Знают истину танки!

Приглушенные отголоски марша наступающих. Глухие внешние удары в тюрьму.

КРУПНО.

Угольный надзиратель, шепчет помощнику:

- Что мы с тобой вдвоем? Пропали! Я отопру шестую!

Дверь с номерком "6".

грохот замка.

отпахивается. Оттуда - снопы оранжевого света, дым, и люди падают друг через друга на пол. Вой, ругательства, радость.

ШТОРКА.

Входной тамбур тюрьмы.

Яростные удары в дверь, к нам,

Здесь столпились все освобожденные стукачи. Они вооружены палками, досками, швабрами, кочергами, лопатами. Обозленные, обожженные, кровоточащие и жалкие лица. Некоторые сзади влезли на ящики,- выше других. У стены - два надзирателя с пистолетами в руках. Биться насмерть - выхода нет. Все молчат. Все с ужасом смотрят на

железную дверь. Она подается. Засовы погнулись. Петли перекосились. В одном месте - уже щель, куда заходят ломы.

Яростные удары в дверь.

ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

Та же дверь - снаружи. В отсветах прожекторов (из-под крыши) видно:

это Гай долбит!! Ну и силища! Так дрались только у Гомера!

Не-ет, дверь не устоит! И лом - не лом, а на двух человек балка стальная!

И нахлынул опять тот же марш!

Еще немного! Еще немного!.. Устал Гай, отходит со своим ломом.

ШИРОКИЙ ЭКРАН.

И тогда дюжина зэков берется за долгое толстое бревно, разбегается с ним и с разгону бьет: б-бу!

Отходят с бревном. Видим среди них острую голову Гедговда. Он без шапки, на лице - восторг. Потому ли, что он длиннее всех,кажется, что от него - помеха, а не помощь.

a музыка зовет - не отступать. Тираны мира! - трепещите!

Разогнались

б-бу! пролом! Отходят.

И Володя Федотов тут. И Хадрис. И худощавый Антонас, Еще разок!

Но раздается густой пулеметный стук из нескольких мест.

Оборвалась музыка.

Бросают бревно! Падают! Все замирают.

А луч прожектора над головами начинает переползать туда и сюда.

Близкий крик:

- С вышек бьют, гады!.. По зоне лепят!

Пулеметы стихают.

Лежащие вскакивают. Но не успевают схватиться за бревно, как

через распахнутую калитку забора кто-то кричит:

- Автоматчики!.. Автоматчики! в зоне!

Раскрыты двойные лагерные ворота.

И по пустынной линейке входят в лагерь две цепочки солдат. Ощетиненные автоматами, они стараются держаться выпуклыми полукругами. Прожекторы с вышек освещают им путь.

МЫ ОТСТУПАЕМ.

Они идут - мертво перед ними.

Вдруг, по знаку офицера,- огни из стволов!

Очередь!

В нас! В лагерь! Каждый, стреляя, ведет автоматом немного влево, немного вправо.

И кончили.

МЫ - ЕЩЁ ДАЛЬШЕ.

Они продвигаются. В кадр попадают - слева БУР с изуродованным забором, справа - штабной барак с битыми окнами.

Они продвигаются. Они продвигаются. Сопротивления нет.

Заключенных нет.

Автоматчики развернулись в обе стороны.

Бекеч (в военном бушлате вместо шинели) кричит в дверь БУРа:

- Откройте! Я - Бекеч!

Изнутри голоса:

- Уже нельзя отпереть! Еще ударьте! Вылетит!

Знак Бекеча. Автоматчики берутся за бревно и нехотя бьют им.

Общий вид лагеря, как виден он конвойному офицеру с линейки (его затылок на первом плане). В лагере один за другим погасают фонари на столбах. Слышно, как бьют камнями то в жестяные щитки, то в сами лампочки.

И окна бараков гаснут одно за другим. Лагерь погружается в сплошную темноту. Окружный свет зоны слаб, чтоб его осветить.

Два пятна от прожекторов здесь, перед конвоем, еще резче выказывают эту угрожающую темноту. К офицеру подходит Бекеч:

- Надо продвинуться и захватить мятежников, с десяток.

- Имею приказ только обеспечить вам вывод. Дальше комбат запросил инструкций, из Караганды.

Вот кого они выводят: униженной крадущейся шеренгой, все еще с палками, лопатами и кочергами, отступают за спинами конвоиров двадцать человек, строивших жизнь на предательстве. Жалкий момент жизни!

Надзиратели замыкают.

Последняя цепочка автоматчиков втягивается в ворота и сводит их за собой.

ВЕРТИКАЛЬНЫЙ (УЗКИЙ) ЭКРАН.

Коридоры тюрьмы напролет.

Радостные крики под сводами.

И всплеск того же марша!

Сбоку, из входного коридора, вваливаются первые освободители - с брусьями, лопатами, ломами. Они растекаются в дальний и ближний концы коридора!

Среди передних бегущих - Гедговд. Он озарен восторгом. Он припадает к двери камеры, кричит:

- Барнягин! Ваня! Победа! Я так и знал - Юпитер в параллели с Солнцем!

СБОКУ ПРОСТУПАЕТ

толща стены, за ней

часть камеры. Барнягин кричит:

- Отойди, Бакалавр! Отойди, долбаем!..

и командует своим, снова схватившим столб:

...Раз-два-взяли!

Хор:

- Е-ще дали!

НАПЛЫВОМ

вместо их камеры - соседняя. Обугленные остатки нар, матрасов, тряпья. Расставив ноги, скрестив руки, посреди камеры стоит Климов. Молчит.

А в коридоре суета, ломами взламывают дверные засовы. Уже какую-то камеру открыли, оттуда вывалили освобожденные. Объятья!

Крики.

ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ - ШИРОКИЙ ЭКРАН.

Внутренность столовой - столбы, столы. Множество заключенных митингует в совершенном беспорядке. Несколько человек - на возвышении для оркестра. Вскидывания, размахивания рук. Нестройный шум, крики.

И вдруг близ самого нашего уха чей-то очень уверенный громкий голос, привыкший повелевать (мы не видим говорящего):

- Ну, и что? р-ре-волюционеры!?..

Все обернулись, смолкли.

А он совсем не торопится:

...И есть у вас военный опыт? И вы представляете, что теперь вам нужно делать?

Что за чудо? Офицер? Генерал?.. В отдалении, у входа, один, заложив руку за полу офицерской шинели, правда, без отличий и петлиц, стоит высокий, плечистый, в генеральской папахе

полковник Евдокимов! Он - и не он!.. Что делает форма с человеком! Усмешка на его лице:

...Бить стекла, долбать забор - это легче всего. А теперь что?

Настороженное молчание толпы, которой мы не видим.

Полковник все уже сказал, и стоит с пренебрежительной усмешкой.

Голоса:

- Полковника в командиры!.. Академию кончал!.. Хотим полковника!.. Просим!

Полковник быстро идет сюда, к нам,

в толпу. Люди раздвигаются перед ним.

Властно взошел он на трибуну, стал рядом с Гаем, Богданом, Климовым. Косится на них свысока. Гай делает уступающее движение:

- Я - только старший сержант. Я не возражаю.

На кого не подействует эта форма, эта уверенность!

Полковник не снисходит митинговать. Насупив брови, спрашивает:

- Каптер продсклада - здесь?

Голос:

- Здесь!

- Через два часа представить отчет о наличии продуктов. Бухгалтер продстола?

Визжащий старческий:

- Здесь!

- По сегодняшней строевке минус убитые выписать на завтра разнарядку кухне и хлеборезке.

- По каким нормам?

- По тем же самым, по каким! Может, в осаде месяц сидеть!

Повелительно протягивает руку:

- Бригадир Тимохович! Соберите по зоне убитых. Подсчитайте побригадно, дайте сведения в продстол. В хоздворе выкопайте братскую могилу, завтра будем хоронить.

Голос:

- Не морочьте голову с каптерками, полковник! Надо думать о лозунгах восстания!

Полковник Евдокимов грозно удивлен:

- То есть, это какие - лозунги?!

Косится на Богдана:

...Свобода щирой Украине? Так завтра нас пулеметами покроют. Если мы хотим остаться в живых, наш лозунг может быть только один: "Да здравствует Центральный Комитет нашей партии! Да здравствует товарищ Сталин!"

Разноречивый ропот.

Вдруг - радостный вопль на всю столовую:

- Эй политиканы! Стадо воловье! Что вы тут топчетесь?! Наши стенку пробили в женский лагпункт! К ба-абам!!!

Движение среди видимых нам первых рядов. Богдан, потом и Климов спрыгивают с помоста. Гул в толпе. Топот убегающих.

Полковник с досадой бьет рука об руку.

- Ах, это зря!.. Это надо было оставить!.

Гай:

- Но не в этом ли свобода людей, полковник?

Евдокимов скривился:

- Бар-дак!.. Управление, связь - все теперь к черту!

Гай, насунув шапку на самые глаза:

- Не у всех посылки, как у вас, полковник. Многим давно уже не до баб...

Громко:

...Так насчет лозунгов, браты!..

ШТОРКА.

Широкий экран разгорожен посередине разрезом стены в два самана. Слева - мужчины (мы видим их до колен) долбят стену ломами, кирками, Лопатами. Она, видно, замерзла, трудно колется. Они рубят как бы дыру, арочный свод, стена держится над ними, и ее верха мы не видим. А справа - сгущается стайка женщин в ожидании. Они тесно стоят, держатся друг за друга. Они с такими же номерами - на шапкахушанках, телогрейках, юбках. Они часто оглядываются в опасении надзирателей.

Музыка! Жизни нерасцветшие или прерванные...

Женщины не только молодые, тут всякие. После нескольких лет замкнутой женской зоны, обреченные на ледяной двадцатипятилетний срок,- как могут остаться спокойными к ударам мужских ломов в стену?

Это стучатся в твою грудь!

Это и любопытство.

Это и встреча с братьями, земляками.

Среди женщин мы можем угадать по лицам - украинок... эстонок... литовок...

Уже первый лом один раз прошел насквозь! Еще немножко! Еще! Падают куски! падают!..

Есть проход! Мужчины бросают ломы и кирки, они протягивают руки в пролом и стайка женщин бросается к ним! И протягивает руки!

КРУПНО.

- Соединенные руки! Соединенные руки! Союз мужчины и женщины старше всех союзов на земле!

Бегут еще! Одни туда, другие сюда, все перемешалось! Надзирателей нет!

- Демка!

- Фрося!

- Девочки, прыгай, не бойся!

- Вильность, дивчата!..

И еще - не разбираем языка, и тем выразительней переливание, мука и радость этих голосов.

Номера женской зоны закружились между номерами мужской.

Поцелуи - каменного века! - некого стыдиться, некогда кокетничать!

И Володя Федотов держит за локти какую-то девушку с нерусским лицом, с чуть высокомерным запрокидом головы.

- Ты не понимаешь меня, Аура?.. Но ты же в лагере немножко научилась по-русски?.. Аура! Меня арестовали - я не только еще не был женат, я...

Аура отвечает что-то по-литовски.

Они может быть и поцелуются сейчас, но мы этого не увидим.

ЗАТЕМНЕНИЕ.

Опять они! Но уже сидя на вагонке. Теперь уж она без шапки, ее волосы длинные рассыпались по Володиной груди, он их перебирает и целует.

Доносятся хрупкие стеклянные звуки бандуры.

И соседняя вагонка видна. Мантров, отвернувшись у тумбочки, старается не смотреть на этих двоих, хотя сидит прямо перед ними.

И на других вагонках, на нижних щитах и на верхних, сидят там и сям женщины. Как странно видеть прически и длинные волосы в лагерном бараке! Ближе бандура. Несколько тихих голосов, женских и мужских, поют:

Выйди, коханая, працею зморэна,

хоч на хвылыноньку в гай...

А вот и старик-бандурист - наголо стриженный, как обесчещенный.

И крышка бандуры его с мазаной хаткой, с писаной неживой дивчиной.

И - живая, похожая, лежит на смежной верхней вагонке, поет. Ее сосед встает, шагает по верхним нарам к ближней лампочке. Выкручивает ее и кричит:

- Эй, люды добры! Як майора Чередниченко нэма - так кто ж будэ электроэнергию экономыты? Геть их, лампочки Ильичеви, чи они вам за дэсять рокив у камерах очей нэ выелы?

- Общий вид барака. Вторую лампочку выкрутили. Третью.

А последнюю - украинка толстая.

Полная темнота.

И смолкла бандура посреди напева.

День. На крыше барака сидят двое зэков в бушлатах и, как-то странно держа руки, запрокинувшись, смотрят вверх.

Из их рук идет вверх почти непроследимая нить.

МЫ ПОДНИМАЕМСЯ.

Явственней веревочка. Вверх. Вверх.

Мутное зимнее небо. В легком ветерке дергается самодельный бумажный змей. На нем:

Жители поселка! Знайте!

Мы потому бастуем,

что работали от зари до зари

на хозяев голодные

и не получали ни копейки.

Не верьте клевете о нас!

отдаленная пулеметная стрельба. Резкий свист пуль по залу.

в экран! в змея! одна из очередей проходит дырчатой линией через угол змея.

Но змей парит!

И МЫ ТОЖЕ СТАЛИ ПТИЦЕЙ.

Мы делаем круги над лагерем и спускаемся.

На крышах нескольких бараков - по два заключенных. Это наблюдатели.

На вышках - не по одному постовому, как всегда, а по два.

На одной вышке стоит еще офицер и фотографирует что-то в лагере.

А в зоне - несколько проломов: повален забор, разорвана колючая проволока.

За зоной против этих мест - торчит из земли щит с объявлением:

КТО НЕ С БАНДИТАМИ

- переходи здесь!

Тут не стреляем.

А в лагере против этих мест - баррикады, натащены саманы, ящики.

И около каждой баррикады стоит двое постовых с самодельными пиками (пики - из прутьев барачных решеток).

И против ворот, против вахты - большая баррикада.

И тоже стоят постовые с пиками: двое мужчин, одна женщина.

А за зоной

пехотные окопные ячейки. В них сидят-мерзнут хмурые пулеметные расчеты, смотрят

на лагерь.

ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

На двери приколота бумажка:

ШТАБ ОБОРОНЫ

Перед дверью прохаживается с пикой молоденький зэк-часовой.

За этой дверью - по вазону с широкой агавой мы узнаем бывший кабинет оперуполномоченного. За письменным столом

сидит полковник Евдокимов в военном кителе с невоенными пуговицами.

Гай уронил черную стриженую голову на поперечный стол и как будто спит.

Сложив руки, сидит Магомет, спокойный, как гора.

В разных позах еще в комнате - Климов, Богдан, Барнягин, Галактион Адрианович и пожилой нормировщик. Все - без номеров. В углу стоит худощавый Антонас и очень строго смотрит.

Говорит Евдокимов:

- Я не знаю - какие могут быть претензии к штабу? Мы в осаде восемь дней. Никакой свалки вокруг продуктов, никаких злоупотреблений на кухне. Имеем месячный запас. Караульная служба - безупречна. Полный порядок!

КОСЫМ РЫВКОМ

переносимся к Барнягину:

- На хрена нам ваш порядок? При МВД тоже в лагере был порядок! Он на шее у нас - порядок! Нам не порядок, а свобода нужна!

- Но откуда нам достать свободу, майор Барнягин? Может быть, в первую ночь мы еще могли разбежаться. Никто, однако, этого не предлагал. А сейчас - момент упущен, перестреляют.

Климов, рядом с Барнягиным:

- Для свободы нам нужно оружие! - а мы его не ищем.

Евдокимов. Рассудительно-снисходителен:

- Слушайте, друзья, ну нельзя же планировать операции, находясь на уровне грудных детей. Значит, с ножами и пиками идти добывать пулеметы? - уложим половину личного состава. А что делать потом с оружием? Захватить рудники? Что это нам даст? Идти с боями на Караганду? Утопия.

Пожилой нормировщик, рыхлый, растерянный:

- Товарищи! Товарищи! Да где вы читали, где вы видели, чтобы лагерные восстания удавались? Это же не бывает!

Он мучается, ломает пальцы. Галактион Адрианович, двинув бровями, говорит ему по соседству:

- А где вы вообще видели восстания? Они только начинаются.

Евдокимов:

- Никаких активных и позитивных действий мы предпринять не способны. И недаром каждый день от нас уходит по несколько дезертиров. Эт-то показательно.

Богдан кричит:

- Так шо нам - за бабьи сиськи трематься?.. Нас тут як тараканов передушат! Треба яку-сь-то иньшу справу!..

Климов зло:

- Значит, "не надо было браться за оружие"?!

Евдокимов (твердо и на этот раз быстро):

- За ножи? - да, не надо было! Прежде, чем все это начинать, головой надо было думать, м-мыслители!..

Магомет поднимает руку, удерживая Климова от ответа:

- Хорошо, полковник. Но уже после ножей вы взялись руководить. Значит, вы видели выход. Какой?

Евдокимов всех обвел глазами. Чуть подумал. Не потому, что не знает. Усиленно сдерживаясь:

- Давайте рассуждать трезво, товарищи. Победить - мы вообще не можем. Никто из вас не возьмется даже назвать, как это мы могли бы "победить".

Нормировщик, очень волнуясь:

- Но нам три дня подряд предлагали выйти на работу - и надо было не отказываться!

Антонас из угла (он все так же не садится):

- А расстрелянных - в землю? А номера - опять на лоб?

Евдокимов:

- Не надо нам гадать. Никаких фантазий нам не надо. Рассуждайте логически. Мы можем только с м я г ч и т ь п о р а ж е н и е. И эту грозную передышку в несколько дней - меня оч-чень беспокоит их молчание - надо использовать действительно не для того, чтобы за сиськи трематься, как я тебе, Богдан, и говорил! - а для п е р ег о в о р о в! Чтобы наименее болезненно вернуться в рамки... мирной жизни.

Косой рывок.

Барнягин:

- То есть... просить гражданина начальника... разрешить нам вернуться на каторгу?.. Так??

За его спиной раскрывается дверь. Часовой:

- Товарищ полковник! Дежурный по дозорам - Мантров. Срочное сообщение!

Голос Евдокимова:

- Пусть зайдет.

Часовой выскакивает, впускает Мантрова и Федотова. Они перепоясаны, подтянуты, Мантров - с номерами, Федотов - без. У Мантрова его постоянное рассчитанное спокойствие, говорит как об обычном:

- Со станции слышен сильный рев моторов. Это - не автомашины. Или трактора, или...

оборачивается на Володю. Тот взволнован, решителен, переклонен вперед:

- ...танки! Я различил стволы и башни. По шуму - танков с десяток.

Гай резко поднял голову, лежавшую лбом на столе. Послушал Володю. Обвел присутствующих. Встал. Богатырь. Ястребиный профиль. В тишине - тихо:

- Это не бульдозеры, ясно... Полковник, вы не правы: начинали не мы. Начинал тот, кто сдавал нас в плен, а выжившим навьючивал немыслимые сроки. Начинали те, кто нашил на нас номера и запер бараки. Те начинали, кто...

разгорячается

...оплел нас стукачами, бил палками и бросал в ледяные карцеры. Никогда с сорок первого года - да со дня рождения самого - не было у нас никакого выбора! И сейчас его нет: надо готовить бутылки горючие! И щели копать! И будем с танками драться!!

Он - пойдет на танки! Это видно. Музыка!

И Федотов пойдет!

А Мантров (с ним в кадре)...?

ЗАТЕМНЕНИЕ. ШИРОКИЙ ЭКРАН.

Ночное небо светлее ночной земли, и рядом с баррикадой видны два черных силуэта - сторожевой дозор. Ветерок чуть треплет спущенные уши их шапок.

А дальше, за проломом - разбросанные огоньки поселка. Оттуда, издали, иногда прожектор быстро прошарит по земле, ослепит и погаснет.

Мы успели разглядеть, что здесь - Федотов и Мантров.

Они долго молчат. Вздох:

- Да, Володька... Думали университет вместе кончать, а кончим вместе - жизнь... Вот попали в заваруху...

Молчат.

- Здорово все-таки Гай сказал. Никогда, у нас не было выбора, Витька. Не выбирали мы, где родиться. А родясь - не могли не думать. А за то нас схватили - и опять-таки не могли мы не бороться. И за это теперь умрем...

Пауза.

...Утешимся только тем, что сколько мир стоит, лучшие никогда не выживают, они всегда умирают раньше. Во всей истории так. И на войне так. И в лагере.

- Ну, не согласен. Выживают всегда - умные.

- Так, может быть, умные - не лучшие?..

Молчат.

- А вообрази, если б тебя сейчас выпустили и Ауру тоже,- ведь ты б на ней не женился.

- Почему ты думаешь?

- Вас просто телячий восторг соединил. А ведь она - чужой человек: католичка, литовка.

- А та, которая нас всех сюда заложила, была комсомолка и русская.

Молчат.

- Слушай, Вовка. Последняя, может быть, ночь. Пойди уж к ней.

- Как же ты останешься один?

- Ну, на часок.

- Н-н-нет...

- Если я тебя отпускаю?

- Не соблазняй.

Пауза.

- Ну, тогда иначе. Пойди разбуди Генку, мы постоим с ним. А потом приходи с Аурой вместе - и вы постоите.

- Так - давай!

- Вали!

И Володя уходит в нашу сторону.

стихают его шаги.

Мантров некоторое время неподвижен. Ждет. И вдруг...

настороженная музыка. Что случилось??

быстро идет

в пролом!

И мы за ним!

Мы плохо видим его в темноте, у земли. Он крадется, он бежит! Легкий топот его и срывчивое дыхание. Пугающе-громко из темноты взвод затвора и:

- Стой! Кто идет?!

Мантров задыхается:

- Не стреляйте! Я к вам! Не стреляйте!

Луч фонарика оттуда ему в лицо. И теперь видим, как он поднял руки:

- Не стреляйте! Я - добровольно!

Группа военных в полушубках. Один выступил, слегка обыскал Мантрова при боковом свете фонарика.

- Взять руки назад! Марш!

Увели вглубь, сквозь них. Фонарик, перед тем как погаснуть, косо скользнул по плакату:

КТО НЕ С БАНДИТАМИ...

Темно.

Вдруг - яркий свет. Просторная комната. Портреты Ленина и Сталина. Десятка полтора офицеров - за длинным столом и кто где попало. Золотые и серебряные погоны. Широкие. И узкие судейские. Подполковники, полковники. Военного вида и чиновного.

Начальство лагеря - Чередниченко, Бекеч, оперативники - сбились в сторону, они тут ничтожны.

Яснолицый высоколобый подполковник с тремя орденами стоит посреди комнаты прочно, властно (портрет беспощадного Сталина пришелся сзади него) и как бы рубит указательным пальцем:

- Так. Обстановка в лагере, настроение, планы, организационная структура,- это все ясно. Благоразумие Евдокимова - учтем по вашему свидетельству. Непримиримость других членов штаба - тоже. Но это не все!

БЫСТРЫЙ ОБОРОТ ОБЪЕКТИВА ВКРУГ КОМНАТЫ, И ОН ПОКАЧНУЛСЯ

ПРИ ЭТОМ.

Мантров - бледный, у стены. Рядом стул, но он не сидит. Языком пробивает сухие губы. Близ него на стене - военная таблица со штыковыми приемами.

Тот же голос:

...Ведь вы были уважаемым бригадиром! Вы жили в самой этой каше и не могли не знать: кто резал людей? Кто посылал резать? Кто писал листовки? Кто руководил штурмом лагерной тюрьмы? Кто им выдал инструмент с хоздвора?

Обезумело смотрит Мантров. Таких несколько минут на жизнь, и можно потерять разум.

Голос все громче, до крика:

...А уж о собственной бригаде вы расскажете нам все! - все! О каждом! Мне подсказывают, у вас есть дружок и одноделец Федотов - вот он нас очень интересует!

Мантрову - невыносимо. Его как штыком пригвоздили к стене.

Он бьется и кричит:

- Я не для этого к вам пришел! Я пришел потому... что я не одобрял восстания! Я не хотел умирать! Я хочу отбывать срок! Но я не обязан быть предателем! Я - не предатель!..

И - упал на стул. Заплакал.

В кадр вступил яснолицый подполковник:

- Ни-кто не смеет назвать вас предателем! Но помочь правосудию вам придется.

МЕДЛЕННЫЙ ПОВОРОТ. ОБЪЕКТИВ ПРОПЛЫВАЕТ

по офицерским лицам. Они застыло смотрят на нас. Они уже победили! Серебро и золото! Изваянные самодовольства! Великое государство! Держава полумира! Кто - дерзнул?!

Срывающийся плач Мантрова.

ЗАТЕМНЕНИЕ. ЭКРАН СОХРАНЯЕТСЯ ТЁМНЫМ,

а уже нарастающе, согласно гудят танки.

ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ, ЧУТЬ СВЕРХУ

в пасмурном рассвете мы видим дюжину боевых прославленных Т-34.

Мы застаем их в тот момент, когда из каждого люка еще высунуто по последней голове в черном шлеме. Танкисты - стальные герои с плакатов. Они не движутся. Они будто даже не команды ждут, а прислушиваются, как сквозь гудение танковых моторов мощный хор мужских голосов поет им напутствие:

ВСТАВАЙ, СТРАНА ОГРОМНАЯ! ВСТАВАЙ НА СМЕРТНЫЙ БОЙ С ФАШИСТСКОЙ СИЛОЙ ТЕМНОЮ, С ПРОКЛЯТОЮ ОРДОЙ!

И - разом все прячутся, закрывая люки. Громче танковый рев.

Танки - пошли!

МЫ ОТБЕГАЕМ

внизу по земле перед ними. Пошли!.. Пошли!.. Пошли на нас!.. Трясется земля вокруг нас!

Красный всплеск из пушечного дула!.. Еще!

Оглушающий выстрел! Второй!

Развалены лагерные ворота! (Мы видим из зоны.) Летят обломки!

В оркестре - мелодия карателей.

Великолепная атака танков! Головной вырывается вперед и въезжает в разбитые ворота, расчищая путь от остатков баррикады. От нее отбегает сторожевое охранение.

Около нас - крики:

- Давят!..

Танки!..

Спасайся!..

Спокойно!

КАК БЫ НАИСКОСОК

мы видим слева вдали первые танки и пустую линейку от нас к ним,- а справа крупно входит в экран голова Гедговда. Он одобряюще улыбается нам:

- Господа, не волнуйтесь! Ничего плохого не может быть! Ведь они же не звери!

И он проходит мимо нас, наискосок, навстречу первому танку смешной длинный худой Бакалавр.

Рев танков, трясенье земли.

Хор в небе:

ПУСТЬ ЯРОСТЬ БЛАГОРОДНАЯ ВСКИПАЕТ, КАК ВОЛНА!

Гедговд идет по краю линейки, едва уступая танку дорогу,- и сбоку, движеньями рук, уговаривают его остановиться.

Танк резко виляет, сбивает Гедговда и, переехав его одной гусеницей, мчится на нас...

ИДЁТ ВОЙНА НАРОДНАЯ

проносится через экран мимо нас...

СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА!

Мимо трупа Гедговда несется второй танк, а сбоку сзади из щели высовывается рука.

Крупно.

Это Гай! Из щели бросает бутылку

в прошедший мимо танк, под башню! Разбилась бутылка, но не горит. Уходит танк!

А сзади - третий! Мимо Гая! Теперь Гай весь вылез из щели, стал на колено,

С НИМ РЯДОМ И МЫ У ЗЕМЛИ

и в остервенелом азарте боя бросает вторую, третью бутылку

в уходящий танк! Разлился огонь по броне! Запылал танк, уходя из кадра!

Но - грохот танка с другой стороны! Дрожит земля! Это - сзади следующий! Гай обернулся - поздно!..

Давят Гая у самой щели, и потом грохочут над нами гусеницы!

Около нас - месиво трупа Гая. Голова запрокинулась в нашу сторону - почти уцелевшее лицо с тем же азартом боя.

Музыка карателей и гибнущих!

И еще один танк мимо нас!

И еще один!..

И еще!..

И бегут за танками солдаты-краснопогонники мимо нас, выставив автоматы,

волнами,

волнами... Кто ближе к нам, у тех видим только сапоги.

И дальше все время - рев, лязг, стрельба. Хор:

ДАДИМ ОТПОР ДУШИТЕЛЯМ

БЕЖИМ И МЫ, ОБГОНЯЯ АВТОМАТЧИКОВ,

БОЯСЬ ОПОЗДАТЬ, ОПОЗДАТЬ.

Теперь мы лучше видим их лица, челюсти стиснутые.

ВСЕХ ПЛАМЕННЫХ ИДЕЙ!

Мы обогнали их. Теперь - вслед за танками, между бараками,

И ТУТ ОСТАНОВИЛИСЬ, И ОГЛЯДЫВАЕМ ВОКРУГ, И ОГЛЯДЫВАЕМ ВОКРУГ

бессмысленное, беспорядочное убегание зэков - мужчин и женщин, в черном лагерном.

РАЗБОЙНИКАМ, ГРАБИТЕЛЯМ

Их секут из пулеметов и устилают ими просторный лагерный двор. Падают кучами, по нескольку вместе, друг на друга вперекрест.

МУЧИТЕЛЯМ ЛЮДЕЙ!!!

И отдельно падают.

Вот танк утюжит впритирку к долгой стене барака.

Стальным боком своим он сдирает штукатурку, рвет дранку, сдвигает оконные косяки - и стекла сыпятся из окон, звенят, но никто не высовывается в решетки окон. Там - вагонки с жалкими арестантскими постелями и черная пустота.

Бегут два автоматчика вслед танкам и стреляют то в окна, то просто в стены барака.

Даже не их, а дула их видим перед собой, как будто сами бежим с автоматами.

Опять окно. Сквозь решетку пробивается лицо растрепанной безумной женщины. Она кричит нам:

- Хай бы вы пропалы, каты скаженные!

Наша короткая очередь - и она готова. Припала к решетке, руки свешиваются наружу.

ГНИЛОЙ ФАШИСТСКОЙ НЕЧИСТИ

ДАЛЬШЕ БЕЖИМ,

неся дула перед собой.

ЗАГОНИМ ПУЛЮ В ЛОБ

ВСЁ КОСО ДЁРНУЛОСЬ,

это мы споткнулись о труп заключенного.

Бежим дальше. Угол барака.

ОТРЕБЬЮ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

За углом - открытое крыльцо, ступеньки на все стороны.

Из дверей на крыльцо выбегает Володя Федотов. Он - с пустыми руками, в отчаяньи хочет броситься на нас. Одно наше дуло в его сторону поднялось...

СКОЛОТИМ КРЕПКИЙ ГРОБ!

Из тех же дверей выбегает Аура. У нее мальчишеская быстрота.

Она взмахивает руками и загораживает жениха своим телом.

Выстрел! выстрел!

Убита! Не меняя позы, прямая, медленно начинает падать на нас.

НО ОБЪЕКТИВ УХОДИТ, ОН ПРОДОЛЖАЕТ С ЭТОГО МЕСТА КРУГОВОЙ ОСМОТР.

Еще одна открытая площадка между бараками, черные туши двух танков проносятся мимо.

Беспорядочно лежат трупы. Раненые корчатся. Отползают.

Поднимают голову - и снова кладут.

А вон, притиснувшись к углу барака, с ножом стоит Хадрис.

Нам видно, кого он ждет - автоматчика, бегущего вдоль другой стены. Сравнялись! Удар ножа в шею. Подкосились ноги автоматчика.

Хадрис вырвал себе автомат.

Оглянулся, ища, кого бить.

Увидел! Приложился, Очередь!..

Пушечный выстрел близ нас.

Пламя сбоку в кадр! Черный фонтан на месте Хадриса! Клочья!

И нет уже ни его, ни угла барака.

ПОВОРАЧИВАЕТСЯ ДАЛЬШЕ.

Один убитый краснопогонник. А второй пытается встать.

ДАЛЬШЕ.

Тимохович без шапки, бритоголовый с характерным шрамом на лице идет в обнимку с некрасивой немолодой женщиной,

У них медленные обреченные движенья,

отчаянные глаза... Увидев

ВСТАЁТ СТРАНА ОГРОМНАЯ

танк, они делают несколько убыстренных шагов и, также обнявшись, падают под него.

Переехал и ушел из кадра.

ВСТАЁТ НА СМЕРТНЫЙ БОЙ

ПОВОРАЧИВАЕМСЯ ДАЛЬШЕ.

Никто уже не убегает, не ходит и не преследует...

С ФАШИСТСКОЙ СИЛОЙ ТЕМНОЮ

Трупы на снегу... Трупы на снегу...

Изодранная стена барака с отвисающей дранкой, с голой чернотой окон.

Та же женщина, убитая в решетке, со свесившимися наружу руками.

С ПРОКЛЯТОЮ ОРДОЙ.

И на тех же ступеньках Володя Федотов - лежит, обнимая, целуя убитую Ауру.

Вот теперь-то по завоеванному полю бегут между трупов

надзиратели! С палками! С железными ломиками!

Во главе их - Бекеч с заломленной лихо шапкой. Свирепые обрадованные лица! Истеричный "матросик". Угольный надзиратель.

ПУСТЬ ЯРОСТЬ БЛАГОРОДНАЯ

Какой-то драный хромой зэк лежал среди мертвых, теперь вскочил - и бежать в барак!

ВСКИПАЕТ КАК ВОЛНА!

Его настигли и избивают палкой! палкой! ломом!

Свалился.

ИДЁТ ВОЙНА НАРОДНАЯ

А другие двое надзирателей на ступеньках барака выкручивают женщине руки, она кричит.

СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА!

Ударив по голове, сталкивают ее ногой в спину со ступенек на землю.

Еще бегут надзиратели и палками добивают раненых.

ОЧЕНЬ МЕДЛЕННОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ.

И тогда - полная тишина.

ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ.

Подбородок, офицерский погон на шинели и фанерная дощечка в руках, а на ней - уже много законченных квадратиков, какими точкуют бревна. Карандаш проводит черточку на последнем из них.

Почти шепотом:

- ...Четыреста пятьдесят восемь...

ОТХОДИМ.

Это лейтенант, начальник Культурно-Воспитательной части, предлагавший кино. Он стоит у края большой ямы и считает убитых, сбрасываемых в нее.

Каждого убитого подносят четверо заключенных на куске брезента, прибитом к двум палкам. Они не поднимают голов смотрят только на край ямы, чтоб не оступиться.

Ссунув мертвого в яму головой вперед, уходят с пустыми носилками.

А другого стряхивают вперед ногами...

Шорох и стуки падения.

Там в яме, окоченевшие, они торчат как бревна - руками, ногами, локтями. Мужчины и женщины.

Три бравых краснопогонника стоят по углам большой квадратной ямы. Валки свежей глины окружают яму.

КРУПНО.

Опять те же руки, дощечка и карандаш. Проводит диагональку:

- ...Четыреста пятьдесят девять...

Запечатывает десятку:

...Четыреста шестьдесят...

ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

Тот кабинет в санчасти. Но за врачебным столом сидит теперь пожилая толстая начальница. Она - с погонами майора медицинской службы. Волосы ее окрашены в медный цвет. Гимнастерка едва объемлет корпус. Рядом у того же столика сидит оперуполномоченный.

Перед ними не на вытяжку, но прямой, стоит Галактион Адрианович. В глубине, у двери, видим еще надзирателя. Оперуполномоченный:

- Но именно их двоих нам надо взять на следствие и на суд!

Галактион Адрианович:

- Но именно этих двух выписывать из больницы сейчас нельзя. Один проглотил столовую ложку - и позавчера мы ему сделали вторую операцию. А у того - швы загноились.

Женщина бьет кулаком о стол:

- Так я их выпишу, если вы труситесь!

КРУПНО.

Гадкая, слюной брызжет:

...Я тоже врач! Я всю жизнь в лагерях работаю! И вы мне очки не втирайте! А потом они будут ножи глотать,- а следствие будет их ждать?

Оперуполномоченный. Смотрит пристально, чуть вверх (на стоящего):

- Он не трусится. Он просто до конца верен мятежникам.

Галактион Адрианович старается, чтобы лицо его не дрогнуло. Будто это не о нем.

...И если он все операции кончил, я бы его сейчас уже арестовал.

Голос начальницы:

- Да забирайте его, пожалуйста! Дерьма такого найдем.

Чуть поднялась одна бровь. Медленно снял белую шапочку с седой головы. Расстегнул халат. Снял.

Будто в рассеянности обронил снятое белое на пол - и пошел к выходу. На спине его курточки - номер. У двери надзиратель:

- Р-руки назад! Порядка не знаешь?..

Так и остались халат и шапочка на полу близ ножек стола и туфель начальницы.

ЗАТЕМНЕНИЕ.

И подземный рокот ударных.

НА ШИРОКОМ ЭКРАНЕ

не сразу вырисовываются низко нависшие своды подземного коридора, идущего вдоль экрана. Глыбы сводов занимают его верхнюю половину. Багровые отсветы едва освещают каменные поверхности.

Ясный голос с высоты:

- Именем Советского Союза. Военный Трибунал Равнинного лагеря МВД...

Струнные заглушают голос.

...К высшей мере наказания!..

Сбоку появляется в подземельи видный нам лишь по грудь - Петр Климов. Опустив голову, с руками, завязанными за спиной (это чувствуется по плечам), обросший, в лохмотьях, он идет, как тень. Он плохо виден и не слышен вовсе - он скользит под этими глыбами вдоль толщи стены...

Тот же голос:

...Заключенного Климова!

Не рука - черная тень руки с пистолетом, будто пересекшая луч кинопроектора, - вдвигается на экран, недолго следует за затылком жертвы и выстрел! гул под сводами!

красная вспышка у дула,- стреляет в затылок. Тело Климова вздрагивает и ничком падает, не видно куда. Тень руки исчезла.

Те же струнные!

И оттуда ж, такою же тенью, вступает Иван Барнягин.

Голос:

...Заключенного Барнягина!

И та же тень руки с пистолетом вступает в экран. Ведет дуло за затылком. Вспышка в затылок!

Выстрел. Гул.

Убитый Барнягин начинает поворачиваться к нам и рухает боком. Вниз. Исчезла и стрелявшая рука.

Струнные!

И беззвучной же медленной тенью тот же путь повторяет Володя Федотов.

Голос:

...Заключенного Федотова!

И - рука с пистолетом в затылок. Вспышка! Выстрел!

Плечи Федотова взбросило, голову запрокинуло назад, и мальчишеский стон вырвался в вал!.. Выстрел! Выстрел!..

Еще двумя поспешными вспышками его достреливают, он оседает, исчезает с экрана вниз.

В НАЧИНАЮЩЕМСЯ ЗАТЕМНЕНИИ

голос:

...Заключенного...

Не слышно. Замирание всех звуков.

И вдруг - тот счастливый эстрадный мотивчик, с которого начались воспоминания Мантрова.

Яркий солнечный день в лагерной столовой со столбами. Заглядывающие лучи солнца - в парУ баланды. Все забито - проходы и за столами. На деревянных подносах разносят миски. А на помосте - играет оркестр.

Первая скрипка - С-213. Он беззаботно водит смычком, чуть покачивается. Его довольное жирное лицо улыбается.

незатейливый веселенький мотивчик!

У остекленной двери на кухню, рядом с раздаточным окошком, стоит Абдушидзе в поварском колпаке, халате, с большим черпаком в обнаженных волосатых руках. Он молодцеват, маленькие незаконные усики под носом. Перекладывая черпак из руки в руку, широко размахивает правой:

- Привет, бригадир! Ну как? Отоспался с дороги?

И хлопает в рукопожатие с Виктором Мантровым. Мантров чисто побрит, улыбается, сдержанно, пожалуй, печально. Подходит еще третий заключенный:

- Кокки! Виктор! А куда вас возили?

Абдушидзе с достоинством:

- На суд, куда! На суд! Свидетелями.

Повар и бригадир. Миновали бури.

Эстрадный мотивчик.

КОСАЯ ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

У себя в кабинете сухой прораб в синей шинели, не садясь, нога на стул, кричит по телефону (в окне разгораются алые отсветы):

- Это - политическая диверсия!.. Это явный поджог!.. Их мало танками давить - их надо вешать каждого четвертого!! Цех стоит три миллиона рублей! Если я сяду на скамью подсудимых, то я многих за собой потяну, обещаю!.. Да что наши пожарные? Это - калеки! У одной мотор заглох, у другой шланг дырявый!.. Мобилизуйте конвой, мобилизуйте кого угодно - помогите мне потушить!..

Бросает трубку, бежит к двери.

КОСАЯ ШТОРКА. ШИРОКИЙ ЭКРАН.

Музыкальный удар! Стихия огня!

Пылает тот корпус, сплошь деревянный! Он охвачен с коротких и длинных сторон Огонь, раздуваемый ветром, хлещет вдоль стен, факелами прорывается в окна! Огонь багровый с черным дымом.

И кирпичный. Красный! Алый! Багряный! Розовый. Оранжевый. Золотистый. Палевый. Белый.

Ликует музыка огня!

Обнажились от крыши стройные ребра стропил - и еще держится их клетка, перед тем как рухнуть. Подхваченные восходящими струями горячего воздуха, рев этих струй в музыке, взлетают, рассыпаются и ветром разносятся по сторонам снопы искр, огненной лузги. Чем ярче пожар - тем чернее кажется пасмурное небо.

Со всех сторон по открытому пространству, по серому обтаявшему снегу, по гололедице - сходятся заключенные. Они становятся широким кольцом - поодаль от пожара.

Озаренные всеми оттенками огня - лица заключенных!

Мы непрерывно оглядываем эту вереницу, немного задерживаясь на знакомых.

Очень хмур, очень недоволен полковник Евдокимов (опять в телогрейке и с номерами). Губы закусил. Широкоплечий, на полголовы выше соседей.

С-213. Трясутся толстые щеки. Вполголоса:

- Да что ж это? Что ж это? Надо тушить. На нас подумают, ребята!

Но не шевелятся соседи.

Прокаленные и перекаленные зэки. Раз горит - значит, так нужно.

Даже злорадство на лицах: строили сами, сами сожгли, ничуть не жаль.

Кишкин, озаренный огнем, декламирует с преувеличенными жестами:

- Прощай, свободная стихия!

Гори, народное добро!

Соседи смеются.

Лица, лица, Ни на одном нет порыва тушить.

Непроницаемое лицо Мантрова. Он не напуган и не рад. Он вернулся к своему постоянному умному самообладанию.

Но любованием, но волнением озарено лицо старика в блещущих очках, Он щепчет:

- По-хороны ви-кингов!

Сосед:

- Почему?

- Скандинавский обычай. Когда умирал герой, - зажигали ладью умершего и пускали в море!

- Светло-оранжевое торжество победившего пожара. Полнеба в нем.

Крыши нет - сгорела. Невозбранно горят стены цеха - борта ладьи убитых викингов... И ветер гнет огромный огонь - парусом! Облегчение и в музыке. Смертью попрали смерть.

А прораб, путаясь в шинели, шапка на затылке, бежит вне себя перед цепью неподвижных заключенных:

- Что за зрелище? Что вы стоите и смотрите? Подожгли - и смотрите?

Вслед ему на драной рыжей лошаденке едет спокойный старый казах в санях с лопатами.

БЛИЖЕ.

Прораб бежит и кричит:

- Надо тушить! Бригадиры! Мантров! Полыганов! Надо тушить!

Маленький Полыганов (с ним поравнялся прораб). Невозмутимо:

- А как? - тушить?..

Прораб размахивает руками:

- Как тушить?! Вон лопаты разби... разби... раздавайте людям! Снегом засыпайте!

Убежал дальше. Вместо него в кадр въезжает лошадь и голова казаха со щиплой бороденкой, в рыжей шапке (сам казах сидит ниже). До чего ж спокоен казах! - как идол в степи.

Полыганов оскалился (не он ли и поджег?..):

- Что ж, ребята, приказ - лопаты брать. Снег руби - и кидай туда. Кидай.

Над санями. Безучастно разбирают лопаты.

ИХ ЖЕСТЯНОЙ ГРОХОТ.

ОБЩИЙ ВИД

пожара. Уже падает сила огня. Уже стены местами выгорела до земли. И - жалкие мелкие человеческие фигурки копошатся вокруг.

Набирает силу звука - заупокойная месса.

БЛИЖЕ.

О, лучше б их не заставляли! Эти не совместимые с пожаром медленные подневольные движения рабов.

Мы движемся, движемся перед их растянутым фронтом. Они скребут лопатами лед - и бросают жалкие горсти его в нашу сторону, в нашу сторону. Лица их, красные от огня, злорадны и скорбны.

Заупокойная месса!

Маятник. Мы не видим, где он подвешен (над экраном где-то). А низ его очень медленно качается по экрану, самым видом своим обомшелым показывая, что считает не часы. Он переходит в одну сторону, снимая с экрана догорающий пожар, заменяя его скудным выжженным степным летом, которое мы видим через колючую проволоку.

И проходит в другую сторону, заменяя лето пеленой и сугробами зимы (но неизменна осталась колючая проволока).

Качанье. Опять лето.

Качанье. Опять зима.

Последним вздохом умерла музыка.

Последним качанием маятник открывает нам

ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

Снизу вверх по нему медленно движется белая бумага, на которой с канцелярской красивостью выписано

и голос Мантрова, содрогаясь, повторяет эти слова раздельно:

ПОДПИСКА О НЕРАЗГЛАШЕНИИ

Я, Мантров, Виктор Викторович, даю настоящую подписку при своем освобождении из Равнинного лагеря МВД СССР, в том, что я никогда и никому не разглашу ни одного факта о режиме содержания заключенных в этом лагере и о событиях в лагере, которым я был свидетель.

Мне объявлено, что в случае нарушения этой подписки я буду привлечен к судебной ответственности по Уголовному Кодексу РСФСР.

Бумага останавливается на последних строчках. С верха экрана над ней выдвигается ручка с пером. Виден обшлаг защитного кителя с небесным кантом. Снизу навстречу ей появляется тонкая нервная рука Мантрова.

Берет перо. Подписывается. На это время рука в кителе скрывается,

затем, сменяя руку Мантрова, возвращается с тяжелым пресс-папье

и неторопливо промокает, раскачивая, раскачивая

ВСЁ КРУПНЕЙ

пресс-папье.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Взрыв наглой эстрадной музыки, хохот саксофона.

Белая скатерть во весь экран, и та же самая рука Мантрова тянется за рюмкой. Уносит ее.

Виктор пьет. Опустив рюмку, смотрит горько...

...на первую скрипку. Тот играет и, кажется, насмехается.

Лицо у него такое же толстое и внешне добродушное, как у...

НАПЛЫВОМ

что это? С-213? Нахально оскалился, покачиваясь в такт, подмигнул!

ШИРОКИЙ ЭКРАН.

Вот и весь оркестр. Нет, это почудилось. Никакого С-213. Ресторанные оркестранты.

И весь ресторан на веранде. Розово-фиолетовые цветы олеандров заглядывают в ее пролеты.

Альбина берет Виктора за руку:

- Вам больно вспоминать! Не надо! Не надо!

Муж золотистой дамы:

- Да и какой дурак это придумал - старое ворошить? Сыпать соль на наши раны!

Ест с аппетитом. Дама:

- Вспоминать надо только хорошее! Только хорошее!

И Виктор согласен. Он нежно смотрит на

Альбину. Вот она, истина и жизнь! - хорошенькая девушка, цветок на груди.

Только хохочущая музыка раздражает, напоминает...

Соединенные на столе руки - мужская и женская. Похожи на т е. И не похожи.

Молодые встают:

- Мы хотим побродить.

Старшие кивают:

- Идите, конечно, идите.

И Альбина, а за ней Виктор проходят между столиками

под арку входа - Ресторан "Магнолия" - и спускаются к нам по ступенькам, держась за руки. Навязчивая музыка глуше и исчезает.

Завернув по аллейке с розовой ватой цветов, они останавливаются в уединенном уголке.

Альбина, волнуясь:

- И не надо ничего рассказывать! Я все понимаю! - мой отец умер в лагере. Но вы победили все ужасы, вы оказались сильнее других!

Виктор:

- Давайте забудем! Давайте все забудем!.. Помогите мне забыть! Соединяются в поцелуе.

ПО ВСЕМУ ЭКРАНУ

сверху вниз начинают сыпаться струйки желтого песка. Сперва тонкие, отдельные, потом все шире и оплошней,- и вот уже густым обвалом, тем самым обвалом, каким засыпало работяг в траншее,закрыло от нас целующихся.

Как будто чьи-то руки - пять пальцев и еще пять - хотят выбиться из песка, но тщетно.

Поглощает и их.

Сыпется, сыпется желтый песок забвения.

Наискосок по нему, налитыми багровыми буквами, проступает строка за строкой посвящение фильма:

ПАМЯТИ ПЕРВЫХ, ВОССТАВШИХ ОТ РАБСТВА,

ВОРКУТЕ,

ЭКИБАСТУЗУ,

КЕНГИРУ,

БУДАПЕШТУ,

НОВОЧЕРКАССКУ...

Я мало верил, что этот фильм когда-нибудь увидит экран, и поэтому писал его так, чтобы будущие читатели могли стать зрителями и без экрана.

Пусть же не посетуют на меня режиссер, оператор, композитор и актеры. Они, разумеется, свободны от моих разметок.

1959 Рязань