Длинная неделя

Разведка боем

Взятие Заозерной и небольшого плацдарма к западу от нее явилось событием в какой-то мере знаменательным. Высота с ее обжитыми, хорошо оборудованными укреплениями входила в состав весьма сильного, глубоко эшелонированного оборонительного рубежа, носившего условное название «Пантера». Пантера, как известно, зверь агрессивный и коварный, любит нападать исподтишка. Не отражало ли это шифрованное наименование истинных намерений, не покидавших гитлеровцев, — задержать наше продвижение и, накопив силы, перейти в контрнаступление?

И Еременко, и Юшкевич высоко оценили успех 150-й дивизии. В наш адрес было высказано немало добрых слов.

Вскоре командиру корпуса Семену Никифоровичу Переверткину присвоили генеральское звание. А нашего начальника политотдела Николая Ефимовича Воронина назначили на новую, более высокую должность.

Вместо него к нам прибыл подполковник Михаил Васильевич Артюхов политработник из разведотдела армии. И хоть первое впечатление он произвел вполне благоприятное, мне все казалось, что второго такого начальника политотдела, как Воронин, не найти. За короткое время я успел очень привязаться к нему.

В дивизию прислали наконец и начальника штаба — полковника Николая Константиновича Дьячкова. Был он не стар — ему не исполнилось и сорока. Однако самостоятельная жизнь его началась давно. Еще мальчишкой зарабатывал он себе на хлеб, подвизаясь в каком-то театре. Юношей связал свою судьбу с армией. Перед войной окончил академию. Невозмутимый, доброжелательный, никогда не теряющий самообладания, Николай Константинович быстро завоевал расположение офицеров штаба.

После гибели Балынина в должности командира 469-го стрелкового полка утвердили подполковника Павла Денисовича Алексеева. В прошлом он, как и полковник Зинченко — новый командир 756-го полка, был политработником. Обязанности отправленного в госпиталь командира 674-го полка Пинчука выполнял пока что его заместитель — майор Борис Иванович Елизаров.

Восполнили мы и потери в бойцах. Подразделения Григория Решетняка и Николая Королева были доукомплектованы. Кроме того, дивизия получила еще две штрафные роты.

Мы готовились к выполнению новых задач.

Рубеж «Пантера», протянувшийся в меридиональном направлении, преграждал советским войскам путь в Латвию, до границы которой оставалось совсем недалеко.

Непосредственно нам противостоял один из сильных узлов, обороняемый войсками Идрицкой группировки. В ее состав входили 32-я и 23-я пехотные дивизии немцев и 15-я латышская дивизия СС. Идрица, считавшаяся по административному делению тех лет городом, лежала среди болот и лесов километрах в пятидесяти юго-западнее полосы действий нашей дивизии.

После взятия Заозерной я много думал о том, как нам удалось расколоть этот крепкий орешек. И пришел к выводу: готовясь к захвату высоты, мы хорошо разведали силы противника. Поэтому, как ни велико было его сопротивление, оно нас не обескуражило. Теперь надо было не ошибиться в оценке Идрицкой группировки. «Прощупать бы ее», — мелькала у меня мысль.

В том, что наш фронт находится накануне большого наступления, ни у кого не оставалось сомнений. Не было известно лишь направление главного удара и время. Поэтому всякие подробности о силах врага могли очень и очень пригодиться. И лучшим способом такого уточнения я считал разведку боем.

Разведка боем вызывала к себе двоякое отношение.

Некоторые считали, что все ее положительные стороны сводятся на нет неизбежным самообнаружением: неприятель узнает о нас не меньше, чем мы о нем. Я же полагал, что никаким другим способом невозможно получить полного и истинного представления о противнике. И не только о системе его обороны, вооружении и технике, но и о бдительности, готовности к сопротивлению — о том, чего не узнаешь наблюдением и даже от пленных.

А то, что гитлеровцы получат некоторое представление о наших силах, беда не велика. Они и так знают о нас немало. К тому же находясь в положении активной, диктующей характер боя стороны, мы можем показать себя противнику именно так, как нам хочется.

Одним словом, я решил готовить разведку боем. Дьячков с Офштейном разработали план действий. Я доложил его Переверткину. Тот согласился с ним. Командующий армией утвердил также план и предложенный срок — 10 июля. Началась подготовка.

Штаб нашей дивизии размещался теперь в селе Долгое, вернее, в бывшем селе. Ни одной избы здесь не уцелело, и только почерневшие русские печи вздымали в небо одинокие трубы. Как и раньше, мы вели усиленную тренировку на местности, напоминающей ту, на которой нам предстояло действовать. Занимались поротно и побатальонно. Провели учение с боевой стрельбой. И вот наконец настал день 10 июля.

С утра оперативная группа штаба дивизии расположилась на наблюдательном пункте, оборудованном на склоне Заозерной, в блиндажах, доставшихся нам от немцев. Ровно в одиннадцать земля вздрогнула от залпа по противнику ударили все огневые средства дивизии. Десять минут длился артиллерийский налет. Едва он смолк — в небо взвились красные ракеты. Две штрафные роты пошли в атаку.

Противник открыл заградительный огонь из орудий. Но бойцы успели проскочить поражаемый участок и уже ворвались в первую траншею. Там разгорелась ожесточенная схватка. Я не отрывался от стереотрубы, поэтому до меня не сразу дошел смысл слов штабной телефонистки:

— Товарищ командир, товарищ командир, вас командующий армией вызывает!

Из трубки донесся бас Юшкевича:

— Шатилов, сейчас же забирай командиров полков и. выезжай в штаб армии. Командующий фронтом будет лично проводить занятия с командирами дивизий и полков на местности. Так что не задерживайся.

— Товарищ командарм, вы же сами утверждали план, — забеспокоился я. Тут какое-то недоразумение. У нас уже идет бой за первую траншею!

— Есть приказ командующего фронтом, и будь добр, Шатилов, выполняй его!

— Но командующий, наверное, не знает. Вы доложите ему, товарищ командарм, что мы ведем бой.

— Ну вот что, Шатилов, ничего и никому я докладывать не буду. Если хочешь, делай это сам. А я приказа командующего отменять не могу. Не выполнишь — пеняй на себя…

Мне стало обидно за Василия Александровича. Ведь мы знали, что Юшкевич мог без колебаний пойти под пули. А вот перед старшим начальником немел и робел. В сердцах положил я трубку. И тут же не без стыда признался себе, что и сам не стану разыскивать по телефону командующего фронтом… Приказал вызвать на НП командиров полков. Пока Офштейн связывался с ними, пока они прибыли сюда, прошло минут двадцать. Все это время я наблюдал, как орудия прямой наводки уничтожают огневые точки противника, а когда собрались командиры полков, передал управление боем Дьячкову:

— Оставайтесь за меня. Позаботьтесь о взаимодействии между подразделениями. Действуйте по обстановке. Если обозначится успех, вводите свежие силы…

Мы пошли к штабу, разместились в стоявших там двух «виллисах» и направились к месту, где Еременко проводил занятие с офицерами. Я с Курбатовым ехал впереди. Шофер Лопарев, тридцатилетний красноармеец с солидным водительским стажем, гнал машину по проселкам с огромной скоростью. Трясло нас нещадно. Но я не обращал на это внимания — все мои мысли были там, где сейчас вели бой наши подразделения.

Когда мы прибыли, занятие уже началось. Еременко стоял внутри плотного кольца генералов и офицеров и что-то объяснял им. Осторожно протиснувшись к нему, я доложил:

— Товарищ командующий, командир сто пятидесятой дивизии полковник Шатилов прибыл на занятие с опозданием!

— Эт-то еще что за штучки? — возмутился Еременко. — Ты, Шатилов, забыл, что такое война? — И он разразился в мой адрес серией нелестных эпитетов.

Я стоял сам не свой. Очень хотелось, чтобы Юшкевич вступился и объяснил, в чем дело. Но он промолчал. Тогда и я решил не оправдываться.

Дав выход своему гневу, Еременко поостыл и продолжал начатое объяснение:

— Вот посмотрите сюда. Если вы должны работать с авиацией, а передний край ваш проходит, как тут вот, через лес, то обозначать его надо таким манером… — Подняв руку с ракетницей, он выстрелил. Зеленый шарик взвился в небо и, описав крутую дугу, погас. — Разумеете? А то наши соколы вам же и пропишут по первое число…

В это время откуда-то появился незнакомый мне полковник и подошел к Еременко:

— Товарищ командующий, разрешите доложить!

— Ну, в чем там дело?

— Товарищ командующий, сто пятидесятая дивизия прорвала оборону немцев, заняла первую и вторую траншеи, захватила пленных и ведет бой за овладение первой позицией.

Еременко быстро обернулся ко мне:

— Что же ты, Шатилов, сразу не сказал? Немедленно забирай своих командиров и отправляйся на энпе, боем управлять.

— Есть! — Отыскав взглядом Алексеева, Зинченко и Елизарова, я сказал им: — К машинам!

Назад Лопарев гнал еще быстрее. Чувство обиды улетучилось — ведь здравый смысл в конце концов восторжествовал.

На НП мы не пришли, а прибежали. К этому моменту первый эшелон 469-го и 674-го полков, продвигавшийся на Каменку, встретил сильное сопротивление и остановился. Противник занимал выгодный рубеж. Требовалось решить, как быть дальше. Можно было свернуть бой — ведь мы разведали, что хотели: система огня неприятеля вскрыта, его инженерные сооружения и заграждения также теперь известны, промежутки между подразделениями установлены. Мы планировали захватить хотя бы одного «языка», а пленили около пятидесяти человек: Однако интуиция подсказывала мне, что бой надо продолжать. Вспомнились разговоры о готовящемся наступлении фронта, повышенный интерес командования к нашей разведке боем. В памяти возникло лицо Еременко: как он весь встрепенулся, когда услышал, что дивизия успешно прорывает оборону гитлеровцев. Все это, вместе взятое, и родило решение. А решив продолжать бой, я постарался сделать все возможное, чтобы удар наш не захлебнулся. Для этого надо было ввести второй эшелон дивизии, состоявший из 756-го полка и батальонов 469-го и 674-го полков.

Вызвав полковых командиров, я поставил перед ними задачу и сказал:

— Учтите, успех нашего прорыва поставит в выгодное положение весь семьдесят девятый корпус. От вас и ваших бойцов требуется напористость и стремление вперед. У опорных пунктов не задерживайтесь, обходите их и проникайте в разрывы боевых порядков.

Командиры передали по телефону приказания выводить батальоны на исходный рубеж и поспешили на полковые наблюдательные пункты.

«А все же достаточно ли этих сил, чтобы удар не оказался отбитым?» грызла меня тревожная мысль, и я со все большей решимостью поглядывал на подполковника Гордеева, зашедшего в мой блиндаж.

Василий Иванович Гордеев командовал 991-м полком самоходной артиллерии. Эта часть фронтового подчинения вот уже больше недели располагалась в полосе нашей дивизии. И я и Гордеев знали, что нам предстоят совместные действия. Об этом мы не раз говорили. И вот такой момент, кажется, настал.

Чтобы использовать этот полк, надо было запрашивать разрешение фронта. Но пока его добьешься, уйдет время. Эх, была не была… Я решился!

— Товарищ Гордеев, вводите в бой своих молодцов.

— Товарищ полковник, а как же приказ фронтового командования? осторожно спросил он.

— Вы же видите, что творится. Пока я свяжусь с фронтом да все согласую, тут такое может произойти… Так что давайте уж под мою ответственность!

К счастью, Гордеев был настоящим боевым офицером и, не страдал приверженностью к формализму.

— Хорошо, — согласился он. — Только вы, товарищ полковник, пожалуйста, доложите фронту при первой же возможности.

— Об этом не беспокойтесь, — заверил я его. — В любом случае за последствия отвечаю я.

Не прошло и часа, как второй эшелон дивизии вышел на рубеж развертывания для атаки. Заговорила наша артиллерия. Она била по третьей траншее врага. Артналет продолжался десять минут, но ущерб неприятелю он причинил немалый. Поэтому, когда в атаку двинулись батальоны 469-го и 674-го полков, полк Зинченко и самоходки Гордеева, они встретили меньшее сопротивление, чем можно было ожидать. Темп наступления нарастал. С нашего НП уже стало трудно наблюдать за боем. Я приказал разведроте и связистам оборудовать новый наблюдательный пункт, ближе к наступающим частям. И вскоре мне доложили, что НП подготовлен в районе деревни Печурки, связь есть, можно туда переходить.

Я начал собираться и не сразу заметил, как в блиндаж вошел незнакомый генерал. «Наверное, из штаба фронта», — мелькнула мысль. Судя по тому, с чего он начал, я не ошибся.

— Товарищ полковник, — строго спросил он, — почему вы ввели в бой девятьсот девяносто первый полк без разрешения штаба фронта?

Я продолжал молча собираться. Да и что было ответить? Формально, конечно, я был не прав. Но не мог же генерал не понимать мотивов моего решения.

Между тем недовольный моим молчанием, генерал сказал еще строже:

— Доложите лично командующему фронтом!

— Я прошу, товарищ генерал, вас доложить об этом. А мне надо переходить на новый энпе. Я бы с удовольствием доложил сам, но бой не кончился и им надо управлять.

Подхватив полевую сумку, я пошел к выходу из блиндажа. Конечно, я поступил бестактно. Но неужели для представителя фронта чисто формальная сторона была важнее существа дела?

До Печурок пришлось добираться на своих двоих, где шагом, где бегом, благо недалеко, всего пять километров. Наблюдательный пункт здесь саперы оборудовали в оставленных противником блиндажах. Начальник связи дивизии майор Дмитрий Павлович Лазаренко доложил:

— С частями связь поддерживается по радио и по телефону. А с «верхом» — пока только по радио. Телефонную жду с минуты на минуту…

Место для НП было выбрано хорошее. Только закатное солнце било в глаза. Голубая вечерняя дымка смешивалась с черным дымом и пылью от разрывов снарядов. Различить, где наши боевые порядки, а где неприятельские, с каждой минутой становилось все труднее. Я слышал, как Максимов, стоявший неподалеку от меня, чертыхался и что-то бурчал себе под нос. Бедняга! Ему-то, артиллеристу, ошибки в наблюдении грозили особенно крупными неприятностями.

На западе, километрах в двух впереди от нас, дымились черные развалины села Забеги. Наши уже вели бой за селом. А Каменка, в направлении которой мы начали сегодня наступать, осталась сзади и несколько южнее дивизионного НП. Войска обошли ее, но еще не взяли. Действовавший там 674-й стрелковый полк натолкнулся на ожесточенное сопротивление. Особенно туго пришлось ему от пулеметного огня. Становилось ясно, что до утра Каменку не взять. Что ж, приходилось с этим мириться. Я приказал перенести свой НП в Забеги, чтобы с утра управлять успешно развивавшимся наступлением к западу от этого села. Одновременно распорядился, чтобы командиры покормили людей горячим поротно, не снижая темпов наступления. Пришел майор Коротенко и, доложив обстановку, сообщил план ночных действий разведывательной группы.

В это время зазуммерил телефонный аппарат, и связистка Фаина передала мне трубку. Я услышал голос командующего фронтом:

— Шатилов, тут вот говорят, что твоя дивизия ведет бой за Печурки. Так ли это?

— Никак нет, товарищ командующий. В этом селе мой наблюдательный пункт. А полки заняли Тарасово и Богомолово и наступают на Волочагино. Я с оперативной группой перехожу в Забеги.

— Ого! Вот это добре. Смотри, будь осторожен, не лезь ночью слишком вперед.

Командующий был явно в хорошем расположении духа, и я решил использовать этот момент:

— Разрешите доложить об одной неувязке!

— Ну что там? Докладывай!

— Я своим приказом ввел в бой девятьсот девяносто первый самоходный полк вашего подчинения…

— Правильно сделал! — раздалось в ответ. — Я сейчас сажаю на машины двести седьмую дивизию — будет у вас через два часа. И сто семьдесят первая выступает пешим порядком. Понимаешь, как кстати твой прорыв? Я в него буду вводить всю третью армию, а завтра перейдет в общее наступление весь фронт! Твое направление — на Идрицу. Желаю успеха!

Идрицкое направление

В оперативных документах оно существовало всего двое суток. Но все-таки оно было — Идрицкое направление! После разговора с Еременко, шагая ночью по щедрой росе в Забеги, я ведать не ведал, на какой срок войдет в мою жизнь это направление. Главное — началось наступление, и нам в нем принадлежало не последнее место. Сто пятидесятая шла впереди!

За околицей Забегов, на поросшей лесом возвышенности мы расположились в отрытых гитлеровцами блиндажах. Один из них был наскоро приспособлен под наблюдательный пункт нашей оперативной группы. Противник отсюда ушел совсем недавно — в железной печурке еще тлели угли.

Я сразу же сел за телефон. Доклады командиров полков были похожи один на другой. Повсюду наши натыкались на сильный огонь. Наступать таким же темпом, как и днем, оказалось невозможно. К тому же люди здорово устали, требовалась хотя бы небольшая передышка. Но, с другой стороны, прекратить всякие действия — значило дать фашистам закрепиться на новых рубежах. И утром они окажут еще более решительное сопротивление.

Пришлось от каждого полка выделить по стрелковому батальону со средствами усиления для действий ночью, а по два батальона вывести из боя, чтобы люди до утра привели себя в порядок и отдохнули.

Самому мне поспать так и не удалось. Во-первых, интересные трофеи принес Коротенко. У убитого немецкого полковника разведчики нашли боевой приказ и план действий 23-й пехотной дивизии. Эти документы стоили того, чтобы над ними посидеть и мне, и особенно Дьячкову с Офштейном. Во-вторых, на НП были доставлены пленные.

Самой крупной птицей из них был штабной офицер в чине полковника. При нем оказалась карта, где обозначалось расположение всей Идрицкой группировки. Полковник был растерян.

— Мы не ожидали вашего наступления, — говорил он, — и тем более столь стремительного. У нас полная дезорганизация. Управление нарушено. Где свои, где чужие — трудно понять. Иначе бы я не очутился в вашем обществе. Часть солдат верна фюреру и законам дисциплины, они-то и оказывают вам отчаянное сопротивление. Другие ведут себя как предатели и трусы — покидают позиции без приказа. — Помолчав, он добавил: — У многих уже не выдерживают нервы.

От других пленных, в целом подтвердивших слова полковника, я узнал, что кое-где немцы отошли чуть ли не в панике, даже артиллерию оставили на огневых позициях. Всего в плен за минувший день было взято 114 человек. В числе боевых трофеев — около 40 пулеметов и 12 орудий. Только убитыми враг потерял до 300 солдат и офицеров.

Части дивизии продвинулись километров на двенадцать. В тылу у нас осталась Каменка, занятая врагом, и немало мелких неприятельских подразделений. О том, как подавить сопротивление гитлеровцев, я уже не беспокоился. Ночью на наш правый фланг — не через два часа, как предполагал Еременко, а так часа через три-четыре — вышла 207-я стрелковая дивизия. К утру подтянулась и 171-я. Одним словом, на Идрицкое направление вышел весь 79-й стрелковый корпус.

Рассветало, когда ко мне подошел Анатолий Курбатов.

— Товарищ командир, на нашей высотке в соседней траншее пулеметная рота немцев.

— Не может быть, — удивился я. — Так рядом с нами и ночевали?

— Да. Темно, боевые порядки перепутались, их и не заметили.

Соседство было не из приятных.

— Тарасенко, — позвал я командира разведроты, — поднимай своих людей и немедленно очисти высоту от фашистов.

Через несколько минут рота с трех сторон атаковала вражеские позиции, находившиеся в каких-нибудь ста метрах от нашего НП. Но не тут-то было! Из траншей хлынул ливень свинца. Бойцы залегли. Тарасенко попытался было их снова поднять, но пулеметные очереди прижали наших солдат к земле.

Дело принимало нешуточный оборот. Я приказал отвести роту и открыть по гитлеровцам сосредоточенный артогонь, затем направить на них два танка.

Когда заработала артиллерия и показались тридцатьчетверки, неприятельские солдаты бросились к ближайшему лесу. Вдогонку за ними пустились разведчики Николая Тарасенко. Уйти удалось немногим: на земле осталось много убитых и раненых, а 18 человек было взято в плен.

Утро показало, что в Забегах делать мне больше нечего. Бой, расчленившись на отдельные очаги, еще гремел вокруг. Но основные события разворачивались впереди, уже километрах в десяти от нас. Поэтому я распорядился, чтобы в Забеги срочно переводили штаб дивизии, а наблюдательный пункт для оперативной группы подготовили на одном из холмов, непосредственно за наступающими частями.

Расстояние до нового места было около восьми километров, и добираться туда решили на машинах. В одну сели мы с Курбатовым, а еще в двух разместились оперативная группа и взвод разведки. Едва автомобиль тронулся, я начал дремать — сказывалась бессонная ночь. Только проскочили село, как Лопарев вдруг резко затормозил. Я поднял голову и удивился: у дороги перед мостом через ручей стоял немецкий офицер и заискивающе улыбался. Руки он приподнял вверх и всем своим видом показывал, что не желает сделать нам ничего плохого. «Наверное, контуженный», — подумал я. Но, взглянув чуть в сторону, почувствовал на лбу холодную испарину: около придорожных кустов примостился неприятельский пулемет, уставившись на нас в упор черным зрачком дула… Расчет лежал на месте, готовый к открытию огня. «Конец», мелькнула мысль. В эти мгновения я с непостижимой четкостью, как в застывшем кадре кинофильма, увидел и обгоревшие дома на краю села, и выглядывавших из-за них солдат в зелено-серой одежде.

Но тут сзади раздался резкий визг тормозов и из следовавшей за нами машины на землю посыпались разведчики. Неприятельские пулеметчики, проворно вскочив, подняли руки вверх. Из-за домов стали выходить новые группы гитлеровцев. Они сдавались без сопротивления, без стрельбы. Разведчики под конвоем отправили их в тыл.

Я спросил офицера по-немецки:

— Что, не успели удрать?

— Конечно, — ответил он.

— Сколько вас здесь?

— Одна пулеметная рота, — и он махнул рукой на запад. — Ваши танки и пехота прошли далеко. Мы вынуждены сдаваться. Вы нас окружили и отрезали пути отхода. Нам некуда деться. — И уже иным тоном, с плохо наигранной бравадой, спросил: — Нас, конечно, расстреляют?

— Нет, — успокоил я его. — Мы пленных не расстреливаем, а отправляем в тыл. Будете там работать, восстанавливать то, что разрушили и сожгли.

— Слава богу, — вновь заулыбался он, — для нас этот кошмар кончился. А вам, господин полковник, желаю удачи…

Как не похожи были эти пленные на тех, что брали мы под Киевом летом сорок первого! Те были наглые, смотрели на нас свысока — так, будто не они, а мы у них в плену.

На новом наблюдательном пункте мы пробыли недолго. Несмотря на то что противник оказывал упорное сопротивление, наше наступление велось в довольно высоком темпе. И за день мы раза два, а то и три меняли НП.

Части дивизии вошли в Каменку, заняли ряд сел. Окруженные, потерявшие связь между собой, небольшие группы гитлеровцев некоторое время держались. Потом сознание безнадежности дальнейшей борьбы брало верх над привычкой к дисциплине, и солдаты разбегались или сдавались в плен.

С ходу мы форсировали речку Алоля около деревни с таким же названием. Мосты были взорваны, и переправляться пришлось вброд. Из ближайших лесов и оврагов вышли крестьяне. Они стали помогать наводить мост, приводить в порядок дорогу, вытаскивать застрявшие орудия, подводы.

От их рассказов о пережитом в годы хозяйничанья фашистов бойцы лютели и с удвоенной силой дрались с врагом.

Идрица была от нас в каких-нибудь двадцати километрах. 79-й корпус обходил ее с севера, минуя наиболее сильные вражеские заслоны. Это был важный узел неприятельской обороны. Через город проходила железная дорога и несколько шоссейных. Неподалеку находились два постоянных аэродрома. Идрицу опоясывали противотанковый ров и сеть Траншей с площадками для огневых точек. Отдельные участки дорог прикрывались дотами и дзотами. Все эти укрепления создавались не один месяц. Мы имели о них довольно полное представление, почерпнутое из захваченных документов и из показаний пленных. Это облегчало нам выбор направления для удара.

…Красное солнце, обещая хорошую погоду, сползало за горизонт. Его лучи, словно нехотя, пробивались сквозь дым и пыль, поднятые взрывами и пожарами, танковыми гусеницами и выхлопами моторов. Рокот и гул неслись над землей. Начинались вторые сутки наступления на Идрицком направлении.

Утро следующего дня выдалось ясное, почти безветренное. Наше продвижение, замедлившееся ночью, снова набирало свой дневной темп. Передовой отряд, состоявший из танков и самоходок с десантниками на броне, рвался к Великой, чтобы захватить на ней броды и отрезать пути отхода 23-й пехотной дивизии противника. Да, Великая, которую мы форсировали в бою за Заозерную, описав хитрую петлю, снова вставала на нашем пути. И мы поспевали к ней раньше, чем основные силы немецкой дивизии. Это ли не было успехом!

Танки мчались по густой и высокой траве. В наш «виллис», идущий вслед за ними, врывался и крепкий аромат луговых цветов, и едкий запах выхлопных газов. Машину я остановил близ берега и поднялся на пологий холм. Отсюда лучше просматривалось русло реки, да и вообще легче было ориентироваться. Но понять, к какому именно месту относятся буквы «бр», обозначавшие на карте брод, было нелегко.

Ширина Великой в этом месте достигала двухсот метров. Глубина ее, если верить карте, колебалась от полутора до трех метров.

Я спустился к подножию холма. Ко мне подошли командир батальона, возглавлявший передовой отряд, и командиры танковых рот.

— Надо как можно быстрее отыскать брод, — сказал я им, — захватить плацдарм на том берегу и не дать противнику возможности отойти туда. А за вами переправится весь шестьсот семьдесят четвертый полк.

Не успели офицеры разойтись, как наше внимание привлек хохот, вспыхнувший в группе бойцов, расположившихся неподалеку. Мы обернулись в ту сторону, куда смотрели бойцы. Там, метрах в двухстах к югу от нас, вброд через реку шли две женщины, высоко подняв подолы своих ситцевых платьев. Они что-то кричали.

— Прекратите гоготать! — прикрикнул я на солдат. До нас донеслись слова:

— Брод только здесь!

Выйдя на берег, молодухи юркнули в кусты и, приведя там в порядок свою одежду, вышли навстречу бойцам. Я сунул карту в планшетку и поспешил к женщинам.

— Вот туточки и туточки, — объясняли они, — люди могут иттить, а тута вот — машины ваши, танки. А вон там, — одна из женщин махнула рукой на север, — коло Желудов, немец через речку прет. Там его видимо-невидимо. Раздеется, бесстыжий, и вплавь…

Все эти сведения были для нас очень полезны. Но молодухи не ограничились тем, что обрисовали нам обстановку. Обе они вызвались провести танки вброд. Первая машина медленно сползла в воду и потихоньку, будто ручной зверь на привязи, двинулась за женскими фигурками. Механик-водитель, боясь засесть, вел танк с большой осторожностью. Брод был глубокий. Но вот машина выбралась на противоположный берег. Командир передового отряда тряс женщинам руки, а они что-то объясняли ему, показывая на север.

Переправившись через реку, танки и самоходки начали разворачиваться в сторону деревни Желуды.

К броду подошла пехота. И хотя вода доходила бойцам до груди, они двигались довольно быстро.

Подкатила артиллерия на механической тяге. Орудия пришлось перетаскивать с помощью лебедки. Тем временем передовой отряд подступил к Желудам.

Возле этой деревушки действительно переправлялись охваченные паникой неприятельские солдаты. Побросав на восточном берегу оружие, сняв обмундирование, они вплавь спасались от наступавших им на пятки наших танков и пехоты. Полной неожиданностью для них оказались выкрики «Хенде хох!», раздавшиеся с трех сторон. Прибывшие десантом на танках автоматчики под командой старшего лейтенанта Симонова окружили гитлеровцев.

Место было лесистое, и фашисты попытались воспользоваться этим. Они бросились врассыпную. Но загремели очереди автоматов, несколько человек упали на землю. Остальные не стали испытывать судьбу и сдались.

Когда я подъехал к месту стычки, полуголое, а частично и вовсе голое фашистское воинство было уже выстроено. Картина была и смешной и жалкой. За три года войны я впервые видел массовое бегство немецких солдат с поля боя в слепом страхе. В поведении рядовых германской армии все отчетливее проявлялась тенденция — зря не рисковать собой.

Один из немецких офицеров, увидев, что я здесь старший, попросил разрешения обратиться.

— Герр оберет, — сказал он. — Я вижу, что нас собираются куда-то вести. Я прошу одеть всех, а если нет такой возможности — пусть лучше расстреляют в лесу. Хоть мы и пленные, но идти в таком виде по людным местам — это хуже смерти.

— Мы пленных не расстреливаем, — ответил я ему. — Это не в правилах Красной Армии. А одеть вас не во что, неужели вы этого не понимаете? О мужском и воинском достоинстве надо было думать на том берегу. Вы там делали свой выбор. А теперь становитесь в строй.

Пленных повели в том виде, в каком они были. Пока голое подразделение шло лесом, все было в порядке. Но как только оно вступило в деревню Клишино, случилось то, чего мы не предусмотрели. С гиканьем и улюлюканьем выбегали жители со своих дворов и кидали в пленных всем, что попадалось под руку. Конвойные пытались увещевать крестьян, но безрезультатно. Единственно, что мог сделать старший конвоя, — это скомандовать «Шире таг!». И немцы поняли эту команду. Чуть ли не бегом вылетели они из Клишино.

Время перевалило за полдень, когда мне доложили, что противник, напуганный нашим обходным маневром, который мог завершиться окружением, поспешно оставил Идрицу. В этот момент я находился километрах в семи к северу от нее. Мне захотелось взглянуть на освобожденный город. Я сел в машину и минут через пятнадцать въехал в деревянный одноэтажный городок, заросший садами и очень напоминавший крупное среднерусское село.

Бои обошли Идрицу стороной, поэтому нам почти не попадались на глаза следы разрушений. В западной части города, на берегу вклинившегося в него озера Идрия, я увидел толпу плачущих женщин. Оказалось, отступая, фашисты успели кое-что заминировать, и несколько человек подорвались на минах.

Осмотр Идрицы занял немного времени, и я поспешил в оперативную группу штаба дивизии. Наступление продолжалось…

В этот день — 12 июля — Советское информбюро сообщало: «Войска 2-го Прибалтийского фронта, перейдя в наступление из района северо-западнее Новосокольников, прорвали оборону немцев и за два дня продвинулись вперед до 35 километров, расширив прорыв до 150 километров по фронту. В ходе наступления войска фронта овладели городом и крупным железнодорожным узлом Идрица и освободили свыше 1000 населенных пунктов…»

Так перестало существовать Идрицкое направление. Но нам имя этого города запомнилось на всю жизнь. И не просто как обозначение одного из заурядных населенных пунктов на неоглядном пространстве Средней России. Приказом Верховного Главнокомандующего № 207 от 23 июля 1944 года нашей дивизии было присвоено наименование Идрицкой.

Уже после войны я как следует познакомился с тихой, задумчивой Идрицей. Этот городок стал для меня как бы второй родиной.

Поспешишь — людей насмешишь

Итак, Идрицкая группировка противника перестала существовать. Но это не означало, что для нас наступила передышка. 3-я ударная и 10-я гвардейская армии наносили удар в общем направлении на город Резекне. Эти две армии составляли правое крыло 2-го Прибалтийского фронта. А левое его крыло, представленное 22-й и 4-й ударной армиями, наступало вдоль Западной Двины на Даугавпилс.

Позже я узнал, что Резекне и Даугавпилс рассматривались Ставкой как трамплин для броска на Ригу. А освобождение латвийской столицы являлось частью стратегической операции 2-го и 1-го Прибалтийских фронтов, целью которой было перерезать коммуникации, связывающие прибалтийскую группировку противника с Германией.

Начиналась битва за Прибалтику.

Но тогда мне многое не было ясно. Не зная замыслов высшего командования, я не мог связать воедино взаимообусловленные события, казавшиеся разрозненными эпизодами. К тому же у командира дивизии в период наступательных боев попросту нет времени отягощать себя стратегическими раздумьями. Сообразно той информации, что приходилось получать, я мыслил масштабами боевых действий корпуса, армейской операции и лишь в какой-то мере — операции фронтовой.

После освобождения Идрицы для нас сразу же определилась новая цель наступления — Себеж. До него оставалось километров тридцать. Но это были нелегкие километры!

Правда, за сутки мы преодолели почти полпути, преследуя отступающих гитлеровцев по дорогам среди лесов и болот. Но 13 июля нам пришлось задержаться. Впереди простиралась гряда холмов, представлявшая собой очень выгодный естественный рубеж, где немцы могли подготовить крепкую оборону. Собственно, они и готовили ее, стягивая сюда уцелевшие резервы битой нами 23-й пехотной дивизии. Об этом наша разведка имела достаточно сведений.

Штурмовать эту линию обороны с ходу было бы по меньшей мере неосмотрительно. И наш 79-й стрелковый корпус, находившийся на правом фланге 3-й ударной армии, остановился. 150-я дивизия была правофланговой в корпусе. А 207-я стрелковая дивизия оказалась нашим соседом слева. Корпус сосредоточивал силы для такого удара, чтобы не только прорвать оборону врага, но и, наступая без остановки, ворваться в Себеж. Началась подготовка к штурму оборонительного рубежа.

Перво-наперво я произвел на своем участке рекогносцировку. В ней участвовали командиры полков и офицеры штаба. Знакомство с местностью, а также с тем, что удалось пронаблюдать в стане врага, подтверждало вероятность сильного сопротивления. Что ж, это был последний шанс гитлеровцев не допустить нас в Себеж и к лежащей за ним латвийской границе.

Дальнейшие действия дивизии я представлял себе так. Утром 15 июля начнется прорыв вражеской обороны. Главный удар нанесет первый эшелон в составе 756-го и 469-го полков. Затем в прорыв будет введен сильный передовой отряд, который мы всемерно облегчим: при нем останутся лишь оружие и боеприпасы, а шинели, сумки и другое снаряжение поместятся на батальонных повозках. Разведывательная рота сядет в машины и после прорыва устремится по дороге прямо в Себеж.

В штабе под руководством Дьячкова сразу же началась работа по планированию боевых действий. Деловитость была характерной чертой Николая Константиновича. Он не старался показать себя излишне строгим и придирчивым к подчиненным, — наоборот, ему нравилось, когда люди работали спокойно, без робости и трепета перед начальством.

В плане подробно излагалась последовательность занятия 756-м и 469-м полками исходного положения для атаки. С целью маскировки их выход намечался на ночное время. В каждом полку создавалось по штурмовому батальону из числа наиболее отважных и дисциплинированных бойцов.

Тем временем в ротах и батареях политработники проводили беседы. Они рассказывали солдатам об итогах минувших боев, о тех, кто в них отличился, о задача к, которые предстоит решить. Замполиты, пропагандисты и агитаторы призывали бойцов действовать смело и решительно, больше проявлять инициативы и воинской сметки. Этому же посвящался и очередной номер газеты «Воин Родины», который срочно готовил редактор капитан Николай Богданик.

Кипела работа и в тылах дивизии: подвозили боеприпасы, продовольствие, эвакуировали подбитую технику, снабжали всем необходимым полки.

Днем 14 июля Дьячков и все штабные офицеры отправились в части, чтобы проверить готовность их к наступлению и, если нужно, на месте оказать помощь. Все было в порядке, люди ждали сигнала.

Ночью я лишь пару часов прикорнул у себя на «командном пункте, а на рассвете уже был на ногах. 15 июля ровно в 4 часа над лесом взмыла серия красных ракет. Ударили гвардейские минометы, и огненные трассы «катюш», прочертив по небу дуги, уперлись в возвышающиеся перед нами холмы. В воздух поднялись фонтаны дыма и земли.

1 Из лесу выползли танки и появились цепи бойцов. Передовые батальоны наступающих полков продвигались вперед уверенно и быстро. Сопротивление оказалось слабее, чем мы ожидали. Вскоре фигуры бойцов замелькали на высотах, занятых врагом. Потом поступило донесение, что уничтожено до двух батальонов противника и захвачено много пленных. Остатки подразделений 23-й дивизии поспешно отходили по лесным дорогам к Дубровке и дальше на Себеж. Гитлеровцы бежали с заранее подготовленных позиций и, видимо, не собирались останавливаться до самой латвийской границы.

Командир корпуса Семен Никифорович Переверткин связался со мной и с командирами 171-й и 207-й дивизий — полковниками А. И. Негодой и И. П. Микулей.

— Надо брать Себеж с ходу! — сказал он. — Неприятель серьезного сопротивления не окажет. Чье соединение первым ворвется в город — будет Себежским!

Удачное начало дня, хорошая, солнечная погода, задорные интонации в голосе командира корпуса — все это поднимало настроение, вселяло уверенность в благополучном исходе наступления. Выслав вперед разведгруппу на машинах, а за ней облегченный передовой отряд в составе батальона, я рассчитывал, что к ужину мы будем в Себеже. Вскоре разведчики достигли пересечения шоссейной и железной дорог и донесли по радио, что, не обнаружив противника, продолжают двигаться дальше, на Себеж. Тут уж я не выдержал. Оставив штаб с главными силами, взял к себе в «виллис» командующего артиллерией Александра Васильевича Максимова, начальника разведки Ивана Константиновича Коротенко, радиста с рацией и приказал догонять передовой отряд. На карте-двухкилометровке передо мной возник удивительный город, южная половина которого умещалась на узком перешейке, разделявшем озера Ороно и Себеж, а северная пряталась под прикрытием холмистой гряды. Город был совсем близко.

Батальон мы настигли быстро. Он шел без задержек. Тогда мы решили проехать к разведчикам. Но их что-то нигде не было видно. «Наверное, уже в городе», — решил я.

— Гони побыстрее! — сказал я Лопареву, рассчитывая уже минут через пятнадцать доложить Переверткину из Себежа о вступлении в город нашей дивизии. Впереди показались домики городской окраины. Вдруг разразился артиллерийский гром. Почти в тот же миг взвизгнули тормоза, и мы с Максимовым вылетели из машины на обочину дороги.

Огонь, открытый противником прямой наводкой из-за домиков на окраине, чуть не смел нас.

Я огляделся вокруг. Рядом, путаясь в высокой траве, чертыхался Максимов. Шофер Лопарев не растерялся: он мгновенно увел машину в укрытие. Мы перебежали за бугорок, поросший мелким кустарником, ползком добрались до «виллиса». Водитель погнал автомобиль под прикрытие высоты, расположенной в полутора километрах от Себежа.

Здесь мы перевели дух и вдоволь посмеялись над своей беспечностью. Поехали город брать! Хорошо, что немцы маху дали…

Теперь мне было ясно, что гитлеровцы не собираются за здорово живешь отдавать нам Себеж и что нас ожидает организованное и, по-видимому, упорное сопротивление. Позиции у врага были выгодные, и он мог успешно обороняться с любого направления.

— Как связь со штабом дивизии? — спросил я радиста.

— Есть, товарищ полковник. Но слышно плохо. Подойдя к рации, я дождался, когда в телефоне зазвучал голос Дьячкова, и передал:

— Себеж занят противником. В северной части города находятся орудия, установленные на прямую наводку.

Ответ начальника штаба удивил меня и озадачил:

— Соседи доложили командованию о взятии Себежа.

— Это неправильно! — крикнул я. — Доложите командиру корпуса, что Себеж сильно укреплен противником.

Треск и помехи не дали возможности продолжить разговор. В это время к нам подошли разведчики. Они возвратились, ведя нескольких пленных. Выслушав командира разведгруппы и допросив пленных, я убедился, что противник действительно крепко держится в городе и к тому же имеет там свежие части. Взять город с ходу, да притом в лоб, было невозможно.

С дороги донесся рев мощных моторов. Показались танки. За ними спешила машина командира 207-й дивизии.

— Стой, Микуля! — закричал я ему, размахивая рукой. — Стой! Куда едешь? В Себеже немцы!

— Я уже доложил, что в Себеже мои части! — крикнул Микуля в ответ, сложив ладони рупором вокруг рта. — Еду туда!

— Нету там наших! Я сунулся, да схватил пилюлю — обстреляли крепко!

Но Микуля, видно, не поверил и, махнув рукой, поехал дальше. Вскоре со стороны Себежа донеслись орудийные выстрелы. Потом все смолкло. Спустя некоторое время весь в дорожной пыли показался Микуля — он шел назад пешком, по обочине шоссе.

— Ну так как, есть твои части в Себеже? — встретил я его вопросом с некоторой долей ехидства.

— Эх, черт!.. — выругался Микуля. — Машину разбили, и шофер ранен. Хорошо, танки прикрыли огнем, а то и не выбрался бы…

Часа через полтора я сумел наконец связаться по радио с Переверткиным и доложить ему о создавшейся обстановке. Он, в свою очередь, рассказал:

— Командиры сто семьдесят первой и двести седьмой доложили, что ворвались в Себеж. Это подтвердил помощник командарма. А в вашем штабе тоже сказали, что вы выехали в Себеж. Поэтому я и доложил командующему о взятии города. Что же теперь делать?

Вот ведь правда: поспешишь — людей насмешишь! И кто торопил командира корпуса с победными реляциями? Меня так и подмывало на иронический ответ Переверткину. Но я вспомнил свое недавнее благодушное настроение и поездку в сторону Себежа, которая поначалу представлялась чуть ли не увеселительной прогулкой, и ответил по-деловому сдержанно:

— Я думаю, надо передоложить, сказать правду. Город хорошо подготовлен к обороне. Гарнизон имеет много орудий и танков и до дивизии пехоты. Мы занимаем сейчас рубеж в одном-двух километрах от Себежа. Взять город с ходу не удастся. Нужна подготовка. Атаку можно начинать завтра утром, а за ночь вывести дивизию на исходное положение.

Переверткин возразил:

— Атаковать будем сегодня. Нужно подтянуть всю артиллерию дивизионную и корпусную. Все три дивизии вывести на исходное положение и ударить одновременно, чтобы к вечеру ворваться в город. Поставьте на прямую наводку больше артиллерии — вплоть до крупнокалиберной. А танки поближе подведите, чтобы огневые точки на окраине быстрее подавить. К вам на энпе выехали Шерстнев и Васильков. Будут на месте организовывать взаимодействие.

То, что к нам выехал помощник командующего армией и командующий корпусной артиллерией, говорило о серьезности намерений моих начальников в отношении Себежа. И хоть немедленный штурм я считал делом преждевременным, не сулящим удачи, предстоящий приезд Григория Ивановича Шерстнева меня радовал. Я знал его как умного и смелого генерала. Да и человек он был превосходный.

На небольшой высотке наскоро оборудовали наблюдательный пункт. Я вызвал сюда командиров полков, и мы принялись изучать поле предстоящего боя. Увлекшись этим занятием, я не заметил, как на НП появились генерал-майор Шерстнев с полковником Васильковым. Вслед за ними подошли командиры соседних дивизий — Микуля и Негода.

— Командующий армией приказал штурмовать город, — начал Шерстнев. Давайте не терять времени, перейдем к делу. Задача такая: артиллерией подавить орудия прямой наводки и дать сильный огонь по опорным пунктам на северной окраине города. Не допустить контратак противника. В первом эшелоне пойдут танки, а за ними пехота. Ясно?

Когда замер последний залп короткого, но сильного артналета, полки трех наших дивизий поднялись в атаку. В первом эшелоне шли танки. Глядя, как движутся вперед боевые машины, оставляя за собой густые шлейфы пыли, как растекаются по возвышенности юркие фигурки бойцов, я не испытывал радостного чувства боевой воодушевленности — надежда на успех была слишком призрачной.

Увы, я не обманулся. Наступил момент, когда и танки и стрелки, словно упершись в невидимую, но прочную «гену, остановились. Бойцы залегли.

Наш огневой налет недостаточно подавил вражескую артиллерию, и она встретила наступающих стальным шквалом. В воздухе появились «юнкерсы», и над передним краем взметнулись фонтаны земли. От командиров полков стали поступать доклады, что на отдельных участках немцы перешли в контратаку.

Стемнело. Больше мы не продвинулись ни на шаг. Наоборот, кое-где сдали завоеванные позиции. Штурм захлебнулся. Взять Себеж в этот день не удалось.

Неудача нас постигла потому, что мы недооценили противника, уверовав в его кажущуюся слабость, не позаботились о серьезном его изучении. Штабы армии, корпуса и дивизий не имели достаточно полных сведений об обороне немцев. Не было придано должного значения и организации надежной связи. Штабы плохо знали положение не только соседей, но и своих собственных частей.

И уже вовсе несостоятельной оказалась попытка освободить Себеж поспешным, неподготовленным штурмом. Мы получили суровое напоминание, что враг еще силен и что к любому бою с ним нужно готовиться тщательно.

Надо сказать, что командарм правильно оценил поступившие к нему донесения и не стал требовать повторения штурма. Он не поддался желанию сразу одним мигом выправить положение. Результат тут был бы сомнителен, а крупных жертв не удалось бы избежать. Он остался верен трезвому расчету, критической оценке обстановки. Приказав вывести корпус на рубеж в шести восьми километрах севернее города, командующий решил взять Себеж в кольцо.

Ночью началась перегруппировка наших сил.

Партизанская тропа

К концу дня 16 июля наша дивизия заканчивала перегруппировку. Главные силы сосредоточивались на новый рубеж скрытно, чтобы удар с северного направления оказался для противника неожиданным. От этого зависел успех дальнейшего наступления. Подразделения, оказавшиеся в первом эшелоне, выводились из боя постепенно и так, чтобы у неприятеля создалось впечатление, будто они возвращаются на прежние позиции.

Дневной жар сменился легкой вечерней прохладой. Затихала стрельба. Меж холмов змеились молочные полосы тумана. Наступившие сумерки скрывали от глаз страшные раны земли, почерневшей, лишенной зеленого ковра там, где проходил передний край. Издалека доносилось рычание танковых моторов.

На новом командном пункте я получил от Семена Никифоровича Переверткина задачу на завтра: прорвать оборону противника на участке Байдаково, Рубаново, Барановщина и овладеть рубежом, проходящим через деревни Новины, Логуны, Пургали северо-западнее Себежа, а затем продолжить наступление в направлении населенного пункта Пасиене, находящегося уже на территории Латвии. Дивизия должна наступать в полосе шириной 4–5 километров.

Иван Константинович Коротенко доложил обстановку. Противостоящий нам неприятель имел до полка пехоты с артиллерией и танками. Его оборона состояла из двух линий траншей с ходами сообщения полного профиля. У околиц Байдакова и Барановщины в окопах имелись орудия прямой наводки. Непосредственно в деревнях разместились специальные подразделения и резервы численностью около роты.

Все это я тщательно пометил на карте. Пока сумерки окончательно не окутали простирающуюся впереди местность, я старался запечатлеть в памяти лесистые скаты холмов, по которым проходил основной оборонительный рубеж врага. С нашего наблюдательного пункта можно было различить лишь отдельные участки траншей, остальное заслоняли густые дубравы.

Из раздумья меня вывел Дьячков.

— Товарищ полковник, разрешите доложить план наступления?

— Да.

— Боевой порядок — в один эшелон. На правом фланге — шестьсот семьдесят четвертый полк, на левом — четыреста шестьдесят девятый, а семьсот пятьдесят шестой останется напротив города. В резерве — один стрелковый батальон. Главный удар будет наносить четыреста шестьдесят девятый. Поддержит его дивизионная артгруппа.

Я одобрил план. При сложившейся обстановке трудно было придумать что-либо другое. Один полк, хочешь не хочешь, приходилось оставлять на месте развернутым фронтом к городу. Иначе, начав наступление, мы сами могли получить удар во фланг. Два других полка нацеливались против одного вражеского, сконцентрированного на сравнительно небольшом участке. Немцы занимали тактически выгодные и хорошо укрепленные позиции. Это уравнивало силы и не оставляло надежд на то, что удастся обойтись без серьезных потерь. Арифметика войны — особая арифметика. Имея два полка против одного, не всегда оказываешься вдвое сильнее противника. Оставалось надеяться, что нашим союзником будет внезапность.

Я отпустил Дьячкова. Вдруг в блиндаже снова появился Коротенко.

— Товарищ полковник, — заговорил он взволнованно. — В нашем расположении появились двое гражданских. Называют себя партизанами, связными из отряда — он тут действует в лесах. Точно утверждать не могу, но опрос говорит в их пользу. Вроде бы действительно партизаны.

— Что они хотят?

— Заманчивое предложение делают. Можем, говорят, вывести хоть целый батальон в тыл к немцам. Они тут все тропинки знают. Если б удалось такое, дали б мы фрицам прикурить!

Я понимал и возбуждение начальника разведки, и проскальзывающие в его докладе нотки сомнения. Возможность нанести противнику одновременный удар и с фронта и с тыла была очень заманчива! Это давало верный шанс на победу быструю и решительную. Но ведь нельзя было не считаться и с другим. А ну, если эти люди не те, за кого себя выдают? Тогда погибнут без толку посланные в тыл бойцы, рухнет задуманный план. Тут было над чем поразмыслить.

— Ведите их сюда, — сказал я Коротенко. Потом позвал адъютанта: Анатолий! Сходи за Дьячковым, пусть зайдет ко мне.

Коротенко и Курбатов вышли. А я не находил себе места: верить или не верить? Имеем ли мы право на такой риск?

Первым появился Дьячков. Потом в сопровождении начальника разведки вошли двое мужчин в потрепанной, но чистой крестьянской одежде. Их лица обрамляли бороды, мешавшие определить возраст.

Я пригласил вошедших сесть к столу. Спросил, есть ли у них какие-нибудь документы. Документов не было. «Впрочем, — подумал я, — какую они могут иметь цену в такой обстановке?»

На все вопросы бородачи отвечали обстоятельно, с достоинством — один глуховатым баритоном, другой жиденьким тенором. Они отрекомендовались жителями из недальней деревни, рассказали, что с приходом немцев подались в лес и вступили в один из организованных здесь партизанских отрядов. Отряд небольшой, крупных операций не проводил, но фашистов тревожил: то совершал налеты на комендатуры, то отбивал или уничтожал продукты, отобранные полицаями у населения. Иногда устраивал мелкие диверсии.

По мере того как шла беседа, я проникался все большим и большим доверием к этим людям. Интуиция подсказывала: они не лгут, они не могут быть предателями. Но можно ли доверяться чувствам, когда вопрос стоит о жизни сотен бойцов, о судьбе боя? После долгих колебаний я решился:

— Сколько людей вы могли бы провести?

— Батальон проведем, — ответил мужчина, державший себя как старший. Без пушек, конечно.

— Ну как, товарищи, пошлем батальон? — обратился я к присутствующим.

— Пошлем, — сказал подошедший во время разговора Артюхов.

— Игра стоит свеч, — согласился Дьячков.

— Верное дело! — поддержал Коротенко.

— Пойдет батальон Ионкина, — подвел я итог. — Курбатов, Ионкина ко мне! И Алексеева тоже.

1-й батальон 469-го стрелкового полка размещался неподалеку от нашего КП. Я не случайно остановил свой выбор на этом подразделении и его командире. Федор Алексеевич Ионкин был человеком надежным. Невысокий, с открытым лицом и темной копной волос, выглядел он моложе своих лет — этак на двадцать с небольшим. Держался он просто, в суждениях был откровенен. Не прятал своей душевной теплоты, но и не забывал, когда нужно, о строгости. В бою Ионкин был смел, решителен и в то же время осмотрителен. Бойцы его любили, верили в него.

— Готовьте батальон, Ионкйн, — сказал я капитану. — Эти товарищи из партизанского отряда выведут вас в тыл противника. Ударите вместе с нами на рассвете. Тяжелого оружия с собой не брать — только станковые пулеметы на вьюках да побольше гранат и патронов. Выступление через час. Идите, готовьте людей. Я потом подойду, проверю.

Разложив перед партизанами карту, я спросил их, как они думают провести батальон. Гости показали.

— Будьте спокойны, — заверил меня старший, — часам к четырем как раз поспеем.

Я сказал им то, чего не имел права не сказать:

— Вы учтите, товарищи, какую берете на себя ответственность. Вы рискуете наравне о нашими бойцами и даже больше.

— Понимаем, товарищ полковник, — заверили меня они. — Понимаем и не сомневаемся в успехе. Не сомневайтесь и вы…

Я вышел посмотреть, как Ионкин готовит людей к выступлению. Дал ему последние наставления. Уточнил все, что касалось взаимодействия и средств сигнализации.

Ночь стояла темная, сухая. На горизонте вспыхивали зарницы — то ли настоящие, то ли сотворенные артиллеристами. В прогалине меж облаков виднелся опрокинутый ковш Большой Медведицы. «Пить-пить!» — кричала в лесу выпь. Стрекотали кузнечики. Время от времени эти мирные звуки заглушали доносившиеся откуда-то автоматные очереди…

Ровно в полночь батальон построился в колонну и двинулся в сторону невидимой лесной тропы.

Я вернулся в блиндаж. В голову лезли тревожные мысли: как все обойдется? Не погибнут ли люди зря?

От этих размышлений меня отвлек вызов к рации. Говорил Переверткин:

— «Третий», «третий», отправь Зинченко в гости к Елизарову для компании! Не теряй времени, действуй! Как слышишь? Прием!

— «Первый»! Прошу разрешения ничего не трогать, оставить как есть. Обстоятельства могу доложить только лично или через посыльного. Вы меня поняли? Прием.

— Вас понял, вас понял. Действуйте по обстоятельствам.

Я был благодарен Семену Никифоровичу за доверие и такт. Он не стал настаивать на своих соображениях, поверил в то, что я действительно располагаю чем-то значительным.

Теперь надо было отдохнуть перед боем. Я прилег и уснул тут же, как в омут провалился. Часа через два меня словно подбросило пружиной. Вскочил. Вышел на НП. Нет, рассвет еще не наступил, но небо на востоке уже посерело, и редкие звезды поблекли, будто устав светить. Все вокруг было спокойно. Стояла плотная, ничем не нарушаемая тишина.

Потянулись тяжкие минуты ожидания.

Забрезжил рассвет. Уже можно было различить отдельные стволы деревьев в лесу у неприятельских траншей. И тут откуда-то из-за темного лесного массива одна за другой взмыли в воздух красные ракеты. Максимов ждал этого момента. За моей спиной раздался грохот, и на вражеский передний край полетели сотни снарядов.

На востоке из-за дальних холмов вырвались солнечные лучи. И я отчетливо увидел, как в заросли на склонах высот, занятых неприятелем, вползали наши танки. За ними бежала пехота. В зелени мелькали каски и штыки. Впереди наступающих катился огневой вал.

Появились орудия сопровождения на конной тяге. Они с ходу разворачивались и били по огневым точкам. Все шло, как намечалось. И от этого радостно было на душе. После позавчерашней неурядицы мы снова действовали, как и подобает действовать опытному, закаленному войску.

Удар с тыла сделал свое дело — сопротивление немцев было сломлено. Стрельба за спиной заставила их дрогнуть.

Вскоре привели первых пленных. Я прошел на КП, где Коротенко с помощью переводчика допрашивал офицера.

— Вы знали, что мы начнем наступление под утро? — спросил я немца.

— Нет.

— А вообще-то знали, что готовится наступление на этом участке?

— Да, ожидали его со дня на день. Но мы не думали, что будем окружены. Моя рота находилась во втором эшелоне, отдыхала в лесу. Мы даже не успели организованно открыть огонь. Куда бы ни бежали — всюду попадали под пули или в плен.

— Значит, у вас возникла паника?

— Да.

Я оставил Коротенко продолжать допрос, а сам отправился на новый наблюдательный пункт, который готовили недалеко от деревни Крутиково. По дороге мне встретился Ионкин. Он был возбужден, глаза блестели.

— Что, преследуют твои немцев?

— Никак нет, товарищ командир дивизии, — улыбнулся он в ответ. Некого преследовать. Может, только одиночкам удалось в лес удрать, а остальных побили. Врасплох застали их. Ну и паника была! Сроду такой не видал. Сами потерь почти не понесли.

Я с благодарностью подумал о пришедших нам на помощь партизанах замечательных советских людях, вступивших по велению совести в смертельную борьбу с врагом. Услуга, которую они оказали нам, была неоценима. Мы легко опрокинули врага, сберегли жизнь сотням бойцов.

К сожалению, память не сохранила имена отважных партизан. Мои попытки разыскать их после войны не увенчались успехом. Но никогда не забыть мне двух суровых на вид мужчин, которые, рискуя жизнью, провели наш батальон во вражеский тыл.

Задача, поставленная перед 150-й дивизией и корпусом, была выполнена. Противник, зажатый с трех сторон в тиски, поспешно откатывался на запад. 150-я развивала наступление на Пасиене.

Когда поступило донесение от Зинченко, что его полк вошел в Себеж и полностью овладел городом, я взглянул на часы. Они показывали 10 часов утра. Ровно неделю назад — 10 июля — мы начали разведку боем, предварившую общее наступление корпуса, армии, фронта.

Всего неделю назад! Но столько событий вместила в себя эта необычайно емкая неделя, что, казалось, долгий-предолгий срок отделял нас от того дня, когда мы поднялись в атаку на Каменку.

Мы вступали в Латвию. Был сделан еще один шаг к общей победе.

Загрузка...