Золото Маккенны

9 Тайна каньона Сно-Та-Хэй

Болтливого индейца, тем более из апачей, найти нелегко. Через пять минут Маккенна знал, что набрёл на редкий образчик в лице старой дамы. Её истории явились результатом одиночества, возраста, женской противоречивости и откровенной симпатии к синеглазому белому.

Начать с того, сообщила она ему, сперва удовлетворённо набив собственную трубку из кисета Маккенны и дозволив ему первую за двенадцать часов затяжку, что в этой экспедиции, предпринятой Пелоном, была отчасти и её собственная вина, Она была последней в живых из детей сестры Нана и Энха, но её мать никогда не допускалась к тайне Каньона-дель-Оро, прозванного у апачей Сно-Та-Хэй, и, конечно, она тоже не видала каньона. Туда отправлялись только мужчины — так было всегда.

Ну, во дни её матери подобные вещи могли терпеть. Теперь времена изменились. Ей самой не по нраву подобное грубое попрание женских прав.

Старая скво замолкла, изучая своего слушателя. Вот она наклонила голову, как будто приняв какое-то решение. Зовут её, продолжала она, Малипаи. Это, несомненно, было взято из испанского и означало «дурные земли». Разглядывая её, Маккенна согласился с тем, что имя было подобрано верно. Он присягнул бы на том, что её соплеменники не колебались, именуя камень — камнем, а жабу — жабой.

В ответ на эту прямую исповедь бородатый золотоискатель скромно заявил, что сам он не слишком осчастливлен природой по части сложения и черт лица. Всякая проницательная женщина, вроде Малипаи, конечно же, могла бы заметить, что на вид он больше «кости, чем жир, и жилы, чем мясо».

Благоприятное впечатление, возникшее у старухи-апаче, едва ли уменьшилось от подобной очаровательной скромности. Она всё больше и больше подумывала, не может ли и вправду этот рыжебородый оказаться тем, на что претендует. Она почти готова была поверить, что он стал бы сидеть и слушать птичье пение, вдыхать запах ручья, глядеть на то, как растёт трава, и сострадать беднякам. Что за удивительный белый!

— Ладно, Маккенна, — согласилась она. — Как женщина, я отказываюсь принять твоё заявление о том, что ты костляв и жилист. Но даже если и принять, с каких это пор крепкий костистый корень служил мужчине помехой, а? Что скажешь на это, омбре? — Она разразилась своим глупым смехом, и Маккенна, покраснев, кивнул головой. Через минуту она утёрла выступившие слёзы веселья с глаз и продолжала:

— Ну, много лет я ухаживала за стариком Энхом. Знаешь, ведь он приближался уже к девяноста. Нана, как ты помнишь, было больше семидесяти, когда он пошёл в свой последний поход против армии, а это было тому пятнадцать лет. Энх был чуть моложе Нана, но не слишком. И вот, будучи тем, что я есть, и выполняя работу со стряпнёй и заботой о старом чёрте, и поскольку я придерживалась мнения о том, что женщина хоть вполовину так же хороша, как мужчина, в моей женской голове укрепилась скромная мысль о том, что мне следует знать, где всё это золото спрятано там, в Сно-Та-Хэй, и где расположен сам каньон. Тогда я и начала наводить его на разговор. Поначалу он думал, я просто болтаю. Потом понял, что это меня и вправду интересует, и тогда стал придерживать язык.

Видишь ли, он чувствовал, что час его близится, и не знал, что ему в самом деле делать со своей тайной. Порой он думал, что унесёт её с собой в могилу, а порой — что поступить так будет преступлением против своего народа. Я понимала его заботу и не настаивала ни на чём. Но потом, несколько недель спустя, я поняла — скоро он замолчит навечно. Значит, если никто не узнает от него эту тайну, она будет навсегда потеряна для нашего народа. Тогда я стала говорить ему, что завоевание апачей белыми людьми не уменьшит горестей индейских на этой земле, а только увеличит их. Нашим людям золото Сно-Та-Хэй может понадобиться куда больше в грядущие годы, чем оно пригодилось им в дни Энха, вождя Нана, Викторио, Мангаса Колорадаса, Натчеза, Голета и Кочиса, этих великих бойцов великих апачей, во времена былого нашего могущества в Аризоне, да и в Нью-Мексико тоже.

Она умолкла, вылавливая кусок ослятины из застывающего слоя кукурузной каши в чёрном котле над углями. Пережёвывая кусочек, она прищурила по-птичьи чёрные глаза на белого человека.

— Ставлю свой старый винчестер против твоего седла, — сказала она, — что ты дивишься, отчего это я не упомянула Джеронимо в ряду наших героев. Так или не так?

Маккенна признал, что мысль эта явилась ему так же естественно, как было бы, опусти белый солдат имя генерала Крука Краснобородого из перечня лучших офицеров, сражавшихся с апачами.

— Ага! — вскричала карга. — Так всегда происходит с вами, белыми идиотас! Вы не знаете настоящих индейцев, это точно.

— Что ж! — ответил Маккенна. — Здесь ты, быть может, права, но о Джеронимо я знаю вот что: такие, как Мангас и Кочис, не пожелали бы с ним здороваться. Джеронимо был просто коварный пёс. Его люди, те, кто ушёл с ним, когда он нарушил данное слово и бежал от Крука после своей сдачи, тоже были коварные псы. Независимо от цвета своей кожи они не были теми людьми, которых ты и я пригласили бы в свой хакале.[17]

Старая дама долго вглядывалась в него. Наконец она выплюнула кусок шкуры мула, приставшей к куску мяса, слишком жёсткому для её оставшихся зубов.

— Беру свои слова назад о твоём языке, — заявила она, — у тебя язык не белый. Начать с того, что у тебя есть этот маленький призвук, чуждый для речи янки. Он особый. Следовало бы заметить это с самого начала и принять во внимание. Ты не настоящий американец, не так ли, Маккенна?

— Да, мать, усыновлённый. Я родился в далёкой стране, именуемой Шотландией, но мои отец и мать привезли меня сюда, коша я был всего лишь ребёнком, и я — американо настолько же, насколько им может называться любой белый, кто родился здесь. Конечно, ты знаешь, что твои краснокожие соплеменники и есть подлинные американцы.

Карга обнажила свои немногие клыки в более добродушной, как догадался Маккенна, ухмылке.

— Да, — сказала она. — Мы довольно долго уже повторяли одно и то же — это янки словно бы не понимают сути вопроса, а не апачи.

— Верно, верно, мать. Но я прервал твои мысли. Ты рассказывала о Сно-Та-Хэй.

Малипаи лукаво кивнула.

— Лишь кое-что о нём, — поправила она.

— Ну, конечно, — отвечал Маккенна. — Пожалуйста, продолжай.

— Особенность в том, — сказала старая дама, принимая приглашение, — что все люди полагали, будто тайна Сно-Та-Хэй умерла вместе с Нана. Престарелый вождь ушёл от них внезапно несколько лет назад и, как считалось, не сделал ничего, чтобы передать ключ к тайне сокровища. Но людям следовало бы знать Нана получше. Все эти годы секрет настолько хорошо скрывался, что каждый апач (кроме одного) не сомневался, что сокровища потеряны навсегда. Этим единственным апачем был, конечно, старый Энх. Всё время он хранил тайну Нана, но только в последний месяц, когда сам узнал, что собирается умирать, он дал знать своему преемнику, что местонахождение золота скрыто в его уме и памяти.

Тут Маккенна перебил Малипаи, заявив, что всё это он знал уже от Пелона. На это старая дама отрезала, что, если её рассказ ему не интересен, пусть так и говорит.

— На кой чёрт, спрашивается, я тут трачу время на тебя? Разве я не сказала, что расскажу тебе то, что Пелон не стал бы?

Маккенне потребовалось пять минут мелкого вранья и кельтской лести, чтобы разгладить её встопорщенные перья, но наконец она прекратила браниться.

Этот скрытный старый койот, Энх, был не в состоянии найти кого-нибудь из соплеменников, кому он мог бы доверить тайну Сно-Та-Хэй. Дело было в том, собственно, что и он, и его племянница, Малипаи, были последними в роде из стариков, а из молодых соплеменников никто в каньоне не был, зная о нём только по рассказам. Некоторые говорили — и Малипаи верила этому, — что ни один из апачей не был в Сно-Та-Хэй с тех пор, как умер Нана. Согласно другой истории тайна каньона первоначально была доверена трём племенам: чирикауа Кочиса, мимбреньо Мангаса Колорадаса-старшего, так же как и старому Нана. Но было ли это так, Малипаи не могла судить. Всё, что она знала, — это что никто из апачей, кроме рода Нана, не навещал золота. Могло быть и вправду так, что чирикауа и мимбреньо изначально разделяли тайну каньона с Нана, но чего стоили теперь все эти размышления? Если другие два племени когда-то знали дорогу в Сно-Та-Хэй, они её утратили, как и люди Нана. Это дело мог бы разрешить лишь Йосен, только Бог. Старую Малипаи интересовало лишь то, что знала она сама.

А она знала, что Энх, не будучи в силах найти мужа, которому мог бы безопасно передать тайну, нарушил традицию апачей в момент старческого уныния и вверил местонахождение золота женщине! Да! Маккенна расслышал всё верно. Женщине!

— Мне не надо спрашивать человека с такими острыми голубыми глазами о том, — укорила она золотоискателя, — кто была эта женщина, так ведь? Конечно, нет. То была я сама, старая Малипаи.

Маккенна развёл руками и повёл широкими плечами с тем всезначащим жестом, который усвоил от мексиканцев и индейцев этой выжженной страны.

— Почему же нет? — спросил он её. — Где бы выбрал он лучшую олью, чтобы наполнить её столь ценной жидкостью?

Какой неприкрытой ни была лесть, Малипаи решила не обсуждать это.

— А потом, — сказала она, — случилось так, что вскоре после его исповеди о тайне старик исчез. Естественно, это вызвало толки среди соплеменников. Конечно, все они придерживались новых обычаев и не почитали древних легенд и законов, но это не означало, что их не привлекает золото. Эти современные индейцы, чёрт их возьми, на десять грядущих перевоплощений на земле были отравлены страстью белого человека к жёлтому металлу. Им продемонстрировали, какие блага можно добыть с его помощью — в виде виски, славной еды, быстрых коней, новых ружей и всего, что может пожелать мужчина, дабы облегчить свою жизнь и голову. И потому они стали думать о Сно-Та-Хэй больше как о месте, где их ожидает куча денег, чем о священном месте, которое они призваны защищать от белого человека и мексиканцев, поскольку оно свято и поскольку принадлежало апачам с начала времён.

Но тут, с исчезновением Энха, обнаружилась страшная вещь. Все люди различных родов, которые полагали, будто кто-то в их собственном племени также хранил тайну, принялись расспрашивать о своём собственном хранителе. И тогда-то они обнаружили, что один только Энх и ведал о тайне.

— Так что, поверь мне, — жестикулировала сморщенная карга, тыкая когтистым пальцем в Маккенну, — тут-то всерьёз и началось волнение, которое потом только возрастало. В самом деле, — продолжала она, — достаточно, чтобы распространиться по телеграфу апачей во всю ширь до самой Соноры и достичь зловредных ушей Пелона Лопеса. Пелон, конечно же, припылил галопом в Аризону, собирая по пути свою банду, в том числе подобрав и эту несчастную предательницу собственного народа, ссохшуюся изменницу, старую ящерицу, ну прямо «Чудовище Хилы», по имени Малипаи.

При этой информации голубые глаза Маккенны чуть-чуть раскрылись, а древняя скво вынула из пожелтевших остатков зубов чубук трубки. Поводив по губам языком, она со значением плюнула в костёр и, порывшись в складках юбки, достала кисет, в котором белый человек узнал былую «сумку с амулетами», ею пользовались, чтобы хранить «ходденгин», иначе — «священной силы порошок» апачей.

Зажав щепотку между большим и указательным пальцами, старая дама сыпанула его в костёр. Пламя приняло на мгновение сине-жёлто-зелёный оттенок, как от обычной соли, но к тому же пустило вверх кольцо чистого белого дыма, столь большое и плотное, какое бывает при выстреле старинного мушкета с чёрным порохом. Тёмные губы Малипаи бесшумно задвигались, а глаза под мешками век на мгновение обратились ввысь, к утреннему солнцу.

— Это — для Йосена, — оправдываясь, объяснила она Маккенне, — невозможно предугадать, когда ему вздумается подслушать. Он чертовски пронырлив!

С минуту она собиралась с мыслями, припоминая.

— Что ж, — продолжала она, — ты знаешь, как всё случилось. Пелон, поскольку его мать была из рода Нана, явился прямо к нам, как только история о бегстве старика Энха с тайной Сно-Та-Хэй стала ему известна. К тому же у него была сводная сестра, которая жила с нами, поэтому он, без сомнения, ожидал выведать об Энхе у неё, если б ему не удалось многого добиться от нас, остальных.

— Это — женщина по имени Хеш-ке? — спросил Маккенна. — Та, безносая?

Старуха, запрокинув костлявую голову, зашлась кудахтающим смехом, словно гагара на закате.

— Хеш-ке! — фыркнула она. — Что это ещё такое? Новые глупости Пелона? Имя этой суки — Сэлли. Да, правда, это имя янки. Её мамаша — апачка, мать Пелона, делила своё одеяло с каждым ничтожеством, забредшим на нашу ранчерию. Одним из этих подзаборных бродяг был белый. Я не стану называть его имени — ты можешь знать его семью, с тех пор один её представитель далеко пошёл в политике Аризоны. Ну, неважно. Эта мамаша Сэлли, она думала придать своему отродью хоть какой-нибудь вес среди служащих индейского агентства и поэтому трезвонила, будто тот белый отросток и есть отец ребёнка. Ты можешь сам видеть, насколько белым мог быть этот «отец». Ха! Цвет моей кожи — что старое армейское седло, а я ещё на шесть тонов светлее её! Белый отец, а как же! Диос мио![18]

— Вообрази, — вздохнула она, — я — женщина многих добродетелей, но увы — разочарую тебя. Моих слабостей куда больше, чем добрых намерений, и величайшая из них — определённая неспособность противиться употреблению тулупаи.

Наименование это относилось к кукурузному спирту, который гнали апачи: по крепости он вдвое превышал фронтирный виски. Маккенна, которому не раз доводилось его отведать на нескольких ранчериях в пору своих скитаний, понял великую печаль Малипаи. То была жидкость, находившая самые разные применения. Она могла гореть в фитильной лампе. Могла размягчать кожу. Могла прижигать раны. Обесцвечивала ткань. Дезинфицировала хижину после оспы, туберкулёза или воспалении желез. Удаляла ржавчину из старого ружья. Из неё делали притирание, исцелявшее конскую хромоту, и жидкое лекарство, вынимавшее винтообразных червей из шкур больных коров. Но ни в коем случае её не следовало употреблять внутрь. Если только вы не стремились кремировать собственный желудок или проделать в нём сквозную дыру.

— Прими моё искреннее сочувствие, мать, — кивнул бородатый золотоискатель. — Я сам пережил этот опыт.

— Валиент! — вскричала старуха. — Какая доблесть! Я знала, что ты настоящий мужчина. Сколько же ты страдал после?

— От тулупаи? Всего неделю или около. Я принимал не больше маленькой чашки за раз. И конечно, тому уже достаточно лет.

— О да, — промолвила старая дама с новым глубочайшим вздохом сожаления. — Когда мы молоды, ничто не берёт, даже тулупаи. Но ты должен вспомнить, что я больше не девчонка, Маккенна. Вот так оно и случилось: когда Пелон прибыл в нашу деревню, он узнал, что Энх передал секрет мне, и в этой связи вспомнил о моей широко известной слабости. Чтобы выдавить из меня всё известное о Сно-Та-Хэй, ему пришлось потратиться всего на один небольшой кувшинчик тулупаи, да, быть может, полчаса на то, чтобы перелить окаянное зелье из ольи мне в желудок. Ай, Мария!

Тут Маккенна нахмурился.

— Я не понимаю, мать, — сказал он. — Если Пелон добыл от тебя тайну, для чего выслеживать старика Энха? И зачем, пор Диос, он держит меня?

— Очень просто, — пожала плечами старая дама. — Я так напилась, что начисто позабыла всё о каньоне. Не могла припомнить ни одной чёртовой мелочи, кроме того, что Энх рассказал мне, как туда добраться, и нарисовал на песке те же карты, что и тебе. В моём уме они были словно отражение в зеркале. Но этот тулупаи обесцветил мои мозги словно мешковину, из которой делают платье. Эх!

— И в самом деле, эх! — заметил Маккенна. — Что дальше?

— О, совсем немного. Ерунда. Ну, Пелон взял меня с собой на охоту за Энхом, думая, что память ко мне вернётся. Он знал, что пытать меня бесполезно: ведь я тоже из апаче!

— Ясное дело! — ответил Маккенна.

— Потом ещё возникло это дело с Сэлли. Пелону был кто-нибудь нужен, чтобы занять Мартышку во время поездки. Этому женщина нужна ежедневно. И вот Пелон взял с собой свою сводную сестрицу с ранчерии, а также эту девушку-пима, которая была чем-то вроде рабыни в лагере мескалеро, которую мы встретили по дороге и за которую Пелон заплатил хорошую цену: три полных патронташа для винчестера и хорошую лошадь. Он не крадёт у соплеменников своей матери, этот Пелон, он славный малый.

— Очень славный, — кивнул Маккенна, — я у тебя в долгу, мать. За всю эту добрую речь. Коль ты понимаешь, как нелегко человеку, когда он не знает, что замышляют его враги.

Старуха поглядела на него блестящими змеиными глазками.

— Но на самом деле тебя волнуют не враги, Маккенна. Старую ворону тебе не провести. Я видела, как ты глядел на эту тощую девицу прошлой ночью. Вот о ком ты думаешь.

Маккенна не знал, как сделать следующий ход, но решил держаться прямой тропы.

— Не взошло ещё солнце того утра, — проговорил он, — когда я смог бы обмануть тебя, мать. Мне остаётся лишь признать: стройная девушка меня интересует.

— Ха! Интересует, говоришь? Ай деми![19] Пусти тебя на свободу, а её родителей либо старшего брата не случись на страже, ты б домчал её до ближайшего тупикового каньона да уложил на травке ещё скорее, чем этот чёртов Мартышка!

— Боже мой, мать, — запротестовал Маккенна. — Что за ужасные вещи ты говоришь!

— Ну, ясно, — сказала старая дама. — Ты мог бы лежать с ней на травке и оплакивать этот факт день напролёт.

— Я не стану слушать столь грязную речь, — заявил Маккенна. — Эта бедная девушка её не заслужила. Она славная, и ты знаешь, что это так.

— Мне нравится твой гнев, — ответила Малипаи. — Будем надеяться, что она по-прежнему останется славной девушкой, когда вернётся сегодня назад.

Этого-то Маккенна и ждал, здесь был пик словесной игры за утренней трапезой у костра. Где девушка? Где они все? Что замышляют?

— Мать, — спросил он прямо, — где все мужчины? Что делают они такого, что требует присутствия Сэлли, и женщины-пима, и белой девушки? Что-то тут не так. Я это чувствую.

— Тогда тебе надо сменить чутьё, — проквакала Малипаи.

— О-о?

— Конечно. Ничего не происходит. Пелон отправился вместе с Санчесом и Хачитой следить за тропой, пока Беш, Мартышка и Лагуна вернутся из Хила-Сити с этими белыми людьми. Все вместе отбыли ещё до рассвета. Что до женщин — Пелон полагал, что ему лучше иметь Сэлли там, где он сможет за ней следить. Видишь ли, она решила, что ей приглянулась твоя рыжая борода и синие глаза. Кроме того, ей надоел Мартышка! Ах! Кому он не надоест! Что за скотина! Во всяком случае, Сэлли следила за тобой вовсю.

— Дьявол! — вскричал Маккенна. — Перестань!

— И вот, — продолжала собеседница, совершенно его игнорируя, — Пелон, который замечает всё в этом лагере, взял Сэлли с собой, чтобы та не кинулась на тебя сегодня да и не вздумала ещё освободить. — Она помолчала, разглядывая белого. — Видишь ли, — сказала она, — Сэлли, можно сказать, это особа женского пола, одержимая тем же недугом, что не даёт покоя Мартышке как мужчине. Понял ли ты меня?

— Слишком хорошо, — простонал Маккенна. — Но белая девушка, мать, что с ней? Ты ведь знаешь — это та, что волнует моё сердце.

— А что в ней волнует твоё сердце? — спросила, хитро прищурившись, старуха. — Спрашивает ли оно, так ли горячи и тверды эти маленькие грудки, как выглядят? Или оно заметило, что для такой стройности её юбка слишком обтягивает при ходьбе задок? Полно, Маккенна, я всё знаю о мужских сердцах. Они помещаются не в груди, как у женщин. Они расположены пониже, ну, неважно; только не обижай меня больше разговором о своих высоких чувствах, чико.[20] Мужчина есть мужчина.

Маккенна покраснел, но промолчал. Он обладал редким даром не говорить ничего, когда сказать нечего. Старая карга, отметив эту перемену, обнаружила неподдельное удивление.

— Valgame![21] — вскричала она. — Может ли быть, что ты вправду таков? Ты раздосадован. Боже, быть может, у тебя к ней и верно настоящая любовь? Дьявол! Это несправедливо, Маккенна, ты знаешь, что любая женщина глупеет при виде верной любви. Ты меня обманешь.

— Ну что ж, глупей! — заговорил хитроумный золотоискатель, приходя в себя. — Расскажи мне о девушке, мать, пор фавор. Ты видишь, что моё сердце в плену, и я бессилен. Что же, ты позволишь мне страдать?

Малипаи уставилась на него, и её сморщенное лицо не обнаружило ни намёка на великодушие, ни следа доброты.

Затем её закопчённые клыки обнажились, и обозначилось то, что почти определённо выглядело лукавым прищуром в бусинках птичьих глаз.

— Ах! Эти синие глаза! — вздохнула она. — Не диво, что Пелон должен был привязать Сэлли верёвкой прошлой ночью, чтобы удержать в одеялах. Она понимает толк в хороших вещах, когда их видит…