительные. Статистика жертв коронавируса продолжала расти угрожающими темпами. И даже у них в батальоне, как поговаривали шепотом, оказалось около десятка зараженных, которых в одну ночь без предупреждения увезли куда-то, вероятно в военный госпиталь. Командование же, по обыкновению, молчало, ничего не признавая и не комментируя. Но правду скрывать было все труднее...

Еще говорили, что все больницы трещат по швам от количества поступающих пациентов. Про то, что люди умирают, не дождавшись помощи. Что не хватает медикаментов и аппаратов. Про то, что заболевают врачи и разбегаются по домам. И до скорой помощи не дозвониться. А еще, что морги переполнены. И что половина состава правительства заражена, а ситуация в стране выходит из под контроля. 

Еще он слышал, что в той больнице лечится знаменитый космонавт, недавно вернувшийся с задания на международной космической станции. И что он, вроде бы, заболел от вируса. То ли от “ковида”, то ли от какого-то “космического” вируса, подхваченного там, на станции. Или даже от обоих вирусов одновременно. И вроде то, что он в коме и возможно не выживет.

Он не знал, чему верить, а чему нет. Но по крайней мере был рад, что их направили на задание в центральную городскую больницу. По крайней мере там, в самой крупной клинике страны, он сам окажется в эпицентре событий и собственными глазами увидит, что происходит.

Размышляя обо всем этом, он иногда ловил себя на подлой мысли, что, может быть, даже хорошо, что его родители умерли в прошлом году.  Друг за другом. Отец - зимой от инфаркта. А мать - весной от инсульта. Так что они не увидели того лютого бреда, который начал происходить в стране и в мире с началом нового две тысячи двадцатого года. Также он был все еще не женат в свои двадцать четыре года. И беспокоиться ему было не о ком. В отличии от некоторых других ребят в роте, которые места себе не находили, переживая о родных, живущих в области или в других регионах страны, к которым они никак не могли вырваться.

Благодаря полицейскому сопровождению, их грузовик, не сбавляя скорости, пролетал перекрестки один за другим, игнорируя красные сигналы светофоров. Иногда машина надсадно и резко тормозила, скрипя колодками, когда на каком-нибудь перекрестке на пути оказывалась преграда, редкий зазевавшийся автомобиль, не успевший вовремя уйти с пути колонны. Тогда их почти подбрасывало вверх и кидало вперед. И им приходилось что есть силы удерживать себя руками за скамью, чтобы не проломить голову, улетев в сторону кабины, или не налететь всем весом на соседа.

Их было в кузове около двадцати. Все - молодые ребята, недавно, как и он, призванные по контракту после учебы в училище в спецназ. Он знал их почти всех. Некоторых ближе, а некоторых только по имени. 

И это было их первое “боевое” задание.

“Боевое задание” - так и сказал их командир, когда час назад поднимал роту по тревоге.

Он, услышав эти слова, ухмыльнулся. Поначалу разочарованный, что их первым заданием будет охрана объекта. Точнее - обеспечение карантина. Чтобы никто не входил и не выходил в больницу без соблюдения мер защиты и регистрации. И возможно, как он догадывался, чтобы приглядывать за “ковидными” врачами, чтобы те не разбегались по домам и возвращались после смен в отведенные комнаты в ближайшей гостинице. А немного поразмыслив, решил, что им там сейчас и место. В самой горячей точке страны, которая вела войну не с врагами или с преступниками, а с невидимым глазу вирусом.

Решение

Как показывали подвешенные к стене щербатые механические часы, которые, как казалось, находились на своем месте с самого первого дня работы больницы в середине прошлого века, шел десятый час смены. Ее смены. И оставалось до окончания смены еще немногим более двух часов.

Она устала. Смертельно устала. Измоталась. Больше даже эмоционально, чем физически.

Кто бы сказал ей пару месяцев назад, когда она устраивалась прямиком с последнего курса медицинского университета на прохождение штатной ординатуры в городскую больницу, что ей придется пережить вот такое... Что взамен легкой, мало чем  обязывающей практики, скучного сопровождения докторов при осмотрах пациентов, заполнения бюрократических бумаг, она будет вынуждена оказаться в самом крупном “ковидном” отделении города. Словно на переднем краю военного фронта. Там, куда каждый час привозят новых раненых и где каждый день гибнут люди.

На ее глазах. На ее руках…

Мать, когда узнала о подобном повороте событий, то приказала ей немедленно все бросить и вернуться домой. Она же с трудом подавила в себе желание так и поступить. Малодушно последовать приказу матери. Как послушная девочка. Как хорошая дочь. Позволить перенести ответственность с себя на родителя. Прикрывшись ее авторитетом. А на самом деле испугавшись. Спрятавшись за мамкину юбку. Расписаться тем самым в своей инфантильности и лишиться перед матерью права отстаивать свои права взрослого человека.

Нет. Она так поступить не могла. Так что, невзирая на угрозы и причитания матери, она осталась на службе. Хотя бывали моменты, когда она жалела о подобном решении. Особенно однажды. Когда ей, двадцатипятилетней  молодой девушке пришлось самой принять решение. Страшное решение… Решение о том, кому выжить, а кому - нет... Примерить роль бога, которую она не просила и не добивалась. Но которая досталась ей вот так. Внезапно и без предупреждения. В миг разрушив ее эмоциональное равновесие, одним щелчком превратив ее из легкомысленной девчонки во взрослого человека, заставив плохо спать по ночам, просыпаясь в холодном поту от воспоминаний того жуткого момента. Момента, который, как она была уверена, останется в ее памяти на всю жизнь...

В ту смену было “жарко”. По настоящему “жарко”. К шестидесяти четырем уже принятым пациентам к вечеру того дня в отделение доставили еще пятнадцать, которых начали размещать в коридорах, так как свободных коек уже не хватало. Врачи и медсестры работали в аврале. Невзирая на усталость. В нервном напряжении. На износ… Не обращая внимание на запотевшие изнутри от пота маски, которые нельзя было протереть. Изнывая от жажды, с опустевшими бутылками с водой, прикрепленными на двухсторонний скотч к внутренней стороне защитных  костюмов с протянутыми к маскам трубками.

Когда ближе к полуночи привезли еще двоих, молодых парня и девушку, как она поняла - супругов, она оказалась в приемном отделении из врачей одна, самой старшей по “званию”, в то время, как два других врача были заняты в операционной с критическими пациентами.

Парень и девушка были очень плохие. В запущенной стадии после недели домашнего самолечения. Они хрипели и бредили от жара, и могли задохнуться от недостатка кислорода в любую минуту.

Медсестра вопросительно посмотрела на нее, ожидая ее решения.

- Куда везем? - через маску, спросила та.

Он растерялась, будучи не готовой подобному повороту.

- Я не знаю..., - растерянно ответила она медсестре.

- Решайте, доктор! Вы сейчас - старшая! - почти приказным тоном произнесла медсестра, высокая плотная женщина средних лет, которая по возрасту годилась ей в матери.

- Почему я? Надо спросить врачей - попыталась оправдаться она, махнув рукой в сторону, где дальше по коридору находилась операционная с врачами.

- Милочка! Все остальные врачи заняты. Вы сейчас - врач! Решение, по инструкции, принимать вам! - безапелляционно отрезала женщина, осуждающе смотря на нее сквозь маску, - хотели стать врачом, вот теперь и становитесь им. Работайте, окончилась ваша учеба… - уже немного мягче добавила она.

Девушка знала, что свободных коек в отделении не осталось, а положить новеньких в коридор, ожидая, что оборудованные всем необходимым места освободятся, означало подписать молодой паре смертельный приговор. Ведь даже без анализов было ясно, по тяжелому хриплому дыханию, что их легкие были критично поражены, а концентрация кислорода в крови была скорее всего угрожающе мала. 

Она понимала, что долго без искусственной вентиляции они не протянут. Казалось бы, молодые ребята, которые не входили в зону риска. А вот так с ними вышло... С ее ровесниками, судя по регистрационной карте, полученной от экипажа скорой.

- Есть куда положить? - спросила она медсестру, больше для того, чтобы протянуть время для раздумий, чем для того, чтобы услышать ответ, который она сама прекрасно знала.

- Только в коридор. На лист ожидания, - безапелляционно ответила ей медсестра, сузив глаза в тонкие щелочки, показывая ими свое раздражение тем, что она позволяет себе тянуть драгоценное время, тогда как сама прекрасно понимает сложившуюся ситуацию в отделении. 

- Подождите тут. Я сейчас, - с этими словами девушка рванулась в палату, где лежали пациенты на искусственной вентиляции легких.

Некоторое время она бродила между койками. Всматривалась в болезненно-серые лица. Прислушивалась к хриплым, поддерживаемым аппаратами дыханиям введенных в наркоз пациентов. Их было пятнадцать. В основном - взрослые мужчины и женщины после шестидесяти. С букетом хронических заболеваний. Из них самые тяжелые и возрастные были двое. Двое мужчин за семьдесят. Они поступили больше недели назад и улучшений показателей их легких все не наступало. Ухудшали картину диабет и проблемы с сердцем у обоих, которые почти не оставляли шансов на выживание.

Она понимала, что должна была сделать этот выбор.

Немного помешкав, она подошла сначала к одному, а потом к другому. Вгляделась каждому в лицо, стараясь честно, безжалостно к самой себе, запомнить этих стариков, каждую черточку их лиц. А потом шепотом извинилась перед каждым, решительно вышла из палаты и сухим голосом отдала медсестре нужные распоряжения…

Нулевой пациент

Шум исходил со стороны огражденной с трех сторон целлофановой пленкой койки. Пленки такой плотной, что через нее было невозможно рассмотреть то, что происходило внутри. Разве что, если бы объект на той стороне оказался бы совсем близко к преграде, то его силуэт бы мог отразиться на поверхности пластика темным отличимым пятном.

Когда девушка распознала источник шума, что он был в той стороне, где лежал космонавт, то первой ее реакцией было немедленно рвануть к пациенту, который, как она предположила, вышел из комы и нуждался в помощи. Она была уже готова подойти ближе, распахнуть импровизированную дверь, застегнутую на “молнию”, и войти внутрь, чтобы оказать необходимую помощь больному.

Но она остановила себя от подобного импульса, помня наставления старших врачей, что этот пациент требовал особого наблюдения. И ей не следовало самой проводить осмотр и принимать какие-либо решения.

В ту же секунду, когда она решила бежать в сторону ординаторской и звать врачей, внутри окруженного пластиковой пленкой квадрата снова что-то громко шлепнуло. Будто кто-то с размаху ударил мокрой пятерней по гулкому кафельному полу.

А потом она расслышала еле слышный, неприятный скрипящий звук, похожий на скрежет старой двери по плохо смазанным ключицам. Этот скрип тянулся и тянулся, начиная с низкой ноты и заканчивая на более высоких, а потом сваливался снова на низкие, иногда прерываясь на какие-то неестественные для живого существа бульканья и клокотания.

Девушка замерла на месте, с поднятой ногой, чтобы шагнуть в сторону двери в коридор. Озадаченная подобным шумом, который не мог издавать ни один из находящихся в палате аппаратов.

- Что это? Кто там? - громко спросила она в пустоту, обернувшись в сторону покрытого клеенкой бокса. И не узнала свой голос. Таким неестественным, чужим и сдавленным он ей показался.

Никто ей не ответил. Она и сама не ожидала ответа. Ведь то, что издавало тот звук не могло быть существом, способным вступить с ней в диалог.

Скрипящий звук снова повторился. Как и ранее, он начался с низких звучаний и медленно, с искаженными переливами, дошел до высоких нот, более высоких, чем ранее. А также значительно усилив свою свою громкость. 

И тут она ощутила, как ее тело парализовывает страх. Хотя она никогда не считала себя трусихой. Никогда, с самого раннего детства, не боялась темноты и не верила в страшилки. А повзрослев, превратилась в бесстрашную молодую женщину, отъявленного скептика и прагматика. Но все же, было в этом странном и жутком скрежете что-то чужое. Что-то совершенно незнакомое. И нечто кричащее об опасности. Об очень близкой смертельную опасности…

Она почувствовала этот новый для себя страх даже не головой. Не сознанием. А нервными окончаниями на позвоночнике. Ногтями на пальцах на руках и ногах. Каким-то своим вновь обретенным и неожиданным животным, примитивным инстинктом самосохранения, унаследованном, вероятно, от первобытных предков, знавших за каким кустом или деревом скрывалась угроза.

При этом скрип на некоторое время затихнув, вновь поднимался, наливался силой, захлебываясь клокотанием. Теперь к нему можно было совершенно не прислушиваться, так отчетливо и громко он звучал в прохладном воздухе палаты, словно царапая его молекулярную ткань некими своими длинными и острыми когтями.

“Беги” - вдруг услышала она в себе свой же внутренний голос, который заставил мышцы ее тела напрячься и зазвенеть упругой пружиной, в готовности броситься прочь из палаты.

Но тут в ней проснулся другой голос. Знакомый голос разума. Голос дерзкого, самонадеянного и смелого молодого врача.

“Бог ты мой, чего я так испугалась?!! Прямо как маленькая девочка… Побежала к врачам, как ребенок бежит к родителям, когда видит мышку. Это же просто пациент. Он болеет и ему плохо… А я - врач! И я обязана помочь этому пациенту выздороветь. Ведь этому меня и учили в мединституте… Я не могу вечно прятаться за спинами других. Мне пора взять ответственность в свои руки. Я тут именно за этим! Научиться быть настоящим врачом!” - твердо сказала она себе, заставив первобытные импульсы своего тела утихомириться и подчиниться голосу сознания.

С этими мыслями, она повернулась в сторону огороженной пластиком койки. И, набравшись смелости, подошла к ней ближе, в то время как скрипящий звук внезапно прекратился.

И в палате наступило безмолвие. Звенящее. Тревожнее. Прерываемое лишь стуком ее растревоженного сердца и щелканьем медицинских аппаратов.

Нашарив рукой скрытый под подложкой металлический замочек от “молнии” откидной “двери” бокса, и уже приготовившись дернуть за него и раскрыть вход внутрь, она вдруг неожиданно заметила нечто. Вроде большой черной тени, которая пронеслась перед ее глазами по поверхности пластика.

Она не была уверена, что это ей не показалось. Она допустила, что может быть, от усталости, ее зрение начало подводить ее. Но все же, это было малоубедительным объяснением. И страх, лихо сметенный привычной бравадой, снова предательски захватил ее сознание.

Она замерла на месте, с застывшей в воздухе рукой, сжимающей металлический замочек, борясь с эмоциями, не решаясь открыть преграду и смело войти.

И тут, сказав себе уверенное “хватит” и рассердившись на свою трусость, она решительно дернула за “молнию”, раскрыла вход в бокс и вошла внутрь.

Там было темно. Она посмотрела на потолок и обнаружила, что неработающая лампа дневного света была свернута со своего места и висела на проводе.

Вахтер

Ему было скучно. И обидно. И стыдно. Но все же больше просто скучно. Торчать вторую неделю на проходной перед входом в инфекционное отделение. Сидеть, как пригвожденный на жестком стуле и обеспечивать “контроль периметра”, как назвал его работу командир. А на самом деле - просто служить обыкновенным вахтером. Охраняя проход в “грязную зону” инфекционного отделения больницы. Охранником между двумя дверями. Одной - ведущей в общий коридор. И другой - ведущей в комнату, называемую “шлюзом”, где врачи переодевались и облачались в свои защитные костюмы, чтобы пройти дальше, в “грязную” зону, где находились палаты с “ковидными” больными.

Он со скукой оглядел небольшое, выкрашенное в грязно-зеленую краску помещение, три метра на два, с одним узким окном, расположенным так высоко, что через него невозможно было выглянуть наружу. И на панцирную кровать с больничным матрасом, на которой он спал после окончания наряда. Больше предметов в помещении, которые могли бы отвлечь его от скуки, не было. Разве что рация на столе и служебный автомат у ног.

- Обрыдло!!! Все, на хрен, обрыдло!!! - сдавленным шепотом выдавил он из себя, сжав кулаки загорелых рук с отбитыми костяшками пальцев. И стукнув ими о поверхность деревянного стола за которым сидел, совсем недавно, вероятно, служившим местом работы для вредной старушки-вахтера, охранявшей вход в бывшее кардиологическое отделение. 

Стол, потемневший и потрескавшийся от старости, недовольно крякнул под весом его увесистых кулаков, грозя развалиться на куски и заставив подпрыгнуть лежащую поверх стола рацию.

Первое время он развлекал себя флиртом с молоденькими медсестрами, которые проходили через его пост. Он заставлял их показывать ему свои служебные удостоверения. Брал удостоверения в руки и крутил, в поисках несуществующих неточностей. Сверял фотографии и лица. Каждый раз. Хотя с первого дня великолепно заполнил всех работников отделения в лицо. Не потому, что рьяно старался выполнять свои обязанности, а потому, что пытался таким способом отвлечь себя от рутины сидения на одном месте. Ну и, конечно, надеясь завязать приятное знакомство с одной из медсестер.

Но к его огорчению, ни одна из девушек не поддержала его старания. Они все, городские фифочки, высокомерно воротили от него нос. От него, простого деревенского парнишки, добившегося в юношестве некоторых успехов в спорте, получившего мастера по борьбе и почти попавшего в олимпийскую сборную страны. А потом, получившего травму и вынужденного, за неимением других перспектив, протянуть несколько лет в военном училище, а после устроиться в спецназ.

Дома, в его родном поселке, его ждала жена - девятнадцатилетняя дочь местного фермера, на которой он женился по-дурости. Не раздумывая. От ребяческого куража, предложив той выйти за него замуж и получив неожиданное “да” в ответ. Сразу после того, как вернулся в родные края с заново собранным врачами плечом. К жене он, впрочем, каких-либо чувств не испытывал. Семейная жизнь для него оказалась разочаровывающе серой и безрадостной, что даже долгожданно регулярный секс его не скрашивал. И шестимесячный мальчик-малыш, зачатый сразу после свадьбы, не вызывал у него ничего, кроме раздражения и брезгливости.

Так что при первой же возможности поступить по “сельской квоте” в военное училище в южном мегаполисе, он тут же, без сожалений и раздумий, собрал вещи и уехал.

И теперь, впервые находясь долгое время на “гражданке” после нескольких лет казарменной жизни, он не мог думать не о чем другом, как о женском внимании. А если точнее - о сексе. С одной из симпатичных медсестер, которые каждый день проходили через его пост. И к его разочарованию, недоумению, а в итоге - к злости, не обращали на него никакого внимания. 

Особенно одна. “Танюша”, как ее все звали. Высокая. С пышными формами. Красивая, как с обложки журнала. С копной светлых волос, которые она небрежно завязывала в  тугой хвост.

Он почти терял дар речи, когда она проходила мимо него. Такая удивительно ослепительная в своей непринужденной, но исключительной женской привлекательности, которую он, несмотря на отсутствие опыта общения с подобными женщинами, отчетливо чувствовал.

И, конечно, она не замечала его. Не замечала даже больше, чем не замечали остальные девушки. Проскальзывала взглядом, словно пустое место. Дежурно улыбалась, спеша отделаться от него и пойти дальше.

Так было и в эту смену. Немногим более десяти часов назад. Когда она прошла мимо него, привычным жестом руки вытянув в его сторону служебное удостоверение, скользнув по нему невидящим взглядом и пройдя дальше в “шлюз”.

- Сука! - выдавил из себя он, продолжая сжимать кулаки.

Потом, шумно выдохнув, он взглянул на ручные часы. Шел десятый час вечера. И он помнил, что до конца текущей смены оставалось около двух часов. И Танюша снова должна будет пройти мимо него в обратную сторону, возвращаясь со службы.

И тут ему пришла в голову мысль о том, что эти оставшиеся два часа он потратит на то, чтобы придумать, что он ей скажет, когда увидит. Что-нибудь особенное, что привлечет ее внимание. Какой-нибудь оригинальный комплимент. Или остроумную шутку.

Он даже открыл последнюю страницу регистрационного журнала и принялся записывать варианты своих реплик. Неловко сжимая ручку в мозолистой руке, щурясь и морщась от мыслительных потуг. Неровным, корявым, почти детским почерком. Но потом сразу зачеркивал написанные фразы, сбрасывая их со счетов, как слишком банальные, на его взгляд. Или вульгарные.

Когда в подобных его стараниях прошло еще минут десять, из инфекционного отделения за дверью вдруг послышался едва слышный, но все же отчетливый женский крик...

Крик

Повинуясь отработанному за годы военной подготовки рефлексу, он, услышав крик, немедленно опустил под стол руку и нащупал холодную сталь автомата. Напрягся, замер и прислушался, пытаясь приготовиться, если крик повториться. Чтобы удостовериться, что это был действительно крик. Женский крик. И по возможности определить направление, откуда он мог исходить.

И тут крик повторился. Еще более различимый, высокий и продолжительный.

Услышав его, он дернулся всем телом. И пружиной вскочил со стула, крепко сжимая в руках оружие. А потом схватил со стола во вторую руку рацию, подумав о том, что нужно передать сигнал тревоги другим ребятам на постах. Но потом передумал, зацепив рацию на поясе, опасаясь, что если крик окажется “ложной тревогой”, то пацаны из роты засмеют его, сочтя трусом и паникером.

“Ну наконец-то” - подумал он, - “хоть какая-то развлекуха…, врачихи, видимо, веселятся у себя в отделении. Может выпили перед концом смены и начали отношения выяснять…”  - ухмыльнулся он, представив в своем воображении картинку из когда-то виденного порнографического фильма, где девушки, одетые в короткие халатики, чепчики с медицинскими крестами, со стетоскопами на шеях, заигрывали друг с другом, целовались и занимались дальнейшим непотребством.

“Может быть Танька там... Выпила… и стала подоступнее…” - фантазировал он, с нетерпением открывая дверь в “шлюз” и входя внутрь, ощущая как от навязчивых фантазий крепко набухает у него в штанах и чаще бьется сердце.

В помещении никого не было. И резко пахло хлором. Вдоль передней стены шеренгой стояли огромные пластиковые чаны для утилизации использованной медицинской спецодежды: “скафандров”, масок, перчаток и бахил. Рядом - несколько тазов с темнеющим внутри растровом, видимо хлором, которым врачи обрабатывали обувь. А у другой стены - ряд шкафов для хранения личных вещей персонала. 

На некоторое время он остановился возле шкафов, пытаясь определить, где могла бы хранить свои вещи Таня. Смакуя хулиганскую мысль о том, чтобы утащить с собой какую-нибудь мелочь. Может быть, ее нижнее белье, если повезет...

Но его размышления прервались еще одним звуком, донесшимся из отделения. Вроде где-то далеко на пол грохнулось что-то большое и тяжелое. И, кажется, еще послышался звон разбитого стекла.

“Ого! Девки разошлись…” - плотоядно улыбнулся он, и решил, не теряя времени,  двигаться дальше.

Перед тем, как прикоснуться к ручке двери, чтобы пройти в “грязную” зону отделения, он на несколько секунд замер, обдумывая правильно ли поступает, что пренебрегает мерами защиты, заходя в отделение в обычной одежде, а не в “скафандре”, как это делали все врачи и медсестры.

- Да пошли вы со своим коронавирусом! Заманали!!! - грязно выругался он, стараясь быть верным своим убеждениям махрового “ковид-диссидента”, но все же не решаясь сделать решительный шаг внутрь.

- Что испугался что-ли, чепушило? - пробормотал он себе под нос, задирая и подначивая самого себя, - будь мужиком! Ты же - спецназ! Вперед!!! Давай!!!

С этими словами, он дернул дверь на себя, впервые за время пребывания в больнице оказавшись внутри “ковидного” отделения.

За дверью же показалась обыкновенная, глухая, выкрашенная в знакомую грязно-зеленую краску стена. Никаких радиоактивных излучений. Или слизи, свисающей с потолка, он, вопреки своим представлениям, не встретил.

Осмотревшись по сторонам, он  обнаружил, что налево вдаль уходил длинный коридор, ярко освещенный люминесцентными лампами. С вереницей дверей по правую и левую сторону. Вероятно, ведущих в палаты с больными.

В отделении было тихо. Удивительно тихо. Неестественно тихо. Неправильно тихо. Как не должно быть тихо в работающем инфекционном отделении главной городской больницы. Во время пандемии.

Он хотел было громко окликнуть персонал, который должен был находиться внутри, согласно его журналу - двух врачей и пятерых медсестер. Но что-то внутри него подсказало ему этого не делать. То ли навык профессионального военного. То ли некая интуиция.

- Что за муйня…, - шепотом выругался он.

Неслышно перебирая ногами в бесшумных резиновых ботинках, он, отбросив прежнюю браваду и фантазии о пьяной вечеринке медсестер-лесбиянок, направился в глубь коридора. Осторожно. Чуть согнув колени и пригнув спину. Контролируя каждое свое движение. Крепко сжав в правой руке автомат, приготовившись в любой момент вскинуть дуло и пальнуть по мишени.

С правой стороны виднелись четыре двери, а слева - три. При этом все двери были плотно закрыты. Кроме самой последней справа. Которая была настежь отворена. И еще, он заметил, что возле той открытой двери на полу что-то темнело. Вроде небольшого предмета. Но с его местоположения он не мог разглядеть тот предмет точнее.

Он подошел к первой закрытой двери справа, переложил автомат в левую руку и свободной правой рукой аккуратно надавил на ручку вниз. Которая с оглушительным щелчком, прогремевшим в тишине коридора, разблокировала защелку и позволила двери открыться в его сторону на несколько сантиметров.

Он выругался про себя и замер на месте, прислушиваясь к тишине. Убедившись, что шум разблокированной дверной защелки не создал для него проблем, он приоткрыл дверь еще немного, и, не заходя внутрь, рассмотрел скрытое за стеной помещение.

То, что он увидел, не вызвало у него подозрений. В больничной палате, освещенной неярким дежурным светом, виднелось несколько коек с лежащими на них пациентами. В основном - стариками. Их серые, отрешенные лица едва показывались за масками и связками трубок. Аппараты монотонно щелкали и мигали огоньками, поддерживая в пациентах медицинский сон и едва теплющуюся, словно фитилек свечи на ветру, жизнь.

С усилием надавив на ручку вниз, он закрыл дверь, и вернул защелку на место, не позволив той, на этот раз, издать ни звука.

“Хрень собачья тут происходит…, надо доложить  ребятам...” - сказал он сам себе, ощущая вес рации на ремне, и борясь с желанием немедленно ею воспользоваться.

Рация

Он медленно повернул голову в сторону коридора, в то время как звук еще несколько мгновений затихал гулким эхом, отражающимся от голых, выкрашенных в грязно-зеленую краску стен. Его глаза прищурились, а губы оскалились в подобии улыбки, как всегда бывало с ним, когда он испытывал крайнюю степень напряжения.

Капля пота, собравшись из испарины на его лбу, сорвалась ниже, через висок к щеке, которую он смахнул нервным взмахом плеча. Рука, держащая автомат, слегка задрожала в треморе. И он, заметив это, усилием воли заставил ее успокоиться.

- Хрень собачья…, да пошло оно..., -  прошептал себе под нос он, обдумывая  дальнейшие действия, и решив, что скроется в ординаторской. Чтобы оттуда все же связаться по рации с остальными постами. И сообщить, что в инфекционном отделении твориться неладное.

Этот жуткий неестественный звук пробрал его насквозь, растворив без остатка его пацанскую браваду. В одно мгновение вернув его в детство. В маленького, испуганного и беззащитного мальчика. Который долгими деревенскими вечерами его детства, когда солнце садилось и на степь опускалась ночь, превращая очертания знакомых предметов в пугающие призраки, сидел у матери на коленях. Пока та занималась шитьем. И слушал ее бесконечные истории. Умело рассказываемые. Смешивая народную мифологию и собственный вымысел. Про вампиров, вурдалаков, духов и чертей, населяющих ночь. Готовых выкрасть зазевавшегося ребенка. 

Ему тогда было страшно. Но перестать слушать эти рассказы он был не в силах. Украдкой, с содроганием, он поглядывал в темные углы комнаты, не освещенные настольной лампой. Выше подтягивал под себя ноги, чтобы они не слишком свешивались вниз, в область, где свет сдавался под натиском темноты. И откуда могли показаться злобные морды описываемых матерью существ.

Повзрослев, он забыл те истории. Но все же запомнил, будто на подкорке своего подсознания, тот свой липкий детский страх перед мистическим и неизвестным. И поэтому никогда не любил смотреть фильмы ужасов, предпочитая комедии и боевики. И вообще не воспринимал даже малейшие намеки на паронормальное, отмахиваясь от подобного, как от глупых детских выдумок. Но на самом деле - просто боялся. Обвинял про себя мать, никогда, впрочем, не позволив себе высказать свои обвинения ей вслух, что та “украсила” его детство своими страшилками. Наградив его, крепкого бесстрашного парня, прошедшего сотни уличных драк и спаррингов на ринге, подобной “уязвимостью”.

И вот сейчас, услышав тот ненормальный скрежет из пустоты больничного коридора, он снова ощутил тот своей детский страх. И вернулся в детство. На колени к матери. В темную комнату, скудно освещенную небольшой настольной лампой, оставляющую длинные тени, где испуганная фантазия размещала мифологических тварей, задумавших напасть на него.

Он снова с усилием прищурил глаза и оскалил губы в натянутой улыбке, пытаясь отогнать от себя наследие детских воспоминаний и сосредоточиться на работе.

Потом, открыв дверь ординаторской шире, он приготовился бесшумно протиснуться внутрь. 

И тут, он внезапно услышал еще один звук. Будто кто-то звал его. Сдавленным женским шепотом.

- Помогите…. Мы здесь!!! Помогите!!!

Он обернулся на звук и обнаружил, что дверь напротив была немного отворена и из образовавшейся щели показалось испуганное женское лицо.

- Пожалуйста, мы тут!!! Помогите!!! - шептала ему девушка, прятавшаяся за дверью.

Ее рот был искривлен в гримасе ужаса. Красная помада размазалась, оставив следы на подбородке. Глаза “потекшие” тушью, молили о помощи.

Он кивнул ей утвердительно. И осторожно, не издавая ни звука, пересек коридор и пробрался в помещение, где скрывалась девушка.

В помещении он обнаружил еще одну палату с десятком лежащих в коме “ковидных” стариков. Совершенно похожую на прежнюю, которую успел осмотреть ранее.

- О слава богу! Вы тут!!! - бросилась на него девушка, принявшись судорожно обнимать его, трясясь всем телом, истерично всхлипывая и захлебываясь в обрывках фраз.

- Успокойся. Успокойся. Что случилось? - близко поднеся губы к ее уху, шепотом спросил ее он.

- Он…, он…, врачи… туда пошли…, там.. был... , тот... , пациент... , космонавт… и... , мы тут спрятались…, пожалуйста..., умоляю... , спасите нас…, - сбивчиво прошептала она ему в ответ, показав дрожащей рукой в сторону, где, как он только заметил, находились еще две девушки-медсестры. Спрятавшиеся под койками с лежащими поверх пациентами.

Увидев его, они торопливо выбрались из своих убежищ и также бросились к нему, каждая пытаясь рассказать ему о том что с ними произошло. 

Смотря на них, он невольно отметил про себя, что среди них не оказалось Тани. Еще то, что все три медсестры, невзирая на меры безопасности, стянули с себя защитные маски, оставаясь в мешковатых “чумных” костюмах, которые были также расстегнуты и болтались свободными краями. Ну и еще, он не мог злорадно не ухмыльнуться над тем, что эти три молодые городские красотки совсем недавно даже не замечали его существования. А теперь бросались к нему на шею со слезами в мольбах о помощи. 

- Стоп! По одному! Ты говори! - оборвал он их сумбурные, обрывистые рассказы, и показал взглядом на ту, которая встретила его в коридоре. И которая, как ему показалось, была чуть спокойнее остальных.

- Тот пациент! Ну космонавт… Он очнулся. Понимаете! Очнулся! И потом… О боже!!! Потом!!! - начала рассказывать девушка, крепко схватив его рукой за локоть, смотря ему прямо в глаза, снизу вверх, не мигая, мучительно кривя ярко накрашенными губами, - Таня! Бедная Таня! - и тут она всхлипнула, уронила голову и зарыдала.

Существо

Радиоэфир, словно гром среди ясного неба, разорвал тишину отделения.

Он торопливо снизил громкость рации до минимума и прислушался к переговорам в эфире.

“... свободным постам…. Повторяю - свободным постам… Проверить второй этаж главного корпуса. Инфекционное отделение. Повторяю - второй этаж. Инфекционное отделение. И, черт его дери, найдите Ивана! Он там сдох что-ли?!!” - послышался узнаваемый через помехи недовольный голос командира.

“... командир, что там?” - ответил один из постов.

“... да ерунда какая-то. Просто сходите, ребята, кто рядом. Посмотрите что там у них происходит. Тут у меня врач и медсестра. Несут какую-то нелепицу… Пациент, вроде напал на них. Еще двое остались на месте. Говорят, что погибли… Да бросьте... Не буду пересказывать… Просто идите и разберитесь… И Ивана отыщите! Я его, сучоныша, на гаувхахту за осталение поста оттправлю…”

“Слуш-ш-ш-аюсь, командир...” - ответили ему. И по этому специфически четкому и затянутому произношению буквы “ша” в слове “слушаюсь” он немедленно узнал знакомого сослуживца, с которым он ехал бок о бок в машине на задание.

Закусив губу и зажмурившись, подготовившись к реакции командира на его появление в эфире, он нажал на кнопку и вышел на связь.

“Командир. Четвертый пост с инфекционного отделения докладывает…”

“Мать твою” Где тебя носит?!! - перебив его, прогремел рык командира.

“Я на месте. Были неполадки с рацией…”

“Потом с тобой разберемся. Докладывай - что у тебя!!!”

“Я - в отделении. Веду обход “красной” зоны отделения. Слышал крики и шум. Сейчас со мной трое гражданских. Медсестры. Говорят, что на врачей было совершено нападение. Говоря, что один из пациентов очнулся после комы. Медсестры сбежали и спрятались. Продолжаю обход...”.

Эфир в ответ замолчал. Секунда проходила за секундой. И он подумал, что рация снова случайно отключилась. Когда он уже дернулся, чтобы проверить все нужные кнопки, то рация ожила и раздался голос командира.

“Объявляю боевую тревогу. Всем постам. Первый, второй и третий посты - заходите в инфекционку с улицы. Пятый, шестой, седьмой - с внутреннего коридора. Иван! Тебе - ждать подкрепления и не высовываться.”.

“Слушаюсь” - ответил он и отключил связь с эфиром.

- Слава богу! О-о-о!!! Слава богу!!! Спасибо вам! Спасибо!!! Подкрепление...- запричитали девушки, снова накинувшись на него, повиснув на шее, спозлая вниз к его ногам, обнимая его за бедра.

И тут в тишине отделения снова послышался знакомый скрипучий звук.

“Так-так-таак-таак-таак-тааак-тааак-тааааак-тааааак-та-а-а-а-а-а-а-к...” - заклокотало где-то из глубины коридора, постепенно ускоряясь в темпе, и закончив безумное стаккато хлюпаньем и резким хлопком.

От услышанного звука, девушки, как одна, охнули и упали на пол, давясь в рыданиях и мелко трясясь всем телом.

- Ждать подкрепления и не высовываться? - повторил он приказ командира, - он меня за труса держит? За салагу? - пробормотал он себе под нос, отделавшись от девушек и подойди вплотную к закрытой двери, ведущей в коридор, за которой снова воцарилась тишина.

И тут он решил, что будет действовать. Что пойдет дальше, не ожидая подкрепления. Таким образом, может быть, он сможет искупить перед командиром свою оплошность, допущенную, когда он случайно позволил своей рации отключиться. И когда не успел отреагировать на первые сигналы о тревоге. Еще он вспомнил о Тане. Представляя в своем воображении, что находит ее в той палате. Без сознания. Спасает от некой опасности. А потом приводит ее в чувство, слегка хлопая по розовеющим щекам. Она просыпается. Осознает, что опасность миновала. И смотрит на него с благодарностью... И это будет началом их отношений…

К тому же, он был уверен, что ничего опасного там, в той крайней палате, не должно было быть. Никаких разорванных горл и животов. Никакого космонавта, превратившегося в облезлого волка. Никаких страшных сказок. Потому, что эти сказки давно закончились. В его далеком детстве. Ему было уже давно не пять лет и мать со своими россказнями уже не имела над ним власти. Вероятно, пациенту просто стало плохо, и он повел себя агрессивно, напугав персонал. А у него было его крепкое подготовленное тело, умеющее постоять за себя. И автомат, умеющий стрелять точно и в цель.

- Сидеть здесь и не высовываться! - прошептал он трем девушкам, поймав себя на мысли, что повторяет когда-то услышанную шаблонную фразу из американского боевика.

Усмехнувшись этому обстоятельству, он осторожно открыл дверь и вышел в коридор.

На первый взгляд, ничего в коридоре с того момента, когда он скрылся за дверью палаты, где прятались три медсестры, не изменилось. Те же грязно-зеленые стены, ярко освещенные люминесцентными лампами. Та же открытая дверь в крайнюю палату справа. Но все же, чего-то не хватало.

И через мгновение до него дошло, что не хватало того темного предмета, который лежал возле открытой двери. На этот раз, пол возле двери был пуст...

Он, осторожно передвигая ногами, крепко сжимая автомат в правой руке, слегка согнув колени и пригнув спину, направился вперед по коридору по направлению к открытой двери, решив на этот раз не отвлекаться на обследование других помещений.

По мере того, как он подходил ближе, ему открывался более широкий ракурс обзора за пространством, скрывающимся за открытой настежь дверью. И теперь, он снова заметил тот небольшой темный предмет. На этот раз сместившийся чуть дальше.

Подойдя ближе, он понял, что тем темным предметом был черный резиновый сапог. Такие сапоги надевали члены медицинского персонала перед тем, как пройти в “красную” зону отделения.

И к его изумлению, этот сапог не просто лежал на полу неподвижно. А весьма заметно дергался.

Иван остановился. Прищурился. И пригляделся получше.

Сомнений для него не оставалось. Сапог отчетливо дергался. Вероятно его владелец, который лежал дальше за дверью, в пространстве, все еще скрытом от его глаз, по какой-либо причине подергивал ногой, обутой в сапог.

Битва

В ярком, беспристрастном, не оставляющем теней, свете люминесцентных ламп, он увидел то существо. Оно сидело к нему спиной. На груди бедняги доктора. Низко опустив голову вниз, которую Иван пока не мог разглядеть, за исключением облезлого затылка, который дергался вверх и вниз, заставляя тело доктора синхронно дергаться в ответ.

Он больше с изумлением, чем со страхом рассматривал то существо, настолько оно было не похожим ни на что, что он когда-либо видел в своей жизни. 

Спина чудовища, будто высохшая, потерявшая жировую прослойку, бугрилась и секлась мышцами, изредка, при движении рук, обнажая острые лопатки. Ноги и руки, такие же сухие и жилистые, дрожали от звериного возбуждения. Сероватая кожа, потерявшая растительность, была настолько тонкой, что просвечивала насквозь, обнажая плоть и аномально выделяющуюся лиловую сетку артерий.

Шли секунды. Одна за другой. Пока он стоял, словно вкопанный, все еще не осознающий смертельной опасности, нависшей над ним. Уставившись на зверя. Пытаясь определиться со своим положеним.

За считанные секунды в его голове пронесся вихрь обрывистых мыслей.

“Мать твою за ногу! Что это за хренотень?!! Человек?!! Животное?!! Если человек, то каким боком он так выглядит? Как такое возможно?!! Если животное, то какое?!! Собака? Волк? Обезьяна? Как оно могло тут, черт его дери, оказаться? Как могло пройти через мой пост?!! В защищенную по периметру больницу с гребаными протоколами безопасности? Получается - это пациент! Человек! Человек? Человек?!!!!! Выходит девки были правы?!! Получается, что эта хренотень  - их знаменитый космонавт?!!”

От этой догадки он сморщился, словно от боли, скривив губы, ощущая как пол под его ногами начинает двигаться и съезжать в сторону, а пространство коридора удлиняться в перспективе и плыть, теряя твердую структуру.

“Ты что, чепушило, надумал сознание терять? Как молодая целочка перед брачной ночью? Возьми себя в руки. Давай! Давай!!! Не теряй голову! Решай, что делать! Решай, сука, что делать!!! Думай, мужик, думай!!! Бежать? Спрятаться вместе с девками в дальней палате, пока он меня не заметил? И ждать подкрепления? Или, черт его дери, дать этому уроду оторваться! Показать, что значит - спецназ? Автоматом в него пальнуть, чтобы мало не показалось?!!”.

Не успел он принять свое решение, как рация, подвешенная на ремне, внезапно проснувшаяся разбуженным эфиром, приняла решение за него.

“... пятый подходит. Прием. Как обстановка..?” - раздалось из динамика. Едва громко. Но достаточно для того, чтобы зверь немедленно прекратил свои движения на груди доктора. Замер и одним резким поворотом головы обернулся в сторону парня.

Теперь Иван смог увидеть врага в лицо. И обомлел, ощутив, как кровь одним махом схлынула с его лица и прилила к животу, который принялся часто и гулко пульсировать, в такт биению растревоженного сердца.

Неестественно вытянутая и деформированная крысиная морда, почти ничем не напоминающая мужское человеческое лицо была обращена в его сторону. А желтые, будто светящиеся фосфором, глубоко посаженные глаза, смотрели прямо в его глаза. Словно пригвоздив его невидимым парализующим лучом. Безумным, лютым взглядом голодного зверя...

Некоторое время они смотрели друг на друга. Не шелохнувшись. Словно хищник и жертва. Застигнутые в момент, когда хищник, заметив жертву, осматривает ее, оценивая обоснованность своих усилий. Принимает решение напасть и мобилизует физические способности своего организма, чтобы совершить один единственный решающий бросок. Который сокрушит жертву и позволит хищнику вцепиться жертве точно в горло, обрекая ту на верную погибель.

При этом, Иван чувствовал себя не хищником. А жертвой...

Тем временем, существо двинулось первым. 

Зверь, шумно втянув в рот стекающую вниз по подбородку кровь лежащей на полу жертвы, разинул пасть с двумя рядами аномально выступающих зубов, окаймленными спереди четырьмя длинными и острыми клыками. И издал звук. Знакомый Ивану скрипящий звук. Но на этот раз этот звук был похож на неудержимое и громкое икание.

“Ик…- иккк - - иккк -- иккк -- иккк -- иккк - иккккк - иииииииикккккккххххххх…” - раздалось по  коридору.

При этом, существо, издавая очередной икающий звук, дергало и щелкало пастью, продолжая сверлить Ивана своими желтыми фосфорирующими глазами.

А потом, звук, издаваемый существом, сорвался в оглушительный свистящий вопль, будто режущий острыми стеклянными осколками по барабанным перепонкам.  

“И-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-кпппппкх !!!!!!” - донеслось под конец, резко хлюпнув и чавкнув.

Замолкнув и закрыв пасть, измазанную кровью, существо рывком спрыгнуло с груди доктора, одним махом оказавшись корпусом вперед в сторону Ивана. Приземлившись по звериному, на четыре точки. А потом, оно прижалось к полу, спружинив руки и ноги, готовясь к прыжку.

И тут для Ивана время словно остановилось. Замедлилось. Вытянулось. Настолько, что секунда, как ему казалось, тянулась в десятки раз дольше положенного. Словно в фантастических боевиках, в сценах боя главного героя со злодеем, в моменты смертельной опасности, когда хронометраж фильма замедляется, позволяя зрителю насладиться каждым отдельным кадром происходящего, а камера, кружась вокруг героев, отмечает все мельчайшие детали и нюансы битвы.

Повинуясь неконтролируемому разумом рефлексу, он вскинул автомат вверх, зажатый в правой руке. Потом точным движением пальцев на левой руке снял предохранитель. 

И нажал на курок…

В ответ, пространство коридора разорвалось грохотом разрываемого в капсулах пороха и свистом вылетающих пуль. Под огненные вспышки, изрыгаемые дулом автомата.

Его ноги стояли крепко и надежно, словно древнегреческие статуи, подпирающие своды огромного античного здания.

Его рот был открыт, издавая рев, почти такой же нечеловеческий, какой издавало существо.

Использованные гильзы вылетали из магазина автомата. И со звоном падали на пол, перед этим несколько раз отскочив и перевернувшись в воздухе.

Часы

Старые советские наручные часы лежат на полу. В запыленной щели под все еще работающим аппаратом искусственной вентиляции легких, который размеренно мигает разноцветными огоньками и щелкает. У одной из коек в больничной палате. Среди десятка других таких же коек, рядами выстроенных вдоль стен палаты и ровно по центру. И возле еще одной койки, опрокинутой вместе с оборудованием, устроенной возле правой стены, под измазанным красными пятнами колпаком сорванного с петель целлофана.

Часы размеренно и равнодушно тикают невесомыми стрелками, отмеряя секунды, минуты и часы. И показывают начало шестого вечера. Крохотные окошка с зеленоватой подложкой отмечают дату: 29.06.2020. 

Металлические бока часов слегка поблескивают, отражая солнечный свет самого зачина летнего вечера, падающий в палату сквозь широкие запыленные окна. Стекло на часах в одном месте слегка треснуло, но старательно заполировано. Также и правый бок, скол которого затерт и обработан. По-видимому эти часы достались своему хозяину давно. И он очень любил их. Бережно ухаживал, продолжая пользоваться, несмотря на то, что они давно состарились и вышли из моды.

Если бы солнечный свет попал на обратную сторону часов, то на крышке можно было бы увидеть затейливо выгравированную надпись: 

“1985 г. Любимому сыну на окончание медфака”.

А часы все шли. Невозмутимо и безразлично отмеривая текущее в бесконечность время. И не было в живых ни того отца, который в далеком 1985 году потратил половину дня, отпросившись с работы, добравшись до знакомого часового мастера, чтобы успеть к вечеру домой вместе с подарком для любимого сына. Который успешно, с красным дипломом, закончил кардиологическое отделение крупного и уважаемого медицинского института. Также уже не было в живых и сына. И часовых дел мастера, который искусно наваял гравировку. И многих других людей, лица которых отражались в стеклышке часов за долгие тридцать пять лет их ношения. Часы лежали, старые и потрепанные, но все еще целые и невредимые, готовые работать еще очень много лет. А людей уже не было...

Часы были с первого взгляда - механические. Но на поверку - электронные, движимые зарядом крохотной батарейки, встроенной в корпус. В противном случае они бы остановились, где-то через сутки, после того, как сорвались с запястья высокого худощавого врача - заведующего отделением, когда на него напало жаждущее плоти существо. Напало в том месте, где сейчас красовалось огромное, темно-бурое пятно засохшей крови, тянущееся разводами в сторону прохода через дверь дальше в коридор. Чтобы там размазаться еще одним бурым пятном, побольше, формой напоминающей Африку.

Часы продолжали безучастно тикать. В то время, как совсем рядом послышался женский визг, взрорвший тишину, словно разбитая вдребезги о каменный пол хрустальная ваза. Потом грохот открываемой с размаху двери, с треском ударившуюся об стену. Шум пары быстро бегущих ног по коридору, следом за которым донесся частый мягкий топот, будто от бега своры диких собак. Стаккато мчащихся по кафельному полу ног и лап пронесся мимо открытой в коридор двери и унесся дальше, немного затихнув. А потом, через некоторое время, топот резко прервался шумом падающего тела. И воздух больницы огласился еще одним криком. Отчаянным, полным боли воплем. Постепенно угасающим. И, наконец, затухшим совсем.

Далее, по пустым, отдающим эхом коридорам больницы, донеслось скрипучее и ускоряющееся “так - так - таак - таак -таак - тааак - тааак - тааааак - тааааак - та - а - а - а - а - а - а - к…!!!” - по началу исполняемое одной глоткой. А после - второй. И - третей. И - четвертой. И - пятой. Разрывая воздух омерзительной какофонией диссонирующих друг с другом звуков от которых дребезжали стекла на окнах.

Скрип продолжался некоторое время. А потом смолк, сменившись звуками звериной возни, а потом треском разрываемой в клочья ткани и плоти. Казалось, что прошла вечность, пока эти звуки не утихли, и частый топот лап не удалился дальше по коридору. Пока совсем не пропал.

На короткое время в палату вернулась тишина. И в этой тишине снова стал слышен размеренный ход стрелок старых наручных часов.

Когда минутная стрелка перевалила через шестерку, отмеривая начало второй половины шестого часа вечера, то за окном палаты, выходящим на главную улицу, послышался приближающийся рев автомобильного двигателя. Шум быстро приближался, свидетельствуя о том, что автомобиль двигался на очень большой скорости. Потом, с улицы донесся истеричный визг тормозов и протяжный стон колесных покрышек. И грохот сминаемого в сильном ударе металла. На некоторое время звуки умолкли. Но после послышится хруст открываемой автомобильной двери. Резкие мужские выкрики. Глухие удары. А потом три громких, отдающих эхом, ружейных выстрела. И еще отдаленный, чуть различимый женский плач, прерываемый едва слышимым мужским окриком.

Минутная стрелка часов совершила еще один полный оборот вокруг своей оси, подтолкнув часовую стрелку на одно деление дальше по циферблату, когда до палаты донесся еще один шум. Вроде низкого утробного гула, который с течением времени нарастал все сильнее и сильнее. Пока не превратился в оглушительный рев, заставив все плохо закрепленные поверхности и предметы палаты: окна, стекла, подоконники, тумбочки, стаканы и тарелки на них, затрястись в испуганном треморе. Словно стая травоядных доисторических животных, застигнутых врасплох надвигающимся на них, словно лавина, стадом хищных тиранозавров. 

Грохот прокатился над больницей, едва не сорвав со здания крышу. И в чистом синем небе, совсем близко от земли, показался огромный пассажирский самолет, поблескивающий в вечернем солнце серебряными крыльями. Он, неестественно накренившись носом и одним крылом вниз, летел к земле чистой геометрической линией, будто начерченной карандашом и линейкой умелой рукой опытного архитектора.

Ковчег

29 июня 2020 года. Вечер.

И это снова происходит!

дежа-вю! 

Дежа-вю - с большой буквы!!

ДЕЖА-ВЮ - со всеми большими буквами!!!

С небольшими отличиями, если сравнить с моим пророческим сном годичной давности, записанном на скомканном клочке бумаги.

Первое отличие - новостной репортаж я смотрю не на телевизоре. А с экрана компьютера.

Второе отличие - мои дочурки успели за год подрасти. Им уже не три и пять, а четыре и шесть.

И третье, самое серьезное отличие - в моем предсказании не было никакого COVID-19. Впрочем, если подумать, по сути это ничего не поменяло. А напротив, “ковид” объяснил многие неясности и выявил недостающие детали.

В остальном - все также. 

Декорации расставлены. 

Свет наведен.

Актеры - готовы. 

Будто нет у нас никакой собственной воли. А мы лишь безвольные марионетки, которыми забавляются некие могущественные силы, дергающие за ниточки и заставляющие нас крутиться по сцене им на потеху.

Как и в моем сне, я лежу на диване.

На широком красном ковре, расстеленном на полу, девочки играют в куклы. 

А супруга на кухне готовит ужин.

Компьютер лежит на моих коленях. Он включен и настроен на “онлайн” выпуск вечерних новостей. 

На экране - студия. В центре кадра - девушка. Ведущая. Она выглядит немного растрепанной и не такой идеально прилизанной, как обычно. Как, прочем, и сама студия, которая кажется поспешно покинутой и заброшенной. Телевизионные панели позади нее отключены. Неоновая подсветка широкого изогнутого стола нервно моргает и гаснет.  

На лице девушки- маска. По ее глазам я вижу, что она испугана. 

Она начинает говорить и ее голос дрожит и срывается.

- Наш канал уполномочен сообщить, что по решению правительства в стране вводится чрезвычайное положение и круглосуточный комендантский час. Всем гражданам следует сохранять спокойствие, оставаться в домах и ждать прибытия помощи. Эпидемия находится под контролем служб чрезвычайного реагирования и гражданам предписывается..., - девушка запинается, берет в руки лист бумаги, с которого читает текст, комкает и бросает его в сторону.

- Какой же бред!!! - выкрикивает она, - я не буду читать это, - она смотрит куда-то за камеру.

- Уважаемые сограждане! Все кто меня слушает и смотрит! - продолжает она после паузы, - как вы сами знаете, с начала 2020 года мир страдает от захлестнувшей его пандемии вируса Covid-19. А к весне, на Землю, вместе с космонавтами, завершившими миссию на международную космическую станцию, был занесен еще один вирус. Ранее незнакомый науке. Который, как считают эксперты, мутировал с Covid-19 и превратился совершенно новый “супер-вирус”, последствия заражения которым являются катастрофическими для человека!

- Я не буду тешить вас надеждами. Просто скажу - спасайтесь сами! Никто нам не поможет! Правительство капитулировало и разбежалось. Никто не предпринимает никаких мер по борьбе с пандемией. Теперь каждый сам за себя. Все что ясно на данный момент, так это то, что новый вирус передается воздушно-капельным путем, а также через кровь.

- Я напомню: первые симптомы заболевания похожи на обычную простуду. Кашель, температура, потливость. Приблизительно через две недели после инфицирования указанные симптомы полностью прекращаются и появляются другие. Ярко выраженное раздражение кожи, диарея и рвота.  Также инфицированные лишаются всего волосяного покрова. Их кожа приобретает белесый, даже прозрачный вид. Они бредят, перестают реагировать на внешние раздражители. И в итоге впадают в кому. 

- Приблизительно через две недели после попадания в кому, зараженные приходят в себя. После пробуждения инфицированные теряют какую-либо человеческую идентификацию, становятся крайне агрессивны и опасны для окружающих. Передвигаются они четвереньках. При этом, они обладают невероятной силой и быстротой в движениях. 

- Если кто-то из ваших близких заражен, то вам следует немедленно прекратить любые с ними контракты, тем более на последней стадии инфицирования... Это может звучать жестоко, но для того чтобы выжить, вам возможно придется избавиться от инфицированных... 

- В любом случае оставайтесь дома и никого не впускайте. Запасайтесь пропитанием и водой. И да поможет нам бог…

Выпуск прекращается.

Девочки вопросительно поднимают на меня головы.

Супруга также поворачивается ко мне. Ее руки повисают в воздухе. С мокрых овощей, зажатых в ее пальцах, капает вода. Мы встречаемся с ней взглядами. Ее лицо искажено гримасой ужаса и отчаяния. Она вот-вот заплачет.

В квартире тихо. 

Так тихо, что я слышу, как капли воды срываются с помидоров и тяжело падают на пол.

Я жду, что произойдет дальше...

Жду…

Жду…

Жду…

Своей кожей я ощущаю ход каждой пройденной секунды.

И дожидаюсь...

Откуда-то снизу за окном, тишину, словно хрустальный бокал, разбивает истеричный женский визг и скрипящий вопль, вибрация от которого неприятным эхом отдается в моих ушах.

На этот раз я точно знаю, что мне делать.

Я - готов!

Не спеша отложив в сторону компьютер, я встаю с дивана. Прохожу в прихожую. Выхожу на небольшую площадку перед двумя моими квартирами.

И на все три крепких замка запираю огромную железную дверь...