Золотая Колыма

БОРИСКА И САФИ

Суровым был колымский ноябрь. Горы снега под лучами яркого холодного солнца сияли фиолетово-белым отблеском. Стояла глухая приарктическая тишина; ни один звук не нарушал ее. Мороз достигал пятидесяти градусов.

По устью реки Декдачан, впадающей в Колыму, шел человек на коротких тунгусских лыжах. Он медленно переступал по снегу, одолевая, видимо, уже не первую сотню километров. Человек тянул за собой грубо выстроганные из жердей санки, на которых лежали мешок с мукой, связка рыбы, лопата, топор и несколько лотков для промывки золота.

В глубокой долине, где устье реки круто бросалось в сторону, человек сделал привал. Взяв топор, он нарубил дров, выложил по углам квадрата метров десяти в диаметре четыре костра и зажег их. Костры пылали, снег стаивал, обнажая черную мерзлую землю.

Разбросав один из костров, путник начал копать слегка оттаявший грунт. За несколько часов тяжелой работы он углубился всего на несколько вершков. Дальше шел слой сплошной вечной мерзлоты, не поддающийся никаким усилиям человека. Он снова развел костер, оттаял вырытый грунт и опять принялся за работу. Земля была крепка, как гранит, острие заступа только слегка скребло по ее поверхности.

Наступила ночь. Пылали костры. Далеко в тайге хрипло выла росомаха, гукал филин. Человек слой за слоем скреб каменную землю. К рассвету он вырыл яму всего на поларшина. И опять целый день, временами греясь у костров, продолжал рыть.

Только на третий день он вылез из ямы, ссыпал землю в лоток и понес ее к замерзшему ручью. Он пробил ломиком лед и зачерпнул холодную воду в лоток. Ловкими волнообразными движениями человек встряхивал лоток с породой, отбрасывая лопаткой крупные камни и гальку. Мокрые руки его покрылись ледяной коркой, пальцы распухли и побагровели, став похожими на панты молодого оленя весной, когда пушистые рожки их наливаются кровью.

Земли в лотке оставалось все меньше. Наконец, в маленькой кучке грязи на дне его блеснуло несколько микроскопических желтоватых блесток. «Знаки»! Мельчайшие крупицы золотого счастья, за которым человек охотился уже много лет и которое теперь где-то близко, может быть, рядом. Надо найти его, напасть на гнездо, и тогда богатство сразу поплывет в руки…

Человек яростно хватает заступ и опять роет новый шурф, пока не достигает золотоносных песков. И снова — одни «знаки», одни ничтожные следы, свидетельствующие о богатой породе, но сами по себе не имеющие никакой ценности. Они говорят только о том, что где-то близко должно быть много золота.

Человек расправляет замлевшую спину, ставит чайник на костер, разводит на лыже немного муки с водой, запекает на огне лепешку и жадно ест ее, запивая горячей водой… Провизия на исходе, сахара давно нет. Впереди — долгая колымская зима. Ближайшее жилье — в Оле, на расстоянии шестисот километров; туда больше месяца надо итти по тайге… Ружья у человека нет. Иногда он ловит силками куропатку и удит рыбу в проруби. Но это трудно и, главное, долго. А время дорого, да и провизия дорога. Чтобы купить ее, нужно долго служить в Оле сторожем или дровосеком, отказывать себе во всем и копить сотню-другую рублей, с которыми можно снова итти на разведку.

И человек торопится. Он сбрасывает последний костер и роет новый шурф. Снова долгая изнуряющая работа заступом, оттаивание дюйма земли за дюймом… Снова жгучая надежда, привычное замирание сердца при блеске золотых значков в лотке и мрачное разочарование. Богатого золота нет, но с непреодолимой силой тянет человека к повторным поискам.

Подобный этому азарт владел ищущим, когда он сидел в царской тюрьме за дезертирство. Однажды в карты он проиграл сожителю по камере недельную порцию пищи. Целую неделю он не ел хлеба и каши, питаясь жалкими остатками баланды, которую из милости давали ему арестанты. Когда голодная неделя кончилась, человек с жадностью набросился на тюремный паек. Но в первый же после этого день он снова проиграл недельную порцию другому арестанту.

Золотой азарт еще страшнее. Он преследовал человека годами, гнал его в тайгу на мучительные по тягостям поиски. И теперь, с неистовством душевнобольного, человек рыл и рыл шурфы. Он шесть дней не спал. Но, полчаса вздремнув у костра, превозмогая нечеловеческую усталость, он вскакивал и снова хватался распухшими руками за лопату.

На седьмой день человек свалился у костра. Проснулся он полузамерзшим у слаботлеющих углей. Страх перед смертью охватил его. Он кинулся в тайгу и начал рубить кедровник и лиственницу для зимовья. За три дня он выложил сруб, покрыл слаником крышу, заделал отверстие в стене толстой ледяной плитой вместо стекла и доверху засыпал стены мокрым снегом, смерзшимся в теплую непроницаемую ледяную обшивку… В ушах у человека звенело, перед глазами плыли красные и синие круги. Но он продолжал работать.

Когда костер запылал на земляном полу, человек покачнулся и упал возле него. Инстинктивно он успел отодвинуться от огня. Сколько он спал — он не мог определить. Он видел только по белеющему пеплу, что костер погас давно и чувствовал, что не в состоянии встать. Ему страшно хотелось пить. Он дополз до стены и, отломив от угла кусок намерзшего снега, начал жадно сосать его. Вода немного освежила больного, но приподняться он не мог, охваченный лихорадочным жаром.

— Пропадаю! — с отчаянием прохрипел человек. — Чаю бы горячего!..

Он долго лежал неподвижно, слабо улавливая отрывистый лай песцов в тайте. Вдруг он с усилием приподнял голову и прислушался. По снегу что-то шуршало. Щит из кедровника, заставлявший вход в зимовье, отодвинулся, и в отверстие влез пришелец в тулупе.

— Бориска? Живой?! — тревожно спросил вошедший.

— Сафейка?! — радостно закричал больной. — Салям! Чаю!

…Тридцать лет прошло с тех пор, как Сафи Гайфулин, татарин из деревни Мирзан, Казанской губернии, впервые решил промышлять золото. Он работал тогда сторожем на почте в Охотске, куда попал, дезертировав в свое время из царской армии. Едва в Охотске стали носиться слухи о золотых песках, как Сафи, одним из первых, пошел разыскивать их.

Почти десять лет он бродил по охотским горным ручьям, изучил все тропы на побережье и в тайге и перемыл не одну сотню тонн породы. Но золота встречалось мало. Все лето Гайфулин пропадал в тайге, а к зиме приносил в Охотск крохотную горстку добычи, достаточную только для того, чтобы прожить зиму и закупить продуктов и припасов на зимние разведки и летнюю добычу.

В 1914 году, когда началась война, Сафи ушел подальше в тайгу, прячась от охотского исправника. На одном из перевалов в тайге он встретился с земляком, тоже Гаифулиным, Шафигуллой. Шафигулла также бежал от военной службы и добрался из Сибири до Охотска. Он, скрываясь от властей, бродил в здешних лесах, питаясь рыбой и дичью, иногда промышляя золото. Шафигулла был исключительно силен и ничего на свете, кроме царской полиции, не боялся. Старатели прозвали его «Бориской». Это и был тот самый легендарный Бориска, который, считается первооткрывателем колымского золота и по следам которого шли советские золотоискательские партии Дальстроя на Колыме.

Оба Гайфулина долго бродили по тайге, ведя бесконечные беседы о родном своем селе и мечтая о богатстве, которое позволит им вернуться домой, жениться на красивых девушках и завести свое хозяйство. Но богатого золота в Охотске Гайфулины не нашли. Осенью 1915 года вместе с русским старателем, уроженцем Пензенской губернии Кановым, они сидели на окраине Охотска в трактире и совещались.

— Пропадем мы тут, братцы, в тайге, — говорил Канов. — Золото здесь тощее, просто — дрянь. Поймают нас, отошлют на Сахалин или на войну… Что будем делать, братцы?

— Пойдем дальше, бачка, — сказал Сафи. — Пойдем в Америку. На севере, далеко, слыхал я, Америка такая есть, Аляска называется. Там золото лотком гребут. Поедем на собаках в Олу, в Гижигу, потом в Северный океан. Там нас никто искать не будет и золота вволю нароем.

Канов был человек грамотный. Он достал карту и подсчитал — до Анадыря будет две с половиной тысячи верст. Если на собаках делать по пятьдесят верст в день, к марту, пожалуй, можно доехать.

— Да места-то больно страшные, — сказал Канов. — Перевалы, пурга, народ неизвестно какой. Выдадут или убьют…

— Едем! — перебил его Бориска. — Ничего этого мне не страшно. Лишь бы не на войну…

— …Собрали мы все свои капиталы, — подсовывая в чугунку хворост, рассказывает Сафи Гайфулин, — купили три потяга собак, юколы, припасов и поехали по охотскому берегу. Недели через две дошли до Ямска, сделали привал. Начал нас народ пугать: «Не дойдете до Северного моря: хребты высоки очень, пурга всегда воет; засыплет вас там, пропадете без вести. Никто еще по берегу до Америки не доходил. А золото и в Ямске есть — весь берег золотой…» И всю зиму искали мы золото вокруг Ямска. Однако ничего не нашли, даже «знаков» почти не было. А весной повстречались с якутами, которые пришли с Сеймчана, с реки Колымы. Напоили мы их спиртом и начали выспрашивать, нет ли золота на Колыме. Долго они жались, отмалчивались, но потом все-таки проговорились, что золота бывает много и тунгусы из него чуть ли не золотые пули отливают. Очень нас эти рассказы тогда расстроили!.. А кроме того встретился нам в то время еще уполномоченный читинского купца Шустова Розенфельд. Он давно на Колыме жил, по должности — торговал, а чем на самом деле занимался — шайтан его знает. Надо полагать, тоже золото искал втихомолку. Этот Розенфельд нам предложение сделал:

— Ну что ж, — говорит, — вояки, народ вы храбрый, опытный, поищите золото на Колыме. Я вам кое-какие места покажу и сам провожу вас, пожалуй…

Мы его вступить с нами в компанию звали. Не захотел.

— Это, — говорит, — мне ни к чему, я ученый работник. А вот вы, когда ходить будете, все отмечайте в книжечку: сколько в шурфах «знаков», по какому направлению «знаки» идут, где больше, где меньше. На гнездо нападете, отметьте крестиком, а мне потом расскажете. И вам, и мне понадобится…

— В шестнадцатом году вчетвером пошли мы по Тахтаяму и реке Буюнде. Лето ходили по Буюнде, а осенью на Сеймчан вышли. Всю Колыму исколесили, речки Декдачан, Упчакан, Буюнду сверху донизу прошли. Везде «знаки» богатые нашли, а на золото не набрели… Пришла зима, — продукты мы свои съели, одежды у нас теплой мало. Решили вдвоем с Розенфельдом итти обратно в Ямск, а Канова с Бориской оставили зимовать на Упчакане. После я с якутом Александровым на оленях туда подъехал. И опять начали мы ходить по Колыме, искать золото. Тунгусы и якуты прослышали, что бродят в тайге люди с побережья. Думали они, что мы будем их оленей воровать, угрожали нам, выдать нас хотели… Ушли мы от людей подальше, верст за триста вглубь, в такие глухие места, где, пожалуй, и человека никогда не было. Лошадь у нас последняя издохла, мы ее всю съели. Муку экономили — знали, что плохо будет без муки. К весне решили разойтись в разные стороны. Думали, что невыгодно в одном направлении всем шурфы бить. Может, кто первый на богатое золото наткнется, другим скажет, а потом сойдемся и вместе добывать начнем… Так и шли по ручьям, тащили за собой припасы и инструмент, рыли мерзлую землю, как кроты, но никто до богатого золота не добрался. Знаем, что лежит оно где-то рядом, а найти его не можем!.. Тогда-то я Бориску и нашел в зимовье. Набрел на него случайно, свернув на тот самый ручей, где он работал. Весной нас первый раз счастье поманило: на Средникане нашли золото. Правда, добывать его было невыгодно, но «знаки» говорили, что здесь летом много золота взять можно. Провизия у нас совсем вышла, только тем и жили, что куропатку поймаем или рыбы в проруби наловим. Ни муки, ни чаю, ни сахара. Отощали совсем, едва ноги тянем, а уйти сил нет… Тянет золото и тянет, — из последних сил роем. Все кажется, что вот-вот на гнездо нападем… Потом собрались мы и начали советоваться, что делать: нет больше сил по тайге ходить, пропадем. Хоть и найдем золото, достать его не сможем… Надо итти обратно, на Охотское море. И решили мы с Кановым итти в Олу. А Бориска отказался.

— Не пойду, — говорит, — лучше помру здесь в тайге. Не боюсь ни дикого человека, ни зверя. Боюсь одного урядника.

Так и остался один в тайге. Перед тем условились мы, что к зиме вернемся опять. Расцеловались с Бориской, попрощались и побрели на побережье, в Олу. Канова там поймали и забрали на военную службу. А я начал сено косить, за скотом ходить, дрова рубил у крестьян. Не пил, не ел, все деньги копил. Скоплю, думаю, рублей полтораста, куплю припасов — и опять на Колыму, к Бориске.

Старик Сафи уронил седую бритую голову на руки, посмотрел на меня своими печальными восточными глазами и вздохнул:

— Не пришлось мне, товарищ, больше видеть Бориски: пропал он той зимой. Очень сильный человек Шафигулла был, а пропал. Совсем из сил выбился, ноги в кровь сбил, лихорадка его трепала, а он все землю рыл и шурфы бил. Так его якуты и нашли в шурфе. Вырыл он половину шурфа, почуял, видно, что смерть приходит, наложил в яму мха и сам лег на него. Якуты его потом из ямы вытащили и похоронили рядом на ключе. Этот ключ на Колыме так и зовут — «Борискин ключ». Теперь там богатый дальстроевский прииск. Говорят, что в этом последнем шурфе золотое гнездо и было… Таково-то оно, товарищ, это самое золото, — даром в руки не дается. Вот и мою жизнь оно забрало. Тридцать лет я за золотом, как собака, бегал, а только первые три года живу хорошо, спокойно, не голодуя…

Я оглянулся на помещение, в котором жил Гайфулин. Это была небольшая избушка с земляным полом. В ней были нары, табуретки и простой деревянный стол; на нем стояли чай, сахар и хлеб. Гайфулин доживал здесь свой век, работая сторожем при Ольской почте.

Золото, действительно, отняло половину жизни Сафи Гайфулина. Он и в шестнадцатом году, после смерти своего товарища, не прекратил охоты за золотом. Неистово искал его еще много лет, вступая в соглашения с купцами, неутомимо странствуя по колымской тайге и ее золотоносным рекам. В двадцать шестом году, в Средникане, где умер Бориска, Гайфулин нашел богатое золото. Но он скрыл его от советской власти, не указал открытых районов, припрятал несколько десятков килограммов металла, отказываясь и от вознаграждения за него и от премии за указание районов. Золото было конфисковано у Сафи по закону. За скрытие золотоносных районов и намытого золота он подлежал также наказанию. Но, принимая во внимание возраст Сафи и тяжелую его изыскательскую работу на Колыме, старику предоставили возможность на свободе доживать свой век.

Гайфулин угощает меня чаем, продолжая беседу. Он совершенно неграмотен, но за долгие дни и ночи, в какие сторожил здание Ольской почты, он многое передумал в своей жизни и многое стал видеть в ином свете.

— Недобрый человек, — говорит Сафи, — кто роет золото для себя. Не будет ему счастья… Вот я, товарищ, убил свое здоровье, закопал свою жизнь в тайге. Нет у меня ни жены, ни детей, ни доброго человека-друга…

— Но скажи, Сафи, — спрашиваю я старика, — как же так: вот вы втроем с Кановым и Бориской годами ходили по тайге, по самым золотоносным колымским районам, ухлопали столько сил на поиски — и ничего не нашли, кроме «знаков»? А ведь по вашим следам разведки Дальстроя нашли большие богатства. Везде, где вы ходили, теперь прииски. Как же объяснить, что вы — первые колымские разведчики — прошли по этим самым местам, а золота не нашли?

— Эх, дорогой, что ж ты равняешь! — улыбнулся Гайфулин. — Ведь шли-то по тайге всего трое усталых голодных людей. Шли без припасов, да и оружия не на что было купить. Неделями шурфы рыли, а там ничего, кроме знаков, не оказывалось. Золото, как между пальцев, плыло… А теперь ведь тут государство идет. Идет, может, человек пятьдесят сразу, — все сытые, гладкие, какао пьют, масло едят. Припасы за ними на машинах везут… Одним словом, государство идет. А государство все возьмет, потому что — сила!..

Я тоже невольно улыбнулся. Представления Сафи о государственных разведках Дальстроя были, по меньшей мере, наивны. «Пятьдесят человек, пьющих какао и питающихся маслом», казались старому разведчику золота пределом его мечтаний. Что же сказал бы он, если бы видел, как на самом деле работают разведочные партии Дальстроя, в которых занято несколько тысяч человек! Как по притокам Колымы идут целые отряды, во главе с опытными геологами, с принимающими и передающими радиостанциями! Как запалами аммонала в несколько минут они разрывают вечную мерзлоту и выкапывают шурфы, на которые раньше уходила добрая неделя ручной работы! Как, наконец, самолеты авиаразведки Дальстроя доставляют партии разведчиков в самые недоступные места, держат с ними постоянную связь и отвозят добытый металл и породу в лаборатории, организованные здесь же, в тайге!..

Беседа наша подходит к концу. Утомленный старик пьет чай. Я спрашиваю его на прощанье:

— Так, значит, Сафи, теперь уже ты совсем забыл о золоте? А почему бы тебе не пойти в разведку Дальстроя? Тебя, пожалуй, возьмут на работу.

Старик выпрямляется. В печальных глазах его вспыхивают горячие искорки.

— Пошел бы, — загораясь, быстро говорит Сафи. Но тотчас же угаснув, добавляет: — Да нет, бачка, куда уж мне? Спина болит, ноги пухнут… Пускай уж молодые добывают, у них дело лучше идет!..