Золото красных

Виктор ЧЕРНЯК

ЗОЛОТО КРАСНЫХ

Они не потеряли власть, а обменяли власть зримую,

обременительную, подразумевающую пусть относительную,

но... ответственность, на власть скрытую, беспредельную

и... совершенно безопасную. Они поменяли призрачное

величие кабинетов на несомненное, извечное могущество

денег.

Автор

Хлопья снега. Слякоть под ногами. В глазах редких прохожих пустота, морщины даже на лицах молодых, будто высечены резцом.

Зашторены окна властителей: решали, решают сейчас и будут решать. Так повелось от века... в особенности в России. Здесь власть более, чем власть, скорее мистический орден, члены коего на причудливых геральдических щитах своих начертали единственно - "Повелевать!" Таков их герб, таков тайный смысл всей их жизни.

...Сумерки. Черная "татра" скользила по улице Щусева. В лобовом стекле отразилась старая пристройка Дома архитекторов. Из готических стрельчатых окон сочился призрачный свет.

"Татра" прошелестела, оставив позади памятник знаменитому зодчему, и замерла у "детского дома" - роскошного номенклатурного дворца, обнесенного железным забором.

На заднем сидении автомобиля едва виделся в углу салона седоголовый человек с размытыми полумраком чертами.

Вспыхнул огонек зажигалки, робкий всполох света метнулся, облизывая бархатную обивку автомобильных кресел... седина волос окуталась сивым дымком.

Милиционер на посту у "детского дома" зевнул, поежился и... скрылся в алюминиевой будке.

Сдавленный крик прянул сверху, будто прокладывая путь стремительно падающей тени...

Глухой удар о землю слился со звуками ожившего двигателя.

"Татра" плавно покатила, удаляясь от "детского дома". Седой так и не обернулся.

Милиционер выскочил из будки и замер над телом, распластавшимся на бордюре.

Ребров - располагающий брюнет около сорока лет - вошел в приемную.

Вышколенная секретарша растянула красивый алый рот, в глазах мелькнуло бесовское и угасло.

Ребров потянул на себя массивную ручку одновременно с разрешающим кивком секретарши. Председатель правления банка Черкащенко крутил хрустальную пепельницу, скользившую по безукоризненно полированной поверхности без единой бумажки.

Черкащенко приветливо улыбнулся: приглашающий жест, дружеское подмигивание...

- Слушаю... - Черкащенко оставил пепельницу, дотронулся до синеватой наколки у основания большого пальца.

Ребров не успел раскрыть рта. Ожил кремовый телефон с государственным гербом в центре наборного диска.

Черкащенко слушал, его указательный палец снова возил пепельницу по глади стола:

- Да... нет... нет... да... нет...

Ребров попытался отвести глаза, испытывая смущение, будто невольно узнавал чужие секреты.

Черкащенко положил трубку, скользнул взглядом по Реброву, достал пачку "Беломора" и "Пэлл-Мэлл" без фильтра, подумал и... остановился на "Беломоре".

- Слушаю, - с едва заметным нажимом повторил председатель правления.

Ребров извлек из тонкой папки листок, протянул начальнику. Черкащенко брезгливо подцепил лист за уголок, пробежал глазами, посмотрел на Реброва:

- Ух ты!.. Интересно... Ух ты!..

Ребров приподнялся, как хороший службист, удостоившийся поощрения верхов.

Черкащенко сгреб лист мощной пятерней, скомкал, яростно шурша, и швырнул в пластиковую корзину.

Ребров замер. Председатель правления отечески улыбнулся, поднялся... встал и Ребров. Предправления приблизился к подчиненному, положил руку на плечи:

- Запомни: к нам приходят со своим мнением, а уходят... - выдержал паузу, - с нашим!

Снова ожил кремовый телефон. Черкащенко подцепил трубку. В Реброва дробью полетели да... нет... нет... да... естественно...

В кабинете на Старой площади человек со стертыми чертами - Сановник задавал вопросы:

- Можно перевести на счета нашей фирмы? - в трубке слышалось - да. Лучше военным самолетом?.. - Нет... - Связаться с пароходством?.. - Нет. Дипкурьером?.. - Да.

Напротив человека со стертыми чертами замер Седой.

Черкащенко двумя пальцами аккуратно положил трубку "вертушки" на рычаги, будто опасаясь резким движением раздосадовать далекого абонента.

- Слушай... - неожиданно переходя на ты, заявил предправления. - У тебя мать болеет?.. - и, перехватив недоуменный взгляд Реброва, пояснил, я должен знать все и обо всех... это и есть моя работа... кстати и твоя... следишь за курсами валют, а надо за людьми... кто за кем стоит... жены, связи, группы влияния... все можно исправить, но... если куснешь, кого нельзя - пропал! Значит, не ориентируешься!

Черкащенко неожиданно нагнулся к корзине, извлек смятый лист, расправил и, глядя в глаза Реброву, выдохнул:

- Ух ты!.. - протянул лист Реброву. - Возьми! Хочешь жги, хочешь, что хочешь... Черт их знает, кто в моей корзине копается... под моих людей копает...

Ребров оценил расположение предправления, сдавленно поблагодарил.

- Насчет поездки в Цюрих... - зазвонил телефон. Городской. Черкащенко рявкнул в микрофон:

- Слушаю!.. - и сразу сбавил тон. - Ты... дорогая... Три карата?.. Ух ты!.. - Положил трубку, вызвал секретаря. - Отправьте Колю к жене. На фабрику, он знает, пусть забросит ее домой.

Снова ожил телефон под гербом.

- Блядь! - выругался предправления. - Вот так работаем, как каторжные... Могу же я обедать?.. Мать их так, - подумал. - Насчет Цюриха... поедет Чугунов, он уже в возрасте, ты успеешь. - Встал, подошел к сейфу, отпер, в стальном зеве пачки валюты. Взял несколько купюр, протянул Реброву. - Матери на лекарства. Насчет болтовни не предупреждаю не мальчик. И спасибо за дочку. Дура дурой, а одни пятерки на приемных экзаменах. Кланяйся отцу. Крепко институт держит, молодец. Отец с матерью по-прежнему живут?..

Вопрос остался без ответа. Предправления пригвоздил скрипучим нравоучением:

- Значит, договорились... приходишь со своим мнением, уходишь с нашим, - и, желая сгладить резкость, продолжил: - Регион у тебя нищенский, жалкий, перевести тебя, что ли, в Европу?..

- Спасибо, - неловко поклонился Ребров.

- Ну иди... иди... - устало напутствовал Черкащенко, - думаете, дураки наверху... жлобы, тупицы... Наверху, брат, такую системку отладили... Ух ты! Иди! - неожиданно сухо завершил Черкащенко.

Некогда красивая, а теперь оплывшая дама села в черную "Волгу", обратилась к водителю:

- Коля! Заедем в ГУМ, в секцию... потом на Грановского пакет возьмем и на Сивцев Вражек, оправу Тихон Степанычу заберу...

Безотказный мордастый Коля послушно врубил движок. Дама на заднем сидении вывалила на гладкий плюш драгоценности, перебирала кольца и цепочки ухоженными пальцами.

Неожиданно Коля тормознул, одно из украшений слетело с сиденья под ноги жене Черкащенко.

- Коля! - Гневно взвизгнула дама и, несмотря на вальяжность, нырнула вниз.

Водитель припарковал машину к бордюру и терпеливо ждал завершения поисков.

В кабинете на Старой площади Сановник, разговаривающий с Черкащенко, нудно, без выражения, внушал Седому, стоя перед раскрытым сейфом:

- Товарищи из Польши вернули долг... Шестьсот тысяч, - сжал двумя пальцами пачку долларов. - Притащили вчера твои орлы из гостиницы в Плотниковом переулке. Сколько раз просил партайгеноссе помещать на наши счета там... нет, обязательно сюда приволокут...

- Не проблема, - ожил Седой, - только скажите куда, я переброшу...

- Куда?.. Куда?.. - Сановник раздраженно отбивал пальцами дробь.

- Головная боль лишняя... Теперь мерекай, - посмотрел на портрет генсека над головой.

Седой перехватил взгляд, неожиданно, сам не успев испугаться, вопросил, кивнув на портрет:

- А он знает?

Сановник сглотнул слюну, посмотрел за окно долгим взглядом, с трудом приходя в себя, прогнусавил:

- Дождина который день... охота срывается...

- Дождь - это точно... - поддержал Седой, не понимая, как он, битый-перебитый, сумел так вляпаться, поднялся, у двери с трудом выжал из себя:

- Не пойму... с чего это?..

- Вы о чем? - деловито перебирая бумаги, осведомился накрепко оградившийся чиновной броней Сановник.

- Да так... - неопределенно буркнул седоголовый. - Значит, как надумаете куда и сколько, только скажите...

Сановник поморщился.

- Что-то не так? - Седой уже положил ладонь на ручку двери.

- Так... все так... голос у тебя больно громкий, пронзительный... стены буравит...

- А кого здесь бояться? - недоумевал Седой. - Здесь все свои... Все на доверии. Наши люди!

- Наши! - поддержал Сановник, губы скривились улыбкой, явившей странную смесь властности, корыстолюбия, трусости и, как ни странно, мальчишества.

Сановник поднял трубку... Телефон с гербом ожил в кабинете Черкащенко.

- Нужно место на выезд, - сказал Сановник, - на постоянку...

- Подумаю. - Черкащенко привычно возил пепельницу по столу.

- На раздумья времени нет, - надавил Сановник и, опасаясь перебора, уже по-доброму дожал, - нет времени, Тихон Степаныч. И еще... у меня тут внезапно сумма образовалась... нельзя ли по Вашим каналам...

- Сколько? - уточнил Черкащенко и, услыхав ответ, выдохнул излюбленное. - Ух ты! - положил трубку. Вызвал Чугунова.

Вошел сухой, высокий человек со стальным ежиком и серо-голубыми непроницаемыми глазами.

- Садись! - по-свойски прикрикнул Черкащенко и сразу перешел в атаку. - Знаешь сколько страждущих в Цюрих смотаться... аховая поездка... Трезвонят со всех сторон, каждый своего толкает, а я уперся, только Чугунов, спец экстра-класса! А ты меня не жалуешь! Не поддерживаешь! Вроде все кругом замараны, и я... больше всех, а ты - непорочная, значит дева. Вроде, как все в гэ..., а ты, значит, в белом!

Чугунов обводил взглядом начальственный кабинет, будто попал в эти стены впервые: обязательный портрет вождя-отца за спиной хозяина, обязательные синие с золотом "ни разу не надеванные" тома Ленина, обязательные дурацкие кумачевые вымпелы-треугольники за остеклением шкафов...

- Молчишь?.. - терпение покидало Черкащенко, засмолил беломорину. Молчишь, твою мать, мол, хуля, с придурком объясняться? - и, не дождавшись ответа. - А придурок... тебя в Цюрих заправляет... по старой дружбе. Тут Ребров слюной исходил, а я руками разводил... пойми, мил человек...

- Тихон Степаныч, - перебил Чугунов, - ты же не просто так, не за здорово живешь глаз на меня положил...

Черкащенко взорвался, передразнил с немалым артистизмом:

- Не просто так!.. Не за здорово живешь!.. А ты как хотел? За просто так только кошки оближут... и то с похмелья, апосля валерианки. Я уверен в тебе, Михаил Михалыч. Уверен!.. А молодняк соображает туго... им бы нажраться до свекольной хари, девок потоптать, урвать тряпья поболе, а на работу им насрать... белая, значит, кость. За каждым мурло маячит, только промахнись, на куски раздерут да по ветру развеют...

- Вас? По ветру? - Чугунов мрачно усмехнулся.

- Ладно... - Черкащенко выдохнул. - Я в тебе не сомневаюсь, ты человек управляемый, смекаешь что к чему. Ревизия в нашем альпийском банке штука небезопасная. Раскопаешь лишнее, головы полетят.

Чугунов откинулся на спинку стула:

- Не понимаю...

- Не понимаешь?! Головы полетят. Здесь, у нас! - обвел руками стены в деревянных панелях. - В общем мой совет: глубоко не копай, не дай Бог раскопаешь что не след. Хорошо бы так... чтоб наших ребят в Цюрихе подставить, мелкие недоработки, недочеты и тэпэ, чтоб мелюзгу затралить, а крупняк пусть плавает, крупняк, в случае чего, и сеть в клочья порвет...

Чугунов встал:

- Я работаю всегда одинаково, как положено, как учили.

- Дуру не ломай. Как учили!.. - Предправления безнадежно махнул пухлой ладонью. - Умные все стали!

- А чего другого не пошлешь? Спецов по мелкой вспашке пруд пруди.

- Им веры нет. - Черкащенко ухмыльнулся. - Кто у нас дока по глубокой проверке? Ты! После твоего наезда тишь да гладь на год, а то и на все три, а за три года... сам знаешь...

Чугунов направился к двери.

- Машку позови! - пульнул вслед предправления.

Вошла секретарша, тихо притворила дверь. Черкащенко хищно, по мужски оглядел крутые бедра, задержался на лепных, упругих икрах, обтянутых черными колготками:

- Цюрих закажи! Срочно!

Седой зашел в кабинет на Старой площади. Сановник выглянул в приемную, прошелестел помощнику:

- Никого не пускать!

Седой открыл кожаный кофр с цифровыми замками. Сановник долго возился с ключами, наконец массивная дверь сейфа медленно распахнулась. Седой с кофром приблизился к сейфу. Сановник переложил пачки... Седой успел заметить, что сейф далеко не опустел. Сановник перехватил взгляд, объяснил:

- Это те... польские... шестьдесят пачек по десять тысяч... Сановник подошел к столу, вынул из ящика сафьяновую тетрадь, что-то записал. - Как повезешь? Самолетом?.. Сам решай, головой отвечаешь, поднялся, постучал согнутым пальцем по сейфу. - Вишь, все вместе, чохом переправлять не рекомендуют... мало ли что... нельзя яйца в одну корзину... да что толковать, сам соображаешь. Благо отсюда только крохи перекидываем... главное за бугром крутится... чего зря таскать туда-обратно...

Седой, практик, а не партцаредворец, снова встрял, похоже, неудачно:

- Тут наш рубль с Вовой в чести, а там... их "зеленый" с Вашингтоном Джордж Иванычем...

Сановник поморщился. Подтолкнул Седого к двери. Седой прошел приемную, опустился на лифте, замер рядом с прапорщиком у конторки: на синих погонах блестели золотом буквы ГБ. Седой показал удостоверение и бумажку с размашистым росчерком. Синепогонный скупо улыбнулся. У подъезда Седого ждала черная "Волга" с мигалкой на крыше.

В кабинете Черкащенко зазумерил телефон. Предправления поднял трубку, услышал голос телефонистки: "Цюрих на проводе. Говорите!"

Черкащенко переложил трубку, рявкнул в микрофон:

- Холин! Слушай. Вылетает Чугунов. Я его что ли выбирал?.. Сверху потребовали, отбивался, как мог... Надавили! У них свои игры в поднебесье. Кому-то понадобились наши головы, то бишь места. Держитесь... предправления взмок, ослабил узел галстука. - Если нырнет глубоко тогда... В общем, Цулко рядом, подскажет... с дарами осторожно... по обстановке... нет, задержать его не могу, сам только что пел, как ценю его, как горой за него стоял... - ухватил пепельницу, повозил по столу. - Мне от тебя передали... Подошло... - вздохнул. - Если обстановка накалится - звони, держи в курсе.

Связь оборвалась. Предправления вызвал секретаршу:

- Маш! Кофе свари... покрепче... голова раскалывается.

Перед генерал-полковником авиации сидел Седой с кофром на коленях. На ковре застыл летчик-майор.

Генерал кивнул на кофр, посмотрел на майора:

- Секретные документы. Посадка на аэродроме нашей группы войск под Магдебургом. Вас встретят? Так?..

- Так, - кивнул Седой.

- Вопросы есть? - уточнил генерал.

- Никак нет. Все, как обычно. - Майор вытянулся в струнку.

- Вот именно... как обычно, - генерал смущенно упер глаза в оперативную карту на стене.

Майор взял кофр из рук Седого, развернулся и молодцевато покинул кабинет.

- Секретные документы... - хмуро повторил генерал. - Три года назад, при посадке в нашей зоне в Германии разбился наш самолет, тоже с секретными партийными документами, вскрыли брезентовый мешок, а там...

- А там?.. - Седой оставался невозмутимым.

- Доллары! Полтора миллиона!

- Ну и что? - Седой не терял самообладания. - Помощь братским партиям.

- Ладно. - Генерал хлопнул ладонью по столу. - Проехали.

Седой поднялся, протянул руку, генерал замешкался, зашелестел бумагами, вроде не заметил протянутой руки. Седой пропустил выпад неловко, ну и пусть - белозубо улыбнулся.

- Дайте пропуск, подпишу, - избегая взгляда визитера, хрипанул генерал.

- Не выпустят? - хохотнул Седой.

- Нам на ваши корочки... - поставил росчерк.

Седой упрятал пропуск:

- Вообще-то вы - смельчак, генерал.

Глаза генерала от ярости остекленели, он сцепил пальцы так, что побелели фаланги, и отвернулся к карте.

Седой покинул кабинет, хлопнув дверью так, как генералу ни разу не приходилось слышать в этом кабинете.

Предправления поднял трубку телефона с гербом. Ответил Сановник. Черкащенко попытался в последний раз:

- Чугунов завтра вылетает... Отменить нельзя?

- Нет, - сухость Сановника предназначалась в первую очередь Седому, сидевшему на одном из стульев вдоль стены. - Всего доброго. - Сановнику хотелось, как можно скорее выслушать доклад Седого.

Визитер не спешил, листая журналы, будто не заметил, что патрон уже освободился от тягостных телефонных переговоров. Наконец Седой, будто внезапно очнулся, отложил журнал:

- Мне сообщили... самолет уже сел... мои люди забрали груз... завтра переправят в Западный Берлин.

- Только завтра? - тоска и нетерпение окрасили голос Сановника.

- Какая разница... считайте, что уже там... все отлажено, как часы... ни единого сбоя, - заверил Седой. Сановник отпил чай из нарочито убогого стакана в партийном подстаканнике с ракетами и ГЭС, захрустел баранкой, ложка звякала о стакан, из-за окна доносились гудки автомобилей.

Седой без спроса взял баранку, разгрыз, проглотил и, весело глядя в окно, продекламировал:

- Любимый город может спать спокойно...

- Вы о чем? - Сановник отодвинул стакан.

- Есть такая партия... - начал было Седой и осекся под взглядом Сановника.

Чинуша вскипел:

- Что вы все невпопад, да невпопад?..

Седой посерьезнел:

- Кстати, Герман Сергеевич, похоже генерал Лавров не понимает... заблуждается... искренне, неискренне... вам решать...

Сановник порозовел, почувствовал себя в привычной стихии персональных дел, не вымолвив ни слова, нацарапал на листке бювара: Лавров, подчеркнул и поставил знак вопроса.

- Завтра в Питер?

Седой кивнул.

В Цюрихе, в квартире главы представительства банка, готовились к приезду ревизора. Что замыслили в Москве?.. Хозяин квартиры Эдгар Николаевич Холин принимал и наставлял своего заместителя Пал Иваныча Пашку Цулко в любимой белой гостиной: белые угловые кожаные диваны, белые кожаные кресла на колесиках, дымчатого стекла столики, оправленные будто начищенным серебром, белые же вазы с белыми цветами и белые батики на стенах, усыпанные нежно-серыми, почти сливающимися с фоном бабочками.

Принадлежность Цулко к ведомству "соседей" не вызывала сомнений, именно такие бодрые юноши сновали с тоненькими папочками под мышкой в кварталах, прилегающих к зданиям Лубянки. Несмотря на дорогой двубортный костюм и отменный галстук, все в Цулко выдавало не слишком щепетильного, шустрого мальца из предместий, решившего сделать карьеру, хоть и шагая по трупам.

Банкир Холин и его заместитель Цулко распивали неведомые на далекой родине напитки. Цулко заедал тонюсенькой, обсыпанной кристалликами соли соломкой, Холин предпочитал сладости, отщипывая кусочки печенья и не замечая, как крошки мелко обсыпают надраенное до блеска стекло.

- Не смог Мастодонт тормознуть Чугунова. - Холин поморщился.

- Мастодонт - хитер... это тебе он заливал, что Чугунова спускают сверху, что он против его кандидатуры. Все учитывает... если Чугунов нас сжует, зачем Мастодонту иметь нас врагами?.. Он нас подставил, он же поплакался, что ничего не смог сделать и... мы ему вроде обязаны.

- Привык я... - посетовал Холин, - привык ко всему этому, - обвел взглядом шероховатые стены, тронул бутылки, одну, другую, затем цветы в вазе погладил, будто живые существа, допил рюмку и заключил с нажимом, привык!

- Есть к чему, - успокоил Пашка и, пытаясь вывести начальника из оцепенения, решил взбодрить толикой хамства. - Не вешай нос... еще не вечер... нам воду сливать рано... у меня запасено будь-будь и на Мастодонта, и на кого покруче...

- Не боишься? - Холин наполнил рюмку тягучей белой жидкостью.

- Бояки всю жизнь одну бабу кроют, а я ходок... мне бояться не с руки. Пока мы здесь, они... - взмах в сторону далеких начальников, - нас боятся.

- А если окажемся там? - Холин невольно погрустнел.

- А ты не оказывайся! - поддел Цулко. - Улещай заезжих визитеров оттэда, холь, лелей, пои, задаривай, борись за себя... а ты как хочешь?

- Надоело! - процедил зло Холин.

- Ах, надоело?.. Тогда в сберкассу... милости прошу... начальником районного отделения... квартплата, пенсии, свет, газ... работа с населением. А?.. Мудило! - Пашка хряпнул вискаря и, что странно, протрезвел, напружинился, будто Чугунов через минуту потребует их документацию. - Бороться надо!.. Кто он есть этот Чугунов?.. Копни и выяснится, или пидар или еврей, или в семье отсиденты-несогласные, или дочура дает... прикурить, а то и все вместе. Каждого есть за что прихватить. Чуешь?.. А мы ребята пролетарской складки, чистые... спим токмо с бабами, прожидью Бог миловал, протестовать, кусать лапу дающую?.. Не сдурели еще. Наши люди мы! А наших в стране мало, все больше ихние попадаются.

Холин тяжело поднялся, обошел гостиную, дотрагиваясь до предметов обстановки с трепетом, будто прощаясь навсегда, приблизился к окну, отодвинул белую в белых же набивных хризантемах штору, посмотрел на вылизанную улицу внизу, на вымытые машины, на аккуратную желто-белую разметку. Из приоткрытой форточки доносился треск-пощелкивание светофора, предупреждающего плохо видящих или слепых сограждан: идите - редкие щелчки, или стойте - частые.

- Музыка... - обронил Холин.

- Ты о чем? - Пашка деловито возился с выпивкой, составляя свой особый коктейль под названием "чекист за бугром".

- О щелчках с улицы... мы-то еще когда до такого дойдем... Вон, вижу, старики, ничуть не нуждающиеся, баночки из-под пива вкладывают в автомат, а тот отсыплет положенную деньгу... все по-людски..

Пашка опрокинул "чекиста за бугром", замер прослеживая падение горячительного по пищеводу и, убедившись в благополучном приземлении пойла, заключил:

- Это точно... По-людски... - Пашка развалился в белом кресле, покуривая, и Холин с сожалением наблюдал, как пепел сигареты марает белую обивку. - А мне брательник отписал... В Москве водяру уже в бутылки "пепси" разливают, скоро в молочные пакеты станут набулькивать...

- Если будут! - Холин гладил прохладный материал шторы.

- Что... будут? - не понял Пашка, похоже, прикидывая, не повторить ли "чекиста за бугром".

- Пакеты, если будут! - выкрикнул Холин и отлепился от окна. - Завтра поедем Чугуна встречать... оба! - подчеркнул Эдгар Николаевич и предупредил. - Ты, Паш, только не улыбайся. Прошу! У тебя улыбка, как приговор... и, зрачки, будто свинцом заливает. Лучше не улыбайся... кивай, слушай, вставь пару слов к месту.

- "Чекиста за бугром" не желаешь? - Пашка принялся смешивать коктейль. - А я повторю!

В кабинете Черкащенко за приставным столом расположилась банковская рать. Мастодонт оглядел присутствующих, задержал взгляд на Реброве, затем тщательно, будто пограничник на паспортном контроле, обсмотрел Чугунова, мысленно прикидывая в который раз - не ошибся ли...

Все знали цель сборища - "развинчивание" Панина, "разборка на части" и... последующее увольнение.

Панин, средних лет крепыш, застыл на стуле, рядом ни справа, ни слева никто сесть не рискнул.

Вошла секретарша, сегодня еще более обворожительная, чем обычно. Мужчины потупились. Мастодонт подчеркнутым безразличием к красавице выдал себя, догадался, что присутствующие давно в курсе и, чтобы не длить скоморошество, перешел к делу:

- Итак, Панин... кто желает высказаться? - в кабинете повисла тишина. Мастодонт с тоской глянул на телефон с гербом: когда нужно потянуть время, обдумать, получить фору хоть на минуту-другую - не звонит!

- Тогда начну я. Уже не один год с Паниным творится нечто странное... Толковый, вроде бы работник... правление доверяло ему и... в позапрошлом году на Панина напал разоблачительный зуд - его предупредили, по-доброму... В прошлом году все повторилось, и снова спустили на тормозах... и, наконец, последняя выходка! Это что?.. Желание поссорить банк с кураторами из ЦК?.. Мне плевать, что со всех сторон талдычат: Панин - хороший работник! Плевать! Если человек близорук... подчеркиваю, политически близорук, его деловые качества никого не интересуют. Кто продолжит? - Мастодонт упер взор в Чугунова. - Понимаю, вы уже мысленно в Цюрихе, но... случившееся касается вашего управления. Прошу!

Чугунов поднялся:

- Я доверяю Панину... квалифицированный специалист, лучшая отчетность в управлении...

- Это все? - Мастодонт прищурился.

- Все, - кивнул Чугунов.

- Я просил дать политическую оценку, - напирал предправления.

- Я не понимаю, что такое политическая оценка, я понимаю лишь что такое профессионально выполненная работа.

- Отлично! - Мастодонт расцвел. - Все знают, что товарищ Чугунов завтра летит в Цюрих и... открыто не поддерживает председателя правления... это означает лишь одно... разговоры про запугивание в банке... про расправы - ложь! Чугунов завтра благополучно отбудет в Цюрих, я не мстителен, хотя кое-кто уверяет всех в обратном. Кто еще желает?

Все молчали.

- Панин... - обратился Мастодонт к подследственному. - Ваши резоны?

Панин неохотно поднялся:

- Я так полагаю, что все решено, благодарю коллег за молчание... в наших условиях молчание, как вопль в поддержку... Спасибо. - Панин сел.

Мастодонт поморщился:

- Панин разыгрывает из себя рыцаря без страха и упрека... однако на нем висят некоторые валютные злоупотребления... я бы вел себя скромнее.

Панин вскочил:

- Все, о чем вы говорите, я делал по вашему прямому указанию.

Мастодонт держался отлично:

- Вы что-то путаете. Какое указание?

- Устное! - выкрикнул Панин.

- Вот видите, - обрадовался Мастодонт, - устное! Это не серьезно... здесь же взрослые люди. Кто еще желает высказаться? Ребров?.. Молчишь?.. Так-так... Вот, что я вам скажу, Панин, то что вы совершили в последний раз - больше чем преступление, это - ошибка. Ошибки не прощаются. Федорчук, подготовьте приказ об увольнении! Все свободны! - Мастодонт резко поднялся, оттолкнувшись от подлокотников. - Панин, останьтесь.

Все покинули кабинет, Мастодонт достал пачку сигарет, протянул Панину, щелкнул зажигалкой:

- Разыграли как по нотам! И ты - молодец, я чуть не взрыднул. Сволочи кругом! Никто меня не поддерживает, все хотят барахтаться в дерьме и остаться чистенькими. Местечко я тебе заготовил аховое, месяц перекантуешься, вроде в опале... и вдруг тебя берут - дикий случай, везение... и на новом месте уверены, что я тебя выпер с треском - кто подумает, что ты мой человек? Иди, отдыхай! - Мастодонт потрепал Панина по плечу, проводил до дверей, выглянул в приемную, поманил пальцем секретаря.

Женщина вошла в кабинет. Мастодонт запер дверь на ключ изнутри:

- Люблю, Маш, когда по-моему выгорает. Сил прибавляется. - Подвел женщину к подоконнику. Усадил. - Кровь по жилам, кураж и все такое... крепкие руки Мастодонта гладили тугие бедра женщины, обтянутые матовой, тонкой черной тканью.

Мастодонт рывком задрал юбку женщине, ее голова запрокинулась, волосы цеплялись за зеленые листья цветов в горшках...

Глаза Мастодонта заволокла белесая пелена. Радио вопило об успехах привычно, бодро и глупо. Мастодонт дышал все чаще, голова женщины запрокидывалась все больше, пальцы с длинными ногтями цвета сливы впились в мощные плечи хозяина... Наконец, Мастодонт выдохнул, в безумных глазах шевельнулось осмысленное:

- Часто думаю, Маш, какая светлая голова так мастерски рассчитала высоту подоконника... гений и только... ни сантиметром выше, ни сантиметром ниже... в аккурат... Женщина усмехнулась. Легко соскочила с подоконника. Осмотрела себя, поправила волосы, передвинула цветы и уже в дверях спросила:

- Ваш заказ Коле передать?

- Нет. Я на другой сегодня. Коля жену по ювелирным фабрикам возит. Я место устроил, панинское, одному человеку, а он подсобил связями на фабриках... вишь, как закольцовано: панинское место - нужному человеку... самого Панина - на нужное мне место... и еще проверил сегодня на разборке, кто чем дышит. Кофе принеси, - попросил Мастодонт. - Приустал я. - В глазах женщины почудилась обида. - В ближайшую поездку возьму тебя, вроде референта, и подкину чуток. - Мастодонт кивнул на сейф. - Реброва позови, - и тяжело направился к столу.

На Московском вокзале в Питере Седого встречали, тоже черная "Волга", но не с красной мигалкой, как в столице, а с синей. Седой расположился сзади, упокоил кожаный кофр с цифровыми замками на коленях.

Машина, разбрасывая снопы синих искр, подвывая сиреной, пронеслась по центру города. Седой любовался разрушающимся городом: на скорости работа времени над кладкой зданий, над ажурными ограждениями набережных не так заметна... голубое небо пронзала золотая адмиралтейская игла, под мостами, будто вымерли цементные, стылые воды Невы.

- Можно не торопиться, - обронил Седой и шофер тут же сбросил газ. Паром на Стокгольм отходит в двенадцать?..

Шофер кивнул.

- Сто раз успеем, - успокоился Седой.

Машина подкатила к серому здания питерского морвокзала. Седого встречал сумеречный мужчина, однако, умудрившийся скроить подобие любезной улыбки. Мужчина взял Седого за локоть, провел мимо таможенников. Юнцы в мышиных мундирах тормошили унылые очереди к таможенным стойкам, особенно лютовали размалеванные наглые девицы. Седой остановился, заинтересованно глянул на пожилого мужчину, растерянно замершего над выложенными на стол двумя банками красной икры и бутылкой водки.

- Это сверх нормы... не положено... оформим изъятие... Вам расписку на две банки и бутылку... получите на обратном пути.

В глазах пожилого человека застыли слезы, казалось постоянные унижения, копившиеся десятилетиями сейчас выплеснуться через край. Пожилой, будто решился на последнее унижение:

- Может разрешите?

На таможенника смиренная мольба подействовала хуже, чем красное на быка:

- Не положено! - рявкнул юнец, отодвинул в сторону икру и водку. Квитанцию выписывать?

- Подавитесь вы своей распиской! - огрызнулся пожилой и, кажется впервые в жизни поборов страх перед человеком в форме, направился к паспортному контролю.

- Нервные стали люди. - Седой переложил кофр, полный долларов, в другую руку и направился за провожатым. Беспрепятственно миновали паспортный контроль, зашли в магазин беспошлинной торговли. Седой купил два блока сигарет и бутылку водки "Смирнофф":

- На дорогу... чтобы не скучать...

Один блок протянул провожатому, тот сдержанно поблагодарил и предостерег:

- Зря покупаете здесь... на корабле еще дешевле...

- Деньги есть... чего их экономить, - весело объяснил Седой.

Вышли на пристань. Высоченный борт морского парома "Ильич" нависал над головами, уходя ввысь серой громадой в черных кружках-иллюминаторах кают невысокого класса. Вдоль борта сновали молоденькие солдатики-пограничники с серьезностью на лицах, превосходящей все мыслимые пределы оправданной осторожности.

Чайки с хохотом и рыданиями взмывали из-за бортов, то устремляясь ввысь, то прянув к холодным водам и чиркая крыльями по грязноватой глади в радужных мазутных пятнах.

Провожатый представил Седого капитану, тот вызвал порученца и вверил странного пассажира его заботам. Седому показали отдельную каюту первого класса, просили обращаться с любыми просьбами.

Седой упрятал кофр, тщательно запер каюту и отправился в путешествие по кораблю: рестораны - валютные, и со шведским столом для простых смертных... бары, исключающие появление обладателей рублей... игральные автоматы, незадействованное до вечера зеленое поле рулетки и, наконец, в центре корабля магазин "Тэкс Фри". Седой прошел меж рядов разномастных бутылок, взял фляжку "Чиваса", полдюжины пива, соленые орешки и шоколад.

...Днем Седой изысканно отобедал в валютном ресторане, сторонясь соотечественников, вечером, после обильного ужина сыграл в карты с сосредоточенной девицей-банкометом и выиграл девятьсот крон... полез дальше и просадил три тысячи. Седой ничуть не огорчился: никому и в голову не приходило, чтобы он отчитывался в таких мелочах.

Утром паром малым ходом скользил меж бесчисленных островов вблизи шведского побережья. Медленно вошел в гавань Стокгольма, пропустив уходившую в открытое море многопалубную красавицу "Бирке принцесс" компании "Викинг Лайн".

Корабль пришвартовался. Седой с кофром стоял на задней палубе, наблюдая, как к небольшому домику шведской таможни подъехали два полицейских "сааба", отвалилась задняя часть кормы: на свет божий стали выползать трейлеры и легковушки из чрева парома. Таможенники и полиция весело переговаривались с водителями.

Седой бросил сигарету в палубную урну, направился к сходням, по дороге кивнул капитану и по рукаву прямоугольного сечения стал спускаться с борта.

Паспортный контроль Седой прошел беспрепятственно. У таможенников он прошел в "зеленый коридор", как человек, которому нечего скрывать от властей.

Швед в серой рубашке и лихой черной пилотке скользнул глазом по пузатому кофру, в зрачках на миг вспыхнуло любопытство... Седой замер!

- Оупн зис (Откройте это), - попросил шведский таможенник, ткнув в кофр.

Седой достал зеленый диппаспорт, протянул.

- О! Сорри! Извините! - швед дружелюбно махнул рукой...

...Седой сел в посольскую машину, признался офицеру безопасности, встречавшему его:

- Сегодня мне показалось, они знают, что я везу...

Офицер безопасности плавно, не обгоняя, пропуская пешеходов, как это принято здесь, вел машину:

- Даже, если знают... и черт с ними... к ним везем, не от них... чего им расстраиваться?.. А вообще у них СЕПО не дремлет... удивительные люди шведы, вроде как снулые судаки, а все успевают... нам и не снилось, - и вовремя вспомнив, что разоткровенничался со старшим по званию из "конторы", повинился:

- Простите, товарищ полковник.

- Ничего, ничего, - миролюбиво и чуть устало утешил Седой.

В резиденции на горе Седого принял высокий чин, может и посол. Курьер из Москвы поставил кофр на стол и пояснил:

- Три четверти суммы переведете на известные вам счета... остальное...

- Я знаю, - перебил посол, - через две недели официальный визит члена пэбэ.

- Вот именно, - подтвердил Седой, - остальное ему на руки без оформления и расписок.

Посол кивнул:

- Когда домой?

- Завтра днем, теперь через Хельсинки, есть дела в представительстве Аэрофлота.

Чин улыбнулся.

Маршал авиации с сожалением и сочувствием изучал генерал-полковника Лаврова.

Маршал вертел очки за дужку, скреб изогнутой заушиной по листу на столе с резолюцией министра обороны о переводе генерала Лаврова в тьмуторакань.

- Вот так... - маршал водрузил очки на переносицу. - Министр орал, как резанная свинья, но это для отвода глаз... Потом спросил тихо: что там натворил, твой Лавров? Знаешь, что сказал?.. - маршал тронул ладонью редеющую макушку. - Хороший офицер, но... дурак!

Лавров поднялся, глядя под ноги:

- Обнаглели они!

- Ну... ну... не кипятись, - маршал тоже поднялся. - Пересидишь там... на воздухе мозги проветришь... пройдет полгодика, все уляжется и... я тебя отзову на Пироговку... Там сиди тихо, не бузотерь. Эх, мать честная, я тебя готовил начальником группы инструкторов в теплые края. Эх, мать честная! - упрятал очки в футляр, как многие военные, стесняясь утраты остроты зрения. - С ними связываться... не моги!

Лавров согласно кивнул:

- Не моги!

- Давай, не тужи, - не скрывая смущения, подбодрил маршал, - я звонил командующему округом, все будет в порядке.

Лавров вышел из кабинета. Маршал поднял "вертушку":

- Герман Сергеевич, ну я ему дал проср..., возомнил о себе невесть что, понимаешь... Округ?.. Жуткий! Хуже не бывает. Средняя годовая температура минус сто! - маршал хохотнул, как видно, получив одобрение собеседника, и положил трубку.

К восточному подъезду гостиницы "Россия" подъехала "чайка". Сановник и сопровождающий проскользнули в стеклянные двери, поднялись на лифте, прошли по коридору, остановились у номера 17.

- Жди в машине... ровно через час спущусь.

- Слушаю, Герман Сергеич, - сопровождающий тихо, по-кошачьи зашагал по ковровой дорожке к лифтам, Сановник без стука толкнул дверь, вошел в роскошный люкс, сияющий хрустальной люстрой, хрусталем в шкафах и на обильном столе.

За столом восседали в томительном ожидании Седой и... секретарь Черкащенко - Мария Павловна.

Седой поднялся, поднялась и женщина. Сановник враз оценил стать, а также готовность статью и прочими прелестями распорядиться, поцеловал руку женщине, мягкую, приятно пахнущую горьковатым кремом.

- Садитесь! - царственно повелел и поддержал женщину за локоть. Зовите меня просто Герман Сергеевич.

Седой разлил мужчинам коньяк, женщине шампанское, поднял рюмку, пожевал губами, сосредотачиваясь:

- Мария Пална наш человек в банке, в святая святых, она одна стоит десятков людей.

Мужчины выпили, женщина пригубила.

- Мы ценим ваши услуги, - Сановник ухватил дольку лимона, - ваши сведения незаменимо исчерпывающи и точны... облегчают нам решение множества задач. Вы давно сотрудничаете? - обратился к Седому.

- Мы?.. - Седой, похоже, погрузился в прошлое. - С мятежной юности Марии Палны... райком комсомола, ЦК ВЛКСМ, комитет молодежных организаций, Гена Янаев, между прочим, с ума сходил...

- Гена по ком только с ума не сходил... было б с чего сходить, оборвал Сановник, показывая, что ему эта тема неинтересна и неприятна.

Женщина предусмотрительно молчала, однако ловкие руки успели неуловимым движением потянуть юбку на себя, так что круглые, налитые колени почти вплотную притиснулись к столу.

Сановник обратился к Седому:

- У вас тут, поди, полгостиницы застолблено?..

- Пол... не пол, - улыбнулся Седой, - но... приют всегда найти можно, плюс легкая закуска и щадящая выпивка.

Стол ломился деликатесами и напитками: трели Седого насчет "легкой закуски и щадящей выпивки" являлись неприкрытым шутовством.

Сановник намазал хлеб толстым слоем черной икры, сжевал немалый кус, вытер рот льняной салфеткой:

- Так что, если возникают проблемы, Марь Пална, обращайтесь... без стеснения... мы помогаем надежным людям...

- И нужным! - ввернул Седой, колдуя над нежнейшей семужьей тешей.

- И нужным, - поддержал Сановник, гримасой дав понять, что в подсказках со стороны не нуждается.

Седой рассказал анекдот, еще и еще... не слишком дружно посмеялись.

Сановник обратился к женщине:

- Ваши отношения с Черкащенко?

- Ровные, - односложно ответила женщина.

Сановник рассмеялся:

- Наконец-то услышал ваш голос. - Посмотрел на часы. - Пора. Рад был познакомиться. Теперь знаю кому лично обязан неоценимой... не то чтоб информацией, не люблю это слово, скорее... неоценимой поддержкой. Сановник еще раз поцеловал мягкую, теплую руку, уперев оба глаза в манящие колени...

Седой проводил гостя, постоял у двери, убедился, что важная птица улетела и заметил с нескрываемым облегчением:

- Блядь продувная! На ходу подметки рвет. Но... все у него получается, всегда масть знает и козырей полна пазуха, как у тебя цицек.

Женщина помрачнела:

- Зачем знакомил?

- С женой он недавно разошелся, за бугром заквасил столько, что не привидится в страшном сне, я-то в курсе. - Опорожнил рюмку коньяка. Охомутаешь его, считай куш сорвала, да какой... Это тебе не Мастодонту на подоконнике отпускать. - Перехватил гневный взгляд женщины. - Ну, молчу... молчу... одно не пойму, у меня глаз-ватерпас, память будь-будь, у вас там на подоконнике кактусы есть... как ты не боишься? Вдруг иголка да в такое роскошное мясо?..

Женщина залепила в Седого шкурку мандарина.

- Щадишь, - отметила "жертва", - могла и шампанским плеснуть.

Седой отодвинулся от стола, явно захмелев:

- Ну, "источник"... "источничек"... успокойся. Подоконник - это твое дело, а этого карася упускать грех. Я ж видел... у него чуть из глаз не брызнуло! Опять же мне погонишь информацию от него... меня-то информация не раздражает... Подумай! - Седой раскрыл неизменный кофр, вынул сумку Гуччи с гобеленом и флакон мадам Роша. - Тебе!

Женщина упрятала дары, чмокнула Седого в щеку:

- А ты представляешь, сколько у него?.. - Кивок в сторону двери, за которой скрылся Сановник.

- Гостайна, милочка. - Хмельно осклабился Седой. - Одно скажу... тебе на четыре жизни хватит.

- Это как жить?

- Да хоть как!

Неожиданно дружелюбие погасло в глазах Седого, достал бумагу, ручку, положил перед женщиной на тумбочку:

- Давно ты мне автографов не оставляла. Все только устно, а бумага свою прелесть имеет... от нее вечностью веет, как ни жгут бумаги, как не рубят в труху, а они все на свет божий вылезают. Пиши!

- Что? - взвизгнула женщина.

- Что хочешь! - Седой растянул губы в нитку. - Хоть как Мастодонту в последний раз давала, в подробностях... ребята обхохочутся, подробности, мил человек, великая штука.

Женщина облизнула губы, потянулась к ручке - случались минуты, когда ярить Седого глупее глупого.

Ребров навестил мать после работы. Мать лежала одна в своей единственной комнатенке в коммуналке. На белой подушке ее, бесспорно, красивое, хотя и посеченное морщинами лицо свидетельствовало, как бессмысленно сопротивление времени.

Ребров поцеловал мать, она погладила жесткие, на затылке короткие волосы сына высохшей рукой, тонкой, изящной, более всего рассказывающей о непростом происхождении.

- Как дела, ма? - Ребров присел на край кровати.

Женщина смутилась: отрывает сына, взрослого, занятого человека своими старческими хворями.

- Как дела, ма? - Повторил Ребров и сжал сухую ладошку матери в своих руках.

- А... да... - смущенно залепетала больная, - уже лучше... намного... со вчерашним днем не сравнить...

- Врешь, ма! - Смеясь, Ребров достал лекарства в иностранных упаковках. - Представляешь вчера шеф расщедрился, отвалил валюты - откуда только прознал, что ты болеешь? - на покупку лекарств. Странно... никто никогда за ним такого не замечал...

- Странно. - Прошелестела мать растрескавшимися губами, в глазах ее блеснули слезинки.

От слабости, подумал Ребров и отчего-то поразился, что поведение Мастодонта, похоже, вовсе не странно.

Ребров налил матери чай, положил варенье и терпеливо поддерживал подушку, пока она пила.

- Как же ты здесь управляешься... без меня? - не слишком уверенно вопросил Ребров.

- Соседки помогают... для нормального человека коммуналка - ад, для немощного и одинокого - рай...

- Ты, ма, не одна, я-то, какой-никакой, есть. Даже плохие сыновья лучше, чем несуществующие. Молчишь?.. - Ребров поцеловал мать и неловко по-мужски принялся за уборку - гоняя несмоченным веником пыль из угла в угол, полил цветы через край так, что закапал паркет, разбил чашку...

Мать терпеливо наблюдала за сыном: пусть крушит, лишь бы побыл хоть полчаса, хоть на пять минут подольше.

Наконец Ребров вынес совок с мусором и веник, вернулся, снова сел на край кровати, вскочил проверил холодильник:

- Что ж ты не ешь, ма? Я тебе столько натащил...

Женщина протянула руку к сыну, с трудом приподнялась на подушке, поцеловала родное лицо:

- Расскажи, как он дал деньги?

- Какие деньги? - Изумился сын. - Кто?

- Твой начальник.

- Зачем тебе это, ма? Дал и дал.

- Интересно, - прошептала женщина, и Ребров поразился: мать впервые в жизни лгала.

- Интересно?.. Тебе?.. Убей Бог не пойму! Чужой человек, меня хочет приручить, чтоб был ему обязан, чтоб ценил и не предавал... Так рассуждают доброхоты?..

- Нет, не так! - Отчетливо и даже с ожесточением возразила больная, из глаз хлынули слезы. Ребров долго успокаивал мать, наконец глаза женщины высохли и, омытые слезами, даже помолодели.

- Вот ты сказал: чужой человек... это не чужой человек.

- Что? - опешил Ребров.

- Не чужой, - отчетливо повторила мать. - Я знала его много лет назад...

- Что? - тупо твердил Ребров, чувствуя как земля уходит из-под ног. Что?..

Седой пребывал в служебном кабинете, аскетическом, ничего лишнего графин, два граненых стакана, по стенам под потолок сплошь глухие деревянные стеллажи.

Седой внимательно изучал списки книжного и пластиночного дефицита, распространяемые для ублажения начальников и скромного продвижения членов вельможных семей по пути духовного развития. Перьевая китайская ручка с золотым пером ставила крестики напротив позиций сообразно вкусам Седого.

Вошел мозгляк лет тридцати, таких в любом комсомольском РК пруд пруди: безликий, постоянно готовый на любую подлость, с неизменной, криво приклеенной улыбочкой, плохо скрывающей острые клыки... улыбочкой, трогательно объединяющей фашистов всего света: если приглядеться, на лицах фашистов живут всего два выражения - звериная злоба и фальшивая улыбка, большего разнообразия для ликов улюлюкающих обещателей всеобщего благоденствия природа не предусмотрела.

Мозгляк выложил на стол пачку книг и стопку пластинок:

- Из прошлого списка.

- Проверять не надо? - Не поднимая головы, уточнил Седой.

Мозгляк замер.

Седой методично проставлял крестики.

Мозгляк обратился в статую, лишь подрагивание ресниц и трепет кадыка выдавали живого.

Седой швырнул колпачок, отложил ручку, еще раз стеганул пренебрежительно:

- Проверять не надо?

Злоба на лице мозгляка вмиг сменилась прилепленной улыбкой, тело завибрировало, кожа, будто размягчилась, на миг показалось, что мозгляк фигура для украшения торта, отформованная из масла, к которой поднесли паяльную лампу, и которая вот-вот на глазах начнет оплывать, растекаясь по полу жирно блестящей лужей.

- Иди. - Отпустил Седой. Мозгляк исчез. Ожила "вертушка". Седой поднял трубку:

- Пытался прорваться в цэка? Я займусь... - положил трубку, наклонился к селектору. - Зайди!

Появился мозгляк, будто вырос посреди пола. Седой поманил подчиненного, тот склонился к начальнику, внимательно слушал, и лоб мозгляка, и щеки, и подбородок, и шея блестели масляно, будто мозгляка с ног до головы окатили водой.

Седой долго шептал, время от времени пробегая указательным пальцем по стопке пластинок. Мозгляк кивал и с каждым кивком все более сала источали его поры, пока мозгляк не засверкал, будто надраенный сапог.

Седой откинулся на спинку стула:

- Иди. - Мозгляк не вышел - испарился: дверь не пискнула, не скрипнула.

Седой постучал ручкой в колпачке по столу, потер лоб, нагнулся к полу, поставил на колени кофр с цифровыми замками, раскрыл, стал укладывать книги, когда кофр заполнился книгами доверху, Седой глянул на пластинки и сообразил, что пластинки не влезут. Поморщился, выдохнул в кулак, посветлел, припомнив обнадеживающее.

Седой поднялся, подошел к стеллажу, сдвинул в бок глухую деревянную панель - на светлой лаковой полке в ряд стояла дюжина новеньких, одинаковых кофров с цифровыми замками. Взял первый слева, сел за стол, открыл, чертыхнулся, выгреб из кофра стопку зеленых диппаспортов, разложил веером по столу... открывал медленно, из каждого на Седого взирал его же фотолик всякий раз под другой фамилией... Седой сложил паспорта, отпер сейф, упрятал зеленые корочки в стальные глубины и только тогда принялся распихивать пластинки во второй кофр.

Ожил телефон с наклеенными цифрами 224, Седой поднял трубку, выслушал, машинально покручивая колесики шифровых замков, обронил лишь:

- Хорошо. - И опустил трубку.

В кабинет маршала авиации ввели светловолосую женщину лет сорока, еще недавно, бесспорно, привлекательную, но... сейчас посеревшую, с черными подглазьями, сломленную внезапно обрушившимся горем.

- Жена генерал-полковника Лаврова, - на всякий случай, если маршал подзабыл, напомнил адъютант и вышел.

Маршал поднялся из-за стола, заулыбался смущенно, с трудом припоминая, как это - казаться располагающим, открытым собеседнику?

- Ну... ну... не надо... садитесь... разберемся...

Женщина разрыдалась. Маршал налил воды, засуетился, как человек, явно не имеющий представления о помощи ближнему в беде... Наконец женщина пришла в себя, вытерла слезы.

- Расскажите, что случилось... - Маршал опустился в начальственное кресло, обрел привычную уверенность.

Женщина с трудом сдерживала вновь подступившие рыдания:

- Ему стало плохо... Я была в своем училище... мама говорит, что он никого не вызывал, только прилег... вдруг примчались трое здоровенных... выправка как у ваших... так мама говорит... оказалось скорая психиатрическая помощь... психиатрическая!.. Понимаете...

- Господи! - Маршал покачал головой. - Он приехал домой с работы?

- Нет... - женщина промакнула слезы платком. - Он мне позвонил, предупредил, что заедет на Старую площадь по делу, а потом домой...

- Господи! - Вырвалось у маршала. - Вот оно что!

- Понимаете... - не унималась женщина, - их никто не вызывал... никто!.. Муж сопротивлялся... его скрутили... ремнями... - Женщина разрыдалась, - смирительную рубашку на Сашу!.. за что? Кто эти люди? Кто их прислал?..

Маршал нервно шагал по кабинету:

- Успокойтесь! Все образуется... Я помогу... позвоню... сейчас вас доставят домой. Турбин! - крикнул в селектор. - Отправьте жену генерала Лаврова и проследите, чтобы все было в порядке.

Маршал обнял женщину за плечи, проводил до порога и с облегчением притворил плотную дверь.

Поднял трубку телефона с гербом, спросил тихо, стараясь придать голосу наибольшую беспристрастность:

- Что там случилось, Герман Сергеевич? Рвался в цэка?.. Тоже мне, новый генерал Григоренко! Мудак! Теперь все в порядке?.. Отлично.. Приходила... только что... Я?.. Я обещал помочь.

- Что думаете делать? - Пророкотала трубка.

- Ничего, - отрезал маршал.

- Единственно верное решение, - поддержали в трубке, - мудро... обещать и... ничего не предпринимать. Никогда не нужно загонять в угол отказом, лучше всего соглашаться... и все оставлять без изменений. Как насчет охоты?

- Выпал снежок, - поделился восторженно маршал, напрочь забыв о Лаврове и его плакальщице-жене, - по первопутку... эх, мазанул я в прошлый раз поросенка... не на том номере стоял... поедем в Лотошино... царская охота, доложу я вам... В прошлом сезоне мы с Пигачевым трех лосей завалили... сами, сами, без подмоги егерей. Жду звонка! - Маршал с облегчением положил трубку, рявкнул в селектор. - Трубин! Узнай, где он!

Через минуту-другую селектор проскрипел механическим голосом робота:

- В институте Сербского... направлен на психиатрическую экспертизу.

- Трубин! Зайди! - Рыкнул маршал.

Адъютант влетел пулей, замер посреди ковра.

- Это что за экспертиза? - Уточнил генерал, понизив голос до едва слышимого.

- Соберут специалистов, профессуру, будут решать... - Трубин пытался распознать, что желает услышать начальство... видно не угадал.

- Будут решать! - Взревел маршал и... сразу опасливо перешел на полушепот. - Дурак! Чего там решать! Что сверху велят, то и решат. Сколько раз вам, мудакам, втемяшивал - не залупайтесь! Не встревайте, мать вашу, поперек батьки... Разузнай тихонько, как подлезть к этому Сербскому?

- К кому? - Не понял Трубин.

- Ты что оглох? К Сербскому! - Настаивал маршал.

- Да нет его давно, - пояснил Трубин.

- Как нет? - наконец маршал сообразил. - Умер что ли? - Трубин кивнул. - Чего же говоришь институт Сербского? Я думал, как арбатовский, примаковский, по имени хозяина. В общем, разузнай тихонько, кто там бал правит... Эх, Лавров, ничего не понял в этой хреновне... борцы в Рассее не в почете... на хрен они нужны воду мутить. И тебе, Трубин урок, ты полковник, он генерал-полковник, а в бараний рог вмиг скрутили, и меня, если захотят, отправят шлепать с метлой вдоль нашего фасада... а ты еще подъелдыкиваешь, хрен собачий, насчет Сербского... знаешь, что расположен я к тебе, пес, а в особенности к своей племяшке... вали, ночной командир... Чапай, думку будем думать...

В опустевшем кафетерии банка один за столом на четверых расположился с чашкой кофе Чугунов. Появился Ребров, заказал кофе, огляделся в поисках места - с десяток пустых столов, подцепил блюдце, направился к столу Чугунова:

- Не возражаете?

Чугунов гостеприимно указал на стул рядом. Минуту пили молча. Наконец Ребров нарушил молчание:

- Мы вроде соперники?

- Что вы, юноша? - Примирительно отверг предположение собеседника Чугунов. - Какие же мы соперники... моя грязь вся испита, давно позади... ваша вся впереди... Я вовсе не стремлюсь в Цюрих, даже наоборот... кто-то разыгрывает партию, и в игре понадобились ненужные по нашим временам качества - честность, неподкупность. Вот меня и ввели в игру, легкой фигурой, а скорее всего пешкой, потом разменяют или... пожертвуют... по обстоятельствам. Я взяток не беру, смешно... Знаете почему? В жизни не поверите! Боюсь! Все гребут, о страхе и думать забыли, а я, по старинке, боюсь. Наш босс мне сказал, что вы рвались на мое место, а вам, наверняка, наоборот. - Ребров кивнул. - На всякий случай столкнуть лбами... всегда пригодится. Мастодонт!.. Фигура!.. И заблуждается тот, кто решил, что старик - впрочем, какой он старик? Это я старик - примитивен. А он мастер кружевного интригоплетения. Помните, как вышиб Панина?

Ребров кивнул.

- А ведь это спектакль, поверьте мне! Панин скоро всплывет, попомните мое слово... Если люди всегда на плаву, а вроде бы и в опале, знайте, это у них работа такая - быть в опале. Настоящие опальные не всплывают, так и гибнут в безвестности, больные, одинокие, никому не нужные. Игрища с опалой - любимые в нашем народе. Если монарху нужно укрепить преданного вельможу, он его сначала в отжиг - в опалу, а потом опальный возносится народным любимцем. Как же, бросил вызов самому монарху! Во смельчак! Чугунов отпил кофе. - Точно постарел... болтлив не в меру. Словеса всем поднадоели, а по жизни... вы вправе думать: ты-то в Цюрих едешь, а я остаюсь с тобою, родная моя сторона!.. - пропел на мотив популярной песни начала пятидесятых.

Ребров мял салфетку. Чугунов поднялся, посмотрел сверху вниз:

- Вот что я вам скажу, юноша, если не увидимся больше... если начнут шептать о слабом сердце и подорванном здоровье... не верьте! Я крепкий, хоть и сильно бэу (бывший в употреблении).

- Не понял? - смущенно вопросил Ребров.

Чугунов не ответил, высокий, худой, пружинной походкой направился к горе немытой посуды.

К столу подошла секретарша Черкащенко, присела без спросу - таким спрашивать ни по должности, ни по данным не обязательно.

- Сумасшедший, - пробормотал Ребров и кивнул в сторону уходящего. Все как сговорились... вчера мать, сегодня этот... все сходят с ума, а может уже сошли?.. давно...

Мария Павловна безмолвно пила кофе, давно забыла про смущение, ловко-неловко, неудобно и прочую чепуху.

Ребров не любил, когда его разглядывают, спросил чуть резче, чем следовало:

- У вас ко мне дело?

Секретарша отставила чашку, положила рядом обе кисти с ухоженными пальцами, как перед маникюршей, сама залюбовалась:

- Красивые у меня руки?..

- Красивые... - согласился Ребров.

- Многие хотят, чтобы их гладили эти руки... - выдохнула секретарь.

- Не исключаю, - сумеречно подтвердил Ребров.

- Ты - мужик без юмора, - посетовала Марь Пална. - Это плохо.

- Как-нибудь проживу, - с раздражением заметил Ребров.

- Как-нибудь прожить не фокус, - улыбаясь одними губами и сохраняя лед в глазах, заключила секретарша. - После Чугунова поедешь ты... я знаю... есть один человек, хочет с тобой встретиться.

- В гостинице "Россия"?.. - Наобум ляпнул Ребров, наслышанный о таких встречах, и попал в "десятку".

Такого оборота событий Марь Пална, похоже, не ожидала, но взяла себя в руки быстро:

- Хорошо соображаешь, Ребров.

- Чего ж тут соображать... один человек... одни человеки как раз и предпочитают встречи в номерах "России" или каких других, при казенных свечах...

- При каких свечах? - секретарша выигрывала время, чтобы обдумать еще раз рисунок беседы. Ребров промолчал. - Пойдем отсюда, банкир, здесь неуютно. - Марь Пална поднялась, вышагивая впереди Реброва. Она принадлежала к числу женщин, производимых природной штучным способом и не заметить это сподобился бы разве что слепой.

Пришли в приемную. Секретарша плотно затворила двери, заварила чай, села, высоко задрав юбку и закинув ногу на ногу. Реброву стало противно: не мальчик же... посмотрел на двери кабинета предправления. Секретарша перехватила взгляд, успокоила:

- Уехал... будет только завтра к полудню... можешь поспать подольше...

- У меня свой начальник есть, - сообщил Ребров.

- Да ну... - притворно изумилась секретарша. - Ребров, про подоконник, - кивнула на двери предправления, - в его кабинете слышал?

- Слышал.

- Веришь?

Ребров замялся. - Вижу веришь... ну и дурак. У нас каждый норовит красивую, заметь, недоступную ему, женщину, грязью обляпать. Знаешь, почему про подоконник вранье?

- Почему? - поддержал игру Ребров.

- Потому что на подоконнике кактусы! Попробуй на иголках, рассмеялась.

Ребров тоже улыбнулся, лед растаял. Секретарь открыла круглую коробку датского печенья, придвинула Реброву:

- Помню шутку молодости... Тебе дала? Нет! А тебе? Тоже нет! Вот бэ... Наши мужики, Ребров, слова доброго не стоют: мелкие, бездельные, завистливые... не умеют бабу в красе и неге содержать, и сами же ее за это ненавидят... глупо... вроде попался тебе павлин, а ты ночь не спишь думаешь, как бы его, бедолагу, так общипать, чтоб превратился в курицу...

Ребров откусил печенье. Секретарша сменила тему:

- Значит в "Россию" не желаешь?

- Не желаю.

- А ехать, сукин сын, желаешь?

- Не отказался бы...

- Кто за тобой стоит, Ребров? Глаза смылила, не вижу... а чутье подсказывает - прикрывают, а?.. - и сразу без перехода: - Ребров, ты хотел бы со мной выспаться?

Ребров потянулся ко второму печенью.

- Заметь, не спать - это обязывает, а выспаться... разок, от силы другой?

- А если понравится? - Ребров поднялся.

- Если понравится?.. Обсудим с тем, кто за тобой стоит, что делать. Я жить не могу, пока человека не расшифрую. Я про всех все знаю. Кто ЖОРЫ, кто ЛОРЫ, кто ДОРЫ, а кто ВОРЫ... - и перехватив недоуменный взгляд, любезно пояснила. - ЖОРЫ - жены ответственных работников, ЛОРЫ - любовницы ответработников (причем, заметь, любого пола!), ДОРЫ - дети ответработников и, наконец, ВОРЫ - весьма ответственные работники... У них VIP, у нас ВОРЫ... смекаешь разницу? - поднялась. - Если надумаешь, приходи!

- Вы о чем? - Ребров замер у двери.

- О чем пожелаешь! "Россия", спанье, "...кто тебя поддерживает"... просто потрепаться с хорошим человеком...

Белая гостиная Холина погрузилась в полумрак. Эдгар Николаевич предпочитал не включать свет, полагая что в темноте одолевающие его проблемы "заснут", а может и вовсе исчезнут.

Цулко дремал в кресле, опрокинув четыре коктейля "чекист за бугром". Внезапно Пашка встрепенулся, почувствовал внимательный взгляд Холина.

- Ты чего? - Цулко освободился от липких объятий мягкого кресла, зашагал по гостиной.

- Не переверни столы, - взмолился хозяин.

- Я в темноте вижу, как кошка, - успокоил заместитель. - Что будем делать?.. Завтра... когда он прилетит...

- Встретим... отвезем!.. - передразнил Пашка, - а дальше? - Холин молчал.

Цулко нажимал:

- Чугун не за тряпками едет... начнет копать... кто покроет недостачи... подгадали, без предупреждения, как снег на голову... Мастодонт! Его хватка! Обухом по затылку, а сам в улыбках, как невеста в цветах.

- Что ты предлагаешь? - напряжение и растерянность сквозили в голосе управляющего отделением банка.

- Конечно, попробуем, как обычно... подношения... возлияния... поездки, если не клюнет, что ж... есть запасной вариант.

- Какой? - Холин спросил и сам убоялся возможного ответа.

- Какой?.. - голос Пашки вибрировал, рвался из груди, как пес, взявший след, рвется с поводка. - Не пойдет на мировую, что ж... возвращаться ему не понадобится.

В этот момент раздался щелчок выключателя, вспыхнула тридцатирожковая, напоминающая гору искрящегося льда хрустальная люстра.

В дверном проеме застыла жена Холина - Ольга.

- Давно стоишь? - жестко хлестнул Цулко.

- Давно, - простодушно подтвердила Холина.

- Все слышала?

- Все, - женщина сдавленно выдохнула, бросила взгляд на мужа: показалось, супруг плавится на глазах от страха и ярости.

- О ком мы говорили? - напирал Пашка.

- О Чугунове... ревизоре из банка. - Ольга так и застыла, припечатав пятерней выключатель.

- Что ж мы решили? - издевка всегда числилась "коронным номером" Цулко, особенно, если Пашка оказывался под парами.

- Решили?.. - наконец Ольга оторвала руку от выключателя, - вы решили его... его... решили... - Из глаз женщины потекли слезы.

- Слушай, Эдгар Николаевич - чиновно и законопослушно обратился Цулко к начальнику, - да она у тебя... дура... дурища! Это ж надо такое придумать?

- Ты что, Оль? - попытался бросить жене спасательный круг Холин. - Ты что, в самом деле?

- Я ничего не придумала... Я слышала... и Пашка... все знают кто... и что он может...

- Ну, знаешь, мать! - возмутился Цулко, - все ж, думай, что несешь... Кто ж я, по-твоему?..

Холин поднялся, не дал жене ответить, вывел из комнаты, притворил тщательно двустворчатые остекленные двери.

Цулко зло метался меж столов, хватал бутылки, перевернул вазу с цветами: вода заструилась по дымчатому стеклу и закапала на белоснежный однотонный ковер. Пашка матюгнулся, надел пиджак, посмотрел на Холина, застывшего у стены и цветом лица не отличающегося от шероховатой "мелкой шубы" побелки, заорал в коридор:

- Тряпку принеси!

И, не дожидаясь пока появится Ольга, покинул квартиру, громко хлопнув дверью.

В японском ресторане "Сакура" в хаммеровском центре на Краснопресненской набережной Сановник - Герман Сергеевич - выгуливал секретаря Черкащенко.

Марь Пална превзошла самое себя - жаль, некому восхищаться. Дорогой валютный ресторан почти пуст, не считая четверых подгулявших немцев в дальнем углу.

Обслуживала настоящая японка в кимоно... В центре стола стояла жаровня. Сановник цеплял с блюда тончайшие, почти прозрачные куски мяса, мясо привозили на самолетах из самой Японии.

Сановник положил очередной кусок на жаровню, перевернул: бычков отпаивали молоком... специальные бычки, специальная трава, специальная цена, и все... для специальных гостей.

Сановник налил из керамического кувшинчика сакэ, сначала женщине, потом себе, рюмки звякнули - немцы непроизвольно обернулись на звук.

- Хотите научу чокаться по-партийному? - Сановник охватил рюмку пятерней, тоже предложил проделать женщине, коснулись кулаками с зажатыми рюмками, Сановник длил приятное прикосновение, затем выпили.

- Бесшумно... - хохотнул Сановник, - и есть возможность дотронуться до приятного партнера. Не хотите суси? - Придвинул блюдо. Женщина ловко управлялась с палочками.

- Вы здесь бывали? - между прочим, едва разжав зубы, уточнил Сановник.

- Не раз. - Женщина разрезала кусок сырой рыбы и отправила в рот.

Сановник на миг погрустнел, тут же снял с жаровни подрумянившийся кусок мяса, положил женщине:

- У вас кончился соус. - И подтолкнул треугольную бутылочку с соевой жидкостью. Еще раз выпили, чокнувшись по-партийному.

- Вас не назовешь болтушкой...

Женщина взяла деревянную палочку с нанизанными крошечными кусочками куриного шашлыка:

- Слушать интереснее...

- И полезнее, - добавил Сановник. - Кстати, Марь Пална, вы давно знаете человека, познакомившего нас... вы сами признались, что давно... давно, значит хорошо... не могли бы вы нам рассказывать приватно о важном на ваш взгляд в жизни, в поведении, в привычках этого человека, только не отказывайтесь сразу...

- Я и не думала отказываться. - Марь Пална обворожительно улыбнулась. - Я догадываюсь... иногда так важно дать понять человеку, что его секреты чуточку и ваши...

- Вот именно! - рассмеялся Сановник, - очень точно... чужие секреты чуточку и ваши.

Немцы шумно покинули ресторан.

Японка бесплотно возникла перед единственными гостями, осведомилась, не надо ли чего... Она бесшумно исчезала и являлась, умудряясь совершенно незаметно уносить пустые блюда, приносить новые и менять посуду.

- Значит, договорились?

- Значит, договорились, - в тон ответила Марь Пална.

- Вы на удивление располагающая, приятная женщина. - Сановник сжал тонкое запястье своей дамы.

- Мне тоже с вами легко и... не скучно. - Женщина улыбнулась.

Сановник заглянул ей в глаза:

- Единственно, что меня мучает, искренни ли вы со мной?

- С умными людьми я всегда искренна... умным врать глупо.

- Значит я умный, по-вашему? - не без ноток фанфаронства вопросил хозяин стола.

Господи, подумала Марь Пална, до чего все кобели одинаковы, и провести их проще простого, играя лишь на одном тщеславии, но вслух подтвердила:

- Вы умный человек... это очевидно...

Сановник нагнулся, поцеловал руку женщине, на макушке склоненной головы Марь Пална разглядела плешь и прыснула.

- Вы о чем? - встрепенулся Сановник.

- Так... вспомнила смешное... когда-то казалось смешным, а теперь, если подумать, вовсе не смешно...

Расплатился Сановник кредитной карточкой. Японка долго кланялась уходящей паре. Пить кофе в баре Сановник отказался, а когда вышли на улицу и сели в машину, неожиданно признался:

- А вот у вас, если можно, я бы покофейничал.

- Разумеется можно, - ответила Марь Пална, ей показалось, что возникла неловкость и, чтобы уничтожить и намек на непонимание, добавила. - Я сама хотела вам предложить.

Черная "чайка" понеслась к "дворянскому району" в центре, где обреталась все понимающая Марь Пална.

Черкащенко прибыл на работу после полудня, как и обещал, прошел мимо секретарши, у дверей обернулся, вгляделся в красивое, беспутное лицо с явными следами ночного загула.

- Зайди, - обронил не зло и слишком отрывисто.

Секретарша вошла через несколько минут, дав шефу расположиться.

Предправления включил кондиционер, закурил "беломорину" и вместе с дымком выпустил изо рта протяжное - да-а!

Марь Пална знала все способы начальника нагонять страх и знала о его трюках такое, чего он и сам не знал. Женщина подошла к боевому подоконнику, полуприсела, отодвинула горшочек с кактусом, погладила мясистые листья бесплодного, но вполне зеленого лимона.

- Да-а! - запустил еще один пробный шар предправления, но подготовка Марь Палны к любым канцелярским баталиям оказалась выше всяческих похвал.

- Ты что? - не выдержал Мастодонт.

Марь Пална горько улыбнулась - переиграла, всегда приятно:

- Лимон жалко!

- Что? - не понял Мастодонт и уронил столбик пепла на полировку.

- Пустоцвет, - пояснила женщина, - вот и жалко.

- Маш! - хрипанул предправления. - Что ж я, по-твоему, совсем идиот? Старый идиот?!

- Я этого не говорила. - Марь Пална сложила руки поверх возмутительно короткой юбки, как школьница-отличница поверх белого передника.

- Спасибо, - поддел начальник.

- Пожалуйста.

Кротость Марь Палны в этот миг могла соперничать с ее привлекательностью.

- Ладно! Устроила... оперетту! - предправления впал в гнев, и жертва видела, что не наигранный. - Что ж я узнаю, Маш! Ты "двоишь"! Мне стучишь? На меня стучишь?

- Врут, - спокойно ответила Марь Пална и огладила подоконник любовно, как истинного гаранта ее благополучия.

- Что-о-о!.. - задохнулся Мастодонт.

- Врут, - с неподражаемой убежденностью повторила секретарша и забралась на подоконник поглубже, чуть раскинув ноги, не вызывающе, но... недвусмысленно.

- Агент-двойник в моем предбаннике! - сокрушался предправления. Доверенное лицо... помощник... исповедник... - Мастодонт покачал головой, попросил скорбно и достойно. - Объясни... как это?

Марь Пална разыгрывала обиду не хуже, чем невиновность и другие, часто необходимые для укрощения строптивых, человеческие чувства. Поджала губы, увлажнила глаза, создав ощущение этакого предслезья, прикинула не случится ли перебор в праведном гневе и начала, балансируя на тонкой грани, отделявшей стремительную атаку от столь же энергичного отступления:

- Двойник! Скажете тоже... А предположим... двойник! Но этого никак нельзя знать наверняка, только догадки. - Насупилась. - А догадка - родная дочь оговора!

- Я тебя вышибу к чертям и все догадки, и возьму другую. - Мастодонт, едва не присовокупил, что умение елозить по кабинетному подоконнику, по его наблюдениям, вряд ли редкостное, но... подумав, воздержался - рвать не время, слишком многое связывало его с секретаршей, если б только подоконник...

- Другая... - Марь Пална не торопилась, давно усвоила: медленно, с паузами роняемые слова, оставляют у собеседника необъяснимое ощущение значительности говорящего, рождают подозрения в скрытой силе, хотя женщина множество раз убеждалась, что на деле такие прикидки частенько не срабатывают. - Другая... а разве о другой можно знать наверняка? И о третьей... и о четвертой?.. У нас вербуют влет, только прознали, что имярек метят на путное место, еще анкету не подвез, а его уже - бац! Не согласитесь ли поспособствовать?.. "Добровольный" вы наш помощничек?! Присных менять - пустые хлопоты, я-то хоть человек проверенный... от мне, если что просочится, только хорошее, только вам на пользу! Если я им кое-что о вас не поведаю, то и вам от них ничего не перепадет. Не "подвоишь" - не прознаешь. Разве я вас хоть раз подставила?

- Нет, - честно и мужественно признал Мастодонт.

- А те, кто меня заложили... насчет "России" и прочего, может, как раз ваши недруги?.. И желают вашими руками выбросить на улицу вашего доброхота.

Мастодонт насупился, поставил на попа пачку "Беломора":

- Логично.

- Между прочим, я не "двойник", - примирительно сообщила Марь Пална, - а "тройник", может и "четверник"... я уж запуталась... не подбросишь доверительно сведений-дровишек, разве разожжешь костерок доверия и приязни. Одно знайте - я ваш друг... если не больше... - глаза Марь Палны подернула пелена любовного безумия или чего-то чрезвычайно похожего, - у меня свои представления о порядочности...

- О порядочности?.. - не верил собственным ушам Мастодонт, настроение улучшилось, как раз предправления был в состоянии оценить величественность, тончайшую продуманность разыгранного на его глазах спектакля, и еще раз убедился: с одной стороны верить нельзя никому, с другой - секретарша не лжет - играть против шефа для Марь Палны все равно, что против себя, а Мастодонт не встречал в жизни проходимцев, сознательно загоняющих самих себя в угол.

- Мы не слишком разболтались? - Марь Пална обвела стены, быть может, а скорее наверняка приютившие микрофоны-"клопы".

- Не слишком, - успокоил Мастодонт. - Холин прислал чудную штуку генератор стираний, пусть нас хоть сто магнитофонов пишут, кроме бу-бу-бу ничего не запишется.

- Здорово! - Марь Пална погладила мясистые листы лимона-пустоцвета, будто желая поделиться с растением радостью обретения генератора стираний.

- С агентурной жизнью ясно. - Мастодонт вытряхнул из пачки папиросу, размял табак в мундштуке, ковшиком ладони сбросил крошки на пол. - С кем куролесила, душа моя?.. - Без злобы поинтересовался предправления, по давней договоренности, ни ревности, ни покушениям на личную свободу другого в их отношениях места не находилось.

Откровенность Марь Палны в этот день сверкала пенной, брызжущей, тугой струей, как при открытии теплого шампанского:

- Сегодня ночью "троила", - призналась Марь Пална и присовокупила, не дожидаясь уточнений, - между прочим, ваш куратор!

- Господи! - утратив игривость, выдохнул Мастодонт и по лицу его скользнула тень досады и растерянности. Неловко прикурил, закашлялся, стал суетливо выгребать из ящиков бумаги, пытаясь хотя бы приблизительно вспомнить, что они означают и зачем написаны.

Марь Пална проницательно отметила внезапную и необъяснимую смену настроений и решила "опускать занавес", легко соскочила с подоконника, тихо осведомилась:

- Я пойду?

Мастодонт вроде поначалу и не услышал, затем будто вынырнул на поверхность реального из глубин времени и, запинаясь, пробормотал:

- Да... иди... конечно... потом договорим...

Секретарша исчезла. Предправления вскочил, подбежал к сейфу, прижался лбом к холодной стали, обеими руками обхватил сейф за боковины, будто возжелал обнять махину, рывком стронуть с места, поднять над головой и швырнуть... то ли в окно, то ли в приемную, то ли в портрет вождя над головой, если достанет сил...

В неприметном особняке в мешанине переулков центра, скромном снаружи и роскошном внутри, предстояла встреча с представителем братской партии. Гостиная с лепными медальонами и крашеными в цвет лаванды стенами безупречной гладкости ожидала гостей.

Первыми вошли Черкащенко и Сановник. Сели за уставленный яствами стол. Хотя Сановник был намного моложе Мастодонта, странное сходство проглядывало в их разных лицах. Сановник разлил минеральную по фужерам, принялся жадно пить.

- Синдром обезвоживания, - меланхолично ввернул Мастодонт.

- Было дело, - не стал оправдываться Сановник. - Схема простая... наши братья регистрируют торговую фирму - форин трэйд и все такое... мы продаем им оружие по бросовым ценам, затем они его перепродают на Западе по рыночным, разницу на наши счета и немножко им, на сытую жизнь и пропаганду марксизма...

- Все это делалось уже сотни раз, - заметил предправления.

- Разумеется, - согласился Сановник, - но наши сотоварищи по идеологии часто такие бестолковые, сущие дети, непременно напутают... на той неделе наш польский друг приволок шестьсот тысяч... на черта они нам здесь?

- На красивых женщин, - подсказал Мастодонт.

- Этого хватает и бесплатно, - разъяснил Сановник, - дамы как бы авансируют тело могущественным кавалерам в преддверии будущих благ...

- Как правило, призрачных, - выказал осведомленность Мастодонт.

- Как правило, - не стал возражать Сановник. - Однако, вернемся к делам... кредитование, проводки денег, финансовая отчетность - по вашей части.

Мастодонт кивнул.

Двери гостиной распахнулись, вошел маршал авиации и крохотный человечек с бегающими оливковыми глазенками - скорее всего представитель братской партии.

- Какие люди! - Закричал маршал, мужчины обменялись рукопожатиями, никто б не усомнился - знают присутствующие друг друга тысячу лет.

Четверо расселись за столом, вышколенные официанты-унтеры, а может и младшие офицеры - обслуживали споро и бесшумно.

Представитель братской партии кивал, как китайский болванчик, маршал методично насасывался коньяком, Сановник нашептывал в уши присутствующих свои соображения.

Наконец, осовевший маршал отвалился от стола, облапил худосочного представителя братской партии, сказал наставительно:

- Что ж ты такой костлявенький... прямо призрачный... не кормють?.. Ты тут поешь! Вишь! - Маршал метнул пухлую кисть к центру стола. - У нас добра на всех запасено, особенно для правильных людей, знающих толк в классовой борьбе... - Сановник остерегающе зыркнул на хмельного вояку, и маршал враз заткнулся, сник, опустив плечи и безвольно свесив руки, с ужасом припоминая, как генерал-полковника Лаврова впихнули в дурдом да еще в смирительной рубахе.

Чахлый представитель братской партии уродился скорее всего человеком не только хлипким, но и злобным - впрочем, малопочтенные качества эти часто сопутствуют друг другу - потому что прожег маршала пренебрежительным взором и ехидно уел, коверкая слова:

- Плехо? Такой болшой чиловъек, - похлопал по впадине под ребрами, намекая на оплывшую гору маршальского брюха, - а не... не... - тут представитель не нашел нужных слов и постучал себя по лбу костяшками жалкого кулака.

Маршал счел за благо не встревать, не напарываться на международный скандал и... прикинулся в дым пьяным, даже лобастую башку свесил на плечо, хотел и пасть раззявить для пущей убедительности, но решил, что уж это слишком.

Сановник миролюбиво оглядывал отключившегося военачальника: сильно пьющие никогда не вызывали тревоги властей, не то что трезвенники или, хуже того, люди себе на уме.

Мастодонт отвел Сановника к камину. Представитель наворачивал ложкой черную икру, предвкушая мысленно, ка расскажет на далекой родине, бьющейся в тенетах распроклятого капитализма о чудесах невиданного и, поразительно! - бесплатного изобилия. Маршал натурально дремал.

Мастодонт кивнул на маршала:

- Он-то зачем?

- Его ведомство товар отгружает... - Сановник подумал, заметил проникновенно. - Какие у них радости? Жена стопудовая... дочки - подстилки майорского состава, сослуживцы дуболомы... пусть хоть напьется в охотку...

Мастодонт решил, что время пришло, допил вино - недурное божоле поставил бокал на мрамор камина:

- На правах старшего товарища... - не без презрения глянул на представителя, на бескровных губах борца налипли черными точками икринки, казалось нагадили огромные мухи, - держу пари, сегодня ночью вы развлекались.

- Угадали, - подтвердил Сановник.

- Хотите скажу с кем?

В глазах Сановника мелькнул испуг.

- Скажите.

Мастодонт по-детски осведомился:

- А что мне за это будет?

- Внеочередная поездка в Париж, инспекция нашего Евробанка. Совершенно серьезно предложил Сановник.

- Устал я мотаться, надоело, - искренне признался Мастодонт. - Как приедешь, как дорогие соотечественники опрокинут тебе на голову ушат дерьма, что копили весь год... кто чью жену... кто чьего мужа... кто сколько украл... кто в тряпках субординацию нарушил...

- Так кто же? - не обращая внимание на "лирику", нажимал Сановник.

Мастодонт молчал.

- Вы не шутите! - с облегчением выдохнул Сановник. - Вы ба-а-льшой шутник. Все знают.

Мастодонт желал, чтоб Сановник успокоился, морально разоружился, как любили говаривать в парткабинетах. И действительно Сановник усадил маршала поудобнее, потрепал представителя по плечу и даже подсунул заботливо еще одну плошку с икрой, и уж совсем взяв себя в руки, снова приблизился к предправления.

И тут Мастодонт нанес стремительный, проникающий, рапирный удар:

- Вас ублажала Марь Пална, не так ли?

Лицо Сановника посерело и вытянулось.

В Цюрихском аэропорту верные сыны Мастодонта - Холин и Цулко встречали визитера из Москвы.

Чугунов вышел в зал ожидания с небольшим, видавшим виды чемоданчиком, и Пашка, впервые в жизни узревший этого человека, прошипел:

- Не нравится он мне.

- Только не улыбайся, - умолял Холин.

- Не нравится он мне, - с упорством заезженной пластинки повторял Цулко.

Представители банка в Цюрихе направились навстречу Чугунову, визитер из столицы не видел встречающих, но знал, что они должны быть.

- Не брякни вместо добрый день - не нравится он мне! - предостерег Холин. Пашка улыбнулся. Холин похолодел. Женщина, едва не налетевшая на них, остановилась, как вкопанная, будто споткнулась о Пашкину улыбку.

- Убери улыбку! - завопил Холин. Уже на подходе к Чугунову, Пашка расправился с улыбкой убийцы на розовощекой морде и придал лицу выражение вполне чиновное, даже глуповатое, что, впрочем, дается большинству совслужащих без малейшего труда.

- Добрый день! - выкрикнул Холин и выхватил чемоданчик у Чугунова.

- Здрасьте! - Пашка решил плебействовать напропалую, мало чем рискуя, усвоив давно - простота выходцев из подвалов более всего радует вельможных путешественников из далекого далека.

Чугунов поручкался с встречающими и зашагал, не глазея по сторонам, будто каждый день проезжал Цюрих на перегоне между Малаховкой и Удельной. Холин волок неожиданно тяжелую поклажу, Пашка приотстал, изучал спину и крепкие, чуть кривоватые ноги нежеланного визитера: ничего грибок! не первой свежести, но не пропит в труху, не прокурен до никотиновой вони чуть ли не из ушей, следит за собой, поди бегает по утрам, тискает гантельки, может и гирьки, а то и штангу лапает.

Пашка поравнялся с Чугуновым:

- Балуетесь спортом?

- Балуюсь, - не скрыл Чугунов. - А вы кто?

- Я?.. - Пашка вспомнил, что Холин в спешке забыл его представить. Заместитель Эдгара Николаича.

- Хотите сказать, что вы тоже банковский работник?

- Вот именно! - восторженно выпалил Пашка и неожиданно для себя улыбнулся. Еще более неожиданно оказалось, что Чугунову плевать на устрашающую улыбку Цулко. Пашка опешил, хотя должно было случиться наоборот.

- Вы банковский служащий? - еще раз, не скрывая изумления, как если б увидел бабочку без крыльев или жирафа без шеи, переспросил Чугунов.

- Именно... Я... - затряс головой Пашка. - Дебит, кредит, учетная ставка, что еще?..

Чугунов расхохотался. Холин зашагал быстрее, чтобы избавить себя от зрелища этого позора.

- Вы где учились? - стерев с глаз слезы, припечатал Чугунов.

- Я?.. - Пашка возмутился допросом, улыбнулся, чтобы привести московского дурня в чувства и... вторично убедился - зубодробительная ухмылка не срабатывает.

- Что вы все переспрашиваете я?.. да?.. я?.. не я же... Я-то уж имею право забыть, где и когда учился.

- Я тоже, - нашелся Пашка. - Я просто выгляжу молодо.

- Хотите отгадаю?

- Отгадайте, - не слишком охотно согласился Цулко.

- Вы учились в Вышке... - Чугунов задумался на миг, - причем, плохо.

Пашка поскучнел:

- Не понимаю вас... Вышка?.. Что за вышка? - и резко ушел влево к газетному киоску.

Вернулся Цулко с иллюстрированным журналом и напрочь забыл о предшествующем разговоре. Холин поставил чемодан в багажник "BMW" цвета "золото ацтеков" с искрой, усадил Чугунова назад, Пашка устроился рядом с водителем:

- Не хотите проехать по городу... покажем всякие разные "грибные места"...

Чугунов откинулся на подголовник:

- Давайте в отель... устал с дороги...

Холин дружелюбно спросил:

- Что в Москве?

- А что в Москве? - Чугунов глянул на Пашку, ухо стучалы отвисло почти до пола и, чтобы не разочаровать Цулко, брякнул, - накрывается советская власть.

- Да ну? - ойкнул Пашка.

- Ну да... - в тон ответил Чугунов и замолчал.

- Красивый город... - начал было светскую беседу Холин.

- Красивый? - усомнился Чугунов. - В сравнении с Мухосранском, а так... обычный западный город.

Не идет на контакт, с досадой подумал Холин и попробовал еще раз:

- Как Тихон Степаныч?

- Велел кланяться.

- Да ну?.. - подпрыгнул Пашка.

- Ну да! - подтвердил Чугунов. - Так и наказал... ты этим сукиным детям задай жару... страна с голода пухнет... а наши банкиры жируют на враждебных харчах.

- Так именно и сказал? - решил поддержать шутейный тон Холин.

- Вы имели ввиду "сукины дети"? Так именно и сказал...

- Я имел ввиду насчет страны, пухнущей с голода, а вообще... Тихон Степаныч известный шутник.

- Одно слово Мастодонт, - подвел итог Чугунов.

- Что-о? - вскричали, не сговариваясь, Пашка и Холин.

- А то вы не знали?.. - холодно заметил Чугунов. - Давайте договоримся, дураков друг из друга не делать.

Приехали в отель, оформились, поднялись в номер - шикарный, кажется впервые с момента прилета, Чугунова хоть что-то проняло.

- Сколько же в сутки? - не утерпел командированный.

- Неважно, - пояснил Холин, - платят наши швейцарские друзья.

- Это как же? - Чугунов любил ясность во всем.

- Долго рассказывать... этакий бартер личного состава, мы за них там, они тут...

Пашка, как фокусник вытянул из-за спины вместительный пластиковый пакет, неизвестно откуда и появился, поставил на журнальный столик:

- Здесь кое-что выпить на первый зуб... и сигареты.

- Не пью, не курю, к женщинам равнодушен... сухарь... заберите пакет.

Цулко глянул на Холина, тот кивнул, Пашка подцепил пакет, снова упрятал за спину.

- Завтра с утра подготовьте всю документацию... начнем работать. Спасибо за встречу. - Чугунов учтиво склонил голову, давая понять, что аудиенция завершена.

- За вами заехать в десять? - сдавленно уточнил Холин.

- В десять... у меня разгар рабочего дня... если не затруднит, в восемь.

Попрощались. Пожимая руку Пашке, Чугунов обронил:

- У вас располагающая улыбка... наша... чувствуешь себя среди своих.

Пашка попятился к двери и спиной выскользнул в коридор.

В машине сидели долго, не включая движка.

- Вот сволочь! - глаза Цулко сузились.

- Не заводись, - попросил Холин.

- Как же! - взбрыкнул Пашка, - он нам весь кайф сломает, скотина, подумал, успокоился, - с ним-то все ясно... тут я спокоен... меня больше всего твоя баба волнует.

- В смысле? - Холин отлично понял заместителя.

- В смысле... вчерашнего дня... влезла дурища... запомни, если что... она нас сдаст с потрохами.

- А ты считаешь, понадобится? - голос Холина упал.

- Уверен. Ты видел его... ты знаешь наши дела... наверх не пожалуешься, мол, это они требовали. По бумагам мы с тобой под статью пойдем... в особо крупных размерах... валютные махинации... злоупотребление служебным положением... весь букет.

- Но нас обязывали... из Москвы.

- Дурак! - Пашка играл подтяжкой пристежного ремня, - ты еще вспомни, как тебя инструктировал полгода назад этот управделами, скажешь на суде: это Герман Сергеевич мне велел! Так? Тебя зачем здесь держат? Чтоб у верхних голова не болела... засбоил, дал проскачку... на вылет, сберкассой командовать... это в лучшем случае...

- Что же делать? - Холин повернул ключ зажигания, заурчал движок.

- Не знаю. - Цулко смотрел на лужи сквозь лобовое стекло. - Одна надежда, что он не рубит в этой банковской трихомудии, хотя вряд ли, тот еще гвоздь. Попроси Мадзони, может, он заткнет наши дыры краткосрочными вливаниями?

Холин положил руки на руль:

- Так просто Мадзони не поможет... потребует встречной услуги.

- Господи, - хмыкнул Пашка, - вспомнила баба, як дивкой була. Соглашайся на все... нам бы этого козла, - кивнул на отель, - скорее домой возвернуть, а потом с Мадзони сговоримся, или пошлем... на хер.

- Может, твое ведомство поможет? - неуверенно поинтересовался Холин.

- Ты сюда ведомство не впутывай, - отрубил Пашка и, поздно спохватившись, прогундел, - да и какое такое ведомство?

- Ну ладно... ладно... - Холин отпустил ручной тормоз, машина плавно покатила.

Ребров не часто заезжал к матери и корил себя за черствость, понимая, что пустые укоры не облегчают участи единственного в этой жизни безоговорочно любимого человека.

Снова Ребров вышагивал по коммунальному коридору: у обшарпанных стен громоздились цинковые баки, стиральные доски, велосипеды-развалюхи, и еще невесть какая рухлядь. Каждый раз добираясь до двери материнской комнаты, Ребров втягивал голову в плечи, допуская, что прикрепленный к стене может пять, а может двадцать пять лет тому назад велосипед рухнет на темя, сбивая при падении тазы, санки, швабры и веники.

Открыл дверь, положил гвоздики на стол, подошел, поцеловал мать, болезнь отступила, и стало видно, что перед ним еще бесспорно красивая женщина, не молодая, но и далеко не старуха.

Вышел на кухню, вернулся с чистой водой в вазе, обрезал по косой ножницами цветочные стебли, расставил в вазе цветы.

Мать, не отрываясь, следила за сыном. Ребров вынул из сумки продукты, положил в холодильник, сказал:

- Грязный... надо вымыть... если б с Иркой не разругался, ее бы попросил.

- Мириться не думаешь? - с опаской уточнила мать.

- Ни за что! - Ребров сел на край кровати.

- Решил, значит решил, не вмешиваюсь, - мать вздохнула.

- По глазам вижу хочешь что-то сказать, а боишься, - ввернул Ребров.

- Боюсь, - созналась мать.

- Тогда молчи, тем более, что я предполагаю приблизительно: какие вы все мужики... не цените... бросаете любящих вас... так?

- Вроде того, - улыбнулась мать.

- Вот видишь, сказала бы... слово за слово глядишь скандал... а так, я вроде сам болею, сам себе горькую микстуру прописываю... а ты только наблюдаешь, и вроде не причем, и мне орать не на кого.

Мать снова улыбнулась:

- Я тоже по глазам вижу - хочешь спросить. Что?

- Хочу... - Ребров подошел к окну, приоткрыл форточку пошире. Можно? - Мать кивнула, поглубже нырнула под одеяло.

- В прошлый раз, ма, ты говорила... странные вещи... вроде, что... ты хоть помнишь... даже всплакнула...

- Я? - мать подтянула одеяло до глаз, опасаясь тока прохладного воздуха из форточки. - Не помню ничего... странные вещи?.. Удивительно... - вдруг глаза ее озарились догадкой. - Я тут пила лекарство... доктор выписал... очень сильное... доктор предупредил, у лекарства побочное действие, вплоть до галлюцинаций...

- Боже мой! Не помнишь, что говорила в прошлый раз?

Мать съежилась от напряжения:

- Не помню, ничего существенного... видно температура и это средство, - тронула коробочку на стуле... - все вместе наложилось и... - бессильно махнула.

- Но ты сказала... сказала, что... - продолжил Ребров.

Мать прервала:

- Скорее всего из-за лекарства... ослабленный организм... доктор уверял, все пройдет бесследно... мне уже лучше, много лучше...

Ребров не стал продолжать: у каждого есть причины для молчания. Протер пыль влажной тряпкой, разогрел матери ужин, покормил и собрался уходить.

- Когда заглянешь? - мать приподнялась на подушке.

- Позвоню. - Ребров замер у двери.

- Лидия Михайловна, - мать кивнула на стену, отделяющую каморку одинокой, как перст, соседки, - обижается, сказала, ты ей деньги даешь, а она от смущения не может отказаться.

- Вот еще... мало даю... она не обязана, - понизил голос, - за свои сто пятьдесят порхать у твоей кровати. Это мне ты - мать, а ей, хоть и славная женщина, но всего лишь соседка. Ты ее припугни, не будет брать денег - я обижусь. Уж я-то по обидчивости чемпион.

Подошел к матери, поцеловал, тихо выскользнул из комнаты и, озираясь, чтоб не налететь на Лидию Михайловну и не задеть рухлядь на стенах, выбрался на площадку к лифту, неслышно притворил дверь в табличках, утонувшую в косяке, утыканном разноцветными кнопками звонков.

Холин довез Пашку до дому и с улицы позвонил в итальянский "Банко ди Бари" сеньору Мадзони. Мадзони проурчал в трубку:

- Иф ю вонт... [Если вы хотите]

Холин расценил эти слова, как приглашение заехать.

Мадзони принял Холина в офисе, обставленном неструганной мебелью, многочисленными креслами с никелированными частями и огромным низким столом для совещаний, с поверхностью, напоминающей полированный агат.

- Бон джорно! - Мадзони пошел навстречу, раскинув руки, сели, Мадзони вынул минеральную, зная, что Холин за рулем, раскрыл коробку киви в шоколаде, сказал на достаточно приличном русском:

- Слушаю.

Холин выпил воды, погладил никелированный подлокотник, собрался с духом:

- Из Москвы приехал один человек... - издалека начал Холин.

- Я знаю, - улыбаясь, прервал Мадзони и принялся сыпать извинениями.

- Отделению моего банка... здесь в Цюрихе предстоит проверка... похоже... - вздохнул, - глубокая проверка.

Мадзони сцепил пальцы, оперся о колено, поворачиваясь в такт словам Холина.

- Нам понадобятся деньги... перекрутиться на время проверки... как только человек из Москвы уедет, мы тут же переведем эти деньги обратно.

- Это сотни тысяч? - уточнил Мадзони.

- Нет.

- Миллионы?

- Нет! - Холин выдохнул. - Сотни миллионов.

- Франков? - надежда в голосе Мадзони угасла.

- Долларов! - выпалил Холин и замолчал, он сказал все, что хотел, остальное всецело зависело от похожего на античного бога с загорелым лицом и синими глазами мужчины в великолепно скроенном костюме.

- Конкретно, сколько? - Мадзони дотронулся до шелкового платка в наружном кармашке.

- Триста! - Холин просил с запасом, хватило бы и двухсот, но... с напряжением.

Мадзони не вчера занялся банковской деятельностью:

- Это с запасом?

- Небольшим, - подтвердил Холин.

- Срок? - Мадзони не сводил глаз с начищенных носков черных ботинок.

- Неделя, не более.

- Я подумаю. - Итальянский банкир встал, поднял жалюзи на широченном окне: вдали смутно виднелись горы, вьющиеся по склонам трассы в огнях, гладь озера, мрачно поблескивающая в темноте.

- Оговоренную сумму необходимо перевести на мои счета не позже чем через сутки.

- Это трудно. - Глаза Мадзони превратились в два синих кусочка льда. - Слишком велика цифра, я не принимаю единолично таких решений, мне нужно посоветоваться с правлением и весомыми вкладчиками.

Холин знал, что Мадзони лжет, просто набивает цену. Он смолчал - в его положении не выбирают.

Мадзони перелистал небольшую книжечку в кожаном переплете, сделал несколько пометок. Отложил поминальник, пробормотал:

- Brigandi [бандиты, разбойники (ит.)], - залпом осушил стакан воды.

- Кто? - уточнил Холин, впрочем хорошо понимая о ком идет речь и лишь стараясь поддерживать беседу.

- Ваши... наверху... - любезно пояснил Мадзони, в его глазах сверкнули голубые искры. Холин не мог себе ответить: это гнев или издевка, предпочел не вдаваться в подробности.

- Что потребуется взамен? - тихо и даже пригнувшись к столу, спросил Холин.

- Ничего. - Мадзони подумал и добавил. - Я или помогу... или нет... если не смогу, - развел руками в жесте покаяния.

Итальянский банкир проводил Холина до дверей офиса, замер, глядя в спину спускающемуся по лестнице русскому. Холин слышал - или показалось? как, стоя в проеме дверей, Мадзони бормотал:

- Brigandi!.. Proprio [настоящие (ит.)] brigandi!..

Стрелки часов показывали без трех минут восемь. Из отеля вышел Чугунов, снял очки, протер замшевым лоскутом. Водрузил очки на переносицу: в поле зрения попала очаровательная мулатка с золотистым псом - скорее всего, голден ретривер - на поводке с щадящим ошейником.

Без одной минуты восемь подъехал Холин, раскрыл, склонившись в бок, правую переднюю дверцу сияющей "BMW". Чугунов сел, поправляя полы длинного плаща, кивнул:

- Добрый день.

- Добрый день.

Холин плавно тронул с места, решив заранее не ввязываться в разговоры, надеясь, что утренние улицы центра Цюриха - бесспорно притягательные для глаза - интересуют гостя.

Против ожиданий Чугунов снова занялся очками, выказав полнейшее равнодушие к улицам, домам, витринам и их содержимому. Ревизор дышал на стекла и протирал, протирал и дышал, серьезность этого пустячного занятия казалось столь подлинной, что Холин не сдержал улыбки: так и стекла до дыр протрутся.

Чугунов упрятал замшевый лоскут в карман, очки в футляр, неожиданно заметил, похлопывая по карману с лоскутом:

- Знаете сколько лет этому клочку замши?

- Представления не имею, - искренне признался Холин.

- С институтской скамьи пользую, - не стал томить Чугунов и Холину показалось, что ревизор намекал: ...сам думай, что я за человек, если замшевая тряпица служит мне сто лет.

Поигрывая концом шарфа, Чугунов кажется решил "показать зубы":

- У вас большая недостача?..

Холин непроизвольно нажал на тормоз, машина дернулась, Чугунова резко потащило вперед - удержал ремень.

- Полегче, - миролюбиво предложил ревизор.

- Показалось, что переключился светофор, - соврал Холин, сосредоточенно соображая, что ответить: если Мадзони подведет, то лучше не лгать, если поможет, то трепаться "на голубом глазу".

Казалось, Чугунов забыл о своем вопросе, он ворочался в кресле, менял натяжение ремня, поправлял подголовник и в конце бесплодных поисков абсолютного комфорта еще раз протер очки, как видно, в утешение.

Чугунов снова ожил:

- Расскажите о вашем заместителе...

- Что именно? - уточнил Холин.

- Вы понимаете что, - упирался Чугунов.

Холин не слишком лучезарно рассмеялся:

- Поверьте... не понимаю... обычный мужик... не сизиф, но аккуратен в работе... не теряет бумаг... - подумал, добавил, - и головы не теряет, даже если примет на грудь...

- Вы совершенно разные, - прервал Чугунов.

Холин смолчал, не ухватывая, куда клонит ревизор и более всего опасаясь повторного вопроса о недостаче.

В это же время Цулко, заспанный, с отечной мордой, колдовал над бумагами в офисе советского банка. Пашка перебирал папки вырывал одиночные листы, рвал и отправлял в корзину, отдельно просматривал сшитые телексы и неугодные бумажки пачками летели в машину, размельчающую ненужные документы.

В комнату заглянула промытая до прозрачности девушка, спросила с акцентом:

- Я вам не нужна?

Пашка резко обернулся, пытаясь мощной спиной прикрыть ворох на столе:

- Нет... нет... нет!.. - с раздражением выкрикнул Цулко, и мордашка с изумленными глазами скрылась.

Часы показывали восемь, судя по пустой кофейной чашке и пепельнице, полной окурков, Пашка засел в офисе давно - может, бодрствовал всю ночь...

Бумаг не убавлялось, и Пашка надеялся, что Холин не подведет с вариантом прикрытия...

Чугунов снова возился с пристяжным ремнем. Машина несколько раз дернулась, мотор зачихал. Холин недоуменно взирал на приборную доску, рука водителя скользнула под панель... мотор по-прежнему чихал.

- Не понимаю... - с досадой выдохнул банкир и припарковал машину к бордюру, как раз вблизи знака, запрещающего не только стоянку, но даже остановку.

К машине направился полицейский. Холин выбрался из кабины. Изобразил недоумение, ткнул в капот с вопросом в глазах. Регулировщик улыбнулся, показал жезлом на столбик с трубкой аварийного вызова, Холин что-то объяснил полицейскому, тот пожал плечами, еще взмах - на сей раз жезл уперся в обычный уличный таксофон, Холин благодарно кивнул.

Чугунов наблюдал за суетой сквозь лобовое стекло и без единого помутнения очки.

Холин подошел к телефону, опустил монету:

- Сеньора Мадзони... нет?.. - и нажал на рычаг. Снова опустил монету и набрал номер:

- Сеньор Мадзони... извините... не надеялся, что вы в такую рань на работе... Относительно вчерашней просьбы?.. - не скрывая напряжения, переспросил. - Только в течение дня... грациа... Буду звонить...

Русский вернулся в машину. Чугунов рассматривал проспекты, свернул один в трубочку, постучал по колену:

- Наш Евробанк в Париже... клоака!

Холин попытался возразить:

- Ну отчего же?

- Я проверял его в прошлом году... послали по недосмотру.

- И что же? - Холин нервно барабанил пальцами по рулю, будто прикидывая, что же делать с машиной и слушая вполуха.

- Да, ничего... - Чугунов отстегнул ремень... - Уголовщина! Но... не подкопаешься, там заправляет Пономарев... то ли сын, то ли зять партийного академика... Бэ Пономарева - отца родного братских партий... кандидат в члены пэбэ... там забетонировано наглухо, танком не прошибешь...

- Зачем вы мне это рассказываете? - нервы подводили банкира.

- Зачем? - Чугунов постукивал свернутым в трубочку проспектом по костлявому колену. - Вы - Холин. Так? Не Пономарев?.. Согласны. Вот и вся разница.

- Вы меня пугаете? - голос Холина едва не сорвался.

- Я? Вас?.. Упаси Господь... просто излагаю факты... каждый подтвердит, что Холин, это Холин, а Пономарев соответственно... - Чугунов швырнул проспект на сиденье. - Долго нам еще прохлаждаться?

Банкир пожал плечами, после выпада с Пономаревым становилось очевидно: Пашка прав, и выход всего один, хоть и крайне нежелательный...

Холин выбрался из машины, открыл капот, нырнул в переплетение патрубков, шлангов, проводов, свитых в жгуты: несколько раз садился за руль - мотор не поддавал признаков жизни.

- Может на автобусе... или возьмем такси? - предложил Чугунов.

Холин отверг предложение:

- Видите ли... если аварийка отбуксирует машину, то счет вкатят о-го-го... не хочется выбрасывать деньги на ветер...

- Не из своего же кармана, - философски заметил Чугунов. - Банк оплатит...

Холин уже "перегрелся" за это утро: раннее вставание, лис Мадзони, хитро...пый Чугунов, инсценировка поломки машины и... главное, густеющая на глазах опасность благополучию. Эдгар Николаевич впал в смехотворный пафос компропаганды, наивно детски и неприкрыто дурацкий:

- Мне деньги государства не безразличны!

- Это я давно заметил. - Чугунов продемонстрировал отменную реакцию, и Холин понял, что сморозил глупость, двусмысленность и... подставился: колкость вполне оправдана.

- Я нервничаю... из-за машины... извините. - Холин еще раз повернул ключ зажигания и... движок ожил, работал мерно и нешумно. - Наверное свечи подсохли, - уронил Чугунов, едва слышно, будто бормотал про себя молитву и случайно пару слов вырвалось вслух.

Холин сообразил, что на ответ пассажир не рассчитывает, выбрался из "BMW", опустил капот, победно кивнул регулировщику, тот приветственно махнул в ответ.

Часы на улице показывали половину одиннадцатого. Подъехали к представительству банка, на пороге офиса встретил Цулко сосредоточенный, без улыбки, выбритый до синевы. Пашка провел визитера по комнатам представительства, сияющим чистотой и потянул в помещение, где с ночи упражнялся в уничтожении бумаг.

Такая же бьющая по глазам чистота и девственно пустой стол: Пашка управился! Любезно осведомился:

- С чего начнем?..

Чугунов стянул плащ, бросил на диванчик для двоих, по-хозяйски расположился в удобном кресле:

- Сначала!..

Пашка глазом не моргнул, плавным жестом откатил стеллажную дверку на роликах. Чугунов увидел десятки толстенных папок с дырками на плоских корешках - для вентиляции бумаг - и аккуратно наклеенными черными цифрами: 1, 2... 50... 113...

- Дайте мне баланс... - Чугунов вскользь взглянул на папки: раз предлагают, скорее всего в них ничего, кроме рутинной переписки, нет.

Пашка перехватил взгляд Холина, передал бразды правления начальнику. Эдгар Николаевич зашел издалека:

- Видите ли... мы как раз решили свести все показатели снова и перепроверить, но... сотрудница, выполняющая эту работу заболела и, чтобы не терять время, взяла документацию домой.

- Позвоните ей, пусть привезет. - Чугунов не собирался сдавать позиции.

- Она больна, - с нажимом заметил Холин.

- К тому же, - встрял Пашка, - она живет за городом в только что купленном доме... еще без телефона.

Чугунов усмехнулся:

- Тогда поезжайте и заберите...

Холин подготовился к такому обороту событий:

- Это швейцарка... здесь не принято без предупреждения наезжать к больным... забрать документы - неэтично, это - недоверие - здесь своя этика... нас не поймут...

- А мы весьма ценим этого работника - добил Пашка.

- Завтра... документы должны лежать на столе. - Чугунов окинул взглядом шеренгу папок и попросил Цулко, - дайте мне 37-ую.

Пашка вздрогнул, потянулся к папке.

- Что это вы? - заметил гримасу Цулко ревизор. - Памятная цифирь в вашем ремесле?

Пашка положил папку на стол. Холин повеселел, выиграны сутки! За стеной забренчал телефон. Эдгар Николаевич выскочил, задев пустое кресло... Чугунов улыбнулся одними губами, наугад раскрыл папку, принялся в сотый раз за это долгое утро протирать очки.

Холин взял трубку в соседней комнате, сделал глазами знак Пашке, чтобы заместитель вернулся к Чугунову - вдруг ревизор возжелает подслушать по параллельному аппарату. Пашка сообразил вмиг, бросился к месту недавней казни сотен бумаг.

- Пронто, - произнес голос Мадзони.

- Слушаю... - связки Холина вибрировали от напряжения.

- Относительно вчерашнего... - дипломатично и уклончиво приступил к делу итальянский банкир, - я смогу послезавтра...

Холин побледнел:

- Мне нужно сегодня к вечеру, или завтра с утра... нет, это поздно... сегодня вечером, или... все теряет смысл...

- Весьма сожалению... - достаточно бодро посочувствовала трубка за итальянского банкира и плюнула в ухо Холину издевательским пи-пи-пи!..

Холин уронил голову на руки. Вошел Цулко, притворил двери, оперся о современную скульптуру - моток крученного медного кабеля на стеклянной подставке в стеклянном же кубе:

- Что?

- К утру денег не будет, - Пашка полез в шкаф за бутылкой - за стенкой завозился ревизор - Пашка отдернул руку, как шкодливый школяр. Надоел... сволочь... - и расхохотался.

Вошел Чугунов с папкой номер 37 под мышкой.

- Ну как? - с вызовом спросил Цулко, уяснив, что терять, похоже, больше нечего.

- Никак, - весело ответил Чугунов, - пустышка, как я и думал.

- Может отобедаем? - неуверенно предложил Пашка... неожиданно гость согласился.

...Вечером Холин и Цулко привезли гостя в номер отеля, Пашка возился за спиной Чугунова, открывая бутылку шампанского, разлил по бокалам, принес поднос к низкому столику, собственноручно вручил бокал каждому:

- Извините, если что не так... мы нервничаем... вы тоже, хотя и не скажешь... работа есть работа...

Мужчины выпили шампанское, Пашка, как добрая хозяйка ополоснул бокалы и поставил на столик. Через минуту распрощались. В дверях Чугунов напомнил:

- Завтра... с утра, чтоб все было.

- Естественно, - кивнул Холин. Пашка уже шагал по коридору к лифтам.

В спальне Холина, такой же стильной, как и гостиная, горели ночники. Эдгар Николаевич и жена лежали на подушках, сон не шел и говорить, похоже, не хотелось.

Холин взял с тумбочки книгу, повертел и отложил.

Ольга растерянно листала журнал, впрочем, не глядя на сочные фотокрасоты, пальцы механически перелистывали глянцевые страницы.

- Ну что? - нервы жены сдали первыми.

- Что... что? - Холин зажмурился. Как он ненавидел эти предночные разборки, вопли, сопли, истерики, заламывания рук, сетования, примеры чужих, неправдоподобно удачных браков...

- Он приехал? - Ольга приподнялась на локте, приняв позу атакующей амазонки.

- Ты же знаешь... приехал. - Ах, если б Пашка мог сразу решить все холинские проблемы, одним махом!

- И что? - напирала жена.

- Работает, - ответил Холин слишком ровно, как человек считающий про себя до тысячи, чтобы не сорваться.

- Что вы надумали с Пашкой? - не унималась жена.

- Ты о чем? - похоже, первую тысячу Холин уже пересчитал, сил на вторую не оставалось.

- О вчерашнем разговоре!

- Ты сошла с ума. - Холин выключил свой ночник и отвернулся к жене спиной.

- Не обязательно, - проскрипела супруга.

Холин думал, лежа, с закрытыми глазами: брак выездного - золотая клетка - ни ты на свободу, ни свобода к тебе.

Чугунов включил телевизор, опустился в кресло, посмотрел новости, рассеянно ухватил пустой бокал за тонкую ножку, держал навесу, покачивая, прислушиваясь к голосу теледиктора... внезапно пальцы его разжались, бокал грохнулся на паркет и разбился вдребезги... десятки хрустальных осколков разлетелись, вспыхнули в свете люстры и залегли в густом ворсе ковра.

...Утром постояльца отеля "Грин-гном" из номера 4027 так и нашли с открытыми глазами, вперившегося в экран всю ночь проработавшего телевизора.

Первыми приехали врачи, за ними полицейские. Из коротких немецких фраз следовало, что постояльца подвело сердце, один раз врач употребил слово "дигиталис", но вскользь, не уверенно и, тем более, ни на чем не настаивая.

Вскоре явились консульские работники и сразу вслед за ними Холин и Цулко.

Полицейские на всякий случай забрали бутылку с полоской шампанского на дне и все три бокала. Особенно поразило и расстроило Холина, что каждый бокал погрузили в отдельный пластиковый пакет, впрочем Эдгар Николаевич успокоился, поняв, что отпечатки пальцев никто снимать не собирается: он и Цулко не скрывали, что видели умершего последними.

В полночь, в спальне Холина завязалась вялая перепалка - для грандиозного побоища, для Ватерлоо сил не хватало у обеих сторон.

Ольга мяла "Банковский вестник" с сообщением о смерти высокопоставленного чиновника:

- Я не верю, что он умер... ему помогли... Пашка и... ты!

Холин предложил спуститься на улицу и сообщить результаты своих раздумий первому же полицейскому.

- Не юродствуй! - выкрикнула Ольга.

Холин поднялся с банкетки, тихо спросил:

- Ты знаешь, что я не переношу мат?

Жена согласно кивнула.

- А теперь слушай внимательно. - Эдгар Николаевич приподнял двумя пальцами подбородок ничего не понимающей жены и выдохнул, смакуя каждый слог. - Пошла на х...

Утром в офисе Холин и Цулко заперлись изнутри и держали совет. Пашка неожиданно повеселел:

- А ты боялся?

- А вдруг расследование?..

- Что расследование... Пусть хоть тысячу лет расследуют. Умер человек! Преставился... царствие ему небесное. Не мальчик же... Говорят, жена с сыном хотели прилететь... не разрешили наши жлобы... валюту жалеют... объяснили, доставим, мол, вам в целости и сохранности в столицу... вот гниды!

- Правда, что ли? - не поверил Холин.

- Черт их знает... так мне стукнули знающие люди, - Пашка смешал себе "чекиста за бугром", выпил, помотал головой. - Господи! Ну и держава у нас - закачаешься! Обиженные обиженных обижают!

- Эх, Пашка, язык бы тебе вырвать, - сокрушался Холин, - если б не тогда вечером... когда Ольга внезапно вошла... тишь да гладь, да Божья...

- Блядь! Вот она кто, - взревел Пашка. - Стучать надо, если входишь, видишь мужики разговаривают, секретничают, твою мать! - отыграв акт раздора, Цулко сразу же перешел к акту примирения, не повышая голоса заметил:

- Если честно... только баба твоя меня и волнует... ни все судмедэксперты мира... ни все сыскари и наружники... ни черт, ни дьявол только твоя супружница.

- Неужели покажет... на своего мужа?

- А ты представь, каково жить, каждый день с утра до вечера прокручивая в мозгах: покажет не покажет?.. С ума сбрендишь через полгода... а то и раньше.

- Она меня любит... - выдохнул Холин, замолк и сразу сообразил, что лепет его недостоин не то чтоб умного, неглупого - нет-нет не то! - а попросту взрослого человека.

- Не смеши! А?.. - Пашка нацелился на бутылки.

- Не пей ты хоть минуту, - взорвался Холин. - Что ж делать?

- У меня без алкогольной смазки мозги не фурычат. - Пашка налил вискаря на три пальца, махнул, не поморщившись, потер руки, крякая от благолепия в членах. - Что делать?.. Нам высовываться больше не резон. Проскочили, и лады. Удача, она в стаде не живет, нам теперь тише воды, ниже травы или наоборот - сидеть. Думаю так... Обратись к Мадзони... алёрка [пренебрежительное прозвище] с нас еще не раз надеется пенки снять и снимет: и мы с него... У него есть ребята, не сомневаюсь... обтяпают все в лучшем виде.

Холин пальцем чертил узоры выпивкой, пролитой Пашкой на стол:

- Значит, я должен просить его, чтобы...

- Значит должен... значит просить, жена твоя, не моя, каждый сам хлопочет о своем... справедливо... если у меня с моей проблемы возникнут, что ж ты думаешь, я к тебе обращусь? Сяду на кухне, хлопну пару стакашек и... думать буду. В чем большевики правы? Главное - четкий план иметь... Пашка повеселел. - Слушай, напился бы ты хоть раз в жизнь... по такому случаю, а?.. Такой чирий сковырнули, и хоть бы хны... значит умело, не зря нас растили, воспитывали... все ж вышли в люди! Выпьешь?

Холин кивнул. Пашка набулькал стакан, придвинул Холину:

- Давай... вперед и выше!.. На пыльных тропинках!.. у-у-х! - и опрокинул стакан так стремительно, что рука и стекляшка в руке слились в сплошной вихрь, в поэму движения и торжества...

Из дома звонить Мадзони Холин опасался. Надел плащ, поднял воротник за окном хлестал дождь - добежал до машины, нажал на кнопку радиоключа охранный маячок на лобовом стекле перестал мигать. Плюхнулся на сидение: машина заурчала и по блестящему асфальту двинулась к центру. На часах около одиннадцати вечера. Холин оттягивал, как мог, звонок Мадзони после выяснения отношений с Пашкой Цулко и сейчас, ближе к полуночи, похоже расплавился предохранитель - страх затопил Холина, заполнил до краев, после вечера, проведенного с женой, перепуганной еще больше мужа, начинающей и обрывающей фразы на полуслове, затравленно мечущейся по комнатам.

Холин остановил "BMW" у отеля, вышел в холл, позвонил домой Мадзони. Холин говорил недолго и по лицу его видно было, что банкир встретил не слишком теплый прием итальянца.

Машина крутилась по центру, Холин выжидал, время от времени поглядывая на часы. Наконец, машина покинула центр и направилась к парку, людному днем и пустынному после наступления сумерек. Холин оставил машину у входа, пошел по аллее со скамьями, пересекающей парк их края в край, вернулся... не доходя до входа, услышал, как подъехал автомобиль, щелкнули дверцы, на едва освещенной аллее появился человек: Мадзони шел прямо, откинув голову, руки в карманах длиннополого пальто, на шее небрежно намотан белоснежный шарф.

Мадзони приблизился к Холину: сухое приветствие, едва ощутимое рукопожатие... очевидное недовольство столь поздним свиданием.