Золото императора

Глава 1 Поражение

Прокопий явно не ждал возвращения патрикия Руфина. Во всяком случае, он далеко не сразу его узнал. Впрочем, в шатре горел только один светильник, а Прокопий никогда не отличался острым зрением. Император сидел за изящным столиком в полном одиночестве, если не считать двух легионеров, стоящих у входа. Прокопий жестом выслал их прочь и кивком пригласил Руфина садиться. Патрикий не видел императора почти пять месяцев и ужаснулся произошедшим в нем переменам. Прокопий сильно похудел, осунулся, тонкая шея уже не могла удержать голову, и та все время клонилась книзу.

— Я проиграл, Руфин, — сказал Прокопий тихим безжизненным голосом. — Первым меня предал Гуморий. Человек, которому я доверял как самому себе. С этого, пожалуй, все и началось. Валент вытеснил меня во Фракию, и теперь мои дни сочтены.

— Тебе нужно продержаться только два дня, Прокопий, — попытался встряхнуть императора Руфин. — Слышишь, через два дня мои варвары будут здесь. Три тысяч конных и десять тысяч пеших. Мы разобьем легионы Валента. А потом пойдем на Рим.

— Боюсь, что ты опоздал, Руфин, — покачал головой Прокопий. — Валент не даст мне уйти из-под удара. Мы прижаты к болотам, и выхода у нас нет. Либо мы умрем сражаясь, либо сдадимся на милость победителя.

— Я тебя не понимаю, император, — взорвался Руфин. — Я проделал путь от Дона до Дуная по таким дорогам, где никогда не ступала нога римлянина, я десятки раз рисковал головой, я просил о помощи многих людей, я швырял золото направо и налево, и вот теперь, когда мы в двух шагах от победы, ты говоришь мне, что все кончено. Нет, Прокопий, все еще только начинается.

Император едва ли не впервые за время разговора поднял глаза на Руфина. И в этих почти потухших глазах вдруг промелькнуло удивление:

— Неужели ты действительно веришь в победу, мальчик?

— Я давно не мальчик, Прокопий. С тех пор когда ты держал меня на руках, прошло уже много лет.

— Это правда, — кивнул император. — Ты давно уже вырос, Руфин. Вот только Рим стал совсем другим. Даже если мы одолеем Валента, Рим потерпит поражение. Он потерпит поражение и в том случае, если Валент одолеет меня. Просто одни варвары разобьют других варваров.

— Выходит, все кончено, Прокопий?

— Да, Руфин. Ты молод, и тебе трудно с этим смириться, а я стар. Когда-то император Юлиан сказал мне: комит, мы пытаемся их удержать на границах, а они давно уже здесь, в сердце нашей земли. Варвары сожрали Рим изнутри. И он оказался прав. Ты ведь не римлян привел мне на помощь, Руфин, ты привел чужаков.

Всего полтора месяца назад Руфин сделал то, что мало кому под силу в этом мире, — остановил нашествие готов. Правда, в союзниках у него были люди, уверенные и в себе, и в своих богах. Здесь, во Фракии, все было по-иному. Но это вовсе не означало, что Руфин должен сложить руки и покорно ждать решения своей судьбы.

Император Прокопий с видимым интересом выслушал рассказ о приключениях своего молодого друга в чужих краях. Бледное, осунувшееся лицо его порозовело.

— Неужели ты действительно это сделал, Руфин?

— Мне пришлось нелегко, Прокопий. Епископ Вульфила был далеко не глупым человеком. Не глупее Валента, во всяком случае. И, тем не менее, мы одержали верх. Мы добились того, чего хотели. Я и молодые варвары, которых я привел тебе на подмогу, — Оттон, Придияр и Гвидон. В крови этих людей кипит огонь, почти угасший в римлянах.

— Чего ты хочешь добиться, Руфин? — Прокопий смотрел на молодого патрикия не только с удивлением, но и с опаской.

— Я хочу вернуть римлянам их богов, а значит, и утраченную доблесть.

— Ни Юлиану, ни мне это сделать не удалось, так почему ты думаешь, что повезет тебе?

— А разве у меня есть выбор, Прокопий? — усмехнулся Руфин. — Я патрикий, ведущий свой род от богов, и не хочу кланяться распятому иудею. А приносить жертвы своим богам они мне уже не позволят. Они не позволят мне быть патрикием Руфином. Вот за это я и буду сражаться, Прокопий. За право быть самим собой. И если я паду на поле брани, то паду как римский патрикий, а не раб, пусть даже и божий.

— Пожалуй, — задумчиво проговорил император, — это достойный выбор, Руфин. Своими словами ты снял немалую тяжесть с моей души. Я казнил себя за то, что втянул сына своего лучшего друга в безнадежное дело.

— А я благодарен судьбе и богам, Прокопий, что встретил тебя на своем пути. Возможно, в этом мире найдутся люди, которые будут тебя осуждать, а может, и проклинать, но знай, что среди этих людей никогда не будет патрикия Руфина.

Сил у Прокопия было вполне достаточно. Руфин это понял утром, когда обошел лагерь, раскинувший на берегу безымянной речушки. Пятнадцать легионов пехоты, по тысяче человек в каждом, и пять тысяч кавалеристов, облаченных в тяжелые доспехи. Магистром пехоты был сиятельный Фронелий, магистром конницы — сиятельный Агилон. Обоих Руфин знал еще по Константинополю. Это Фронелий, тогда еще всего лишь комит, посланный императором Валентом против варваров, первым переметнулся на сторону Прокопия. Это его легионы провозгласили родственника Юлиана и Констанция императором. Фронелий мало изменился за минувшие месяцы, это был все тот же прямодушный римский солдафон, не склонный впадать в отчаяние даже в минуту крайней опасности. А вот Агилон переменился очень сильно. Из простого трибуна, умело орудующего мечом, он превратился в высокомерного и надменного царедворца, презрительно взирающего на нижестоящих. Однако патрикий Руфин очень быстро привел магистра конницы в чувство, напомнив ему о давнем знакомстве.

— Если мне не изменяет память, сиятельный Агилон, это именно ты ударом меча отправил на тот свет комита Гермогена, начальника схолы агентов.

— Все может быть, — криво усмехнулся магистр конницы, и лицо его слегка побледнело. — Слишком много времени прошло с тех пор.

— Я говорю это к тому, Агилон, что у императоров память обычно лучше, чем у магистров. Кстати, как здоровье бывшего префекта Набидия, который был свидетелем твоего молодецкого удара?

— Набидий умер в тюрьме, — процедил сквозь зубы магистр.

— Зато я жив, сиятельный Агилон, и моя память не уступит императорской.

Комитами при Прокопии состояли патрикии Кастриций и Флоренций. Первый был одним из самых активных участников заговора, второй некоторое время возглавлял префектуру Константинополя. Оба узнали Руфина, но свое отношение к нему выразили по-разному. Старый Кастриций радушно обнял молодого патрикия и заметил сокрушенно, что желал бы встречи в более счастливых обстоятельствах. Флоренций лишь кивнул Руфину и отвернулся. Впрочем, Руфин плохо знал бывшего префекта Константинополя, а потому и не обиделся на прохладный прием.

— Наслышан о твоих похождениях, Руфин, — вздохнул Кастриций. — И очень сожалею, что ты опоздал с помощью.

— Ты тоже считаешь, что дела плохи? — спросил Руфин.

— Суди сам, — махнул рукой комит в сторону горизонта. — У Валента сил в полтора раза больше, чем у нас. Кроме того, наши легионы измотаны бесконечными битвами и долгими переходами, а к Валенту прибыли новые подкрепления. Ты, вероятно, знал Лупициана?

— Кажется, он был комитом в Сирии?

— Да, — кивнул Кастриций. — Он обещал нам поддержку, но почти сразу же переметнулся на сторону Валента. Теперь он магистр конницы в войске императора.

Тень набежала на морщинистое лицо старого патрикия — похоже, он тяжело переживал предательство старого друга.

— А кто командует пехотой Валента?

— Магистр Гумоарий, — горько усмехнулся Кастриций. — Я никогда не доверял этому варвару. Правда, он хороший полководец. Во всяком случае, он изрядно потрепал Валента, прежде чем перебежал на его сторону. Ты, вероятно, слышал, Руфин, что твой друг Софроний стал квестором?

— Быть того не может! — удивился Руфин.

— А ведь это я уговорил Евсевия взять его в схолу нотариев. Как же мы порой бываем близоруки. Именно Софроний первым сообщил Валенту о мятеже Прокопия, за это и был обласкан. Он знал имена наших сторонников и в Риме, и в других городах империи. Софроний выдал их. И все они были казнены. У меня к тебе большая просьба, Руфин: если ты уцелеешь в этой битве, найди Софрония и убей его. Ты снимешь большой камень с моей души. Это ведь я привлек его к заговору. И это от меня он узнал имена наших друзей. Нельзя, чтобы предательство оставалось безнаказанным. Боги нам этого не простят.

— Хорошо, — отозвался потрясенный Руфин. — Я выполню твою просьбу. А тебе не кажется, патрикий, что в охранной схоле императора слишком мало людей?

Кастриций скосил глаза на холм, где виднелся поникший Прокопий верхом на гнедом коне, и покачал головой:

— Так решил он сам. Впрочем, трибун Бархальба предан императору и будет защищать его до последнего гвардейца.

Легионы Прокопия выстраивались в линию перед холмом. Если судить по вялым движениям легионеров и приглушенным крикам трибунов, сторонники самозваного императора давно утратили веру в победу. Исключение в общем унылом ряду составлял разве что магистр Фронелий, багровое лицо которого мелькало то на правом, то на левом фланге. Раскаты его громового голоса долетали даже до Кастриция и Руфина, стоявших в отдалении.

— А почему вы разместили конницу только на правом фланге? — спросил Руфин.

— Слева от нас топь, — пояснил Кастриций. — Вряд ли Валент рискнет послать туда клибонариев. Какая жалость, Руфин, что ты не привел своих варваров сегодня!

— Я сделал все, что мог, — вздохнул молодой патрикий. — Но люди не птицы, они не умеют летать.

Руфин чувствовал себя без вины виноватым. Русколаны выделили ему пятьсот конников во главе с Гвидоном. С помощью кудесницы Власты и золота он привлек на свою сторону две тысячи конных сарматов. Оттон и Придияр выставили шесть тысяч готов и древингов. Еще три тысячи дали венеды и руги. Если бы сегодня они стояли здесь, на этом заросшем зеленой травой фракийском поле, с Валентом было бы покончено навсегда. Его легионы, горделиво вышагивающие под сенью римских орлов навстречу славе и победе, были бы просто смяты конными русколанами и сарматами, втоптаны в землю пешими готами и венедами. Всего двух дней не хватило Руфину для победы. Двух дней, потерянных неизвестно где. Возможно, в Готии, возможно, в Русколании, возможно, в Девине, куда его завлекла кудесница Власта.

— Почему вы не окопали свой лагерь рвом? — сжал кулаки в бессильной ярости Руфин. — Почему не обнесли его частоколом? Ведь кругом столько леса. Мы могли бы продержаться неделю!

— Люди слишком устали, — покачал седой головой Кастриций. — А больше всех устал Прокопий. Ты молод, Руфин, тебе нас не понять.

— Не огорчайся, патрикий, — усмехнулся Руфин. — Я тоже состарюсь. В свой срок. Если, конечно, доживу.

— Нам, пожалуй, следует присоединиться к императору, — сказал Кастриций, — если уж мне суждено умереть сегодня, то я хотел бы умереть рядом с Прокопием. Слишком много связывает меня с ним.

Прокопий даже головы не повернул в сторону подъехавших патрикиев. Трибун Бархальба и комит Флоренций чуть сдвинули в сторону своих коней, освобождая Кастрицию и Руфину место рядом с императором. Обзор с холма был великолепен. Руфин, обладавший острым зрением, сумел разглядеть даже перья на шлемах атакующих клибонариев. Поначалу молодому патрикию показалось, что клибонарии устремились на конницу магистра Агилона, что было бы вполне разумным решением — это позволило бы легионерам Валента, числом едва ли не вдвое превосходящих своих противников, без помех атаковать пехоту Прокопия. Однако далее произошло нечто непонятное и выходящее за пределы здравого смысла. Как только конница Агилона сорвалась с места, чтобы достойно встретить врага, клибонарии вдруг резко свернули вправо, без страха подставляя свой фланг атакующему противнику.

— Это безумие! — воскликнул Руфин.

— Скорее предательство! — с горечью возразил ему Кастриций и оказался прав.

Конница магистра Агилона не стала атаковать клибонариев Валента. Она обошла их на рысях и скрылась в клубах пыли за спинами остановившихся легионеров. Зато клибонарии на полном скаку врезались в пехоту Фронелия. Удар был настолько внезапен, что железная стена не успела даже ощетиниться копьями и была буквально проломлена сразу в нескольких местах. А следом за клибонариями в битву вступили пехотинцы Валента, почти бегом бросившиеся на растерявшегося врага. Битва была проиграна Прокопием в течение нескольких минут. И самому императору осталось только одно — спасаться бегством. Так думал трибун Бархальба, командир охранной схолы, так же думал и Руфин, уже обнаживший меч. Однако у бывшего комита Прокопия было совсем другое мнение на этот счет. Он вдруг резко вскинул опущенную едва ли не к гриве коня голову и вознес правую руку к небесам:

— С нами римские боги, гвардейцы, — вперед.

Трудно сказать, что думали по поводу римских богов алеманы и руги, служившие в охранной схоле Прокопия, но все они дружно ринулись с холма вслед за императором в самую гущу торжествующих клибонариев. Их отчаянная атака смутила конников Валента, что позволило легионерам Фронелия почти без помех скатиться к реке и броситься в воду. Однако клибонарии очень быстро пришли в себя и стали теснить гвардейскую схолу, насчитывающую всего-то пять сотен бойцов, прямо в топь, о которой предупреждал Руфина старый патрикий. Сам Кастриций был уже мертв — дротик, пущенный сильной рукой клибонария, угодил патрикию в горло, и тот рухнул под копыта собственного взбесившегося коня.

— Прорываемся к реке! — крикнул Руфин трибуну Бархальбе.

Призыв был услышан, и уцелевшие гвардейцы ринулись к воде с пылом людей, умирающих от жажды. Руфин вышиб из седла двух подвернувшихся под руку клибонариев и уже почти достиг реки, когда чудовищный удар обрушился на его голову, и он провалился в черный омут беспамятства.

Очнулся Руфин уже под звездами. Ночь, похоже, вступила в свои права, и патрикию ничего другого не оставалось, как навеки распрощаться со скверно прожитым днем. Голова Руфина оказалась перевязана куском полотна, но рана, видимо, не была глубокой. Во всяком случае, боль не помешала патрикию сесть и оглядеться. Легионеры Валента праздновали победу. Костры горели по всему лагерю, а вокруг них бесновались захмелевшие люди, выкрикивая ругательства на разных языках. Варвары праздновали победу над варварами. Все случилось именно так, как и предсказывал мудрый Прокопий. Пленных насчитывалось не так уж много, и это слегка удивило Руфина. Однако, приглядевшись попристальней к своим соседям, он сообразил, что здесь у роскошного шатра, принадлежащего, видимо, Валенту, собраны только комиты и трибуны. Лица их были Руфину незнакомы, за исключением одного. Магистр пехоты Фронелий сидел в двух шагах от патрикия и скрипел зубами, пересиливая боль.

— Наконечник стрелы застрял в ране, — сказал магистр, глядя на Руфина воспаленными глазами. — Выдерни его, патрикий.

— Руки грязные, — с сожалением покачал головой Руфин.

— Зубами попробуй, — простонал Фронелий.

Руфин склонился над кровоточащей раной в предплечье магистра, нащупал железное жало зубами, потом уперся руками в грудь Фронелия и резко откинулся назад. Наконечник стрелы вместе с ошметками мяса он сплюнул на траву. Магистр шумно выдохнул воздух и открыл глаза. Крупные капли пота выступили на его лице. Патрикий оторвал подол туники и перевязал Фронелию рану.

— А я уже думал, что ты никогда не очнешься, Руфин, — покачал головой магистр. — Да оно и к лучшему было бы. Виселица — не самое подходящее место для римского патрикия.

— Нас повесят? — удивился туго соображавший Руфин.

— На рассвете, — охотно подтвердил Фронелий. — Такова воля императора. Валент очень сокрушался, что не сдержал гнева и приказал прикончить Прокопия ударом меча. Заодно убили и Бархальбу с Флоренцием. Это они связали Прокопия и передали его магистру Лупициану.

— Подонки, — процедил сквозь зубы Руфин.

— Они хотя бы дрались честно, — вздохнул Фронелий. — А вот Агилон сбежал еще до начала битвы. Попадись он мне сейчас, я бы задушил его одной рукой.

Память окончательно вернулась к Руфину. И хотя боль в голове не проходила, он все-таки мог вполне здраво оценить создавшуюся ситуацию. Жить патрикию оставалось всего несколько часов. Но и эти часы, подаренные щедрым императором Валентом, следовало провести с толком.

— Забыл спросить у Прокопия, где сейчас находятся Фаустина с дочерью, — посетовал на свою недогадливость Руфин. — Кстати, император успел на ней жениться?

— Прокопию не до того было, — усмехнулся Фронелий. — А Фаустину с дочерью он тайно отправил в Рим к патрикию Луканике. Не знаю, что будет с ними. Рано или поздно либо Валентиниан, либо Валент до них доберутся. Изведут ядом или придушат втихую, дабы ни у кого больше не возникло соблазна использовать их в своих целях.

Трудно сказать, любил ли Руфин Фаустину, но, во всяком случае, она не была ему настолько безразлична, чтобы вот так просто от нее отмахнуться. Тем более что в нынешних несчастьях вдовы императора Констанция виноват был именно Руфин. Это он привел в дом Фаустины Прокопия и уговорил ее поддержать самозванца. Призрак власти замаячил тогда перед честолюбивым патрикием, и он не устоял. А теперь смерть грозит не только вдове, но и ее ни в чем не повинной дочери.

— Долгов много у меня, — неожиданно произнес Руфин вслух.

— Это ты о чем? — не понял его Фронелий.

— Я виноват перед Фаустиной. А кроме того, я дал слово патрикию Кастрицию, что убью одного ненавистного ему человека.

— Это кого же? — полюбопытствовал Фронелий.

— Квестора Софрония.

— А я бы прибавил к нему магистра конницы Агилона, его тестя Арапсия, предавшего нас в Константинополе, и магистра Гумоария, так не вовремя перебежавшего на сторону Валента. А заодно придушил бы Петрония, уж слишком много на его руках крови моих друзей.

— Выходит, и у тебя долги? — усмехнулся Руфин.

— Ты, кажется, что-то задумал, патрикий? — насторожился Фронелий.

— Так ведь нам нечего терять, магистр, — спокойно сказал Руфин. — Ты сумеешь удержаться в седле?

— Почему бы и нет, — повел здоровым плечом Фронелий.

— В таком случае будь готов ко всему. — Руфин резко поднялся с земли и крикнул легионеру, стоящему неподалеку: — Эй, варвар, подойди.

— Бывают случаи, когда лучше быть варваром, чем римлянином, — последовал насмешливый ответ на латыни.

Фронелий захохотал, Руфин тоже не сдержал усмешки:

— Приятно встретить земляка вдали от родных мест. У меня к тебе просьба, легионер: найди магистра Агилона и передай ему, что я, патрикий Руфин, хочу его видеть.

— Первый раз слышу о таком магистре, — удивился легионер.

— Он перебежал на сторону императора Валента сегодня днем, — подсказал ему Фронелий.

— Ах, вы об этом, — брезгливо сплюнул легионер. — Его шатер в полусотне шагов отсюда.

— В таком случае держи плату за услугу. — Руфин снял шеи медальон на цепочке и бросил его земляку. — Он золотой.

— Вижу, — кивнул легионер. — Не извольте беспокоиться, патрикии, сделаю все, как велено.

Фронелий долго смотрел в спину уходящему римлянину, а потом обернулся к Руфину:

— Ты уверен, что Агилон захочет тебе помочь?

— Он захочет меня убить.

— Почему?

— Я знаю, что именно он сначала зарубил мечом Гермогена, а потом отравил бывшего префекта претории Набидия.

Ждать пленникам пришлось недолго. Посланный к магистру легионер вернулся в сопровождении самого Агилона. Видимо, бывший трибун, столь удачно изменивший императору Прокопию, не на шутку испугался за свою судьбу. И, надо признать, у него имелись основания для беспокойства. Гермоген был не просто комитом схолы агентов Валента, он был еще и близким другом тестя императора всесильного Петрония. А этот последний никогда не простил бы Агилону убийства своего верного соратника. В свое время Петроний и Гермоген отправили на тот свет немало константинопольских знатных мужей, обвиняя их в различных преступлениях. Многих они просто разорили под видом взимания налогов. Словом, Гермоген настолько хорошо послужил Петронию, что тот просто обязан был отомстить за его смерть.

— Чего ты от меня хочешь, Руфин? — зло зашипел Агилон, склоняясь к самому лицу своего злейшего врага.

— А ты разве не догадываешься, магистр? — усмехнулся патрикий. — Император Валент, согласно обычаю, обязан выслушать последнее слово приговоренных. И нам с магистром Фронелием есть, что ему сказать.

— И каким образом, по-твоему, я смогу вытащить вас отсюда?

— Нет ничего проще, Агилон. Никто не знает, что мы здесь. Договорись с охранниками, и они подыщут нам замену среди других пленных.

— Ты знаешь, в какую сумму мне это обойдется? — взъярился Агилон.

— А в какую сумму ты оцениваешь свою жизнь, магистр? — вежливо полюбопытствовал Руфин. — Речь сейчас идет именно о ней. Или ты рассчитываешь на доброту императора?

— Будь ты трижды проклят, патрикий, — процедил сквозь зубы Агилон и отошел.

Конечно, он мог бы просто убить Руфина и Фронелия прямо здесь, на месте, а потом заплатить охранникам за молчание. Но подобное убийство наверняка бы привлекло внимание многих. Чего доброго, могли бы найтись люди, которые стали бы выяснять имена убитых. А Агилон сейчас был не в том положении, чтобы навлекать на свою голову гнев императора. В сущности, он тоже являлся пленником, пусть и обласканным за свое предательство. Но почти наверняка в окружении Валента найдутся люди, которым есть что предъявить бывшему сподвижнику Прокопия, и они с большим удовольствием воспользуются любой его оплошкой. На месте Агилона Руфин выкупил бы опасных людей у легионеров, вывел их за пределы лагеря и там бы спокойно придушил. Патрикий нисколько не сомневался, что бывший магистр конницы выберет именно этот, почти безопасный для него путь.

Торг длился довольно долго, и Руфин уже начал терять терпение. Агилон оказался очень прижимистым человеком, а легионер-римлянин, судя по всему, не уступал ему в жадности. К тому же он успел сообразить, насколько важны два этих пленника для магистра-изменника. Дважды Агилон выказывал явное намерение прекратить торг и дважды возвращался с полдороги. Наконец стороны пришли к соглашению, и Агилон отправил одного из своих подручных за золотом. Руфину и Фронелию ничего другого не оставалось, как только надеяться и ждать.

Посланец вернулся с довольно увесистым кожаным мешочком. Агилон провожал уплывающее из рук золото такими глазами, словно у него вырывали из чрева печень. Зато легионеры остались довольны сделкой и даже помогли Фронелию и Руфину подняться с земли. Патрикий вдруг почувствовал в своей правой ладони рукоять кинжала и мгновенно сжал пальцы. Судя по всему, это был дар легионера-римлянина земляку. Руфин спрятал оружие в рукав туники и решительно шагнул вслед за Агилоном.

До рассвета оставалось все ничего, и бывшему магистру следовало поторапливаться. Руфин и Фронелий были слишком известными людьми, чтобы водить их по лагерю, освещенному кострами.

— Нам нужны кони, — тихо прошептал в спину Агилону молодой патрикий.

— Я уже отдал распоряжение, — столь же тихо отозвался тот.

И коней действительно привели. Но Руфин почти не сомневался, что сесть в седла им с Фронелием не позволят. Агилона сопровождали четверо подручных, вооруженных мечами. По меньшей мере одного из них предстояло убить Фронелию. От бывалого римского солдата следовало бы ждать и большего, но вряд ли раненое плечо позволит магистру пехоты проявить свойственную ему прыть. В себе Руфин тоже был не слишком уверен. Все-таки удар по голове не прошел для него даром, и он по-прежнему чувствовал слабость в ногах.

Магистра Агилона, облаченного в дорогой шерстяной плащ, никто из легионеров не посмел ни окликнуть, ни тем более остановить. Он практически без помех вывел пленников за пределы лагеря. Место было удобным как для бегства, так и для убийства. Агилон остановился на краю оврага и, резко обернувшись, выбросил руку вперед. Однако Руфин заранее приготовился к такому обороту дела. Кинжал предателя лишь слегка оцарапал ему шею. Зато удар самого патрикия оказался точен. Клинок, подаренный легионером, вошел Агилону прямо в сердце. Справа тоже раздался предсмертный хрип, но Руфину было не до покойника. Он резко обернулся и вогнал кинжал в живот еще одному потенциальному убийце, уже до половины вынесшему меч из ножен. Через мгновение этот меч перешел в руки Руфина. Левой рукой он метнул кинжал в горло варвара, державшего в поводу двух коней, а потом прыжком настиг своего последнего врага и обрушил на его голову меч. Все это было сделано настолько быстро, что Фронелий едва успел придержать коней, рванувшихся было в сторону. Руфин бросился ему на помощь, и общими усилиями они сумели обуздать норовистых жеребцов.

— Я в своей жизни немало видел бойцов, патрикий, — сказал Фронелий, усаживаясь в седло, — но такого, как ты, — в первый раз.

— Спасибо на добром слове, магистр, — усмехнулся Руфин. — Пора нам с тобой уносить ноги.

— Думаешь, нас хватятся? — удивился Фронелий.

— Нас — нет, а Агилона — наверняка. Он был слишком предусмотрительным человеком, чтобы не подстраховаться. Вперед, магистр, у нас слишком мало времени.

К сожалению, Руфин оказался прав в своих предположениях. Уже при первых лучах солнца они обнаружили конников у себя за спиной. И хотя расстояние между беглецами и погоней было достаточно велико, тем не менее патрикию стало ясно, что чистым полем им не уйти. В лесу им, наверное, будет проще, но до этого леса еще надо добраться.

— Клибонарии? — спросил Руфин у Фронелия.

— Слишком уж быстро они скачут, — покачал головой магистр. — Скорее всего, это сирийцы, их кони резвее наших.

В резвости чужих коней Руфин убедился довольно быстро. Беглецы еще не успели переправиться через полноводный ручей, а преследователи были от них уже на расстоянии пущенной стрелы.

— Не успеем, — скрипнул зубами Фронелий, оглядываясь назад. — Будь они прокляты.

До леса патрикий и магистр все-таки добрались, хотя сирийцы на быстроногих конях уже дышали им в спины. Они даже не стреляли вслед беглецам, видимо, были абсолютно уверены в успехе. Но эта уверенность их и подвела — они слишком уж беспечно ворвались под сень зеленой дубравы. Град стрел, обрушившийся на сирийцев со всех сторон, явился для них полной неожиданностью. Смуглые всадники один за другим валились из седел, не успевая понять, откуда же прилетела к ним смерть. Зато Руфин понял это почти сразу — из Русколании. Только люди боярина Гвидона могли стрелять с седел столь же уверенно и точно, как и с земли. Сирийцы не успели даже развернуть коней для бегства, когда на них из-за деревьев ринулись всадники, облаченные в колонтари. Тяжелая кавалерия в очередной раз доказала свое превосходство над кавалерией легкой. Копья и кривые мечи сирийцев лишь скользили по щитам и броне русколанов, зато удары последних оказывались роковыми для врагов.

— Это и есть твои варвары? — спросил у патрикия Фронелий, придерживая запалившегося коня.

— Боярин Гвидон со своими русколанами, — усмехнулся Руфин. — По мнению одних, отцом боярина является бог Велес, по мнению других — едва ли не самый храбрый и умелый боец в этом мире.

— В любом случае этот молодой варвар достойный сын своего родителя, — сделал правильный вывод Фронелий, глядя на то, как русколаны расправляются с сирийцами. — Какая жалость, что их не было вчера.

Глава 2 Императорский обоз

Варвары Руфина остановились на границе Фракии близ небольшого городка. Впрочем, городок они разорять не стали, посчитав, что для столь большого войска в этом будет мало чести. Вожди вестготов и венедов были страшно разочарованы незадавшимся предприятием и не стали скрывать своего разочарования от Руфина. Конечно, патрикий не был виноват в случившемся, да и с варварами он успел расплатиться сполна. Но плата платой, а добыча добычей. Многие вожди и простые мечники рассчитывали обрести в этом походе не только золото, но и славу, и вдруг оказалось, что им придется вернуться домой, не солоно хлебавши и выслушать немало насмешек по этому поводу как от ближних, так и от дальних. Дабы утишить разгулявшиеся страсти, Руфин созвал молодых вождей на совет. Собственно, ему нечего было сказать варварам, оставалось только сидеть и слушать, что скажут они.

— А почему бы нам не напасть на легионы Валента, покидающие Фракию, — предложил Придияр.

— И что нам это даст? — пожал плечами рассудительный Оттон. — У Валента, если я правильно понял, сил вчетверо больше, чем у нас.

— В таком случае нам следует захватить ближайший большой город и разграбить его, — предложил Гвидон.

— Осада укрепленного города займет слишком много времени, — покачал головой Руфин. — Не только Валент, но Валентиниан успеют подойти на помощь осажденным.

— У меня к вам другое предложение, рексы, — неожиданно вступил в разговор Фронелий, скромно сидевший по правую руку от Руфина. — По моим сведениям, Валент попросил у своего брата огромный заем, чтобы расплатиться с легионерами. Обоз с золотом и оружием под усиленной охраной движется из Медиолана через Илирик во Фракию. Здесь его должен встретить комит Лупициан и препроводить далее в Константинополь. Если нам удастся перехватить императорский обоз, то это будет тяжким ударом для Валента. Я уже не говорю о том, что золото и само по себе не бывает лишним.

Варвары переглянулись и заулыбались. Похоже, предложение Фронелия пришлось им по душе. Руфин же заколебался. Римскому патрикию неловко было грабить императорскую казну. С другой стороны, если он хочет найти Фаустину и посчитаться с врагами, ему потребуется много золота. А его земли и имущество наверняка уже конфискованы Валентом и Валентинианом. В конце концов, война есть война. И с какой стати патрикий Руфин должен церемониться с теми, кто обобрал его до нитки.

— Обоз хорошо охраняется? — спросил у Фронелия Придияр.

Бывший магистр бросил на рыжего рекса косой взгляд и ответил с усмешкой:

— А ты как думаешь, варвар? Четыре миллиона денариев на дороге не валяются.

Вожди ахнули — сумма, названная Фронелием, показалось им непомерной, и только рекс Придияр сохранил невозмутимость.

— Я буду тебе очень обязан, ромей, если впредь ты станешь называть меня либо древингом, либо готом, либо венедом, а слово «варвар» мне не нравится.

— Я не хотел тебя обидеть, — развел руками Фронелий. — Пусть будет «древинг».

— Так как же с охраной? — спросил Оттон.

— Обоз сопровождают две тысячи клибонариев и пять галльских легионов, по тысяче человек в каждом, которые Валентиниан решил перебросить в Панонию. Для вас, готы и венеды, будет лучше, если они туда не дойдут.

— А сколько легионов у Лупициана?

— Трудно сказать, — пожал плечами Фронелий. — Но, думаю, Валент понимает, что во Фракии неспокойно, и оставил под его рукой достаточно сил, чтобы уберечь обоз от случайного наскока.

— В таком случае нам следует разбить Лупициана раньше, чем он соединится с галльскими легионами, — сделал правильный вывод из сказанного боярин Гвидон.

— А откуда ты узнал о золоте? — спросил у Фронелия Руфин.

— Четыре дня назад мы перехватили гонца, посланного комитом Ацилием к императору Валенту, — охотно пояснил магистр. — Честно говоря, я полагал, что Валент дождется легионеров, присланных старшим братом, и лишь затем двинется на нас. Но император рассудил иначе.

— Ацилий человек опытный, — задумчиво проговорил Руфин.

— Тем больше нам будет чести, если мы его разобьем, — усмехнулся Оттон.

— Вот слово не мальчика, но мужа! — восхищенно прицокнул языком Фронелий. — Вперед, венеды и готы, вас ждет слава и золото. А что еще нужно воину в этой жизни?

— Я бы добавил сюда еще и женщин, — усмехнулся Придияр.

— Браво, древинг! Тебе следовало бы родиться в Риме или хотя бы пожить в нем.

— Я принимаю твое предложение, ромей, — кивнул Придияр. — Сил, чтобы захватить Вечный город, у меня пока маловато, но я хотел бы, по крайней мере, увидеть его своими глазами.

Высокородный Лупициан вышел к границам Илирика точно в срок, согласованный с комитом Ацилием. Под рукой у Лупициана было пять легионов пехоты и полторы тысячи клибонариев — сила вполне достаточная для того, чтобы принять ценный груз и доставить его по назначению. В более спокойные времена для сопровождения императорского обоза с избытком хватило бы и одного легиона. К сожалению, по Фракии еще бродили недобитые шайки самозванца Прокопия, и Валент решил не рисковать. Кроме того, до Лупициана допели слухи о появлении на границе Фракии конных варваров, числом не то в пятьсот, не то в тысячу человек. Вряд ли столь малый отряд рискнет углубиться на территорию Римской империи, но и выпускать чужаков из виду тоже не стоило. Лупициан приказал трибуну Монцию обследовать окрестности и теперь с нетерпением ждал результата.

Свой шатер опытный комит разбил на вершине холма, едва ли не самого высокого в округе. Дорога, вымощенная камнем, огибала этот холм справа, а слева темнел густой лес, вызывавший у Лупициана немалое беспокойство. Комит, выросший в большом городе, к густым фракийским лесам всегда относился с подозрением. И предпочел бы сейчас оказаться либо в Сирии, либо в Иудее, где густые заросли столь же редки, как и полноводные реки. У подножья холма расположились пешие легионеры. Порядок в лагере царил образцовый, и комит остался доволен осмотром. Клибонарии, относившиеся к пехоте с легкой долей презрения, раскинули свои палатки чуть в стороне. Расседланные кони мирно поедали сочную фракийскую траву почти у самых зарослей. Лупициан предпочел бы, чтобы клибонарии всегда были у него под рукой в полной боевой готовности. К сожалению, люди и кони, проделавшие немалый путь, нуждались в отдыхе, а комит был слишком опытным военачальником, чтобы этого не понимать.

— Что слышно об Ацилии? — обернулся Лупициан к корректору Скудилону, стоящему за его спиной.

— Комит в двух днях путь от границы. Послезавтра он будет здесь.

Лупициан терпеть не мог Скудилона, но в данном случае это не имело никакого значения. Этого худого долговязого человека приставил к комиту сам Валент, чтобы тот лично принял драгоценный груз из рук Ацилия, а также проследил, чтобы ни один денарий не пропал из казны за время пути от Илирика до Константинополя. Что ж, Лупициану меньше хлопот. В конце концов, он полководец, а не финансист. Задача комита состоит лишь в том, чтобы во Фракии, вверенной его заботам, царили закон и порядок.

Трибун Монций, взлетевший на холм с порозовевшим от долгой скачки лицом, спешился в десяти шагах от комита и вскинул руку в воинском приветствии.

— Мы не обнаружили в окрестностях ни одного подозрительного лица, высокородный Лупициан.

— Неужели? — скривился комит. — Тогда объясни мне, Монций, кто эти люди, собравшиеся у кромки леса?

Монций обернулся и растерянно уставился на заросли, темневшие у горизонта. Именно туда указывал перстом Лупициан.

— Видимо, это пастухи, — растерянно произнес он.

— И кого они пасут?

— Наших коней.

— Увы, Монций, эти люди не пасут наших коней, они их воруют.

Похоже, комит был прав, и бесчинства, творимые негодяями, заметили наконец и клибонарии. К счастью, у них нашлись под рукой оседланные кони, и по меньшей мере пятьсот разъяренных всадников бросилось вслед за похитителями, которые уже успели скрыться в лесу с украденным табуном. Какое счастье, что императору Валенту служит не только трибун Монций, но и комит Лупициан, у которого все же хватило ума не гнать всех лошадей на пастбище, а придержать часть из них в лагере. Лупициан надеялся, что клибонариям удастся догнать и наказать обнаглевших конокрадов.

— Как ты думаешь, светлейший Монций?

— Я просто уверен, высокородный Лупициан, что клибонарии вернут лошадей и уничтожат шайку воров.

— Значит, ты даешь руку на отсечение, Монций, что, кроме конокрадов, в том лесу нет никого?

— Даю, комит.

Оптимизм трибуна понравился Лупициану, но беспокойство почему-то не покидало его. И он продолжал стоять на вершине холма под палящими лучами солнца, доводя тем самым свою утомившуюся свиту до белого каленья. Однако никто из трибунов, не говоря уже о чинах меньшего ранга, не осмелился напомнить комиту об отдыхе. Тем более что клибонарии, погнавшиеся за конокрадами, почему-то не спешили возвращаться обратно. Хотя времени уже прошло столько, что его вполне хватило бы для разгрома целой армии.

— Мне кажется, высокородный Лупициан, что тебе пора поднимать легионеров, — сказал вдруг треснувшим голосом долговязый Скудилон.

— Я не нуждаюсь в твоих советах, корректор, — резко оборвал выскочку комит. — Позволь уж бывалому военачальнику самому принимать решения.

— В таком случае хотя бы посмотри, что делается у тебя за спиною, — вскричал Скудилон.

Лупициан обернулся столь стремительно, что едва не сбил с ног перетрусившего корректора. Лицо комита сначала побледнело, а потом побагровело от ярости, похоже, на какой-то миг он даже потерял дар речи. Тем не менее, собравшись с силами, он все-таки сумел прохрипеть сигнальщикам, стоявшим в отдалении:

— Трубите тревогу!

Увы, комит запоздал с приказом. Пехота варваров двумя железными потоками огибала холм, чтобы ударить по легионерам, не успевшим выстроиться в каре. Лупициан с ужасом наблюдал, как падают на траву его люди, выкашиваемые гигантской косой.

— Кажется, это готы, — дрожащим голосом произнес Монций, — или венеды.

— Так готы или венеды?! — прорычал Лупициан, хотя какое это теперь имело значение.

От подозрительного леса к лагерю широкой лавой катилась тяжелая конница. Но это были не клибонарии, опытный в воинском деле комит не мог ошибиться на их счет. Варвары действовали быстро и решительно, не давая врагам опомниться. Лишившиеся коней римские всадники не оказали им никакого сопротивления и сыпанули в стороны еще до того, как враги достигли их палаток. У Лупициана язык не повернулся, чтобы осудить бегущих. Они спасали свои жизни, и в данном случае это был разумный выбор.

— Коня мне, — прохрипел комит.

Атаковать варваров он не собирался. В создавшихся обстоятельствах это было бы безумием. Следовало спасать и свою жизнь, и жизни трибунов, успевших на свое счастье покинуть лагерь еще до того, как он подвергся нападению. Комит выбрал единственно возможный путь для отхода и лично возглавил отступление. К счастью, резвость коней позволила Лупициану и его свите проскользнуть в брешь между двумя группировками пеших варваров, которые настолько увлеклись атакой на легионеров, что разомкнули железное кольцо вокруг холма. Пожалуй, никогда в жизни комиту Лупициану не приходилось покидать поле битвы с такой прытью. Конечно, он и раньше терпел поражения, но никогда эти поражения не были столь полными и безоговорочными. Комит вдруг с ужасом осознал, что потерял все войско. И если из семи тысяч пехотинцев и конников, которых он вел за собой, уцелели хотя бы несколько сотен, то это следует считать чудом.

— Их было больше, чем нас, — сказал трибун Монций, когда запалившиеся после долгого бегства кони перешли на шаг.

— Раза в полтора, — подтвердил Скудилон.

В умении корректора считать высокородный Лупициан нисколько не сомневался, зато у него возникли большие сомнения по поводу здоровья Монция. В частности, его очень интересовало, где были у трибуна глаза, когда он со своими дозорными объезжал окрестности.

— Рука при тебе, Монций? — спросил сдавленным голосом Лупициан.

— Да.

— Так отдай ее мне!

К сожалению, удар меча комита пришелся не столько по руке трибуна, сколько по его глее, и тот рухнул на землю, обливаясь кровью.

— Вперед, — прорычал Лупициан.

— А как же обоз? — спросил Скудилон, потрясенный расправой. — Кто предупредит комита Ацилия?

Лупициан враз покрылся мелкими капельками пота. Вопрос свой корректор задал вовремя и по существу. Если за потерю пяти легионов можно было еще как-то оправдаться перед императором Валентом, то утрату обоза он Лупициану точно не простит. Четыре миллиона денариев — это слишком большая сумма. Правда, золото охраняют пять галльских легионов и две тысячи клибонариев. И командует ими очень опытный человек. Хотя и весьма самонадеянный. Комит Лупициан не питал к высокородному Ацилию добрых чувств, но дело то было не в Ацилии, а в золоте, которое никак нельзя было отдать варварам.

— Трибун Геларий и ты, корректор, отправитесь навстречу обозу и предупредите комита об опасности, — распорядился Лупициан. — Возьмите с собой десять человек. Думаю, этого будет достаточно.

— А если мы угодим в руки варварам! — вскричал Скудилон.

— Значит, вас повесят, — отрезал Лупициан. — Передайте Ацилию, чтобы не рисковал понапрасну. Со своей стороны я сделаю все от меня зависящее, дабы прийти к нему на помощь. Но мне понадобится время, чтобы вызвать легионеров из крепостей и городов и привести их в нужное место. Возможно, на это уйдет неделя, возможно, десять дней. Пусть обнесет свой лагерь валом и ждет.

— Я понял, комит, — склонил голову Геларий. — И сделаю все, как ты приказал.

Высокородный Ацилий никого на землях империи не боялся, за исключением разве что императора Валентиниана. Да и не было особых причин для тревоги. Обоз из двух сотен подвод, доверху набитых золотом и оружием, охранялся таким количеством людей, что беспокоиться о его судьбе не приходилось. Тем более что Ацилий уже сегодня к вечеру рассчитывал пересечь границу Фракии и избавиться наконец от обузы, досаждавшей ему все эти дни. Путь Ацилия и его легионов лежал в Панонию. Восстание Прокопия подняло волну мятежей на границах империи, и божественный Валентиниан, не слишком доверявший своему туповатому брату и соправителю Валенту, решил укрепить гарнизоны крепостей в отдаленных землях проверенными военачальниками. Сведущие люди намекнули комиту Ацилию, что в случае успешной деятельности в Панонии у него появится шанс стать дуксом Фракийского военного округа, вытеснив с этого поста высокородного Гумоария, назначенного Валентом. Вообще Валент много потерял в глазах своего брата после того, как едва не упустил из рук половину империи, проиграв несколько важных сражений мятежнику Прокопию. К счастью для Валента, он все-таки сумел, в конце концов одержать верх над врагами без помощи старшего брата. Иначе дни его были бы сочтены. Валентиниан принадлежал к тому типу людей, которые никому и никогда не прощают поражений. Ацилий, проведший в свите императора немало лет, сам был свидетелем падений многих благородных мужей. Иные поплатились имуществом, но немало было и таких, которые лишились головы за единственный, быть может, в своей жизни промах.

— Гонорат, — обернулся комит к ехавшему по правую руку от него трибуну, — проверь, что за люди скачут нам навстречу.

Трибун Гонорат командовал личной охраной Ацилия и дело свое знал. Два десятка клибонариев, снаряженных как для боя, почти мгновенно сорвались с места и понеслись выполнять распоряжение комита. Ацилий не испытывал беспокойства по поводу незнакомых всадников. Во-первых, их было не более трех десятков, а во-вторых, даже на таком расстоянии он опознал в них римлян. Гонорат обернулся быстро и доложил комиту именно то, что тот рассчитывал от него услышать.

— Это посланцы высокородного Лупициана, трибун Геларий и корректор Скудилон.

— Важные сведения? — насторожился Ацилий.

— Нет, комит. Если верить Геларию, то дорога безопасна. Просто Лупициану надоело ждать, и он выслал навстречу нам своих людей, чтобы ускорить продвижение.

— Можно подумать, что мы ползем на четвереньках, чтобы досадить великому полководцу, — проворчал недовольный Ацилий.

— Трибун Геларий утверждает, что знает более короткую дорогу и очень удобный брод через ближайшую реку.

Ацилий уже потерял на переправах несколько телег и десяток лошадей, а потому решил прислушаться к советам людей, хорошо знающих местность. Тем более что трибун Геларий смотрелся человеком бывалым, прошедшим не одну военную кампанию. Не говоря уже о том, что он был римлянином, а не варваром, коих в последнее время много развелось в армии, в том числе и на командных должностях. Корректор Скудилон родился в Константинополе, что, однако, не мешало ему говорить на латыни, ласкающей слух образованного комита. Между Ацилием и корректором даже возник спор по поводу одной из речей Цицерона, произнесенной в стенах сената несколько сотен лет тому назад. Трибун Геларий только посмеивался, глядя на разгорячившихся спорщиков.

— Здесь следует повернуть направо, — подсказал любезный Геларий комиту, увлекшемуся интересной беседой.

— Но это проселочная дорога, — насторожился Ацилий. — Как бы колеса наших телег не увязли в грязи.

— Не беспокойся, комит, последний дождь в этих краях прошел две недели назад. Зато мы сократим путь почти на треть.

Ацилий обернулся на утопающий в пыли обоз и махнул рукой. И люди, и лошади были утомлены долгой дорогой и летним зноем, а потому с большой охотою свернули под сень дубравы. До реки, где животные могли утолить жажду, оставалось недалеко. Так, во всяком случае, уверял корректор Скудилон, и Ацилий охотно ему поверил.

— А что у тебя с рукой? — спросил комит у Гелария.

— Пустяки, — усмехнулся бывалый трибун. — Меня слегка зацепили в последней битве.

— Император Валентиниан опасается, что мятеж Прокопия вызовет волнения в пограничных землях империи, — вздохнул Ацилий.

— У нас пока тихо, — улыбнулся трибун Геларий. — Прошел, правда, слух о варварах, проникших во Фракию то ли из Венедии, то ли из Готии.

— Это уже заботы комита Лупициана, — нахмурился Ацилий. — А мне бы обоз побыстрее сбыть с рук.

— В этом мы тебе, пожалуй, поможем, комит, — сказал корректор Скудилон, оглядываясь по сторонам.

— Каким образом? — не понял Ацилий.

— А вот таким! — Трибун Геларий схватил комита здоровой рукой за плечо и резко рванул вниз.

Ацилий взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и рухнул в дорожную пыль. Оглушенный комит не сразу понял, что нападению подвергся не только он сам, но и вверенный его заботам обоз. Личная охрана Ацилия не сумела оказать достойного сопротивления коварным посланцам Лупициана. Комит осознал это, когда его клибонарии стали падать с коней один за другим. Ацилий попытался встать на ноги, но был придавлен к земле тушей коня, пронзенного по меньшей мере десятком стрел. А за спиной поверженного комита разгоралась самая настоящая битва. Легионеры, застигнутые врасплох на марше, все-таки пытались оказать сопротивление. А клибонарии даже сумели оттеснить трибуна Гелария и его людей, столь подло обошедшихся с комитом. Ацилий с чужой помощью поднялся с земли и сел в седло. К сожалению, успех клибонариев оказался локальным, и они вскоре были отброшены в заросли наседающими варварами. Комит, поначалу заподозривший было в измене Лупициана, наконец сообразил, что ловушку ему расставили совсем другие люди. Ацилий предпринял героическую попытку собрать вокруг себя клибонариев, дабы помочь пешим легионерам, безжалостно истребляемым варварами. Но клибонарии падали один за другим под градом стрел, летевших непонятно откуда, и под ударами мечей варваров, вырастающих словно из-под земли. Как человек опытный, Ацилий быстро определил, что имеет дело с хорошо обученными и отлично вооруженными противниками. Конные варвары ни доспехами, ни закалкой мечей не уступали клибонариям. А их пехота, ощетинившись длинными копьями, буквально сметала со своего пути легионеров, пытавшихся сомкнуть ряды. Комиту Ацилию не в чем было упрекнуть своих людей — даже оказавшись в безнадежном положении, они дрались с редким упорством. Но натиск варваров не только не ослабевал, а уж скорее услиливался. Причем атаковали они сразу с двух сторон, взяв легионеров в клещи. Однако более всего людям комита досаждали лучники, сидевшие на деревьях. Несчастные легионеры не в силах были защитить себя от летящей сверху смерти. Ацилий с сотней уцелевших клибонариев попытался прорваться сквозь плотные ряды варваров, но был во второй раз за сегодняшний день выброшен из седла. В этот раз комиту подняться не дали. Ацилий увидел блеск стали над своей головой, попробовал выбросить меч для перехвата, но сдержать удар секиры не сумел и рухнул в пыль, обливаясь кровью.

Захват обоза дорого стоил готам и венедам. Только убитыми они потеряли пятьсот человек. Правда, в двух кровопролитных битвах они разгромили двенадцать римских легионов и покрыли себя вечной славой. Во всяком случае, так утверждал Фронелий, и никто из вождей не стал ему возражать. Римлянам все-таки удалось спасти несколько мешков с золотом, но основная часть императорской казны так и осталась на дороге. Золото свалили в кучу и занялись убитыми и ранеными. Число последних достигало нескольких сотен, что в будущем сулило варварам, опрометчиво углубившимся в земли империи, немалые проблемы. К счастью, телеги для перевозки раненых имелись. Их освободили от оружия и воинского снаряжения. Часть этого снаряжения тут же расхватали воины, а лишнее оружие так и осталось валяться в пыли рядом с поверженными легионерами. Золото решили поделить тут же на месте, дабы каждый мог попробовать одержанную победу на зуб. Вожди, как положено, получили побольше, простые воины поменьше. Но недовольных дележкой не было. Золота императора Валентиниана хватило на всех. Разве что Фронелий, пряча свою часть добычи в кожаный мешок, вскользь заметил, что денарий нынче совсем не тот, что был еще сто лет назад. После многочисленных реформ последних императоров количество драгоценного металла в нем уменьшилось настолько, что приличному человеку стыдно стало брать монету в руки. И весит денарий чуть не вдвое меньше, чем прежде, и примесей в нем стало больше.

— А ты выброси их, — насмешливо посоветовал Фронелию боярин Гвидон. — Зачем обременять лишней ношей уставшего коня.

— Выбросить-то я их выброшу, но только не в дорожную пыль, а на стойку римской харчевни, — в тон ему отозвался магистр. — Даже за такие порченые денарии в Риме наливают очень качественное вино.

— А ты не боишься возвращаться в Рим после участия в мятеже? — спросил Придияр. — Ведь тебя опознает первый встречный.

Фронелий расхохотался так, что конь Придияра шарахнулся в сторону от испуга.

— Ты знаешь, сколько людей в Риме, древинг? — спросил магистр. — Даже если вся твоя дружина войдет в город, этого никто не заметит.

— Шутишь? — не поверил Гвидон.

— Да какие тут шутки, — рассердился Фронелий. — Спроси хоть у Руфина. Я бы на вашем месте, вожди, съездил в Рим. Будет о чем внукам рассказать. Заодно поможете патрикию найти любимую женщину.

— Я уже дал тебе согласие, Фронелий, — усмехнулся Придияр.

— Так уговори своих друзей составить нам компанию.

Гвидон с Оттоном переглянулись. Предложение было заманчивым. Особенно для боярина, который отправился в столь дальний поход не столько за добычей, сколько для того, чтобы посмотреть мир. Пока что он увидел несколько фракийских городов, мало чем отличающихся от венедских и русколанских, да пару-тройку римских крепостей, куда его, впрочем, не пустили.

— Надо сначала вывести людей из пределов империи, — вздохнул Оттон. — Похоронить павших.

— Тризну по ушедшим мы справим на берегу реки, — возразил товарищу Придияр. — А что касается наших людей, то дорогу домой они и без нас найдут. Воеводы Ратибор и Годлав сумеют дать отпор любому, кто встанет на их пути.

— Некому вставать, — покачал головой Фронелий. — Если комит Лупициан и спасся от разгрома, то вряд ли он в ближайшее время осмелится высунуть нос из-за крепостных стен. Поверьте моему опыту, вожди, ничего вашим людям во Фракии не угрожает. Во всяком случае, в ближайший месяц.

— А ты что думаешь по этому поводу, Руфин? — спросил Оттон у призадумавшегося патрикия.

— Касательно ваших людей Фронелий прав. А вот что до Рима, куда я собираюсь отправиться, то можно ожидать больших неприятностей, вожди. От вашей помощи я не отказался бы, но честно предупреждаю, предприятие будет опасным.

— Сколько людей мы можем взять с собой? — спросил Придияр.

— Чем меньше нас будет, тем лучше, — пояснил Руфин. — Конечно, варвары в империи не в диковинку, но слишком большой отряд неизбежно привлечет к себе внимание. Три-четыре телеги, десяток человек для охраны, вот и все, что может позволить себе купец, разъезжающий по дорогам Италики.

— Хорошо, — сказал Оттон, тряхнув русой гривой. — Я согласен.

Глава 3 Великий Рим

Патрикий Трулла был слегка удивлен, когда управляющий Эквиций сообщил ему о желании прекрасной Лавинии видеть его у себя после обеда. Внимания Лавинии добивались многие знатные мужи Рима, но она, гордая своей красотой, привечала лишь избранных. И среди этих избранных сиятельный Трулла, увы, не значился, хотя и потратил на подарки капризной красавице немалые деньги. Патрикий был тщеславен и знал за собой этот недостаток. Сама мысль, что один из самых богатых и знатных мужей Рима может быть отвергнут женщиной, которую многие вслух называли блудницей, была для него невыносимой. Он должен был завоевать Лавинию во что бы то ни стало, и никакие препятствия не могли остановить его на этом пути. Ну не мог сиятельный Трулла уступить какому-то Пордаке, купившему себе имя и положение на украденные из казны деньги. Впрочем, сам Пордака утверждал, что принадлежит к древнему римскому роду, но в это верили только те, кто кормился с его рук. К сожалению, этот самозванец чем-то поглянулся прекрасной Лавинии, которая уже дважды обедала с ним, чем привела Труллу в ярость. Ярость, впрочем, выплеснулась не на Лавинию, а на подвернувшегося управляющего Эквиция, однако бывшему рабу побои были не в диковинку. Трулла ценил Эквиция за пронырливость и недюжинный ум, не раз помогавший патрикию выходить из сложных ситуаций.

— Император Валентиниан по-прежнему находится в Медиолане?

— Да, сиятельный.

— Надеюсь, он не собирается в Рим?

— Пока нет, сиятельный.

Патрикий Трулла, несмотря на относительно молодой возраст — ему совсем недавно перевалило за сорок, — успел уже побывать префектом Рима, чему способствовали и родовитость, и связи в высших кругах. Правда, было это еще во времена императора Юлиана, безвременно покинувшего этот мир. А вот с Валентинианом у Труллы отношения не сложились. Этот выскочка, вознесенный на самую вершину власти волею солдатских масс, с большим подозрением относился к римской знати вообще и к патрикию Трулле в частности. И хотя Трулла, поддавшись общему порыву, все-таки принял христианство, большой пользы ему это не принесло. Справедливости ради следует признать, что христианин из бывшего префекта Рима получился никудышный, и он сам это отлично сознавал. Римские боги были ему ближе и понятнее, чем распятый в далекой Иудее человек.

— Какие вести идут с востока? — спросил Трулла, погружаясь с помощью двух рабов в бассейн с теплой водой.

— Комит Прокопий действительно разбит на голову императором Валентом, — вздохнул Эквиций. — В этом уже нет никаких сомнений.

— То-то Валентиниан обрадуется, — буркнул себе под нос патрикий.

— Боюсь, что у божественного императора есть повод не только для радости, но и для огорчения. В Илирике варвары разгромили пять легионов комита Ацилия.

— В Илирике! — Трулла был до того потрясен известием, что поскользнулся в бассейне и окунулся в воду с головой.

— Кроме того, — продолжил Эквиций, дождавшись, когда хозяин вновь вынырнет на поверхность, — варвары захватили обоз с четырьмя миллионами денариев, предназначенными для императора Валента.

— Четыре миллиона! — ахнул Трулла, но на ногах в этот раз удержался. — Быть того не может! Но как варвары проникли в Илирик, и куда смотрит дукс Валериан, не говоря уже о самом императоре Валентиниане?

— Говорят, что божественный император, как всегда, зрит в корень, — криво усмехнулся Эквиций. — Он не верит, что нападение на обоз было простой случайностью. Он полагает, что кто-то из близких к нему лиц известил варваров и помог им расправиться с Ацилием.

Ведь об обозе знали немногие.

— Судя по всему, у императора в ближайшее время будет много хлопот, — сделал вывод Трулла.

— И у нас тоже, — огорчил его Эквиций.

— А у нас почему?

— Так ведь легионерам все равно придется платить, а императорская казна пуста, следовательно, бремя налогов еще более увеличится. Не исключены и конфискации, особенно среди тех, кто был близок к заговорщикам и мог быть причастным к мятежу Прокопия.

— Но я не знал Прокопия! — возмутился Трулла.

— Зато ты знал патрикия Луканику, которого совсем недавно взяли под стражу здесь в Риме, и даже более того.

— Более чего? — взъярился Трулла.

— Я предупреждал тебя, патрикий, — понизил голос до шепота Эквиций, — что Луканика взят на заметку высокородным Федустием, начальником схолы императорских агентов. А ты от моих предупреждений отмахнулся.

— Луканика слишком стар, чтобы участвовать в заговорах, — поморщился Трулла. — Ничего Федустий от него не добьется.

— Тебе виднее, патрикий, — склонился в поклоне Эквиций.

Настроение сиятельного Труллы было сильно подпорчено состоявшимся разговором, что, однако, не помешало ему со всей ответственностью подойти к предстоящему визиту. Выбор туники занял у бывшего префекта столько времени, что рабы, помогавшие ему, выбились из сил. Эквиций настоятельно рекомендовал Трулле алую тунику, расшитую звериными мордами. Якобы она добавит патрикию мужественности. Однако сам Трулла считал, что алый цвет его старит, а что касается мужественности, то боги и без того не обидели своего любимца. Патрикий был очень высокого мнения о своей внешности и не собирался прислушиваться к чужим советам. Он выбрал для визита бирюзовую тунику и голубой плащ из тончайшей шерсти. А вот с поясом и застежкой для этого плаща опять вышла заминка. Эквиций настаивал, что к голубому цвету идет серебро, и довел-таки патрикия, пребывающего в сомнениях, до бешенства. Управляющему дорого бы обошлось вмешательство в почти священный обряд облачения, если бы взгляд Труллы не упал на золотой пояс, украшенный карбункулами. Это было как раз то, что он искал все утро. Последний штрих, который делал патрикия воистину неотразимым.

— Лошади и колесница готовы? — спросил у Эквиция Трулла.

— Да, сиятельный, — склонился в поклоне управляющий. — Прикажешь подавать?

В прежние, более счастливые времена патрикий непременно приказал бы запрячь в колесницу четверку лошадей, но, к сожалению, времена изменились, и родовитому мужу пришлось ограничиться парой, дабы не раздражать обнаглевшую чернь, заполнившую ныне узкие улочки Рима.

— Сколько людей прикажешь взять с собой?

— Чем больше, тем лучше.

Для обеспечения личной безопасности патрикию вполне хватило бы десятка слуг, вооруженных увесистыми палками. Но речь-то шла не о безопасности, а о престиже. Ну не мог сиятельный Трулла появиться на улицах Рима без свиты в полусотню клиентов и приживал! К сожалению, Эквиций смог собрать только сорок человек, чем привел хозяина в неописуемую ярость. Сиятельный Трулла бушевал бы еще очень долго, но время подпирало, и он скрепя сердце вынужден был отложить расправу над оплошавшим управляющим до вечера.

Улицы Рима в эту пору были забиты народом. Особенно досаждали Трулле носилки, из которых высокородные матроны, небрежно откинув занавески, наблюдали за царящей вокруг суетой. И что, спрашивается, этим глупым воронам не сидится дома? Почему сиятельный Трулла должен все время придерживать горячих коней, чтобы какая-нибудь напомаженная и подвитая горожанка могла вдоволь налюбоваться Одеоном, виденным ею, к слову, тысячи раз. Конечно, дело тут было не в Одеоне и даже не в храме Юпитера, самом, пожалуй, большом здании Великого Рима, а в юнцах, которые прогуливались с томным видом перед их фасадами и демонстрировали свои холеные тела заинтересованным зрительницам. Порок, надо это признать, отвратителен во всех своих проявлениях, но самым худших из этих пороков является похоть, особенно когда она охватывает уже далеко не молодых женщин. Трулла охотно поделился бы своими мыслями с образованным собеседником, но, к сожалению, его не оказалось под рукой. Пришлось довольствоваться ругательствами да понуканиями в спины не слишком расторопных слуг, которые никак не могли расчистить в толпе место для проезда колесницы. Ярость патрикия дошла до точки кипения, но, к счастью для него, препятствие из людских тел было прорвано, и колесница, влекомая лошадьми, достигла наконец места назначения. Трулла вздохнул с облегчением и, поддерживаемый под руки приживалами, торжественно ступил на землю.

Лавиния обитала в очень приличном палаццо, подаренном ей одним из обожателей. Трулла понятия не имел, кто этот доброхот, но, надо признать, любовь капризной блудницы влетела ему в копеечку. Недвижимость в Риме всегда была в цене, а о земле и говорить не приходилось. Тем не менее дом Лавинии был окружен садом с двумя фонтанами, дарившими прохладу утомленным путникам. А Трулла был до того утомлен зноем и дорогой, что с удовольствием сейчас бы сорвал с себя одежду и бросился в бассейн с прохладной водой. А тут еще этот дурацкий шерстяной плащ, который вообще не следовало бы надевать в такую жару. Почему, спрашивается, римский патрикий должен следовать моде, введенной невесть кем, а не являться к понравившейся ему женщине в одной тунике или вообще голым, как эти намалеванные на стенах юнцы, изображающие фавнов.

Гнев патрикия мгновенно увял, когда он увидел прекрасную Лавинию, скромно стоящую посредине отделанного мрамором зала. Хозяйка была в белом. Причем материя столь плотно облегала ее высокую грудь, что у сиятельного Труллы перехватило дыхание. Лавиния одарила гостя ослепительной улыбкой уверенной в себе женщины и произнесла голосом звонким, как серебряный колокольчик:

— Я ждала тебя, патрикий Трулла.

Лавиния была столь любезна, что самолично расстегнула золотую застежку на плаще гостя, не доверив столь почетную миссию рабыням, суетившимся вокруг. Трулла сбросил с плеч надоевший плащ и пошел вслед за хозяйкой в покои, предназначенные для отдохновения и поучительных бесед. Здесь тоже бил небольшой фонтанчик, а в бассейне плескалась вода. Рядом с бассейном были расположены три ложа и столик, заставленный яствами. Трулла, рассчитывавший пообедать с хозяйкой наедине, насторожился. Но Лавиния словно бы не заметила огорчения гостя и жестом пригласила его к столу. Сама она возлегла напротив патрикия, демонстрируя ему достоинства своего тела. Трулла высоко оценил крутой изгиб бедра и стройность ножек, но с некоторым удивлением отметил, что Лавиния далеко уже немолода и что рубеж тридцатилетия для нее не за горами. До сих пор патрикий, увлеченный не столько женщиной, сколько соперничеством с префектом анноны Пордакой, не задумывался о возрасте блудницы, но ныне сама ситуация подсказала ему, что времени подвластны не только благородные мужи, но и легкомысленные женщины. Нельзя сказать, что его это открытие огорчило, скорее оно добавило ему уверенности в себе.

— Я никогда бы не осмелилась оторвать от дел сиятельного мужа, если бы не крайняя нужда, — скорее пропела, чем проговорила Лавиния.

Все-таки не зря говорят умные люди: если хочешь разочароваться в женщине — узнай ее поближе. И хотя отношения Труллы и Лавинии еще не прошли все стадии узнавания, легкую досаду он уже почувствовал. Патрикий от природы был скуповат, и любой разговор о займах или подарках, да еще за пиршественным столом, вызывал у него изжогу. Разумеется, он немедленно изобразил на лице готовность помочь, но глаза его при этом откровенно загрустили.

— У меня есть друг, который нуждается в твоей помощи, сиятельный Трулла, — продолжала Лавиния как ни в чем не бывало.

Патрикий скосил глаза на пустующее ложе и поморщился. Скорее всего, речь шла о каком-нибудь бедном провинциале, приехавшем в великий город за чинами и богатством. Но в этом случае ему лучше отправиться в Медиолан, где сейчас находится ставка императора Валентиниана, а опальный ныне Трулла может разве что пожелать ему счастливого пути. Патрикий в осторожных выражениях донес эту мысль до ушей прекрасной Лавинии, но понимания не встретил.

— Мой знакомый не ищет чинов, сиятельный Трулла, он ищет женщину.

— Какую женщину? — насторожился патрикий.

— Речь идет о Фаустине, вдове императора Констанция.

Трулла слегка побледнел и потянулся к кубку, наполненному до краев дорогим вином. Лавиния с интересом наблюдала, как патрикий, пролив на мраморный пол едва ли не треть драгоценной влаги, все-таки сумел смочить пересохшее горло.

— Как зовут твоего знакомого?

— Патрикий Руфин.

Труллу бросило в пот. Не прошло и трех дней, как выступавший в сенате комит Федустий грозил жуткими карами тем, кто окажет поддержку изменникам. И среди этих изменников имя нотария Руфина стояло далеко не на последним месте. Если верить начальнику схолы агентов, то именно патрикия Руфина самозванец Прокопий прочил в соправители. Нет слов, Руфин принадлежит к одному из самых знатных римских родов, но в данном случае он слишком вознесся в своих притязаниях. К великому несчастью, патрикий Трулла был знаком с этим молодым человеком и даже поспособствовал его первым шагам на поприще служения империи. Именно Трулла, будучи префектом Рима, принял Руфина в схолу нотариев, а потом направил его в Константинополь к императору Юлиану. Там Руфин прижился и даже сумел завоевать расположение императора Валента, который с недоверием относился к людям. Кто же мог знать, что этот не по годам умный и одаренный патрикий, владевший немалым состоянием, вдруг совершит чудовищную глупость и станет во главе предприятия, с самого начала обреченного на провал. Теперь имущество Руфина конфисковано, а сам он, нищий и бесправный, ищет покровительства блудниц, чтобы напомнить о себе сильным мира сего.

— К сожалению, я ничего не знаю о Фаустине, — пожал плечами Трулла. — Будем надеяться, что она все-таки жива.

— Ты меня разочаровал, патрикий, — прозвучал вдруг за спиной бывшего префекта мужской голос.

Появление Руфина не стало для Труллы неожиданностью, но сказать, что он испытал радость при виде старого знакомого, значило бы сильно погрешить против истины. Опальный нотарий мало изменился с тех пор, когда Трулла видел его в последний раз четыре года тому назад. Ну, разве что возмужал, и черты лица стали резче. Придирчивому наблюдателю сразу же бросались в глаза крутой подбородок и прямой нос над презрительно изогнутыми губами.

— Рад тебя видеть, Руфин, — отозвался Трулла, стараясь сохранять невозмутимость, издавна присущую истинным римским патрикиям.

— Я слышал, что Луканика обращался к тебе за помощью, — сказал Руфин, присаживаясь на ложе.

— К сожалению, я ничем не мог ему помочь, — поморщился Трулла.

— Речь шла о Фаустине?

— Он упоминал женщину, но не назвал ее имени. А на следующий день за ним пришли.

— Кто?

— По слухам, гуляющим по городу, комит Федустий лично явился в дом Луканики.

— И где сейчас находится старый патрикий?

— Его отправили в Медиолану, вот, пожалуй, и все, что я знаю, Руфин. Не думаю, что Луканика долго протянет в императорской темнице. Он был уже очень болен, когда приходил ко мне. Если бы не твое печальное положение, то я бы посоветовал тебе обратиться за разъяснениями к Пордаке, ты ведь знал его когда-то. Он близок к комиту Федустию и посвящен во многие его тайны.

— Пордака — это сын не то рыбного торговца, не то скупщика краденого, который выдавал себя за честного негоцианта и путался под ногами у влиятельных людей?

— Сейчас он префект анноны, — усмехнулся Трулла, довольный характеристикой, данной Руфином своему заклятому врагу, — и ведает подвозом продовольствия в Рим. Он стал настолько влиятельным и уважаемый человеком, что даже прекрасная Лавиния пускает его в свой дом.

— Вот как? — Молодой патрикий скосил карие насмешливые глаза на порозовевшую от смущения хозяйку.

— Перестань, Руфин, — отмахнулась Лавиния. — Меня интересуют только его деньги. А впрочем, зачем я тебе это говорю?

— Вероятно, хочешь предложить мне взаймы?

— А ты нуждаешься в деньгах, патрикий? — спросила блудница.

— Золото — это, пожалуй, единственное, в чем я не испытываю недостатка, — засмеялся Руфин. — Его у меня больше, чем у сиятельного Труллы и высокородного Пордаки, вместе взятых.

— Ого, — удивился бывший префект. — Ну я-то ладно, а вот сын торговца рыбой считается самым богатым человеком Рима.

Из короткого диалога между Руфином и Лавинией сиятельный Трулла уяснил, что эти двое знают друг друга давно. Его это нисколько не удивило. Прекрасная блудница, по слухам, начинала свою карьеру на подмостках театра Помпея, будучи бесподобной танцовщицей. А юный Руфин в ту пору был завсегдатаем всех злачных и подозрительных в смысле нравственности мест славного города Рима. Видимо, именно там и пересеклись впервые их пути. А вот упоминание о золоте Труллу насторожило. Конечно, Руфин мог припрятать часть своего состояния еще до того, как подвергся опале, но вряд ли эти средства были столь уж значительными. Не исключено, правда, что он унаследовал состояние комита Прокопия, который был очень богатым человеком. Непонятным пока было другое — зачем молодой патрикий вообще приехал в Рим? Неужели его действительно волнует судьба вдовы давно умершего императора Констанция? Судя по тому, что эта женщина связалась с Прокопием, да еще и впутала в его безумную затею свою малолетнюю дочь, умом она точно не блещет. Что же касается ее красоты, пленившей когда-то императора, то с годами она наверняка поблекла. Остается — золото! Сиятельный Трулла даже вздрогнул от такой догадки. Золото Прокопия! Ведь этот самозваный император, захватив Константинополь, выгреб из казны все, что там было. Прокопий был разбит на голову, но золота при нем не нашли. Он успел спрятать свои сокровища задолго до того, как его вытеснили во Фракию. Именно поэтому Валент вынужден был обратиться за помощью к брату. Но и это золото не допело до получателя, если верить Эквицию. Сокровища Валентиниана канули в небытие, как и сокровища Валента. Вот почему император Валентиниан приказал арестовать престарелого патрикия Луканику, надеясь хоть как-то возместить понесенные убытки. Напрасный труд. Прокопий никогда не доверил бы свою тайну болтливому старику, постепенно впадающему в маразм. Иное дело — женщина! Фаустина! Она знает многое, если не все. И именно поэтому хитроумный комит Федустий, отправив никому не нужного старика в Медиолан к императору, придержал вдову Констанция у себя. И вот почему патрикий Руфин, для которого уже давно приготовили веревку, приехал в Рим. Он рассчитывает найти Фаустину, а через нее добраться до золота Прокопия. И тогда Руфин действительно станет богаче не только префекта анноны Пордаки, но и самого императора Валентиниана. Если, конечно, ему никто не помешает. Если сиятельный Трулла окончательно тронется умом и станет помогать авантюристу, нацелившемуся на крупный куш и вообразившему, что имеет дело с простаками.

— Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы помочь тебе, Руфин, — сочувственно глянул на молодого патрикия Трулла. — Конечно, потребуются расходы на подкуп нужных людей, но…

— Двадцать тысяч денариев тебя устроят, патрикий? — перебил бывшего префекта Руфин.

Трулла едва не захлебнулся вином. И разумеется, патрикия поразило не количество денариев, небрежно брошенных ему под ноги беглым нотарием. Просто неожиданная щедрость Руфина явилась еще одним подтверждением догадки, столь вовремя озарившей Труллу. Игру патрикий Руфин затеял столь крупную, что величина ставок его не смущает. И хотя эти деньги, возможно, последнее, что у него осталось, выиграть он собирается по меньшей мере миллион.

— Пожалуй, — поспешно произнес откашлявшийся Трулла. — Хотя ничего обещать я не могу.

— Тебе придется постараться, патрикий, иначе дело обернется совсем скверно.

Эти слова можно было, конечно, расценивать как угрозу. Да, собственно, они и были угрозой, но Трулла сделал вид, что не придал ей значения. Патрикия Руфина бывший префект не боялся. В сущности, он мог устранить его в любой момент, либо подослав убийцу, либо просто выдав властям. Однако торопиться с этим не следовало. Не исключено, что Трулла не совсем верно просчитал ситуацию и двадцать тысяч денариев — это далеко не все, чем владеет беглый патрикий. Следовало для начала проследить, где прячется этот человек, а потом уже принимать решение.

— Если мне не изменяет память, — сказал Трулла, взбираясь на колесницу, — ты, Эквиций, хорошо знал молодого патрикия Руфина.

— Не буду спорить, сиятельный, — склонился в поклоне управляющий. — Хотя он вряд ли помнит меня.

— Ты слишком мелкая сошка, Эквиций, — усмехнулся Трулла, — чтобы тебя замечали сильные мира сего. Но в данном случае это пойдет на пользу делу. Ты должен выследить его.

К чести Эквиция, он не стал засыпать патрикия вопросами, «что?», «зачем?» и «почему?». Он даже не поинтересовался, каким образом Руфин, приговоренный к смерти сразу и Валентом и Валентинианом, оказался в Риме. Как человек исполнительный, Эквиций немедленно приступил к делу, прихватив с собой трех самых расторопных рабов. В способности управляющего выследить ценную добычу Трулла не сомневался. В Риме просто не было человека, столь глубоко проникшего в тайны городского дна.

Префект анноны Пордака получил сведения о визите патрикия Труллы к Лавинии с большим опозданием, а потому не смог ни помешать встрече, ни выяснить, чем занимались эти двое наедине. А то, что Лавиния и Трулла провели с глазу на глаз довольно много времени, Пордаке доложили почти сразу. Префект анноны был расстроен случившимся до такой степени, что даже прервал обед на пятом блюде, так и не распробовал паштет из рябчика, который на все лады расхваливал повар. Обругав последними словами своих нерасторопных агентов, Пордака вылез из-за стола и отправился в сад, чтобы там, на свежем воздухе, предаться размышлениям. Ни о каком послеобеденном сне уже не могло быть и речи. Требовалось, хорошо обдумав ситуацию, принять необходимые меры, дабы не стать посмешищем города Рима, все население которого с большим интересом следило за соперничеством двух богатых мужей. Легкомысленное поведение Лавинии Пордаку не удивило: в конце концов, на то она и блудница, чтобы морочить головы мужчинам. Не удивила его и настойчивость патрикия Труллы, который уже несколько месяцев лез из кожи, пытаясь выставить Пордаку круглым дураком не только в глазах знати, но и самого императора. В своей конечной победе над гордым патрикием префект анноны не сомневался. Бурно прожитая жизнь научила его держать удар в любых ситуациях, даже в таких, о которых Трулла не имел понятия. Пордака поднимался к вершинам власти с самого дна, но и всплыв на поверхность, он не утратил связей с приятелями своей грешной молодости. Впрочем, Пордака и сейчас был далеко не стар, ему только недавно исполнилось тридцать пять. Хотя выглядел он значительно старше своих лет. И все благодаря полноте, будь она неладна. Увы, с годами Пордака так и не сумел избавиться от привычки наедаться впрок, приобретенной в пору полуголодного детства. Отец Пордаки был человеком далеко не бедным, но до крайности скупым и уже с малых лет стал приучать сына жить по средствам. А средства эти сын рыбного торговца вынужден был с семи лет добывать сам. Конечно, с годами он поднаторел в преступном промысле и далеко превзошел своего даровитого отца, но, к сожалению, пороки, приобретенные в трудные годы, порою давали о себе знать в самый неподходящий момент.

Размышления светлейшего Пордаки прервал раб, доложивший о приходе Эквиция. Префект анноны знал Эквиция с детства и питал к бывшему рабу некоторую симпатию. И, надо признать, Эквиций заслуживал такого к себе отношения природным умом и невероятной пронырливостью, которой он прославился в определенных кругах города Рима.

— Ты ведь знал Грузилу, светлейший? — спросил Эквиций, присаживаясь на бортик фонтана как раз напротив ложа, где с удобством устроился хозяин.

— Это тот самый негодяй, который топит свои жертвы в Тибре?

— Топил, — поправил Пордаку гость. — Вчера он был убит вместе с десятком других головорезов в харчевне дядюшки Тиберия.

— И зачем ты мне об этом рассказываешь?

— Грузила пострадал из-за меня, — покаянно вздохнул Эквиций. — Это я попросил его прощупать трех варваров, вызвавших у меня кое-какие подозрения.

— Ты имеешь дело с префектом анноны, — напомнил хозяин гостю, — у меня своих забот полный рот, и я не собираюсь тратить свое драгоценное время на улаживание твоих дел, Эквиций.

— Я видел этих варваров в компании человека, небезызвестного тебе, светлейший.

— Кого ты имеешь в виду?

— Комита Фронелия.

— Того самого? — приподнялся на локте Пордака. — Ты уверен, что не ошибся?

— Я его красную рожу не забуду никогда, — обиделся Эквиций. — По милости этого негодяя я потерял двух своих близких друзей. С тех пор прошло немало лет. Фронелий успел сначала взлететь очень высоко, а потом упасть очень низко. Но в данном случае меня удивило не это. Я никак не мог взять в толк, откуда у этого человека столько золота?

— Да какое там золото, — махнул рукой Пордака. — Он ведь был магистром пехоты у самозванца Прокопия. Вероятно, ухватил малую толику от его щедрот.

— Малую? — переспросил Эквиций.

— По-твоему, богатый человек будет столоваться у дядюшки Тиберия?

— В тебе заговорил префект анноны, светлейший, — усмехнулся бывший раб. — Лет десять назад ты думал иначе. Не забывай, Фронелий не просто бывший магистр, он беглый магистр, которому лучше держаться подальше от Рима и Константинополя. А для изгоя, преследуемого властями, харчевня дядюшки Тиберия — лучшее место. Там могут срезать кошелек, но не станут задавать лишних вопросов. Фронелий проиграл в кости триста денариев.

— Ты сам это видел?

— Мы сидели с Грузилой за соседним столиком, пили вино и вспоминали молодость. Какое это было время для воров, Пордака! Вам, нынешним, этого не понять. И тут появляются четверо варваров. Что само по себе удивления не вызывает — у дядюшки Тиберия привечают всех. Но тут в одном из них я узнаю Фронелия. Того самого Фронелия, из-за которого потерял самый значительный куш в своей жизни. И этот беглый солдафон швыряет на стол, залитый вином, золотые монеты. Конечно, Фронелий всегда был мотом, но не до такой же степени.

— Дался тебе этот Фронелий, — поморщился Пордака, уже потерявший интерес к разговору.

— Да не в Фронелии дело, светлейший, — рассердился Эквиций. — В варварах! Ты думаешь, они удивились проигрышу Фронелия? Они даже бровью не повели! У Грузилы глаз наметанный. Он мне сразу сказал, что эти люди совсем не те, за кого себя выдают.

— То есть не варвары?

— В том-то и дело, что варвары, но не простые, — поднял указательный палец к небу Эквиций. — Это вожди. Грузила три года прослужил легионером в Панонии и научился разбираться в тамошних людях.

— А хоть бы и вожди! — взъярился Пордака. — Мне-то какое до них дело?

Эквиций укоризненно глянул на префекта анноны и покачал головой:

— А я считал тебя умным человеком, светлейший… Впрочем, я ведь тебе главного не сказал. Сиятельный Трулла поручил мне выследить патрикия Руфина.

— Руфина?! — вскинулся Пордака.

— Это с ним он встречался в доме блудницы Лавинии и вышел оттуда сильно озадаченным. Теперь ты понимаешь, о чем я веду речь, светлейший?

— Не совсем, — задумчиво проговорил префект анноны.

— Золото, вожди варваров, Фронелий, Руфин, — четко и раздельно произнес Эквиций.

— Ты хочешь сказать, что именно эти люди ограбили обоз императора Валентиниана?! — озарило вдруг Пордаку.

— Ну наконец-то! — усмехнулся бывший раб. — Ты почти разочаровал меня, светлейший. Все-таки сытая жизнь плохо отражается на умственных способностях. Суди сам, Пордака. Прокопий поднимает мятеж, но сил у него кот наплакал. Чтобы ты сделал на его месте?

— Обратился бы за помощью к варварам, — пожал плечами префект анноны.

— Правильно, светлейший. Он это и сделал, послав к варварам преданного человека. Но Руфин опоздал. Прокопий был разгромлен Валентом раньше, чем подошли варвары. И что в этом случае делать вождям, у которых за спиной люди, жаждущие добычи?

— Грабить, — усмехнулся Пордака.

— Они это сделали, — кивнул Эквиций. — Заодно разгромив легионы Лупициана и Ацилия.

— Но зачем они приехали в Рим? — с сомнением покачал головой префект анноны. — Это же огромный риск!

— А может, дело того стоит, — задумчиво проговорил Эквиций. — Сдается мне, что Руфин о чем-то договорился с Труллой. Осталось выяснить — о чем именно?

— Ты проследил, где остановился Руфин?

— Увы, — развел руками Эквиций. — Он слишком хорошо знает город. Патрикий ускользнул от нас возле храма Юпитера. Возможно, скрылся за его стенами. Руфин ведь жрец этого бога. А авгуры никогда не выдадут своего.

Префект анноны смотрел на бывшего раба с восхищением — это сколько же ума хранит невзрачная, износившаяся оболочка. Какое счастье, что судьба свела Пордаку с этим незаурядным человеком много лет тому назад и он не оттолкнул протянутую руку. Впрочем, мудрено было оттолкнуть. Эквиций частенько подкармливал сына своего сурового приятеля то лепешкой, то куском мяса, а то и сладостями. Справедливости ради надо сказать, что и Пордака не забыл своего благодетеля и помог ему выкупиться на волю.

— Ты ведь ненавидишь Труллу? — прямо спросил Эквиция префект анноны.

— Тебе повезло, Пордака, — вздохнул гость, — ты родился сыном свободного гражданина Великого Рима. А я родился рабом. И мой отец был рабом. И мой дед был рабом. День, когда я увижу веревку на шее патрикия Труллы, будет самым счастливым в моей жизни.

— Как видишь, старик, наши желания сходятся, — засмеялся довольный Пордака. — Но я знаю еще одного человека, ненавидящего Труллу столь же сильно, как и мы с тобой.

— Ты имеешь в виду комита Федустия, — догадался Эквиций.

— Да, — кивнул Продака.

— Что ж, — согласился бывший раб. — Его поддержка будет для нас совсем не лишней. В случае крайней нужды он способен силой вломиться в храм Юпитера и учинить спрос с его жрецов. Но я бы не стал с этим торопиться, светлейший. Патрикий Руфин хитер, и в Риме у него наверняка найдутся помощники.

— Не беспокойся, старик, мы будем использовать Руфина как приманку, на которую сумеем выловить еще более крупную дичь.

— Бог тебе в помощь, Пордака, — поднялся на ноги Эквиций. — Если вам с Федустием удастся разорить едва ли не последнее пристанище язычников, тебе откроется прямая дорога в рай.

— Несмотря на все мои прегрешения?

— А что такое грех, Пордака, по сравнению с подвигом во славу Христа? Ты будешь в раю, мой мальчик, если сумеешь разрушить обитель дьявола. Сомнений в этом нет и быть не может.

Глава 4 Матрона

Руфин заметил слежку, но особого значения ей не предал. Он почти не сомневался, что патрикий Трулла сделает все возможное, чтобы определить место, где обитает его старый знакомый. Руфин вывел соглядатаев на Капитолийский холм, к храму Юпитера, самому, пожалуй, большому и величественному зданию Рима, а потом благополучно оторвался от них. В храм он, естественно, не пошел. Вряд ли авгуров, в их нынешнем непростом положении, обрадует визит беглого нотария. Чего доброго, они выдадут его властям, несмотря на жреческий сан и длинную череду предков, служивших Юпитеру сотни лет. По Риму ходили упорные слухи, что старую веру скоро запретят, а храмы древних богов сровняют с землей. Нельзя сказать, что император Валентиниан был ярым и последовательным христианином. По слухам, он никак не мог сделать выбор между никеями и арианами, которые вели нескончаемые споры между собой, порождая смуту в душах новообращенных христиан. Однако мятеж Прокопия, в котором приняли участие сторонники старой веры, не мог не насторожить Валентиниана. Император почувствовал опасность, исходящую от патрикиев, а потому сделает все от него зависящее, чтобы покончить с теми, кто олицетворял собой Старый Рим во времена его величия и славы. И, надо признать, помощников у него будет с избытком.

— Я узнал человека, который следил за тобой, — прошипел на ухо Руфину догнавший его Фронелий. — Это некий Эквиций, самый большой негодяй из тех, что встречались на моем пути.

— Он служит патрикию Трулле, — пояснил Руфин.

— А вот в этом я как раз не уверен, — усмехнулся Фронелий. — Потеряв твой след, он направился прямиком к префекту анноны Пордаке. Так утверждают нанятые мной люди.

— А им можно верить?

— Вполне, — кивнул Фронелий. — Им просто незачем меня обманывать.

Нужных людей Фронелий вербовал в притонах и харчевнях. Сейчас у него под рукой имелось не менее сотни головорезов, готовых за хорошую плату на любое преступление. Впрочем, особого доверия Руфин к ним не питал по одной очень простой причине — их можно было перекупить. Полагаться он пока что мог только на своих юных друзей-варваров, которые на удивление легко освоились в Риме. А ведь прошло всего десять дней с того момента, когда ватажка беглого нотария проникла за городские стены.

— Наш друг Придияр приглянулся одной любвеобильной матроне, — усмехнулся Фронелий. — Я же тебе говорил, Руфин, что эти ребята пойдут далеко.

— Нам пока не до развлечений, магистр, — нахмурился патрикий.

— Ты меня не дослушал, друг мой, — укоризненно покачал головой Фронелий. — Рыжий древинг, самый смазливый из наших варваров, и я специально послал его в один из портиков Форума, чтобы он помозолил ей глаза.

— Кому ей?

— Ефимии, вдове патрикия Варнерия. Очень симпатичной бабенке двадцати примерно лет.

— И зачем она нам?

— По слухам, комит Федустий питает к ней самые нежные чувства, — продолжил свой рассказ Фронелий. — Это он помог Ефимии сохранить состояние, когда ее муж покончил с собой.

— А почему патрикий Варнерий решил умереть?

— Он был одним из самых активных участников заговора Прокопия, — охотно пояснил магистр. — Его выдал нотарий Софроний, перебежавший в стан Валента. Варнерий не стал дожидаться ареста и принял яд. Ефимия — христианка, вхожая в дом епископа Симеона. Думаю, нам она может принести немалую пользу.

— Хочешь сказать, что она знает, где находится Фаустина?

— Очень может быть, — кивнул Фронелий. — Ведь Фаустина с дочкой пропали сразу после ареста Луканики. Патрикия отправили в Медиолан, а вот вдову и дочь императора Констанция Федустий почему-то придержал.

— А зачем они ему?

— Ему не Фаустина нужна, а сокровища Прокопия, — понизил голос почти до шепота Фронелий.

Руфин от удивления даже остановился:

— Но ведь все состояние Прокопия конфисковано?

— Речь идет о константинопольской казне, патрикий. По меньшей мере в два миллиона динариев.

До Руфина наконец дошло, почему опальный магистр с таким усердием принялся за поиски Фаустины, рискуя при этом головой. Конечно, Фронелий получил свою долю с разграбленного обоза, но доля эта была не столь уже велика, поскольку захваченный куш пришлось делить на десять тысяч человек. Словом, сумма в пятьдесят тысяч денариев никак не устраивала беглого солдата, и он решил увеличить ее минимум в пять раз.

— Фаустина слишком глупа, чтобы Прокопий доверил ей столь важную тайну, — с сомнением покачал головой Руфин.

— Однако Федустий думает иначе, — возразил Фронелий, с подозрением глядя на патрикия. — И в данном случае я склонен верить ему, а не тебе.

— Ты, кажется, в чем-то меня подозреваешь? — прищурился на магистра Руфин.

— За эти месяцы, патрикий, я успел к тебе присмотреться, — спокойно сказал Фронелий. — Ты не принадлежишь к числу людей, теряющих голову из-за женщины.

— Мне не нужна Фаустина, — рассердился Руфин. — Мне нужна Констанция, дочь императора, именно она станет ставкой в моей будущей игре.

— Я готов тебя поддержать, патрикий, во всех твоих начинаниях, даже самых рискованных, но я вправе рассчитывать на свою долю барыша.

— А ты уверен, что Прокопий не растратил эти деньги?

— Уверен, патрикий.

— Хорошо, — кивнул Руфин. — Если мы найдем деньги, ты получишь шестую их часть. Клянусь Юпитером!

— А почему не пятую? — насторожился Фронелий, хорошо умевший считать.

— Ты хочешь обездолить бедную вдову? — насмешливо спросил Руфин.

— Я для этого слишком благороден, — криво усмехнулся опальный магистр. — Я принимаю твои условия, патрикий.

Для Руфина слухи о сокровищах Прокопия стали полной неожиданностью. Это сильно затрудняло его задачу. И дело здесь было не в Фронелии. Два изгоя всегда договорятся между собой. Просто Фаустина и ее дочь превращались в очень ценную добычу, которую нелегко будет вырвать из цепких рук комита Федустия. А ведь будущее Констанции определял не только сами Руфин, но и боги. Патрикий ведь не зря наведался в столицу венедских амазонок город Девин. Ему требовалось знать будущее и не только свое. Он получил ответ если не на все, то на очень многие вопросы. И теперь ему осталось всего ничего — найти ту, которой сведущие люди предсказали великую судьбу.

— Так я отправляю Придияра к Ефимии? — спросил Фронелий.

— Отправляй, — махнул рукой Руфин. — Будем надеяться, что вождь древингов справится с поставленной задачей.

Рим поначалу оглушил Придияра. Он никак не предполагал, что на белом свете существуют такие огромные города. Его удивили величественные здания Вечного города, бесчисленные улицы, вымощенные камнем, но куда большее впечатление на него произвели люди, живущие в этом гигантском муравейнике и находящие, видимо, особую приятность в общении друг с другом. Кому и зачем понадобилось собрать такое количество людей за городскими стенами, Придияр понятия не имел, а все вроде бы знающий Фронелий так и не смог ему объяснить. Не было на этом свете дела, которое могло бы оправдать существование такого большого города. А потому немудрено, что количество бездельников, нищих и воров в Риме превышало все мыслимые пределы. Придияр родился в городе, но в городе венедском, построенном для того, чтобы дать надежное убежище княжеской дружине, лучшим мужам племени, торговцам и ремесленникам. Причем последние, чтобы прокормить семью, занимались еще и земледелием. Но большинство соплеменников Придияра жили все-таки в небольших селах, ближе к пашням, и трудились не покладая рук. Бездельников в венедских городах и селах не было, как не было их и в поселениях готских. Увечные, конечно, имелись, но они не слонялись по улицам с протянутой рукой. Семьи и роды кормили тех, кто не мог добыть себе пропитание сам. Чужого древинги не брали. Кража относилась к столь тяжким проступком, что человек, совершивший ее, неизбежно становился изгоем, проклинаемый не только людьми, но и богами. Конечно, в войнах венеды и готы брали добычу и пленных. Добычу делили, а пленных через три года отпускали. Никому и в голову бы не пришло принуждать их к работе всю оставшуюся жизнь. Конечно, пленный был врагом и чужаком, но в этом мире нет такой вины, за которую простой смертный вправе лишить человека свободы. А в Риме рабов насчитывалось едва ли не больше, чем свободных людей. Да и можно ли назвать свободными тех, у кого нет ни пашни, ни резца, дабы прокормить себя и своих близких. Добро бы местные обыватели были воинами. Но, по словам Фронелия, римляне крайне неохотно шли на военную службу, и императорам приходилось набирать в легионы людей из окрестных племен. Именно эти наемники, служившие империи за деньги, и добывали славу Великому Риму в последние десятилетия. Фронелий сказал, что долго так продолжаться не может и что не за горами уже тот час, когда Рим рухнет на головы своих вконец обленившихся обитателей, которым кроме вина, хлеба и зрелищ более ничего уже не нужно.

Вина в городе хватало. Харчевен здесь имелось великое множество, и эти заведения не пустовали ни днем, ни ночью. О зрелищах и говорить нечего. От танцовщиц и гимнастов на улицах проходу не было. Придияр собственными глазами видел пожирателя огня и рассказал об этом товарищам. Гвидон и Оттон ему не поверили. А Фронелий только посмеялся над наивностью варваров и пообещал сводить их в театр. В театр вожди пока не попали, но ипподром посетили. Гонки колесниц произвели на них приятное впечатление. Правда, разгорячившийся Оттон проиграл сто денариев, побившись об заклад с одним из римлян, но огорчения по этому поводу не испытал. Да и с какой стати готу огорчаться по поводу денег, которые с ветра пришли и на ветер ушли. Фронелий такого равнодушия к золоту своих молодых друзей понять не мог и постоянно огорчался по поводу их неразумия. Особенно удивлял его Гвидон, севший забавы ради за кости с одним торговцем и выигравший пятьсот денариев. Сам Фронелий обычно проигрывал, и удача русколана, впервые в жизни взявшего в руки игральные кости, его просто потрясла. Он уговорил Гвидона сыграть еще раз. Результат был тот же самый. Русколан опять выиграл, но в этот раз уже тысячу денариев.

Фронелий вошел в раж и стал таскать Гвидона по игорным притонам, коих в Риме было великое множество. Русколан выигрывал. Причем далеко не всегда это сходило ему с рук. Попадались игроки, которые пытались обвинить Гвидона в нечистоплотности. Обычно подобные облыжные обвинения заканчивались большой дракой, в которой вожди неизменно брали верх. Слава о Гвидоне полетела по притонам Рима, и закончилось все тем, что никто уже не хотел садиться за игру с удачливым варваром. А многие игроки даже отказывались метать кости в его присутствии. Ибо если Гвидон стоял за спиной Фронелия, то выигрывал Фронелий, если за спиной Оттона, то выигрывал Оттон, если за спиной Придияра, то выигрывал Придияр. И никто не мог понять, в чем же секрет его столь неожиданно открывшегося дара. Игральные кости ложились на стол так, как этого хотелось Гвидону, и ничего с этим поделать было нельзя. После этого случая с боярином Гвидоном Фронелий почему-то решил, что вождям варваров подвластно все. Он так и сказал Придияру:

— Если уж вы, ребята, способны обыграть в кости лучших мужей римского дна, не говоря уже о дурнях с туго набитой мошной, то римские матроны сами будут падать в ваши объятия.

— Мне готские и венедские девушки нравятся больше, чем римлянки, — буркнул Оттон.

— Так не о девушках речь, — возмутился Фронелий. — Я говорю об искусстве любви, дарованном Венерой, которым обладают только женщины из самых знатных римских родов. Угождая матроне, вы угождаете богине любви.

Словом, Фронелий умел разжечь любопытство, и этот его дар грозил выйти Придияру боком. Главной помехой для общения с женщиной для древинга было незнание языка. За две недели, проведенные в Риме, он сумел выучить несколько десятков слов, которых вполне хватало, чтобы заказать еду в харчевне, но, разумеется, их недостало бы для объяснения в любви.

— Жест в общении с женщиной значит куда больше, чем слово, — утешил его Фронелий. — Имей это в виду Придияр.

Раб, пригласивший Придияра в дом матроны, говорил по-фракийски, и это слегка успокоило древинга. В крайнем случае, можно будет объясниться через толмача. Вот только вряд ли с таким знанием языка Придияр сумеет узнать у Ефимии, где находится Фаустина. Эту мысль высказал не Фронелий, а все тот же Оттон, обладавший от природы холодным и острым умом.

— Ты, главное, сумей завоевать любовь тоскующей женщины, а уж потом мы найдем способ выудить у нее нужные нам сведения. Вы что же, хотите разбить сердце Руфина? Он же не сможет жить без своей Фаустины.

— Так ведь она ему не жена? — удивился Гвидон.

— Жена или не жена, — наставительно заметил Фронелий, — а сердцу не прикажешь, русколан. Смотри, как убивается по поводу прекрасной Лавинии наш знакомый, патрикий Трулла.

— А мне Марцелин сказал, что она блудница, — пробурчал Оттон. — Эта Лавиния таких патрикиев, как Трулла, считает десятками.

— Ты не суди ее, гот, — усмехнулся Фронелий, — каждый добывает пропитание, как умеет. Да и не к Лавинии мы посылаем Придияра, а к Ефимии, почтенной и всеми уважаемой вдове.

— Почтенные вдовы не ищут случайных знакомств, — отрезал упрямый Оттон.

— Вдова — не весталка, — махнул рукой Фронелий. — Почему бы ей не приветить красивого юнца и не послужить богине любви Венере.

— Ты же сказал, что она христианка?

— Не надо, высокородный Оттон, путать веру с обычаем, — рассердился Фронелий. — Не может римская матрона, тем более вдова, жить в забвении. Люди перестанут ее уважать.

— Каждое племя живет по-своему, — примирительно заметил Гвидон.

— Вот именно, — обрадовался поддержке боярина Фронелий. — Если римлянка приглашает мужчину в дом, то это вовсе не означает, что она жаждет предаться блуду.

— А чего она в таком случае жаждет?

— Философской беседы, — отрезал магистр.

Его ответ поставил вождей в тупик, поскольку слово «философ» им явно было незнакомо. Пришлось Фронелию объяснять, что речь идет о мудрости, о познании мира, о тайнах бытия.

— Придияр посвященный, — кивнул головой Гвидон. — Им будет, о чем поговорить.

Теперь уже вождям пришлось объяснять Фронелию, не знающему тонкостей чужого языка, что означают слова «посвященный», «ведун» и «волхв».

— А я ведь сразу догадался, что вы ребята не простые, — задумчиво произнес Фронелий. — Таково прежде в Риме не бывало, чтобы шестерки выпадали четыре раза подряд.

Раб ждал Придияра в том же портике на Форуме, где состоялась их первая встреча. И хотя сумерки уже опустились на город, оживленный даже в эту пору, он сразу же опознал вождя. Раб был далеко не молод, скорее всего, ему уже перевалило за шестьдесят, о чем свидетельствовали лицо и морщинистые руки. Придияр не удержался и высказался мимоходом по поводу старых сводников, позорящих свои седины. Его слова не столько обидели раба, сколько развеселили.

— Я благодарен тебе, рекс, хотя бы за то, что ты увидел во мне человека, а не говорящее орудие. Разве можно обвинять мотыгу в том, что она бьет тебя по голове, а не возделывает землю?

— Ты же не мотыга? — удивился Придияр.

— Во всяком случае, у меня есть язык и ноги, чтобы довести тебя, рекс, до дома моей госпожи, а большего от раба не требуется.

— Но имя-то у тебя есть?

— Зови меня Фракийцем, рекс, так будет проще.

— И давно ты живешь в Риме?

— Я здесь родился. Рабом был мой отец, а я всего лишь пошел по стезе, предназначенной мне богом.

— Ты христианин? — предположил Придияр.

— Как ты догадался? — удивился Фракиец.

— А в кого еще верить рабу, как не в распятого бога.

— Но ведь в него верят и патрикии?!

— Нет, — покачал головой Придияр. — Патрикий не может служить богу рабов. Иначе чем же он от них отличается?

— А ты философ, рекс, — усмехнулся старик.

— Я ведун высокого ранга посвящения, Фракиец, и я иду той дорогой, которой шли мои предки. И другой дороги я не ищу.

Дворец Ефимии был одним из лучших в Риме, во всяком случае, так показалось Придияру. Впрочем, древинг пока что не мог похвастаться знакомствами с родовитыми людьми города, а потому и не брался судить с полной ответственностью об их жилищах. Тем более что проник он во дворец Ефимии не с главного входа. Фракиец зажег светильник, но уютнее от этого Придияру не стало. Поэтому, прежде чем ступить на первую ступеньку лестницы, он на всякий случай проверил, как вынимается из ножен меч.

— Успокойся, рекс, — обернулся к нему Фракиец, — никто не собирается тебя убивать. Высокородная Ефимия всего лишь хочет обменяться с тобой парой слов.

— Разве что парой, — усмехнулся Придияр. — Я не знаю здешнего языка.

— На этот счет можешь не волноваться, рекс. Ефимия тебя поймет.

В доме, видимо, было много народу, во всяком случае, Придияр слышал голоса, несущиеся со всех сторон, но навстречу им никто так и не попался. Судя по всему, Фракиец вел его потайным путем.

— И сколько рабов у Ефимии? — спросил Придияр.

— В доме не более сорока, — с охотою отозвался Фракиец. — А в усадьбах более двадцати тысяч.

— Зачем ей столько? — поразился вождь.

— Кто-то же должен ухаживать за матроной и обеспечивать ей роскошную жизнь, — пожал плечами Фракиец. — Не ею заведено, не ей и менять.

Самое забавное, что Придияр даже не знал, как выглядит женщина, пригласившая его в свой дом. Единственное, что он успел разглядеть, так это на редкость выразительные глаза да пухлые губы, прошептавшие на ухо склоненному рабу несколько слов. Оставалось надеяться, что внешность матроны его не разочарует или, во всяком случае, разочарует не настолько, чтобы прыгать в распахнутое окно.

Фракиец привел Придияра в довольно большую комнату, посреди которой стояло огромное ложе, способное вместить четырех человек, по меньшей мере. Римляне уступали в росте северянам, это касалось не только мужчин, но и женщин. Тогда тем более не понятно, зачем они строили такие огромные дома с высокими потолками и делали мебель, предназначенную для гигантов.

— Скажи, Фракиец, волоты в ваших краях есть? — спросил негромко Придияр.

— Какие еще волоты? — не понял раб.

— Великаны, — пояснил вождь.

Фракиец, похоже, сообразил наконец, о чем речь, и разразился старческим дребезжащим смехом.

— Я уверен только в одном, рекс, в этой спальне волотов точно не было, — сказал старый раб, отсмеявшись. — Да и мужчины здесь редкие гости.

Фракиец оставил на столике светильник и скрылся за дверью. Придияр подошел к открытому окну и выглянул в сад. В саду было настолько тихо, что древинг услышал не только шелест листвы, но и журчание воды в фонтане. Вечный город никогда не засыпал окончательно, но ночью шум на его улицах стихал, что не могло не радовать человека, привыкшего к порядку и тишине. Слабый шорох за спиной заставил Придияра обернуться. Две женщины вошли в ложницу и остановились на пороге. Одна из них, та, что повыше ростом, была, скорее всего, рабыней. Вторая, с распущенными по плечам волосами, — хозяйкой. Увидев мужчину, рослая рабыня хихикнула и тут же прикрыла рот ладошкой. Хозяйка что-то сказала ей, не поворачивая головы, и рабыня, отступив назад, словно бы растворилась во мраке. Черноволосая женщина подошла к столу и взяла в руки светильник. Возможно, ей хотелось получше рассмотреть гостя, который продолжал стоять у окна в напряженной позе, готовый к неожиданностям. Придияр отметил про себя, что женщина молода и хороша собой. Тогда тем более странно, что она ищет развлечений с залетными молодцами вместо того, что повторно выйти замуж.

— Ты друг патрикия Руфина? — спросила женщина на чистейшем венедском языке.

Придияр вздрогнул от неожиданности. Он никак не рассчитывал услышать родную речь в чужом доме, да еще из уст женщины, которая была, если судить по внешнему виду, италийкой.

— Не понимаю, о ком ты говоришь, — пожал плечами Придияр и шагнул вперед.

Однако Ефимию его движение не испугало. Она спокойно смотрела на приближающегося варвара, и в глазах ее явственно читалось любопытство. Придияр окинул быстрым взглядом тело римлянки, прикрытое лишь легкой полупрозрачной материей, и порозовел от смущения.

— Ты мне не доверяешь, — сказала женщина, присаживаясь на край ложа. — Впрочем, это понятно. О встрече с тобой меня попросила Фаустина.

— Я не знаю никакой Фаустины, — хриплым голосом отозвался Придияр.

— Возможно, — кивнула Ефимия, — но ты сможешь передать ее слова Руфину. Не перебивай меня, варвар.

— Я не варвар, — резко ответил Придияр. — Я рекс древингов, советую тебе запомнить это, женщина.

Римлянка засмеялась, бросив при этом на гостя откровенный взгляд, от которого Придияра обдало жаром.

— Ты не варвар, ты не знаешь ни Руфина, ни Фаустину, — проговорила Ефимия. — Тогда что же ты делаешь в моей спальне?

— Раб сказал, что ты хочешь меня видеть, — слегка растерялся от такого напора Придияр.

— И ты всегда являешься по первому зову женщины, рекс древингов? — насмешливо спросила Ефимия.

— Всегда, — не сразу нашелся с ответом Придияр.

— Зачем?

— Чтобы поговорить с ней о философии, — рассердился Придияр. — Я, правда, не знаю твоего языка, зато ты прекрасно говоришь на венедском.

— Я родилась в Панонии, — пояснила Ефимия. — Мой отец, высокородный Стронций, был викарием тех мест. Я прожила в Панонии почти пятнадцать лет и лишь перед самым замужеством приехала в Рим.

— Ты не сказала, зачем я тебе понадобился, — нахмурился Придияр.

— А ты не догадываешься, зачем нужен вдове здоровый красивый мужчина? — Ефимия одним движением избавилась от одежды и предстала перед потрясенным Придияром во всей своей ослепительной наготе. — Поторопись, рекс древингов, а то я передумаю.

Бесстыдство римской матроны слегка покоробило Придияра, но отнюдь не охладило его пыла. Нежные руки Ефимии обвили его глею и утащили в глубокий и темный омут, где древинг едва не задохнулся от страсти. Возможно, Фронелий и не врал, когда утверждал, что знатных римлянок обучают искусству любви богини. Но если это так, то следует признать, что Ефимия — одна из самых даровитых учениц Венеры. Во всяком случае, вдова патрикия хорошо знала, как разбудить в мужчине желание и как его удовлетворить. Впрочем, она и сама отдавалось любовному угару с таким пылом, что ее стоны и крики наверняка разносились не только по дому, но и по саду.

— Не суди меня слишком строго, рекс, — сказала Ефимия, чуть отстраняясь от Придияра. — Ты первый мой любовник после целого года воздержания. Это Фаустина ввела меня в грех. Если бы не ее уговоры, то я бы никогда не осмелилась пригласить в свой дом мужчину. Но раз ты пришел, то отпустить тебя без поцелуя было выше моих сил.

— Поцелуем ты не ограничилась, — буркнул Придияр, с трудом обретающий себя после ласк римской матроны.

— Я застенчива от природы, рекс древингов. — Ефимия мягко провела ладонью по его волосам. — А потому очень боялась, что страх пересилит во мне желание и я сбегу отсюда раньше, чем ты осмелишься меня обнять. Наверное, я поторопилась и едва не отпугнула тебя.

— С чего ты взяла, что я испугался? — обиделся Придияр.

— Я поняла это по твоим глазам, ужас в них был почти священным. Насколько я знаю, венеды еще сохранили веру в божественное предназначение любви и вовсе не считают ее простым блудом. И возможно, вы правы. Хотя епископ Симеон наверняка осудит меня за эти слова.

— Это и есть римская философия? — полюбопытствовал заинтересованный Придияр.

Ефимия засмеялась и тут же впилась губами в губы любовника, словно хотела высосать воздух из его груди. Все-таки она была очень жадной до утех женщиной. Настолько жадной, что Придияр с трудом верил в ее годичное воздержание. И, набравшись смелости, он высказал ей свои сомнения на этот счет. Правда, уже после того, как новая вспышка страсти сошла на нет.

— А ты ревнивый, — осудила его Ефимия.

— Просто мне известно имя человека, который добивается твоего расположения.

— Ты имеешь в виду Федустия? — удивилась матрона.

— А разве он не помог тебе в трудный час?

— Милый друг, комита интересуют мои деньги, но отнюдь не я, — усмехнулась Ефимия. — Мы заключили с ним сделку. Он помогает мне сохранить состояние мужа, а я выхожу за него замуж после годичного вдовства. К сожалению, у меня не было выбора. Я не привыкла жить в нищете.

— Значит, ваша свадьба не за горами?

— Срок истекает через неделю, — вздохнула Ефимия. — Но я приготовила комиту сюрприз. С твоей помощью, божественный Придияр.

— А почему божественный? — удивился древинг.

— Потому что ты император моей души и моего тела. Во всяком случае, до утра. Какое было бы счастье, если бы оно вообще не наступило.

— Мне тоже хорошо с тобой, — вздохнул Придияр.

— Докажи, — попросила Ефимия. — Я должна отблагодарить Венеру за то, что родилась женщиной.

— А разве за это благодарят?

— В такие ночи — да.

Глава 5 Сговор

Светлейший Пордака выбрал для визита к комиту Федустию не самое подходящее время. Ибо истинный римлянин просыпается только к полудню, а раннее утро — это время для самого сладкого сна. И если бы префект анноны заявился бы в этот час к патрикию Трулле, скажем, то его наверняка сочли бы невежей. К счастью, комит схолы агентов вел здоровый образ жизни, и если, случалось, проводил ночи без сна, то только в силу государственной необходимости, а отнюдь не ради пустой блажи. Федустий почти не пил и не предавался порокам, столь распространенным в больших городах. Его бы можно было счесть истинным римлянином старого закала, если бы не большая примесь галльской крови в жилах. Впрочем, эта кровь не помешала Федустию сделать стремительную карьеру при императоре Валентиниане, который ценил в человеке прежде всего деловые качества, а уж потом родовитость.

Федустий был уже на ногах и в ответ на витиеватое приветствие гостя лишь сухо кивнул. Пордака, не рассчитывавший на любезный прием, без приглашения присел к столу. Чем, кажется, слегка удивил комита, не ожидавшего от префекта анноны такой бесцеремонности. В конце концов, этот толстый проходимец, о темных делишках которого Федустию было известно больше, чем другим, мог бы вести себя скромнее. Комит уже приготовил доклад императору о махинациях с казенными деньгами, выделенными для общественных нужд, и теперь ждал, что скажет хитроумный Пордака по поводу вскрытых злоупотреблений.

— Прискорбно, что комит схолы агентов занимается сущей ерундой в то время, когда Рим буквально сотрясает от слухов о новом мятеже.

Федустию очень хотелось плюнуть в распаренное лицо жуликоватого Пордаки, но он сдержал эмоции, не желая ронять себя прежде всего в собственных глазах. Да и с какой стати метать бисер перед свиньей. Участь префекта анноны будет решена, как только Федустий представит доклад императору. В последнее время Валентиниан, разъяренный большими финансовыми потерями, не склонен потакать вороватым чиновникам. И если Пордаке удастся сохранить голову в неприкосновенности, то Федустий будет крайне этим удивлен.

— Ну что такое сто тысяч денариев, комит, когда речь идет о миллионах, — вздохнул Пордака, глядя на Федустия наглыми выпученными глазами.

Этот человек, похожий на евнуха, не на шутку раздражал комита, но верный своим принципам, Федустий решил предоставить префекту анноны возможность если не оправдаться, то хотя бы объясниться. Надо полагать, Пордака понимает, что перед ним сидит не просто комит, а человек, наделенный большими полномочиями, способный решить судьбу любого чиновника, включая префекта Рима Телласия, на защиту которого, видимо, рассчитывает проворовавшийся негодяй.

— Речь действительно идет о префекте Рима, но не о нынешнем, а о бывшем, — ласково улыбнулся комиту Пордака. — Ведь это именно сиятельный Трулла настрочил на меня донос?

— Допустим, — холодно произнес Федустий, — но какое это имеет значение, если представленные им сведения полностью подтвердились?

— Выходит, — развел руками Пордака, — человек, случайно растративший сто тысяч, виновен, а негодяй, ограбивший императора на четыре миллиона, свят?

Префект анноны уже во второй раз упомянул о пропавших миллионах, и это заставило Федустия насторожиться. Комит, к сожалению, был одним из тех людей, которые знали о золоте, отправленном Валенту, практически все. И уже хотя бы поэтому он попал под подозрение. Разумеется, Пордака догадывается о трудностях, возникших у комита, и теперь пытается шантажировать честного человека. Рискованный, прямо скажем, шаг. Федустий не из тех людей, которые легко поддаются на провокации.

— По-твоему, светлейший, это патрикий Трулла ограбил императорский обоз? — спросил с усмешкой Федустий.

— Обоз ограбили варвары во главе с магистром Фронелием и нотарием Руфином, — спокойно отозвался Пордака, — но ведь кто-то сообщил им о его маршруте. Я удивлен, высокородный Федустий, что агенты твоей схолы до сих пор не обнаружили людей, о которых говорит весь город.

Удар, что называется, попал в цель. Разумеется, Федустий знал о нотарии Руфине если не все, то многое. И даже принял кое-какие меры для того, чтобы заманить этого человека в ловушку. Но до сих пор он полагал, что имеет дело всего лишь с участником мятежа Прокопия, чей арест хоть и порадует императора, но не решит всех проблем, стоящих перед империей.

— По моим сведениям, патрикий Трулла встречался с Руфином в доме прекрасной Лавинии, к сожалению, мне не удалось выяснить, о чем они говорили, — продолжал как ни в чем не бывало Пордака. — Но ведь можно же догадаться, не правда ли, высокородный Федустий?

— Например? — холодно спросил комит.

— Я думаю, что речь шла о Фаустине и ее дочери, — ласково улыбнулся собеседнику Пордака. — Ты не знаешь, комит, кто прячет вдову императора? Ее ведь, кажется, не отправили в Медиолану вместе с патрикием Луканикой?

— Мне об этом ничего неизвестно.

— Не сомневаюсь, комит, — кивнул Пордака. — Но, вероятно, о ее местонахождении хорошо осведомлена вдова патрикия Варнерия, прекрасная Ефимия, иначе зачем бы одному из друзей нотария Руфина отправляться на ночь глядя в ее дом. Кстати, покинул он несчастную вдову только на рассвете.

У Федустия появилось почти непреодолимое желание ткнуть кинжалом под ребра улыбающемуся Пордаке, но это был слишком простой и неэффективный способ выхода из сложной ситуации. Следовало все хорошо обдумать, но префект анноны не дал комиту времени на размышление.

— Мне очень жаль, высокородный Федустий, но если ты в ближайшее время не предоставишь императору точных сведений о предателе, натравившем варваров на несчастного Ацилия и его легионы, то сиятельный Трулла укажет пальцем именно на тебя. И возможно, в Риме найдутся люди, которые, не из симпатии к Трулле, а из любви к истине, поддержат бывшего префекта Рима в его обоснованных подозрениях.

— Уж не себя ли ты имеешь в виду?

— По твоей милости, комит, у меня нет другого выбора, — развел руками Пордака. — Конечно, ты можешь попытаться устранить меня раньше, чем я открою рот, но я ведь не вчера родился, Федустий. У меня достаточно людей под рукой, чтобы защитить себя от наемных убийц.

Федустий вдруг осознал, что впервые в жизни угодил в ловушку, отлаженную совсем для другого человека. Речь шла об очень большой сумме, которой он не собирался делиться ни с кем. К сожалению, комит слишком увлекся охотой и не заметил хищника, подкравшегося из-за угла. Конечно, Федустий знал, что префект анноны Пордака негодяй, но он никак не ожидал, что ему придется иметь дело со столь осведомленным и пронырливым человеком. А ведь комита предупреждали, что Пордака вышел из самых низов, что он имеет обширные знакомства на городском дне. Что все владельцы притонов состоят у него в осведомителях. А следовательно, ни один человек, будь он хоть вор, хоть патрикий, не проскользнет мимо расставленных им сетей.

— Сколько? — спросил Федустий.

— Половину, — небрежно бросил Пордака.

— Десять процентов!

— Четверть, — вздохнул префект анноны. — И забвение всех моих грехов.

— Согласен, — процедил сквозь зубы Федустий и с ненавистью глянул на улыбающегося гостя.

Впрочем, чувства комита нисколько не волновали блистательного префекта анноны. Взнуздав норовистого Федустия, он теперь прикидывал, каким образом можно использовать этого желчного и надменного человека, с резкими, словно из дерева вырезанными чертами лица. Пордака был честолюбив, и замаячивший на горизонте денежный куш не мог удовлетворить всех его нарастающих потребностей. Метил он ни много ни мало как в префекты города Рима, и Федустий был именно тем человеком, который мог ему в этом поспособствовать.

— Тебе не кажется, комит, что нотарий Руфин слишком мелкая сошка и его поимка вряд ли успокоит императора Валента, которому всюду мерещатся предатели. Чего доброго он заподозрит тебя в мягкотелости, а то и в желании спасти от справедливого возмездия ненавистных ему людей.

— Что ты предлагаешь? — нахмурился Федустий.

— Нам нужен заговор, комит, — ласково улыбнулся собеседнику Пордака. — Заговор, участниками которого станут бывший нотарий Руфин, бывший магистр Фронелий, патрикий Трулла и нынешний префект Рима Телласий. Есть у меня на примете еще несколько богатых и глупых патрикиев, которые как нельзя более подходят на роль участников будущего мятежа.

— Ты толкаешь меня на преступление, Пордака, — надменно вскинул голову Федустий. — Ты предлагаешь мне оговорить перед императором честных людей.

— Это патрикий Трулла честный человек! — возмутился префект анноны. — Но ведь он встречался с патрикием Руфином.

— У тебя есть свидетели?

— Разумеется, — пожал плечами Пордака. — Скажу больше, сегодня под вечер патрикий Трулла ждет гостя, который привезет ему довольно увесистый мешок с золотом. Это всего лишь ничтожно малая часть тех денариев, которые предназначались императору Валенту, но попали совсем в другие руки. А потом Трулла отправится к префекту Рима Телласию. Ты следишь за моей мыслью, высокородный Федустий?

— Слежу, — буркнул комит.

— А Телласий, как ты знаешь, очень осведомленный человек. Именно он, по поручению императора, снаряжал ограбленный обоз и знал лучше других его маршрут. Если нам удастся доказать, что Телласий поддерживает связь с Руфином и его варварами, то вряд ли у императора возникнут хоть малейшие сомнения в том, что префект города Рима предатель.

— Ты уверен, что именно эти варвары ограбили обоз?

— В этом у меня нет никаких сомнений, — развел руками Пордака.

— Зато они могут возникнуть у императора, — холодно бросил Федустий. — А мы не можем рисковать. Префект Рима Телласий очень влиятельный человек.

— Я понимаю, — кивнул Пордака. — На этот случай у меня есть несколько мешков, клейменных печатью императора. Именно в таких мешках лежало золото, предназначенное для Валента. Один из них мы заполним денариями и подбросим в нужное место в нужное время. После того как этот мешок будет найден, у божественного Валентиниана отпадет всякая охота слушать оправдания проворовавшихся чиновников.

Федустию вдруг пришло в голову, что в лице префекта анноны он обрел союзника хоть и опасного, но на редкость умного и изворотливого. Пордака учел все. Он не просто открывал императору глаза на измену высокопоставленных чиновников, он еще и предоставлял Валентиниану возможность пополнить опустевшую казну империи за счет конфискаций имущества заговорщиков. И такой шанс император, конечно, не упустит, даже если у него и останутся кое-какие сомнения по поводу виновности тех или иных лиц. А возникшие по этому поводу угрызения совести он вполне может успокоить щедрыми пожалованиями тем людям, которые раскрыли заговор, подрывающий устои Великого Рима.

— Я так понимаю, высокородный Федустий, что Ефимия пригласила варвара в дом с твоего согласия?

— Ты правильно понимаешь, — слегка порозовел комит. — Рабыни должны были ублажить плоть варвара и сообщить ему место, где находится Фаустина.

— Конечно, — кивнул Пордака. — Это очень умный ход. Но вряд ли Руфин поверит Ефимии. Нужен еще один человек, который подтвердит сведения, полученные от нее.

Тема разговора была щекотливая, и префект анноны хорошо это понимал. Очень скоро в христианском храме должно было состояться венчание высокородного Федустия с благонравной Ефимией, и вот буквально за неделю до столь знаменательного события эта особа встречается с варваром. А сам комит выступает в неприглядной роли сводника. Тут даже самый циничный и расчетливый человек почувствует смущение. Конечно, Федустием в его отношениях с Ефимией руководит не любовь, а корысть, но ведь и правила приличий никто не отменял. Использовать свою будущую жену в качестве агента — до этого не додумался бы даже сам Пордака.

— Я не мог упустить столь удобный случай, — счел нужным оправдаться Федустий. — Этот наглый варвар буквально преследовал мою будущую жену.

— Он это делал по настоянию Руфина, — пояснил Пордака. — Бывшему нотарию известно о вашем с Ефимией предстоящем браке.

— От кого?

— От Труллы, естественно. Он же сообщил Руфину, что Фаустину прячешь именно ты. Но у Труллы хватило ума догадаться, зачем его старому знакомому понадобилась вдова императора Констанция.

— Проныра! — выругался Федустий.

— Нам его сообразительность пойдет только на пользу, — махнул рукой Пордака. — Ты не мог бы, комит, сообщить о месте нахождения Фаустины префекту Рима, сиятельному Телласию. Разумеется, это должно быть то самое место, о котором варвар уже узнал от Ефимии.

— Я как раз собираюсь к Телласию, — задумчиво проговорил Федустий. — Думаю, с этим не возникнет проблем.

— Вот видишь, комит, как все удачно складывается. Похоже, боги сегодня будут играть на нашей стороне.

— Я христианин, — напомнил Пордаке Федустий.

— Я тоже, комит, — улыбнулся префект анноны. — Так давай послужим не только императору, но и Христу. По моим сведениям, Руфин нашел убежище в храме Юпитера. Даже если это не так, то кто помешает нам обвинить фламина в заговоре против Валентиниана и святой веры. Я думаю, что благодарность епископа Симеона тоже не будет для нас лишней. Заодно он отпустит нам все грехи.

Патрикий Трулла, изрядно хвативший вчера вечером на пиру у куриала Модеста, пребывал по этому случаю в прескверном состоянии духа. А потому на появление в спальне Эквиция отреагировал крайне болезненно, запустив в управляющего кубком. К счастью, пустым. Эквиций поймал кубок на лету и аккуратно поставил на столик, расположенный у изголовья. Одновременно он бросил на хозяйское ложе увесистый кожаный мешок, наполненный, судя по всему, монетами.

— Откуда? — ошалело уставился на управляющего Трулла.

— Золото привез варвар, — пояснил Эквиций. — Имени своего он не назвал, но я догадался, что деньги присланы светлейшим Руфином.

Память наконец вернулась к сиятельному Трулле, а вместе с нею и умение соображать. Руфин, надо отдать ему должное, сдержал данное слово. А вот Трулла не мог пока похвастаться успехами в деле, которое считал важным. Собственно, он еще пальцем о палец не ударил, чтобы выполнить взятые на себя обязательства. А виной тому собственная лень и куриал Модест, которому как раз вчера понадобилось напоить благородных патрикиев вином. Справедливости ради надо признать, что вино у куриала было отменным, равным образом как и выставленные на стол яства. Трулле особенно понравился паштет из гусиной печенки, и он уговорил Модеста поделиться секретом его приготовления.

— Ты отправил повара к Модесту? — спросил Трулла.

— Отправил, сиятельный, — вздохнул Эквиций. — Тебе не о паштете следует думать, а о слове, данном нотарию. Руфин человек решительный, и если он заподозрит, что ты водишь его за нос, то я не поручусь за твою жизнь, патрикий.

— Не забывай, с кем говоришь! — вскричал рассерженный Трулла и тут же со стоном опустился на подушку.

— Так ведь Руфину терять нечего, он ходит по лезвию ножа, — продолжал спокойно Эквиций. — Я бы на твоем месте, сиятельный, обратился за поддержкой к префекту Телласию.

— А почему именно к Телласию?

— Потому что префект города Рима очень нуждается в деньгах. Не далее как сегодня утром кредиторы предъявили ему к оплате немалый счет.

— Ты это точно знаешь?

— А когда я ошибался в таких делах, патрикий.

Что верно, то верно, более осведомленного в вопросах финансов человека, чем бывший раб Эквиций, в Риме, пожалуй, не найти. Собственно, удивляться беде, свалившейся на голову префекта города Рима, не приходилось. Телласий вел роскошный образ жизни, часто путая городскую казну со своей собственной. И если в более счастливые времена ему это сходило с рук, то ныне подобная рассеянность могла обойтись очень дорого.

— Комит Федустий уже давно навис над сиятельным Телласием, словно коршун над добычей, — вздохнул Эквиций, — и только ждет подходящего момента, чтобы ударить наверняка.

— А чем префект Рима может мне помочь?

— У Руфина под рукой сотня головорезов, если ты, патрикий, всерьез задумал с ним посчитаться, то вагилы, городские стражники, тебе не помешают.

— Я что же, по-твоему, должен вести войну на улицах Рима?! — возмутился Трулла.

— А как ты иначе собираешься совладать с беглым нотарием?

Патрикий Трулла пожалел, что ввязался в гиблое дело. Лежал бы сейчас спокойно на мягком ложе, пережидая подступившую хворь. Но нет, жадность и честолюбие в недобрый час подтолкнули его к рискованному предприятию, в котором запросто можно потерять жизнь. К сожалению, отступать уже поздно. Но и в одиночку действовать слишком опасно. Эквиций прав, следует заручиться поддержкой сильных и влиятельных людей. И конечно, таким человеком вполне может стать префект города Рима. Вопрос только в том, какую долю потребует этот выжига за свое участие в прибыльном деле. Хорошо если ограничится половиной, а то ведь может попытаться наложить руку на все.

— А ты ему скажи, сиятельный, что куриал Модест в доле, — подсказал сообразительный Эквиций, — и что больше одной трети ты дать ему ну никак не можешь. В любом случае это будет очень большая сумма, в триста тысяч денариев по меньшей мере.

— Подожди, — насторожился Трулла, — откуда ты знаешь о сокровищах?

— Вот тебе раз, сиятельный, — удивился Эквиций. — Ты же мне сам вчера рассказал о кладе Прокопия.

Трулла, хоть убей, не помнил о состоявшемся разговоре, но это, конечно, не означает, что его не было. Патрикий знал о своей несдержанности во хмелю, и хорошо еще, если этой тайной он поделился только с верным человеком.

— Готовь колесницу к выезду, — распорядился Трулла.

— А стоит ли именно сегодня привлекать к себе внимание, патрикий? — покачал головой Эквиций. — Не лучше ли тебе отправиться к префекту города в носилках. Да и Телласий охотнее пойдет на сговор, если о вашем разговоре никто не будет знать. А всем любопытствующим мы объявим, что сиятельный Трулла захворал после пира у куриала Модеста и не будет принимать гостей до завтрашнего вечера.

Совет управляющего показался Трулле разумным. Даже если в эту ночь в Риме и его окрестностях случится нечто экстраординарное, то никому и в голову не придет связывать захворавшего патрикия с этим событием.

Сиятельный Телласий был крайне удивлен, когда таинственным гостем, о котором ему доложили шепотом, оказался не кто иной, как пьяница и развратник патрикий Трулла. У префекта Рима и без того забот был полон рот. Сегодня с утра его навестили кредиторы. Конечно, сроки платежей давно уже прошли, но ведь эти выжиги должны же понимать, что имеют дело едва ли не с первым после императора Валентиниана лицом в империи. Телласий почти не сомневался, что кредиторы явились неспроста, он даже знал имя человека, который мог их к этому подтолкнуть. И словно бы в подтверждение этих догадок Федустий лично наведался к префекту города, повергнув того в легкую панику. Конечно, недочеты в работе Телласия были. А у кого их нет? Но ведь Федустий расспрашивал сиятельного Телласия вовсе не о городской казне, а об императорском обозе. От его ехидных вопросов Телласию стало нехорошо. Да, у префекта Рима имелись долги, и немалые, но это вовсе не означает, что он опустится до откровенного грабежа и сговора с дорожными разбойниками. Намеки комита Федустия Телласий отверг с негодованием. И, как ему показалось, сбил первую волну подозрений на свой счет. Федустий размяк настолько, что даже снизошел до частного разговора с префектом о судьбе вдовы императора Констанция. Телласий незавидной судьбе благородной Фаустины безусловно сочувствовал, но содержать ее за счет городской казны не собирался. Мало ему своих забот, так изволь заниматься устройством вдовы, успевшей к тому же замарать себя связью с мятежником Прокопием. И надо же такому случиться, что сиятельный Трулла, явившийся невесть по какой надобности, тоже заговорил о Фаустине. От удара Телласия спасла только худосочная комплекция, но взгляд, который он бросил на гостя, мог бы повергнуть в трепет любого чиновника. К сожалению, Трулла давно уже не служил, а потому гнева префекта города не убоялся.

— Далась вам эта Фаустина! — в сердцах воскликнул Телласий.

— А кому это вам? — полюбопытствовал Трулла.

— Только что Федустий хлопотал о вдове императора Констанция. Но я сказал «нет», слышишь, патрикий! Казна города пуста!

— Ты правильно поступил, сиятельный Телласий, — неожиданно похвалил хозяина гость. — Да и не о деньгах здесь речь. Точнее, речь идет как раз о деньгах, но не из той казны.

Префект Рима едва не взвыл от бешенства. Нет, вы только посмотрите на этого пьяницу! Он же еще не проспался после вчерашнего пира! А несет ахинею с таким видом, словно излагает философский трактат. Казна у него, видишь ли, не та.

— А из какой, позволь тебя спросить?

— Из константинопольской, — спокойно отозвался Трулла и смахнул с лица капли пота. — У тебя вина не найдется, сиятельный, что-то в горле пересохло?

Телласий так и застыл с открытым ртом посреди комнаты. Впрочем, он быстро опомнился и, метнувшись к шкафу, достал из него заветный кувшин.

— Так ты считаешь, что константинопольская казна не была растрачена Прокопием? — ошалело спросил он, наливая гостю вина.

— Я это знаю совершенно точно, — криво усмехнулся Трулла и залпом осушил кубок, наполненный до краев. — За этим золотом идет большая охота, и я тебе, сиятельный, предлагаю поучаствовать в ней.

— А кто охотники?

— Прежде всего это Федустий. Ну и нотарий Руфин.

— Какой еще Руфин? — насторожился Телласий.

— Речь идет о молодом патрикии, который был правой рукой Прокопия.

Трулле потребовалось немало усилий, чтобы растолковать недоверчивому Телласию, какое отношение имеет Руфин к Фаустине и почему так важно, чтобы эти двое встретились.

— Но если вдова императора Констанция угодила под опеку Федустия, то он уже наверняка выведал все ее тайны, — разочарованно протянул Телласий. — Конечно, мы можем донести о происках комита императору Валентиниану, но в этом случае мы вряд ли доберемся до золота.

— Я уже думал об этом, сиятельный, — кивнул Трулла. — И был почти уверен, что Руфин, узнав, в чьих руках находится Фаустина, прекратит поиски и покинет Рим. Но молодой патрикий остался. Аведь он рискует головой. Его ищут все агенты комита Федустия. Если его схватят, то рассчитывать на милость императора ему не приходится. Более того, он до встречи с Валентинианом не доживет.

— Видимо, твой Руфин просто сумасшедший, — пожал плечами Телласий.

— А что ты скажешь о неком Фронелии, который был магистром пехоты у Прокопия? — усмехнулся Трулла. — Он тоже безумен? И наконец, как объяснить вот это.

Патрикий поднатужился и бросил к ногам Телласия мешок. Префект Рима сначала побледнел, потом покраснел и, наконец, спросил сиплым от волнения голосом:

— Золото?

— Десять тысяч денариев, — подтвердил Трулла. — Сегодня утром я получил их от Руфина в обмен на сведения о Фаустине.

— И ты их ему сообщил?

— Увы, — развел руками Трулла, — я не знаю, где Федустий прячет вдову императора Констанция.

— Зато я знаю, — сказал Телласий.

— В таком случае это золото твое, — небрежно бросил Трулла, чем поверг префекта Рима в шок.

— Федустий прячет ее на загородной вилле одного негоцианта. Гортензия, кажется.

— Откуда ты знаешь? — насторожился Трулла.

— У меня свои осведомители, — ушел от прямого ответа префект.

— Ну что ж, — воскликнул явно довольный гость, — одну непростую задачу мы с тобой решили.

Потрясенный Телласий ошалело уставился на мешок, упавший на него буквально с неба. Конечно, десять тысяч денариев не могли решить всех его проблем, но заткнуть рты кредитором на какое-то время префект уже мог. Но с какой стати этот безумный Руфин вздумал разбрасываться такими деньгами? И ведь наверняка он десятью тысячами не ограничился, иначе Трулла не расстался бы с такой легкостью с этим мешком.

— Комит Прокопий, насколько я знаю, был далеко не глуп, — задумчиво проговорил Трулла. — И вряд ли он доверил свою тайну одному человеку.

— Ты хочешь сказать, что Руфин и Фаустина владеют только половиной сведений о том, где спрятаны сокровища Прокопия и, только объединив усилия, они смогут до них добраться? — нахмурился Телласий.

— А ты поставь себя на место Прокопия, сиятельный. Человек загнан в угол, соратники предают его один за другим. Фаустина ему ничем не обязана, скорее уж это он обязан ей. Доверить легкомысленной женщине столь важную тайну полностью было бы слишком опрометчиво. То же самое можно сказать и о Руфине. А ведь Прокопий хоть и терпел поражения, но все-таки надеялся вывернуться из сложной ситуации. Нет, Телласий, мятежный комит наверняка придумал какую-то хитрость, чтобы ввести в заблуждение не только дальних, но и ближних.

— А о какой сумме идет речь? — спросил Телласий.

— Трудно сказать, сиятельный, — развел руками Трулла. — По моим сведениям, в Константинопольской казне были собранны ценности в монетах, слитках и драгоценных изделиях на сумму приблизительно в три миллиона денариев. Часть из них, скорее всего существенную, Прокопий потратил. Думаю, можно с уверенностью сказать, что речь идет о двух миллионах денариев минимум. Треть этих денег я предлагаю тебе.

У Телласия закружилась голова, он даже схватился за стол, чтобы не упасть. Сумма выглядела умопомрачительной. А семьсот тысяч денариев не только решили бы все проблемы префекта Рима, но и обеспечили бы ему безбедную старость. Тем не менее он все-таки спросил у Труллы:

— А почему не половину?

— Но я обещал треть куриалу Модесту, — смутился Трулла.

— А зачем нам Модест? — вперил Телласий маленькие острые глазки в гостя. — Мы способны решить все задачи без его помощи.

— Но у Руфина под рукой сотня отчаянных головорезов, — попробовал протестовать Трулла.

— У нас будет двести, нет, триста городских стражников! — вскричал Телласий. — Этого вполне хватит, чтобы захватить и Руфина, и Фаустину.

— А как же Федустий? — напомнил префекту гость. — Наверняка вилла Гортензия охраняется.

— А что нам комит? — пожал плечами Телласий. — Мы ведь охотимся за мятежниками. И если этот твой нотарий окажется у нас в руках, я как префект города Рима вправе его допросить с пристрастием. И не моя вина, если в результате этого допроса он умрет. Половина, Трулла, и ни на денарий меньше!

— Ладно, — махнул рукой патрикий. — Твоя взяла, сиятельный Телласий. И да поможет нам христианский бог в этой охоте за язычниками.

Глава 6 Месть раба

Руфин сам явился к Трулле за нужными сведениями, чем окончательно развеял все сомнения последнего по поводу своих истинных целей. Возможно, в былые годы, теперь уже почти легендарные, в Риме нашлись бы благородные мужи, готовые рисковать жизнью и свободой ради женщины, но нынешнее время к таким безумствам явно не располагало. Иное дело деньги. Ради золотых денариев даже осторожный Трулла готов был рискнуть если не головой, то здоровьем. Справедливости ради следует отметить, что молодой патрикий принял необходимые меры предосторожности и проник в дом бывшего префекта через окно. Увидев его в своей спальне, Трулла едва не закричал от страха, но, к счастью, быстро овладел собой.

— Ты напугал меня до икоты, светлейший Руфин.

— Так будет лучше и для тебя, и для меня, — усмехнулся гость, бросая к ногам хозяина очередной мешок с золотом. — Надеюсь, ты выполнил свои обязательства, сиятельный Трулла?

— Я всегда держу данное слово, — усмехнулся бывший префект. — Фаустина находится на вилле негоцианта Гортензия. Тебе это имя известно?

— Наслышан, — кивнул Руфин. — Он, кажется, один из главных кредиторов нынешнего префекта города Рима.

— Неужели? — удивился Трулла. — А я, признаться, слышу об этом в первый раз.

— Тем не менее о местонахождении Фаустины ты узнал именно от Телласия, — усмехнулся Руфин.

— Твои люди следили за мной?

— Разумеется, — подтвердил бывший нотарий.

— В таком случае ты, вероятно, знаешь, что мне пришлось выложить за эти сведения крупную сумму? — печально вздохнул Трулла. — Но что не сделаешь ради старого знакомого. Тебе следует поторопиться, светлейший Руфин. Федустий собирается отправить вдову Констанция в Медиолан.

— Когда?

— Не знаю, — развел руками Трулла. — Возможно, завтра по утру.

— Придется рисковать, — задумчиво покачал головой Руфин и пристально глянул в глаза струхнувшему патрикию.

— Я, конечно, не могу утверждать с полной уверенностью, что мои сведения верны… — начал было оправдываться Трулла, но Руфин прервал его на полуслове.

— Ты не единственный мой источник, патрикий.

— Разумно, — похвалил предусмотрительного гостя хозяин. — Мне остается только пожелать тебе успеха, Руфин. И еще — будь осторожнее, не разгуливай среди белого дня по городу. Поверь мне на слово, у Федустия под рукой очень опытные агенты, а ты представляешь для них лакомую добычу.

— Сегодня ночью я покину Рим, — вздохнул Руфин. — Вряд ли мы когда-нибудь увидимся, сиятельный Трулла, но я никогда не забуду ни твоей услуги, ни твоего доброго отношения ко мне.

Руфин крепко обнял на прощание смутившегося патрикия и выпрыгнул в окно. Трулла вздохнул и покосился на мешок с золотом. На ум ему почему-то пришла история Иуды, предавшего Христа, но он тут же себя обругал за столь кощунственные мысли. Во-первых, Руфин язычник, и всякий благочестивый христианин просто обязан держаться от него подальше, во-вторых, он мятежник, а следовательно, заслуживает кару не только божью, но и императорскую. Наконец, речь шла не о тридцати серебрениках. На кон был поставлен миллион. Римский патрикий — это вам не иудей, и за меньшую сумму он мараться не стал бы.

Высокородный Федустий слушал Пордаку с большим интересом. Причем этот свой интерес он даже не пытался скрыть. Префект анноны сидел у стола, а комит схолы тайных агентов прохаживался по обширному помещению, поглаживая чисто выбритый подбородок. Вообще-то христианину следовало отпустить бороду, но, к сожалению, борода Федустию не шла, более того, она делала его похожим на варвара, что сильно задевало его гордость. А комит тщательно следил за тем, какое впечатление он производит на людей. К счастью, он не был склонен к полноте и, дожив до сорока годов, сохранил почти юношескую стройность фигуры. В укор, кстати говоря, многим римским патрикиям, которых полная удовольствий жизнь превращала в расслабленных старцев еще в относительно молодые годы. И в результате империя буквально задыхалась от недостатка умных и деятельных людей.

— Значит, сегодняшняя ночь будет решающей, — сделал вывод из рассказа хитроумного подручного Федустий.

— Вне всяких сомнений, — кивнул Пордака. — Мой человек собственными ушами слышал разговор Руфина и Труллы. Меня смущают три сотни городских стражников, комит. Понятно, что Телласий не хочет рисковать, но нам это создает массу проблем.

— Мятежей без крови не бывает, — усмехнулся Федустий. — А у Телласия, кроме всего прочего, есть еще одна цель.

— Гортензий, — догадался Пордака.

— Именно, — подтвердил комит. — Префект Рима должен негоцианту сто тысяч денариев и сделает все от него зависящее, чтобы вырвать свою расписку из рук старика.

— Может, нам увезти с виллы Фаустину и ее дочь? — предложил Пордака.

— Ни в коем случае, — возмутился комит. — Этот Руфин не так прост, как тебе кажется. Он дважды перепроверил сведения, полученные вроде бы из надежных источников, не исключено, что проверит их в третий раз. Кто поручится, что среди слуг Гортензия не найдется предателя?

— А ты уверен, комит, что налет на виллу негоцианта можно выдать за мятеж против императора?

— Уверен, светлейший Пордака, — усмехнулся Федустий. — На этой вилле будет находиться человек, всей душой преданный Валентиниану. Именно этому человеку император поручил расследование злоупотреблений в префектуре Рима. Более того, этот кристально честный чиновник уже готовился известить божественного Валентиниана о коварстве префекта города Рима и его темных делах. Догадавшись, что его преступления раскрыты, сиятельный Телласий собрал своих сообщников и напал на высокородного комита Федустия, который, с помощью префекта анноны светлейшего Пордаки, сумел с честью выйти из сложного положения.

— Надеюсь, комит, что о моих промахах ты в докладе не упомянул?

— Разумеется, нет, — пожал плечами Федустий. — Вина целиком возложена на Телласия, которому вряд ли удастся пережить сегодняшнюю ночь. Доклад лежит на столе, Пордака, можешь его прочесть.

Префект анноны с большим интересом взял в руки пергамент и углубился в чтение. Его порадовал стиль комита схолы агентов. Сам Пордака никогда бы не смог столь полно и убедительно изобличить врагов империи. Сказывался недостаток образования. Зато Федустий оказался на высоте поставленной задачи. Из текста доклада вытекал очевидный вывод, что мир еще не видел больших подлецов, чем Телласий, Трулла, Модест, Корнелий, Сициний, Клавдий и Луций. Пордака быстренько подсчитал, сколько денариев получит казна после конфискации имущества главарей мятежа, и прицокнул языком от зависти. Жаль все-таки, что такие суммы проплывут мимо расторопного префекта анноны. С другой стороны, надо же и Валентиниану на что-то жить, у него ведь целая империя на руках.

— Нам бы только Руфина не упустить, — сказал Федустий треснувшим голосом. — А уж вытряхнуть из него украденное золото мы сумеем.

— Сколько у нас будет людей?

— Пятьсот легионеров и триста вооруженных агентов. Кроме того, я приказал трибуну Марку разместить пять сотен клибонариев на вилле, находящейся поблизости от места событий. В случае малейшей заминки он придет к нам на помощь. Сигналом для него будет костер на берегу Тибра.

— В таком случае самое время нам отправляться в путь, — вопросительно глянул на комита Пордака.

— Согласен, — кивнул Федустий. — Лошади уже готовы.

Сиятельный Трулла оробел в самый последний момент. Эквицию потребовалось немало усилий, чтобы вытолкнуть патрикия за ворота усадьбы. Сопровождали Труллу полсотни вооруженных до зубов людей, но, кажется, бывший префект не слишком верил в их доблесть. Тем не менее у него хватило ума и сил на то, чтобы перебороть свой страх. И последним аргументом, пробудившим решительность в сердце бывшего префекта, была угроза мести со стороны префекта нынешнего. Ибо Телласий никогда бы не простил измену человеку, втянувшему его в столь опасное дело. Трулла кряхтя взгромоздился на коня и произнес охрипшим от переживаний голосом долгожданное слово:

— Вперед.

Эквиций мысленно попрощался с хозяином и отправился в свою комнату, чтобы собрать необходимые вещи. В том, что это ночная прогулка станет для Труллы последней в жизни, он нисколько не сомневался. Совесть его тоже не мучила. Да и с какой стати бывший раб должен сожалеть о жалкой участи хозяина, который был щедр только на побои и ругательства. Не говоря уже о том, что сам Трулла во всей этой истории смотрелся ничем не лучше Эквиция. Ради денег он предал хорошего знакомого, которому обещал помочь. Если подличают патрикии, то почему же рабы должны проявлять благородство?!

Сборы не заняли у Эквиция слишком много времени, и с наступлением ночи он ужом выскользнул за ворота усадьбы. Первые дни он собирался отсидеться во дворце Пордаки, ну а потом как бог даст. О будущем бывший раб не волновался. Припасенных денег ему хватило бы на две жизни.

Несмотря на сгущающуюся темноту, Рим засыпать не собирался. На его улицах, освещаемых факелами, кипела жизнь. Эквиций с трудом пробился сквозь довольно плотную толпу обывателей, сгрудившихся на мостовой, чтобы поглазеть на молоденькую и удивительно гибкую танцовщицу. Римляне обожали зрелища, и чем скандальнее, тем лучше. Эквиций сомневался, что христианским проповедникам удастся отучить их от этой пагубной привычки. По его мнению, Рим следовало просто сжечь, дабы навсегда избавить мир от языческой проказы. К сожалению, епископ Симеон думал иначе. Почтенному старцу не хватало жесткости, а возможно, и жестокости, чтобы противостоять растлевающему влиянию языческих жрецов. Простые римляне, даже отрекшиеся от старых богов, продолжали как ни в чем не бывало участвовать в сатанинских, по сути, мистериях. О родовитых и богатых мужах и говорить нечего. Для этих крещение стало еще одним способом втереться в доверие к императору. Поменяв веру, они грешили еще с большим усердием, чем даже в прежние языческие времена. Похотливые загулы следовали один за другим. Пьянство приняло невиданные масштабы. И женщины Рима, даже самые почтенные и родовитые, ни в чем не хотели уступать мужчинам. А ведь епископ Симеон именно на женщин делал главную ставку. Ему почему-то казалось, что римские матроны более восприимчивы к христовой вере, чем их мужья. Возможно, под сенью христианских храмов так оно и было. Женщины слушали проповедников и роняли слезы умиления. Но стоило только римлянкам ступить за порог святилища, как они тут же превращались в блудниц. И ночью в Риме по-прежнему царила Венера, а не Христос. Как жаль, что благочестивый Симеон то ли действительно этого не видел, то ли не хотел видеть. Взять хотя бы ту же Ефимию, вдову патрикия Варнерия, которую епископ считает едва ли не самой послушной и христолюбивой овцой своего стада. Знал бы он, чем эта потаскуха занимается по ночам. Эквиций собственными глазами видел варвара, проникшего в ее дом. И если верить старому знакомому Эквиция рабу Фракийцу, то варвар ублажал распутную матрону до самого утра. И именно эту блудницу один из высших чиновников империи Федустий берет в жены! Справедливости ради следует отметить, что сам начальник схолы агентов тоже далеко не свят. Ведь он не только знал о тайном визите варвара к своей будущей жене, но и способствовал их встрече. Это какой же низостью надо обладать, чтобы подкладывать под другого мужчину любимую женщину! И этот человек называет себя христианином! Нет, Рим должен пасть. Он должен быть разрушен, ну хотя бы теми же варварами. Ибо приобщиться к новой вере римляне могут только через страдание, если, конечно, выживут после погрома.

Эквиций так увлекся собственными мыслями, что прозевал появление из-за угла двух ражих молодцов. Бывший раб открыл было рот для крика, но, увы, не успел издать ни звука. От сильного удара по печени у него перехватило дух, а потом последовал еще один удар, не менее болезненный, по шее. На какое-то время Эквиций даже потерял сознание, а когда очнулся, звать на помощь было уже некого. Дом, в который его приволокли, был под завязку заполнен людьми. Точнее, самыми отъявленными разбойниками. К сожалению, никого из них бывший раб не опознал, хотя в годы молодые, да и много позже отнюдь не чурался предосудительных знакомств.

— Давненько мы с тобой не виделись, Эквиций, — прозвучал над головой пленника знакомый голос. — А ведь за тобой, если мне не изменяет память, остался должок?

Эквиций даже зубами скрипнул от ненависти. Должок, действительно, был, это он готов был признать, вот только оплатить его должен был высокородный Фронелий, будь он трижды проклят.

— Обрати внимание, светлейший Руфин, на этого старца и его благообразный вид. Стороннему наблюдателю может показаться, что он в своей жизни мухи не обидел. А ведь на этом негодяе столько пролитой крови, что волосы на голове встают дыбом даже у меня, старого солдата, прошедшего с мечом едва ли не полмира.

Эквиций оправдываться не стал. Что было, то было. Он уже покаялся в грехах своей буйной молодости и получил прощение. Вера в Спасителя искупает все, и в своем праве на райские кущи бывший раб и недавний живодер нисколько не сомневался. Тем более что далеко не все бесчинства он вершил по своему произволу, очень часто за ним стояли благородные мужи, в частности отец сиятельного Труллы, говорящим орудием которого он был. Вот кто заслужил геенну огненную полной мерой. Сынок-то будет много жиже своего отца. Тем не менее и Трулла заслужил свою жалкую участь, и его скорую смерть Эквиций не собирался записывать на свой счет.

— У тебя, старик, есть только один шанс дожить до утра, — пристально глянул на бывшего раба Руфин, — тебе следует быть откровенным со мной.

— Готов служить светлейшему нотарию, — чуть заметно усмехнулся Эквиций. — Вот только грех за грядущее кровопролитие ты должен взять на себя.

В принципе, Эквицию было все равно, чья жизнь оборвется сегодня ночью, молодого Руфина или уже пожившего Федустия, комита Фронелия или сиятельного Труллы. Легкое сожаление он испытывали лишь по поводу сына своего старинного приятеля. Но и Пордака был для него всего лишь ставкой в игре, предложенной не столько нотарием Руфином, сколько дьявольскими силами, стоящими за ним. Главной заботой Эквиция были спасение собственной жизни и души. Ни тем, ни другим он не собирался поступаться ради кучки негодяев, погрязших в язычестве.

— Ему можно верить? — покосился Руфин на Фронелия.

— Он продаст всех, если ему это будет выгодно, — брезгливо поморщился комит.

— Ты подтверждаешь, что нас на вилле Гортензия ждет засада? — спросил молодой патрикий. — Хочу сразу предупредить тебя, Эквиций, одно слово лжи — и ты покойник.

— Вас ждут не одна, а сразу две засады, — ласково улыбнулся Руфину старик. — Под рукой у комита Федустия находятся пятьсот легионеров и триста агентов. Под рукой префекта Телласия — триста городских стражников-вагилов. Еще пятьсот клибонариев под командованием трибуна Марка ждут сигнала, чтобы вмешаться в кровавую свару.

— Это ты разжег аппетит сиятельного Труллы? — спросил Руфин.

— Не стану отрицать, — пожал плечами Эквиций. — Так было угодно комиту Федустию и префекту анноны Пордаке, а я был всего лишь орудием в их руках.

— Ефимия знала о готовящейся засаде? — вмещался вдруг в разговор один из варваров, окружавших Руфина. И хотя говорил он на ломаной латыни, его все же можно было понять.

У Эквиция появилось сильнейшее желание солгать, но он сумел совладать с соблазном. О варварах Руфина по городу шел слух как о самых отчаянных колдунах, способных не только двигать игральными костями, но и проникать в человеческие мозги. Вот и этот рыжеволосый молодец, с зелеными пронзительными глазами, был явно одержим дьяволом.

— Федустий действовал через Фракийца, есть такой раб в доме благородной матроны. Именно он передал Ефимии просьбу вдовы императора Констанция, а потом свел матрону с похотливым варваром.

— Фаустина просила Ефимию об услуге? — спросил Руфин.

— Конечно нет. Фракиец действовал по наущению комита. Федустий знал, что Ефимия родилась и долго жила в Панонии, а потому сумеет договориться с варваром.

— Похоже, ты действительно не лжешь, — усмехнулся Руфин.

— А зачем же мне брать лишний грех на душу, светлейший? — удивленно вскинул бровь Эквиций. — Патрикии жаждут перебить друг друга, с какой же стати я, бывший раб, стану им мешать.

— Фаустина с дочерью находятся на вилле Гортензия?

— Да. Со стороны Федустия было бы большой ошибкой выпускать их из рук. Он и не выпустит, во всяком случае, живыми. Вдова и дочь императора Констанция не переживут сегодняшней ночи, безотносительно того, вмешаетесь вы ход событий или нет.

— А тебе хочется, чтобы мы вмешались? — зло процедил Фронелий.

— Не скрою, высокородный, мне приятнее видеть тебя мертвым, чем живым. А равно и всех твоих приятелей язычников.

— Ублюдок! — зло сплюнул бывший магистр.

— Вы сами, патрикии, захотели услышать правду, — спокойно сказал старик. — Так зачем же мне кривить душой?

Эквиций никак не мог определить, кому принадлежит дом, в котором собрались заговорщики. А между тем этот роскошный дворец стоил того, чтобы имя его владельца стало известно одному из высших чинов империи. Все равно какому. Важно только, чтобы он принял меры в отношении лица, потворствующего врагам императоров Валентиниана и Валента. Пока что старик сумел определить только одно — это не дворец Лавинии. Ибо дворец потаскухи был все-таки поскромнее того, в котором сейчас изнывал от ненависти, страха и жажды мести несчастный пленник. Эквиций даже не мог сказать с уверенностью, в каком районе славного города Рима он находится, ибо попал в этот дом в полном беспамятстве. А спросить было не у кого. Доблестные представители римского дна уже покинули просторное помещение, а к общению с варварами Эквиций склонен не был.

Больше всего Эквиций боялся, что Руфин откажется от задуманного предприятия. Все-таки для любого нормального человека собственная жизнь дороже денег. Но то ли клад самозванца Прокопия был слишком велик, то ли нотарий не дорожил пребыванием в этом мире. Руфин все-таки решился на отчаянный шаг и получил полное одобрение варваров.

Сомневался только Фронелий. Что и неудивительно. Комит был едва ли не вдвое старше своих юных приятелей и очень хорошо знал цену жизни.

— Я бы на вашем месте стравил Федустия и Телласия и в поднявшейся неразберихе попытался проникнуть в дом, — подсказал Эквиций.

— Спасибо за совет, доброхот, — отвесил издевательский поклон пленнику рассерженный Фронелий.

— Я даже готов поспособствовать вам, храбрые патрикии.

— Каким образом? — насторожился Руфин.

— Я сообщу Телласию и Трулле, что вы уже захватили виллу. И что самое время захлопнуть дверцу ловушки.

— Каков негодяй! — прицокнул языком от восхищения Фронелий.

— Так ведь обманет? — удивился его реакции Руфин.

— Нет, патрикий, — засмеялся бывший магистр. — Этот человек ненавидит своего хозяина даже больше, чем нас с тобой. Он собственными руками выкопал яму для сиятельного Труллы и теперь сделает все от него зависящее, чтобы ненавистный ему человек туда свалился и свернул себе шею. Я прав, раб?

— Ты только в одном ошибся, высокородный Фронелий, я не раб, а свободный человек. Гораздо более свободный, чем ты, твои приятели и патрикий Трулла. Ибо я увидел свет, которые вы в вечной своей погоне за наслаждениями увидеть не в состоянии. Вы так и умрете во тьме. Вот тогда придет время таких, как я. И последние станут первыми.

— Может, убить его? — спросил Фронелий, оборачиваясь к Руфину. — Клянусь римскими богами, патрикий, мы избавим мир от редкостного подонка.

— Я дал ему слово, магистр, — покачал головой Руфин. — И пока этот человек говорит правду, он будет жить.

— Приятно видеть в молодом патрикии благородство и верность данному слову, даже в отношении малых сих, — ехидно заметил Эквиций. — Обрати внимание, Фронелий, я не солгал и в этот раз. Мне действительно приятно.

К сожалению, Фронелий завязал бывшему рабу глаза, перед тем как вывести его на улицу и взгромоздить на спину коня. Старик крякнул с досады на предусмотрительность бывалого солдата. Даже попав в сложную ситуацию, Эквиций не забывал о процентах с конфискованного имущества заговорщика, полагающихся доносчику. И очень сожалел, что немалый куш проплыл сегодня мимо его связанных за спиной рук. Конечно, Руфин мог арендовать этот дворец через третьих лиц у человека, не причастного к заговору. Но разве это меняло дело? Хозяина в любом бы случае арестовали, а Эквиций получил бы свою заработанную с риском для жизни долю. И дело здесь было даже не в золоте, а в справедливости. Почему это, спрашивается, честный человек должен нести убытки, а изменник или ротозей выходить сухим из воды.

Повязку с глаз Эквиция сняли только после того, как заговорщики достигли городских ворот. В Риме если и закрывали въезд в город, то только на виду у неприятеля. Из нынешнего поколения его жителей никто уже и не помнил, когда это случилось в последний раз. Да и кто ныне осмелился бы угрожать сердцу огромной империи, вольготно раскинувшейся на трех материках. Стражники лениво покосились на проезжающих мимо всадников, но никому из них даже в голову не пришло окликнуть подозрительных варваров. Впрочем, опытный Фронелий разбил свой отряд на несколько частей и отправил их к цели разными дорогами и в разное время. Объединились заговорщики уже за стенами города, под сенью небольшой рощицы, освещаемой в эту ночную пору лишь луной. Эквицию, однако, хватило света, чтобы определить количество головорезов, набранных в притонах города Руфином. Но сто человек, даже отчаянных и готовых на многое, — это слишком мало, чтобы противостоять клибонариям. К тому же подобные люди редко проявляют самоотверженность и почти наверняка разбегутся при первом же серьезном отпоре.

— Да поможет нам, Юпитер, — громко произнес Фронелий. — Вперед, храбрецы.

Эквиций только злорадно засмеялся в ответ на этот бодрый призыв.

Патрикий Трулла испытал чувство, похоже на облегчение, когда увидел в неверном свете луны каменную ограду виллы Гортензия. Сам дом прятался за деревьями обширного сада, но, по слухам, он был достаточно велик, чтобы вместить сотню-другую обитателей. Гортензий был богат и в прислужниках-рабах не испытывал недостатка. Наверняка присутствовали на вилле и вооруженные сторожа, готовые отбить нападение воровской шайки, но вряд ли их насчитывалось более двух десятков. Виллы в окрестностях Рима грабили крайне редко, ибо для мелких жуликов риск был слишком велик, а крупные не нашли бы здесь богатой добычи. Разумные люди предпочитали хранить свои сокровища в более надежных местах. А выжига Гортензий в дураках не ходил никогда. Страх, охвативший было Труллу, прошел, как только он увидел за своей спиной вагилов, вооруженных до зубов и снаряженных как для битвы. Конечно, вагилы плохие наездники, но ведь не с клибонариями же им сегодня придется драться. Надо отдать должное Телласию, он действительно принял все необходимые меры для того, чтобы ночная прогулка двух римских патрикиев не закончилась печально. Трулла подозревал, что префект города Рима решил расправиться под шумок не только с мятежником Руфином, но и с ростовщиком Гортензием, которому задолжал немалую сумму. Что ж, у каждого свои проблемы. Трулла, на дух не выносивший ростовщиков, дравших с порядочных людей немыслимые проценты, готов был скорее посочувствовать Телласию, нежели Гортензию. И если ростовщик-кровосос ныне отправится в мир иной, это пойдет на пользу не только префекту города, но и многим другим жертвам этого отвратительного паука.

Нотарий Руфин почему-то не торопился приступать к героическим действиям по освобождению несчастной вдовы, и Трулла начал не на шутку беспокоиться. Чего доброго, молодой патрикий передумал или попросту испугался возможных последствий. С него, пожалуй, станется. И тогда сиятельный Трулла будет выглядеть в глазах Телласия круглым дураком и пустобрехом. Впрочем, пока что префект города не выказывал ни малейших признаков волнения. Обычно горячий и вспыльчивый, сегодня он являл собой образец римского хладнокровия и выдержки.

Вагилы расположились в небольшой оливковой рощице неподалеку от виллы Гортензия. Трулла и Телласий выехали на опушку, чтобы не прозевать начала атаки Руфина. Место для наблюдения было выбрано очень удачно, во всяком случае, Трулла, обладавший хорошим зрением, прекрасно видел закрытые ворота усадьбы. Он же первым заметил приближающихся всадников и указал на них Телласию. Появление этой странной пары стало полной неожиданностью для патрикиев. Префект даже окликнул ближних стражников, но их помощь не понадобилась. Трулла опознал в одном из всадников Эквиция. Появление управляющего в столь неподходящее время и в столь сомнительном месте слегка удивило патрикия.

— Так ведь ты, сиятельный, сам приказал мне следить за нотарием Руфином, — пожал плечами Эквиций. — Вот я и слежу.

— Значит, Руфин поблизости? — насторожился Телласий.

— Он уже проник в усадьбу, — вздохнул Эквиций. — Долго ли перемахнуть через забор.

Трулла даже крякнул с досады. Если бы не управляющий, они бы так и простояли всю ночь возле виллы Гортензия, пялясь, как бараны, на закрытые ворота.

— Я же выслал дозорных! — рассердился Телласий. — Они должны были следить за всей округой.

— Может, и следили, — усмехнулся Эквиций, — но меня твои дозорные не заметили.

Факт был налицо, и Телласию ничего другого не оставалось, как только руками развести. По словам Эквиция, мятежники укрыли коней в саду, а сами двинулись к вилле пешим порядком. Немудрено, что дозорные, ждавшие отчаянного нападения конных разбойников, проморгали их тихое проникновение на территорию усадьбы.

— Но ведь мы не слышали криков! — засомневался было Трулла.

— А кто станет кричать с ножом у горла, — удивился Эквиций. — У Руфина под рукой более сотни головорезов.

— Вперед, — обернулся к вагилам сиятельный Телласий. — Выносите ворота.

Повинуясь его голосу и жесту, триста всадников, облаченных в доспехи, черными коршунами кинулись на беззащитную усадьбу. Сиятельный Трулла, подхваченный волной из людских и лошадиных тел, скакал в первом ряду атакующих стражников, пытаясь припомнить, когда он отдал приказ Эквицию следить за Руфином и отдавал ли он его вообще.

Глава 7 Бойня

Высокородный Федустий был абсолютно уверен в успешной реализации своего хорошо продуманного плана. Его, правда, слегка смутило то обстоятельство, что сиятельный Телласий привел к усадьбе Гортензия триста городских стражников. Судя по всему, префект Рима всерьез опасался головорезов Руфина и не хотел рисковать. Зато Федустию эта его предосторожность создала немало проблем. Чего доброго легионеры, сидевшие в засаде, могли дрогнуть, столкнувшись лицом к лицу с вагилами. А этого допустить нельзя было ни в коем случае. Телласия и Труллу требовалось взять живыми или мертвыми на месте преступления.

— Предупреди своих людей, что мятежники наряжены городскими стражниками, — обернулся Федустий к трибуну Аркадию. — Пусть их это не смущает.

— Не изволь беспокоиться, комит, — отозвался бравый трибун. — Моих людей не напугаешь крашеными перьями на шлемах.

Если верить дозорным, то люди Руфина уже вышли на удобную позицию и готовились к атаке. Судя по всему, молодой патрикий ничего не знал о легионерах Федустия и рассчитывал захватить усадьбу одним решительным ударом. Телласиий Трулла, если они, конечно, не полные раззявы, должны были ворваться на территорию усадьбы Гортензия следом за шайкой бывшего нотария.

— Лучники готовы? — спросил Федустий у Пордаки.

— Готовы, — отозвался префект анноны, тревожно вслушиваясь в тишину.

Костер на берегу Тибра должен был вспыхнуть сразу же, как только последний из вагилов Телласия въедет в ворота. Надо полагать, легионеры сумеют продержаться те считаные минуты, которые потребуются клибонариям трибуна Марка, чтобы домчаться до виллы Гортензия. К тому же враги императора Валентиниана и комита Федустия наверняка в суматохе передерутся между собой и не сразу заметят третью силу, которая станет их методично истреблять.

— Гортензия и Фаустину с дочерью я поручаю тебе, светлейший Пордака, — тихо, чтобы не расслышали другие, произнес Федустий. — У императора не должно возникнуть даже тени подозрения по поводу необоснованности наших действий.

— Понял, — кивнул префект анноны. — Нужные люди у меня под рукой.

— Только не торопитесь, — предупредил Федустий. — Мы специально пропустим нескольких заговорщиков в дом, чтобы погром выглядел натуральнее.

— С десятком погромщиков мы справимся, — согласился Пордака. — Но если их будет больше, то я не ручаюсь за успех, комит.

— Свою голову сбереги, — усмехнулся Федустий. — Она еще тебе понадобится.

— Атакуют! — донесся от ворот тревожный крик, заставивший комита и префекта вздрогнуть и схватиться за мечи.

— Все по местам! — крикнул Федустий и бегом бросился к дому.

За его спиной отдувался Пордака, героически борясь с одышкой и лишним весом.

Ворота усадьбы рухнули раньше, чем комит и префект анноны успели добежать до крыльца. Обширный двор усадьбы, где кроме роскошного дворца располагались конюшня, в мгновение ока заполнился разъяренными всадниками. По виду это были римские вагилы, а потому вопрос высокородного Пордаки прозвучал вполне правомерный:

— А где же Руфин?

— Действуй, светлейший, — рявкнул Федустий. — Потом разберемся, кто есть кто.

Град стрел, обрушившийся на вагилов с крыши конюшни и из окон дворца, мигом остудил их пыл. Федустию некогда было считать, сколько врагов императора Валентиниана вылетели из седла. Да и темно было, хоть глаз коли. Луна неожиданно скрылась за тучу, лишив людей возможности видеть друг друга. Лучники продолжали стрелять, но уже скорее наугад. Именно поэтому со всех сторон зазвучали призывы:

— Факелы! Факелы!

Но факельщики почему-то запаздывали, и легионерам трибуна Аркадия пришлось вступать в драку почти на ощупь. Крики людей и жалобное ржание бившихся в агонии лошадей едва не оглушили Федустия, но он все-таки нашел в себе силы, чтобы рявкнуть наперекор всему:

— Именем императора приказываю вам сложить оружие!

К немалому удивлению Федустия, из гущи мятежников раздался точно такой же крик. Судя по всему, у префекта Рима Телласия наконец прорезался голос. Увы, вагилы и легионеры, с упоением истреблявшие друг друга, проигнорировали оба этих призыва. Кровавая бойня продолжалась. Ожесточение противников нарастало. И этому способствовал пожар, осветивший место чудовищной бойни. Горела конюшня, и ржание запертых там лошадей перекрывало шум битвы. Федустий вдруг сообразил, что стоит на крыльце совершенно один, защищенный лишь броней, и его рослая фигура хорошо видна не только своим, но и чужим. Стрела, просвистевшая мимо уха, лишь подтвердила, что опасения комита за свою жизнь далеко не беспочвенны. Федустий взвизгнул от испуга и ринулся к дверям. К счастью, они были открыты. Но, ворвавшись в дом, комит не поверил своим глазам — здесь тоже дрались! А ведь вагилы Телласия не могли сюда попасть ни через главный вход, где все это время находился комит, ни через вход для прислуги, который Федустий приказал перекрыть наглухо.

— Это люди Руфина, они проникли в дом через окна на втором этаже.

Чтобы он провалился, этот Гортензий, со своим пристрастием к роскоши и модным веяниям. Вместо того чтобы поставить загородный дом привычным римским рядом в один этаж, он зачем-то надстроил второй. И теперь этот второй этаж оказался в руках у мятежников, которые не удовлетворились достигнутым и теперь с ожесточением рубились на лестнице с людьми светлейшего Пордаки. Особенно усердствовали три молодца, облаченных в непривычные римскому глазу доспехи. Они буквально выкашивали длинными тяжелыми мечами не слишком расторопных агентов. Кровь ручьем стекала по лестнице прямо к ногам Федустия, который никак не мог сообразить, почему подошвы его новеньких сапог липнут к мраморному полу. Счастье еще, что варваров было только трое, а агентов более трех десятков, иначе Федустию и Пордаке пришлось бы очень плохо.

— Вперед, — крикнул Федустий своим людям. — Убейте их.

Призыв, однако, не был услышан. Не менее десятка агентов уже были убиты, а их товарищи в испуге пятились назад. В довершение всех бед к варварам пришло подкрепление в лице молодчиков довольно устрашающего вида. Они обрушились на несчастных агентов и в одно мгновение смели их с лестницы вниз.

— Где Гортензий? — крикнул Федустий, обнажая меч.

— Убит, — кивнул Пордака на распростертое поодаль тело.

— А Фаустина с дочерью? — успел спросить Федустий, пятясь к двери.

— Руфин опередил меня, — отозвался Пордака и первым вылетел на крыльцо.

Федустий рванулся за ним следом и успел-таки скатиться на землю, не дожидаясь, пока меч темноволосого варвара обрушится ему на череп. Во дворе усадьбы царил ад кромешный. Пожар смел лучников с крыши конюшни, а те из них, что прежде стреляли из окон второго этажа, были, видимо, убиты разбойниками Руфина. Положение легионеров трибуна Аркадия сразу стало отчаянным. Вагилы гонялись за ними по двору и безжалостно истребляли. А посреди двора на гнедом коне сидел человек и спокойно наблюдал за жутким зрелищем. Похоже, префект города Рима сиятельный Телласий уже готовился отпраздновать победу.

— Именем императора, — прозвучал над головами поверженных и преследуемых легионеров его громоподобный голос, — бросайте оружие.

И в эту минуту как раз и случилось то, на что так надеялся комит Федустий. Клибонарии трибуна Марка ворвались в распахнутые ворота усадьбы Гортензия словно ураган всесокрушающей силы. Префект Телласий пал на землю одним из первых. Рубка началась такая, что у Федустия волосы встали дыбом, и он даже не сразу сообразил в припадке прихлынувшего торжества, что это римляне истребляют римлян.

— Руфин уходит! — прорычал на ухо растерявшемуся Федустию Продака. — Останови бойню, комит!

Федустий нашел в себе силы, чтобы подняться с земли и выйти на освещенное место. Возможно, его даже услышали, но явно не узнали, и пролетавший мимо клибонарий трибуна Марка раскроил комиту голову раньше, чем тот успел закончить фразу:

— Именем…

Кровопролитие удалось остановить трибуну Марку, который наконец-то разобрался в ситуации. Но это произошло только тогда, когда несколько сотен клибонариев, вагилов и легионеров выстелили своими телами двор усадьбы покойного Гортензия. Светлейшему Пордаке вдруг пришла в голову мысль, что за столь чудовищную глупость рано или поздно кому-то придется ответить головой. И хорошо если эта будет голова не префекта анноны.

— А где мятежники? — крикнул Пордаке с седла трибун Марк.

Мятежников, как назло, обнаружить не удалось ни на обширном дворе, ни даже в залитом кровью доме. Кругом лежали только тела вагилов, легионеров и императорских агентов. После недолгих поисков Марку и Пордаке удалось найти тела префекта города Рима Телласия, патрикия Труллы, комита Федустия и трибуна Аркадия. Все четверо были уже мертвы и для грядущего следствия интереса не представляли.

— Ну и кто из них враг императора? — грозно спросил у струхнувшего Пордаки трибун Марк, иссеченный шрамами ветеран, воевавший еще под началом императора Юлиана. — На кого вы охотились с комитом?

— На бывшего нотария Руфина, — попробовал оправдаться префект анноны.

— И где он сейчас?

— Сбежал, вероятно, — пожал плечами Пордака, у которого уже не было сомнений в том, что крайним в этой истории окажется именно он. Конечно, префект анноны может ткнуть пальцем в покойного начальника схолы агентов, люди которого сейчас лежат во дворе вперемешку с легионерами, но кому интересен мертвый Федустий, когда у ретивых судей под рукой будет живой Пордака.

— Может, колдовство? — нерешительно предположил трибун Марк. — Иначе чем еще объяснить, что римские чиновники в буйном раже накинулись друг на друга.

— Комит Федустий подозревал в измене префекта Рима Телласия, — вздохнул Пордака.

— Ну да, — кивнул Марк. — А Телласий в свою очередь подозревал Федустия. И в результате взаимных подозрений двух высокопоставленных чиновников, больных на голову, полегли пять сотен человек.

— Надо поймать Руфина, — вскричал Пордака. — Попели клибонариев в погоню за мятежниками, они не могли далеко уйти.

— Положим, времени у них было более чем достаточно, — задумчиво почесал подбородок Марк. — Кроме того, я не уверен, что показания этого Руфина в суде пойдут нам с тобой на пользу, а не во вред. Думай головой, Пордака, иначе через пару дней цена ей будет — медяк.

Сознаваться в том, что охота шла не столько за Руфином, сколько за сокровищами мятежного комита Прокопия, значило подписать себе смертный приговор. Обвинять в измене Телласия и Труллу тоже глупо. Хорошо еще, что Федустий не успел отправить свой доклад императору, иначе на голову Пордаки сейчас обрушился бы гнев многих влиятельных мужей города Рима. Нет, и Телласий, и Трулла, и Федустий — это всего лишь жертвы колдовства. Именно колдовства, тут трибун Марк прав.

— А Гортензий был язычником? — спросил Пордака у Марка.

— Кажется, да, — задумчиво проговорил трибун. — Выходит, главный колдун все-таки не Руфин?

— Нет, с того нотария взять уже нечего, — криво усмехнулся префект анноны. — Чиновникам и судьям нужны деньги. Деньги нужны и императору. А Гортензий, насколько я знаю, очень богатый человек. Кроме того, у него куча богатых знакомых, каждый из которых мог быть причастным к его сатанинской деятельности. Именно Гортензий вызвал из ада тех существ, которых многие по недоразумению приняли за варваров.

— А ты лишку не хватил, Пордака? — спросил насмешливо Марк. — Руфин родился в Риме, его многие знают. При чем тут ад?

— Не в Руфине дело, а в варварах, — отмахнулся от скептически настроенного трибуна Пордака. — Я собственными глазами видел, как эти трое выкашивали легионеров целыми рядами. Они же вкупе с Гортензием напустили порчу на доблестных римлян, которые начали истреблять друг друга. И истребили бы до последнего человека, если бы добрые христиане Пордака и Марк с молитвой на устах не успели обезвредить колдуна, пронзив его тело мечами. После этого лжеварвары с жутким воем провалились в ад, и окровавленная земля сомкнулась над их головами.

— А Руфин?

— Рухнул в геенну огненную вместе с ними, — твердо сказал Пордака.

— Мне нравится, — усмехнулся Марк. — Наверняка наш рассказ понравится и епископу Симеону. Но императору и судьям нужны будут свидетели.

— Это правда, — согласился Пордака. — Ты, трибун, займись легионерами и клибонариями. Я думаю, их несложно будет убедить в том, что в пролитии братской крови виноваты не они, а колдун Гортензий, напустивший на них порчу. А особо непонятливым объясни, чем обернется для них чрезмерное правдолюбие. Что же касается меня, то я поищу людей, которые донесли Телласию и Федустию о творящихся на вилле Гортензия непотребствах.

— И такие люди найдутся?

— У меня в этом нет никаких сомнений, трибун Марк.

— В таком случае тебе придется поторопиться, светлейший. Времени у нас в обрез.

Пордака и без подсказок трибуна понимал, что промедление смерти подобно. Император Валентиниан, взбешенный потерей обоза, сделает все возможное, чтобы найти и покарать виновных в чудовищной бойне на вилле Гортензия. Конечно, префект анноны Пордака мог бы сильно облегчить императорским чиновникам задачу, указав на истинных виновников происшествия, но это значило не только надеть себе петлю на шею, но и затянуть ее. Стоит только Руфину, Фронелию или одному из варваров заикнуться о сокровищах Прокопия, как дни Пордаки будут сочтены. Среди чиновников императора дураков нет, и они без труда распутают клубок кровавых преступлений. К счастью, Пордака успел наведаться в дом Федустия раньше, чем слух о гибели комита дошел до ушей его слуг. Несколько денариев обеспечили ему беспрепятственный проход в личные покои начальника схолы императорских агентов. Ничего удивительного в поведении слуг не было, поскольку префект анноны последние дни, можно сказать, безвылазно находился в доме комита и успел намозолить глаза его обитателям. Искомый документ лежал на столе. Пордака пробежал его глазами, тяжко вздохнул по поводу несбывшихся надежд и разодрал пергамент в клочья. После чего покинул дом Федустия через черный ход. Пордаке нужен был Эквиций, и он разослал своих уцелевших подручных на поиски вольноотпущенника. Однако Эквиций сам явился к префекту анноны вечером следующего дня. На лице старого негодяя скорбь была написана столь яркими красками, что Пордаку даже передернуло.

— Знаешь уже? — зло бросил старику невыспавшийся Пордака.

— Так весь Рим гудит от слухов, — развел руками Эквиций. — Я сам ездил за телом сиятельного Труллы на виллу Гортензия. А корректор Перразий уже приступил к расследованию причин бойни.

— Откуда он взялся, этот корректор? — расстроился Пордака.

— Перразий прислан императором в помощь комиту Федустию. Говорят, что он обладает большими полномочиями. Не исключено, что эти полномочия будут расширены, как только до императора дойдут вести о трагическом происшествии.

Похоже, Федустий далеко не все рассказал префекту анноны о своих планах в отношении патрикиев города Рима. Не исключено, правда, что дело здесь было не в покойном комите, а в императоре Валентиниане, который очень любил проверять и перепроверять своих вороватых чиновников. В любом случае этот Перразий попортит еще немало крови светлейшему Пордаке.

— Легионеры и клибонарии в один голос твердят о колдовстве и порче, но корректор только скептически хмыкает, — продолжил свой рассказ Эквиций. — В свите императора доверчивых олухов не держат. О твоем участии в этом жутком деле корректор уже знает. Во всяком случае, он довольно долго расспрашивал о тебе уцелевших легионеров и агентов. У меня создалось впечатление, светлейший, что именно тебя корректор Перразий и его подручный, нотарий Серпиний, готовят на роль козла отпущения. Понять их можно. В бойне из чиновников уцелел только ты один. Вывод отсюда напрашивается самый простой — префект анноны Пордака, виновный в растрате городской казны, дабы избежать ответственности, стравил между собой комита Федустия и префекта Рима Телласия, а теперь пытается выскочить сухим из воды. Как тебе удалось устроить бойню, никого особенно не интересует. Твоим главным пособником называют Гортензия, которого ты потом убил, дабы замести следы. Как только Перразий и Серпиний найдут в бумагах префектуры сведения о твоих злоупотреблениях, дни твои, светлейший, будут сочтены.

Ничего нового в словах старика Пордака не услышал. Он с самого начала знал, что расследование будет развиваться именно так. Неприятностью можно было считать только то, что дело стали раскручивать по горячим следам, не дав Пордаке время приготовиться к защите.

— Ты мне лучше скажи, Эквиций, кто в христианской общине отвечает за финансы?

— Падре Леонидос. Очень просвещенный и умный человек.

— А как он относится к магии?

— Среди отцов церкви нет человека, более непримиримого в отношении язычества.

— Тем лучше, — усмехнулся Пордака. — Как ты думаешь, двадцать тысяч денариев его устроят?

— Я бы предложил пятьдесят, — вздохнул Эквиций. — Жизнь префекта анноны стоит дорого.

— Издеваешься, — оскалился Пордака, и рука его, лежащая на столике, сжалась в кулак. Бывший раб взглянул на кулак с уважением, но мнения своего не изменил.

— Ты, видимо, не до конца осознал, светлейший, ужас своего положения. До ушей корректора Перразия уже дошел слух о золоте Прокопия. Видимо, проболтался кто-то из агентов, близких к Федустию. А Фаустина, как ты знаешь, исчезла. Наверняка корректор заподозрит, что похитил ее ты.

— Это сделал Руфин! — в сердцах воскликнул Пордака.

— Если ты упомянешь имя беглого нотария, друг мой, тебя сразу же объявят пособником мятежников. Мне очень жаль, светлейший, но тебя будут пытать. Пытать долго и упорно, дабы выведать тайну, хранимую тобой.

— Будь ты проклят, Эквиций! — вскричал Пордака и ударом кулака разнес в щепы изящный столик.

— Не надо бросаться такими словами, мой мальчик, — осуждающе покачал головой старик. — Я делаю все от меня зависящее, чтобы вытащить тебя из беды. В конце концов, мы с тобой повязаны одной веревкой. Я ведь тоже в этом деле не без греха. Конечно, вольноотпущенник — это не префект анноны, но голову мне оторвут в любом случае.

— Значит, ты согласен выступить в роли доносчика на колдуна Гортензия? — прямо спросил старого негодяя Пордака.

— Разумеется, мой мальчик, — развел руками Эквиций. — Ради тебя я готов пойти даже на грех лжесвидетельства. Но ведь ты отлично понимаешь, как отнесутся к словам бывшего раба сильные мира сего. Нам нужно куда более веское слово, а еще лучше — пергамент, подписанный авторитетным человеком. Авторитетным не только в глазах обывателей, но и в глазах императора. И таким человеком, вне всякого сомнения, является падре Леонидос.

— Ты разоряешь меня, старик, — почти простонал Пордака. — Ведь пятидесятью тысячами дело не ограничится.

— Конечно, — кивнул Эквиций. — Нам придется смазать колесо, чтобы оно завертелось в нужном направлении. Если мы уложимся в сто тысяч денариев, то можешь смело считать, что тебе сильно повезло.

Эквиций был прав, но Пордаке от этого не стало легче. В конце концов, это были его деньги, нажитые непосильным трудом. Префект анноны после столь большого кровопускания вполне мог снова опуститься на дно, с которого ему с таким трудом удалось подняться на поверхность, и затеряться там навсегда.

— Значительную часть убытков мы сможем возместить, светлейший Пордака, но для этого нам придется не только пошевелить ногами, но и поработать головой.

— Каким образом? — удивился префект анноны.

— Есть у меня на примете одна блудница, продавшая душу дьяволу, — сказал Эквиций, и глаза его сверкнули ненавистью.

— Уж не Лавинию ли ты имеешь в виду? — насторожился Пордака.

— Я имею в виду Ефимию, вдову патрикия Варнерия, несостоявшуюся супругу комита Федустия, которую после его смерти некому защитить. Это она спуталась с демоном, вызванным Гортензием из глубин ада.

— Боюсь, что это трудно будет доказать, — с сомнением покачал головой Пордака. — На защиту Ефимии встанут очень влиятельные люди. И вовсе не из любви к прекрасной вдове, а из шкурных соображений. Этак ведь любую римскую матрону, переспавшую с язычником, отцы церкви могут обвинить в связях с дьяволом. А потом, у нас нет свидетелей. Показания рабов никто слушать не будет.

— Ты прав, светлейший, — усмехнулся Эквиций. — Но рабы нам не нужны. Свидетелями у нас будут отцы христианской церкви, а также чиновники императора Валентиниана, неподкупные Перразий и Серпиний.

— Ты сошел с ума, Эквиций, — застонал Пордака. — У меня не хватит денег, чтобы их подкупить.

— Они будут свидетельствовать даром, мой мальчик. Понимаешь, даром. Ибо мы покажем им демонов во всей красе. Не может же дьявол оставить свою подругу в беде.

— Ты хочешь вызвать дьявола, старик?! — ужаснулся Пордака.

— У тебя сегодня не все в порядке с головой, светлейший, — вздохнул Эквиций. — Зачем нам вызывать дьявола, если под рукой у нас есть мошенник. Ты помнишь Велизария?

— Это тот самый фокусник, что потешал публику в театре Помпея?

— Вот именно, — кивнул старик. — Велизарий утверждает, что учился своему искусству у халдеев, но, естественно, лжет. Тем не менее он умеет изрыгать огонь из пасти и морочить голову обывателям своими превращениями.

— Впечатляющее было зрелище, — подтвердил Пордака. — Но неужели ты думаешь, что отцы церкви и просвещенные чиновники императора поверят фокуснику?

— Отцы церкви не ходят в театры, мой мальчик, — усмехнулся Эквиций. — Они считают его порождением Сатаны. На представлениях Велизария беснуется чернь, там нет места не только святым отцам, но и благородным мужам.

— Остается найти людей, которые способны изобразить выходцев из ада, — с сомнением покачал головой Пордака.

— Долго их искать не придется, — пожал плечами Эквиций. — Лучше варваров Руфина нам демонов не найти. Тем более что о них по Риму уже идет дурная слава.

— Твоими стараниями?

— Нет, светлейший Пордака, — скорбно вздохнул старик. — Возможно, эти люди не демоны, но их магическую силу многие римляне уже испытали на себе. Ты когда-нибудь видел, светлейший, чтобы шестерки выпадали четыре раза подряд?

— Ну, если как следует поработать над игральными костями, то можно достичь и более впечатляющего результата.

— В том-то и дело, что кости самые обычные, — взъярился невесть от чего Эквиций. — Они обыгрывали самых искусных мошенников Рима. Допело до того, что люди просто боялись садиться с ними за стол. Урожай, который они собрали в притонах Рима, оценивают по меньшей мере в сто тысяч денариев.

— Однако ты хватил старик! — не поверил Пордака, проведший за игральным столом немало времени.

— Так утверждает молва, светлейший. А нам эти утверждения только на руку. Если корректор Перразий потребует от нас свидетелей, я приведу ему сотню людей, обчищенных демонами до нитки.

— А где ты найдешь Руфина, старик?

— Это уже моя забота, светлейший Пордака, а ты готовь деньги для падре Леонидоса. И поторопись, мой мальчик, времени у нас в обрез.

У префекта анноны появилось сильнейшее желание бросить все и бежать из Рима куда глаза глядят. Однако он сумел справиться с прихлынувшей к сердцу слабостью. Бежать из Рима значит бежать из империи. А жизнь среди варваров Пордаку не прельщала, и это еще очень мягко сказано. Префект анноны, родившийся и выросший в огромном городе, просто не выжил бы вне привычной среды. И на чужой стороне его ждали бы только нищета и забвение. А для человека честолюбивого нет ничего горше такой участи.

Глава 8 Посланцы ада

Как и предполагал Руфин, Фаустина знать ничего не знала о сокровищах Прокопия. Мятежный комит распрощался с ней еще в Маркианаполе, снабдив на дорогу пятью тысячами денариев и пожелав ей и малолетней Констанции доброго пути. К слову сказать, Констанция за минувшие месяцы здорово подросла и года через четыре обещала превратиться в весьма привлекательную девушку. Для Руфина она и была тем самым сокровищем, ради которого он рисковал головой, но Фронелий был разочарован. И своего разочарования не скрывал ни от Руфина, ни от варваров.

— Далось тебе это золото! — в сердцах воскликнул Гвидон. — Разве жизни Фаустины и Констанции не стоят миллиона паршивых денариев.

— Ох, уж эта молодежь, — покачал головой бывший магистр. — За золото можно выкупить не только чужие жизни, но и свою собственную. А с Фаустиной и Констанцией ты, Руфин, еще наплачешься. Крови вокруг них прольется с избытком, вы уж поверьте слову человека, повидавшего мир.

Возможно, насчет крови Фронелий был прав, во всяком случае, сотни людей уже погибли при освобождении вдовы и дочери императора, однако в данном случае винить следовало не их и даже не Руфина, а хитроумных чиновников, столь искусно приготовивших ловушку друг для друга.

— Может, Прокопий, еще сказал тебе что-то на прощание, благородная Фаустина? — почти простонал неуемный Фронелий. — Что-нибудь о золоте или драгоценных камнях?

— Он сказал, что потратил и свои и чужие средства на войну, — наморщила лоб Фаустина, явно желавшая хоть чем-то отблагодарить своих спасителей. — И еще он просил передать эти слова Руфину, если тот когда-нибудь меня найдет.

— Вот так прямо и сказал — передай Руфину, что я потратил все золото на войну? — даже привстал со своего места Фронелий.

— Нет, — смущенно зарозовела Фаустина. — Комит Прокопий сказал, что все золото он отдал Марсу. Но ведь Марс — это бог войны?

— Милая ты моя, — сорвался с места Фронелий и от полноты чувств поцеловал растерявшуюся Фаустину в лоб. — Конечно, ты права — Марс действительно бог войны. Но как раз в Маркианаполе находятся развалины его храма. Храм был разрушен тридцать лет назад во времена Константа, император Юлиан хотел его восстановить, но не успел этого сделать. Я ведь видел эти развалины, Руфин! Видел! Мы посетили их вместе с Прокопием за день до того, как оставили город. Как же я не догадался? О боги! Ведь Прокопий даже пытался подправить стены храма, но ему на это недостало времени. Теперь-то я понимаю, что он не подправлял — он прятал! После отъезда из Маркианаполя его личный обоз сократился на две трети. Там, в развалинах, не миллион лежит, вожди, а много больше. Все патрикии, поддержавшие Прокопия, схоронили там свои сокровища и убили рабов, помогавших их прятать. Я собственными ушами слышал, как Прокопий прошептал: «Последняя жертва, Фронелий, последняя жертва».

— Успокойся, — мягко посоветовал Фронелию Руфин. — От Рима до Маркианаполя еще нужно добраться. К тому же город находится в руках Валента, и вряд ли нас с тобой там примут с распростертыми объятиями.

— Это верно, — кивнул бывший магистр, остывая. — Но у меня появилась цель в жизни, Руфин! И будь спокоен, рано или поздно я доберусь до сокровищ Прокопия, даже если для этого мне придется разрушить не только город, но и всю Римскую империю.

— С империей мы тебе поможем, — засмеялся Придияр. — Хотя согласись, Фронелий, это будет не самым легким делом.

— А я в вас верю, вожди, — неожиданно серьезно глянул на молодых людей бывший магистр. — Империя давно нуждается в притоке свежей крови, так пусть это будет кровь потомков венедских и готских богов.

Появление старика Эквиция в тщательно охраняемом дворце повергло в изумление всех его обитателей. Впрочем, принтел бывший раб не один, а в сопровождении Марцелина.

— Я его прихватил, когда он обнюхивал наши ворота.

Марцелин был возмущен коварством старого негодяя, зато сам Эквиций оставался совершенно спокоен, несмотря на угрозы Фронелия, обрушившиеся на его склоненную голову. Лишь после того, как бывший магистр пообещал повесить его на ближайшем дереве, старик заговорил:

— А я ведь пришел к вам с дурной вестью, благородные вожди. Ефимия, вдова светлейшего Варнерия, арестована квестором Перразием за преступную связь то ли с демоном, то ли с мятежником.

— Так с демоном или с мятежником? — вскричал горячий Придияр, хватая посланца Пордаки за шиворот.

— Следствие покажет, — вздохнул Эквиций. — Но в любом случае несчастной грозит либо смерть, либо нищета и забвение.

— Где она сейчас находится? — спросил Руфин.

— Во дворце Федустия, — с охотою откликнулся старик. — Корректор Перразий и нотарий Серпиний решили не привлекать лишнего внимания к делу, и без того наделавшему много шума в Риме. Шутка сказать, по вине колдуна Гортензия и демонов, вызванных им из преисподней, погибли два высокопоставленных чиновника, патрикий Трулла, трибун Аркадий и пятьсот вагилов, легионеров, клибонариев и агентов.

— Каких еще демонов, Эквиций? — ласково погладил старика по голове Фронелий. — Ты в своем уме?

— Разумеется, сиятельный магистр, — с готовностью отозвался бывший раб. — Это ведь я донес падре Леонидосу о предосудительной деятельности Гортензия. А он в свою очередь обратился к комиту Федустию и префекту Рима Телласию с просьбой наказать черного мага. К сожалению, усмирить демонов оказалось совсем не просто. Погибло много людей. И только доблесть, проявленная префектом анноны Пордакой и трибуном Марком, спасла Великий Рим от больших неприятностей.

— Что за бред? — удивленно посмотрел на Руфина рекс Оттон. Он единственный из вождей успел овладеть латынью настолько, что смог уяснить смысл витиеватой речи Эквиция.

— Это не бред, — усмехнулся Фронелий. — Это римское правосудие. Император и его чиновники слишком любят деньги, чтобы позволить Ефимии растратить наследство, доставшееся от мужа и отца.

— Что с Ефимией? — спросил у Эквиция Придияр, поднося к его горлу кинжал.

— Ты напрасно гневаешься, благородный вождь, — залебезил струхнувший старик. — Я ведь пришел для того, чтобы помочь вам спасти несчастную женщину. Объясни ему, светлейший Руфин, за ради бога.

— Давай все по порядку, Эквиций, — строго сказал молодой патрикий. — Один раз откровенность уже спасла тебе жизнь, будем надеяться, что и в этот раз ты нас не обманешь.

Избавившись от железной хватки варвара, Эквиций очень быстро обрел себя и довольно внятно изложил патрикию Руфину и магистру Фронелию суть дела. Светлейший Пордака, оказавшись в стесненных обстоятельствах, выбрал, надо отдать ему должное, весьма экзотичный, но действенный способ защиты. И хотя поддержка христианской церкви обошлась ему в немалую сумму, тем не менее она наверняка окажется полезной и поможет префекту анноны выпутаться из практически безнадежного положения.

— В авгуров они метят, помяни мое слово, — сказал Руфину Фронелий. — Гортензий хоть и не был магом, но с жрецами римских богов поддерживал тесные отношения. Впрочем, иного выхода у него не было. Церковь ведь запрещает христианам давать деньги в рост. Я прав, Эквиций?

— Прав, — не стал спорить старик.

— Следовательно, признание Гортензия колдуном больно ударит по всем римским паукам, сосущим кровь как из бедных, так и из богатых.

— Заодно и казна императора существенно пополнится, — поддакнул Фронелию Эквиций.

— Это единственный пункт, по которому я склонен поддержать христиан, — твердо сказал бывший магистр, немало в свое время настрадавшийся от ростовщиков. — А у вас, вожди, деньги в рост дают?

— Нет, — твердо сказал Гвидон. — Сколько взял, столько и отдай.

— Вот, Руфин, — прицокнул языком Фронелий, — удивительно трезвый взгляд на вещи.

— Иными словами, ты готов принять предложение Пордаки? — усмехнулся патрикий.

— А что, у нас есть другой способ вырвать женщину, пострадавшую, к слову, по нашей вине, из рук негодяев? Я правильно говорю, Придияр?

Фронелию, обожавшему театр и все что с ним связано, явно пришлось по душе предложение Эквиция. Однако, к его немалому удивлению, вожди не захотели участвовать в представлении, придуманном даровитым Велизарием. Они готовы были взять дворец Федустия штурмом, но наотрез отказались напяливать на себя уродливые личины. Старый солдат был потрясен их упрямством до глубины души. По его мнению, роль демонов как нельзя более подходила для варваров, да и кому же их, собственно играть, как не им?

— Ты предлагаешь нам пойти по навьему пути, — холодно сверкнул глазами Гвидон. — Посвященным этот путь заказан.

— Это же театр! — попробовал переубедить их Фронелий. — Игра!

— Это таинство, магистр, — возразил ему Придияр. — Я знаю людей, которые могут превратиться в волка или медведя, но только если на то будет воля Белеса, Одина или Перуна. К тому же речь идет о священных животных. Но ни один рекс или ведун никогда не напялит на себя личину демона, подручного бога смерти.

— Вообще-то волк или медведь — это тоже неплохо, — подал голос притихший было Эквиций. — Здесь важно, чтобы превращение состоялось на глазах корректора Перразия и падре Леонид оса.

Фронелий с надеждой уставился на Гвидона. Он почему-то был абсолютно уверен, что русколану доступно в этом мире если не все, то многое. В конце концов, его отцом был сам бог Велес, которому самое время прийти на помощь сыну. Ведь речь-то по большому счету идет не о пустой прихоти, а о спасении женщины, оказавшей вождям большую услугу. Так неужели варвары окажутся столь неблагодарными, что бросят благородную римлянку на потеху палачам.

Слова Фронелия произвели впечатление на вождей, однако Оттон и Придияр ждали, что скажет Гвидон, ибо его первенство в этом вопросе было неоспоримо. Русколан долго молчал, глядя в пространство темными бездонными глазами. Эквиций перетрусил не на шутку. Одно дело фокусы Велизария с его быстрой сменой личин, и совсем другое — магия, которой этот варвар владеет в совершенстве.

— Хорошо, — глухо сказал Гвидон. — Давайте попробуем.

— Чуть не забыл, — схватился за голову посланец Пордаки. — Велизарию нужно заплатить, а у Пордаки не осталось денег. Думаю, пятидесяти тысяч ему хватит.

— Сколько?

— Ну, сорок, — пошел на попятный Эквиций.

Фронелий дружески взял старика за пояс и притянул к себе:

— Ты же понял, уважаемый, с кем имеешь дело в нашем лице. И сумеешь объяснить это светлейшему Пордаке. А заодно передашь префекту анноны, что деньги благородной Ефимии лучше вернуть. Все, до последнего обола. И еще передай, что люди бывают порой пострашнее демонов, особенно если в жилах этих людей течет кровь языческих богов.

— Я понял, высокородный Фронелий, — кивнул старик.

— А Велизарию хватит двух тысяч денариев. Знаю я этого мошенника, он никогда столько не зарабатывал. Но за эти две тысячи он должен устроить такое представление, чтобы у корректора Перразия и нотария Серпиния кровь застыла в жилах. Все, Эквиций, иди! И да помогут нам всем римские боги.

Корректор Перразий был человеком умным, цепким и честолюбивым. Еще там, на вилле Гортензия, он понял, что ему выпал тот самый шанс, о котором он мечтал на протяжении всей своей сознательной жизни. Речь, безусловно, шла о грандиозном заговоре против императора Валентиниана. Заговор, который комит Федустий почти раскрыл, но, к сожалению, не сумел довести дело до конца. Перразий высоко ценил ум и хватку покойного начальника схолы императорских агентов, но, увы, в этот раз Федустий совершил роковую ошибку, недооценив коварство своих противников и их готовность проливать кровь. Префект Рима Телласий, префект анноны Пордака, патриций Трулла (метивший, по слухам, в императоры) и старый выжига Гортензий сумели заманить комита в ловушку. И хотя Федустий дорого продал свою жизнь, тем не менее далеко не все лица, принимающие участие в заговоре, понесли суровое наказание. Объяснения, даваемые Пордакой и трибуном Марком, вызывали на худом невыразительном лице корректора скептическую улыбку. Светлейший Перразий рассмеялся бы им прямо в хитрые рожи, но подобное выражение чувств было не в его характере. Колдовством в Риме и его пригородах даже не пахло. А вот что касается расхищения городской казны, то здесь все было настолько очевидно, что опытному корректору не пришлось затрачивать особых усилий, чтобы схватить виновных за руки. И пусть одна из этих рук уже похолодела, зато другая оставалась горячей и потной. Префект анноны Пордака развил бурную деятельность, пытаясь спасти от веревки свою жирную шею. Это Пордака выкрал из дома Федустия отчет, который начальник схолы тайных агентов приготовил для императора. Перразий хоть и не знал содержания этого отчета, но нисколько не сомневался, что в нем было немало сведений, порочащих префекта анноны. Корректора покоробило то, что римский епископат в лице хитрого эллина падре Леонидоса вдруг бросился на защиту проворовавшегося Пордаки. Нет слов, Гортензий был большой сволочью, но обвинять его в связях с дьяволом — это слишком смело. А вот в связях с заговорщиками — в самый раз.

— С какими заговорщиками? — насторожился падре Леонидос, нервным жестом поглаживая бороду.

— Я имею в виду бывшего нотария Руфина и бывшего магистра пехоты Фронелия, оба они были горячими сторонниками мятежника Прокопия. Но и это еще не все, благочестивый падре. По нашим сведениям, именно эти двое организовали нападение на императорский обоз.

— Но у меня были сведения, полученные от проверенного человека, — попробовал оправдаться падре, припертый к стене неопровержимыми фактами.

— Ты имеешь в виду вольноотпущенника Эквиция, служившего сразу двум господам, Пордаке и Трулле? Если мне не изменяет память, то именно через этого человека светлейший Пордака четыре дня назад передал в церковную казну пятьдесят тысяч денариев. И все было бы хорошо, падре, если бы эти деньги не оказались крадеными.

— Но церковь не может нести ответственности за преступления отдельных людей, — залепетал струхнувший Леонидос.

— Зато церковь осуждает лжесвидетельство, — холодно бросил корректор. — Ты по-прежнему будешь настаивать на сатанинских способностях Гортензия, падре, или присоединишься к моему мнению, что вышеназванный негоциант просто заговорщик и вор?

— Сам я демонов не видел, — зарозовел ликом Леонидос. — И сужу я о них только с чужих слов. Но ведь у тебя есть под рукой женщина, которая может развеять все наши сомнения. В конце концов, она ведь в любом случае виновна, предавалась она блуду с заговорщиком или с демоном. Если ты не против, светлейший Перразий, я бы хотел присутствовать при ее допросе. Я чувствую себя виноватым и перед тобой, корректор, и перед епископом Симеоном. Сам того не желая, я, возможно, ввел вас обоих в заблуждение.

— С моей стороны возражений не будет, — пожал плечами корректор. — Если ты, падре, не боишься крови и женских криков, то милости прошу со мной в подвал.

Если бы все зависело от Перразия, то он никогда бы не допустил посторонних к допросу столь важного свидетеля. Но корректору приходилось считаться с мнением нотария Серпиния, человека молодого и глупого, но имеющего в свите императора Валентиниана могущественных покровителей. К сожалению, Серпиний попал под влияние префекта анноны Пордаки. И добро бы речь шла о взятке, так нет же, этот юнец искренне поверил в тот бред, что несли легионеры и клибонарии, старавшиеся изо всех сил уйти от ответственности за убийство своих товарищей. А тут еще вмешался падре Леонидос со своей елейной улыбкой и блудливыми глазками. Охмурить наивного Серпиния оказалось для него делом совсем не трудным, тем более что юный нотарий был искренним приверженцем христианской веры. А вот с тридцатипятилетним корректором у Леонидоса вышла промашка. Перразий, уверенный в своей правоте, не поддался ни на уговоры, ни на посулы. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что, обвиняя Гортензия в черной магии, служители христианской церкви метят прежде всего в языческих жрецов. Но интересы императора были для корректора Перразия выше интересов церкви. О чем он не постеснялся сказать Леонидосу прямо в лицо.

Федустий превратил подвал собственного дома в пыточную камеру, но у корректора не повернулся язык, чтобы его за это осудить. Покойный комит верно служил императору и ради пользы дела не боялся пожертвовать собственными удобствами. Сколько человек прошло через этот подвал, Перразий не знал, но если судить по бурым пятнам на полу и стенах, то их было немало. Вечный город буквально захлестнула волна заговоров, и мятежники Прокопия, едва не оторвавшие от империи огромный кусок территории, составляли лишь часть той когорты недовольных, которые в безумном раже стремились разрушить то, что создавалось веками. Империя трещала по всем швам, раздираемая на части как внутренними, так и внешними врагами, и требовались огромные усилия разумных людей, чтобы не допустить ее окончательного краха.

Корректор Перразий почти с ненавистью взглянул на префекта анноны Пордаку и трибуна Марка, которых нотарий Серпиний пригласил в качестве свидетелей. Не приходилось сомневаться, каких именно показаний эти двое ждут от блудливой вдовы патрикия Варнерия. Будь на то воля Перразия, он эту женщину даже допрашивать бы не стал. Вконце концов, Ефимия не сделала ничего такого, что выходило бы за рамки обычного поведения распущенных римских матрон. Однако на ее беду, варвар, проведший с ней всего одну ночь, оказался заговорщиком. Легкомыслие порой очень дорого обходится людям, особенно тем, кто, кичась своей родовитостью, считает себя свободным от всяческих запретов. Корректор очень надеялся, что у этой женщины все же хватит стойкости, чтобы не признаваться в том, чего она не совершала. Он даже пожалел, что не встретился с Ефимией раньше и не подсказал ей, как надо вести себя в создавшейся ситуации. Конечно, подобные действия противоречили бы нормам римского права, но ведь и противники Перразия не стеснялись в средствах.

Корректор покосился на разведенный в очаге огонь и жестом указал падре Леонидосу на лавку, стоящую у дальней стены, где уже сидели Пордака и Марк. Нотарий Серпиний стоял подле палача и его подручного, с тихим ужасом глядя, как последний орудует в очаге железным прутом.

— А зачем такие крайние средства? — шепотом спросил он у корректора.

— На испытании огнем настаивают префект анноны Пордака и падре Леонидос, — сухо отозвался Перразий.

— Но ведь она расскажет все добровольно, — залепетал испуганный Серпиний. — Клянусь, светлейший, Ефимия не скрывает, что знакома с варваром. Но утверждает, что встречалась с ним по просьбе вдовы императора Констанция.

— Тем хуже для нее, — мрачно изрек корректор и отвернулся.

Растерявшийся Серпиний не нашел ничего лучше, как упрекнуть в жестокости падре Леонидоса, разглядывающего железные крюки, блоки, и прочие жутковатые приспособления, служившие единственными украшениями подвала. Леонидос, с интересом слушавший пояснения трибуна Марка по поводу назначения пыточных орудий, вскинул на юного нотария удивленные глаза:

— Так ведь мы пытаемся спасти эту заблудшую женщину, сын мой. Неужели ты этого не понимаешь?

— Спасти с помощью раскаленного железа? — взъярился Серпиний.

— Именно, — поддержал падре Леонидоса префект анноны Пордака. — Римское законодательство не предусматривает наказания для женщины, вступившей в связь с существом иного мира. Равным образом оно не карает человека за пристрастие к магии, но только в том случае, если действия подозреваемого не направлены против третьих лиц. В данном случае никто не обвиняет Ефимию в том, что она вызвала из темных глубин демона, ибо она всего лишь жертва чужого коварства. И в случае чистосердечного раскаяния святая церковь возьмет заблудшую овцу под свое покровительство. Я правильно говорю, падре Леонидос?

— Вне всякого сомнения, сын мой, — важно кивнул головой эллин.

— А вот если Ефимия будет утверждать, что вступила в связь с варваром, то вряд ли ей удастся избежать смертной казни, — продолжал Пордака, глядя на нотария ласковыми глазами. — Ибо участие в заговоре против власти императора карается жестоко.

— Но ведь Ефимия не знала, что варвар заговорщик?

— Зато она была осведомлена, какую роль сыграла в константинопольских событиях благородная Фаустина, — развел руками Пордака. — И вместо того чтобы сообщить о просьбе коварной вдовы Констанция комиту Федустию, Ефимия пошла на поводу у врагов императора Валентиниана. Тебе, Серпиний, не упрекать надо падре Леонидоса, а благодарить, что он, по бесконечной своей доброте, рискуя своим положением, пытается спасти жизнь женщине, которая, возможно, такого участия недостойна.

— Но вы хотя бы объяснили Ефимии, как ей надо себя вести?! — сердито прошипел Серпиний.

— Сядь, нотарий! — прицыкнул на юнца трибун Марк. — Все, что нужно было, мы уже сделали, а теперь остается только одно — ждать.

Серпиний, обиженный на весь белый свет, примостился на краю лавки рядом с падре Леонидосом и сердито засопел.

— Все в руке божьей, сын мой, — попытался утешить его Леонидос, но слова его не нашли отклика в сердце расстроенного нотария.

Серпиний заподозрил, что его все эти дни просто водили за нос. Видимо, корректор Перразий был прав, когда утверждал, что слухи о демонах выгодны в первую очередь Пордаке и Марку, которые сделают все возможное и невозможное, чтобы оправдаться в глазах императора за свои чудовищные преступления.

— А если демоны все-таки явятся в ответ на ее зов? — услышал Серпиний хриплый голос палача. Судя по смущенному виду этого ражего детины с низким лбом и маленькими злобными глазками, он всерьез опасался если не за свою душу, то уж, во всяком случае, за свою жизнь.

— Не говори глупостей, Муций, — взъярился Перразий. — Только твоих страхов мне сейчас и не хватает. Прикажи агентам, чтобы привели женщину.

В подвал вела довольно крутая лестница с выщербленными ступеньками. Муций, однако, двумя прыжками одолел расстояние до тяжелой двери из толстых дубовых досок и через мгновение скрылся за ней. Похоже, корректора Перразия он боялся больше, чем демонов.

— А куда ведет вон та дверь? — ткнул Серпиний пальцем в противоположный конец довольно обширного помещения.

— Скорее всего, в винный погреб, — предположил трибун Марк и втянул носом воздух, пытаясь чутьем определить наличие напитка, веселящего душу.

— А может, она ведет прямо в преисподнюю, — хихикнул светлейший Пордака и тут же осекся под осуждающим взглядом Леонидоса.

— Стыдись, сын мой, — веско произнес падре.

— Так ведь по городу давно ходят слухи, что дом комита Федустия стоит в очень опасном месте, — развел руками префект анноны. — Говорят, что предыдущий его владелец, некий Дидий, был то ли халдеем, то ли нубийцем, не чуждым черной магии, и умер он при весьма странных обстоятельствах. Я собственными глазами видел его перекошенное от ужаса, черное как сажа лицо.

— Знал я этого Дидия, — вздохнул трибун Марк. — Поговаривали, что он берет в заклад не только имущество, но и души. Сам я, правда, к нему не обращался, но знал людей, которых он ссужал деньгами. Все они скверно кончили. А иные просто исчезли, не оставив и следа.

— Это как же? — насторожился Серпиний.

— А вот так, светлейший, — вздохнул Марк. — Вспыхнул огонь — и нет человека. Причем даже пепла не остается.

— Многих губит страсть к золоту, — воздел руки к потолку падре Леонидос. — Очень многих.

— Это верно, — подал голос корректор Перразий, сидевший на краешке топчана, предназначенного для жутких дел. — Иных, правда, не демоны вводят в соблазн, а самая обычная жадность. Вот и тащат они из казны денарии горстями. А когда их ловят за руку, они норовят свалить все на происки сатаны.

— Уж не меня ли ты имеешь в виду, светлейший Перразий? — с усмешкой спросил Пордака.

— Расследование покажет, — сухо отозвался корректор.

Заскрипевшая вдруг дверь заставила Серпиния вздрогнуть и подхватиться на ноги. Впрочем, это была другая дверь, в которую агенты ввели женщину, облаченную в черную тунику. Серпиний ждал насмешек по поводу своей робости, выказанной столь не к месту, но никто из присутствующих даже головы не повернул в сторону юного нотария. Корректор Перразий поднялся с топчана, уступая место перепуганной матроне. Похоже, Ефимию, перед тем как отвести к палачу, напоили вином, во всяком случае, вела она себя весьма странно и даже вцепилось в плечо растерявшегося корректора, дабы избежать падения.

— Да она пьяна! — вскричал возмущенный Перразий.

— А что нам было делать, светлейший? — развел руками Муций. — У нее ноги подкашивались от ужаса. Она почти потеряла сознание. Выдержать такое порой бывает не под силу даже мужчине. Может, мы ее сначала растянем на дыбе, а уж потом угостим раскаленным прутом?

— Делай, как знаешь, — хрипло отозвался Перразий. — Ты ведь палач, а не я.

Серпиний с ужасом смотрел, как с Ефимии срывают одежду, а потом обнаженную привязывают к странному сооружению из деревянных брусков и железных крючьев, предназначенному для надругательства над живой плотью. Нотарию стало нехорошо, и он скорее упал, чем сел на лавку.

— Начинать? — спросил Муций у корректора.

— Сначала я вопрос должен задать, идиот! — рявкнул на палача Перразий.

— Так задавай, светлейший, чего ты тянешь, — огрызнулся обиженный Муций.

Перразий шагнул к женщине и произнес охрипшим от волнения голосом:

— Ефимия дочь Стронция, признаешь ли ты себя виновной в том, что вступила в связь с посланцем ада.

— Он назвал себя посланцем Белеса, — испуганно отозвалась несчастная.

— Спрашиваю тебя во второй раз, Ефимия дочь Стронция, ты вступила в связь с человеком, или это было существо другой породы?

Ефимия медлила с ответом, а потому корректор махнул рукой палачу:

— Давай.

От крика женщины у Серпиния дрожь пошла по телу, он попытался вскочить, но падре Леонидос сильной рукой удержал его на месте.

— Хороша! — прицокнул языком Марк. — Немудрено, что к ней ходят не только мужчины.

— Стыдитесь, трибун, — осуждающе покачал головой Леонидос.

От второго рывка женщина потеряла сознание, а корректор Перразий пришел в ярость и не нашел ничего лучше, как наброситься с упреками на палача.

— А я здесь при чем? — расстроился Муций и плеснул в лицо женщины водой из кувшина. — То тяни, то не тяни!

Ефимия очнулась и уставилась на Перразия глазами, полными боли и ужаса. Корректора передернуло. Женщине он, безусловно, сочувствовал, но долг превыше всего. В конце концов не он втянул несчастную Ефимию в заговор против императора. Она сама по легкомыслию или глупости спуталась невесть с кем, поставив тем самым Перразия в непростую ситуацию.

— Это был человек? — почти взвизгнул корректор.

— Нет, — произнесла слабым голосом Ефимия. — Он другой.

Светлейший Пордака довольно хмыкнул, трибун Марк крякнул, падре Леонидос сокрушенно покачал головой, а нотарий Серпиний просто икнул от изумления. Перразий бросил в их сторону злобный взгляд, но достоинство не потерял и продолжил допрос без гнева и пристрастия.

— Кто послал его к тебе?

— Никто, — ответила Ефимия, чем вызвала гримасу презрения на лице корректора, а вслед за гримасой последовал новый взмах руки. Тело несчастно давно уже оторвалось от опоры, и теперь она висела на неестественно вывернутых руках. Еще один рывок Муция и его подручного сделал бы Ефимию калекой, и, возможно, поэтому палач счел возможным промедлить с выполнением приказа.

— Может, попробовать плеть?

— Пробуй, — рыкнул в его сторону корректор.

Удар плети оставил на коже Ефимии кровавый след. Зато после отчаянного крика она произнесла севшим от боли голосом:

— Я сама вызвала его.

Падре Леонидос всплеснул руками, трибун Марк притопнул ногой, а префект анноны Пордака даже вскочил с лавки от изумления. Разумеется, корректор Перразий был не настолько глуп, чтобы поверить в искренность этих людей. Наверняка кто-то из этой троицы успел поговорить с Ефимией и даже обещал ей свою поддержку в случае надлежащего поведения. И теперь они все четверо будут морочить голову упрямому корректору. Ведь Ефимия не просто признается, она признается под пыткой, а такие откровения всегда были в цене. Все-таки надо отдать должное этой хрупкой на вид женщине, периодически она теряет сознание, но не самообладание. И будь на месте Перразия какой-нибудь простак, она бы непременно добилась своего. Конечно, он может пустить в ход раскаленное железо, но результат будет тот же самый. Эта женщина охотно признается, что вступила в связь то ли с демоном, то ли с богом, ибо это признание ничем ей, в сущности, не грозит. Разве что осуждением христианской церкви, которого эта закоренелая блудница не слишком боится.

— Снимите ее с дыбы, — приказал Перразий.

— Железо? — вопросительно глянул на корректора Муций.

— Нет, — покачал тот головой. — Зачем же пытать огнем столь прекрасное тело. Я даю слово, благородная Ефимия, что не только сохраню тебе жизнь, но и выпущу на свободу, если он явится на твой зов.

— Кто он? — не понял Муций.

— Демон! — рявкнул Перразий. — Или языческий бог! Мне все равно.

На скамейке, где сидели ненавистные корректору люди, воцарилось смятение. Похоже, ход Перразия явился полной неожиданностью для Пордаки и Марка. И только падре Леонидос попробовал протестовать:

— Это переходит все разумные пределы, сын мой.

— Ты можешь покинуть это помещение, падре Леонидос, если тебя шокирует предстоящее зрелище, — насмешливо отозвался Перразий.

Однако эллин не внял предостережению римлянина и с тяжким вздохом сел на лавку. Осуждение неразумных действий упрямого корректора было написано на его лице ярчайшими красками. Однако Перразий сдаваться не собирался. Дайте срок, и он выведет всех заговорщиков и лицемеров на чистую воду!

— Ты пользовалась магическими средствами, чтобы вызвать демона? — спросил корректор у Ефимии.

— Он не демон, — запротестовала матрона.

— Неважно, — поморщился Перразий.

— Мне вполне достаточно собственного тела, чтобы привлечь внимание богов, — сказала Ефимия, скромно опуская очи долу.

— Еще бы, — хмыкнул трибун Марк.

Корректор почувствовал подвох, но никак не мог сообразить, в чем же он заключается. Если судить по лицу этой женщины, то она действительно была уверена в своих способностях очаровывать не только мужчин, но существ другого порядка. Нельзя сказать, что Перразий совсем уж не верил в демонов и посланцев богов. Возможно, где-то в иных местах они и давали о себе знать нашему миру, но не могут же они появиться здесь, в подвале, в центре славного города Рима, на виду у чиновника императора светлейшего Перразия. Это будет слишком большой наглостью даже для нечистой силы. К сожалению, и палач Муций, и его подручный, и даже агенты придерживались иного мнения, а потому испуганно жались к выходу, оставив отважного корректора практически наедине с матроной, впадающей в транс. Перразий ошалело смотрел, как вибрирует и дергается обнаженное тело женщины. Конечно, это можно было назвать танцем, если бы не откровенные позы, которые принимала блудливая Ефимия. Она действительно кого-то звала, обещая блаженство. Тело ее выгибалось столь сладострастно, что Перразий залился краской от макушки до пят. Все-таки он родился мужчиной, а не бесполым корректором. И уж хотя бы в силу этого факта не мог не откликаться плотью на откровенный призыв женщины.