Положение собеседников было довольно странным. Оба они, казалось, всматривались один в другого и взаимно отыскивали слабое место в доспехах противника.
Но в этой борьбе мужчины с женщиной последняя непременно должна была победить.
Дон Корнелио был, пожалуй, слишком высокого мнения о себе, но это-то его и погубило, отдав во власть опасному сопернику.
Донья Анжела кокетливо оперлась на локоть и, погрузив подбородок в ладонь своей миниатюрной ручки, устремила на испанца глаза. Дон Корнелио, очарованный таинственной силой этого неодолимого взгляда, не сумел избежать очарования.
— Виоланта, — сказала молодая девушка мягким и чистым голосом, как пение американского соловья, — нет ли у тебя угощения для нашего гостя?
— Конечно есть! — отвечала шаловливая камеристка.
И она бросилась исполнять приказание своей госпожи.
Дон Корнелио, в глубине души польщенный этой любезностью, которой совсем не ожидал, начал, однако, рассыпаться в извинениях.
Но донья Анжела перебила его словами:
— Простите, пожалуйста, senor caballero, что я так дурно принимаю вас, но я не рассчитывала на то, что буду иметь честь видеть вас у себя. Я была так далека от мысли встретить вас в этом забытом пуэбло!
Нечего и говорить, что дон Корнелио, убежденный в своей воображаемой неотразимости, истолковал эту фразу по-своему и принял ее за комплимент.
Анжела лукаво прикусила свою розовую губку и, слегка наклонив голову, продолжала:
— Но теперь, когда мне посчастливилось отыскать старого друга… Надеюсь, вы позволите считать вас в числе моих друзей?
— О сеньорита! — мог только проговорить молодой человек, сердце которого трепетало от радости.
— Я хотела сказать, что теперь, по всей вероятности, буду иметь удовольствие часто наслаждаться вашим обществом.
— Сеньорита, поверьте, я был бы так счастлив…
— Я знаю, как вы любезны, дон Корнелио, — перебила его молодая девушка, улыбаясь, — я знаю, что вы будете пользоваться каждым удобным случаем доставить мне удовольствие своим посещением.
— Клянусь Богом, сеньорита, это правда. Но, к несчастью, судьба преследует меня, и кто знает, когда еще мы с вами увидимся вновь.
— А почему?
— Если я не ошибаюсь, вы в этой несчастной гостинице только проездом?
— Да… Отец едет в Тепик, где он будет жить постоянно, как губернатор.
— Но это, сеньорита, служит еще большим препятствием для нас, и я опять-таки повторяю: одному Богу известно, когда мы с вами увидимся.
— Вы думаете? — спросила она.
— Увы! Я ужасно этого боюсь.
— Почему же? — спросила она, даже не стараясь скрыть своего любопытства.
— Потому что, вероятно, завтра же рано утром мы разъедемся в противоположные стороны, сеньорита.
— О! Этого не может быть.
— К несчастью, я говорю сущую правду.
— Простите, но я вас не совсем понимаю.
— А между тем, сеньорита, ничего не может быть проще этого.
— Повторяю, я вас не совсем понимаю.
— Я вам сейчас все объясню.
— Говорите. Я слушаю.
— Завтра утром вы вместе с вашим отцом поедете в Тепик, а мы, то есть я и мой друг, в это самое время поедем по дороге в Сан-Франциско.
— В Сан-Франциско?
— Увы! Да.
— А зачем вам нужно непременно ехать в Сан-Франциско?
— Мне совершенно незачем.
— Ну тогда, значит…
Дон Корнелио, не зная, что ему ответить в эту минуту, последовал примеру всех людей, находящихся в затруднительном положении, то есть попросту почесал голову.
— Дело в том, — сказал он наконец, — что я не могу покинуть друзей.
— Каких друзей?
— Да тех самых, с которыми я сюда прибыл.
— Значит, им тоже нужно ехать в Сан-Франциско?
— Да.
— А зачем?
— Ах! В этом-то и заключается весь вопрос, — отвечал испанец, видимо, не желавший признаться, что он занимается таким промыслом. Подобное занятие, по его мнению, должно было чрезвычайно унизить его в глазах молодой девушки, сердце которой, как ему казалось, он успел затронуть.
— Я жду, — повелительным тоном произнесла донья Анжела, хмуря черные брови.
Дон Корнелио, прижатый к стене, решился, наконец, откровенно ответить на вопрос.
— Я должен прежде всего вам сказать, — начал он изысканно слащавым тоном, — что мои друзья — охотники.
— Ну, а что же дальше?
— Черт возьми, значит, они охотятся, — продолжал он, сбитый с толку тоном своей собеседницы.
— Это очень интересно, — продолжала она, весело улыбаясь. — А на каких зверей они охотятся?
— Гм! Понемножку на всех.
— Например?
— Например, на диких быков.
— Прекрасно. Значит, они охотятся на диких быков.
— Да.
— Почему же они охотятся на них больше, чем на других?
— Я вам сейчас объясню.
— Вы мне доставите этим большое удовольствие. Дон Корнелио поклонился.
— Вы должны знать, что в Сан-Франциско…
— Опять Сан-Франциско!
— Увы, да.
— Ну, хорошо, продолжайте.
— Так вот, я хотел сказать, что там очень дорого ценятся волы, быки и вообще все животные, мясо которых идет в пищу.
— А!
— Но тут нет ничего удивительного… В этой стране все поголовно занимаются тем, что ищут золото, и почти никто не хочет заботиться о поставках мяса.
— Это правда.
— Мой друг тоже пришел к этому заключению.
— Какой друг?
— Охотник, дон Луи.
— Дон Луи?
— Да, тот самый, который во время нападения бандитов три года тому назад так удачно явился к нам на помощь и которого я с тех пор не покидал.
Донья Анжела почувствовала такое сильное волнение, что внезапная бледность покрыла все ее лицо. Дон Корнелио, целиком погруженный в свой рассказ, не заметил эффекта, какой произвело на его собеседницу случайно произнесенное имя, и продолжал:
— И вот ему пришло в голову, что быки, стоящие так Дорого в Калифорнии, почти даром обходятся в Мексике, и он сейчас же решил отправиться за быками в Мексику.
— Ну?
— Ну, мы и отправились.
— Значит, вы были в Калифорнии?
— В Сан-Франциско вместе с доном Луи.
— А теперь?
— У нас великолепное стадо novillos, которое мы ведем издалека и которое надеемся с очень хорошей прибылью продать в Сан-Франциско.
— От души вам этого желаю.
— Благодарю вас, сеньорита, тем более что нам стоило больших трудов собрать такое стадо.
— Но все это нисколько не объясняет мне, почему вы не можете расстаться с вашими друзьями.
— Я не могу их покинуть, во всяком случае, до тех пор, пока мы не развяжемся со стадом… Надеюсь, вы и сами понимаете, сеньорита, что поступить иначе — значит отказаться от дальнейшего участия в деле.
— Это правда, но почему вы так упрямо хотите продать ваш скот именно в Сан-Франциско?
— Это вовсе не простое упрямство с нашей стороны.
— Ну а если бы вам дали и здесь за него хорошую цену, продали бы вы свой скот?
— Нам это было бы решительно все равно.
Донья Анжела сделала радостное движение, которое дон Корнелио решил истолковать в свою пользу.
— Это можно устроить, — сказала она затем.
— Вы думаете?
— Да, если вы не будете сильно торговаться.
— Этого бояться нечего, сеньорита.
— У моего отца в нескольких милях отсюда есть асиенда. Я знаю, что он намерен увеличить свои стада, и он остановился здесь для того, чтобы увидеться со своим мажордомом61.
— О! Но ведь это такая счастливая случайность, на которую мы, конечно, рассчитывать не могли.
— Не правда ли?
— Да. А что, мажордом уже приехал?
— Нет еще. Мы ждем его сюда завтра, и я думаю, что один лишний день не причинит вам слишком большого убытка.
— Ни малейшего.
— Ну так вот, если вы согласны, мы можем здесь же покончить с этим делом, то есть, — добавила она, поправляясь, — вы скажете мне цену, а я передам ее моему отцу.
— А! — проговорил он, запинаясь. — К несчастью, сейчас я не могу сказать вам ничего определенного.
— Как же так? Разве вы не хозяин этого стада?
— Дело в том… — Это стадо принадлежит не мне одному.
— у вас есть компаньоны?
— Да, у меня есть компаньон.
— А этот компаньон?
— Видите ли, сеньорита, я хочу быть с вами откровенным и сказать вам все, как есть.
— Я вас слушаю, senor caballero.
— Я и хозяин, и в то же время не хозяин.
— Теперь я вас уже совсем не понимаю.
— А между тем, это очень просто, как вы сейчас увидите.
— Объясните мне, пожалуйста, эту загадку.
— Дон Луи, который ухаживал за мной в то время, когда я лежал больной из-за полученных ран, выказал по отношению ко мне такую искреннюю дружбу охотника, о которой даже и понятия не могут иметь жители городов… Он не только не хотел расставаться со мной, когда я выздоровел, но, узнав, что вследствие неудач, — рассказывать о них слишком долго, — я очутился почти без всяких средств, настоял, чтобы я принимал участие, и, заметьте, не внося денег, во всех операциях, которые он будет осуществлять… Словом, я сделался его полноправным компаньоном и владею половиной стада, не затратив на приобретение не одной унции… Теперь вам понятно, почему я ничего не могу предпринять, не посоветовавшись с ним и не заручившись предварительно его поддержкой.
— Мне кажется, что именно так и должно быть.
— И мне тоже так кажется, сеньорита, и потому, несмотря на желание покончить дело с вами сейчас же, я, к несчастью, не могу этого сделать.
Донья Анжела на минуту призадумалась, а затем сказала с сильно бьющимся сердцем и дрожью в голосе, которую ей не удалось полностью скрыть:
— Но это, по моему мнению, такие пустяки, это легко устроить.
— Я и сам ничего лучшего не желал бы, но только со стыдом должен признаться вам, что даже и представить себе не могу, как можно это устроить.
— Это сущие пустяки. Завтра утром, еще до приезда мажордома, я переговорю с отцом, и уверена, что он будет очень рад, если удастся доставить удовольствие человеку, который оказал ему такую громадную услугу. Вы, со своей стороны, предупредите вашего друга, он зайдет к нам сторговаться с отцом, и все будет кончено.
— И в самом деле, сеньорита. Но как странно, что мне не пришло в голову, что все это можно устроить таким образом.
— Разве только ваш друг… Его ведь, кажется, зовут дон Луи, не так ли?
— Дон Луи, сеньорита. Он принадлежит к одной из самых знатных и старинных фамилий Франции.
— А! Тем лучше! Так вот, я хотела сказать, что, может быть, ваш друг не пожелает иметь дело с моим отцом.
— Я не понимаю, сеньорита, что он может иметь против этого?
— Ах! Откуда я знаю!.. Но еще и тогда, когда он спас жизнь моему отцу и мне самой, этот caballero держал себя с нами так странно, что я боюсь…
— Вы ошибаетесь, сеньорита, предполагая, что дон Луи станет отказываться от такого выгодного предложения…
— Ах, Бог мой! — небрежно проговорила она. — В сущности, все это интересует меня очень мало, и, признаюсь вам, мне вовсе не хотелось бы, чтобы мой проект вызвал хотя бы малейшее разногласие между вами и вашим компаньоном… Предлагая это, я имела в виду исключительно ваши интересы, дон Корнелио.
— Я в этом убежден, сеньорита, и почтительнейше вас за это благодарю, — ответил он растроганным голосом.
— Я знаю только вас одного. Хотя ваш компаньон и оказал мне очень большую услугу, но для меня он, все-таки, только незнакомец, в особенности после того решительного отказа моему отцу, предлагавшему ему свою дружбу.
— Вы совершенно правы, сеньорита, и поверьте, что я по достоинству сумею оценить всю деликатность ваших поступков.
— А между тем, — продолжала она голосом вкрадчивым и слегка насмешливым, — признаюсь вам, мне даже доставит некоторое удовольствие встретиться лицом к лицу с этим странным человеком, хотя бы только за тем, чтобы убедиться, насколько правильно было то мнение, которое я составила о нем.
— Дон Луи, сеньорита, — любезно отвечал испанец, — настоящий кабаллеро, добрый, благородный и великодушный, всегда готовый помочь своим кошельком или шпагой тому, кому требуется его поддержка… С тех пор, как я имею честь жить вместе с ним, я много раз убеждался в величии и благородстве его характера.
— Я очень рада слышать это от вас, сеньор, потому что этот кабаллеро произвел на меня тогда очень дурное впечатление своим более чем диким поступком.
— Это дурное впечатление ошибочно, сеньорита. Что касается дикости, в которой вы его упрекаете, — увы! — это вовсе не дикость, а грусть.
— Как! — вскричала она, причем краска внезапно залила ее лицо. — Вы говорите, что это грусть? Неужели кабаллеро несчастлив?
— Кто же не бывает несчастлив? — отвечал дон Корнелио, вздохнув.
— Но вы, может быть, ошибаетесь?
— Дону Луи пришлось пережить ряд ужасных несчастий… Судите сами: он обожал женщину, сделавшую его отцом очаровательных детей, однажды ночью индейцы напали на его асиенду, подожгли ее, убили его жену и детей, и сам он уцелел каким-то чудом.
— О! Это ужасно! — вскричала она, закрывая лицо руками. — Несчастный человек! Теперь я от всего сердца прощаю ему все, что казалось мне таким странным в нем. Увы! Общество людей должно быть ему в тягость.
— Да, сеньорита, оно тяготит его. Он перенес такое горе, что его ничто и никто не в состоянии утешить, а между тем, когда он узнает, что есть несчастные, судьбу которых можно облегчить, и ему по силам сделать добро, он забывает о себе.
— Да, вы правы, senor caballero, у этого человека благородное сердце.
— Да, сеньорита, сколько бы я вам ни говорил о нем, я все-таки не смогу рассказать вам всего. Надо жить его жизнью, быть постоянно вместе с ним, чтобы суметь его понять и оценить по заслугам.
Ночь уже подходила к концу, свет от свечей начинал тускнеть. Камеристка, которую очень мало интересовал этот разговор, запрокинула голову на спинку бутаки и закрыла глаза. Она спала, — но она спала тем сном, каким умеют спать только женщины да представители кошачьей породы и который им не мешает быть постоянно настороже.
— Скажите мне, дон Корнелио, — продолжала донья Анжела, улыбаясь, — за то долгое время со дня нашей встречи, вы никогда не разговаривали о ней с доном Луи?
— Никогда, сеньорита.
— А!
— Один раз я, помнится мне, хотел было сам навести разговор на эту тему.
— Ну?
— Дон Луи перебил меня и не допускающим возражения тоном попросил никогда больше не говорить об этом… Затем он сказал мне, что считал себя обязанным так поступить, и случись опять что-нибудь подобное, он поступит точно так же. Все дело не стоит того, чтобы им занимались, тем более что судьба не сведет нас с людьми, которым нам посчастливилось оказать эту небольшую услугу.
Молодая девушка нахмурила брови.
— Благодарю вас, — сказала она слегка взволнованным голосом, — благодарю вас, дон Корнелио, за ту любезность, с которой вы согласились исполнить каприз незнакомой вам особы.
— О, сеньорита! — вскричал он, протестуя. — Я уже давно ваш смиренный раб!
— Я знаю, как вы любезны, но я не считаю себя вправе больше злоупотреблять вашей любезностью. Поверьте мне, что я сохраню добрую память о нашем разговоре. Не забудьте же, пожалуйста, исполнить мою просьбу и сообщить дону Луи о моем предложении.
— Завтра, сеньорита, мы с другом будем иметь честь представиться генералу, и я попрошу дать нам знать, когда мы должны будем явиться.
— Не беспокойтесь, senor caballero; отец пришлет слугу.
— Имею честь кланяться, сеньорита, — сказал дон Корнелио, почтительно склоняясь перед молодой девушкой, ответившей ему грациозным жестом.
Испанец вышел с переполненным радостью сердцем.
— О! — прошептала донья Анжела, как только осталась одна. — Я люблю его!
О ком это она говорила?