Золотая рыбка

2

Бредя к Хлебному от Никитских ворот, Вера старательно жевала пластинки «Орбит», чтобы запах отбить…

«Хороша журналисточка, – подумает мой собеседник, – два часа дня, а уже запашок-с! Ну да ладно, как-нибудь переживет. Интересно, – раздумывала она, размешивая ботиночками чавкающую жижу, – куда любезный дружок Аркадий запропастился? Знал ведь, что должна была прилететь вчера – и даже не позвонил… Может, не надо было серьги ему отдавать? Ну, подумаешь – есть у него ювелир знакомый – и оценит побольше, и продаст поскорее, но все-таки лучше бы было самой этим заняться. Самой всегда лучше. Больно уж мужики наши какие-то… ненадежные. Ой!»

Мысль на секундочку прервалась – Вера буквально чудом вывернулась из-под колес бесноватого «опеля»: рыкнув, машина на полном ходу вывернула с Большой Никитской в маленький переулочек, который Вера не спеша переходила.

«Ну ладно, поглядим еще сегодня – не может же он совсем исчезнуть с моими серьгами. И ведь знает, что я на мели – потому и серьги решилась продать…»

Она отыскала нужное здание – маленький, низенький, матово-белый особнячок. Вход был со двора: там приютились крошечный, мокрый от мартовской оттепели садик и некрашеная скамеечка под узловатым, накренившимся ясенем.

Позвонила в дверь, ей тотчас открыли. Первое, что почуяла Вера, – сухое, легкое, греющее душу тепло.

– У меня тут имеется и камин, и настоящая голландская печка! – услышала, будто в ответ на свои невысказанные ощущения, сухой, надтреснутый голос и наконец взглянула внимательно на встречавшего ее человека.

Это был крепкий, жилистый, невысокий старик со скульптурной лепкой лица: высокий гладкий коричневый лоб с голубоватой выпуклой веной наискосок, резко очерченные скулы, крупный породистый нос и тонкие, иронично поджатые губы. Он улыбался ей, щуря прозрачные глаза, глубоко спрятанные в ямках глазниц.

– Прошу вас, прошу, сударыня, раздевайтесь, будьте как дома!

И не успела она оглянуться, как ее коротенькая дубленка, и шапочка, и платок были водворены на положенные им места – на резную, темного дерева полочку и одноногую вешалку, расцветающую загнутыми деревянными лепестками-крючьями. Хозяин уже увлекал ее по коридору, мимо полутемных комнат – туда, где сияли светом старинные лампы с абажурами из узорчатого стекла и натурального шелка.

– Ну-с, присаживайтесь, где вам будет удобно… а впрочем, можете тут побродить – осмотритесь, пока я кое-чего соберу, – мы сейчас с вами будем чай пить. Беседа о красоте, она, знаете, успокоения требует… Да. Вера… Николаевна, если не ошибаюсь?

– Просто Вера, Владимир Андреич.

– Как вам угодно, сударыня. Итак, я с вашего дозволения… э-э-э… Вам чай или кофе?

– Кофейку, если можно.

– Все можно, сударыня, все! – И старик растворился где-то в глубине дома. А Вера стала осматриваться.

Картины. Даже рисунка обоев не разглядеть – все пространство здесь занимали предметы: зеркала, книжные полки, резные позолоченные рамы, в которых мерцали причудливым отраженным светом блики красок. Посреди комнаты – меж диваном и двумя креслами красного дерева – шестиугольный стол, покрытый гобеленовой скатертью. Горка со старинным фарфором в одном углу, в другом – резная консоль с мраморным бюстом на ней: девичья улыбающаяся головка, завитки из-под чепчика… У дверей сверкала белым кафелем высокая голландская печь, у окна – этажерка, сплошь уставленная горшками с самыми разнообразными растениями, листья свисали до самого пола.

Вера шагнула к высокому – во весь рост – зеркалу в изысканной золоченой раме: вот она, в зеркале – бледная, хрупкая, большеглазая, немного растрепанная… Нет, здесь так не годится – кинулась к сумочке, быстренько причесалась, подкрасила губы… села.

Все-таки она ничего! А Аркадий – просто слепой, если этого не замечает! И все-таки она по нему соскучилась. Совсем немножко… Чуть-чуть. Да ну его, этого Аркашку, тут ведь столько всего… интересно! И старик интересный. Из тех, что еще чудом выжили. Через таких вот, как он, на нас глядят те, настоящие времена. А какие они были-то, настоящие? И никто уж не знает… Веру клонило в сон.

Появился старик с подносом со всякими вкусностями, потекла беседа, она включила диктофон… потом выключила. Для ее журналистского материала он быстро наговорил более чем достаточно, а теперь беседа велась уже просто так, потому что, кажется, оба приглянулись друг другу.

Здесь было так хорошо… Хозяин говорил, а она слушала.

– Вещи, голубушка, они живые! И я верю, у многих из них есть душа. Они видят вас, реагируют на вас, общаются с вами – вы этого, может, и не замечаете, но знаете, сколько замечают они?! У каждой вещи – своя судьба, связанная с судьбами ее хозяев. И часто вещи влияют на нас гораздо больше, чем мы думаем. Вы представляете, сколько повидало, к примеру, вот это зеркало? С начала девятнадцатого-то века? Оно треснуло перед смертью одной из своих хозяек – предупредило мужа о ее близком конце!.. Он успел призвать священника, и тот исповедал ее, причастил, и душа ее с миром вознеслась к небесам.

– А если бы этого не произошло? То есть если умереть без причастия? – спросила Вера, затаив дыхание.

– Это нехорошо, моя дорогая, да. Хотя, конечно, многое зависит от того, в каком качестве, так сказать, человек приходит к концу. Если дух его жив и крепок, то тогда он и сам справится… Но той хозяйке зеркала без священника пришлось бы туго.

– А как же?.. – Вера кивнула на ровную зеркальную гладь стекла.

– Почему оно целое? Муж той дамы приказал немедленно вставить другое стекло и оберегал это зеркало в память о ней. Потом он не раз видел в нем отражение своей любимой жены.

– Отражение? Но она ведь умерла… – Вера чуть не поперхнулась кофе.

– Конечно умерла. Тело умерло… Но мы не умираем, мы-то ведь навсегда остаемся. Впрочем, душенька, вижу, что утомил вас беседой. Может быть, вы немного расскажете о себе? Простите стариковское любопытство, но я, как бы это сказать… совсем не общаюсь с людьми. Знаете, этак в год по чайной ложке! Я живу вот этим. – Он широким жестом обвел вокруг. – Только сын иногда заглядывает.

– У вас есть сын?

– А почему бы и нет? – лукаво спросил старик, подливая Вере кофе. – А у вас есть дети?

– Нет… – печально обронила Вера.

– Будут, будут, дорогая моя, вам жить да радоваться. А… – Он замялся и пристально на нее поглядел. – А кто ваши родители? Простите меня, старика, но у вас глаза… не современные, что ли. Напомнили мне они глаза одной женщины…

– А… какой? – прошептала Вера.

– Моей матери, – просто ответил Владимир Андреевич.

– Ну, моя мама… Нормальная, обыкновенная женщина. Стала. А была… легкокрылой! Впрочем, той, что была, уже нет… – Вера сказала это с каким-то ожесточением.

– А отец?

– А про отца я вообще ничего не знаю.

– То есть как?

– У меня отчим. А об отце мама отказалась рассказывать, сколько ни проси – бесполезно… Сказала – как отрезала!

– Да-а-а… – Владимир Андреевич теперь жалел, что невольно растревожил в Вере ее самое больное.

– Знаете что, моя милочка, мы с вами сейчас коньячку выпьем!

– Что вы, меня и так с утра в редакции угостили… хватит!

– Ничего не хватит! Что это такое: в редакции? Знать не знаю вашу редакцию! Но зато теперь я знаю вас и несказанно этому рад!

На столе появился графин из кроваво-красного хрусталя, две такие же рюмочки и тарелочка с тонко нарезанным лимоном.

– Ну-с, – разливая золотящуюся жидкость, возгласил хозяин, – за непреходящую красоту, скрытую, тайную, как судьбы людей и вещей… За ваше появление у меня – низкий поклон за это вашей редакции… Надеюсь, вы изредка станете проведывать старика!

Вера испытывала сейчас давно забытое чувство защищенности, покоя, уюта… Она почувствовала к этому старику какое-то удивительное доверие, душа ее раскрылась и потянулась к нему. Ей захотелось все-все ему рассказать, поплакаться в жилетку… И знала она, что это ему почему-то важно, – то ли от долгого одиночества, то ли напомнила она его молодые годы, – только неведомым образом соприкоснулись они и почувствовали себя совсем не чужими…

– Знаете, – внезапно призналась Вера, – я начала писать роман! Прямо вчера с самолета, из поездки примчалась домой, села – и начала!

– Господи, как это хорошо! Пишите, деточка, я знаю – у вас получится!

– Вы думаете? – Вера ожила, и глаза ее засияли.

– Не сомневаюсь! У человека с такими глазами, как ваши, должен быть дар. И о чем, сударыня, роман?

– Это история двух людей, полюбивших друг друга, не очень веселая, надо сказать. Их любовь и судьбу ломает взорвавшая все революция. Как смерч, как стихия, как символ самой жизни, которая часто отторгает гармонию…

– Похоже, вы попали в самую точку – наша земная жизнь замешена на страдании… И все-таки вы не допускаете, что возможна счастливая долгая жизнь в любви, радость вопреки всему?

– Не знаю… – Вера замялась. – Мне кажется… сам роман подскажет что-то. Я героев своих… знаете, я их вижу, я чувствую, будто гудит во мне что-то! Вот решила: все поставлю на карту, если надо – работу брошу, все продам… И села писать.

– Милая моя! – Даровацкий разволновался, даже подтянулся, помолодел, вскочил и забегал по комнате. – Роман вам поможет, вы даже не представляете как… И я помогу! Да-да! Я могу вам помочь. У меня тут материалов – на десять романов! Архивы старинных русских фамилий, удивительнейшие судьбы, и все неразгаданное, таинственное, что с ними связано… Я ведь всю свою жизнь собирал закрытую, недоступную информацию о старине, по капельке добывал… А! – Он махнул рукой и снова уселся к столу. – Сколько же судеб сломано, сколько любящих разлучено! И в моей семье это было: бабушку дед успел за границу отправить, можно сказать, с последним пароходом она… А сам не успел. Без вести сгинул в лагере. Об этом ничего я не смог раскопать. А любили они друг друга… У меня их письма хранятся – отец мой, когда умерла его мать, а она до-о-олго жила, – вернулся на родину… помирать. И вправду, почти сразу и помер тут, Царствие ему Небесное! Да что это я о своем – у меня масса любовных историй, подчас запутанных, сложных, а иные есть – ясные, как птичья песенка! Посылает, видно, Господь любовь на землю, только не всем такое дается… да. Так я для вас кое-что подыщу, может, пригодится.

– Ой, Владимир Андреич, это было бы чудесно!

– А я еще вам такие истории старых кладов порасскажу! Эти истории – гордость моя, этакие тайны раскрыть не каждому по плечу! – Старик просто сиял.

– Кладов? – удивилась Вера. – Настоящих?

– Самых настоящих… Есть у меня, к примеру, план усадьбы одной, где клад схоронен. И до сих пор он там! Целехонек! Я из истории этого рода такое вам расскажу…

Тут Вера заметила, что старик бледен, а лоб его покрылся испариной.

– Владимир Андреич, я вас утомила. Да и пора мне – поздно уже.

– Что же, Веруша, ваша правда – разволновался. Многое всколыхнулось, знаете ли. Расчувствовался, простите… Очень вы меня порадовали своим посещением, буду ждать звонка вашего. И сообщите, непременно мне сообщите, когда материал ваш в журнале выйдет.

– Я на днях готовый материал на подпись вам принесу, меня с ним торопят; как подготовлю – сразу поставят в номер.

– Что ж, буду рад лишний раз вас повидать.

И они стали прощаться. И Вера благодарила хозяина за тепло, за уют да за ласку. И – воспрянувшая, окрыленная – полетела к метро – думать, жить… оживать!