Золото красных

- В чем дело? - Мадзони поежился, дождь прошел, и лишь с деревьев капало, редкие полновесные капли, упав на листву, в лужу, на гравий нарушали мертвую тишину парка, от земли тянуло сыростью.

Холин не решался начать, длил время по своей стародавней привычке.

Мадзони всегда отличался решимостью и бульдожьей хваткой:

- Я прочел в газете о гибели человека из Москвы...

- Не о гибели, - мягко поправил Холин, - о смерти.

- Извините, - Мадзони едва сдержал улыбку, - о смерти... неважно знаю ваш язык... тонкости не даются... Я прочел о смерти неприятной вам персоны...

Холин начал было протестовать, но замолчал, вовремя уяснив, что нелепые оправдания не облегчат его участь и лишь все еще более безнадежно запутают.

- Теперь, как я полагаю, переводить деньги не понадобится? - Мадзони посмотрел вверх, увидел мощную ветвь над головой, пропитанную дождевой влагой и, поправив шарф, отошел на середину аллеи. - Ваши проблемы так счастливо разрешились, - как истинный католик итальянец возвел очи горе и продолжил, - по воле случая... и господа.

- Между просьбой о краткосрочном кредитовании и умершим нет никакой связи. - Холин смотрел под ноги, казалось ледяная влага проникает сквозь тонкие подошвы, всасывается порами кожи и охлаждает и без того почти застывшую кровь. Холин пошевелил затекшие от напряжения руки... Мадзони молчал.

- Никакой связи! - Холин начал заметно нервничать. Мадзони молчал. Никакой! Поверьте! - Выкрикнул Холин, ноги превратились в ледяные столбы, и пошевелить ими страшно. - Чего вы хотите? - сдержать дрожь становилось все труднее.

Мадзони боготворил конкретные вопросы, потому что испытывал необъяснимое влечение к рубленным, кратким ответам:

- Льготных условий в сделке с золотом.

- Это невозможно, - не думая, выпалил Холин, поздно сообразив, что сама поспешность отказа вряд ли сослужит ему добрую службу.

- Так только кажется... я заметил у русских "невозможно" и "сколько угодно" почти одно и тоже.

- Это невозможно, - без прежней решимости повторил Холин, подтверждая, что итальянец прав.

Мадзони извлек из кармана крохотный магнитофон:

- Послушаем? - Холин не успел сообразить, как итальянец нажал кнопку воспроизведения: "...из Москвы приехал человек (голос Холина)... я знаю (голос Мадзони)... нам понадобятся деньги, перекрутиться на время проверки, как только человек уедет, мы тут же переведем эти деньги обратно (голос Холина)... это сотни тысяч (голос Мадзони)... нет (голос Холина)... миллионы? (голос Мадзони)... нет, сотни миллионов (голос Холина)... Франков? (голос Мадзони)... долларов! (голос Холина)... конкретно, сколько?.. (голос Мадзони)... триста! (голос Холина)...

Итальянец нажал на "стоп" и снова стали слышны капли, срывающиеся с деревьев и бомбардирующие скамьи, урны, утрамбованный в аллею гравий. Мадзони спрятал магнитофон:

- Представьте... эта кассета попадет в полицию? Вы кажется уверяли, что связи между просьбой о перечислении денег и приездом человека из Москвы нет?

Теперь молчал Холин, пытаясь понять удастся ли еще ходить на собственных, как казалось, совершенно отмерзших ногах.

- Холодно, - обронил Холин и переступил с ноги на ногу.

- Вы меня, наверное не поняли? - Мадзони всегда поражался беспечности и отчаянному безрассудству этих, живущих в снегах, людей.

- Отлично понял. - Ногам стало чуть теплее, и Холин оттаял: не все потеряно, предложен торг... торг и есть торг, выигрывает обладатель более крепких нервов.

- Я все же уточню. - Мадзони, как процветающий делец и удачливый финансист, пренебрегал поспешностью и ценил обстоятельность:

- Из записи ясно... первое - у вас огромная недостача... второе - вы приложили руку к смерти человека из Москвы... третье - у вас более, чем доверительные отношения со мной. Насколько я понимаю, любого из этих обстоятельств достаточно для краха, а вместе?.. Далее следствие, суд, тюрьма...

Холин вяло отбивался:

- Из растраченных средств я ничего не имел, все шло для поддержки партийных коммерческих структур, бесконечных эспэ...

- Торгующих воздухом, - подсказал Мадзони.

Холин пропустил замечание, продолжил:

- На вливания братским партиям, национально-освободительным движениям, террористическим группам, на операции с наркотиками...

- С наркотиками? - Мадзони, конечно, кое-что знал, но хотел услышать подробности.

- Союз - один из крупнейших поставщиков наркотиков... через третьи страны и десятые руки... столько посредников, что концы найти невозможно... наркотики не только деньги, существовала доктрина подрыва западного общества изнутри - наркотический натиск на буржуазию.

- Вы говорите, как ваше радио, - ужаснулся, не без издевки Мадзони.

Холин на миг замолчал и уже совершенно человеческим языком пояснил:

- Наконец, деньги для подпитки визитеров высокого ранга... таким не принято отказывать, и расписок такие не оставляют...

- Вы не допускаете, что и сейчас я вас записываю? - Мадзони так и не вынимал рук из глубоких карманов.

- Мне все равно, - Холин говорил голосом человека, прекратившего всякое сопротивление.

- Отлично... впрочем, я не пишу... достаточно того, что есть, по-человечески мне вас жаль... но если предаваться жалости без оглядки, совершенно не остается время делать деньги. Мы договоримся?..

- Попробуем. - Холин втянул голову в плечи и еще выше поднял воротник. - Что я должен сделать?

- Мы это проделывали десятки раз... вы продаете золото по бросовой цене нашей подставной фирме... фирма реализует золото по цене за тройскую унцию на момент продажи, разницу не переводим на партсчета, как раньше, а делим между собой... скажем три четверти мне, четверть вам...

- У меня есть заместитель, - напомнил Холин.

- Отлично, обоим сорок процентов, остальное мне...

- Я подумаю. - Холин не подал руки и побрел к машине.

- Не больше трех дней! - выкрикнул в спину Мадзони. Холин не обернулся, шагал по лужам, разбрызгивая грязь и теперь уже не замечая, как чавкающая жижа заливает ботинки.

Ребров долго не мог прийти в себя, узнав о кончине в Цюрихе человека, с которым разговаривал всего несколько дней назад. Конечно, жизнь - штука хрупкая, но Ребров помнил предупреждение странного человека, показавшегося на миг сумасшедшим, а теперь внезапно умершего - или погибшего? - от сердечного приступа. Чугунов, будто заглянул в будущее, так и сказал: "если начнут шептаться по углам... сердечная недостаточность... не верьте... я еще крепкий, хоть и бэу", и странная тоска в глазах этого человека и провидческое "...если еще увидимся..."

Ребров толкнул дверь приемной предправления. Марь Пална листала каталог "Квелле" в разделе постельное белье. Ребров указал на дверь Мастодонта:

- У себя?

Марь Пална кивнула, поманила Реброва, ткнула носом в дивной красоты белье:

- Нравится? Представляешь, ты и я возлежим? - и без перехода, колко: - С чем идешь? - Ребров выдержал вспарывающий взгляд Марь Палны, смолчал, даже игриво сверкнул глазами. Секретарша захлопнула каталог, вертикальные морщины залегли над переносицей. Марь Палну определенно и жестоко терзало нечто, женщина провела ладонью по лицу сверху вниз, будто погружая себя в гипнотический сон или сообщая способности ясновидения и тихо, как заклинание, произнесла:

- Кто же за тобой стоит, Ребров?

Ребров погладил ухоженную лапку Марь Палны и проникновенно, пытаясь повторить томные, бахчисарайские интонации секретарши, пообещал, неожиданно для себя перейдя на ты:

- Будешь себя хорошо вести, непременно расскажу!

Марь Пална на миг споткнулась о фамильярность, но тут же вошла в игру и сценическим шепотом наделавшей кучу ошибок Офелии парировала:

- Буду ждать!.. - Нажала клавишу селектора и, будто не женщина, только что сидевшая перед Ребровым и не голосом, а потоком скрипучих фонем, более приличествующих искусственному синтезатору речи, вопросила:

- К вам Ребров. Можно?..

Последовал кивок, бесстрастностью сделавший бы честь и сфинксу. Ребров переступил порог кабинета предправления.

- Садись! - не здороваясь, приказал Мастодонт.

Удивительный хамский шик, панибратство, доведенное до изящества что ли... этакие отцы-уравнители, если не в благах, то в хамстве... мол, у меня чуть больше, у тебя чуть меньше, но... оба мы хамы и это братство нерасторжимо и вечно.

- С чем пришел? - Совмещая в голосе любовь отца, радение за державу монарха и решимость палача, осведомился Мастодонт.

Ребров не знал как начать, попробовал так:

- Это не по службе, это...

- По дружбе, - огрел Мастодонт сам, и помог, вмиг прикинув: а вдруг, нечаянно, загасил порыв доносительства? - Давай... не тушуйся!

Ребров подбирал слова, желая найти нужную смысловую тональность, вызывающую доверие, рождающую желание помочь.

- Видите ли, Тихон Степаныч... случилось так... поймите меня правильно... всего лишь тягостный эпизод...

- Господи! - Хмыкнул предправления. - До чего ж образование да интеллигентность доводят нормального человека. Косноязычие! Форменное! Длинноты... Время теряется прорва. Меня, было дело, один писатель-пьяница, тупица редкая, хоть и герой, поучал за стопарем... в нашей богадельне в Сочи... любую толковую, складную историю надо начинать с однажды... дальше само покатится. Давай! Помогаю! Однажды...

До чего чудовищный персонаж, думал Ребров, нами управляют мало что лентяи, неучи, казнокрады... еще и пошляки, но поддержкой воспользовался: - ...Я сидел в кафе с Чугуновым за день до его отлета в Цюрих... говорили ни о чем... и вдруг, уже уходя, он открылся: "если не увидимся больше... если начнут шептать про больное сердце... не верьте!" И ушел. И вот теперь его нет...

Мастодонт терпеливо изучал Реброва, в глазах банкирского пахана злоба сменялась недоумением, а растерянность желанием понять: грозит ли что лично предправления, если считать, что Ребров сказал правду? Или Реброва кто заслал, чтобы раскачать Черкащенко, выбить из седла... Вдруг на откровенность потянет... и выболтает лишнее? Или Ребров, по дурости, заключил с кем пари, будто зачнет морочить голову начальнику, а тот не сообразит и даже подыграет? Вариантов ребровской миссии, даже при беглом знакомстве, оказывалось немало. Мастодонт мог отбрить враз, срезать, как одуванчик косой, но... какой прок? Замкнется ходок, и потом молотом не вышибешь, с какой нуждой заглянул к начальнику... на огонек. Раз пришел, значит припекло, ему ли не знать, без повода не только в кабинет, на глаза почитают за благо лишний раз не показываться. Значит, не стоит спешить, надо, медленно выбирая леску, подтягивать к берегу, чтоб крючок залезал в мякоть глубже и глубже.

- Ишь ты... - медленно отыграв первый такт кабинетной симфонии Мастодонт, перешел ко второму, - дела... - и тут же к третьему, важному для мелодии. - Ты сам-то что об этом всем думаешь? - Здесь композитор мог передохнуть, перегруппировать инструменты, а заодно насладиться муками творчества начинающего творца.

Ребров отогрелся вроде бы человеческим участием слушателя, приободрился:

- Думаю, что если человек такое говорит, а через день умирает... причем, именно от сердца... думаю такой человек знает что говорит...

- Знал, - не без участия поправил Мастодонт. - Если бы его спросить... - замолчал, спохватился, что вступил хоть и осторожно, но раньше времени, не получив еще в достатке предварительных соображений зачинщика разговора. Вдруг мелькнуло... все проще простого, как чаще всего случается в жизни... ляпнул Чугунов случайно, ни о чем таком не думая и попал, пришла беда, а тут ломай теперь голову!.. и, не удержавшись, Мастодонт проиграл слушателю последнюю мысль.

- Вдруг все проще простого... в жизни так сплошь и рядом... сказанул человек, ничего не имея ввиду, так просто... и попал в точку, а тут беда... и все начинают искать тайный смысл в его словах. А смысла тайного нет! Умер Чугунов... скажи спасибо, в роскошном номере не последнего в Европе отеля, а не в больнице N_3724/5бис... шампанское, сказывали, пил, смотрел на красивую мебель, посуду, а не пялился в подол замухрыченной няньки, что судно тащит, расплескивая по сторонам... не на развалюхе никелированной в палате на шестидесятерых почил... я бы сам так желал, если б выбор представился...

Ребров выслушал внимательно: Мастодонт мог и сплести собственноручно эту сеть для Чугунова, а мог и не знать ничегошеньки... а мог сам не плести, но быть в курсе и молчать, немо пособничая... Чего я добиваюсь? Реброва будто подслушал Мастодонт, спросил ласково:

- А ты чего, собственно, хочешь?

- Просто хотел рассказать... не для чего-то именно... вдруг вам пригодится, и потом, жалко человека...

- Молодец, что пришел, - ободрил Мастодонт, ювелирно приучая к доносительству, и, как опытный дрессировщик, тут же извлек из рукава "кусок сахара". - Надо послать тебя на выезд... язык у тебя есть... анкета, вроде, подходящая... говорят, - усмехнулся, - правдолюбством увлекаешься, но это проходит к зрелым годам, как тяга к танцам или... подумал, - к пению под гитару. Иди! Мне работать надо... Машку!.. Осекся. - Марь Палну пришли!

В офисе совбанка Пашка Цулко приблизился к аккуратной девушке у компьютера, постоял, любуясь буковками, бегущими по зеленоватому экрану монитора, похвалил белозубо:

- Гут!

Швейцарка улыбнулась.

Пашка завалился в кабинет Холина, без спроса взял бутылку, налил себе, спросил:

- Будешь?

Холин кивнул, в последнее время он кивал все чаще, и Цулко, как каждый крепко пьющий, вольно или невольно стремился сбить трезвенника с пути истинного и тем показать себе, что собственный порок вовсе не порок, а так... человеческая слабость. Мужчины выпили.

- Что он тебе сказал?

- Чтоб через три дня дал ответ. - Холин машинально возил стакан, размазывая влажную тропку по столу.

- Значит, сорок процентов на двоих? - Цулко похоже прикидывал, во что же выльется такая цифра. Холин кивнул. Пашка деловито уточнял. - Сколько ж из этих сорока тебе, сколько мне?

- Мне тридцать Мадзони сразу предложил, я про тебя ввернул, он накинул еще десять.

- Выходит ты в три раза дороже, чем я, ценишься? - не утерпел Пашка.

- Ладно, наливай, - проявил неожиданное влаголюбие Холин, - мне двадцать пять, тебе пятнадцать и... забудем.

Пашка удовлетворился, понял, что возвернул себе законные пять процентов и вдруг припечатал:

- И все это ты предлагаешь мне? - Пашка решил раскрыться. - Офицеру безопасности?!

- Ты что, тронулся! - Вскипел Холин.

- Я-то нет... а вот вы, бывший товарищ Холин...

- Ты... человека убил, - выдохнул Холин.

- Вот ты-то свихнулся точно! - Расхохотался Пашка. - Наложил полны штаны? Шучу! Шучу я! Безопасностью сыт не будешь, бабки во! - чиркнул по глотке, - нужны! Но ты хорош! Человека убил? Ты что, тюха-матюха, какого человека? Пью вроде я, а мозги вышибает у тебя. Вроде мы, как сиамские близнецы, я врежу стакан, а у тебя в башке мутнеет? Да! - Вдруг спохватился Пашка. - Итальяшка дал тебе на раздумья три дня, а уж неделя прошла. Накличешь беду, алерки ребята зубастые, особенно, что касается дензнаков.

- Потерпит, - сквалыжно прогнусавил Холин и сам поразился своему голосу.

В офисе Мадзони заклеил конверт, протянул одному из двух молчаливых, худощавых молодых людей, сжимающих мотоциклетные шлемы. Мадзони посмотрел в окно и выругался:

- Sungue della maruzza [грубое ругательство (ит.)].

Оба молодых человека не шелохнулись. Мадзони сделал знак рукой. Юноши сбежали по лестнице, оседлали два мотоцикла и с ревом выскочили на улицу, мотоциклы неслись, мелькая меж машин. Один серебряный "Судзуки" чуть вырвался вперед, взял вправо, мотоциклист в шлеме швырнул конверт на ступени, ведущие в полицию. Шантажистов никто не видел. Через минуту из здания полиции вышел человек в штатском, по виду детектив, подобрал конверт, повертел, будто принюхиваясь и прикидывая, не взорвется ли и... вернулся в здание полиции.

В комнате, заставленной ящиками с картотекой, инспектор вскрыл конверт, прочел и передал другому офицеру. Вошел блондин с багровой шеей и свекольными брылами. Инспектор, размахивая письмом, доложил "любителю пива":

- Новые обстоятельства... тот русский в отеле... сердечный приступ...

"Любитель пива" проворчал:

- Неужели доследование, - кивнул офицеру в форме. - Обоих сюда! Холин... и второго, последних кто был в номере.

Мадзони поднял трубку, набрал номер:

- Сеньор Холин! Прошла уже неделя. Что случилось?.. - Повторил по-итальянски. - Сhе соsа? Ничего, вас вскоре вызовут. Куда? Секрет. Вы медленно соображаете, сеньор Холин! - Трубка брякнулась на рычаг. Банкир Мадзони откупорил бутылку портера, сделал два смачных глотка и запел: que sera sera... [что будет, то будет... - или, чему быть, того не миновать (ит.) - слова популярной песни] Итальянский банкир пребывал в добром расположении духа.

Холин и Цулко, бледные, замерли перед столом инспектора швейцарской полиции. Стрелки на часах показали четырнадцать, затем шестнадцать, без пяти шесть оба поднялись. Инспектор проводил подозреваемых до дверей, учтиво пояснил:

- Все... если понадобится, мы вас снова вызовем... наша точка зрения остается неизменной - смерть от сердечного приступа... неизменной... пока...

Холин и Цулко долго сидели в неосвещенном салоне. Наконец Пашка "треснул":

- Я говорил... с итальяшками надо держать ухо востро. Как подставил! Это цветочки! - Пашка не знал о кассете, изобличающей Холина.

Эдгар Николаевич и заместитель заехали в первый же отель, позвонить из бара. Холин, прикрыл трубку рукой, зашептал:

- Сеньор Мадзони, мы согласны... что же вы?..

Трубка пророкотала:

- Если помните, у меня еще кассета в запасе, насчет полиции не волнуйтесь... мои люди охладят их пыл. Заезжайте вечером, обговорим детали...

Мадзони встречал Холина восторженно, как лучшего друга. Усадил за стол, преподнес золотую зажигалку в матовом кожаном футляре и духи жене.

- Отлично! - Сыпал Мадзони. - Отлично! Подставную фирму я уже зарегистрировал, причем, денег моего банка там ни франка... выручили друзья... я финансирую их проекты... они мои... перекрестное опыление! Такие деньги, сеньор Холин, а вы невеселы.

Холин, играя, щелкал зажигалкой, язычок пламени то вспыхивал, то исчезал, Холин смотрел на огонь с ритуальным обожанием, будто надеясь в огне найти решение проблем.

- Che cosa? [Что случилось? (ит.)] - Сеньор Мадзони молитвенно сложил руки, вживаясь в роль исповедника и благодетеля одновременно.

- У меня проблемы с женой, - Холин тронул пальцем язычок пламени. Она знает... что произошло в отеле "Грин гном".

- О! - Мадзони упер лодочкой сложенные руки в подбородок. - Ваша жена красива?

Холин кивнул: какой муж признается в обратном?

Мадзони также привык верить фактам:

- У вас есть?.. - банкир не успел договорить, как Холин разломил бумажник и протянул фотографию.

- Белла сеньора! - Мадзони цокнул языком. - Можно взять? - И упрятал фото во внутренний карман.

В комнату вошли двое с мотоциклетными шлемами. Мадзони затараторил по-итальянски, похлопывая парней по плечам, протянул красивому тщательно перевязанный толстый пакет, стал подталкивать парней к дверям, замер, будто, что вспомнил... и передал фотографию красавцу с открытым лицом, сказав несколько слов... Красавец мрачно взглянул на Холина, мрачно улыбнулся, упрятал фото за пазуху и вышел в сопровождении такого же молчаливого друга.

- Brigandi! - По отечески восхитился Мадзони. Взгляды банкира и Холина одновременно скрестились на духах - подарке жене Эдгара Николаевича.

- О! Pazzo [безумие (ит.)]. Подарок, похоже, некстати. - Коснулся красивой коробки. - Между прочим, чертовски дорогие... отменный запах... Жан Пату. Передайте жене вашего заместителя.

Черная "Волга" с красной мигалкой неслась по Садовому кольцу, съехав с Крымского моста, повернула направо на Кропоткинскую и нырнула в первый переулок налево, будто пассажиры "Волги" решили отобедать у Федорова в знаменитом ресторане "Кропоткинская, 36". К ресторану примыкало заведение куда менее веселое - или напротив, сверх веселое? - институт Сербского.

Седой вышел из машины, осмотрел облицованное белосерым мрамором здание и нырнул в подъезд...

Генерал-полковник Лавров сидел на койке в казенном одеянии и выглядел жалким, на подбородке и щеках торчала черная щетина с белыми островками. Глаза генерала блуждали, будто неумелый кукловод дергал глазные яблоки изнутри.

Седой вошел в палату в сопровождении врача, жестом отпустил человека в белом халате, психиатр, уходя, застыл на пороге и успел крикнуть:

- Мы ведем себя хорошо... мы образцово себя ведем!

Седой увидел, как от лекаревского нестерпимо унизительного "мы", Лавров дернулся, как от удара кнутом. Два раза прозвучало "мы", и два раза судорога искажала лицо генерала.

Седой застыл посреди палаты. Генерал вскочил с койки, как ученик из-за парты при появлении директора школы.

- Садитесь, генерал.

Лавров покорно опустился.

Седой придвинул стул ближе к кровати, удобно обосновался в позе роденовского мыслителя:

- Как дела, генерал?

- Хорошо, - Лавров с трудом разлеплял губы и изгонял подавленность из глаз.

- Вас малость подкололи? - Седой сменил кулак, подпирающий подбородок.

Генерал кивнул.

- Вы ошиблись тогда, генерал, - сказал Седой то, ради чего пришел.

- Я ошибся тогда, - с покорностью заводной игрушки повторил генерал.

- Крепко ошиблись, - добил Седой.

- Крепко ошибся, - согласился генерал.

- Но мы тоже люди, генерал. - Искренне, сам веря в происходящее, заключил Седой. Генерал кивнул, короткие рукава дурацкой куртки дернулись. Седой посмотрел на убогие тапочки генерала и отвел глаза.

- Скажем, у вас был нервный срыв... небольшой... и вернем на прежнее место, в прежнем звании.

На глаза генерала навернулись слезы. Седой отвесил безмолвный полупоклон и отбыл. По щекам генерала, продираясь сквозь щетину, катились соленые капли.

Лена Шестопалова служила в одном из совучреждений в Цюрихе. Лена владела немецким и французским, чуть итальянским, и только ретороманский числился ее проколом, но и говорило на праязыке в Швейцарии всего несколько тысяч. У Лены имелись: отменная кланово-родственная поддержка в Москве, точеная фигура, волосы а ля расцвет Голливуда и темперамент, убедиться в наличии коего мог каждый мужчина совколонии, обладающий данными для участии в эксперименте... и допущенный - Лена предпочитала глупых красавцев умным уродам - к эксперименту.

Холин - очевидно промежуточный типаж - встречался с Леной уже полгода, с трудом представляя, каков его порядковый номер в списке обожателей мадам-фрау-сеньоры Шестопаловой.

Последнее время Холину досталось, и сейчас, сидя в квартире Лены на кухне и уплетая обычный радяньский борщ, Эдгар Николаевич мучился одним: сможет ли он после передряг последних недель? И, если сможет с трудом и без блеска, не зря ли наворачивает борщ и не усугубит ли борщ шаткость его амурного положения?

- Я сегодня болею. - С откровенностью, сравнительно недавно шагнувшей к совковым дамам с запада, предупредила Лена.

У Холина едва ложка не выскочила от восторга, но пробурчал он нечто вроде:

- Ну, вот... Я так скучал... сплошное невезение...

Вместо объятий, неосуществимых по техническим причинам и, видимо, в погашение усилий и средств, затраченных на борщ, Лена потребовала у Холина повозить ее по магазинам. Холин не знал, что Цулко следит за ним. Пашке запало холинское, полудетское "она меня любит", и Цулко решил, что Ольга Холина обязана знать, что ее любят меньше, чем любит она. Менее всего Пашка желал банальной семейной свары, Цулко боролся за себя - а это священная борьба. Пашка хотел разрыва супругов Холиных, ожесточения, взаимной ненависти, а после... расправа с женой станет лишь вопросом времени.

Для разжигания ненависти, Пашка сфотографировал Холина и Шестопалову в кафе, на верхних этажах магазинов, целующимися у подъездов, выходящими из машины... отпечатанные фотографии, после ухода Холина на работу, забросил в холинский почтовый ящик.

Фотографии попали жене.

Пашка желал одного: скорейшего исчезновения единственного свидетеля; средства из своего арсенала использовать так часто - о Чугунове еще говорили - он не мог. Свой покой, возможность бухать "чекиста за бугром", не омраченность бытия лишней нервотрепкой Цулко оценивал высоко.

Ольга раскладывала фотографии и не верила собственным глазам: каждый знает, что творится кругом, но каждый умеет подобрать к себе ключик, чтобы увериться - меня чаша сия минует. И когда неминуемое совершается, обманутого срывает с тормозов. Сейчас неуправляемость Ольги Холиной становилась очевидной.

Холин вошел в дом, встретился взглядом с женой и сразу догадался, что нет такой шкалы, чтобы определить бальность надвигающегося шторма. Летели тарелки... а может не летели?.. бился фарфор... а может и не бился?.. крушился хрусталь... а может и не крушился?.. значения не имеет... Фурия показалась бы жалкой ощипанной птахой в сравнении с обманутой Холиной. И тогда она решилась на роковой шаг, со спокойствием, едва не вогнавшим в кому, сообщила:

- Я все расскажу... про тебя и про твоего ублюдка-зама!

Худшие опасения Пашки подтверждались, и способность Цулко к прозрению будущего в данном случае утешала слабо. Холин позвонил Мадзони домой, несмотря на поздний час, выдавил всего лишь:

- Вы обещали... помочь. - И распрощался. В коридоре скользнул мимо жены, как мимо бесконечно чужого и очевидно враждебного существа.

На следующий день Холина вышла из магазина в метрах четырестах от дома, груженая пакетами с провизией. Рядом с магазином краснела лаком низкая спортивная машина с красивым черноволосым мужчиной за рулем. На заднем сидении валялся мотоциклетный шлем... Мужчина видел: многочисленные пакеты вот-вот повалятся на землю, выскочил из машины, переступил путь женщине и, улыбаясь неотразимо, так как умеют улыбаться только обольстительные жиголо под небом теплых городков на Лигурийском побережье предложил:

- Вам помочь? Вот моя машина...

Холина растерялась, с ней давно не заговаривали мужчины, красивые тем более, на улице в особенности:

- Я живу... здесь. Вот... всего только несколько десятков метров...

Улыбчивый, с матово гладкой кожей и тугими черными кольцами волос, помощник подхватил большую часть пакетов и зашагал рядом с Холиной. Ольга понимала далеко не все из того, что говорил нежданный паж: озера... солнце... альпийские домики на склонах... форель в горных реках... рододендроны в скальных распадках... стрельба из арбалета на лужайках, уложенных бархатным дерном. Подошли к дому. Холина поблагодарила: не хотелось, чтобы этот располагающий человек ушел и... пропал навсегда. Холина не знала, что сказать, как подержать разговор и... не уходила: смущение женщины, очевидное и ненапускное, придавало ей изящество естества.

Похоже, итальянец предложил отобедать, и Холина согласилась сразу, не раздумывая, спросив лишь:

- Днем?..

- Я заеду за вами в двенадцать.

До вечера Холина ощущала странное волнение, а когда явился муж волнение сменилось ожесточением. Оба не сказали друг-другу ни слова. Утром муж ушел на работу. Холина долго одевалась и придирчиво красилась. Ровно в полдень раздался сигнал автомобиля, впорхнул с улицы через приоткрытое окно.

Ольга спустилась. Мужчина замер у правой передней дверцы, распахнул ее, усадил гостью, поддерживая за локоть. Обошел автомобиль спереди, сел, обернулся... подал с заднего сидения ошеломляющие цветы.

Холина благодарно кивала, цветы лежали на коленях, машина неслась в ресторан. Обедали в почти пустом зале при свечах, от дневного света избавляли толстые, засборенные шторы с бахромой и кистями. Время обеда пролетело незаметно. Холина захмелела от вина и прикосновений к запястью нового знакомого.

Спортивная машина покидала город и поднималась в горы по извивающейся дороге. Остановились у крошечной гостиницы "Фахверк", побелку стен перечеркивали крест на крест мореные деревянные брусья.

Холина старалась не думать о цели визита в гостиницу... и не могла не думать. Итальянец склонился к конторке управляющего: оба улыбались... Ольга с цветами стояла чуть в стороне, сквозь окно виделся альпийский луг в полевых цветах, плавные изгибы зеленых склонов и коровы - нет, не стада - группки по две-три буренки.

Итальянец подошел к Ольге, взял ее за руку, повел за собой. Поднялись по деревянной лестнице в небольшую комнату с низким потолком, сияющую чистотой: широкая кровать, два кресла, столик с вазой... и старинный барометр на стене... в приоткрытую дверь виднелась крохотная ванная.

Итальянец поставил букет в вазу и... рассмеялся. Ольга улыбнулась в ответ: жгучее чувство - смесь унижения и восторга - пронзило ее, глаза намокли...

Итальянец привлек женщину к себе. Вышли через пару часов, и машина понеслась по горной дороге. Еще не темнело, но воздух стал гуще, ощутимей. Итальянец предложил остановить машину и прогуляться, Ольга охотно согласилась. Шли, взявшись за руки, как юные любовники, сгорающие от первых страстей. Смотрели под ноги - приходилось обходить много острых камней. Холина увидела красивый цветок у валуна, поросшего мхом, вырвалась вперед, присела на колено, охватив стебель и не решаясь сорвать цветок.

Холина обернулась, чтобы привлечь внимание нежного друга и...

...Увидела у итальянца пистолет, нежный друг улыбался ничуть не менее тепло, чем в ресторане, в дороге, в холле гостиницы, в постели... Тонкие пальцы медленно наворачивали на ствол дырчатый цилиндр. Хорошо поставленным, как у многих латинян, голосом нежный друг негромко напевал:

- Que sera sera...

Холина попыталась подняться... поняла, что ноги не слушают, вскрикнула... Нежный друг сделал шаг навстречу и стал медленно поднимать ствол пистолета. Сзади и с боку раздалось мычание, и Холина с тоской подумала: последнее, что удастся увидеть в жизни, черно-белая корова, и вымя, неправдоподобно большое, почти чиркающее толстыми сосками о землю.

- Que sera sera... - Итальянец сделал еще шаг, и ствол пистолета принял почти горизонтальное положение.

Холиной никогда не приходилось заглядывать в такую маленькую, черную и... бездонную дырку.

Ноги служить отказались, и Холина решила упасть с колен и покатиться по склону, она упала... и в этот момент раздался глухой звук, будто треснула доска или чихнула корова. Нежный друг понял, что промахнулся, выругался:

- Sangue della maruzza!

Посмотрел на корову, на огромное вымя, решил подбодрить себя шуткой:

- Come, grande, povera! [Как она раздалась, бедняжка (ит.)] - И рассмеялся, готовясь к новому выстрелу.

От безысходности силы вернулись к Холиной, Ольга вскочила и побежала, итальянец, желая стрелять наверняка, побежал вслед. Холина стремительно и легко прыгала меж камней, итальянец пришел в ярость от несговорчивости жертвы и мчался, не разбирая дороги, напролом.

Холина слушала только биение собственного сердца, и вдруг тишину гор прорезал вопль... Ольга обернулась. Итальянец на бегу зацепился за скрытый травой островерхий камень, упал, выронив пистолет, и покатился по склону, утыканному торчащими, как пики, скальными отщепами.

Холина замерла, еще раз крики нежного друга взвились и отразились эхом от серобелых гор, поросших соснами. Женщина видела далеко на дороге красную машину, стала спускаться, подошла к пистолету с глушителем, тронула рукоятку носком туфля и направилась вниз, туда, где ничком лежал нежный друг. Холина с опаской приблизилась, схватила шипастый камень и положила камень в тонкую матерчатую сумочку. Любопытство, а может и жалость, гнали женщину к нежному другу, носок туфли дотронулся до тугой голени под брючиной - итальянец не двигался. Тогда Холина присела, в шаге от нежного друга, в правой руке сжимая сумочку, левой пытаясь перевернуть мужчину на спину.

В этот миг итальянец ожил, стремительно распрямился и цепко ухватил Холину левой, сунув ей под подбородок "беретту" с перламутровыми накладками на рукоятке.

Ссадины на щеках и на лбу "нежного друга" алели, вымазанное землей лицо отталкивало, "шестерке" сеньора Мадзони досталось, но "нежный друг" не сомневался в исходе: женщина в его руках, безоружная, а он, мужчина, с пистолетом.

- Povera mia! [бедная моя (ит.)]

Потрепал ее дулом по скуле, на миг расслабился, пытаясь восстановить силы... и Холина с размаху опустила сумочку на висок итальянца. "Нежный друг" не успел ни изумиться, ни испугаться... рухнул, как сноп, издав булькающий горловой звук. Из раны на виске полилась кровь, наползая на уже подсохшие ссадины.

Холина перевернула мужчину на спину, поднесла зеркальце к губам поверхность не замутнилась. Дотронулась до золоченого брелка на поясе, выпуклые золотые буквы сообщали "Que sera' sera'"... и разрыдалась.

Женщина сорвала брелок и устремилась вниз, села в машину и помчалась в Цюрих.

Холина влетела в офис мужа и, зная, что Цулко как раз и предназначен для деликатных обстоятельств, все выложила Пашке в присутствии мужа. Холин время от времени покусывал губы, переживая за себя, хотя жена не сомневалась, что муж все простил и потрясен происшедшим с ней.

Пашка переспросил:

- Уверена, что... конец?

Холина соображала плохо, исцарапанная, в рваных колготках, отвечала прерывисто, невпопад:

- Нет... да... пульс ушел... он не дышал...

Пашка уже не слушал, мотал перед губами "чекистом за бугром", не решаясь выпить:

- Убийца убит... Трудно поверить... еще труднее доказать... ты убила человека, - посмотрел на Холина, - тут же на самолет, пока не хватились. Кто вас видел?

- В ресторане... в гостинице...

Холин кусал губы.

Холина мяла сумочку с камнем, тонкая ткань прорвалась в месте удара.

- Да оставь ты ее! - Пашка вырвал орудие спасения и отшвырнул на кресло. - Сейчас же в аэропорт... и не в двадцать четыре часа, а сейчас же...

- А вещи? - Не удержался Холин.

- С ума сошел?.. Все потом!.. - и побежал звонить в Москву.

В Шереметьево Холиных не встретили. Супруги увидели безнадежно длинную очередь на такси. К Холину вразвалку подошел рыжий таксист, сумеречно пробасил, обращаясь вроде и не к Холину, а к Господу Богу, размышляя наедине с собой:

- Двадцать долларов...

Холин кивнул. Обшарпанный грязно-лимонный драндулет с салоном, пропахшим бензином, дребезжа и переваливаясь, покатил к городу.

На следующее утро Холин стоял перед Марь Палной. Черкащенко вызвал Эдгара Николаевича "на ковер". Секретарша оглядела Холина, как существо с Марса:

- Со счастливым возвращением на родину. - И засмеялась как только она умела: безжалостно и не смущаясь. Холин терпеливо ждал.

- А где подарки? - добила Марь Пална.

- Потом, все потом... - Холин не реагировал на издевку: что поднимать волну?.. Все рухнуло в одночасье. Марь Пална буркнула нечленораздельное в селектор и дала разрешающую отмашку: проходите!

Холин давно не видел Мастодонта, отвык от окриков, отвык от тончайших - и часто бесплодных - вычислений начальственных настроений. Мастодонт не поднял головы. О приветствии и речи не шло. Верхний свет не горел. Очертания предправления дрожали в неверном свете истинно ленинской зеленой лампы.

Холин замер соляным столпом посреди ковра, терпеливо ожидая, когда Мастодонт оторвется от бумаги. Предправления правил текст, вычеркивал и вписывал слова и даже грыз кончик ручки, сосредотачиваясь и желая уяснить скрытый смысл, упрятанный между строк.

На подоконнике, заменяющем Мастодонту альков, лежали любимые Марь Палной сигареты "More", черные, тонкие и длинные... Телефоны молчали. Свет зеленой лампы придавал лицу Мастодонта сходство с мертвецом, из пепельницы курился дымок. Предправления мурыжил Холина по всем правилам кабинетной науки, начиная от щадящего унижения и заканчивая полным размазыванием по стене.

Холин переминался с ноги на ногу, ощущая, как в нижних конечностях поселяется холод, такой же, как в цюрихском парке при встрече с Мадзони сразу после дождя. Холод начинал ползти от лодыжек, обнимал голени, икры, подкатывал к коленям.

Мастодонт писал. Холин молчал.

Мастодонт вычеркивал. Холин молчал.

Мастодонт грыз ручку желтоватыми зубами. Холин молчал.

Ожила вертушка. Предправления, не глядя, подцепил трубку, вытряхнул из глотки дежурные: ...да... нет... нет... да... нет... - шваркнул трубку так, что по хилой пластмассе, едва не заструились трещины. Мастодонт водил по бумаге пером с такой яростью, что казалось: вот-вот из-под пера брызнут искры. Предправления провел кулаком по лбу, высоко занес руку и... ручка сорвалась в штопор для проставления жирной, рвущей бумагу точки. И тут же предправления отшвырнул шариковое стило... ручка упала на пол...

Холин, пронизанный хладом от пяток до темени, парковой статуей серел посреди кабинета.

Мастодонт, так и не отрываясь от листа, не подняв головы, не заглянув в глаза опальному, прорычал:

- Во-о-н!

Раскаты его гнева отразились от стен, от потолка, от пола перемешались и огрели Холина по голове стопудовым начальственным недовольством. Мастодонт выложился в вопле негодования, поднял голову, брезгливо оглядел Холина и уже несравненно менее устрашающе повторил:

- Вон!

Холина вышвырнуло из кабинета в предбанник, как утлую лодчонку штормовой волной на брег. Марь Пална подняла невыразимо разные - холодные, понимающие, смеющиеся, осуждающие глаза и, не разжимая губ, подвесила в воздухе иезуитский вопрос:

- Как пообщались?

Холина здорово трепало все это время, и человеком он уродился неглупым, понимающим тонкости, но... всему же есть предел и мысленно он стократно отматерил Марь Палну, Мастодонта, соввласть, сонмища кретинов, всю жизнь стреноживающих нормального человека, и все же... жизнь продолжалась, и правила игры не рекомендовали срывов, а тем более воплей в начальственных предбанниках, и потому Холин лучезарно - сказывалась проклятая западная школа - улыбнулся и однословно удовлетворил торквемадовское [Торквемада - одна из мрачнейших фигур испанской инквизиции] любопытство Марь Палны - "как пообщались?":

- Конструктивно...

Мастодонт с Ребровым летели в Среднюю Азию. В самолете, в салоне первого класса царили тишина - если не считать мерного гудения двигателей - и прохлада. В иллюминаторах, в лучах замечательного солнца весело скакали облака, Мастодонт похлопывал Реброва по колену.

- Слушай сюда... место Холина освободилось... Цюрих! Представляешь!.. Мечтают десятилетиями. Вчера, думал, Холина кондратий в моем кабинете хватанет.

Мастодонт утонул в кресле, запрокинув голову на подголовник:

- Говорят: чурки! Чурки?.. Это от зависти. Ох, у некоторых башки работают... У них свои игры... их царьки тоже валюту желают иметь при вылазках во вражий стан... - Предправления затих, смежил веки.

Ребров лениво перелистывал журнал, полагая, что Черкащенко задремал.

- Зря не слушаешь. - Не открывая глаз, усовестил Мастодонт. - Я тебе науку преподнесу... никто не сравнится. Ох, брат, какие экземпляры попадаются... кто на пять ходов вперед рассчитывает - это мелюзга, кто на десять - тоже не шик, кто на двадцать - эти посерьезнее, но есть - мыслят турнирами, не отдельными ходами, не играми - турнирами. Вот Герман Сергеевич из таковских, прислушивайся к нему, угождай, такие всегда на плаву при любых партиях, любых правителях, у них особый нюх на власть... другой в двух шагах прошмыгнет - не заметит, а Герман Сергеич свою выгоду выжмет.

- Он богатый человек? - Ввернул Ребров.

- Дурацкий вопрос! - Погрустнел Мастодонт. - Я тоже не бедный, но... он король! Тут другое. Как поется?.. Каждый сам ему приносит... и спасибо говорит. Вот в чем фокус... и спасибо говорит! Отобрать власть - несложно, заставить на блюдечке поднести - это класс.

Вошла стюардесса, предложила воды. Мастодонт покачал головой. Девица в форме вышла. Мастодонт толкнул Реброва локтем в бок. В миг из портфеля явилась бутылка "метаксы". Ребров разлил по рюмкам. Выпили. Мастодонт крякнул:

- Люблю это пойло... Тут ездили корм раздавать грецким, значит, коммунистам, не то Попис, не то Жопис, запамятовал, но ушлый гад... запомнил, и как только на митинге отбубнил марксовый "отче наш", меня за кулисы... Мне, говорит, запало ваше пристрастие к мягким коньякам... Вот, извольте, и ящик "метаксы" преподносит. - Предправления вздохнул, - за наши же деньги, ясно... но все равно приятно. Такой вот славный парень Жопис, наследник Одиссея и Ахилла... Развращает красное братство.

- Зачем вы меня с собой взяли? - не утерпел Ребров.

- Приглядеться... все ж на "точку" тебя ставлю... и Азию хочу показать, обомлеешь...

...и действительно, такого Реброву увидеть не удавалось, да вряд ли и удасться. Кортеж для порядка покружил вокруг самаркандских красот, высадил этнографический десант на восточный базар, а далее устремился за город, пробирались среди песков, по пыльным дорогам и... вдруг визг колес въехали в натуральный рай: сочная зелень, фонтаны, столы заваленные горами еды, привольно вышагивают павлины... рассадили гостей, присягнули тостами на верность красным боярам и... покатился пир горой. Вечерело... Азиатские глаза хозяев источали приязнь. В кронах деревьев вспыхнули гирлянды цветных ламп и...

...Ребров протер глаза, выпил стакан минеральной, еще раз приложился к воде, внимательно вгляделся в деревья и...

В гуще крон на толстой ветке примостилась голая малолетка... а дальше еще одна чуть старше и еще... и тут у Реброва, будто прорезался третий глаз. В кронах деревьях, сгрудившихся вокруг изобильных столов густо сидели голые дамы не моложе шестнадцати, не старше двадцати.

Ребров склонился к Мастодонту:

- Тихон Степаныч, я пьян?

- Ты?.. Как стеклышко! Я даже порадовался... пить умеешь, тож не последнее ремесло в Рассее... А что?

- Бабы голые в ветвях привиделись. - Шепотом выдохнул Ребров.

- Привиделись!.. - хохотнул Мастодонт. - Это ж чистая быль - явь... колорит местный... не зря я тебя сюда тащил. Хлопковый вариант марксизма. Впечатляет? А? Расскажи такое в Цюрихе... в дурдом навечно определят...

Ребров поднялся, подошел к дереву, неуверенно погладил бархатную женскую ногу, тихо спросил:

- Ты кто?

- Комсомолка, - еще тише ответила девушка.

- А тебя можно?.. - спьяну ляпнул Ребров.

- Можно... - еле слышно обнадежила комсомолка, - но только потом... после всего... когда отвисим положенное...

- Это когда же? - уточнил Ребров.

Комсомолка взглянула на часики - единственное одеяние:

- После полодиннадцатого... только ты не пей сильно...

- А то что? - показно возмутился Ребров.

- Что... что... сам знаешь что, - и комсомолка захихикала, показывая немалый опыт в общении с мужчинами после половины одиннадцатого...

Ребров вернулся к столу. Мастодонт вроде подремывал, неожиданно открыл один глаз, зыркнул на подчиненного:

- Сговорился? - и закрыл глаз.

Ребров оседлал скамью, глядя на хозяев, запустил пальцы в блюдо плова, запил зеленым чаем.

Захмелевший азиат из местных князьков изловил павлина, другой сбросил со стола салатницы и корзины с хлебом, освобождая павлину пространство для выгула, пустили птицу по столу, несколько человек откупорили шампанское и стали поливать птичьего вельможу пенными струями.

На чистейшем небе сиял полумесяц. К Мастодонту приблизился невероятной толщины человек, не менее чем с дюжиной подбородков:

- Какие люди! - пьяно заголосил толстяк.

Мастодонт открыл глаза. Толстяк нагнулся и совершенно трезво, даже чуть с обидой поинтересовался:

- Все в порядке?

- На двух счетах... и остаток на руки прямо в посольстве.

- Спасибо, дорогой! - подбородки толстяка задрожали, телеса заходили ходуном, из глаз-маслин выплеснулся восторг...

Толстяк отошел на шаг-другой, присел и залюбовался молодым гепардом на цепи, грациозно выхаживающим вокруг кряжистого в основании и расщепляющегося выше на три ствола дерева.

Политый шампанским павлин подурнел, публика утратила интерес к сморщившемуся, сразу потерявшему величие, представителю пернатых.

Мастодонт поднялся, приблизился к облицованному мрамором бассейну ладони в три глубиной: в прозрачной воде шевелили плавниками крапчатые форелины. В центре бассейна журчал фонтан, серебряный свет, будто только что выкованного серпика луны, радужно преломлялся в ледяных струях.

Подошел Ребров, замер рядом с начальником. Мастодонт следил за шевелением плавников рыбы, не оборачиваясь обронил:

- Понял, что почем? - вздохнул. - За Холиным тоже кой-кто стоит... не без того... но калибр заступников жидковат... готовься в Цюрих!..

Приблизилась черноволосая красотка - скорее всего полукровка-кореянка, шепнула Реброву:

- Ну, как?

- Неужели полодиннадцатого? - Ребров поднес к глазам часы: ба! полночь. - Я что... тебе глянулся?

Комсомолка с дерева, дочь далекой страны утренней свежести запросто объяснила:

- Толстых не люблю... тяжелые и потные... после них всю неделю ломает...

Мастодонт оглядел кореянку, поиграл тяжелыми волосами, ласково потрепал по щеке, подтолкнул пониже спины: юная энтузиастка компорока поджала губы и скрылась в тени кустов.

Мастодонт побрел к машине за предправления покорно, будто гепард на невидимой, но от того ничуть не менее прочной цепи вышагивал Ребров. Быстро домчали до аэропорта. Успели на самолет... В Москву!.. Подремывали в креслах на высоте десять тысяч метров.

- Хорошо слетали, - не открывая глаз, подытожил Мастодонт. - Всего-то сутки! Хотел, чтоб ты увидел. Расскажи я, никогда б не поверил...

В московской квартире Холина царил беспорядок - разительный контраст с белой гостиной и стильной спальней в столице цюрихских гномов. Но... забугорные годы зря не пропали - Холины успели натащить. Попади сюда работяга из глубинки, обомлел бы...

Супруги сидели друг напротив друга на кухне. Холин вертел вилку, Ольга мяла салфетку. Холин переживал потерю сладкого места... скорбел о "золотом деле" Мадзони, плывущем в руки Пашке Цулко... мстительно поражался бездушию Мастодонта... и даже ревновал - как же! Перед несостоявшимся убиением жену еще употребили... Холин скрючился, нахохлился, постукивал тупым концом вилки по столу.

- Перестань! - Холина, похоже, сожалела, что в поспешности отлета потеряла матерчатую сумку с разящим камнем.

- Перестань! - повторила Холина.

Дробь по столу стала еще чаще... Холин поднялся, позвонил:

- Добрый день... от Цулко... если можно, сегодня?.. буду в два, опустил трубку.

Холин подъехал к пресс-центру на Зубовской площади, остановил "фолксваген-пассат" на Кольце среди иномарок с желтыми, редко-красными номерами. Прошел в стеклянные двери меж стен с надраенными медными табличками и замер у второго остекления, сквозь которое виднелась конторка и капитан милиции.

Из дверей вышел Седой:

- Вы Холин?

Эдгар Николаевич кивнул. Седой придержал Холина за локоть, на миг замер рядом с капитаном милиции:

- Товарищ со мной, Борис Иваныч!

- Какие проблемы! - улыбнулся напоминающий американского киногероя капитан Борис Иваныч и с благодарностью взял сигарету из пачки протянутой Седым.

Разделись, поднялись по правой мраморной лестнице, у городского телефона сгрудились трое или четверо иностранных корреспондентов с кофрами, треногами и камерами с длиннофокусными объективами.

Поднялись по двум лестничным пролетам - Седой время от времени кивал встречным - прошли бар-кишку, глянули на стойку с бутылками, сигаретами и закусками.

Прошли в ресторан. К Седому подошла метрдотель, блондинка средних лет, более напоминающая доктора филологии. Посадила у левой стены под зеркалом в обрамлении зажженных миньонов.

Официант подскочил тут же. Седой, не обращаясь к меню, заказал:

- Соленые грибы... лобио... четыре порции пельменей... две рыбные солянки и две вырезки с грибами.

Официант не шелохнулся. Седой обратился за советом к Холину:

- Водку или красное к мясу?

- Я на машине... лучше вино.

- Две бутылки "Каберне".

Официант исчез.

- Слушаю вас, - Седой разлил воду по фужерам.

Холин отхлебнул:

- Цулко полностью доверяет вам...

- Слушаю, - бесстрастно подстегнул Седой.

- К нам в Цюрих приезжал человек и...

- Я все знаю... что случилось, как и почему. У вас проблемы с женой? Я тут кое-что придумал. - Седой с интересом взирал, как официант расставил четыре стальные плошки с пельменями и разлил вино.

Выпили. Седой и Холин склонились к середине стола. Седой долго говорил. Холин слушал. Оба время от времени прикладывались к бокалам.

В ресторанный зал входила разношерстная публика от нечесанных юнцов с размалеванными девицами до вышколенных дипломатов.

Появился капитан Борис Иванович, протянул пачку сигарет Седому и Холину. Холин отказался. Седой взял: капитан и Седой обменялись дружескими улыбками.

В конце неспешной беседы Седой осведомился:

- Неплохо?

Холин сжал ножку бокала:

- Мне никогда б не пришло в голову...

- У каждого своя профессия! - рассмеялся Седой.

Холин сослался на занятость - попытался расплатиться, Седой пресек попытки. Холин ушел. Седой продолжил трапезу. Несколько раз к нему за стол присаживался капитан Борис Иванович, и оба заразительно смеялись.

В Париж летели втроем: Черкащенко, Марь Пална и Ребров. Самолет взлетел, Мастодонт направился в туалет, Марь Пална, сидевшая в центре между двумя мужчинами привычно не утерпела:

- Кто ж за тобой стоит, Ребров?

- Никто. - Ребров вспоминал приключения в сердце Азии и не верил.

- Так не бывает! - наставительно заключила Марь Пална. - Скрытник великий!

Вернулся Мастодонт, тяжело опустился в авиационное кресло. Марь Пална вмиг примолкла.

Сели у де Голя, быстро добрались до города на серостальном "ситроене", присланном администрацией Евробанка. Разместились в отеле. Мастодонт остался в номере отдыхать, Реброва и Марь Палну послали в Евробанк готовить документы. Вез шофер-француз ни слова не понимающий по-русски.

Ушлая Марь Пална, за возможность поерничать не пожалеющая родную мать, нашептывала на ухо Реброву:

- Раньше большевички тащили младших братьев из Коминтерна на склады, в запасники музеев, раздавали добро дворян, купцов - все что награбили... это в двадцатых... крали у одних - плохих, и передавали другим - хорошим. Антиквариат, бриллианты, николаевские десятки мешками... Эйфелева башня?! - Марь Пална быстро утеряла интерес к символу галльской столицы. - После войны насоздавали народных банков... открыли отделения совковые в Швейцарии, ФРГ, Иране, Люксембурге, Австралии... Евробанк, между прочим, основали русские эмигранты, жертвы красного террора... потом проморгали или сознательно отдали своим мучителям. В Евробанке нашенском пасутся все посольства соцдрузей, вся грибница Жорика Марше - куча организаций: женские, молодежные, профсоюзные, пионерские, спортивные... Тьма нахлебников... Отделения всеобщей конфедерации труда, включающие - не поверишь! - работающих на французскую "оборонку".

- Не понимаю, почему 99.7 процента капитала принадлежат Госбанку и Внешторгбанку, а не все сто? - Ребров хотел показать, что и он не лыком, тоже готовился к набегу на Париж. - Кокетство?..

Марь Пална не только для подоконников годилась, но и дело знала:

- По французским законам на территории страны банк может возглавлять только подданный Франции. Вот эти косметические 0.3 процента принадлежат местным коммунистам, и во главе банка - для отмазки! - француз.

Приехали, прошли в офис Евробанка. Ребров запросил бумаги для Мастодонта. Расторопные клерки быстро завалили стол папками, Марь Пална потребовала кофе, выпила две чашки, выкурила сигарету и сообщила Реброву:

- Я шефа ждать не буду... пройдусь по магазинам... через пару часов ждите. - И исчезла, обворожительная, таинственная, на взгляд непосвященных, неприступная.

Мастодонт вошел по-хозяйски, выгнал из кабинета посторонних, оглядел Реброва, корпевшего на ворохом бумаг:

- Ну что?

- Разбираюсь, - сообщил Ребров.

- Давай, давай... - тоном Мастодонт показал, что все эти бумаги ему совершенно безразличны.

- Не понимаю, - поделился Ребров.

- Чего? - без одобрения, скрывая усталость уточнил Мастодонт.

Ребров протянул несколько бумаг - колонки цифр напротив чреды фамилий, как выплатная ведомость:

- Фамилии только испанские и выплаты приблизительно одинаковые, похоже зарплата. Откуда столько испанцев, и за что мы им платим?

Мастодонт лениво подцепил листок, пробежал сверху вниз отшвырнул:

- Яснее ясного... Зарплата... только не испанцам. Кубинцам! Содержим экспедиционный корпус в Анголе... полностью. А ты как хотел? Тоже люди... жрать-пить должны, опять же бабы... домой перевести... набегает...

- Но почему деньги наши, если Кастро послал? - Не утерпел Ребров и различил в глазах Мастодонта неодобрение.

- Почему, почему?.. Где бы мне "Беломора" достать? - поплакался предправления, но все же ответил. - Почему, говоришь? Да потому что у Феди ж... голая. Мы за все платим! И за всех! Думаешь, нас поддерживают за то, что мы такие хорошие? За поддержку заплачено, еще как! Все друзья куплены! Без конца снуют гонцы, осведомляются все ли в порядке у наших ставленников? Не пособить ли деньжатами?.. А где взять... на всех? злость полыхнула в глазах Мастодонта, приблизился к окну: внизу пестрел крышами, разновысокими зданиями, зеленел скверами, голубел лентой реки знаменитый город. - Вон! Смотри! Дома в престижных районах. Живут буржуа, им и в голову не приходит, что приобретение участков под застройку, возведение домов - все финансировалось из Кремля, и живут господа-парижане в наших квартирах.

- Но есть же законы... можно проследить, откуда деньги... - возразил Ребров.

- Проследи!.. Где ж мой "беломор", мать его?!. - Мастодонт, закурил из пачки на столе. - Игры... Даем в долг, под смехотворный процент и... никогда не требуем назад. Сплошь подарки! Или скупим на корню тираж никому не нужной газетенки да еще по десятикратной цене... А как, ты думаешь, кормятся компартии в странах, где их, кроме как придурками, никто не признает? Займы, кредиты, разовые дотации - все гонорар за верную службу. Курьеры кремлевские так и скачут туда-обратно, развозят "зеленые"... а уж способов отмывки - сотни. Один праздник газеты "Юманите" чего стоит! Сколько собрали на празднике? Парижане, может, и ста тысяч пожалели, а наорут, мол собрали сто миллионов! Проверь. Вспотеешь!

- Сицилийская мафия... - Ребров отодвинул от себя бумаги.

- Этого я не люблю!.. - поморщился Мастодонт. - Когда ярлыки клеют... Запуталось все, не распутаешь...

- А вы не боитесь говорить все это? - Ребров красноречиво обвел глазами стены, имеющие уши.

- Не боюсь! - Мастодонт хлопнул по столу. - Штуковина у меня есть отменная, - ткнул в толстый "атташе-кейс". - И вообще, не боюсь... Мастодонт поднял руку открытой ладонью вверх будто клялся. - Наше дело не правое, но... мы победим. - И любезно разъяснил. - Не правое - факт, но... победим, тоже факт. Слишком много денег - раз, и людей даже за говно не считаем - два. Это сила! - Мастодонт поднялся, приказал Реброву. Подготовь акты ревизии и прочую требуху - все подмахну. И не копай, тяжелее жить будет.

Вошла Марь Пална, притворно повинилась:

- Задержалась чуть, Тихнстепаныч, магазины...

- О! - оживился Мастодонт, мне тоже кое-что потребно. Поехали! Устрою знакомство с Парижем! Как я перепахал этот городишко, так врядли кто...

Серостальной "ситроен" медленно многопушечным дредноутом отвалил от входа в Евробанк.

Мадзони и Цулко беседовали в офисе итальянского банкира.

- Жаль, что сеньор Холин так стремительно покинул нас. - Мадзони вертел никелированную телескопическую указку. - Надеюсь, это не меняет наших планов?

- Нет... - Пашка, конечно же, тискал стакан, - но... вместо Холина приедет другой.

- Ну и что? - Мадзони не хотел преувеличивать возможные трудности. Мы и с ним договоримся? Разве нет?..

В соседней комнате на диване, плечом к плечу, как воробьи на жердочке, смирно устроились два молодых человека - уже других! - с мотоциклетными шлемами на коленях. Мадзони рассеянно посмотрел на юношей, сокрушенно покачал головой, доверительно сообщил Цулко:

- Ну и женщины в России...

Мадзони, в шелковом пиджаке от Сен-Лорана и с шейным платком Риччи, ироничный и уверенный в себе, проводил Цулко до дверей:

- У вас страсть давать названия сделкам... нашу окрестим "голден вэй - золотой путь"! - обменялись рукопожатиями. Мадзони, не отрываясь смотрел в спину спускающемуся Цулко, как недавно Холину и напевал излюбленное: "...que sera sera". Итальянец развернулся, вошел в комнату с диваном - оба юноши вскочили, как по команде, прижав шлемы к груди.

- Brigandi! - Мадзони дружески потрепал парней.

Ребров прилетел в Цюрих вскоре после встречи Цулко и Мадзони. В аэропорту сразу попал в объятия Пашки Цулко, который усадил нового начальника в машину, домчал до дома, где жил Холин, провел в холинскую квартиру с прежней же мебелью, но уже без личных вещей "погоревшей" четы. Внесли вещи, Пашка провел Реброва по комнатам, наконец уселись в белой гостиной. Пашке не терпелось выпить, благо остались еще бутылки Холина, он притащил с кухни стаканы:

- Не возражаете?..

Ребров кивнул, выпили, спросил:

- Что тут у вас?

- Все в порядке... - Пашка замялся, подумал и... решил сразу взять быка за рога, - готовлю... выгодную сделку с золотом...

- Выгодную кому? - Ребров уже немало слышал о нравах совчиновников, и их представлениях о выгоде.

- Нашей стороне, - не моргнув, сообщил Пашка, в глубине души надеясь, что если вновь прибывший - лопух, то и все сорок процентов отойдут в пользу Цулко.

Ребров разжевал соленую соломинку:

- Помните? Что Россия?.. Воруют-с!

Пашка располагающе рассмеялся.

Ребров неуловимо походил на Чугунова и даже предложил тоже самое:

- Завтра начнем с баланса...

Пашка кивнул.

Ребров подхватил ломтик сыра, посмотрел на просвет:

- Кто покупает золото?

- Весьма почтенная - не старая, но проверенная - фирма. За ней стоят близкие нам организации...

- Коммунисты? - уточнил Ребров.

- Решительно левые, скажем так... - пояснил Пашка.

- Кто санкционировал продажу? - Ребров принялся за сыр.

Пашка извлек козырного туза:

- С самого верха... Герман Сергеевич... слыхали?..

- Еще бы! - непонятно, проникся ли Ребров робостью или осуждал. - Я пока замораживаю эту сделку.

- Как? - не выдержал Пашка.

- Так! - Ребров ободряюще улыбнулся и предложил. - Вам еще налить?

Даже столь великодушное предложение не смогло утешить Пашку.

Утром в офисе совбанка в Цюрихе Ребров просматривал бумаги.

- У вас была недостача?

- Была, - согласился Пашка.

- Я смотрю, она покрыта. Кто перечислил деньги?

- Это стерильный перевод, источник мне не известен, очевидно решили поддержать... решение приняли на самом высоком уровне... и нам не сообщили. В нашей практике случается... приходит сумма... мы не задаем лишних вопросов, подержим ее полгода-год и... переводим, согласно указаниям...

Ребров листал документы:

- Вы ошиблись... это не стерильный перевод... деньги пришли из "Банко ди Бари".

Пашка разыграл недоумение:

- Выходит, забыл. Столько текучки...

- Это частный банк? - Ребров пристально смотрел на Цулко.

- Частный. - Пашка едва заметно нервничал.

- Кто им владеет?

Пашка задумался:

- Я знаю только, кто контролирует большую часть авуаров.

- Кто? - Не унимался новый начальник.

Пашка взмок: не предвидел, что вновь прибывший начнет так напирать.

- Слушай, старик, - рискнул Пашка, - давай выпьем! Ничего, что я так по-свойски?

- Нормально, старик, только выпьем позже, я слушаю...

Пашка нахохлился: терпеть не мог допросов с пристрастием, выдавил:

- Кастелоне, Донацци, Мадзони...

Ребров поднял руку:

- Можно подробнее о последнем?

Пашка краснел, бледнел и чекистская гордость вмиг покинула его могучее тело в преддверии потери заветных сорока процентов:

- Мадзони - человек с решающим голосом в банке.

Ребров разлил виски по стаканам:

- Есть повод выпить!

Пашка просветлел - наисложнейшие задачи без труда решались за выпивкой, браво выкрикнул:

- За что?

Ребров дружески пояснил:

- Я блокирую сделку с золотом... старче! - и выпил до дна.

Мадзони приехал на прием к Реброву лично. Такого не случалось ни разу. Внизу, у черного "мазератти" итальянца, разгуливали двое с мотоциклетными шлемами. Мадзони влетел стремительно, потряс руку Реброву и, не успев сесть, выкрикнул:

- Che cosa? Что случилось, господа?

Ребров сидел в торце стола, закинув ногу на ногу. Пашка, как хлопотливая мамаша, пытающаяся выдать замуж крепко пересидевшую дочь, обхаживал Мадзони. Итальянец не замечал Цулко, без труда сообразив, что успешный исход "голден вэй" целиком зависит от неторопливой, мягко улыбающейся "новой метлы" из Москвы. Мадзони решил, что сорока процентами не отделаться и смирился с неизбежностью: нужно подвинуться еще на десять процентов. Фифти-фифти! И это его последнее слово. Он тайно платил из своих процентов Сановнику, раскрывшему зонт над сделкой на самом верху.

Мадзони понимал, что и с этих двоих - Реброва и Цулко - Сановнику причитается. Могущественное теля со Старой площади сосало двух маток... и пусть! Сделка впечатляющая - всем хватит.

- Сеньор Ребров, медлить нельзя... цены на золото весьма нестабильны... и сейчас на свободных рынках максимальны.

Ребров улыбался, не упивался несогласием, и вообще нравился Мадзони.

- Вы человек не импульсивный, как мы, южане... сделка обоюдовыгодная, уверен мы поймем друг друга.

- Надеюсь! - Ребров протянул руку. Мадзони исчез также стремительно, как явился. Внизу взревел мощный двигатель, "мазератти" и два мотоцикла исчезли.

Прием на вилле Мадзони был в разгаре. Ребров и хозяин виллы с бокалами шампанского стояли на открытой веранде.

- Вы напрасно упираетесь, - увещевал Мадзони. - Цулко вам рассказал об условиях?..

- Условиях? - Ребров поставил бокал на поднос лакею, явно не понимая смысла сказанного Мадзони.

- Не сказал... Я вижу, - глаза Мадзони заледенели, - сеньор Цулко полагает, что если не держать вас в курсе, то ему достанется все или большая часть... Недальновидно! Между нами, Цулко - без головы... Мадзони пригубил шампанское, - вам пятьдесят процентов, сеньор Ребров... сколько отдать Цулко, - "и, наверх" хотел высказать свою осведомленность в российских делах банкир, но решил промолчать, - решите сами.

- Не понимаю, - Ребров искренне недоумевал.

Мадзони вывел его на веранду, внизу благоухали розы, терпкий, напоенный ароматами садов ветер едва шевелил волосы:

- Понимаете, сеньор Ребров, я уверен... поверьте пятьдесят - это очень высокий процент.

Ребров пробрался сквозь толпу подвыпивших гостей и шикарных женщин в вечерних платьях. Мадзони догнал его у выхода, задержал, взяв за локоть:

- Все в порядке?

- Незабываемый вечер, - и шутя, и всерьез оценил прием Ребров, поклонился и вышел. Вслед невольному нарушителю договоренности с Холиным смотрели три пары глаз: Мадзони и двое юношей в мотоциклетных шлемах.

Сановник пил чай из подстаканника с ракетами и ГЭС и хрустел баранками. Напротив, с неизменным кофром, устроился Седой. Сановник размешивал сахар, ложечка пронзительно стучала по стеклу - никто не говорил Сановнику, что это неприлично, да его и не интересовали бредовые условности.

- Золото!.. - Сановник отпил чай. - Двадцать ящиков... в этом, кивнул на кофр, - не перевезешь. - Сановник поднял трубку "вертушки" ожил телефон под гербом в кабинете предправления:

- День добрый! - Сановник не представился, должны узнавать по голосу, а не узнают... тем хуже. - Что там ваш Ребров? Тормозит дело. Перебросить товар? - Сановник кивнул на Седого, тот разжал рот:

- Хоть завтра!

- Хоть завтра, - уже без подъема повторил Сановник. - Все уперлось в Реброва.

Мастодонт нервничал: всего месяц с небольшим и уже подставляет... эх, Ребров, просил же не копай, живи спокойно...

- Я разберусь, - заверил Сановника.

Ребров вечерами бегал по близлежащему парку в теннисных шортах с лентой-перевязкой на волосах, бежал и сейчас по пустынной аллее. Сзади раздался рев мотоциклетного мотора. Ребров обернулся и увидел несущийся навстречу серебряный "судзуки", попытался ринутся вперед, но... прямо на него с включенной фарой наезжал второй мотоцикл. Обе машины резко затормозили в двух шагах от Реброва каждая, сухая земля брызнула из-под колес. Ребров замер в центре "коробочки" из двух мотоциклов и густых кустов по бокам. Двое тренированных парней соскочили с мотоциклов, не снимая шлемов, и начали сходится, чуть расставив руки. Били долго, обстоятельно, не торопясь и ничего не опасаясь: уезжая, сыпанули песка в рот окровавленному распластанному человеку.

...Ребров не помнил, как добрался до дома и тут... позвонил Мастодонт. Ребров слушал его далекий рев и рассматривал лицо в зеркале: из рассеченной губы на белоснежные шорты "шлезинджер" падали красные капли и расплывались бесформенными пятнами на ткани.

Трубка ревела голосом Мастодонта. Ребров вытянул ноги, время от времени ощупывал ссадины и грязные с налипшей землей раны, опасаясь переломов.

- Запомни! - последнее, что взрычал Мастодонт. - Чтоб завтра же... связь оборвалась.

Прошло не более десяти минут... и телефон снова ожил... голос Мадзони шептал, оглаживая как ветерок из садов, окружающих банкира:

- Che cosa? Что случилось, сеньор Ребров? Вы после приема не позвонили? Вас никто не обидел? Отлично. Кстати, я послал вам презент... у вас в почтовом ящике. До встречи, сеньор Ребров!

Избитый с трудом извлек из почтового ящика конверт, разрезал, вынул пластинку, поставил на толстый диск проигрывателя. Переворачивающий душу баритон пел: ...Que sera sera...

Из разболтанного "москвича", с заляпанными грязью номерами выбрался длиннорукий парень с детскими чертами и неожиданно широкими мужскими плечами: правая, обветренная, цвета вареных раков ручища с татуировкой КЕНТ - когда... надо терпеть - сжимала защитного цвета торбу, левая фибровый чемоданчик. Парень, не оглядываясь, вошел в подъезд дома Холиных, поднялся на лифте.

Со скрежетом закрыл забранную панцирным плетением шахтовую камеру. На пустой площадке никого. Четыре квартиры, три бронированные двери, обитые дерматином. Парень вынул связку ключей, и с третьей попытки открыл верхний трехстержневой дверной запор. Чемоданчик лежал на метлахской плитке площадки, бок его алел выведенными суриком буквами Мосгаз, рядом с чемоданчиком лежали разводной ключ и два гаечных.

С верхнего марша спускалась старушка, равнодушно скользнула взором по присевшему у чемоданчика покуривавшему "газовщику". Шаги старушки смолкли. "Газовщик" попробовал подобрать ключ к нижнему замку - раз, другой, третий - упрятал с досадой связку в торбу, извлек нечто, более всего напоминающее чуть разогнутую женскую шпильку - замок послушно щелкнул, стальная створка распахнулась - за ней скрывалась еще одна дверь - вторую преграду "газовщик" преодолел с первой попытки - вошел в квартиру Холина, притворив оказавшиеся бесполезными двери и включил свет, быстро прошел к телефону, набрал номер и, сообщив дежурной на пульте код 31/15, отключил сигнализацию.

"Газовщик" с любопытством переходил от одной вещи к другой, дотрагивался до антикварных тарелок, гладил предметы старины... после ознакомления с обстановкой "газовщик" быстро нашел деньги в одном из выдвижных шкафов и начал укладывать в торбу приглянувшиеся вещички, отдавая предпочтение небьющемуся серебру...

Холин подъехал к дому, заглушил движок, включил "секретку" и направился к подъезду: ступени, лифт, подъем в пыльной шахте, площадка... Холин приблизился к своей двери и увидел окурок в полуметре от порога. Вытащил ключи: отпер первую дверь, - не закрыл, чтоб не греметь запорами, вторую, прислушался - тихий шорох - сунул руку в тумбочку под телефоном, извлек пистолет и... только тогда резко включил свет в коридоре. Из средней двери выскочил бледный "газовщик" с заточкой.

Увидеть пистолет грабитель никак не рассчитывал, выронил заточку еще до глухого холинского - "Брось!".

Хозяин квартиры, не приближаясь, стволом показал "газовщику", чтобы тот вернулся в гостиную: сели в торцах длинного, овальной формы, румынского стола. Холин оглядывал застекление шкафов, пытаясь определить, что украдено. "Газовщик" без понуканий сунул красноватую ручищу в холщевый зев торбы и стал выкладывать на ковер: три портсигара один за другим, ножи для фруктов, овчинниковский половник с цветной эмалью, сияющий губкинский сливочник, канделябр на пять свечей...

Торба опустела, парень бросил бесполезный мешок у подошв кроссовок никак не менее сорок шестого размера и, не слишком надеясь на благоприятный исход, попросил:

- Отпусти, мужик!

Холин переложил пистолет из правой в левую, размял затекшие пальцы и не произнес ни слова.

- Отпусти! - взмолился грабитель.

Холин молчал, неожиданно кивнул на дверцу бара:

- Возьми коньяка! Налей себе!

Парень покорно открыл бар, набулькал полстакана, выпил.

- Еще! - приказал Холин, угрожая пистолетом. Парень выпил еще.

- Захорошело? - Холин снова переложил пистолет в правую.

- Отпусти, мужик! - чуть заплетающимся языком, глухо взмолился грабитель. Хозяин молчал.

- Я вышел только три месяца... представь, мне двадцать четыре... с четырнадцати в зоне... а до этого детдом хуже зоны... я на свободе всего три месяца последние... да еще полгода набежит, если все сложить... - Из глаз парня показались слезы.

- Пей еще! - грубо приказал Холин, и подкрепил приказ пистолетом. "Газовщик" осилил еще полстакана, и хмельные слезы потекли обильнее.

- Милицию чего не вызываешь? - Вдруг вскинулся грабитель.

- Куда спешить?.. - Холин до сих пор не мог поверить, что выполняет план Седого, и что план этот срабатывает безукоризненно.

Холин время от времени поглядывал на бронзовые часы. Грабитель уткнул лицо в сцепленные розовато-морковные лапищи: слезы капали как раз на четыре въевшиеся буквы татуировки КЕНТ не в силах смыть вечную мету.

Неожиданно Холин заговорил:

- Заточку подбери!

Грабитель покорно поднял с пола полированную, толщиной в две-три вязальные спицы, двадцатисантиметровую стальную иглу с шероховатой ручкой. Грабитель сжал деревянную ручку, на лбу его набухла пульсирующая голубая жила.

- Ты убивал? - Холин ощущал тепло рукоятки пистолета, и с этим теплом вливалась уверенность, что все в его непростой жизни образуется.

Грабитель, погруженный в собственные расчеты, трогал острие заточки загрубевшим указательным пальцем.

- Убивал? - повторил Холин. Грабитель вздрогнул, выронил заточку, нагнулся... резко поднял пику с полу, резко распрямился, и Холину показалось, что сейчас грабитель бросится на него:

- Ну, ну!.. - Холин вместе со стулом отодвинулся назад, угрожающе нацелил пистолет в лоб грабителю. - Спокойно малыш! - И добавил. - Выпей еще! Смотрю, нервы разгулялись. - Парень покорно выпил.

- Слушай. - Холин перешел к делу. - У тебя есть один выход. Всего один. Сейчас сюда заявится баба... заколешь ее, и я тебя выпущу... Все серебро заберешь... ограбление есть ограбление... никто тебя никогда не найдет и не будет искать. У нас, если сразу не взяли, потом... - Холин махнул рукой. - Ты на машине, как я понял?.. Ищи-свищи...

- Я не смогу, - глухо уронил парень, не выпуская заточку.

- Сможешь! - напирал Холин. - Захочешь жить - сможешь. А нет... сейчас вызову милицию и... восемь лет зоны, может и больше... а ты еще и не жил.

Парень с ожесточением замотал головой: только не зона!

Послышался звук открывающегося замка. В комнату вошла Ольга Холина и замерла. Муж кивнул незнакомому человеку, сжимающему тонкую как длинное шило иглу.

- Ну! - Холин направил пистолет. Парень поднялся и замер.

- Ну! - выкрикнул Холин. Парень схватил лапищей Холину, притянул к себе, занес заточку и... замер.

- Ну! - проревел Холин и выстрелил "газовщику" в ногу, по линялой ткани расплылось бурое пятно. Крик парня слился с воплем жены... Заточка по самую рукоятку вошла в податливую плоть... Страх, коньяк, простреленная нога сделали свое дело. Парень отшатнулся от распластавшейся на ковре жертвы, опустился рядом, тупо глядя на кровь из раны.

Холин поднялся, швырнул парню торбу:

- Грузи серебро! Как договорились!

В глазах парня тенью мелькнули признательность и облегчение: свободен! Пусть и такой ценой.

Рука с голубым клеймом КЕНТ забрасывала в мешок серебро, портсигары, половник, сливочник... Когда пальцы "газовщика" ухватили канделябр, Холин выстрелил в голову. Парень рухнул на мешок с серебром...

Тут же Холин позвонил в милицию, возбужденно кричал:

- Приезжайте! Убийство!.. Дом 42, квартира 16.

Милиция прибыла мгновенно: капитан, следователь в штатском, еще какие-то люди.

Холин сидел на стуле, рядом пистолет:

- Прихожу... а он жену зарезал... и уже собирался уходить, а у меня пистолет в коридоре... и вот... - Холин возбужденно и путано пересказывал, что случилось, чем вовсе не насторожил милицию: напротив, грабитель пойман на месте преступления... на заточке его отпечатки... потерпевшему каяться не в чем... жуткая история, одно хорошо - розыск не понадобится. Все прозрачно...

- Одно не понятно... - капитан милиции с сожалением смотрел на молодую женщину на ковре. - Не сработала сигнализация... на пульте сказали, что код назван правильно... Откуда? Вы никому не говорили код?

- Что вы? - изумился Холин. - Может, жена?

- Жена... - вздохнул капитан. - У жены теперь ничего не узнаешь... Холин опустился на колени, дотронулся до позолоченного брелка на поясе жены, буквы плясали - que sera sera...

По пустынному бульвару от Тверской вниз шли Седой и Холин. Седой с неизменным кофром. Черная "Волга" с красной мигалкой, отпущенная на время прогулки, тихо прошелестела вдоль бульвара и замерла, поджидая хозяина в переулке у церкви, где венчался Пушкин.

Седой сосредоточенно смотрел под ноги:

- У нас всегда есть такие... про запас, избить кого, грабануть для острастки... работаем в тесном контакте с эмвэдэ... "газовщика" сначала вербанули менты, а уж потом наши... оказывал разовые услуги и вдруг... закобенился... дружкам даже признался, что хочет порвать с нами, выдать прессе наши приколы... дружки, само собой, к нам... Кому приятно, когда на добро злом отвечают? Нашими молитвами раньше времени расконвоировали. Зарвался парень. Ну мы ему подбросили через "людей вне подозрений" - по его представлениям - наколку на "легкую" квартиру...

Остальное вы знаете... Вам помог... ну и нам... баба с возу, кобыле легче. - Седой перехватил тяжелый кофр.

- Удачно с сигнализацией получилось. - Выдохнул Холин. - А то б все сорвалось... наехала б милиция до срока.

Седой улыбнулся:

- Молодой... хорошая память... всего две цифры... У нас срывается редко... случается, конечно, все же люди, но... как исключение.

Холин нервно теребил перчатки, посматривал по сторонам, будто тихо идущих и мирно беседующих мужчин могли подслушать со стороны. Записи Холин не боялся, после истории с Мадзони на встречи всегда брал генератор стираний, такой же что отдарил предправления Черкащенко.

- А вы мне не слишком доверяете!.. - неожиданно заявил Седой.

- Почему? - Чуть уязвленно откликнулся Холин.

- У вас генератор стирания... чтоб я не записал нашу беседу. - Седой хохотнул. - А у меня вот, - показал приборчик не более авторучки с мигающим красным глазком, - штучка, сигнализирует, что у вас генератор.

- Извините, - не найдя ничего лучшего, буркнул Холин.

- Ничего... нормально. Каждый страхуется. - Седой собрался прощаться, замерли у памятника Тимирязеву. Навстречу шел худой человек с восточным лицом. Седой выждал, пока прохожий удалился. - Гогуа! Не узнали? Известный международник, наш человек... погорел в Вашингтоне. Вложил свою валюту в корпорацию, производящую "першинги". Это перебор! Такое не прощают. Но... все спустили на тормозах, слишком много знал о верхах - не убирать же каждого второго. Договорились... Забудьте обо этом. Ничего и не было. Даже я сам не смог бы вас "свинтить"... тот сказал этому, этот тому, ни бумажек, ни приказов... все расползается, разваливается. Да и зачем нам?

Холин не верил ни единому слову Седого. Дружески распрощались. Холин зашагал по Суворовскому вниз, мимо, будто подмигивая, пролетела черная "волга".

На террасе открытого кафе Ребров сидел с Леной Шестопаловой. Синяки еще не покинули лица Реброва, хотя тона бесформенных пятен стали приглушеннее, будто кожу Реброва, ранее размалеванную гуашью, теперь окрасили акварелью.

- А ты ничего... - Лена отпила из бокала.

- Ты тоже... ничего. - Ребров рассмеялся.

- Ничего лишнего не говоришь. - Шестопалова тряхнула золотой гривой и, не дождавшись ответа, заключила: - И правильно делаешь. Я сама себя боюсь. - Лена кивнула - бокал пуст, Ребров наполнил да краев, даже перелилось чуть на салфетку.

- Обожаю шампанское... - и мужиков. - Лена заглянула в глаза Реброву. - Ты уедешь, и у меня будет другой. Не обидно?.. Только без вранья!

- Отчего ж... - Ребров гладил ее руку, - обидно.

- Врешь ты все! - Лена рассмеялась. - Если б я исчезла навсегда... прямо сейчас... на глазах... ты б и не вспомнил. Никогда!

- Пожалуй, - не стал юлить Ребров.

- Именно это держит! - Раскрыла карты фрау-мадам-сеньора, давно освоив и полюбив игры в откровенность. - И еще! Ты всех настроил против себя. Совболото тебя не приняло. Гонору много. Все только и гадают: кто за тобой стоит?

- Я знаю в Москве женщину... редкостно хороша... с ума сходит, чтобы узнать: кто за мной стоит?..

Шестопалова поджала губы:

- Лучше меня?

- Совсем другая! - Ребров тоже отпил.

- Пошел к черту! - В притворном гневе выкрикнула Лена. - Учти, в совболоте и не такие тонули!

За столом, в охотничьем домике, сидели маршал авиации, Сановник, Мастодонт, Марь Пална, Седой и представитель братской партии. Прислуживали маршальские денщики. У стен густо синели вороненые стволы охотничьих ружей: у маршала трофейный "зауэр три кольца", у Мастодонта "уитэрби", у Сановника бельгийская двустволка-вертикалка. Представителю вручили тульское ружье, не раз выручавшее и других представителей и служившее подобно резиновой шапочке или плавкам напрокат в бассейне.

Марь Пална обошлась без ружья, Седой также демонстрировал сугубо мирный нрав, на выстрел не претендовал и охота его, не менее захватывающая, разворачивалась в дебрях обмолвок, случайно оброненных фраз, красноречивых вздохов... Седой перебирал мысленно каждое словцо, перемывал, будто золотодобытчик в поисках бесценных крупиц недоступных сведений.

Закусь на сей раз обеспечили деревенскую: на столе на полотенцах, расшитых по углам красными петухами, громоздились соленые грибы, моченые яблоки, четыре разновидности квашеной капусты, маринованные чесночные головы с кулак младенца, блюда зелени - кинзы, петрушки, укропа, аниса соленые арбузы и фисташки, присыпанные солью, привезенные Мастодонтом из последней поездки к азиатским подопечным. На отдельном блюде дымились домашние пироги. А чуть поодаль в фольге, чтобы не растерять пар и не истечь жирком, прел, ожидая срока, молочный поросенок. По торцам стола и в центре - бутылки водки со слезой, по две, по три вместе напоминали группки деревьев на безлесых пространствах.

Маршал запустил в пасть тонко шинкованные капустные локоны, запил домашним квасом:

- Смертельный выстрел мой... выходит, губы мои... заливные губы лося! А? - Маршал толкнул в бок худосочного представителя, озабоченного нетрадиционностью стола: Икры нет! Что жрать?..

Марь Пална разломила пирожок и протянула половину Сановнику интимно, будто участнику общего заговора: впрочем, отчего будто? Сидевшие за столом и были заговорщиками...

Седой улыбнулся. Мастодонт схватил винтовку, переломил, приставил ствол к уху Представителя, гаркнул:

- Что, брат, нос повесил? Кавьяр ищешь? Держи! - Вынул из толстых охотничьих штанов банку, протянул Представителю.

Сановник сжевал пирожок, наклонился к Марь Палне, зашептал. Седой обратился в одно сплошное ухо, хотя безразличием его лицо напомнило камень.

К охотничьему домику примыкала баня: кроме Мастодонта присутствующие кутались в длинные махровые простыни с квадратными черными печатями в углах МО СССР.

Седой пошел за чаем, подтянул простыню, чтобы не возюкать по выскобленному до белизны полу. Марь Пална увидела на икре Седого, рядом с темными пятнами варикозного расширения вен голубую русалочку.

Марь Пална впилась в татуировку, бросилась к сумочке и... удалилась. В туалетной комнате заперла щеколду, вынула из сумки простенький, размером чуть более железного рубля медальон. На серебре крышки выгравирован вензель с завитками и... переплетениями. Марь Пална щелкнула крышкой... заглянула и упрятала медальон. Вышла к мужчинам.

Сановник разрезал поросенка, обратился к Мастодонту:

- Что Ребров... успокоился?..

Мастодонт отвечать не возжелал, пошел багровыми пятнами и даже отставил, так и не опрокинув, полную рюмку.

Марь Пална оттащила Сановника к окну. Седой сызнова обратился единственно в слух, но... бесполезно - маршал бездарно терзал струны гитары и вопил с удручающей монотонностью:

- ...и танки наши быстры... и танки наши быстры... и танки наши быстры...

Марь Пална приникла к Сановнику. Мастодонт исподлобья наблюдал за парой: о приятности зрелища и речи не шло, но... и негодовать глупо. Мастодонт с легкой руки Марь Палны уже не дурно "отжал" Сановника, подхарчился информушкой экстра-класса и хорошо понимал: не задействуй прелестей Марь Палны, бесценный канал накроется. Мастодонт крякнул, хрипанул, вырвал из рук маршала гитару:

- Давай, сокол! Давай примем!

Готовность сокола к принятию горячительных равных не имела. Звякнули рюмками. Выпили. Заброшенный заботами старших, Представитель ковырялся с банкой икры, пытаясь допотопным консервным ножом отодрать крышку и добраться до содержимого. Такой открывалки Представитель не токмо не видывал, но определенно и не слыхивал о таковской никогда.

- Варвар! - Пожалел маршал, вырвал консервный нож у Представителя. Вот деревня! Дай помогу!

Сановник зло зыркнул на воина, маршал, памятуя печальный опыт Лаврова, припомнив необходимость привечать товарищей из братских партий, заулыбался, залопотал:

- Экий ты, брат... не боись... минута, и ты весь в икре!

Марь Пална, глядя в окно на снега, тянущиеся к горизонту, черные полосы лесов и одиноко дымящуюся трубу крохотного заводика, призналась Сановнику:

- Сто лет знаю Седого... а фамилию его не знаю, называл какие-то... сразу видно, липовые...

- Прут его фамилия, - обронил Сановник, думая о своем, - Павел Устинович Прут, сокращенно - ПУП. - И засмеялся.

Похоже, Седой услышал "ПУП", а может и нет, а может, решил, что народ размечтался о супе, как случается после обильной выпивки.

- Прут, - едва слышно повторила Марь Пална.

Черная "Волга" плавно въехала на площадку перед Новодевичьим монастырем. Из машины вышла Марь Пална, нырнула в ворота в основании надвратной Преображенской церкви. Уперлась взором в единственный золоченый купол Смоленского собора и взяла правее к церкви, миновала раскидистое, много более, чем столетнее, дерево, оставив по правую руку палаты музея старинных изразцов. Вошла в Храм божий. Поднялась по загнутым краям вылизанных временем и сотнями тысяч ног ступеней, глянула вскользь на расписание церковных служб слева от еще одной двери в церковь. Пропустила горбунью, источавшую запах ладана и тлена, вошла...

Сотни свечей возносили скромные огни ликам святых. Купила три рублевые свечи. Проскользнула в зал, шла служба, с хоров доносилось пение... поп в белых облачениях читал неслышные Марь Палне церковные тексты.

Марь Пална зажгла все три свечи перед ликом Богоматери, вставила в крохотные латунные оправы, перекрестилась, приблизилась к резному алтарю.

Богомольные старушки по разному восприняли явление в этих стенах странно яркой, очевидно мирской особы: кто зашикал, кто пригвоздил злыми зрачками, кто оделил добрым взглядом, памятуя, что в церковь ходят не казнить, а прощать...

Марь Пална, глядя на алтарь, шептала, и если прислушаться, похоже, лишь одно всего слово: ...Прут... Прут!.. На молитву никак не походило. На счастье, в церквях слушают глас Божий или, в крайнем случае, прислушиваются к себе, а никак не к соседу, что - каждый согласиться есть привилегия служителей иных культов.

Марь Пална перекрестилась и пошла назад, на ступенях раздала деньги нищенкам в низкоповязанных платках.

Марь Пална обошла церковь сзади, проскользнула мимо Лопухинских палат, обошла могилы позади Смоленского собора и по аллейке с золотоглавым склепом и соловьевскими надгробиями по правую руку направилась к выходу. У циферблата солнечных часов на стене помещения церковной канцелярии встретила Мозгляка, не удивилась, лишь спросила:

- Гуляешь?

Мозгляк кивнул, сально засияв всеми порами:

- А ты?

- Тоже гуляю. - Марь Пална стянула губы в трубочку, как всегда в миг напряженных размышлений, пошла в ворота.

...В машине шофер выбрался из дремы, не оборачиваясь сообщил:

- Герман Сергеевич велели к нему!

На вилле в стиле пьемонтского барокко, на берегу Боденского озера Мадзони устроил прием.

За столом, среди прочих, сидели Ребров, Лена Шестопалова и Цулко... Мадзони - гостеприимный хозяин виллы - рядом с Ребровым. В центре стола, на овальном голубом блюде метра в полтора возлежала запеченная рыбина. Глаза рыбины обладали странной, как у Джоконды, особенностью: куда бы вы ни направились, они смотрели на вас!

Мадзони часто склонялся к Реброву, что-то нашептывая. Ребров внимательно слушал, по губам его блуждала улыбка - упрямая, обнадеживающая? Не разобрать.

Наконец, Ребров вытер салфеткой рот. Поднялся, вслед за ним поднялся и Мадзони. Мужчины подошли к балюстраде, любуясь панорамой внизу.

- Значит, нет? - Мадзони устал играть добряка, зрачки владельца "Банко ди Бари" сузились.

- Значит, нет. - Любезность, расположение к хозяину виллы не покинули Реброва.

- Жаль. - Мадзони развел руками. - Я сделал все что мог...

Ребров сбежал по лестнице, у одной из двух ваз с цветами по обеим сторонам лестницы стояли двое с мотоциклетными шлемами. Парни скользнули по Реброву безразличными взглядами, будто видели впервые.

Ребров замер... дружелюбно вгляделся в обоих - все же помню - нет не ошибся! Приветливо кивнул.

На верху лестницы возник Мадзони, венчая широкий многоступенчатый пролет, как ожившая статуя.

Юноши с мотоциклетными шлемами посмотрели на Мадзони, легко читая только им ведомое в глазах хозяина, потом на Реброва и... также дружески кивнули.

Ребров сел в машину, его догнала Лена Шестопалова, плюхнулась рядом, высоко задрав колени. Ребров отъехал на самой малой - дорога шла под уклон - жиманул на тормоз, машина встала, как вкопанная. Еще раз двинул на самой малой и еще раз вжал педаль тормоза - машина замерла, Лена ткнулась в лобовое стекло - тормоза держали мертво.

- Ты что? - Взвизгнула женщина.

- Ничего. Проверяю тормоза. - Ребров отъехал от виллы Мадзони всего несколько сот метров, остановил машину, полез под капот, потрогал жгуты и патрубки - вроде все в порядке. Полез под машину.

- Ты что, рехнулся? - Лена выскочила из машины.

- Темно... ни черта не видно! - Ребров отряхнул ладони.

- Что ты ищешь? - Не утерпела Шестопалова.

- Сам не знаю... - Ребров вынул из кармана белоснежный платок, протянул женщине. В слабом свете тускло мерцали серебряные искры.

- Что это? - изумилась Лена.

- Металлические опилки. - Ребров спрятал платок.

- Ехать дальше опасно. Не знаю что пилили... рулевые тяги?.. или крепления переднего колеса?.. Пошли! - Ребров захлопнул дверцу машины, запер и потянул женщину за собой на дорогу. Мимо проносились автомобили, выхватывая фарами густую зелень кустов и двоих - мужчину и женщину взявшихся за руки. Сверху от виллы донесся мощный гул, он нарастал, накатывал как волна, пока не обратился в рев, затем в визг - на бешеной скорости пронеслись два мотоциклиста. Реброва, его машину и женщину, скорее всего не заметили...

Через пару минут двоих подобрали, еще через час они входили в квартиру Шестопаловой. Ребров позвонил в аварийную службу, сообщил километр, где оставил машину, ее номер и... свой служебный адрес.

Легли спать. Утро известило о себе ярким солнцем и резким телефонным звонком. Лена спросонья подняла трубку:

- Аварийная служба? - И протянула трубку Реброву.

- Слушаю. - Ребров попытался присесть, опираясь о подушку.

Трубка сообщила:

- Счастье, что вы не поехали... машина б не прошла и пяти километров... глубокие пропилы у рулевых тяг... и колесных креплений...

Ребров положил трубку, соскочил с кровати, прошлепал на кухню, сварил кофе...

Подошла Лена, заспанная, в халате и все же... красивая, яркоглазая, порочная и готовая предаться пороку без остатка. Погладила Реброва, поворошила волосы:

- Зря упираешься... лбом стену не пробьешь...

- Ну, почему? - Ребров отпил кофе.

- Почему? Да потому, что ты - дите. А кругом взрослые... Знаешь, например, что я - человек Цулко?

- Ты?! - Изумление Реброва поразило Шестопалову.

- Я!.. Я!.. И вчера в полночь, когда ты отключился, Пашка звонил... я сказала ему про тормоза... про железные опилки... про тяги и колеса...

- А он? - Прервал Ребров.

- Он?.. Сказал, что ты - осел. - Лена оседлала скамейку, высоко подогнув полы халата. - Слушай, Ребров, помнишь про вечный двигатель? Его создать нельзя, но зато можно создать вечную систему. Наша система - с доносительством, круговой порукой, враньем - вечна. Она будет видоизменятся, чтобы ввести в заблуждение дурачков вроде тебя, но... посмотришь, править бал будут те же персонажи... их дети, близкие, доверенные...

Ребров оделся, подошел к двери:

- Значит, все докладываешь?

Лена стояла рядом:

- Нет... только то, что посчитаю нужным. Цулко интересовался, как ты в койке? Я ответила, что в моей - представляешь в моей! - практике такой впервые. Пашка чуть не онемел... от зависти.

- Вранье, - с улыбкой опроверг Ребров, - твердый четверочник, не более...

- Даже троешник! - оборвала Шестопалова. - Но... свой троешник... даже не представляешь, как это важно.

Ребров привлек женщину, поцеловал:

- Я больше не прихожу?

- Почему? - Не поняла Лена.

- Чтобы не подставлять тебя...

- Да срать я на них хотела... это ты вне системы... а я?.. я и есть сама система, мне-то чего боятся? - Приподнялась на цыпочки, поцеловала Реброва.

Машину вернули через четыре дня. А еще через день Ребров возвращался с площади Независимости из "Креди Сюисс". Домой не хотелось, Ребров отправился за пределы городской черты: в боковом зеркальце пулей промелькнул мотоцикл, через минуту-другую еще один... Ребров не волновался - машина исправна. Перед поворотом в гору дорога сужалась, "узость" дорожного полотна позволяла с трудом разъехаться двум автомобилям.

Встречный грузовик крался с потушенными фарами, не форсируя двигатель, катил едва слышно... Ребров слишком поздно заметил встречную громадину... Все произошло в считанные доли секунды: тупое рыло грузовика подмяло легковушку Реброва, протащило полтора десятка метров и отшвырнуло в сторону. И сразу же грузовик свернул на темную дорогу, уходящую вниз. Легковушка пошла юзом и перевернулась. Вскоре раздались полицейские сирены... Из покореженного автомобиля извлекли Реброва: только синяки и ссадины... Врач скорой помощи ощупал потерпевшего и бросил полицейскому рядом:

- Чудо!

У постели Реброва, в спальне холинской квартиры хлопотала Лена Шестопалова без грима, промокала испарину со лба, испещренного глубокими царапинами и порезами, отпаивала чаем.

- Уезжай, - просила Лена, - или дай ход золоту...

Ребров лежал, раскинув руки: не сомневался, полиция не найдет грузовик... у Мадзони много наличных денег, а полицейские тоже люди... все, как в России, ловят за превышение скорости, но... в автомобильной катастрофе может погибнуть опальный "великий князь из пэбэ", и никто никогда не найдет виновных.

- Уезжай! - повторила Лена. Подняла трубку, набрала номер: - Москва? Приемная маршала Шестопалова? Отец?.. Привет! Чего звоню? Просто так! Нет... ничего. На кого надавить? Да нет, нет... Просто решила узнать, как ты и мать? - Недолго слушала, положила трубку, прильнула к Реброву: Уезжай!

- Дома еще хуже, - Ребров точно оценивал обстановку.

- Тогда оставайся здесь и... я останусь! Тебя возьмут в любой банк. Жаль отца... вот кто психанет... дачу не отнимут, пенсию тоже... вельможные дети - заложники не только системы... и своих родичей тоже.

- Совдворянам грех жаловаться, - остудил порыв Ребров. - Что ты знаешь про жизнь?

- А ты?

Лена поправила подушку.

- Хотя бы комуналку... это континент... тебе неведомый... и жизнь без поддержки...

- Ты-то без поддержки? Не смеши!

- Просто повезло... Холин погорел, тут я подвернулся...

Лена покачала головой:

- Мужаешь на глазах... не "раскалываешься"... без поддержки? Значит, без... только запомни, у нас так не бывает... значит хорошо спрятал концы...

Ребров устало смежил веки. Лена, с трудом сдерживая зевоту, глянула на часы - полтретьего ночи.

В офисе совбанка Цулко показно радовался возвращению несговорчивого начальника:

- На тебе, как на кошке заживает.

Ребров просмотрел бумаги из красной папки. Выдрал несколько листов, сложил вчетверо, упрятал во внутренний карман.

- Ты что? - Пашка недоумевал: у него на глазах красть служебные документы!

- Чтоб ты видел и сообщил... своим и это - похлопал по карману - не первые листочки в моем досье... и большая часть уже в Москве...

- Спятил после поломок... факт! - Пашка обрушился в кресло, хлопнул ладонями по мягким подлокотникам. Опорожнил дежурный стакан и - не отпрашиваясь, отношения накалились - рванул в аэропорт. Цулко встречал Седого и Мозгляка, не афишируя приезд "скромной" пары.

На следующий вечер Седой и Мозгляк в машине наблюдали за Ребровым.

- Теперь его трогать нельзя... мину под нас подвел, бомбу замедленного действия. Пашка, сволочь, только вчера вечером изволил доложить. Зря летели, твою мать! Я такую штуковину приволок. - Седой вынул коробочку, не больше, чем футляр для карт, сквозь прозрачную крышку серел небольшой шприц. - Последняя разработка... секунда и конец... никакие пробы, никакие анализы...

Мозгляк тоскливо взирал на улицы Цюриха, на людей, на витрины и промытые авто.

- Ты что?.. - Ухватил настроение напарника Седой. - Смотри у меня... не разлагаться! - И рассмеялся.

Седой, подкидывая коробочку со шприцем, сетовал:

- Впустую сгоняли... мог бы пару кофров прихватить... не врубился.

Мозгляк повернул зажигание, машина еще долго катила за размеренно бегущим Ребровым, пока бегун не свернул в сквер.

Седой полез в бардачек, упрятал коробочку:

- Итальянцы! Мафия!.. Ничего толком сделать не могут, дураки... вон их клиент шурует... как лось...

Седой вынул пепельницу, сплюнул:

- Гнать таких, как Пашка, в шею. Ребров полофиса выкрал, а этот, сукин сын, только вчера заметил... Чую, Ребров подставился, нарочно, а то б Пашка до сих пор дремал за стаканом... Ребров нас оповестил. Хитер!

Седой устроился в кресле напротив Черкащенко. Мастодонт слушал, не перебивая, только пару раз сунул валидол в капсулах под язык, да выплюнул в корзину желатиновые облатки.

- ...надо срочно отозвать! - Седой держал на коленях неизменный кофр. - Герман Сергеевич того же мнения, то есть... - Седой поправился, - это его мнение, и я придерживаюсь того же...

Мастодонт не сопротивлялся, буркнул:

- Конечно...

- У него взрывные бумаги, - вздохнул Седой. - Ну, это наша забота, у нас генералы пай-мальчиками становятся. Как же вы, Тихон Степанович, с вашим опытом и... такую промашку...

- Не знаю... - предправления простодушно помотал головой, поднял трубку, устало приказал:

- Отозвать!.. Чтоб первым рейсом в Москву. - И, впадая в раж, становясь неизвестно зачем в позу, выкрикнул. - Достаточно?

- Вполне! - Уверил Седой. На конфликт не пошел. Попрощался. Прошел мимо Марь Палны. Остановился. - Давно не баловали, Марь Пална? Никак, роман в разгаре? Рад, что невольно приложил руку к вашему счастью номер... ну, ну молчу. Однако, дружба дружбой, а служба... вздохнул.

Марь Пална поднялась, строгая, вовсе не склонная к игривости:

- Я скоро явлюсь к вам с важным сообщением...

- Может дело не терпит отлагательств? Тогда сейчас...

- Терпит. - Марь Пална увидела, как за спиной Седого открылась дверь и выплыл разъяренный лик Мастодонта.

Седой, почуяв опасность, обернулся, шутовски замахал руками, по-бабьи всполошился:

- Ухожу, ухожу!.. - Исчез мгновенно.

Мастодонт в сердцах шваркнул дверью.

Холин сидел в кресле перед предправления: каялся, молил, клял судьбу, обещал, признавался, уверял и... снова каялся, давно свои, не покаешься... в усладу начальству, не согрешишь... на пользу себе.

- После гибели жены... - Холин уловил недовольство Мастодонта, примолк, будто захлебнулся.

- Ты сколько там просидел? Пять лет. - Сам себе ответил Мастодонт, и у нас тут никакой головной боли. Разве что Чугунова вы с Пашкой...

- Что? - Встрепенулся Холин.

- Что! Что! - передразнил Мастодонт. - Приняли, видать, хреново, если он врезал. Человек, между прочим, крепкий. Ну да это дело прошлое. Ты хоть бестия продувная, но управляем... опять же комитет за тебя горой... только вчера принимал ходатая. Чем ты им там угодил? Стучишь охотно? Так все не зевают. Эка невидаль!

- Что вы... - пытался изобразить недоумение Холин. - Что вы...

- Будет целку-невидимку ломать. Стар я, давно живу... вашего брата насквозь вижу, до шестого знака после запятой могу сказать, сколько украл у государства и на каких счетах упрятал. - Выдохнул. - Только я-то в обвинители не гожусь, сам шестерил, отмывал, перебрасывал со счета на счет, прятал концы... распылял денежки партфунков на тысячи и тысячи различных счетов, пойди найди... Ты-то понимаешь... Сколько раз стремительно росли масштабы операций, а значит, и накачка депозитов прикрытие для наспех состряпанной отчетности... Есть в нашем великом и могучем подходящее определение... Фуфло! Лучше не скажешь...

Холин вздохнул. Мастодонт разжевал валидол и... закурил, перехватил взгляд Холина, объяснил:

- Ухожу я... все... отставка... сил нет... - и начал сползать в кресле.

Реброва встречали в аэропорту, дали пройти паспортный контроль, помучали отстоем в очереди к таможеникам, а могли бы взять у трапа... не спешили, куда спешить? Наши кругом...

Подошли двое - Мозгляк и еще один с перебитым носом - под руки, как ожидал Ребров, не взяли, зашагали рядом, сообщив:

- Вас ждет машина!

- Я арестован?..

Растерялись, не привыкли к разговорчивым жертвам, не привыкли к вопросам в свой адрес.

- Ну что вы... - заблестели нос и лоб, зашевелились губы Мозгляка, просто поговорить по душам... вы же наш человек...

- Тогда может я сам доберусь до дома, а завтра поговорим?

- Вас ждет машина, - как заводной долдонил напарник Мозгляка, вытирая украдкой каплю, набухающую под носом.

Ехали долго: противотанковые ежи на въезде в город, ресторан "Союз", Речной вокзал, безобразный грязно-зеленый "Лебедь", развилка, нырок под землю... дальше ушли к "Правде"... Только когда задрожав корпусом, "Волга" въехала на трамвайные пути Красноказарменной, Ребров сообразил:

- Лефортово?

- Вроде того... - пояснил, смущаясь Мозгляк, а его напарник лихо подхватил каплю с носа и расплылся улыбкой довольства.

- У вас, конечно, есть все... постановления, печати, подписи? - не утерпел Ребров.

- Не сомневайтесь, - утешил Мозгляк.

Генерал-полковник Лавров навис над столом. О недавних событиях свидетельствовали разве что бледность и синева под глазами.

Вошел адьютант, шепнул на ухо генералу... исчез, через минуту, распахнув двери, пропустил в генеральский кабинет Седого с кофром.

Генерал вскочил, бросился навстречу гостю... расселись, Седой опустил кофр на ковер.

Генерал приоткрыл заветную дверцу, кивнул на бутылочки марочного коньяка, вопрос застыл в глазах...

- Не откажусь... - Седой зябко повел плечами. Генерал разлил по рюмкам, выпили, Лавров определенно не находил путей к разговору, смущался, желая нащупать нить беседы, единственно приводящую к необходимому результату - полному примирению.

Седой не облегчал участь генерала, сидел, молчал, вертел в руках рюмку.

- Что же это творится?.. - Генерал развел руками. - Страшно газеты читать...

- А вы не читайте... - разрешил Седой.

- Ну как же?.. - Жалобно вопросил генерал.

- Так же... не читайте... и все. Что газеты?.. Все решают деньги... Седой пнул кофр носком ботинка. - Завтра доставите?

- Сегодня вечером... в двадцать один тридцать! - Рапортовал генерал, радуясь, что хоть чем-то может угодить гостю.

- Точно? - Седой потянулся к телефону.

- Обижаете... - генерал развел руками.

Седой набрал номер, не представляясь, уронил в микрофон: - Это я... сообщи встречающим... двадцать один тридцать... сегодня... сегодня!.. - С раздражением швырнул трубку.

Лавров нажал кнопку, вошел адьютант - взгляд на генерала - подхватил кофр, беззвучно удалился.

Поднялся и Седой:

- Как здоровье? - В глазах смешинка, или генералу только почудилось?

- Не жалуюсь... - не твердо оповестил генерал, пытаясь понять какого же ответа от него ожидали.

- Ну и отлично! - поддержал Седой, не испрашивая разрешения, будто у себя дома, налил еще рюмку коньяка, выпил и, не сказав ни слова, ушел. Генерал вцепился в столешницу: каждый понял, кто есть кто.

В камере Ребров коротал время не один. Сокамерник представился Сеней - ветераном диссидентства, на сей раз схваченным за оскорбление президента.

- Чем же ты оскорбил президента? - Ребров сразу смекнул, что Сеня-диссидент, оскорбитель президента, конечно же работает на "кума", то есть на следствие, попросту стучит...

Сеня развалился, полусидя на койке:

- Слушай, если про слона сказать, что он слон или про бегемота, что он бегемот - это оскорбление? А про осла - осел? Оскорбление?.. Нет, Сеня хмыкнул - констатация...

- А ты за что? - Полюбопытствовал оскорбитель.

- Вызовут - расскажут за что... - резонно предположил Ребров. - Может соснем чуток?..

Сеня желал общаться:

- Еще надрыхнешься... Я вот один здесь куковал два месяца, не с кем словом переброситься. - Сеня замер, сощурил глаза. - А ты, случаем, не подсадной?..

- А ты? - В тон съязвил Ребров.

- Я? - Сеня рассмеялся в голос. - Да я в списках госдепа в первой двадцатке... я Марченко знал... - Сеня догадался, что лишний треп неуязвимости ему не прибавляет, сменил регистр: кто не знает чудеса маскировки комитета? Наморщил лоб. - Я... нет!

- Тогда и я... нет! - Поддержал Ребров. - Часто на допрос таскают?

- Как у них настроение... но не лютуют, того, чего ты ждешь нет... двухсотваттную лампу в морду... дергать по ночам... нет... Вроде примарафетились, с пониманием, даже с сочувствием тебя разрабатывают, но это видимость, внутри они те же ребята, что двадцать, сорок лет тому... только свистни... и понеслась...

- И как же тебя разрабатывают? - не утерпел Ребров.

- Душеспасительными разговорами... и демонстрацией вольнодумства... чтоб мог подумать что ты и они единомышленники... неподготовленных здорово пробирает. Рассчитываешь биться головой о цементную стену... а на поверку - вата... весь запал пшиком и выходит... Ушлые ребята, терпеливые... все по-доброму да по-доброму... и вдруг, как врежут поддых, мало не покажется...

- Бьют что ли? - Приподнялся Ребров на локте.

- Других, что ль, способов нет?.. Пруд пруди! - Сеня отпил холодного чая, пояснил. - Человека в Лефортово не с облака привозят... каждый где-то чего-то когда-то, они раскапывать мастера... так, мол и так... значит анальный секс уважаете?..

Холин сидел в любимой белой гостиной своей квартиры в Цюрихе и плакал, без стеснения и намека на мужественность:

- Уж и не мечтал, здесь оказаться. Ольгу жаль... вот попала.

Напротив, с обожаемым "чекистом за бугром", примостился верный Пашка Цулко. Пашка принял свою дозу и нравоучительно заметил, показывая, что все московские фокусы Холина ему известны:

- С Олькой ты здорово обтяпал... честно скажу, не ожидал... не верил, что сможешь...

- Ты о чем? - Холин погрузился в привычную атмосферу вранья и "несознанки", царящую в совколониях.

- Ладно... ладно... - Выпивка настроила Пашку на добрый лад. Прогнусавил: - Не сыпь мне соль на раны!.. Не сыплю! Молчок! Твоего предшественника Реброва конторские взяли в оборот... Я подкинул коллегам тягостные для него бумажки, по дурости подмахивал, да подсовывал... Ребров из наших с тобой грехов кое-что умыкнул в Москву, не поймет, дурья башка, что грехи не наши персональные, а групповые... а в группе сам знаешь кто!.. себя, а значит и нас, сожрать не дадут...

В кабинете следователя КГБ подполковника Грубинского тихо, и лишь позвякивала ложка в стакане чая. Ребров сидел на стуле уже который час, неспешно разговаривал с подполковником.

Грубинский отпил чай, предложил Реброву:

- Не хотите?

- Спасибо! - Отказался подследственный.

- Вчера, - сообщил Грубинский, - был в Вахтангова на "Турандот"... отпихнул лимон ложкой, сделал глоток, - не то... вот в шестидесятых, помню... или моложе был, острее восприятие...

Ребров молчал. Перед Грубинским лежали бумаги - результаты допросов вчерашних, позавчерашних, недельной и месячной давности.

- Мы уже четыре месяца с вами работаем? - Уточнил Грубинский, точно зная день и час задержания Реброва. - Отчего вы не хотите сказать, где документы?..

Ребров не скрывал:

- Это единственная гарантия, пусть слабая, моей безопасности...

- Весьма слабая... - Грустно улыбнулся Грубинский, прихлопнул бумаги ладонью. - Не для протокола... Воруют?

- Еще как... - Подтвердил Ребров.

Грубинский пригубил чай:

- По вашим оценкам, сколько партийной валюты за рубежом... сотни тысяч? миллионы?

Ребров смотрел сквозь зарешеченное окно, прислушивался к трамвайным перезвонам:

- Сотни миллиардов!

- Да бросьте! - Грубинский оторвался от чая. - Не поверю... нет, ерунда какая-то... конечно, есть нечистоплотные партработники... один, другой... украдут сотню тысяч, но чтоб, как вы утверждаете...

- Я не утверждаю, - поправил Ребров, - вы спросили, я предположил...

- Верно, верно... - охотно согласился Грубинский, потянул на себя листок из стопки. - Фамилия вашей матери Ястржембская?

- Я уже говорил. - Подтвердил Ребров.

- Полька... - подполковни задумался. - Я сам вот тоже не без польских кровей... с поляками круто взяли одно время, да и не только с ними... Ваша мать сидела... - Полуспросил, полупотвердил Грубинский. - Все отворачивались от таких... А ваш отец не отвернулся... - Грубинский замолчал.

- Ребров, фамилия вашего отца?

Подследственный кивнул.

- Он и мать давно развелись?

- Давно, - подтвердил Ребров, - мне стукнуло восемнадцать, я хорошо отношусь к отцу... несмотря на его новую семью, на детей... он никогда не повышал голос... любил меня... сколько себя помню, не поднимал на меня руки...

- Естественно... не поднимал руки... - Грубинский постучал ложечкой по стакану. - Ребров же не ваш отец, наказывать чужого... не каждый способен...

- Что? - Ребров вскочил, перевернув стул, перед глазами поплыло, решетка на окне стала изгибаться, задрожала, как горизонт в мареве жаркого дня и побежала складками, будто крупноячеистая сеть.

- А вы не знали? - Грубинский паузой, потупленными глазами выразил сожаление. - Вот видите... Ребров усыновил вас в полтора года...

- Значит, он и есть отец, - выдохнул подследственный.

- Так-то оно так... - мудро заключил подполковник, - но есть и настоящий отец... чтоб там ни было, узнай я такое о себе, непременно б умолял... скажите кто отец?

- Кто отец? - Повторил Ребров и поразился сухости во рту, непослушанию языка.

- Интересно? - Повеселел Грубинский. - А когда узнаете... У-ух! Нет, не буду раньше времени. Давайте заключим договор. Мы вам фамилию настоящего отца... вы нам документы... и разойдемся по-хорошему... суд вам вынесет символическое наказание... с учетом предварительного заключения на свободу прямо из зала суда... живите - наслаждайтесь...

- Нет. - Отрубил Ребров.

- Зря. - Грубинский налил в стакан заварку из гжельского заварного пузанчика пальца на четыре, сверху огулял струей крутого кипятка, перочинным ножиком отрезал ломтик лимона, опустил в чай, туда же перстами, три куска рафинада из коробки:

- С сахаром перебои... беда!.. не могу без сахара... мозги не работают, тяжело, работа умственная... - рассмеялся, - небось клянете меня?.. вот, мол, дурак, сам про свою работу заявляет - умственная! Чего ж умственного?.. Хлестать чай с утра до ночи и ворошить протоколы...

Грубинский отпил чай, фыркнул - горячо, неожиданно поинтересовался:

- Вы давно в Вахтангова были?

- А что? - С трудом разжал потрескавшиеся губы Ребров.

- Да нет, ничего... - нотки извинения прозвучали в голосе подполковника: простите, мол, покорнейше, отрываю не ко времени, от созерцания решетки на окне. - Зря, эх, зря... - бормотнул Грубинский и хитро прищурился. - А хотите, скажу про отца?.. За так... по дружбе... Огляделся, скользнул к входной двери, приоткрыл, шуганул охранника, чтоб не дремал, дернулся, сел, отпил глоток, будто призывая на помощь все отпущенное мужество, выдохнул шепотом:

- Каганович!

В комнате повисла тишина.

Ребров с трудом унимал дрожь в пальцах, смирял желание выплеснуть остатки чая в лицо через стол.

- Пошутил... неудачно... - признал Грубинский, - хотел, сказать, что сам отец народов... потом вспомнил, ко времени вашего рождения у него уж не фурчало, поди, лет десять как, а может больше... кстати... - оживился подполковник. - Вы-то как переносите вынужденное воздержание?..

Ребров молчал, в сотый раз пересчитывая число квадратов в решетке по вертикали и по горизонтали, и перемножая их.

- Извините, что вторгаюсь в интимную сферу... но у нас есть данные, что вы весьма активны в смысле... ну сами понимаете...

- Чьи данные? - Ребров спросил только, чтобы унять дрожь и подавить искушение мордобоя.

- Тут секрета нет, не то, что с вашим настоящим отцом. - Грубинский нырнул под стол, Ребров думал, к одному из нижних ящиков, чтоб извлечь подтверждающую его половые свойства бумагу, но подполковник пояснил: Носки без резинок стали продавать! Сползают... Куда мы катимся?.. чьи, говорите, данные? Мадам Шестопаловой... Почему фамилию против всех правил назвал? Это не данные... так, бабьи сплетни. Не каждая блядь агент, поверьте агентов меньше.

- Есть что-нибудь на свете, чего вы не знаете? - Ребров, как раз скользил глазами по середине решетки.

- Нет, - простодушно, и упиваясь откровенностью, ответил подполковник.

Поворошил бумаги, поохал, покряхтел, выплеснул остатки заварки в пластиковую урну:

- Подумайте... договоренности мы соблюдаем свято... кого угодно спросите, хоть вашего сокамерника Сеньку... мы вам родного отца, вы нам документы... - Нажал вызывную кнопку. Вошел охранник. - Всего доброго! Напутствовал подполковник.

В кухне Шестопалова принимала Холина за уютным семейным столом. Лена подливала сидящему в халате гостю рейнское вино к мясу.

- Этот халат без меня носили? - Холин ткнул в набивной герб на махровом кармане.

- Дурачек! - Лена обильно полила мясо соусом. - Слушай, Холин, ты теперь вдовец, я свободная женщина, детей у тебя нет, я отроду не хотела... не объединить ли наши усилия на службе Родине?

Холин, мотая длинными концами махрового пояса, тоскливо поведал о своих опасениях:

- Гулять будешь...

- Не чаще раза в квартал. - Лена подложила Холину зелени. - Причем, раньше гульба шла впустую... теперь только тебе на пользу... тут сеньор Мадзони на меня глаз положил... это серьезно...