Золотая свирель

Глава 17 Малыш

Еще за моей спиной обнаружился Амаргин. Он хлопнул меня по плечу, подталкивая к едва заметной тропинке, огибающей скалу:

— Молодец. Чистенько прошла. Теперь открой грот.

Я испугалась:

— Как, сразу? Прямо сейчас?

— Поторопись, вода уходит. Давай вот отсюда открывай, с этого места.

— Как?

— Да как угодно. Как воображение подскажет.

Я положила ладони на отвесную каменную стену. Меж моих рук как раз проходила граница тени. Пурпурно-серый гранит, шершавый, бороздчатый, в белесой известковой патине, в чешуйках слюды, прохладный в тени и иссушающе-теплый под солнцем.

Камень!

Слепой, глухой, непроницаемый, неколебимый. Это же камень! Ну как сквозь него…

Поверх правой моей ладони легла бледная жилистая рука с коротко обрезанными ногтями.

— Да, — сказал Амаргин у меня над ухом. — Да. Камень слеп, глух и непроницаем. И ты с ним ничего не сделаешь. У тебя слишком мало сил, чтобы изменить его — да и стоит ли его изменять? Не легче ли изменить себя?

— Как? — пролепетала я.

Губы у меня едва шевелились. Я не могла оторвать глаз от крупитчатой поверхности гранита.

— Всего лишь немного раздвинув рамки своего восприятия. То, что видят твои глаза, не является истиной. Помнишь бабочек-однодневок?

На левую мою руку легла вторая амаргинова ладонь, жесткая, едва теплая.

У бабочек-однодневок есть набор правил, вспомнила я. Бабочка-однодневка считает, что весь мир — это берег реки и пара деревьев. Бабочка-однодневка считает, что после заката солнца происходит конец света. Стрекоза, которая живет дольше, уверена, что конец света начнется, когда закончится лето. Мы знаем, что мир не таков, каким его представляют себе бабочки и стрекозы. Маги знают, что мир не таков, каким себе его представляем мы…

— Есть ночь и зима, и пространства тени, те края, куда не проникает привычный взгляд, те места, которые игнорирует каждодневное восприятие, те грани реальности, где обыватель слеп, глух и непроницаем. Видевшему иные миры проще сдвинуть рамки обыденности, он не испугается невозможного и не будет, защищаясь, успокаивать себя объяснениями.

Я почти ткнулась носом в прохладный бок скалы. Камень не был однородным. Кристаллики кварца сияли, как крохотные звездочки, слюдяные чешуйки таинственно посверкивали, сотнями оттенков переливалась сиренево-розовая плоть, справа окрашенная тенью, слева обесцвеченная солнцем, местами напоминающая сахарный слом экзотического фрукта арбуза, а местами — кору старого дерева. Известковая глазурь размазалась длинными потеками, черный лишайник прилепился резной бархатной розеткой…

— Шаг в сторону — и то, что ты знаешь как камень, превращается в ствол дерева. Еще шаг — и ты уже не ты, а рыжий муравей, ползущий по этому стволу. Еще шаг — и ты не муравей, а капля росы, стекающая в трещину. А еще дальше — мир теряет знакомые очертания, и ты уже не знаешь, как назвать себя, ты уже не понимаешь кто ты вообще есть — живое существо? Кристалл? Ветер?

Но так я потеряю себя…

— Э, а вот этого не бойся. Это совсем не так просто. В нас, в человеках, заложена такая мощная защита, что сломать ее практически невозможно. Человеческий разум очень гибок. Твоя личность как ветка ивы — гнется, но не ломается. А если сломается…

Если сломается?

— …то не стоит и жалеть о ней.

Внутри у меня опустело. Захлопнулись двери, упали засовы, защелкнулись замки. Пустота. Мысли, страхи, вопросы и беспокойство — все они остались снаружи — колотить в запертые ставни, кричать, грозить и топтаться на крыльце.

Я не ощущала ни камня под ладонями, ни амаргиновых рук поверх.

— В нашем случае всего-то требуется — заглянуть в ту часть реальности, где скала не является скалой, а существует в виде, например…

…шатра. Большого шатра с тяжелым войлочным пологом…

Ну, хотя бы так. Ты чувствуешь, каков этот войлок на ощупь? Какой он плотный, тяжелый, словно бы чуть влажный, но не от воды, а от того волосяного сала, что осталось в овечьей шерсти. Чувствуешь, как покалывают ладони упругие ости шерстинок… как пахнет этот войлок, кисловато, зверино, душно… видишь… видишь его спрессованную волокнистую плоть, глухо-серую, с отдельными цветными ворсинками… отодвигай его… вот так, снизу-вверх, пальцами его не ухватишь… вверх и в сторону… видишь, открывается проход… темный проход вглубь шатра…

Иди туда. Иди.

Иду.

— Ну вот, — весело сказал Амаргин, потрепав меня по щеке. — Прошли как по маслу. Почти все ты сделала сама, я только вывел тебя на дорожку. Что ж, это внушает определенные надежды.

Я проморгалась, привыкая к полумраку. Тускло мерцало золото, чуть дальше, над неподвижной водой озера висело туманное полотнище дневного света. Амаргин сел на выпуклый горб щита и принялся разуваться.

— Как все… неожиданно, — пробормотала я.

— У меня нет времени рассусоливать, — проворчал маг. — Без тебя дел хватает. Мы сюда не просто так пришли. Снимай обувь.

— Пойдем к мантикору?

— Да.

Мы пересекли озеро по высокой воде и свернули налево, в студеную темень, за обломок скалы, оплетенный известковой бородой. У входа в малый грот я остановилась, нашаривая корзину в щели между камнями.

— Оставь. — Амаргинов голос прозвучал сипло и глухо. — Рыба нам не понадобится.

Он взял меня за руку и потянул за собой. Мы вместе шагнули сквозь липкую, как паутина, пленку мрака.

В первый момент мне показалось, что мы вошли не в малый грот, а в какое-то другое место. Но это только в первый момент.

Дышать здесь, как всегда, было нечем. Обычный выдох оказывался непозволительно длинен, а поспешный вдох не спасал; голова тут же муторно закружилась. Белесо-бледная, на две трети разбавленная мертвая вода заполняла грот почти на высоту моей груди, и неприятно напоминала стоялый мутный рассол.

— А… где мантикор?

Голос мой сполз до шепота. Но прежде чем Амаргин ответил, я увидела его — в двух шагах от нас, огромной бесформенной грудой, фосфорным, тускло тлеющим под водой пятном.

— Как??!

У меня немедленно сбилось дыхание. Я принялась кашлять, сгибаясь пополам, едва не окунаясь носом в зеленую жижу, пока волшебник изо всей силы не двинул ладонью мне промеж лопаток, словно я поперхнулась — как ни странно, дыхание восстановилось.

Амаргин подтолкнул меня вперед.

— Парня надо вытащить.

— За…зачем? Он же… его же… ты же сам…

— Осторожно, располосуешь себе ладонь! Не трогай его. Берись за обрывок цепи.

Под опалесцирующей поверхностью воды распласталось на боку длинное драконье тело, мощные лапы вытянуты, человечий торс неловко вывернулся, одна рука откинута в сторону, вторая брошена поверх лица. На груди разлеглась толстой змеей оборванная цепь — я погрузила руку в воду и ухватила ее. Амаргин, в свою очередь, нашарил конец другой цепи.

— Потащили.

— Ку… да?..

— Наружу. Не болтай, а тяни. Пока вода не спала, мы его вытащим.

Я потянула за цепь, локоть мантикора съехал с лица — и я мельком увидела темные провалы глазниц. Кажется, глаза его были открыты.

— Не зевай!

Огромное тело неожиданно легко сдвинулось, поволоклось по дну следом за нами. Мы миновали границу мрака, вывалились в полутемный закоулок большого грота, где сразу же стало легче жить, дышать и двигаться. На повороте длинный мантикор застрял. Амаргину пришлось сбегать на берег и приволочь гигантский меч в ножнах, с помощью которого нам удалось Дракона развернуть. Меч бросили тут же, а мантикора отбуксировали в озерко и попытались вытащить на берег хотя бы частично. Однако, даже чуть-чуть показавшись над кромкой воды, он сделался абсолютно неподъемен.

— Не трогай его, говорю! — заорал на меня Амаргин, когда я бросила цепь и попыталась ухватить мантикора за плечо. — Отрежешь себе пальцы и не заметишь. Гляди, вон уже подол раскроила. Не трогай малыша. Пусть так лежит. Сейчас отлив, к вечеру здесь вообще сухо будет.

— Но у него лицо под водой!

— Да ничего с ним не сделается… Ладно, сейчас что-нибудь придумаем.

Теперь, при дневном освещении, когда над нашими головами стены грота размыкались узкой щелью, мантикорья шкура обнаружила свою оригинальную окраску. Вовсе не фосфорно-зеленую. Драконьи бока оказались покрыты некрупной иссиня-серой чешуей, со свинцовым тусклым блеском, брюхо было чуть посветлее, а хребет темный, почти черный, и черный же, как из железа выкованный гребень. По всему телу, словно муар, раскиданы темные полосы и пятна, такие же полосы и пятна виднелись на руках, вооруженных длиннющими черными когтями. Кожа человечьего торса казалась пепельно-смуглой, будто ее натерли графитовой крошкой, в ней явно присутствовал холодный металлический оттенок. Пышный ворох лезвий-волос цвета вороненой стали колыхался под водой, словно фантастические водоросли.

Амаргин принес щит, на котором давеча сидел, и прикатил довольно большой камень. Сообща мы подсунули щит мантикору под голову и плечи, под щит загнали камень — и лицо Дракона приподнялось над водой.

Глаза его таки были открыты. Длинные глаза в форме ивового листа, с приподнятыми к вискам уголками, в кайме полуторадюймовых ресниц, под широкими бровями вразлет — они были начисто лишены белка и радужки, слепо-черные, как прорези в маске.Такие же глаза были у горгульи по имени Ската. Такие же глаза были у Перлы, Прекрасной Плакальщицы. Такие же глаза оказались у огромной спящей твари, которую мы с Амаргином выволокли из мертвого озера на белый свет.

Почему-то там, на той стороне, это не выглядело настолько… настолько неуместно. Там это было очередной необыкновенностью волшебного мира, здесь же… это коробило и вгоняло в дрожь. Я невольно попятилась.

— Он… слепой?

— С чего ты взяла?

— Жуткие глаза какие…

— Не городи ерунду. Нормальные глаза. Хватит пялиться. Пойдем на берег, обсохнем.

Амаргин вылез из воды и принялся выкручивать подол своего балахона. Я снова посмотрела на мантикора.

Ну чего ты, правда, на глаза мантикорские напряглась? Глаза как глаза, он ведь не человек, он явно тварь с той стороны. Красивый, дьявол… несмотря на глаза.

Мы же с ним разговаривали прошлой ночью, это был не сон, не бред. Зажмурившись, я с некоторым усилием вызвала в памяти — пронзительное ощущение его присутствия, теплое дыхание в затылок, щекочущий горло смех, и — доброжелательное, радостное — "Здравствуй. Я помню тебя…"

Эрайн.

Я знаю имя твое, Дракон. Глубинное, истинное имя, имя темных недр, имя близкого пламени, имя подземных тайн, имя бездны, имя мрака, имя серебра…

Эрайн. Просыпайся. Просыпайся, друг, я жду тебя. Я хочу поговорить с тобой. Я хочу сказать тебе…

— Лесс! Ты там приросла, что ли?

Черт! Сбил весь настрой, ехидна бледная. Ну чего тебе еще от меня надо?

— Я кашу поставил греться. Сейчас поедим.

— А мантикор?

— Мантикор пусть лежит. К ночи очнется, я думаю. Или к утру завтрашнему. Оставь его пока.

Я выбралась на берег. Подол черного старушечьего платья и впрямь оказался распорот, а на ноге краснела длинная царапина, уже склеенная новой кожицей — в мертвой воде действительно можно было лишиться пальцев и ничего не почувствовать. И только потом обнаружить гладенькие, аккуратно заросшие кожей культи.

— Зачем мы его вытащили, Амаргин? Срок его заключения вышел?

— Вроде того. — Волшебник переломил об колено окатанную водой доску и бросил в огонь. — Малыш потихоньку начал просыпаться. Это ты его разбудила, между прочим.

— Я?

— А то кто же? Четверо суток просидела у него в голове. Еще когда в мертвом озере валялась. А вчера он окончательно пробудился. Видишь, даже цепи порвал.

— А раньше… он их порвать не мог?

— Не мог, конечно. Он же спал. Ему требовался кто-то извне, вроде тебя, чтобы проснуться.

— Значит… Ты нарочно привел меня сюда? Чтобы я разбудила мантикора?

— Надо же было тебя к чему-то приставить. — Маг хитро усмехнулся и подмигнул. — А тут дело хорошее сделала, пользу принесла.

Мне почему-то не понравился его тон. Да и смысл сказанного тоже не понравился. Использовал меня как… я не знаю, как механизм какой-то. Я надулась:

— Еще скажи, что ты знал, что я свалюсь в озеро и промаринуюсь в нем несколько суток.

— Я предполагал, что это произойдет, — не стал отпираться Амаргин. — Малый грот все-таки довольно жуткое место. Но даже если бы ты не отвалялась свои четыре дня в озере, рано или поздно ты бы все равно достучалась бы до Малыша и разбудила его. Пара дней, неделя, месяц — для него это уже не суть как важно. Он слишком долго спал.

Амаргин улыбнулся, взглянул мимо меня на лежащее в воде драконье тело. Улыбка эта была хорошая, даже нежная, и я малость оттаяла.

— Ну ладно… я все понимаю. Но зачем ты сделал это моими руками, Амаргин? Ты бы и без меня прекрасно мог…

— Зачем сапожник выдает подмастерью кусок кожи, гвозди и молоток? Уж наверно не потому что ему трудно стачать сапоги без посторонней помощи, — маг взял серебряный кувшин, в котором я хранила пресную воду и плеснул немного в комковатую кашу. — Помешай, а то пригорит.

— Тогда расскажи мне о мантикоре. За что он был тут прикован?

Амаргин усмехнулся.

— "За что?" За руки, как ты успела заметить.

— Амаргин!

— Мне только и заботы, что над тобой подтрунивать. Не интересно — ты быстро выходишь из себя. За какие грехи? Знаешь, он сам тебе об этом расскажет… если сочтет нужным. Давай кашу есть.

Он ловко вытащил котелок из огня — опять голыми руками, словно забыл об утреннем спектакле. Я взяла ложку.

— А ты, Амаргин, ты-то какое имеешь отношение к мантикору?

Я была почти уверена, что он пожмет плечами и скажет "никакого". Однако маг задержал ложку на полпути ко рту и улыбнулся:

— О! Самое прямое. Малыш был старшим учеником у Стайга Ловца. Мы с Враном — его младшие товарищи.

— У Стайга ?

"Ты ведь недавно у Стайга?" — вспомнила я.

— Да, Стайгом звали нашего учителя, моего поручителя.

— Который вместе с другими погиб в драке с Изгнанником?

— Он самый. Давно это было.

— Эрайн упоминал о Стайге, — пробормотала я. — Ой, я хотела сказать — мантикор…

— Я знаю его имя, — поднял ладонь Амаргин. — Ничего страшного. При чужих только не говори. Называй его Малыш.

— Он сперва решил, что я — тоже ученица Стайга. Очень удивился, когда узнал, что твоя.

— Парень слишком долго спал. У него сместилось восприятие времени.

Амаргин увлеченно зашаркал ложкой по дну, выскребая поджаристую корку. Некоторое время мы молчали, доедая кашу. Потом маг напился воды из кувшина, вытер рукавом губы и сказал:

— Я хочу, чтобы ты помогла Малышу привыкнуть и разобраться что к чему, хотя бы на первых порах. Это будет полезно для вас обоих. Кроме того… — Амаргин нахмурился и потер пальцем переносицу. — Кроме того, я должен предупредить кое о чем. Будь готова к некоторым сложностям. У парня серьезные неприятности, с которыми он должен справиться. Иначе… он погибнет.

Я напряглась:

— Что с ним такое?

Волшебник поморщился. Выдержал паузу. Потом неопределенно пошевелил пальцами:

— Прошлое. Его прошлое. Оно никуда не делось, оно осталось с ним. Хуже того — прошлое проснулось раньше и теперь пытается взять верх. Малыш расскажет, если захочет. Ты просто знай, что ему сейчас будет очень, очень тяжело.

— А что я должна делать?

— Старайся не оставлять его одного.

Я перевела взгляд на огромное тело, бессильно раскинувшееся в воде, и пообещала себе, что не спущу с него глаз. Если за Эрайном и числилась какая-то вина, то разве она не искуплена веками заточения?

Амаргин встал.

— Ну, ладно. Дерзай, Лесс. А мне пора. — Он со смаком потянулся, похлопал себя по животу. — В кои-то веки поел горячего. Посуду помой, слышишь? Потом, сейчас проводи меня.

Я поднялась следом. Мне не хотелось, чтобы он уходил. Что ни говори, но оставаться один на один с мантикором, который вот-вот проснется, было как-то… неуютно. Однако просить Амаргина остаться неразумно вдвойне — он все равно уйдет, да только на прощание обсмеет меня с ног до головы. Хотя сегодня он был необыкновенно мягок и приветлив, и разговаривал со мною по-людски. И чего на него нашло? Или это я вела себя паинькой и порадовала старика?

Мы вышли наружу. Жара спала, но воздух был неподвижен и тяжел. Солнце перевалило зенит и уверенно катилось к западному горизонту. А на юго-востоке небо заметно налилось жутковатой синевой — Пепел оказался прав. Шла гроза.

Амаргин махнул рукой:

— Ну, мне пора. Не балуйтесь тут, — и ступил на качающийся камень, первый в цепочке валунов, соединяющих берега.

Что ж. Все не так плохо, как мне мерещилось. Все совсем не так плохо. Амаргин назвал меня ученицей, эдак походя назвал, словно между прочим, словно и не знал о грызущих меня сомнениях… Ага, не знал. Все он прекрасно знал, просто не считал нужным… Ну и шут с ним. Мне даже не обидно. Он учитель, а я — комок глины. Он лепит, месит, бьет, поливает холодной водой, кладет под пресс… Да, учитель. Спасибо, учитель. Как пожелаешь, учитель.

А мантикора, значит, зовут Малыш. И Ирис тут ни при чем. Малыш — это мантикор, а Ириса тут и рядом не стояло… Значит, я тогда ошиблась.

И спутала желаемое с действительным.

Очень хотелось думать, что у меня есть к Ирису хоть какая-то ниточка. Ниточкой была свирель. Но теперь ее нет.

Но я ее найду. Я вернусь на ту сторону и разыщу Ириса. Я вылечу от мучительной болезни короля Нарваро. Я разгадаю Пеплову загадку и помогу ему. Я подарю Ратеру земельный надел, чтоб никто никогда не смел выгнать его из дома. Я отправлю Кайна и его собаку в сумасшедший дом, а если такого дома в Амалере нет, то я его построю. Самым охраняемым обитателем этого дома будет принцесса Мораг. У нее отберут плеть и наденут на нее смирительную рубашку. А еще у меня будет верный защитник и преданный друг, мое ручное разумное чудовище. Королеве придется считаться со мной. Я превзойду Амаргина. Я буду могущественна и свободна. Я буду жить вечно…

Я вернусь на ту сторону и скажу — Ирис. Ты же поручился за меня. Как ты мог…

Под соснами было темно, но и когда мы выехали на берег реки Ольшаны, светлее не стало. Небо хмурилось. Из-за кромки леса, клубясь и кувыркаясь, накатывали тучи. Где-то далеко, за нашими спинами, за дюнами, над морем, рокотал гром. Буланый конь встряхнул головой и прижал уши.

На открытом берегу метался ветер. Пахнуло водой — пресной водой, без примеси йода или соли, встревоженной речной водой, сырой травой и мокрой глиной. Прибрежные ивы лохматило воздушным потоком. Рыжий плащ моего спутника вздулся горбом, задрал полу, и, мелькнув черной подкладкой, больно хлопнул меня по щеке.

— Гаэт!

На волне лиственного плеска и ропота взлетел хриплый оклик. Я вытянула шею, выглядывая из-за плеча моего спутника — но тут же получила ворох жестких волос в глаза.

Конь прибавил шагу.

— Добрая встреча, Геро.

— Добрая, Гаэт Ветер. Рад тебя видеть. Кого это ты везешь?

Я, наконец, отплевалась от чужих волос.

— Амаргин!

— Ага, это ты. — Волшебник из-под руки разглядывал меня. Громоздкий балахон его хлопал, волосы то и дело засыпали лицо. — Это хорошо, что ты нашлась. Я тебя уже искать собрался. Где ты ее подобрал, Ветер?

— На берегу. Ее едва не сцапала горгулья.

— Ого! Где-то обнаружилась крысиная нора?

— Плакальщица недосмотрела. Который раз уже. — Мой спутник покачал головой. — От нее вечно полуночная нечисть ползет. Эта смертная едва не проделала дыру к демонам.

— Гаэт, я заберу девицу.

— Она твоя?

— Ну… почти. Не совсем.

— Не морочь мне голову. Что значит — не совсем? Кто за нее поручился?

— Ирис. Еще не поручился, но обещал. Если не передумал.

С чего бы ему передумать, обеспокоилась я. И вообще, странные какие-то намеки… Разговаривают, словно меня тут нет.

Гаэт обернулся, я увидела его резкий хищный профиль и длинную, аж до виска, медно-рыжую бровь.

— Пойдешь с ним?

— С Амаргином? Да, конечно.

— Тогда слезай.

— Слезай, Лесс, — Амаргин протянул руки и я соскользнула с конского крупа ему на грудь.

Рыжий Гаэт, хмурясь, смотрел на нас с высоты седла. Плащ вздыбился крылом, заполоскался, защелкал. Гаэт сказал:

— Скажи Босоногому, чтобы не отпускал от себя игрушку. Или сам за ней следи. А то пропадет девчонка. И, если он раздумает ручаться, дай мне знать, Геро. Я отвезу ее обратно, в серединный мир.

— Договорились.

Всадник коротко кивнул, поднял ладонь, прощаясь, и развернул коня.

— Спасибо, Гаэт! — крикнула я запоздало.

Он снова махнул рукой — и тут стеной ударил дождь. Водяной занавес моментально разделил нас, силуэт всадника истончился, расплылся и через мгновение исчез.

— Амаргин… а где Ирис?

— Пойдем-ка отсюда… Давай руку.

Дождевой шквал, едва задев нас, пронесся над рекой, взбивая пену и пузыри на воде. Ни я, ни Амаргин даже толком не намокли. Однако с юга и юго-востока в нашу сторону летели рваные полотнища ливня, а взбаламученный воздух переполняла водяная пыль.

— Где Ирис? — я спешила за волшебником по мокрой траве, навстречу ливню. Волосы и платье мои были насквозь пробиты гроздьями капель.

— Не знаю.

— Как — не знаешь?

— Да вот так — не знаю. Откуда ж мне знать, где он шастает, босоногий? Где-то бродит. Захочет — объявится.

— А… куда ты меня ведешь?

— К себе. Куда же еще.

— Но я хочу к Ирису!

Амаргин, полуобернувшись, смерил меня насмешливым взглядом.

— Да ну? А чего он тебе вдруг сдался, этот Ирис?

Я даже споткнулась от неожиданности.

— Как — "чего сдался?" Ирис нашел меня, и… и…

— И что?

— Ну… он, вроде бы, взял меня… под покровительство… по крайней мере, он обещал…

— А ты что — собачка бездомная, чтобы тебя найти и взять под покровительство? Ты что, так и собираешься таскаться хвостом за парнем, пока ему это не надоест?

Я хлопала глазами:

— Постой, Амаргин, он же сам…

Теперь мы стояли друг напротив друга, в зарослях цветущей мяты. Поэтому, или по какой-то другой причине, но вокруг ощутимо похолодало, а в воздухе появился отчетливый снежный привкус.

Амаргин скривил бледный рот:

— Лесс. Мне не интересны твои девичьи переживания. Избавь меня от трагедий, а? Я стараюсь тебе помочь просто потому, что мы с тобой люди. И я хочу, чтобы ты раз и навсегда поняла: Ирис — не человек. Вран — не человек. Гаэт — не человек. Здесь вообще нет людей… почти. Уподоблять жителей Сумерек людям — большая глупость. Все. Я тебя предупредил.

Водяная стена налетела на нас со скоростью несущейся под гору телеги. На пару мгновений я ослепла.

Когда мне удалось разгрести прилипшие волосы и проморгаться, Амаргин уже бодро шагал прочь. Темный южный горизонт на мгновение пророс дрожащей сетью молний, полыхнувшей и погасшей, оставившей после себя на тучах призраки черных трещин. С юга накатился громовый грохот, ливень, словно лебединая стая, захлопал сотнями тяжелых крыл, и пространство вокруг меня сузилось до крохотного пятачка, на краю которого едва маячила черная амаргинова спина.

Я приставила руку козырьком ко лбу. Вода в реке бесновалась и прыгала вверх, на косые прутья ливня, подобно раздразненной собаке. Оскальзываясь и спотыкаясь, я двинулась вдоль по берегу вслед за волшебником. Неожиданно он остановился, и я наткнулась на его предостерегающе вытянутую руку.

— Что?

— Погоди… не двигайся.

— Что?..

Одна из ив, чьи расчесанные ветром косы сейчас путала и трепала взбаламученная река, неожиданно клюнула склоненной головой, замерла, содрогаясь в налетевшем шквале, и вдруг всей массой качнулась вниз, будто упавшая на колени женщина. Еще одна долгая пауза, во время которой дождь лупил ее по спине и остервенело рвал одежду, а потом она медленно, с разворотом повалилась навзничь, в мятущуюся воду, выворотив из песка скрученные узлами корни, сминая и таща за собой лохмотья незабудкового ковра.

— Странно, — пробормотала я. — Почему она рухнула? Здесь низкий пологий берег. И почему не подмыло ее соседок?

Амаргин не ответил, но руку, загораживающую мне проход, не опустил. Течение развернуло упавшее дерево. В пресный запах дождя влился острый горький аромат вскрытой ивовой коры. Поломанные ветви, облепленные мокрой листвой, торчали обнажившимися ребрами; словно выпавшие внутренности волоклись по воде розоватые стебли кувшинок.

Гибель дерева смутила и напугала меня. Почему-то мне казалось что здесь, в мире чудес и волшебства не властна смерть. Я впервые видела здесь разрушение… нет. Не впервые. Разрушенный песчаный замок… маленькая игрушечная дамба, разбитая ударом ноги, разгромленные башни, потоптанные веточки, изображавшие деревца…

Они чем-то отличались друг от друга, эти две маленькие смерти… Или нет, смерти как раз оказались схожими, а вот жизни… Жизни были разные. Одна — исконная, тутошняя, плоть от плоти, а другая — искусственная, привнесенная…чуждая…

"Здесь вообще нет людей. — сказал Амаргин, — Почти".

Я закусила губу.

Песчаный город построил человек.

Не я.

Не Амаргин.

Другой.

— Леста.

Перебивая человеческий голос, вдали взрыкнул гром. Длинный порыв ощутимо прохладного ветра пронесся у самой земли. Солнце куда-то делось, небо отяжелело, потемнело. Я невольно поежилась.

— Эй, я тут. Оглянись.

Голова его высунулась из-за нагромождения валунов. Ветер ерошил легкие соломенно-рыжие волосы, трепал рукава рубахи.

— Привет. Ты опять подкрался незаметно.

— А ты опять скукожилась в камнях как зверек.

Кукушонок перебрался через скальный выступ и присел рядом со мной на широкий гладкий валун. Переодевшись и отмывшись, он снова превратился в беззаботного городского подмастерья. Только фиолетовый ореол вокруг глаза да распухшие разбитые губы напоминали о недавних испытаниях… впрочем, подобные следы оставляет на физиономиях посетителей разгульная ночь в кабаке.

— Я… подумал, надо бы заехать к тебе… поблагодарить. И попрощаться.

— Ты уезжаешь? — Вопрос прозвучал глупо. Конечно уезжает, раз его изгнали.

Конечно, он уезжает.

— Да, — Кукушонок неловко развел руками. — Спасибо, что заплатила за меня. На улице к нам какой-то монах подошел и еще денег дал, в платок завязанных. Сказал — от тебя. Там… очень много золота оказалось, в платке этом. Батька просто в столбняк впал, как увидел. Он вообще после всего этого малость не в себе.

— Не благодари. Оттуда, — я мотнула головой в сторону грота, — считай и не убыло. Малая толика, сам знаешь.

Кукушонок помолчал, разглядывая отвесный бок скалы. Провел пятерней по огненной своей шевелюре.

— Ты тогда говорила, что того… свирельку свою посеяла. Я ж спугался…

— Посеяла.

— Да как же…

— Пришлось учиться входить без нее.

— Как же без нее?..

— Да вот так, — я отмахнулась. — Амаргин помог.

— Это… тот колдун, который…

— Ага. Тот, который.

— Он… не наказал тебя?

— Не наказал.

Пауза. Ветер беспорядочно рыскал по островку, словно мышкующий пес. Темное небо рассекла молния — и почти сразу грохнуло, закладывая уши. Чайки давно попрятались, и только над заливом наворачивала круги какая-то черная птица.

Кукушонок поднялся, обошел камень и снова сел рядом, только с другой стороны.

— Куда ты собираешься теперь?

— В Галабру. — Он бездумно поковырял мозоль на пальце, потом сунул палец в рот, скусывая отодранную корку. — Или в Снежную Вешку. Или в Старую Соль… тьфу! Там видно будет.

— Ты… деньги-то у тебя есть на первое время?

— Есть. — Хлопнул себя по поясу. — Батька отсыпал.

Кошелек у него на поясе выглядел тощим. Не густо отсыпали… или сам не взял?

— Работы я не боюсь, руки куда следует приставлены… — Кукушонок нагнулся, сгреб с земли горсть гальки. — Найду, к чему себя пристроить… А то на корабль наймусь. Стану матросом, увижу новые страны… Помнишь, ты мне гадала?

Он слабо улыбнулся, не поднимая глаз.

— В твоей судьбе нет моря.

— А… — Щелк, щелк, щелк — камешки посыпались из его руки. — Ну, тогда… останусь на берегу. На берегу тоже работы хватает.

Повисло молчание. Я поерзала, чувствуя неловкость. Надо бы что-нибудь сказать такое… что бы такое сказать?

Ратери, останься. Тебя изгнали, но ведь ты и так уже за городом, тебе не обязательно уезжать за сотни миль… Ну, хочешь, я тебя найму. Будешь за Малышом ухаживать, тем более он сейчас проснулся, за ним глаз да глаз требуется. Ты же сам хотел, Ратер… помнишь, ты мне тут чуть ли не шантаж устраивал, вынь да положь мантикора.

А сейчас-то что молчишь?

Он молчал, глядел поверх камней на беспокойную воду залива, на несущиеся над головой тучи, на черную птицу, кувыркающуюся в небе… Лицо его ничего не выражало, только выгоревшие брови то и дело хмурились.

Брызнули первые капли, гречихой рассыпав мелкий крап по круглым каменным спинам. И сразу остро запахло мокрой глиной и мокрым мелом, хотя ни глины, ни мела на моем островке отродясь не было.

— Лодка… — вспомнила я.

— Что — лодка?

— Лодку ты вытащил? Смотри, какая гроза идет!

— Не. — Кукушонок поморщился, неопределенно повертел пальцами. — Я сейчас уже поплыву. Хочу сегодня к устью Каменки выйти.

— Ты с ума сошел! Посмотри на небо, черное все. На море шторм разыграется, потонешь к дьяволу…

Кукушонок поднял голову, ветер лизнул его как корова языком — рыжая челка встопорщилась. Он пожал плечами.

— Ерунда. Летний дождичек. Зато посвежеет чуток, жара эта осточертела уже.

Треххвостой плетью сизого огня наискось шарахнула молния. Долю мгновения она дрожала, впиваясь в землю, а вода меж берегами превратилась в иссиня-розовую пропасть, затем рухнул грохот, а за ним жестким металлическим гребнем взялся чесать ливень.

— Ой-ей! Это же град! Ты погляди, это же град!

Ледяная крупа отскакивала в разные стороны, с поразительной скоростью наполняя все щели и трещины. Вскочив, я тут же споткнулась в скользких камнях, Кукушонок подхватил меня под руку.

— Ратер, я не отпущу тебя. Слышишь? Я не для того выкупала тебя из тюрьмы, чтоб ты рыб кормил на дне…

— Ой, да ладно огород городить, плавал я уже и в грозу, и в бурю, небось не впервой.

Горизонт задернули движущиеся серые занавеси. Берега пропали, воздух наполнил напряженный стремительный гул падающей воды. Волосы моментально отяжелели, прилипли к спине.

— Драть тебя некому было! Взгляни, что творится! Никуда ты не поедешь! Береженого бог бережет.

— Дураков и новичков бог бережет. Я хоть не новичок, зато дуралей отменный.

— Ага, думаешь, раз ты дурак, тебе все позволено?

— А чего это мне не позволено, скажи на милость?

— Рисковать по дурному тебе не позволено!

Снова шарахнула молния, следом еще одна — раскатился закладывающий уши грохот. Летящая вода захлестывала лицо, напрочь заливала глаза и ноздри. Я едва видела стоящего напротив Кукушонка.

— А чего это ты тут командуешь? — закричал вдруг он. — Чего это ты командуешь? Я тебе не слуга, не муж, не брат, не сват…

— Ах так? Ну и катись куда хочешь! — Ливень гасил мой голос и я изо всех сил напрягла горло. — В Галабру свою, куда тебя там черт не-есет! Я тут ради него наизнанку выворачиваю-у-усь!..

— А вот не надо выворачиваться-аа! Не нужны мне твои изнанки-и!

— Вот и катись в свою Галабру!

Вспышка — БАБАХ!!! Порыв ветра поднял отяжелевшие волосы и бросил их мне на лицо.

Ослепнув, я вдруг ощутила, что земля под ногами гудит. Странная пугающая вибрация сотрясала островок. Беззвучно стонали скалы, откуда-то из самой глуби, из каменных недр рвался наружу черный как проклятье сгусток страха и гнева. Подземный гул рывком пересек грань восприятия, и мой человечий слух наполнили треск и грохот распадающихся скал.

Я мотнула головой, сбрасывая залепившие глаза волосы. В то же мгновение Ратер изо всех сил дернул меня к себе. На том месте где я только что стояла, возникли, словно сами собой выросли из земли, торчащие косые иззубренные клинья.

— Смотри, что это?! Вон туда смотри!

Едва различимая сквозь летящую воду поверхность скалы-паруса шевелилась и мялась, будто кто-то водил изнутри по занавесу растопыренными руками. Напряжение узкими лезвиями кололо гранит, веером разлетались осколки, кромсая в клочья полотнища ливня, утыкивая площадку перед скалой и тропинку у нас под ногами. С вершины сорвалась глыба, снесла голову каменному мысику и рухнула в воду. Кукушонок оттащил меня подальше.

От неожиданности я потеряла дар речи. Что происходит? Стеклянная Башня наказывает нас за то, что мы взяли золото?

Скала прорвалась нарывом в стоне и грохоте, лопнула черной лучистой трещиной, родив в сполохе молний многорукое и многоногое божество, разлаписто замершее на долю мгновения во тьме пролома — и сейчас же покатившееся прямо на нас ртутным, стремительным, сверкающим лезвиями колесом.

Небо взревело возмущенно — содрогающаяся твердь остервенело взвизгнула в ответ жутким голосом новорожденного. Мы с Кукушонком замерли, сбившись единым комком — ртутное колесо пронеслось почти впритирку, чудом не разметав нас по камням, накрыв волной горячего пара, пахнущего перекаленным металлом.

— Малыш!!!

Я заорала, размахивая руками — но он уже не видел и не слышал нас. Он легко перемахнул с берега на одиноко торчащий из воды валун и снова замер изваянием — руки стиснули голову, взгорбленная драконья спина ощетинилась сотней кривых лезвий, длинный хвост оплел темный камень.

— Малыш! Эрайн! Куда ты?

Мокрая кукушоночья ладонь залепила мне рот.

— Молчи! Он же нас порвет, если увидит…

Но он ничего не видел и не слышал. Темное небо хлестнуло изломанной ветвью молнии, и на фоне пепельной пропасти, в которую на мгновение превратилась вода, мелькнул небрежный черный росчерк, словно небесный великан поставил свою подпись на полотне безумства стихий.

Эрайн исчез.

Занавес ливня задернулся.

Кукушоночья ладонь сползла с моего лица.

В черных тучах над нашими головами небесный великан зло и раскатисто рассмеялся.