Золото на крови

ПРОЛОГ

Человеческая жизнь, если к ней хорошо присмотреться, сплошная цепь случайных совпадений. Чаще всего мы их просто не замечаем, порой не придаем им значения, но иногда эти совпадения способны круто изменить всю нашу жизнь.

Когда наш вездеход, не успев отъехать и двадцати метров от базы второй бригады, как-то странно дернулся и взревел, Андрей, сидевший за рычагами, мгновенно выключил двигатель, сплюнул с досады, и с ходу поставил диагноз:

— Гусеница полетела.

Это оказалось именно так, в своем деле бывший лейтенант-танкист был бог и царь. На замеру лопнувшего стального «пальца» мы потратили с полчаса, не больше. Я еще пытался отмыть руки от мазута в речной воде, когда Андрей завел вездеход и для профилактики крутанул тяжелую машину раза три на месте, с лязгом и скрежетом ввинчиваясь гусеницами в каменистую сибирскую почву. Именно тогда мне в голову пришла, как оказалось впоследствии, очень глупая мысль: «Ну, теперь уж все, неожиданностей не будет». Потом я ее не раз и не два вспоминал — когда со смехом, а когда и со слезами.

Андрей, остановив вездеход, призывно махнул мне рукой. Я подошел к машине, поставил ногу на гусеницу, собираясь залезть в кабину, и именно в этот момент, машинально опустив глаза, увидел торчащую из-под развороченной щебенки кисть человеческой руки. Я застыл на месте, не отрывая глаз от жуткой находки. Устав меня ждать, Андрей приоткрыл дверцу кабины и, стараясь перекричать грохот дизеля, крикнул:

— Ну ты что там, заснул, что ли?! Лезь давай… Поехали!

Я с трудом оторвал взгляд от этого страшного подарка судьбы. Не знаю, какое у меня было при этом лицо, но посмотрев на меня, экс-лейтенант, не тратя больше слов, быстро выбрался из кабины и взглянул туда же, куда и я.

— Мать моя, это что же!.. — только и сказал Андрей, быстро запрыгнул обратно, взялся за рычаги, и вездеход с лязгом отполз метров на десять назад. Заглушив двигатель, Андрей выбрался наружу уже с лопатой. Он еще не начал копать, а я уже точно знал, чья это рука. Широкая, мощная ладонь с толстыми, сильными пальцами, с проглядывающими даже сквозь трупную синеву веснушками могла принадлежать только одному человеку — Рыжему.

РЫЖИЙ

В первый раз Рыжего я увидел в тот же самый день, когда познакомился и с Андреем. Был конец марта 1991 года. Помните то дикое время? Сейчас это все уже как-то и подзабылось: жуткие очереди за вся и всем, пустые полки магазинов, талоны на спички, мыло, водку, курево… Да всего и не упомнить. По телевизору часами лопотал так быстро исчерпавший себя генсек. Было полное ощущение, что страна в каком-то очередном мрачном тупике.

Нам с Ленкой тогда тоже доставалось. Дочери не исполнилось еще и полгода, а тут умерла Ленкина бабушка, последняя из ее родни, вырастившая и воспитавшая Елену. О матери же ее не было ни слуху ни духу. Так, наверное, и подохла где-нибудь под забором в обнимку с любимой бутылкой. Про меня и говорить нечего. Подкидышем меня дразнили даже в приюте, далеко ведь не каждого находят в пеленках прямо на крыльце детдома.

Жили мы в бабушкиной комнате в старом деревянном бараке, с общей кухней и туалетом. Говорят, что в этом приземистом здании из потемневших от времени бревен до революции размещались старые казармы, и когда поднимался сильный ветер, то дом скрипел, словно жалуясь на старость, и Ленке все казалось, что рано или поздно он развалится, погребя нас под своими обломками. На фабрике игрушек, где я работал, как раз именно я и замыкал очередь на жилье, то есть значился под номером сто сорок два. В переводе с языка цифр это значило только одно: маячила нам светлая перспектива получить жилье одновременно с постоянной пропиской на кладбище. Поэтому когда в газетах, а затем и по всему городу появились объявления, что в золотодобывающую артель «Заря» требуются механизаторы для сезонной работы, причем десять процентов заработка будет выплачиваться золотом, меня просто как кипятком ошпарило. Вот он, шанс, возможность вырваться из заколдованного круга безнадежности! Рубль он и есть рубль. У нас в городе, куда ни сунься, больше двухсот рублей заработать не дадут. А тут золото — это и весомо, и надежно.

С боем выбив ранее честно заработанный отгул, я, проклиная свою дурацкую фабрику не менее дурацких игрушек, пошел по указанному в объявлении адресу. Подойдя к зданию Политехнического института, я на минуту почувствовал себя полным идиотом, и лишь расспросив вахтеров и обогнув громадный корпус по периметру, нашел то, что мне было нужно. На довольно обшарпанной двери висела пришпиленная кнопками бумажка: «Артель «Заря». О том, что я не ошибся, подсказывала и небольшая группа мужиков, нещадно смоливших слезоточивую «Приму» и в голос ругающих нынешнюю власть и само время.

Поднявшись на крыльцо и толкнув дверь, я очутился в узком коридорчике, слабо освещенном парой ламп дневного света. Народ здесь стоял так густо, что пройти дальше мне не удалось, я просто тронул ближайшего ко мне человека за руку и спросил:

— Кто последний?

Тот обернулся, глянул на меня, и улыбнувшись, ответил:

— Держись за мной, не пропадешь.

Я был готов сразу обидеться на эту улыбку. Ну что поделать, если Господь наделил меня такой внешностью: оттопыренные уши, нос картошкой, веснушки, и в довершение к моему небольшому росту почему-то никто не давал мне моих двадцати двух лет. Что я только не делал, чтобы придать своей персоне солидности: и ходил враскачку, и пробовал говорить басом, да только голос все равно срывался на фальцет, а походка, на воробьиную припрыжку. Но парень улыбнулся без всякого ехидства, и поэтому я спросил:

— Скажите, а им люди со стажем работы нужны или они всяких берут?

— Да Бог его знает, сам вот стою гадаю.

Вскоре подошли еще два претендента на заветное место в артели, и мой сосед предложил:

— Пойдем покурим, что ли?

Я, вообще-то, не курю, всю юность пробовал, но ничего не получилось, задыхаюсь я от этого дыма, и все. Такой вот, как говорили врачи, астматический рефлекс. Но в этом узком пространстве набилось человек тридцать, и дышать приходилось тем, что остальные уже выдохнули, так что я охотно проследовал вместе с новым знакомым на улицу.

На крыльце я отказался от предложенной «Примы» и с удовольствием вздохнул свежий, чуть подмороженный кислород. А день выдался чудесный, выпал последний, как оказалось потом, уже весенний снег, снова прикрывший ржавые пятна асфальта, и хотя арктический воздух еще холодил, но полуденное солнце пригревало уже по-весеннему. Весна приходила и к нам, в Сибирь, может быть, чуть попозже и не так явно как везде, но тем радостней были ее приметы.

— Тебя как зовут? — спросил мой собеседник.

— Юрий… Юрий Мартов, — ответил я.

— Мартов? — удивился тот. — Ты не родственник того самого революционера?

— Да нет, — замялся я. Не объяснять же каждому встречному, что мои имя и фамилия чистой воды фантазия нашей директрисы.

— А меня зовут Андрей, Андрей Новиков, старший лейтенант в отставке, танкист.

Мы скрепили наше знакомство полагающимся в таких случаях рукопожатием.

— Ты где служил? — спросил он.

— Под Одессой, в инженерных войсках. Там и корочки получил.

— А, танк-бульдозер…

Наш разговор невольно прервал громкий взрыв хохота, донесшийся от стоящей неподалеку от крыльца толпы. Центром внимания всей толпы и основной причиной смеха и был Рыжий.

Сначала я не видел его, только слышал голос, скрипучий, неприятный, с какими-то циничными интонациями. Затем кто-то из толпы ушел, и я увидел лицо Рыжего — толстое, мясистое, с большим носом, украшенным солидной горбинкой, широким подбородком, к тому же раздвоенным посредине. Кустистые блеклые брови нависали над маленькими хитрыми глазками остряка; из-за крупных губ рот казался огромным, нижняя губа, постоянно мокрая и чуть оттопыренная вниз, приоткрывала желтые крепкие зубы. Да и все в нем было сделано словно с двойным запасом прочности: коренастый, широкоплечий, с длинными, мощными ручищами, покрытыми, как и все тело, густой россыпью веснушек. Любой другой, например, я, пришел бы в отчаяние от таких не голивудских стандартов. Этот же абсолютно не унывал. Редкое жизнелюбие прямо-таки веяло от него, даже манера носить шапку набекрень и говорить не выпуская цигарки из уголка губ говорила об уверенности в себе. Мало того, Рыжий был большой охотник приударить за женским полом, причем женщины у него делились на три категории: цыпочки, бигсы и просто бабы. Как раз в тот момент он начал свой очередной рассказ.

— В Одессе поднимаюсь по Потемкинской лестнице, смотрю, стоит такая бигса… Все при ней, в мини, на платформе, размалевана что надо. И стоит она вот так, смотри, — Рыжий начал изображать девицу, подбоченился, выдвинул вперед левую ногу. — Я думаю, ну все, королева, не подойти. Тут выворачивается из толпы какой-то очкастый хмырь, подваливает к ней и говорит: «Двадцать». Она ему: «Пятьдесят». Он ей снова: «Двадцать», она ему опять: «Пятьдесят… Ну ладно, пошли». И пошла…

Под общий хохот толпы Рыжий изобразил прыгающую походку хромоногой жрицы любви.

— Да брешешь ты все, Рыжик, — прогудел высокий краснолицый мужик в новой нутриевой шапке. — Я этот анекдот еще в детстве слышал, акурат после войны.

Этого замечания Рыжий краснолицему не спустил.

— Врешь ты все, Гапоненко. Ты же сам мне рассказывал, что твой батька после войны из-за угла по москалям из колымета пулял. Ты ж до пятидесятого года по схронам в лесу ховался, а потом на Колыме с батяней лет десять кайлом вечную мерзлоту ковырял. Так что не три мне уши снегом, я их еще не отморозил.

Андрей, уже докуривший сигарету, рассмеялся и сказал мне вполголоса, кивнув на толпу весельчаков:

— Наши с тобой основные конкуренты, старые артельные кадры. Каждый лет по десять отработал на золоте.

— А сколько человек набирают? — спросил я, опасливо разглядывая «конкурентов».

— Шестьдесят. А приходило уже раза в три больше.

Я окончательно приуныл. Андрей понял это по моему лицу и рассмеялся.

— Ничего, прорвемся, что мы, не танкисты?

На вид лейтенанту можно было дать лет двадцать семь- двадцать девять. Он был высок и красив. Отличная выправка, светло-русые густые волосы, голубые глаза, брови вразлет, волевой, тяжелый подбородок. Просто плакатное воплощение советского офицера. Несмотря на мороз, на нем были легкая осенняя куртка и старенькая ондатровая шапка. За время двухчасового совместного ожидания мы с ним разговорились. У нас нашлось даже кое-что общее, например, сиротство. Родители Андрея погибли в автомобильной катастрофе, когда ему не было еще тринадцати лет. Его, как сына офицера, отправили в суворовское училище, ну а дальше прямым путем в танковое училище.

В разгар нашего разговора открылась заветная дверь, и в коридор вывалился прямо-таки пышущий гневом Гапоненко. Его лицо, и без того красное, теперь просто пылало.

— С-суки канцелярские! Сидят там! «Ваше семейное положение…» — громогласно передразнил он кого-то из чиновников, нервным движением заправляя выбившийся мохеровый шарф. — Какой вам хрен, дело до моего семейного положения?! Пятеро детей, ну и что? Что я от этого, хуже работать буду? Наоборот. Я с самим Тумановым семь лет отработал, пока эти придурки артели не прикрыли…

Он ушел, бормоча ругательства. Мы с Андреем переглянулись.

— А у тебя как насчет семейного положения? — спросил он.

— Да живу тут с одной, — мне даже стало стыдно, что я так обозвал свою ненаглядную Елену, но слово не воробей, уже вырвалось. — У нас ребенок, но мы не расписаны.

— Почему?

— Да так получилось, — не стал вдаваться в подробности я. Что делать, если наша любовь закрутилась, когда Ленке не было еще и семнадцати.

Свою историю Андрей рассказал во время очередного перекура.

— Я женился еще в училище и по распределению попал сразу в ЗГВ, в Германии. Жили вроде бы хорошо. Детей только не было. А тут выводить нас вздумали… Спасибо лысому, ни дна ему ни покрышки. У Вальки в Москве родители, она уехала на полгода раньше меня. Красивая, собака, была. — Глаза Андрея отразили еще живую тоску, он сделал паузу, глубоко затянулся, потом продолжил. — А когда я приехал, оказалось, что уже не нужен. Это я еще в загранке что-то значил, а так — самый обычный старший лейтенант, и до генерала как до Магадана пешком. А папочка с мамочкой ей уже новую, выгодную партию нашли. Толстопузый один из горкома партии, завотделом.

Он помолчал, стряхнул с плеча несколько снежинок, слетевших с крыши, словно они ему мешали, а потом продолжил:

— Валюха все себе оставила — стенку, мягкий уголок, аппаратуры одной только полконтейнера было, на продажу. Шмотки даже мои не отдала, ношеные уже. Куда они ей? Этот толстопузый все равно в них не влезет. Да и черт с ними, пусть подавится. Не это обидно…

Глаза у него стали совсем как у побитой собаки.

— Я пару дней терпел, а потом принял на грудь хорошенько, да пошел разбираться. А они меня даже на порог не пускают. Ну я всю обойму из табельного «макарова» им в дверь и засадил. Думал, посадят, но ничего, замяли. Тот райкомовский дятел тоже понял, что этот скандал ему ни к чему, могли и выговор влепить по партийной линии. Пока я в кутузке, сидел меня заочно развели…

— Разве так можно? — удивился я.

— У них все можно. Один звоночек по телефону кому надо, и все, я уже холостой. Выперли меня из армии, из столицы. Поехал куда глаза глядят… Билет взял до Владивостока, лишь бы подальше от Вальки, а в поезде как загудел, не помню, как в вашем городе вышел. Очухался три дня назад в женском общежитии при ткацкой фабрике. И смех, и грех, все тело в засосах, денег ни копья, а было много, еще и дойчмарки водились. Из одежды только то, что на мне, хорошо еще, что документы не потерял. Так вот бывает в жизни.

За разговорами время прошло быстро. В кабинет мы попали почти одновременно, так как принимали двое: полная дама в очках с непонятно-ржавого цвета волосами и худощавый мужчина с лицом, навеки исковерканным тяжким трудом делопроизводителя. Я попал на допрос к даме, а Андрей — к мумифицированному чиновнику.

Анкетные данные, что требовались от нас, действительно оказались весьма обширными, и, кроме естественных в таких случаях вопросов: о специальности, квалификации, стаже, — дама подробно расспросила меня о семейном положении, даже интересовалась адресами самых близких родственников. На всякий случай я умолчал о Ленке, не знаю уж и почему, как-то на меня подействовал тот монолог краснолицего Гапоненко.

— Результаты будут известны через неделю, — в конце своего допроса объявила мадам. — Списки принятых мы вывесим на дверях.

Я с облегчением покинул душный кабинет. Вскоре вышел и Андрей.

— Ну что? — спросил я. — Тоже через неделю?

— Да, — ответил тот и так тоскливо огляделся по сторонам, что я понял — идти лейтенанту некуда.

— Пошли к нам, поживешь первое время, а там, может, и пристроишься куда, — предложил я.

— Идет, — легко согласился он, а потом смущенно добавил: — В общежитие больше не тянет, не затрахают до смерти, так сопьешься там на фиг.

Нельзя сказать чтобы Ленку обрадовал постоялец в нашей «грандиозной» восемнадцатиметровой комнатенке. При знакомстве Андрей очень осторожно пожал хозяйке руку. Его можно было понять — если я выглядел моложе своих лет, то Елена смотрелась на все свои законные семнадцать годков. Маленькая, хрупкая, со светлыми, почти белыми волосами, она не производила впечатления замужней женщины и матери. Только Валерия, заоравшая в своей кроватке, подтвердила, что это именно так. Глянув на дочь, Андрей сразу заявил:

— Мамина дочка. Глаза один к одному.

Да, это он верно подметил. За эти голубые сапфиры я и полюбил в свое время Елену. Такого оттенка, с сиреневыми полутонами, я не встречал ни у кого, кроме нее и, конечно, дочери.

Первое время Ленка с Андреем держалась настороженно, но лейтенант обладал дьявольским природным обаянием, и буквально через два часа полностью растопил лед в ее глазах. Да что она! За один вечер лейтенант покорил весь личный состав нашего барака, не только женской его половины, но и мужчин. Быстрый, легкий на подъем, очень общительный и веселый, к ночи он был уже своим для обитателей всех шести комнат бывшей казармы. Когда через три дня наш нефтяник-вахтовик Семенов отбыл на месяц в Тюмень, то ключ от комнаты оставил Андрею. Впрочем, воровать у Семенова было нечего. Единственная его спутница жизни — подружка-поллитра, не позволяла нефтяннику обзаводиться слишком дорогим имуществом. Месяц он добросовестно трудился, и месяц же потом столь же добросовестно пропивал все заработанное.

Дня два Андрей с утра уходил в город, возвращался лишь к вечеру не очень довольный, а на третий пришел с целой сумкой продуктов.

— Откуда это у тебя? — удивилась Ленка, выкладывая на стол все это богатство. Кроме колбасы, сыра, там оказалась даже бутылка вина, большая редкость в те времена повальной талонизации спиртного.

— Нашел место, где можно хорошо подработать, вагоны разгружать. И прописки не требуют, и деньги сразу на руки.

Только тут я заметил, что Андрей выглядит усталым, он даже улыбался с трудом. Плотно поужинав, Андрей от вина отказался, сказав, что смотреть на него не может, и сразу пошел спать. Теперь он пропадал целыми днями, приходил усталым, но довольным. И всегда приносил что-нибудь для нашей девчонки: то дефицитное детское питание, то какую-нибудь погремушку.

Через неделю мы с утра отправились к зданию института. Заветный список уже висел на двери, и, как это ни странно, но в нем оказались и наши фамилии. Я обрадовался, еще раз перечитал список от начала до конца и с удивлением обнаружил, что в нем отсутствует пресловутый Гапоненко, ветеран золотодобывающей промышленности и доблесный отец пятерых детей.

— Смотри-ка ты, а этого краснолицего не взяли, помнишь здорового такого, Гапоненко? — напомнил я Андрею.

— В самом деле, — удивился тот. — Чем же он им не угодил? Наверное, выступал много. С этой канцелярской сволочью ссориться опасно.

На следующий день уже к вечеру мы пришли на собрание артельщиков. Инструктаж проводил тот самый чересчур пересушенный бюрократ.

— Пока паводок не пройдет, работать не начнете, так что прийдется еще подождать. Все собираются на вокзале десятого мая.

— Это что ж, не самолетом? — удивился кто-то из бывалых артельщиков. — Сколько же на поезде до Магадана пилить? Неделю?

Инструктор задержал на спрашивающем свои рыбьи глаза и сухо объяснил:

— Про Магадан речи нет. Район, куда вы отправляетесь, гораздо западнее, в районе реки Катуги.

Далее все было ясно, как в армии: ложку, чашку, паек на три дня. Выйдя из института, мы с Андреем решили срезать угол и пройти по обширному парку, окружавшему старинное здание. Завернув за угол мы неожиданно наткнулись на небольшой костер. Кто-то в черном, стоя спиной к нам, равномерно кидал в огонь большие квадратные листы бумаги. Услышав наши шаги, человек обернулся. С удивлением я узнал в поджигателе ту самую очкастую даму, так неласково допрашивавшую меня в прошлый раз. Я машинально поздоровался, но она не соизволила ответить. Пляска огней костра, крючковатый нос и круглые очки делали ее похожей на сову, а вся ее угрюмая физиономия с недобрым взглядом увеличенных линзами выпуклых глаз произвела на меня какое-то жуткое впечатление. У меня даже мурашки по шкуре пробежали. Так и не соизволив ответить, мадам отвернулась и продолжила свое непонятное занятие, не давая угаснуть костру.

Уже отойдя подальше, Андрей остановился, закурил сигарету и спросил меня:

— Ты понял, что эта кукушка делала?

— Бумаги жгла.

— А какие бумаги?

— Да черт его знает, — пожал я плечами.

— Не черт его знает, а наши с тобой анкеты. Только вот на кой ляд это ей надо? Лучше бы в макулатуру сдала, может, в обмен какую-нибудь книжку дали бы.

Но это мимолетное неприятное впечатление не шло ни в какое сравнение с охватившей нас эйфорией. На фабрике меня, конечно, так просто отпускать не хотели, предложили отработать положенные два месяца. Я оставил в отделе кадров заявление, а через месяц забрал свою трудовую. Все оставшееся до отъезда время я вместе с Андреем калымил на «железке», стараясь заработать как можно больше для Елены. Все-таки ей надо было на что-то жить до самой осени.

В первый день разгружали вагоны с комбикормом, по четыре человека на вагон. Я, признаться, думал, что сдохну. Если Андрей после смены еще шутил и улыбался, то я в первый раз еле смог впихнуть в себя ужин, а потом завалился в постель, причем уснул, по-моему, еще на лету, не коснувшись щекой подушки. Тело на следующий день болело так, словно меня всю ночь кто-то долго и упорно пинал.

— Ничего, трудно только первую неделю, — приободрил меня Андрей.

Не знаю, может быть, он лукавил, а может, у меня организм такой, абсолютно неприспособленный к физической работе, но мне кажется, что я так и не смог привыкнуть к таким перегрузкам даже и через месяц.

Боже, чего мы за это время только не разгружали! Сахар и муку, ковры и телевизоры, телефонный кабель и ящики с консервами. Оказывается, в стране все это было, непонятно только, куда потом девалось. Грузчики были народ тертый, наглый, и редко какой день мы не приходили домой с образцами разгруженной продукции. Особо удачно мы разгрузили вагон с импортной молочной смесью, жутким по тем временам дефицитом. Ленка как раз начала подкармливать Валерию, так что на полгода детским питанием мы ее обеспечили.

Наконец пришло время отъезда. Ленка нервничала, плакала, да и мне было не по себе, все казалось, что если я уеду, с ней непременно случится что-то нехорошее.

И ее, и меня поразил Андрей. Перед самым выходом из дома, мы уже стояли одетые, он полез в карман своей куртки, вытащил толстую пачку денег и протянул ее Ленке.

— Возьми, это тебе, — просто сказал он.

— Зачем? А тебе… — попробовала возразить Елена, но он твердо прервал ее.

— Бери-бери. Тебе сколько жить-то, я же для тебя зарабатывал.

Мы были просто сражены его щедрым жестом. После этого Андрей стал для меня еще ближе, просто брат родной, такой, о каком я мечтал все свое сиротское детство — старший, более опытный, сильный и мудрый.

ЗА ЗОЛОТОМ

Андрей разгребал лопатой речную гальку, смешанную с песком, и постепенно проявлялись контуры человеческого тела. Труп лежал на спине. Освободив голову, лейтенант смахнул рукавицей с лица остатки земли, но мне можно было и не смотреть. Смерть сильно изменила Рыжего, но не настолько сильно, чтобы не узнать его. Андрей долго всматривался в его лицо, потом снова взялся за лопату. Вскоре рядом с головой Рыжего появились чьи-то ноги, и Андрей сделал единственный вывод, пришедший в голову и мне самому:

— Похоже, они тут все. Все пятнадцать человек.

Это словно лишило его сил. Выпустив из рук лопату, он сел на край выкопанной им могилы, обхватил голову руками, и со стоном сказал:

— Боже мой, Боже мой, какие сволочи! А как все хорошо начиналось!

Да, начиналось все просто прекрасно. Попасть в золотодобывающую артель было большой удачей, сродни выигрышу «Жигулей» по лотерейному билету. Еще незабвенный Иосиф Виссарионович официально разрешил эту несоциалистическую форму труда. И он не прогадал. Ни героизм стахановцев, ни миллионные армии зэков не могли поспорить с производительностью труда работающих на себя людей. Золотоискатели строили в тайге новые поселки, прокладывали дороги. Чтобы добыть золото в уже разведанном месторождении, приходилось зимой, когда мороз сковывал реки и болота льдом, тянуть туда тяжелую технику, завозить топливо, строить жилье для добытчиков. А затем уже коротким сибирским летом, в промежутке между весенним паводком и первыми серьезными морозами переработать тысячи тонн пустой породы, промыть все это и добыть как можно больше «презренного» желтого металла. Заработок зависел от количества сданного государству золота, и эти мужики на три месяца забывали значение слов «праздник», «выходной», «отгул». Пахали от зари до зари, зная лишь один вид отдыха — сон. Но все это стоило того. За один сезон старатель мог заработать и на квартиру, и на машину.

Самый большой вред артельному делу принесла, как это ни странно, перестройка. Кому-то из горбачевского Политбюро пришла в голову мысль о том, что артели пропагандируют несоциалистическую форму труда. И эти «реформаторы» сделали то, на что не поднялась рука «отца народов», — запретили артелям добывать золото. И то, что в этом году одной артели, не очень крупной разрешили заняться своим делом в далеко не самом золотоносном районе страны, и мы попали в узкий круг этих счастливчиков, уже было подобно чуду.

Про дорогу туда можно было бы не говорить, дорога и есть дорога, если бы не Рыжий. Мало того что он притащил с собой целый ящик водки, но и, переходя из одного купе в другое, по мере сил веселил и развлекал путешественников. В нынешнем составе старичков ветеранов было не более десятка, и Рыжик, как некоторые звали нашего «массовика-затейника», вовсю распушил свои павлиньи перья.

В наше купе он ввалился уже на вторые сутки пути, под вечер, с эскортом из двух мужиков, уже еле державшихся на ногах и, как заведенных, смеявшихся по поводу и без повода. Плюхнувшись на полку рядом со мной, Рыжий с энтузиазмом обнял меня за шею, чуть не свернув ее, изрядно встряхнул весь мой щуплый организм и начал разговор, щедро выдохнув мне в лицо запах застоявшегося перегара.

— Ну, что, пацан? Мы едем, едем, едем в далекие края… А ты знаешь какие там края? Э, брат, гиблые это места. Там медведей больше, чем ментов в Москве, ей-Богу. В восемьдесят втором Леньку Фомина схарчили за милую душу. Мы тогда трактора перегоняли по зимнику. «КрАЗ» заглох, пока водитель возился с движком, Ленька по нужде отошел. Минуты не прошло, тот слышит, вскрикнул Ленька, и все. Шатун попался. Водила с испугу в трактор на прицепе залез и просидел там три часа, пока летучка за ними не вернулась. Чуть яйца себе не отморозил, мороз был градусов пятьдесят, не меньше. А от Леньки одни ноги и нашли, так-то вот… Наливай, Леха…

Пока он заправлялся жидкостью для вдохновения, я смог передохнуть и растереть затекшую под могучей рукой Рыжего шею. В купе незаметно набилось народу, с верхней полки на все это с ироничной улыбкой взирал Андрей. А Рыжий, ко всему прочему засмоливший свою вонючую сигарету, опять повернулся ко мне и своим противным, скрипучим голосом продолжил свои воспоминания:

— Помню, у меня напарник был вроде тебя, сосунок, только после армии. Приспичило его раз по нужде, повар сохатину не доварил, всей бригадой тогда дристали. Нет чтобы у гусениц устроиться, так он в лес поперся, такой стеснительный. Только было в тайгу зашел, вылетает обратно с воплем, штаны держит. Мы уж думали, за ним медведь бежит, а это просто в тайге гнус появился. До этого его не было, благодать, а тут сразу миллионы этих тварей. Дрянь, меньше комара, но так, падла, кусает! И главное, кровь не сворачивается долго, так и течет рекой. Вот ему в задницу гнус и впился, сразу от стеснительности вылечил…

— А на прииске его что же, не было, этого гнуса? — задал вопрос кто-то из зрителей.

— Там же река, ветер по руслу, он этого не любит, сдувает, понимаешь? А чуть отойдешь — все. Загрызут на хрен…

Много он нам тогда баек порассказал: про скелеты, лежащие на истлевших мешках с золотом, про самородки, попадающиеся исключительно дуракам, про повадки дорожной милиции, изымающей золото, куда его только не прячь, хоть в задницу. Все это было, конечно, интересно, но от мясистого лица Рыжего, от его ухмылки и манеры держаться веяло таким самодовольством и пренебрежением к нам, салагам артельного дела, что когда он ушел, я почувствовал немалое облегчение.

— Болтун, — охарактеризовал позднего гостя Андрей, спрыгивая со своей полки. — Пошли покурим, да и здесь проветрим немного.

Уже в тамбуре я его спросил:

— Ты что же думаешь, что он все врет?

— Да нет, все может быть и правда… Чего только так рисоваться? Я не я и рожа не моя!..

Выгрузились мы той же ночью на небольшой таежной станции. Поезд там стоял всего две минуты, и десантирование шестидесяти человек проходило более чем весело. Последние прыгали уже на ходу, причем один из зазевавшихся при этом сломал ногу. Судя по голосу, это был кто-то из эскорта Рыжего, так и не протрезвившегося к концу пути. Человек пять потащили матерящегося неудачника к уже поджидавшим нас «Уралам» с будками-вахтовками. Лишь к рассвету мы прибыли на место.

Поселок артельщиков не поразил нас своей архитектурной изысканностью. Кроме нескольких старинных изб из потемневших бревен, он большей частью состоял из сборно-щитовых домиков, поставленных довольно хаотично. Все машины остановились около длинного приземистого здания в характерном для новостроек стиле «баракко», и кто-то из ветеранов безошибочно определил:

— Контора.

Несмотря на раннее время, нас уже поджидал невысокий чернявый человек довольно интеллигентной наружности, в затемненных очках в тонкой золоченой оправе, из-под куртки виднелась белоснежная рубашка и узкий черный галстук с тонкой заколкой. На вид ему было лет тридцать пять, может, сорок. Мне показалось, что встречающий нервничал, это чувствовалось по тому, как он курил, слишком резко поднося сигарету к губам и чересчур часто стряхивая пепел.

Дождавшись, пока все выгрузятся, немного успокоятся и обратят на него внимание, чернявый выкинул сигарету и обратился к нам с небольшой речью:

— Ну что ж, с прибытием. От лица руководства артели «Заря» я поздравляю вас с тем, что вы — не побоюсь этого слова, вливаетесь в нашу дружную семью. У вас появилась прекрасная возможность заработать кучу денег. Материальная база подготовлена, техника, горючее — все на местах. Теперь дело за вами, как вы поработаете, так и получите. Сегодня — оформление, выдача спецодежды, а завтра вас на вертолете раскидают по точкам. У нас в этом году всего три участка. До сентября мы должны их полностью выработать. Затем рекультивация, получение денег и счастливый путь домой…

— А золото дадите? — крикнул кто-то из толпы. — Не обманете?

— В артеле «Заря» за двадцать лет существования еще никого никогда не обманывали, — чуть повысив голос, отозвался чернявый. — Какие еще будут вопросы?

— А Селиванов где? — раздался сзади меня знакомый скрипучий голос.

Администратор прищурился, пытаясь рассмотреть спрашивающего.

— Это у нас никак Тюрин снова появился? А еще говорят, нету старых кадров. Ну, значит, скучать не будем. Водку-то по дороге всю выпил?

— Не-а, — заржал Рыжий и показал рукой на въезжающую в хоздвор автоцистерну с надписью «Бензин». — Вон еще везут.

Все шестьдесят человек грохнули единым, громогласным хохотом. Смеялся и сам начальник. Когда смех немного утих, он ответил на поставленный Рыжим вопрос.

— А Иван Андреич снова приболел, очередной инфаркт, уже третий, но поправляется, скоро обещал быть.

— Кто этот Селиванов? — негромко спросил Андрей у Рыжего.

— Батя, — тоже негромко ответил тот, — Создатель «Зари», Бог и царь.

— А это кто такой? — Андрей кивнул в сторону чернявого, отвечавшего на вопросы окруживших его старателей.

— Это Мациевич, главбух, еврей.

— Ну это почти одно и то же, — пошутил лейтенант, и Рыжий охотно засмеялся.

На время нас разместили в приземистом щитовом бараке с двухъярусными койками, как в армии. Мне показалось, что оформление документов выглядело довольно небрежно. Дымящий сигаретой чиновник записывал в учетной карточке наши данные по паспорту, а трудовую книжку небрежно кидал в общую кучу. Более долгой оказалась процедура получения спецодежды. Кроме обычной робы, мы получили и кое-что новенькое: два накомарника и что-то вроде кольчуги от комаров, защищающих тело, руки и шею. Все это время мы с Андреем были неразлучны. Больше всего я боялся, что нас отправят в разные бригады, но на перекличке наши фамилии прозвучали рядом.

Вечер прошел исключительно весело, даже и без водки. У всех было приподнятое настроение, и шутки Рыжего шли особенно хорошо. Весь вечер Андрей и еще несколько человек пытались хоть раз поставить Рыжика в тупик, подковырнуть его так, чтобы он растерялся и не смог ответить. Бесполезно, тот выворачивался из всех положений.

— Слышь, Рыжий, а правда ты раз медведицу отодрал? — подмигивая нам, спросил очередной шутник.

— Было дело, было, — кивал головой Рыжий. — А что медведица, не баба, что ли? Я в наших деревнях и не таких встречал, куда там медведице.

И под общий хохот он разводил руки, показывая размеры своих красавец.

— Это все ерунда, медведица, — перебивал общий хор Потапов, здоровущий мужик просто невероятных габаритов. — Вот говорят, тебя медведь как-то поимел, как было дело?

— Ну а как же, такое не забывается, — охотно соглашался весельчак. — Да ты что, не помнишь, что ли? Чай в одной бригаде были. Меня-то он хоть раз трахнул, а к нему, — Рыжий показал пальцем на Потапова. — Каждую ночь приходил. Как уезжали, так медведь плакал, вслед лапой махал, так Потапов ему понравилось!

И под общий хохот, казалось, сотрясавший стены, побагровевший Потапов отошел в сторону, крутя головой и матеря шутника.

Бригада Рыжего улетела рано утром, на рассвете. Уже стоя на пороге вахтовки, Рыжий со своей привычной ухмылкой изрек последнюю сентенцию:

— Ну, бывайте, мужички. Встретимся осенью, когда на юг потянутся стаи длинных рублей. Будьте толстенькими и не худейте.

Увы, встретились мы гораздо раньше и совсем не так, как думал Рыжий: без водки и без радости…

ЧАПАЙ И ГАРИК

Часа за два до отъезда мы с Андреем стали свидетелями необычной сцены. К крыльцу конторы подъехал «уазик», и из него, поддерживаемый невысоким, уже седоватым главным механиком артели, вылез необычайно громоздкий человек. Высокий, грузный, с широкими плечами, делающие его фигуру почти квадратной, он тяжело, по астматически с присвистом отдышался, благодарно кивнул механику. Мимоходом скользнув взглядом по нам с Андреем он развернулся лицом к крыльцу, где уже ждал его необычно бледный Мациевич. Хотя я видел лицо приезжего всего какую-то секунду, оно поразило меня своей неординарностью. За ним чувствовалась большая и сложная жизнь. Широкое, с отвислыми брылинами щек, изрезанное густой сетью морщин, с крупным носом и нездоровыми огромными мешками под глазами. Но сами глаза смотрели остро и проницательно. И я понял главбуха, когда он запнулся, начав приветствовать гостя.

— С… приездом, Иван Андреевич. Как долетели?

Мы поняли, что это и есть знаменитый Селиванов. За прошлый вечер мы наслушались много легенд про этого человека. Один из мастодонтов золотодобывающей промышленности, начинавший с простого промывочного лотка, дважды сидевший и раз десять бывший под следствием в нашей стране, не прощавшей людей, ворочающих большим золотом, почти добитый чиновниками всех рангов, перенесший три инфаркта, он все-таки возвращался к себе в артель, Хозяин. И Селиванов сразу дал об этом понять своему главбуху. Неожиданно густым, мощным голосом он весьма неприветливо оборвал Мациевича:

— Ты что, Илюшка, похоронил меня уже, да?! Стоит только заболеть, и начинает твориться черт знает что! Только я ведь и не таких, как ты, на чистую воду выводил.

— Иван Андреевич, давайте пройдемте в контору, — засуетился Мациевич, помогая старику подняться на крыльцо. За спиной главбуха в коридоре мелькнуло еще чье-то лицо, но рассмотреть я его не смог. Услышал только, как Селиванов забасил, входя в здание:

— А, и ты здесь, Иудушка. Думаете, я спущу вам все ваши художества? Первым делом вы отчитаетесь по кадровому вопросу, чего это вы там нахимичили с людьми…

За главой «Зари» закрылась дверь, приглушив его мощный голос.

— Колоссальный мужик. Динозавр! — восхищенно покрутил головой Андрей, когда мы пошли дальше. — Ох и даст он им сейчас прикурить.

Чем закончился тот разнос, мы так и не узнали. Вскоре тяжелый МИ-8 уносил нас куда-то на Север. Нельзя сказать, чтобы полет на этом грохочущем и трясущемся чудовище доставил мне удовольствие. Мне казалось, что двигатель установлен не над фюзеляжем этого геликоптера, а прямо у меня на голове, и того и гляди лопасти начнут подрезать уши.

Летели долго, часов у меня не было, и скоро я потерял ориентацию во времени. Андрей все никак не мог оторваться от иллюминатора, а мне как-то быстро надоела темно-зеленая щетина тайги, без края раскинувшаяся на волнах округлых сопок. Ночью поспать удалось совсем немного, и я, несмотря на весь грохот и неуютность спартанского сиденья, даже задремал.

Разбудил меня Андрей, толкнувший плечом и крикнувший в ухо:

— Подлетаем. Смотри — Катуга!

Я глянул вниз. Действительно, серебристой лентой внизу змеилась река. Даже отсюда было видно, что она мелководна и бурлива.

— Откуда ты знаешь, что это именно она? — прокричал я Андрею.

— Мы уже минут пятнадцать летим над ней. Во, смотри!

Я увидел внизу, на большой галечной отмели, вагончики, трактора и небольшую кучку людей, махавших нам руками.

— Похоже первая бригада, — решил Андрей.

Минут через десять мы сели на точно такой же каменистой отмели. Чуть выше, на берегу реки стояли техника, три бульдозера, экскаватор, погрузчики, и передвижные вагончики на колесах.

Встречали нас двое. Высокий, плечистый мужик с квадратным лицом и упрямым ежиком наполовину седых волос широко улыбнулся, продемонстрировав при этом полный набор стальных зубов. Когда вертолет улетел, он заговорил зычным командирским голосом:

— Ну, прибыли, бездельники?! Мы уж тут три недели кукуем, всю водку выжрали и даже посуду сдали в ближайший ларек. Ха-ха!

Затем он все-таки представился:

— Зовут меня как Чапая, Василий Иванович, и буду я у вас как отец родной, короче — мастер. Можно именовать просто Ивановичем. А его, — он ткнул пальцем назад, где за его спиной маячил высокий, глистообразного сложения парень, весьма неопределенного возраста. — Зовут Федя, а иногда Гарик, это как понравится. Он у нас за кладовщика, да и вообще…

Что значило это «вообще», осталось для меня тайной. Так же как и все остальные я таращился на узкую грудь этого странного типа, обнаженную по случаю тихой погоды и ласкового весеннего солнышка. Вся она представляла собой картинную галерею в синих тонах. Чего там только не было, от скромной решетки на щуплом бицепсе и надписи «Свобода», до явно с натуры срисованного дракона, всеми тремя головами нацелившегося на грудастую красотку, закатившую глаза не то в экстазе, не то в предсмертной истоме.

Лестно восприняв повышенное к себе внимание, Федя-Гарик радостно осклабился, обнаружив при этом большой ущерб в своих естественных режущих и жующих инструментах. Лицо его носило явную печать тюрьмы и ссылки. Навеки устоявшаяся худоба, впалые щеки, поперечные морщины возле рта. Да и волосы уже, похоже, не хотели расти на его голове, так, чуть пробивались из-под кожи, как озимые сквозь мартовский снег. В виде поощрения он повернулся к нам спиной, и мы вдоволь налюбовались точной копией собора Василия Блаженного.

— Харэ рисоваться, — прервал показ мастер, сурово сдвинув мохнатые брови. — Накинь клифт, а то простудишься, и не отвлекай от работы публику.

Федя прикрыл свою наспинную роспись новенькой спецовкой, все сгрудились вокруг этой странной пары и выслушали предельно короткий инструктаж: день — на благоустройство, а потом — пахать, пахать и пахать.

Андрей был весьма обескуражен подобной встречей.

— От них обоих за версту несет зоной, — шепнул он мне на ухо. Но рассуждать было некогда. Сложив монатки в одну кучу и распределив роли, все принялись за работу. Застучал движок электростанции, в лесу взревела бензопила, с треском и грохотом падали деревья, истерично взвизгивала циркулярка, превращая эти же деревья в доски, а три умелых плотника быстро соорудили длинный обеденный стол, скамейки, навес, предохраняющий от дождя.

Обеденный стол не зря соорудили в первую очередь. Молодой улыбчивый парнишка по фамилии Чигра сразу принялся хлопотать у железной печи и вскоре доказал, что в самом деле является дипломированным поваром, накормив нас отменной гречневой кашей с мясом.

Ну, конечно, не обошлось и без известного заведения на четыре посадочных места, очень необходимого при столь сытной кормежке. До темноты успели соорудить в вагончиках и двухъярусные нары, где с некоторым трудом, но разместились все семнадцать человек.

Первая ночь далась мне трудно. Почти два десятка мужиков храпели столь густо и дышали столь часто, что я никак не мог уснуть и отключился, лишь чуть приоткрыв дверь, благо лежал возле нее, а комаров в тайге еще не было. Но это оказалась моя единственная бессонная ночь в артеле. Все остальные я спал как убитый.

ПЕРВОЕ ЗОЛОТО

Лишь здесь я понял, что все, о чем рассказывали в поезде, не содержало ни капли преувеличения. Действительно, все пахали от зари до зари. Быстро завтракали и работали до обеда, время которого возвещали ударами в подвешенный обод от «КамАЗ». Передохнув с полчасика после приема пищи, вся бригада с кряхтеньем и руганью, но без всякой команды поднималась и шла трудиться дальше, до самого заката, а значит и ужина.

А работы было много. Бульдозеристы с помощью своих мощных «Т-100» перегородили речку и, отведя воду в другое русло, обнаружили с полкилометра каменистого речного дна. Затем плотники соорудили длинный деревянный желоб-проходнушку. С помощью бульдозеров и погрузчиков к нему подгребали породу, размывали ее мощной водяной пушкой и пускали эту грязную пульпу по желобу. Для улавливания золота дно проходнушки было выложено ребристыми резиновыми ковриками. Несмотря на все усилия, эти коврики постоянно забивались грязью, и несколько человек, в том числе и я, сапогами прочищали их от излишней грязи. По сути, мы делали то же самое, что и река, только убыстряли процесс в сотни, а может, и тысячи раз.

Сначала я как-то не верил, что столь простой технологический процесс может принести хоть какие-то плоды, но в конце первого рабочего дня сам Иванович лично промыл коврики и высыпал в самое обычное оцинкованное ведро желтоватую сыпучую массу, примерил ношу рукой и довольно крякнул:

— Килограмма три будет.

Первое золото рассматривали всей бригадой. Из девятнадцати человек, сидевших за столом, лишь пятеро ранее работали на золоте, в том числе мастер и странный кладовщик Федя. Высыпав золото на подстеленный полиэтилен, Иванович, добродушно улыбаясь, заявил:

— Ну, сосунки, любуйтесь. Где вы еще такое увидите?

Я лично за свою жизнь даже золотого обручального кольца в руках не держал, так что накинулся на эту россыпь, как любопытный галчонок на зеркало. При ближайшем рассмотрении золото меня слегка разочаровало. Матово-тусклое, оно больше походило на обыкновенную гальку, только желтоватого цвета.

Форма этих камней была самая разнообразная, от классических голышей, коими впору «печь блины» в тихой речной заводи, до ноздреватых корявых уродцев, обточенный речной водой, песком и временем. Что в золоте поражало — это необычно тяжелый вес.

— Три килограмма четыреста пятьдесят шесть граммов, — провозгласил мастер, взвесив золото на самых обычных торговых весах.

В тот день это были, как говорят, «показательные выступления». Потом вся эта процедура неизменно проходила в вагончике Чапая, так мы звали мастера. Вагончик этот служил и конторой, и радиостанцией, и спальней для нашего руководства. Взвешенное и уже заактированное золото они уносили во вторую половину домика, снабенную солидной железной дверью и наглухо заваренными окнами. Что они делали дальше с нашим золотом, не знал никто. Казалось, что и мастер, и кладовщик опасаются, что мы можем сглазить драгоценный металл, и работяг даже на порог не пускали.

Порой все это доходило до смешного. Как-то раз порвался толстенный шланг, под высоким давлением подающий воду на гидронасос. Один из концов шланга саданул стоящего за насосом Сенюхина по голове и тот упал так живописно, что все подумали, что ему хана. Я сразу рванул в контору к Ивановичу. В своей половине его не оказалось, зато за дверью кладовой слышались приглушенные голоса. Я постучал кулаком в дверь и крикнул:

— Иваныч, Сенюхина шлангом убило!

Голоса сразу стихли, послышался какой-то грохот, металлический лязг, шум передвигаемых предметов, и только потом приоткрылась дверь и в нее боком протиснулся мастер. Захлопнув дверь, он обратился ко мне:

— Что ты там говоришь, с Сенюхиным?

— Убило его! — возбужденно ответил я, за руку таща мастера на крыльцо. — Шланг порвался и как даст ему по голове…

Мы вышли на крыльцо, и я осекся. Навстречу нам шел сам Сенюхин, прикрывая голову снятой спецовкой. Его с двух сторон поддерживали Андрей и еще один парень из промывальщиков. То, что он в достаточной мере жив, несостоявшийся труп подтверждал сочным матом, изрядно рассыпаемым направо и налево. Оказывается, он просто побывал в нокауте.

Иваныч не менее цветисто прикрыл и меня многоэтажными словами, затем выстриг волосы на голове промывальщика и щедро залил кровоточащую рану йодом, на том и закончив курс лечения. Уже на следующий день Сенюхин как ни в чем не бывало стоял за рукоятками насоса, работая наравне со всеми. С виду это довольно просто, но попробуй поворочай этим многопудовым агрегатом целый день, а он еще бьется в руках как живой, норовя вырваться всей дурной мощью бьющей из него струи. К тому же все это надо делать так, чтобы размываемая порода направлялась в желоб проходнушки. Уже через полчаса такой работы руки просто отваливались. Мы по очереди сменяли друг друга. Все это время бульдозеры и погрузчики непрерывно подгребали к гидропушке огромные массы породы. На одном из бульдозеров работал Андрей, ему тоже приходилось несладко, это я видел по его исхудавшему лицу. Выматывались все. Считанные дни проходили без поломок техники, так что все три механика не успевали отмывать с рук мазут.

Но мне как-то особенно жалко было повара, Олега Чигру, черноглазого веселого парня. Он вставал первым и ложился последним. Когда он спал было совершенно непонятно. К подъему завтрак был уже готов, после ужина он мыл посуду. И не было случая, чтобы Олег что-то пересолил или не доварил, а готовил он просто здорово. Через месяц такой работы он перестал шутить, лишь слабо улыбался. Сдал даже мастер, Иванович. Вопреки опасениям Андрея, он оказался неплохим руководителем, как заводной носился по все разрастающейся площадке прииска и старался вникнуть во все возникающие проблемы. При этом он никогда не давил на подчиненных, не понукал, не стоял попусту над душой, наблюдая, как работает тот или иной артельщик. За глаза его все таки прозвали Чапаем: за рубленые, чеканные фразы, армейский юмор и соленый слог. Из каждых трех слов, произнесенных им, два с половиной были матерными.

Угадал Андрей и с судимостью. На зоне Иванович побывал дважды. Первый раз в малолетках, по глупости угнав у соседа мотоцикл, а второй раз совсем недавно, в пьяной драке чуть не отправив на тот свет какого-то мужика. Насколько мы поняли, сидел он вместе с Федькой, и освободились они одновременно, зимой. А до этого вся жизнь нашего мастера была сплошным изучением географии. Казалось, он побывал везде: в Заполярье, на Камчатке ловил рыбу, в Воркуте рубал уголек, строил БАМ, дважды побывал на золоте. Словом, он отметился везде, где только рубль хоть на чуть-чуть был подлиннее обычного.

Но был человек, который раздражал всех. Это был наш кладовщик, Федя, он же Гарик.

СТЫЧКА

Вот уж действительно кому было «все по барабану», так это нашему кладовщику. Гарик нежился целыми днями под лучами нежаркого сибирского солнца, словно пытаясь прогреть свои синие картины. Когда шел дождь или стояла пасмурная погода, он безмятежно дрых под навесом столовой, предпочитая свежий воздух тайги затхлому воздуху своего командирского вагончика. Лопал он больше любого работяги, даже двухметрового бульдозериста Потапова. Если у повара оставалась лишняя жратва и ее было жаль выбрасывать, он всегда звал Федю, и вся еда, хоть ведро, медленно, но верно исчезала в его желудке. Любой другой в таких курортных условиях разъелся бы до невероятных размеров, а этот не прибавил ни грамма, так и остался в комплекции глиста-тяжеловоза.

— Про запас, что ли, кидаешь? — пошутил как-то раз один из артельщиков, наблюдая, как Гарик уговаривает третью миску каши.

Тот медленно, а он все делал подчеркнуто медленно, обернулся, ощерил в улыбке свои редкие зубы, и ответил:

— Угадал. На зоне такой хавки не будет, а мне еще сидеть — как тебе в гробу лежать.

Особенно возмущались откровенным бездельем Гарика старички, тот же Потапов и невысокий, но шустрый дедок по фамилии Цибуля, один из мотористов.

— Скоко в тайге працал, такого ищо не видал. Шо это за должность такая — кладовщик? Отродясь такой не было. Працали вси как один, а этот лежит, як пень. Во, побачь!

— Да вижу я, — басил Потапов, сплевывал в сторону и обходил развалившегося на бережке безмятежного Гарика. — А ведь получит наравне со всеми.

— Если не больше, — поддерживали остальные, но дальше разговоров дело не шло. На совесть уркагана надежды не было, а Иванович в ответ на наши недоуменные вопросы только разводил руками:

— Ну, не я же придумал эту должность, где-то наверху. А работать его все равно не заставишь, бесполезно, я-то его знаю. Где сядешь, там и слезешь.

После этого он оглядывался по сторонам, понижал голос и полушепотом говорил:

— Да и небезопасно. Ему ножом пырнуть, что тебе два пальца. об асфальт, психопат!

Признаться, я побаивался Федьку. Очень неприятное впечатление оставлял взгляд его почти не мигающих желтых глаз и циничная ухмылка на тонких губах. Тем более встревожился я, когда у Гарика произошел конфликт с Андреем. Случилось это еще в самом начале сезона. Кладовщик как-то сразу невзлюбил Андрея, а узнав, что тот бывший офицер, Гарик почему-то произвел его в вертухаи, и доказать ему, что Андрей никогда не охранял зону, так и не удалось. Он сразу попытался приклеить к Андрею эту кличку — «Вертухай». Произошло это за обедом, когда вся бригада уже кончала есть. Гарик подошел попозже, до последнего нежился на солнышке и соизволил подняться, лишь когда тучка надолго скрыла светило. Увидев рядом с Андреем нарезанное кусочками сало, он, нагло улыбаясь, сказал:

— Эй, Вертухай, подвинь рассыпуху.

Андрей, уже начавший пить чай, поперхнулся. Чуть отдышавшись, он спросил, приподняв недоуменно брови и лишь чуть-чуть сгустив голос:

— Что ты сказал?

— А ты, оказывается, еще и глухой, — блеснув в ехидной улыбке единственной коронкой на коренном зубе, поддел собеседника Гарик. — Вертухай, ты и есть вертухай, я вашего брата за версту вижу! Вон, сидишь, как кол проглотил…

Ответ на замечание об осанке Андрея оказался стремительным и неожиданным. Лейтенант вскочил, схватил уголовника за лацканы спецовки и выдернул из-за стола как редиску из грядки, только посуда с грохотом брызнула во все стороны. Андрей приподнял Гарика над землей и дрожащим от злости голосом начал поучать:

— Ты, вонючка, запомни раз и навсегда! Я тебе не вертухай, а старший лейтенант Советской Армии в запасе, командир танковой роты Андрей Александрович Новиков, понял?!

Федька болтался у него в руках как замученный червяк на крючке после неудачной рыбалки. Решив, что он разъяснил этой гниде различие между родами войск, Андрей отшвырнул Федьку в сторону, да так, что тот загремел в кусты, с треском ломая таежную поросль.

Тяжело переводя двух Андрей уселся на свое место. Олег поставил перед ним кружку с горячим чаем взамен опрокинутой. Но тут кто-то крикнул:

— Андрюха, сзади!

Все вскочили на ноги. Федька, уже без спецовки, сияя всеми татуировками, с перекошенной ненавистью рожей летел на Андрея с куском заостреного электрода в руке. Между ними оставались какие-то два метра, и судя по безумному взгляду зэка, он не собирался отступать. Когда Федька заорал что-то бессмысленное, готовясь к удару, Андрей плеснул ему в лицо еще дымящийся чай.

Выронив электрод, Федька ухватился синими руками за лицо, упал и начал орать что-то бессмысленно-жуткое, катаясь по земле. На этот дикий вопль из своего вагончика выскочил Иванович. У него был как раз сеанс связи с конторой, вынуждено прервавшийся на самой середине. С жуткими матюгами врубившись в толпу, Чапай быстро разобрался в ситуации, прикрыл вся и всех как можно ласковей, и увел подвывающего кладовщика в вагончик, где долго мазал его лицо облепиховым маслом. Все это сопровождалось приглушенными матерщинными наставлениями, смысл которых до нас не доходил, ибо Чапай не забыл прикрыть за собой дверь.

Разбирательство и наставления продолжались и за ужином. Глаза Федька все-таки успел прикрыть, но лицо, несмотря на все ухищрения мастера, пострадало здорово. Сначала оно смотрелось как поспевающий помидор, а потом недели две лохматилось и облазило.

— И чтоб больше никаких мне драк! — грозно завершил свои наставления Иванович, а потом, сбавив тон, неожиданно сообщил. — Селиванов умер.

— Когда? — в один голос воскликнули Цибуля и Потапов. Оба они успели поработать под руководством Бати и почти боготворили его.

— Сегодня ночью. Уснул и не проснулся.

Мы с Андреем переглянулись. Из «молодняка» только мы видели легендарного основателя артели, и у меня возник естественный вопрос: успел ли грозный старик вставить «фитиль» Мациевичу и компании?

Весь вечер Цыбуля и Потапов рассказывали байки и легенды про Селиванова, а потом я долго не мог заснуть, мне казалось, что эта сволочь Федька непременно прийдет, чтобы зарезать безмятежно храпевшего Андрея. Забылся я лишь под утро и весь день чувствовал себя вареным и несъеденным под пиво раком.

Разборку с Андреем Федька-Гарик все-таки устроил, но дня через три. Я случайно заметил, как они перед обедом отошли за ближайшие кусты, и потихоньку последовал за ними. Остановились они на небольшой полянке метрах в пятидесяти от столовой. Андрей стоял ко мне спиной и, судя по позе, молчал. Зато его визави, как всегда, полуголый, возбужденно махал руками и что-то яростно говорил Андрею, тыча себя в грудь большим пальцем и частенько проводя им же по-своему горлу. Кончился этот недолгий разговор вполне логично. Федька замахнулся, но Андрей подставил свою левую руку, перехватил его удар и врезал прямой правой в лоб уголовнику. Мгновенно скопытившись, кладовщик даже не сделал попыток подняться. Я встретил Андрея на краю поляны.

— А, Юра… Пошли обедать, — сказал он, обнимая меня за плечи.

В этот раз он был предельно спокоен, даже весел. Я оглянулся через плечо. Федька пытался встать, но его откидывало назад, словно кто-то невидимый опять толкал его на землю.

— Что это с ним? — спросил я, кивая в сторону кладовщика.

— Да, фраер дешевый. Доходяга, а туда же: «Отойдем, ты из тайги живым не выйдешь, клык даю», — Андрей гнусаво передразнил Федьку и по блатному растопырил пальцы. Я невольно рассмеялся.

— Хорошо ты ему влепил.

— Я же семь лет боксом занимался, еще с суворовского. Первый взрослый. Чуть-чуть до кандидата не дотянул.

После этого Федька немного успокоился, только волком смотрел на всех, да порой по лицу его пробегала истерическая судорога. Артельщики перестали его бояться и начали допекать за безделье. Гарик начал от них прятаться. Сначала он уходил принимать свои солнечные ванны в лес, а когда оттуда выжили комары, просто стал дрыхнуть в вагончике.

А к Андрею пристала кличка «Лейтенант», и она даже как-то льстила его самолюбию.

Это произошло еще в первую неделю, потом все притерпелись, и осталась одна только работа, работа и работа.

ТАЕЖНЫЙ БЫТ

Время за работой текло однообразно. Каждый день казался бесконечно длинным, а тем более что он шел на прибыль и ночь становилась все короче и короче. Зато недели мелькали с необыкновенной быстротой. Запоминались они не выходными, их у нас просто не было, а банями по субботам. В честь этого даже отряжали одного из промывальщиков в банщики. Пару раз приходилось и мне быть в этой роли. Ничего сложного там не было. Баню плотники соорудили около реки, на самом обрыве. Небольшой такой сруб с покатой крышей и низенькой дверцей.

Топилась она по-черному. Прямо в земляном полу вырыли яму, выложили ее крупными булыжниками и среди них разводили костер. Над ним на треноге ставили большой чан с водой. Дым от костра уходил в дверь, и в первую же субботу я понял, почему эта баня называется черной, вляпавшись ладонью в сажу на стене.

Обязанности банщика состояли в том, чтобы натаскать воды в чан и бочку рядом с баней, нарубить дров, притащить из тайги сосновых лап на пол, для чистоты и запаха, развести костер и раскочегарить его до такого состояния, когда раскаленный до красноты камень превращал пролитую на него воду в небольшой атомный взрыв. При этом надо было опасаться угарного газа. В первый раз я с непривычки хватанул его сполна, и голова у меня трещала еще и на следующий день.

Да, чуть не забыл! Веников приходилось заготавливать штук тридцать, это на двадцать-то человек! Еще бы, заядлых парильщиков в бригаде хватало. В первую очередь шли самые остервенелые: Иванович, Потапов, Андрей. Всего в бане помещалось шесть человек. Остальные ждали на улице, в самом большом в этом мире предбаннике: от Урала до Камчатки. Все они с завистью прислушивались к взрывам пара и реву довольных артельщиков. Неизменно кто-то из второй очереди поднимал крик:

— Эй, хватит поддавать, нам-то жар оставьте!

Кончалось все тем, что дверь распахивалась, и малиновые парильщики с пятнышками прилипших листьев с уханьем и стонами бежали к реке, с ревом погружаясь в ледяную даже летом воду Катуги. И все это было не просто так. Первый, кто выскакивал из бани не выдержав пара, автоматически переводился во вторую шестерку, а оттуда один поднимался к ним, в «высшую лигу». Кандидатуру счастливчика обсуждали чуть ли не всей бригадой, с жуткими матюгами и до хрипоты.

Вернуться обратно в парилку первой шестерке было уже не суждено, после речки домывались в «предбаннике», тут же стирали и нехитрое белье. А тем временем следующая шестерка с завистью кричала:

— Эй, хорош борзеть, оставьте нам парку!

Замыкал помывку Федька, на удивление не жаловавший баню. Посидев минут пять в бане, он опрокидывал себе на башку таз с водой и на этом кончал все гигиенические процедуры. Я никогда вперед не лез. Что делать, в детдоме мы обходились простым душем, так же было и в нашем затрапезном гарнизоне в армии, а привычка — штука страшная. Но как-то раз пришлось и мне попариться в первой шестерке.

Холодная вода Катуги, в которой приходилось бродить целыми днями в резиновых сапогах, отомстила сполна. У меня на мягком месте вскочил здоровенный фурункул. Это было и глупо, и больно, и обидно, и смешно. Сначала не мог сидеть, потом с трудом уже и ходил, еле передвигая ноги. Народ, конечно, потешался от души. Иной приходил с поленом и на полном серьезе говорил:

— Врача вызывали? «Скорая» прибыла. Подставляйте свою нижнюю часть головы.

Особо изощренно шутил Олежка Чигра, к этому времени уже прочно ходивший у меня в друзьях. Раз заметив как я со скоростью черепахи приближаюсь к обеденному столу Олежка замогильным голосом телеведущего объявил:

— В эфире передача «В мире животных». Сейчас мы находимся в Антарктиде, слева от вас большой императорский пингвин несет свое яйцо, ой, извините, целых два. Походка его очень осторожна, еще бы, он так боится остаться без наследства.

Вся бригада просто подыхала со смеху. Смешливый Цибуля, тот просто вывалился из-за стола и начал кататься по земле. Сначала мне было обидно до слез, я чуть было не причислил повара к исчадиям мирового зла, но потом представил, как все это выглядит со стороны, и мне тоже стало смешно.

Иванович так же вносил свою лепту в неожиданно подвернувшуюся веселуху. Каждый день именно в обед он заставлял меня при всех оголять собственный зад, осматривал мое жуткое увечье и неизмененно выносил один и тот же загадочный диагноз:

— Еще не готов, но скоро будет.

Раз он как-то сжалился и подбодрил меня:

— Сколько я на золоте ни работал, все время кто-то чирьями да мучился. Холод, сырость, вода. У тебя чиряк-то хоть на задницу вылез, а у Федьки Маркелова они все на морду вылазили, потом у него харя была как после бомбежки. А один парень, фамилию уже не помню, тоттак и помер, гной у него вовнутрь пошел. Сначала ногу по колено отняли, потом по бедро, и все-таки крякнул. Так что не робей, хлопче!

Я был очень благодарен ему за подобную поддержку!

Но и в таком состоянии меня отрядили в помощь к повару. Что ж делать, в артели каждый живой человек на вес золота. Помощь моя состояла в том, что, лежа пузом на самом краю скамейки, я скоблил картошку, морковку и развлекал разговорами Чигру. Раз он доверил мне чистить лук и сам был этому не рад. Так как ходить я не мог, то Олежке пришлось поработать в роли няньки, вытирая мои заплаканные глаза.

— Ну вот, прямо-таки нянька Татьяны Лариной. Как там у Пушкина? «Ах, няня, няня…» — он наморщил лоб, припоминая.

— Мне не спиться…

Я с ходу продолжил Пушкинскую цитату и дочитал строфу до конца. Олег вытаращил глаза. Ну он-то, понятное дело, интеллигент в третьем поколении, недоучившийся студент МИФИ, случайно, во время службы в морфлоте овладевший поварским искусством и приехавший в тайгу больше за впечатлениями, чем за золотом. А я, детдомовский подкидыш.

— Ты это откуда знаешь? — удивился он.

— Да на спор как-то в армии выучил.

— И на что спорил?

— На пять подзатыльников.

— Большой выигрыш.

Я усмехнулся. Да, здорово я тогда наколол Ваську Фокина. Откуда ему было знать, что я текст любого размера запоминаю, прочитав его максимум два раза?

Я даже есть приспособился в таком же собачьем положении, чем изрядно веселил публику. По-моему, это были самые веселые времена в артели. Еще бы, бесплатный комик на общественных началах.

Но самая веселуха наступила в субботу, как раз в банный день. Иванович велел мне идти в первой шестерке, этаким довеском. Когда полыхнул первый взрыв пара, я, оказался ближе всех к очагу и не прикрыл, как все, веником или рукой причинное место. А пар тут распространялся совершенно по-другому, чем в обычной бане, не в сторону и вверх, а снизу и во все стороны. С воплем и матом я подпрыгнул, зажимая самое дорогое, а Иванович под общий хохот еще и поддел:

— Вот-вот, держи хозяйство, а то на кой черт ты бабе нужен будешь с вареными-то?

Когда ни дышать, ни стоять стало невозможно, было полное впечатление, что меня жарят как курицу в огромной духовке, Чапай с Андреем принялись охаживать меня вениками, норовя получше приложиться к моей больной части тела. Сердце так и норовило выскочить через горло, пот заливал выпученные глаза, я орал что-то бессмысленное, а потом рванул, как мне показалось, к выходу. Хорошо, Потапов успел перехватить меня в шаге от очага, а иначе вместо курицы из меня получился бы хороший шашлык.

— Куда!? Стоять! Мы еще не парились!

Я присел на корточки и приник к щелке в двери, откуда чуть сифонило сквознячком. Остро пахло березовым веником и сосновым духом от лежащего на полу лапника. Надо ли говорить, что первым, позабыв про чирьяк, в тот раз выскочил я. То, что чирей у меня прорвало, я обнаружил лишь когда стал одеваться. Иванович для профилактики приляпал пластырем к ране лист подорожника, на том мое лечение и кончилось.

Но это все были временные трудности. Что бесило и угнетало больше всего так это гнус и комары. Они появились в тайге с наступлением настоящего тепла. Ну, комары как комары, может, чуть побольше обычных и размером и количеством. На работе, днем еще ничего. По руслу реки постоянно тянул ветер, и донимали они только в безветренную и пасмурную погоду. А вот вечером наступал просто судный час. Мужиков они доводили до исступления. Ужинали лишь под прикрытием дымокуров — двух головешек, тлеющих в дырявой чашке. Ту же самую процедуру приходилось совершать и в домике. Кроме того, перед сном окна и двери обрабатывали вонючим репеллентом, но он помогал часа на три-четыре, и к утру кровососущее племя стабильно будило нас, проникая в какие-то невидимые глазу щели.

А позже к комарам прибавился еще и гнус. То, что это нечто совершенно другое, я понял буквально в первый же день, попав к этим тварям на обед. В тот день, растопив баню, я напросился в поход с Олежкой Чигрой. Время от времени он совершал небольшие вылазки в тайгу за диким луком и некоторыми травками, добавляемыми им в чай. Этот дитя Москвы настолько полюбил тайгу, что уже третий год после армии вербовался поваром в разного рода экспедиции, совсем забросив столичную жизнь. Федьке было лень до смерти таскаться битый час по сопкам за поваром с тяжелым карабином наперевес, и он милостиво переложил эту обязанность на меня, пообещав даже присмотреть за баней. Пока шли по вырубленной нашими рьяными плотниками пустоши, все было хорошо, солнце припекало, ветерок обдувал. Мною двигало в основном любопытство, еще бы, столько времени в тайге, а ничего не видел, кроме сумрачного пейзажа Катуги да ее грязной воды под ногами. Чем выше поднимались в гору, тем больше у меня возникало ощущение, что вот сейчас мы отойдем подальше и заблудимся. Трава становилась все выше, исчезли протоптанные тропинки, и лишь далеко разносящееся по округе тарахтение дизельной электростанции еще как-то подсказывало обратную дорогу. Я покосился на Олега, но его лицо оставалось невозмутимым.

— Ты дорогу-то обратно найдешь? — поинтересовался я.

— Конечно, — удивился тот. — А ты что, совсем не ориентируешься?

— Не-а, — признался я. — Я за свою жизнь в лесу-то был всего пару раз.

— Ну, а твоя хваленая память? Неужто не помнишь ничего?

Я пожал плечами. Стыдно было признаться, но у меня уже несколько минут странно кружится голова. То ли от этого чересчур чистого воздуха и переизбытка кислорода, а может, и от завораживающего покачивания верхушек деревьев. Не поспевая за поваром, я почти бежал за ним, истекая потом. А тот шел легко, и меня спасало только то, что он часто останавливался, раздвигал траву и рвал какие-то цветы, показывал их мне, говорил названия. Я как ученый слон послушно кивал головой, тут же забывая, как они выглядят. Лишь названия застревали в дурной башке: солодка, белоголовник, бадун, аир. Еще этот дурацкий карабин неимоверно оттягивал шею. Пришлось перестать рисоваться, изображая из себя рейнджера в дебрях Амазонки, и перевесить его на плечо.

Перевалив через сопку, мы спустились вниз, где в распадке шумел резвый ручей.

— Пойдем-ка туда сходим, может дикий лук найдем, — сказал Олег, решительно ступая в прозрачную воду. Я не слишком охотно двинулся за ним. Воды здесь было максимум до колен, но сшибить с ног течение могло запросто.

За ручьем тайга оказалась гораздо гуще, темная, еловая.

Да и ветра тут не было, сопка прикрывала нас с наветренной стороны. Я вошел под густые тени деревьев даже с облегчением — изрядно запарился, шатаясь на солнцепеке. Машинально отгоняя сразу прицепившихся комаров, я прошел метров десять, мало обращая внимание на роящуюся рядом мошкару. Резко втянув ртом воздух, закашлялся и долго потом отплевывался, чувствуя на языке противный кисловатый вкус крылатой «лесной гвардии». Мы прошли еще метров двадцать, прежде чем я понял, что кусаются как раз не комары, а проклятая мошкара. Как она умудрялась это делать при таких ничтожных размерах, я не мог понять. Но через какие-то пять минут наше положение стало совсем нестерпимым. Лицо и руки чесались просто нестерпимо. Олег начал материться, хотя обычно воздерживался от грубых словоизъявлений, предпочитая что-нибудь позаковырестей, вроде «жертва аборта» или «сын осла».

— Пошли назад, — прокричал он, ожесточенно отмахиваясь руками от почти невидимого врага. — Пусть этот лук олени едят, чтоб они сдохли!

Последние слова относились, конечно, не к оленям, ничуть не повинным в наших мучениях, а к злобным кровопийцам. Чтобы хоть чуть-чуть избавиться от их атак, Олег закурил сигарету, предложив мне сделать то же самое, но я отказался. С сигаретой в зубах я бы совсем сдох, и так дыхалка отказывала.

Вынырнув из темного хвойного леса, мы перешли ручей и испытали громадное разочарование. На солнце наползла громадная туча, а ветер, наоборот, стих, как перед грозой, и эскорт заунывно поющего гнуса с басовитыми нотками оживившихся комаров преследовал нас до самого лагеря. Лицо, руки, шея — все у меня просто горело. Около реки комариный конвой, слава Богу, отстал, по течению Катуги ветер тянул как по трубе, и встретивший нас Чапай с изумлением вытаращил глаза, а потом догадался, в чем дело, и засмеялся.

— А я думаю, куда это повар с банщиком слиняли? Костер потух, Федька дрыхнет… А они гнус решили подкормить. Нет, братцы, сейчас без накомарника ни шагу.

Я метнулся было к бане, проклиная про себя ленивого Гарика, но бригадир остановил меня.

— Подкинул я дров, не гоношись. Лучше на рожи свои посмотрите.

Я глянул на Олега и присвистнул. Его лицо напоминало боевую маску индейца: щеки опухли от укусов и испачканы кровью. Взглянув на себя в зеркало рядом с умывальником, я убедился, что выгляжу ничуть не лучше Олега.

Позже к мириадам кровососущей мелкоты прибавились еще и пауты, здоровые мухи вроде наших оводов, только крупней. Ну, эти кусались совсем по-зверски, словно подкравшаяся медсестра-садистка с размаху всаживала шприц с толстой, тупой иглой.

От паутов страдали не только мы. В один из обеденных перерывов, когда смолкли бульдозеры и затихла наша электростанция, совсем рядом со столовой, метрах в пятидесяти от нас, раздался громкий треск сучьев, и на речную отмель выскочил огромный рыжий олень-сокжой. С ревом и громким плеском он погрузился в воду по самые рога. Но и здесь его не оставляли кусачие твари. Олень тряс головой и совсем по-человечески стонал.

— Федька, ружье! — приглушенным голосом прохрипел Иванович, выскакивая из-за стола. Громче крикнуть он не мог, боялся спугнуть рогача, а до вагончика, где дрых, как обычно, Федька, было метров двадцать. Не дождавшись оружия, Чапай крупным галопом рванул к штаб-квартире, но пока возился с бронированной дверью, олень уже пришел в себя и, увидев совсем рядом с собой вонючие бульдозеры, а на берегу людей, ломанулся через реку. Я, признаться, был этим искренне доволен. Конечно, хотелось бы поесть свежего мяса, но я от всей души сочувствовал рогачу, как товарищу по несчастью. У него ведь даже рук не было, чтобы отгонять эту вампирообразную сволочь.

Этот забавный случай сыграл в дальнейшем неожиданную роль. В суматохе Федька потерял ключ от «золотой» кладовки. Ключ представлял из себя десятисантиметровую стальную пластину с нарезанными по диагонали зубцами и большим кольцом на конце. Хватился пропажи он быстро, минут через пять. Сначала они вдвоем с Ивановичем ползали по всей площадке перед домиком, награждая друг друга нелестными эпитетами, затем поставили кверху задом всю бригаду. Но даже расширив зону поисков чуть ли не до Тихого океана, ключа не нашли. Еще бы! Он давно уже лежал у меня в кармане. Что делать, если эта железяка, вывалившись из кармана пробегавшего мимо Федьки, упала к самым моим ногам. Будь это ключ Ивановича или любого другого члена бригады, я вернул бы его тут же. Но только ни Гарику. Не мог простить ему тот инцидент с Андреем, угрозы в адрес Лейтенанта… Да и сам по себе нахальный уголовник был мне неприятен, а у Ивановича к тому же еще был дубликат ключа.

Примерно через месяц после начала работ прилетел вертолет, привез продукты, нужные запчасти и забрал добытое золото. Побывало у нас с инспекцией и начальство, сам Мациевич и седой мужчина с обветренным, изрезанным морщинами лицом. Это был Веприн, главный специалист по золоту, геолог. К золоту были приставлены два охранника с автоматами.

Хотя золото увезли, мы точно знали, сколько его добыто нашей бригадой. Каждый вечер Чапай торжественно объявлял цифру дневной добычи. Минимум добыли в первый день, а рекорд установили уже в августе — почти семь килограммов. Точными подсчетами занимался невысокий мужичок по фамилии Плаксин, по профессии плотник-механик-электрик. Мы ни разу не видели, чтобы он плакал, но зато с тошнотворной скрупулезностью суммировал ежедневную добычу к ранее добытому весу золота.

Мужиков неизменно поражало то, что при этом он ни разу не забыл и не перепутал пятизначные цифры. Пробовали проверять его по записям Ивановича, но все сходилось до грамма. Происходило это или за ужином, или ночью, после отбоя, в темноте.

— У нас было пятьдесят два килограмма шестьсот двадцать пять граммов… — начинал напевно, как молитву, он.

— Не двадцать пять, а двадцать шесть, — пробовали сбить его. Не огрызнувшись и даже не повысив голоса, Плаксин продолжал свой «отходной молебен»:

— … двадцать пять граммов плюс еще четыре килограмма и сто сорок четыре грамма. Итого у нас получается… — он на секунду задумывался, а потом торжественно объявлял. — Пятьдесят шесть килограммов семьсот шестьдесят девять граммов.

Потом он неизменно затягивал одну и ту же песню.

— Эх, мне бы это все, я бы до конца дней своих больше палец о палец не ударил. Купил бы домик где-нибудь в Краснодаре и лежал бы целыми днями в саду, рядом кувшинчик с домашним вином…

На этом месте его обычно прерывали, причем не очень вежливо. Затем начали обрывать уже в самом начале. Было темно, но мне казалось, что у добровольного бухгалтера при словах о домике в Краснодаре начинает по подбородку течь слюна.

Часто так же по ночам перед сном вспыхивали дискуссии о том, сколько отвалят за проделанную работу и какой будет вес у обещанных десяти процентов золота.

— Килограмм, — безапелляционно заявлял Плаксин.

— Ты что, дурак, что ли? — подпрыгивал кто-нибудь из старичков. — Нас только шестьдесят человек, а контора, а база, а налоги? Хорошо бы грамм сто дали, и то дело.

— Дадут вам сто грамм и огурчик в придачу, — ехидничали скептики. — Где это видано, чтобы золото таким лопухам, как вы, давали? Отродясь такого не было. В рублях бы свое получить.

— Да нет, — возмущались старожилы. — Двадцать лет артели, и ни разу еще никого не обманывали. Золотом, правда, не платили, но на то и перестройка. Зря, что ли, они ее затеяли?

Голоса постепенно затихали, накопившаяся за день усталость мирила спорщиков, и все погружались в благодатную нирвану сна.

ЭХО ВЫСТРЕЛОВ

Незаметно отошел и июль, освобождая место последнему месяцу лета, заметно укоротился день, давая нам больше времени для отдыха и сна. В самом начале августа произошло несколько событий, сыгравших большую роль в нашей жизни.

Как-то за ужином, объявив очередную цифру дневной добычи, Иванович подсел к столу и, обведя нас загадочным взглядом, заявил:

— А первая бригада уже домой собирается.

— Как это? Почему? — посыпались со всех сторон вопросы.

— А вот так. Золото у них кончилось. Месяц нормально гребли, вровень с нами шли. А с неделю назад как обрезало. Сто, двести грамм, и не больше. Они туда, сюда, в другую сторону разработку повели — бесполезно! Вызвали геологов, Веприна, те пошарашились, пробы сняли. Извините, говорят, но это все. Чуть-чуть мы ошиблись в расчетах, золотишка тут оказалось меньше чем мы думали.

— Бывает, — подтвердил Потапов. — Река, она же как проходнушка работает. Где галечные отмели, там золото задерживается, а рядом пусто, голяк.

— Что ж они теперь делать будут? — поинтересовался кто-то.

— А что им делать? Рекультивацией займутся. Все, что наворочали, обратно распихают, — хохотнул Иванович.

Несмотря на эту искусственную веселость, Чапай выглядел озабоченным. Я еще удивился, что это он так за чужую бригаду переживает. А дня через три пошли дожди. Сутки сыпал мелкий, надоедливый дождь, потом ливануло всерьез, так что работать стало невозможно, а Иванович сказал, что это еще цветочки, в верховьях прошел просто тропический ливень. Вода в Катуге начала медленно подниматься, просидев битый час за рацией, расспросив метеорологов и начальство, мастер велел выводить с площадки технику. К ночи вся она стояла на высоком материковом берегу, а утром вода плескалась у самого порога нашего вагончика. Размыло все наши плотины, выкорчевало и унесло водой проходнушку. Мутная, крутящаяся вода тащила вниз по течению стволы вековых деревьев, там, где мы недавно ходили, колыхалась двухметровая толща воды. Мы опасались, что затопит и вагончики, но стихия, припугнув нас, на этом успокоилась, пришедший антициклон угнал порожние тучи опять к океану. Солнце, словно наверстывая дни наших прогулов, палило нещадно, и река постепенно начала входить в берега.

Расслабиться Иванович нам не давал. Часть бригады валила деревья, плотники пилили доски для восстановления проходнушки, но это уже было что-то вроде субботника. И мы с Андреем отпросились у начальства сходить в тайгу поохотиться. Лейтенант взял карабин, а я шел налегке. Увидев нас в таком воинственном виде, Олежка Чигра крикнул Андрею:

— А этого-то куда ведешь? Вместо приманки?

— Угадал, — засмеялся Андрей.

— Не, медведь не клюнет. Это разве мясо, одни мослы. Даже на холодец не хватит.

Я демонстративно показал смешливому повару свой «могучий» кулак, и у того от «страха» задрожали колени.

Таскаться по сопкам в накомарнике — радость небольшая. Я бы, конечно, мирно подремал где-нибудь на солнышке, но хотелось составить компанию Андрею. И я, задыхаясь, ломился за ним сквозь густую таежную поросль мокрый как мышь. К счастью, Лейтенант часто останавливался, осматривая окрестности в бинокль, частную собственность мастера. К моему удивлению Андрей и в самом деле всерьез надеялся что-нибудь подстрелить. В отличие от меня, он шел легко, ни капли не задыхаясь. Битый час мы карабкались с сопки на сопку, но кроме двух громадных орлов, круживших высоко в небе, да глупой белки, стрельнувшей вверх по кедрачу завидя нас, мы не видели ничего достойного.

На вершине очередной сопки Андрей резко остановился, откинул накомарник и прислушался. Не успев остановиться, я врезался ему в спину. Андрей поднял руку и шепотом спросил:

— Слышишь?

Я напряг слух и сквозь хрипы собственного дыхания расслышал отдаленный треск, словно кто-то далеко ломает пересохший веник.

— Что это? — спросил я.

— Похоже на автоматные очереди, — пробормотал Лейтенант, поворачивая голову из стороны в сторону, стараясь точнее определить, откуда раздаются странные звуки.

— Откуда тут автоматы? — удивился я, и, словно подтверждая мои сомнения, треск стих, а потом послышались лишь отдельные щелчки.

— Нет, я «калашников» ни с чем не спутаю. У нас дом в военном городке окнами выходил как раз на полигон. Наслушался вдоволь за три года лет. Сейчас слышишь? Одиночные… Все, отстрелялись.

Действительно, воцарилась тишина, и лишь ветер в кронах деревьев да надоедливый вой комаров доносились до наших ушей.

— Ладно, пошли назад, — махнул рукой Андрей.

Перед уходом он еще раз сориентировался на местности по небольшому компасу. Когда по моим расчетам до лагеря оставалось не так уж и далеко, Андрей неожиданно замер и жестом остановил меня. Медленным движением он поднял накомарник, взял на изготовку карабин и осторожно двинулся вперед. Пройдя метра три, он затаился за стволом огромного кедра, и тут я, наконец-то, увидел, кого скрадывает охотник. Метрах в сорока от нас на небольшой полянке мирно паслась небольшая таежная лань — косуля. Она мирно щипала траву, время от времени резко поднимая маленькую, грациозную головку, украшенную изящными рожками. Все ее небольшое тельце казалось угловато-несуразным и по детски забавным. И эта смесь грациозности и естественности настолько покорила меня, что, забыв обо всем, я стоял и любовался таежной красоткой.

Когда рядом грохнул выстрел, я, невольно вздрогнув, перевел взгляд на Андрея. Тот уже опускал карабин с дымящимся стволом, а когда я снова глянул на полянку, косули уже не было.

— Где она? — спросил я.

— Туда побежала, — кивнул Андрей влево. — Но я в нее попал, так что далеко не уйдет.

В самом деле, косуля сумела пробежать метров двадцать, не больше. Признаться, мне было жаль ее. Андрей отдал карабин мне, а добычу взвалил на плечи, и до самого лагеря застывшие большие карие глаза таежной красавици с укором взирали на меня.

Встреча в лагере была более чем торжественной. Восторгам и охотничьим разговорам не было конца.

— А я думал, вы по банкам палите, — обрадовался Чапай.

— Я сразу сказал, что Лейтенант кого-то подстрелил. Верно ведь, Федька? — толкал Потапов неразлучного друга Цибулю, требуя подтверждения своих слов. — Андрюха зря патронов тратить не будет, он человек военный.

— Ах, какая будет жареха! — стонал от предвкушения Чигра. — Мясо, правда, нежирное, но ничего, сгодится и такое. Последнюю картошку спущу на это дело. Как, мастер, можно?

— Валяй, потом хоть баланду вари, но чтобы свеженинка была еще с кровью! — наставлял Чапай.

Вечером мы ели великолепное жаркое, но еще днем Потапов и Цыбуля тоже отпросились у мастера на охоту попытать счастья. Проплутав без толку до вечера, они уже возвращались домой, когда в кустах малины зашевелилось что-то большое.

— Медведь! — взревел Потапов, срывая с плеч карабин. К несчастью, следом за ним шел Цибуля. Он и так-то небольшого роста, а тут еще присел, стараясь рассмотреть кто там ворочается в кустах. Потапов резко развернувшись со всего маха заехал старику стволом в глаз. Тот охнул и как подкошенный свалился на землю. Толи от толчка, толи от неожиданности Потапов нажал на курок, прогремел выстрел, бульдозерист тут же принялся лихорадочно перезаряжать оружие, представляя, как из кустов выскакивает разъяренный «хозяин тайги».

Но вместо этого из малинника понесся густой мат.

— Эй, вы что там, охренели, что ли, совсем?!

И вместо медведя на поляну выбрался злющий как собака Гарик. Он после обеда уже успел слинять в ближайший распадок, где созрела сладкая таежная малина, и совсем не ожидал подобного «салюта» в честь своего появления.

Так что возвращение охотников получилось совсем не радостное. Мало того что Гарик поливал руганью бульдозериста, так еще и Цибуля пилил его всю дорогу.

— И треба тебе было возвиртаться в ту сторону да як бестолково? Шо у тебя, зенки совсем повылазили?

— Ну, а что ты под выстрел-то лезешь? — пробовал оправдаться Потапов, но вдвоем они его окончательно заклевали.

К возвращению в лагерь глаз хохла закрылся напрочь. Так что ужин у нас прошел отлично — было и вкусно и весело.

За радостной суетой вокруг добычи мы с Андреем как-то забыли про те выстрелы, что слышали с вершины сопки, а потом каждодневная тяжелая работа отодвинула то странное происшедшее на задний план.

А через два дня приехал Куцов. Мы как раз собирались на обед, когда из-за поворота реки донеся свирепый рев дизеля, лязг гусениц и на противоположном берегу показался вездеход — приземистая, лобастая машина на гусеницах.

Достигнув прииска вездеход развернулся, лихо форсировала зажатую в новое русло Катугу и, натужно ревя, выбрался на площадку. Все знали, что первая бригада совсем рядом, но за два с лишним месяца это был первый визит соседей. Я почему-то подумал, что приехал Рыжий, но лязгнула дверца кабины, и все опешили, увидев лицо приехавшего. Это было весьма живописное зрелище — правый глаз «таежного гостя» закрывала синюшная опухоль, левая щека казалась разодранной, глубокие ссадины украшали лоб, а раздувшиеся губы невольно наводили на мысль, что по ним совсем недавно долго и упорно били сапогами.

Медленно, с трудом мужик выбрался из кабины. Он оказался небольшого роста, с круглым, бочонкообразным туловищем и несуразно-длинными руками, свисавшими ниже колен.

Пока мы рассматривали эту жертву несчастного случая, из вездехода вылез еще один человек — длинный, худой, чуть сутулящийся, чем-то неуловимо напоминавший нашего Гарика. Такая же сверхкороткая прическа, впалые щеки, только глаза темные, какой-то собачьей красоты, да в изгибе носа и форме губ чувствовалось что-то дикое, мятежное, совсем не то, что у нашего «пофигиста». Щеку длинного так же украшал приличный фингал, да и губы его были разбиты до африканских стандартов.

— Здорово, соседи! — стараясь говорить как-то даже весело, обратился к нам первый гость. — Приятного аппетита!

— Спасибо и без аппетита хорошо летит, — за всех ответил Иванович, и я поразился, взглянув на его лицо. Оно словно окаменело, лишь глаза метали молнии. Коротко кивнув гостям, он повел их в свой вагончик.

— Кто это? — спросил я у всеведущего Цибули.

— Це Куцый, бригадир першей бригады, — пояснил тот.

Я тут же вспомнил разговоры нашего Чапая по радио с каким-то Куцым. Кличка шла не только от фигуры, но и от фамилии — Куцов. Судя по рассказам старожилов, Куцов, так же как Иванович, был из старых артельных рабочих, бригадиром его поставили в первый раз.

Мы уже сели обедать, когда со стороны домика раздался приглушенный стенами крик. Сначала слышался голос Чапая, слов разобрать мы не могли, но чувствовалось, что он материт во всю глотку своих гостей. Затем к нему присоединились еще два голоса, в одном явно чувствовались оправдательные тона, а два других напирали, давили своей мощью. Вскоре дверь распахнулась, и наружу как пробка вылетел один из гостей, тот самый, худой. С силой захлопнув дверь, он цветисто послал оставшихся в вагончике. Ломаной, подпрыгивающей походкой гость подошел к нам и сел на скамейку. Лицо парня передергивалось неврастеническим тиком, подрагивающие пальцы никак не могли успокоиться.

— Чего они там раскричались? — спросил сидевший напротив парня Потапов.

— Да ну их на хрен! — отмахнулся гость. — Лучше жратвы насыпьте.

Олег наворочал ему полную миску каши, тот с жадностью хватанул первую ложку и скривился. Артельщики удивленно переглянулись. Гречка была сварена с мясом косули и посыпана диким луком.

— Что, не вкусно? — спросил обеспокоено повар.

— Зубы, — пояснил длинный и, оскалившись в гримасе продемонстрировал свой кровоточащий рот. Штук пять передних зубов у него были выбиты напрочь, белели только оставшиеся корешки.

— Как же это тебя угораздило? — ехидно спросил кто-то из артельщиков. — Поди упал?

— Ага, упал, прямо на монтировку, — буркнул длинный, все-таки пытаясь хоть немного поесть. — А Куцый бригаде сапоги чистил своей тушей.

— С чего это вы так порезвились? — спросил Андрей.

— С чего, с чего… Будто сам не знаешь, с чего… С водяры такая фигня всегда получается. Пережрались как суки и давай друг с другом счеты сводить. Отпраздновали, называется…

— Что праздновали? — удивился Цибуля. — Якой такой еще праздник?

— Простой, — криво ухмыльнулся длинный. — Окончание работ. Река сама рекультивацию сделала. Наводнение как жахнуло, еле технику успели увести. И где плотина, где отвалы все сровняло. Обрадовались все. А Рыжий, сука, откуда-то канистру спирта приволок. Непонятно где и прятал, гад! Говорил, у вертолетчиков перекупил, за золотишко. Ну и нажрались. Слово за слово, давай все обиды поминать. А из Куцего бригадир как из моей задницы наковальня. Вложили ему от всей души. Я полез защищать, и мне монтировкой по зубам досталось. Весь вагончик разбомбили, рацию вдребезги! Труба, в общем…

Отставив почти нетронутой кашу, длинный замолк, взял кружку с чаем и так же морщась, начал осторожно пить.

Рассказ гостя произвел сильное впечатление, все сразу же зашумели, загалдели. Кто начал вспоминать похожие случаи, кто просто высказывал свое осуждение. Между тем длинный, не расставаясь с кружкой, тихонько вылез из-за стола, отошел в сторону и уселся на ствол лиственницы, принесенной на берег недавним половодьем. К нему так же с кружкой чая в руках подсел Гарик и начал что-то выспрашивать. Судя по всему, они давно друг друга знали. Оба худые, мосластые, с короткими стрижками.

— Как они похожи, — невольно сказал я.

Андрей оторвался от кружки, глянул в сторону поваленной лиственницы, и, продолжая прихлебывать чай, заметил:

— Тоже, видно, сиделец, уголовничек… Видишь, все пальцы синие от наколок? Такие всегда найдут о чем поговорить.

Тем временем закончили разговор и бригадиры. Они вышли из вагончика, и по багровому лицу Чапая я понял, что тот чем-то очень недоволен. Увидев, что мы до сих пор обедаем, бригадир свирепо рыкнул на нас, разогнав по рабочим местам.

В тот же день прилетел вертолет с начальством. Прибыл сам Мациевич. Сухо поздоровавшись с встречавшими, он прошел в вагончик в сопровождении обоих бригадиров, и вскоре оттуда снова раздался надрывный мат.

Заседали они с полчаса. Подступал вечер, и вертолетчикам хотелось до темноты вернуться на базу. Мациевич вышел из вагончика с таким красным лицом, словно побывал в нашей бане. На ходу он бросил обеим бригадирам и длинному парню странную фразу:

— Ну, это вы ему объяснять будете сами.

Несмотря на свой гнев, Мациевич забрал обоих пострадавших и полетел с ними в сторону лагеря первой бригады.

Первые дни мужики только про это происшествие в первой бригаде и говорили. На вопросы Иванович отвечал, что артельщиков вывезли на следующий день, рассчитали и, вычтя серьезную сумму, отправили домой.

— Везет же Рыжему, — вздохнул Плаксин. — Поди уже в вагоне-ресторане водку хлещет да к проводницам пристает.

— Во-во, он такой, черт, — поддержал его Потапов и поделился воспоминаниями: — Ехал я раз с ним в одном купе… Эх и срамота! Каждую ночь к себе какую-нибудь бабу да притаскивал. А мне неудобно! Лежишь на второй полке, притворяешься, что спишь. А этот гад еще толкает в бок спрашивает: «Ты-то будешь?» Эх и гад! — под смех мужиков здоровяк беспомощно разводил руками.

У Потапова была своя, очень тяжелая история. Ему было уже за сорок, когда он женился. Родилось двое детей, но вырастить ему их так и не довелось. Играя во дворе, дети залезли в старый списанный магазинный холодильник. Хватились их лишь под вечер — мало ли где бегают деревенские дети. Всю ночь искали по дворам, шарили в речке. Лишь к обеду следующего дня догадались заглянуть в холодильник. Потапов поседел за какие-то полчаса. После похорон не выдержали нервы у жены, как ни следила за ней вся родня, она все-таки убежала из дома и бросилась под поезд.

Насколько я понял, деньги сами по себе для Потапова ничего не значили. Важна была работа. Только в ней он находил покой, и, как сам признавался, переставал видеть во сне лица мертвых детей.

Дни снова потянулись в однообразной работе, август перевалил за свою середину, и Сибирь начала напоминать о том, что лето идет к концу. С реки по утрам потянулись холодные туманы, густая роса держалась на высокой таежной траве до самого полудня, не поддаваясь лучам уставшего за лето светила. Зато тайга раскрасила себя рубиновыми россыпями малины, смородины и черники. Грибы можно было косить косой, наливались ароматной мякотью кедровые орехи. А у нас по-прежнему правил только один закон: работа превыше всего.

Опасения мужиков, что может иссякнуть и наш участок не оправдались. Промывка регулярно выдавала на-гора свое золото, но возникли другие проблемы. В отличие от людей, техника не выдерживала: встал один из бульдозеров, второй держался на честном слове, к тому же кончились запасы нигрола. Слили масло из отслужившего свое трактора, но это не решало проблемы. Как назло стояла нелетная погода, и Иванович, долго сидевший около рации в надежде получить помощь от конторы, в конце концов плюнул, выключил ее и вызвал нас с Андреем.

— Вот что, Лейтенант. Бери вездеход, Юрку и дуй по маршруту Куцего на базу первой бригады. Там у них на стоянке снимешь головку цилиндров с «Т-100», заберешь нигрол. Я сейчас спрашивал, — он показал на рацию. — У них еще бочка должна быть. И зайди к механикам, узнай, что там еще раскурочить можно. Все понятно?

— Конечно, — пожал плечами Андрей. Именно его бульдозер встал, и он второй день помогал то механикам, а то и повару.

— Вперед, орлы!

Десять километров до второй бригады мы преодолели за час. Когда машина встала посредине опустевшего лагеря, Андрей заглушил мотор, вытерев пот с лица и заявил:

— Отчаянный водила этот Куцый! Ну и маршрутик же он выбрал! Я таких даже на полигоне не видел…

Нас удивило то, что техника стояла вразброс. Создавалось полное впечатление, что ее бросили как попало. Вагончик мастеров, точно такой же как у нас, крушили от всей души. Все в нем было перевернуто, на полу валялись запчасти разбитой рации.

— Да, порезвились ребята, — с осуждением произнес Андрей, обозревая следы погрома.

Час мы потратили на демонтаж головки блока цилиндров, еще столько же на поиск остальных запчастей. Загрузив бочку с нигролом, мы уже отъезжали, когда лопнул «палец», соединяющий траки. Ну, а потом… Потом среди развороченной гусеницами щебенки я увидел руку Рыжего.

НА РАСПУТЬЕ

— Вот, значит как, погуляли… Какие же они сволочи! Значит, точно, тогда угадал, выстрелы это были, — сказал Андрей.

— Зачем им это? — сказал я, стараясь не смотреть на разверзшуюся под ногами могилу, где лежали работяги из первой бригады.

— Не знаю, но узнаю обязательно, — упрямо мотнул головой лейтенант. Закурив, он задумался. Докурив третью сигарету, Андрей достал из вездехода кусок брезента и разложил его на краю ямы.

— Бери за ноги, отвезем к нам, чтобы мужики посмотрели.

— Всех? — удивился я.

— Зачем, одного хватит…

Тело Рыжего весило не менее девяноста килограммов, к тому же оно закоченело. Почему-то он был без сапог, и я с содроганием почувствовал холод мертвого тела… С большим трудом мы выволокли труп из ямы и перетащили его на брезент. Как это ни странно, сладковатого трупного запаха не было. Об этом же подумал и Андрей.

— Смотри, как сохранился, а ведь две недели прошло, — сказал он.

— Почему? — спросил я.

Пожав плечами, Лейтенант спрыгнул в яму и потрогал землю.

— Похоже, под ними вечная мерзлота. Они тут как в холодильнике. Говорят, в этих местах и мамонтов находили. Так что лежать бы тут ребятам свеженькими до Судного дня, если б не мы.

С трудом затащив тело Рыжего в кузов вездехода и прикрыв его ветошью, мы сели передохнуть.

— Как думаешь, что произошло? — снова спросил я Андрея.

— Не знаю, но то, что водка в этом виновата, это точно. Я даже ту канистру нашел, там еще запах спирта сохранился. Перепились, началась махаловка. За что они только так на Куцего обиделись? Ведь всей бригадой пинали…

— Ты по его лицу судишь?

— Не только. Помнишь, как он боком вылез из кабины? Там и ребра, похоже, переломали. Приходилось мне видеть таких подбитых орлов на своем веку. Вот только откуда у них автоматы? Это ведь не карабин и не ружье? И куда они их дели? Может, к нам увезли?

Позже, перекрывая рев двигателя, я крикнул на ухо Андрею:

— Если оружие у нас, то только в кладовке у Чапая.

Тот согласно кивнул.

— У меня есть ключ от кладовой, — снова прокричал я.

— Откуда? — удивился Андрей.

— А помнишь, Федька потерял его? Так вот, я нашел его и припрятал.

— Молодец, — хлопнул меня по плечу Андрей. — Значит, устроим им небольшую ревизию.

До конца пути мы уже полностью выработали план действий. Стоило это мне сорванного до хрипоты голоса.

Уже вечерело, когда мы выбрались на обжитую площадку прииска. Первым делом заехали к вагончику механиков, сгрузили нигрол и запчасти, затем подогнали вездеход к конторе. Иванович уже стоял на крыльце, встречая нас.

— Ну что, привезли все, что надо? — спросил он с какой-то тревожной интонацией.

— Да…

Мастер сделал паузу, нервно оглянулся по сторонам, спросил:

— Как там у них, все нормально?

— Конечно, — пожал плечами Андрей. — А что там может быть не нормально?

Я удивился его самообладанию. Он спокойно смотрел в глаза Чапаю, а мне казалось, что меня-то мастер точно видит насквозь, и я всеми силами старался не встречаться с Ивановичем взглядом.

— Что-то долго вы? — недоверчиво продолжал расспрашивать мастер.

— Да гусеница порвалась, «палец» меняли.

— А-а, ну хорошо. Отдыхайте, поешьте. Ужин уже готов.

И, совсем успокоившись, Иванович пошел к прииску.

— Андрей, Юрка идите есть, — окликнул нас Чигра. Он уже поставил на стол две дымящиеся миски с кашей.

— Не обедали же еще!

— Опять пшенка, — заметил Андрей, усаживаясь за стол.

— Да… А больше ничего, кроме пшенки да тушенки, не осталось. Хорошо, если с ближайшим вертолетом что-нибудь подбросят. Чапай говорил, непогода кончается, завтра дождя уже не будет.

— Это хорошо, — заметил Лейтенант, пробуя кашу.

Признаться, я изрядно проголодался и с жадностью накинулся на еду. Но уже съев полпорции, я вдруг вспомнил застывшее лицо Рыжего, его белесые брови в песке, открытый рот, и главное — ощущение холода в ладонях от его окоченевших ног. Я едва успел отвернуться от стола, и вся пшенка фонтаном вылетела из меня.

Отдышавшись, я увидел недоумение на лицах Андрея и повара.

— Ты что, Юр? — обеспокоено спросил Олег. — Каша не понравилась?

— Да нет, все нормально. Дай чаю, — попросил я, отодвигая кашу в сторону.

Пока Чигра наливал чай, Андрей все понял.

— Что, вспомнил? — он мотнул головой в сторону вездехода.

— Ну да, — признался я.

— Бывает, — сказал он, так же отодвигая от себя чашку с недоеденной кашей. — У меня тоже так было. Раз на учениях боезапас взорвался в танке. От экипажа одни клочья остались. А нас, молодых лейтенантов, заставили отскребать все это. Психологический урок. Я потом целых полгода мясо видеть не мог. Потом ничего, прошло… А у одного, Васьки Семенихина, «крыша» поехала. Комиссовали…

Олег принес нам чай. Увидев, что Андрей тоже не доел кашу, огорчился:

— Что, все-таки каша не удалась?

— Да нет, все нормально, каша отличная, — успокоил его Андрей. — Ты скажи лучше, Федька там? — И он кивнул в сторону вагончика.

— Нет, взял карабин и с обеда в тайгу ушел. Малина поспела, его теперь за уши оттуда не вытащишь.

— Тогда чего мы сидим? — Андрей обернулся ко мне. — Пошли-ка с ревизией. Олег, с нами пойдешь.

— Куда это? — удивился тот.

Пока я бегал в ближайшие кусты, где прятал под камнем ключ, Андрей показал повару наш жуткий груз. Олежка аж побелел от увиденного.

— Какой ужас! — только и выдавил он, выслушав короткий рассказ Андрея.

— Так… Я в кладовку, а вы тащите Рыжего в кусты, — скомандовал Лейтенант.

Мы с Чигрой не отличались геркулесовым сложением, и нам пришлось изрядно попотеть, выполняя его приказ. К тому же я очень беспокоился за Андрея. Мне казалось, он находится в вагончике уже непозволительно долго. Я не боялся Чапая, берег просматривался достаточно далеко, но мог нагрянуть Федька. Наконец Лейтенант показался в дверях. Он спокойно закрыл замок и спустился к нам.

— Ну, что? — спросил я.

— Пойдем поедим, что ли? — неожиданно весело обратился Андрей ко мне и Олегу. — Корми, повар!

Я обернулся и увидел Гарика, ковыляющего из тайги с карабином в руках. Подозрительно посмотрев на нас, он поднялся на крыльцо, толкнул дверь кладовой и, убедившись, что она закрыта, прошел в контору.

Уже за столом, допивая остывший чай, Андрей рассказал, что увидел в таинственной кладовой.

— Целый арсенал: два автомата, штук пять гранат, три пистолета… Патронов полно.

— Зачем это им? — удивился Олег.

— Не знаю. Может, это у них так с самого начала было задумано. Работяги дело сделали, и их в расход. Прикинь, какая экономия: платить не надо, обратные билеты не оплачивать. Да и хватиться нас никто не хватится… Помнишь анкеты-то? Не зря нас тогда так строго отбирали.

Нам с Олегом эта версия показалась чудовищной.

— Ну, это вряд ли. Шестьдесят человек все-таки, — неуверенно заметил Чигра.

— Да, а двадцать человек уже лежат. Ладно, скоро все выясним. Давайте сделаем так…

Когда артельщики подошли к столу, он был уже полностью накрыт.

— О, какой сервис! Как в ресторане, — загомонили мужики, с шумом рассаживаясь за столом.

— Официант, пузырь водки и вон ту толстуху ко мне за стол!

— Счас! Медведица к тебе бежит из малинника, торопится.

— Не… Их всех уже Федька затрахал, зря, что ли, он целыми днями там ошивается.

Пока с шутками и смехом ужинали, Чапай, как обычно, взвешивал в конторе золото. Затем, подойдя к столу, он уселся на свое обычное место, во главе, с торца, нацепил старенькие очки и прочитал записанную на листочке цифру:

— Четыре килограмма сто пятьдесят шесть граммов.

— О, чуть получше, чем вчера, — заметил кто-то.

Плаксин сразу начал свои подсчеты:

— Это получается…

— Ничего не получается, — резко оборвал его Андрей.

— Почему? — не понял наш малахольный счетовод.

Остальные так же с недоумением уставились на Лейтенанта.

— По кочану, — все так же грубо, с напором отозвался Андрей. — Мы если что и получим, то по девять граммов свинца в каждую голову.

Все внимание сконцентрировалось на Андрее, а я неотрывно смотрел на мастера. Лицо Ивановича покрылось крупными каплями пота, с носа соскочили и упали на стол очки. Я перевел взгляд на Федьку. Тот, как всегда, сидел чуть в стороне, с самого края, и сейчас начал осторожно отодвигаться еще дальше.

— Давайте, — кивнул нам с Олегом Андрей. Мы метнулись в кусты и с трудом выволокли на брезенте тяжелое тело Рыжего. Когда откинули серую ткань с его лица, то стопившиеся вокруг нас артельщики просто ахнули. На несколько секунд воцарилась полная тишина. Оглянувшись, я увидел, как Федька шарит по карманам неподвижно сидящего за столом мастера. Выхватив у него из кармана ключ от кладовой, Гарик побежал к вагончику. Я оглянулся на Лейтенанта, но тот только кивнул головой, дескать, вижу, и продолжал свой рассказ.

— Там вся бригада в одной яме… — Андрей обернулся к мастеру. — И нас это же ждало?

Чапай замедленно, отрицательно покачал головой, но тут на крыльце показался Федька. В руках его был автомат, а на лице сияла торжествующая ухмылка. Лениво передернув затвор, он заорал, не сводя взгляда с Андрея:

— Эй, вертухай! Выходи, я тебя первого грохну! Говорил тебе, что из тайги ты не выйдешь, значит, так и будет!

Все замерли, Андрей же поднялся и не торопясь пошел к вагончику. Гарик торжествующе закричал:

— Ну вот и все! Получай!

Он нажал на спуск, но выстрелов не последовало. Удивившись, он снова передернул затвор и опять нажал на спуск, но эффект был тот же. Андрей был уже близко. Торопясь, Федька отсоединил магазин, заглянул вовнутрь, снова воткнув рожок на место, нажал на спуск.

— Не дергай ты его зря, — спокойно объяснил Андрей, поднял руку и показал тускло блеснувшую хромировкой деталь затвора. — Без этого все равно стрелять не будет.

Они сошлись совсем близко. Гарик перехватил автомат за дуло, как дубину и попробовал с размаху ударить Лейтенанта прикладом. Андрей увернулся, а Федька, потеряв равновесие, полетел с крыльца и растянулся на земле. Увидев, как грозно хлынула в его сторону вся бригада, он мгновенно вскочил и рванул в сторону прииска. Артельщики с ревом побежали за ним. Неожиданно из-за вагончика мастеров выскочил Олег и ловко подставил уголовнику подножку. Вся артель с единым возгласом торжества сомкнулась над телом кладовщика, но в нее тут же врезался Андрей и зычным, командным голосом приказал:

— Отставить! Его надо допросить!

Как это ни странно, но ему удалось остановить самосуд. Федьку подняли с земли, за какую-то секунду расправы ему успели разбить нос и губы, кровь обильно текла по его лицу, Гарик болтался в руках мужиков, как ватное чучело. Мат стоял чудовищный.

— К столу его, рядышком с мастером, — скомандовал Андрей.

Пока Федьку волокли к столу, пару раз ему досталось в ухо, и судя по дерганью тела, кто-то сзади непрерывно пинал кладовщика ногой в зад. Усадив Гарика рядом с мастером, один из артельщиков и Ивановичу с душой заехал по затылку.

— Тихо, тихо! — подняв руку, начал успокаивать всех Андрей.

За эти десять минут Лейтенант стал в бригаде персоной номер один.

— Не надо их бить, сначала надо все выяснить. За что они «рассчитали» первую бригаду и что готовили нам. Ну, говорите!

Сначала мастер и Федька молчали. Гарик все пытался скривить разбитый рот в презрительной усмешке, но это ему плохо удавалось. В его глазах застыл страх перед разъяренными мужиками, да и кровь, капающая из носа, плохо способствовала браваде. Ему брезгливо кинули тряпку, ту самую, что укрывала лицо Рыжего, и Гарик медленно вытер с лица кровь. Через несколько долгих минут заговорил Чапай.

— Не поделили они что-то по пьянке. Принялись всей толпой бить Куцего и Витьку, кладовщика. Тот прорвался в оружейку, ну и со злости положил всех…

— Ну, хорошо, допустим. А что же начальство? Тот же Мациевич?

— Да ему-то что? Ему лишь бы до сентября дотянуть, у него уже виза в Израиль в кармане лежит. Вот он и покрыл все. За такое ведь не загранка светит, а срок, и большой.

— Откуда в артели автоматы? — продолжал допрашивать Андрей.

— Для охраны золота, — тусклым голосом ответил мастер.

— Врешь, — сразу определил Андрей. — Автоматов так просто тебе никто не даст. Тем более гранат.

Иванович замолчал, и уже никакие угрозы не могли заставить его говорить. Кто-то сзади пару раз его стукнули по шее, но Андрей сразу пресек самосуд.

— Ладно, хватит, — наконец произнес Лейтенант. — Завтра с утра вызовем милицию, прокурора. Там они все скажут. Давайте спать.

Обоих арестованных заперли в кладовой, предварительно освободив ее от золота и оружия. На всякий случай мы с Андреем разместились рядом, на местах наших пленников. Среди ночи те попытались отжать дверь, но замок и десятимиллиметровая сталь оказались им не по зубам. Андрей для острастки прикрикнул на «сладкую парочку», и те оставили попытки освободиться, но зато до самого утра они о чем-то отчаянно спорили. Странно, за день я жутко устал, но уснуть долго не мог. Мешали даже эти приглушенные голоса. Забылся я лишь перед рассветом.

Спать долго мне не пришлось. Словно что-то подкинуло меня с кровати, даже пот прошиб.

— Ты что? — удивился Андрей.

Я напряг память и вспомнил.

— Фу ты, черт! Рыжий приснился. Будто сидит за столом вместе с нами, со всей бригадой и говорит мне: «А ты, салажонок, постоишь. Видишь, тебе тут места нет». Черт-те что!

— Плохой сон, — решил Андрей.

Лейтенант сидел за столом перед рацией, внимательно изучая все надписи под тумблерами и переключателями.

— Потрясающая рухлядь! На нем, наверное, еще дедушка Попов с Маркони переговаривался. Ну, что же, попробуем.

Как он освоил реликтовый агрегат, я уже не видел. Пришел Олег и попросил меня помочь ему приготовить завтрак. О результатах переговоров с конторой Андрей рассказал нам уже во время завтрака.

— Я сказал, что в бригаде ЧП, потребовал, чтобы они привезли с собой прокурора и милицию. Мациевича в конторе не было, говорил какой-то попка: «Я не знаю, я доложу». Но в конце концов пообещали прислать вертолет часам к двум дня.

По рабочим местам народ расходился неохотно. Если бы не авторитет Андрея, убедившего артельщиков, что в любом случае они работают на себя, и только на себя, они бы не двинулись с места.

После ухода мужиков мы с Андреем вывели пленников на свежий воздух. Но перед этим Лейтенант привел в порядок оружие. Один из пистолетов он дал мне, а сам вооружился автоматом. Когда открыли дверь, Федька вышел на свет Божий с нахальной улыбкой на разбитой морде. Чувствовалось, что он оклемался за ночь, и главное, понял что ему уже не грозил самосуд. Ну, а тюрьма для него — дом родной.

— Начальник, парашу надо в камере ставить. А то бугор вон не стерпел.

Из кладовой в самом деле заметно несло мочой. Мастер выглядел гораздо хуже своего подельника, он смотрелся мрачным и подавленным. Сводив обоих по нужде и накормив, мы попробовали еще раз разговорить наше «бригадное начальство», но это ни к чему не привело.

— Ну, как хотите, — решил в конце концов Андрей. — Сидите, нюхайте свое добро.

И он опять запер мастера и Федьку в кладовке.

В третьем часу в небе раздался долгожданный стрекот винтов. Вертолет мягко опустился на свое обычное место, метрах в сорока от столовой. Пока останавливались винты, артельщики, побросав работу, собрались для «торжественной встречи». Впереди всех стоял Андрей, автомат он повесил на правое плечо и в любой момент был готов пустить его в ход.

Первым появился Мациевич. Его появление народ встретил гулом недовольства. Бухгалтер явно нервничал. За ним на землю спустился высокий седовласый человек в черном плаще и с «дипломатом» в руке. Вслед за ним спрыгнул розовощекий парень с автоматом. Его лицо показалось мне знакомым. Напрягшись, я вспомнил его. Он прилетал уже два раза за золотом. Последними винтокрылую машину покинули вертолетчики.

— Что случилось? Что за срочность и почему, черт возьми, такая таинственность?! — с ходу, не здороваясь, начал качать права Мациевич.

— Мы просили привезти сюда прокурора и милицию. Говорить мы будем только при них, — резко ответил Андрей, тряхнув автоматом. Я стоял сбоку и видел все как бы со стороны. Трудно было позавидовать сейчас Мациевичу. Полтора десятка пар глаз смотрели на него с неприкрытой враждебностью. Он как-то смешался, явно не зная, что сказать. Но его спутник в черном плаще решительно отодвинул букхалтера в сторону и вышел вперед.

— Я районный прокурор. Моя фамилия Румянцев, — сказал он, вытащил из кармана красные корочки и подал их Андрею.

Тщательно изучив его удостоверение, Лейтенант кивнул.

— Хорошо, тогда пойдемте, я покажу вам все, так сказать, наглядно, чтобы легче было понять…

И он повел гостей в подсобный блок, где лежало тело Рыжего. Вертолетчики смотрели на всю эту сцену с любопытством, но за толпой не пошли, а направились прямиком к столовой. Зато розовощекий охранник просто умирал от любопытства. Он с досадой оглянулся по сторонам, затем заглянул в вертолет.

— Слушай, ты никуда не пойдешь? — сказал он кому-то. — Ну тогда посиди тут, я посмотрю, что там у них случилось.

И парень рысцой кинулся догонять процессию. Вернулись все наши гости примерно через полчаса. За это время мы успели накормить вертолетчиков и рассказать им о случившемся. Первым появился толстяк охранник. Мы предложили ему обед, но он отказался и поспешил в самолет. Мне показалось, что его румянец несколько полинял.

«Наверное, тоже не переносит покойников», — с сочувствием подумал я.

Остальные подошли прямо к столу, но уселся один прокурор да чуть погодя присел Мациевич. Похоже было, что его не держали ноги.

— Пообедаете? — гостеприимно предложил Олег.

Мациевич промолчал, а прокурор отказался.

— Спасибо, нет. Дайте только немного кипяченой воды.

Пока Чигра бегал за водой, прокурор достал из кармана пеструю упаковку импортных таблеток. День выдался жаркий, и прокурор, приняв лекарство, снял свой «траурный» плащ. Мне бросилось в глаза, что его костюм выглядел так, словно он поменялся им с каким-то здоровяком. И в плечах, и по ширине пиджак висел на нем как на вешалке. Лицо Румянцева совсем не соответствовало его фамилии: старое, отечное, с мешками и темными тенями под глазами, с проглядывающей нездоровой желтизной. Тяжело вздохнув, он вытер с лица пот грязным носовым платком и сказал:

— Ну, что ж, общая картина ясна, — он вытащил из «дипломата» большой лист бумаги и протянул Андрею. — Пишите, молодой человек, только покороче…

Пока Андрей писал, прокурор, поморщившись, закурил.

— Что-то мне сегодня не очень хорошо. Отвык от вертолетов, а лет пять назад мотался целыми днями по району. Здесь только вертолетом и можно добраться до некоторых мест. Район больше Дании и Бельгии вместе взятых. Дорог практически нет, только железка на юге.

— А вы давно здесь работаете? — осторожно спросил Чигра.

— Да уж десять лет. А так я коренной москвич.

— Что вы говорите? — восхитился повар. — Я тоже. Вы где родились?

— На Плющихе.

— А я на Сретенке.

— Ну как же!

Они наперебой принялись вспоминать какие-то знакомые обоим места, перечислять изменения, произошедшие с первопрестольной за последние годы. Оказалось, что Румянцев лет пять как не был на родине, да и то последний раз оказался там по служебной надобности буквально на два дня. Прокурор оживился и даже с некоторым сожалением принял из рук Андрея бумагу, быстро прочитал ее и удовлетворенно кивнул:

— Толково. Чувствуется армейский стиль.

Он положил рапорт Андрея в «дипломат», побарабанил по крышке пальцами и после некоторого раздумья сказал:

— Сейчас сделаем так. Возьмем вашего покойника, оружие, вас, — его палец указал на Андрея, — и слетаем на место происшествия. Потом привезем вас обратно, а завтра вернемся уже с милицией. Да, и заберем этих ваших орлов. Где они у вас?

— Сейчас приведем.

Пока Андрей ходил за Федькой и Чапаем, Мациевич дал авиаторам команду запускать двигатели. Те не торопясь прошли к вертолету, около самого трапа еще потоптались, докуривая. Андрей привел наше бригадное начальство, сам задержался с прокурором, что-то выясняя у него. Потапов, увешанный оружием, повел обоих к вертолету. Мациевич шел следом, торопясь покинуть это недружелюбное место. Толпа артельщиков качнулась вслед за ними, но остановилась, не доходя метров десять до вертолета. Зачем я отошел от стола к железной печке, я и сейчас не могу понять. На кой черт мне нужно было нести кружку с водой, недопитую прокурором? Но оттуда, с боку, я видел все как на ладони. Пилот уже надел наушники и щелкал тумблерами, готовясь запустить двигатель. Потапов вел Федьку и Чапая к вертолету. И тут в чреве вертолета раздался громкий хлопок. Никто и не понял сначала, что это выстрел, я заметил только, как оба вертолетчика удивленно повернулись назад. Федька, подавшись в салон, уже исчез внутри, Иванович встал только на одну ступеньку и вдруг плашмя кинулся на землю, а из черного чрева вертолета полыхнуло неистовое пламя и раздался грохот выстрелов.

Яростная струя огня опрокинула могучего Потапова, Мациевич успел что-то крикнуть, прежде чем его тело задергалось под пулями. Все остальное происходило как в замедленной съемке. Странно, что я даже не слышал грохота выстрелов, но зато видел всю картину одновременно, непостижимым образом успевая видеть целиком панораму происходящего.

Невидимый стрелок перенес огонь на толпу. Артельщики стояли плотно и каждая пуля поражала человека, а порой и не одного. Я видел, как падали люди, их раскрытые в крике, которого я не слышал, рты, гримасы боли и недоумения. Первые еще падали, те, что стояли в середине, поняли, что происходит, но пули уже кромсали их тела, и лишь те, кто стоял слева, делали попытки уйти из-под обстрела, убежать.

Среди них своей неподвижностью выделялась фигура прокурора, успевшего надеть свой черный плащ. Он не сделал и шага в сторону, так и стоял, выпрямившись во весь свой немалый рост, пока веер пуль не стеганул его по груди. Мне показалось, что на фигуре прокурора стрелявший задержался чуть дольше. Это позволило стоявшему рядом с ним Андрею пробежать несколько метров, прежде чем прерывистая струя огня понеслась за ним, по пути срубив еще несколько артельщиков. Очередь почти догнала Лейтенанта, пули свистели совсем рядом, но тут автомат неожиданно захлебнулся. Пауза оказалась ничтожно короткой, похоже, стрелок даже не перезарядил автомат, а просто схватил другой и продолжил свое кровавое дело. Но этой секунды Андрею хватило, чтобы укрыться за громоздким корпусом вездехода. Пули прошили дверцу машины, ровной строчкой прошлись по брезенту. Вдруг из месива лежащих людей кто-то поднялся и, пошатываясь, пошел прочь. Я до сих пор не знаю, кто это был, кровь заливала его лицо, вряд ли он понимал, что делает, и автоматная очередь, оставив Андрея, понеслась за несчастным… Через секунду спина раненого была прошита свинцом. Он упал. Тут стрелявший, наконец, увидел меня.

Я давно мог скрыться, убежать, но вместо того стоял столбом на самом виду, и лишь когда увидел крестообразное пламя на конце дула, пригнулся и в том же замедленно-плавном темпе прыгнул под прикрытие железного чрева печи. Когда я очутился на земле, ко мне снова вернулось реальное ощущение времени и действия. В обычном времени эта бойня заняла секунд, может быть, двадцать-тридцать. Выстрелы, до этого доносящийся как бы сквозь вату, теперь гулким грохотом отдавался в железном брюхе печи. Каждый раз после того как смолкал автомат какое-то животное чувство любопытства заставляло меня снова и снова выглядывать из-за своего ненадежного убежища. И каждый раз в ответ я слышал железный голос «калашникова». В третий раз я это сделал уже вполне осознанно. Я увидел то, чего не видел стрелок, — со стороны вездехода появился Андрей, пригнувшись, он пробежал метра три, потом упал на землю и пополз, стараясь оставаться в мертвой зоне, невидимой из вертолета. Я не понял, зачем он это делает, и опять выглянул из-за своей пуленепробиваемой печки, вызвав новый шквал огня. А Лейтенант тем временем прополз еще метра два, затем приподнялся и швырнул в сторону вертолета что-то круглое.

«Лимонка» — сразу понял я. В ту же секунду в салоне полыхнуло пламя взрыва, вертолет как-то даже чуть подпрыгнул и мгновенно превратился в большой огненный шар. От взрыва у меня заложило уши, я тряхнул головой. Рев сгорающего вертолета перекрывал все другие звуки. Я и не подозревал, что это винтокрылое чудовище может гореть столь яростно и быстро. Очевидно, осколки пробили баки с горючим, топливо вылилось на землю, и вскоре уже вся поляна превратилась в погребальный костер. Я видел, как горевший пилот, выбив лобовое стекло, попытался выпрыгнуть наружу, но, зацепился за что-то и повис вниз головой. Несколько секунд он, отчаянно извиваясь, пытался освободиться, но разлившееся горючее подползло снизу, полыхнув пламенем, и он замер, бессильно уронив горящие руки.

Другому человеку повезло больше. Я тогда не понял, кто это, только увидел, как от огромного костра отделилась огненная фигура и, с жутким криком пробежав метров двадцать, живым факелом прыгнула с обрыва в реку.

Я находился метрах в тридцати от пожара, но и здесь пламя невыносимо жгло кожу. Первым моим желанием было бежать как можно дальше. Но тут я вспомнил об Андрее. И, прикрывая лицо рукой, я побежал вперед, туда, где в последний раз видел Лейтенанта. Языки огня быстро расползались по поляне, запахло паленой щетиной, неприкрытую кожу лица и рук обжигало нестерпимо.

Наконец я увидел Андрея. Шатаясь, он поднялся, неуверенно сделал несколько шагов от огня, споткнулся о чьи-то ноги и упал. Пробираясь по трупам, я с трудом добрался до него, помог подняться и, поддерживая, потащил подальше от огня.

Так мы добрались до самого обрыва. Только здесь я заметил что лейтенант несет в правой руке дипломат прокурора. Тут Андрей остановился и оглянулся назад. Пламя уже пожирало трупы Потапова и Мациевича, подбираясь к телам остальных артельщиков.

Вертолет горел с ослепительным беловатым свечением… Вот в нем что-то взорвалось, и во все стороны полетели горящие обломки металла. Что-то похожее на кусок лопасти пролетело совсем рядом. Тугая волна взрыва столкнула нас вниз, и мы покатились к реке.

Вставать не было ни сил, ни желания, но приподнявшись, Лейтенант потянул меня за рукав.

— Пошли, Юра, надо вытащить их оттуда, может, кто еще жив! — прокричал Андрей.

Я удивился, что он кричит, но Лейтенант повернулся лицом к горящему вертолету, и я увидел, что из правого уха у него течет кровь. С трудом встав, я начал карабкаться вверх.

Поднявшись, мы неожиданно увидели живого человека. Он не был даже ранен. Я знал, что его зовут Павел, работал он на погрузчике и отличался, пожалуй, только своим незлобивым и спокойным характером. Лицо его сейчас было белее мела.

— Что случилось?! — спросил он. — Я отошел в сортир, а тут выстрелы, взрывы! Что произошло?!

— Потом! — махнув рукой, опять прокричал Андрей. — Надо вытаскивать людей.

И уже втроем мы пошли вперед, навстречу пламени. Вертолет горел удивительно быстро, огонь практически уже слизал обшивку, и только каркас еще сохранял его очертания. Внутри временами гремели выстрелы, очевидно, рвался боезапас автоматов.

Первым, на кого мы наткнулись, оказался Олег Чигра. Он лежал на спине, черные глаза были открыты, а на лице застыла гримаса удивления. Рядом с ним клубочком свернулся «счетовод» Плаксин. Следующим оказался один из механиков, его все почему-то звали Сватом. Он дышал, глаза были открыты, но вместо груди было кровавое месиво. Мы с Павлом оттащили его в сторону, подальше от огня, а Андрей пошел дальше, выискивая среди трупов раненых.

Вскоре он кого-то нашел, махнул нам рукой. Чтобы пройти к нему, нам в буквальном смысле слова пришлось идти по телам, настолько густо лежали трупы. Переплетение рук, ног, лужи крови… просто море крови. Постепенно затихал гул пламени, и сильнее слышались стоны раненых. Мне на секунду даже показалось, что стонут буквально все.

Оказалось Андрей увидел Долмачева, главного среди механиков. Он как раз не стонал, был в сознании, смотрел на нас глазами, полными боли, но не говорил ни слова, только зажимал рану чуть ниже сердца. Мы отнесли его на берег, уложили рядом с уже мертвым Сватом и вернулись обратно.

Тот кошмар, в котором я жил следующие два часа, слился для меня в какое-то пиршество смерти. Мы как заводные перетаскивали раненых, Андрей притащил из аптечки бинты, пытаясь их перевязывать, но повязки мгновенно пропитывались кровью. Больше всех кричал Сенюхин, мой коллега по проходнушке. Две пули попали ему в живот, он согнулся крючком и истошно орал тонким, визгливым голосом. Почему-то это больше всего действовало на нервы, и когда Сенюхин, наконец, потерял сознание, я вздохнул с некоторым облегчением.

Мужественней всех держался Долмачев. Только раз он попросил меня:

— Воды.

Умер он так же тихо и незаметно.

Мы втроем пытались перевязать очнувшегося Сенюхина, когда я случайно подняв глаза и вздрогнул. От реки карабкался вверх абсолютно голый и черный, как сажа, человек. На черепе не было ни волос, ни бровей, ни ресниц, только неестественно белели белки глаз. Андрей, заметив, что я смотрю куда-то за его спину, оглянулся и, увидев эту жуткую картину, выругался:

— Ах ты черт, совсем про него забыл! Павел, помоги!

Тот побежал навстречу обгоревшему и буквально поймал его на руки — человек потерял сознание.

— Как же он жутко обгорел, — заметил Андрей, разглядывая нового пациента. — Непонятно, каким чудом он еще жив, да и сюда сумел забраться… Не пойму, кто это.

Вскоре незнакомец открыл глаза.

— Пить, — прохрипел он. Я напоил его из той же кружки, из которой поил Долмачева. Андрей склонился над ним и спросил:

— Ты кто?

— Не узнаешь? — чуть слышно ответил тот, потом какое-то подобие усмешки промелькнуло по его черному лицу. — Начальство надо узнавать… в любой… ситуации.

— Иванович!? — первым догадался Андрей.

— Андрей, срочно вызови базу, вертолет, — попросил мастер.

— Хорошо, — Лейтенант побежал в вагончик.

Через минуту он вернулся.

— Кто-то раскурочил передатчик, — растерянно сообщил он. — Главное — когда успели-то?

— Наверняка это хитрый еврей, — подал голос Чапай.

— Мациевич? — удивился Андрей.

— Больше некому…

Прикрыв глаза, я вспомнил, как все происходило, и подтвердил версию мастера.

— Да, он последним выходил из конторы.

— Ну, значит, мне хана, — пришел к выводу Иванович и повернулся ко мне. — Юр, там в конторе небольшой такой ящик с замком, у меня под кроватью… Принеси…

Я выполнил его просьбу. Ящик оказался небольшим, со стандартную посылку.

— Андрей, ключи мои у тебя? Да, вот этот, открой, — чувствовалось, что Ивановичу становилось все хуже, он уже постанывал сквозь зубы.

Внутри ящика оказался разный житейский хлам: письма, документы, какие-то фотографии.

— Под бумагами пошарь, там должны быть…

Под пачкой писем оказалась упаковка ампул.

— Омнопон, — прочитал я название лекарства.

— От Федьки прятал, — пояснил Иванович, наблюдая, как Андрей набирает в шприц наркотик. — Он любитель до всякого кайфа…

Укол подействовал сразу, мастер как-то обмяк, прикрыв жуткие белесые глаза. Тут некстати заорал пришедший в себя Сенюхин, но дойдя до самой высокой ноты, вдруг захлебнулся, несколько секунд бился в мучительных судорогах и наконец затих навсегда.

— Кто это? — спросил Иванович, поворачивая к покойнику лицо.

— Сенюхин, — ответил я.

— Ну, вот видишь, Юрка, когда он только отошел а ты тогда его приговорил…

Я сначала не понял его, потом до меня дошло. Ведь это Чапай вспомнил тот случай, когда порвавшийся шланг ударил Сенюхина по голове! И он еще мог шутить! Это поразило и Андрея. Он отвел меня в сторону и сказал:

— У него кое где даже кожа запеклась, еле проколол, а он еще шутит. Здоровое у мужика сердце, другой бы давно коньки отбросил. Принеси матрац, переложим его с земли. Да захвати хоть простыню, что ли, прикрыть сверху.

Когда мы переложили его на матрац, мастер на секунду пришел в себя, коротко простонал и сказал:

— Спасибо, мужики.

Из глаз его выкатилась слеза и скатилась вниз, оставив на щеке тонкий мокрый след.

— Я попробую починить рацию, — тяжело вздохнув, проговорил Андрей, — а вы перенесите всех… В хозблок, к Рыжему.

Мы управились лишь к вечеру, и то лишь с теми, кто лежал на поляне. К почерневшим головешкам, в которых лишь угадывались контуры людей, мы с Павлом даже подойти не решились. Это была самая тяжелая работа в моей жизни. Мы присели отдохнуть на крыльце хозблока, когда из вагончика мастеров донесся знакомый треск атмосферных помех и мы услышали усталый голос авиадиспетчера.

— Борт сто тридцать шесть, отвечайте, почему молчите…

Андрей сменил волну.

— Мациевич, вторая бригада, почему молчите? Ответьте базе, — твердил уже другой голос.

Когда Андрей появился на крыльце, Павел с надеждой спросил:

— Наладил?

— Нет. Только прием. Передатчику хана.

Иванович слышал наш разговор. Подойдя к нему, Лейтенант спросил:

— Ну, теперь-то ты расскажешь нам, как все было на самом деле?

— Да чего уж теперь скрывать… Одной ногой уже там…

АФЕРА

Иванович попросил, чтобы ему приподняли голову. Говорил мастер с трудом. Обгоревшие губы потрескались, и сквозь черноту кожи чуть сочилась кровь и виднелось розовое мясо.

— Все это задумал какой-то башковитый мужик в Москве. Деньги сейчас ничто, а золото есть золото, оно, как известно, не ржавеет. Разрешение мы получили как раз через него, эту, как ее,… лицензию. Все задумывалось просто: золото артель добывает, но государству не сдает. Как раз Селиванов заболел, к руководству подтолкнули Мациевича. А у него действительно вызов в Израиль пришел, там его уже ждали жена и дочь… Но его прижали, сказали: «Если хочешь увидеть землю обетованную, то откупайся золотом».

— А с нами как? — перебил его Андрей.

— Да что вас… Вас должны были здесь оставить. Прилетел бы вертолет, забрал меня, золото, вроде как на совещание. Ну, а вас бы еще рекультивацией заниматься оставили.

— А потом?

— А что потом… Продуктов полно, до зимы бы перекантовались, а там по зимнику выбрались к людям. Только не было бы ни золота, ни начальства, от них даже запаха бы не осталось. Специально таких подбирали, чтобы родня раньше времени шум не подняла.

Мы с Андреем переглянулись. Стала понятна вся эта история с анкетами.

— А как же все остальные? Неужели в артеле все повязаны? А как милиция? Все-таки шестьдесят человек в тайгу завезли, неужели никто бы не хватился? — разгорячился Андрей.

Иванович снова скривил губы в подобии улыбки.

— Чудак ты, Андрей. Ну завезли в одном месте, вывезли в другом. Мациевич был мастак по таким делам. Недаром за пять лет целое состояние огреб, бумажки перебирая. Ну, а кто слишком глубоко нос совал, тех укорачивали. Селиванова, похоже, убрали, главмеха, еще парочку стариков из конторы. Ну, этим Бурый занимался и его головорезы.

— Кто это, Бурый? — снова спросил Андрей.

— Бурый это Бурый… Серьезный человек. Вор в законе. Это он «убедил» Мациевича остаться до сентября.

— Что ж он, такой страшный? — хмыкнул я. Чапай, несмотря на нестерпимую боль, повернул голову и посмотрел на меня.

— Не дай тебе Боже увидеть Бурого… Он так не страшный, мочки уха только нет, пулей отшибло при побеге, да нервный тик лицо иногда дергает. Но у него принцип простой — свидетелей не должно быть. Это он меня сюда пристроил… Сидел я с ним в свое время, про золото ему рассказывал. Вот он и вспомнил, вызвал. А меня тут черт попутал, с Витькой связался.

— С каким Витькой? — не понял Андрей.

— Да видели вы его, с Куцым приезжал. Он как раз на пятерик оттянулся, с зоны вместе вышли… Ему недаром на зоне кликуху Пушка дали, у него в башке только одно было: пушку в руку, и вперед… Так вот, Витька решил у самого Бурого кусок оторвать. План был простой. Раз в месяц вертолет, облетая участки, забирает золото. Когда это будет происходить в последний раз, мы бы его и захватили…

— Кто мы?

— Я, Куцый, Федька и Витька.

— А почему в последний раз? — не понял я. — Можно было и в июне вертолет угнать?

— Зачем? Шуму бы много было. Милицию бы на ноги подняли, все бы перекрыли. Как я понял, уже в начале августа уничтожили все личные дела артельщиков, даже списки бригад. Мациевичу и Бурому не с руки было поднимать шум в сентябре. У них могли отобрать и остальное золото, то, что добыли раньше. Витька все точно просчитал… Оружие тоже он добыл, автоматы, гранаты, весь арсенал. Пропал вертолет, и все тут. Да только Куцый нас подвел. Сволочной он мужик, к тому же жадный. Как про золото услышал, аж затрясся весь. А у него был один бзик — как нажрется, в грехах каяться начинает. Я про это знал, но Витьку не предупредил, не думал, что они там такую свистопляску затеют, оглоблю в задницу этому Рыжему. А тут они с золотом пустышку вытянули. На банкете по этому делу он и завел свою исповедь. Сначала о том, как по пьянке жену свою топором зарубил, а потом и о том, что мы задумали, рассказал, дурак! Те сначала не поверили, а как дошло до мужиков, давай метелить его всей бригадой. Витьку подняли, тот уже в отключке был к этому времени, в вагончике валялся. Ему допрос с пристрастием устроили. Но он отбился, успел добежать до вагончика, да и положил всех. Куцего не грохнул только потому, что подумал что тот уже дуба дал…

Иванович замолчал. По лицу мастера я понял, что действие наркотика подходит к концу, силы его были на исходе.

Увидев, что я беру шприц, Иванович остановил меня:

— Не надо, сейчас дораскажу, а потом вкатишь, а то за разговорами быстрей кайф проходит.

Он немного помолчал, прикрыв глаза почерневшими веками, потом продолжил:

— Да, никаких кладовщиков в штате бригады не предусматривалось, это уже мы с Витькой придумали. Он потом себя за простого рабочего выдал… Защищал бригадира, и все тут…

— А что Мациевич? — снова перебил его Андрей.

— А ему что остается? Прикрыл все, спустил на тормозах. Куцего и Витьку под опеку Бурого. Тот чуть было не грохнул их обоих, но Пушка форс держал… Понравился пахану. Тот его даже в охрану взял…

— А кто стрелял из вертолета? — спросил я.

Чапай, превозмогая жуткую боль, даже рассмеялся.

— А ты, Лейтенант, тоже не понял? — спросил он.

— Неужели Витька? — немного помедлив, спросил Андрей.

— Конечно. Они золото должны были забрать, у нас и у третьей бригады. Оно где-то там, сгорело в вертолете… Второго охранника он убрал перед самой посадкой. Я как только увидел его в салоне, все понял. Вот только убраться подальше не успел…

— Зачем ему это было надо?

— Вот это не знаю. Может, хотел свой план до конца довести, а может, решил, Бурый хочет братишку ментам сдать.

— Какого братишку? — не понял Андрей.

— Как какого? Я что, не говорил, что Федька ему брат?..

Я невольно вспомнил мелькнувшую в тот памятный день мысль о поразительном сходстве этих выродков… Оказывается, я был недалек от истины.

— Думаю, — продолжал мастер, — у него все-таки нервы не выдержали, психопат, он и есть психопат. Федька…пожиже его был. Он на мелочах всяких подрывался: то шапку снимет, то порежет кого по пьянке. И поспокойней держался. А Пушка тот отморозок…

Иванович, замолчав, прикрыл глаза и застонал. Андрей наклонился над ним.

— Послушай, как думаешь, завтра кто к нам прилетит первый, милиция или ваши?

— Конечно, наши, — с трудом ответил мастер. — Я даже знаю кто… Бурый… со своими варнаками. Ходили слухи, что он купил начальника районной милиции…

Тут он застонал сильней и, повернувшись лицом ко мне, проговорил чуть слышно:

— Коли, Юрик, нет сил терпеть…

НА РАСПУТЬЕ

Незаметно стемнело. Мы перенесли Иваныча на его матрасе в вагончик и положили на стол в бывшей кладовке. Потом втроем перенесли оставшиеся трупы ко всей бригаде. Класть пришлось уже друг на друга, но, думаю, они на нас не обиделись. Ужинать после пережитого не захотелось… Уже в сумерках мы прошлись по догоревшему пепелищу. Огонь еще чуть тлел под вертолетом, да все выгоревшее поле пропиталось особым, неприятным запахом горелого мяса. Андрея прежде всего интересовало оружие. Он долго возился с обгоревшими без прикладов автоматами, потом безнадежно махнул рукой. Уже в темноте мы прошли в конторский домик, ночевать решили здесь. Павел бросил матрас на пол и уже минут через пять мирно захрапел.

Я же никак не мог уснуть. Проклятая память неумолимо возвращала меня к событиям прожитого дня. Стоило мне закрыть глаза, как все случившееся снова вставало передо мной с обжигающей достоверностью нервной дрожи, цветом, звуками и даже запахами. Я как раз видел горящего пилота, пытающегося выбраться из пылающей кабины, когда Андрей тронул меня за плечо. Все это время он при свете аккумуляторной лампы-шахтерки разбирал бумаги прокурора.

— Юр, ты не спишь?

— Нет, — признался я, открывая глаза. — Не могу.

— Тогда послушай. Я, кажется, нашел ключ к загадке поведения прокурора. Вот очень интересное письмо…

И он начал читать:

— Так, ну тут неинтересно, одни наставления. А… вот!

— Ну и все, на этом письмо обрывается. Погляди.

Андрей протянул мне фотографию: милое девичье лицо, строгий взгляд сквозь стекла очков в красивой оправе.

— И вот какой выход он нашел. Смотри, на что его купили…

Андрей протянул пачку незнакомых мне банкнот непривычного цвета вроде листа молодой капусты.

— По нынешним временам это целое состояние.

Положив обратно в «дипломат» письмо и деньги, Андрей вздохнул.

— Боюсь, завтра прилетит вертолет, выйдут из него человек пять с автоматами и отправят нас вдогонку за всей бригадой.

Погасив лампу, он долго ворочался, потом спросил меня:

— Ты не спишь?

— Нет, не могу. Только глаза закрою, и — снова вертолет, трупы, кровь…

Андрей, решительно поднялся, включил свет и, покопавшись в ящике Ивановича, достал четыре флакончика с темной жидкостью. Вылив их содержимое в кружки, он плеснул туда немного воды и протянул одну из них мне.

— Давай помянем бригаду, неплохие были мужики, царствие им небесное. Вот только отдали свои жизни ни за хрен собачий. Что золото по сравнению с жизнью? И что нас еще ждет неизвестно…

— Это что? — спросил я, заглядывая в кружку.

— Календула, спиртовой настой. Чапай, наверное, тоже от подельника своего прятал. Давай, может, уснем.

Я покосился в сторону похрапывающего Павла и решил, что ему, пожалуй, снотворное ни к чему. Жидкость оказалась довольно приятной на вкус и очень приличной по градусам. Огненной волной прокатилась она по пищеводу и вскоре даровала долгожданный сон.

Но толком выспаться нам было не суждено. Раза три за ночь нас поднимали стоны Ивановича. Ему становилось все хуже и хуже. Время от времени он просил меня перевернуть его то на живот, то на спину, но не находил покоя. Все его тело представляло один сплошной волдырь. Когда я его переворачивал, кожа лопалась и прямо на руки мне начинала течь белая сукровица. Все эти процедуры приводили меня в содрогание, а мастер каждый раз спрашивал:

— Сколько осталось ампул, Юра?

И я говорил ему по нисходящей:

— Четыре, три, две…

— Ну, еще немного поживу.

— Да ладно, Иванович. Прилетит вертолет, отвезет тебя в больницу, — пробовал убедить я его.

— Нет, поздно. Уходить вам надо, и как можно дальше. Бурый свидетелей не оставляет.

Переглянувшись, мы с Андреем вышли на улицу.

Розоватая полоска восхода четко очертила угловатую, похожую на кардиограмму линию темного леса на другом берегу Катуги. Назойливо гудел над ухом первый проснувшийся комар, и казалось, в кронах кедрачей в шуме реки и ветра таилась тревога.

— Да, он прав. Бурый прилет или менты, какая разница? Купили прокурора, купят и этих. Нас же еще и посадят за их художества, — с досадой сказал Андрей, затягиваясь сигаретой.

Эта мысль меня ошеломила.

— Как это нас? А Иванович, Павло? Они же свидетели!

— Павел в туалете сидел, кроме «толчка» ничего и не видел. Как сидел всю бойню в сортире, так все и расскажет. А Иванович еще неизвестно, доживет или нет. Да и что Иванович. Он как флюгер! У него ведь тоже рыльце в пушку. Ему выгоднее будет Бурого поддержать…

— Павло все спит?

— Да.

— Молодец мужик, стальные нервы. Не то, что мы. Ладно, надо что-нибудь пожрать приготовить, да обмозговать все хорошенько. Пока у меня такая думка: уйти в тайгу, посмотреть, кто прилетит: если Бурый со своими гавриками, то уходить пешком до ближайшего жилища. А сейчас растопика печь, а я посмотрю, что там у нас с провизией…

Он ушел в кладовую наводить ревизию провианту, а я занялся печью. После вчерашней стрельбы все бока ее зияли дырами, но больше меня удручил урон, нанесенный кастрюлям Чигры. С трудом я нашел целый котелок. Не пострадал и трехлитровый чайник с заваркой. Растопив печь, я пошел за дровами. В прошлое половодье мы перетащили весь запас топлива повыше, как раз за остатками вертолета.

Обойдя обгоревший остов винтокрылой машины по дуге, я у самого дровяника наткнулся на неприятный сюрприз. Из кустов торчали ноги человека. Раздвинув ветки, я обнаружил, что это второй пилот. Судя по всему, он успел выпрыгнуть из кабины, но во время взрыва обломок обшивки снес ему полчерепа, словно вертолет обиделся, что хозяин бросил его в трудную минуту и все-таки заставил пилота разделить с собой печальную участь.

Меня стало тошнить. Поспешно сдвинув ветки, я неожиданно увидел большой прямоугольник сложенной в несколько раз бумаги. Он лежал метрах в десяти от вертолета. Я не знал, что это такое, но что-то толкнуло меня подойти и поднять чуть обуглившийся на углах сверток бумаги. Это оказалась карта. Скорее всего ее выкинуло из кабины взрывом, а от полного уничтожения спасла большая лужа, оставшаяся от недавнего дождя. Быстро набрав охапку дров, я поспешил вернуться к печи. Андрей уже ждал меня.

— Из каш осталась одна пшенка, тушенки, правда, полно, вот курева и сахара мало, муки нет совсем, — сообщил он с озабоченным видом, записывая что-то на листе бумаги.

Бросив дрова, я положил перед ним карту.

— У дровяника лежит в кустах мертвый пилот, а вот это я нашел в луже!

Лейтенант осторожно развернул мокрую карту, размером она оказалась с простыню, и восхищенно воскликнул:

— Вот это да! Половина Сибири, да какая подробная!

Меня эта зеленая простыня с голубыми прожилками рек больше озадачила, чем восхитила, а Андрей быстренько сбегал в вагончик за циркулем, карандашом и линейкой. Пока он осторожно вымерял что-то с ее помощью на мокрой бумаге, из вагончика показался Павел.

— Чего не разбудили-то? — спросил он, позевывая и усаживаясь рядом с нами.

— Да ладно, ты так сладко спал… Нам даже завидно стало!

Я с любопытством разглядывал нашего третьего, как говорил прокурор, «свидетеля преступления». Бывают люди, которых, даже живя рядом очень долго, не всегда замечаешь. Таков был и Павел. Мы прожили бок о бок почти три месяца, а я знал о нем лишь то, что он хороший механик, да то, что иногда его звали Бульбашом. Родом Павел действительно был из Белоруссии, хотя всю сознательную жизнь прожил в Сибири. Фамилия у него оказалась самая простецкая: Баранов. Ростом он был чуть пониже Андрея, но гораздо шире в плечах. В бане мы с ним постоянно оказывались в одной шестерке, и я знал, что под одеждой у него таится немалая мускулатура. В силе он не уступал даже гиганту Потапову, в этом я убедился во время аврала в половодье. Как-то случайно я подслушал разговор Цибули с Павлом о делах семейных. Оказывается, до недавнего времени тот жил с матерью, а когда та умерла, сошелся «с одной с двумя детьми», так выразился Павел о своей подруге жизни. Насколько я понял, именно она заставила мужика бросить родной щебеночный карьер и податься за золотом.

На вид Павлу можно было дать лет сорок, может, чуть больше. Лицо у него было простецкое, добродушное. Широкий курносый нос, темно-карие глаза под густыми черными бровями да чуть оттопыренная большая нижняя губа придавал его лицу выражение спокойствия и доброжелательности.

Из домика конторы снова раздались стоны Ивановича.

— Ты же вроде недавно его колол? — спросил Андрей.

— Да, час назад.

— Значит, уже не помогает.

— Не, он не выживет, — вмешался в разговор Павел. — У нас в Сургуте раз вышка горела, трое так же вот поджарились. Что ни делали, все равно умерли. Только мучились долго. Один чуть не неделю криком кричал.

— А ты что, жил в Сургуте?

— Нет. На месяц ездил, вахтовщиком. Пять лет там оттрубил, потом надоело.

Все помолчали, прислушиваясь к стонам мастера, потом Андрей спросил:

— Что делать-то будем, мужики?

И Андрей рассказал Павлу о сложившейся ситуации. По лицу Павла не было заметно, чтобы он сильно взволновался. Но выслушав Лейтенанта, белорус неожиданно подал хорошую идею:

— А что там радио брешет?

Мы с Андреем переглянулись и чуть ли не бегом кинулись в вагончик. Лишь только Андрей щелкнул тумблером выключателя, как вместе со свистом помех в эфир ворвался глуховатый, монотонный голос:

— Вторая бригада, ответьте… Если вы нас слышите, то сообщаю: в десять часов к вам отправляется борт сто четыре. Мациевич, если меня слышите, то готовьтесь к встрече, буду лично…

Договорив эту фразу до конца, голос чуть выждал, потом начал все сначала. Поняв, что ничего нового не будет, я прошел к Ивановичу. Мастер молча смотрел куда-то вверх, а потом неожиданно сказал:

— Это Бурый, его голос.

Подошел Андрей. Теперь мы втроем вслушивались в монотонный речитатив:

— Ты не ошибаешься? — спросил Лейтенант.

— Три года одни нары делили… Как не узнать? Юр, вколи мне… Там есть еще?

— Последняя ампула, — сообщил я.

— Давай последнюю, — со вздохом согласился мастер.

Пока я делал укол, Андрей, задумавшись, стоял рядом. Наконец он спросил:

— Слушай, Иванович, а вы куда хотели лететь с Витькой после того, как захватили бы вертолет?

— А, это… На запад, пока хватит топлива. Потом Витька пилотов бы замочил… Он про это ни разу не говорил, но я-то его знаю. Ну, а дальше сделали бы плот… Мы и веревки заготовили… И вниз по реке. Ну, а там есть такая деревня, Байда. Там у Витьки баба одна жила. Уж очень она его любила. Прошлый раз он бежал, так она его три месяца от ментов скрывала. Он все смеялся, говорил, убить за него может. Дом у ней на самой окраине деревни. Почтальонка Варя… Там мы должны были пересидеть зиму, а потом по одному уйти за границу. Витька все хотел через румынскую границу махнуть, родня у него жила где-то рядом с Измаилом. Вот так… Все понял?

— Это-то я понял, — вздохнул Андрей. — Вот чего я не пойму, как это ты с Витькой связался? С ним все понятно, бандюга бандюгой. Ну, а ты-то, работяга… Ты же должен знать цену настоящему, заработанному рублю и такому вот, краденому, да на крови?

— Понять хочешь? — вздохнул мастер. — Тогда принеси мой сундучок.

Я быстро сбегал за его железным ящиком.

— Достань там письма и фотографии. Покажи мне. Вот эта, — кивнул на снимок миловидной женщины лет тридцати с тяжелой русой косой через плечо. Смотрела она серьезно и строго, но это не портило ее чисто русской красоты. Превозмогая дикую боль, Иванович взял фотографию и долго вглядывался в лицо…

— Из-за нее на все решился. Сорок лет прожил, к бабам как к семечкам относился — разгрыз и бросил. А тут встретил и заболел. Случайно все было. Подружился с одним, на золоте вместе были… Приехал с ним в деревню, а как жену его увидел — с ума сошел. Соседа тогда ее пришиб… Клеился он к ней, пока ее Федька со мной золото мыл. Но она баба строгая, отшила. Федька ему даже морды не набил, а я нажрался с горя от такой невезухи, пошел по деревне пройтись и этого козла по дороге встретил. Ну, и… переборщил, загремел на пять лет. А за год до конца срока узнал, что муж у ней умер. Я тогда писать ей начал, свататься заранее. Так и так, дескать, сражен с первого взгляда, хочу с самыми серьезными намерениями. Она вроде и не прочь, фотографию вон прислала. Я под амнистию попал, раньше освободился. Чего еще желать? Лети соколом к своей подруге! Да нет, заело меня, что нищим примаком войду в дом жены… Я ведь деньги не привык считать, зарабатывал для того, чтобы тратить. Шикануть любил, по ресторанам, курортам. Бабам такие подарки делал, они ахали. А тут любимую женщину, и удивить нечем! Тут халтурка эта подвернулась. Ну, а как Витька свою идею толкнул, я и представил себе: приезжаю к ней, захожу в дом и с этаким шиком килограммов пять золота к ее ногам высыпаю, прямо на пол. Дурь, конечно, но приклеилось, не вышибить. Так и влез по уши в это дерьмо…

Иванович замолчав, нащупав рядом с собой фотографию, и положил ее себе на грудь. Потом с трудом повернулся к Андрею.

— Бежать вам надо, Андрюха. И подальше. Рядом останетесь, он найдет вас. Только перед уходом пристрели меня. Марафет кончился, а без него я и часу не выдержу, орать начну.

Андрей молча отвел глаза. Мастер понял его.

— Если сам не можешь, дай пистолет. Ну, как?

— Ладно, я подумаю, — тяжело вздохнул Лейтенант и вышел из вагончика. Я поспешил за ним.

Снова устроившись за столом, Андрей опять ткнулся в карту, что-то высчитывая, бормотал под нос какие-то загадочные фразы, и время от времени поглядывал на часы. Наконец он созвал нас на военный совет.

— Значит, так. То, что наши дела хреновые, вы уже знаете. Сейчас девять утра, через час Бурый вылетит со своими людьми, и тогда нам ничего уже не светит… Один вариант решения я вам уже говорил: спрятаться в тайге и, если прилетит милиция, то пойти и заявить. Но боюсь только, что милицию они тоже могут перекупить. Есть у меня одна идея, сумасшедшая, конечно, но в то же время и реальная. Вот смотрите.

Лейтенант склонился над картой, мы с Павлом, как два барана, тоже уставились на нее.

— До ближайшего жилья двести километров, — Андрей ткнул в одну точку на карте. — И это база нашей артели, куда нам соваться нельзя. Можно еще податься на юго-запад, до следующей станции на железке. Это километров на двести дальше, но не это главное. Эта трасса напрашивается сама собой, и я думаю, что именно здесь нас и будут искать. Предлагаю податься на запад, — он провел тонкую линию карандашом. — И пойдем мы сначала на вездеходе, по руслу нашей Катуги. Ну, а дальше по обстоятельствам… Тем более что там нас встретят горы. Перебираемся через хребет, проходим вот это плоскогорье, снова горы, минуем их, а вот здесь уже истоки нескольких рек. Можно плыть куда годно. Можем использовать Витькин план: сделаем плот и поплывем на юг, вот по этой реке. И она прямиком выведет нас опять же к Транссибу. И там мы уже смело можем заявить в милицию на всю эту братию. Вообще-то я даже думаю, что стоит ехать со всем этим сразу в Москву. Там золото на стол и всех этих сук к ногтю.

— Ты что, хочешь забрать все золото? — удивился я.

— А ты как думаешь! — также удивился Андрей. — Что же его, этим козлам оставлять? Да хрен им!

Мы с Павлом переглянулись.

— Там тридцать шесть килограммов! — не мог успокоиться Андрей. — Мужики из-за этого желтого говна погибли. И теперь так просто отдать?! А ты как думаешь, Павло?

Богатырь забавно, домиком поднял свои густые брови, а потом спокойно заявил:

— Можно взять, почему бы и нет. Свое же, заработанное.

— Вот именно. Ты точно сказал, заработанное.

— Ладно, берем так берем, — теперь уже рассердился я. — Ты лучше скажи, сколько в километрах будет наш поход?

Андрей повертел в руках линейку и уже спокойно сказал:

— Ну, километров восемьсот будет.

Не знаю, как Павел, а я был в шоке. Белорус только спросил:

— И это все пехом?

— Господи, да почему пехом, — рассердился Лейтенант. — Я же русским языком вам говорю: сначала на вездеходе, в конце по реке и только в середине, по плоскогорью, пешком. Это одна треть пути, километров триста, не больше.

— Ну хорошо, а сколько это займет времени?

— Ну, максимум месяц, полтора.

Нельзя сказать, чтобы эта цифра добавила нам энтузиазма.

— Мужики, игра стоит свеч. Останемся здесь — мы трупы. А так у нас есть шанс, и неплохой, — продолжал убеждать нас лейтенант.

Обсуждение продолжалось еще минут пятнадцать. Наконец Андрей оборвал дискуссию:

— Нет, вы как хотите, можете оставаться, передайте от меня привет Рыжему и всем остальным мужикам: скажите, чтобы меня скоро там не ждали. Времени у вас осталось совсем ничего. Вы едете со мной или нет? — поставил Лейтенант вопрос ребром.

— Ну, куда ж мне деваться? — пожал я плечами. — Куда ты, туда и я.

Согласился и белорус:

— Ну шож, побегли.

Андрей сразу повеселел:

— Ну, тогда за сборы. Павел, на тебе вездеход. Проверь масло, залей солярку, бочку с собой, запасные «пальцы», траки… Ну, сам знаешь.

Отправив Павла, он обернулся ко мне.

— За тобой провизия. Там, в кладовой, я нашел совсем новые рюкзаки, выбери три получше и загрузи продуктами вездеход. Бери как можно больше, с запасом. Я вот список тут составил, посмотри. А я займусь одеждой и оружием.

Следующий час был заполнен жутчайшей суматохой. Мы старались забрать с собой как можно больше, и в конечном счете набралась такая гора, что впору было не нести на себе, а везти на «КамАЗе».

— Да, многовато, — озадаченно произнес Андрей. — Ладно, постарайся запихать все это в наш кабриолет. Сейчас главное — убраться отсюда, а потом уж все рассортируем…

Стоны Ивановича становились все громче и все страшней. Я не выдержал, зашел в домик, хоть и знал, что помочь ему уже не могу. Тело мастера била постоянная мучительная дрожь. Там, где кожа обгорела поменьше, висели черные лохмотья лопнувших пузырей, сочилась беловатая сукровица и гной. Обуглившиеся до черноты руки и ноги потрескались.

— Плохо, Иванович? — тихо спросил я.

Мастер повернул ко мне обезображенную огнем голову.

— Плохо, Юрка, плохо! Умереть бы скорей!

Он схватил мою руку своей горячей, шершавой ладонью и зашептал:

— Юрик, сынок! Пристрели меня, не могу я больше мучится! Пристрели, Богом прошу!

Я отчаянно мотнул головой:

— Не могу, Иванович, не могу. Прости ради Бога.

— Да ты пойми, ты же добро делаешь. Сколько я еще так мучится буду, пока не сдохну? За всю жизнь ни одной таблетки не съел, на больничном ни разу не был, не чихнул даже ни разу. Помоги мне, прошу тебя!

Я снова покачал головой, но он не отпускал моей руки. Выручил меня Андрей. Очевидно, он слышал слова мастера и с порога начал разговор совсем про другое.

— Слушай, Иванович, этот мешок с веревками вы для плота приготовили?

— Да… — признался тот, отпуская мою руку.

— А что так много?

— Да про запас. Мало ли где еще пригодятся.

Воспользовавшись случаем, я выскользнул из вагончика. Минут через пять вышел и Андрей.

— Отдал я ему пистолет, — шепнул он мне. — Лежит, на фотографию своей подруги смотрит. Из глаз слезы бегут…Ну, ладно, давай грузиться.

Он пошел было к вездеходу, потом, хлопнув себя по голове, чертыхнулся и снова обернулся ко мне.

— Совсем забыл, я же к тебе не за этим шел. На, обуй вот это, — и он кивнул на стоящие на пороге высокие армейские ботинки. Я мгновенно понял, что это обувь Олега Чигры. Только у него и у Андрея были такие ботинки. Мысль о том, что мне прийдется носить обувь покойника, неприятно поразила меня, и я энергично замотал головой:

— Нет, не надену! Ты что?!

— Надевай, говорю! — рявкнул на меня Лейтенант. — Ты что, хочешь в своих резинках по тайге топать? Это самоубийство!

Я посмотрел на свои тяжелые, литые резиновые сапоги, которые в бригаде недаром звали «говнодавами». Весили они каждый килограмма по два, не меньше, хлябали на ноге, так как были размера на два больше, и я прекрасно понимал, что не пройду в них по тайге пятьсот километров. Сжав зубы, я переобулся. Ботинки оказались удобными, но какими-то ледяными, словно в них навек поселился холод мертвеца.

— Что, жмут, что ли? — удивился Лейтенант, глядя на мою сморщенную физиономию.

— Да нет, все нормально, как раз по ноге. Угадал…

— Э, милый, — рассмеялся Андрей. — Знаешь, сколько через мои руки новобранцев прошло? А они ведь чаще всего и сами не знают, какой у них размер. Так что глаз у меня наметанный.

Хуже было с обувью у Павла. Такой же сорок четвертый размер ноги был только у Потапова, но тот сгорел вместе со своими сапогами. Под кроватью у Петровича Андрей разыскал парадные сапоги мастера новенькие, кирзовые, но на размер меньше.

— Не-е, — отмахнулся от него Павел. — Я в своих буцалах пойду, я привычен.

Стараясь запастись как можно большим количеством белья и особенно носков, Лейтенант устроил грандиозный шмон по чемоданам артельщиков. Вещи находи лись порой самые разнообразные и забавные. У Цибули нашлась новенькая колода порнографических карт, а у кого-то из механиков — полный парадный костюм, включая галстук и шляпу.

Мы переоделись во все чистое, натянули две пары носков, погрузили на вездеход все наше имущество и были готовы к походу. Оглядевшись по сторонам, Андрей еще раз просмотрел свой список и заявил:

— Ну, вроде все. Присядем на дорожку.

Посидеть нам толком не пришлось. Из вагончика конторы донесся хлопок выстрела. За суетой мы совсем забыли про Чапая, и все трое вздрогнули от неожиданности. Андрей поспешно поднялся, зашел в вагончик, и скоро вернулся с пистолетом в руках.

— Ну, что? Какое у нас сегодня число? — спросил он.

— Девятнадцатое августа, — припомнил я.

— Девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого года мы тронулись в путь. Время десять часов тридцать минут, — торжественно провозгласил Лейтенант и махнул рукой в сторону вездехода.

Андрей и Павел залезли в кабину, я устроился в кузове, еле высвободив место среди барахла. Взревел дизель, машина, дернувшись, скатилась с обрыва. Вырвавшись на пологую речную галечную косу, вездеход взял курс на Запад.

НА РЫЧАГАХ

Соглашаясь с планом Андрея, я был уверен, что пешком мы пройдем лишь треть пути. Если бы я знал, что ожидает меня на самом деле!

Катуга была в общем-то речкой мелководной, и вначале нам удавалось идти по самому ее руслу, используя отмели и мелководье. Ничего этого я, конечно, не видел, маленькие окошечки в брезентовом тенте позволяли видеть лишь небо и качающиеся в такт езды кроны деревьев. То, что друзья мои были классными водителями, я знал давно, но сейчас убедился в этом еще раз. Машина то вставала на дыбы, то заваливалась набок, порой по шуму воды я догадывался, что мы движемся в воде по самую кабину. Время от времени они менялись местами, в самых ответственных местах останавливались, и один из них шел вперед измерять глубину. Часа через два Андрей придумал более действенный способ. Открыв верхний люк он уселся на кабину и уже оттуда корректировал движение вездехода.

Но они-то хоть видели дорогу и знали, что сейчас будет яма или, наоборот, бугор. Я же казался сам себе камушком в детской погремушке. Набрав побольше мягких вещей: одеяла, полиэтилен, две фуфайки, — я сначала устроился вполне комфортно. Но уже через пять минут сильный толчок подбросил меня до самого потолка, причем головой я угодил в железную дугу, поверх которой был натянут тент. Потерев ушибленный лоб, я уперся ногами в скамейки, надеясь, что это как-то защитит меня, но тут вездеход завалился вперед, и все неприкрепленное имущество с кормы покатилось на меня, причем чайник очень сильно стукнул меня железным боком по уху. Я еще зажимал ухо, когда наш железный конь вздыбился, одолевая какой-то бугор, и все, включая взбесившийся чайник, покатилось на свое место. От чайника я сумел отбиться, а вот шальная банка с тушенкой угодила мне по коленке, заставив взвыть от боли.

До самого вечера я боролся с озверевший посудой, ловя и засовывая ее в свободный мешок. На теле не осталось живого места… На очередном бугре угрожающе наклонилась в мою сторону бочка с соляркой. Я лежал как раз под ней и успел только открыть рот и вытянуть вперед руки. На мое счастье водитель газанул, и резкий рывок машины поставил бочку на место, качнув ее напоследок еще несколько раз.

Так что когда вездеход выбрался на ровное место и остановился, я как раз отползал подальше от своей пузатой железной соседки.

— Баста. Хватит на сегодня, — с радостью услышал я голос Андрея.

После целого дня адской тряски снова идти по земле оказалось как-то трудновато. Слегка пошатываясь я отправился к ближайшему поваленному дереву.

— Ну, Юрок, у тебя и видок, словно с чертями дрался, — рассмеялся Андрей.

— Тебе смешно! — обиделся я. — А я чуть не погиб тут!

Засучив штанину, я показал синяк на коленке, продемонстрировал шишку на лбу и прикушенный язык. К концу моего рассказа о борьбе с непокорными вещами оба моих попутчика рыдали от смеха, причем если Павел вел себя более или менее прилично, то человек, которого я считал другом, просто катался от хохота по земле. Но, как это не раз уже бывало, я не смог долго таить обиду и вскоре смеялся наравне со всеми.

— Ой, Юрик, насмешил, — проговорил Андрей, вытирая слезы. — Обидели бедного мальчика нехорошие чайники и бочки. Сейчас я с ними разберусь. Котелок и чайник будем пытать огнем, а бочку я отлуплю.

Лейтенант действительно залез в кузов и стал отбирать вещи, нужные нам для ночлега. Спрыгнув с вездехода, он издали показал мне банку тушенки и торжественно прокричал:

— А эту сволочь мы сейчас просто-напросто съедим.

Засмеявшись, я побежал к уже разведенному костру и занялся приготовлением жратвы. В меню были все те же тушенка, пшенка и чай. Ночевать решили не в душном кузове машины, пропахшем соляркой, а под открытым небом. Чего не нашлось в запасах артельщиков, так это палатки.

Подстелив парочку тощих байковых одеял и накинув сверху еще по одному на каждого, мы упаковались в накомарники и попытались заснуть. Павел захрапел тут же, через несколько минут заснул и Андрей, а я только попусту ворочался с боку на бок, таращась на угольную черноту ночи с невероятным количеством ярких таежных звезд и вслушиваясь в нескончаемый шум реки.

— Ты чего ворочаешься, словно блоха на сковородке? — недовольно спросил проснувшийся Андрей. — Спи!

— Слушай, а на нас тут никто не нападет? Медведи там, волки?..

— Да нет, ты что. Костер, дым, запах человека, машина воняет на километр… Спи ты, нашел тоже проблему!

Но тут в тайге что-то противно проскрипело, а немного погодя совсем уж над ухом кто-то заохал и захохотал. Я вздрогнул.

— Да не бойся ты, это филин, — засмеялся Андрей.

— А ты откуда знаешь? — не поверил я.

— Знаю, мужики из артели говорили.

Словно подслушав его слова, с соседней лесины метнулось вниз что-то темное, резко взмыло вверх около самого костра и, поспешно махая беззвучными крыльями, скрылось в темноте.

— А вот он и сам, лупоглазый, — обрадовался Андрей. — Спи ты! На тебя все равно ни один зверь не позарится. Мяса нет, одни кости…

Лейтенант отвернулся и вскоре опять захрапел. Я было тоже задремал, но тут ветер стих, и комары начали свое черное дело. Несмотря на накомарники и одеяло, они все-таки забирались под них и жалили, как всегда, больно и неожиданно.

Перебивая хрупкий сон, я пытался спрятаться от проклятых насекомых. Чего я только не делал! Получше закутывался в одеяло, кисти засовывал в рукава бушлата, но уже минут через пять снова вздрагивал от очередного укуса нахального крылатого «брата по крови». Мужиков они доставали так же, но немного поворочавшись, они снова начинали храпеть, вызывая у меня жуткую зависть. В конце концов я все-таки ненадолго забылся, но через час был уже на ногах. Руки горели от комариных укусов, но сам я совершенно замерз. Костер давно потух, веяло стылым ветерком. Разворошив угли, я подбросил в костер припасенный с вечера сушняк. В свете разгорающегося пламени я увидел скрюченную от холода фигуру Андрея, но зато детина белорус, развалившись во весь рост, могуче похрапывал, да так, что сетка накомарника, обтянувшая его лицо, аж подпрыгивала. Подивившись его здоровью, я лег и как-то совсем неожиданно провалился в сон.

Разбудил меня тоненький, но все нарастающий истошный визг, перешедший постепенно в оглушающий рев. «Медведь!» — подумал я, вскакивая и готовясь увидеть нечто страшное. Но первый, кого я увидел, был сонный Андрей, таращивший на меня глаза.

— Это ты кричал? — спросил он хриплым со сна голосом.

— Нет, — ответил я, испуганно оглядывая поляну.

Павла нигде не было видно. «Все, съели», — подумал я, но тут из-за деревьев раздался знакомый голос. Белорусс нещадно мерился, перемежая русские и белорусские матюги. Мы кинулись на звук, пробежали метров десять и увидели Павла, отплясывающего какую-то странную джигу и поспешно сдирающего с себя одежду.

«Рехнулся мужик!» — подумал я, наблюдая этот стриптиз.

— Ты что, Павло? — участливо спросил Андрей.

— Что-что! Горю я, не видите, что ли?! — сквозь мат донеслось до нас.

Подойдя поближе, мы поняли, в чем дело. Искра, отлетевшая от костра, прожгла сначала его телогрейку, потом свитер, рубаху и, наконец, нательное белье…

— Сплю, и снится мне будто я в бане. Мне хорошо, тепло… Вдруг кто-то мне горчичник на грудь налепил, — рассказывал Павел, потирая ожог чуть выше правого соска. — А тут еще какой-то мужик выскакивает и на меня с ножом! Я отбиваюсь, а он меня режет! Я заорал и проснулся.

— Ты не заорал, а завизжал, да так, как не всякая баба не взвизгнет, — поддел его Андрей.

Мы дружно расхохотались.

— Мужики, хватит ржать, дайте лучше иголку с ниткой, — попросил, продолжая улыбаться, Павел.

Мы с Андреем переглянулись.

— Ты… не взял случайно? — с запинкой спросил он меня.

— Нет, даже в голову не пришло.

— Черт возьми, и я совсем забыл! — расстроенно воскликнул Лейтенант.

— Ну это понятно, все таки такая суматоха была, — попробовал было я утешить лейтенанта. Но тот был изрядно раздосадован.

— Нет, я не должен был этого допустить. Я же отвечал за всю амуницию.

Павел сменил белье и рубашку, а вот телогрейку пришлось натянуть ту же самую, с дырой на груди размером с блюдце.

Солнце, еще не показавшись из-за сопок, заливало тайгу каким-то особым призрачным светом. Деревья замерли в безветрии, и звук топора Андрея, со звоном вонзающегося в плотную древесину, многократно умножался эхом, словно отталкиваясь от деревьев, и то приближался к нам, то убегал куда-то вдаль. Но стоило солнцу бросить первый луч из-за голубых сопок, как словно какой-то великан дунул на деревья, и вершины их зашумели, радостно шумя листвой. Сразу прорезались голоса птиц, и вскоре тайга дышала и жила своей обычной, суетной и хлопотливой жизнью. Вот отчаянно запищал какой-то мелкий зверек, погибая в зубах у более крупного хищника. От сложенной в кучу провизии метнулся в кусты бурундук… Этих забавных и наглых зверьков я и раньше видел в окрестностях артельного лагеря. Похоже было, что людей они считали лишь помехой своему воровскому делу, и каждый раз выражали свое недовольство сердитым писком. Впрочем, полосатый ворюга не успел наделать беды, он лишь только начал трудиться над нашим мешком с пшенкой.

— На дерево надо будет подвесить в следующий раз, — заметил Андрей, притащивший срубленную лесину. Особой нужды в этом не было, сушняка кругом валялось много, но Лейтенант, по всей видимости, хотел размяться.

Я быстро сварил свое традиционное блюдо. А Павел заварил чай. Это густое вяжущее варево окончательно прогнало остатки сна и согрело нас. Губы мои поневоле начали сворачиваться в трубочки, не помогала даже двойная порция сахара.

Качество чая оценил и Андрей. Выплевывая чаинки, он скромно заметил:

— Да, конечно, бодрит, но если так и дальше заваривать, то чая нам хватит только на неделю.

Павел лишь недоуменно пожал плечами и с наслаждением продолжил чаепитие.

Этот день оказался еще трудней первого. Катуга неумолимо сужалась, берега поднимались вверх, течение и глубина увеличивались. Все чаще приходилось выводить вездеход наверх и обходить глубокие места, делая большой крюк. К тому же и сопки становились все круче, хотя лес на них заметно поредел.

На этот раз мне уже не пришлось биться с посудой — я заранее спрятал все вещи в мешки или привязал к скамейкам. Единственной незакрепленной частью в вездеходе остался я сам и очень прилично растряс кишки на этих «сибирских горках». Язык, правда, прикусил только раз, больно стукнулся копчиком о скамейку, да дважды боднул невзначай проклятую бочку с соляркой.

К вечеру мужики уже не подшучивали надо мной, оба еле выползли из кабины.

— Ну ты зверь, Павло! Я думал, этот склон мы не возьмем, — отвесил Андрей комплимент коллеге.

— Да. Еще градуса три, и закувыркались бы, — безмятежно отозвался тот.

Я вспомнил, в каком положении лежал последние пять минут, и невольно с ним согласился. Мало того что я делал что-то вроде стойки на голове для начинающих йогов, но это был еще и самый затяжной приступ моего страха.

После ужина я плюнул на романтику и решительно полез в кузов вездехода. Там, конечно, попахивало соляркой, но зато брезент хорошо защищал от холода. Уже после полуночи ко мне пробрался и бравый Лейтенант. А вот Павло так и дрых до утра на земле, благо не нашлось желающих подкинуть огнеметных дровишек.

Третий день нашего путешествия не задался с самого начала. Мы долго провозились на стоянке, чуть не забыли топор. Слава Богу я вовремя вспомнил, и мне же пришлось за ним бежать обратно, а прошли мы уже метров пятьсот. А в двенадцатому часу, когда машина пошла в обход и опять свернула к реке, пробираясь по распадку вдоль небольшого ручья, вездеход вдруг дернулся и остановился. Павел быстро заглушил мотор, а Андрей крикнул мне:

— Вылезай, приехали!

Спрыгнув, я еле вытащил ноги из вязкой жижи. Вездеход обеими гусеницами влетел в небольшое болотце.

— Да, хорошо сели, — оценил положение Андрей. — Юр, пожалуй, ты зря вылез, — обратился он ко мне. — Сходи за топором.

— Спасибо за доверие, — поблагодарил я, выразительно взгляну на свои заляпанные ботинки и штаны, но покорно побрел обратно к машине.

— Больше ничего не надо? — спросил я, выглядывая из кузова с топором в руках.

— Там рядом с бочкой две цепи… Захвати и их, — попросил Павел.

Со всеми этими железяками я ушел в топь чуть не по пояс.

— Да кинь ты топор! — посоветовал Андрей, глядя на мои муки.

Не глядя, я швырнул топор на сушу. Вслед за этим раздался жуткий вой. Подняв глаза, я увидел сидевшего на земле Андрея, энергично растиравшего ушибленное колено.

— Ты что, совсем офонарел?! — закричал он.

— Но ты же сам велел его мне кинуть, — напомнил я ему, выбираясь с цепями в руках на твердый берег.

— Ну не в меня же! Хорошо, что еще обухом попал, а если бы лезвием?!

Не переставая ворчать лейтенант с Павлом свалили две небольшие березы и разрубили их на пять бревен. Сучья, ветки и четыре бревна мы побросали в топь, а пятое привязали цепью к передним гусеницам. Проделывая все это Андрей с Павлом разве что не ныряли с головой в это болото, от чего я, признаться, испытывал некоторое чувство удовлетворение. По крайней мере теперь мы по части гигиены были на равных.

Павел, как более опытный, сел на рычаги, двигатель взревел, и вездеход крутанув гусеницу с привязанным бревном буквально выпрыгнул из болотца.

— Стой! — закричал Андрей. — Хорош!

Отцепив бревно, мы через пять минут уже плескались в бодрящей воде Катуги. Погода стояла отменная, на небе ни облачка. Вдруг за ближайшими сопками возник неясный гул, очень быстро превратившийся в хорошо знакомый нам звук.

— А, дьявол! — вскрикнул Андрей. — Юрка, тащи карабин!

Я успел только вскарабкаться на корпус машины, когда из-за сопки выскочил большой бело-голубой вертолет. Сначала винтокрылая птица проскочила над нами, но, едва скрывшись из вида, тут же вернулась, сделав круг. Они зависли прямо над нами, подняв на воде густую рябь. Стоя по колено в воде, Лейтенант не сводил глаз с бокового люка вертолета, напряженно сжимая в руках карабин. Вопреки ожиданиям, люк не открывался, но зато нам прекрасно были видны недоумевающие лица пилотов, одинаково лопоухие от надетых наушников. Летуны жестами спросили нас: не нужна ли помощь? Андрей раздраженно махнул рукой, дескать, улетайте.

Пилоты переглянулись, помахали нам рукой, и уродливо-пузатое брюхо металлической стрекозы начало удаляться и вскоре скрылось из виду, а через несколько минут смолк и гул винтов, быстро заглушенный бархатом лесистых сопок.

— Черт, как они не вовремя, — в сердцах высказался Андрей. — Теперь о нас вся галактика будет знать, включая ментов и Бурого.

— А ты думаешь, это не они? — спросил я.

— Нет, вертолет шел с севера. Да и если бы это был Бурый, нас бы так просто не отпустили.

Он взглянул на часы.

— Интересно, успеют ли они пожаловать сюда сегодня? Сейчас уже четыре. Скорее всего нет. Но в любом случае надо нам отсюда бежать, и как можно дальше.

Но, как часто это бывает, человек предполагает, а Господь располагает. Не успели мы проехать и пятисот метров от места встречи с вертолетом, как двигатель вездехода взревел, раздался грохот, словно кто-то молотил железным кулаком изнутри, и, прозвенев напоследок мелким звоном, дизель смолк.

Андрей быстро переглянулся с Павлом.

— Цилиндры? — спросил Лейтенант.

— Похоже, — вздохнул белорус. — Горшки оторвало.

— Не везет так не везет, — покачал головой Андрей, нервными движениями доставая сигареты.

— Чего это ты так переживаешь? — удивился я. — Дальше по руслу все равно не проедешь. Не сегодня так завтра мы бы его бросили.

— Да нет, просто я хотел его укрыть в тайге… А теперь эта железяка будет торчать здесь, как чирей на заднице. Ну да ладно, выгружайся. Приехали…

День клонился к вечеру, и мы решили остановиться прямо тут, на берегу. Пока я готовил наш «фирменный» ужин, мужики разгружали вездеход. Наши припасы составили огромную кучу. И после ужина начался решительный отбор.

В первую очередь в рюкзаки положили золото, предварительно разложив его в плотные наволочки. Каждому досталось примерно по двенадцать килограммов. Далее пошли пшено, соль, сахар, патроны для карабина, чай, курево. Больше всего проблем было с тушенкой. Мы отлично понимали, что от количества банок зависела наша жизнь.

Достав карту, Андрей начал что-то высчитывать на бумажке, потом вздохнул и отложил ее в сторону.

— Если исходить из этих расчетов, то надо бросить все и нести одни консервы. Но, кроме этого, надо обязательно взять запасное белье, носки, обувь. В походе обувь самое главное, это я знаю еще по курсантским временам.

После долгих споров пришли, наконец-то, к компромиссному решению и рассовали по рюкзакам максимум банок, но тут Андрей вспомнил про веревки.

— Надо взять хотя бы три связки, для плота… Да тут и горы еще впереди.

Каждый утрамбовывал рюкзак по своему усмотрению, но под присмотром вездесущего лейтенанта. Сам он долго вертел в руках две увесистые «лимонки».

— Что, их тоже хочешь взять? — спросил я.

— Да вот не знаю, брать или нет. Люблю оружие, — признался он, затем снова взвесил в руках увесистые «цитрусовые» и отрицательно мотнул головой. — Нет, не возьму.

Тут его окликнул Павел:

— Пилу берем?

— Пилу? — переспросил Андрей, оставил гранаты и подошел к белорусу. После короткого обсуждения пилу все-таки решили не брать. Она могла нам очень пригодиться, но выглядела уж очень длинной и тяжелой.

— Давай с кузова брезент снимем, вместо палатки пойдет, — предложил Павел.

Андрей с сомнением посмотрел на вездеход. Тент у него действительно смотрелся как новенький, несмотря даже на ровную строчку аккуратных дырочек от той памятной очереди вдогонку Лейтенанту.

— Давай сначала утрамбуем рюкзаки, а потом займемся тентом.

После того, как рюкзаки были окончательно уложены и затянуты, вопрос с тентом отпал сам собой. Для того, чтобы его нести, нам нужен был как минимум еще один человек. Для защиты от дождя Андрей предложил использовать большой кусок полиэтилена.

— Он и легче, и места меньше занимает.

— Холодно будет без палатки, — осторожно заметил я.

— Да ладно, к концу сентября мы уже будем на месте. Что вы, ей-Богу!

Я вспомнил, как мерз прошлую ночь, но ничего не сказал. Спорить с разошедшимся лейтенантом было бесполезно.

Эту ночь мы уже все провели в кузове вездехода, наслаждаясь в последний раз скромным комфортом остатков цивилизации.

СКВОЗЬ ТАЙГУ

Утром нас ждал сюрприз. За ночь погода резко изменилась. Дул сильный, порывистый ветер, яростно гнавший на юг проносящиеся над самыми сопками черные угрюмые тучи.

— Сегодня они точно не прилетят, — обрадованно заявил Лейтенант, выпрыгивая из кузова.

Плотно позавтракав, мы свернули в скатки наши тощие одеяла и пристроили их под клапаны рюкзаков. Павел прицепил на задний карман своего еще котелок, а Андрей чайник.

— Ну, мужики! Присядем на дорожку, помолчим, и в путь!..

После этой «минуты молчания» Павел и сказал ту знаменательную фразу, понравившуюся мне своей образностью и монументальностью:

— Ну что ж, пешкодралом так пешкодралом. Куды ж деваться?

Еще укладывая рюкзак, я опасался за его вес, заранее жалея свою спину. Но взвалив его на плечи, я понял, что не дойду и до ближайшей сосны!

— Килограммов пятьдесят будет, — крякнув, сообщил свои впечатления Павел. Андрей промолчал, повесил на шею карабин и первый двинулся вперед, строго на запад. За ним пристроился Павел, ну а сзади поплелся я.

«Да мы скорей сдохнем с этим грузом, чем дойдем до людей!» — думал я, карабкаясь по склону первой на нашем пути сопки.

Через десять минут я был мокрый как мышь. Мало того что дорога вела в гору, так еще густая, сочная трава мешала идти. Часто попадались поваленные стволы деревьев, поросшие скользким мхом. Уже на первом я поскользнулся и упал. Подняться смог лишь поэтапно: сначала, извиваясь как ящерица, выполз из лямок рюкзака, а потом уже встал на ноги. Мои спутники, не оглядываясь неторопливо продолжали идти вперед. Смертельно обидевшись за это на них, я, кряхтя, взвалил на плечи рюкзак и поплелся дальше. Маяком мне служило черное днище закопченного котелка на рюкзаке белоруса.

Там, где тропа проходила между кустов или частой молодой поросли деревьев, приходилось особенно несладко. Казалось, будто чьи-то упрямые руки хватают тебя сзади за рюкзак, не пуская дальше. Мои попутчики уже взобрались на вершину и, перевалив через нее, скрылись из вида.

Спускаться с сопки мне тоже не понравилось. Проклятая трава была скользкой, а груз за спиной пытался разогнать меня как можно сильней, так что я взопрел еще больше. К тому же здесь, в затишье, на меня накинулся гнус, пришлось надеть накомарник, и сразу возникли проблемы с дыханием. Оказалось, что эта сетка не только задерживает комаров, но и почти не пропускает воздух. Я то поднимал накомарник, жадно вдыхая богатый кислородом таежный воздух, то опускал его, спасаясь от жал этих немилосердных «крылатых собак». Лишь на вершине следующей сопки я откинул накомарник совсем, здесь дул сильный ветер.

Чуть пониже меня уже ждали мужики. Судя по их распаренным лицам, эта прогулка им так же далась нелегко. Чуть отдышавшись, я спросил:

— Сколько мы шли?

— Сорок минут, — ответил Андрей.

— Всего?! — поразился я. — Господи, я уж думал, прошло как минимум часа три. И ты думаешь, что мы так дотопаем до самого Парижа?

— Ну, а почему бы и нет? Вон какие орлы. Нам главное до той реки дойти, а там уж с комфортом поплывем.

Один из «орлов», а именно Павел, поднялся с земли, открыл рюкзак и начал шарить в его недрах.

— Ты что, Паш? — спросил я.

— Да давит что-то твердое в спину, зараза. Вроде сам укладывал. А, вот она, сволочь!..

Вытащив банку тушенки, он переложил ее на другое место. Андрей тем временем отошел с топором в сторону и вскоре вернулся с тремя березовыми палками метра по полтора высотой.

— Вот вам по посоху, страннички. Как там в сказках-то говорится: «И истоптал он семь пар сапог, и сносил десять посохов, пока дошел до тридевятого государства…»

— Типун тебе на язык во всю задницу! — взорвался я. — Накаркай еще… десять посохов! Завел черт знает куда да еще и болтает черт знает что!

— Иван Сусанин, — засмеялся Павел.

— Хренов, — добавил я, и на этом привал наш закончился.

Но посох мне действительно помог. Эта простая палка помогала не только идти вверх, но и спускаться вниз. Я уже больше не падал и перешел на какой-то автопилот, не замечал окружающей природы, видя только препятствия перед собой да ориентируясь на черную мишень котелка на рюкзаке Павла.

Выбор пути был за Андреем. Взобравшись на вершину очередной сопки, он оглядывал в бинокль окрестности, сверялся с компасом и показывал нам направление движения. Несколько раз пришлось обходить грандиозные завалы бурелома; на одну сопку мы подниматься не стали, слишком крутым оказался склон, прошли по распадку в обход. Два раза пришлось переходить вброд небольшие ручьи, ноги, конечно, промокли, но это уже не имело большого значения, при такой работе все сохло буквально на глазах.

Мне казалось, что этот день никогда не кончится. Жутко болели плечи, я пробовал раздвигать лямки пошире, но очень скоро вес рюкзака опять становился нестерпимым. Короткие привалы больше дразнили отдыхом, чем на самом деле давали его. Мне казалось, что рюкзак с каждым разом становился все тяжелее и тяжелее. Наконец на берегу очередного ручья Андрей скинул рюкзак и объявил:

— Все, хватит на сегодня. Здесь заночуем.

Я просто рухнул на землю, не снимая свою ношу, и запрокинув голову, долго наблюдал за плавным полетом двух красивых огромных птиц. Как я им завидовал в этот момент. Парят себе, и никакого золота за плечами.

Ко мне подошел Андрей, протянул флягу с обжигающе холодной водой. Сделав глоток, я снова замер, глядя вверх.

— Что ты там увидел? — спросил лейтенант, поднимая голову.

— Да вон, кружат…

— О, какие красавцы, — сказал он, уже в бинокль рассматривая птиц. — Кажется, беркуты…

— А я уж думал, стервятники. Собираются трупы наши поклевать.

— Ну, раз шутишь, значит, будешь жить, — засмеялся Андрей, — Мы за дровами, а ты пока готовь кашу. Черт бы ее побрал!

Ребята ушли, а я, чуть отлежавшись, подошел к ручью, с азартным шумом уносящему прозрачную, как хрусталь, воду, наполнил котелок и чайник, умылся и с удивлением понял, что могу еще не только ходить, но даже готовить ужин. А ведь еще час назад мне казалось, что помирать буду, а с места не сдвинусь.

Зато спал я той ночью как никогда. И не мешали мне комары, не волновали уже дикие звери. Даже холод, хотя и будил меня время от времени, но не смог окончательно вырвать из объятий сна.

Утро встретило нас ясной погодой. Тучи со всем запасом припасенной влаги унеслись куда-то дальше, зато заметно похолодало, словно осень дохнула на нас, предупреждая о своем скором приходе.

Поднявшись, я первым делом отправился к костру, собираясь приступить к своим поварским обязанностям, но уже через пару шагов я взвыл от боли. Если ломоту в икрах еще как-то можно было перетерпеть, то мышцы чуть повыше колен пронзало какой-то изощренно-иголочной болью. Судя по возгласам и лицам моих спутников, они испытывали то же самое.

Во время завтрака Андрей часто поглядывал на небо.

— Ты что там увидел? Опять этих стервятников высматриваешь? — спросил я.

— Да нет, думаю, прилетят сегодня наши «друзья» или нет…

— Думаешь, они все-таки попытаются?

Андрей пожал плечами:

— Кто его знает. Если верить словам покойного Ивановича, то у этого Бурого бульдожья хватка.

— Слушай, если этот Бурый такой монстр, то почему он не тронул этого самого Витьку? Ведь он им всю свадьбу испортил?! А Бурый его даже в охрану взял, — задал я давно мучивший меня вопрос.

— А кто тебе сказал, что он что-то напортил? Наоборот, он решил им кучу проблем. Ведь надо было вывозить бригаду, расплачиваться с ними, а так все шито-крыто и большая экономия. Может быть, они потом с нами по Витькиному рецепту поступили бы.

Лейтенант опять посмотрел на небо, озабоченно качая головой.

— В общем так, мужики. Чуть услышите гул вертолета, сразу бегите под деревья. Ни к чему нам такие встречи.

Гул вертолета мы действительно услышали, но ближе к обеду. До ближайшей сосны было метров десять, и я бежал все это расстояние с одним бесконечным стоном, боль в мышцах не отпускала меня ни на шаг.

Вертолета мы так и не увидели, он прошел где-то рядом, за сопками, но до самого вечера мы вздрагивали от каждого подозрительного звука, непохожего на обычный таежный шум.

Уже за ужином я спросил Андрея:

— Ну, как ты думаешь, оторвались мы от них?

Чуть помедлив, Лейтенант кивнул:

— Пожалуй, да. С воздуха они нас не нашли.

Уже позже он разложил карту и отметил пройденный за день путь. От места, где мы мыли золотишко, до нашей стоянки получалась линия, прямехонько указывающая на запад. В голове у меня мелькнула простая и естественная мысль: «А ведь у них тоже, может быть, такая же карта?». Андрею я ничего не сказал, но, как позднее выяснилось, мои опасения оказались не напрасны.

Сделав большой круг и не обнаружив в окрестностях ни души, вертолет вернулся к реке, повисел несколько секунд над брошенным вездеходом и боком двинулся к берегу, гоня перед собой мелкую рябь взбудораженной винтами воды. Для большого МИ-8 площадки для посадки не нашлось, и вся шестерка десантировалась по мотающейся из стороны в сторону веревочной лестнице. Трудней всего пришлось хозяину овчарки. Хотя ее и привязали к спине наподобие рюкзака, но, оказавшись на большой высоте, оглушенная грохотом мотора и винтов, собака начала рваться из своих пут, отчаянно скуля и повизгивая.

— Найда, место, Найда! — орал проводник, пытаясь перекричать адский грохот лопастей. Но собака продолжала биться, корябая когтями спину хозяина.

Проводник, отчаянно матерясь, поспешил вниз, колыхаясь и закручиваясь на жидкой лестнице не только от произвольных порывов ветра, но и от толчков бьющегося животного. Наконец ему удалось опуститься, и овчарка, вырвавшись из пут, не разбирая дороги, ломанулась в кусты, роняя с клыков розоватую пену.

— Найда, ко мне! Найда! — орал бегущий вслед за ней проводник.

Из салона вертолета за этой сценой наблюдали двое: Бурый и Куцый.

— Иди строго на запад, я не думаю, что они ушли далеко! На все про все тебе неделя, — крича, давал Бурый последние наставления. — В эфир зря не выходи, только когда все кончите и золото будет у вас. И запомни, Куцый, башку тебе зеленкой уже намазали! Так что либо вышак, либо «рыжье» принесешь обратно. Все понял?

Куцый мотнул головой, привычно ссутулился и с опаской полез в открытый люк. В глазах его плясал страх. В последнее время он боялся всего: Бурого, покойного Витьку, смерти, жизни, а сейчас еще и высоты. За плечами бывшего бригадира болтался тощий рюкзак, на груди висел АКМ с откидным прикладом. Точно так же были экипированы остальные участники группы, лишь у одного из них вместо рюкзака висела ранцевая армейская радиостанция с длинной гибкой антенной. Все, в том числе и проводник, поймавший наконец ошалевшую собаку, молча ждали, когда начальник наконец спустится на землю.

Неуклюже спрыгнув с последней перекладины лестницы, Куцый дал отмашку, и вертолет, резко взмыв вверх, взял курс на базу. Проводив его взглядом, Куцый обернулся к оставшимся под его началом «орлам», скривился в вымученной улыбке и, как-то даже заискивающе предложил:

— Ну что, мужики, перекурим или лучше пообедаем?

— Да мы уже перекурили, — за всех ответил рослый мужик с большим шрамом на подбородке, — Двигать надо, а то и так много времени потеряли.

Вздохнув, Куцый молча кивнул. В глазах всех пятерых своих спутников он увидел кровавый отсвет обещанного им в награду золота.

ПУТЕШЕСТВИЕ БУДЕТ ПРИЯТНЫМ…

А мы в это время безмятежно топали по тайге. Третий день пешего путешествия почти не отличался от второго: все так же болели ноги, рюкзак по-прежнему казался неподъемным, а дорога — бесконечной и однообразной. Как бы я хотел оказаться в тех местах теперь налегке. Такого изобилия ягод, грибов, кедровых орехов я не видел и не увижу уже никогда. Заросли смородины сменялись колючими кустами переспевшей, необыкновенно вкусной малины. Попадалась костяника прозрачная, красная, с просвечивающей косточкой внутри. Раз я нарвался на жимолость. Подумав, что это такой сорт черники, я с жадностью закинул в рот сразу три иссиня-черных, продолговатых ягоды. Кисловатая горечь мгновенно свела скулы, и я долго отплевывался от этого подарка тайги под дружный смех и издевательства «передовых» членов нашей экспедиции.

— Юр, это самая полезная ягода, — убеждал меня проклятый белорус.

— Хватани-ка еще горсточку, — радостно поддержал его Лейтенант.

На привал встали около очередного ручья, а утром, проснувшись, я не обнаружил в лагере Андрея. Павел спал рядом, он всегда дрых до последнего, а вот Лейтенант исчез без следа. Костер вовсю уже горел, значит, встав, он подкинул дров и куда-то ушел. Не оказалось и чайника с котелком… Немного подождав, я отправился на поиски лейтенанта.

У ручья его не было… Я бездумно прошел еще метров двадцать по течению. Вдруг за кустами раздался какой-то плеск… Осторожно пройдя еще метров пять, я наткнулся на чайник и котелок. Они мирно стояли на земле в каком-то метре от ручья, но Андрея рядом не было. Волосы у меня начали подниматься дыбом, давняя мысль о кровожадных таежных зверях снова забилась в мозгу. Я не знал, что делать! После лихорадочных раздумий я уже открыл было рот, чтобы позвать на помощь Павла, как из-за кустов показалось недовольное лицо лейтенанта. Он приложил к губам палец и взмахом руки позвал к себе.

«Что он там, нудистский пляж, что ли, нашел? «- думал я, осторожно пробираясь по склизким камням.

— Что тут у тебя, русалки? — шепнул я, дойдя наконец до Андрея.

— Сам смотри.

— Ух ты!

По спокойной глади озера плавала стая белоснежных лебедей. Я эту птицу прежде видел только на картинках да по телевизору и всегда не мог понять, за что хвалят этих длинношеих гусей. Но встретив их здесь, в таежной глухомани, я не мог оторвать глаз от их безупречной красоты. Было что-то завораживающее в ровном скольжении таежных красавиц. Темная, почти черная вода лесного озера особенно контрастно подчеркивала свадебную белизну их оперения. Одни птицы кормились, другие просто чистили перья, но даже это простое действие они производили с обворожительным изяществом. Мы с Андреем забыли обо всем, и о погоне, и о золоте, и о страшной, нелепой смерти артельщиков. Глядя на этих величавых птиц, хотелось думать только о чем-то хорошем, вечном…

«Жалко, Ленки нет», — подумал я, а потом спохватился. Вот это пожалел! За эту неделю нас чуть не убили, пришлось пережить столько смертей, увидеть столько крови, впереди — безбрежность просторов и неизвестность, а я жалею, что рядом нет любимого человека. Молодец!

К сожалению, все хорошее когда-нибудь кончается… Наше «Лебединое озеро» в постановке Господа Бога кончилось вместе с зычным ревом Павла за нашей спиной:

— Андрюха! Юрка! Вы где?! Ау-у!!

Словно белая пурга поднялась над озером. Вся стая с громким, гортанным криком рванулась к противоположному берегу. Птицы словно бежали по воде, неистово махая крыльями, затем поднялись в воздух, сделали разворот над тайгой и плавно, совсем низко пронеслись над нашими головами.

С легкой досадой мы выбрались из кустов, изрядно удивив своим появлением белоруса.

— Ты чего орешь на всю тайгу? Всю птицу распугал, — пожурил его Андрей, подбирая с земли котелок с водой. Чайник он оставил мне.

— А вы охотились, что ли? А чего без ружья? Я проснулся, вас нет, костер прогорел. Пошел сюдой, а тут посуда. Ну, я и давай…

— Орать, — закончил за него Андрей. — Видел, каких птиц спугнул? Лебеди!

— Так вы все-таки охотились?! — переспросил Павло.

Он явно не понимал, какая польза может быть от птицы, кроме пуха, пера да жаркого с яблоками. Сплюнув, Андрей обернулся ко мне:

— Видел их в Берлинском зоопарке, но совершенно другое впечатление. Там, во-первых, еще всякие там утки рядом плавают, а во-вторых, вид у тех какой-то одомашненный. Подплывают к берегу, хлеб из рук берут… А тут смотри как взмыли!

Завтрак прошел весело, бесплатное зрелище изрядно подняло нам с Андреем настроение, но это оказалась последняя удача в этот день.

Как-то незаметно подкрались тучи и к обеду разразились мелким, секущим дождем. Серая, тоскливая муть расползлась по всему небосводу. Сразу повеяло холодом и какой-то безнадежностью.

— Это надолго, — вздохнул Павел, оглядывая горизонт. — Обложной…

Вода с небес делала свое дело медленно, но неумолимо. Она по капле просачи валась сквозь одежду, и уже через час у меня было ощущение, что я иду под дождем абсолютно голый. Конца дождю не предвиделось, поэтому переодеваться в сухое не имело смысла. Мы упрямо карабкались с одной сопки на другую. Кусты, трава, деревья — все щедро сбрасывало на нас влагу. Мы основательно замерзли, дул не очень сильный, но порывистый и холодный ветер. Не спасала даже ходьба.

— Нет, Пашка, это ты виноват, — заявил, стуча зубами, Андрей. — Вот спугнул лебедей, и в наказание Бог дождь послал.

Павел зубами, как мы, не стучал, но как-то съежился. Он растерянно покосился на Андрея.

— Скажешь тоже, из-за каких-то гусей, — проворчал он. — Надо было дождевики взять…

Я мысленно согласился с ним. Длинные брезентовые робы с капюшонами очень бы нам сейчас пригодились.

— Что ж ты не подсказал? — разозлился Андрей.

— Ну, ты же все собирал, чего я лезть буду?

— Чего-чего! Одна голова хорошо, а полторы лучше. Ладно, пошли!

Идти стало очень неудобно, мы нещадно скользили по мокрой траве. Время от времени кто-нибудь падал, то на брюхо, то на спину, в зависимости от спуска и подъема. В одном месте я лихо прокатился на заднице метров двадцать, обогнав своих друзей.

— Ему лишь бы на санках кататься! — прокричал мне вслед Андрей. — Тоже мне, пионэр!

На ночевку мы встали рано, часов в пять вечера. Казалось, все силы у нас забрала не дорога, а именно дождь. Разжечь костер мы не смогли, все спички отсырели. Пришлось довольствоваться холодной тушенкой. Утешало то, что вес рюкзака от этого уменьшался гораздо быстрей.

Нам хватило ума нарубить лапника и сверху положить наши волглые одеяла. Мы улеглись, накинув припасенный для этого случая полиэтилен. От воды он, может быть, и спасал, но не от холода. Непрерывно барабанившая небесная капель моментально скапливалась в малейших ямках полиэтилена, образовывая что-то вроде холодных компрессов. Как мы ни старались плотней прижаться друг к другу, это не помогало.

Мне еще повезло, я лежал между Павлом и Андреем и все равно не мог согреться. Даже усталость не помогала уснуть. Рядом ворочались и вздыхали мои друзья по несчастью, холод донимал и их. Все молчали, лишь Павел один раз негромко сказал:

— Вот жизнь собачья пошла.

Его никто не поддержал, в тишине только дождь барабанил по упругой пленке. В конце концов я все-таки забылся. Сном это было назвать нельзя, что-то среднее между обмороком и бредом.

Серое, хмурое утро я встретил даже с некоторой радостью, настолько бесконечной показалась эта ночь. Лично я нисколько не отдохнул, наоборот, еще больше устал. Все тело ломало, словно по нему проехался каток. По очереди мы выбирались из-под пленки, хмурые и злые как сама погода. Капли соскучившегося дождя с радостью принялись барабанить по нашей подсохшей за ночь одежде.

— Блин, когда ж ты кончишься?! — подняв лицо вверх, обратился Андрей к дождю. От такого панибратства тот принялся лупить еще сильней.

Ко всем бедам прибавилась еще одна. Ручей, рядом с которым мы по привычке разбили лагерь, за ночь разбух и покусился на наши рюкзаки. Унести с собой он их не смог, но намочил изрядно.

— Как бы золото не заржавело, — нашел в себе силы пошутить Андрей.

Его шутку никто не поддержал. В молчании мы ели тушенку. Лишь теперь я обратил внимание, что консервы мы брали только из моего рюкзака.

— Э, а чего это мы тушенку только из моего рюкзака берем? Давайте по очереди, — предложил я.

— Да ладно, Юра, — Павел переглянулся с Андреем, тот подмигнул мне, а белорус продолжил: — Нам с Андрюхой все-таки полегче.

В этот день мы прошли совсем немного. Скользкие склоны сопок становились совсем непроходимыми, казалось, что водой пропиталась не только земля, но даже и камни. Андрей все больше вел нас по распадкам. Там хоть и текли ручьи, но все-таки дорога шла по более или менее ровному месту.

На ночной привал опять встали рано. Не было ни сил, ни желания идти. Тайга словно онемела, притихла. Не слышно было голосов птиц, лишь шум бесконечного серого дождя.

В этот раз Андрей попробовал соорудить что-то вроде палатки. Он долго возился с вырубленными жердями, вбивал их в землю, связывал веревками, наконец сверху накинул пленку, края прижал к земле толстыми лесинами. По размерам эта прозрачная палатка получилась чуть побольше собачьей конуры. На четвереньках мы заползли вовнутрь и улеглись на роскошнейшую перину из пихтовых лап, зарывшись в отсыревшие одеяла. Это немудреное жилище оказалось гораздо теплее, чем лежбище прошлой ночью. Все-таки между водой и нами была небольшая прослойка воздуха, которую мы интенсивно нагревали своим дыханием. Пленка мгновенно запотела, и вскоре многочисленные ручейки протянулись сверху вниз. Я уже задремал, когда над ухом раздался знакомый и «родной» писк комара. Мужики отреагировали мгновенно:

— Ожил, гад! Специально для тебя палатку сляпали! — негодовал Андрей.

— Вот зараза, а! Никуда от него не денешься, — только вздохнул Павел.

Вместо того чтобы спать, мы напряженно вслушивались в назойливое гудение кровопийца, стараясь определить, куда и на кого он сядет. Жужжание затихло где-то в стороне лейтенанта. Тот отчаянно дернулся, пытаясь пришибить «вампира- легковеса», но больше досталось мне. Локоть Андрея заехал мне по носу, а комар зажужжал как ни в чем не бывало.

— Ты поосторожней можешь? — возмутился я, ощупывая пострадавшую часть лица. — Размахался тут как на ринге, чуть нос мне не расшиб!

— А чего ты такой большой нос отрастил, полпалатки занимает, — мгновенно парировал лейтенант. — Комару вон летать не где.

— А ты что это за комара так переживаешь? Побратался что ли с ним? — ухмыльнулся я.

— А как же! Он меня, гад, все-таки успел тяпнуть. Так что мы теперь с ним кровные родственники.

— Тогда уж не кровный брат, а кровная сестра, — парировал я. — Наша биологичка говорила, что кусаются одни женские особи, им кровь нужна для продолжения рода.

— Ты смотри, какие познания, — хмыкнул Андрей.

Тут и Павел подал голос из своего угла.

— Все они, бабы, одинаковы, — тяжело вздохнул он.

Мы с Андреем просто покатились со смеху.

— Что, Павло, подругу свою вспомнил? — спросил Андрей.

— Да. Приеду ведь без копейки, не поверит, что все так было, скажет, прогулял все, пропил, на шлюх потратил. Иди тудой, откэда пришел.

— Суровая она у тебя.

— С характером. С завода ей всю зарплату приносил, и не Боже куда рубль на сторону с получки потратишь, со свету сживет.

— Вот это дисбат! Ну, а на курево-то хоть давала?

— Ну, это, конечно, и по субботам бутылочку, после бани.

За разговорами мы как-то забыли про комара, но лишь усталость смежила веки, как в наступившей тишине снова раздался противный, надоедливый вой.

Павел выругался, а я подначил лейтенанта:

— Что-то ты плохо накормил свою «сестренку по крови». Вишь, еще прилетела.

— Да спи ты, балаболка! — сонным голосом отозвался Андрей.

Павел уже вовсю храпел. Вскоре, к вящей радости комариного племени, отклю чился и я.

Первое, что я увидел по утру сквозь запотевшую пленку были ярко освещенные вершины деревьев и голубое небо. Я тут же толкнул в бок лейтенанта. Приподнявшись, Андрей мгновенно оценил ситуацию одной могучей фразой:

— Какой балдеж!

Преисполненный радостных чувств, он чересчур рьяно рванулся из прозрачной палатки, перепутав дверь со стенкой. От его мощного толчка не выдержала и упала вниз центральная поперечина, мгновенно прикрывшая нас мокрой пленкой. Я-то был к этому готов, а вот Павел, спросонья ничего не поняв, вскочил во весь свой рост и ошалело начал тыкаться во все стороны, не понимая, какая такая преграда держит его на месте. Если учесть, что рядом с ним топтался еще и взбудораженный лейтенант, то удивительно, что я вообще из этой палатки выбрался живым. На руку мне, правда, пару раз наступили, но на улицу я все-таки попал раньше этих двух здоровых балбесов, хотя и в четвероногом состоянии.

Бурно порадовавшись солнечной, но не очень теплой погоде, мы отправились искать самое освещенное в тайге место. Такое нашлось на склоне одной из сопок. Мы разобрали нашу поклажу и развесили все тряпки для просушки. С особой заботой разложили на пеньке спички, а сами пошли за топливом. Андрей не поленился, срубил засохшую лиственницу, расколол ее на полешки, обнажив сухую середину, и вскоре мы уже грелись и сушились у огня. А какой вкусной нам показалась горячая пшенка после двухсуточного поста, ну, а огненный чай окончательно поднял настроение, и в одиннадцать мы вновь отправились в путь.

Несмотря на столь поздний старт, прошли мы в тот день много благодаря доброй погоде, хорошему настроению и горячему завтраку.

Как-то незаметно тайга изменила свой облик. Березы и осины больше не попадались, пошли густые хвойные леса. Солнце почти не пробивалось сквозь их густую крону, и даже днем там царил полумрак. Трава здесь росла не такая густая и высокая, все больше папоротники да хвощи. Гораздо чаще встречались завалы, лежащие громадные деревья не давали нам пройти, растопырив упругие длинные ветви, часто поросшие лохматым мхом. Проклятые ветки сушняка по твердости не уступали железу, и рвали наши новенькие ватники с пугающей быстротой. Исчезли заросли смородины и малины, лишь грибы благоденствовали в этой угрюмой сырости и поражали своим разнообразием и количеством.

За эти несколько дней пути ветки деревьев и кустов весьма изрядно поистрепали нашу одежду. Уже на привале разглядывая большую поперечную дыру на коленке, словно разрезанную ножом, Андрей громко вздохнул и сказал:

— Если так дело пойдет, то из тайги мы выйдем голыми, как папуасы.

Весь вечер мы обсуждали эту проблему, пытаясь придумать какой-то выход, но безуспешно. Ниток мы еще надрать могли, но чем заменить иголку?

— Сейчас бы нам хотя бы одного неандертальца, а лучше неандерталку в шкурах и с иголками из кости мамонта, — размечтался Андрей, позевывая.

— Может, тебе еще Бриджит Бардо со швейной машинкой? — пробурчал закутывающийся в одеяла Павел.

— А че, я сейчас ни от какой бы не отказался, — мечтательно потянулся лейтенант. — Я сейчас в хорошей форме, кого угодно, хоть медведицу, лишь бы женского пола.

— Ладно, я тебе завтра свой рюкзак отдам, если ты в такой хорошей форме, — хохотнул Павел, поворачиваясь на бок. — Нагружать тебя больше надо, а то вон о бабах уже мечтать начал.

— Так и скажи что тебе завидно, — снова зевнул Андрей, и на этом словесная перепалка кончилась.

А я еще долго лежал с открытыми глазами. Опять вспомнил дочь, Ленку, и такая тоска сдавила грудь, даже дышать стало трудно. Я уже начинал засыпать, когда до моего слуха донесся отдаленный, но явственный лай собаки. Несколько секунд я лежал, прислушиваясь к этим невероятным в этих местах звукам, потом резко привстал, но сколько ни вслушивался, лая больше не слышал. Звучали самые обычные лесные голоса: шум ветра, скрип веток, трущихся в вышине друг о друга, отдаленные крики ночных птиц, беспокойное попискивание бурундучьего племени.

«Показалось», — подумал я, улегся поудобней и вскоре уснул.

Утром я все-таки рассказал об услышанном лае своим попутчикам. Лейтенант достал карту и долго разглядывал ее. Потом отрицательно покачал головой:

— Да нет, наверное, тебе показалось. Никакого жилья тут поблизости нет, ни деревень, ни кордонов. Скорее всего почудилось.

«ЛУЧШЕ ГОР МОГУТ БЫТЬ ТОЛЬКО ГОРЫ…»

А на следующий день мы впервые увидели горы. Тайга стала как бы пониже, северные склоны сопок часто бывали совсем обнажены. На полуденном привале Андрей снова развернул карту.

— О, мы уже ползем вверх. Тут еще не слишком высоко, максимум две тысячи над поверхностью моря. Горы совсем уже рядом.

И буквально со следующей сопки мы их увидели. Даже с такого расстояния они впечатляли. Темные, сумрачные гольцы словно упирались в потемневшее небо. Каждый раз поднимаясь на очередную сопку, я не мог оторвать от этих голых вершин взгляд. А тайга все меняла свой облик, как привередливая модница на приеме в собственном замке. Деревья становились все ниже, холодные ветры искривили их стволы, и эти корявые уродцы совсем не походили на своих могучих братьев с равнины. А у подножия гор пошли низкорослые стланики, невысокие заросли кедрача, достигающего здесь в высоту не более двух метров.

К вечеру следующего дня мы подошли к самому подножию гор. Вблизи они производили еще более сильное впечатление. Это, конечно, не Альпы и не Гималаи. Не было той привычной угловатости огромных заснеженных булыжников, так знакомых нам по «Клубу путешественников». На этом хребте нещадно поработали солнце, ветер, вода, а главное — время. Оно сгладило острые углы вершин, по склонам стекали курумы — целые реки щебенки. Но они еще напоминали о некогда вздыбившем их катаклизме своим угрюмым хаосом. Гребни хребта были похожи на лезвие ножа, а скалы, хотя и утратили некоторую крутизну, по-прежнему грозно нависали над равниной. Огромные валуны, скатившиеся с вершин, издалека казались разрисованными художником-абстракционистом. Лишь подойдя поближе, я понял, что эти цветные пятна не что иное как мхи и лишайники, прочно угнездившиеся на боках каменных великанов.

Но особенно удивительными мне показались грубоватые невзрачные цветы с коротким, толстым стеблем, растущие прямо посреди щебеночной россыпи. Никогда не думал, что что-то может расти на камнях.

— Да, нерадостное местечко, — выразил общее мнение Андрей, оглядев сумрачный пейзаж. Особый калорит этой картины создавали низко летящие серые тучи, целый день грозившие нам дождем, но пока принесшие только стылый холод.

Переночевав у подножия хребта, мы закинули за плечи наши полегчавшие рюкзаки и полезли в гору. Маршрут Андрей выбрал заранее, там, где седловина между гольцами казалась пониже, а склоны более пологими. Сначала мне это не показалось таким уж трудным делом. Но пройдя не более ста метров вверх, я наступил на камень, показавшийся мне самым надежным. Он же, вопреки моим ожиданиям, вырвался из-под ног и покатился вниз. Не удержав равновесия, заскользил вслед за ним и я. Скольжение по каменистой россыпи оказалось не менее успешным делом, чем по снегу, может, только менее захватывающим по азарту. Щебенка текла как река, и я посредине этого потока плыл метров тридцать, потеряв по дороге шляпу и посох. Наконец, я остановился, но еще минут пять лежал на этой жесткой перине, прикрыв голову руками и пережидая, когда же последние камешки догонят и отбарабанят на моем теле свою сердитую мелодию потревоженного одиночества. Некоторые из этих ударов получились весьма болезненными. Наконец все стихло. Поднявшись, я снова двинулся вверх, почесывая ушибленную макушку и собирая по ходу личные вещи.

Ни один из моих попутчиков не догадался поспешить мне на помощь или хотя бы подбодрить добрым словом. Наоборот, мне показалось что эти «горные козлы», живописно застывшие на фоне скал, даже получили какое-то моральное удовольствие, наблюдая за моим невольным «скоростныс спуском». Хихикать они не хихикали, но искру смеха я увидел в глазах у обоих.

Подъем занял у нас почти весь день. Сказывалась еще и наша неопытность. Мы проскочили удобное место для спуска, и пришлось уже на самом гребне перевала пройти метров сорок по узенькому карнизу над пропастью и только потом начать спуск. Вступал в свои права вечер, жутко ломило спину от надоевшего рюкзака, болели ободранные об острые камни руки и ноги, но останавливаться было нельзя. Ветер на вершине перевала свирепствовал особенно сильно, и мы поплелись вниз, с надеждой поглядывая на маячившую вдалеке равнину плоскогорья. Туда мы в тот день не попадали никак.

Надо было искать какую-то площадку для ночлега. О дровах в этой каменистой пустыне не приходилось и мечтать. Уже почти в темноте мы наткнулись на небольшое углубление в скале. Каменные стены хоть немного могли защитить нас от ледяного ветра и решив, что лучше все равно ничего не найдем, мы устроились на ночлег.

С трудом проглотив холодное содержимое консервной банки, я подумал, что более неуютного жилища у меня еще не было. Мужики пытались согреться куревом, а я с помощью спичек осмотрел пещеру.

— Тут, наверное, змеи водятся, — вслух высказался я.

— Да ладно, откуда они тут. Они же хладнокровные, им тепло нужно, — отмахнулся Андрей.

— Ага, вот на наше тепло они и приползут. Погреются, а потом мясом впрок запасут ся на всю зиму. Нас троих им надолго хватит.

— Паникер ты, Юрка! — засмеялся Андрей, разворачивая свои одеяла. — То ты медведей боишься, то тебе собаки чудятся, то змеи. Ложись спать…

Три одеяла мы постелили на камни, остальными укрылись, сверху для тепла укутались все тем же полиэтиленом.

— Холодно, — пожаловался я вслух. — Как мне надоел этот холод.

— Да ладно, какой еще холод? Еще и осень-то не началась…

— Да, а что ж это тогда такое?

— Где? — не понял Андрей.

Я ответил ему слегка в рифму, потом выдал собственный прогноз на ближайшее время.

— Того и гляди снег пойдет…

— Это всего лишь конец сибирского лета. Ты, наверное, в прошлой жизни где-нибудь в Африке жил, поэтому сейчас так сильно мерзнешь.

— Нет, — отозвался я. — В прошлой жизни негром был Павел. Слышишь, как храпит? Прокоптился под знойным солнцем, и все ему теперь по фигу…

Мы попробовали уснуть. Единственным благом этой ночи было полное отсутствие комаров. То ли они сюда не залетали, то ли их ветер сдувал. А вот холод донимал… Увы, даже втроем мы никак не могли прогреть многотонную толщу хребта, и он, как вампир, потихоньку высасывал наше тепло, отдавая взамен свой могильный холод. Так что к утру мы ворочались на своих импровизированных перинах, как три невесты в ожидании наступления долгожданного дня свадьбы.

— Блин, как я промерз, — сообщил, приподнимаясь Андрей. Я охотно поверил ему. У него как и у меня зубы выбивали чечетку. — Вроде светает?

— Да, похоже, — поддакнул я.

— Что делать будем? Сейчас поедим или спустимся в долину и сделаем это по-человечески?

— Да какая разница… — начал я, но потом невольно представил себе желтый застывший говяжий жир очередной банки тушенки, содрогнулся и поспешно добавил: — Нет, давай уж спустимся, а там поедим по-человечески.

— Павло-то спит? — спросил Андрей.

— Ничего я не сплю, — раздался ровный голос белоруса. — Гуркаете тут под ухом, разве уснешь? А пожрать можно и внизу, горяченького хочется.

Солнце еще не поднялось из-за горизонта, а мы уже топали вниз, прыгая с камня на камень подобно местным рогатым аборигенам.

Завтрак пришлось автоматически совместить с обедом, так как до ближайших зарослей стланика мы дошли часам к двенадцати. А до этого нам пришлось преодолеть обширное пространство, где горы плавно переходили в высокогорное плато. По крайней мере километра два мы топали по самым настоящим альпийским лугам, радующим взор пестрым ковром цветущих даже в это время жестких высокогорных трав. Нога отдыхала на этом мягком пружинистом природном паласе.

У зарослей стланика я оглянулся. Весь пройденный нами путь был виден как на ладони. На самом горизонте изломанная гребенка угрюмого хребта, а ниже — крутой спуск зеленых лугов.

Впереди, насколько хватало глаз, виднелась равнина, топорщившаяся щетиной стланиковых зарослей, поблескивающая зеркалами озер и манившая зелеными полянами. После холодного неуюта скал выглядело все это очень соблазнительно. Тогда я еще не представлял, насколько коварными окажутся эти манящие дали.

Дойдя до ближайших зарослей стланика и с облегчением сбросив рюкзаки, мы занялись обустройством стоянки. Пока мужики ломали и рубили высохшие кусты, я направился на поиски воды. Еще сверху я заметил небольшое озеро чуть в стороне от нашего маршрута. К моему удивлению, это оказалось скорее болото, чем озеро. Осторожно балансируя по кочковатой, колышущейся почве, я добрался до открытой воды и наполнил все наши емкости: котелок, чайник и фляжку Андрея. К моему приходу уже вовсю горел костер и Павел пристраивал сбоку рогатину для котелка и чайника.

Живительное пламя костра, горячая пища и чай возродили нас. Не сговариваясь, мы прилегли головами на свои рюкзаки и с полчаса подремали. Будильником нам послужил холод. Костер из тощего, сухого стланника быстро прогорел, а тут еще притих ветер и сразу запищали наши друзья комары. Со вздохами и руганью мы впряглись в нашу поклажу. Я и Павел уже надели рюкзаки, когда Андрей скомандовал:

— Стой! — и морщась, скинул с плеч свою ношу.

— Ты чего это? — удивился Павел.

— Да давит что-то в спину. Весь день собирался посмотреть, что там такое… — ответил Лейтенант, сосредоточенно шаря рукой в собственном рюкзаке. Неожиданно он вытащил на свет Божий две самых обычных гранаты «лимонки». Мы с Павлом дружно вытаращили глаза от удивления.

— Так, сознавайтесь, козлики, кто мне сунул в рюкзак эту гадость?! — свирепым тоном спросил Андрей. — Мало того что я эти железки пер на себе черт знает сколько, так еще и подорваться мог не за хрен собачий! Они же снаряженные, балбесы! Усики бы перегнулись бы от трения, вылетела чека, и все! Кишки на елках, душа на небесах!

— Да ты что, Андрюха! — воскликнул Павел. Его простоватое лицо с утиным носом и поднятыми «домиком» бровями выражало наибольшую степень недоумения. — Это не я. Может, Юрка сунул, у него все еще детство в одном месте играет Пионерскую зорьку!

— При чем тут Юрка-то?! — возмутился я. — Как чуть что, сразу Юрка!

Андрей смотрел на меня столь свирепо, что я быстренько напряг свою уникальную память, перемотал кадры прошедших дней назад и быстро нашел виновника происшедшего.

— А между прочим, Андрюшенька, это ты сам себе гранаты в рюкзак сунул! — с торжеством заявил я. — Помнишь, как еще у вездехода ты решал, брать их с собой или не брать? А потом тебя Павел про пилу спросил… Вот тогда ты их машинально в рюкзак и сунул! И нечего на других пенять!

Я щелкнул его по лбу и быстренько отскочил в сторону. Андрей задумался.

— А черт его знает, может, и я, действительно, их сам себе положил? Ладно, не выбрасывать же их теперь. Может, где-нибудь на реке рыбки с их помощью поглушим.

Вытащив взрыватели и тщательно замотав их тряпками, Лейтенант собрал рюкзак и мы, наконец, отправились в путь.

Но уйти далеко нам не удалось. Пройдя метров тридцать в левее того озера, где я брал воду, мы вышли на радующую глаз зеленую поляну, поросшую не травой, а бархатным мхом. Впереди шел Павел, замыкал колонну, как всегда, я. Как часто бывало, мыслями я в тот момент находился дома: видел Ленку, Валерию. Задумавшись, я не сразу понял, что происходит что-то неладное. Лишь когда Андрей закричал: — Назад, Пашка, назад! — я вернулся душой на грешную землю.

Первым моим желанием было рвануться на помощь, хотя я и не понимал, что происходит, Андрей спиной загораживал мне белоруса. Я уже дернулся было вперед, но меня остановил оглянувшийся Лейтенант.

— Стой, Юрка, не дергайся!

И тут я заметил, что Андрей как бы стал ниже ростом. Я перевел взгляд на его ноги и увидел, что они по щиколотку погрузились в таившуюся под зыбким покровом мха коричневую жижу.

— Протяни посох! — снова крикнул мне Андрей, как-то неестественно выгнувшись. И лишь когда он наклонился и протянул руку к поданному мной посоху, я разглядел за его спиной Павла и просто похолодел от ужаса. Тот уже по пояс погрузился в темную пасть болота, и единственное, что ему мешало уйти глубже, это протянутый посох Андрея. Лейтенант изо всех сил тянул его на себя, сам неумолимо погружаясь в трясину. Уцепившись двумя руками, я рванул березовую палку на себя. Ноги тут же прорвали зыбкий ковер мха, но погрузившись сантиметров на десять в холодную жижу, я почувствовал под ногами что-то твердое, но не смог устоять и, поскользнувшись, упал на спину. Но и даже в этом крайне неудобном положении, лежа в ледяной вонючей болотной жиже, я изо всех сил продолжал тянуть на себя погрузившегося уже по колена Андрея. Тщетно пытаясь найти хоть какую-то опору, я только скользил по проклятому льду вечной мерзлоты. Тогда я вытянул вперед левую руку, нащупал какой-то более или менее устойчивый бугорок и начал подтягиваться к нему всем телом. От невероятного усилия у меня потемнело в глазах, сухожилия трещали от напряжения, но по сантиметру Андрей, легший уже плашмя, начал выбираться, таща за собой ушедшего по грудь в болото белоруса.

Минут через десять мы, шатаясь от усталости и напряжения, вышли на ту же самую поляну, откуда совсем недавно начали свой поход. Вид у нас был веселенький, просто три свиньи, справившие новоселье в свежей луже. Отдышавшись и напившись воды из фляги, мы опять развели огонь, разделись и начали сушить одежду. Здесь обнаружилась потрясающая новость. Оказывается, Павел оставил на память трясине свои любимые резиновые сапоги. Присвистнув, Андрей молча расшнуровал свой рюкзак и вытащил откуда-то снизу большие кирзачи.

— Примерь, — попросил он Павла. — Ну что?

— Жмут чуть-чуть, а так ничего, — неуверенно заметил белорус.

Андрей, потрогав носок сапога, покачал головой.

— Это ты называешь чуть-чуть? У тебя толстые носки?

Павел отрицательно покачал головой.

— Ну, прийдется идти в них, — развел руками лейтенант. — Магазинов тут нет, на другие не обменяешь.

А сапоги были хороши, новенькие, высокие, с ремешком, затягивающим горловину голенищ.

— Затяни, а то и эти оставишь кикиморам болотным, — посоветовал Лейтенант.

Сменив белье, мы оттерли подсохшую грязь с одежды. Рюкзаки были уже собраны, когда я отошел в сторонку по самой естественной из причин. Лишь здесь до меня дошло, насколько я был глуп и наивен, беспечно расхаживая по болоту в поисках воды перед обедом. Пятьдесят метров левее, и я вышел бы как раз на зыбун, и неизвестно, успели бы друзья прибежать на мои крики.

«Только пузыри бы и увидели», — решил я, сразу явственно представил себе эту картину и невольно передернулся от отвращения.

Уже застегивая штаны, я поднял глаза на привычный силуэт пройденных нами гор и замер. Вниз по пологому склону по направлению к нашему лагерю шли люди… Несколько секунд я стоял как завороженный. Очнувшись, я подбежал к Андрею и почему-то шепотом сказал:

— Там… На склоне люди…

— Какие еще люди? — не поверил мне Лейтенант.

— Там, на перевале, спускаются вниз.

Андрей подбежал к самой окраине стланниковой рощи, лихорадочным движением открыл заляпанный грязью футляр бинокля и приник к окулярам.

— Да, — подтвердил он, рассмотрев все внимательно. — Шесть человек и собака. Идут налегке, у двоих почти пустые рюкзаки, армейская рация, шесть автоматов. Не хило!

— По нашу душу? — спросил я.

— Да, и по наше золото… Интересно, это бандиты или менты? — задумчиво произнес Лейтенант и передал бинокль Павлу.

Когда бинокль, наконец, перешел в мои руки, преследователи подошли еще ближе. Мне удалось разобрать даже масть и породу собаки. Черная, западноевропейская овчарка. Разглядывая людей, я остановил свой взгляд на человеке, идущем впереди. Что-то в его фигуре мне показалось знакомым. Без сомнения, я уже где-то видел этого невысокого человека с непомерно широкими плечами и бочкообразным туловищем. Крепыш как раз обернулся, махнул несоразмерно длинной рукой и что-то сказал, явно подгоняя отстающих. При этом он так своеобразно ссутулился, что я, наконец, вспомнил кто это и где я его видел.

— Андрей, это Куцый, — сказал я, опуская бинокль.

— Откуда ты знаешь? — удивился тот.

— Посмотри сам. У кого еще может быть такая фигура?

Несколько секунд лейтенант смотрел в сторону гор, потом опустил бинокль и согласно кивнул головой:

— Похож.

— Что делать будем? — спросил я. Внутри у меня зарождалась какая-то дрожь. Что-то подобное я испытал, когда мы откопали тело Рыжего.

— Эх, встретить бы их сейчас и здесь, пока они как на ладони, с парочкой автоматов! — застонал от бессилия Лейтенант. — А что сделаешь с карабином, да с этой пшикалкой с шестью патронами? В секунду покрошат в капусту из шести стволов… Бежать надо, и как можно быстрей!

БЕГ

Так начались наши гонки на выживание. Приходилось нам теперь туго, не было и речи о том, чтобы развести костер, сварить кашу и чай. Преследователи быстро догоняли нас, их спины не оттягивало золото, к тому же они прошли на двести километров меньше. А главное — они уже чувствовали запах добычи. Горячие угли последнего костра подсказали им, что мы совсем рядом. На наше счастье ветер в тот день дул нам в спину, а болотистая местность с многочисленными ручьями, протоками и озерами часто сбивала собаку с толку.

Но самое худшее в этой ситуации было то, что нас теперь не оставлял страх быть застигнутыми врасплох. Мы шли до самой темноты и пускались в путь с первыми лучами солнца. Больше всего мы боялись открытой местности. Любую пустошь преодолевали теперь бегом и отдыхали, лишь укрывшись в зарослях стланика или за невысокими остаточными скалами, изредка попадающимися на нашем пути. Но и здесь каждый шорох в кустах воспринимался как угроза. Сразу мерещилось, что кусты вот-вот раздвинутся, и ствол автомата выплюнет в нашу сторону горячую порцию смертоносного свинца.

Как назло ситуация осложнялась еще несколькими обстоятельствами. Дорога по-прежнему была далеко не асфальт, а те же мари, топи, зеленые ловушки зыбучих болот. Приходилось идти по окраинам болот, там, где кочковатая почва еще держала наш вес или где под слоем мхов таилась вечная мерзлота. Идущий первым тщательно проверял посохом дорогу, и эта простая предосторожность часто спасала нам жизнь. Жаль только, что на податливом мху слишком четко отпечатывались наши следы, но с этим мы уже ничего не могли поделать.

Даже я теперь временами шел впереди. Павел хоть и говорил, что новые сапоги ему жмут лишь чуть-чуть, но ноги он стер до крови. На привалах он со стоном падал на землю, стараясь закинуть ноги куда-нибудь повыше, хотя бы на собственный рюкзак. Он не жаловался, но стал молчаливым, и только по глазам да по искаженному мукой лицу было видно, какую он терпит боль. На ночь мы набивали ему носки зелеными листьями болотных ягод, клюквы, голубики, морошки, это хоть чуть-чуть сбивало опухоль, и к утру Павел снова со стоном натягивал сапоги.

Не обошли неприятности стороной и меня. В тот же самый день, принесший нам так много хлопот, я потерял накомарник. Он начал отрываться от шляпы еще на равнине, пришить его было нечем. Я закинул сетку на полы шляпы и лишь вечером обнаружил, что упругие ветки стланика все-таки лишили меня защиты от гнуса. И словно нарочно следующий день выдался теплым, безветренным. Все комариное племя, притихшее было за время непогоды, оголодав, нещадно накинулось на мое веснушчатое лицо. Кроме ничтожно малого, но кровожадного гнуса, в этих местах водились какие-то особые болотные комары. Крупнее обычных, с желтизной в окраске они жалили просто с изуверской силой. Непрерывное отмахивание от комаров отнимало у меня массу сил, нервов и приносило очень мало пользы. Уже к обеду руки были в крови, а к вечеру лицо начало опухать. В узкие щелочки я по-прежнему видел спину Павла и черное днище котелка, но с трудом различал то, что под ногами. Когда мы выбрались на более сухую полянку и решили передохнуть, я буквально дополз до небольшого озерца размером с волейбольную площадку и склонился над водой. С ужасом я увидел круглую окровавленную рожу незнакомого мне человека. Чем-то она напоминала светозарный лик Будды, а больше — самодовольную морду разъевшегося богатого монгола.

Ночью я спал, укрывшись одеялом с головой, опухоль немного спала, а утром перед самым выходом Андрей подошел и молча обменял свою шляпу на мою.

— Не надо, Андрей, — попробовал возразить я.

— Еще день, и у тебя глаза совсем заплывут. Что мне тогда, поводыря нанимать? — отрезал он.

Так мы и шли, день он с накомарником, день я. Уже у самых гор Андрей наклонился над озером, чтобы набрать во фляжку воды, засмеялся и позвал меня.

— Юр, иди посмотри.

Я глянул и невольно рассмеялся. Полчища гнуса и комаров лишили нас индивидуальности. С подрагивающей глади озера на нас смотрели два опухших с перепоя субъекта. Африканских размеров вывернутые губы, заплывшие глаза, округлившиеся физиономии с бугорками свежих укусов.

— Ну, а теперь мы с тобой точно кровные братья. Комарики постарались, видишь, даже похожими стали, — обнял меня за плечи Андрей.

— Да уж, это точно. А еще мы сейчас на Будду похожи…

— Правильно, — и он, сложив ладони, изобразил на лице слащаво-блаженную мину. Я рассмеялся, а Андрей, набрав воды, хлопнул меня по плечу.

— Пошли, брат мой по нирване.

Что такое нирвана, я не знал, и он объяснил мне это гораздо позже.

Плоскогорье мы прошли за пять дней. Самым сильным воспоминанием от той местности осталась сырость. Без костра мы не просыхали, да и идти приходилось когда по щиколотку, а порой и по колено в воде. Временами кто-нибудь поскальзывался на коварных, играющих под ногами кочках и если падал, то дальше уже весь день шел мокрым. Одежда почему-то не высыхала, хотя шли мы очень интенсивно… Сам воздух этого проклятого места казался просто пропитан влагой. Если выглядывало солнце, а пару раз случалось и такое, то тут же начинали подниматься туманные испарения. Тогда даже дышать становилось трудно.

Вот чем поразило нас это высокогорное болото, так это ягодой. Такого изобилия я и представить себе не мог. Попадались поляны красные от еще не тронутой морозом клюквы. А буквально рядом, заросли голубики, брусники и переспелая морошка, разбросавшая свои золотистые ягоды как приманку на ярко-зеленом ковре зыбуна. Иди, лопоухий, собирай Божью благодать! Успеешь вдоволь накричаться перед засасывающей смертью.

Но даже здесь, в этой жуткой местности, с выматывающим все силы бегом от смерти, я испытал чувство, похожее на счастье. В тот день мы снялись с места еще до восхода солнца. День обещал быть теплым, и с болот и озер пополз густой, плотный туман. Идти было трудно, было плохо видно даже спину идущего впереди тебя. Андрей вел нас только по компасу, надеясь больше на удачу и посох в руке. А подгонял нас лай собаки, я опять услышал его перед самым рассветом.

Часам к десяти мы уже выбились из сил. Как раз подвернулся небольшой твердый островок, и мы с наслаждением растянулись на нем. Полежав немного, Андрей встал, взял фляжку и пошел искать воду. При всем обилии влаги порой мы просто мучились от жажды, не хуже иных путников в пустыне. Из болота пить было невозможно — запах мерзкий и тем более вкус. И не каждое озеро радовало нас своей водой. В некоторых она была черного цвета, а по вкусу напоминала настойку из прелой прошлогодней листвы.

Лейтенант скрылся за кустами стланика, и вскоре раздался его голос с непонятной интонацией.

— Юра, иди сюда!

Так и не разобравшись в эмоциях, прозвучавших в голосе Андрея, я схватил карабин и поспешил на его зов. Лейтенант стоял на самом краю очередного озера. Выглянувшее солнце уже почти разогнало туман, лишь легкая кисея еще как бы стелилась над водой. Андрей оглянулся на слоновий топот моих ног, увидел карабин и рассмеялся.

— Да нет, оставь. Смотри.

И он показал на воду. Там в каких-то трех метрах от берега цвела великолепная в своем изяществе белоснежная лилия. Ее вид потряс меня не меньше, чем Андрея. В дикой глухомани, среди корявой, хилой природы, и вдруг такая невероятная красота! Солнце поднималось все выше, и вода из почти черной превратилась в темно-синюю, и это только добавило красоты громадному белоснежному бутону. Мы молчали, но оба, я уверен в этом, думали об одном и том же. Как ничтожны наши дела и поступки по сравнению с этой вечной красотой. Все, что мы совершали последние дни: кровь, суета вокруг золота, многодневный бег наперегонки со страхом, все блекло и теряло смысл рядом с этой вечной красотой.

Сколько прошло времени, я не знаю, мы потеряли ему счет, но словно в подтверждение правоты природы за это время из глубины озера появились еще два цветка. Они словно проросли из голубой воды, сначала появлялся сложенный бутон, затем округлые громадные листья, и постепенно остроконечные лепестки начинали открываться, завершая волшебное таинство. Я не знаю сколько бы простояли еще, но тут раздались тяжелые шаги, и из-за кустов вышел Павел. С его стороны это был просто героический шаг, обычно на привале он лежал пластом, задрав свои измочаленные сапогами ноги.

— Вы что, уснули, что ли тут? — мрачно спросил он.

— Да нет, Павлуша, вот смотрим, любуемся, — ответил Андрей, показывая на гладь озера.

— А, кувшинки. У нас в деревне такие же на реке водились, потом исчезли, — мельком глянув на лилии, отозвался белорус.

— Почему исчезли? — не понял я.

— Да наши парнишки как женихаться стали, их все девкам перетаскали. Пошли, а то скоро сюдой эти прийдут.

И он захромал к нашим рюкзакам.

Столь неромантическая точка зрения на таежную красоту чуть обескуражила нас, хотя оказалась очень полезной. Сколько бы мы приходили в себя после этого резкого приступа кайфа, неизвестно, а так мы шустро взвалили рюкзаки и со вздохами и матом двинулись дальше.

ПО ЗВЕРИНОЙ ТРОПЕ

На пятый день мы подошли к подножию гор, обрамляющих наше грандиозное болото. Горная гряда, которую нам предстояло преодолевать в этот раз, мало чем отличалась от предыдущей. Те же каменные реки курумов, сползающие с отрогов, одинокие гольцы, обломки былых грандиозных, заоблачных вершин, безжалостно обструганные временем и природой. По глубоким ущельям клубился туман, над ними черные, суровые тучи. Небольшим отличием этого хребта было отсутствие альпийских лугов. Топкие мари и заросли кедрового стланика подбирались к самому подножию гор. Это нам очень не нравилось. Мы по-прежнему опасались неожиданного появления наших преследователей. Но вместо них появилось небольшое стадо горных баранов. Сначала мы услышали грохот падающих камней, затем увидели мелькающие на самом верху белые кудрявые шкуры. Очевидно, они заметили нас раньше и теперь уходили выше.

— Будем подниматься здесь, — решительно кивнул Андрей на ближайший склон. — Пойдем по следу этих рогачей.

Сказать легко, а вот сделать… Первые метров сто пришлось преодолевать по-альпийски. Андрей снял рюкзак, обвязался веревкой и полез наверх. Взобравшись на более или менее плоскую площадку, он отдышался, поднял по очереди сначала рюкзаки, а потом уж страховал и нас. Затем подъем пошел полегче, не таким сумасшедшим уклоном, но мы все-таки так дальше и шли в связке.

Мы отдыхали на большой каменной площадке, когда Павел заметил наших преследователей. Они уже подошли к самому подножию.

— Андрей! — только и сказал он, отпрянув от края площадки.

Лейтенант достал бинокль и осторожно посмотрел вниз. Он долго наблюдал за происходящим у подножья хребта.

— Ну что? — нетерпеливо спросил я.

— О чем-то спорят, ругаются. И, похоже, никто не хочет лезть в гору там, где прошли мы. Машут в сторону того перевала.

Еще минут через пять он спрятал бинокль и объявил:

— Ушли. Похоже у них нет веревок, — а потом кивнул головой. — Полезли вверх.

На гребень мы выбрались уже в третьем часу дня. Картина, открывшаяся нашему взору, нас отнюдь не обрадовала. Спускаться напрямую было невозможно, хребет круто уходил вниз и лишь метрах в двухстах ниже плавно выгибался в более пологий спуск. При этом верхняя кромка хребта описывала ровненькую дугу длиной не менее полукилометра. Вся форма этой природной конструкции показалась мне знакомой.

— Парус, — сказал я.

— Какой парус? — не понял Андрей и глянул на меня как на сумасшедшего.

— Да вот, посмотри! — я обвел рукой панораму гор под нами. — По форме чистый парус под ветром.

— А, ты вот про что! А я уж думал — рехнулся совсем парень, в горах о море вспомнил. На парус действительно похоже, только как бы нам с него еще слезть.

— Это что там белое? — спросил Павел, показывая куда-то влево и вниз. Андрей схватился за бинокль, пригляделся.

— Да это же наши проводники — снежные бараны.

— Они как-то спустились, — позавидовал я.

— Да, значит, спуск здесь есть.

Я взял у него бинокль и долго наблюдал за хозяевами гор. До них было далеко, но и с этого расстояния они поражали меня своей ловкостью. При бочкообразном строении тела и сравнительно коротких ногах они ловко прыгали с камня на камень. Судя по роскошным рогам, это были самцы. Особенно поражали своими размерами и красотой рога одного из них, самого большого и самого, наверное, самого старого.

— Ну что там, спустились, что ли, эти козлы? — спросил Павел, даже не пытавшийся взять у меня бинокль. С тех пор, как он шел в этих сапогах, у него как-то исчезло чувство юмора и природное любопытство.

— Это не козлы, Паша. Козлы вслед за нами с автоматами идут. А это благородные снежные бараны.

— А по-моему, это мы бараны, раз залезли в эти горы, а слезть не можем, — пробурчал белорус.

— Пессимист ты, Паша. А я вот, кажется, нашел тропу наших рогачей. Видишь?

Он указал на какой-то округлый камешек у самых моих ног. Я машинально поднял его, повертел в руках, а потом резко выбросил и с отвращением вытер руки о фуфайку.

— Это же… дерьмо ихнее! — с возмущением сказал я.

— Ну конечно, типичный бараний помет. Тебя никто не просил брать его в руки, тем более пробовать на язык, — ехидно ухмыльнулся лейтенант. — Так вот, это говорит о том, что они только что прошли здесь.

— Где — здесь? — скептически указал я себе под ноги.

— Да, именно здесь.

— Ну хорошо, мы тоже здесь пойдем, — ухмыльнулся я. — Вот только копыта себе отрастим как у них. Павло вон растоптал себе ножку, не то что как у барана, уже как у сохатого.

Белорус только покосился на меня. По его тоскливым глазам я понял, что моя шутка показалась ему неудачной.

Нашу затянувшуюся глупую перепалку прервал дождь. Природа грозилась им с утра, сгустив тучи до негритянской черноты.

— Час от часу не легче! — воскликнул Андрей, подхватил рюкзак и двинулся вперед, вдоль гребня хребта по крохотному, едва заметному выступу. — Пошли!

Что нам оставалось делать? Не торчать же пугалами на семи ветрах и под дождем в этих проклятых Богом горах до скончания века.

С тропинкой Андрей все-таки угадал. Она вилась по самому гребню хребта. Для наших рогатых проводников она, может, и казалась Невским проспектом, а для нас с Павлом являлась истинным испытанием. Андрей как ни в чем не бывало топал впереди, ступая аккуратно и ровно. Мы же с Павлом предпочли способ передвижения, более близкий к бараньему, то есть на четвереньках. Ну не могу я подняться на ноги, когда подо мной километр глубины и с одной стороны видна Япония, а с другой кремлевские звезды! Говорят, нельзя смотреть вниз, а как же не смотреть, если надо куда-то поставить ногу?!

Сзади я слышал пыхтение белоруса, и уже по одному его дыханию понимал, что он в таком же, как и я, положении. Пройдя метров сто, Андрей остановился, обернулся и, увидев наше «четвероногое» положение, как-то странно хрюкнул. В глазах его мелькнула искра смеха, но он сдержался, медленно повернулся и пошел дальше. Честное слово, я до сих пор поражаюсь его выдержке. Я бы на его месте ржал бы до тех пор, пока не свалился бы вниз.

Эти пятьсот метров до конца природного «паруса» мы преодолевали часа два. Уже виден был пологий и затяжной спуск. Андрей стоял, дожидаясь нас метрах в десяти впереди, мы же брели по другой стороне гребня, правда, уже не по бараньи, а на своих двоих.

— Ну как дела, барашки мои? Почти… — фраза лейтенанта осталась незаконченной, сам он внезапно исчез. Я даже не сообразил, что произошло, и, к моему стыду, Павел отреагировал гораздо быстрей. Он откинулся всем телом назад, вцепился в веревку и сдержал резкий толчок, передавшийся по ней, и чуть не выдернувший меня на другую сторону гребня. Лишь теперь я понял все, изо всех сил вцепился в веревку и потянул ее назад. А из-за гребня донесся грохот обвала.

Дождавшись конца камнепада и убедившись, что Андрей, висевший по ту сторону гребня, перестал раскачиваться, а значит, уцепился за склон, мы с Павлом переглянулись и осторожно принялись выбирать веревку. Весил лейтенант весьма солидно, тем более с рюкзаком и карабином. Почему-то в тот момент я боялся, что острый гребень хребта перережет веревку. Мы изрядно вспотели, заныли от нагрузки руки, когда наконец над гребнем показалось лицо Андрея. С трудом закинув ногу, лейтенант перебрался к нам на площадку и рухнул вниз лицом.

Из нас с Павлом словно кто-то выпустил пар. Не было ни сил, ни желания не то что идти вперед, а даже двигаться. Белорус поступил просто: развязал рюкзак, достал три банки тушенки и ножом вспорол им крышки. Андрей сначала есть не хотел, чувствовалось, что он еще не отошел от падения, но глядя на нас, также начал ковырять ложкой желтоватый говяжий жир. А Павел что-то ударился в мечты.

— Эх, сейчас бы горбушку черного хлеба, чуть подсохшую, да посыпать ее солью и с молочком.

Я чуть не подавился собственным языком. О хлебе мечтал каждый из нас. Последний раз мы ели его за два дня до расстрела бригады, у Чигры получался бесподобный хлеб, не очень пышный, но вкусный. С этого дня прошло почти три недели. Нам уже снились самые обычные булки: пышные, теплые, с хрустящей корочкой. Разговоры об этом шли только первые дни, потом они стали для нас запретной темой. Ни к чему хорошему это не вело, сведенные скулы, журчание в желудке да величайшая досада. А тут белорус вдруг рисует такие картины! Я все это сразу представил: коричневую подсохшую корочку, крупинки соли на ней и белоснежное молоко, наливаемое непременно из крынки в большую глиняную кружку, литра на полтора. И еще мягкий женский голос в придачу: «Кушайте на здоровье, хлопцы!»

— А еще драников хочется. Мама у меня хорошие драники делала. Выбросит на мороз ведро картошки, потом протрет ее на терке, добавит муки, яйцо, если есть, и жарит на свином сале. Любимое блюдо у меня в детстве было. Они такие сладкие получаются.

— Слушай, а сколько тебе лет? — заинтересованно спросил Андрей.

— Мне? Пятьдесят два.

Мы были потрясены. Мы-то давали нашему «старичку» лет сорок, может, сорок пять. А он нам обоим в отцы годился.

— Как же ты в Сибирь попал? — спросил я.

— Да вот как раз в сорок шестом и перебрались сюда. Голодуха у нас была жуткая, в деревне шесть человек осталось, остальных или немец поубивал, или в Германию угнали. Вот мать и завербовалась со мной, еще маленьким, на стройку в Сибирь. А драники я до сих пор люблю.

Мы помолчали, Андрей заглянул на дно банки и со вздохом выкинул ее в сторону плоскогорья.

— Все это хорошо. Но лучше про драники больше не надо. А то в следующий раз я перережу веревку.

Я повеселел. Раз Андрей начал шутить, значит, он немного отошел от шока, вызванного падением. Размахнувшись, я запустил пустую банку по другую сторону гребня. По-моему, она вызвала небольшой камнепад. Павел же поступил совершенно по-другому. Он поставил банку на торец и тщательно прижал ее камнем, чтоб не сдуло.

— Ты чего это? — удивился я.

— Да чего, дождь пойдет, вода наполнит ее, прийдут эти рогатые и попьют.

— О, автопоилка системы Павла Баранова! Заботишься о родне! — засмеялся Андрей, чуть помедлил, искоса оглянулся на нас и снова шагнул вперед, к проклятому карнизу.

Теперь уже и ему пришлось ползти на четвереньках. Кусок тропы, что обвалился под ним, отделил нас от остального участка «бараньего проспекта», и мы проползли его по самому гребню. Далее спуск пошел уже веселей, мы прыгали с камня на камень, по диагонали спускаясь все ниже и ниже. За это время тучи, лишь слегка намочив нас, опустились, прикрыв, словно серое одеяло, землю. Я впервые видел облака ниже себя. И не так, как в самолете, а вживую. Вскоре мы попали в зону дождя, и лишь вечером вышли на равнину.

ПЕРВАЯ СТЫЧКА

Не пытаясь даже отыскать какое-либо убежище, мы просто упали на землю и, несмотря на упрямую злость черного осеннего дождя, постелили на бугорке тощие одеяла, завернулись в уже изрядно потрепанную пленку и отключились. Так нас вымотали горы.

Проснулся я, конечно, от холода. Уже рассвело, по прозрачному пологу нашей импровизированной палатки стучали надоедливые капли дождя и, собираясь в небольшие лужицы, стекали вниз, прорываясь стремительными потоками. Андрей уже не спал. Лежа на спине, он время от времени протирал у себя над лицом накапливающийся конденсат и наблюдал за короткой жизнью падающих на пленку капель.

— Ты что, Андрюха, давно не спишь?

— Нет, только что проснулся, — тихо ответил он.

Лицо его было совсем близко, в каких-то сантиметрах от моего лица, и я понимал, что с ним происходит что-то не то. Слишком хорошо мы изучили друг друга за это время и тем более за эти три недели. Конечно, он оброс щетиной, уже собирающейся превратиться в приличную бородку, похудел, а с глаз наоборот еще не спала опухоль от атак гнуса. Но дело было не в этом, что-то изменилось у него в глазах.

— Мне сейчас опять приснилось, что я падаю. Все заново, представляешь? — пояснил он.

— С ума сойти! Страшно было?

— Страшно не то слово, — он вздохнул, помолчал, потом продолжил, чуть понизив голос: — Ты представляешь, сначала и испугаться не успел, только чувствую — опору потерял. Страх уж потом пришел, когда на веревке висел. А веревка так в тело врезалась, аж дыхание перехватило. Под ложечкой дурнота, и мурашки по ногам, — он оглянулся на Павла и, понизив голос, смущенно добавил. — Представляешь, вы меня тащите, а я даже рукой шевельнуть не могу, паралич какой-то. И штаны мокрые…

— Да ну? — не поверил я.

— Вот тебе и да ну. Хорошо еще не обделался. Вот бы был герой…

Я понял, что значат эти слова для него, всегда несколько бравировавшего своей армейской косточкой, играющего этакого супермена, всегда, в любых условиях остающегося победителем. Тем более я оценил степень доверия Андрея, если он поделился со мной этим.

— Ну ладно, надо подниматься, а то у меня сейчас снова штаны будут мокрыми, — пошутил Лейтенант и начал выбираться из-под пленки.

Несмотря на голод, завтракать не стали, хотелось скорей уйти с этого мрачного места, найти какой-то защищенный от ветров и дождей угол, развести костер. Сверившись с картой, Андрей уверенно повел нас на северо-запад.

— С этого плоскогорья вытекают несколько рек, — пояснил он нам. — Но здесь они еще небольшие, надо спуститься ниже…

Почти час мы шли по голой равнине. Пейзаж не радовал взора. Холмистая местность, покрытая жесткой, высокогорной травой, здесь не рос даже стланик. Затем мы вышли к реке. Судя по всему, она как раз и вытекала с плоскогорья. За многие тысячи лет вода пробила в каменистой почве самый настоящий каньон. Так-то река была небольшой, метров сорок в ширину, камнем можно перебросить, но русло пробила солидное, спускались мы добрых метров двести по пологому склону. Особую живописность всему этому ущелью придавали огромные валуны, то ли принесенные сюда ледником, то ли за миллионы лет изваянные самой рекой, заботливо освободившей их от более мягких пород. Правый берег выглядел не таким уж мощным. Но самое главное, над противоположным берегом рос кедровый стланик, радующий глаз своей зеленой щетиной.

— Перекур пять минут, и переправляемся на тот берег, — объявил Андрей, снимая рюкзак. Затем глянул на небо. — А дождь, похоже, идет на убыль. Тучи все угнало на восток, вон они, над плоскогорьем льют. Если так пойдет, мы скоро и костерком побалуемся.

— У тебя спички-то не отсырели? — поинтересовался Павел.

— А Бог его знает, я разворачивать боюсь. Лежат себе в кармане и лежат.

Пока они болтали, я сидел на самом берегу, подбросив под задницу рюкзак, а спиной прислонившись к одному из валунов. Пару минут я просто сидел, прикрыв глаза, затем начал смотреть на воду, мутную, быструю, закручивающую небольшие водовороты. Но вскоре я заметил нечто очень обеспокоившее меня.

— Андрей! — подозвал я лейтенанта. — Вода поднимается прямо на глазах. Вот смотри, буквально за пять минут доползла до моих подошв, а была вот здесь.

Я показал прежний уровень реки, и Андрей тут же уловил мою тревогу.

— Подъем! Надо переправиться как можно быстрей. Если над плоскогорьем идут дожди, то скоро тут будет потоп.

Закинув рюкзаки, мы полезли в реку. Первым шел осторожно пробуя палкой дорогу Лейтенант, за ним Павел, а замыкал шествие, как обычно, я. Я только-только чуть согрелся за время ходьбы и совсем не обрадовался очередной водной процедуре. Вода казалась ледяной, когда же она подступила к груди, у меня начало перехватывать дыхание. А поток просто сбивал с ног, и давление этого водяного пресса все возрастало. Вскоре я с ужасом понял, что вода дошла мне до горла. Впереди торчали головы Андрея и Павла, а они ведь были гораздо выше меня.

— Эй, вы что?! — заорал я. — Я дальше не могу.

Они оглянулись, поняли, в чем дело.

— Стой там, — крикнул мне Павел. — Тут уже мельче, я за тобой вернусь.

Они действительно скоро выбрались на берег. Стоя по колено в реке, Павел снял рюкзак, отдал его Лейтенанту и побрел ко мне. Ему оставалось пройти совсем немного, метра два, но я загляделся на карабкающегося по склону Андрея, нога моя соскользнула с камня в какую-то яму. Я мгновенно погрузился с головой, нащупав ногами дно, отчаянно оттолкнулся, вынырнув, хлебнул воздуха и тут же подхваченный обрадованным течением, понесся вниз по реке. Рюкзак перевернул меня вниз головой и поволок на дно. Отчаянным движением я попытался освободиться, жалея, что сам, лично застегнул лямки на груди. Ненароком я еще открыл рот и вдоволь нахлебался речной водицы.

Что было дальше, помню с трудом, сознание отключилось полностью, только гул воды в ушах, да как сквозь вату, голос Павла:

— Да не лезь ты на меня!

Как рассказывал он мне потом, увидев, как я кувыркнулся и исчез под водой, Павел нырнул и просто чудом успел поймать меня за пятку. Нас обоих несло метров пятьдесят, потом он сумел уцепиться за камень, начал вытаскивать меня на берег, а я, полностью обезумев, с ревом лез на него, поневоле сшибая с ног.

Сознание вернулось ко мне, когда я почувствовал под собой землю. Легкие в бешеном темпе поглощали драгоценный воздух. Поддерживаемый Павлом, я выбрался на каменистый берег, без сил упал на жесткие булыжники и с удивлением осознал, что остался жив.

— Ну вот, так-то лучше, — заметил довольный Павел, снимая сапоги и выливая из них воду. — А то глаза выпучил и лезет мне на голову. Так и утонуть можно…

От ледяной воды и пережитого меня начал пробирать озноб, не было сил даже скинуть с себя рюкзак. И еще я не понимал, почему так истошно лает эта собака…

Тут закричал Андрей, мы обернулись. Он, стоя на кромке обрыва, отчаянно махал нам руками, показывая на другой берег. Там действительно лаяла, бегая по берегу, большая черная овчарка. И тут же начали появляться люди. Я заметил, как, спускаясь к реке, первый из них сорвал с плеча автомат. Ждать, что будет дальше, мы с Павлом не стали, рванули вверх по склону. Откуда у меня силы только взялись! Вдогонку застучали сразу несколько очередей, пули засвистели над головой, весело врезаясь в каменистый склон. От шести автоматов мы бы никогда не успели уйти, но тут сбоку бабахнул карабин Андрея, раз, другой. И грохот автоматных выстредов за нашей спиной стих. Возобновился он лишь когда мы были на самом гребне. Мне показалось, что в спину мне ткнули кулаком, и я покатился вниз. Вслед за мной в заросли стланика с шумом скатился громоздкий белорус. Тяжело дыша, мы начали пробираться на звук редких выстрелов карабина Андрея. В ответ раздавалась отчаянная трескотня автоматных очередей.

Андрея мы застали примерно там же, где и начинали свою удачную переправу. Он лежал на земле и, развернув ноги по всем требованиям устава при стрельбе лежа, тщательно целился. Выстрелив, он тут же скатился к нам и весело спросил:

— Ну что, все целы? Никого не зацепило?

— Нет, — нестройно ответили мы.

— Это хорошо. А теперь поищите-ка мне патроны.

И он снова начал карабкаться вверх. Пока мы шурудили в рюкзаках, Андрей выстрелил еще дважды, каждый раз меняя позицию.

— Ну что? — спросил он, спустившись к нам после очередного выстрела.

— Вот, это все, — ответил я, протягивая ему пригоршню патронов.

— Да, не густо. Ну что ж делать, давай хоть это.

Взяв штук пять патронов, Лейтенант опять начал карабкаться вверх. Движимый каким-то звериным чувством любопытства, я последовал за ним.

С точки зрения ведения боевых действий мы оказались в более выгодных условиях. Наш берег хоть и был пониже, но прямо на его гребне начинались заросли кедрового стланика, позволяющего Андрею до выстрела скрывать свою позицию. Единственным укрытием для наших «гончих» оказались те самые валуны внизу, у реки. Мало того что они не видели Андрея, так им еще приходилось стрелять снизу вверх, отчего страдал только каменистый склон да ветки стланика. Ну, а опасаться им было чего. Один из бандитов лежал на самом берегу, лицом вниз, и ноги его омывались речной водой. Судя по ящику на спине, это был радист. Там же, недалеко, валялся и его автомат.

— Пригнись, любопытный! — прикрикнул на меня Андрей и выстрелил в сторону явного движения за одним из камней. Пуля высекла из валуна сноп искр, зато весь берег ощетинился вспышками ответных выстрелов. Лейтенант схватил меня за шиворот, и таким дружным дуэтом мы скатились в ложбину. Ругаться он не стал. Лежа на спине, Андрей, как мне показалось, с каким-то удовольствием прислушивался к свисту пуль над головой.

— Слышишь? — спросил он, подняв большой палец. Я на всякий случай напрягся, но ничего не понял.

— Ни черта-то ты не слышишь, — засмеялся Андрей. — Они же одиночными палят, значит, и у них патронов не ахти как много.

— А здорово ты этого срезал.

— Первым же выстрелом. Сразу носом в песок сунулись, а то бы сделали из вас две порции форшмака.

Сказав это, он полез наверх, а я стал размышлять, что такое форшмак. Подумав, я решил, что это мясо, нашпигованное свинцом, но вот жарится оно или тушится, это надо было спросить у Лейтенанта.

А тот по-прежнему вел неторопливую перестрелку с соседним берегом. Скатившись в очередной раз вниз, он признался:

— Знаешь, Юрка, я и не думал ни когда, что это будет такой балдеж.

— Что именно? — не понял я.

— Ну вот это, — он неопределенно махнул рукой, но я понял, что он говорит про всю эту заваруху со стрельбой. — Понимаешь, я все эти дни чувствовал себя загнанной крысой. Все время этот страх, что нападут внезапно. А сейчас мы на равных, и пусть только попробуют сунуться через реку.

Вскоре стрельба с другого берега совсем скисла. Андрей по-прежнему не давал им высунуться из-за валунов. Но теперь на его выстрел отвечали двумя, максимум тремя пулями.

— Юр! — крикнул Андрей с гребня, перезарядив в очередной раз карабин. — Сколько патронов у тебя осталось?

— Шесть! — ответил я.

— Значит, семь, — отозвался Лейтенант, тщательно целясь.

Я торопливо поднялся к нему, затаив дыхание начал высматривать, куда попадет пуля. Андрей выстрелил, и я с удивлением заметил, как дернулся прямоугольник рации на спине мертвого радиста.

— Ну все, можно уходить, — сказал Лейтенант, переждав в укрытии ответные выстрелы.

— Почему? — удивился я.

— А ты посмотри, видишь камень, рядом с которым ты сидел? Вода поднялась более чем на метр. Вброд они уже не перейдут, по крайней мере здесь. Лодки у них нет, плот сделать не из чего. Пусть посидят, отдохнут.

Я еще раз выглянул и убедился, что Андрей прав. Камень, о который я опирался спиной, уже наполовину скрылся в воде. Подтопила река и труп радиста, тело его уже чуть покачивалось на волнах, и только тяжелая рация не давала ему отправиться в дальнее плавание к ледовитому океану.

Мы спустились к заскучавшему Павлу, подняли рюкзаки и распадками пошли дальше, своим курсом на Запад, прислушиваясь к редким выстрелам за спиной. В кого стреляли эти придурки, я не знаю.

Уверенность Андрея в том, что нас теперь долго не будут преследовать, передалась и мне. В тот же день нам пришлось форсировать еще одну реку, правда, помельче. На этот раз мы уже не рисковали, связались веревками и только потом полезли в воду.

Ночевка в тот день оказалась едва ли не самой ужасной за все время нашего похода. Снова пошел притихнувший было дождь. Мало того что наша одежда вымокла после двух переправ до последней нитки, но промокла и вся наша поклажа, в том числе и тощие одеяла. Костер развести не удалось и не только потому, что не было сухих веток, но и потому, что не было желания заниматься этим, да и просто двигаться. Павел нарубил стланиковых веток, мы уложили их на склоне глубокого распадка, прикрывающего нас от ветра и, поплотней прижавшись друг к другу и завернувшись в полиэтилен, попытались уснуть. Сначала это удалось, настолько мы были вымотаны прошедшим днем. Но забытье оказалось коротким. Холод снова начал донимать наши измученные тела, пробираясь и снизу, от земли, и сверху потоками осеннего дождя. Порой мне казалось, что я просто умираю. Чуть забрезжило, и Андрей поднял нас.

— Лучше идти. Так, лежа, и сдохнуть можно.

Как мы ползли в тот день, это надо было видеть. Я лично чувствовал себя глубоким старцем. Ноги передвигались с трудом, наши с Павлом шляпы сгинули во время «купания» в той злополучной речке, так что дождь теперь заливал через воротник и равномерно растекался по всему телу. Под стылым дыханием осеннего ветра противно начинали стучать зубы.

Я пробовал сжимать их, но дрожь всего организма отвлекала меня и вышедшие из повиновения челюсти снова начинали выбивать азбукой Морзе сигналы SOS. Дождь словно прижал к земле моих друзей, и Павел и Андрей сильно сутулились. В этот день я особенно резко заметил, как они изменились за время нашего похода. Рыжеватая бороденка Андрея подчеркивала дистрофическую впалость его щек. Ничего не осталось от того бравого офицера в отставке, роль которого он играл столь успешно все время нашего знакомства.

Сдал и белорус. Щетина у него росла медленней, какая-то трехцветная, рыжие усы и черная борода с сильной проседью. Добродушная округлость лица исчезла, сменилась странной озлобленной гримасой. Он уже не заводил разговора о своих драниках, да и вообще мы стали говорить реже и меньше.

Зато очень живописно выглядела наша одежда. Вся она, от бушлатов до носков, невероятно изорвалась. Коленки и у меня, и у Павла зияли громадными дырами, памятью о прогулке по бараньей тропе. Андрей после падения получил на память громадный разрыв на штанах, от ширинки до копчика, и сверкал при каждом шаге своими далеко не белоснежными кальсонами. На каждого из нас приходилось по одной пуговице на бушлатах. И я, и Павел подвязывались веревками, а Андрей, блюдя марку, настоящим, офицерским ремнем.

Но слава Богу, пошел настоящий лес, тайга, хорошая, добрая, с кедрачами, с березами и осинами, с частыми малинниками. Навстречу нам метнулась и, тревожно крикнув, улетела куда-то вбок заполошная птица. Андрей на минуту остановился и уверенно сказал:

— Все, кончается дождь.

— С чего ты взял? — удивился я.

— Птицы летать начали. Так же и прошлый раз было, еще до гор, помнишь?

— Посмотрим, — пожал я плечами.

Он оказался прав. Вскоре действительно дождь стих, а еще через полчаса выглянуло солнце. Это послужило нам сигналом к привалу. Андрей сбросил рюкзак и сразу полез в карман за спичками.

— Черт, отсырели. Павел, а у тебя?

Но и у белоруса речная вода проникла сквозь все преграды. Они разложили спички сохнуть на поваленном дереве, сами пошли за дровами, а меня отправили за водой.

В поисках ручья или озера я забрался довольно далеко, но заблудиться никак не мог. На всю округу слышался стук топора рьяных лесорубов. Вернувшись, я застал их на поляне, возившихся с большой сухой березой. Разрубив ее, Андрей наколол из сухой сердцевины щепы, сложил ее шалашиком, а чтобы уж точно не прогадать, даже не пожалел одного из пистолетных патронов, вывернув из него пулю и высыпав порох на костер

Еще полчаса мы ждали, пока подсохнут спички. И каким же праздником для нас стал вспыхнувший огонь. Обкладывая скромный шалашик все новыми и новыми поленьями, мы вскоре развели костер, напомнивший своими размерами пионерское детство.

— Хорошо! — засмеялся Андрей. — Это просто праздник!

Какое же это было блаженство, после недельного перерыва сидеть около костра и ощущать, как на тебе сохнет одежда.

— Юр, хватит сидеть, — тронул меня за плечо Андрей. — Суши одеяло, скоро стемнеет.

Я с трудом оторвался от гипнотизирующей пляски огня и достал из рюкзака одеяла. Уже развернув их, я увидел, что они в мелких дырах. Происхождение этих дыр я не понял, просто развесил одеяла на колья, там же пристроил и дымившийся бушлат. По ходу дела я еще и варил кашу, засыпал чай. Дней десять назад казалось, что эту пшенку никто из нас в рот не возьмет, настолько она обрыдла, а теперь она шла на «ура».

— Благодать! — заметил Андрей, прожевав первую ложку каши. — Это, конечно, не счастье, но что-то похожее на него. Ничуть не хуже твоих драников, да, Павло? — и он подтолкнул плечом белоруса.

Тот с набитым ртом согласно кивнул, а когда закинул в рот очередную ложку, то вдруг резко выплюнул в миску все содержимое и схватился рукой за челюсть.

— Ты чего, Павло? — удивился Лейтенант, да и я вытаращил глаза.

— Камень, — хрипло каркнул тот и хмуро глянул в мою сторону. — Ты что, булыжниками ее заправлял?

— Да нет, ты что, откуда здесь камень?! Может, с водой что попало?

Павел забрался толстыми пальцами в миску, сосредоточенно пошарил в каше и вытащил на свет Божий… автоматную пулю. Андрей даже присвистнул от изумления.

— Мать честная, откуда она тут?

Я, кажется, начал догадываться в чем дело, и метнулся к своему рюкзаку. Дырка обнаружилась не только в нем, но и в мешочке с пшеном, а кроме того, она прошила насквозь банку с тушенкой.

— Рюкзак, одеяла, тушенка, и застряла в пшене, — вычислил траекторию полета пули Андрей. — Повезло тебе, парень. Рюкзак за бронежилет поработал.

Повертев в руках пулю, он протянул ее мне.

— Возьми на память. У нас дембеля из таких сувениры делали, просверлят и на шею вешают. Талисман у тебя будет.

Я подержал в руках увесистую чуть деформированную пулю и потихоньку кинул ее в сторону. Ну их на фиг, такие сувениры!

После ужина Андрей глянул на разложенное барахло из моего рюкзака и спросил:

— У тебя сколько тушенки осталось?

— Три банки вместе с пробитой.

— А у тебя, Павел?

— У меня пять.

— И у меня четыре. Хреново. Нам еще топать и топать.

— Пшенка еще есть, — напомнил я.

— Ладно, давайте спать, — сказал Лейтенант, прихлопывая на шее очередного комара. С прекращением дождей эти твари тут же вышли на тропу войны.

Одеяла высохли не до оконца, но рядом трепетало живительное пламя костра, и по сравнению с предыдущими ночевками эта показалась мне просто курортной. Перед отбоем мужики положили в костер сухостоину, и под ровное гудение прогорающих бревен я отключился.

ИВАН

А следующим утром мы повстречали Жеребу. Обычно я просыпаюсь первым, и будил меня один и тот же неизменный будильник — холод. Но в то утро я проснулся от того, что выспался, и первое, что ощутил, выбираясь из объятий сна, тепло, идущее от костра. Слушая потрескивание горящих сучьев, я, не открывая глаз, подумал: «Мужики уже встали, костер разожгли. Какие молодцы».

Разлепив наконец свои сонные гляделки, я первым делом порадовался хорошей погоде. Солнце золотило желтую листву нависшей над нами громадной березы, на голубом небе ни намека на тучи и дождь.

Чуть повернув голову, я увидел растрепанную шевелюру Лейтенанта, он как раз пошевелился, откинул одеяло, и я заметил, что Андрей во сне улыбается. Я повернул голову в другую сторону и чуть не поцеловался с подошвами сапог белоруса. И в это же время я услышал, как звякнул чайник, полилась вода. Волосы у меня на голове не то что встали дыбом, но явно зашевелились. Готовясь к самому худшему, я медленно приподнялся и посмотрел туда, откуда донеслись эти «жуткие» звуки.

По другую сторону костра, как раз напротив меня, сидел незнакомый мне человек и не торопясь пил наш чай. То, что это был именно наш чай, я понял по тому, как, потянувшись, он поставил наш побитый и закопченный чайник поближе к костру. Кроме него, на поляне больше никого не было.

Чуть прийдя в себя, я растолкал своих друзей. Приподняв головы, они хмуро уставились на меня, я же только и смог что кивнуть в сторону костра. Теперь настало их время удивляться. Как ни странно, но никто из нас троих не кинулся к оружию, даже толком не всполошился. Слишком миролюбивым казался облик незнакомца. Даже в сидячем положении было видно что это очень мощный парень. Но сидел он вполне расслабленно, не выказывая никаких признаков агрессивности или хотя бы напряжения. Но что больше всего успокаивало, так это лицо незнакомца: круглое, курносое, с широко поставленными карими глазами, оно несло на себе явную печать благодушия. Чем оно меня еще в тот момент поразило — подбородок и щеки незнакомца были гладко выбриты. А ведь даже у меня к этому времени на щеках пробилось что-то вроде гагачьего пуха.

Оценив наше внимание, мужик широко улыбнулся и этим сразу как-то смазал все наше благожелательное впечатление о нем. Во рту его обозначилась сильная недостача передних зубов.

— Ну вы, паря, и спать! — заговорил он глубоким грудным голосом, слегка пришепетывая, очевидно, от недостатка зубов. — Я уже и костер разжег, и чаю напился, а они все дрыхнут.

— Ты кто такой? — наконец спросил Андрей, поднимаясь.

— Да лешак я местный! — снова засмеялся незнакомец, обнаружив явно смешливую натуру. Но затем продолжил, хоть и улыбаясь, но на полном серьезе. — Иваном меня зовут, мать так назвала, Ванькой. Фамилия Терехов, а соседи вообще-то Жеребой зовут, Жеребцом то есть…

Сказав это, парень снова засмеялся, поставил кружку и встал. Мы про себя невольно ахнули. Иван и сидя-то казался немаленьким, а разогнувшись во весь рост, просто сразил нас своей комплекцией. Ростом он был не меньше двух метров, и высокий Андрей, и широкоплечий Павел казались по сравнению с ним пацанами. Обычно высокие люди бывают худыми, как-то сутулятся, кажутся неловкими и несуразными. С Иваном все как раз было наоборот. Во всех движениях этого гиганта чувствовалась природная грация и ловкость, а покатые, широкие плечи и громадные кисти рук выдавали недюжинную силу.

— Андрей, — представился лейтенант, первым протянув руку Жеребе. По очереди он представил ему и нас. Меня поразила не только сила его рукопожатия, но и мозолистая заскорузлость его ладони. Еще мне показалось, что нового знакомого слегка позабавила моя негероическая внешность, но вслух он ничего не сказал.

Наши дальнейшие переговоры прервало появление еще одного персонажа. Из-за елей выбежала рослая пушистая лайка с характерно закрученным в кольцо хвостом. Такого окраса у собак я еще не встречал, полностью белая, с чуть желтоватым оттенком. По очереди всех обнюхав, лайка уселась у ног хозяина и уставилась на нас своими темными глазами. Иван потрепал ее по загривку, добродушно спросил:

— Что, нагулялась? — а потом без какого-либо перехода добавил: — Я «бегун», слыхали про таких?

— А, ну как же! — кивнул головой Андрей, оглядываясь на нас.

Действительно, старожилы артельного прииска рассказывали нам про эту странную профессию. Занимались подобным промыслом большей частью охотники и рыбаки из местных жителей. С артели, а чаще с госпредприятия потихоньку воровали золото, а то и намывали сами, дедовским лотком. Со временем золотишка накапливалось изрядно, но вот вывезти его было гораздо трудней. Дорога имелась только одна — по воздуху, а о нюхе и чутье здешней транспортной милиции ходили легенды. И тогда добытчики золота снаряжали «бегуна», нагружали его золотом, и тот по тайге, по бездорожью проходил сотни, а то и тысячи километров, добирался в более цивилизованные регионы, откуда золото уже без проблем доставлялось в любой район страны. Слушали мы тогда эти россказни охотно, но считали, что это такие же легенды и байки, как и многое, о чем травили наши артельные старички. Но похоже, тут они не врали. Вот он, стоит перед нами, самый настоящий, живой «бегун».

— Но вы, похоже, тоже ведь бегуны, — с усмешкой заметил таежный старожил. — Я ваши рюкзаки уже проверил.

— Молодец, — хмыкнул Андрей не слишком одобрительно и невольно оглянулся на нашу поклажу.

— Да ты не думай, не трогал я вашего золота. У меня своего двадцать килограммов за плечами. Просто посмотреть надо было, что за люди по тайге шастают. А то раз набрели мы на одного, в тюремной робе, а у него человеческая нога в котомке. И так бывает.

За этими разговорами я разогревал вчерашний ужин. Мне рассказ Жеребы не прибавил аппетита, а остальные ели нормально, в том числе и Иван. Павел хотел накормить собаку, но хозяин не разрешил.

— Не надо. Видишь, какая спокойная, к чашке не лезет и на морде кровь и шерсть серая. Не иначе как зайца загрызла.

— Как зовут-то ее? — спросил я. Лайка просто поражала меня своей красотой, статью и светившимся в глазах умом.

— Снежка. Правда, хороша?

Мы хором согласились. Ростом и сложением она смотрелась не хуже волка или овчарки, с широкой грудью и толстыми лапами.

— В прошлом году она медведя-первогодка в одиночку задавила. Лося может завалить, сокжоя. По трое суток гоняет, но задерет.

Мы еще с большим уважением посмотрели на лайку.

— Это что за порода? — спросил Андрей.

— Помесь чукотской лайки с сибирской. А воспитывала ее якутская лайка, Нюрка. Я Снежку щенком привез с Камчатки восемь лет назад. С тех пор неразлучны.

За чаем разговор пошел по существу. Своим промыслом Жереба занимался уже восемь лет, при этом он сказал одну фразу, весьма нас позабавившую:

— … как освободился, так и пошел в бегуны, в тот же год. Только раньше мы плотно шли, человек по пять, шесть. Собирались с разных районов в одной точке и бежали уже толпой, так и веселей, и безопасней. И помогут, если трудно, и золото донесут, если кто погибнет…

— А что и гибли? — перебил его Андрей.

— Ну а как же! Тайга, она и есть тайга. Раз в два года, но кого-нибудь да заберет. И лесиной во время бури придавливало, и со скалы срывались, и тонули.

— А медведи не нападали? — спросил я.

Жереба засмеялся.

— Да что они, дурные, что ли? Медведь ведь недаром за хозяина тайги слывет. Сам по себе он никогда на человек не нападет, чувствует себе ровню. Но уж если ты на него пошел и подранил, то все, страшней зверя нет! Шатуны только нападают, но это по зиме, а сейчас он еще жирует, к спячке готовится. Да мы с собаками шли, а собака завсегда медведя учует. Запах от него невозможный. Человек метров за пять учует, не только что собака.

Закончив это лирическое отступление, Жереба продолжил рассказ про свои профессиональные проблемы.

— Только последние годы все меньше и меньше нас по тайге «бегает». В прошлом году трое шли. А в этом две недели ждал, все сроки пропустил — и никого. Хорошо хоть вас встретил, не так скучно будет.

— Да, скучно не будет, — усмехнулся Андрей, переглянулся с нами и поведал всю нашу «одиссею».

Жереба был просто сражен нашей историей.

— Мать честная! Первый раз в тайге, да сразу податься в бегуны! Ну, мужики, вы даете!

— Ну, а куда деваться-то? Жить-то охота, — за всех ответил Андрей.

— А что это вы так ободраны, словно вас собаки драли?

— Иголки с нитками забыли, — честно признался Лейтенант.

Жереба просто покатился со смеху.

— Нет, ну это ж надо?! Комики! Цирк сплошной.

И он полез в свой рюкзак. Про него надо рассказать отдельно. Я-то считал, что мы несем непомерный груз, но глядя на ношу Ивана, у меня мурашки побежали по спине. Таких рюкзаков я не видел ни до, ни после этого. В высоту он доходил мне до груди, по ширине занимал ну, может, чуть поменьше метра, а толщиной был с добрых полметра. Расстегнув один из многочисленных карманов, Жереба вытащил большую катушку черных ниток, внутри картонного сердечника которой хранилось штук пять толстых цыганских иголок. Мы накинулись на это богатство как голодный на хлеб, чем еще раз изрядно рассмешили нашего благодетеля. Остальной разговор шел уже за шитьем.

— А на хрена вы тащите с собой столько веревок? — спросил, отсмеявшись, Жереба.

— Плот вязать, — сообщил Андрей, зашивая свои «уникальные» штаны.

— А что, кто-то из вас умеет его вязать?

Мы переглянулись.

— Не-а! — честно признался я за всех.

Жереба как-то утробно хрюкнул, покачал головой.

— Комики, — снова повторил он. — И куда вы дальше хотите идти?

Андрей полюбовался проделанной работой, сам себя похвалил.

— Как новые, хоть на бал, — с облегчением надев штаны, он взялся за свою карту. Лейтенант долго разъяснял нашему новому знакомому выбранный им маршрут, но тот не вызвал у Ивана одобрение.

— Нет, я бы так не пошел. Река эта, по которой вы плыть собрались, самая хреновая из Семиречья.

— Семиречья? — удивился Андрей.

— Ну да, посмотри на карту-то. Видишь, тут вот семь рек сходятся. Эта идет на юг, две сливаются и текут на север, а вот, — он неуверенно ткнул толстым пальцем в одну из голубых жилок на бумаге, — кажется, по этой мы и сплавлялись каждый год. И выбрали ее не зря, она самая удачная для сплава. А по той, — он пренебрежительно ткнул в нужную нам реку, — вы на плоту не пройдете. Там знаете какие пороги? По три метра падуны и скалы кругом.

Мы невольно притихли. Про это ни Андрей, ни тем более мы знать не могли. Лейтенант даже вспотел, до него дошло, каким он оказался обалдуем, выбирая маршрут, руководствуясь лишь рисунком на куске бумаги.

— И что же нам теперь делать? — растерянным голосом спросил он. Жереба усмехнулся.

— Ну, если вам будет не западло, то можете «побежать» со мной.

— А это далеко? — спросил я.

Иван склонился было над картой, потом поморщился и начал рисовать свой маршрут сучковатой палкой на земле.

— Отсюда еще два дня пути до Семиречья. Мы переправимся через вот эти три реки, а вот здесь меня ждет Илюшка с готовой долбленкой. Ну лодка такая! — пояснил он, увидев наши недоуменные глаза.

— Пирога, — засмеялся Андрей и, прикрывая рот ладонью, изобразил клич индейцев. Жереба охотно засмеялся.

— Да, я чувствую с вами не соскучишься. Река эта называется Оронок, ну, олененок, что ли, по-эвенски. Неважно. Плывем сюда, спускаемся вниз, до заимки деда Игната, там отдохнем и переходим через перевал. Снова будет река, но там плыть немного, и выходим тайгой к Баланино, это районный центр. Там я скидываю золото ингушам, получаю бабки и лечу на юг просаживать их по кабакам.

— Ты что же, на юге отдыхаешь? — удивился Андрей.

— А как же! Кажный раз. Думаешь, мне медведь зубы выбил? Нет, это мне в Сочи так повезло. С грузинами я в одной ихней шашлычной смахнулся. Вот кочергой мне один и врезал. Правда, я потом эту шашлычную по досочкам разнес, — он довольно усмехнулся. — Вместе с грузинами.

Рассказ Жеребы нас изрядно позабавил. Но когда Андрей нашел на карте это самое Баланино, мне лично стало плохо. Находилось оно «на самом конце географии», у западного обреза карты. По сравнению с маршрутом Андрея, расстояние увеличивалось раза в два, и то, что мы прошли за эти три недели, казалось сущей ерундой. Даже Андрей слегка поперхнулся, прежде чем начать разговор с нашим новым «Сусаниным».

— Но это же… так далеко. Мы и до зимы туда не дойдем.

— Да ладно тебе! — отмахнулся Иван. — Маршрут опробован десятки раз. По нему, говорят, еще до войны «бегали». Это только кажется, что много, а как по реке поплывем, тебе самому понравится. Это же как на «Голубой стреле», экспрессом несешься! И отдохнуть есть где, у деда Игната знаешь какая банька! А медовуха! — Иван в восторге закатил глаза.

Мы все-таки сомневались. Поняв по нашим растерянным лицам, что его агитация срабатывает плохо, Жереба смачно плюнул и вынес свой вердикт:

— Ладно, провожу вас до Семиречья, а там сами со мной побежите.

Он уже поднялся с пенька и обернулся к своей поклаже, когда Андрей спросил его:

— Слушай, Вань, а ты-то из каких мест сюда пришел?

Тот обернулся, склонился над картой и ткнул пальцем в район севернее нашей Катуги. Мы были потрясены. Выходило, что он прошел больше нашего раза в полтора, но внешний вид нового попутчика никак не говорил об этом. Одежда на нем была чистой, аккуратной, только кое-где виднелись стежки починки. Взглянув на небо, Жереба снял и, свернув в рулончик, пристроил к рюкзаку свой тяжелый брезентовый плащ с капюшоном, от одного взгляда на который у меня потекли слюнки. Эх, мне бы такой, да под прошедшие и будущие дожди! Телогрейка на нем тоже оказалась специфической, с брезентовым верхом. Такую, конечно, не порвут сухие ветви завалов. А у меня вата торчала из бушлата, как из выброшенного на помойку игрушечного Винни-Пуха. Громадные сапоги Жеребы, так же как и обувка Павла, застегивались сверху на ремешок. Но самым удивительным во всем его наряде была шапка. Таких я раньше не видел. По цвету это был самый обычный пыжик. Уши у этой шапки свешивались Ивану на грудь. Как оказалось впоследствии, это было очень удобно. В случае холода он завязывал их под подбородком, не рискуя оторвать завязки.

Поняв, что разговор закончен, мы занялись сборами и через пять минут были готовы к выходу. Иван с любопытством осмотрел нас в «собранном виде», усмехнулся, но ничего не сказал. Он уже закинул за плечо свой карабин, когда произошло то, что определило не только наш маршрут, но и нашу дальнейшую жизнь.

Снежка, до этого лежавшая спокойно, вдруг вскочила, задрала морду и начала жадно нюхать воздух. Губы ее при этом приподнялись, обнажив крупные белоснежные клыки.

— Медведь, что ли? Не пойму что-то, — пробормотал Иван, снимая карабин. Чувствовалось, что и его озадачило поведение собаки.

Я первым увидел стремительно несущегося с вершины соседней сопки черного, злобно рычащего зверя.

— Это их собака! — закричал я. Иван все понял мгновенно. Он коротко скомандовал своей лайке:

— Фас, Снежка! Возьми ее!

Снежка рванулась навстречу овчарке, и вскоре два зверя, черный и белый, с рычанием и лаем схватились так, что превратились в один пестрый рычащий клубок. Во все стороны полетела шерсть, прелая листва. Прокатившись по поляне, этот ревущий клубок подкатился к самым нашим ногам, и мы дружно шарахнулись в сторону, стараясь не оказаться на пути этого стокилограммового комка рычащей ненависти. Собаки сбили рогатины костра, разметали, не заметив этого, горячие угли. В воздухе остро запахло паленой шерстью.

Я с беспокойством посматривал на пригорок, откуда прибежала собака, но пока на нем никого не было. Беспокоился и Андрей, взявший карабин на изготовку.

— Надо пристрелить ее! — закричал он Жеребе. — Оттащи Снежку!

Но тот отрицательно покачал головой, не отрывая горевших азартом глаз от схватки. Буквально через несколько секунд клубок распался, раздался предсмертный вой, и стало видно, что Снежка, ставшая от пыли и крови серой, сжимает горло бьющейся в агонии овчарки. У той еще дергались лапы, текла из горла и открытой пасти кровь, а Иван уже уцепился за ошейник лайки и начал оттаскивать ее от поверженной немки.

— Снежка, хорош, фу! Хватит с нее!

— Она не бешеная? — спросил Павел, очевидно, пораженный поведением овчарки. Я тоже не встречал столь неукротимых собак.

— Не знаю, — озаботился и Иван, потом склонился над собакой, повернул ошейник и прочел:

— ИТК-42. «Найда». Ах вот в чем дело!

— Надо уходить, — прервал его Андрей, и Жереба быстрым шагом повел за собой нашу небольшую колонну. Последним теперь шел Андрей, все оглядывающийся назад.

Свою догадку Иван высказал на первом привале:

— Видел я таких собак у нас в зоне. Лес валили, кругом тайга, частенько находились придурки, желающие малины на свободе пожевать. Вот на таких собак и натаскивали. Редко кто от них уходил. Собаку пустят, а она уже сама потом приходит и ведет конвой к покойничку.

— Вань, а ты за что сидел? — спросил Андрей.

— Да из-за баб, — Жереба улыбнулся своей щербатой улыбкой. — Кличку мне как раз за это дали. А что делать, если они мне сами проходу не дают? Я еще молодой был, дурак. Одна там у нас была, замужняя, прорва, поманит, я и бегу. Пару раз бить пытались, да куда там, я всю толпу раскидывал. Ну, а потом один с ружьем прибежал, мудак! Кричит, убью, а у самого руки трясутся. Пальнуть успел, да я увернулся, а потом ружье вырвал, да накостылял ему!

— Ружьем! — ахнул Павел.

Иван повернулся к нему, ощерился в снисходительной улыбке.

— Да ты что. Если б ружьем, я бы до сих пор сидел. Рукой. Но ему мало не показалось. Главное, — он стукнул себя кулаком в грудь. — В меня же стрелял, и мне же пять лет дали! Представляешь?!

— А тот-то выжил? — поинтересовался я.

— Выжил, но как узнал, что я освобождаюсь, собрал манатки, бабу эту свою, прорву ненасытную, прихватил и слинял куда-то.

— Так ты не пять сидел?

— Нет, три. Я ж им за всю бригаду норму делал, досрочно освободили.

— А тебе вообще-то сколько лет? — поинтересовался Павел.

— Тридцать один. А загремел я в восемнадцать. Глупый был. Теперь меня к женатой бабе калачом не заманишь. На мой век в моей деревне вдов и разведенок хватит. Ну пошли, отдохнули немного, хватит.

В тот день Жереба нас просто загнал. У меня и сейчас перед глазами его гибкая, пружинистая походка. Когда он шел, не верилось, что в его рюкзаке вообще что-то есть, казалось, что он пустой. Голову Иван держал прямо, никогда не сутулился, умудрялся замечать и то, что творилось впереди, и коварный валежник у себя под ногами. При этом он никогда не пользовался посохом. Жереба не поскальзывался даже на самом крутом и мокром склоне. Поняв, что мы отстаем, частенько застревая в гуще веток поваленных деревьев, он вытащил из петли на боку свой громадный мясницкий топор с необычно длинной рукоятью и начал буквально прорубать нам дорогу.

На следующем привале я задал Ивану вопрос, мучивший меня добрых полдня.

— Слушай, а что вы с тем беглым сделали, ну… у которого нога была в рюкзаке?

Иван снова засмеялся.

— А что с ним? Чикаться, что ли? В расход его пустили. Это ведь уже не человек, любой зверь лучше его. У нас из шестерых пятеро зону топтали. Так что приговорили и прямо там хлопнули. Закон тайги.

— Как это закон тайги? — не понял Андрей.

— А так это. Не делай человеку зла, и тебе не сделают. Если в тайгу приезжают или на лодке приплывают, то никогда ни машину, ни лодку не закрывают. Не тронет никто.

— Ну, а если кто-нибудь все-таки решится? — упрямо допытывался Андрей.

Жереба улыбнулся.

— У нас без ружья не ходят. И если что такое увидят — то тут уж хозяин и прокурор, и судья.

— И что, бывали случаи? — спросил я.

— Ну, а как же. Сейчас городские везде шныряют. Понакупили техники, лодок. Частенько у них руки чешутся при виде чужой лодки. То бензин сольют, самый большой дефицит в тайге, то просто напакостят. А тут хозяева возвращаются, ну и все.

— А милиция что?

— А что милиция?! Ты сначала найди его, — Иван повернулся ко мне. — Вовремя ты свой вопрос задал. Покажу я вам его.

И он снова впрягся в свой невероятный рюкзак. Мы сначала не поняли, про что он говорил, пообещав показать это нечто. Но часа через два он притормозил около громадного кедра, расщепленного молнией. Половина дерева высохла, а половина еще упрямо цеплялась за жизнь.

— Тут где-то, — пробормотал он, раздвигая ногами траву. — А, вот. Эк его мало осталось! А ведь всего два года прошло.

Подойдя поближе, мы увидели в высокой траве обглоданный зверями, дождями и временем человеческий череп. У него отсутствовала нижняя челюсть. Приглядев шись, я заметил рядом еще какие-то кости, обрывки истлевшей фуфайки, пряжку от ремня, подошву с сапога. Все это было раскидано по всей поляне. И я понял, какой ерундой были разговоры мужиков о скелетах, охраняющих мешки со старинным золотом.

— Двух коров он съел по дороге.

— Коров? — не понял я. — Каких коров?

— Простых, — засмеялся Иван. — Таких же вот как ты, двуногих и лопоухих. Берут с собой в побег какого нибудь дурика из шелупони, он и рад. А как дело до голодухи доходит, его ножичком по горлу — чик, и свежатинка готова. Так вот этот, — он мотнул головой в сторону черепа. — Аж двоих съел. С самого Магадана срывался. Если б не Снежка, он бы и нас тут оставил. Ночью на огонь вышел, с ножом уже подползал. Хорошо она его прижала, а потом мы уже ему трибунал устроили.

Вся эта история и «живописные» экспонаты на меня лично подействовали не очень хорошо. Сколько я за этот месяц смертей повидал во всех видах, что называется, а все равно не мог с ней смирится и привыкнуть.

К вечеру мы выдохлись окончательно. Особенно я. Место для ночевки выбрал Иван. Павел с Андреем занялись дровами, я варил ужин, а Иван выбрал дерево, что поближе, здоровую такую ель, и в каких-то пять ударов топора свалил ее на землю. Я сразу поверил, что Жереба на лесоповале ходил в передовиках. Сначала мы не поняли, зачем это ему нужно, но после ужина наш таежный «зубр» сапогом сдвинул угли костра в сторону, на это место постелил свой тощий брезент, а на угли пристроил разрубленное на три части дерево. Я как-то скептически отнесся к этой его задумке. Наши мужики тоже делали такую штуку, но из сушняка, а тут сырое дерево.

— Ну вот, нодья готова, — объявил Жереба, почесал свежий укус комара на шее и, глянув на небо, объявил: — Распогодилось-то как, не иначе заморозок будет. Давно такой теплой осени не было. Уж октябрь скоро, а все бабье лето стоит.

Сделав такой прогноз погоды, он кликнул Снежку, велел ей:

— Стеречь! — с сам завалился спать, закутавшись с головой в свой длиннополый плащ.

На мое удивление, все, что он говорил, сбылось. Нодья мирно горела всю ночь, равномерно расточая тепло во все стороны и оставив к утру три небольшие головешки. А первое, что я увидел, открыв утром глаза и подняв голову был иней, плотным слоем лежавший на траве, деревьях и наших рюкзаках.

— Ну вот и хорошо, — довольно прогудел Жереба, поднимаясь легким перышком со своей природной «перины». — Отжужжали, носастые. Теперь до следующего года.

С какой радостью мы восприняли это известие. Из всех мучений, выпавших на нашу долю, комары и гнус казались мне самыми ужасными. Иней скоро растаял, и особенно бросилось в глаза, как похорошела осенняя тайга. Просто глаза разбежались от такого обилия красок, от светло-зеленого до бордовокрасного.

За завтраком Иван внес свой весомый вклад в решение продовольственной программы. Он вытащил из рюкзака и положил на стол солидный шматок копченого сала. Оно чуть-чуть прогоркло, но еще вполне было пригодно к употреблению. Мы с особой жадностью накинулись на такое существенное добавление к нашему «фирменному» блюду.

— Сегодня пройдем три реки, а завтра выйдем на Оронок.

— Ты все-таки хочешь завести нас в свои дебри? — улыбнулся Андрей.

— А куда вы денетесь. Счас вот побреюсь и мы пойдем.

Процедура бритья у Ивана заняла очень много времени. Как я понял, для него это было что-то вроде церемониала. Достав небольшой обмылок, Жереба отправился к небольшому ручью, весело журчащему неподалеку. Там он долго мылил щеки и делал это неторопливо и обстоятельно. Затем Иван вынул из ножен здоровенный охотничий нож. Клинок его блеснул на солнце зеркальной полировкой, но Иване попробовал на палец остроту лезвия, и, не удовлетворившись им, вытащил из рюкзака небольшой оселок и несколько раз осторожно провел кромкой лезвия по мелкозернистой поверхности точила. Проверив лезвие на остроту еще раз,

Жереба, наконец, остался доволен и неторопливо начал скрести свои намыленные щеки. Делал он это вслепую, на ощупь, ловко и точно выворачивая лезвие. Когда от мыла и щетины не осталось и следа, он провел ладонью по щекам и подбородку, прополоскал нож и, использовав его вместо зеркала, убедился в качественно проведенной операции. Затем он долго плескал себе в лицо студеной водой, покряхтывал от наслаждения, а затем, войдя в азарт, скинул свитер и рубаху и, взвыв от восторга, начал плескать на свой могучий торс пригоршни хрустально-чистой родниковой воды. На всех нас большое впечатление произвела мускулатура Ивана. У него не было такой гипертрофированной рельефности мышц, как у культуристов, наоборот казалось, что торс его даже слегка покрыт жирком, самую малость. Но объем его плеч, размеры бицепсов и подтянутая строгость пресса радовали глаз.

Закончив наконец свои процедуры, Жереба натянул одежду прямо на мокрое тело, взвалил на плечи рюкзак и рванул вперед с такой скоростью, словно мы хотели его убить, а ему этого почему-то этого очень не хотелось. Через полчаса мы уже плавали в собственному поту, а проводник наш, по-моему, даже и не запыхался. Все это время меня мучил один вопрос. Куда-то исчезла собака. Еще утром она вертелась на стоянке, а перед самым завтраком словно сквозь землю провалилась. Я указал на это Ивану на первом же привале, но он только отмахнулся, буркнув:

— А, пусть, бегает. Никуда не денется.

Снежка появилась ближе к обеду. Она вывалилась из тайги, торопливо обнюхала нас всех, минут пять шла рядом с хозяином, а потом снова рванула в пологий овраг, заросший густым малинником, и мы не видели ее уже до вечернего привала.

— Никуда она не денется, — махнул рукой Иван на мои недоуменные вопросы. — Она сейчас по всей округе рыскает, слышит каждый шорох, мимо так просто не пройдет, все проверить надо. А службу она знает, ни зверя, ни человека близко не подпустит.

В тот день нам пришлось форсировать штук шесть ручьев и две реки. Если первую мы преодолели просто в брод, там даже мне было по пояс, то для второй пришлось рубить плот. Лишь здесь Жереба объяснил причину нашей гонки:

— Надо успеть срубить салик, а то если эти ваши гаврики подоспеют, будем изображать последний заплыв Чапая.

Небольшой плот, по местному «салик», срубили небольшой, из четырех бревен, но длинный. Жереба показал нам способы вязки бревен, и признаться честно, мы бы вряд ли соорудили что-нибудь похожее, по крайней мере не такое крепкое.

Эта речка оказалась не очень широкой, метров тридцать, не больше, но зато глубокой, не чета всем показавшимся нам до этого. Иван даже не стал вырубать шест, а быстро и ловко вытесал два весла.

— Течение тут шустрое, так что грести будем изо всех сил, — сообщил он, отдавая второе весло Лейтенанту. Перед самым отплытием появилась Снежка, тут же проскочила на плот и замерла впереди, сосредоточенно разглядывая противоположный берег.

— А, чертяка, прибежала, не хочет купаться, когда есть такой пароход! — восхищенно воскликнул довольный хозяин. Застывшая как изваяние лайка только ухом повела в его сторону, а затем снова сосредоточилась на приближающемся берегу.

Течение в самом деле оказалось очень быстрым, но Иван с Андреем работали веслами с такой силой, что мы причалили всего метрах в тридцати ниже по течению от места отплытия.

— Молодец, Лейтенант, шустрый ты парень, — похвалил Жереба Андрея.

— Рад стараться, ваше благородие! — рявкнул Андрей, шутливо взяв под козырек и выпучив глаза.

Жереба чуть не упал от смеха.

— Нет, я с вами не соскучусь, — заявил он, вытирая слезы. — Ну так что, со мной пойдете или своим путем? Следующая река — Оронок, а через две будет и ваша. Плот я вас вязать научил, но идти по Мотанге на плоту не советую. Да, — он кивнул на плот. — Веревку надо забрать. Вещь при наших делах необходимая.

Сняв веревку, мы отправили бревна в свободное плавание, а я наивно спросил Жеребу:

— Слушай, Вань, а как же ты один бы переправился? У тебя что, тоже веревка есть?

Тот снисходительно засмеялся:

— Да мне бы и двух бревнышек хватило. А то и одного.

И, честное слово, я очень хорошо представил, как он бы сделал это. При его ловкости и координации это бы не составило труда.

Мы присели отдохнуть. Тут Иван ударился в воспоминания.

— У нас в поселке леспромхоз, по весне в запань там всегда плоты сгоняют. А потом уж по эстакаде затягивают на берег и пилят на доски. Вот у нас, пацанов, одна забава была — по бревнам бегать. Они колышется на воде, крутятся под тобой, тебе надо устоять или на другое бревно перескочить, а то пацаны засмеют. Катались и на бревнышках, выберешь какое побольше и отталкиваешься шестом. Так через всю запань и плавали.

— Опасно, наверное? — спросил я.

— Ну, бывало. Погодок мой как-то утонул. Бревно вертеться стало, а оно же мокрое, он поскользнулся и вниз. Мы сначала смеялись, потом смотрим, что-то не выныривает. Бегом туда. А он, похоже, выныривать стал, а бревна-то сошлись, они там плотно стоят, без просвета. Вот он голову себе и расшиб, когда достали, вся в крови была, башка-то. А вода еще холодная, по весне, так и захлебнулся.

Разговор наш прервала Снежка. До этого спокойно лежавшая рядом, она вдруг вскочила, замерла и вытянувшись в струну, обратилась в сторону реки. Жереба встревожился.

— Давайте-ка уйдем от греха подальше. Что-то она учуяла.

Подхватив поклажу, мы поднялись на крутой берег и залегли за бугром, укрывшись за невысокими кустами багульника. Жереба держал лайку за поводок, время от времени приговаривая:

— Молчи, Снежка, молчи.

И вскоре мы их увидели. Черные фигуры начали спускаться к реке. Андрей торопливо приник к биноклю, долго разглядывая их. Впрочем, мы и так их хорошо видели. Расстояние между нами вряд ли составляло сто пятьдесят метров. Я сразу заметил Куцего, его фигуру невозможно было спутать ни с чьей другой.

— Ага, у них осталось только три автомата! — воскликнул Андрей. — Ну, все правильно, что тащить металлолом, если патронов осталось чуть-чуть.

— Дай-ка мне твою гляделку, — заинтересовался Жереба, отбирая у Андрея бинокль. — Что-то мне кажется, тут мужики тертые, таежники. По крайней мере вон те двое.

Действительно, трое наших «гончих» с явным облегчением попадали на прибрежный песок, а вот двое, склонив головы, изучали следы на месте нашего отплытия. Затем, подойдя к Куцему, они что-то ему сказали, и тот, поднявшись сам, с руганью начал поднимать остальных.

— С чего ты взял, что они таежники? — спросил Андрей.

— Слишком быстро догнали нас, — отозвался Иван.

С другого берега между тем донесся стук топора. Фигуры преследователей мелькали между деревьев. Жереба как-то задумчиво подтянул к себе карабин, затем передумал и отложил его в сторону.

— Что, хотел стрелять? — спросил Андрей.

— Ну, если бы проводник у них был один, тогда это имело бы смысл, а так… — он махнул рукой. — Уходим. Этим мы только выдадим себя, тогда они точно вцепятся в нас мертвой хваткой.

Пригибаясь, ложбиной мы прошли чуть в сторону и, скрывшись за сопкой, перешли чуть ли не на бег.

ОРОНОК

Вымотав нас до изнеможения, Жереба шел таким аллюром до самых сумерок. Андрей чуть не уснул с ложкой каши во рту. Ночью мне снилась какая-то чертовщина, наш коммунальный барак, какие-то ссоры на кухне, опухшая морда нашего соседа Семенова, живописные рожи остальных обитателей нашего «гадюшника». Ужасно было то, что я переходил из комнаты в комнату и никак не мог найти Ленку. Она словно ускользала от меня.

— Вставай, Юрка, вставай!

Я начал отбиваться, но толчки не прекращались, и наконец вынырнув из вязкого сна, я с невероятным облегчением увидел над собой бородатое лицо Андрея и услышал его веселый голос.

— Ну ты и спать… Думал, не разбужу. И толкал его, и в уши кричал, а он только руками машет.

— Такая дрянь снилась, — признался я, растирая опухшее лицо и прокручивая исчезающие кадры ночного кошмара.

Лишь потом я обратил внимание, что, несмотря на раннее утро, Павел уже накладывал в миски какое-то варево, а у костра попыхивал уже заваренный чайник.

— Вы чего меня не разбудили? — спросил я.

— Да ладно, ты вчера умучился до смерти, — проворчал Павел, подавая мне миску с неизменной кашей.

— Что тебе снилось-то? — неожиданно спросил Жереба.

С трудом уже припоминая детали, я рассказал суть сна.

— Ишь ты, — покачал головой Иван. — А мне сны редко снятся. Все больше бабы какие-нибудь, из своих, или рыбалка. И главное, рыба постоянно с крючка уходит, ты представляешь? Еще ни разу во сне удачи не было!

— А что это тебя его сон заинтересовал? — спросил Андрей у Жеребы.

— Да мать у меня хорошо сны толкует. К ней все соседки сбегаются.

— Юр, а помнишь тот твой сон, перед расстрелом бригады? — поинтересовался Андрей.

Я кивнул.

— Расскажи, — попросил он.

Я напряг память и вспомнил. И лицо Рыжего, сидящего за столом в обнимку с Потаповым, и его слова. Я рассказал все, кроме одного. В тот раз я увидел, именно увидел, сидящего на самом краешке скамьи Павла. Андрея не было, это точно, а вот Павел был.

«Вранье все это», — подумал я, слушая восхищенные разглагольствования Ивана о потаенном смысле моего сна. Жереба в этот момент походил на ребенка, которому только что подарили новую игрушку.

Завтрак кончился, мы собрали поклажу, Иван свистом подозвал к себе Снежку, вывалил ей из миски остатки своей каши, а потом, к моему удивлению, прицепил к ее ошейнику поводок.

— Ты что это нынче ее так строго? — спросил я.

— Сегодня к реке выйдем. Сразу надо плыть, а ей не дай Боже сокжой или лось попадется? Что ее, ждать потом двое суток? Нет уж, пусть на поводке посидит.

Снежке поводок явно не понравился, она попробовала даже грызть его, но получив от хозяина увесистый удар сапогом по морде, успокоилась и больше таких попыток не делала, хотя и шла потом всю дорогу, опустив голову вниз.

На первом же привале Иван бросил загадочную фразу. Он посмотрел на летящую тугой дугой стаю небольших птиц, спросил, какое сегодня число, и, услышав, что двадцатое сентября, пробормотал:

— Как бы Илюшка к себе в стойбище не откочевал.

Что за загадочный Илюшка его озаботил, из нас троих не понял никто, а Иван ничего объяснять не стал. Он только рванул вперед уже в совершенно диком темпе. Казалось, он хочет загнать не только нас, но и себя. Впервые я видел его запыхавшимся и вспотевшим. Выдохлись и Павел, и Андрей, я же чувствовал во рту не только привкус крови, но и горечь желчи. Меня уже тошнило, когда на привале ближе к полудню Жереба заявил:

— Все, мужики, один переход остался, и Оронок.

Действительно вскоре с вершины сопки мы увидели блеснувшую внизу под нами серебряную струну реки. Спустившись, я чуть-чуть даже разочаровался. Это оказалась типичная сибирская речка, неширокая, мелководная, с быстрым шумным течением, с каменистыми, пологими берегами.

— Ну, вот и пришли, — объявил Жереба и повел нас куда-то ниже по течению. Пройдя метров триста, мы вышли на небольшую поляну, посредине которой стояли рогатки костра, висел котелок, а чуть подальше, ближе к лесу, стоял странный остроконечный шалаш, похожий на вигвамы индейцев, виденные мной в кино, но только крытый не шкурами, а большими кусками древесной коры.

— Илюшка! — гаркнул во все горло Иван. — Дрыхнешь, собака! Вылазь из балагана, принимай гостей!

Мы уже сняли рюкзаки, когда наконец грязная занавеска, прикрывавшая вход в балаган, отодвинулась и на свет Божий показалась всклокоченная черноволосая голова, сильно разбавленная сединой. Когда человек целиком выбрался наружу, я тут же понял, что это настоящий эвенк. На это верно указывали его плоское, круглое лицо, небольшой нос, смуглый цвет кожи, узкие, миндалевидные черные глаза. Сначала я подумал, что он именно из-за этих глаз выглядит сонным, но тут он сладко зевнул, и косолапой походочкой пошел к нам.

— Здорово, Ванька. Чего так долго? Думал, однако, уже не придешь, хотел завтра кочевать до стойбища.

По-русски он говорил чисто, только чуть забавно строил предложения.

— Да задержался я, — коротко отозвался Иван, протягивая ему свою громадную лапищу.

Со стороны эта пара выглядела очень комично. Высокий, здоровущий Иван, и щупленький, ниже меня ростом, Илья. Я старался понять, сколько ему лет, и никак не мог сообразить. Хилое телосложение подразумевало за собой какую-то несерьезность возраста, но полуседые волосы и морщинистое лицо говорили об обратном.

Присутствие троих незнакомцев не вызвало у Илюшки удивления. Он только спросил Жеребу:

— А Савелий не пришел, однако?

— Нет, в этому году его нету что-то, — вздохнул Иван, а потом спросил: — Ну что, товар у тебя готов? Показывай.

Илья не спеша двинулся вдоль берега, за ним, как выводок любопытных гусят, пошли и мы. Метров через пятьдесят он вывел нас к небольшой поляне, где стояли две удивительных лодки. Такую конструкцию я нигде прежде не видел. Полукруг лый цилиндрический корпус, сверху набиты доски, делающие лодку повыше. Нос и корма какой-то непривычной формы. Но что меня больше всего удивило — темная, выжженная внутренность лодки. В длину эта посудина была метра четыре, не меньше. Заметив наш интерес, Жереба тут же пояснил, что к чему:

— Это долбленка. Сейчас все больше плоскодонки делают, а Илюшка еще по старинке такие вот мастерит. Один из последних умельцев. Берут толстое дерево, выжигают у него сердцевину и постепенно распорками как бы растягивают борта, — Он даже руками пытался показать нам странную технологию древних корабелов. — Вставляют такие упругие ветки, распорки, а сами прожигают все ниже и ниже. Я раз ему помогал, — он ткнул пальцем в сторону Ильи. — Это прямо труба! У меня бы ни за что терпения на такое не хватило. Хитрое дело.

На каждой лодке лежал полный набор снаряжения: три весла, несколько шестов. Примерив один из шестов в руке, Жереба буркнул:

— Жидковатые будут. Опять по себе делал.

Остался недоволен «бегун» и лодками:

— Что короткие-то такие?

— Э, паря, дерева больше нет, все свели. Худой дерево осталось, здесь больше нет, следующий год меня ниже ищи, там балаган ставить буду.

— До следующего года еще дожить надо, — проворчал Иван, все примериваясь к лодкам. Затем он кивнул на одну из них: — Вот эту возьму. Счас и опробую ее.

Мы столкнули лодку на воду, она оказалась не такая уж и тяжелая, Иван встал на корме и, сильно отталкиваясь шестом, повел ее против течения. А течение в этом месте было очень сильным, видно было как, напрягались мышцы Жеребы при каждом толчке. Сопровождая его взглядом, мы по тропе вернулись обратно к шалашу эвенка.

Причалив к берегу, Жереба смилостивился.

— Ладно, пойдет, — при этом он похлопал по плечу щуплого Илюшку. — Давай рассчитаемся.

Иван забрался куда-то в самую глубину своего наплечного чудовища и вытащил оттуда завернутые в целлофан несколько пачек денег. Илюшка деньги принял с несколько отрешенным видом, словно он ждал чего-то совсем другого.

— Вот змей! — рассмеялся Жереба и кивком головы показал нам на эвенка. — Вишь, застыл в стойке, как собака на дичь.

После этого он опять полез в свой безразмерный рюкзак и к нашему вящему удивлению извлек оттуда пятилитровую железную канистру. Илюшка прямо-таки засветился от радости, схватил канистру, прижал ее к груди и поспешил к своему балагану.

— Эй, Илюха, ну-ка, постой! — тормознул его Жереба. Подойдя вплотную к эвенку и глядя на него сверху вниз, он начал внушать ему. — За нами по следу идут нехорошие люди, зэки. Они хотят нас убить и завладеть золотом. Тебя, — он ткнул пальцем в грудь Ильи. — Тоже не пощадят, убьют. Так что собирайся, плыви домой. Дома спирт выпьешь.

— Худой народ зэки, — озабоченно покачал головой Илюшка. — Они все лючи?

— Да-да, все русские, — подтвердил Иван. — Иди спускай лодку, собирай шмотки.

Он обернулся к нам:

— Помогите ему лодку на воду спустить.

Илюшка нехотя оставил свою желанную ношу и пошел за нами ко второй лодке. Столкнув на воду и ее, мы долго наблюдали, как эвенк борется со встречным течением. Казалось, что его хлипкая фигура сейчас сломается, он весь вибрировал не хуже своего шеста в борьбе со строптивой водой, но вскоре и его лодка ткнулась в берег рядом со своей сестрой.

Чуть отдышавшись после этой тяжелой работы, эвенк начал вытаскивать из балагана свое барахло: котомки, шкуры, закопченный чайник. А Иван уже уложил все наше имущество в лодку. Рюкзаки он разместил посередине, сверху положил ружья, топоры, чайники и, прикрыв все это своим брезентовым пологом, обвязал всю поклажу веревками.

— Теперь если даже и перевернемся, то груз останется в лодке, — пояснил он.

Все это время он поглядывал на Снежку, привязанную рядом с лодкой. Та сидела с обиженным, но спокойным видом. Я понял, что Жереба по-прежнему опасается внезапного визита наших «старых друзей».

— Слушай, а где твоя Нурка? — оторвавшись от сборов, спросил Иван эвенка, лениво копошащегося вокруг своего добра.

Тот сокрушенно покачал головой.

— Амакан Нурку сгубил, — по лицу было видно, что эвенк очень огорчен потерей собаки. — Не знаю, как теперь охотиться…

— Как же это он ее? — ахнул Иван.

— Стара стала, я амакана стрелял, только ранил, он бросился на меня. Нурка отвела амакана, я снова стрелял, а тот Нурке голову совсем разбил.

— Но ты его убил? — все допытывался Жереба.

Эвенк молча показал на медвежью шкуру, лежащую среди его вещей.

Вскоре обе лодки, и наша, и эвенка, были снаряжены к походу. Жереба доверил одно из весел и шест Андрею и провел с нами короткий инструктаж:

— Я буду на корме. Если крикну «Влево», значит, бьешь шестом влево, если «Вправо» то вправо. Ну, а если мы перевернемся или кто-то вывалится из лодки, то главное — развернуться ногами вперед. Если башкой треснетесь о камень, то это уже все. А так ногами можно все-таки оттолкнуться. За порогом всегда есть тиховодина, ну, заводь такая глубокая. Там нужно непременно выбраться на берег, а то дальше снова могут быть шиверы.

— Шиверы… это что такое? — спросил с запинкой Андрей.

Иван удивленно посмотрел на него, словно не понимая, как это взрослый человек может не знать такой ерунды, но все-таки пояснил:

— Ну перекат, порог такой небольшой, камни торчат. Понял?

— А, ну пороги, понятно, — кивнул головой Лейтенант.

Жереба посмотрел на него как на неразумного мальчишку.

— Порог это порог. Через порог на такой лодке и соваться нечего. А шивера, это шивера! Ну ладно, сам потом поймешь.

Перед самым отплытием Илюшка подошел к нашей лодке.

— Вань, — позвал он занятого приготовлениями Жеребу. — На то лето лодку делать?

Иван задумался.

— А черт его знает. Приходи на всякий случай. Я и сам не знаю… По зиме, может, что скажут.

Эвенк потоптался на месте и побрел к своей долбленке.

Стартовали мы одновременно, но Илюшка сразу повернул налево, против течения.

— Куда это он? — удивился я.

— Ему с полкилометра вверх, а там по протоке к себе на Север, километров сто отсюда, — пояснил Жереба, и во всю глотку заблажил так, что у меня ушило заложило. — Ого-го-го!!!

Я еще раз оглянулся на эвенка. Тот сосредоточенно работал шестом, медленно продвигая лодку вверх. И тут же первый поворот скрыл Илюшку и его долбленку от наших глаз.

— Ну теперь они нас хрен догонят, — крикнул Жереба, равномерно работая кормовым веслом.

Он бы не радовался так сильно, если бы видел, что произошло с эвенком дальше. Оглянувшись и увидев, что наша долбленка скрылась из вида, Илюшка хитро улыбнулся и двумя ударами шеста направил свою лодку обратно на стоянку. Причалив к берегу, он, радостно поблескивая глазами, вытащил из вороха вещей заветную канистру, кружку и выбрался на сушу. Отвинтив тугую, герметичную крышку, Илюшка понюхал горловину и пробормотав: «Не обманул Ванька», — налил торопливыми, вороватыми движениями полкружки спирта, долил из чайника воды и, ласково что-то приговаривая, большими, жадными глотками выпил ее до дна.

— Однако, покурю теперь, и поплыву, — пробормотал Илюшка, поднимаясь. Но ноги тут же повели его в сторону, он упал. Чуть полежав, эвенк добрался до канистры и налил себе еще.

Когда к вечеру из тайги вышли пятеро во главе с Куцым, Илюшка валялся на прибрежном песке лицом вниз. Один из бандитов сапогом перевернул его на спину, заглянул в лицо.

— Спит, или пьяный, что ли? — не понял он.

Другой поднял с песка канистру, понюхал открытую горловину и радостно засмеялся.

— Ну конечно, тут отрубишься. Пять литров чистейшего как слеза.

— Начальник, похоже, они уплыли на лодке, — сообщил Куцему один из его подручных, рассматривавший следы на песке.

Куцый молча взял канистру и, размахнувшись, со всей силы запустил ее в реку. Остальные в шоке наблюдали, как кувыркнувшись в волнах, заветная емкость исчезла под водой.

— Ну ты, Куцый, совсем сдурел! — прохрипел один из его орлов. — Хоть бы по сто грамм налил, столько добра угробил!

— Знаю я вас, — отозвался Куцый. — Где сто грамм, там и все пять литров. Вам и золото не нужно будет, а для меня это не золото, это жизнь.

Куцый пнул ногой эвенка. Тот даже не дернулся. Главарь загонщиков подумал и решил:

— Ладно, все равно уже вечер. Становимся на ночевку.

ТАЕЖНЫЙ ЭКСПРЕСС

Что поражало нас в этом новом для нас виде путешествия, так это скорость. У меня создалось впечатление, что до этого мы ползли на четвереньках, а теперь побежали бегом. Сопки, повороты, как называл их Жереба, кривуны, все это сменялось с калейдоскопической быстротой.

Я сидел на корме перед Иваном, а Павел и Андрей устроились на носу. Все неудобство моего положения заключалось в том, что я плыл спиной вперед, а мне же непременно надо было видеть все полностью, так что уже через час я еле ворочал распухшей шеей.

Особых препятствий в тот день мы не встретили, и эта удача нас очень обнадежила. Вечером у костра Андрей развернул свою карту, долго пытался по ней что-то вычислить, потом довольным голосом заявил:

— Да мы этот же путь с неделю пешком топали.

Пока мы разводили костер и готовили ужин, Иван отошел и вернулся с двумя палками, метра по два каждая. Покопавшись в рюкзаке, он вытащил и растянул короткую, но широкую рыбацкую сеть. С нашей помощью Жереба привязал к ее низу несколько камней, а затем, взяв Павла загребным, поставил сеть на самом урезе тихой заводи, послужившей нашей лодке гостеприимным портом. Его труд не пропал даром. Сеть подарила нам двух ленков и четыре сига. Эта рыба, сиг, удивила меня странным запахом — пахла она свежими огурцами. Но уха, слава Богу, пахла не салатом, а рыбой. Уху Иван готовил сам, не доверяя никому. У него нашлась и лаврушечка, сгоняли меня вдоль берега на поиски дикого зеленого лука. Сыпанул Жереба щедро в котелок и перчика, да горстку пшена. Ах какое это было блаженство, после месячной «пшенной» диеты хлебать горячую, наваристую уху с дымком.

Так что в дорогу в тот день мы собрались в приподнятом настроении. Никто из нас не обратил особого внимания на слова Жеребы:

— Серьезная сегодня шивера нам на пути попадется, сплошные кривуны, прижимы. Ее проскочить, считай, треть дела сделано.

Лишь через час мы поняли заботу Ивана. О своем серьезном характере и намерениях река предупредила заранее. Рев разъяренной воды мы услышали издалека.

— Держитесь крепче! — крикнул Иван и, смочив шест водой, поднялся в полный рост. Глядя на него, то же самое повторил Андрей.

Лишь подплыв ближе, мы, новички, поняли, в чем причина такой ярости реки. Пологие сопки, безропотно раздвигающиеся перед строптивым Оронком, сменились высокими скалами, сразу зажавшими реку в ущелье. Река просто взбесилась, почувствовав эту каменную хватку. Вода вскипела за бортом, брызги ее захлестывали в лодку. Получив пару хороших пригоршней воды в лицо, я поневоле сосредоточил внимание на работе Ивана. Он неотрывно смотрел вперед, время от времени кричал Андрею: «вправо» или «влево», и чудовищная мощь его голоса перекрывала даже грохот реки.

Порой он сам перекладывал шест с одного борта лодки на другой, отталкиваясь от каменистого дна. Я видел, как вздувались под одеждой его мощные бицепсы, лицо Жеребы раскраснелось. Что нас ожидает в случае ошибки кормчего, я понял, когда мимо борта в каком-то полуметре от меня пронеслась вершина остроконечного обломка скалы, хищно торчащая из воды.

Иногда лодка прыгала сверху вниз, затем снова взлетала на гребень бушующих волн, и подступившая под горло тошнота напомнила мне ту знаменательную поездку на вездеходе. Так мы прошли один поворот, передохнули немного на тиховодине, а потом понеслись дальше. Третий поворот оказался для нас роковым. В самый ответственный момент у Жеребы сломался шест. Выкинув обломок за борт, он закричал мне, протягивая руку:

— Шест!

Ей-Богу, я замешкался на какую-то секунду, не больше. Да еще эту палку придавило рюкзаками. Ванька буквально вырвал у меня шест, ему удалось чуть развернуть лодку, и темный бок очередного каменного валуна лишь вскользь прошелся по левому борту, но и этого вполне хватило, чтобы раздался треск, а дружеский» толчок валуна выбросил нас с Иваном за борт. Ему повезло больше, он успел ухватиться за корму, затем ему помог Павел, а вот я оказался в объятиях реки.

Лодку, оставшуюся без кормщика, развернуло на водовороте, еще вскользь ударило о валун другим бортом, и я, обогнав ее, понесся по течению, словно выпущенная торпеда.

Пару секунд меня несло головой вперед, затем я почувствовал удар в плечо, фуфайка зацепилась за торчащий из воды камень, меня развернуло ногами вперед.

Такое положение нехорошо, если тебя выносят из дома под плач толпы, а так я невольно соблюдал все правила, о которых нам утром говорил Иван. Единственное, чего я не мог понять, как и от чего мне отталкиваться ногами. Мало того что я ничего не слышал за грохотом и шумом воды, я ничего и не видел, ослепленный бешеной пляской волн. Но бурун первого серьезного переката я все-таки разглядел. Выглядел он устрашающе. Поток воды, проносящийся над округлым, обточенным за тысячи лет валуном, не превышал и полуметра. Я успел вдохнуть, напряг ноги и, ударившись пяткой о каменный бок, проскользнул не по его вершине, а чуть в стороне, там, где вода скатывалась с валуна более полого. При этом я хребтом почувствовал жестокую неуступчивость угрюмого камня.

Вынырнув в относительном затишье, я едва успел перевести дух, как вал следующего препятствия накрыл меня с головой. Ну, а потом я уже ничего не мог сделать. Оглушенный, захлебывающийся, я летел подобно бревну вниз по течению, не понимая и не соображая, что происходит. Все мое тело, особенно ноги и локти бились о каменные преграды, и если бы я плыл головой вперед, то давно бы раскроил себе череп.

Вот в таком состоянии меня, полузадохнувшегося, полуослепшего и полуоглохшего, меня просто вышвырнуло в тихую заводь за очередной скалой. И вот здесь-то я имел гораздо больше шансов погибнуть, чем прежде. Пороги настолько меня вымотали, что плыть не было сил. Руки, ноги плохо повиновались мне, проклятая фуфайка тащила на дно, которое никак не хотело обнаруживаться под моими ногами. Каким-то сверхусилием я еще держался на плаву, но с ужасом понимал, что не смогу преодолеть эти двадцать метров до берега. И тут я заметил метрах в пяти от меня ствол упавшего в реку дерева. Это был мой последний шанс. Я рванулся вперед со стоном и зубовным скрежетом, еле ворочая избитым телом. Последним усилием воли я дотянулся до ветвей, обглоданных водой до белизны, подтянулся, и лишь повиснув всем телом на узловатых сучьях, позволил себе потерять сознание.

Первое, что я увидел, очнувшись, это встревоженное лицо Андрея.

— Жив? — спросил он.

— Жив, — прохрипел я, и тут же две пары сильных рук втащили меня в лодку.

С Ивана, так же как и с меня, потоком текла вода. Я боялся, что он припомнит мне ту роковую заминку с шестом, но он больше удивился:

— Везучий ты, однако, паря. Минька Сивый у нас в этом же месте три года назад сгинул. А здоровый был парень, вон, как Лейтенант примерно. Где-то здесь, — он кивнул в сторону темной заводи. — Его косточки.

Такое неприятное заявление не прибавило мне бодрости. Меня и так трясло и от пережитого, и от холода, но я все-таки нашел в себе силы пошутить.

— Ду-уракам везет, — пробормотал я, с трудом прерывая пулеметную дробь лязгающих зубов.

— Смотри-ка ты, он еще шутит! — удивился Жереба. А так, как удивлялся он, не удивлялся никто. Казалось, в процессе этого изумления участвовало не только его лицо, но и все тело как бы подавалось вперед, словно говоря: «Это ж надо!»

Лодка между тем ткнулась в узкую полоску песка под скалой, Ванька выскочил на берег и с озабоченным лицом начал исследовать днище нашего судна, временами постукивая по борту пальцами, как пульмонолог по груди больного. Его диагноз оказался неутешителен.

— Хреново, — вздохнув, сказал он. — Треснул наш челнок.

— Что, сильно?

— Прилично. По спокойной воде еще ничего, но если еще один такой удар, то все.

— Что же делать? — за всех спросил я.

Ванька только усмехнулся своим щербатым ртом.

— Что-что? Плыть! Пройти это ущелье до конца, а там уже будет легче. Встанем справа, там таежка неплохая, надо попробовать укрепить борт и шестами запастись. А то Илюшка наделал хрен знает что, впору только в зубах ковырять. Так что молитесь, если умеете, и поплыли дальше.

Это ущелье мы все-таки прошли. С молитвами, с матом, с потом и кровью на ободранных ладонях наших шестовиков. Когда скалы остались позади и начал затихать недовольный рев Оронка, Иван без сил опустился на дно лодки и лишь махнул Павлу рукой: греби, мол, к берегу. Даже такого гиганта вымотала упрямая река.

Можно было еще плыть и плыть, до заката времени было полно, но Иван сказал, что дальше места пойдут безлесые, сплошные скалы, и мы сразу же начали собирать сушняк для костра. Иван прихватил свой мясницкий топор, свистнув Снежку, и пошел в лес. Я же наконец развесил около костра мокрую одежду, а сам приплясывал рядом.

Жереба сушиться не стал, хотя промок не меньше моего. Грелся он с помощью топора. Минут через пятнадцать Иван вернулся из леса, притащив четыре здоровенных березовых шеста.

— Ну вот, это другое дело, — пробурчал он, скинув с плеча лесины толщиной с мою руку.

Поручив Андрею ошкурить березовые стволы, он опять ушел в тайгу, и вскоре звук топора далеко разнесся по всей округе. Мы уже пили чай, когда он вернулся, таща на плече длиннющее еловое бревно. После чаепития Иван быстро разрубил ель на две части и, с удивившей меня быстротой, вытесал из обоих половинок по доске.

Мне было интересно, как он присобачит эти доски к борту. Веревками, что ли, привяжет? Но все оказалось гораздо прозаичней. Жереба порылся в своем рюкзаке и достал оттуда с десяток громадных гвоздей, слегка заржавевших от постоянной сырости. Я не удержался и съязвил:

— Вань, а чего у тебя в рюкзаке нет?

Жереба повернулся ко мне, глянул хитрыми глазами и легко парировал мой выпад:

— Лучше взять лишнего, чем забыть что-то нужное. Вы вон простую иголку забыли, и как оно? Вся тайга смеялась над вашими голыми задницами. Разве не так?

Крыть мне было нечем. Закончив ремонт лодки, Иван наконец присел отдохнуть.

— Устал я что-то сегодня, — пожаловался он.

— Может, встанем на ночлег? — спросил Андрей.

— Да ну, рано еще. Часа два еще можно плыть. Там река поспокойней.

Но отплыть нам в тот вечер так и не удалось. Иван только положил в лодку новые шесты, как река в заводи вдруг вспучилась под ударом рыбьего хвоста. Жереба тут же забыл про свои благие намерения.

— Таймень! — взревел Иван и даже застонал от вожделения. — Какая зверюга! Акула, кит!

Он рысцой бросился к рюкзаку и к нашему огромному удивлению выволок из его недр самый настоящий спиннинг. Он долго копался в коробочке с блеснами, выбирая наживку. Нас же всех заинтересовал сам спиннинг, с безынерционной катушкой, с пластиковым удилищем темно-синего цвета, он казался инородным телом среди остального потертого имущества таежного бродяги.

Заметив наш интерес, Жереба с гордостью сообщил:

— Импортный, финский. В Питере купил. Сколько отдал, вы не поверите!

Фибергласовый!

Единственное, за что он боялся, так это за леску.

— Эх, не маловат ли номер, как бы не порвал, собака!

Первые полчаса не принесли ему успеха. Лишь раз задергалось в руках Ивана удилище, он было взревел от радости, но уже подведя рыбу к самому берегу, недовольно сплюнул. На блесну попался обычный ленок. Царь холодных сибирских рек, таймень, никак не хотел соблазниться импортной блесной.

Выбросив на берег ленка, Жереба отрезал заморскую блесну и привязал другую, самодельную. К нашему удивлению она представляла из себя просто напросто просверленную автоматную пулю с загнутым гвоздем вместо крючка.

— Это моя счастливая, — сказал он, потрясая спиннингом. — Уж если на нее не клюнет!..

Но и с этой блесной ему не везло. Мы уже начали подшучивать над ним.

— Вань, может на червя попробуешь? — ехидно спрашивал Андрей.

— Ты поплюй на нее посильней, — поддержал лейтенанта Павел.

— Дальше кидай, к тому берегу, — советовал и я.

Жереба зверем косился на нас, но молчал. Шутили мы недолго. Удилище так сильно дернулось в руках Ивана, что он чуть было не выпустил его из рук.

— Есть, попался, большеротый! — радостно заорал рыбак, то подводя рыбу поближе, то вновь отпуская леску. Даже ему эта борьба давалась непросто. Речной зверь никак не хотел пойти нам на ужин. Иван бегал по всему берегу затона, моля только о двух вещах: чтобы не попалась коряга и чтобы выдержала леска. Нам всем передался азарт Ивана. Мы бегали вслед за Жеребой, давая «дельные» советы, от которых тот с руганью отмахивался.

— Дай мне поводить, отдохни! — просил Андрей голосом первоклашки, клянчившего у старшего брата удочку с наживкой для пескарей.

— Ну как же, счас! — ухмыльнулся в ответ здоровяк, подводя тайменя совсем близко к берегу. Я уже видел в прозрачной воде длинную черную тень. Очевидно, и рыба увидела нас, она дернулась наверх, мотнула головой, ударила хвостом, вздыбила фонтан брызг и резко ушла на глубину. Иван сделал два шага назад, но тут хваленое финское удилище с треском лопнуло, оборвалась и леска, жалобно дзынкнув напоследок. Не ожидавший подобной подлости Жереба со всего маха сочно приземлился на задницу.

Павел с Андреем двумя коршунами кинулись на обломок удилища, прицепившийся к леске и уже исчезающий в глубине, но с громким треском столкнулись лбами и, схватившись за голову, со стоном откинулись назад, с плеском погрузившись в воду.

Я просто упал от смеха, наблюдая эту картину. Иван тоннами выдавал мат всем и вся, особенно проклятым финнам и их фибергласу, а оба моих друга, постанывая, сидели, держась за головы, по пояс в ледяной воде.

Сначала все трое отнеслись к моему смеху неодобрительно. Много неласкового и нового услышал я про себя в тот вечер. Досталось и неизвестным мне родителям, вплоть до седьмого колена. Жереба даже кинул в мою сторону булыжник, о который зашиб свой копчик. Преуспевали в оскорблениях и Павел с Андреем. Чтобы задобрить их, пришлось подбросить в костер дров. Лишь отогревшись, все трое осознали комизм неудачной речной охоты и ржали над собой до слез.

Но все-таки от этой неудачи больше всех прогадал я. Так как на уху рыбы не набиралось, то меня заставили варить проклятущую кашу.

Но, как оказалось, не все еще было потеряно. Уже чуть стемнело, я мыл чашки в реке и, случайно бросив взгляд на воду, увидел совсем близко тот самый обломок спиннинга. Повторять ошибки друзей я не стал, просто кликнул желающих и еще с полчаса наблюдал за тем, как они на лодке гонялись по всей тиховодине за то появляющимся, то исчезающим в глубине обломком «финского чуда».

Уже в густых сумерках Иван все же ухватил остатки своего спиннинга, намотал на локоть леску, и схватка с тайменем продолжилась. Тот, очевидно, устал, и вскоре лодка с торжествующими рыбаками причалила к берегу. Хозяина омута они транспортировали за бортом. Даже на берегу он ожесточенно сопротивлялся, толстый, длинный, с темной спиной, с тупой мордой, с золочеными плавниками. Наконец Иван успокоил его ударом весла по голове, и уже минут через двадцать мы ели этого самого тайменя, ловко и быстро приготовленного Жеребой на углях, как шашлык, только рыбный. Это было что-то бесподобное! Нежное, сочное мясо совсем не походило на те блюда, что подавали в нашей фабричной столовой по четвергам.

СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ

Наутро мы доедали тайменя уже в виде ухи и в бодром настроении, благословляемые хорошей погодой, поплыли дальше. Мне в очередной раз пришла в голову глупая мысль, что теперь-то судьба исчерпала запас своих неприятных сюрпризов. Словно локатор, я вертел головой по сторонам, не переставая удивляться красотами природы. Особо меня поразила скала небесно-голубого цвета, проплывшая по левому борту. Заметив мой изумленный взгляд, Ванька нашел секунду и, оторвавшись от своего кормчего дела, прокричал мне на ухо:

— Мрамор! Вся скала из него. А есть еще чисто белая, чуть подальше.

Действительно, белая скала попалась на нашем пути, причем не одна, она порадовала нас целой «скульптурной композицией». На самой ее вершине мы заметили великолепного горного козла с роскошнейшими рогами. Он находился всего в каких-то ста метрах от нас и с видимым недоумением наблюдал за нашим «водным слаломом». Очевидно, находясь на скале козел чувствовал себя в полной безопасности, и это вывело из себя Ивана. Он заорал изо всех сил, стараясь спугнуть наглого зверя, а затем к его реву присоединились и мы. Не знаю, слышал ли «горный король» наши идиотские вопли, Оронок здесь ревел с дурью взлетающего «Боинга», но рогатый красавец сделал два неуклюжих, но очень точных прыжка, а потом застыл на крошечном пятачке скалы, стараясь понять, что за придурки плывут внизу на большом куске дерева.

Это ущелье мы прошли без всяких приключений, лодка достойно выносила ярость взбесившейся реки, и когда к вечеру мы выбрались на более спокойную воду, даже Жереба преисполнился оптимизма. Вытерев рукавом вспотевший лоб, он довольным голосом сказал:

— Ну все, завтра пройдем Злую шиверу, а дальше будут одни семечки.

Пороги с таким строгим названием встали на нашем пути к обеду следующего дня. Снова сопки сменились скалами и рев воды издалека предупредил нас о грядущей преграде. Кроме всего прочего, река здесь еще и петляла с гибкостью плывущей змеи, так что шестовикам приходилось трудиться изо всех сил. Я сидел в своей обычной позе, спиной к реке, с запасным шестом в руках и чувствовал себя очень неуютно. Дело было даже не в том, что хвост собаки, сидевшей на наших пожитках, время от времени стучал мне по голове, и даже не в брызгах, достающихся мне в лицо. Просто я уже знал, чем сплав в лодке отличается от сплава без лодки, и заранее нервничал.

Первый поворот мы прошли очень аккуратно, ласточкой пропорхнув между двух громадных валунов. Хорошо миновали и следующий кривун, беда подстерегала нас там, где мы не ждали, на коротком ровном участке. Вода и здесь кипела как в гигантском котле, но метров триста река текла сравнительно прямо, до следующей скалы. Единственным препятствием был здоровущий камень размером с приличную автобусную остановку. По идее мы проходили его мимо, я как раз смотрел на него, когда сзади, на корме, раздался какой-то крякающий звук, и, оглянувшись, я увидел подошвы сапог вываливающегося из лодки Ивана. Как выяснилось потом, его шест застрял в какой-то щели, Жереба попытался вырвать его, но шест застрял прочно, утащив кормчего за собой.

За этой сценой наблюдал не только я, но и все остальные, включая собаку. Ну Снежка-то ладно, но Андрей должен был больше внимания уделить реке. А он обернулся как раз для того, чтобы увидеть, как лодка въезжает носом на еле приметный пологий камень, течение сейчас же развернуло нашу долбленку поперек реки, а затем, сорвав с мели, понесло точнехонько на этот чертов громадный валун. Лейтенант еще успел выставить шест, но тот лишь скользнул по мокрому боку камня. Всем своим организмом я почувствовал сильный удар, треск бортов, и рядом со мной образовалась солидная дыра, в которую тут же хлынула вода. По счастью, лодка чуть задержалась на роковом валуне, Андрей с Павлом успели выпрыгнувшие на камень, подтянули ее чуть вверх, и мы плотно угнездились на новом месте.

Я как раз выпрыгивал из лодки, когда со стремнины раздался громкий вопль нашего неудачника кормчего. Павел ловко подал ему шест, и вскоре мы уже все четверо куковали на голой скале. Минут пять мы переводили дух, стараясь осознать все произошедшее. Меня особенно поразила скоротечность всех этих событий. Вряд ли на все это ушло более пяти секунд.

Иван сначала молчал, только лязгал зубами от холода, потом потихоньку отошел и начал материть вся и всех: нас, реку, судьбу свою несчастную, пославшую таких «поганых попутчиков», корыто это дурацкое, Илюшку-эвенка, сляпавшего этот хлам.

Выпустив пар, Жереба начал оглядываться по сторонам, прикидывая, как нам лучше покинуть валун. До берега было не так уж и далеко, метров двадцать пять, но течение и отвесные скалы осложняли задачу. Наконец он разглядел небольшой пятачок из наносной гальки, приютивший даже какой-то кустарник.

— Давайте-ка ваши веревки, — буркнул Иван, — попробую доплыть до той вон отмели. Натянем веревку, а потом попробуем переправить груз.

Коротко обсудив все детали предстоящей операции, Жереба обвязался веревками и снова полез в холодную воду. Первое время он плыл, стремительно сносимый течением, затем выбрался на отмель и пошел по дну, отчаянно сопротивляясь своим могучим телом чудовищному напору воды. Временами его все-таки сбивало с ног, но на его счастье глубина здесь была небольшая, он снова нащупывал дно и упрямо пробивался к берегу.

Мы с напряженным вниманием следили за его борьбой со стихией и облегченно вздохнули, когда Иван, выбравшись на берег, без сил опустился на галечник. Передохнув, он привязал веревку к одному из камней и махнул нам рукой. Первым делом мы переложили груз так, чтобы лодка накренилась на уцелевший борт. На дыру прибили гвоздями из запасов Жеребы кусок брезента, на время эта заплата должна была сдерживать воду. Чтобы лодка все-таки не затонула и ее не унесло течением, мы обвязали ее веревками, пропустив сквозь петли основную веревку. Сверху, на груз, посадили Снежку, привязав ее, кроме поводка, еще одной веревкой, как на растяжке. Веса людей лодка бы не выдержала. Андрей и Павел столкнули ее на воду, а сами поплыли сзади, держась за корму.

Река тотчас попыталась присвоить себе лодку, канат выгнулся дугой, но мужики упорно толкали долбленку перед собой, и вскоре наша «паромная переправа» закончилась вполне благополучно.

Теперь на камне остались только я и веревка. Когда Жереба призывно махнул рукой, я обвязался веревкой и встал. Эх, как же мне было неохота лезть в это «ледяное пекло», но делать нечего. Поглубже вдохнув таежный воздух, я бросился в воду.

Меня тут же потащило вниз по течению, но сильный толчок веревки подсказал мне, что мужики про меня не забыли и только что «подсекли», как какого-нибудь тайменя. Главное в этой увлекательной «рыбьей» роли было не захлебнуться. Сначала мне это удавалось, почувствовав под ногами твердь, я побрел против течения, но по сравнению с Иваном я оказался в разных весовых категориях с рекой и вскоре снова барахтался в волнах, как пескарь на кукане. Так повторялось раза три, я вставал на ноги, проходил пару метров, течением меня снова опрокидывало, и мне приходилось полагаться только на прочность веревки. Все шло нормально, но в последний раз меня подвели как раз мужики. Они не поверили, что я уже сам могу идти по дну, и дернули веревку так, что я полетел в воду головой вперед, не успев набрать воздуха и даже закрыть рот. Тут уж я вдоволь нахлебался водицы и пришел к выводу, что со времени моего предыдущего купания ни кто так и не догадался подлить в Оронок пепси-колы.

Когда я добрался до долгожданного берега, первым желанием было выругать моих ретивых «паромщиков», но сил не было совсем, а когда они вернулись, прошло желание ругаться.

— Ну вот, слава Богу все выбрались, — добродушно заметил Павел.

Андрей и Иван сразу начали разводить костер. Хотя и стояла солнечная погода, но вряд ли было больше шести градусов тепла, и мы все, за исключением лайки, дружно стучали зубами. Слава Богу топлива на нашем райском островке оказалось достаточно. В кустах мы нашли солидные запасы топляка, оставшегося от весеннего паводка.

Вот только спички у всех промокли, и у меня, и у Андрея, и у Павла. Жереба долго наблюдал за нашей бестолковой суетой вокруг костра, потом улыбнулся, ощерившись, как случайно выкопанный на кладбище череп, и снисходительно прогудел:

— Эх, салаги. Смотрите, как это делается.

Запустив два пальца за козырек своей забавной всепогодной шапки, он вытащил оттуда и продемонстрировал нам восьмое чудо света — свои спички. В отличие от наших, не только коробок, но каждая спичка были залиты парафином. Конечно, они не промокли, и через пару минут мы наслаждались теплом костра.

Вместе с теплом поднялось и настроение. Мне пришло в голову, что это мое путешествие на веревке было все-таки более комфортабельным, чем в виде бревна вниз по реке. Приободрились и мужики. Они даже начали дурить. Сначала Андрей подтолкнул Павла в костер, а потом они попытались запихать туда же Жеребу. Тот ревел как слон, матюгался как экипаж броненосца, но его редкозубая улыбка подсказала мне, что и он оценил, как это хорошо, выпутаться из такой непростой ситуации, да и просто остаться в живых.

За всем этим мы чуть было не прозевали самого главного. До сих пор не могу понять, что заставило меня оглянуться. Словно Бог подтолкнул! Но я оглянулся и увидел вылетевшую из-за поворота долбленку и в ней хорошо известных мне людей. Я заорал что-то непотребное, показывая на лодку, мужики оглянулись и плашмя попадали на землю. И как раз вовремя. Один из сидевших в лодке уже поднял автомат. Падая на песок, я все-таки успел разглядеть, что это был сам Куцый, я прекрасно видел его лицо, ведь между нами было не более тридцати метров. Он как-то оскалился, и тут же ствол автомата начал выплевывать пламя. Если бы мы стояли, то он срезал бы нас первой же очередью. Ну а выцеливать лежащих плшмя людей из подпрыгивающей на водных ухабах лодки, несущейся вниз по течению со скоростью автомобиля, это совсем другое дело.

Куцый сам это понял, обернулся, крикнул что-то стоящему на корме человеку, я мгновенно понял, что это Илюшка, но тот отчаянно замотал головой. Они упустили время и теперь уже не могли повернуть в нашу сторону, это не позволяли ни река, ни выступающие из воды камни.

Тогда Куцый снова повернулся к нам и поднял автомат. Вторая очередь застала нас в движении, каждый искал свой путь спасения. Я и Андрей бросились к лодке. Павел рванул к кустам, а Иван с шумом и плеском погрузился в воду. Пули над моей головой со свистом кромсали борт долбленки. Еще чуть-чуть, и он бы достал нас. Что для «товарища Калашникова» какая-то деревяшка? Но река и время продолжали свой неумолимый бег, стрельба прекратилась, и, выглянув из-за своего укрытия, я увидел корму удаляющейся долбленки с отчаянно орудующим шестом эвенком. Еще доля секунды, и словно ничего и не было. Все то же небо, река, скалы, хилое осеннее солнышко над головой, только мы, тяжело дыша, лежим на галечнике за лодкой, да подступает к горлу дурнота пролшедшего страха.

Мы с Андреем поднялись на ноги, посмотрели друг на друга.

— Тебя не зацепило? — спросил он.

— Н-нет, — отрицательно мотнул я головой, по-прежнему борясь с животной дрожью в желудке.

— А где остальные? — оглянулся Андрей на пустынный берег.

Словно отозвавшись на его голос, с шумом вспенилась вода, и на берег на четвереньках выполз тяжело отдувающийся Иван. Зашумели кусты, и оттуда в таком же четвероногом положении выбрался Павел. Ей-Богу, я и не думал, что в этих кустах можно спрятаться, они росли вплотную к скале.

— Все живы? — спросил Андрей, словно не верил своим глазам, а потом облегченно вздохнул. — Слава Богу!

Машинально мы столпились у затухающего костра, посмотрели друг на друга. Все молчали, угроза смерти словно придавила нас своей тяжестью. Это было понятно без слов. Первым прорвало Ивана.

— Ну Илюшка, ну гад! — Жеребу трясло, и, похоже, не только от холода. — Попадись он только мне! Надо было тогда еще его утопить. Алкаш хренов!

Тут Андрей обратил внимание, что Пашка зажимает рукой ухо, а сквозь пальцы капает кровь.

— Ты что, Павло? Зацепило?

— Да нет, это я сучком мочку покарябал, — с виноватой улыбкой отозвался белорус, показывая окровавленное ухо.

— А где Снежка? — забеспокоился я. Все тут же начали глядеть по сторонам и заголосили на разные голоса:

— Снежка! Снежка! Снежка!

— Вот она! — обнаружил пропажу Андрей. Собака лежала на единственном сухом рюкзаке Андрея и явно спала. Своими криками мы ее разбудили, и на выразительной морде лайки появилась гримаса недовольства. Коротко тявкнув, словно говоря, чего, дескать, надо, она зевнула, продемонстрировав великолепные зубы, и снова положила голову на лапы.

— Нет уж, милая, проспала все перестрелку, так теперь посиди, — спихнул ее с рюкзака Андрей. Он стал шарить в рюкзаке, ища сухую тряпку, чтобы перевязать Павлу ухо. В это время Иван развешивал на колышках вокруг костра мокрую одежду.

— Как думаешь, они могут вернуться? — спросил Андрей Жеребу, кивнув на реку.

Иван отрицательно помотал головой:

— Нет, здесь против течения они не выплывут, тут еще километров пять одни шиверы и прижимы, пристать негде. А вот на выходе из ущелья есть одна большая тиховодина, мы завсегда там останавливались на ночевку. И отдых хороший, и рыбы в яме полно. Там они нас и будут ждать.

— А чего ждать-то, лодки же у нас нету… — вздохнул Павел, все еще прижимающий тряпку к уху.

Мы посмотрели на наше разбитое суденышко. Первым сообразил Андрей.

— А ведь об этом они могут и не знать.

Мы подошли к лодке, разглядывая ее со всех сторон.

— Пожалуй, верно, — согласился я с лейтенантом. — С реки виден только целый борт, да и пробоина у нас несильно-то заметна.

— Тогда они нас будут ждать внизу. Если только не найдутся желающие карабкаться по этим каменюгам, — Иван махнул в сторону нависших над нами скал.

— И сколько же они будут ждать? — спросил я.

— Дня два уж точно, потом забеспокоятся, — Жереба бормотал как бы себе под нос, прокручивая в голове действия наших врагов. — Если пойдут по горам, то это еще целый день.

— Да еще день им вернуться к лодке, — домыслил за него Андрей и уже с некоторым облегчением вздохнул. — Значит, время у нас есть, давайте думать, что будем делать?

— Обойти их, — сразу предложил я.

Все снова посмотрели на возвышающиеся над нами скалы.

— Ну, а потом что? — спросил Андрей.

— Делать плот, — вздохнул Павел.

— Это дня два. А эти, — Жереба ткнул пальцем себе за спину, в сторону реки. — будут где-то рядом.

Я сразу вспомнил, насколько далеко разносится по округе стук его топора, и приуныл.

— Давайте-ка посмотрим карту, — предложил Андрей и снова согнал с рюкзака задремавшую лайку.

Разложив карту прямо на гальке, Андрей ткнул веточкой в одну из многочис ленных синих прожилок.

— Вот он, наш Оронок. А мы где-то вот здесь.

Подтверждая его слова, Жереба согласно кивнул головой.

— Похоже, вот они — эти кривуны.

— Куда нам дальше надо плыть? — спросил Лейтенант нашего личного «Сусанина». Тот повел пальцем вниз по реке.

— По реке идем вот до сюда. Тут лодку бросаем, чуть подымаемся в горы, доходим до заимки деда Игната, а потом через перевалы выходим вот сюда. Здесь уже равнина, полно деревень до самого Баланино.

— Но пешком мы все равно не дойдем, надо плыть, — сделал вывод Лейтенант. Он чуть помолчал, а потом ткнул в карту и спросил: — А это что за река?

— Да черт его знает, — пожал плечами Жереба.

— Но она сливается с нашим Оронком, — палец Лейтенанта уткнулся в синюю развилку на карте.

— Да, — согласился Иван, — помню я это русло.

— А тут она не так уж и далеко. Километров пятьдесят, если верить масштабу.

По лицу Андрея я видел, что у него зреет какое-то решение нашей проблемы.

— Так, мужики! — с подъемом начал Лейтенант. — Есть такая мысль. Берем рюкзаки, проходим марш-броском это вот расстояние, — он показал на пространство между реками. — Так как они ждут нас здесь, мы спокойно делаем плот, спускаемся вниз и оказываемся там, где нам и надо быть. Ну, как вам такая идея?!

Давно я не видел Андрея в таком азарте. С тех пор как нас повел Иван, лейтенант находился как бы в тени, но теперь он снова горел энтузиазмом, и я понял, что его уже не остановить. Сомнение высказал только Иван.

— Да черт его знает, что там за река! — хмуря брови, отозвался он. — Может, она вообще непроходимая какая-нибудь.

— Ну, а что ты предлагаешь? Давай что-нибудь другое, — допекал его Лейтенант.

Жереба чуть подумал, потом пожал плечами.

— Ну вот видишь, — настаивал Андрей. — Это единственный шанс оторваться от них.

Иван тяжело вздохнул, потом махнул рукой.

— Ладно. Уговорил. Полезли в горы.

— А с лодкой что делать? — спросил я. — Она же нас выдаст.

— Сжечь ее, — предложил Павел.

— Долго, — не согласился Андрей.

— Да сейчас камней наложим да затопим, — подсказал Иван.

Так и порешили. Иван удивил меня: перед тем как расстаться с нашим «Титаником», он повыдергивал из его бортов все засобаченные в них гвозди. Делал он это весьма оригинально, пальцами вытаскивал гвозди за шляпки! Мы, забросив все дела, стояли рядом, наблюдая это бесплатное шоу. Когда последний гвоздь, принявший в руках Ивана первоначальную форму, исчез в его наплечной кладовой, Андрей, покачав головой, сказал:

— Тебе с этим номером можно в цирке работать.

— А что? Где я еще в тайге гвозди найду? А они нам еще на плот пойдут.

Пока они с Павлом топили лодку в реке, мы с Андреем собирали еще не просохшую толком поклажу. Я хотел было сунуть в рюкзак и окровавленную тряпку, которой Павел зажимал ухо, но Лейтенант остановил меня:

— Брось здесь. Пусть думают, что у нас кто-то ранен.

Меня эта идея позабавила, и я повесил тряпку на кустах, подальше от воды. Через полчаса мы были готовы к походу. Оставалось самое главное, взобраться на скалу.

Лучшим альпинистом среди нас был Андрей, он и полез первым, обвязавшись веревкой. Я бы ни за что не забрался на эту крутизну. Скалы стояли отвесно, лишь там, где поднимался Андрей, имелись какие-то выступы. Лейтенант упорно карабкался вверх, а у меня мурашки бежали по спине стекая ручейками к немеющим пяткам. Даже Иван притих, открыв рот, он с восхищением наблюдал за нашим «снежным барсом». Впрочем, название он придумал чуточку другое. Когда Андрей забрался на самый верх и исчез из виду, Жереба повернулся к нам и с восторгом заявил:

— Ну, Лейтенант дает! Меня под пистолетом на эти горы не загонишь. Просто горный козел.

То же самое он проорал и Андрею вверх.

— Андрюха, ты просто горный козел!!

— … За козла ответишь!!.. — слабо донеслось в ответ.

Первым по веревке полез Жереба. На скалистые ступени он особо не опирался, подтягивался как по канату. Я вспомнил полное мое фиаско в этом виде спорта в школьные времена и приготовился к самому худшему. Но следующей в горы поднялась Снежка. Для ее транспортировки мы освободили один из рюкзаков. Большого труда и терпения стоило нам запихать туда поскуливающую лайку, но общая картина получилась даже забавной. Понимающийся в гору мешок с торчащей головой собаки в музыкальном сопровождении ее скулежа.

Таким же макаром мы подняли все остальные рюкзаки, причем за один раз, а потом Павла и меня. Хоть это мы и проделали сравнительно быстро, но меня не оставляла глупая мысль, что сейчас веревка оборвется и я загремлю вниз башкой.

Очутившись все-таки наверху, я первым делом глянул вниз. Меня не интересовали камушки нашего спасительного пляжа, я смотрел, не проглядывает ли сквозь толщу воды наш «Титаник». Слава Богу, с такой высоты вода Оронка походила на кофе, разведенное молоком.

После этого я посмотрел вперед. Нельзя сказать чтобы я слишком обрадовался. До самого горизонта, насколько хватало глаз, простирались сопки, покрытые густой тайгой. И у меня сразу заныли плечи, словно вспомнив о тяжести рюкзака и бескрайности дороги.

НАЛЕГКЕ

Я, наверное, чересчур громко и жалостливо вздохнул, потому что Андрей ободряюще похлопал меня по плечу и заявил:

— Ничего, Юрок. Сейчас мы пойдем налегке, можно сказать, бегом побежим.

Жереба как-то странно посмотрел на него, потом молча взвалил на плечи свой ничуть не уменьшившийся рюкзачище и пошел вперед. Что он подумал в тот момент, мы узнали позже, уже сидя около костра.

Разговор начал Андрей. Свернув карту, он с энтузиазмом заметил:

— Ну, теперь они точно нас не найдут. Собак-то у них нету!

Иван мрачно глянул на него, сплюнул и сообщил не очень радостную вещь:

— Зато у них есть Илюшка. А эвенк в тайге хуже собаки, от него уже ни за что не уйдешь.

Но не только это заботило Жеребу.

— Сколько там у нас жратвы осталось? — спросил он, когда я притащил в котелке воду для каши.

Мы вытащили все наши запасы, и здесь нас ожидал не очень приятный сюрприз. Развязав очередной мешочек с пшеном, Андрей глянул во внутрь и выругался. В полиэтилене оказалась дырка, и крупа просто сгнила от сырости.

— А ведь это все, — напомнил он нам, хотя мы знали это и без него.

— Хреново, — сказал Жереба, копаясь в своем заплечном мастодонте.

Да, мы имели три банки тушенки, чуть-чуть сахара, чая на три заварки и довольно много соли. Наши рюкзаки, в свое время чуть не переломавшие нам хребты, сейчас выглядели сбитыми дирижаблями. В них остались только золото да веревки.

Я надеялся на рюкзачище Жеребы. Он все-таки сохранял свою громоздкость. Но и его запасы оказались весьма скромными. С полкило муки, столько же пшена, килограмм сахара и пачка индийского чая. Вот чего был полно и у него, и у нас, так это соли, хоть капусту квась.

— Печально, — признался Андрей, осматривая наши припасы.

— Если ничего не подстрелим за эти дни, то будем жрать свои сапоги, — подвел итог Жереба.

— А ты не хочешь поохотиться? — спросил его Лейтенант.

— Уходить надо, а то Илюшка приведет их сюда. Да и хреново сейчас охотиться. Лист шуршит. Снежку пустить, но если она найдет лося или сокжоя, то это охота надолго. Ладно, может, повезет. Медведя бы встретить. Он сейчас сонный, ленивый. А уж жирный! Ну да не будем загадывать, давайте что-нибудь готовить, а то жрать хочется.

После долгих споров мы сварили суп из тушенки и пшена, подболтав для сытности муки. Нельзя сказать, что это блюдо получилось очень изысканным, но желудок мы им набили.

С утра Иван ушел со Снежкой в тайгу, но вернулся часа через два ни с чем, только принес кедровых шишек, да каких-то трав, сыпанул их к чаю. Так что завтракали мы тем же, чем и ужинали, Андрей обозвал это блюдо «баландой по таежному». На второе пошли испеченные в золе кедровые орехи. Горячая, нежная мякоть таежного деликатеса просто ласкала язык. Понравился нам и чай.

— Хорошо, говорят, такой чаек силы восстанавливает, — рекламировал свой напиток Жереба. — Из этих травок лекарства разные делают, бальзамы.

Может, от чая, может, и нет, но в тот день мы шли особенно бодро. Погода пока благоприятствовала нам, только по утрам поднимались с низин сырые туманы, да сыпал и сыпал с берез и осин густой листопад.

— Береза рано облетает, — вздохнул на одном из привалов Иван. — Зима в этом году будет ранняя.

По-прежнему нас поражало обилие грибов.

— А что это мы грибов не едим? — спросил Ивана Павел.

— А ты что, знаешь, какие можно есть? — спросил тот его.

— Ну, это, наверное опенок, а это…

— А это поганка, — перебил его Жереба. — Когда жрать совсем нечего будет, я вас грибами накормлю. Так и так сдохнете. А пока вон лучше шиповника нарви, в чай кинем, знаешь с него навар какой! А запах!

Потом он все-таки объяснил свою странную неприязнь к грибам:

— Больше всего на свете я люблю рыбалку. А чего больше всего не люблю, так это как раз грибы. Друг у меня лучший со всей семьей ими отравился. И отравился-то самыми обычными рыжиками. Год говорят такой был, жаркий, сухой. Вот они яду и набрали. А так у меня мать мастерица по этим делам, она сама и собирает, и солит. Так что грибы мы будем жрать после подметок.

Про подметки он помянул зря. Уже во второй половине дня отлетела подошва у крепких на вид сапожищ Павла. Он давно уже разносил эту пару, путешествие на лодке дало передышку и его ногам, а тут новые невзгоды. Выручил его Иван, одолжил пару тонких ремешков, которыми Павел связал «челюсти» своих чоботов. До привала он дотянул, а там чуть не до полуночи с пыхтением чинил сапоги шилом, дратвой и бесплатными советами Ивана.

На всякий случай я осмотрел свои берцы, но они хоть и изрядно пообтрепались, но все же еще держались хорошо.

Андрей рассчитывал пройти перемычку между реками за два-три дня, на самом деле у нас ушла на это почти неделя. Лишь на пятый день мы продрались сквозь попавшийся нам напоследок мрачный ельник. К этому времени провиант у нас иссяк окончательно. Иван постоянно делал попытки подстрелить хоть какую-нибудь дичь, но все было тщетно.

— Плохая тайга, — сказал он об этих местах.

Мы чувствовали это и сами. Тайга здесь состояла в основном из елей и пихты, даже кедрач не рос в этих темных, поистине дремучих лесах. Почти не попадалась ягода, только грибы. Как ни сопротивлялся Иван, но пришлось нам перейти на грибную диету. Собирали только осенние опята, лопоухие, громадные грибы, мало походившие на своих летних братьев.

Чем мне не понравился процесс приготовления грибного супа, так это занудностью производства. Два раза сливали воду, да кипятили чуть ли не по часу. Но вкус все равно получался бесподобный, Жереба не пожалел для нового блюда своих специй: лаврушки и перца. С тем большим смехом мы наблюдали, с каким отвращением он втягивал в себя каждую ложку варева.

— Нет, что это за пища, — сокрушался он. — Как лягушки в живот падают. И никакой сытости. То ли дело хороший тайменьчик, да на углях!..

Про рыбу, рыбалку и снасти Жереба готов был говорить часами. Насколько мы поняли, основным занятием его в «мирное время» как раз и была добыча «речного жителя». Где он только не рыбачил, по всей Сибири ездил, только чтобы посмотреть, как, где и какая рыба ловится. На Дальнем Востоке и Камчатке он добывал красную рыбу, на Севере тех же самых лососевых и сига. Но ему не так нужен был результат, сколько сам процесс ловли. Последние годы Иван проводил лето дома, забираясь в таежную глухомань за хариусом и тайменем. Как назло в этих наших изрезанных крутыми сопками местах попадались только большие ручьи или небольшие речки, напрочь лишенные промысловой рыбы.

Кончился и чай, так что мы окончательно перешли на «таежную кока-колу», так Андрей прозвал наши тонизирующие лесные чаи.

Но как бы там ни было, мы все-таки вышли к заветной реке. Как мне показалось, она ничем не отличалась от того же Оронка. Не слишком широкая, с быстрым течением, с галечными отмелями и угрюмыми берегами.

Андрей и Иван тут же полезли на ближайшую скалу и в бинокль долго изучали нашу будущую речную дорогу. Вернулись они не очень довольными.

— Ну что? — спросил я наших командиров.

— Впереди сплошные перекаты, на сколько хватает глаз. Не знаю, сможем ли мы пройти на плоту, — ответил Андрей.

— Его еще сделать надо! — неожиданно резко взорвался Жереба, и я понял, что они успели поцапаться.

— Ну что ж, делать, так делать, — бодро отозвался Андрей и, подойдя к ближайшей пихте, пару раз рубанул по ней топором.

— Ты чего делаешь?! — взорвался Иван, подскакивая к нему и вырывая из его рук топор.

— Как что, бревно хочу на плот вырубить, — опешил Лейтенант.

— Бревно! — передразнил его Иван. — Сам ты бревно! Послал ведь Бог на голову мне попутчиков, прости Господи! Плот надо из сушняка делать, на сыром дереве ты только на дно уплывешь.

— А, ну так бы и сказал! Чего орать-то?! — возмутился Андрей. — Показывай, какие подойдут.

Они ушли в тайгу, долго плутали там, ставя зарубки на подходящих деревьях. И этот день, и следующий день мы посвятили лесозаготовкам. Любая работа на голодный желудок не в радость, а лесоповал тем более. Грибы не приносили нам ощущения сытости, тем более что калорий мы тратили много. Жереба закинул на ночь свою волшебную сеть, но утром не нашел от нее даже следа. Озадаченный он долго ходил вдоль берега, потом сплюнул, и высказал свою версию:

— Не иначе как топляк за собой уволок. Вот сука, не жизнь, а сплошная невезуха!

Андрей с Павлом подрубали деревья, а я занимался обрубкой сучков. Иван ушел в тайгу с карабином, так что готовые хлысты мы таскали втроем. В первый день Жереба пришел уже затемно, мрачный, усталый и злой.

— Хреновая здесь тайга, — снова повторил он свою давнюю фразу. — Пустая.

— Как это пустая? — удивился я.

— Ну так, пустая и все! Бывает, тайга просто кишит зверьем, он чуть ли не бежит на тебя, только успевай стрелять. А тут ничего, даже следов-то нет! Ни лося, ни сокжоя. Снежке вон повезло, бурундука поймала да сожрала.

В самом деле, собака с довольным видом дремала около костра.

Утром он снова ушел в тайгу, и ближе к обеду мы услышали выстрел. Через полчаса он притащил к костру здоровенную птицу в коричневом оперении.

— Копалуха, — довольным голосом сообщил он нам, укладывая птицу около костра.

— Копа… чего? — спросил я, разглядывая крючковатый нос лесного индюка.

Иван засмеялся так, как он давно уже не смеялся, проще говоря, заржал во всю глотку.

— Чего! — передразнил он меня. — Копалуха, самка глухаря.

Потроха и голова несчастной жены глухаря достались Снежке, остальное Иван разделил на четыре части.

— Это в дорогу, — пояснил он, засовывая большую часть мяса в рюкзак и подвешивая его на дерево, подальше от греха и вороватого носа собственной лайки, проявляющей живейший интерес к судьбе останков глухарихи. Перед этим Иван старательно обмотал все мясо длинной, остро пахнущей травой.

— Эта травка не дает мясу сгнить, — пояснил Жереба.

Скромное блюдо, приготовленное на ужин, казалось не очень замысловатым: кусок вареного мяса и бульон. Но какое это было блаженство, после «грибного поста» вгрызаться зубами в ароматнейшее, чуть припахивающее хвоей, нежнейшее мясо лесной птицы.

Остался Иван доволен и срубленными нами деревьями.

— Ну что ж, завтра начнем вязать, и дай нам Боже, все- таки поплывем.

Постройка плота заняла у нас полдня. Не знаю, чтобы мы делали без Ивана, плот, наверное, соорудили, но что это было бы за сооружение? Сомневаюсь, чтобы оно прошло хоть одну шиверу.

— Вот ты бы без веревок плот связал? — спросил он работающего в паре с ним Андрея. Тот только отрицательно замотал головой.

— А мы в восемьдесят пятом гробанулись на Злой шивере и без всяких веревок уплыли дальше на плоту.

— Как это? — не понял Андрей. — Разве такое возможно?

— А так вот. Бревна тальником связали, шпонками прошили и поплыли как миленькие. Как раз после этого я гвозди и стал с собой таскать.

Часов через пять я тоже в деталях знал всю технологию построения первобытных плавательных средств.

А плот получился на загляденье, длинный и узкий. Мы связали веревкой восемь стволов длиной не менее восьми метров. Для прочности Иван прибил сверху две доски, на носу и на корме. И спереди, и сзади плот управлялся двумя веслами, метров по пять длиной, установленными в пазах на специально поднятых попереченах, как называл их Иван, подгребицах. Что меня еще удивило — Иван велел натаскать на плот булыжников, щебенки и большой запас дров. Запаслись мы и еще одним веслом, вырубили несколько шестов, на случай мелководья. Всю нашу поклажу мы прикрыли брезентом и привязали в самой середине плота.

— А что, он может перевернуться? — удивился я.

— Еще как и переворачивается-то. Но если он перевернется, то и эти веревки не помогут. А вот волна порой идет такая, что сам еде держишься на ногах.

Закончив со сборами, Жереба критическим оком оглядел наш речной дредноут и, перекрестившись, оттолкнул его от берега.

— С Богом, — сказал он, почему-то тяжело вздохнув.

Я бы не сказал, что плавание на этом упорядоченном лесоповале доставило мне удовольствие. На лодке хоть борта имелись, а тут сидишь буквально на уровне воды, причем волны порой перекатываются через весь плот. Кроме того, бревна, несмотря на весь крепеж, сильно «играли» под ногой, скрипели, навевая какие-то загробные ассоциации. Я уже дважды купался в сибирской холодной воде и прекрасно представлял себе, что произойдет, если не дай Боже эти бревна расползутся в разные стороны. Но как бы там ни было, мы все-таки плыли.

Время от времени сзади раздавался зычный голос Жеребы:

— Бей вправо! Влево бей!

И Андрей послушно ворочал веслом в нужном направлении. Первые несколько километров мы прошли без всяких проблем, течение было спокойным, река если и поворачивала, то довольно плавно, и наш плот, солидно, как океанский лайнер, вписывался в поворот. За это время попалась только одна, сравнительно небольшая шивера, плот корябнул днищем по невидимому в воде камню и понесся дальше.

Ближе к вечеру мы все же попали в оборот. Стоило прибрежным сопкам сойтись чуть теснее, как вода закипела бурунами. И в этой-то свистопляске мы не заметили коварного камня, да и отвернуться от него мы вряд ли бы смогли. От толчка все подались вперед, Иван с Андреем вцепились в весла и устояли на ногах, Павел сидел на брезенте, и его лишь чуть качнуло, а вот я какого-то рожна в тот момент направился на нос плота, и, не удержавшись, полетел вперед, растянувшись плашмя. По плоту как раз гуляла добрая волна, и я встал, промокший насквозь. Слова, вырвавшиеся у меня в тот момент, вряд ли принято употреблять в культурном обществе, но две недели бок о бок с Жеребой не прошли даром. Тот, кстати, в этот момент ржал надо мной во всю глотку.

— Как водичка, Юрок? — закричал он через весь плот. — Горяченькая не пошла?

В ответ я послал его туда, где всегда есть горячая вода. Но отсмеявшись, начали думать, что теперь делать. Иван прошелся по плоту, попрыгал на носу и на корме. В ответ наше деревянное чудище важно покачалось из стороны в сторону.

— Так, все на нос, и за шесты, — скомандовал Жереба.

Сгрудившись на носу, мы накренили плот, а затем с помощью шестов, русского мата и собственных трещавших мускулов столкнули его с камня на глубокую воду.

— Орлы! — похвалил нас Иван. — Просто буйволы!

«Если я буйвол, то в очень легкой весовой категории», — подумал я, разглядывая занозу, доставшуюся мне от плохо ошкуренного шеста.

Но несмотря на такие мелкие неприятности, первый день сильно приободрил нас.

— А ничего, плыть на нем можно, — заметил Павел вечером, сходя с плота.

Ужинали мы все той же копалухой. Я потихоньку поделился мясом со Снежкой. Жереба заметил этот мой жест и выругал от всей души:

— Неча ее поваживать. Собака должна быть голодной и злой. А то какой из нее охотник.

Жереба опять удивил нас. Снежку, подобравшую за нами все косточки копалухи, он привязал к плоту.

— Ты чего это? Боишься, плот сопрут? — спросил, улыбаясь, Андрей.

— Запросто. И знаешь кто? Река. Вода поднимется, и пойдем пешком до самого Урала. Надо бы вообще нам на берег не сходить, да уж больно холодно на воде, задубеешь.

Да, похолодало сильно. В лужах по утрам поблескивали острые осколки льда. За ночь остывала нагретая костром земля, да и нодья уже не спасала, лишь помогала пережить темное время суток.

Уже после отбоя под легкое потрескивание дежурной нодьи Иван позабавил нас очередной историей.

— Мы на плоту всего два раза плавали, и то от нужды. А раньше это было обычным делом. Геологи раз сплавлялись после войны, да упустили вот так же плот со всем имуществом. Чуть с голоду не подохли, хорошо, на промысловиков наткнулись. Рассказал нам это один из мужиков, Семен Заброда, царство ему небесное, через год сгинул. Лодку у нас раскололо, мы-то выплыли, а его под залом затянуло. Рассказал он нам про этот случай, а пристали мы тогда к отмели ну чистая пустыня — ни тайги, ни кустов, еле наносника для костра набрали. Вбили колышек в землю, плот привязали. Ну, а тогда я решил поберечься, что думаю, этот колышек? В плоту весу не меньше тонны, сорвет, и не заметим. Взял, да сдуру и к ноге веревку привязал. А ночью, как нарочно, вода поднялась, плот понесло, ну и меня, конечно. А я еще со сна не пойму, что к чему, снится, будто с горки зимой катаюсь. И снег, и холодно, и что-то я без санок, пузом по льду… Очухался, а я уже в воде кувыркаюсь. И главное, ноги веревкой перехлестнуло, мордой вниз волокет, толком не вздохнешь, я уж захлебываться начал. Еле извернулся на спину, дышать-то могу, а отцепиться ни как не получается, тащит, собака деревянная, да такую скорость набрал! И веревку резать боюсь, вплавь я его тем более не догоню. Мучился я, мучился, вертелся, как карась на кукане. То на дно уйду, а там метра два на стремнине, то всплыву как подводная лодка. Из сил уже выбился. Хорошо, на мель плот выбросило. Влез я на него, дрожу весь. И слышу — впереди шивера ревет! Мамочки родные! Вот уж когда я перетрухал! Протащило бы меня до самого конца шиверы, считай, кусок мяса бы выплыл, готовая отбивная. А уж мужики-то потом удивлялись! Встали, а плота нету. Только след по песку, где меня проволоколо, целая канава. Они вдоль берега, а я им уже машу с отмели, радостный. Почитай, полкилометра меня так проволокло. С тех пор я к плоту еще и Снежку привязываю, она хоть спит чутко, не то что я.

В ПРИХОЖЕЙ У СМЕРТИ

Добрый смех перед сном это хорошо. Но весь следующий день нас преследовали неудачи. «Попутная», так мы обозвали эту новую для нас реку, сполна взяла свое. Сначала мы сели на мель, да так плотно, что ни раскачкой, ни шестом не могли сдвинуть проклятую деревяшку с места. Иван тщательно обмерил шестом глубину со всех сторон плота, а затем со вздохом обратился к нам.

— Ну что, дети Папы Карло?! Полезли в воду.

Как не хотелось нам этого делать, но пришлось. Чуть-чуть обогреваясь руганью, мы сползли в воду и, работая шестами как рычагами, по сантиметру столкнули плот на глубину.

Затем мы еще пару раз садились на камни, но там уже обходилось без водных процедур.

— Нет, все-таки она мелковата, — решил Иван на одном из спокойных участков реки. — Оронок, тот поглубже будет.

Тем временем пейзаж по берегам Попутной начал меняться. Благодушные старые сопки, уступчиво расступающиеся перед рекой, сменились угрюмыми скалами. Они тут же двинули свои мрачные громады, и вода вскипела, штурмуя упрямый камень. Как назло река еще и запетляла. Нам пришлось изрядно попотеть, ворочая тяжелые бревна-весла.

— Влево бей! — орал с кормы Иван, и мы с Павлом на пределе сил отчаянно лопатили бьющуюся в истерике воду.

Пока нам везло. Камни лишь пару раз чиркнули по днищу плота. Некоторые из перепадов оказались настолько значительны, что наш десятиметровый плот прыгал вверх или падал вниз как какая-то щепка. При этом бревна ходили ходуном, и я все ожидал, что наше сооружение вот-вот развалится ко всем чертям!

«Когда же все это кончится?!» — мысль эта ржавым гвоздем засела в мозгу. Но, как оказалось, самое главное было еще впереди.

Мы свернули за очередной кривун, дальше вроде бы поворотов не было. Более того, забрезжил какой-то простор, просветлело. Но совсем уж чудовищным ревом придавил наши уши взбесившийся поток. Первым догадался, в чем дело Жереба.

— Падун! — заорал он, перекрывая даже этот грохот.

Он показывал вперед, и в глазах таежника я впервые увидел страх. Через секунду и до меня дошло, что это такое «падун» и какая нас ожидает участь. Главное что не было ни какой возможности пристать к берегу, вокруг громоздились отвесные скалы. Я уже представил, как наш плот падает вертикально вниз и мы летим в кипящую бездну. А водопад неумолимо приближался. Он заранее предупреждал о себе не только чудовищным грохотом, над ним постоянно висело туманное облака разбитой в мелкую пыль воды. Что было дальше, за срезом воды, мы не видели. С какой высоты предстояло нам падать вниз, не знал никто, все видели одно и то же, покатые плечи низвергающейся вниз стихии.

До водопада оставалось совсем немного, метров пятьдесят, когда Жереба увидел то, чего мы по неопытности не заметили. В самом центре водопада река все-таки пробила каменное ложе, и вода здесь устремлялась вниз более полого. Ширина расщелины не превышала пятнадцати метров. Но это был шанс!

— Вправо бей! — заорал Жереба, и мы все вздрогнули, выходя из оцепенения. — Вправо бей, кому говорю, вашу мать!..

Поняв, что требует от нас кормчий, мы приналегли на весла, а вскоре и я, и Андрей увидели расщелину и поняли свой шанс. С такой интенсивностью я не работал еще никогда в жизни. Водопад приближался с пугающей неотвратимостью, и казалось, что плот сдвигается вправо чересчур медленно. Краем глаза я видел и вторую пару гребцов, они трудились не менее интенсивно. По брезенту с истеричным лаем металась встревоженная лайка. Только веревка не давала ей прыгнуть за борт. А грохот все нарастал, яростно давил на перепонки, я открыл рот, чтобы не оглохнуть, и водяная пыль холодной рукой прошлась по лицу, словно умыв напоследок. Еще метров за двадцать до обрыва я подумал, что наши усилия напрасны, но все продолжали перелопачивать белую от злой ярости воду Попутной и в каком-то невероятном порыве все-таки направили плот как надо, как раз напротив ложбины.

Жереба еще успел заорать: «Держись!» — но до меня это уже донеслось как шепот, мы с Андреем и так бросили весло и намертво вцепились в подгребицу. В ту же секунду плот понесся вниз, я заорал во всю глотку, чувствуя, как орут то же самое мой сосед и те двое, сзади. А плот полого скользил вниз, и я увидел по обе стороны вокруг меня нависшие двумя полукружьями громады падающей в пропасть воды. Я был ниже всего этого и рядом, физически чувствуя многотонную ярость потока.

Сколько нас тащило вниз, полсекунды, меньше? Плот проскочил ложбину и сразу врезался в отбойный вал вздыбившейся воды. Белая, кипящая масса хлынула на плот, ударила в грудь, потащила назад, оторвала руки от поперечины подгребицы и бросив на брезент с грузом захлестнула с головой, оглушив и ослепив одновременно.

Что-то еще ударило меня по ребрам, и тут рев вдруг стал тише, и хотя вода вокруг плота еще продолжала свою свистопляску и вниз по течению плыла плотная белая пена, но это уже были семечки по сравнению с пережитым.

Проведя рукой по лицу, смахивая воду и все пережитое, я огляделся по сторонам. Справа впереди меня лежал Андрей, намертво обхватив поперечину подгребицы. Из его носа почему-то капала кровь.

Затем я встал и оглянулся: Павел и Иван, такие же мокрые, как и я, тяжело дыша, смотрели на нас. Я словно увидел себя со стороны. У всех троих моих попутчиков был какой-то отрешенный, мертвый взгляд. В очередной раз мы ускользнули от смерти. Мы как никогда прежде были к ней близки. Просто побывали у ней в гостях.

МЕЛКИЕ НЕПРИЯТНОСТИ

Но долго любоваться друг на друга Попутная нам не дала. Сильнейший толчок потряс плот, и мы с криками полетели вперед. Если у наших кормчих в запасе был весь плот, а Андрей лежал на бревнах и только дернулся всем телом, то я благополучно запнулся об поперечину подгреби и плашмя рухнул в воду, подняв фонтан брызг. Но утонуть мне в тот день было не суждено. С изумлением я понял, что лежу на чем-то твердом. Все пережитое за эти короткие минуты так сковало мое мышление, что лишь снова оказавшись на плоту, я понял, что, пройдя теснины и вырвавшись на простор, мы с разгона влетели на длинную отмель.

Мое падение и возвращение на плот мужики восприняли со спокойным равнодушием. Только привязанная Снежка металась по плоту, задыхаясь в удушливом скулеже. Падение в водяной ад едва не свело собаку с ума. Все остальные пребывали в каком-то шоке. Движения и жесты каждого казались замедленными, неловкими. Иван уселся на бревна прямо там, где стоял, Андрей по-прежнему лежал на спине, меланхолично смахивая текущую из носа кровь.

— Веслом досталось напоследок, — пояснил он мне. Вспомнив удар по ребрам я догадался что наше исчезнувшее весло напоследок накостыляло и мне.

Лишь Павел стоял, с озабоченным видом шаря по собственным карманам.

Я уселся рядом с Андреем и стал наблюдать за действиями белоруса. Ничего не поняв, я спросил его:

— Паш, ты что ищешь?

Тот поднял на меня озабоченный взгляд, нижняя губа смешно оттопыривалась вниз.

— Да курево никак не найду.

Теперь уже поднял голову Андрей, пристально взглянул на белоруса.

— Ты что, Павел, у нас уже две недели как курево кончилось.

Павел удивленно взглянул на него, затем растерянно спросил:

— Разве? Я что-то не помню.

Андрей тут же вскочил со своей мокрой лежанки, и они на пару с Иваном начали хлопотать вокруг белоруса. Лишь тут я понял, что с ним не просто так приступ склероза, у Павла даже и координация движений нарушилась. Общими усилиями мы усадили его на брезент, взгляд у него по-прежнему оставался отсутствующим. Временами его передергивало словно от ударов током. С ужасом я представил, что будет, если к нему не вернется рассудок.

Иван тем временем все ковырялся в связанных вещах, наконец добрался до своего рюкзака и, пошарив в нем, достал небольшую фляжку. Поколдовав с двумя кружками, он разбавил спирт водой и протянул его Павлу. Тот сначала даже не понял, что от него требуется.

— Пей, — приказал Андрей, и Павел, чуть поперхнувшись от неожиданности, осушил кружку до дна. Отдышавшись, он глянул на ее дно, потом посмотрел на нас, и этот его взгляд мне понравился больше прежнего.

— А закусить-то у нас нечем? — спросил белорус.

— Может, тебе еще и закурить? — настороженным тоном спросил Андрей. Павел удивленно посмотрел на него.

— У нас же курево давно кончилось.

Мы облегченно вздохнули. Похоже, эту проблему нам все-таки удалось разрешить.

— Ну, я думаю, теперь и нам можно выпить, — решил Иван и пустил кружку по кругу.

Спирт мгновенно ударил мне в голову, да что мне. Все четверо с хохотом вспоминали подробности нашего полета, хотя совсем недавно всех просто трясло от страха. Наибольший смех почему-то вызывали я и Павел.

— Нет, Юрок, ты купаться любишь больше всех нас, — подначивал меня Андрей. — Чуть на равнину выплыли, и он сразу ласточкой в воду!

— А этот! — стонал от смеха Иван. — Закурить, говорит, хочу. Где-то у меня пачка «Мальборо» оставалась!

Павел обижался, он ничего такого не помнил, но от вида его простодушной физиономии нас разбирал еще больший смех. Время шло, наш «истерикон» постепенно сошел на нет. Иван поболтал фляжку, там что-то еще чуть-чуть бултыхнулось. Он вздохнул и упрятал ее в рюкзак. Потом Жереба с шестом обошел плот, пробуя дно со всех сторон. Получалось так, что мы застряли на отмели размером с футбольное поле, и до ближайшей глубины расстояние было метров двадцать. Разогнавшийся плот с такой силой врезался в отмель, что собрал перед собой небольшой вал песка и щебенки.

На плот Жереба вернулся в очень расстроенных чувствах.

— Ну что, Вань? — спросил его Андрей. — Полезли в воду.

Руками он показал, будто толкает что-то рычагом. Жереба только махнул рукой.

— Бесполезно. Тут бульдозер нужен, чтобы нас выдернуть.

— Что, так плохо?

— Хуже быть не может.

— А что же теперь делать? — растерянно спросил я.

— Да ничего. Сидеть помирать.

Жереба покосился на берега, мы тоже начали разглядывать спасительную твердь. Увы, до ближайшего из них было не менее ста метров. Повторить наш прошлый трюк с «паромной переправой» ни как уже не получалось, все веревки ушли на плот.

— Давай все таки попробуем его столкнуть, — предложил Андрей.

— Пробуй, — нехотя отозвался Иван.

В воду мы попрыгали легко, с шутками и смехом, хмель еще играл в голове. Но пять минут в ледяной воде заменили сутки вытрезвителя. К тому же шест остался один, два запасных смыло. Попробовали использовать одно из весел, но всю безнадежность наших попыток я понял сразу. На этот раз мы даже не смогли подсунуть наши рычаги под плот. Он словно врос в щебенку и песок.

На плот мы взбирались уже без шуток, в сопровождении лязганья собственных зубов. Перспективы были нерадостными, просто мрачными. Набежали низкие тучи, начинало темнеть.

— Ладно, — вздохнул Иван. — Надо готовиться к ночевке. Костер соорудить, а то загнемся здесь от холодрыги.

До этого я как-то слабо представлял себе, как это можно на деревянном плоту разводить костер? То, что и сырое дерево прекрасно горит, я уже знал, спасибо Жеребе. Все оказалось предельно просто. Он сгреб в кучу запасенную еще с самого начала нашего путешествия щебенку и остался очень недоволен ее количеством. Большую часть камней просто смыло водой при падении с падуна. Пришлось Павлу снова лезть в воду и выковыривать из песка булыжники. Хреново было еще и то, что вал воды лишил нас и большей части запасов топлива. Сохранился лишь резерв, НЗ. Он лежал под привязанным брезентом и служил как бы подстилкой нашим рюкзакам. Конечно, весь этот сушняк изрядно промок, но за это я как-то не волновался. Жереба разжигал костер при любой погоде, в самый сильный дождь. Но развязав брезент и откинув его в сторону, мы получили очередной неприятный сюрприз. Мы не поняли, как это могло случиться, но тот самый проклятый вал за водопадом сумел вымыть из-под брезента и утащить с собой множество самых нужных нам вещей. Бесследно исчезли в речной пучине карабин Андрея, наш котелок, чайник и даже топор Жеребы. Карабин Жеребы уцелел потому, что его, как и свой котелок, Иван подсунул под клапан рюкзака.

Поразмыслив, мы решили, что все не так уж и страшно. Все-таки у нас остава лось оружие, топор, правда, не такой «жуткий» как секира Жеребы, да и котелок Ивана вполне смог заменить два наших столовых прибора. Эту алюминиевую посудину мы до этого не использовали. По форме она напоминала стандартный армейский котелок с крышкой, но внутри ее оказался точно такой же котелок, только поменьше. Он-то и заменил нам безвременно погибший чайник.

Жереба занялся постройкой костра. Несколько деревяшек он застругал ножом, у них появилась бахрома из стружек. В рюкзаке у Ивана нашлась и завернутая в пленку береста. Он обложил ее сушняком, поджег, и пока пламя весело разбиралось с берестой, Иван соорудил что-то вроде шалашика для самого веселого и горячего «приятеля» таежных бродяг.

С костром сразу стало веселее. Большим его Иван делать не стал, лишь обложил по сторонам на просушку весь остальной запас дров. И тут же, словно в пику ему, начал моросить дождик.

— Вот дьявол, а?! Нашел время, — выругался Андрей.

Жереба, на мое удивление, смолчал, лишь долго разглядывал несущиеся с верховьев тучи. Меня удивило то, что в котелок Иван сунул весь запас нашего мяса. Поняв мой взгляд, Жереба пояснил:

— Сейчас все сварим, а то потом дров не будет.

Запах мяса вернул интерес к жизни и Снежке. Все это время несчастная собака лежала рядом с брезентом. Мне показалось, что у лайки происходило то же самое, что у Павла, он впала в прострацию и лишь изредка жалобно поскуливала. Но запах глухариного мяса сделал с ней то же, что с Павлом спирт. Она тут же вскочила на ноги и начала выпрашивать у хозяина столь желанное лакомство. И Жереба в этот раз не устоял. Отрезав небольшой кусочек мяса, он кинул его собаке. Снежка даже не стала жевать его. Впечатление было такое, словно у нее отсутствовали пищевод и желудок. Лишь пасть, а потом сразу пустота, куда все и провалилось. Помахиванием хвоста лайка намекнула, что не прочь продлить «застолье», но Жереба строго прикрикнул на нее:

— Хватит с тебя, самим жрать нечего.

И Снежка больше даже не взвизгнула, лишь стояла не сводя глаз с котелка и жадно вдыхая божественный запах.

Кроме бульона и мяса, Иван заварил и свой фирменный таежный чай.

Мы немного обсохли, правда, только спереди, так как на спины нам продолжали капать скудные слезы сибирской осени. Дождь то накрапывал, то переставал. Больше допекал ветер, холодный, порывистый. Скромное пламя нашего костерка не могло согревать нас, лишь помогало не замерзнуть. Из рюкзаков, брезента и собственных тел мы соорудили заслон от ветра и скрючились над пламенем. Спать было невозможно, потянулись томительные часы ожидания рассвета. Мы тихонько переговаривались о самом разном, о способах спасения, о прошлой, доартельной, жизни. О будущем.

— Неужели ты действительно отдашь этим козлам золото? — поинтересовался Иван у Лейтенанта.

— А что делать-то? — удивился тот. — Конечно, отдам. Нам двадцать пять процентов полагается…

— Нет! — перебил его Павел. — Это за клад дают двадцать пять процентов суммы. А за это, я думаю, нам ничего не дадут.

— Почему? — не понял я.

— Мы же его не нашли? Это не клад, это просто наше золото.

— Правильно он говорит, — поддержал его Иван. — У нас один мужик мешок с деньгами нашел. «Уазик» проехал с инкассаторами, а в полу машины дыра была. Ну мешок и вывалился. А он на мотоцикле с рыбалки ехал, подобрал. Нет чтобы припрятать да зажить по-человечески, так он с ним в милицию приперся. Там сначала даже не поверили, решили, что он штуки три таких мешка надыбал, а одним решил глаза замазать. Где, говорят, остальные? Хорошо, тут с леспромхоза позвонили, подтвердили, что один из мешков с зарплатой потеряли. И сошлось все до копейки.

— Ну и что? — нетерпеливо спросил Павел.

— Ну что! — ухмыльнулся Жереба. — Поблагодарили, руку пожали да пинка под зад. Через месяц, правда, часы вручили. Вот такие, как у Лейтенанта, непромокаемые. Но он их этой же зимой на рыбалке утопил, в проруби.

Я как-то приуныл. Слишком уж я рассчитывал на это золото, вернее, на деньги, заработанные в артели.

— Но с нами же должны рассчитать за ту работу. Что мы, зря, что ли, горбатились целых три месяца? — горячился Андрей.

— А кто? — спросил я. Мне вдруг стало ясно наше беспросветное положение. — Артели к этому времени уже не будет. Если Иванович не врет, то сейчас уже от «Зари» даже следа не осталось. А государство нам ни копейки не выплатит, оно тут не при чем.

— Ну, тогда еще проще. Сдадим золото государству и огребем кучу денег, — продолжал фантазировать с энтузиазмом Лейтенант.

— Дадут, да догонят, да еще раз дадут, — съехидничал Иван. — Ты что, государство наше не знаешь? Оно удавится, но не отдаст своего. Вон я с одним мужиком сидел. Тот на рыбалке самородок нашел, килограмм с лишним. Сколько он с ним хлопот себе нажил, ты не представляешь! Чтобы мыть золото, нужно брать лицензию, а у него лицензии не было. Он доказывал, что случайно нашел, а ему: ладно врать, говори, где еще спрятал.

— И что, посадили? — удивился Павел.

— Да нет, это он потом уже сел. Деньги он, правда, получил, но через полгода, и сразу ушел в запой. Нажрался, взял ружье да к тому менту пошел в гости, ну, который обыск у него дома устраивал. Пальбу поднял. Пять лет влепили. Бандитизм, говорят.

Все эти разговоры очень не понравились нашему Лейтенанту. Он как-то примолк, затихли и мы. Время от времени кто-нибудь спрашивал Андрея, сколько времени, и тот, глянув на освещенный циферблат своих «Командирских», равномерно отчеканивал часы и минуты. Со временем это ему надоело, и он даже слегка взорвался.

— Да что вы через каждые пять минут спрашиваете! Отстаньте вы от меня!

— А я поэтому в тайгу часы и не беру. Зачем? Здесь время исчисляется сутками, — весомо обронил Жереба.

— Кстати, а какое сегодня число? — спросил Андрей, тщетно пытаясь рассмотреть маленькую циферку календаря.

— Черт его знает, — вздохнул Павел. — Мне кажется, мы уже в этой тайге полжизни шатаемся.

Они замолкли, а я, прикрыв глаза, неторопливо прокручивал память назад. Дойдя до нашего выхода с базы второй бригады, я постепенно начал восстанавливать календарь, награждая каждый прожитый день числом. Перед внутренним взором замелькали первые дни пешего перехода, первый горный хребет, мрачное, сырое плоскогорье, снова горы, реки, километры и дни пути. Встреча с Иваном, долбленка, наша первая катастрофа, уход на Попутную, уже эта эпопея на плоту. Результат ошеломил меня.

— Сколько дней в сентябре? — спросил я.

— Тридцать, — подсчитав по-народному, по костяшкам кулаков, отозвался Павел.

— Значит, сегодня девятое октября, — сообщил я результат своих вычислений.

Павел и Андрей сразу резко вскинулись, глянули на меня, словно стараясь прочесть в глазах какую-то не эту, а другую правду. Но они-то знали мою память и поверили сразу. Совсем по-другому повел себя Иван. Его это сообщение просто сразило.

— Не может быть, — пробормотал он. — Врешь поди!

— Нет, Вань, все правда. Юрка никогда в таких случаях не ошибается. Память у него грандиозная.

Андрей все таки разглядел дату календаря и согласно кивнул головой.

— Точно, девятое.

А Жереба все никак не мог прийти в себя.

— Я же всего на неделю опаздывал. А сейчас я как будто и не приблизился к Баланино. Я уже на двадцать дней опоздал.

— Да придешь ты, что волнуешься? — удивился Андрей. — Сам же говоришь — день в тайге не время.

— Да что ты понимаешь! — взорвался «бегун». — Меня там мужики ждут, это их золото. Они решат, что я зажилил их «песочек».

— Почему именно зажилил? Может, тебя медведи съели? — не понял Андрей.

— Да они-то откуда знают, съели меня или я просто с ихним добром деру дал. Раньше мы толпой шли, один погибнет, другой донесет.

— Ладно, Вань. Если тебя медведь скушает, то мы твое золото, так и быть, донесем, — пошутил Андрей. — Скажи только куда.

Жереба зверем посмотрел на него, сплюнул и отошел в сторону.

— Чего это он? — тихо спросил Павел.

— Да шуток не понимает, — отмахнулся Андрей.

Иван долго маячил на носу плота, но холод не тетка, и вскоре он снова подошел к нам. Теперь он молчал, только методично подкладывал в огонь ветки. Надолго воцарилась тишина, лишь потрескивали угли костра да за спиной неумолчно ревел падун.

Во втором часу ночи топливо кончилось. Жереба молча отошел в темноту, чертыхнулся, а затем мы услышали звон топора. Он рубил наш единственный шест. Его хватило еще на час. Затем мы остались в темноте.

Как ни странно, но когда стало темно и холодно, я уснул. Просто усталость взяла свое, да тут еще в ногах пристроилась Снежка, по бокам Андрей и Павел. Лишь Жереба темной громадой застыл по другую сторону потухшего костра.

Проснулся я довольно быстро, в холоде, как ни старайся, все равно не выспишься. Все было так же, все на месте: небо, река, Андрей и Павел тихо сопели у меня по бокам, Снежка тихим теплом прогревала мне ноги. Не было видно лишь ее хозяина. Я попытался было уснуть снова, но снизу, из щелей бревен тянуло мокрой стылостью, и до конца не просохшая одежда леденила спину. Я полежал сколько еще мог, а потом все-таки встал, надеясь согреться движениями.

Меня занимал вопрос: куда девался Жереба? Иван, конечно, привык во всем полагаться только на себя, но неужели он улегся спать на этаком дубняке в стороне от нашей «теплой» компании?! Этак можно и околеть.

Лишь поднявшись, я увидел нашего таежного зубра. Остатки сна мигом слетели с меня. Жереба стоял на носу, в коленопреклоненной позе. Я знал, что Иван неверующий, да еще и богохульник, а тут получалось что он слезно выпрашивает что-то у вселенского судьи?! Я припомнил сдвиг по фазе у Павла и решил, что Жеребу постигла та же участь.

Я растолкал друзей, шепотом обрисовал им ситуацию. Как раз забрезжил рассвет. Осторожно мы приблизились к коленопреклоненному кормчему и остановились, переглядываясь. Андрей выразительно покрутил пальцем у лба. Что нам было делать дальше, никто не знал. Мало ли что придет сумасшедшему в голову, еще кинется на нас с топором, и это при его-то силище?! Но тут Жереба зашевелился и, обернувшись, взглянул на нас не только вполне здравым, но и веселым взглядом.

— Ну, поднялись, студенты! Как Юрка то говорил: «Дуракам везет». — Он кивнул в сторону реки. — Похоже, в верховьях прошли дожди, вода прибывает. За полчаса уже сантиметров на десять поднялась.

Это известие нас приободрило. А тут еще припустил дождь плотный, бесконечный, обложной. Его крупные капли барабанили по нашему брезенту словно пули. В первый раз за всю нашу эпопею мы были ему рады. Еще через полчаса плот сам, без нашей помощи закачался на волнах.

— Живем, славяне! — радосно проревел Жереба, делая первый гребок веслом.

ПРИПЛЫЛИ, МАТЬ ВАШУ!

Покайфовать на твердой почве Жереба нам не позволил. Мы запаслись топливом, Иван вытесал запасное весло и пару шестов, я едва успел набрать уже промерзших грибов, да, подбежав к мощному кедру и лупанув по нему здоровенной корягой, собрал с земли штук двадцать шишек, заработав при этот себе одну на затылке. Орехи поспели и легко шелушились, так что полдня у нас было занятие чуть получше, чем ворочание проклятых тяжеленных весел, да ощущения текущей за шиворот воды. Мужики соорудили посредине плота палатку из брезента Ивана и нашей пленки. У нее не хватало двух торцевых стенок, но и подобное сооружение все-таки хоть немного защищало от дождя.

Свое нетерпение Жереба объяснил очень просто:

— Надо проскочить, пока вода высокая. Чем дальше, тем лучше.

Мы с Павлом были как бы на подхвате, а основную работу на веслах выполняли наши рулевые. У Ивана с Андреем выработался даже какой-то свой язык. Жереба руководил теперь обрывками слов, а то и какими-то междометиями. Андрей же в точности выполнял его указания. Получалось у них хорошо. Длинный, узкий плот на загляденье точно и даже изящно вписывался в самые крутые повороты. Иногда мы все-таки цепляли камни, но самый тяжелый случай произошел, когда на входе в шиверу нос плота залез на пологий камень. Течением всю остальную часть поволокло вперед, развернуло нашу «каравеллу» на сто восемьдесят градусов и так же легко и непринужденно стащило с валуна.

Иван хотел было плыть даже ночью, чего я абсолютно не понимал. Правда, случай помешал этому. Уже вечерело, когда нас с приличной скоростью вынесло из-за крутого поворота, и мы с маху налетели на топляк, большое дерево, застрявшее на отмели. Андрей первым увидел лежащую поперек русла преграду, сразу понял, что миновать ее не удастся, и закричал нам:

— Берегись!

Мы с Павлом как раз были в нашей мини-палатке, оба только встали, но резкий толчок бросил нас обратно на бревна. Подняв голову, я увидел над собой здоровенный сук. Прикинув его высоту, я пришел к выводу, что если бы плот не уперся в ствол, то эта штуковина вполне могла пропороть меня насквозь. А вот Андрею, чтобы избежать столкновения с ощетинившейся кроной, пришлось прыгать в воду. Чтобы согреться, он лично отрубил вершину проклятого дерева, и она еще некоторое время гордо плыла перед нами, пока не села на мель, вовремя предупредив нас о грядущей опасности.

После этого мы все-таки свернули к берегу. Нам повезло, метрах в десяти от воды мы нашли сухую лиственницу, и хотя пришлось попотеть, разрубая плотное дерево, но благодатный огонь скрасил нам ночь. Утром дождь перестал. По высокой воде мы шли еще один день, затем вода пошла на убыль, но, как оказалось, мы уже прошли самый сложный участок реки.

Каждое утро начиналось с того, что Андрей разворачивал карту и пытался определить, где мы находимся. Пройдя перешеек от Оронка до Попутной в самом узком месте, мы удалились от Оронка километров на сто пятьдесят, а затем начали снова сближаться. Вот на каком из участков этой дуги мы находились, и пытался узнать Андрей. Лейтенант смотрел на свой маленький сомнительный компас, затем пытался разобраться со сторонами света, и по направлению реки и рельефу ее берегов все-таки определиться.

Чем донимала нас тайга в те дни, так это сыростью. Одежда, не успевая просохнуть, начала расползаться на глазах. Даже Иван, выглядевший раньше по сравнению с нами франтом, теперь смотрелся самым обычным оборванцем. Он, кстати, давно перестал бриться и зарос густой щетиной, превратившей его из благодушного здоровяка в угрюмого верзилу. Что-то изменилось и в его характере, он стал молчаливее и сдержаннее. Хотя и не потерял способности делать иногда просто королевские подарки. Глядя, как мы с Павлом покорно принимали небесный полив на непокрытые головы, он достал нож, отчекрыжил от своего брезентового полога солидный кусок и протянул его нам.

— Сшейте себе что-нибудь на башку, голодранцы, — буркнул он.

В портняжном деле мы с Павлом не слишком поднаторели и после всех ухищрений соорудили два странных колпака. Увидев впервые нас в этих обновках, Лейтенант засмеялся и сказал:

— Ну, теперь у нас настоящий корабль дураков.

Но больше всего нас донимал голод. Поднявшаяся, мутная вода не позволяла добывать нам рыбу. Иван каждый день на часок-другой уходил в лес, но удача отвернулась от нас. Ивана это приводило в бешенство. Он никак не мог подтвердить свою репутацию «настоящего охотника». Единственный из нас, кто не бедствовал, так это собака. Стоило плоту ткнуться в берег, и она тут же исчезала в кустах. Появлялась к утру, сытая и довольная. Иван материл ее как любимую тещу, подтаскивал к себе и разглядывал оставшиеся на морде частички пуха или перьев, угадывая меню собачьего ужина:

— Зайца сожрала, с-собака! Нет чтобы нам принести, а, бандитка?!

Снежка в ответ независимо отворачивала голову, дескать что с тебя взять, ты же «мышей не ловишь». На охоту с Иваном она шла довольно неохотно, сытый голодному не товарищ. Так что пробавлялись мы все тем же диетическим рационом: суп из мороженых опят да кедровые орехи, щелкай не хочу.

Лишь на четвертые сутки мы обнаружили что-то похожее на устье реки. Часов до десяти стоял туман, и Жереба, прихватив лайку, отправился на поиски охотничьего счастья. Мы же занялись починкой плота. Камни и мели Попутной сделали свое дело, перетерли веревки на крайнем бревне, и теперь оно подпрыгивало на ходу, постепенно освобождаясь от стяжной доски. С ним ковырялись Андрей и Павел, а я топтался на берегу, наблюдая за их леденящим душу и тело трудом.

Связав кое-как концы бревен, Андрей поднял голову, посмотрел вниз по течению и присвистнул:

— Вот это да! Мы что, уже доплыли до океана?

Действительно, слишком уж большой простор открывался по курсу нашего нехитрого корабля.

— Юр, возьми бинокль и сгоняй вон на ту сопку, — Андрей кивнул в сторону ближайшего склона. — А мы пока хоть погреемся.

Пока они прыгали около костра, я нехотя полез в гору. На голодный желудок даже путешествие в сортир кажется утомительным. Минут десять я карабкался на пологую сопку, безлесую, покрытую пожухлой скользкой травой. К концу короткого путешествия я взмок от пота, начала кружиться голова.

— Ну, Юрок, ты дошел, — бормотал я, шагая вверх. — Интересно, это от голода или от счастья?

Взойдя на вершину, я сделал еще несколько шагов и неожиданно для себя оказался на самом краю скалы. Если с нашей стороны это действительно был гигантский холм, то с другой стороны его порядочно изгрызла текущая внизу река.

Я, конечно, обрадовался. Это мог быть только наш старый знакомый Оронок. Полюбовавшись быстрым течением его вод, я перевел взгляд чуть дальше и… плашмя упал на землю.

На противоположном берегу у слияния рек были какие-то люди. Сначало я увидел поднимающийся дым, а потом и людей. Приникнув к биноклю, я долго разглядывал их. Без сомнения, это были наши старые знакомые. Я прекрасно разглядел долбленку, маленькую фигурку Илюшки-эвенка, копошащегося у костра. До их стоянки было метров двести-триста, не больше, и сверху все было видно как на ладони. Около деревьев стоял точно такой же балаган, как и на прежней стоянке Илюшки. Я понял, что поджидают они нас давно. На развилке поваленного дерева около самой реки пристроился автоматчик. При мне же его сменил другой.

Увидел я и Куцего. Он на четвереньках выбрался из балагана, подошел к костру, спросил о чем-то эвенка. Тот в ответ пожал плечами, и Куцый неожиданно заехал Илюшке кулаком по уху. Тот упал, затем медленно поднялся, потряс своей косматой головой и медленно пошел в тайгу. Я даже пожалел старика, хотя во всех своих неприятностях был виноват только он сам.

Надо было предупредить друзей, но я долго не мог оторваться от созерцания этой странной картины: мирный быт людей, взявшихся убить нас любой ценой. Лишь когда все шестеро собрались возле котелка и принялись шурудить в нем ложками, вылавливая здоровенные куски мяса, я сглотнул слюну и двинул вниз.

Спускался бегом, поэтому, запыхавшись, долго не мог произнести ни слова. Плот уже был готов, не было только наших охотников.

— Ну, что там такого интересного разглядел? — благодушно поинтересовался Андрей, привязывая к плоту рюкзак.

— Там… Куцый, — еле выдавил я. Лейтенант сразу все понял.

— Значит, все-таки они нас раскусили, — сказал он. — Догонять не стали, а ждут здесь.

— Как они узнали? — не понял Павел.

— Да просто. Что думаешь, карта только у меня есть? Эвенк еще поди подсказал. — Андрей изменился в лице. Мне показалось, что он словно постарел. С удивлением я увидел то, что не замечал раньше, седину в волосах Лейтенанта.

— Значит, мы здесь, — Андрей ткнул в точку на карте. — Не так уж и много осталось. Надо подождать до ночи и попробовать проскочить мимо них в темноте. Может, удастся…

И, словно опровергая его слова, откудато из-за соседней сопки ударил выстрел. Мы вскочили на ноги.

— Жереба! — понял Андрей. — Как не вовремя.

Он сложил руки рупором и прокричал в сторону выстрела.

— Ванька, назад! Давай сюда, быстро!

Не знаю, услышал его зов наш охотник или же пришел по своей воле, но минут через пять из-за деревьев показались и Жереба, и Снежка. Иван тащил убитого зайца, лицо его выражало досаду.

— Эх, такой лось ушел! Услыхал, видно, нас, и ходу…

— Черт с ним, с лосем! — оборвал его Лейтенант. — У нас тут дела совсем хреновые. Куцый с компанией объявился.

— Где? — охнул Жереба.

Мы ему в три голоса объяснили всю диспозицию. Иван схватился за голову.

— Так они слышали выстрел!

— Скорей всего, — подтвердил Андрей.

— Надо уходить, — всполошился Жереба. — Переправимся на ту сторону, там хоть в лес уйти можно, а здесь прижмут в междуречье, и все.

Оттолкнув плот, мы шестами погнали его к другому берегу. Иван торопил нас, постоянно оглядываясь. Его тревога оказалась не напрасной. Мы только выгрузили на берег вещи, как из-за мыса показалась лодка и сразу застрекотал автомат. Этот звук да посвистывание пуль над головой прибавили нам резвости. Буквально через какие-нибудь секунды мы оказались за деревьями. Первое время Жереба изводил и себя, и нас, проклиная свою судьбу, сплошную невезуху и этого дурацкого зайца.

— Да хоть бы зверь был, лось там, а это так, тьфу, на раз понюхать.

Потом он смолк, только ожесточенно продирался сквозь густой подлесок.

Лишь на первом привале, в конец загнав нас, Жереба вытер пот и с какой-то безнадежностью сказал.

— Ну вот, опять начинается мотня. Приплыли… мать вашу!

БЕГ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ

Да, все предыдущие трудности нашей таежной робинзонады не шли ни в какое сравнение с этой изматывающей силы и нервы гонкой от смерти. На втором коротком привале, отдышавшись и сплюнув тягучую слюну с привкусом желчи, я спросил:

— А куда мы… собственно… идем?

— Да, это он верно… спросил, — отозвался Андрей, доставая карту и разворачивая ее. — Куда идем, командир?

Жереба, а именно к нему обращался Лейтенант, ткнул пальцем в один из участков карты:

— Нам нужно сюда. На заимку к деду Игнату. Обычно мы плыли по реке, тут хоть и крюк большой, но горы в стороне оставались. А сейчас придется на них карабкаться.

— А нельзя миновать этого деда Игната?

Жереба отчаянно замотал головой.

— Нет! Тут, дальше, еще одни горы, и как раз за его избушкой самый удобный перевал.

— Ну что ж, — согласился Андрей. — Пойдем к твоему деду.

И снова нам приходилось идти с самого рассвета и допоздна. Ночью уже прихватывали заморозки, лед в лужах и иней на траве уже перестали быть для нас экзотикой. Хворост собирали на ходу, а костер разводили в какой-нибудь яме или глубоком урочище. Замучил голод. Злополучного зайца съели за два дня. Грибы перемерзли и в пищу уже не годились, пробавлялись орехами да подмерзшей ягодой. На мужиков было страшно смотреть, щеки впали даже у круглолицего Жеребы. Мы, будто вставшие из гроба мертвецы продирались по тайге. Я временами просто падал от головокружения. Да и мужики частенько начали спотыкаться.

Но хуже всего было то, что нам никак не удавалось оторваться от преследовате лей. Два вечера подряд Андрей влезал на деревья и видел их костер. Казалось непостижимым, как они находят наш след в тайге, но Жереба нещадно костерил проклятого Илюшку, не сомневаясь, что это его работа.

— Нет, от эвенка в тайге не уйти, — в который уже раз повторял Иван.

Раз мы сошлись совсем близко. Взойдя на очередную сопку, мы остановились отдохнуть. Я вытащил бинокль и смотрел туда, откуда мы пришли. Иван уже подал команду к подъему, когда вдалеке, на склоне сопки появились наши преследователи. До них было рукой подать, я даже видел их заросшие измученные лица. Чувствовалось, что и им эта гонка далась непросто. Если наши рюкзаки оттягивало золото, то в их котомках, кроме воздуха, не было ничего. Впереди шел Илюшка, по-прежнему с непокрытой головой, с посохом в руке. Не отрываясь, он смотрел на землю, и была в этом какая-то заторможенная отстраненность зомби.

Тогда мы все-таки ушли. Наступила ночь, а на следующий день нам повезло больше, чем им. И выручила нас Снежка. Она спокойно шла на поводке у Ивана, но вдруг резко встрепенулась и встала, жадно нюхая ветер, затем утробно зарычала и рванулась вперед, потащив за собой хозяина. Шерсть у нее встала дыбом. Жереба волочился сзади как марионетка.

— Медведь, ей-Богу медведь! — восторженно заорал он, с трудом придержал лайку и спустил ее с поводка. Собака мгновенно исчезла из виду. А Жереба скинул рюкзак и, на ходу перезаряжая карабин, рванулся вслед за ней. Его рюкзак подхватил Павел, и мы невольно перешли на бег.

Вскоре мы услышали истеричный, захлебывающийся лай Снежки, а затем и яростный рев медведя. На вершине сопки мелькнул и исчез брезентовый дождевик Жеребы, и именно на этой вершине силы оставили нас, но вся картина таежной драмы развернулась у нас перед глазами. Внизу, в пологом ложке огромный мохнатый зверь крутился на месте, отмахиваясь передними лапами от наседающей лайки. Медведь то поднимался на дыбы, то бросался вперед, пытаясь достать собаку. А та была страшна и прекрасна одновременна. С быстротой молнии она уворачивалась от ударов хозяина тайги, отпрыгивала в сторону, но стоило бурому чудовищу, увидевшему нас, повернуться, чтобы дать деру, она тут же вцепилась зубами в толстые ляжки зверя. Медведь взревел еще громче, крутанулся на месте, стараясь достать неумолимого убийцу. Он совсем осатанел, и тут Снежка чуть чуть замешкалась, боком ударившись о небольшое дерево и угодив как раз под удар медвежьей лапы. Собака с жалобным визгом взлетела в воздух и упала в кусты. В ту же секунду грянул выстрел, это Иван наконец продрался сквозь густой подлесок.

Первым выстрелом он лишь подранил зверя. Тот крутанулся на месте, поднялся на задние лапы и с ревом пошел на Жеребу. Иван выстрелил второй раз, рев захлебнулся, и медведь бурой глыбой рухнул на землю.

Все это произошло так быстро, что мы даже не успели отдышаться. Андрей обернулся ко мне, сунул в руку бинокль и кивнул в сторону пройденного склона.

— Постой здесь,… дай знать, когда они подойдут.

Стоя на вершине, я отчаянно крутил головой, стараясь не упустить ничего по обе стороны сопки. Внизу, в ложбине, вовсю хозяйничал Иван. Судя по дерганью медвежьей туши, он вспарывал медведю живот. Павел вытащил из кустов поскуливающую от боли собаку и перенес ее на поляну.

И все таки я чуть не прозевал появления наших преследователей. Когда я обернулся назад, они уже бежали вниз по склону. Они слышали выстрелы и решили кончить дело одним ударом. Расстояние между нами вряд ли превышало полкилометра, и я со всех ног кинулся вниз.

Подбежав к нашим, я не мог ничего выговорить, но Андрей по моему виду понял, что я хотел сказать.

— Уходим, Вань, — тронул он Жеребу за плечо. — Они уже близко.

Тот только выругался в ответ. Стоя на коленях, он шурудил руками в чреве медведя. Меня поразили размеры зверя. Сверху он не казался таким громадным, и лишь стоя рядом, я почувствовал разницу между ним и суетливым цирковым медвежонком, пляшущим под дудку укротителя. Холодок пробежал по спине от одного взгляда на его длинные желтоватые когти. Даже мертвый «Хозяин тайги» поражал своей мощью. Огромная голова с оскаленными клыками, густой ворс бурой шерсти. Но больше всего мне почему-то запомнился сизый цвет вываленных на землю кишков и окровавленные руки Жеребы, выдирающие из медвежьего чрева что-то похожее на сердце. Иван бросил этот кусок в котомку Павла. Потом он вскочил, схватил топор и в три удара отрубил медведю заднюю лапу. Андрей мгновенно подставил свой рюкзак. Пока он его завязывал, Жереба подхватил на руки взвывшую от боли Снежку, пристроил ее у себя на шее и крупным, стелющимся шагом рванул в распадок между сопками. Я сразу понял его мысль. Если бы мы сейчас начали карабкаться на сопку, то лучшую мишень и представить себе было бы трудно. За Жеребой побежал Павел, а я чуть замешкался, дожидаясь Андрея.

Мы уже выбирались из распадка, когда сзади раздались крики и застучал автомат. Меня просто раздирало желание посмотреть, что происходит за спиной, и этому не могли даже помешать назойливо посвистывающие над головой свинцовые «птички». Я оглянулся. Люди Куцего как раз наткнулись на тушу убитого медведя. Эвенк исполнял вокруг поверженного гиганта восторженный танец, да и остальные столпились рядом, с жадностью уставясь на такую гору мяса. Опустил автомат и стрелявший. Лишь Куцый не успокоился. Буквально пинками он оторвал двоих своих подчиненных от созерцания столь вожделенного мяса и жестом указал в нашу сторону.

Мои наблюдения прервал Андрей. Вернувшись, он тем же способом, что и Куцый, послал меня вперед. Коротко глянув на преследователей лейтенант забежал в заросли молодого кедрача, остановился и скинул рюкзак.

— Ты что, Андрей? — крикнул я.

— Беги! — отозвался он, лихорадочно расстегивая рюкзак. — Я их задержу.

«Как?» — мелькнуло у меня в голове. — «У него же даже карабина нет, он остался у Жеребы!»

— Уходи! — закричал Андрей, подняв голову. Для большего эффекта он покрыл меня матом, и лишь это подействовало на меня как тот же пинок. Я пробежал метров пятьдесят, впереди все по той же ложбине между сопками карабкались Жереба и Павел. Оглянувшись, я увидел как Андрей откатился в сторону от тропы, укрылся за стволом поваленного дерева. Ничего не поняв, в его действиях, я снова припустился бежать. Ложбина поднималась вверх, лес отступил, кустарник становился все реже, и теперь мы были хоть и далеко от преследователей, но на самом виду.

«Сколько между нами, метров двести, триста? — с беспокойством думал я. — Андрей говорил, что «калашников» и с километра может убить».

Словно в ответ на мои раздумья, сзади снова затрещали выстрелы. Я и без того уже сдох, сердце выскакивало из груди. Не знаю, кочка ли мне попалась, или просто ноги заплелись, но я с маху расстелился на земле. И в этот момент сзади раздался грохот взрыва. Перекатившись на спину, я увидел, как взлетели вверх какие-то щепки, обломки веток, столбом взвилась сбитая с деревьев листва. По нервам резанул отчаянный человеческий крик, полный безысходности и боли.

«Андрей!» — мелькнуло у меня в голове и я рванулся было обратно, но Лейтенант уже бежал навстречу. Лицо его посерело от усталости, ноги заплетались. За это время я немного передохнул, подхватил его под руку и потащил вверх по склону. Уже на самом гребне мы упали на землю и прислушались к затихающему сзади крику. Но умереть самому бедолаге так и не пришлось. Щелкнул пистолетный выстрел, и вой искалеченного человека сменился первозданной тишиной.

— Ну вот, теперь они знают что мы не овечки на бойне, — заметил, поднимаясь, Андрей.

Действительно хотя местность пошла более открытой, начали попадаться совершенно безлесые склоны сопок, своих врагов мы в тот день так больше и не увидели.

ЛЕДЯНАЯ ЛОВУШКА

Отсутствие погони обрадовало нас больше всего. Ведь впереди показались горы. А иметь за спиной преследователей в горах — гиблое дело. Жереба упрямо вел нас до самого вечера и наконец остановился на берегу ручья. Осторожно сняв с плеч поскуливающую Снежку он усталым жестом освободился от рюкзака и затухающим голосом обратился к нам:

— Ну, если сообразите костер, то порадую вас шашлыком по- карски.

Он опустился на землю там, где стоял, и я понял, что и у этого гиганта силы на исходе. Как ни странно, но самым шустрым из нашей компании в этот вечер оказался я. Может быть, у меня рюкзак весил меньше всего, а может, больше всех хотел попробовать этот шашлык. Я обычный-то шашлык ел один раз в жизни, и то уже забыл что это такое и какой у него вкус. Я повесил над огнем котелок с водой, притащил из леса здоровенную лесину. К этому времени немного ожили и остальные. Уже через полчаса в котелке варился здоровый кусок мяса, а мы, глотая слюну, как завороженные наблюдали за тем, как Иван ворочает над углями нанизанные на прутья огромные куски медвежьей печени. Оторвав глаза от этого зрелища, я увидел подсвеченное снизу костром лицо Павла, застывшее в молитвенном экстазе. У него даже текла изо рта слюна. Я хотел было пошутить по этому поводу, но, машинально проведя рукой по своему подбородку обнаружил, что и мой организм отреагировал на вид пищи точно так же.

Господи, может ли быть что-нибудь вкусней?! Горячие, источающие невероятный запах, пропитанные кровью и соком куски медвежьей печенки просто таяли во рту. Но много есть Жереба нам не позволил, хотя мне казалось, что я способен сожрать целиком и всего медведя.

— Хорош, поберегите желудок, а то три дня не жрали, мало ли чего. Вон лучше бульончика хлебните.

Сваренное сердце он сразу отложил в сторону.

— Это с собой возьмем, в горы, — сказал наш проводник.

Бульон оказался божественным, густым и жирным. С каждым глотком ко мне возвращались силы. Мы передавали котелок по кругу, и я видел, как веселели лица друзей.

— Эх, каждый день бы так! — мечтательно протянул Павел.

— Тебе даю волю — в тайге медведей бы не осталось, — пошутил Андрей.

А Иван отрезал большой кусок нутренного медвежьего сала и отошел к лежащей в стороне собаке. Вернулся он минут через пять, явно подавленный.

— Ну что? — спросил я его.

— Плохо, — вздохнул Жереба. — Даже сало свое любимое не ест. Задние ноги отнялись, похоже, хребет ей топтыгин перебил.

— Что делать будем? — спросил Иван.

— Дома я бы попробовал ее вылечить, а здесь… — он замолк, и эта безнадежная пауза придавила нас.

— Может, отойдет еще? — попробовал обнадежить Павел.

— Пока понесу на себе сколько смогу, — вздохнул Иван.

— Давай по очереди нести, — предложил Андрей.

Иван благодарно кивнул.

Уже утром Иван снова обследовал лайку. К куску жира она так и не притронулась. Как ни осторожно касался Жереба собаки, все равно та болезненно взвизгивала от любого движения. Обернувшись, она даже пыталась хватать зубами кисть его руки, не со злобой, а словно прося не делать ей больно. По совету Андрея к спине собаки привязали палку, чтобы меньше тревожить позвоночник. Все это время Снежка поскуливала от боли и смотрела на нас своими карими глазами, словно просила не бросать ее. Этот взгляд просто переворачивал у меня что-то в душе.

Завтракали мы той же печенкой, заварили даже наш «тонизирующий» чай, правда, без сахара, он у нас давно кончился. И снова в путь. Мы поднимались все выше, пошли уже стланиковые заросли. Преследователей пока не было видно. Андрей даже предположил, что они не сдвинутся с места, пока не съедят всего медведя. Жереба на эту шутку не отозвался, он все поглядывал на небо. Погода, похоже, портилась. Прямо в лицо дул холодный северный ветер, а облака темнели и опускались все ниже. Наконец Иван остановился, снял рюкзак и обернулся к нам.

— Что-то погода мне не нравится. Снегом пахнет.

— Может, переждем здесь? — предложил Андрей.

Жереба усмехнулся.

— К этому времени они, — Иван мотнул головой назад, — не только медведя, но и нас с вами съедят.

Затем таежник согнал с лица улыбку.

— Хреново, конечно, но придется в гору лезть со своими дровами. Давайте, мужики. От этого, может, и жизнь наша будет зависеть.

Чуть ли не час ушел на подготовку к подъему. Когда мы снова полезли в горы, спину каждого из нас украшала большая вязанка хвороста.

Эта горная гряда и походила на две предыдущих, пройденных нами, и отличалась от них. Она казалась не очень высокой, старой и обкатанной временем. Редкие гольцы одиноко возвышались среди покатых отрогов, каменные реки курумов были особенно многочисленны, а громадные глыбы валунов обильно поросли накипью лишайников.

Жереба подгонял нас и словом, и делом. Хорошо еще, склон, по которому мы поднимались, оказался пологим, и всякие «альпийские» штучки вроде скалолазания нам не понадобились. Попадались неприятные участки, когда приходилось прыгать, подобно кенгуру, с камня на камень. Мало того что рюкзак при этом бил меня золотом по почкам, но еще и здоровущая вязанка хвороста пыталась всячески опрокинуть мое хлипкое тело вперед.

Уже вечерело, когда мы поднялись на перевал. Встретил он нас нерадостно, ветер усилился до такой степени, что трудно становилось дышать, воздух обдирал лицо ледяным рашпилем, пытался сбить с ног. Все уже порядком вымотались, ломило спину от рюкзака, ныли ноги, но Жереба неумолимо погнал нас вперед.

— Вниз! — кричал он, отворачиваясь от ветра. — Надо дойти до вон той скалы! Иначе нам хана!

Скала, на которую показывал Иван, виднелась далеко впереди. Она возвышалась как перст божий среди каменной пустыни.

Мы не прошли и ста метров, как полетели первые снежинки.

— С ума сойти! Снег, и так рано? — удивился Андрей.

— Это у вас рано, а здесь даже поздно, — буркнул Иван, принимая из рук Лейтенанта собаку.

Ветер вскоре превратился в настоящий буран. Трудно было уже не только дышать, но и идти. Приходилось как бы продавливать телом упругий поток ветра, а снег мгновенно залеплял лицо. Мы неизбежно падали, спотыкаясь о невидимые камни. Холод пронизывал нас до самых печонок, так и норовя содрать с головы мой брезентовый колпак.

Невольно мы сошлись вместе, и Андрей прокричал Ивану:

— Мы так не дойдем!

— Надо дойти! — проревел тот. — Другого выхода у нас нет! За скалой мы сможем укрыться от ветра, развести огонь, впереди ночь! Идем!

И он снова побрел впереди.

А пурга, казалось, все усиливалась и усиливалась. Свист и рев ветра давил на уши. Я почувствовал, как они начали замерзать, прикрыл их руками, но через минуту пришлось отогревать дыханием уже руки.

«Если я что-нибудь не придумаю, то отморожу и руки, и уши» — понял я и, остановившись, скинул со спины вязанку и рюкзак. Еле развязав негнущимися пальцами рюкзак, я вытащил попавшуюся под руку тряпку, это оказались грязные подштанники, ими я обвязал свой колпак сверху. Рубаха от этой же пары белья послужила мне шарфом, а последняя пара целых носков стала перчатками.

Пока я возился с этим «праздничным» нарядом, попутчики растворились в белой тьме. Слава Богу, что мысль о смене туалета пришла мне в голову рядом с большим камнем, лишь по нему я определился, в какую сторону мне идти. Все-таки, пройдя метров десять, я было усомнился в том, что иду правильно, и запаниковал. На секунду я остановился, хотел было свернуть, но не знал куда. Тогда я сделал еще несколько шагов и наткнулся на Павла. Он занимался точно тем же, чем перед этим занимался я. Но у него дела обстояли совсем худо. Его сапоги разлезлись до такой степени, что сквозь них видны были пальцы. Именно на сапоги он наматывал сейчас свой запасной свитер, а на голову кальсоны. Закончив с этим, он надел рюкзак, закинул на плечи вязанку с дровами, а потом прокричал мне на ухо:

— Куда нам идти? Я ничего не вижу!

Я в ответ лишь махнул рукой. Пройдя метров десять, я снова засомневался в правильности пути, но тут мы наткнулись на наших командиров.

— Левее надо брать! — кричал Андрей на ухо Жеребе.

Тот отчаянно мотал головой.

— Правильно идем! — ревел он в ответ. По-другому говорить было невозможно.

— А я говорю, левей! — орал Лейтенант, показывая на свой хилый компас. — Я азимут засек!

Голова Андрея тоже уже была замотана свитером. Минуты две они ругались, третьей в их спор вмешивалась своим завыванием пурга, но что она хотела сказать, на чьей была стороне, никто так и не понял. В конце концов Иван уступил, и мы пошли под началом Лейтенанта. Видя, что мы с Павлом постоянно отстаем, Андрей вытащил последний обрезок веревки, всего-то метра три длиной. Он связал им нас вместе, а конец прицепил к своему ремню. Чтобы выполнить все это, ему пришлось несколько раз отогревать руки своим дыханием.

Весь остальной путь превратился для меня в сплошное мучение, бесконечный кошмар. Я промерз до костей, порой мне казалось, что я уже превратился в глыбу льда. Руки, ноги отказывались двигаться, и лишь рывки веревки заставляли меня идти. А снег все лепил и лепил прямо в лицо, забивая нос и глаза. Отворачиваясь, я судорожными гримасами и рукавом раздирал ледяную маску. Я задыхался, а сердце стучало так, словно я бежал марафон, хотя на самом деле еле шел, преодолевая каждый метр просто героическим усилием. То, что мы идем правильно, я чувствовал лишь когда падал, потому что катился именно вперед, вниз по склону.

Вскоре прибавилось еще одно препятствие. Снежный покров с каждой минутой становился все выше и выше. С наступлением темноты мы уже шли по колено в снегу, затем брели в нем уже по пояс, раздвигая вязкий как тесто снег телом. Я уже не верил, что мы дойдем. Мне стало казаться, что Иван прав, мы идем не туда. А потом и мысли словно замерзли, осталась только одна. Мне хотелось скинуть этот проклятый груз, это золото, на которое нельзя купить даже простых рукавиц, бросить эти дрова, которые нельзя зажечь. Мешало только одно — не было сил сделать даже это.

Первым приметам затишья я не поверил. По-прежнему ревел ураган, но уже глуше. Снег хоть и лепил в глаза, но без прежней ярости, налетая не спереди, а откуда-то сбоку. А главное, стало легше дышать. Содрав с лица очередную ледяную маску, я разглядел впереди темнеющую на фоне выпавшего снега махину скалы. А пройдя еще немного, оказался в благодатном оазисе затишья. Снег шел, но здесь он был не холодным убийцей, а карнавальным, предновогодним пухом.

Мы подошли вплотную к скале. Здесь силы окончательно оставили меня, и побежденный собственным грузом, я упал на спину и тупо наблюдал за тем, как остальные расчищают площадку для костра. Апатия и безразличие овладевали мной. Казалось, что душа уже отделилась от тела. Я уже не мерз и словно со стороны наблюдал за собой и за мужиками, кургузо топтавшимися около вязанок дров. Я слышал ругань Ивана, видел, как отвалился в сторону и замер выдохшийся Павел. Андрей присел около груды дров и молчал, покачиваясь из стороны в сторону. А Иван все ругался, в голосе его чувствовалась ярость, и я не мог понять, почему он так сердится? Ведь все так хорошо, уже так тепло. А Иван все ругался и смешно хлопал одной рукой об другую. Отстраненно, безразлично я видел, как выпадали из его негнущихся толстых пальцев тоненькие палочки спичек. Ну и что? Зачем все это? Не стоит так суетиться, ведь кругом такой покой.

Откинувшись на спину, я смотрел, как Иван сделал еще одну попытку подцепить непослушными руками рассыпавшиеся спички, а когда это ему не удалось, Жереба взял топор и повернулся к Снежке. Собака подняла голову, взглянула ему в лицо. Жереба встал на колени перед ней, обхватил руками ее голову, со стоном, мучительно прорычал что-то, затем подхватил двумя руками топор и обрушил его с размаху на голову Снежке. Она даже не взвизгнула, просто откинулась на бок. А Иван вспорол лезвием топора ее белое брюхо. Сразу хлынула темная кровь, он сунул в полость живота обе руки и тут же застонал от боли. Это хлынула в омертвевшие пальцы его собственная кровь. Через пару минут он вытащил свои дымящиеся на морозе от теплой крови руки, нагнулся, и вскоре кажущийся нестерпимо ярким огонек заплясал среди хвороста, набирая силу и мощь.

Андрей и Павел, чуть отогревшись и придя в себя, освободили меня от ноши и подтащили к огню. Они начали растирать мое лицо и руки снегом, тормошили меня и нещадно трясли. Получив возможность двигаться я немного сошел с ума и упорно пытался улечься прямо на костер, грозя разрушить хрупкое сооружение. Меня с трудом удалось удержать на дистанции, причем я сумел оттолкнуть Павла с Андреем, и лишь Жеребе удалось доброй зуботычиной остановить мой идиотский напор. Как ни странно, но рассудок мне вернула боль в обмороженных пальцах. Ломило их так, что хотелось взвыть в голос.

Пурга кончилась только после полуночи, и Жереба вздохнул с явным облегчением:

— Слава Богу, это еще не зимний буран. Тот если закрутит, то дня на три.

Костер мы поддерживали до пяти утра, экономно подбрасывая в него дровишки. Мы сумели даже натопить в котелке снега и, согрев его почти до кипятка, сварганили что-то вроде супа из медвежьего сердца. Хорошо, что Жереба предварительно его сварил. После горячей пищи я немного оттаял и изнутри, а главное, поверил, что доживу до рассвета.

Осознал я и то, в какой мы были опасности. Время от времени я посматривал в сторону, там, где прикрытое снегом, вытянулось тело Снежки. Меня не покидало чувство вины перед собакой, заплатившей своей жизнью за наше существование. Иван же словно постарел за эту ночь. До рассвета он сказал буквально несколько слов, а лишь забрезжил рассвет, молча взвалил на плечи рюкзак и побрел вперед, даже не оглянувшись туда, где лежала многолетняя спутница его походов. Но упрекнуть его ни у кого не повернулся язык. Неизбывным горем веяло от всей его фигуры.

ВЗГЛЯД В СПИНУ

Спускались мы долго, снег местами был по пояс, к тому же резко потеплело, и он стал каким-то особенно вязким. Лишь к полудню мы добрались до зарослей стланика. Скинув рюкзак, Иван обернулся и пробурчал:

— Хватит. Встаем на весь день. Надо отдохнуть.

— А эти не догонят? — кивнул в сторону гор Павел.

Жереба отрицательно мотнул головой:

— Вряд ли они в горы поперлись. Илюшка погоду дня за два чует. Ну а если они все же пошли, то царствие им небесное. По ту сторону перевала сейчас снега навалило несколько метров.

Я невольно представил себе, что произошло бы с нами, если бы мы не успели подняться на перевал. Медленная смерть под толщей все нарастающего снега. Но пока нам везло.

Костер мы развели как в пионерском лагере, хотя особой нужды в этом уже и не было. Погода повернулась на сто восемьдесят градусов. Снег оседал на глазах. Медвежье мясо, несмотря на отвратительный запах шкуры, имело превосходный вкус, а жир был толщиной в два пальца. Обглодав кость, я по привычке поискал глазами Снежку, чтобы отдать ее ей, и снова осознал все произошедшее с ней и с нами.

После этого завтрака-ужина мы завалились спать прямо на прогретую костром землю, прикрывшись пологом. Но к вечеру все-таки пришлось спуститься вниз, к более солидному лесу.

Два дня после этого мы шли медленно, даже неторопливо. Вставали поздно. Часто делали привалы, заранее готовились к ночлегу. Погода по-прежнему стояла теплая, снег таял. Скоро опять проглянула сквозь белизну зелеными пятнами трава.

А еще тормозил наш ход Павел. Несмотря на все ухищрения, он все-таки подморозил себе ноги. На пальцах появились волдыри, и я просто не мог понять, как он при всем этом еще идет!

Впрочем пообморозились все, у нас шелушилась кожа на лице, у Жеребы нос приобрел малиновый оттенок, и он шипел от боли, если прикасался к нему. Дешево отделался я со своими руками, кожа просто слезла с ладоней, как у змеи. То же самое происходило и с ушами.

Но Павел с утра захромал так сильно, что Жереба остановился и спросил:

— Ты что?

— Да ноги что-то болят, — озабоченно ответил тот.

Иван сбросил рюкзак и приказал:

— Разувайся.

Вид раздувшихся пальцев Павла привел нас в ужас.

— Ты что же, ничего не чувствовал?! — заорал на него Андрей.

— Почему, чувствовал. Больно было, стреляло даже в ноги.

— А что ж терпел?

Тот только виновато пожимал плечами да улыбался.

Осмотрев его ноги, Жереба поставил диагноз:

— Могло быть и хуже. Если бы почернели, то это все, сейчас тебе их топором бы отчекрыжил, и ходи как есть, на одних пятках.

После этого Иван поскоблил медвежий окорок и смазал ноги Павла жиром. Затем он занялся странным делом. Из все уменьшающегося полога он сшил два огромных сапога, пристроив внутри них куски медвежьей шкуры.

— Твои говнодавы все равно разлезлись, да ты сейчас в них и не влезешь. Примерь-ка вот это перши…

Странная обувь пришлась Павлу в самый раз. Но шел он все равно с трудом.

— Дойдем до деда Игната, он тебя вылечит, — подбодрил его Иван, — он в этих делах мастак.

Фраза оказалась самой длинной из сказанных Жеребой за эти дни. Изменился он страшно. Заросший трехнедельной щетиной, угрюмый, сутулившийся Иван совсем не походил на того жизнерадостного, добродушного красавца, встретившегося нам месяц назад. Мы научились понимать его без слов. Если Жереба начинал собирать рюкзак, значит, скоро в дорогу. Если он сбрасывал поклажу с плеч и оглядывался по сторонам, значит, это место ночевки.

На третий день мы вошли в совсем уже в благодатные края. Жереба остановился на вершине лысой сопки, оглядел раскинувшуюся внизу обширную долину и впервые за эти дни улыбнулся.

— Слава Богу, дошли! Вот они, угодья деда Игната.

Здесь было хорошо. Густая, плотная тайга, и далеко, на горизонте — заснеженные вершины гор. А Иван продолжал расхваливать эти края:

— Зверья здесь — как в раю до первородного греха. В предгорьях солонцы, поэтому изюбри, лоси, все сюда кочуют. И зима здесь мягкая. Горы загораживают долину со всех сторон, а летом жара, и река близко, вон там.

Он показал влево.

— А как же он этих оленей стреляет? Ведь если они кровь почувствуют, то потом уже никогда на солонцы не придут?

Жереба пренебрежительно махнул рукой.

— Да он и не стреляет. Просто ставит капкан. Привяжет его колоде, вот он уйти далеко и не может. Ну ладно, нам таким ходом еще день пути. Завтра после полудня будем у деда медовуху пить.

После этого он замолк, ссутулился. Словно что-то давило на Ивана, не давало ему жить спокойно.

«Как он переживает из-за своей собаки, — с сочувствием подумал я. — Конечно, это трудно, так вот, своими руками убить лучшего друга».

И именно на спуске, войдя в густой лес, я впервые почувствовал странное беспокойство. Я просто физически чувствовал на себе чей-то взгляд. Не раз и не два я оглядывался, внимательно осматривался по сторонам, пытался убедить себя, что все это мне мерещится, но проходило время, и снова по спине ледяной волной бежал озноб.

Шел я в тот день, как обычно, последним, Павел хромал передо мной. Невольно ускорив шаг, я начал наступать ему на пятки. Пару раз он удивленно оглядывался, но молчал. Прорвало его, когда он остановился, поправляя завязки своих бахил, а я, все оглядываясь назад, с ходу врезался в него.

— Юр, ты что это мне сегодня все запятники оттоптал? Хочешь меня и этой обувки лишить? Если торопишься, то иди вперед.

— Да ладно, — отшутился я. — Просто ты на медвежатине отъелся, не обойдешь.

На коротких привалах я присматривался к своим спутникам, но никто из них не выказывал какого-либо беспокойства. Жереба снова замкнулся и молчал. Андрей пару раз доставал карту и все пытался определиться на местности, ну а Павел был озабочен только своими брезентовыми сапогами. Сначала я не решался говорить про свое беспокойство, боясь насмешек, потом было все-таки решился, но тут Иван молча вскинул на плечи рюкзак, подавая сигнал к подъему, и я промолчал.

Несмотря на этот подсознательный страх, я продолжал идти последним. Этим я как бы боролся с самим собой. Но ближе к вечеру я услыхал чуть сбоку и сзади треск сучьев и понял, что все-таки все это не так просто. Я догнал Павла, а уже на привале рассказал обо всем своим спутникам.

Андрей тут же поднял меня на смех.

— Ну ты, Юрок, просто экстрасенс! Кашпировский плюс Чумак. Это наверняка снежный человек был, йети. Особа женского пола. Она на тебя глаз положила. Ты ей нравишься как мужчина.

Павел просто недоуменно таращил глаза, а вот Иван, вопреки моему ожиданию, встревожился. Он сразу оборвал Андрея.

— Не регочи так, Лейтенант. Авдошки здесь не водятся…

— Кто? — не понял Андрей.

— Кто-кто! Дед Пихто! Авдошки! Так наши мужики этих ваших йети зовут. Нету их здесь. Севернее, да, это вот где Илюшка живет, там еще попадаются. А здесь их нет.

Тут уж и Андрей и я выпучили глаза. Лейтенант был готов продолжить расспросы про все эти чудеса, но к этому не был предрасположен Жереба.

— В тайге так бывает. У кого дар есть, тот нутром все чует. Зря, что ли, Юрке вещие сны снятся? Может, зверь нас какой скрадывает, а может, и хуже того, человек. Вдруг какой беглый объявился, мы для него теперь все, и снаряжение, и мясо, и оружие.

Не знаю, как все остальные, а я сразу вспомнил раскиданные в траве под расщепленным кедром обглоданные зверьем косточки. Меня даже передернуло от этого воспоминания. А Иван продолжал:

— Сегодня за дровами пойдем все. Трое будут сушняк запасать, а один с карабином охранять.

Так мы и сделали. И как ни странно, именно в этом походе точно такое же чувство страха испытал самый неверующий из нас, Андрей. Он тащил за мной охапку сушняка, затем резко бросил ее, что-то лязгнуло. Когда я обернулся, то увидел, что он стоит с пистолетом в руке, напряженно вглядываясь в сторону овражка.

— Ты что? — удивился я.

— Да, наслушался твоих страшилок. Теперь вот самому черт знает что мерещится.

Услышав наш разговор, подошли Павел и Иван.

— Видел что или нет? — спросил Жереба.

— Слышал. Камни в овраге посыпались, за спиной прямо.

— Пошли, — кивнул в сторону оврага Жереба, беря на изготовку карабин.

По одному мы спустились вниз. Иван долго осматривал дно оврага, но уже темнело, и он сказал только одно:

— Кто-то здесь был. На камнях еще свежая земля. Она скатилась сверху.

— Может, медведь? — предложил я.

— Да ладно, какой медведь? — отмахнулся Андрей. — Его бы мы уж точно засекли.

Жереба удивленно и насмешливо посмотрел на него.

— Какой ты умный! Ты от него в метре пройдешь и не заметишь. Хитрей и осторожней в тайге зверя нет. Сколько раз видел, как они к сокжоям подкрадывались. У тех нюх и слух не чета нам, а все равно подпускали чуть не вплотную. Ладно, пошли назад, темнеет уже.

Уже в лагере Андрей продолжил свои рассуждения:

— Может, это наши старые друзья во главе с Куцым? Патроны кончились, вот они и не решаются напасть?

— Кто бы это ни был, но сегодня надо дежурить всю ночь. Эх, Снежки нет, — сказав это, Жереба скривился и поспешно отвернулся от нас, словно что-то забыл в рюкзаке.

Тем вечером мы доели последнее мясо. Это никого не взволновало, ведь завтра предстояло перешагнуть порог дома загадочного деда Игната. На ночь в костер, как обычно, свалили ближайшую ель, и дежурить первым вызвался я.

Как ни странно, но за два месяца странствий по тайге я очень редко оставался с ней один на один, и особенно вот так, ночью. Все-таки я типичный горожанин. Меня просто придавила эта невероятная объемность угольно-черного неба с миллионами ярчайших звезд. Осенью в чистом после дождей небе их было еще больше, чем летом. И я почувствовал свое место в этой бездонности мироздания. Я был просто песчинкой, унесенной жестоким ветром в жуткую даль. И имя мне было — червь, и век мой — мгновение, и все так ничтожно перед вечностью и беспредельностью мира. Куда-то исчез огонь костра, я больше не слышал звуков окружающей ночи: треск прогорающих дров, шум ветра в кронах могучих кедрачей. Остался только покой и вселенная…

Зверский рык, клыки впиваются мне в горло, я кричу… и просыпаюсь! Сердце бешено колотится в груди, я дышу с частотой спринтера, пробежавшего дистанцию, с ужасом оглядываюсь по сторонам. Метрах в двух от меня стоит с карабином в руках смеющийся Лейтенант, а заспанные Павел и Иван ничего не понимающими глазами смотрят на нас.

— Юрок тебе привет от графа Дракулы, — смеется Андрей и показывает свои здоровенные, давно не стриженные ногти. Именно ими он и цапнул меня за шею.

— Сам ду-урак, и шутки у те-ебя дурацкие! — почему-то заикаясь, выдавил я, вытирая со лба холодный пот.

— Ложись спать, караульщик! — весело усмехнулся Андрей, усаживаясь на мое место. — Хорошо, я карабин у тебя забрал, а то бы пальнул с испуга.

Я ложусь на его место и с гневом думаю о том, что теперь, после такой встряски, не усну. Но прошло минут пять, и я снова провалился в висящую надо мной черную бездну.

После Андрея дежурил Павел, а затем его сменил Иван.

Жереба сидел у длинных головешек прогоревшей нодьи и думал о своей жизни. Надо было бы подбросить дровишек, но тяжесть раздумий словно придавила таежника, ссутулила его могучие плечи. Впервые Иван Терехов задумался о своей будущей судьбе. Ранее жизнь несла его как река, все получалось как-то само собой, ничего не надо было решать. Бросало его как щепку от берега до берега, и все вроде ладно. Даже тюрьму и лесоповал Жереба воспринял спокойно. Ну заперли тысячу мужиков в четырех стенах, заставляют лес валить. Ну ведь не убили же? А лес тысячи мужиков валят и без конвоя, по полгода пропадая в тайге. Чем не тюрьма? Зато там он познакомился с людьми, протолкнувшими его в бегуны. Эти восемь лет он считал самыми лучшими в своей жизни. Здесь он был на своем месте, ему нравилась эта работа. Полтора месяца тяжелой, но вполне посильной кочевой жизни обеспечивали его на год достатком и свободой. Отдав большую часть денег матери, на остальные он вдоволь кутил и куражился по полупустым осенним курортам, а на последние гроши брал билет домой. До весны он жил тягучей, дремотной жизнью, деля время между горячей печью и подледным ловом, не ради промысла, а для забавы.

По весне он уходил на рыбалку в тайгу, и азарт удерживал его у студеных речек и озер до самой макушки лета, когда приходила пора собираться в далекую дорогу. Но за последние несколько лет в корне изменилось все. Золотодобывающие бароны наладили более простой и безопасный способ доставки золота в Россию и на Кавказ. Нужда в бегунах отпала. Каким-то верховым чутьем Жереба чувствовал, что это его последний бег. А это ломало устоявшийся распорядок его жизни. Надо было искать другую работу, что непременно лишало его той свободы, к которой он так привык и которую так ценил.

Еще в первый день встречи с этими тремя чудаками, чуть ли не нагишом решившими пробежать по тайге, ему пришла в голову простая и черная мысль: просто-напросто прирезать ночью всех троих и забрать золото себе. Тайга скрыла бы все, а этих троих никто бы и не хватился. Тогда он отогнал эту мысль, но теперь она все чаще и чаще приходила ему в голову. Тридцать килограммов золота позволили бы ему еще долго вести привычный образ жизни. Со сбытом «рыжья» он тоже не знал проблем, адреса ему были известны. Вот поэтому-то Иван стал молчалив и озлоблен. Смерть Снежки словно поставила какую-то точку в его рассуждениях. Собаку он купит другую, но пока была жива Снежка, он ни за что бы не решился бы на это черное дело. К Снежке он относился как к человеку, как к лучшему другу, и он знал, что она бы не одобрила задуманное им.

Ночами он обдумывал, как это все сделает. Выглядело все просто: три удара ножа, столкнуть тела в какую-нибудь яму, и ищи ветра в поле. Но сегодня он уже дважды подходил к мирно спящим спутникам, и рука с ножом просто не поднялась. А решаться надо было сегодня, этой ночью. Завтра они подойдут к заимке деда Игната. Старика Иван боялся и любил. Было в нем что-то такое, отчего при встрече с отшельником Иван чувствовал себя словно школьник, пришедший к строгому отцу с двойкой. Лучше бы было ему явиться к нему одному, без попутчиков. Тогда бы золото он оставил у него, деду Иван доверял больше, чем самому себе. Если он не сделает это сегодня ночью, то не сделает уже никогда.

Подняв голову, Жереба увидел полоску зари. Это его словно подстегнуло. Он осторожно подошел к спящим. Из-под куска брезента виднелись только головы. Белорус уткнулся носом в свой брезентовый колпак и тихо сопел. Лейтенант лежал на спине, по-богатырски вольно раскинув руки и ноги. Лежащий между ними Юрка, как всегда, свернулся калачиком, он сильнее всех мерз по ночам.

Вытащив из ножен свой тесак, Жереба подошел к Лейтенанту. Его он наметил давно, из всех троих этот был самый справный мужик, а значит, и самый опасный. Иван опустился на колени, всмотрелся в лицо спящего Андрея. Жереба видел каждую морщинку на его лице. Лейтенант во сне улыбался, очевидно, приснилось что-то хорошее.

«Вот и хорошо. Пусть порадуется перед смертью», — мелькнуло в голове у Жеребы. Он поднял нож и не смог его опустить. Несмотря на предутренний морозец, лицо его заливал пот, а в горле застрял ком. Перед глазами Ивана снова замелькали картины их совместного похода. Крушение на долбленке, белорус тогда вытащил его из реки, потом плот, падение с водопада, изматывающее бегство от двуногих хищников, пурга. Если бы не Лейтенант, он бы тогда точно прошел мимо скалы и мимо жизни.

Жереба мотнул головой, стараясь отогнать эти мысли. Ведь если б не эти трое, он никогда бы не попал в глупую заваруху с этими бандитами. Ел бы давно шашлыки да сациви в Сочи, запивал хорошим вином. Да и Снежка осталась бы жива.

Иван постарался сосредоточиться на этой мысли, только в ней он находил какое-то моральное оправдание задуманному. Он поднял руку, посмотрел на блеснувшее голубизной лезвие, но ком в горле не проходил. Тогда Жереба воткнул нож в землю рядом с головой Лейтенанта, отошел к костру и хлебнул из котелка холодного таежного чая. Возвращаясь обратно, он остановился у прислоненного к стволу дерева карабина, посмотрел на него и отрицательно мотнул головой. Нажать на курок, конечно, легче, но так он успеет убить во сне только одного, а эти успеют проснуться и будут смотреть на него! Иван заранее боялся этих взглядов, боялся, что они ему будут сниться потом всю жизнь.

Жереба отметил, что совсем уже рассвело, костер окончательно прогорел, он сделал два шага назад, к воткнутому в землю ножу, но какое-то движение и шорох сбоку заставили его оглянуться. Он сразу понял, что это такое, промелькнула даже мысль, что пацан оказался прав… Его рука по привычке рванулась к ножнам, но ножа не было. Иван успел вскинуть руки и коротко вскрикнуть прежде, чем многопудовая туша медведя опрокинула его на землю и зловонное дыхание смерти пахнуло на него из открытой пасти…

Проснулись мы одновременно, но я первым приподнялся со своего жесткого ложа и еще успел увидеть темную массу, с треском исчезающую в кустарнике.

— Что это было?! — закричал Андрей, вскакивая на ноги и всматриваясь в сторону удаляющегося шума.

— Медведь, — ответил я спокойно.

Павел догадался подбросить в костер сушняк, и мрачная серость раннего утра озарилась ярким светом. Мы втроем прошли до самых кустов и здесь на земле увидели шапку Жеребы и рядом с ней пятна крови.

И только здесь меня заколотило. Андрей поднял шапку, выругался, Павел стоял рядом и молчал, но по лицу его было видно, что он так же в шоке. Лейтенант бросил шапку, метнулся назад и принес горящую палку и карабин. Факел он сунул Павлу, а сам передернул затвор.

Метров через десять мы нашли один из сапогов Ивана. Там, где медведь тащил его тело, трава была примятой, кустарник поломан. И всюду кровь. Пройдя еще метров десять, мы остановились. Факел погас, и за каждым деревом и кустом нам чудилась опасность.

— Ладно, дальше не пойдем, — решил Андрей. — Дождемся утра. Ивану мы, похоже, уже не сможем помочь.

Мы повернули обратно. Еще с полчаса мы молча просидели у костра, меня все била нервная дрожь. Светало, и наконец Андрей глянул вокруг, поднялся с бревна. Подойдя к своему рюкзаку, он пошарил в кармане, вытащил патроны, хотел было уже направиться в лес, даже кивнул нам, но тут увидел рядом с изголовьем своей лежанки воткнутый в землю нож. Вытащив его лейтенант осмотрел лезвие со всех сторон и, пробормотав: — Непонятно, — двинулся по кровавому следу.

Не надо было быть следопытом, чтобы увидеть последний путь Ивана. Нашли мы его метрах в трехстах от лагеря, в небольшом овраге. Из-под груды камней, земли и сухих веток торчала босая нога Ивана, локоть, да окровавленные волосы.

— Спрятал, сволочь! — выругался Андрей, отдал карабин мне а сам отгреб с лица Жеребы землю. Зрелище было жуткое. Лицо Ивана не пострадало, даже глаза были открыты, но горло было вырвано в клочья.

— Эх, Ваня, Ваня. Как же ты не уберегся? — тихо спросил Андрей и снова засыпал лицо бегуна.

— Андрей! — тревожно окликнул его Павел, показывая рукой на кусты. Лейтенант чуть с руками не оторвал у меня карабин и трижды выстрелил по кустам. Он попал, раздался пронзительный визг, за чахлыми кустами багульника забилось в агонии что-то большое и темное. Андрей выстрелил уже прицельно раз, другой…

Когда все стихло он пошел посмотреть на свою добычу, мы, конечно, двинулись за ним. Обойдя кустарник, лейтенант склонился над убитым зверем и разочарованно выругался. На окровавленной земле лежал какой-то несуразный зверь размером с большую собаку, толстыми лапами и противной, оскаленной в предсмертной муке пастью.

— Росомаха, — пояснил Лейтенант. — Пришла на запах крови. Зря только столько патронов просадил.

Мы вернулись обратно, к жуткой могиле нашего товарища.

— Что делать-то будем? — спросил Павел, кивая на холм.

— Не знаю. Не нести же его на себе. Надо дойти до этого деда Игната, что он скажет. Прикрыть только надо получше, чтобы мелюзга не добралась. А медведь все равно будет ждать, пока мясо станет с душком, — решил Андрей.

Мы подкатили несколько больших валунов, принесли пару бревен, получше засыпали тело, постояли несколько минут в скорбном молчании. Но перед этим Андрей шокировал и меня и Павла. Отгребя с Жеребы землю, он стащил и второй его сапог.

Уже вернувшись на поляну, Лейтенант аккуратно поставил сапог рядом с первым и кивнул на них Павлу:

— Надевай, тебе они как раз будут.

Посчитав на этом разговор законченным, он повернулся ко мне и нахлобучил на мою голову шапку Ивана. Я тут же сорвал ее с головы.

— Ты что, Андрей?! Я не надену ее, тут же кровь!

— Где ты видишь кровь! Нету здесь никакой крови, смотри! — Лейтенант буквально швырнул мне в лицо шапку Жеребы и обернулся к Павлу, застывшему в явном сомнении. Один сапог Жеребы действительно был сильно запачкан в крови. Наша нерешительность просто взбесила Лейтенанта, он начал орать на нас во всю свою офицерскую глоту, брызгая слюной и с ненавистью глядя на обоих.

— А ты что стоишь?! А! По тайге босиком хочешь идти, да?! Иди, черт с тобою, авось сдохнешь, хоть мучиться с вами не буду! Чистоплюи хреновы! Зима на носу, вам пурги мало было?! — он обернулся ко мне. — А ты забыл уже, как подштанники на голову напяливал?! Забыл? Вон, посмотри! — он ткнул в блестевшие на горизонте сахарной белизной снежные вершины и снова заорал: — Вон они стоят, ждут тебя!

В прошлый раз уши чуть на перевале не оставил, а здесь ты их точно оставишь. И ты наденешь эту шапку, пусть на ней будут хоть все мозги Ивана!

Резко оборвав эту свою несуразную речь, Лейтенант отвернулсяи, подошел к своему рюкзаку, начал было затягивать на нем веревку, но вдруг повалился на землю в судорогах жесточайшей истерии.

С того памятного дня поездки на базу первой бригады Андрей держался как кремень, но непрерывное напряжение, груз взятой на себя ответственности и власти подточили и его железные нервы. Это походило на припадок эпилепсии. Я насмотрелся в детдоме на подобное, там у нас трое страдали падучей. Боясь, что Андрей поранится об острые сучья или камни, мы навалились с Павлом на него. Он бился под нами, и казалось, что мы не справимся, не удержим эту умноженную истерикой силу. Но я понял главное — это была все же не эпилепсия, просто нервы пошли вразнос. Постепенно Лейтенант начал утихать. Только тяжело и часто дышал.

Тогда мы с Павлом отпустили его и отошли в сторону. Белорус стащил с ног свою уродливую обувку и начал примерять сапоги Ивана. Даже для слоновьих, разбухших от мозолей и обморожения лап Павла они оказались великоваты. Я же напялил на голову шапку Жеребы. С таким же успехом я мог бы надеть и ведро. Голова болталась внутри этого сооружения, как ботало внутри церковного колокола. Но спорить с Андреем я уже не решился. Завязал под подбородком уши и стал ждать распоряжений.

Андрей, стараясь не смотреть нам в глаза, начал укладывать вещи, деля их на троих. Что полегче: одеяла, полог, все это досталось мне. Золото он положил Павлу, а сам взвалил рюкзак Жеребы.

— Что он там нес? Всю Сибирь прошли, а у него все рюкзак неподъемный, — проворчал Лейтенант и взмахом руки дал команду к отправлению.

Никогда еще я не покидал ночную стоянку с таким большим облегчением.

ВЛАДЕНИЯ СТАРОГО ОТШЕЛЬНИКА

Андрей вел нас уверенно, лишь иногда сверяясь по компасу, да на вершинах поднося к глазам бинокль. Идущий впереди меня Павел обернулся и спросил:

— Ну как, ты больше ничего не чувствуешь? Отстал этот змей от нас?

— Нет, не чувствую, — мрачно ответил я. — Что тут, к чертям, почувствуешь когда ничего не видно?

Действительно, все мои силы уходили теперь на борьбу с шапкой. Как ни пристраивал я ее на затылок, она неизменно съезжала мне на глаза, так что падал я в тот день гораздо чаще, чем обычно.

Лишь в пятом часу дня Андрей остановился и содрав с головы свою неизменную брезентовую шляпу вымолвил долгожданную фразу:

— Все, кажется дошли.

Мы с Павлом рысцой обогнали его застыли на месте, с упоением разглядывая столь радостную и необычную для таежной глухомани картину. На склоне холма стоял дом. Не слишком большой, приземистый с маленькими окошками. Но зато самый настоящий, жилой дом. Рядом, чуть ниже, у ручья, дымилась небольшая банька, судя по дыму, выходящему через дверь, топившаяся по-черному. А в низине чернел пахотой большой прямоугольник огорода.

— Как Иван это называл? Заимка? — спросил Андрей.

— Да, — подтвердил я.

— Ну что ж, посмотрим, что это за заимка.

Всю оставшуюся дорогу мы летели словно на крыльях. До дома оставалось всего метров тридцать, когда подняла лай большая собака до этого мирно дремавшая на крыльце. По виду это была точно такая же лайка, что и Снежка, но только темно-коричневой масти с черными разводами. Лаяла она не с истерикой, как это делают цепные собаки, а мерно и внушительно, при этом оглядываясь на дверь.

Вскоре дверь открылась, и на пороге появился хозяин здешних мест. В руках он держал ружье, но и без этого его облик внушал уважение. Ростом дед Игнат казался ничуть не меньше покойного Жеребы, да и в плечах так же могуч. Что еще сразу же бросалось в глаза, это длинная седая борода и белоснежные длинные волосы. Выражение суровости его лицу придавали кустистые белые брови и крючковатый орлиный нос. Видно было что он очень стар, но в движениях легок, а спина оставалась прямой. Мы медленно приближались, и я заволновался. Я бы не сказал, что темные глаза деда источали гостеприимство, а морщинистое лицо — доброжелательность.

Андрей поздоровался первым.

— Добрый день, хозяин.

— Добрый день, страннички. Откуда вы это такие, что-то не пойму? На геологов не похожи. Бегуны, что ли?

— Да можно сказать и так, — устало отозвался Андрей, снимая с плеч тяжелую поклажу. Мы тоже разгрузились. А я, кроме того, развязал и бросил на свой рюкзак замучившую меня шапку. И лишь тут я понял, что старик не может оторвать от нее глаз. Она явно была ему знакома.

Андрей перехватил его взгляд и сразу поставил все точки над «и»:

— Нас вел Иван Жереба, но этой ночью на него напал медведь, и он погиб.

Лицо старика дрогнуло и в глазах промелькнула боль, несколько мгновений он стоял неподвижно, явно приходя в себя, а потом указал на дверь и глухим голосом пригласил нас:

— Ну, заходите.

Пройдя небольшие сени, мы оказались в единственной комнате дома. Большую часть ее занимала русская печь. Мебелью таежные хоромы загромождены не были. Для обеденных процедур предусматривался громоздкий, явно самодельный стол, широкая скамейка, и солидный не то трон, не то кресло с высокой спинкой и подлокотниками. Сиденья и спинка этого сооружения были обиты довольно вытертой медвежьей шкурой. Точно такая же шкура, но поновей лежала на большом топчане в углу. Света внутрь дома попадало явно недостаточно. Маленькие окошечки пропускали его очень скудно.

— Вещи сюда сгружайте, — велел дед, показывая в один из углов.

— Это рюкзак Жеребы, — пояснил Андрей, показывая на свою ношу. Игнат только молча кивнул головой.

— Мойте руки, сейчас харчевать будем, — буркнул он, открывая заслонку печи. Оттуда сразу потянуло теплом.

Минут через десять на столе оказался чугунок с теплой картошкой, несколько больших сушеных рыб незнакомой мне породы и большой кусок копченого мяса, жесткого как полено, но очень вкусного. К привычному уже нам таежному чаю дед подал на стол моченую бруснику и деревянную плошку с желтоватым медом. Как раз во время чаевничанья дед и начал свой допрос.

— Как Ванька-то сгинул? — негромко спросил он.

Андрей долго и подробно рассказывал обо всем, что произошло этой ночью. Старика появление медведя-людоеда сильно встревожило:

— Если он перед человеком страх потерял, то его уже только пуля успокоит. И жить с таким рядом нельзя.

Затем Андрей рассказал всю нашу эпопею. Старик слушал внимательно, казалось, что его несильно удивила история артели «Заря», он лишь покачал головой. А вот о цели нашего прихода к нему он сразу отозвался отрицательно.

— Припозднились вы самую малость. Закрылись уже перевалы, снегу там выше головы. Вон, бельки торчат, — он мотнул головой в сторону гор. — Не пройти там сейчас.

— Но ведь сейчас потеплело? — обескураженно воскликнул Андрей.

— Вот это и хреново. Снега подтают, и лавины начнут съезжать как на салазках, — затем он оборвал свои рассуждения: — Ладно, пока в баньку сходите, словно знал подтопил, а уж потом поговорим.

Хозяин вышел на улицу и вскоре вернулся сказать, что баня поспела. Но перед этим они распотрошили с Андреем рюкзак Жеребы. Кроме уже обычных таежных вещей: патронов, рыболовецких снастей, обломков спиннинга и золота, там был еще мешок подарков лично для деда Игната. В нем оказался большой запас патронов к двустволке и карабину, коробка с порохом, двухкилограммовая банка с чаем и новенький армейский камуфляжный комплект. У деда снова дрогнуло лицо.

— Не забыл Ваня, уважил. Царство ему небесное.

Он сидел на скамейке, держа в руках пятнистый костюм, не надевая его и не разворачивая, лишь покачивался из стороны в сторону, и губы шептали что-то сокровенное. Мы потихоньку вышли из дома, оставив старика наедине со своим горем.

За эти два месяца пути и холодные ванны, и небесные души мы принимали неоднократно, но все-таки баня была вне конкуренции. Она у деда оказалась почти такой же, как и у нас в бригаде: очаг из камней, да большой казан с водой на треноге. Я впервые за много дней действительно отогрелся. Не только легкие, но и все тело жадно поглощало огненный жар. После каждого вылитого на раскаленные камни ковшика тугая горячая волна проносилась по всей бане, тычась в закопченные бревна и заставляя нас сгибаться до самого пола и орать, когда она все-таки доставала своим пылающим наждаком наши спины. Березовые веники трещали в руках мужиков, два из них мы свели до голиков — пучка голых березовых веток, годных уже только на растопку. В этот раз и я не уступал своим друзьям, им даже приходилось первыми выскакивать на улицу, чтобы сбить жар и успокоить загнанное сердце.

Для полного расставания с любимой грязью старик расщедрился на кусок хозяйственного мыла.

Выползли мы из бани уже поздно ночью, распаренные и обессиленные. Меня шатало как матроса во время шторма, да и другие были не лучше. Чуть отдышавшись, мы натянули белье, что получше, и побрели в дом.

С порога в лицо мне ударило тепло. Дед колдовал около русской печи. Пламя придавало его лицу красноватый оттенок бога огня.

— Намылись? С легким паром. Присаживайтесь пока, сейчас ужинать будем.

Мы расселись за столом, и я поразился, как тускло освещалась наша хижина. Толстая лучина горела на странном приспособлении из кованого железа, укрепленного на стене. На столе стояли две восковых свечи явно самодельного изготовления.

На этот раз главным блюдом на столе отшельника оказалась та же самая картошка, только с мясом, причем мяса в нем оказалось едва ли не больше картошки.

— С оленинкой, — отрекомендовал это свое произведение дед Игнат. Мы с жадностью набросились на еду. Старик ушел в сени и вернулся с большой литровой бутылью мутной жидкости. Я сразу понял, что это и есть знаменитая самогонка на меду, про которую Жереба вздыхал всю дорогу.

— Помянем Ивана. Рано он… — слово свое Игнат не закончил, только махнул рукой.

Никогда не думал, что самогон может быть таким крепким. Он обжег мне глотку не хуже спирта. Мы все трое начали лихорадочно искать, чем загасить этот огонь. Андрей и я кинулись к деревянному ведру с водой, хитрый Павел жевал моченую бруснику, а дед с усмешкой на губах хрумкал нарезанную ломтями редьку.

— Это ж надо, какая горэлка, — выдохнул Павел, вытирая с глаз слезу.

Хмель ударил мне в голову чуть ли не сразу, мир слегка дрогнул и поплыл куда-то в сторону. Я приложил немало усилий, чтобы вернуть его на место и с третьей попытки выловить очередной кусок нежнейшего мяса.

— Я завтра пойду на место гибели Ивана, — объявил дед.

«Не доверяет все-таки нам старик», — невольно подумал я.

— Давайте и я пойду с вами, — предложил Андрей, — все-таки одному опасно.

— Да нет, отдыхайте, я с Чарой пойду. Она у меня, правда, уже старовата да подслеповата стала, и нюх не тот. Но медведя еще учует. А там уж я его возьму.

— А вы давно здесь живете? — осторожно спросил Андрей. Я не был уверен, что этот суровый старик снизойдет до разговора с нами. Но тот заговорил неожиданно охотно:

— Да почитай уже двадцать три года на этом месте. А всего уже тридцать четвертый год как живу один в тайге.

— И вам не скучно одному? — воскликнул я. Старик как раз разливал по кружкам свое огненное зелье, и с усмешкой посмотрел на меня.

— Нет, не скучно. Мне людишки, знаешь, как надоели? Во! — он провел ребром ладони по горлу. — Двадцать лет как скотину держали, в одном бараке. Во как наобщался, выше головы.

Самогон, похоже, пронял и его. Лицо раскраснелось, глаза заблестели. Увидев, что я его толком не понимаю, второй огненный залп лишил меня возможности доходить до сути даже простых вещей, дед Игнат пояснил:

— Сидел я, почитай, двадцать лет. За собственный язык оттрубил четыре пятилетки. Как-то после работы, а я на леспромхозе тогда пырял, выпивали. Тут по радио забалакали о очередном процессе над этими, троцкистами, что ли. Ну я и брякнул: вот они, то герои революции, совесть партии, а то говно собачье и изменники. Ничего, дескать, не понять. Ну меня и просветили, в ту же ночью забрали. Десять лет лес валил чуть севернее родного дома. В сорок седьмом было выпустили, я обрадовался, дубина, загулял. А они через месяц обратно меня, к топору и на просеку. В пятьдесят седьмом уж окончательно выпустили, а только я им уже не поверил, топор в руки и в тайгу. И так вот втянулся. И тяжело порой, а все равно обратно не хочу.

Он замолчал, мы выпили еще, разговор пошел про перевалы, погоду, но я уже ничего не понимал. Видел только, как Лейтенант вытащил карту, расстелил ее на столе. Почему-то она превратилась в покачивающуюся морскую волну, а затем я услышал голос Андрея: «Смотри-ка ты, сидя отключился», — потом чей-то смех и почувствовал как несколько сильных рук подняли меня и закинули на что-то большое, теплое, пахнущее валенками и пылью.

Среди ночи я проснулся, поднял голову. Рядом храпели Андрей и Павел. В доме царила тьма, только одинокая свечка освещала отрешенное лицо деда Игната. Голова его покачивалась из стороны в сторону, слышно было, что он шептал себе что-то под нос. Я уже собрался слезть с печи, когда голос старика вдруг прорвался рыданиями.

— …Ванечка, сынок мой!.. — только эти слова я и разобрал.

Пришлось задержаться на печи. Но долго терпеть я тоже не мог и вскоре слез и побежал на улицу, благо и дед вроде бы успокоился. Хотя я мгновенно промерз, но вернувшись, решил немного погодить с печкой. Старик по-прежнему сидел за столом, а меня жутко волновал вопрос, как это Жереба оказался его сыном. Судя по рассказу отшельника, он из тайги не вылазил, и на тебе, сына каким-то образом соорудил?

Почему-то я перестал бояться этого большого и сурового на вид человека. Подойдя к нему я устроился рядом, на скамейке.

— Я тут случайно… услышал, — с запинкой тихо начал я, — Но как это может быть, что Иван ваш сын?

— Да, вот так в жизни-то бывает. Бог людей то вместе сведет, то разведет. И не думаешь и не гадаешь.

Игнат чуть помолчал, потом продолжил:

— Я в пятьдесят седьмом-то действительно в тайгу с одним топором ушел, даже ружья не было. Два года петли ставил, ловушки на оленьих тропах рыл, зиму в берестяном балагане перезимовал. По весне оголодал, рыба на нерест шла, руками ловил не хуже медведя, по пояс в ледяной воде. Ну, а с одним медведем я прямо нос к носу повстречался. У меня и спички давно кончились, а дожди еще шли, видно, дымом я не пах, уж очень они этот запах не любят, больше всего. Мишка на дыбы и на меня. Я шапку сорвать успел, да в пасть ему сунул. Пока он шапку жевал, я правой рукой успел нож вытащить да в сердце ему ткнул. Так-то обошлось, да раны загнивать стали… побоялся я, что гангрена пойдет, собрал барахлишко, что было: шкурки собольи, шкуру эту медвежью, да и золотишко имелось, и к людям пошел, в больницу. Врач толковый попался, хоть и молодой. Руку отнимать не стал, почистил все, и через две недели я уже как огурец был. К этому времени все барахло загнал, денег море, а я уйти не могу. Присушила меня одна девка. Ей тогда всего семнадцать лет было, но здоровая деваха, из спецпереселенцев. Отец у них в бендеровцах был, вот их и турнули в Сибирь. Жили бедно, в землянке, мать постоянно болела, работа подвернулась только в больнице, нянькой, больше никуда не брали. На меня она, конечно, и смотреть не хотела: у меня тогда уже борода по пояс была, зверь зверем. А меня распирает, как сокжоя на гону, не могу, и все. Когда уже выписался, пошел я к ней, хлопнул всю пачку денег на стол, тут уж она не устояла. Жадная Наталья до денег, и тогда, и сейчас, прости ее господи. После той ночи опять я с одним топором в тайгу подался. Через два года снова пришел, у ней уже Ванька был. Я подсчитал — выходило что мой парень. Лицом в мать пошел, а статью — в меня. Деньгами она хорошо распорядилась, дом купила, большой, пятистенку, корову приобрела, свиней. Работала как вол. Ну, с таким хозяйством мужик-то уж найдется. Федька Терехов и позарился, Ваньку даже усыновил. Так себе мужичонка, выпивоха, но к Наталье присосался как клещ… Я ей тогда еще предложил: айда, дескать, в тайгу, втроем, с Ванькой. Она мне в лицо расхохоталась. Ты, говорит, леший, но я не лешачиха. Ушел я тогда с родных мест. Пол-Сибири протопал, потом это место нашел. Уж очень мне оно понравилось. Я и не знал что дом свой на тропе бегунов ставлю. Но это даже к лучшему, все хоть какой народ появляется, рассказывают что в мире происходит, а то до ближайшей деревни почти триста километров. А лет восемь назад смотрю, среди бегунов объявился новый парень. Я с расспросами: кто, откуда? Да прямо-таки ахнул: Натальин сын, а значит, и мой. Вот так вот судьба-то повернулась. И не думал даже, что увижу, а вот, еще и похоронить оказывается, придется.

Старик замолчал. Я решился задать еще один вопрос:

— А Иван-то про это знал?

Дед только отрицательно покачал головой. Потом сказал:

— Иди спать ложись. До утра еще далече.

Я покорно полез на печь. Сначала сон упрямо не шел ко мне, мысли крутились вокруг этой странной истории, но потом я сморился и проснулся лишь поздно утром. Спал бы, может быть, и дальше, но Павел, перелезая через меня, зверски оттоптал мне руку.

Чуток поругавшись по этому поводу, мы вышли на крыльцо и увидели Андрея, выходившего из бани.

— Встали? А я баню подтопил, воды нагреть хочу, постираться.

— А где хозяин? — спросил я, оглядываясь по сторонам.

— А он ни свет ни заря убежал в тайгу, искать того медведя.

— И ты что же, с того времени и не спишь? — удивился я.

— Да нет, — Андрей потер помятое лицо и засмеялся. — Это я по нужде встал тогда, проводил деда, да по новой завалился. Вот только поднялся. Надо воды в бак натаскать, а то расплавится. Юрок, ты хочешь заняться этим славным делом?

— Ни чуточки, — разочаровал его я, расстилая на крыльце одну из шкур, притащенных Павлом из дома, и укладываясь принимать скудную осеннюю солнечную ванну.

— Вот и заботься о благе человечества! — разочарованно протянул Лейтенант, наблюдая, как мы, улегшись наподобие двух тюленей на крыльце, полностью пренебрегаем общественным трудом. Потом спросил:

— Так, а как же завтрак?

— Мы доверяем его тебе, — ухмыльнулся Павел. — Надеюсь, это будет не пшенка?

— Вот именно, — поддержал я белоруса. — Нам что-нибудь из французской кухни.

— А из мордовской не хочешь? — съязвил Андрей. — Знаешь это как? Чуть не так и сразу в морду.

Несмотря на все ухищрения, Лейтенанту так и не удалось согнать нас с крыльца и заставить заняться каким-либо трудом. Андрей натаскал в казан воды, притащил дров и растопил в доме печку. Из дома лейтенант вышел с мрачным видом. В руках он держал нож Жеребы.

— Пользы от вас никакой, придется одного пустить на мясо. Добровольцы есть?

— Он! — дружно показали мы с Павлом друг на друга.

— А точнее?

— А точнее, нас-то двое, а ты один. Так что не выступай… — нагло заявил я.

— Хамло, — грустно вымолвил Андрей и отправился к небольшой деревянной двери, вделанной в склон сопки. Открыв ее и зайдя вовнутрь, он минуты через две выскочил оттуда с вытаращенными от удивления глазами.

— Вот это да! — крикнул он и побежал в баню.

Вернулся Лейтенант с первобытным фонарем, состоящим из свечки, помещенной внутри квадратной стеклянной коробки. Еще Андрей прихватил топор и, проходя мимо нас, заявил:

— Если пойдете со мной, то не прогадаете. Бесплатная экскурсия в бункер Гитлера.

Я подозревал, что лейтенант приготовил нам какую-нибудь пакость в отместку за наши лень и наглость, но уж очень у него был интригующий вид, да и тучка, набежав на солнышко, смазала нам с Павлом весь кайф от октябрьского загара.

Нехотя мы поплелись за нашим спутником.

— Дед говорил, что у него в леднике есть мясо, — Андрей кивнул на загадочную дверь. — Но такого я не ожидал.

За дверью оказалась деревянная лестница, круто уходящая под землю. Пройдя все восемнадцать ступенек, я понял, почему Андрей выскочил наружу с такими выпученными глазами. Во-первых, если б не свечка, мы бы ни черта не видели. Белый прямоугольник двери на таком расстоянии выглядел с почтовую открытку.

С каждой ступенькой вниз в этом суперпогребе становилось все холодней, а может, это мне просто так казалось? Лестница привела нас к довольно большой комнате, выложенной срубом из бревен. Холод здесь стоял просто собачий, изо рта шел пар, а стены покрылись слоем инея.

Пол этого морозильного сооружения был выложен большими, толстыми кусками льда. Прямо на льду, в самом углу, лежала большая куча рыбы. Ну, а главное, на двух больших шестах висели здоровущие куски мяса. Судя по всему, при этом целая туша разрубалась на четыре части. Андрей попробовал снять с крючка ляжку какого-то копытного зверя, скорее всего лося, и невольно крякнул:

— Здоров дед! Представляешь, в одиночку все это притащить и подвесить?

После некоторого обсуждения решили отрубить кусок именно этого мяса, по нашему общему мнению, все-таки лосиного.

— Мерзлая как деревяшка, — объявил нам Павел, рубанув топором по гигантской ляжке.

— Руби быстрей, а то мы сами скоро такими же станем, — понукал я его, дуя на замершие пальцы.

— На, погрейся, — попробовал всучить он мне топор, но мы с лейтенантом быстренько его обломали, и, отчекрыжив кусочек килограммов на десять, все трое шустро побежали наверх, поближе к солнцу и теплу.

— Зачем ему такой здоровый подвал? — уже наверху удивился Павел. — У нас в деревне тоже рыли погреба, но не такие же здоровые? Набьют их с зимы льдом, и на все лето хватало.

— На все лето! — передразнил его Андрей. — Тут на сто лет этого льда хватит. Может, дедушка к атомной войне готовился, откуда мы знаем?

— Да он, поди, и про бомбу такую не слыхал. Что у него тут, ни радио, ни телека, — отшутился я.

— Это ты верно заметил. Но что-то жрать охота, — с этими словами коварный Лейтенант всучил мне добытое мясо.

Пришлось покориться, тем более что желудок и у меня начал урчать, и скорее не от голода, а от жадности. Еще бы — столько мяса!

Обед у нас походил на пиршество трех собак. Лосиные кости мы грызли с не меньшим энтузиазмом, чем они. Временами я ловил себя на том, что порой начинал урчать не хуже иного Бобика.

За время отсутствия хозяина его кресло-трон занял выскочка Лейтенант, за что мы с Павлом его постоянно критиковали. Наглые гости позволили себе и по сто грам ядреной медовухи, благо на полке за занавеской в бутылях ее хранилось не менее трех ведер. Я, впрочем, отказался, с содроганием вспомнив вызванное этой жидкостью землетрясение в моем мозгу.

Отвалившись от последней кости, Андрей глянул на свои часы и благодушно заметил:

— Старик, наверное, уже там, на могиле Ивана.

— А он его сын, — не выдержал я. Павел и Андрей с недоверием посмотрели на меня, пришлось поведать им про наш с дедом ночной разговор.

— Да, если это так, то представляешь, с каким чувством он принимал нас? — поразился Андрей. — А он и виду не показал. Кремень дед, матерый мужичище.

— Сколько ему лет? — поинтересовался Павел.

Основываясь на воспоминаниях деда, общими усилиями насчитали ему не менее семидесяти трех лет и еще раз поразились его здоровью и силе.

— А он сегодня придет или нет? — спросил я Андрея.

Тот пожал плечами:

— Да ничего он не сказал.

— Все-таки опасно в тайге ночью, особенно рядом с этим ненормальным медведем, — невольно поежился я.

— Вот-вот, давайтека выпьем за то, чтобы деду повезло в тайге.

Это был лишь первый тост лейтенанта. Каким-то чудом они еще перестирали свои шмотки, но развешивать их для просушки уже пришлось мне, так как мои друзья в упор уже не видели не только собственное белье, но и друг друга. Это не помешало им продолжить «банкет» воспринимая друг друга больше на ощупь, и постоянно признаваясь во взаимном уважении к собеседнику.

К вечеру старик так и не пришел. Пока в печи сохранились угли, я приготовил и ужин. Как часто бывает после долгой голодухи, меня мучило постоянное беспокойство, что нам не хватит еды, и я чуть было сразу же не собрался готовить завтрак. Остановило меня только отсутствие пустой посуды.

Спать завалились рано, горячая печь так и манила к себе, так и звала прилечь и отдохнуть. Правда, мои поддатые друзья долго еще балабонили, наконец сон сморил и их.

СПАСИБО, ДЕД ИГНАТ!

Утром Андрей поднялся раньше всех, мало того, не дал он спать и нам.

— Подъем, разгильдяи! — с такими словами лейтенант растолкал нас в девятом часу утра. Узнав, сколько времени, я ужаснулся и, пригрозив угробить Андрея, перевернулся на другой бок.

— Подъем, рота! — снова рявкнул Лейтенант уже без шуток. — Хватит валяться, дел невпроворот.

— Да какие еще дела! — единодушно возмутились мы с Павлом.

— Простые. Штопать одежду, собирать рюкзаки, готовиться к дороге.

— Так дед еще не пришел! — попробовал возразить Павел. — Он же обещал проводить нас до перевалов.

— Ну и что? Время уходит, посмотри какая погода, как в сентябре. А что будет через день или два, ты знаешь? Вот и я не знаю. Придет дед, не придет — надо быть готовым к выходу. Может, его вообще уже мишка кушает, что же нам теперь, до весны его ждать? Слазьте! — решительно закончил он.

— С похмелюги, что ли, болеет? — предположил причину подобной активности Павел. У самого белоруса видок был далеко не блестящий. Но кое-как с помощью моченой брусники и китайского чая оба моих спутника приободрились. Пока я готовил завтрак, они занялись починкой снаряжения и белья. Павел совмещал полезное с приятным. Дед оставил ему какие-то корешки и травы, велел парить в настое больные ноги. Заварив все это в деревянной шайке, Павел устроился на солнышке, погрузил ноги в темное варево и принялся штопать свое белье. Запах от лечебной жидкости напоминал о нашем таежном чае, и Андрей даже пошутил:

— Ты потом смотри это добро не вылей. За обедом с медком выпьем.

За завтраком Андрей неожиданно спросил:

— Как думаете, мужики, где сейчас наши «друзья»?

— Какие? — не врубился сразу Павел.

— Те, что с Куцым, — пояснил я, сразу поняв, о чем говорит Лейтенант.

— А-а! Ну где-где, сидят там, за перевалом, ждут когда снег растает, — высказал свою версию Павел.

— А ты что это их вспомнил? — спросил я. — Соскучился, что ли?

— Да нет, просто таких попутчиков или не иметь совсем, или держать на расстоянии выстрела.

Невеселый разговор этот заглох сам собой, меня в тот момент больше интересовала судьба деда Игната. Слишком тревожным было это ожидание. Лишь в третьем часу дня мы совсем рядом услышали выстрел. Андрей и Павел находились в доме, а я около ручья, и расслышал то, чего они не могли слышать.

— Я слышал рев медведя! — крикнул я им.

— До выстрела? — торопилво спросил Андрей.

— После.

Лейтенант метнулся в дом и вернулся с карабином Жеребы.

— Пошли, — скомандовал он.

Дорога была нам знакома. Не прошли мы и трехсот метров, как увидели деда Игната. Даже издалека было видно, что с ним что-то неладно. Шел он неуверенно, пошатываясь, без рюкзака и ружья. Не сговариваясь, мы бросились ему навстречу. Старик просто-напросто упал на руки Павла и Андрея. Вид у него был ужасен: голова залита кровью, из-под разодранной на плече телогрейки виднелось развороченное мясо. Приподняв голову, дед прохрипел:

— Ружье мое возьмите…

Андрей кивнул мне, и я спустился в неглубокий распадок, заросший густым кустарником. На самом его дне мне предстало место трагедии. Кусты были беспощадно помяты, а кое-где даже вырваны с корнями. Огромной бурой глыбой лежал медведь. Ружье старика оказалось прижато передними лапами лесного хозяина, и мне волей-неволей пришлось нагибаться и вытаскивать оружие из-под него. В нос мне сразу ударил характерный неприятный запах. Я понимал, что медведь мертв, но когда тянул ружье, невольно затаил дыхание и косился одним глазом на оскаленную пасть зверя. Заполучив оружие, я облегченно перевел дыхание, но тут заметил, что из-под мышки медведя торчит наборная рукоять ножа. Мне не очень хотелось это делать, но я все-таки с трудом вытащил тяжелый и длинный нож. Насколько я понял, именно он послужил причиной смерти этого людоеда.

Вытерев нож о шерсть медведя, я подхватил рюкзак и тут на самом краю вытоптанной площадки увидел небольшой серый холмик. Это оказалась собака старика, столь же безнадежно мертвая, как и ее последний враг.

Павла и Андрея я догнал уже у самого дома, они с видимым усилием вели отшельника-великана. Время от времени у того просто подкашивались ноги, и тогда они волокли его по земле. С трудом затащив хозяина в дом, они уложили его на лежанку. Андрей кинулся искать какие-нибудь тряпки, нашел что-то похожее на старую простыню, начал рвать ее на длинные ленты. Но когда он склонился с этими самодельными бинтами над телом старика, тот пришел в себя и отвел его руки:

— Не надо, медовуху давай.

Павел отдернул занавеску и вытащил почему-то самую большую бутыль, литров на пять. Он принес ее к топчану, и дед сказал жестко и уверенно:

— Лей!

Павел замер в нерешительности, а старик снова зло повторил:

— Лей, говорю!

Андрей перехватил у Павла бутыль и начал осторожно лить самогонку на голову старого охотника. При этом он старался, чтобы жгучая жидкость не попала в глаза старику. Тот сначала взревел в голос, а потом только приглушенно стонал, да иногда сквозь зубовный скрежет прорывался звериный рык. По всему дому сейчас же разнесся резкий, неприятный запах самогона.

Жестом показав, что хватит, дед Игнат чуть передохнул, а потом кивнул на свое разодранное плечо. Лейтенанту пришлось повторить эту жестокую процедуру.

Когда старик чуть отдышался, Андрей участливо спросил его:

— Как же это вас так угораздило?

Дед чуть поморщился, даже это ему давалось с трудом. Большой кусок кожи, содранный с черепа вместе с волосами, сполз ему на затылок, обнажив белеющую кость. Меня передергивало от одного взгляда на эту жуткую картину. Но старик, собравшись с силами, начал говорить, делая большие паузы:

— Хитрый попался… подранок. Я его по шраму на морде узнал. В прошлом году я его взять не смог. Он к пасеке моей вышел, колоды начал ворошить… Понадеялся я, что сдохнет, не пошел за ним… Говорят, что у зверей души нет. Врут все… А медведи, они как люди, разные есть, и глупые, и злые, а этот, видно, злопамятный… Ну никак я его не мог взять на могиле Ивана. Бродит где-то рядом. Чара беспокоится, а учуять не может, он все с наветренной стороны прятался. Навалил я еще побольше камней на могилу, костер разжег рядом, мелюзгу отпугнуть, рубаху свою бросил сверху, чтобы дух человеческий чувствовал. Да еще одеколон у меня был… Иван в прошлом году принес, в подарок… Его вылил. Не любит зверье новый запах…

Он замолчал. Павел принес воды и, немного отпив из кружки, Игнат продолжил:

— Обратно шел, и тут он прихватил меня. Зевнул я, дома себя уже почувствовал… Он сзади меня за голову, придавил. Чара, спасибо ей, отвлекла, ухватила за «галифе»… Они это не любят, меня оставил, на нее бросился. Я успел ружье понять, дуплетом всадил в него два жакана, а он все равно подмял меня, рвет… Ножом пришлось добивать… Еле выбрался из-под него…

Он замолк, передохнул, а потом снова продолжил:

— А зазевался я потому, что к вам спешил. Уходить вам надо. Я там на сопку зашел, смотрю, а по речке долбленка плывет. Подкрался поближе, пока они выгружались, посмотрел на их рожи. Живоглоты… С лагеря таких не видел… Короткий такой у них командует, злой как пес. Илюшка у них на побегушках… Но он страшней всех их. Он эти места знает как свои пять пальцев… Уходить надо… Запас времени есть еще но они скоро подойдут. Против автоматов вам не выстоять… Я бы еще с ними поигрался в прятки с догонялками, а вам не надо.

— А вы? — спросил я.

Болезненная улыбка скривила губы старика.

— Я сейчас даже отползти не могу. Берите мясо в леднике, не очень много, одну ляжку лося, копчатинки, и идите не по тому маршруту, о котором я вам говорил, а после Совиной головы поверните налево. Там не перевале снега бывает меньше всего. Не хотел я вас пускать в эту долину… договор у нас был с Аввакумом… но придется. Спуститесь вниз, в долину, до первой реки. Срубите салик, плыть там недалеко, до водопада. Как шум падуна услышите, переправляйтесь на другой берег, с версту вниз, и там увидите скит. Людей тех не бойтесь, главное — веру их не трогайте… но и не обижайте. Немощные там остались.

Снова переведя дух, он попросил:

— Поднимите меня.

Павел с Андреем помогли ему подняться. Он встал с топчана кивнул мне:

— Подними крышку.

Я сначала не понял, про что он говорит, потом догадался, потянул лежанку вверх. Оказалось, что по совместительству она служила еще и крышкой огромного сундука.

— Зажги свечу, — снова потребовал дед Игнат. Я зажег огарок, поднес его к темной пасти сундука и ахнул. Почти доверху он оказался заполнен матово блеснувшим золотом. То, что мы несли у себя за спиной, казалось сущей ерундой по сравнению с этим богатством.

— Берите сколько вам нужно, — велел старик.

Мы переглянулись, и Андрей отрицательно покачал головой:

— Нам бы свое унести.

— Бери, бери! — настаивал дед. — Хоть в карманы насыпь. Как эти прижимать начнут, сыпани золото по округе, надолго отстанут.

Андрей нагреб в карманы горсти три золота, что размером поменьше, я же не удержался и выбрал для себя увесистый самородок странной продолговатой формы сантиметров десяти длинной. С первого взгляда я понял, что это золото совсем другое, чем наше, угловатое, не обкатанное водой.

— Все? — спросил дед. Похоже, он уже держался из последних сил. — Тогда там, у стенки, нажми рычаг, — попросил он, кивая в темный угол за лежанкой.

Я нащупал у стены какую-то деревяшку, нажал на нее, и вся золотая масса обрушилась вниз, в темноту, откуда очень не скоро донесся тяжелый всплеск воды. Я опустил крышку, и старик со стоном опять улегся на медвежью шкуру.

— Двадцать лет эту шахту долбил. Сначала просто так, потому что золото, оно и есть золото. Потом Ваньке копил. Все ему хотел оставить. И вторая штольня, тоже из-под золота, я ее под ледник сделал. Жильное здесь золото, самородное… А теперь идите, они скоро уже подойдут. Возьмите карабин Ванькин, тут еще на полке патроны есть.

Голос старика ослабел, он уже и дышал с трудом. Андрей, словно очнувшись от сна, обернулся к нам:

— Павел, выносил рюкзаки. Юр, поищи патроны… А я в ледник.

Павел быстро вытащил поклажу. Подсвечивая свечкой, я нашел среди ружейных патронов штук пять для нашего карабина. При этом мне пришлось выставить на пол бутыли с самогоном. После этого я подошел к старику. Он немного отдохнул и поднял на меня измученные болью глаза.

— Как же мы вас оставим? — виновато спросил я.

— Обо мне не думай. Помирать пора. Сына вон уже пережил, скоро авось свидимся. Ты вот что. Возьми тот чай, что Ванька принес, и туесок с медом. Самое лучшее для дальней дороги… И еще. Вот, — он пошарил у себя на поясе и отцепил ножны. — Возьми, пригодится в дороге. У Андрея Ванькин нож, а у тебя мой будет.

Я собрал все, про что он говорил, прицепил на пояс тяжелый дедов тесак, хотел уже уходить, но тут старик снова окликнул меня:

— Сынок, заряди-ка мне оба ствола да положи ружье рядом.

— Чем? — спросил я, стоя в раздумье около коробки с патронами.

— Картечью.

— А какая она? — растерялся я.

— Тащи все сюда.

Я поднес ему коробку, он сам выбрал два патрона, и я не очень умело, но зарядил его двухстволку. Он положил ружье рядом с собой и, облегченно вздохнув, сказал:

— Как до скита доберетесь скажите Пелагее, чтобы помолилась за меня и за Ваньку.

Про что он говорил, я не понял. Какой скит? Какая Пелагея? Но раздумывать было некогда. С улицы вбежал встревоженный Андрей.

— Ну ты что возишься? Они уже с сопки спустились. У нас минут десять, чтобы уйти.

— Идите с Богом, — подал голос дед Игнат. — До семидесяти лет ни в черта, ни в Бога не верил, а недавно вот уразумел.

Старик замолк. Тень скрывала его лицо, мы остановились на пороге, и Андрей сказал:

— Спасибо тебе, дедушка, спасибо за все!

ЛАВИНА

Выскочив из дома, мы завернули за угол, где нас ждал обеспокоенный Павел.

— Что так долго? — спросил он, но мы промолчали. Я быстро сунул последние дары старого отшельника в рюкзак, закинул его за спину, и Андрей скомандовал:

— А теперь бегом!

Они поднимались вверх по склону осторожно, место было открытое, и четверка во главе с Куцым боялась попасть под прицельный огонь. Сам Куцый был вооружен только пистолетом. Автомат подчиненные ему не доверили: хоть он и числился командиром, но стрелял плохо, в чем они давно уже убедились. Подойдя вплотную, они окружили дом. Илюшка с озабоченным лицом обошел его вокруг и вернулся, сокрушенно качая головой:

— Ушли, однако. Три следа вверх идут.

Куцый разочарованно сплюнул. Он так рассчитывал настигнуть неуловимую троицу именно здесь, тем более что его обнадежил все тот же Илюшка, долго разбиравшийся в следах около убитого медведя.

— Ну пошли тогда в дом, передохнуть надо.

Дед Игнат думал только об одном: не потерять бы сознание. Ружье он положил поперек тела и, повернув голову к порогу, ждал непрошеных гостей. Наконец на крыльце послышались тяжелые шаги сразу нескольких людей, заскрипела дверь, и появилась фигура человека. Стоя на пороге, незванный гость присматривался, есть ли кто в доме. Тучи, набежавшие на солнце, совсем сгустили сумрак внутри заимки, а свеча, стоявшая на полу, освещала только небольшой кусочек пространства. Дед Игнат напряженно всматривался в сторону вошедшего, он не мог понять, тот ли это человек, которого он ждал. А вошедший заговорил:

— Эй, дед Игнат, ты здесь, что ли? Принимай, однако, гостей.

Голос этот, чуть ломающий русскую речь старик узнал сразу, и нахлынувшая последняя радость заставила его улыбнуться. Именно Илюшку он хотел увидеть перед смертью. Приподняв ружье, он поймал на мушку силуэт человека с копной непокрытых волос и одновременно нажал на оба курка.

Грохот дуплета в маленькой комнате прозвучал хлеще взрыва. Картечь, пролетев всего три метра, почти не разлетелась и, ударив в грудь Ильи, уже мертвого вышвырнула его за порог. Все остальные ошалело кинулись из сеней на улицу.

Куцый зверем оглянулся по сторонам, крикнул одному из своих:

— Подсади! — и вырвав у него автомат, передернул затвор.

Он выбил прикладом стекло и начал поливать свинцом все, что находилось внутри дома. Первой же очередью он разнес все бутыли с самогоном, а ружье, выпавшее из уже мертвых рук старика, опрокинуло свечу. Двойной перегонки первач вспыхнул не хуже бензина. Сразу занялась и лежанка старика, обильно политая самогоном.

— Воды! — крикнул Куцый. Но когда притащили первое ведро с водой и он плеснул его внутрь дома, там как раз рванула коробка с порохом. Взрывом выбило окна, рамы, приподняло и покорежило крышу. Самого Куцего этим же взрывом выбросило из дома, и второе ведро пришлось выливать на орущего от боли бригадира убийц, чтобы загасить его тлеющие волосы и одежду.

Хотя мы уже не видели заимки деда Игната, но эхо далеко разносило по тайге звуки выстрелов и взрыва, а столб дыма от горящего зимовья мы видели до самого вечера.

Мы карабкались все выше в горы. Сбиться с пути мы уже не могли — вот они, перед нами сияют белоснежными гольцами. Легко узнали мы Совиную голову, округлую вершину, действительно чем-то напоминающую голову ночного хищника. Мы бы оторвались от преследования, затерялись бы в этих скалах. Но мужиков снова подвел я. Еще с вечера я почувствовал какой-то озноб и ломоту во всем теле. Утром же я еле поднялся. Меня то бросало в жар, то обдавало холодом. Андрей, приложив ладонь к моему лбу, присвистнул и обескураженным тоном объявил Павлу:

— Температура и высокая.

Первым делом у меня забрали поклажу, разложив имущество в рюкзаки мужиков. И все равно я сильно задерживал своих спутников. Мир словно плавал передо мной, иногда земной шар пытался сбросить меня со своей округлой поверхности. Не помогал и посох, вырубленный Павлом из небольшой березки. Кое-как я дотянул до вечера, а утром не смог встать. Нахлынувшая слабость беспощадно подкашивала ноги. Меня вели, поддерживая с обеих сторон. Я плохо понимал, где я сейчас нахожусь: время, пространство — все смешалось в какой-то мешанине. Придя в себя, я с удивлением понял, что уже вечер и я сижу около горящего костра.

— На, пей. Пей, Юрка. Тебе надо выздороветь, — с этими словами Андрей сунул мне в руки кружку с остро пахнущим горячим чаем с медом. Напиток казался приторным от меда, но я заставлял себя пить его, хотя хотелось мне только одного — лечь и чтобы все оставили меня в покое.

К утру у меня открылся дичайший кашель. Приступы были столь затяжными, что у меня разболелась грудь. А уже пошло высокогорье, здесь лежал снег. Был он еще неглубоким, но на нем так четко отпечатывались наши следы. К этому времени мы уже ползли как черепахи. А тут еще начались невысокие, изрядно разрушенные временем скалы, и Андрею с Павлом приходилось кроме груза втаскивать наверх и меня. Обычно Андрей поднимался на пару шагов вперед, оборачивался и подтаскивал меня словно на буксире. Ну, а сзади меня толкал Павел. Слава Богу, в этот день я хотя по-прежнему чувствовал чудовищную слабость, но по крайней мере не терял сознания. Мы карабкались среди очередных живописных скал, Андрей, как обычно, взобрался повыше, протянул уже мне руку, но глянул вниз, сразу переменился в лице и толкнул меня назад, а затем и сам буквально скатился вниз, прижимая нас с Павлом к земле. В ту же секунду снизу застучал автомат, а над нашими головами со свистом пронеслись пули.

Когда первая очередь замолкла, Андрей проскочил к ближайшему громадному камню и под его прикрытием содрал с плеча карабин и начал стрелять вниз, где уже мелькали три черные фигурки, упорно карабкающиеся вверх. Те сразу залегли.

Несколько минут мы лежали переводя дыхание, затем Андрей выглянул, и снизу сразу же застучали выстрелы.

— Палят, — кивнул в сторону врагов Лейтенант. — Но патроны они все-таки берегут.

Сам он занимался как раз тем, что пересчитывал свой боезапас. Меня поразило, что Андрей казался абсолютно спокойным, даже веселым, как тогда, у реки.

Закончив приготовления, он снял с меня шапку Ивана Жеребы, значительно ушитую мной на стоянке у деда, и отдал ее Павлу.

— Время от времени будешь поднимать ее над камнем.

А сам Лейтенант ящерицей отполз к другому большому камню.

— Давай! — громким шепотом скомандовал он, но когда Павел собрался было выполнить его приказание, резко, с матом остановил его.

— Куда, сучий потрох! Ты что делаешь?! На, палку надень ее, а не на руку!

Чертыхнувшись, белорус насадил шапку Жеребы на свой посох и осторожно высунул из-за камня. Тут же загремели выстрелы, мне показалось, что теперь они гораздо ближе, чем раньше. В ответ грохнул карабин Андрея. Они перенесли огонь на него, но лейтенант перебежал к другому камню и выстрелил оттуда.

Такая игра в кошки-мышки продолжалась долго. Павел по команде Лейтенанта поднимал мою уже дырявую шапку, Андрей перебегал с места на место и не давал загонщикам подняться вверх. Если бы у них было достаточно патронов, то все закончилось бы за десять минут. Просто они бы поднимались вверх, прикрывая друг друга и не давая нам высунуться. Но эти гончие волки берегли каждый патрон, и сложившееся положение напоминало историю про того мужика, что не то сам поймал медведя, не то медведь поймал его.

— Теперь главное, у кого быстрее кончатся патроны, — сказал Андрей, перезаряжая карабин.

Вскоре замолчал один из автоматов. Перестал стрелять и Андрей. Издалека он показал нам три пальца. Столько у него осталось патронов. Еще пару раз он спровоцировал наших преследователей на ответные выстрелы, но кончились патроны и у него. Он подполз к нам.

— Ну что, уходить надо, — спокойно сказал он. Его волнение было заметно лишь по блеску глаз.

— Они нас подстрелят, — сказал я.

— Скорее всего, — подтвердил Лейтенант, оглянувшись на пологий, без всяких укрытий склон. С минуту он размышлял, затем улыбнулся, и прежде чем мы успели охнуть, вскочил на камень, подняв пустой карабин, прицелился вниз. Такого искушения эти гады не выдержали. Снизу захлебывающимся заикой застучал автомат. Стрелок палил одиночными, но все же явно торопясь, неприцельно. А лейтенанта на камне уже не было. Он сидел рядом с нами и смеялся. Смеялся потому, что даже здесь была слышна ругань Куцего. У них тоже кончились патроны. Чтобы проверить свою догадку, Андрей снова вылез на камень. Снизу прогремел выстрел, затем другой. Но это был уже не мощный грохот «калашникова», а рваный лай пистолета.

Целился сам Куцый, но поняв, что с такого расстояния ему все равно не попасть, он оставил эти глупые попытки и взмахом руки послал своих волков вперед.

— Ползут, — вздохнул Андрей, спрыгивая с камня и шаря у себя по карманам. Достав горсточку золота, он щедро сыпанул его по округе.

— Теперь пошли, — сказал он, выкидывая бесполезный карабин.

Перестрелка пробудила во мне какие-то новые силы, и первое время я карабкался вверх, не отставая от друзей. И хотя земля еще пыталась ускользнуть из-под меня, но с помощью посоха и Павла я шел с очень даже приличной скоростью.

Сработал и совет деда Игната. Наши преследователи задержались на склоне гораздо дольше, чем надо бы. До заката мы их не видели.

Эта ночь была ужасна. Среди камней и снега, без огня. Я просто заходился утробным, сухим кашлем. Больше всего я боялся, что его услышат те трое, это было бы нашим концом.

Утром мы тронулись в путь. Но теперь я еле шел. Ноги подкашывались, мы еле ползли, и вскоре наши загонщики начали настигать нас. Они шли налегке, лишь у Куцего на спине болталась тощая котомка. На одном из привалов Андрей выкинул лосиную ногу. Все равно мы не могли ее сварить, а она была тяжелой. Минут через двадцать мы наблюдали в бинокль, как троица наших врагов устроила совещание, брать или не брать эту ногу с собой. Судя по жестам, мнения разделились. Самый высокий яростно махал рукой в нашу сторону, но двое остальных упрямо запихивали мясо в котомку.

Когда они приближались слишком близко, Андрей рассыпал по снегу золото, и ни разу они не смогли устоять перед этим искушением.

А горы поднимались все выше. Хорошо еще, что перевал, по которому мы шли, оказался гораздо ниже соседних, спасибо деду Игнату.

— Хорошо еще, что не холодно и нет ветра, — заметил Андрей на одном из привалов. — Снег рыхлый, значит, около нуля.

Мы вышли на последний подъем к основному гребню, золото в карманах Андрея кончилось, и преследователи подбирались все ближе и ближе. Расстояние неумолимо сокращалось, мы уже без бинокля прекрасно видели их лица. Похоже, досталось им ничуть не меньше нашего.

Впереди шел рослый, мощного сложения мужик, тот самый, что так рьяно рвался вслед за нами. Квадратное, внушительное лицо его поросло густой плотной щетиной. Может, от напряжения, может, от злорадства, но на его лице появлялась странная, перекошенная усмешка, обнажавшая ровный ряд железных зубов. Время от времени он оборачивался и подбадривал матом отстающих подельников. А они отставали все больше. Второй из них еще держался метров в пятидесяти от первого, а вот Куцый плелся далеко позади.

Я все боялся, что здоровяк начнет стрелять, но похоже было, что пистолета у него не было.

На одном из привалов я сказал Андрею:

— Может, в них гранату бросить? У тебя же есть еще одна.

Но тот отрицательно мотнул головой:

— Это «лимонка», нас самих осколками посечет. Да и лежит она где-то в рюкзаке, на самом дне. Я вот не помню куда пистолет положил, в мой рюкзак или Пашкин. Черт меня дернул тогда так надраться.

— У меня нет, — мотнул головой Павел.

— Значит где-то у меня, — согласился лейтенант. Пистолет он все таки нашел, но в нем оставалось всего два патрона, так что танкист приберег его до верного.

Я окончательно выбился из сил, и мужики просто тащили меня под руки. Судя по лицам, они так же вымотались до предела, и даже Андрей уже не оглядывался, а с отрешенным лицом проламывался сквозь плотный снег. До каменного пояса гребня оставалось каких-нибудь два шага, когда я услышал какой-то странный звук, и лишь прислушавшись, понял, что это дыхание того, со вставными зубами. Я оглянулся и увидел его буквально в двух шагах. В руках у него блестело лезвие длинного ножа.

— Андрей! — закричал я.

Тот оглянулся и дернулся было к карману, где лежал пистолет, но поняв, что не успеет его выдернуть, резко бросился на врага. Ему удалось перехватить удар, нанесенный сверху, но его противник был так силен, что оба рухнули на снег. Павел по инерции продолжал двигаться вперед, буксируя меня за собой. На самом гребне он обернулся, увидел схватку, но тут же поскользнулся, нелепо взмахнул руками и исчез по другую сторону перевала. Я остался стоять на гребне, балансируя под ударами порывистого ветра. У моих ног продолжалась схватка. Мужик с железными зубами пытался вонзить нож в лицо Андрея, а тот, перехватив его кисть, с трудом удерживал ее. Держал он руку противника из последних сил, с мучительным стоном. А детина неумолимо дожимал, лезвие потихоньку опускалось все ниже и ниже.

Я глянул дальше, вниз по склону, второй из этой гончей своры был уже метрах в тридцати от нас, и это словно подстегнуло меня. Рука нащупала на поясе рукоять ножа, а далее все произошло как в замедленной съемке. Я плавно опустился вниз, невесомый, как падающая с неба пушинка, но лезвие ножа словно само вошло в спину бандита по самую рукоять.

А далее все снова вернулось к обычному ритму. Я услышал здавленый хрип убитого мной человека, увидел предсмертную судорогу его тела. Андрей еле столкнул в сторону его тело, обильный пот струился по лицу лейтенанта, он тяжело дышал.

Между тем из-за гребня показалась голова Павла.

— Ну что вы застряли? — спросил он.

А я не мог оторвать взгляд от невероятно красной крови на чистейшем белом снегу. Оторвал меня от этого занятия прозвучавший снизу выстрел. Мы глянули в ту сторону. Стрелял второй из бандитов. Сейчас он снова целился в нас. Андрей скочил на ноги. Вторая пуля, попав в рюкзак, не причинила Лейтенанту вреда, просто увязнув в золоте, но зато сбила его с ног. Я нагнулся и протянул ему руку. Снова прогремел выстрел, пуля взвизгнула над самым моим ухом. Я все-таки поймал руку Андрея, но тут он как-то странно пополз вниз. Боковым зрением я увидел, как зашевелился и начал сползать вниз труп убитого бандита. У меня буквально зашевелелись волосы на голове, но тут же я понял, что это оседает и ползет вниз весь огромный пласт снега.

Отчаянно закричал увлекаемый вниз второй бандит. Но лавина тянула с собой и Андрея. Я держал его за руку и чувствовал, как возрастает нагрузка. Восемьдесят килограммов веса Лейтенанта и пятьдесят килограммов золота с жуткой силой тащили меня за собой.

«Не удержу!» — мелькнуло у меня в голое, но тут сбоку появился Павел, он ухватился за Андрея и буквально выдернул его на гребень. Мы оглянулись назад. Прошла всего какая-то секунда с первой подвижки снега, максимум две, а внизу уже катилась мощная, всепоглощающая лавина. Она уже погребла в своем чреве двух наших врагов, и только далеко внизу огромными звериными прыжками, падая и поднимаясь, бежал в сторону от увеличивающегося фронта белого ужаса Куцый.

Лавина налетела на черные зубья камней и, взметнувшись высоко вверх, прикрыла белой пеленой главаря убийц, а затем понеслась дальше, увлекая все большую массу снега, распухая и увеличиваясь в высоту. До нас донесся низкий, протяжный гул, под ногами даже задрожала каменная твердь, а далеко внизу многотонная масса вломилась в зеленую гребенку тайги.

Мы видели, как легко ломались могучие деревья, как поднимался все выше и выше в борьбе с неуступчивой тайгой снеговой вал. Лишь когда его окончательно поглотило и успокоило зеленое таежное море, мы смогли оторваться от этого завораживающего действия и пойти вниз, с опаской ступая по такому ласковому и мягкому снегу.

НА ЧУЖИХ ПЛЕЧАХ

Вся эта заваруха немного встряхнула меня, но буквально через сто метров жутчайший приступ кашля скрутил мое тело в бараний рог. Глядя на меня, Андрей скинул рюкзак и достал кусок вяленой оленины. Есть я не мог, с трудом разжевал и проглотил кусочек, зато немного передохнули и подкрепились оба моих товарища. Отдохнув, мы снова пошли вниз. Мы уже не спешили, и как оказалось, зря. Примерно через час Андрей оглянулся и выругался. Сзади в полукилометре от нас двигался человек. Лейтенант схватился за бинокль, вгляделся и определил:

— Куцый! Выкарабкался, сука. И лавина его не взяла.

Чуть погодя он заметил:

— А лосинную ногу он, похоже, выкинул. Котомка пуста.

Спрятав бинокль, он устало вздохнул.

— Ладно, есть он, нет его — надо идти.

И мы снова побрели вниз. Длинный пологий спуск не представлял каких-либо особых препятствий, но до ближайшего леса было еще очень далеко. А наш пресле дователь не отставал, более того, он неумолимо сокращал расстояние. Ближе к вечеру дистанция сократилась метров до трехсот. На одном из привалов Андрей снова достал бинокль. Глянув, он протянул бинокль нам.

— Гляньте на эту рожу. Просто красавец…

Да, уголовник выглядел ужасно. Огонь слизал с его лица не только бороду и усы, но даже ресницы и брови. Почерневшие, распухшие щеки почти закрыли глаза, оставив маленькие щелочки. Куцый понял, что мы смотрим на него, и, оскалившись, поднял руку с зажатым в ней пистолетом.

— У него пистолет, — сказал я, отдавая бинокль Павлу.

Лейтенант устало скомандовал:

— Пошли.

Снова потекли часы изнуряющего марафона. Сейчас уже, правда, никто не убегал и никто не догонял. И мы, и Куцый просто шли как могли, из последних сил.

Я и Павел относились к этому соседству спокойно, а вот Андрей просто выходил из себя.

— Как же эту собаку грохнуть, а? Подождать да устроить дуэль?

— Не вздумай, — буркнул Павел. — Тоже мне, этот, как его? Ну, Пушкина убил?

— Дантес? — подсказал я в перерывах между кашлем.

— Вот именно, — подтвердил Павел.

— Ну ты меня сравнил, спасибочки! — обиделся Андрей. — Вот не ожидал.

— Ладно, это я так, — осознал свою ошибку Павел, а потом предложил: — Да отсыпь ты ему нашего золота, пусть подавится. Хоть горсточку.

Андрей странно взглянул на него, потом на меня. Подув на замерзшие руки, он развязал рюкзак и вытащил один из мешков с золотом. Взвесив его в руках, он бросил его на тропу.

— Ты прав, пусть подавится. Он ведь о нем так мечтает.

Через полчаса мы наблюдали в бинокль, как Куцый развязывает наш мешок, потом долго и тщательно завязывает его и бережно кладет в свой рюкзак.

— Доволен, — заметил Павел.

— Ну, это ненадолго, — отозвался Андрей.

Действительно, вскоре Куцый начал заметно отставать. Двенадцать килограммов золота за плечами, может, и доставили ему моральную радость, но отнюдь не прибавили сил.

К вечеру мы увидели совсем близко темную полосу леса. Мы невольно ускорили шаг. Желание встретить ночь в лесу, с костром словно подстегнуло нас. Уже в синих сумерках мы вошли в тайгу. Это было такое счастье, услышать над головой шум ветра в кронах.

Пока мужики валили сухую ель, я все оглядывался в сторону, откуда мы пришли. Но бинокль не помогал, темнота скрыла нашего преследователя. Эту проклятую ель Павел и Андрей рубили целую вечность. Казалось, что топор затупился и просто отскакивал от ствола, настолько вымотались мужики. Раза три они передавали топор друг другу, хотя каждый раньше мог свалить такую елку за три удара. Наконец она поддалась. Через час мы пили настоящий горячий чай, да еще и с медом. Первый глоток этого восхитительного напитка я воспринял как самое большое счастье в своей короткой жизни. Огненный шар, прокатившись по пищеводу, разлился по всему телу божественным жаром, а тепло костра создало иллюзию комфорта.

Рядом блаженствовали мужики. Андрей даже постанывал от наслаждения после каждого глотка. Впрочем, время от времени он оборачивался в сторону гор и с беспокойством прислушивался. Луны той ночью не было, она взошла лишь под утро, но скрип снега под ногами человека слышно было издалека. Несмотря на тревогу и холод, мы быстро уснули. Слишком уж вымотались за эти двое суток. Среди ночи я часто просыпался от душившего меня кашля, поправлял нодью, подкидывал дров и снова проваливался в беспамятство сна.

Утром Павел первым делом убежал за дровами, и вскоре я услышал равномерный стук топора. Ну, а Лейтенант взялся за бинокль и долго разглядывал пройденный нами склон с еще видимой строчкой наших следов. Потом он опустил бинокль ниже, вздрогнул и издал какой-то сдавленный возглас.

— Ты что? — удивился я.

Но Андрей, не отвечая, торопливо пошел в ту сторону, откуда мы пришли. Я увидел лишь что-то черное, торчащее из снега, над этим и склонился Лейтенант.

Вернулся он минут через десять, бросил к костру знакомый мешок с золотом.

— Так и не расстался с ним, не смог выбросить… — сказал Андрей.

Подошел Павел.

— Это что? Это Куцего? — спросил он, бросая сушняк и кивая на золото.

— Да. Буквально сто метров не дошел до нашего костра. Кроме золота, в рюкзаке только старые портянки.

Затем он вынул из кармана пистолет, я понял, что это тот самый, которым Куцый грозил нам. Андрей нажал на защелку, и обойма продемонстрировала свое пустое нутро.

— Вот пес, а! — выругался Андрей. — А ведь до последнего все грозил…

Странно, но смерть последнего и самого упорного из наших преследователей я воспринял даже с некоторым сожалением.

Павел развел костер. Я вспоминал, как два с лишним месяца назад мы не смогли развести огонь под дождем. Сейчас для нас таких трудностей не существовало. Я впитывал буквально каждую молекулу тепла. Мысли были заняты одним, я хотел согреться, почувствовать обжигающий жар бани или неистовую щедрость июльского светила. Кружка крепкого чая согрела меня и взбодрила. В который раз мы помянули добрым словом деда Игната. Так что в путь я выступил вполне бодренько. Но уже через час просто уселся на снег. Кашель задушил меня окончательно. В груди играл небольшой орган, такие свисты и хрипы доносились не только до моих, но и до чужих ушей.

— Все, мужики, — заявил я, чуть отдышавшись. — Не могу я больше идти. Бросьте меня здесь, пусть лучше я один… как Куцый… чем все…

Павел и Андрей переглянулись.

— Юр, не глупи. Тут немного осталось, всего-то часа два пути, и выйдем к реке. А там и жилье близко.

Я помотал головой.

— Не могу. Сил больше нет… ноги не идут… как ватные.

Павел молча отдал Лейтенанту свой рюкзак, силком поставил меня на ноги, а затем подсел и закинул мое немощное, но еще очень даже увесистое тело себе на плечи. Я успел заметить изумленный взгляд Андрея, а затем мерно закачался в такт шагам Павла, видя только снег да огромные сапоги, доставшиеся Павлу от Жеребы.

Сколько он меня нес? Час, два? Не знаю. Время теперь измерялось не минутами, а пройденными шагами. За все это время Павел только два раза останавливался отдохнуть.

В третий раз он опустил меня на землю, когда идущий впереди Андрей взошел на невысокий пригорок и дрогнувшим от радости голосом вскрикнул:

— Река!

Она была поменьше Попутной или Оронка, с водой странного, белесого цвета. За годы она пробила глубокий коньон в горной породе, и от обрыва до самой воды расстояние превышало добрых два метра. Мы еле нашли более пологое место для спуска. От реки непрерывно шел какой-то шуршащий звук. Все объяснилось, когда Андрей опустил в воду руку и вытащил несколько тонких, игольчатых пластинок льда.

— Шуга идет, — сказал он. — Значит, скоро река встанет.

— Эх, нам бы до этого на тот берег переправиться! — заволновался Павел. — А то жди, когда еще лед окрепнет.

— Да, это верно, — кивнул Андрей. — Надо рубить салик.

Оставив на берегу рюкзаки и меня, мужики ушли в лес, и вскоре я услышал далеко разносящиеся по округе удары топора. Часа три ушло на заготовку бревен для небольшого плота. Нарубили и тальника для их увязки, спасибо покойному Жеребе, научил дураков в свое время.

Плохо было то, что из шести стволов только два были сухими, больше не нашлось. Едва мы спустили на воду это корявое сооружение и взобрались на него, волны сразу начали перекатываться через бревна. Это было не смертельно, но неприятно.

Единственным шестом орудовал Павел. Слава Богу, что шест вырубили длинней обычного, глубина здесь доходила до двух метров. Мы выплыли на самую середину реки. Плавное течение, белый снег по берегам, серое небо и безмолвие — все это завораживало нас.

Мерно ворочавший шестом Павел громко вздохнул, и Андрей тут же с улыбкой подковырнул его:

— Что, Павло? О драниках мечтаешь?

— Что драники. Хотя бы покурить, и то дело.

— Это верно. Сколько мы уже, месяца два постимся? Я вообще даже рад, что бросил курить. Сколько раз пытался, и никак. А тут вон, все условия. Даже вспомнить об этом некогда.

— А мне очень хочется, — вздохнул Павел. — Ночами даже во сне папиросы вижу. Все больше «Беломор».

К звукам нашего негромкого разговора и плеска воды под шестом прибавился еще какой-то звук. Сначала мне показалось, что это шорох сталкивающихся льдинок за бортом нашего утлого салика. Льдинок явно прибавилось, течение убыстрилось, и плотик уже с трудом пробивался вперед в окружении вязкой массы льда.

«Сало, — вспомнил я другое название шуги. — А похоже».

Но непонятный звук все усиливался. Теперь забеспокоились и мои друзья.

— Что это? — спросил Павел, обеспокоенно оглядываясь по сторонам. Андрей, до этого сидевший рядом со мной на рюкзаках, поднялся и приник к окулярам бинокля. С минуту он стоял неподвижно, потом резко крикнул:

— К берегу, Пашка, это падун!

Тогда все понял и я. Шуга приглушила звук водопада, скрыв его за шорохом и звоном миллионов сталкивающихся льдинок.

Павел старательно работал шестом, подгребая к нужному нам берегу. А течение все увеличивало скорость, нас стремительно сносило вниз. Как назло и этот берег был высоким, временами обрыв поднимался выше человеческого роста, а у самого берега уже нарос лед, оказавшийся не таким уж и хрупким, как казался на вид. Нам с трудом удалось пристать всего метров на сто выше водопада. Здесь он ревел уже могуче и солидно. Берег над нами возвышался метра на полтора, Андрей разбил ногой лед, но он все-таки мешал подойти к берегу вплотную. Павел удерживал шестом салик. Лейтенант перекидал на берег наши обледеневшие рюкзаки, потом тем же способом доставил на берег и меня. Убедившись, что я благополучно приземлился, Андрей примерился и ловко вспрыгнул на обрыв. На плоту оставался один Павел.

— Давай прыгай! — подбодрил его Лейтенант.

Павел как-то неуверенно глянул на нас, поплотнее воткнул в дно реки шест и попытался прыгнуть на берег, но поскользнулся на обледенелых бревнах и упал поперек плота. Шест с плеском упал в воду, и его тут же подхватило и унесло течение. Мы с улыбкой наблюдали за чертыхающимся Павлом, вылавливающим из воды шапку, пока Андрей не заметил, что плот потихонечку начал отдаляться от берега. Лейтенант первый осознал опасность.

— Пашка, прыгай! Быстро!

Но Павел растерянно оглянулся по сторонам, увидев увеличивающуюся полосу черной воды, он метнулся к другому борту, но шеста там уже не было.

— Прыгай! Пашка, кому говорю! — орал во всю глотку Андрей.

Но расстояние между берегом и плотом за какую-то секунду увеличилось на несколько метров. А течение быстро разгоняло плот. Мы с Андреем бежали вдоль берега, крича что-то бессмысленное, а на плоту стоял Павел и смотрел на нас снизу вверх. Он молчал, лишь на простецком его лице застыла растерянная полуулыбка. Он словно говорил нам: «Ну как же так? Я ведь не хотел, все так случайно получилось, я не хотел!»

Даже здесь, за шаг до смерти, он ничего не просил и не жаловался. Течением плот вынесло на самую середину, медленно разворачивая поперек реки. Но Павел до самого конца стоял к нам лицом. Шум водопада уже заглушал наши голоса, белесая пелена мелкой водяной пыли прикрыла, словно вуалью, его фигуру, и тут же плот исчез за обрезом водосброса, вздыбив напоследок рассыпающиеся бревна.

Пробежав еще немного, мы увидели, как за валом отбоя бушующей воды крутанулось одно из бревен, мелькнуло что-то темное и тут же скрылось в белой пене, плывущей вниз по течению.

Несколько минут мы стояли как завороженные, бессмысленно глядя вниз. Этот падун казался гораздо ниже того, что мы в свое время преодолели на Попутной. Всего-то метра три высотой. Но он отнял жизнь одного из нас. Андрей медленно опустился на колени и закрыл лицо руками. Я почувствовал, что по моему лицу текут слезы.

Мы долго сидели на берегу и молчали. Идти куда-то не было ни сил, ни желания. Поклажа наша заледенела. Андрей пнул один из рюкзаков и тихо сказал:

— Из-за этого проклятого золота…

Он не закончил фразу, но я и так понял его.

— Пошли, — негромко сказал Андрей, совсем не командирским голосом, взвалив на себя оба рюкзака. Я поплелся за ним.

БОЖЬИ ЛЮДИ

Солнце, бледным пятном проглядывающее сквозь мутную пелену, клонилось к западу и Андрей забеспокоился.

— Где же этот скит? Должен быть где-то здесь.

Действительно, вокруг не было заметно жилья, да и на снегу виднелись только свежие птичьи и заячьи следы. А между тем потихоньку начал задувать ледяной ветерок и снег начал залеплять глаза.

Я с содроганием подумал, что если и эту ночь мне придется провести на снегу, то утром я точно уже не поднимусь. Сразу навалились мысли о Ленке, о дочери, как им придется жить одним. Эти грустные размышления прервал радостный голос Андрея:

— Вот он!

Я посмотрел в ту сторону, куда он указывал, и сначала ничего не увидел. Самая обычная тайга, множество громадных кедров. И лишь подойдя поближе, я увидел среди деревьев плотный деревянный заплот трехметровой высоты из вкопанных в землю цельных бревен, заостренных сверху. Дерево потемнело от времени, и если бы чуть посильней разыгралась бы пурга, мы могли пройти мимо скита, не заметив его. Для нас это означало бы только одно — неминуемую смерть.

Под заунывное пение набирающей силу пурги мы подошли к исполинскому забору. По счастью, именно с этой стороны оказались и ворота, смотревшиеся не менее внушительно, чем сам забор. Двухметровые плахи толщиной с мою ладонь скреплялись не гвоздями, а деревянными клепками, и висело все это мамонтовое сооружение на массивных деревянных же петлях. Но вблизи мы рассмотрели, что все это было очень древним, изъеденным временем и источенным короедами. Одна из досок ворот была отломана сверху, получилась полуметровая щель.

Пока я раздумывал, сможем ли мы отворить эти гигантские ворота, Андрей обнаружил в них калитку, сделанную на диво аккуратно и так же без единого гвоздя. Лейтенант торкнулся было в нее, но она оказалась закрыта. Тогда он постучал в нее обухом топора. За забором тут же залился лаем звонкий собачий голосок.

Не скоро, минут через десять, мы услышали глуховатый человеческий голос, затем загремела деревянная задвижка, и калитка со скрипом отворилась.

За порогом калитки стояла очень старая женщина, высокая, вся в черном, с деревянной клюкой в руках. И мы, и она пристально всматривались друг в друга, стараясь определить, что нам ждать от этой встречи. Честно говоря, лицо старухи мне не понравилось. Худое, морщинистое, с крючковатым носом и черными глазами, оно напоминало классический портрет ведьмы. Еще больше это подчеркивалось ее темной одеждой и черным платком.

Пауза затянулась, и прервал ее Андрей.

— День добрый, бабушка! — неловко поклонившись, приветствовал он старуху.

— Да вечер уж на дворе, касатик, — ответила старуха, переводя взгляд с Андрея на меня. Я как раз зашелся мучительным, сухим кашлем. — Откуда идете, страннички?

— Издалека. Нам бы к людям выйти. Дед Игнат нас сюда направил, просил помочь.

Лицо старухи чуть дрогнуло.

— Как поживает Игнатушка? Не болеет?

Андрей отрицательно покачал головой.

— Плохи у него дела. Сначала медведь сильно помял, а потом люди плохие пришли… За нами они охотились. Судя по всему, убили они его, а заимку его сожгли. Мы еле успели уйти.

Старуха торопливо перекрестилась, зашептала слова молитвы. А я все никак не мог унять кашель. И старуха неожиданно смягчилась:

— Царствие небесное Игнатию, непутевой душе его. Раз он дорогу сюда показал, значит, зла вы за душой не держите. Да и друг твой, я вижу, сильно болен.

Она отступила, давая нам дорогу, прикрикнула на небольшую собачонку, по-прежнему исходившую заливистым лаем. Старуха внимательно наблюдала, как мы переступаем порог ее оплота, и мне показалось, чего-то ждала. Потом уже я понял, она надеялась, что мы перекрестим лбы хотя бы «никонианским кукишем», как она называла трехперстное крестное знамение. Увы, мы не сделали даже этого. Старуха вздохнула и повела нас за собой. Площадь, огороженная забором, показалась мне огромной. Уже вечерело, к тому же падал густой снег. Много разглядеть не удалось: стояло с десяток больших домов, потемневших от времени, в окне ближайшего из них я заметил белое пятно лица. На площади между домами стояло что-то вроде часовни: большое крытое сооружение с крестом наверху и массивной иконой с потемневшим от времени ликом Спасителя. Перед иконой старуха остановилась, перекрестилась, а потом обернулась к нам.

— Зовут меня мать Пелагея. Жить будете вон в том доме, — она показала палкой на одну из изб. — Там у нас все мирское. Игнат, когда в гости приходил, здесь останавливался. Это ведь мы его в веру обратили, до этого совсем безбожником был. Вы, я смотрю, тоже безбожники?

Пелагея глянула на нас особенно сурово. Андрей смущенно кивнул головой.

— Ну да… — дальше говорить ему Пелагея не позволила.

Отвернувшись, она пошла, рассуждая вслух и покачивая головой.

— Что в миру творится?! Раньше люд хоть в никоновскую ересь верил, а сейчас ни во что не верят! А так нельзя…

Мы подошли к отведенному для нас дому. Пелагея снова перекрестилась, прошептала слова короткой молитвы, а потом клюкой показала на дверь.

— Дрова там есть. Серники, поди, имеете?

Чуть подумав, мы поняли, что она говорит про спички.

— Да, конечно, — отозвался Андрей.

— Разводите огонь в печи, а я сейчас поесть принесу.

Откинув деревянную щеколду, мы прошли через обязательные для сибирских домов сени и вошли в дом. Андрей зажег спичку и почти сразу же наткнулся на точно такое же приспособление на стене, как и у деда Игната — лучина, закрепленная на кронштейне над кадкой с замерзшей водой. Странно, но когда лучина, чуть потрескивая, загорелась, мне показалось, что в доме стало еще темнее. Мрак сгустился в углах, прибавив угрюмости этому заброшенному жилищу. Андрей с облегчением сбросил свою поклажу. Оставил свою скромную ношу, топор и котелок и я. Взяв одну из запасных лучин, Андрей разжег ее и прошелся по дому. Пляшущее пламя высветило длинный массивный стол, две столь же мощные лавки около него, пару табуретов, обширную двухспальнюю кровать, застеленную медвежьей шкурой. В красном углу висела потемневшая икона с неясным ликом святого.

Еще одну кровать, чуть поменьше, мы нашли за массивной русской печью. Сунувшийся в этот угол Андрей тут же пожалел об этом. Поднявшаяся пыль чуть не задушила его. Откашлявшись, он скинул шапку и телогрейку, и принялся возиться с печью. Сами размеры ее и конструкция указывали на седую древность. Уложив поленья под полукруглый свод, Андрей быстро разжег их, сказывалась выучка Жеребы, но дым почему-то пополз внутрь дома.

«Неужели она топится по-черному?» — мелькнула у меня глупая мысль, ведь в потолок упиралась массивная труба. Но тут с порога раздался суровый голос старухи:

— Заслонку-то откройте, неумехи!

Я поднял руку и, нащупав что-то похожее на округлую ручку, потянул ее на себя. К моему удивлению, заслонка оказалась сработанной из плоского камня. Явно скит испытывал большие затруднения с железом.

Пламя печи тут же успокоилось и с ровным гулом начало загибаться вверх, под закопченные своды кожуха. Но дом все равно пришлось проветривать.

Мать Пелагея принесла в узелке не очень большой глиняный горшок с еще теплой серой массой. Не скажу чтобы это было очень уж вкусным, но вполне съедобным. Вот чем порадовала нас суровая хозяйка, так это двумя кусками черного хлеба. Вряд ли доставшаяся мне осьмушка была длиннее моего собственного языка, да и вкус у хлеба оказался непривычным. Но все равно, это был первый хлеб, съеденный нами за три месяца нашей эпопеи.

Пока мы ели, старуха прикоснулась сухими, холодными пальцами к моему лбу.

— Давно захворал? — спросила она, перекрестившись.

— Третий день, — признался я.

— Ночевал на снегу?

— Да.

— Пока выпьешь это, — Пелагея поставила на стол невысокий глиняный сосуд размером с бутылку из-под пепси. — Завтра лечить тебя начну.

Жидкость имела отвратительный вкус и резкий лекарственный запах. Пока я передергивался после принятия таежной микстуры, бабка выглянула в окошко и поспешила наружу.

На улице уже стояла ночь, и мы с Андреем разглядели только темную, как мне показалось, женскую фигуру, передавшую бабке очередной узелок и поспешно удалившуюся прочь. В узелке оказался большой глиняный сосуд с горячим таежным чаем, сильно приправленным медом. Пока мы блаженствовали за чаепитием, мать Пелагея покидала в печь остатки дров. Затем принялась наставлять нас на сон грядущий:

— Покушали, теперь спать ложитесь. Заслонку закроете, как дрова прогорят, а то угорите. Еще и этот грех-то на душу мне ни к чему. Завтра баню вам устроим. Спокойной ночи.

Мы хором пожелали хозяйке того же самого и, допив чай до последней капли, принялись устраиваться на ночлег. Печь за это время раскалилась до такой степени, что пришлось подстелить на лежанку все наше барахло: телогрейки, брезент, оставшийся от полога Жеребы. Ни одну из шкур, лежавших на кровати, мы, помятуя об эксперименте проведенном Андреем с другой кроватью, трогать не стали. С полным желудком и в тепле я уснул мгновенно, будто слившись в одно целое с громадным, горячим телом печи. Последнее, что я слышал, это как ложился рядом со мной Андрей, но проснувшись среди ночи от приступа кашля, почувствовал, что лежу на печи один. Богатырский храп, донесшийся до меня снизу, точно указал на расположение лейтенанта.

Проснулись мы уже днем, причем одновременно. Первое, что я почувствовал, вынырнув из объятий сна, это ни с чем не сравнимый запах русской печи, смесь пыли, извести и прогревшихся за ночь тряпок. Печь хоть и растратила былой жар, но по-прежнему отдавала мягкое, материнское тепло. Повернув голову, я увидел, как в желтовато-коричневые стекла окон бился яркий солнечный свет.

— Юрка! — донеслось снизу. — Хватит спать, бездельник. Время уже одиннадцать часов, а ты все дрыхнешь.

Я свесил голову вниз. Лейтенант лежал на широкой скамейке у печки в одном исподнем, блаженно позевывая и почесывал волосатую грудь.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что встал в шесть часов утра и с тех пор бодрству ешь? — поддел я его. — И вообще, чего это ты раскомандовался? Может, твои часы давно уже не точное время показывают, а цену на картошку где-нибудь в Мурманске? Ты хоть их заводишь?

— Ну а как же. Это у меня автоматически. Перед сном, машинально, как робот. Ты вот скажи, как это ты там не зажарился на этой сковородке?

— Нет! — засмеялся я. — Мне тут хорошо. Так бы и не слезал всю зиму.

— А я не смог. Весь взопрел. Интересно, нас кормить сегодня будут или нет? Я что-то проголодался.

— Не знаю, будут, не будут… У меня пока другие планы, противоположные. Слазь со скамейки, а то сейчас оттопчу что-нибудь ненужное, — пугнул я его, сползая с печи в обнимку с телогрейкой. Под ехидные замечания Андрея я быстренько оделся и рысцой выскочил на улицу.

Солнце ослепило меня. От вчерашней пурги не осталось и следа. Чистое, безоблачное небо, легкий, игривый морозец, приятно бодривший после душной пыльной избы.

Я быстро нашел места общественного пользования, ничем не отличающиеся от точно таких же «мирских» заведений. Вернувшись к дому я застал Андрея делающего зарядку по всем армейским норам — голый торс, ноги на ширине плеч и интенсивные махи руками и ногами.

— Присоединяйся, — крикнул он мне между упражнениями.

— Нашел дурака, — хмыкнул я, а сам невольно залюбовался своим другом. Отросшие за время скитаний светло-русые чуть вьющиеся волосы и такая же окладистая борода с усами делали его похожим на сказочного богатыря. За время нашего похода Лейтенант прилично похудел, но мускулатура от этого стала рельефней и даже выигрывала в красоте. Андрей уже приступил к заключительной части своей зарядки — обтиранию снегом, когда из-за сарая, стоящего перед нашим домом, донесся какой-то шум, скрип снега и показались трое людей, тянущих за собой большие сани с аккуратно уложенными дровами.

Увидев нас, они встали как вкопанные. Одной из пристяжных этой странной «тройки» была ковыляющая со своей клюкой мать Пелагея. С другой стороны сани тащил молодой парень. Бросив на него беглый взгляд, я тут же понял, что у него явно не все дома. Характерные мутные глаза, поросшая густой щетиной шея, полуоткрытый рот с текущей по подбородку слюной. Стопроцентный деревенский дурачок.

Ну, а в самом центре, между этими двумя образчиками немощи, физической и умственной, стояла девушка, молодая, высокая, с прекрасной фигурой, проглядывающей сквозь все надетое на нее старое барахло — такой же, как на старухе, застиранный черно-серый платок и что-то вроде дохи до пят, некогда пушистой, но теперь изрядно вытертой. Ну это все я уже разглядел потом, а сначала я не мог оторвать глаз от ее лица. Девушке было лет двадцать, не больше. Все-таки существует в нашем мире абсолютная красота, независимая от наших вкусов, взглядов и привычек. Круглое красивое лицо с матово-белоснежной кожей, ровный, аккуратный носик, маленький рот с чуть припухшими алыми губами, темные брови… Но самое главное это были глаза! Таких я не встречал ни прежде, ни потом. Огромные, удивительно совершенной формы и редкого темно-синего цвета, они словно жили своей, особой и переменчивой жизнью. Сначала в них отразилось удивление, а затем в синем море ее очей разразился целый шторм. Обернувшись, я понял, что девушка смотрит на Андрея. Он так и стоял, выпрямившись во весь свой немалый рост, по пояс голый, с мокрым, блестящим мощным торсом, и машинально, сам не замечая того, продолжал держать в руках истекающий влагой ком снега. По лицу лейтенанта я понял, что он просто сражен этими невероятными глазами, да и девушка подалась всем телом вперед, а в глазах ее словно метались какие-то мысли, чувства, невысказанные слова.

Прервала этот диалог взглядов старуха. Она толкнула девушку в плечо и властным тоном приказала:

— Ну-ка, отвороти глаза-то, бесстыжая. А ты, — она напустилась на лейтенана. — Прикрой срам-то!

Мы поняли, что пляжные костюмы в этих краях не поощряются. Андрей накинул телогрейку, а «тройка гнедых» в это время дотащила сани до крыльца. Насколько я мог заметить, вся нагрузка ложилась на девушку. Старуха помогала ей скорее номинально, больше сил она тратила на то, чтобы не упасть на свежевыпавший снег. Дурачок, освободившись от кожаной упряжи, тут же загарцевал на месте, приплясывая и бессмысленно улыбаясь, а затем, прокричав что-то неподдающееся воспроизведению, побежал куда-то за дом, с глаз долой. Мать Пелагея не обратила на него никакого внимания и по очереди представила нам своих родичей:

— Это мои дети, Дарья и Глеб. На Дашку сильно глаза не пяльте, немая она, все понимает, а речи у ней не получается. А у поскребыша моего Господь и вовсе рассудок отнял.

Она машинально перекрестила лоб, а затем повернулась к дочери:

— Иди домой, и Глеба с собой забери.

Девушка послушно кивнула и пошла в сторону своего дома, благо и ненормальный ее братишка как раз проскакал туда же нелепой, запинающейся рысью. Но пройдя метров десять, она на ходу обернулась и снова взглянула на Андрея. И он, и я, и Пелагея — все заметили этот красноречивый взгляд, и старуха еще больше посуровела лицом, а потом неожиданно накинулась на меня:

— А ты чего на улицу выполз? Одной ногой уже в могиле, а туда же, на девок заглядываться?! Иди в дом!

Я как ошпаренный прихватил пару поленьев и бегом юркнул в избу. Старуха нагоняла на меня суеверный ужас. Вскоре пришел Андрей. С грохотом он свалил на пол толстые поленья. Бабка прошлепала в глубь избы вслед за ним, вытащила из-за пазухи тряпицу. В ней оказались какие-то коренья, сухие травы.

— Лечить тебя буду, — объявила мне Пелагея. — Но сначала тебя пропарить надо. Принеси-ка вон тот горшок.

Я поспешно притащил с полки, где стояла нехитрая посуда, большой глиняный сосуд.

— А ты растопи пока печь, потом воды мне натаскаешь, — велела она Андрею. Тот пожал плечами, быстро растопил печь и подхватил стоящие у стены деревянные ведра. Таких я еще не видел, даже сверху они были обиты не железным обручем, а хитро обвязаны гибкими прутьями тальника. Колодец находился на главной площади, как раз за часовней, и я имел возможность наблюдать, как Андрей раскручивал огромный круговой ворот и наполнял ведра. Он уже подхватил их, собираясь идти обратно, когда из-за часовни появилась немая девушка. Остановившись как вкопанная, она уставилась на Андрея, прижимая к груди большой узелок из серой ткани. Эту «встречу на Эльбе» заметила и старуха. При ее то больных ногах она чуть ли не бегом выскочила наружу и что-то прокричала дочери. Та нехотя тронулась к нашему дому, сопровождаемая явно растерянным Андреем.

Приняв из рук дочери узелок, Пелагея что-то резко буркнула ей, и та поспешно пошла домой, не забыв при этом бросить быстрый взгляд на Лейтенанта.

Мне стало смешно, но другу приходилось туго. После пламенных взоров девушки Андрею приходилось иметь дело с испепеляющими взглядами черных как уголь глаз старухи.

В узле, принесенном Дарьей, оказались уже почищенные картофель, морковь и что-то большое, разрезанное на куски. Потом я узнал, что это была репа. Бабка все это мелко порезала и сложила в горшок, не забыв посолить странного цвета серой солью из деревянной солонки. Андрей, наблюдавший за всем этим со стороны, спросил:

— Бабушка, а у вас что, пост или вы вегетарианцы?

Старуха настороженно посмотрела на него, и Лейтенант поспешно исправился:

— Ну, мяса не едите, только овощи…

Пелагея еще больше посуровела, только руки дрогнули.

— Мясо у нас теперь, касатик, по большим праздникам. Как муж мой Аввакум умер два года назад, и на охоту ходить стало некому. Редко какой зверь в яму попадет, за ними ведь тоже присмотр нужен.

Про какие ямы идет речь, я толком не понял, но осознал, что житуха в скиту далеко не сахар.

— А что, кроме вас троих, в скиту больше никого нет? — растерянно спросил Андрей. Пелагея молча кивнула. Об этом мы должны были догадаться и раньше. Еще с вечера ни в одном из окон мы не видели света, а с утра снег вокруг домов оставался девственно чист. Постепенно, слово за слово, мы выспросили у старухи почти все про их несладкую жизнь. Происходило это в течение всего дня, Пелагея не спеша готовила нам завтрак, потом обед, гоняла Лейтенанта с неподъемными ведрами к колодцу, растирала в деревянной ступке коренья и рассказывала не очень охотно, но откровенно и до конца.

«Скиту на падуне», так называлось это место, исполнилось более ста пятидесяти лет. Основали его пять семей отколовшихся от староверов лютого «филаретовского толка». Для нас с Андреем все это звучало китайской грамотой. Все, что мы поняли из объяснений Пелагеи, исповедывали эти люди полное отделение от мирской жизни и спокойное ожидание Страшного суда. Самым почитаемым святым в них считался протопоп Аввакум, каждого первенца в семье непременно называли этим именем.

— Значит, Глеб у вас не первый? — спросил Андрей, явно не уловивший всех тонкостей семейных связей троих обитателей скита. Еще бы, гораздо больше его занимали невероятные глазищи Дарьи.

— Да нет, ты что, — отмахнулась старуха. — Я же говорю, поскребыш, восьмой он у меня.

— А где же остальные? — невольно спросил я.

Бабка отложила пестик и, чуть покачивая головой, начала припоминать.

— Аввакум, мой первенький, со скалы упал, за горным козлом охотился. Гавриил и Агафья в младенчестве умерли, горлышком маялись. Семен в реке утонул, Ларивон простыл сильно, не выходила. Господь не сподобил. Самый красивый у меня был, высокий, сильный, двадцать годков только в ту пору ему стукнуло.

— А сколько же вам лет? — спросил я, пытаясь представить, сколько же могло стукнуло Пелагее, когда она родила последнего.

— Шестой десяток уже идет, пятьдесят два на Покров минуло.

Хорошо, что я сидел, а то повторил бы движение Андрея, как раз привставшего со скамьи и плюхнувшегося обратно. Мы-то считали, что суровой хозяйке нашей как минимум лет семьдесят, а ей всего-то ничего! По обычным советским меркам еще и до пенсии бы не доработала!

«Господи, что же ей пришлось пережить, если она так не по годам состарилась?» — растерянно подумал я. Старуха, похоже, поняла нас.

— Да у нас много и не живут. Раньше по-другому было, сказывают, да при мне только дед Аввакум Редин до семидесяти дотянул.

Мне это показалось странным, я невольно вспомнил покойного деда Игната, оттарабанившего двадцать лет в лагерях и выглядевшего в свои семьдесят с гаком просто богатырем.

По ходу дела старуха сунула большими деревянными щипцами в печь два камня размером чуть ли не с мою голову и опустила загоревшиеся щипцы в кадушку с водой, стоявшую под лучиной. Вскоре после этого в печь последовал и небольшой чугунок.

— А куда же все остальные девались? Другие семьи? — спросил Андрей.

— Да повымерли все потихоньку. Зимины в мир было ушли, они раньше в этой избе жили. Лет через пять один Мирон вернулся, весь израненный, года не прожил, помер. Революция у вас там какая-то в миру была, вот их и закрутило в бесовом колесе. А остальные потихоньку, друг за дружкой ушли. Сначала старшие, потом и младшие. Провинились мы, видно, перед Господом, вот и наказал нас, перевел весь род.

— А что у вас с ногами? — не унимался Андрей.

— Да болят, суставы ломит. Еле хожу, по ночам перед дождем криком кричу. И ноги ломит, и пальцы. Это у всех здешних, рок такой, проклятие Божье. Сперва-то ничего такого не было. Это вот уж последние три поколения мучаются. В вере, я думаю, мы пошатнулись, грехов много.

От этих разговоров мне стало не по себе. И я искренне обрадовался, когда Пелагея, пошурудив в печи рогачом, вытащила чугунок. Поставив его на стол, она перекрестилась и с поклоном сказала:

— Кушайте на здоровье.

— А вы? Присаживайтесь с нами, — предложил Андрей.

Но старуха отрицательно покачала головой:

— Мне не можно. Это уже мирская пища, нечистая. Из этой посуды и Мирон Зимин ел, и Игнат. То, что я порог этого дома переступила, уже грех. Вы уйдете, а я еще долго, до конца дней замаливать его буду.

Мы с Андреем переглянулись. Вот оно как все обстоит на самом деле. Овощная размазня, которую мы в тот момент ели, встала у меня поперек горла.

БАНЯ ПО-СТАРОВЕРСКИ

После обеда нам, естественно, захотелось пить. И тут Андрей вспомнил про последний подарок деда Игната.

— Юрка, ведь у нас есть китайский чай! Давай-ка заварим.

Лейтенант вытащил из рюкзака жестяную коробку с чаем, повертел ею перед глазами Пелагеи. Мне показалось, что глаза у той заблестели. Еще бы, синюю квадратную коробку опоясывал невероятно пестрый оскалившийся дракон.

— Может, отсыпать вам чайку, мать Пелагея? — предложил Андрей. Та стряхнула с себя оцепенение, торопливо перекрестилась и суровым тоном отказалась.

— Страх-то какой, просто диавол вылитый.

— Ну как хотите, — развел руками Лейтенант и пристроил котелок между алых углей печи.

— Ай, горячо, — подул Андрей на пальцы.

Тем временем Пелагея собралась и молча вышла из дома.

— Куда это она? — удивился Лейтенант. — А обещала баню, лечить тебя.

— Да поди придет еще, — решил я, чувствуя как меня тянет на сон. Все-таки слабость еще донимала меня, хотя кашель уже не мучил так, как прежде.

Я не ошибся. Вскоре старуха вернулась, принеся самый обычный березовый веник. Вслед за ней топал Глеб, таща охапку соломы. В дом его мать не пустила, внесла все сама. В окно я видел, как Глеб потоптался несколько секунд на месте, пуская пузыри, а потом припустился бежать куда-то вдоль улицы.

А Пелагея протиснулась с соломой в дом, положила ее возле печи и, сняв вытертую шубенку, захлопотала по избе. Первым делом она вытащила из углей все теми же щипцами раскаленный докрасна камень и ухнула его в бочку. Та буквально выстрелила паром, тяжело заклокотав вскипающей водой. Старуха, не теряя времени даром, отправила туда же и второй камень, и пока кадушка возмущенно что-то бормотала, Пелагея ловко накинула на горловину кипящей гневом бочки одну из лежащих на полу шкур.

Все это утомило старуху, она долго сидела на скамье, тяжело переводя дыхание. У Андрея тем временем вскипела в котелке вода, и он с торжествующим видом засыпал в него чай. По избе сразу распространился сильный, резкий запах, перебивая все остальные не очень аппетитные ароматы, характерные для столетней избы: запах пыли, старых тряпок и шкур, а также прелого дерева от продолжавшей парить бочки.

Еле-еле отдышавшись, Пелагея подчерпнула деревянным ковшиком из все той же бочки горячей воды и залила растертые в порошок травы и коренья в большом глиняном горшке. После этого она долго шарила по большим сундукам, перебирала какое-то тряпье, что-то откладывала, что-то отвергала. Затем снова ненадолго ушла и вернулась с большой деревянной чашкой, где плескалось что-то подозрительно мутное.

Нам хотелось помочь старухе, но она об этом не просила, да мы и не понимали всей подоплеки этой суеты. Мы не торопясь пили чай, когда Пелагея вплотную занялась печью. Дрова уже прогорели, да и угли подернулись пеплом, что, похоже, устраивало нашу хозяйку. Она вооружилась длинной и массивной кочергой и скоро выгребла угли на большую полку перед печью, так называемый шесток. Торопливость старухи была понятна, кочерга, как и почти вся утварь в доме, была изготовлена из дерева. Сдвинув угли влево, Пелагея придирчиво осмотрела с помощью зажженной лучины обширное пространство печи и выкатила оттуда еще несколько небольших угольков.

Потом начался процесс, показавшийся нам совсем уж непонятным. С помощью кочерги Пелагея расстелила по всему пышущему жаром полу печи толстый слой сена вперемешку с ржаной соломой. Затем накидала сверху еще какой-то своей лечебной травки, повернулась ко мне и решительно приказала:

— Раздевайся и лезь!

— Куда? — поразился я.

— Совсем глупой, что ли? — буквально вскипела она. — Полезай, говорю!

Для меня ее предложение казалось сплошной дикостью. Лезть туда, где только что полыхал огонь?! Это же невозможно! На всякий случай я посмотрел на Андрея. Того, похоже, эта ситуация просто смешила. А бабка поддала мне рогачом по заднице и еще решительней прикрикнула:

— Полгроба из задницы уже торчит, а он еще кочевряжится! Скидавай штаны.

Под насмешливым взглядом Лейтенанта пришлось заголяться и лезть под округлый свод печи. В последнюю секунду мне пришла в голову дурацкая мысль, что это напоминает сцену из сказки, где Баба-яга сует Ивана-дурака в печь.

Через какое-то мгновение мне уже было не до смеха. От жара у меня перехватило дыхание и затрещали волосы на голове. Вслед мне Пелагея кинула распаренный веник и прикрыла печь большой деревянной заслонкой.

Удивительное дело, прошли какие-то секунды, а я уже блаженствовал в этом пекле. Тело мгновенно покрылось обильным потом, от сена и бабкиных трав шел резкий, дурманящий запах. Жар равномерно давил на меня со всех сторон, и я, вдыхая раскаленный воздух, чувствовал, как он буквально прожигал мои легкие. Нашарив веник, я принялся нещадно хлестать им по мокрому от пота телу. Горнило печи заполнилось знакомым и родным ароматом березы, а значит, и настоящей бани. Брызги от веника шипели на каменной кладке свода, огненная волна прокатывалась от прикосновения веника к коже, фантастическая феерия сибирского рукотворного ада достигла своего предела. Когда я почувствовал, что еще немного, и я просто умру от разрыва сердца, лишь тогда я наддал пяткой в деревянную заслонку.

Мать Пелагея тотчас открыла ее, я шустро пополз назад и непременно грохнулся бы всем распаренным организмом на пол, если бы меня не подхватили Андрей и старуха. Весь мир качался у меня перед глазами, ноги подкашивались, но на ехидный вопрос лейтенанта: — Ну как там? — я хрипло выдавил бодрое: — Ништяк!

Ну, а банные процедуры продолжались. Бабка отвела меня к парившей бочке с водой, поставила в широкий ушат, заставила пригнуться и вылила на голову добрый ковшик той подозрительно мутной воды. Потом уже я узнал, что это так называемый «щелок», настоенная на золе вода. Щедро плеснув этого же таежного шампуня на жесткую сибирскую мочалку, старуха продрала меня ею до самых костей.

Процедура закончилась несколькими ковшиками горячей воды, щедро вылитой на мою несчастную голову Пелагеей. При этом она не удосужилась развести ее хоть немного холодной водой, и горячие волны, прокатывающиеся по моему телу, после каждой порции жидкого огня заставили меня невольно кричать.

— Но-но, раскричался как сокжой на гону! Вылазь! — скомандовала старуха, за руку выводя меня из ушата.

Несмотря на ее суровый вид, мне показалось, что голос Пелагеи уже источал благодушие.

Вытерев меня какой-то тряпкой, она велела мне надеть изрядно заношенные, все в дырах кальсоны и такую же рубаху. После этого заставила выпить отдающей горечью жидкости из того глиняного горшка с настойкой и загнала на печь, прикрыв огромной старой шубой, похоже, медвежьей, только сильно вытертой.

Жар, щедро накопленный внутри печи, горячая лежанка и эта шуба тут же выгнали из меня обильный пот, струящийся по всему телу, а особенно по лицу. Это вызвало особую радость у моего «личного врача».

— Потей-потей, всю хворобу из себя выгоняй! — одобрительно сказала она.

— Ну, а ты чего сидишь! — тут же напустилась она на Лейтенанта. — Скидавай портки и лезь в печь!

— Да я вроде не болею, — попробовал открутиться Андрей, но старуха была непреклонной.

— Лезь, а то с такими космами живо обовшивеешь.

Голова моя все так же кружилась, тело дышало каждой клеткой, казалось, оно вибрирует как струна от макушки до самых пяток. Я блаженствовал в полудреме, с улыбкой прислушиваясь, как теперь уже чертыхающийся Лейтенант изображал Иванушку- дурачка. Оживился я лишь когда в поле моего зрения появился красный как рак, с выпученными глазами, тяжело отдувающийся Андрей. Его тоже пошатывало, и Пелагея своей костлявой рукой проводила его до самой купели.

Под ворчливое брюзжание старухи и плеск воды я сморился совсем, словно медленно опустился в покачивающуюся колыбель ласкового сна.

ЖИТЬЕ — БЫТЬЕ

Проснулся я вечером, и сразу почувствовал себя здоровым человеком. Мать Пелагея, похоже, дело свое знала отлично.

— Юрка, — подал голос Лейтенант. — Все дрыхнешь? Что ночью-то делать будешь?

— Спать, — отозвался я, а потом свесил голову и задал вопрос, давно мучивший меня. — Когда дальше-то пойдем?

— Бабка говорит, дней через двадцать, не раньше. Окрепнуть тебе надо, а то опять скоро свалишься.

Я невольно присвистнул. Срок моего воссоединения с семьей отодвигался куда-то в район Нового года.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Андрей.

— Как будто только что родился, — бодро отозвался я.

— Конечно, после такого пекла. Теперь я знаю, что с нами черти в аду делать будут.

Вскоре я опять уснул и проснулся уже утром. Андрей стоял у окна и разглядывал что-то на улице. Услышав, как я зашебуршился на печи, он обернулся:

— Привет, пожарник! Бабка уже приходила, завтрак приготовила, да велела тебе снадобья пить. Я тут хлебнул твоей настойки — эх и бурдомага, аж скулы свело.

Пока мы завтракали, Андрей рассказывал про свои изыскания:

— Ковырнул я это окно, знаешь, что это такое? Слюда.

— Да ну!?

— Самая что ни на есть натуральная. Где-то рядом ее добывают, я по деревне прошелся — во всех домах такие окна. А соль видишь? — он ткнул пальцем в солонку. — Это не поваренная, а каменная, сам видел, как бабка ее в ступке толкла. Посмотрел я на их житье — все на одной Дашке держится. Мать еле ходит, этот придурок лошадью скачет по деревне. И вода, и дрова — все на ней…

«Что это его так немая волнует? — ехидно подумал я. — Сразу о правах женщин вспомнил, о тяжелом положении таежной рабыни Изауры».

— Кстати, у них там за домом второй колодец. А то я все думал, как это бабка позволила колодцем мирским пользоваться. Тебе не кажется, что вода здесь какая-то не очень хорошая? С каким-то привкусом странным?

— Вода как вода, — буркнул я. — Ты чай-то не заварил?

— Обижаешь, начальник. Я службу знаю.

К чаю он подал плошку с медом и туесок с кедровыми орехами.

— Пелагея расщедрилась. Жаловалась, что медведь в прошлом году все ульи разорил, мед теперь только старый остался, засахарился.

Потом он как-то помрачнел.

— Послушал я тут бабку. Безнадега у них ужасная. С каждым годом все хуже и хуже. Только огородом и держатся. Хотел несколько кедров срубить, чтобы солнца побольше на него попадало, Пелагея говорит — нельзя. Каждое дерево кто-то из их предков сажал. Вроде как душа его там обитает. Понял, какие обычаи?

После чая я хлебнул бабкиной микстуры и долго отплевывался. Похоже, что она настоялась до истинной кондиции и просто сводила судорогой скулы.

После завтрака Андрей явно заскучал. Помотавшись от стены к стене минут десять, он решительно оделся и вышел на улицу со словами:

— Пойду, может, помогу им чем.

Вернулся он быстро, чуточку смущенный, но с винтовкой в руках.

— Смотри что выдали! Настоящая трехлинейка. Патроны уже позеленели от старости, не знаю, сработают ли. Пойду на охоту, — он выглянул в окно. — О, вон бабка и одежду несет. Все-таки то, что им выгодно, они не считают мирским. Винтарь этот с тем самым мужиком сюда попал, как его, Зиминым. А пользовались они им охотно.

В дом, тяжело отдуваясь, вплыла мать Пелагея. В руках она тащила целый ворох одежды.

— Примерь, касатик. Должно подойти. Ларивона это, сына моего, тот такой же, как ты был.

Одежда действительно сидела на Андрее как влитая. Короткий, до колен полушубок оказался двухсторонним, вместо подкладки был мех, пыжиковый. Ну, а снаружи не иначе как волчий, в шкурах я разбирался слабо. Шапка оказалась из меха росомахи, но особенно удивили меховые унты. Они мало отличались от обычных, только мех снаружи был медвежий, да подошва более мягкая, из лосиной кожи. Потоптавшись на месте, Андрей довольно хмыкнул:

— Как влитые. Словно родился в них.

Довершали этот наряд толстые меховые рукавицы.

Осмотрев себя в новом наряде, Андрей довольно заметил:

— Ну, теперь можно хоть на Северный полюс.

— Пойдем, я тебе лыжи дам, — сказала Пелагея.

Лейтенант прицепил на ремень нож Жеребы и уже у самых дверей, воровато оглянувшись на сходящую со ступенек крыльца старуху, шепнул мне на ухо:

— А в дом свой они меня не пустили. Только к крыльцу подошел, она как выскочит, думал, растерзает. Так-то вот!

Вернулся Лейтенант уже затемно, уставший, без добычи, но довольный.

— Полдня с этими лыжами промучился, — он кивнул на широкие и длинные лесины, ставя их у дверей. — На снегу держат хорошо, но не пойму, как они с одной палкой управлялись. Ну, а живности здесь полно. Видел издалека двух косуль и лося.

А в одном месте нашел что-то вроде звериного шоссе. Представляешь, целую дорогу вытоптали в снегу. Завтра с утра первым делом туда пойду.

Торопливо поев и напившись чаю, Андрей буквально рухнул на облюбованную им скамейку и тут же захрапел. Зато с утра, чуть рассвело, не дождавшись завтрака он убежал в тайгу.

Я же по-прежнему отлеживался на печи и дрых как сурок. Подозреваю, что это бабка подмешивала что-то в свое снадобье. Каждое утро она начинала пилить меня, что я не пью ее микстуру. Приходилось потреблять это горчайшее пойло на ее глазах. После этого я начинал клевать носом, будто не спал трое суток. Заканчивалась борьба со сном теплыми объятиями печи и моей полной капитуляцией.

Днем пришел довольный Андрей.

— Лося завалил, — объявил он с порога. — Сейчас впряжемся в сани и привезем его.

Выпив полкотелка чаю и сжевав горбушку серого хлеба, Андрей снова ушел. На улице его уже поджидали все трое коренных обитателей скита. К вечеру они вдвоем с Дарьей притащили добычу на тех же самых «человечьих» санях. Узнал я об этом по шуму, столь редкому в этих местах. Потеплей одевшись, я вышел посмотреть на добычу Лейтенанта. Они как раз подтащили сани к крыльцу дома Пелагеи. Основной шум создавали двое: Глеб, освободившись от узды, прыгал вокруг саней, хлопая себя руками по бедрам, и кричал: — Айда-айда-айда!

Еще агрессивней вела себя кургузая собачонка, всегда сопровождающая Пелагею в ее походах от дома к дому. Сейчас она носилась вокруг саней с вздыбленной на загривке шерстью и с истеричным, захлебывающимся лаем бросалась на огромного мертвого лося, поразившего меня своими размерами.

— Тоже мне, шавка, а туда же! — засмеялся Андрей, кивая на собачонку.

— Последняя собака, — вздохнула Пелагея. — Раньше такие псы водились, вдвоем медведя задирали, да выродились. Вот только эта коротконожка и осталась.

«Собаки вырождаются от такой жизни, не только люди», — невольно подумал я об обитателях скита и покосился на Дарью. А та все поглядывала на Андрея, легкая улыбка так и трепетала на ее губах, а невероятные глазищи девушки блестели сильнее обычного.

— Как его разделывать-то? — спросил распаренный, возбужденный Лейтенант, глядя на лося.

— О Господи, прямо-таки как дети. Ничего не умеют, — всплеснула руками Пелагея. Несмотря на прозвучавшее в ее словах осуждение, чувствовалось, что старуха довольна.

— Да вы только подскажите, а я уж все сделаю как надо, — оправдывался Андрей.

Пелагея согласилась руководить разделкой туши, но перед этим она загнала меня обратно в дом, что я с удовольствием и сделал. Не люблю я все-таки вида крови, даже если за этим последует целое пиршество.

Андрей пришел уже в темноте, принес большой кусок печени.

— Сегодня гуляем, — весело сказал он, шлепая сырое мясо на стол. — Пелагея даже своим разрешила разговеться, хотя сейчас и пост.

— А где они хранят мясо? — спросил я, наблюдая, как Андрей кромсает темную мякоть печенки.

— Да тоже ледник, только не такой глубокий, как у деда Игната. Пустой, одни жерди, да и те сгнили. Начал вешать вторую ляжку — жердь сломалась. Раньше, говорят, лед с речки таскали, на все лето хватало, а теперь его Дарья снегом набьет.

Он замолчал, машинально продолжая кромсать печенку. Андрей был мне слегка не в своей тарелке, и мне казалось, что я догадывался в чем дело. Глазищи немой красавицы кого угодно могли свести с ума.

Печенки мы в тот вечер срубали не меньше килограмма на каждого. Такое это было блаженство, после овощной бурды есть настоящее мясо, свежее и сочное.

— Завтра еще на охоту пойду, — объявил Андрей после ужина. — Как я и думал, здесь рядом солонцы. Представляешь, слой соли в полметра толщиной, прямо в скале. Зверье там целый грот вылизало, вон, с нашу печку. То-то они раньше проблем не знали с мясом. Ты заметил, у них и сараев для скотины нет. Охотой да рыбалкой жили, еще огород да бортничество.

— Чего? — не понял я последнего слова.

— Ну мед добывали. Только не ульями, а в колодах пчел держали.

— Откуда ты все это знаешь? — удивился я.

— Да бабка сейчас просветила, пока сохатого разделывали.

Он немного помолчал, потом отхлебнул чаю и негромко сказал о том, о чем я и сам уже догадывался.

— Вырождаются они тут. Пять семей за сто шестьдесят лет, представляешь, как все породнились? Бабку-то уже не свернешь, а вот девку жалко. Загнется тут с этим придурком.

Перед отбоем Лейтенант решился еще на одну акцию. Он сгреб шкуру с кровати, выволок на улицу и долго лупил ее, ни в чем не повинную, здоровущим поленом. Вернувшись, Андрей снова расстелил шкуру на кровати и довольно заметил:

— Ну вот, другое дело. Ты не слышал, как я сегодня со скамейки упал?

— Правда? — заинтересовался я.

— Да ты что! Чуть всю морду не разбил, хорошо, на унты носом приземлился. И знаешь, что мне приснилось?

— Падение в пропасть? — мгновенно угадал я.

Андрей посмотрел на меня с большим удивлением.

— Точно. А ты откуда знаешь?!

— Догадался, — ухмыльнулся я. — Я помню, как ты дергался, когда тебе этот же самый сон снился.

— Третий раз уже, — обескураженным тоном заметил Лейтенант. — И все как наяву. Ладно, давай спать.

Андрей отвернулся к стенке лицом, но мне показалось, что он долго еще не мог заснуть. За эти три месяца я узнал его очень хорошо.

То ли Андрей оказался хорошим охотником, то ли действительно живности в этих местах водилось много, но без добычи он теперь не возвращался. Лейтенант и до этого был азартным человеком, а теперь охота испортила его окончательно.

У меня же жизнь текла вяло и скучно. С утра приходила с обходом «лечащий врач», трогала костлявыми пальцами лоб, прислушивалась к дыханию и кашлю, заставляла пить треклятую микстуру. Еще дважды она устраивала мне экзекуцию баней, и после этого я почувствовал себя здоровым человеком.

Несколько раз мне удавалось разговорить старуху. Больше всего меня удивляло что за все эти годы о ските не узнали в «миру». Оказалось что это было не так. В свое время в долину вела тропа, по которой можно было проехать даже верхом на лошади. Ее разрушили уже после возвращения Зиминых, опасаясь что в скит хлынут отступавшие в тех краях белогвардейцы. А до революции «Скит на падуне» активно поддерживал связи со своими единоверцами. Те поставляли им металл, порох, стекло, мануфактуры, ну а затворники расплачивались мехами, солью, да и золотишком. Не всегда эти отношения были безоблачны, Пелагея с горечью говорила что единоверцы изрядно наживались на наивности скитовцев.

После революции оборвались все связи с внешним миром. Лишь в сороковые годы к ним в долину пробрались мирские люди. Два геолога попали в долину тем же самым путем что и мы. Один из них сильно обморозился и умер, а второй все-таки выжил. Лишь от них староверы узнали что идет война с немцами.

Геолог прожил в скиту всю зиму. За это время он исследовал всю долину и пришел в восхищение от ее природных ископаемых. Здесь было все, и слюда, и золото, и даже каменный уголь, почему-то находящийся у староверов под запретом. Парень сумел расположить к себе не только мужскую половину скитовцев, с одной из староверок у них вспыхнула большая любовь. Геолог принял крещение, они поженились, но уже по весне парень начал метаться, потом решительно заявил что уходит.

— Там война идет, а мы с Толиком такое большое месторождение урана нашли. Я вернусь, война кончится, и я вернусь.

После долгих рассуждений старики решили что негоже отпускать нового человека в мир. Для видимости ему разрешили уйти, но провожатые довели его до перевала и там ночью удавили его. Жена геолога еще два года не знала о судьбе мужа, все ждала его, а когда все открылось, бросилась в водопад.

— Красивая была, бабы говорили — вылитая Дашка.

Но года через три после этого постигла их новая кара божья. На реку в километре от скита села невиданная железная птица. Бог отвел безбожников от скита, они выгрузили массу вещей, но отправились не в долину, а наоборот, начали карабкаться в горы. За лето они построили два странных сооружения, принятых местными за «диавольские кресты». Насколько я понял это были геодезические треноги. Все лето скитовцы жили в затворничестве, не разжигали печей и даже не ходили к реке, за водой. Именно тогда и были отрыты два этих колодца. Лишь по осени незванные гости улетели, и скитовцы зажили по старому. Вот только болеть больше стали, и сначало незаметно, а потом все больше и больше умирать.

— Бога мы прогневали, а все потому что в вере усомнились, — без тени сомнения заявила мать Пелагея.

ДОМОЙ!

Днем Андрей шастал по тайге, а притащив очередную добычу в одной упряжке с прекрасной староверкой, вечерами становился вял и рассеян. Я представлял, какой огонь сжигает его изнутри, но ничем не мог ему помочь. Я ломал голову над тем, как его освободить от этих чар, надо было идти дальше, я с ума сходил, думая о семье. Лейтенант заговорил об уходе сам. Было это утром, за завтраком.

— Как наш больной? — спросил Андрей пришедшую на «обход» Пелагею. — Скоро мы сможем идти дальше?

Старуха пожевала своими сморщенными губами и ответила, как мне показа лось, не очень охотно:

— Ден пять бы ему еще отлежаться.

— Нет. Это много, — решительно качнул головой Андрей. — Дня три, да надо идти. Пока погода стоит хорошая.

Про погоду он сказал не зря. За два дня до этого внезапно началась оттепель, закапало с крыш, снег напитался влагой и осел. Но в эту ночь оттепель сменилась крепчайшим морозом, и снежный покров прихватила корка твердого, как бетон наста.

— Пока нового снега не намело, надо нам уйти, — продолжал Андрей. — Пару дней еще на охоту схожу, и баста.

На Пелагею мне было страшно смотреть, я понимал, что творится у нее в душе. Удачная охота Андрея давала староверам шансы выжить в этой жестокой жизни.

— Хорошо, — наконец сказала она, — расскажу, как вам выбраться из этих мест. Послезавтра у нас большой праздник, помолимся за вас, а потом и ступайте с Богом.

Она ушла, собрался и Андрей. А я весь день думал, что ожидает в дальнейшем трех этих, как говорил дед Игнат, убогих людей. Перспективы казались нерадостными. После смерти мужиков они жили только за счет огорода. Солнца здесь было мало, урожаи становились все меньше и меньше, земля вырождалась.

В тот же день Андрей пришел какой-то не такой. Лишь поев и завалившись на кровать, он рассказал, в чем дело.

— Ты знаешь, я сегодня чуть не навернулся.

— Как это? — не понял я.

— А вот так. Провалился в ловчую яму. Иду, как обычно, к солонцам. Решил дорогу срезать. Вдруг треск и я лечу вниз. Хорошо, руки развел, да еще винтовка зацепилась за край ямы. Глянул под себя а там здоровенный острый кол торчит. Так бы и наделся на него. Пришлось осторожненько спуститься вниз, сломать его, а потом уж выбираться из ямы.

— Это что же, еще старика Аввакума яма?

— Нет, скорее деда Игната. Затесы на колу еще свежие. Предупреждала меня бабка в свое время, да я что-то запамятовал.

Может, из-за этого нелепого случая, а может, по другим причинам, но настроение Андрея портилось тем больше, чем ближе приближался назначенный им же самим день ухода. Его уже не радовали охотничьи трофеи, я давно не слышал шуток Лейтенанта, да и сам перестал подшучивать над ним. Чего уж добивать несчастного.

Тем же вечером Пелагея притащила для меня одежду. Тут было все то же самое, что и у Андрея, только размером поменьше. Все пришлось как раз впору, кроме шапки. Не везло мне в этот сезон с «набалдашниками», но треух Жеребы нещадно пострадал от пуль соратников Куцего, и я выбрал большую черную шапку из меха россомахи. Она была хороша там, что в любые морозы на мехе не оседал иней от испарины.

На следующий день я из окна наблюдал за праздником староверов. Не очень радостное зрелище, не Первомай, и даже не день танкиста. Бабка Пелагея вынесла на рушниках из избы большую икону со строгим ликом святого. Процессия из трех человек обходила по периметру скит. До меня донеслось заунывное, старческое дребезжание старушечьего голоса. Пелагея старательно и за всех выпевала молитвы. Дарье же приходилось придерживать рукой братца, тот все норовил убежать. Временами он по примеру родни пытался тыкать себя в лоб двумя пальцами, но ни одно крестное знамение так и не смог довести до конца.

Обойдя скит, молящиеся вернулись на площадь, установили икону в часовне, и еще добрый час Пелагея что-то старательно им читала по толстой истрепанной книге. На этом, похоже, праздник и кончился. По рассказам старухи я знал, что верующие их толка полностью отрицали винопитие, курение табака и даже потребление чая. Хотя на своем веку Пелагея ничего этого и в глаза не видела. А вот запах чая ей очень даже понравился. Чутьем опытной врачевательницы она сразу признала за импортной травой лечебную силу, но на все наши попытки одарить ее китайским зельем старуха ответила решительным отказом.

— Не можно нам это. Деды наши того не потребляли, и нам нельзя.

Вскоре пришел Андрей, и на пару с Дарьей привычно потащила сани за ворота.

В последний день мы занялись приготовлением к походу. Перебирали старую амуницию, зашивали пообтрепавшиеся рюкзаки. Андрей взял в дорогу мяса, выбрал то, что помягче и что готовить быстрее: печень, оленью грудинку. Во втором часу дня мы были готовы к выступлению. Оставалось за малым — узнать, куда нам идти. Андрей по привычке расстелил на столе свою карту, долго разглядывал ее, потом пожал плечами.

— Разве что по руслу Сечи пройти. Но она в долине делает петлю и уходит на север. Это нам тоже такую петлю делать придется. Так мы и за месяц из тайги не выберемся.

Сомнения его разрешила Пелагея. Как обычно, она долго сидела на скамье, успокаивая дыхание. Потом глянула на карту, жестом отвергла ее и начала рисовать угольком прямо на столе.

— От нас до ближайшего жилья не так далеко, но пройти трудно. С нашей стороны горы еще пологие, а с той — сплошная крутизна.

Она изобразила на столе уже знакомую нам петлю реки и указала на одно место.

— Вот здесь в Сечь впадает ручей. Обычно к лету он пересыхает, только по весне, да после дождей полноводный. Дед мой и открыл тайный ход за скалы. Здесь, в верховьях, есть ложбина. По весне снег стаивает, и получается озеро. А к лету оно сходит целиком, да быстро так. Вот и оказалось, что вода пробила себе дорогу прямо сквозь скалу. Наши мужики прошли по руслу этого ручья, Обманкой его зовут, нашли пещеру, откуда он и вытекал. А они неугомонные были, — старуха с осуждением покачала головой. — Под землю сами полезли. Прошли они эту пещеру насквозь и оказались по ту сторону гор. Так что идти вам надо не там, где горы пологие, а наоборот. К самой крутизне. Увидите гору, Обрыв- скала ее прозвали, да вы ее издалека увидите, она одна такая, грозная. Перед этим по ущелью пройдете, змейкой оно идет, ну а там уж и пещеру увидите. Факелами не забудьте запастись. Я вот вам живицы принесла, — она тронула берестяной туесок с крышкой. — Дед мой сказывал, пятнадцать факелов переводил, пока пещеру насквозь проходил.

Потом Пелагея как-то без перехода заговорила страстно и убежденно:

— Только об одном прошу вас, люди добрые, как в мир выйдите, про эту дорогу и про нас никому не говорите! Нельзя нам с мирскими общаться, души только свои загубим. Господом Богом нашим прошу, не отдайте на поругание антрихристам!

Черные глаза Пелагеи блестели фанатичным огнем, а в голосе слышалось столько мольбы и убеждения, что Андрей кивнул головой и только сказал:

— Не бойтесь, все сделаем как просите. Нельзя — так нельзя.

Темнело рано, засиживаться допоздна мы не стали, решили выспаться. Я улегся, как обычно, на печи, Андрей ворочался на своей кровати. Меня одолевали тревожные мысли о предстоящем пути, о семье. С тем и уснул.

Среди ночи меня словно кто-то толкнул. Тихонько заскрипела дверь, я поднял голову и увидел в полумраке избы высокую фигуру в белом. У меня волосы встали дыбом. Сначала я решил, что это привидение, но половицы так скрипели под ногами гостя, что я решил, что Пелагея пришла избавиться от нас, не поверив нашему честному слову. И лишь когда белая тень двинулась вдоль освещенного полной луной окна, я узнал Дарью. Меня удивило, что на ней была только ночная сорочка, все-таки на улице трещал крепкий мороз. Похоже, что она пришла босиком. Девушка остановилась, я увидел, как взлетело вверх ее белое одеяние, лунный луч скользнул по обнаженному плечу, и Дарья проскользнула дальше, где в углу слышалось равномерное похрапывание Лейтенанта.

Вскоре он перестал храпеть, вскрикнул, пробормотал:

— А, что?! Кто здесь? — но потом замолк. Чтобы немного подыграть влюбленной парочке, я принялся старательно изображать блаженный храп. А совсем рядом разыгрывался целый радиоспектакль с простым названием «любовь». Слов не было, одни только звуки поцелуев, вздохи, скрип рассохшейся кровати. Сначала я чувствовал себя полным идиотом, продолжая похрапывать, потом понял, что им совсем не до меня, и это, естественно, привело меня к мыслям о Елене. Я думал, что уже не усну. Но те двое так затянули свое свидание, что я все-таки задремал и проснулся только от скрипа открываемой двери, успев заметить как белая фигура проскользнула в сени.

«Бабка узнает — убьет ее», — подумал я.

Чуть приподняв голову я взглянул в окно и увидел бредущую босиком по снегу Дарью, а сзади торопливо ковыляющую Пелагею, тщетно пытающуюся набросить на плечи дочери шубу.

«С ума сойти! — подумал я. — Выходит, она все знала?! Вот тебе и фанатичка! Ни черта я не понимаю в этих бабах!»

Андрей в своем углу не подавал признаков жизни. Зато утром он поднялся ни свет ни заря, разбудив вскоре и меня.

— Вставай. Надо пораньше выйти.

Лицо его показалось мне бледней обычного, под глазами залегли тени, но выглядел он спокойней и уверенней обычного.

— Как спалось? — спросил он за завтраком, отводя в сторону глаза.

— Как в колыбели, без снов и кошмаров, — бодро ответил я, и Лейтенант немного повеселел. Похоже, во мне пропал неплохой актер.

ПОДЗЕМКА

Мы плотно позавтракали, напились чаю с медом и начали собираться в путь. Сложили в рюкзаки замороженное с вечера мясо, упаковали туда же небольшой туесок с медом, подарок Пелагеи, и второй туесок, побольше, со смолой для факелов.

Осмотрелись по сторонам, оделись, присели на дорожку и взвалили на плечи раздувшиеся от груза рюкзаки. Я даже выругался, снова ощутив на плечах проклятую тяжесть золота. Снова заныла от напряжения поясница, лямки рюкзака врезались в плечи.

— Ладно, Юрик, — подбодрил меня Андрей, — немножко осталось.

Пока мы шли от нашей избы до дома Пелагеи, на крыльце появились все немногочисленные обитатели скита. Впереди всех стояла сама Пелагея. Лицо ее застыло неподвижной маской. Старая, больная старуха словно исчезла. Опять, как при первой встрече, перед нами стояла суровая хранительница старых законов. За ее спиной топтался Глеб. Ну, а выше, на самом крыльце стояла Дарья. Ветер трепал ее платок, не завязанный, как всегда, а лишь накинутый на голову. Она придерживала его на груди руками. Глаза ее покраснели от слез, в них бушевала такая гроза, такое неизбывное горе, что я невольно отвел взгляд в сторону.

— До свидания, — глухим голосом сказал Андрей. Я понял, что он тоже не может смотреть в глаза девушке. — Спасибо, что приютили нас, снарядили в дорогу. Юрия, вот, на ноги поставили.

Говоря все это, он стянул головы шапку, я машинально повторил его жест, и тут же получил суровое взыскание:

— Прикройся, тебе еще рано простоголовым ходить.

Я надел треух, а Пелагея, проследив за этим, сказала ответное слово:

— Вам спасибо, люди добрые, что не обидели нас, помогли в трудах наших тяжких. Молиться за вас будем, оборони вас Господь от зверя лютого и человека лихого.

Она перекрестила нас, а Андрей, сняв с плеча винтовку, протянул ее хозяйке. Она покачала головой:

— Возьмите. Вам в дорогу, а без оружия в тайге нельзя. Да и охотиться у нас некому.

— Нет-нет! — возразил Андрей, прислоняя трехлинейку к перилам крыльца. — Вам нужнее. У меня пистолет есть.

Вытащив из кармана пистолет, он показал его Пелагее. Та с сомнением посмотрела на странное, с ее точки зрения, оружие, но больше возражать не стала. Андрей потоптался, исподлобья глянул на Дарью, все так же молитвенно прижимающую к груди побелевшие от холода или волнения руки. Слезы уже откровенно катились из ее глаз. Опустив глаза, Лейтенант неловко кивнул головой и отошел в сторону.

— До свидания, — подошел попрощаться и я. — Спасибо, что вылечили, что дорогу показали. Мы вас никогда не забудем. Всего вам самого хорошего.

Пелагея молча меня перекрестила, и я пошел вслед за Андреем. Уже у самых ворот нас догнал Глеб. Он подскакал к нам, затем резко остановился и уставился в лицо Андрея.

— Ну, что скажешь? — пошутил Лейтенант. Но парень вдруг действительно заговорил. Только разобрать этот лепет мы не могли, слышались лишь отдельные слова: — Куда… мама, айда! Айда! Здесь-здесь!

Говорил он все это с жаром, словно упрашивал, и все тянул Андрея за рукав назад, при этом он подпрыгивал на месте, приплясывал, голова его жутковато тряслась. Андрей осторожно высвободил свою руку, мы одновременно оглянулись. Пелагея с трудом поднималась на крыльцо, а Дарья, подняв руку, слабо махнула нам. Мы тоже прощально махнули им в ответ, но никто уже не ответил на этот жест.

Оказавшись по другую сторону заплота, я уже другими глазами посмотрел на этот добровольный острог. Бревна, казавшиеся такими мощными двадцать дней назад, теперь, при свете дня выглядели древними и трухлявыми. В одном месте забор наклонился и держался буквально на честном слове. И невольно пришла в голову мысль: люди отгораживались от греховного мира, но, похоже, сами заперли себя в добровольную тюрьму.

А еще подступала тревога за них. Слишком многим мы были им обязаны. Похоже, те же самые мысли мучили и Андрея. Он шел, непривычно сутулясь, и молчал. Лишь выйдя на лед реки, он оглянулся и сказал, кивнув на падун:

— Пашкина могила.

Водопад немного смирил свою ярость. И сверху, и снизу его оковывал лед, но сам водосброс еще сверкал водяной пылью, низвергая ледяную воду с трехметровой высоты.

Идти было довольно легко. Наст хорошо держал даже нас с рюкзаками.

С непривычки я быстро устал, груз казался совсем уж неподъемным, и сильно раздражала шапка, сползавшая мне на нос.

Лейтенант осмотрелся и махнул рукой в сторону, противоположную нашему движению.

— Видишь те лесистые сопки? Дальше, за ними, соляные копи. А вон там, в тех скалах — залежи слюды. Наткнулся я на какие-то заброшенные шахты. Похоже, там золото раньше добывали. Богатый край.

Да, именно отсюда было хорошо видно, что долина огораживалась горами подобно большому блюдечку.

— Нам туда, — уверенно ткнул пальцем Андрей в низ по течению.

К вечеру мы подошли к горам вплотную.

— Вот она, Обрыв-скала, — уверенно определил Андрей.

Действительно, ошибиться было трудно. Огромная, отвесная скала казалась каменной плитой, поставленной вертикально. Формой она напоминала конус, а перед ней, как и говорила Пелагея, застыли невысокие, но обрывистые скалы.

На ночь глядя решили в горы не соваться, сойдя со льда, мы распрощались с коварной Сечью и остановились на ночевку в небольшой рощице. Андрей быстро расправился с парочкой деревьев, уже в темноте мы поужинали вареной олениной и выпили крепкого чаю. Лейтенант постарался сделать все, чтобы я не замерз. Он даже соорудил две грандиозных нодьи, но все равно к утру я изрядно продрог. Сразу заложило грудь, и я с беспокойством подумал о том, сколько раз нам еще придется ночевать на холодной земле.

Утром мы доели сваренное с вечера мясо, а затем еще битый час запасались факелами. Андрей вырубал подходящие ветки, а я, сунув туесок с живицей поближе к костру, обмазывал их тягучей смолой.

Пелагея говорила про пятнадцать факелов, мы на всякий случай, запаслись двадцатью. После этого мы двинулись к Обрыв-скале. Издалека казалось, что вплотную к ней не подойти, мешали небольшие, но отвесные скалы, сторожевые форпосты гранитной громады. И лишь подойдя поближе, мы поняли, что эти скалы идут не сплошной линией, а представляют из себя несколько массивных обломков, раскиданных природой как бы в шахматном порядке. На дне образовавшегося в разломах змееобразного ущелья виднелся лед застывшего ручья. Мы шли по этому путеводному ручью, поглядывая на нависшие над нами угрюмые скалы. В самом узком месте расстояние между ними вряд ли превышало двадцать метров, и любой упавший с вершины камень мог стоить нам жизни. Здесь было сумрачно и тревожно. Сами не замечая того, мы даже говорить начали шепотом.

Ущелье, повиляв крутыми поворотами, кончилось примерно через полкилометра. Выбравшись на свет, мы застыли перед удивительной мощью исполинской каменной плиты. Вблизи Обрыв-скала поражала своими размерами. Она поднималась в высоту не менее чем на полкилометра и стояла почти вертикально, чуть-чуть завалившись назад.

С трудом оторвавшись от созерцания завораживающей природной мощи, мы подошли вплотную и сразу же увидели темную горловину пещеры. Узкая щель шириной была не более полутора метров, а верхний край этого разлома я бы мог достать рукой.

— Ну что, полезли, что ли? — вздохнув, спросил Андрей, решительно скидывая вязанку с факелами. Признаться, мне очень не хотелось лезть в эту каменную глыбу. Страх я испытывал даже больший чем в горах, штурмуя «бараний» перевал. Перед тем как ступить под каменные своды, я глянул на Андрея и, убедившись, что тот ничего не видит, быстро перекрестился по-староверски, двумя перстами.

Дно пещеры было покрыто льдом, приходилось идти осторожно. Солнечный свет иссяк через какие-то двадцать метров, и Андрей разжег первый из факелов. Сухой треск горящей смолы, пляшущее пламя, освещавшее угрюмые стены подземелья, все это завораживало и в то же время давило на меня, заставляло биться сильнее сердце. Я никак не мог забыть буквально стоявшую перед глазами огромную громадину скалы. И сознание того, что миллионы тонн камня висят над моей головой, доводило меня до психоза. Я чувствовал, что еще немного и я или заору что-то во всю глотку, или кинусь обратно. Не скажу, чтобы в пещере было тепло, скорее наоборот, но пот струился по лицу. Мне было ужасно стыдно перед Андреем за этот страх, но я ничего не мог поделать с собой. А наше природное «метро» то петляло из стороны в сторону, сужаясь до такой степени, что приходилось снимать рюкзаки и протискиваться боком, то начинало круто забирать вверх. И тогда снова приходилось скидывать рюкзаки и упражняться в альпинизме. Вскоре я убедился, что и у Андрея с лица градом катится пот.

— Ну и работенка. Не самая легкая прогулка в моей жизни, — сказал он после очередного подъема, потом спросил: — Как тебе спелеология, красивый вид туризма? Не хочешь им заняться?

Я отрицательно замотал головой.

— Чтоб я еще когда-нибудь полез в дыру в земле! Ни за что! Только на собственных похоронах.

Время теперь изменялось не минутами и часами, а сгоревшими факелами. Нам дважды попадалось что-то вроде обширных залов. Особенно поразил один из них. В длину он показался мне метров десять, шириной метра три, а вот в высоту уходил неизвестно куда. Свет факела так и не смог высветить своды этого каменного замка. Насколько я понял вся эта пещера образоваласа не размытием водой мягких пластов породы, это был большой разлом внутри самой скальной плиты.

Прогорел еще один факел, и Андрей вдруг остановился.

— Ты чего? — удивился я.

— Дальше хода нет, — хриплым голосом ответил он и чуть посторонился. То, что я увидел ужаснуло меня. Пещера сужалась до размеров небольшого лаза, и узкая горловина оказалась забита голубоватым льдом. Похоже, это происходило постепенно. Лед намерзал, а вода все текла, ступеньками поднимаясь все выше, пока наглухо не запечатала нам дорогу.

Это было ужасно. Мы так надеялись выбраться через пещеру напрямую к людям, а теперь надо было возвращаться обратно. Из меня словно выпустили пар. То же самое испытывал и Андрей. Воткнув факел в вязанку оставшихся сучьев, он скинул рюкзак.

— Да, полный облом. Они что же, не ходили здесь зимой?

— Не знаю, — сказал я, усаживаясь рядом и прикрывая глаза.

Сидели мы долго. Потом Андрей разжег новый факел взамен прогоревшего и, надевая рюкзак, сказал:

— Пошли обратно.

— Пошли, — согласился я, с трудом поднимаясь.

Неудачи всегда отнимают сил больше, чем победы. Перестраиваться в этой тесноте мы не стали, просто я взял из рук лейтенанта факел и пошел обратно. Вскоре мы вышли в тот же «готический» зал, и тут пламя факела вдруг рванулось в сторону и затрепетало. Сначала я не осознал, что это значит, машинально прошел еще пару шагов, а потом остановился и замер, глядя на пляшущий огонь.

— Ты чего встал? — спросил Андрей, ткнувшись в мой рюкзак.

— Пламя, — ответил я, не отрывая глаз от огня.

— Чего? — не понял Андрей, выглядывая из-за моей спины.

— Сквозняк, Андрюха. Тянет откуда-то, — и я поднял факел.

— Черт, а ты прав! — восхитился Лейтенант, выхватил из моих рук горящую палку и принялся обследовать углы зала.

— Вот он ход, есть! — воскликнул он, высвечивая в углу отверстие размером не более двух стандартных крышек от канализационного люка.

Находилось оно примерно на высоте пояса и очень не понравилось мне своими малыми размерами. Но ветерок оттуда тянул приличный. Чтобы пробраться в этот лаз, мы скинули рюкзаки и на четвереньках проползли метров десять. Я было запаниковал, но тут пещера расширилась, и мы пошли, как и прежде, во весь рост. Вскоре Андрей издал радостный возглас.

— Смотри! — показал он вниз и подсветил факелом.

На каменному полу валялась самая обычная палка, небольшая, довольно толстая. Но один из ее концов явно был обгоревшим.

— Факел! — обрадовался я.

— Да, сколько же он лет здесь пролежал, сто, или больше? Но Слава Богу, значит правильно идем! — облегченно выдохнул Андрей.

Эта пещера немного отличалась от предыдущей. Прежде всего она оказалась сухой, льда не было. И гораздо чаще чем прежде нам пришлось двигаться ползком.

«Когда же это кончится? — думал я, на четвереньках пробираясь за Лейтенантом по одному из таких узких мест. — Пять факелов осталось, хватит ли нам до конца?»

Мои размышления кончились тем, что я уперся носом в подошвы унтов Лейтенанта. Они как-то странно застыли. Затем раздалось сдавленное кряхтенье.

— Э, ты чего это там газуешь? Не на танке! — выразил я свое возмущение.

— Застрял я, — глухо крикнул Андрей.

— Как это ты сумел? — удивился я.

— Вот так. Рюкзак надо было снять, а я понадеяся, ду-урак.

— Это точно. Назад пробовал?

— Да все пробовал, и назад, и вперед. Попробуй потянуть меня за ноги, — попросил лейтенант.

— Легко сказать, — возмутился я. — Мне самому уцепиться не за что, лежу тут как червяк.

Но все-таки я вцепился в щиколотки Андрея, потянул его на себя. Бесполезно. Лейтенант сидел плотно, как гвоздь в доске.

— Попробуй рюкзак скинуть, — посоветовал я ему.

— Ты что, издеваешься, что ли?! — возмутилась новоявленная пробка. — Я не только что рукой дернуть не могу, дышу и то через раз.

Я сосредоточился и потянул Лейтенанта изо всех своих дистрофических сил. Кончилось это тем, что я просто разул напарника. Это вызвало у меня припадок смеха.

— Нет, ну что ты ржешь, а? — попробовал усовестить меня Андрей. — Нашел время…

— Слушай, Андрюха. А ты знаешь, на что сейчас похож?

— Ну? На что? — осторожно спросил он.

— На тампакс! Идеальный тампон!

Я чиркнул спичкой и увидел перед собой грязные носки лейтенанта. Левая пятка была прорвана, и я не удержался от соблазна пощекотать ее. Андрей неожиданно тонко и резко взвизгнул, попробовал подтянуть ноги под себя. Это еще больше настроило меня на игривый лад.

— Что ты визжишь, как гимназистка? — спросил я, нежно проводя пальцами по заскорузлым пяткам танкиста.

— Не надо!.. Юрка, убью!.. Я… не переношу этого…

— А ты же у нас ревнивый! — припомнил я. — А ревнивые все дураки. Скажешь, нет? — спросил я, продолжая свое черное дело.

— Да… да…да, — на все соглашался Лейтенант, заходясь истерическим смехом.

— Ну и терпи тогда, прапорщик. Ты ведь на самом деле прапорщик, да?

Андрюха не выносил когда его называли этим званией, зверел на глазах, но сегодня мне можно было говорить про своего спутника все, что угодно.

— Да-да-да! — с частотой пулемета согласился он. — Прапор, кусок… только перестань…

— Прапорщик с манерами гимназистки и к тому же в роли затычки, что может быть смешней?

Неожиданно пятки Андрея исчезли, раздался грохот и впереди мелькнул свет факела.

— Пролез! — обрадовался я. — Давно бы так.

Я бросил вперед оба унта Лейтенанта, затем факелы, свой рюкзак, а потом уж пролез и сам. Пещера тут в самом деле оказалась гораздо больше, и Андрей с красным, распаренным лицом сидел на рюкзаке и блаженно отдувался. Он глянул на меня снизу вверх и сказал:

— Ну и гад же ты, Мартов!

— Взаимно, Новиков! — ухмыльнулся я.

— Вот дай ему немного власти, со свету сживет. Я тебе все припомню: и гимназистку, и тампакс, и прапорщика. Пошли, оглоед.

Вскоре мы столкнулись с новой проблемой. Одно из сужений пещеры оказалось наполовину завалено камнями. На то, чтобы разгрести этот завал, мы потратили время, равное горению двух факелов. Теперь у нас осталось их всего два. Мы то карабкались вверх, то сползали вниз, цеплялись одеждой и рюкзаками за выступы. Казалось, что этому не будет конца. Догорал последний факел, когда потянул свежий воздух и впереди забрезжил слабый свет. Он казался таким далеким. Но пройдя метров пять, мы зажмурились от показавшегося нам неестественно ярким света. Минут десять мы не могли сделать ни шагу, стояли, прикрыв глаза руками. Наконец немного привыкли и рассмотрели, что лощина, некогда пробитая в горе водным потоком, обильно поросла кустарником. Сквозь эту поросль мы пробрались с некоторым трудом, Андрею пришлось даже пустить в ход топор. Наконец мы спустились вниз, к самому подножию горы, и не сговариваясь оглянулись. С этой стороны Обрыв-скала оказалась совсем другой. Склоны ее полого спускались вниз и даже местами поросли кустарниками и деревьями.

— Юрка, а мы ведь вышли! Вышли, черт возьми! — восторженно заорал Лейтенант, обняв меня за плечи и встряхивая как мешок с картошкой. Затем он во всю глотку заржал, показывая на меня пальцем. Я так же не остался в долгу. От дыма факелов мы закоптились как два эфиопа.

— Здравствуй, дядюшка Том! — провозгласил я, пожимая руку Лейтенанта. — Как там ваша хижина?

— Сгорела на фиг, дотла, — вежливо ответил новоявленный негр. — А как у вас дела на исторической родине, дорогой мой Муганба?

— Хреново. Вчера последний банан без соли подъели.

Отмыв морды снегом мы пошли дальше, к так манившей нас равнинной тайге. Горами мы были сыты по горло.

БАЙДА

Остаток дня мы провели в приготовлениях к ночлегу. Теперь, в холоде, это занимало гораздо больше времени, чем раньше. Костер должен был гореть всю долгую ночь, и приходилось изводить на дрова несколько деревьев. При установлении надьи надо было точно выбрать укрытие от ветра, и расположить бревна так, чтобы огонь распростронялся по ветру, а не кидался на нас с Андреем. Поужинав, Андрей достал свою карту и нанес на нее пройденный маршрут, а затем долго высматривал на ней предстоящую нам дорогу.

— Ты знаешь, мы вышли километров на двести севернее, чем нам бы надо, — со вздохом сообщил он, откладывая карту.

— На двести? — удивился я. — А мы вообще-то куда идем? Нам же главное добраться до жилья.

— Нет, это было до встречи с Иваном. А сейчас нам хочешь не хочешь, а надо идти в Баланино, отнести этим чертовым ингушам Ванькино золото.

— Репутацию Жеребы спасать?

— Да при чем тут репутация, — отмахнулся Андрей. — Представь себе: приходим мы в милицию и сдаем вместо тридцати шести килограммов золота еще двадцать сверху! Допросами замучают: как, что, откуда?

Он безнадежно махнул рукой.

— Так что, мы идем в Баланино? — все допытывался я.

— Не знаю. Это как минимум неделя пути. Тут совсем близко, деревня есть одна, Байда. Через нее проходит шоссейная дорога до Баланино. Но, боюсь, припремся мы в таком виде, нас точно сразу сдадут в милицию. Так что придется все-таки топать в это Баланино.

Сделав такой неутешительный вывод, Андрей, пристроился на прогретую после костра землю и приготовился отойти ко сну. А у меня все вертелось в голове странное название деревни. Где-то я его уже слышал.

— Слушай, как, ты говоришь, называется эта деревня? Байда? — спросил я Андрея.

— Да, — подтвердил он.

— Мы раньше о ней не говорили?

— Да нет, первый раз. А что?

— Знакомое что-то название. Ладно, спи.

Андрей поплотней закутался в полушубок, поднял до самых глаз ворот свитера и задремал. А я все листал в памяти прошедшие дни, пытаясь вспомнить, где я слышал это название. Сначала я прошелся в обратном порядке: скит, дед Игнат, Иван Жереба, встреча, разговоры с ним. Нет, не то. Еще дальше. Взрыв вертолета, ночные разговоры мужиков. Опять не то. Тогда попробовал зайти с начала всего действия. Рыжий, купе, разговоры по вечерам, приезд Куцего, вот его подельник Витя, они сидят рядом с братом на бревнышке, потом взрыв вертолета, кровь, раненые, сборы… Стоп!

— Вспомнил! — вскрикнул я.

— А-а! Что вспомнил? Ты про что? — приподнял голову задремавший было Андрей. Я терпеливо начал ему объяснять:

— Помнишь, Чапай перед смертью рассказывал о том, как они хотели угнать вертолет? А после этого они расчитывали пересидеть в деревне Байда, у некой Варюши, очень влюбленной в Витьку. Ну, вспомнил?

— Вообще-то с трудом, — признался Андрей. — Сам разговор помню, а вот подробности… — он развел руками. — А что еще он говорил про Байду и эту Варю? Ну-ка, напрягись.

— Да не подстегивай ты! И так уже мозги трещат, — отмахнулся я и, прикрыв глаза, снова вернулся в прошлое. У меня даже голова заболела, с таким усердием я восстанавливал картину трехмесячной давности. Я снова видел перед собой черное, безбровое лицо Иваныча, его лихорадочный взгляд, слышал его голос, глухой, слабый…

— Все, готово! — я даже приподнялся с земли и начал втолковывать лейтенанту подробности: — Варя-почтальонша, и дом у нее на самом краю деревни, на отшибе. Она прятала у себя Витьку после побега целых три месяца. Как он сам говорил, готова ради него на все, даже убить, если прикажет.

— Интересно, — Андрей приподнялся, снова достал карту. — Тогда можно подойти к деревне, найти эту Варю, передать от ее приятеля привет, приодеться, а потом уже на попутках доехать до Баланино. Ай да Юрка, ай да молоток!

Лейтенант развеселился, ткнул меня кулаком в плечо, затем по-братски обнял:

— Ну и память у тебя. Слушай, а ты что-нибудь забываешь?

Я пожал плечами:

— Наверное. Все-таки совсем маленьким я себя не помню.

— Жалко. А то я хотел тебя спросить, как там внутри, в утробе, — и засмеявшись, он пропел из Высоцкого: — «День зачатья я помню не точно…»

Решение свернуть к деревне оказалось для нас просто спасительным. Еще день мы провели в пути, а на следующую ночь, уже под утро, пошел снег. Густой, крупный, он сразу встревожил Андрея.

— Как бы пурга не началась.

— Ты думаешь, может?

— После снега всегда метет. Как там метеорологи говорят: фронт осадков. А потом циклон нагрянет или антициклон. Надо выходить к реке, она где-то здесь близко, а она нас точно приведет в деревню.

Мы быстро проглотили холодную печенку и тронулись в путь. К обеду мы действительно вышли к реке, и это сильно облегчило нам дорогу. Со льда снег еще сдувало, и только свежий, мягкий пушок весело скрипел под ногами. Теперь мы двигались чуть ли не семимильными шагами. Уже попадались приметы цивилизации: то торчащая из-под снега разбитая лодка, небольшой бревенчатый домик-лабаз, укрепленный на высоком столбе.

— Жилье близко, — обрадовался Андрей. — Дойдем сегодня или нет?

Я хотел сказать, а стоит ли так спешить? Может, еще ночку переночевать в тайге, а уж утром выйти к деревне. Но именно в эту секунду первый, еще осторожный порыв ветра бросил нам в лицо холодную пригоршню снега.

— Ну вот, начинается, — вздохнул Андрей, поднимая воротник. — Ты не знаешь, почему пурга всегда метет в лицо? Нет чтобы подталкивать в спину.

— В чем же дело, — отозвался я. — Пошли обратно, к пещере.

— Чтобы ты мне снова пятки щекотал? — хмыкнул он. — Прибавь шагу, умник.

Уже через полчаса нам стало совсем не до смеха. Мы шли согнувшись в три погибели под завывающим натиском пурги.

— Это может быть надолго! — прокричал Андрей, обернувшись ко мне и продолжая пятиться по ходу движения. — Надо обязательно дойти до деревни. Она должна быть справа по берегу.

«Так ни черта ж не видно!» — хотел крикнуть я, но густой липкий снег мгновенно залепил мне рот, глаза и нос, отбив всякое желание говорить.

Мы действительно шли, не видя берегов, и только лед подсказывал нам, что мы еще не сбились с пути. И все равно мы прошли бы мимо этой чертовой Байды, потому что уже стемнело, и хорошо, если мы хоть что-то видели в двух метрах от себя.

Повезло нам, как обычно, через невезуху. Андрей, шедший впереди, стремительно ухнул куда-то вниз. Сначала я просто не поверил своим глазам. Был человек, и сразу его нет. Лишь когда над белой поверхностью показалась его голова, я понял, что лейтенант провалился под лед. Сорок килограммов золота запросто утащили бы его на дно, но, по счастью, там было не очень глубоко. К тому же я вцепился в шапку Андрея, и с матом и подвываниями лейтенант выполз на лед. Но за это время он понял самое главное. Стуча зубами, он крикнул мне на ухо:

— Это прорубь, свежая, только-только затянуло ледком!

Да, теперь и я видел, что полынья имела слишком правильную, квадратную форму.

— Где-то рядом жилье! — снова крикнул трясущийся от холода Андрей и свернул вправо, к берегу. Он не ошибся, нам попалась занесенная, но еще видимая под снегом тропинка.

С трудом мы вскарабкались на крутой косогор. У Андрея сильно скользили обледенелые унты, и он несколько раз упал. Пройдя еще буквально метров десять, мы уперлись лбами в плотный сибирский забор. Такие бывают только в этих, богатых лесом местах. Пока мы шарили по забору, ища ворота, внутри ограды густым басом залаяла собака. Так что хозяева были предупреждены о нашем визите. Стоило Андрею стукнуть пару раз кулаком в закрытую калитку, как из-за нее сразу послышался испуганный женский голос:

— Кто там?

— Скажите, где тут у вас Варя-почтальонша живет? — прокричал Андрей.

— Ну, я Варя, а что вам надо-то?! — не слишком дружелюбно отозвалась женщина.

— Вам Витька Корзун привет просил передать, — по прежнему дрожа всем организ мом, с запинками в голосе отозвался Андрей.

Невидимая нам женщина громко ойкнула, загремела отодвигаемая доска, звякнула щеколда, и калитка широко распахнулась.

— А Витя сам не приехал? — сразу спросила женщина.

Лица ее я не видел, только очертания головы в платке да накинутая на плечи фуфайка.

— Нет, — мотнул головой лейтенант, по-прежнему выбивая зубами морзянку. — Нам бы только ночь переночевать, а то шли по реке, и тут у вас под берегом провалились в прорубь.

Хозяйка ахнула и за руку поволокла его в дом, причитая на ходу:

— Господи, это ведь я белье полоскала с утра, кто же знал то!

В самом деле, весь обширный двор был занавешен белыми парусами замерзших простыней. Пробравшись сквозь их погромыхивающие ряды, мы прошли в большой дом, типичную сибирскую пятистенку. Все комнаты его отапливались одной, стоящей посередине избы печью. Мы с блаженством окунулись в излучаемое ею тепло.

Пока мы снимали рюкзаки и шубы, хозяйка скрылась внутри дома. У Андрея даже шапка стояла колом, не только унты или штаны. Вернувшись, хозяйка подала нам чистое полотенце и новенькую смену мужского белья, штаны и рубаху.

— Идите переоденьтесь, а я пока на стол соберу.

Все, что дала нам хозяйка, оказалось в самую пору. Она даже предусмотрела теплые, шерстяные носки. Андрей от всей души растерся жестким махровым полотенцем.

— Ах, хорошо! — потянулся он, напрягая мышцы. А с кухни уже потянулись невероятно вкусные запахи давно забытой нами пищи. Глотая слюнки, мы поспешили на запах.

На столе нас уже поджидали большая чашка с вареной картошкой, соленые огурцы в миске и тарелка с огромными лопоухими груздями.

— Садитесь, кушайте, — радушно пригласила нас Варя, нарезая круглый, подовый хлеб. Затем она метнулась к буфету, достала бутылку водки, причем не какого-то там «самопального первача», а самую настоящую «Столичную», в белой жестяной «бескозырке». Это оказалось весьма кстати. Андрей разлил водку по стаканам, хотел налить и хозяйке, но та отказалась:

— Ой, нет, я не буду.

Мы чокнулись, Андрей коротко сказал:

— За то, что все таки вышли.

Водка, прокатившись по пищеводу огненным шаром, мгновенно разогрела нас изнутри. У Андрея сразу залилось румянцем лицо, да и я чувствовал, как пылают мои щеки.

— О Господи, как хорошо-то! — выдохнул Андрей прежде чем с хрустом вгрызться в плотную шляпку груздя.

А хозяйка уже спешила от печи с громадной сковородкой с шипящей яичницей, поджаренной на сале. Мы дружно взвыли от вожделения, набрасываясь на это кулинарное чудо. А еще я не мог оторваться от самого обычного хлеба. Он не шел ни в какие сравнения со староверческими сухарями. Мягкий, душистый, ноздреватый, мне казалось, что я не ел в своей жизни ничего вкуснее.

Лейтенант все-таки нашел время представиться хозяйке:

— Меня зовут Андрей, а его Юра. Ну, а вас Варя, да?

Та только улыбнулась в ответ. Еще через пару минут Андрей вспомнил еще кое-что.

— А вы-то что сидите? Присоединяйтесь, — и он показал вилкой на пустую сковородку.

— Ешьте-ешьте! Я только что поужинала, — отказалась Варя.

Андрей налил нам еще граммов по сто, предложил и хозяйке, но она опять отказалась. Признаться, я смотрел на нее с большим удивлением. Мы с Андреем ожидали встретить прожженную хозяйку воровской малины с криминальным прошлым, но Варя совсем не походила на крутую бандершу. Невысокая, полноватая, с круглым, довольно милым лицом. Возраст ее я определил лет в тридцать, может, чуть больше. Черные волосы она собирала в пучок, в ушах блестели небольшие серебряные сережки. Хотя дома было тепло, но Варя накинула на плечи белую оренбургскую шаль и машинально теребила ее концы маленькими, но явно сильными пальцами. Колец на этих пальцах не просматривалось, зато покрасневшая кожа и вздувшиеся сосуды говорили о том, что Варина жизнь не была сплошным праздником. Это подтверждала и вся обстановка в доме. Мебель старенькая, давно вышедшая из моды: шкафы, буфеты, комод, все округлых форм начала шестидесятых. В приоткрытую дверь спальни виднелась широкая кровать с хромированными шарами, застеленная сверхопрятно, и с целой пирамидой разнокалиберных подушек под ажурной тюлевой накидкой.

Да и вообще весь дом светился чистотой и ухоженностью, ясно говорившей о характере хозяйки. Вышивка на телевизоре, белый рушник под старенькой иконой, ходики с кукушкой на стене, да пушистая кошка, без страха тершаяся о наши ноги. Все в доме дышало теплом и уютом.

А темные глаза Вари продолжали пылать нетерпением, но лишь когда мы сытые и пьяные принялись за чай с малиновым вареньем, она задала нам свой главный вопрос:

— А вы Витю давно видели?

Андрей коротко глянул на меня, словно ища поддержки, и ответил очень уклончиво:

— Давно. В конце августа. Тогда он нам про вас и рассказал. Знал, что мы будем в этих местах.

— Он как, здоров был? Обещал еще летом приехать не один, с братом. И ни слуху ни духу. Последнее письмо весной прислал. Вы где его видели?

— Он работал в артели, добывал золото. Вместе с братом.

Врал Андрей с трудом, чувствовалось, что его тяготит этот разговор. Я просто не узнавал обычно талантливого в своей «болтологии» лейтенанта. Обманывать эту милую женщину оказалось совсем не просто.

— А как вы с ним познакомились? — попробовал увести разговор в сторону Андрей.

— А он разве не рассказывал? — удивилась Варя.

— Ну, я знаю, что вы помогли ему скрываться.

— Да, — глаза у женщины заблестели, губы тронула легкая улыбка. — Я подобрала его осенью, он бежал из лагеря и неудачно спрыгнул с поезда, сломал ногу. А я как раз пошла по грибы и наткнулась на него. Он тогда уже доходил, две недели полз по тайге… Привела к себе, выходила, выкормила. Он такие песни мне пел душевные. Стихи читал часами… Есенина.

Я пытался представить себе дергающегося психопата Витьку в роли тонкого лирика, и у меня ничего не получалось. Мы словно говорили про разных людей.

— Потом он уехал, а вскоре его опять посадили. И потом только письма и письма. Такие душевные, добрые. Я надеялась, что Витя как освободится, ко мне приедет, а он только письмо прислал, обещал в сентябре приехать. Да что-то нету…

Андрей опустил голову. Каким бы извергом ни был покойный Витька, но погиб он как раз от руки Лейтенанта. Наконец Андрей решился сказать ей правду.

— Варя, ты прости, но я вынужден тебя огорчить.

Я невольно отвел взгляд от широко открытых в предчувствии беды глаз женщины.

— Что? Что-нибудь с Витей? — тихо спросила она.

— Да. Они с братом пытались захватить вертолет с золотом и при этом оба погибли.

У Вари задрожали губы, блеснули слезы. Но она все-таки смогла взять себя в руки, только руки судорожно скрутили платок.

— Давно? — одними губами спросила она.

— Восемнадцатого августа. Перед смертью он убил очень много людей. Он ведь был бандит, Варя! У него руки по локоть в крови, да что руки!.. Выше головы, утонуть можно. Не стоит по такому убиваться.

— Может быть, и так, — чуть помолчав, ответила Варя. — Но в душе он был очень хороший. Просто его никто не понял. А потом уже судьба его так закрутила…

Слезы текли по ее лицу, она их не вытирала, только покачивалась из стороны в сторону, сдерживая рыдания.

— Варя, не надо так убиваться! — Андрей не выдержал, встал, нервно прошелся по комнате, подошел было к женщине, мне показалось, что он хотел погладить ее по голове, но не решился, а снова начал уговаривать. — Ну не надо, ей- Богу, он ведь не стоил вас. Я уж жалею, что сказал про это. Варя, мы только эту ночь переждем, а утром уйдем. Нам надо добраться до Баланино. Как это сделать?

— С утра пойдете на тракт да на попутках доедете, — равнодушным голосом ответила хозяйка. Потом она кивнула в угол, на пузатый шкаф с зеркалом. — Там одежда, Витя просил приготовить на четверых. Можете ее взять, чего уж теперь…

Варя поднялась из-за стола и, уже не сдерживая рыданий, прошла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. А мы еще долго сидели за столом. Нас обоих мучил один и тот же вопрос.

— Что же она в нем нашла? — тихо высказал его Андрей, косясь на дверь спальни. Я только пожал плечами. Никаких особых достоинств за покойным Витьком я не находил. Худой, страшный, дерганый неврастеник, к тому же уголовник со стажем и убийца.

— Запудрил мозги бабе, — продолжил свои рассуждения Андрей, когда мы ушли в соседнюю комнату спать. — Кроме этих задворок, она ничего не видела, а он сыграл благородного разбойника, Робин Гуда Сибирского. Изобразил влюбленность, чтобы в милицию не сдала. Представляю, какие он ей песни пел, поди «Мурку». Куда он от нее со сломанной ногой. А чуть оклемался, и уже не нужна. И письма для полного счастья хватит, чтобы не забывала. Зла не хватает!

Он долго не мог успокоиться, все ворочался на небольшом диванчике у окна. А я по привычке облюбовал для себя лежанку на печи. И хотя устал за день, но тоже долго не спал. Что-то муторно было на душе.

Всю ночь мне снилась какая-то дрянь, но грохот железной заслонки, разбудивший меня, унес сновидения прочь, оставив только плохое настроение да больную голову. Как оказалось, гремел Андрей, нечаянно уронивший печную заслонку, стоящую около стены.

— Ты чего гремишь? — шепотом спросил я, поглядывая на дверь спальни.

— Да не шепчи ты, нет ее, — ответил Лейтенант, поднимая заслонку и водружая ее на место. — Ушла, да, видно, давно.

— Чего это ты так рано поднялся? — спросил я уже в полный голос.

— Да тревожно что-то. Все какая-то ересь снилась.

— Мне тоже, — признался я. — Скорей бы уйти отсюда. Может, сейчас и смоемся?

Андрей заколебался, но потом отрицательно мотнул головой.

— Да нет, неудобно. Надо хоть попрощаться с хозяйкой, поблагодарить ее.

Я зябко передернул плечами.

— Холодает, — кивнул Андрей. — Может, пока подтопим печь? Сходи поищи дрова, а я посмотрю, что там за одежду она приготовила.

Я накинул свою дошку и вышел во двор. Там по-прежнему мело, но, похоже, ветер уже утихал. Сначала я набрел на курятник, переполошив кур. Потом мне попалась кладовка со всякой рухлядью. Следующую дверь я открывать не стал, за ней истошным визгом выказывали свое неудовольствие два поросячьих голоса.

Я поглядывал уже на поленницу в противоположном углу двора, но затем рассмотрел рядом с ней собачью конуру. И хотя собака не показывалась из нее, а лишь слабо взлаивала да подвывала, все-таки не решился беспокоить пса. Дровяник оказался в самом углу, рядом с внушительным двухэтажным сеновалом. Я шагнул под навес, не торопясь, набрал дров и уже собирался уходить, когда, случайно повернув голову, увидел в открытой двери пустого сеновала мерно покачивающиеся под порывами ветра человеческие ноги. Хотя головы мне не было видно, но белая холщовая сорочка точно указывала, кому принадлежат эти ноги. Секунды две я стоял, абсолютно остолбенев, затем руки мои разжались, я с грохотом выронив поленья и бегом кинулся в дом.

Андрей разбирал на полу груду вываленных вещей, подняв голову он с удивлением посмотрел на меня.

— Ты что, Юр?

— Она повесилась, — хрипло каркнул я мотнув головой назад. — Там, в сарае.

Андрей переменился в лице и выскочил на улицу. Он первым переступил порог сеновала, глянул наверх и торопливо перекрестился. Я тоже глянул туда же и до сих пор жалею об этом. С моей дурацкой памятью я никак не могу избавиться от этого искаженного предсмертной мукой лица.

— Надо обрезать, — пробормотал Андрей, я было повернулся, чтобы сходить за ножом, но тут Лейтенант поднял руку, прикоснулся к побелевшей ступне самоубийцы и отрицательно покачал головой. — Хотя не надо. Она уже застыла, давно висит.

Он вышел на двор, я поспешил за ним.

— Мы что, так ее и оставим? — спросил я, шагая вслед за Андреем.

— А что, ты пойдешь вызывать милицию? — спросил он, оборачиваясь. — Они же первым делом спросят, откуда вы свалились на нашу голову, да еще с золотишком?

— Но надо хотя бы снять ее да перенести в дом, — продолжал настаивать я.

— Ага, чтобы потом нас искали по всей Сибири по подозрению в убийстве. Пошли, уходить надо.

Войдя в дом, мы машинально уселись по разные стороны стола. На нем все так же стояла недопитая вчера бутылка водки, а приподняв льняное полотенце, я обнаружил нарезанный хлеб, четыре вареных яичка, баночку с грибами. И это поразило меня больше всего. Встать очень рано, аккуратно застелить кровать, перемыть посуду, приготовить завтрак для гостей и спокойно идти вешаться?! Не понимаю!

На еду мы смотреть не могли, поэтому Андрей сунул все в рюкзак.

Еще полчаса у нас ушло на подгонку одежды, найденной Андреем в шкафу. Там действительно оказался полный набор амуниции для четверых мужиков. Мне жалко было расставаться со сверхтеплой одеждой староверов, но в ней мы бы слишком бросались в глаза. Переодевшись, мы стали выглядеть почти одинаковыми: новенькие черные куртки на меху с молнией и широким воротником, унты с собачьим мехом и нутриевые шапки. Правда, с шапкой мне не повезло, в который раз не нашлось моего несерьезного пятьдесят четвертого размера, и я, подумав, остался в росомаховой шапке староверов. К ней я хотя бы привык.

Гостеприимный дом, хозяйке которого мы принесли несчастье, пришлось покидать через забор. Поземка еще мела, и я с облегчением заметил, что снег заметает наши следы. Мне очень не хотелось, чтобы смерть Вари приписали на наш счет. Хотя виноваты мы были на все сто процентов.

Андрей шел впереди меня, потом неожиданно развернулся и схватив меня за воротник спросил:

— Ты хоть что нибудь в них понимаешь?

— Ты про что? — не понял я.

— Про этих баб. У них голова зачем? Они вообще думать могут? Одно только сердце.

Ответа от меня он ждать не стал, просто развернулся и ссутулившись побрел вперед. Мы пробирались по глубокому снегу и уже слышали отдаленный гул машин, явно указывающий, что рядом тракт. Андрей по-прежнему был мрачен и молчалив, лишь когда мы выбрались из тайги на насыпь, он спросил:

— Ты не помнишь, какой сегодня день недели?

Я чуть напрягся и уверенно ответил:

— Среда. А что?

— Да вот думаю, почта сегодня работает или нет. Может, хватятся, если не придет газеты разносить.

«ИНГУШ-ЗОЛОТО»

Битый час мы топали по шоссе своим обычным двуногим способом. Машины хоть и сновали довольно часто, но все были заняты, а трястись в кузове самосвала двести километров было бы чистым самоубийством. Наконец на наш призыв остановился «МАЗ», груженный белым силикатным кирпичом.

— Куда вам? — спросил шофер, мощного сложения краснолицый мужик лет сорока.

— В Баланино, — ответил Андрей.

— Айда, я как раз туда и еду.

Проехав метров сто, он спросил:

— Ну, а как насчет свежих анекдотов? А?

— Откуда! — засмеялся Андрей. — Старые-то все забыли. Вчера только из тайги вышли.

— Геологи, что ли?

— Ну да. Как в августе рация скисла, так и не знаем даже, что в мире происходит.

— Да ну?! — восхитился водитель. — Вы что же, и про путч ничего не слыхали?

— Какой путч? — хором спросили мы.

— Во дают! — заржал во всю глотку водила. — Тут весь мир три дня на ушах стоял, а они ни хрена не слышали!

Шофер оказался родственником покойного Рыжего по разговорной части, больше любил говорить сам, чем слушать других. Так что всю дорогу, несколько часов, мы, разинув рот слушали подробнейшую информацию об августовском путче с живописными трехэтажными комментариями. Шоферюга буквально наслаждался удивительной возможностью просветить двух чудоковатых лохов, порой даже в лицах показывая главных действующих лиц.

— … А Ельцин тут говорит: «Дорогие россияне, умрем, но не пропустим этих козлов в Белый дом, понимаешь…»

Кончилась вся эта говорильня плохо. Шофер, увлекшись, прозевал небольшой поворот, и мы влетели в громадный сугроб, увязнув в нем прочно, как муха в патоке.

Выругав нас как главных виновников несчастья, краснолицый попробовал сдать назад, но убедившись, что это бесполезно, с грандиознейшим по виртуозности матом полез за тросом. Выдернули нас только через час. Так что в Баланино мы въезжали уже в сумерках. Но перед расставанием шофер-говорун преподнес нам сюрприз, ошеломивший нас гораздо больше всех политических землетрясений.

— Вы там в тайге вертолет-то случайно на находили? — спросил он, вглядываясь в огни приближающегося поселка.

— Какой вертолет? — насторожился Андрей.

Упоминания об это средстве передвижения вызывали у нас обоих не слишком радостные воспоминания.

— По осени как-то передавали. Вертолет в тайге исчез. С ним человек шесть, а самое главное — золото. Они вывозили его с прииска и пропали.

— И много золота? — спросил я, готовясь услышать знакомую цифру. Но ответ краснолицего ошеломил меня.

— До фига. Почти триста килограммов.

Я почувствовал, как Андрей буквально захлебнулся воздухом, услышав эту страшную цифру.

— Вот теперь все и гадают, в самом деле они где-нибудь разбились или прихватили золотишко да слиняли куда-нибудь за границу.

Мы помолчали.

— Куда вас подбросить? — спросил водитель, въезжая на главную площадь поселка.

— Останови здесь, — велел Андрей.

Распрощавшись наконец с нашим заменителем радио и телевидения, мы посмотрели друг на друга.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Андрей. Я в ответ только отчаянно помотал головой.

— Хреновина какая-то. Откуда взялись эти три центнера золота… — начал было Андрей и вдруг запнулся. Чуть подумав, он присвистнул и продолжил умирающим голосом: — Вот это да. Похоже, мы с тобой, Юрка, влипли.

— Почему? — не понял я.

— А ты еще не догадываешься? Похоже, Бурый и наш побег сумел перекрутить по-своему, он на нас ворованное золото повесить. Я даже не знаю, что нам сейчас делать.

— Почему?

— Ну представь: приходим мы в милицию и приносим золото. Здрасьте! Мы вам вот золотишко принесли. А на нас смотрят этак с прищуром и спрашивают: «А где еще двести с лишним килограммов? Гоните-ка, да побыстрей!» Понял? И сажают нас обоих в каталажку, в раздельные камеры.

У меня все просто опустилось внутри. Слишком уж я настроился на то, что скоро увижу Елену и Валерию. А при таком раскладе дорога к дому могла затянуться не то что на недели или месяцы, но и на годы. Уж про методы дознания родной милиции я был наслышан. Им легче выбить признание у невиновного, чем найти настоящего преступника.

— Что же делать? — растерянно спросил я.

— Первым делом отойти в сторонку, — ответил Андрей, осматриваясь. — А то торчим тут вдвоем как три тополя на Плющихе.

Тогда и я огляделся по сторонам. Баланино мне не понравилось с первого же взгляда. Типичный поселок, претендующий на звание «городского типа». Уже было темно, на площади горели всего два фонаря, высвечивающие не тротуар и дорогу, а гипсового Ленина, превращенного с помощью темно-коричневой краски в негра, и указывающего знаменитым жестом в сторону винного магазина. Впрочем, как раз он-то и был закрыт, зато ярко светились витрины универмага, окна Дома быта, да высвечивалось название небольшого кинотеатра со странным названием «…ктябр…», откуда доносилась хрипатая бравурная музыка.

Мы подхватили рюкзаки и отошли в сторону, укрывшись за двумя чахлыми елями.

— Ну, так что же будем делать? — снова спросил я.

— Я думаю, нам все-таки надо найти это самое «Ингуш-золото», — ответил Андрей.

— Ванькину репутацию спасать? — криво ухмыльнулся я. До моего слуха уже донесся отдаленный перестук колес по рельсам, и меня так потянуло домой, что я поневоле стал агрессивным.

— При чем тут Ванька? — отмахнулся Андрей. — Деньги нам на дорогу нужны? У нас ведь самая малость осталась. Только до дому.

— А ты еще куда собрался? — удивился я.

— В столицу. Я думаю, только там мы сможем перекрутить все это дело по-своему. Так что надо искать этих ингушей. Что там Жереба говорил про них?

— Что я тебе, справочное бюро?! — рассердился я. — Не говорил он ничего. Сказал только, что скорей бы скинуть золото какому-то Руслану, и все.

Андрей озадаченно посмотрел на меня.

— И все?

— Да, это все.

Лейтенант хмыкнул, осмотрелся по сторонам и потянул меня за рукав в сторону Дома Быта.

— Ну-ка пойдем в парикмахерскую.

Мы подхватили рюкзаки и подошли поближе к этому очагу культуры и гигиены. Все, что происходило внутри цирюльни, наблюдалось не хуже, чем на экране кинотеатра. Крашеная блондинка с уже увядающим лицом и чересчур ярким гримом старательно водила машинкой по голове белобрысого прыщавого парня. Судя по результатам ее труда, пацан собирался либо в армию, либо в тюрьму. Ее напарница в таком же белом халате, с таким же возрастом и макияжем, только брюнетка, позевывая, листала старый «Огонек».

— Слушай, а не зайти ли нам с тобой подстричься? — предложил Андрей. — А то мы с тобой сейчас как два Миклухо- Маклая.

Я согласился. Но ступив на порог парикмахерской, Андрей шокировал меня громогласным приветствием мастеров бритвы и ножниц:

— Добрый вечер, девушки! Как насчет того, чтобы облагородить романтиков тайги, полгода скитавшихся по джунглям Сибири!?

До этого я полагал, что в нашей ситуации надо держаться как можно тише и незаметней, поэтому после подобного вступления я чуть было не дал стрекача. Но тут я заметил, как автомобильными фарами вспыхнули глаза этих не первой молодости «девушек», и понял какую игру ведет Андрей.

Проторчали мы в этом заведении больше часа. Конечно, и работы для девиц нашлось немало, но и Андрей отнюдь не спешил покинуть это навеки пропахшее «Шипром» заведение, выдавая умопомрачительный треп. Слушая говорок друга, неутомимый как жужжание стригущей меня машинки, я удивлялся, как он умудряется соединять в трепе правду и вымысел. По легенде лейтенанта, мы были два геолога, только сегодня вышедшие из тайги и соскучившиеся по цивилизации. При этом он толсто намекал, что в первую очередь под благами цивилизации мы подразумеваем женскую ласку. Представился он как Виктор, а меня называл Вовиком, и я все с ужасом ждал, когда он заболтается и назовет меня моим истинным именем. Но самое главное, мы узнали адрес этого самого загадочного Руслана. Выяснил это лейтенант легко и изящно. Договорившись с подругами, что мы приходим к ним попозже на рюмку чая да телевизор посмотреть, Андрей небрежным тоном сказал:

— Мы бы раньше пришли, да вот начальник экспедиции просил передать посылку какому-то Руслану. А мы на радостях с Володькой тогда так надрались, что и адрес его потеряли. Теперь вот искать надо.

— Руслану?! — хором спросили девицы. — Да мы же его знаем!

Нам не только рассказали, где живет этот кавказец, но и выложили всю его подноготную. Обе подружки знали Руслана о-очень близко. Даже то, что женат он на русской, что у той недавно в Красноярске умерла мать, что сам джигит живет в Баланино очень давно, скорефанился с местным начальством, чуть ли не каждый вечер у него в гостях и предгорсовета и начальник местной милиции, и гудят они по-черному. Но в общем-то Русланчик очень даже приятный мужчина, не то что эти, приехавшие к нему недавно земляки.

— На них смотреть-то страшно — вылитые головорезы, — пожаловалась блондинка.

Как минимум полчаса у нас ушло на обсуждение вопроса, оставлять Андрею бороду или сбривать. Про меня речь не шла. То, что у меня отросло на подбородке, слетело с него при одном взгляде на бритву. Лейтенант сомневался, девицы хором упрашивали его оставить бороду, в конце концов Андрей согласился, лишь коротко подровнял ее.

Расставание с дружным коллективом парикмахерской прошло под девизом: «До скорой встречи!» С этими возгласами девчонки вышли провожать нас на крыльцо, указали, куда нам следовало идти, а заодно и развернули одного припоздавшего клиента пенсионного возраста.

— Ты что, в самом деле хочешь к ним заглянуть? — с подозрением спросил я прыткого Лейтенанта.

— А что? — ухмыльнулся тот. — Нормальные телки: вечно голодные, всегда, как пионеры, готовые. Тебе-то хорошо, ты к жене приедешь, а мне что, опять на швейную фабрику работать?

На ходу он слегка потянулся и сказал:

— Я уж и забыл, как это и делается-то…

Такого вранья я уже не мог ему спустить.

— Да? А что ж ты с Дарьей-то, одной теорией занимался?

Лейтенант остановился и так резко повернулся ко мне, что мне показалось, сейчас он меня ударит.

— Ну и сволочь ты, Юрка, — неожиданно тихо сказал Андрей. — Я-то поверил, что ты спал как сурок. И у кого только врать научился?

— У тебя, у кого же, — буркнул я. — Вон как девицам заливал: «геологи, уран ищем, государственная тайна».

— Ну ладно тебе, — примиряюще положил руку мне на плечо Андрей.

— Считай, что квиты. Теперь провернуть бы удачно все это дело да слинять из этой дыры.

Нужный нам дом оказался на самой окраине. В тусклом свете единственного фонаря мы с трудом прочитали столь долгожданные слова: «улица Северная, дом семь».

Андрей как-то нервно поозирался по сторонам, стащил варежку. Я услышал, как лязгнул затвор пистолета, а затем Лейтенант перекрестился и сказал:

— Ну, помоги нам Господи! — И принялся барабанить в калитку. Сначала залаяла собака, а через пару минут из-за забора раздался характерный гортанный голос:

— Э-э, каво стучишь? Чаво надо?

— Посылка! — радостно заорал Андрей. — Принимай, хозяин.

Звякнули запоры, и в открывшейся калитке показался типично кавказский шнобель.

— Принимай груз, Русланчик! — продолжал радостно орать Лейтенант. Я, конечно, не понимал, что он задумал, но сейчас манерами поведения Андрей чем-то напоминал покойного Жеребу.

— Я не Руслан, Руслан дома, — заявил привратник.

— Ну так проводи, чего ждешь? Я его обрадовать хочу, а ты стоишь, не пускаешь! — продолжал напирать Лейтенант.

Кавказец нехотя повел нас к дому, шикнув на лающую овчарку.

— Эй, Руслан, к тэбэ тут пришли.

Торжественная встреча произошла в прихожей. Лица троих встречающих выражали очень мало радости. Двое были типичными «ребятами с гор», только что спустившимися с вершин за солью: оба горбоносые, небритые, в мятых цивильных костюмах. Но вот третий резко отличался от них. Во-первых, он был в атласном стеганом халате ярко-красного цвета, с розовыми отворотами. И лицо у него было лощеным и самодовольным. Округлая мягкость щек была безупречно выбрита, а небольшой животик не смог скрыть даже широкий халат.

Именно к нему и обратился Андрей, безошибочно разобравшись, кто есть кто.

— Здорово, хозяин! — Андрей по-прежнему говорил с напором, не давая ингушам расслабиться. — Ждешь груз с востока или уже нет? Задержалась посылочка долгожданная, но все-таки пришла.

В глазах холеного Русланчика блеснула искорка понимания.

— Вообще-то ждал, да все сроки прошли, — по русски он говорил чисто, совсем без акцента.

— Дорога оказалась трудней и длинней, чем думали. Вышли совсем не там, где надо. Но донесли все в целости и сохранности.

— Вроде другой почтальон должен был посылочку принести, — резонно заметил Руслан.

— Верно, — кивнул Андрей. — Ваня нас вел, Жереба, да, царствие ему небесное, не повезло парню. Схарчил его медведь.

— Вах! Как ему не повезло! — совсем по-бабьи всплеснул холеными ручками хозяин дома. Его собратья, похоже, даже не поняли, о чем идет речь. — Ну, проходите в зал, там и разденетесь.

Мы протопали в глубь дома, а хозяин задержался в прихожей и долго внушал что-то младшему из кавказцев, тому самому, что открывал нам калитку. Андрей приостановился, прислушиваясь к его говору.

Внутренняя обстановка дома свидетельствовала о том, что здесь не обошлось без женщины. Вкус у нее был довольно своеобразным. Приличный мягкий уголок и ореховая полированная стенка, полная хрусталя, сочетались со старомодными бархатными шторами, а дорогой японский телевизор в углу украшала целая процессия фарфоровых слоников. Все стены в ярких коврах, а под потолком большой оранжевый абажур с кистями в стиле пятидесятых годов.

На полированном столике стояло несколько бутылок вина, солидная палка колбасы, наполовину нарезанная на газетке.

— Проходите, раздевайтесь… — говорил Руслан, доставая два хрустальных бокала. — Извините за беспорядок, но живу сейчас по-холостяцки, жена уехала на родину, матери сорок дней.

Мы скинули куртки на кресла, расселись вокруг стола. Телохранители Руслана куда-то исчезли, и вино он разлил на троих. Мы с утра ни чего не ели, и я опасался пить, но Андрей влил в глотку свой бокал без малейшего сомнения.

— Ах как хорошо! Неплохой портвейн.

— Да нет, это не вино, — отмахнулся гостеприимный хозяин. — Сейчас хорошего вина не достать, особенно здесь, в Сибири.

С этими словами он налил нам еще по бокалу. Андрей его немедленно махнул с бодрыми словами:

— Ну, дай Бог не последняя.

Я удивлялся самомнению и раскованности лейтенанта. Мне же было как-то не по себе.

— С утра ничего не ел, — пояснил Андрей, набрасываясь, как волк, на колбасу. — Юр, ты закусывай, а то охмелеешь.

«Сам закусывай, придурок!» — чуть не вырвалось у меня, а лейтенант уже налил себе и ингушу вина. При этом он с таким огорчением посмотрел на пустую бутылку, что Руслан сразу его обрадовал:

— Не бойся, счас еще привезут.

Словно подтверждая его слова, под окном заурчал двигатель легковой машины.

— Так вам мой адрес дал Жереба? — спросил Руслан, переходя к официальной части.

— Да если бы. Ничего он сказать не успел, обмолвился как-то, мол, Руслан в Баланино. Спасибо, две девицы в парикмахерской подсказали дорогу. Сивая и черная.

— А, Валя и Наташа, — рассмеялся Руслан. — Хорошие девушки… — Чуть помолчал и спросил: — А вы тоже несли груз?

— Да, только по другому адресу, — кивнул Андрей, приканчивая последний кусок колбасы.

Мне показалось, что ингуш немного успокоился.

— Ну хорошо, покажите, что там у вас, — кивнул он на наши рюкзаки.

Пока Андрей развязывал веревки, Руслан убрал со стола бутылку и остатки еды, гортанно крикнул что-то в сторону двери. Тут же горбоносый принес самые обычные торговые весы с круглым циферблатом. Взвешивать пришлось по частям.

Больше пяти килограммов эти весы не тянули. Уже оприходованное золото ссыпали на чистую газету. Мне бросилось в глаза, что золото Ивана было более мелкой фракции, действительно настоящий золотой песок.

«Наверное, с драги», — подумал я, вспомнив рассказы мужиков.

К концу всех этих манипуляций вернулась во двор машина. Сначала мы услышали урчание двигателя, а потом вошедший в зал молодой кавказец что-то коротко сказал хозяину. Обернувшись, тот махнул рукой, и пацан ушел. Все это очень мне не понравилось, но Андрей и ухом не повел.

Взвесив золото, Руслан открыл одну из дверец стенки и достал вместе с бутылкой вина небольшую записную книжку. Пока он листал ее, я успел подумать: «А чего это он нам мозги пудрил, что в доме вина нет? Вон, полный бар. И пацан пустой приехал?»

— Как в аптеке! — провозгласил между тем Руслан, глянув в свои записи. — Грамм в грамм.

Когда мы ссыпали золото обратно в мешок, Руслан отставил весы и снова водрузил на стол бутылку вина.

— Это надо обмыть. Сейчас я посмотрю, что у нас закусить, а потом рассчитаемся.

Он вышел. Андрей, до этого казавшийся мне несколько захмелевшим, легко и бесшумно поднялся с места, на цыпочках прокрался к двери и, чуть приоткрыв ее, начал прислушиваться к оживленному курлыканью наших хозяев. Даже до меня доносился их оживленный диалог. Минуты три лейтенант вслушивался, а потом так же бесшумно вернулся ко мне и шепотом сказал:

— Одевайся, быстро уходим!

Я хотел было спросить, в чем дело, но тот только отмахнулся:

— Потом обьясню.

То, что он сделал потом, ввергло меня в еще большее недоумение. Открыв мой рюкзак, он выгреб из него весь наш походный хлам: истлевшие за три месяца одеяла, брезент, остаток полога Жеребы, котелки, топор. То же самое он повторил и со своим имуществом. Все это барахло Андрей запихал за спинки кресел и под диван. Зато наше золото он сложил в один рюкзак и туда же, к моему удивлению, сунул и золотишко Жеребы. Одеться мы не успели, за бархатной портьерой послышались шаги, и лейтенант, выхватив пистолет, со стремительной грацией атакующего леопарда проскочил вперед и замер рядом с дверью. Красный бархат заколыхался, показался поднос, уставленный едой, а затем уже и добродушно улыбающийся хозяин.

— А вот и я. Заждались… — с этими словами он прошел к столу и поставил на него поднос. Разогнуться он не успел.

Андрей, бесшумно сделал два шага вперед и сильно ударил Руслана рукоятью пистолета по напомаженной голове. Тот как-то странно всхрапнул, уронил голову на поднос, да так замер в коленопреклоненном положении. Лейтенант обшарил его карманы и вытащил три солидных пачки денег.

— За что ты его так? — спросил я, торопливо напяливая куртку.

— Я же тебе говорил, что родом с Владикавказа? Был у меня в то время один заядлый враг, ингушонок. Каждый день с ним дрались Так что слово «убью» я выучил хорошо, на всю жизнь.

Говоря все это Андрей, лихорадочно одевался.

— Сейчас выйдем. Ты машину ведь водишь?

Дальше он не успел сказать ничего. Все наши планы спутал молодой ингуш, неожиданно заглянувший в зал.

— Э-э, Русла-ан… — начал было он, но увидев странное положение своего хозяина, быстро исчез. Мы услышали только его голос: — Ильгар! Ильгар! — а дальше взбудораженный поток гортанной речи.

— А, черт! — вскрикнул Андрей и, запустив руку в рюкзак, торопливо начал что-то в нем искать. В коридоре загрохотали шаги, лейтенант отскочил от рюкзака, подхватил пришедшего в себя Руслана под мышки и развернул его лицом к двери.

— Вах, как больно, — слабо простонал тот, и тут все три кавказца ворвались в зал. Двое держали в руках пистолеты. Их лица не оставляли никакого сомнения, что они применят их незамедлительно.

— Стоять! — рявкнул на них отработанным командирским голосом лейтенант. — Брось пистолет, а то взорву!

Я не понял, почему он обратился к ним в единственном числе, но лишь теперь разглядел, что Андрей держит в руке гранату, ту самую «лимонку», что мы протащили через всю тайгу.

Ингуши замерли, глядя на его поднятую руку, лишь постанывал живой «щит» лейтенанта. Получалось так, что граната очутилась как раз перед глазами главаря этой небольшой кавказской общины. Тот приподнял голову и, увидев перед собой такой необычный предмет, даже перестал стонать. А лейтенант медленно потянул чеку на себя и с мягким хрустом вытащил ее из запала. Теперь стоило ему разжать пальцы, и неминуемо произойдет взрыв.

— Брось пистолет, кому сказал! — без крика, но твердо сказал Андрей.

Ингуши переглянулись, помощь в переговорах неожиданно оказал сам Руслан.

— Ильгар, делай как он хочет. Брось пистолет.

И Ильгар, и его собрат нехотя выполнили указание шефа.

— Ну вот, так-то лучше. А теперь по одному во двор и откройте нам ворота.

Затем Андрей обратился ко мне:

— Юр, вытащи у меня из кармана пистолет и на всякий случай прикрывай меня со спины. Возьми рюкзак.

Я прекрасно помнил, что в обойме нашего «макарова» оставалось всего три патрона. Взвалив на спину рюкзак, я впервые почувствовал тяжесть пятидесяти шести килограммов золота, так что все ресурсы своего скромного организма я мобилизовал на то, чтобы дотащить этот проклятый груз до машины.

«Нива» стояла во дворе с работающим двигателем. Это было неудивительно, мороз на улице усилился, а завести машину в таких условиях непросто. Андрей буквально тащил на руках Руслана, у того все время подгибались ноги. На крыльце мы остановились, ингуши столпились у машины, недружелюбно глядя на нас.

— Ну, чего ждете! — прикрикнул на них Андрей. — Открывайте ворота. — Он чуть встряхнул обмякшего Руслана. — Скажи им, чтобы не глупили, а то у меня рука уже устает.

Тот сразу оживился и срывающимся голосом начал что-то кричать своим соплеменникам. Те нехотя отошли от машины и принялись открывать массивные ворота.

— Давай за руль. Рюкзак брось на заднее сиденье, — не оборачиваясь, приказал мне Андрей.

Под прикрытием живого «щита» я открыл дверцу машины, протиснул на заднее сиденье рюкзак, а затем, усевшись за руль, открыл правую дверцу и откинул вперед сиденье, давая дорогу Руслану. Перед тем как запихать туда кавказца, Андрей коротко проинструктировал меня:

— Включи передачу и сразу как погрузимся, жми на газ.

Я сделал все как он велел, между тем ингуши вели себя очень подозрительно. Сбившись в кучку, они о чем-то активно переговаривались, недвусмысленно поглядывая на нас. Все их замыслы оборвал Андрей. Не очень вежливым толчком послав Руслана на заднее сиденье, лейтенант широко взмахнул рукой, словно кидая в соплеменников «золотого короля» гранату. Те как подкошенные рухнули на снег. Андрей прыгнул на сиденье и крикнул мне:

— Гони!

Больше всего я боялся, что заглохнет движок, все-таки уже года два не садился за руль. Но слава Богу, обошлось. Вырвавшись за ворота, я спросил Андрея:

— Куда теперь?

— Давай налево, на выезд из города, — велел он.

После этого Андрей обернулся к ингушу:

— Ну что, Русланчик. Жадность фрайера сгубила? Решил все золотишко себе прибрать?

Я не думал, что тот ответит, но Руслан все-таки подал слабый, но удивительно спокойный голос:

— Это ты верно сказал. Не думал я, что ты ингушский знаешь.

— Что, Жеребу уже списали? — продолжал допрашивать Андрей.

— Да. Решили, что золото пропало… — он замолк, но нам и так все было ясно.

— Останови здесь, — приказал вскоре лейтенант и выволок ингуша из машины.

Мы уехали, а тот так и остался стоять среди сугробов в своем дурацком красном халате и легких тапочках на босу ногу.

— Куда теперь? — спросил я. — На выезд из города?

— Зачем? Здесь до ближайшего жилья еще километров сто. Куда мне вот гранату девать, ума не приложу. Руку ломит, спасу нет.

— А чеку вставить обратно нельзя?

— Уронил я ее где-то.

— Поехали за город, выкинешь там.

— Да ты что, бабахнет так, что все менты сбегутся.

Вертя по сторонам головой, Лейтенант вскоре углядел в разрывах между домами белое полотно реки.

— Ну-ка сверни налево, — велел он. — Есть одна идея.

По счастью, нам тут же подвернулась дорога, выходившая прямо на лед. Судя по обильным следам протекторов, этот спуск облюбовали любители рыбной ловли. Вырулив на лед, я проехал с полкилометра, пока Андрей не дал команду остановиться. Выскочив из кабины, я забежал вперед, открыл дверцу и помог Лейтенанту выйти из машины. Гранату он уже держал двумя руками.

— Блин, рука затекла, — пожаловался он и, подойдя к одной из многочисленных рыбацких лунок попросил: — Разбей лед.

Я пробил каблуком сантиметровый лед и голыми руками вычерпал из лунки осколки. При этом даже не обратил внимания на обжегший пальцы холод. Слишком велико было напряжение.

— А теперь вернись на берег и жди меня.

Я отъехал, правда, метров на пятьдесят, остановился и вылез из машины. В свете фар я видел согнувшуюся над прорубью фигуру Андрея, мне показалось, что он находился в таком положении бесконечно долго, но наконец Лейтенант разогнулся и со всех ног припустился бежать в мою сторону.

Я почувствовал ногами удар, словно в лед подо мной вдарили громадной кувалдой, затем донесся глухой гул, а за спиной Андрея из проруби взметнулся вверх мощный фонтан воды.

Лейтенант было упал, я рванулся навстречу, но он уже встал и не торопясь пошел ко мне. За это время нас еще плавно качнуло два раза, словно под нами прошла громадная рыбина, хребтом почесавшаяся об лед.

— Представляешь, еле руку разжал, так онемела, — торопливо заговорил Андрей, подойдя к машине. — Затекла и ни в какую. Боялся, что мимо лунки уроню.

Мы уселись в кабину и минут пять сидели, не говоря ни слова. Несмотря на холод, лоб Андрея покрывала испарина.

— Сейчас бы закурить, — наконец вымолвил он, потом вздохнул и велел: — Трогай.

— Куда?

— Поближе к железной дороге.

Несмотря на позднее время вокзал оказался забит густой толпой мужиков. Человек сорок, не меньше, одетых примерно так же, как и мы, тепло, по-рабочему. В помещении было сизо от дыма, толпа гудела на все голоса, смеялась, ругалась, взрывалась хохотом и отзывалась интенсивным матом. Мы с трудом пробились к кассе, и Андрей, стараясь улыбаться как можно ласковей усталой кассирше, спросил:

— Девушка, когда первый поезд на запад?

— Через шесть часов, — тусклым голосом отозвалась та.

У Андрея вытянулось лицо.

— А вообще первый поезд когда? — спросил он.

Женщина, ничуть не удивившись, ответила и на этот вопрос:

— До Владивостока через час, но он опаздывает на два часа.

— А на чем вообще можно от вас поскорей уехать?

— Если вам так срочно, то через полчаса будет электричка на север, до станции Лесная. Вон лесорубы на вахту едут.

— Нет, это нам не нужно, — вздохнув, отказался Лейтенант.

Мы отошли в сторонку.

— Что ж делать-то?.. — начал было Андрей, но вдруг переменился в лице и закончил совсем по-другому: — Здрасьте, давно не виделись!

Я оглянулся через плечо и увидел четверку наших приятелей-ингушей. Руслан успел накинуть сверху теплую куртку, но красные полы халата и синие тапочки с помпонами по-прежнему красовались на нем. К сожалению, они пришли не одни. Два милиционера под руководством мордастого приземистого майора в форменном полушубке с пристальным интересом разглядывали толпу. Пока они нас не заметили, мы с Андреем как два привидения скользнули за спины лесорубов.

Я мгновенно вспотел. Положение казалось безвыходным. Два милиционера охраняли выход из здания, а капитан и его носатые дружки прочесывали толпу.

— Дьявол, зря мы здесь оставили машину, — сквозь зубы выругался Андрей, стараясь пригнуться как можно ниже.

Между тем справа от нас вспыхнула небольшая перепалка. Руслан, обознавшись, резко развернул к себе высокого лесоруба.

— Ты что, бык?! Обурел совсем? — взревел верзила. — По харе давно не получал?!

— Извини, дарогой! — поспешно извинился ингуш. — Ошибся немного.

— Смотри мне! Налетели тут, грачи, житья не дают! — рявкнул явно поддатый лесоруб, оборачиваясь к своей компании.

Мы чуть отвлеклись на эту сценку и прозевали самое главное. Рядом с нами вынырнул из толпы самый молодой из кавказцев, схватил меня за рукав и радостно заорал:

— Э-э, Ру-услан, Ильгар, вот они!

Я растерялся, зато Андрей нашелся мгновенно. Он заорал во всю свою луженую глотку:

— Мужики, черножопые наших бьют! — и со всего маху заехал ингушонку в ухо.

Руслан дернулся было в нашу сторону, я даже успел встретиться с ним взглядом, но тут толпа взорвалась единым ревом, и чей-то могучий кулак опустился на его лощеное лицо.

Остальные кавказцы бросились за помощь собрату, но толпа качнулась в их сторону, и я расслышал только несколько сдавленных гортанных криков. Мордастый майор с криком: — Прекратить! — врезался в толпу. За ним кинулись и оба его подчиненных. Один успел даже пару раз махнуть дубинкой, но с майора слетела надетая не по сезону фуражка, а затем всех троих толпа смела за какие-то секунды.

Пока людской водоворот крутил кавказцев и любимую милицию, Андрей подхватил рюкзак и потащил меня за рукав на улицу:

— Пошли быстрей. Надо убираться из этой дыры любой ценой.

Мы обогнули здание вокзала и увидели, как грузовой состав, предварительно дав гудок, начал медленно трогаться с места. Состоял он в основном из цистерн, но попадались и обычные вагоны.

— Смотри, площадка! — крикнул Андрей, показывая на один из таких вагонов. Действительно, это был старый вагон с так называемой «тормозной площадкой». Мы рванулись за ним, с трудом запрыгнули на ступеньки, особенно тяжело было Андрею с неподъемным рюкзаком на плечах. Буквально рухнув на пол, мы долго переводили дух, а затем Андрей с чувством сказал:

— Ну, прощай, Бал-ланино! — в его устах это прозвучало хлеще мата. — Дай Бог тебя больше никогда не видеть.

ПО ЛЕЗВИЮ БРИТВЫ

То, что мы ускользнули от кавказцев, было, конечно, хорошо, но и только. Путешествовать в двадцатиградусный мороз избранным нами способом я бы не посоветовал никому. Уже через полчаса я чувствовал себя так, словно ехал голым. Более энергичный Лейтенант попробовал скакать по площадке, приговаривая волшебные слова: — Надо меньше пить! Надо меньше пить!

Он доскакался до того, что поскользнулся и чуть не улетел под откос, хорошо, я успел поймать его за воротник и помог вскарабкаться на площадку. Это не остановило энтузиазм Лейтенанта.

— В Сочи, что ли, махнуть сейчас? — размечтался Андрей. — Деньги есть. Хотя там сейчас тоже уже не лето. Надоела эта тайга, сил нету. Тепла хочу.

Я молча сидел рядом с ним и выбивал зубами затейливую вязь морзянки.

Лишь через два часа поезд остановился на довольно крупной станции, и мы, полумертвые от холода, еле сползли со своей «плацкартной» площадки. Скромное тепло выстуженного вокзала показалось нам благодатью райского сада. Отогрев руки на ребристых чугунных батареях, мы с интересом начали изучать расписание поездов.

— Ближайший все тот же Владивосток — Москва, — сообщил мне Андрей. — Ну что, берем билет до конечного пункта?

Я удивленно посмотрел на него.

— А что? — как обычно со своим идиотским оптимизмом воскликнул Лейтенант. — Отвезем золото, а потом с чистой совестью на свободу. Я на юг, ты под крылышко к Ленке.

— Езжай, — спокойно сказал я. — Только я еду домой! Ты не думаешь, что нас могут засадить лет на двадцать за это золото? Сам же говорил, что Бурый на нас повесил все триста килограммов…

— Ну хорошо, хорошо! — Андрей оглянулся по сторонам. — Уговорил. Едем к тебе домой.

Мы взяли билеты. До поезда оставалось еще полчаса, а я все поглядывал на здание напротив вокзала с заманчивой надписью «Телеграф». В конце концов я не выдержал:

— Андрюха, слушай, можно я телеграмму дам Ленке?

— Да ты через сутки сам там будешь, — изумился тот, но глянув на мое обиженное лицо, рассмеялся и махнул рукой:

— Ладно, черт с тобой, иди!

Телеграмму я послал предельно короткую: «Скоро буду, целую. Твой Юрка».

Через два часа, покачиваясь на верхней полке спешащего на Запад поезда, я уснул со счастливой улыбкой на лице.

На перрон родного города мы вышли вечером. Шофер такси, узнав, куда нам надо, запросил двойной тариф.

— Это ж у черта на куличках, да и места еще те. На прошлой неделе там частника прирезали, а его «жигуль» угнали.

— Черт с тобой, только отвези, — согласился Андрей.

Сворачивать в наш закоулок таксист отказался, остановил машину на углу, под фонарем.

— Да, запугали вас, — рассмеялся было Андрей.

— Смешно вам, — хмуро отозвался водитель. — За этот год уже троих таксистов убили.

— Ну ладно, столько по тайге протопали, уж эти сто метров пройдем, — проворчал Андрей, взваливая на плечи наш грандиозный рюкзак. — Ну ты не гони, не гони! Я тебе не самосвал, — прикрикнул он на меня, когда я принял резвый старт.

А я не мог идти медленно, меня несло словно на крыльях. Я уже видел родные два окна, знакомые розоватые шторы, и даже силуэт Елены, промелькнувший на их фоне. Я уже просто бежал, бессовестно бросив запыхавшегося компаньона. У двери комнаты я на секунду остановился и, так и не справившись ни с сердцем, ни с дыханием, осторожно постучал.

Дверь распахнулась на пороге стояла Елена, как обычно, в моем любимом розовом халате. Ее глаза полыхнули столь долгожданным для меня «роковым» фиалковым цветом, с радостным визгом она повисла у меня на шее. Я обнимал ее хрупкое тело, жадно вдыхал знакомый запах ее волос, и снова глупая мысль промелькнула у меня в голове: «Ну вот, теперь все плохое уже точно позади».

Когда Ленка наконец-то отпустила меня, сзади уже стоял улыбающийся Андрей. Ему Ленка обрадовалась не меньше чем мне, и это меня даже несколько задело. Все дальнейшее происходило как в угаре. Я не спускал с рук невероятно подросшую Валерию. Она, подняв пухлое личико, глядела на меня своими круглыми глазами. Ленка же как заведенная носилась по квартире, расставляя на столе все новые и новые тарелки. При этом она беспрерывно тараторила, вводя нас в курс самых разнообразных местных дел.

— Семенов вчера отбыл в свою Тюмень, ключ, как обычно, оставил мне, Тихоновы квартиру получили, представляешь!

— Не может быть! — это событие казалось невероятней всех наших приключений. Чтобы кто-то из нашего барака получил квартиру! Где это видано? Когда такое было?

— Да, уже въехали. Зато Синицыны такую грандиозную драку затеяли. Она лежит в больнице, в реанимации, ну а он в тюрьме. А Потапова наша к дочери уехала, совсем стара стала…

Елена ушла на кухню подогреть картошку, а Андрей тронул меня рукой за плечо.

— Ты ей пока сегодня не говори о наших планах, — посоветовал он. — Пусть хоть немного порадуется.

Я согласился.

Стол удивил нас изобилием. Тут тебе и копченая колбаска, и ветчина, и апельсины. Выставила Елена и бутылку запотевшей «Столичной», и пару бутылок пива.

— Ого, откуда все это? — удивился Андрей.

— Я сегодня весь день по магазинам носилась. Как вчера телеграмму получила, так места себе на находила.

Банкет был в самом разгаре, когда я догадался спросить о простой вещи:

— Тебе денег-то хватило?

— Да впритык. Буквально на той неделе кончились.

— А на что же все это ты… — я замялся, показывая на стол.

— А это я у Марьи Александровны заняла. Как телеграмму получила, так сразу к ней. Она тоже обрадовалась, дала взаймы.

— Что за Марья Александровна? — спросил Андрей, по моему, больше интересуясь салатом, чем какой-то там неизвестной нам дамой.

— Жена такого же, как вы, артельщика. С месяц назад разыскала меня, хотела узнать, не слышно ли что от вас. А потом часто заходить стала. Такая душевная женщина, пинетки Валерии купила…

Она еще что-то щебетала про доброту этой Марьи Александровны, а я не мог понять, почему так изменился в лице Лейтенант.

— Говоришь, каждый день приходит? — спросил он Елену, перебивая ее щебет.

— Да! Вчера приходила, сегодня тоже должна прийти.

Словно в подтверждение ее слов, в нашу дверь осторожно постучали.

— Вот и она, — расцвела Ленка и кинулась открывать. Я проводил ее взглядом, а когда повернул голову к Андрею, то застал его за странным занятием. Он лихорадочно накручивал на кулак вафельное полотенце. Я ничего не понял, но спросить не успел. Ленка уже распахнула дверь, и в комнату вплыла полная женщина среднего роста, с лицом, беспощадно выдающим пятьдесят прожитых лет. И шуба, и шапка дамы выглядели очень солидно, но вот макияж был положен слишком густо.

— О, я вижу, милочка, вы дождались своих мужчин, — глубоким хрипловатым голосом заговорила женщина, и я сразу почувствовал два чуждых нашим стенам запаха. От гостьи несло чересчур резкими духами и табачным дымом. А она продолжала свою ласковую речь. — Может, и мой супруг наконец объявится.

— Да вы разденьтесь, Марья Александровна, — засуетилась Елена, — присядьте.

— А ваш муж в какой бригаде работал? — поинтересовался Андрей, пристально разглядывая гостью.

— Да я не знаю, писем он писать не любит, уехал, и все. Не первый раз ведь, — ответила она, присаживаясь на стул.

— А фамилия его как? Может, встречались мы с ним.

— Да фамилия у него самая простая. Петров, Иван Васильевич.

— И что, он не первый раз в артели работает? — все допытывался Андрей, левой рукой разливая водку по рюмкам.

— Да он каждый год уезжает на лето, работящий он у меня. Тридцать лет уж живем, а он как молодой, все ни как не успокоится.

— Что, и дети есть? — спросил Андрей. Я не понимал смысла его вопросов, но чувствовал внутреннее напряжение Лейтенанта.

— Да вы разденьтесь, Марья Александровна! — снова заквохтала Ленка, крутясь вокруг гостьи.

— Выпейте рюмочку, — предложил Андрей, подвигая рюмку даме.

— Ой, нет. Пить я не буду, — отрицательно замахала руками гостья. — Я ведь за рулем.

— Да, Марья Александровна сама водит машину! — восхитилась Ленка.

— Кстати, мне надо глянуть на машину. Еще угонят, знаете ли.

Женщина поднялась, шагнула к окну и выглянула наружу, протерев при этом торопливым жестом запотевшее окно.

— А детей у нас трое, и всех выучили, и образование дали, — продолжала при этом она.

— Лен, Валерия засыпает, укладывай ее, — не очень вежливо прервал гостью Андрей, кивая на нашу дочь, сонно дремлющую у меня на руках. Мне было жалко расставаться с дочкой, но Елена решительно отобрала ее и ушла за шкаф, где в отгороженном закутке стояла кроватка дочери.

— А кто ваш муж по профессии? Как его Иван…

— Семенович, — рассеянным тоном ответила дама, отойдя от окна и усаживаясь на свое место. Пока она шла, Андрей что-то просемафорил мне глазами, и я вдруг понял все. Камнем оборвалось сердце, но я не подал виду, взял со стола пустую бутылку из-под пива, отошел к холодильнику и заменил ее на полную. В коридоре послышались осторожные шаги, дверь распахнулась, но я уже сделал шаг в сторону и оказался за спинами двоих мужиков, стремительно ворвавшихся в комнату.

— Руки вверх, быстро! — тихо сказал один из них.

— Милиция, — добавил второй. Я позволил себе в этом усомниться. Менты не станут командовать шепотом.

Стоя за дверью, я видел только одного из незваных гостей — среднего роста, без шапки и с короткой стрижкой. Редкие белесые волосы прикрывали розоватую кожу на затылке. Именно на это место я и опустил со всего маха бутылку с пивом. Тут же раздались приглушенные хлопки выстрелов, и в поле моего зрения появился второй бандит, с утробным хрипом падающий на пол рядом с моим «крестником».

Я закрыл дверь и машинально запер ее на замок. Обернувшись, я увидел картину в целом. Внешне все изменилось очень мало. Андрей все так же сидел за столом, даже лицо его осталось спокойным, да и дама сидела на своем месте, но в глазах ее застыла странная смесь страха и ненависти. Она попыталась было встать, но Андрей поднял правую руку, размотав полотенце и направил на нее пистолет.

— Сидеть, сучка!

Из-за шкафа показалась Ленка. Она с ужасом смотрела на два лежащих на полу тела, на пистолет в руках Андрея. А тот приказал мне:

— Юр, пошарь-как у нее в карманах.

Я поднял мадам со стула, обшарил ее карманы. Но пистолет оказался в сумочке. Как ни странно, но это больше всего потрясло мою жену.

— Что это, кто… зачем? — только и смогла вымолвить она.

А раненный Андреем бандит хрипел на полу. Зато второй, «приласканный» моей рукой, лежал чересчур неподвижно. Розоватая кожа уже не проглядывала сквозь короткую стрижку, затылок представлял собой кровавое месиво.

— Лена, эти люди хотели убить нас. За что и почему мы расскажем потом. А твоя подруга — самая обычная наводчица.

После этого Андрей обернулся к «гостье».

— Кто тебя прислал? Бурый?

Та молчала. На лице ее появилось что-то новое, от благодушной домохозяйки не осталось и следа. Взгляд стал наглым, движения вульгарными, и даже голос, когда она соизволила заговорить, соответствовал ее новой манере поведения. Из него напрочь исчезли бархатные полутона, и теперь он звучал хрипло и резко:

— А тебе какое дело, кто меня прислал? Повезло фрайерам, сорвали куш, так будь и этим доволен.

— Ты не финти, подруга. К этим хочешь присоединиться? Учти, в бараке кроме нас сейчас ни кого нет. Грохну сейчас тебя, и ни кто не услышит.

Мадам покосилась на своих неудачливых подельников и нехотя заговорила:

— Что Бурый? Бурый прокололся да слинял. А слух-то про золотишко прошел. Тут многие копытами бить стали. Да только те придурки все адреса уничтожили. Я мозоли себе набила, пока шестерых родственников из этой вашей артели нашла.

— Это каким же образом? — удивился Андрей.

Та хмыкнула, не спрашивая разрешения, хлопнула рюмку водки, а затем, достав из сумочки пачку «Казбека», не спеша раскурила папиросу. При этом она осторожно покосилась на пол, где в каком-то метре от нее лежал пистолет одного из налетчиков. От греха подальше я подобрал его и отдал Андрею. Насколько я помнил, весь свой боезапас тот уже истратил. Андрей, передернув затвор, положил его рядом с собой. Мадам пришлось продолжить свой рассказ.

— Работа у меня такая. Разговорить лоха, в душу ему влезть.

— А, как это там: «воровка на доверии», — понял Андрей.

Я тем временем перевернул бритоголового лицом вверх и убедился, что он безнадежно мертв.

— Да как хочешь меня обзови, только, как видишь, нашла. А когда Ленка вчера про эту телеграмму сказала, то поняла, что не ошиблась.

Я все крутился около незваных гостей. Раненый притих, но был еще жив, хотя дышал с трудом.

— Что же Бурый-то слинял? Испугался, что ли? — сменил тему Андрей, наливая даме еще рюмочку. Та на секунду заколебалась, но по тому, как она взглянула на рюмку и при этом облизнулась, я понял, что по части выпивки мадам слаба.

Уговорив и этот подарок судьбы, она заговорила уже более раскованно.

— Да испугаешься тут. Кто-то очень хочет его убрать. Стреляли уже в него, да не дострелили. Выкарабкался, волчара. Но после этого лег на дно. Даже слинять в загранку хотел.

— Что так? Он же вроде бы авторитет? И вдруг на дно?

Она в ответ ухмыльнулась. Чувствовалось, что водка подействовала на нее.

— Да у нас-то он авторитет. Только ввязался не в свои дела. Жадность фрайера сгубила. Подельники его больно высоко сидят. Золотишко-то они прибрали, а от Бурого решили избавиться.

— Почему ты так думаешь? — спросил лейтенант, взял из пачки у собеседницы папиросу и раскукурил ее.

Мне это очень не понравилось. Это была первая затяжка Андрея за четыре месяца, а значит, лейтенант сильно нервничал.

— А потому, что наши стреляют из обрезов, а не из снайперских винтовок. Бурому повезло, пуля срикошетила от дверцы машины, вскользь прошла. А так бы всю башку разнесло. Да и сам прикинь — шестьдесят человек из тайги не вышли, а в газетах ни строчки.

Без перехода мадам неожиданно начала давать полезные советы.

— А золотишком я бы вам посоветовала поделиться. Большая охота за ним может открыться, хлопотно вам будет. Вам и половины за глаза хватит.

— Ишь ты какая умная! — воскликнул Андрей. — Мы не затем это золото на своих плечах две тысячи километров тащили, чтобы какие-то урки потом с жиру бесились. Вам только дай палец, вы всю руку отхряпаете.

— Какое золото? — тихо спросила меня Елена. Я обнял ее, тихо сказал на ухо:

— Самое обычное золото, желтое, тяжелое. Мы его у бандитов перехватили, за это они нас и хотели убить.

— Как хотите, — мадам потушила сигарету, отодвинула очередную рюмку, налитую Андреем, а затем обратилась к Ленке. — Хоть бы ты на них, Лен, повлияла, отдали бы часть золота и жили бы себе спокойно.

Лена заколебалась:

— Может быть, действительно отдадим часть, пусть подавятся…

Андрей резко перебил ее:

— Не мели чепухи, Лена. Ей ведь сейчас главное вырваться отсюда, а там они возьмут все, да еще и нас кончат, чтобы не болтали лишнего.

— Тертый ты, однако, калач, — усмехнулась воровка. — Но и ты уже из этой карусели чистеньким не выйдешь. К ментам вам обращаться нельзя, Бурый на вас все ворованное золото повесил, а теперь еще и мокруха, — она кивнула на пол. Словно в подтверждение ее слов перестал хрипеть и, дернувшись, обмяк второй бандит.

— Ну, это уж не твоя забота, — отрезал Лейтенант. — Юра, глянь, там, в машине, у них больше никого нет?

Я посмотрел в окно. Метрах в двадцати от подъезда стояла белая «пятерка».

— В салоне темно, — сказал я.

— Чья машина-то? — спросил Андрей.

— Моя, — зло отрезала «Марья Александровгна».

Андрей покопался в ее сумочке, удивленно хмыкнул.

— В самом деле. Кстати, Лен, познакомься с дамой, Сушкина Ирина Владимировна. Ну ладно, — он бросил в сумочку права, обратился к нам: — Что делать-то будем?

— Отдать золото… — монотонно начала бывшая «Марья Александровна», но Андрей резко оборвал ее: — Заткнись, крыса, не тебя спрашивают!

Таким я Андрея еще не видел. Его тон даже мне резанул ухо, хотя я понимал, что с этой сволочью по-другому нельзя.

— Надо уезжать сейчас же. У таких, как она, круг друзей бывает обширным, — предложил лейтенант.

— А с этой что делать? — вырвалось у меня.

Андрей тяжело глянул на даму, застывшую на стуле в своей шубе как памятник на постаменте. Она молчала и смотрела куда-то в сторону, но капельки пота на ее лице, по-моему, выступили не только от жары.

— Что-нибудь придумаем. Так какая у нее там машина?

— Пятерка, универсал.

— Это хорошо, — оживился Лейтенант. — Значит, поедем на машине. И этих, — он кивнул на пол. — С собой заберем. А то я уже хотел их Семенову оставить. Как раз был бы ему «подарок» к Новому году.

Как ни странно, но я даже улыбнулся, представив себе ошарашенное таким «сюрпризом» лицо нашего вахтовика-алкоголика. Человек, наверное, привыкает ко всему. На полу, в лужах крови лежали два трупа, наша жизнь еще недавно висела на волоске, да и будущее не сулило покоя, а я думал о такой ерунде, да еще и улыбался.

— Подгони машину к крыльцу и открой багажник. Лена, собирай вещи. Только самое необходимое, на первое время.

Подогнать машину к дому так, как просил Андрей, не составило труда. Но оглядевшись по сторонам, я остался недоволен чересчур ярким освещением. Фонарь метрах в пяти от крыльца, единственный на нашей короткой улочке, показался мне непозволительной роскошью. В хулиганах я раньше никогда не числился, поэтому смог попасть в лампочку лишь с шестого раза.

— Ты что так долго? — накинулся на меня Андрей.

— Да фонарь там горел, — буркнул я, вытирая пот.

— А, молодец. Держи ее на прицеле, а я пока этих в машину перетаскаю.

С трупами он обращался бесцеремонно. Чтобы не запачкаться, он по очереди заворачивал их в наше старое покрывало. Эта его невозмутимость произвела впечатление не только на мою взвинченную жену, но и на старую, прожженную воровку. Она все так же потела в своей шубе, но не снимала ее, молча сидела и поглядывала на все происходящее, лишь встревоженно поблескивая глазами.

— Ну вот, теперь надо замыть кровь, Лена… — Андрей хотел еще что-то сказать, но встретившись взглядом с расширенными зрачками Елены, скомкал фразу и пробормотал: — Ну ладно, я сам, — а потом поторопил нас: — Давайте, давайте, собирайте вещи!

Лейтенант принес ведро воды и быстро привел пол в комнате в идеальный порядок.

— Хорошо, что в бараке никого нет, очень удачно, — сказал он, выжимая тряпку.

— А что с этой-то делать будем? — переспросил я, пакуя второй чемодан.

— С собой возьмем. А там посмотрим… Как себя вести будет.

Несмотря на всю спешку, отбыли мы только через час. Долго одевали заспанную, хныкающую Валерию. В самом разгаре этого сложного технологического процесса Ленка вдруг зажала ладонью рот и убежала в туалет, где ее долго и беспощадно рвало. Я поневоле вспомнил, как подобное происходило со мной после нахождения тела Рыжего.

Находясь в жуткой растерянности, Елена чуть было не оставила документы и наши фотографии. Хорошо, что Андрей устроил детальную ревизию всего нашего имущества и с жестокостью ротного старшины выкинул из чемоданов весь старый хлам.

Лишь в первом часу ночи мы отбыли в неизвестность. Я сидел за рулем, рядом со мной Елена с Валерией на руках, на заднем сиденье Андрей присматривал за хозяйкой машины.

Выехав за город, я погнал машину в сторону областного центра, расположенного километрах в ста пятидесяти от нашего городка. Там мы расчитывали сесть на поезд. Машину я вел осторожно. У меня не было большого опыта еды в зимних условиях, да и Андрей предупредил меня:

— Юрик, только не лихачь. Для нас теперь милиция страшней смерти, — шепнул он мне на ухо, пока мадам усаживалась в свой «кабриолет». Первое время я поглядывал на нее с настороженным интересом, как бы не выкинула какой-нибудь фортель. Но мы проехали целый час, а она не сказала за это время ни одного слова.

«Все, спеклась подруга! «— подумал я, и выкинул старую грымзу из головы, целиком сосредоточившись на дороге.

Глубокой ночью мы проехали мимо стационарного поста ГАИ. Сердце у меня екнуло, но свежая, низовая поземка загнала «лучших друзей автолюбителей» в помещение.

Елена зябко передернула плечами.

— Ты что, замерзла? — удивился я.

— Дует немного из окна.

— Замотайся шарфом, — посоветовал я.

Проделать это Елене мешала посапывающая на руках Валерия.

— Я ее подержу, — предложил Андрей. Девчонку он принял, не выпуская из рук пистолета. Валерия даже не открыла глаз, так и посапывала, смешно надувая пухленькие губки.

— Вот спит, а! — философски заметил лейтенант, глядя на лицо моей дочери. — Как ангел.

Мы все немножко расслабились. Андрей бросил взгляд на дорогу.

— Разметает… Опять, что ли, пурга собирается?

Его метеорологические размышления прервал хриплый, резкий голос воровки:

— Брось пистолет!

Сначала я не понял, что случилось, потом глянул через плечо и оцепенел от ужаса. У самого горла моей дочери блестело лезвие опасной бритвы. Чудовищным усилием воли я заставил себя отвернуться от этой жуткой картины и, еле шевеля ватными руками и ногами, свернул к обочине и остановил машину, стараясь избежать при этом толчков. От волнения я даже выключил двигатель. В наступившей тишине я услышал глухой стук. Это выпал из рук Андрея пистолет.

— Ну, чего встал?! — все тем же резким тоном каркнула воровка. — Разворачивайся и пили к посту ГАИ. И не дергайся! Понял?

Я посмотрел на Лену. Она оцепенела, с ужасом глядя на заднее сиденье. Меня прошиб холодный пот. Мозг работал в каком-то рваном режиме, тело плохо его слушалось, но я прекрасно понимал, на что рассчитывала наводчица. Мы подъезжаем к посту, она выскакивает из салона, с плачем бежит к ментам и говорит, что мы убили ее друзей и завладели ее машиной. А у нас в багажнике два трупа! Надо было избавиться от них раньше! Что же мы их тащили в такую даль?

Все это промелькнуло за какую-то долю секунды. Я вытер рукавом со лба пот и снова услышал за спиной переполненный ненавистью голос:

— Поехали, говорю! Чего ждешь, щенок!

Я включил зажигание, плавно развернул машину, и остановился, пропуская попутный «Камаз». И в эту секунду сзади раздался какой-то шум. Оглянувшись, я увидел дикую картину. Андрей рукой отжимал бритву от горла Валерии! Его ладонь оказалась между лезвием и нежной кожей ребенка. На моих глазах изогнутая сталь все глубже и глубже погружалась в живую плоть, кровь капала на белоснежную щеку Валерии, но и рука этой твари медленно поднималась вверх. Андрей молчал, я только слышал его зубовный скрежет. Они невольно встретились глазами. Этого старая воровка уже не выдержала. Взвыв от ужаса, она выпустила бритву, лихорадочно нашарила ручку на дверце и с криком выскочила наружу. Похоже, она даже не думала куда бежит, и попала прямо на капот с ревом несущегося мимо нас «КамАЗа»-дальнобойщика. Оглянувшись, я успел увидеть, как ее тело закувыркалось по дороге, бесформенным комком прокатилось по обочине и исчезло в кювете.

«КамАЗ» даже не притормозил. Не знаю, видел ли что- нибудь шофер. Во всяком случае, то, что он не остановился, оказалось нам на руку. Да и пурга уже разыгрывалась все сильней и сильней.

Все это случилось за какие-то секунды. Обернувшись, я увидел, как Андрей со стоном разжал кулак и бросил на пол бритву. Кровь хлестала из его ладони. Мадам располосовала ее до самой кости. Первой очнулась Ленка. Сорвав с шеи свой злополучный шарф, она протянула его лейтенанту. Тот обмотал шарф вокруг кисти, стараясь затянуть повязку потуже. Я удивлялся, как он еще не потерял сознания. Лоб Андрея покрылся крупными каплями пота, зрачки расширились, он тяжело дышал.

Елена забрала у него ребенка, а он еще нашел силы приказать мне:

— Этих… сзади… в кювет.

Я выскочил из машины, оглянулся по сторонам и, убедившись, что поблизости нет ни машин, ни людей, затащил в кювет оба трупа. Закапывать я их не стал, над этим уже вовсю трудилась пурга. Бегом я вернулся в машину и дальше уже летел, как никогда прежде.

Слава Богу, ближайший городок оказался всего в десяти километрах. Больницу мы нашли быстро, большое трехэтажное здание, окрашенное ядовито-желтой краской. Оставив Елену в машине, мы с Андреем прошли в приемный покой.

Сонная пожилая медсестра долго будила дежурного хирурга. Высокий седовласый старик с сердитым голосом долго отказывался верить в нашу версию о несчастном случае, но Андрюхину ладонь при этом продолжал штопать. Обошлось это

Лейтенанту в двенадцать швов и в парочку крупных ассигнаций, Андрей сунул их врачу с умоляющей улыбкой на побелевших губах. Выйдя провожать нас на крыльцо и закурив, старый врач все-таки упрямо заметил:

— И все же это не лопасть вентилятора «Жигулей», а нож или бритва. Я таких ран много видел на своем веку. Уж очень специфический разрез.

В этом же городе мы наконец пересели на поезд, бросив машину на одной из улиц. Сели в мягкий вагон, билетов в одно купе не было, но Андрей пустил в ход все свое обаяние и остатки сил, и через час мы оказались все вместе. Проводник, принявший на лапу и активно способствовавший нашему воссоединению, шепотом поинтересовался:

— Спиртного не желаете?

— А что есть? — спросил я.

— Портвейн, водка.

— Давай водки. Бутылки две, — велел Андрей.

Прошедшая ночь стоила нам огромных нервов и сил, так что даже Ленка приняла полстакана исконно русского лекарства. После этого мы просто замертво упали на полки.

В СТОЛИЦУ!

Впрочем, Елене поспать толком так и не удалось. Вскоре поднялась выспавшаяся Валерия и начала своими капризами допекать сонную мать. Мы же дрыхли до двенадцати дня, и разбудил нас зычный голос разносчицы обедов, заглянувшей в наше купе.

— Обеды горячие, щи и каша с подливой!

— Сколько у тебя тут?

— Пять порций.

— Все давай, — скомандовал Андрей, пытаясь одной рукой отсчитать разносчице деньги.

После завтрака мы закрылись в купе и до вечера рассказывали Елене про наши приключения. Выслушав нас до конца, она тяжело вздохнула, покачала головой и с горечью заметила:

— Нет, зря вы ввязались во все это.

— А что было делать? — удивился Андрей. — Мы и не хотели ввязываться, само собой так получилось.

— Да я не об этом. Не стоило брать это золото. Столько на нем крови…

— О! Типично женская точка зрения, — хмыкнул Андрей.

— Что дальше-то делать будем? — спросил я.

— Доедем до первопрестальной, а там посмотрим. Совать голову в пасть льву я тоже так просто не собираюсь. Надо немного осмотреться.

За двое суток пути основной нашей проблемой была рана Андрея. На одной из долгих остановок я накупил в вокзальной аптеке бинтов, ваты, йода. На мое удивление, мой «фиалковый цветок» быстро привык к жуткому виду раны и спокойно обрабатывал ее каждый день. Мы боялись осложнений, загноения, но Бог миловал. Ранним утром в начале декабря мы высадились в столице.

Первым делом определили багаж в камеру хранения, а наших женщин в комнату матери и ребенка. После этого Андрей надолго оккупировал телефон-автомат и, листая старую записную книжку, звонил своим знакомым.

Присев рядом с будкой на железные перила я разглядывал суетливую жизнь столицы и думал о том, что еще совсем недавно брел по тайге, где на сотни километров в округе не было ни одной человеческой души. Наверное, я отвык от городской жизни. Москва показалась мне чересчур перенаселенной. Тут всего было много: людей, домов, машин. На меня просто давил этот поток шума, людских лиц и глаз. Поэтому я с облегчением вздохнул, когда наконец расставшийся с телефонной трубкой Андрей с довольным видом подошел ко мне.

— Порядок в танковых войсках. О жилье договорился. К одиннадцати часам к Казанскому вокзалу подъедет Колька Фомин. Он все устроит.

— Кто он такой? — насторожился я.

— Друг мой, еще по училищу и ЗГВ. Хоть папа у него и генерал, но по Кольке этого никогда не скажешь. Мужик отличный. Уже майора получил.

Без пяти одиннадцать к стоянке такси подкатила бежевая «Волга». Из нее выскочил невысокий круглолицый слегка уже лысоватый офицер с погонами майора. Несмотря на явную полноту, он с энергией выпущенного из пушки снаряда кинулся обнимать Андрея. При этом приговаривал:

— Ах, чертяка, где ж тебя носило?! Прямо как снег на голову. А изменился-то, поседел, бороду отпустил! Не узнать.

— Ну так ты узнал все-таки.

— Ну я! Восемь лет рядом! С женой и то меньше живу. Ты проездом или насовсем?

— На время, хотя бы на месяц. Как насчет дачи, не раздумал?

— Да ты что! На прошлой неделе у Никитиных дачу обчистили, так что хорошо, что ты там поживешь, хоть под присмотром будет.

Тут Андрей вспомнил и про нас.

— Познакомься. Это мой друг Юрий, его жена Лена. А это Валерия. Дочка у них приболела, надо хорошим врачам ее показать.

— Ну, в чем же дело? Пробьемся.

Глядя на подвижного как ртуть майора, я поверил, что этот сможет пробиться куда захочет.

— Ну, поехали, — скомандовал майор, когда все уселись по своим местам. — Тут недалеко.

Может это по московским меркам и было недалеко, но ехали мы не менее сорока минут. Вскоре замелькали за окном машины дачные заборы, подмосковные рощицы. К самому дому мы подъехать не смогли, поэтому оставили машину на обочине и дальше пошли пешком.

— Черт, выбрал отец в свое время этот участок на отшибе. Зимой к нему не подберешься, — ворчал майор, вытирая вспотевший лоб. Хотя он нес самый легкий чемодан, но снега навалило по колено, и ему, как идущему впереди, приходилось нелегко.

— Зато платформа рядом, — заметил Андрей.

Действительно, где-то не так уж и далеко стучали колеса резвой электрички.

— Да, вам будет как раз. Кстати, — он обернулся к Андрею, — с прошлого года это уже моя дача.

— Да ну! А как же отец?

— Он себе новую строит. Там вообще дворец. Ну вот и пришли, — вскоре сказал майор. — Узнаешь?

— Ну как же! — усмехнулся Андрей. — Много тут всего было по молодости. Помнишь, Микола?!

— Ой, не трави душу! — замахал руками Николай. — Сейчас бы и рад, да куда там. Режим хуже армейского, расписан по минутам. В армии хоть один особый отдел, а у меня два: жена и теща, и все с допросами.

— Ты все с тещей живешь? — удивился Андрей.

— А куда мне ее девать? Разменивать генеральскую квартиру Наталья не хочет. Так и живем.

— Говорили тебе — женись на Любке-буфетчице, никаких проблем бы не было. Но тебе же обязательно нужно было генеральскую дочку захомутать. Вот теперь мучайся.

Под этот солдафонский треп мы подошли к дому. Генеральская дача нас с Ленкой просто поразила. Двухэтажный деревянный особняк с застекленной верандой показался нам верхом роскоши. Да и участок вокруг дачи занимал не менее полугектара соснового леса. Уже на крыльце, поставив чемодан и вытерев пот с лица, майор с раздражением заметил:

— Вот видишь, прошли средь бела дня, и никаких сторожей. За что мы им только деньги платим?

Он открыл дверь, и навстречу нам пахнуло теплом прогретого дома.

— Ого! Ты что, автономку сделал? А я думал, сейчас дрова рубить будем да печь топить. — Восхитился Андрей.

— Папа постарался, газ провел, котел поставил, так что теперь здесь можно жить хоть круглый год.

Проинструктировав нас по части пользования газом, светом и водой, Николай отбыл, на прощание сказав, что в ближайшие дни будет занят, но как-нибудь обязательно навестит.

Уже выходя из калитки, он столкнулся с двумя мужиками в пятнистых бушлатах и, судя по жестикуляции и темпераменту, долго отчитывал их, всплескивая по-бабьи вверх руками и тыча пальцем в сторону нашего дома.

Наконец мы остались одни. Первые полчаса Елена с Валерией на руках как во сне переходила из комнаты в комнату, подолгу рассматривая обстановку. По большому счету все здесь было довольно скромно: мебель шестидесятых годов, перемещенная из городской квартиры по мере поступления нового гарнитура. Громоздкий радиоприемник «Урал», отечественный цветной телевизор» Гороизонт». Но для Ленки была важна даже не обстановка, а простор. После двух десятков лет проживания в комнате размером в восемнадцать квадратных метров этот восьмикомнатный дворец ее просто завораживал.

— Как здесь хорошо, — тихо сказала она, стоя посреди зала.

— Да ладно тебе! Барахло старое! — возразил Андрей, с деловым видом шныряя по всем комнатам. — Насколько я помню, здесь должна быть ванная, — сказал он, открывая одну из дверей.

— А в каких родах войск служит твой знакомый? — спросил я.

— Кто, Колька или его папа? А, впрочем, они сейчас по одному ведомству проходят: служба тыла. Да ему давно надо было туда переходить. Он еще в Германии у нас первым доставалой числился. Что угодно мог достать и в Союз переправить. Весь в отца, жук еще тот, хваткий.

В ту ночь мы впервые спали более или менее спокойно. Не было ощущения опасности. Рядом, свернувшись калачиком, спала Ленка, такая теплая, родная. Тело отдыхало от тысячекилометровых дорог, от постоянной тяжести золота на плечах. Так хотелось верить, что все плохое уже позади, но мозг беспощадно опровергал усталое тело. Впереди маячило кое-что пострашнее врагов: неизвестность.

Я спал как никогда долго, почти до обеда. Елена конечно, встала гораздо раньше. Наш маленький «звоночек» с голубыми глазами требовал постоянного внимания и заботы. Не оказалось дома и Лейтенанта.

— А где Андрей? — спросил я Елену за завтраком.

— Уехал в Москву. Сказал, что будет вечером, привезет продукты. Просил из дома не высовываться, сидеть тихо. Зря на глазах у соседей не маячить.

Мне показалось это излишним. Дача стояла на отшибе, два ближайших к ней особняка были заколоченными, и, кроме цепочки свежих следов Андрея, на снегу не отпечаталось более ничего.

Весь день мы блаженствовали втроем. Телевизор оказался в рабочем состоянии, и мы часами таращились в «ящик», раскинувшись на диване. Я смотрел все подряд, порой даже не понимая смысла увиденного. По сути дела мы с Андреем вернулись в другую страну. На все лады по всем каналам склоняли Беловежские соглашения, гадали о будущем житье-бытье нарождающихся государств. Рассудок просто отказывался понимать смысл всего происходящего.

Пару раз мы засыпали, а проснувшись, опять пялились в телевизор. За окном незаметно сходил на нет серый зимний день. Он тихо сменился синими сумерками, а затем темнота бесконечной зимней ночи прочно установила свою власть. Лишь приезд Андрея вывел нас из этой спячки.

Мне сразу показалось, что он чем-то подавлен. Отдав сумку с продуктами Елене, он устало присел в кухне и закурил. Это мне не понравилось. Раз лейтенант пристрастился к куреву, значит, нервотрепка продолжается. Сразу поговорить нам не удалось. Ленка мобилизовала меня на помощь в приготовлении ужина. И лишь за столом я задал Андрею мучившие меня вопросы:

— Где был, что узнал?

— В Ленинку ездил.

— Куда? — не понял я.

— В библиотеку, в читальный зал. Изучал периодику за последние полгода.

— Ты что, о нас что-то искал? — понял я.

Андрей отставил пустую тарелку, с благодарностью принял из Елены чашку с чаем и принялся рассказывать:

— Да. Сначала нашел несколько небольших заметок об этом. Ну чуть ли не дословно мы все это еще от шофера слышали. Исчез вертолет, идут поиски. Триста килограммов золота, поиски безуспешны. Затем все заглохло, но зато в «МК» неделю назад появилось вот это, — он полез в карман и вытащил вырванную из подшивки страницу. — Конечно, это некрасиво, поступать так с подшивками, но мне захотелось показать эту статью вам.

Я прочитал название статьи: «Темные тайны «Зари». Заголовок как нельзя более верно отражал весь смысл статьи. Практически автор статьи не узнал ничего, он просто задавал вопросы. Куда исчезло золото, добытое артелью? Почему милиция не реагирует на заявление о пропаже шести человек (!), работавших в артели?! И куда все-таки девался загадочный вертолет с почти тремястами килограммами золота?

Чувствовалось, что журналист все-таки побывал на местах, где развернулась «Заря». Он довольно точно описал базовый поселок артели, чувство подавленности и страха, царившее в нем. Никто не хотел разговаривать с корреспондентом. Все шарахались от него как от чумного, стоило ему лишь упомянуть «Зарю». Что меня больше всего поразило в статье, так это длинный список явных и тайных смертей, так или иначе связанных с артелью. Там упоминался прокурор Румянцев, писали о смерти Селиванова, еще нескольких человек из правления, двух вертолетчиках, чересчур распустивших языки.

Вывод, к которому приходил автор статьи, показался мне довольно неожиданным: государство не волновала судьба пропавшего золота, а тем более погибших и пропавших людей. Если бы не подняла шум жена Мациевича, так и не дождавшаяся мужа в своем Тель-Авиве, ничего не узнали бы об этом и газетчики.

— Ну, что скажешь? — спросил Андрей после того, как я отдал газету Елене.

— Плохо. Похоже, они угробили и третью бригаду.

— Может быть. Но главное не это. Кто-то прикрывает их. Очень сильный.

— Это верно. Встретиться бы с этим парнем, рассказать ему все.

Андрей чуть поморщился.

— Рассказать не знаю, но встретиться надо. Вдруг он знает о московских кончиках этой аферы. Я, кстати, уже звонил ему в редакцию, но он в командировке. Будет через неделю.

Наиболее тяжелое впечатление статья произвела на Елену. Отложив в сторону газету, она тяжело вздохнула:

— Все-таки зря вы во все это ввязались…

Андрей обнял ее за хрупкие плечи и ласково сказал:

— Конечно, ты права. Зря. Но судьба у нас такая. Кисмет, как говорят на Востоке. А тебе, Елена прекрасная, будет задание.

Он достал из сумки большой кусок плотной ткани и протянул его Ленке.

— Надо сшить штук десять небольших мешочков под золото. А нам, Юра, надо подумать как сбыть золото Жеребы.

— Опасно, — предупредил я.

— Знаю. А что делать? Сидеть на золоте и жить впроголодь? Нет уж! Тем более, после всего, что случилось с нами в Баланино, я считаю эти двадцать килограммов нашим законным трофеем.

После этого лейтенант начал открывать многочисленные кухонные шкафчики.

— Где-то у них должны быть весы, все время ведь на этой даче варенье варили. С персиками, с малиной…

К поискам он подключил и меня. Пока я переворачивал все вверх дном на первом этаже, Андрей поднялся наверх. Вскоре он позвал меня:

— Юра, поднимись-ка сюда…

Лейтенант стоял в коридорчике между комнатами и с интересом разглядывал небольшой, встроенный в стену шкаф. В руках он держал весы, такие часто используют тетки на рынках, продавая землянику. Но не это интересовало его.

— Ну-ка подержи, а я посмотрю, что это такое, — сказал Андрей, неловко передавая мне весы. Все-таки рана еще сильно его тревожила. Но и левой рукой он быстро перекидал на пол весь хлам, что хранился в шкафу, и уже с моей помощью снял и полки.

— Интересно. Это что-то новенькое!

За полками оказалась большая железная дверь. Ручки у нее не обнаружилось, зато имелась замочная скважина, небольшая, под самый обычный ключ.

— Заперто. У тебя нет никаких ключей? — поинтересовался Андрей.

Я сбегал вниз, принес ключ, оставшийся от нашей прежней комнаты в бараке, но он не подошел.

— А дверь-то новая, даже не покрашена, — Андрея просто распирало любопытство. — Что-то там интересно, Николашка прячет?

Пройдя в смежную комнату, мы убедились, что загадочный сейф с другой стороны сантиметров на пятнадцать выпирал из стены, и его наспех заклеили новыми обоями, похожими на старые, но все-таки с другим рисунком и цветом.

— Вот хитромудрый Николашка! Что же он там прячет? Ну ладно, сложи все на место, — попросил он меня, а сам пошел вниз с весами в руке. Я только вздохнул. Вечно мне приходилось за ним все доделывать.

В доме нашлась и старая швейная машинка, так что через час Андрей уже рассыпал золото по мешочкам. Самым заинтересованным зрителем этой скучноватой процедуры была, конечно, Елена. Примолкнув, она сидела за столом и ковыряла пальцем золотой песок.

— Неужели из-за этого можно убить столько людей? — негромко спросила она.

— Еще как можно. Из-за этого дерьма погибли миллиарды людей, — добродушно пояснил Андрей, ложкой подсыпая в чашку весов золото.

— Слушай, а что делать с этим? — я выложил на стол продолговатый самородок, что взял на память о старике отшельнике.

Андрей методично взвесил его на весах.

— Полкилограмма. Солидно! — Потом решил. — Ладно оставим пока, как сувенир.

— А это ты кому хочешь толкнуть? — я кивнул на мешочки.

— Да мало ли… Ювелирам, зубным врачам, торгашам с базара.

— Только будь поосторожней, — попросила Андрея Ленка.

— Постараюсь, — улыбнулся он.

ЗОЛОТАЯ ЛИХОРАДКА

В первый день он не продал ничего, сказал только, что осматривается, прощупывает обстановку. На следующий день вечером Андрей приехал очень довольный и с полными сумками подарков. Его просто распирало от радости.

— Повезло, надыбал одного ювелира, сидит такой старичок в Службе быта, гравировка на посуде, раскатка колец. Ну я сним переговорил вокруг да около, потом предложил товар. Он сразу закрывает свою лавочку, идем к нему домой, там старик проверяет золото и через два часа приносит деньги. Но главное, он еще заказал. В два раза больше.

— Может, мне с тобой съездить? — спросил я.

— М-м… Не надо! Там все просто.

Но следующим вечером он приплелся домой как побитая собака.

— Ты что, Андрюха? — забеспокоился я, увидев сконфуженное и злое лицо лейтенанта.

— Облапошил меня старый козел.

— Как? — ахнул я.

— Так. Пришел к нему на работу, он золото даже проверять не стал. «Я вам верю, молодой человек!» Ну я тоже, взял деньги пошел на базар, хотел куртку себе получше купить. А вместо денег в пачках, во! — и он сунул мне в руки несколько стопок резаной газеты.

Пройдя в зал он без сил опустился в кресло и продолжил рассказ:

— Я бегом в эту Службу быта, а там уже все на замках. Где, говорю, этот ваш старый козел? Да он, говорят, временно подрабатывал, пенсионер. Сегодня и уволился. Я к нему домой. Звонил-звонил, не открывает. Я кулаком барабанить начал. Соседка высовывается, черепаха старая. Что вы, говорит, стучите, Леша уже полгода как в Антарктиде зимует. Полярник он. Я спрашиваю, как зимует?! Я же вчера в этой квартире был со старичком таким, невысоким. А это, говорит, дядя его. Приходит иногда, квартиру проверяет. Только он здесь не живет. Где-то в Чертанове, а где точно, понятия не имею…

Он тяжело вздохнул и закончил вполне самокритично:

— Вот так обувают лопоухих.

Весь вечер мы как могли утешали Андрея, а с утра он снова уехал в столицу. В тот день ему удалось продать еще немного золота, а вскоре он нащупал целую сеть дельцов, занимающихся скупкой рыжего металла. Теперь дела пошли веселей. Ленке пришлось строчить все новые и новые мешочки под золото.

Прошла неделя, и я напомнил Андрею:

— Слушай, ты не звонил этому журналисту?

— Вот черт, совсем забыл! — хлопнул себя по лбу Лейтенант.

— Ты, по-моему, не только это забыл, но и вообще забыл, зачем сюда приехал.

Он покосился на меня, помолчал, потом признался:

— Да, ты это верно заметил. Знаешь, уже как-то не хочется ввязываться в драку. Это же такая мотня начнется!

Андрей прикрыл глаза, болезненно скривился.

— Самое хреновое, когда приходится доказывать, что ты не верблюд, хотя фамилия у тебя и Гималайский…

— Неужели ты хочешь бросить все на полпути? Забыл, как мужики гибли под пулями? А те, из первой бригады?

— Все верно, — вздохнул Андрей. — Позвоню завтра. А может, вместе съездим?

— Давай, — согласился я и повернулся к своей подруге, пристроившейся с Валерией на диване. По ее лицу было видно, что перспектива остаться одной ей не очень нравилась, но все-таки Ленка кивнула головой.

— Съезди, в чем дело.

Утром, прямо с вокзала Андрей позвонил в редакцию газеты. Санин из командировки вернулся, и мы договорились встретиться у Казанского вокзала. За час, что мы дожидались журналиста, Андрей купил и мне, и себе черные очки, напялил их на себя и велел сделать мне то же самое.

— Андрюх, ты совсем что ли сдурел, — рассмеялся я. — Зимой два придурка посреди Москвы в черных очках! На нас же все оглядываться будут. Заметут в КГБ как двух шпионов.

— Ну ты как хочешь, а я надену, — Лейтенант нацепил внушительные, как велосипед, очки, походил так минут пять, посмотрел на себя в витрину и снял их.

— Чего снял-то? — поинтересовался я.

— Да солнца нет, — небрежно ответил он.

— Ты еще купи тросточку и повесь на грудь табличку: «Слепой», — ухмыльнулся я.

Наши препирательства прервал приезд журналиста. Как мы и договаривались, машина на секунду завернула на стоянку рядом с вокзалом, мы прыгнули на заднее сиденье «жигулей», и репортер сразу же вырулил обратно на улицу.

— Здравствуйте! — вежливо обратился он к нам. — Как мне вас называть?

При этом он рассматривал нас в зеркальце заднего вида.

Санину на вид можно было дать лет тридцать пять, не больше. Брюнет с шевелюрой, чуть-чуть тронутой сединой, слегка полноватый, с аккуратненькими усиками скобкой и внимательным взглядом темно-карих глаз. С первого взгляда он как-то сразу располагал к себе, не суетился и не торопил события.

— Да никак не называйте, — отозвался Андрей.

— Ладно, можно и так, — легко согласился журналист. — Чего-то боитесь?

— Да, — коротко отозвался я.

Тем временем Санин свернул в один из тихих переулков, заглушил машину и развернулся к нам.

— Ну что ж, поговорим серьезно. Что нужно вам, и что вы можете предложить мне?

Все это мы с Андреем обговаривали еще прошлым вечером. Лейенант начал говорить как по написанному, изредка поглядывая на меня, словно спрашивая, все ли верно?

— Мы можем рассказать вам почти всю истории с артелью «Заря». А взамен нам нужны некоторые имена московских покровителей «Зари». Вся эта афера задумывалась здесь, в столице…

По мере рассказа Лейтенанта лицо репортера принимало все более и более заинтересованный вид. Машинальным жестом он достал сигарету и закурил. А ведь Андрей поведал ему не все, только сам замысел, да некоторые детали происшествия.

— Если это так, — заметил репортер, выслушав все. — То это сенсационный материал. А у вас есть какие-либо доказательства, ну, материальные, по этому делу?

Андрей полез в карман и достал бумажки, которые он тащил через всю тайгу.

— Это документы прокурора Румянцева, убитого на базе второй бригады, его удостоверение, пробитое пулей, письмо дочери, ее фотография. Ну а это, — он вытащил из кармана и подал журналисту небольшой кусочек золота — с виду обычный голыш, обкатанный водой, только желтого цвета и очень тяжелый. — Доказательство того, что мы там в самом деле были.

Санин повертел в руках самородок, затем спросил:

— Значит, вам нужны только имена? И все?

— Это уже много. Мы сомневаемся в своей безопасности, если столько трупов удалось прикрыть, то что значат две наших жизни?

— Тоже верно, — согласился Санин, задумчиво почесал затылок, а потом согласился. — Ну хорошо, я попробую выяснить, кто пробивал лицензию для «Зари». На это уйдет как минимум дня три, может, неделя.

— Мы позвоним, — легко согласился Андрей.

— Можно и домой, — Санин черкнул на листке из блокнота свой номер. — Ну а рабочий вы знаете. Куда вас подвезти?

— В центр, если можно.

Мы вылезли на Тверской и не торопясь пошли к памятнику Пушкина.

— А мне он понравился, — сказал Андрей. — Не суетливый, деловой.

— Мужик как мужик, — согласился я. — Глаза вроде не бегают. Не люблю я, когда мне в глаза не смотрят.

— Это точно. Зайдем, перекусим, да кое-что обсудить надо.

Поговорить в забегаловке нам не удалось. Столы стояли слишком близко, и народ что-то нахлынул толпой. Лишь очутившись на улице, Андрей завел разговор о деле.

— Хорошо, что ты со мной сегодня поехал. Мне надо идти к одному зубному врачу, он заказал на сегодня полкило. Но мне он что-то не понравился. Начал говорить, что у него нет сейчас денег, все такое.

— Ну и что, — не понял я. — В самом деле, откуда у него в поликлинике деньги?

— Какая поликлиника, Юра, ты что? Роскошнейшая частная практика. На дому он принимает.

— Ему что же, золото на зубы нужно?

Андрей улыбнулся.

— Наивный ты, Юрка. Золото на зубы давно уже не используют, одно напыление. Наверняка этот доцент собирается на свою историческую родину. Не повезет же он туда наши рубли. Это уже третий такой у меня будет. И все евреи.

— Во сколько у тебя встреча?

— В два. А ты пойдешь пораньше…

— Ладно, — согласился я.

Старинный дом на Арбате мне очень понравился своей нестандартной архитектурой. Мне, выросшему среди хрущевок и бараков, подобная вычурность в отделке окон, дверей и фасадов казалась удивительной. Широкая винтовая лестница привела меня на второй этаж, где на единственной двери желтела латунная табличка с надписью скромной и лаконичной: «Врач-стоматолог Краснов М.И. Доктор наук».

Дверь открыла самая настоящая медсестра в белом халате и шапочке на черных кудрявых волосах. Я так и не понял сколько ей лет, прекрасная белая кожа, но проблескивающая седина в кудрях, легкая походка, но чересчур пышный бюст.

— Вы на прием? — спросила медсестра.

— Да.

— А вы записывались заранее?

— Нет, я только вчера приехал, — заторопился я. — Остановился тут недалеко, у родственников, в доме наискосок. И всю ночь зуб доставал. Они и говорят, сходи к врачу, а то в поликлинике все равно не примут, не местный.

Медсестра с сомнением посмотрела на мою куртку, слишком уж рабоче-крестьянскую, затем спросила:

— А вы знаете, сколько мы берем за прием?

— Да деньги у меня есть, я ж вахтовиком работаю. Вот! — с этими словами я торопливо вынул из кармана кипу смятых денег. Это растопило-таки лед недоверия в глазах медсестры.

— Ну хорошо, пойдемте. Я попробую поговорить с профессором. Мы вообще-то всегда принимаем до четырех, но сегодня лишь до двух.

С этими словами она повела меня по длинному коридору. В полуоткрытую дверь по правую сторону я увидел толстую женщину, неторопливо расставляющую на большом кругом столе чайные чашки. На звук наших шагов она подняла голову, и я машинально с ней поздоровался. Дама открыла рот, но не для ответного приветствия, а просто от удивления. Медсестра так же сдавленно хихикнула. Я не понял, что сделал не так, но мне понравилась реакция обеих женщин, и далее я повел себя в том же стиле.

Мы прошли в большую, вытянутую в длину комнату, заставленную мягкими креслами, парой журнальных столиков, цветами в пестрых горшках и большим фикусом.

— Здрасьте! — приветствовал я всех находящихся в приемной, теребя при этом в руках шапку и чуточку заискивающе раскланиваясь. Народу, впрочем, было немного: солидная женщина лет пятидесяти, одетая дорого, но безвкусно, и двое мужчин, один молодой, поджарый, с быстрыми, резкими движениями, а другой лет сорока, уже чуточку расплывшийся в талии, с перевязанной щекой. Дама на мое приветствие лишь коротко глянула на меня и, скривив презрительную мину, снова застыла в своей монументальной стойке. А вот оба мужика мной заинтересовались. Сначала я увидел у обоих в глазах смешинку, затем они отвернулись, но молодой что-то успел шепнуть тому, что сидел с перевязанной щекой, и тот еле сдержал на губах улыбку.

Я словно со стороны посмотрел на себя: лопоухий, нос картошкой, одет так, будто только что из коровника, плюс манеры говорить и держать себя. Одно слово — деревня.

— Посидите пока. Я спрошу, — велела медсестра и скрылась за белой дверью, откуда донеслось противное жужжание зубосверлильного агрегата.

Я присел на самый краешек кресла, тут же выронил из рук свою россомаховую шапку, поднял ее, озабоченно отряхнул. Дверь в кабинет не закрылась до конца, и вскоре я услышал такой диалог:

— Папа, там один пациент без записи просится. Можешь его принять?

— Нет, — резанул в ответ сердитым голосом невидимый мне стоматолог. — Я же говорил, никого больше сегодня не пускай! Приму еще генеральшу и все.

— Хорошо, я скажу ему… Что ты так сегодня волнуешься? — отозвалась послушная дочка-медсестра и тут же появилась в дверях. По ее лицу было видно, что она недовольна результатами своего разговора.

— Извините, мы вас сегодня принять не сможем.

— Да, — потеряным голосом отозвался я. — Что ж мне делать? Я в Москву всего на три дня, а у нас разве в районной больнице так сделают, как тут у вас…

Я еще долго нес ахинею про бездорожье и сугробы, заискивающе кланялся и извинялся, громко прощался со всеми. Словом, валял Ваньку изо всех сил и возможностей.

Кажется, мне это удалось, сужу я по тому, что уже выпроводив меня за дверь, медсестра, она же по совместительству дочка профессора, громким шепотом остановила меня:

— Молодой человек, если вам так невмоготу, то за углом, в трехэтажном доме, принимает доцент Кох, тоже очень хороший врач.

— Большое спасибо! — расплылся я в благодарной улыбке и неожиданно даже для себя закончил любимой присказкой нашего старшины. — Дай вам Бог богатого жениха.

Даже сбежав на первый этаж я все слышал над собой заливистый смех дочери еврейского народа. Мельком глянув по сторонам, я двинулся к пельменной, где меня ждал Андрей.

Судя по довольному лицу тот давно отобедал и премило беседовал с черноглазой вертлявой официанточкой.

— О, а вот и Юрик. Люда, принеси-ка нам еще две порции пельменей. Тебе с чем?

— Со сметаной, — дополнил я заказ.

Когда мы остались наедине с пельменями, лейтенант спросил:

— Ну что?

— Сейчас! — я дожевал первый казенный пельмень, прикрыл глаза и начал вспоминать. — Так, значит. В прихожей трое, дама не в счет, а эти двое, — я снова увидел их лица, глаза, жесты. — У того, что постарше, щека перевязана, молодой просто держался рукой за щеку. О! Сначала за левую, а когда я уходил, то уже за правую. Да и больно они веселы для больных. Еще: прием у него обычно до четырех, а тут в два кончил, сильно нервничал. Метрах в двадцати от дома стоит бежевая «Волга», в ней двое. Нет, не стоит тебе туда ходить.

Я снова занялся пельменями, а Андрей нахмурился:

— Да, пожалуй, я туда не пойду. И надо немного сменить, как это говорят на Западе, имидж.

— То есть? — не понял я.

— Побриться надо! — засмеялся Андрей и снова подозвал официантку. — Люда, возьмите деньги. Я ухожу, но, возможно, еще вернусь, — закончил он игривым тоном.

В тот день мы еще зашли на рынок, прикупили мне зимнее пальто и ботинки, хорошую бритву Андрею и поехали домой. Получилось удачно. Как раз вскоре после нашего возвращения на дачу нагрянул ее хозяин. Создалось полное впечатление, что приехал он не один, а как минимум человек пять. Не знаю, что было бы, будь на даче только мы с Ленкой, а так все кончилось шумным застольем. Сослуживцы долго вспоминали прошлое, затем Андрей фантазировал на темы знакомых мне рассказов Рыжего, перемежая быль с вымыслом, и тонко вплетая в полотно повествования эпизоды нашей истинной эпопеи. При этом он неуклонно поддерживал свою старую версию о геологической экспедиции, в которой якобы мы участвовали. Лейтенант намекал, что денег у нас немерено, и я все удивлялся, что он молчит о золоте. Лишь когда майор, не слишком твердо ступая, ушел к своей машине, я спросил об этом Андрея.

— А что ты ему золото не предложишь?

— Да зачем его впутывать? Это уж на крайний случай.

На следующий день Андрей опять уехал в город. Но перед этим он сделал то, о чем предупреждал заранее, — сбрил бороду, оставив лишь усы. Странно, но перед нами оказался словно совершенно другой человек.

Домой он вернулся поздно, когда мы его уже и не ждали. Как оказалось, Андрей приехал на такси. После ужина он сказал мне:

— Завтра пойдешь со мной. Сегодня продал двести граммов кавказцам. Они заказали еще полкило, но что-то я сомневаюсь. Сегодня на всякий случай три часа катался на метро, все казалось, что кто-то за мной следит. Ну, у тебя это, я думаю, получится лучше.

Спалось мне в ту ночь плохо. Давно я так не волновался. Перед выходом Андрей вручил мне пистолет.

— Ты думаешь, дойдет до этого? — спросил я.

— Береженого Бог бережет, — буркнул Лейтенант.

Когда мы уже шли к платформе, я спросил его:

— Слушай, ты не думаешь, что нам пора завязывать с этой распродажей?

— Почему? — удивился Андрей.

— Потому что если тебя уже пасли у того стоматолога, то сейчас вся московская милиция знает, что есть такой чудак, каждому встречному предлагающий разжиться золотишком.

Андрей долго молчал, затем вздохнул и согласно кивнул головой.

— Ладно, сегодня скинем его в последний раз, и завязываем с этим.

На перроне мы разошлись в разные стороны, вошли в разные вагоны электрички. Потом я, словно волчий хвост, повсюду ходил за Андреем, стараясь не подавать вида, что знаю его. Наконец ровно в одиннадцать он вошел в небольшое кафе на Старом Арбате, там его шумно и радостно пригласили к своему столу трое молодых кавказцев. Вели они себя довольно традиционно, много и громко галдели, шумно поднимали бокалы. Я, изображая из себя скромного провинциала, присел за свободный столик, долго и терпеливо дожидался официантку, изредка поглядывая на загулявшую компанию. Сначала поведение кавказцев жутко действовало мне на нервы. Мне казалось, что они излишне привлекают к себе внимание. Потом я вдруг понял, что как раз на них никто не смотрит. Ну гуляют себе грачи, обычное дело. Я сам с трудом уловил момент, когда Андрей передал пакет с золотом в руки одного из них. Тот взвесил его в руке, на этом вся проверка кончилось. Затем и Андрей получил ответный пакет, продолжая весело переговариваться, он слегка порылся в нем и с довольным видом спрятал в карман.

Я думал, что после этого Андрей уйдет, но он просидел еще добрых полчаса и, по моим подсчетам, выпил не менее двух бутылок красного вина. Для меня это была бы убойная доза, а лейтенант лишь раскраснелся. Чем поразил еще меня Андрей, он ни разу не взглянул в мою сторону. Я бы так не смог.

Из кафе я вышел первым, вскоре появился Андрей, закурил и не спеша побрел к ближайшей станции метро. Два часа мы с ним катались под землей. Андрей по-прежнему не смотрел в мою сторону, да и я старался только не потерять его из виду и не отстать от очередного поезда. На три часа мы с ним даже расстались. Он пошел в один кинотеатр и посмотрел два сеанса «Звездных войн». Мне же повезло меньше. Попались две глупые американские комедии.

Встретились мы с ним, как и договаривались, на кольцевой станции метро «Таганская». Андрей долго говорил с кем-то по телефону, затем прошел на платформу. К этому времени я уже точно знал, кто пасет лейтенанта. Я особенно не вглядывался в толпу, но просеивая тысячи лиц, прошедших перед моими глазами за эти несколько часов, неизменно натыкался на два знакомых: невысокий парнишка лет семнадцати с типично кавказским личиком и худощавый парень без видимых признаков места рождения, в коричневой короткой дубленке, с выразительными темными глазами слегка навыкате, как это бывает у людей с больной щитовидкой. Именно он показался мне опасным. Если молодой так и лез в глаза, я один раз даже споткнулся об его ноги, то пучеглазого я за полдня засек всего три раза.

Народу на платформе было не так уж и много, я стоял у третьей колонны слева, проглядывая свежий номер «Комсомолки». Заслышав сзади шаги, я чуть покосился и, увидев Андрея, негромко произнес:

— В синей куртке и высокий в дубленке.

Подошел состав, Андрей вошел в вагон, я прошел в другую дверь и краем глаза заметил, что оба наших «хвоста» протиснулись в соседний вагон. Чтобы не привлекать внимания, я отвернулся в другую сторону и услышал за спиной тихий, спокойный голос Андрея.

— Следующая станция «Курская»? — спросил он.

— Нет, что вы, это в другую сторону, — ответил ему женский голос.

Последовал какой-то сдавленный возглас, и одновременно со словами из репродуктора: «Осторожно двери закрываются» и шипением воздуха раздался еще какой-то шум. Повернув голову и увидел бегущего поперек перрона Андрея. Момент он выбрал очень удачный. В противоположную сторону как раз собирался отправляться очередной состав. Молодой кавказец хотя и успел выскочить на перрон вслед за лейтенантом, но добежать и вскочить в вагон вслед за ним уже не смог. Глядя в окно отъезжающего поезда, я видел, как он мечется по перрону, и эта картина очень позабавила меня. Второго, лупоглазого, я так и не увидел. Но я знал абсолютно точно, что в один вагон с Андреем он попасть не мог.

Столь легкий «отрыв» от наблюдения настроил меня на лирический лад. Я еще немного покатался на метро, признаться, мне это нравилось. Я по-прежнему разглядывал публику, поражался количеству народа в Москве, удивлялся попадавшимся неграм. Меня поразило, что цвет кожи африканцев не такой блестящий, как я привык видеть по телевизору. Поразмыслив, я пришел к выводу, что они такие матовые от нашего зимнего холода. Глянцевые они у себя дома, при плюс девяносто жары, а у нас в декабре сильно-то не вспотеешь.

Пребывая в столь приятном расположении духа, я все-таки не забыл пару раз подстраховаться и выходил из вагона в самую последнюю секунду. Решив, что этого вполне достаточно, я отправился на вокзал, где мы договорились встретиться с Андреем. Лейтенант находился уже на перроне, перелистывал какой-то толстый еженедельник. И его, и меня просто съедала страсть к информации. Мы слишком много пропустили, прошатавшись четыре месяца в тайге, и отчетливо ощущали некую информационную ущербность.

Подходить к Лейтенанту я не стал, об этом мы договорились заранее. Просто увидев меня, Андрей направился к электричке. Тот же самый маневр повторил и я. Уже входя в вагон, я бросил взгляд вдоль перрона и с ужасом увидел мелькнувший вдалеке знакомый горбоносый профиль. Этого я никак не ожидал. Меня просто прошибло потом. В голове загудел целый рой панических мыслей: «Как он смог нас вычислить? Он не мог за нами идти, это точно! Теперь мы приведем его за собой к Ленке и Валерии! Что делать?!»

Я проклинал свою самоуспокоенность и самодовольство. А электричка уже неслась прочь от вокзала. Время было самое людное, час пик. Я с трудом перебрался в соседний вагон и, всполошив не менее двух сотен пассажиров, пробрался в тамбур. Заглянув в окно переходной двери, я с облегчением увидел знакомую шапку Андрея. На всякий случай оглядевшись по сторонам и не заметив никого из преследовавшей нас парочки, я уставился на загривок Лейтенанта. Но тот, опустив голову, все читал свою дурацкую газету. Мы проехали одну остановку, другую. Потеряв терпение, я уже собрался нарушить всю эту чертову конспирацию и подойти к Андрею, но тут он поднял голову, посторонился, пропуская к выходу красивую девушку в норковой шапке. Вслед ей он, по-моему, смотрел слишком долго.

«Балбес, да оглянись же ты!» — мысленно сигнализировал я этому остолопу. Он наконец оторвался от созерцания девушки, вздохнул и, отворачиваясь, уже поднял газету, но просто каким-то чудом мимолетно глянул в мою сторону. Сначала он даже ничего не понял, опять уткнулся в газету, но затем до него дошло, что морда за пыльным стеклом двери ему отчегото знакома. Андрей поднял голову и посмотрел на меня поверх газетного листа. Я поднял вверх один палец, затем ткнул им за спину Лейтенанта и изобразил на лице нечто отчаянное. Все-таки мы не зря вместе протопали по тайге две тысячи километров. Лейтенант все понял мгновенно.

Он только опустил веки. Я повернулся к стеклу боком, но все-таки заметил, как Андрей сложил газету и начал пробираться к выходу.

Вскоре электричка остановилась. Я стоял в тамбуре, мне надо было ехать дальше. Это мы тоже еще вчера обговаривали. Уже входили новые пассажиры, но вдруг внезапный приступ страха за Андрея заставил меня растолкать всех перед собой, и я, продравшись сквозь сходящиеся двери, буквально вывалился наружу. Вдогонку мне понеслись разные не очень хорошие слова, а я оглянулся по сторонам, заметил справа от себя на платформе высокую фигуру удаляющегося Андрея и повернул налево. Уже спускаясь по лестнице, я увидел мелькнувшую вдалеке синюю куртку.

Надо ли говорить о том, что, спустившись с платформы, я повернул в ту же сторону, куда отправился лейтенант. Солнце клонилось к горизонту, но видимость пока еще была рекрасной. И хотя Андрей ушел уже далеко, но я еще видел его в самом конце улицы. Поискав глазами, я заметил и синюю куртку. Парень двигался по другой стороне улицы и не обращал на меня внимания. Меня беспокоило отсутствие того типа с болезненно воспаленными глазами, но оглянувшись несколько раз по сторонам, я не заметил никого, хоть чуть-чуть похожего на лупоглазого. Вскоре я совсем перестал обращать внимание на окружающих. Я с беспокойством подумал о том, как буду выбираться из этого района. Москву я не знал совсем. Сойдя на остановке, я так спешил, что даже не соизволил взглянуть на название этой платформы. Мы шли по местам, очень напоминающим мой родной город. Здесь уже не было затейливых арбатских домиков, не стояли пирамидообразные высотки с тонкими шпилями. Вся архитектура здешних домов казалась чрезвычайно простой и даже примитивной: пятиэтажки, сляпанные из блоков, более высокие дома из кирпича, маленькие дворики с полуразломанными детскими игровыми площадками, чахлые скверики, заваленные снегом.

Я шел и все ждал, что Андрей сейчас подойдет к остановке троллейбуса или автобуса и попытается скрыться от настырного пацана. Но он все шел и шел, потом чуть притормозил, остановился у киоска и купил сигарет. Я недоумевал. Между тем время шло, солнце скрылось за домами. Длинные тени от деревьев и домов чуть подсинили снег. Андрей свернул налево, прошел заснеженным сквером с уродливым памятником каким-то сверхъярым комсомольцам, свирепо кричащим что-то невероятно громадными ртами. Парковая аллея привела нас к пологой лестнице. Внизу шумело оживленное шоссе. Я мельком глянул по сторонам. Вдалеке, на утоптанном пятачке, одинокая женщина терпеливо дожидалась, пока выбегает свою дурь молодой, поджарый дог.

Андрей неторопливо спускался по лестнице, его «верный» попутчик, отстав, топал за ним, а я невольно оказался выше всех. Выйдя на тротуар, лейтенант остановился. Проносящиеся по дороге машины мешали ему перейти улицу. Кавказцу не оставалось ничего другого, как идти вниз, остановиться на самом виду он не мог. Он подошел к Андрею и встал рядом. Лейтенант повернул голову и, как мне показалось улыбнулся своему навязчивому спутнику. К этому времени и я чересчур близко подошел к ним, ощущение тревоги не покидало меня.

Расстояние все сокращалось, до моих невольных спутников осталось метров десять, не больше. Наконец поток машин иссяк, запоздалая «Волга» ядовито-желтого цвета неслась по шоссе. Андрей уже сошел с тротуара, нетерпеливо дожидаясь, когда же она проедет. И тут до меня дошло, что эту «Волгу» я за этот час вижу уже в третий раз. Я все понял и отчаянно закричал во всю глотку:

— Андрюха!

Тот дернулся на мой голос и успел перехватить руку кавказца, утяжеленную кастетом. Они возились на шоссе, и Андрей никак не мог справиться одной своей здоровой рукой со своим низкорослым соперником. А «Волга» была уже близко, противно визжали ее тормоза. И тогда я выхватил пистолет, сдернул предохранитель и начал стрелять по слабо белевшим за темным стеклом лицами сидящих в ней людей. Я видел, как разлетелось лобовое стекло, и еще дважды нажал на спуск, но тут мир словно взорвался и все поглотила черная пелена беспамятства.

ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

Сознание долго не хотело возвращаться ко мне. Я слышал какие-то голоса, но понять, что они говорят, не мог. Затем я почувствовал, как меня волокут под руки так, что ноги неприятно стукаются по каким-то ступенькам. Сквозь закрытые веки я различил яркий и неприятный электрический свет. Потом, похоже, меня невежливо бросили на пол. Ткнувшись лицом в его жесткую твердь, я снова провалился в бесчувствие

Очнулся я от того, что кто-то сильно пнул меня ногой в бок. Сделать что-то сам, произвести хоть малейшее движение или открыть глаза я не смог. Зато теперь я все слышал.

— Лень, ты слегка переборщил. По-моему, он просто подыхает, — сказал голос с легким кавказским акцентом.

— Ну, если бы я еще примеривался, то он бы вас точно успел перестрелять, — невозмутимо ответил другой голос, говоривший по-русски без малейшего акцента.

— Да, если Чика умрет, то Али с него живьем шкуру снимет.

Я понял, что говорят про меня, затем голоса удалились, и я чуть-чуть приоткрыл глаза. Первое, что я увидел метрах в двух от себя, — старый кухонный стол, без скатерти или клеенки. За ним спиной ко мне сидели двое. Первого я узнал сразу, хотя и не видел его лица. Светло-русые волосы, несуразно длинная шея, а самое главное, коричневая дубленка могли принадлежать только моему лупоглазому другу. Зато парень, сидевший рядом с ним, оказался типичным «грачом». Темные вьющиеся волосы, крючконосый профиль с тяжелой нижней челюстью. Ошибиться тут было невозможно.

— Как ты их все-таки нашел, я удивляюсь? Али уже психовать начал, когда вы их в метро упустили, — спросил кавказец своего светловолосого собеседника.

Тот не торопясь закурил и, выпустив табачный дым, ответил:

— Я его дня за два до этого на Казанском вокзале видел. Только с бородой. Так что там их и стал ждать. Я ведь ничего не забываю, что увидел, то навсегда. Труднее было потом вести их, но этому нас в свое время хорошо учили. И не таких раскалывали, обученых, тренированых, иностранцев. А эти так, дилетанты.

«Вот так, — подумал я, разглядывая потолок и стены типично подвального помещения. — И похлеще тебя бывают орлы, Юрка. Вон они нас как просто. В два счета…»

— О, этот, кажется, очухался. Давай-ка его подвесим, — предложил брюнет, обрывая рассказ топтуна.

На какое-то время они исчезли из поля моего зрения, да и у меня так закружилась голова, что я прикрыл веки. А когда снова открыл глаза, то увидел человека, висящего на водопроводной трубе со скованными наручниками запястьями. Железные браслеты сильно врезались в его руки. Человек застонал, поднял голову, и я с ужасом узнал в нем Андрея. Здоровущий синяк украшал его левый глаз, из разбитой губы текла кровь.

— Советовал я вам сразу «черемухой» брызнуть, а вы его скрутить хотели, жлоба такого, — все тем же скучновато-поучительным тоном сказал лупоглазый.

Затем разговор у них пошел про машины. Кавказец ругал свой «жигуленок», отказавшийся с началом зимы заводиться. Лупоглазый и здесь оказался на высоте и просто закидал его дельными советами. А я потихоньку продолжал разглядывать помещение. Первое мое впечатление о нем оказалось верным. Серые плиты перекрытия, серый бетон стен с отпечатавшимися следами опалубки, отсутствие окон, одинокая лампочка под потолком, явно не справляющаяся с освещением довольно обширного подвала.

«Грохнут нас здесь, и никто не услышит», — с содроганием души подумал я. Голова продолжала кружиться, и вместе с осознанием всего происходящего мною все больше овладевала безысходность. Как всегда, я первым делом подумал о Ленке и

Валерии и чуть не застонал от безысходности. Сдержало меня только отсутствие сил да нежелание повиснуть на трубе рядом с Андреем.

Мои печальные размышления прервал гвалт гортанных голосов и топот спускающихся по лестнице ног. Я сразу прикрыл глаза и приготовился к самому худшему. Единственное, что я мог сделать в этих условиях, как можно дольше притворяться трупом.

— Э-э, ну что там с Чикой? — сразу спросил тот кавказец, что сторожил нас в подвале.

— Да пулю вытащили. Жить, говорят, будет. Что этот,… - он добавил еще какое-то слово, и я почувствовал, как холодная кожа ботинка, коснувшись моего лица, откинула голову чуть в сторону. От страха меня просто расшиб паралич. Я и в самом деле не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, чувствовал себя уже мертвым.

— А, подыхает, брось ты его, Али. Вон, зато этот очухался.

Судя по звуку шагов и теням, заслонявшим мое лицо от света лампы, все отошли в сторону.

— Ах, какой красавец! Просто джигит! — голос говорившего звучал издевательски. Затем последовали тупой удар и сдавленный хрип Андрея. Я слышал, как стучало мое собственное сердце. А невидимый мне Али продолжал: — Это вам не засранное Ингуш-золото. Мы, — я даже услышал, как он постучал себе в грудь. — Чеченцы.

«Какая разница, — подумал я. — разве это не одно и тоже?» — В моей памяти невольно всплыли строки из учебника географии: Чечено-Ингушская АССР.

— Если твой щенок подохнет, то кожу с живого сдеру с тебя. Он ранил моего брата. Ну, а пока расскажи мне, где остальное золото?

Наступила тишина.

— Ты думаешь, что будешь так молчать? — прервал ее все тот же гортанный голос. — Скажешь, никуда не денешься.

Он засмеялся, что-то звякнуло. Я не удержался и приоткрыл глаза. Стол отодвинули в сторону, и я все видел как на ладони. Перед Андреем стоял не очень высокий, но крепкий кавказец и держал в поднятой руке тонкий обоюдоострый нож.

Волосы чеченца уже слегка тронула седина, но мощная шея и выпирающая из-под кожаной куртки грудь указывали на немалую физическую силу.

— Один глаз у тебя совсем не видит, да и второму нечего здесь разглядывать.

Он, явно рисуясь, поднес нож к самому лицу Лейтенанта, повертел его в руках, так что блики света блеснули по полированному лезвию. Медленно повернув нож острием к лицу Андрея чеченец начал подводить его к здоровому правому глазу. Лейтенант дернулся, застонал, пытаясь откинуть голову. Я не выдержал той жуткой сцены и застонал. Рука чеченца дернулась и он обернулся.

— Вах, а он еще жив…

Али хотел еще что-то сказать, но со стороны лестницы раздался торопливый топот, и резкий голос прокричал что-то на гортанном языке. Я расслышал только имя: Шамиль. В ответ сразу взревел целый шквал голосов. И первым в этом хоре был голос Али. Сразу забыв про меня и Андрея, он начал отдавать команды своим соплеменникам. С грохотом на середину подвала вытащили громоздкий ящик стандартной зеленой раскраски и извлекли из него несколько автоматов Калашникова. Чеченцы быстро разобрали оружие и, подгоняемые своим главарем, по одному начали подниматься наверх.

Я, уже не скрываясь приподнял голову, наблюдая за ними. К Али бросился мой Лупоглазый топтун.

— Али, заплати за работу, да я пойду.

— Да пошел ты… — чеченец так резко взмахнул рукой, что Лупоглазый отшатнулся. — Надо тебе, подождешь.

И он щедро сыпанул отборным матом. Через какие-то секунды в подвале снова остались только я, Андрей, охранник-чеченец и Лупоглазый. Первым делом тот выругался.

— Ну, блин, теперь еще и заработанного не получишь. Что случилось-то?

— Шамиля Агаева убили.

— Кто?

— Солнцевские, наверное. Он с ними на ножах был, — охотно пояснил охранник.

— Ну, а Али чего всполошился?

— Чудак, они же с Шамилем побратимы. Да и все чечены — братья. Это вы, русские дураки, можете враждовать друг с другом. А нас слишком мало.

Его рассуждения прервал какой-то шум, донесшийся сверху. Сначала никто не обратил на это особого внимания, но когда явно донеслись хлопки выстрелов, чеченец по-звериному резко отпрыгнул в сторону и передернул затвор пистолета. Пару секунд он размышлял, потом прижался к стене рядом с дверью.

Когда вниз по лестнице дробно застучали шаги сразу нескольких людей, чеченец резко выпрыгнул в дверной проем и, держа пистолет обеими руками, два раза выстрелил. Наверху раздался болезненный крик. И одновременно загремела густая автоматная очередь, заполнившая грохотом весь подвал. Я слышал, как пули со свистом рикошетили от бетонного пола, ударялись в стены и в потолок. Чеченец уже отпрыгивал в сторону, но одна из пуль все-таки зацепила его. Она откинула его тело назад, в полете он еще развернулся и с грохотом свалил стол. Что-то увесисто стукнуло меня по бедру, но мне было не до этого.

Лица кавказца я не видел, его закрывала столешница. Но судя по ногам, он попытался встать, повернулся лицом ко входу в подвал, но появившийся в дверном проеме невысокий светловолосый крепыш в черной кожаной куртке с порога дал короткую автоматную очередь, и отчаянно вскрикнувший перед смертью чеченец дернулся и затих, привалившись спиной к перевернутому столу.

На секунду в подвале наступила тишина. Остро пахло порохом. Светловолосый автоматчик сделал шаг вперед, повел стволом в мою сторону, но я затаил дыхание и прикрыл глаза, стараясь как можно меньше походить на живого человека. Тут слева от входа зашевелилось что-то большое, коричневое. Я не сразу понял, что это лупоглазый топтун. Тем более этого не знал и крепыш с автоматом. Резко отпрыгнув в сторону, он не обратил внимания на умоляюще поднятую руку «специалиста по наружному наблюдению». Этот жест скорее напугал парня, и он с ходу полоснул по дубленке длинной очередью.

Снова воцарилась тишина, и в подвале начали появляться новые действующие лица. Первым вошел коротко стриженный толстяк с болезненно искривленным лицом, а за ним еще двое парней, все явно славянского типа. Толстяк сразу же начал материться, держась при этом левой рукой за грудь. Самый первый из незваных гостей чеченского убежища, тот самый, крепыш, охотно засмеялся над мучениями своего толстого собрата.

— Скажи спасибо, Борман, что тебя бронежилет заставили надеть, а то сейчас у тебя бы уже ничего не болело.

— Да пошел ты, Ларик! Блин, аж дышать трудно, — поморщился здоровяк.

— Смотри-ка, бабки! — удивился один из боевиков, поднимая с пола пачку денег. И все четверо принялись лихорадочно собирать разбросанные по полу деньги. При этом меня кто-то невзначай лягнул тяжелым ботинком, а под правую руку мне подкатилось что-то холодное и угловатое. Машинально сжав этот предмет в руке, я продолжал наблюдать за происходящим.

— А это что такое? — раздался удивленный голос, и все четверо столпились вокруг чего-то в углу подвала.

— Похоже на золото! — крикнул кто-то из этой четверки.

— Братва, помогите! — раздался чей-то сиплый голос, и я даже не понял, что он принадлежит Андрею.

— Да этот висюнчик живой! — удивился Ларик. Теперь все они подошли к висящему лейтенанту.

— Ты кто? — спросил здоровяк, которого все тот же Ларик назвал Борманом.

— Свой я. Чеченцы сегодня… прихватили нас… пытали…

Пока он говорил, я пробовал шевелить руками и ногами. Они хоть и с трудом, но начинали меня слушаться. Но главное, я по тяжести понял, что у меня в руке. Это был тот самый продолговатый самородок, что дед Игнат подарил мне в свое время. Андрей постоянно таскал его в кармане, говоря, что это его талисман. Я еще смеялся над ним, все-таки весил он добрых полкилограмма. Но сейчас мне было не до смеха, я сжал самородок в руке, остальное упрятав в рукав.

Тут со стороны лестницы снова послышались шаги и в подвале появились еще двое. Одного я не видел, но тот, что шел первым, сразу привлек мое внимание своей неординарной внешностью. Он казался гораздо старше всех своих товарищей. Широкое, мощное лицо с поперечным шрамом на правой щеке, маленькими, но цепкими глазками. Короткая стрижка на большой круглой голове подчеркивала небольшие остроконечные «волчьи уши». Голову свою он держал, чуть наклонив вперед, отчего казалось, что здоровяк смотрит на все исподлобья.

— Ну что вы тут, е… мать, — с ходу обрушился он на всех низким, мощным голосом. — Скоро менты вот-вот прикатят.

— Слышь, Коржан, тут двое русских, смотри.

Толпа расступилась, и Коржан увидел висящего Андрея. Внешний вид лейтенанта произвел на него сильное впечатление.

— Весь пол был бабками засыпан, и вот, смотри, похоже на золотишко, — солидно пробасил Борман.

Коржан мельком глянул на мешочек, которым тряс Ларик, и приказал:

— Снимите его, возьмем с собой, там разберемся.

Быстро развернувшись, он ушел. За ним потянулись и все остальные, только Ларик и Борман возились с Андреем, пытаясь отстегнуть его наручники.

— Блин, никак! — прогудел Борман.

— Ну-ка отойди! — велел шустрый крепыш и, вытянув руку, выстрелил из пистолета по цепи наручников. Пуля с визгом отрикошетила от трубы, затем от стены и заметалась по всему подвалу. Борман даже подпрыгнул от неожиданности, потом пригнулся и обрушился с матюгами на напарника. Но классический голливудский метод помог. Тело Андрея рухнуло на пол. Пока эти двое возились с Андреем, пытаясь поставить его на ноги, я решил, что пора как-то заявить и о себе. Самое большее, что я смог сделать, это чуть приподняться. Боевики стояли ко мне спиной, но лейтенант увидел мою героическую попытку и прохрипел:

— Его тоже возьмите, он со мной.

Ларик остался с ним, они ковыляли к выходу, а Борман подошел и склонился надо мной.

— Идти можешь? — пробасил он. Я отрицательно мотнул головой.

Тогда он подхватил меня поперек туловища, легко закинул на плечо и потащил к выходу. Судя по всему, мой бараний вес не слишком его обременил, лишь на ступеньках он начал чуть постанывать. Очевидно, все-таки побаливали ушибы, полученные верзилой при ударах пистолетных пуль о бронежилет. Так, со своеобразным комфортом я выбрался на улицу, и свежий, морозный воздух словно придал мне сил. Борман поставил меня на землю и тут же подхватил под руки.

— По голове его здорово стукнули, — пояснил Андрей, кивая на меня. Судя по всему, он немного оклемался, по крайней мере на ногах стоял без посторонней помощи.

Нас погрузили в черную «Волгу», на заднее сиденье рядом со мной устроился все тот же Борман, а ему на колени прыгнул легковес Ларик.

— Не, ну ты догадался! — возмутился верзила. — Слышь, Коржан, у нас Ларик, похоже, поголубел. Видал, прыгает на колени как проститутка в баре.

Ларик только ржал в ответ, обнажая крупные белые зубы.

— Хорош выпендриваться, — буркнул сидевший спереди Коржан, видимо, главарь всей этой банды. Его лицо оставалось озабоченным, он все посматривал на мелькающие рядом машины, словно кого-то искал. — Куда Али со своими абреками девался, вот что действительно интересно. А если Ларик заголубел, то мы у него автомат заберем и на панель пустим. Так от него больше пользы будет.

Я видел в зеркало, как лицо Коржана скривила странная однобокая усмешка. Шофер и Борман по достоинству оценили юмор шефа и дружно захохотали над раздосадованным Лариком.

— Ты-то что ржешь, боров! — допекал он своего напарника. — Скажи спасибо, что я тебе бронежилет посоветовал надеть, а то валялся бы сейчас, вывалив язык…

Весь этот треп прервал слабый голос Андрея:

— Али и вся его банда уехали минут за пять до вас. Какого-то Шамиля грохнули, вот они все и сорвались.

Реакция на его слова последовала самая неожиданная. Салон машины чуть не разлетелся от потока хлынувшей брани. Все четверо боевиков дружно поносили какого-то Самсона. Особенно свирепствовал Коржан.

— Ну говорили же козлу, не начинай раньше восьми. Нет, вылез! Да что б ему…

Если бы свершилась хоть малая толика «душевных» пожеланий Коржана, то смерть неизвестного мне Самсона затянулась бы не на одну сотню лет, а по изощренности превзошла бы все известное в этой области мировой культуры.

Вскоре машина остановилась около двухэтажного особняка. Судя по всему, его только недавно заселили. Вокруг торчали бетонные столбики недостроенного забора, из солидного сугроба торчало гаубичное жерло бетономешалки. Подъезжать к самому крыльцу машины не стали, остановились за недостроенным забором. Вторая машина тоже под самую завязку оказалась набита народом. Вся эта толпа повалила к дому. Ларик по-прежнему опекал не очень уверенно идущего Лейтенанта, а замыкали кортеж мы с Борманом. Я вообще-то хотел пойти своими ногами, но здоровяк не дал мне даже попробовать сделать это. Он без слов взвалил меня на плечи и поволок к дому.

На первом этаже Борман не задержался, а сразу потащил меня по пологой лестнице наверх. Когда мы появились в дверях обширного зала, там во всю кипела жизнь. Гомон голосов, смех, табачный дым. Общество было исключительно мужским, не было заметно ни локонов, ни юбок. Судя по тому, как все нещадно склоняли имя Самсона, Коржан уже сообщил публике о произведенной этим неведомым мне человеком подлянке. Далеко тащить меня Борман не стал, сгрузил меня прямо на пол рядом с дверью, а сам прошел дальше, к большому полированному столу, щедро заставленному бутылками и снедью. Судя по всему хозяева не успели толком обзавестись мягкой мебелью. Несколько человек уже закусывали «а-ля фуршет», то есть стоя, и лишь один ел сидя в кресле, не торопясь ковыряя вилкой в тарелке.

Сидя у стены, я обозревал представшую передо мной картину. Смех, шум, гул голосов. Голова у меня просто раскалывалась, земля под ногами еще чуть колыхалась, но что меня просто убивало, так это полная неопределенность нашей дальнейшей судьбы. Лица этих людей, уверенные, нагловатые, все их повадки и речи, оружие в руках и прислоненные к стене автоматы — все это говорило, что здесь собрались отнюдь не любители канареек. Где-то в глубине комнаты исчез и

Андрей. Я не видел Коржана, слышал только его голос, густой, низкий баритон.

— …Не, ты представляешь, какую подлянку он мне устроил? Да и других наверняка подставил, сука!

— Сейчас все чечены лягут на дно, и их хрен их оттуда достанешь, — отозвался собеседник Коржана, и по тому, как задвигались уши и затылок неторопливого едока, я понял, что именно к нему обращался Коржан. Я почему-то сконцентрировал внимание именно на нем. И хотя голос его показался мне знакомым, лица едока я по-прежнему не видел. Судя по комплекции человек, сидевший за столом, был невысокого роста, сухощав и не очень широк в плечах. Сквозь короткую прическу просвечивали свежие красные рубцы за левым ухом, а у самого уха отсутствовала мочка.

— Да, там в подвале,… - начал было по-прежнему не видимый мне Коржан, а до меня вдруг дошло, кто сидит за этим столом и где я раньше слышал этот голос. Догадка была столь ужасна, что меня тут же вырвало, мучительно и жестоко. Это совпало с резким звонком телефона. Часть боевиков повернулась в мою сторону, а большинство уставилось на телефон. Борман, очевидно, взявший надо мной шефство, подскочил ко мне и поволок в туалет.

— Иди, попугай унитаз, — как-то даже добродушно сказал он включая в туалете свет. Затем он прикоснулся к моему затылку и присвистнул. — Вот это у тебя шишмак!

Он достал из кармана куртки носовой платок и сунул его мне:

— Намочи и приложи к затылку.

Посчитав свою благородную миссию на этом выполненной, здоровяк удалился, а я приник ухом к приоткрытой двери. Коржан говорил по телефону. Смысл его речи я понимал мало, да и уловил лишь конец.

— … Ладно, не мельтеши, пять минут, и мы на месте. Да ты и сам пошевели задницей, тебе туда ехать через всю Москву! Лады!

Положив трубку, Коржан обратился к своей братве:

— Чечены собрались в Химках, рядом с Речным. Валим туда, пока они все в куче.

Толпа взревела, кинулась разбирать оружие, а Коржан раздавал инструкции:

— Ларик, Борис — остаетесь здесь! Борман, хорош лопать! Ты уже ящик пива выдул, в собственный хрен сейчас не попадешь, не то что в чеченца.

— Обижаешь, командир… — начал было заводиться Борман, но главарь его уже не слушал. Он обратился все к тому же невозмутимому едоку, судя по всему, продолжающему пить пиво и не собирающемуся уходить из-за стола.

— Да, Бурый, ты у нас самый большой спец по золоту. Посмотри, что там пацаны надыбали подвале у черножопых.

«Значит, точно! — понял. — Это в самом деле Бурый».

И мне невольно вспомнился далекий августовский день и монотонный, глуховатый голос этого человека, доносящийся из динамика рации: «Вторая бригада, прошу ответьте, если вы нас слышите, то сообщаю…» А в голову все лезла характеристика, данная Бурому покойным Чапаем: «Отстреленная мочка… Бурый свидетелей не оставляет…»

Мимо меня с шумом и гомоном проследовала вся братва. Внизу громко хлопали двери, слышался шум моторов. Машины отъехали от дома, и наступила тишина. В ней особенно резко, неприятно и даже как-то не к месту прозвучал звон чайной ложечки, бьющей по стенкам стакана. Это Бурый мешал сахар. До меня даже донесся запах растворимого кофе. Пока он неторопливо прихлебывал кофе, в поле моего зрения появился Борис, так, по-моему, назвал Коржан второго из оставшихся в доме боевиков. Это был типичный головорез, здоровый, широкоплечий, с низким, покатым лбом.

— Я пойду вниз, прилягу, — пробурчал он Ларику. — Башка что-то раскалывается.

Он прошел мимо меня, и вскоре его шаги затихли на первом этаже. Теперь я видел спину Бурого, развалившегося в кресле, видел Ларика, дымившего сигаретой, но я никак не мог рассмотреть Андрея. Он должен был оставаться в этой комнате, но я его не видел.

Наконец Бурый допил кофе и, отставив стакан, пробурчал:

— Лафа.

Затем зевнул и обратился к Ларику:

— Ну-ка, сынок, открой балкон, а то эти набздели как в конюшне, дышать нечем.

Шустрый Ларик кинулся выполнять указание Бурого. Потянуло сквознячком, и старик, а я почему-то считал Бурого именно стариком, одобрительно кивнул.

— Хорошо, — тихо протянул он, а потом спросил: — Тебя как кличут?

— Ларик, — представился парень.

— Ларик так Ларик. Что там Коржан про золото базарил?

— А, вот оно… — Ларик суетливо вытащил из кармана наш полотняный мешочек с золотом, протянул его Бурому. Тот первым делом прикинул его вес на ладони, удивленно хмыкнул.

— Подвинь-ка мне вон ту миску, — сказал старик, показывая куда-то на стол. Ларик удивленно повертел головой, а потом поднял и показал Бурому большое фарфоровое блюдо с затейливой вязью узора по краям.

— Это, что ли?

— Ну конечно… — пробурчал авторитет и высыпал на блюдо содержимое мешочка. С другой стороны стола к нему перегнулся заинтересовавшийся Ларик.

— В самом деле, что ли, золото? — спросил он.

— Похоже, — прогудел Бурый. У него даже спина распрямилась, до этого он сидел какой-то вялый, расслабленный. И по-прежнему я не видел его лица, только затылок, шрамы на голове, ущербное это его ухо. — Ну-ка, напой-ка мне, где вы его нарисовали?

— В подвале дома Али. На полу валялся этот мешок и куча бабок…

Пока Ларик подробно рассказывал обо всем, что он видел в подвале, я лихорадочно соображал, что же мне теперь делать? Бурый сказкам не поверит, придется нам наверняка снова висеть на наручниках в каком-нибудь подвале. Впору было завыть от безысходности ситуации. А Бурый продолжал задавать вопросы.

— Так этот у них висел на трубе? — он показал пальцем куда-то в сторону от себя.

— Да, он, — подтвердил Ларик. — Вон, браслеты до сих пор остались.

— Иди-ка сюда, орел, — поманил пальчиком старый уголовник.

Наконец-то я увидел Андрея. Он нехотя подошел и уселся за стол напротив Бурого.

— Твое золотишко? — спросил тот.

— Мое, — легко согласился Андрей.

— Где взял?

Лейтенант чуть помолчал, затем сказал:

— У ингушей перехватил.

— В Баланино? Так ведь? — спросил Бурый.

Андрей криво усмехнулся. Лицо его от побоев сейчас больше походило на какую-то маску.

— Верно.

— А мое золото ты тоже «перехватил»?

— А какое оно, твое золото? — попробовал сыграть в непонимание Лейтенант. Бурый сразу покрыл его матом.

— … так что не пудри мне мозжечок. Его мне из-за тебя чуть-чуть не отстрелили.

— Слушай, шеф, а у нас ведь еще один есть! — обрадованно заявил Ларик. — Тот, что на полу валялся. В туалете он сидит.

— Тащи его сюда, — велел Бурый.

— Мигом! — радостно заявил Ларик, и я увидел в приоткрытую дверь, что он быстро идет ко мне. Я еще сильнее сжал в руках талисман-самородок, отвернулся от двери, опустился на колени и склонился над унитазом. Распахнулась дверь, грубый рывок за воротник куртки поставил меня на ноги. При этом Ларик, очевидно, тоже увидел мою грандиозную шишку и поэтому весело провозгласил на весь зал.

— Эх и приложили же его по башке! Шишмак страшенный.

У меня снова начали подгибаться ноги, не от удара по голове, а просто от страха.

— Да иди ты! — Ларику надоело тащить меня за шиворот, и он помог себе еще и коленом. Мы находились уже метрах в двух от стола. Я видел, что в правой руке Бурого зажат пистолет, ручкой которого он слегка постукивал по полированной крышке стола. Это было глупо, но я не мог оторвать взгляд от роскошного натюрморта, неожиданно образовавшегося на столе. Тонко нарезанная ветчина, остатки сала, месиво тарелок, хлеб, затейливая хрустальная солонка, темные бутылки с пивом, прозрачный хрусталь водки и посредине всего этого — блюдо с горкой золотого песка.

А Бурый с Андреем продолжали свою «светскую» беседу.

— Но это же не твое золото? — спокойно заявил лейтенант, мельком глянув на меня.

— Да, это не мое золото. Это песок… — его речь прервал донесшийся с улицы звук сразу нескольких автомобильных моторов и визг тормозов. Ларик сразу отпустил мой воротник и метнулся на балкон. Я чуть было не упал, но все-таки удержался на ногах. А мой недавний конвоир выглянул с балкона с обезумевшими глазами и крикнув: — Это чечены! — снова скрылся на балконе.

Через какую-то секунду оттуда дробно застучал автомат.

Бурый поднял пистолет, направил его на Андрея и сказал:

— Не дергайся!

Похоже, он совсем забыл про меня. Ствол, направленный на Андрея снова вызвал шквал событий, очень мало зависящих от моего мозга. Я шагнул вперед, двумя руками поднял над головой тяжелый талисман-самородок. В эту секунду Бурый обернулся, и я в первый и в последний раз увидел его лицо. Вовсе он не был стариком, лет сорок, не больше. Высокий лоб, тонкий, изящный нос, узкие, сухие губы. Он походил на преподавателя университета, вот только в глазах его блеснуло что-то похожее на черную мертвящую воду зыбучего болота. Не знаю, смог ля я что нибудь сделать, если бы он так глянул на меня пораньше. Но мои руки, утяжеленные полукилограммовым грузом, уже с маху опустились на его макушку, и я почувствовал, как хрустнул череп Бурого и самородок почти до половины погрузился в его мозг. Тело уголовника задергалось крупной дрожью, палец его судорожно нажал на курок, но пистолет был направлен уже в пол, и выстрелы один за другим вспарывали паркет загаженного пола.

Наконец он выронил оружие. Голова Бурого качнулась, и он упал лицом прямо в золотой песок. Последняя судорога пробежала по его телу. На золото текла алая, густая кровь, а из черепа так и торчал продолговатый кусок самородного, жильного золота.

На секунду мы с Андреем замерли, глядя на этот странный «натюрморт». Из состояния оторопи нас вывела плотная автоматная очередь, разнесшая вдребезги дверь на балкон. По счастью, она прошла как раз между нами, сметя со стола бутылки и посуду. Под звон бьющегося стекла мы кинулись под защиту стен.

А стрельба все продолжалась. Пули влетали в широко открытые балконные двери, в окна и кромсали все на своем пути: посуду, стол, вздрагивающее тело Бурого, разнесли зеркальную стену, украшавшую этот банкетный зал, срезали небольшую пальму в красивой пластмассовой бочке. Полетели в разные стороны хрустальные висюльки затейливой многоярусной люстры, сразу резко убавился свет. Все это время в перерывах между очередями мы слышали, как внизу торопливо стучал автомат второго боевика Коржана — Бориса. А вот Ларик с балкона ничего не добавлял к веским доводам своего товарища. Судя по неподвижным ботникам, торчащим с балкона, самый веселый братан из команды Коржана отсмеялся уже навсегда.

— Надо смываться! — прокричал мне Андрей.

— Но как? — крикнул я.

— Не знаю!

В это время новая очередь окончательно раздолбала люстру, и с наступлением темноты как-то сразу установилась и тишина. Мы услышали доносящийся снизу дружный топот и поняли, что и Борис не избежал участи шустрого друга.

— Вперед! — шепнул мне Андрей и, пригнувшись, проскочил на балкон.

Мы еще слышали, как чеченцы всей толпой вломились в дом, это было как раз под нами. Широкий балкон с массивными перилами опоясывал весь дом. Первое, что я понял, глянув по сторонам, мы находились где-то за городом. Кругом не было ни огонька, лишь чернели коробки каких-то недостроенных зданий. Нагнувшись, Лейтенант подобрал автомат Ларика, подхватил меня под руку и поволок к углу здания. Башка у меня трещала, ноги были как ватные, но я, сцепив зубы, следовал за ним.

Остановившись на углу, Андрей оглянулся по сторонам и тихо выругался. С этой стороны дома белело чистое поле. Тогда он просто приказал мне:

— Прыгаем!

В темпе виноградной улитки я принялся переползать через широкие перила. Андрей то ли потерял терпение, то ли просто решил помочь мне. Сильный толчок помог мне совершить короткий полет, а мощный сугроб не позволил сломать ни одну из конечностей. Зато боль в голове плеснула с такой силой, словно меня еще раз треснули по башке дубинкой. Рядом со мной аккуратно приземлился Лейтенант.

— Пошли, пошли! — свистящим шепотом поторопил он меня, подхватывая под руку и выдергивая из сугроба. Далее снег, слава Богу, оказался не таким глубоким, и мы быстро добежали до недостроенного забора. Тут сзади, с балкона возбужденный гортанный голос прокричал:

— Э-эй, вот они!

И сразу же застучал автомат. Под свист пуль мы перекатились через бетонное основание забора и залегли. Андрей оглянулся по сторонам и с досадой воскликнул:

— Где же их машины?!

Действительно, дорога была пуста. Лишь приглядевшись, я увидел метрах в ста по другую сторону от дома два темных силуэта автомобилей. Чеченцы не стали подставлять под пули свои авто, а отвели их в сторонку. А с балкона по нас палили уже из трех стволов. И хотя мы не могли поднять из-за бетонного парапета головы, я все-таки заметил, как две темных фигуры, выскочив из дома, побежали в нашу сторону.

— Андрей! — крикнул я. — Справа!

Лейтенант проскочил к массивному бетонному столбу и, когда чеченцы на балконе прекратили стрельбу из-за боязни срезать своих, поднял автомат.

«А есть ли в нем патроны? «— мелькнуло в голове у меня.

Но Андрей развеял все мои сомнения, короткой очередью срезав обоих чеченцев. Со стороны дома донесся крик ярости, и балкон буквально взорвался неслыханным по своей неистовой силе огнем. Мы уткнулись носом в снег, а свинцовый град упрямо колошматил в бетонный парапет и, посвистывая над нашими головами, взбивал пышную перину сугробов. Надо было уходить, но Андрей, к моему удивлению, пополз вдоль забора к главным воротам.

— Куда?! — крикну я ему, но Лейтенант не ответил.

Затаившись за очередным столбиком, он чего-то ждал. Лишь потом я оценил его тактический ход. Короткой очередью он не позволил следующей паре чеченцев, появившихся на крыльце, обойти нас справа. Те просто рухнули на пороге и уже оттуда открыли огонь. Так как теперь по столбу, за которым скрывался лейтенант, колошматили не менее чем из пяти стволов, Андрей медленно пополз ко мне.

— Юрка, уходи! — крикнул он, пристраиваясь за очередным столбом.

— А ты?

Андрей только отмахнулся. Еще пару раз он выстрелил в сторону дома, а потом снова обратился ко мне:

— Беги по дороге, а потом сверни в сторону и заройся в снег.

— Без тебя я не уйду! — отказался я.

— Балбес, подумай о Ленке и дочери!

В это время с балкона дома спрыгнула темная фигура, быстро проскочила несколько метров и затаилась за бетономешалкой.

Андрей полоснул по громоздкой железяке короткой очередью. Оттуда тут же ответили огнем. Лейтенант снова нажал на спуск, но очередь получилась уж чересчур короткой.

— Ну все, мандец нам, Юрка! — сказал Андрей, приваливаясь спиной к столбику. Я по-прежнему лежал на земле и смотрел на лейтенанта снизу вверх. Мне даже показалось, что в глазах его блеснули слезы, и это как бы подтвердило вынесенный Андреем приговор. На секунду и мной овладело полное отчаяние. И лишь затем я понял, что вижу лицо Лейтенанта слишком отчетливо, словно днем. Оглянувшись, я увидел свет фар сразу нескольких машин. Они были уже близко.

— Милиция! — крикнул я Андрею.

— Не похоже! — отозвался он. — Мигалок не видно!

Через несколько секунд первая машина остановилась рядом с нами, и первый, кто выбрался из нее, оказался моим старым другом Борманом. Плюхнувшись на землю рядом со мной «тимуровец» спросил:

— Жив?

— Как видишь, — прохрипел я.

— А остальные?

— Всех убили… Бурого, Ларика, Бориса…

— Борис нас и успел вызвать, — пояснил Борман и дал очередь по окнам дома. Его дружно поддержали все остальные люди Коржана. Сам он зычно скомандовал:

— Машины назад! — и тут же приземлился рядом с Андреем.

— Дай рожок, — попросил лейтенант, и Коржан безропотно протянул ему полный магазин.

Теперь дело пошло веселей. Никто из чеченцев уже не гарцевал на балконе. Все попрятались за стены, и из темных квадратов окон вспыхивали огни выстрелов. Как минимум восемь боевиков Коржана играли теперь на нашей стороне.

— Где Бурый? — спросил Коржан Андрея после выпущенной по дому затяжной очереди.

— Убили, — ответил Лейтенант и пояснил: — В самом начале. Осторожно! — с этими словами он одернул Коржана, попытавшегося выглянуть из-за столба. В ту же секунду сразу несколько пуль выбили из бетонного столба добрую порцию цемента и щебенки.

— Он за бетономешалкой, — пояснил Андрей.

— Борман, давай! — приказал Коржан. Тот кивнул головой, приподнялся и швырнул за бетономешалку гранату. Пламя на секунду осветило окрестности, звук взрыва болезненно ударил по ушам.

Огонь чеченцев потихоньку начал стихать. Сначала я подумал, что у них просто кончаются патроны, но Андрей обернулся к Коржану и показывая рукой вправо от дома, заметил:

— Они могут уйти задами. Там раньше стояли их машины, теперь их нет. Дорога там есть?

— Да, — ответил Коржан, скрипнул зубами и приказал: — Трое здесь, остальные со мной.

Когда за домом вспыхнула яростная перестрелка и оставшиеся с нами боевики рванули на звуки выстрелов, Андрей тронул меня рукой и тихо сказал:

— Пошли, нам с тобой тут нечего делать.

Мы встали во весь рост и не торопясь пошли по дороге туда, где темнели силуэты машин.

На подходе к машинам нас окликнули.

— Ну что там? — спросил высунувшийся из «Волги» шофер.

— Добивают, — спокойно ответил Андрей и махнул рукой в сторону дома. — Езжай. И ты езжай! — крикнул он шоферу второй машины.

Они проехали, но третий автомобиль, «Ниву» — Андрей затормозил.

— Разворачивайся, — велел он.

— Чего это? — удивился водитель, а затем начал всматриваться в лицо лейтенанта. — А ты вообще-то кто такой?

— Да свой я, — ответил Андрей и коротко ударил шофера прикладом по лицу. Тот бросил руль и со стоном зажал лицо руками. Открыв дверь, Андрей выкинул водителя в снег.

Отдав мне автомат, Андрей сел за руль, врубил заднюю скорость и проехал так метров сто не включая фар. Лишь затем он развернул машину и до отказа выжал педаль газа. Я все оглядывался, но Андрей заметил:

— Ты туда не смотри. Им сейчас нас не достать. Милиции бы не попасться.

— А она, думаешь, приедет? — скептически спросил я. — Вон сколько стреляли и ничего.

Лейтенант глянул на часы и ответил:

— Тринадцать минут.

— Сколько? — удивился я.

— Тринадцать минут. Это я засек с первого выстрела.

«А я-то думал, вся заваруха не меньше часа длилась.»

Андрей было засмеялся, потом схватился за челюсть и болезненно замычал.

— Что, больно? — сочувственно спросил я.

— Три зуба выбили, суки! А как твой чугунок?

— Раскалывается, — признался я.

Подсчет трофеев и ран нам завершить не удалось. Впереди, еще далеко, замелькали синие огни мигалок.

— А, черт, накаркали! — выругался Андрей и выключил фары.

Сугробы по-прежнему обжимали дорогу, и не было никакой возможности свернуть куда-либо.

— Выбрось автомат, — велел мне Андрей, и я поспешно открыл дверцу и выбросил АКМ на обочину.

Мы неуклонно сближались с милицейскими машинами. Пока их не было видно, они спустились в низину, да и дорога петляла как змея. Я уже приготовился к самому худшему, ко встрече с любимой властью, но тут Андрей радостно закричал что-то бессмысленное и повернул руль вправо. Да, это оказалась проселочная дорога, узкая, плохо расчищенная, но теперь такая нами любимая и, конечно, попутная.

Свернув за первый же поворот, Андрей остановил машину, заглушил двигатель и открыл дверцу. Не понимая, что он делает, я так же открыл свою дверцу и совсем рядом услышал истошное завывание милицейских сирен. Резкие блики мигалок высвечивали застывшие стволы деревьев в лесопосадке, отгородившей нас от основной дороги. Когда и звуки, и цвета нашей родной милиции затихли вдали, Андрей удовлетворенно кивнул и развернул машину обратно.

— А по этой дороге ты почему не хочешь ехать? — спросил я, кивая на проселок.

— Эта дорога ведет на какую-нибудь ферму, а нам надо в Москву. Подальше отсюда…

Вскоре мы действительно въехали в типичный пригородный район новостроек, Андрей пригляделся к названиям улиц и довольно сказал:

— Так, теперь понятно, где мы теперь.

Поколесив минут двадцать по пустынным улицам, Лейтенант остановил машину и приказал:

— Вылазь, приехали.

Я как-то пригрелся за это время, чуть разомлел. А тут, вставая, треснулся башкой о потолок машины, буквально упал обратно на сиденье и, переждав внутриголовные «звездные войны», слабым голосом спросил:

— А мы на машине туда доехать не сможем?

— Нет, не сможем, — отрезал Лейтенант. — Ты что, хочешь, чтобы нас вычислили по ней? Вылазь!

Пришлось стерпеть и это. Пока мы ковыляли к железнодорожной платформе, Андрей осторожно потрогал мою голову, и я в третий раз за этот вечер услышал один и тот же диагноз:

— Ого! Вот это у тебя шишмаченция.

— А ты тащишь меня черт знает куда, вместо того чтобы довезти.

— Иди, лентяй! У меня тоже все ребра болят, не одного тебя сегодня пинали.

Он глянул на часы и с беспокойством заметил:

— Как бы на последнюю электричку не опоздать, а то будем тут до утра куковать.

Перестук колес мы услышали метров за тридцать до лестницы, ведущей на платформу.

— Бегом! — взревел Лейтенант.

Командовать-то ему было легко, а вот что делать, когда голова по-прежнему словно лежит под плитой гигантского пресса, а ноги приходится упрашивать, чтобы они двигались. Поняв, что словами меня не подстегнешь, Андрей со зверским рычанием подхватил меня под руку и поволок за собой. Сам он при беге тоже постанывал, да и какой это был бег! Ковыляние двух инвалидов за походной полковой кухней. Мы даже хромали на разные ноги, так и шкандыбали как две пары сломанных ножниц.

Мы ворвались на платформу, когда последний пассажир уже зашел в вагон.

— Стой! — в две сиплых глотки заорали мы, будто машинист в другом конце состава мог услышать этот стон умирающего комара. Но, видно, Бог внял нашим молитвам, под змеиное шипение закрывающихся дверей мы ввалились в тамбур и, не удержавшись на ногах, повалились на пол. Электричка тут же с удовлетворенным урчанием начала набирать скорость. И тут, на этом грязном, заплеванном полу полутемного тамбура, я на секунду почувствовал себя счастливым.

— Все-таки успели! — довольно подтвердил и Андрей.

Электричка уже подошла к следующей остановке, а мы все еще сидели на полу, переводя дух. Это вызвало неодобрение пожилой пары, вошедшей в наш вагон.

— Нажрутся, как свиньи, а потом во всех бедах коммунисты виноваты, — пробурчал монументальный старик с отечными глазами, обходя наши вытянутые ноги.

— Не обращай на них внимания, Аркадий. Чего ты хочешь от алкашей, — одернула его не менее строгая супруга, и они прошли в вагон.

— Пожалуй, надо встать, — сказал Андрей, проводив взглядом чету строгих ветеранов.

— Разве? — удивился я. — Мне и так хорошо.

— Вставай, вставай! — поторопил меня лейтенант, и я с кряхтеньем последовал его приказу.

Как ни странно, но это наше «восшествие» на задние конечности смертельно испугало пожилого человека в очках, собравшегося было сходить на следующей остановке. Увидев наши побитые рожи, он закрыл раздвинутые было двери и шустро побежал к тамбуру в другом конце вагона. Мы глянули друг на друга и только вздохнули.

— Хороши. Просто два Квазимодо, — выразил общее мнение не в меру начитанный лейтенант.

Слава Богу, следующая платформа оказалась нашей. Поддерживая друг друга, мы побрели по знакомой тропе, и меня снова охватило беспокойство. Ведь если с нами случилась такая катавасия, что-то могло произойти и с двумя моими любимыми женщинами. Успокоился я, лишь когда услышал родной голос Елены.

— Кто там? — спросила она в ответ на наш стук в дверь.

— Это мы, из салона красоты возвернулись, — еще смог пошутить Андрей.

ЗАЛИЗЫВАЯ РАНЫ

«Разбор полетов» этого лихого дня пришлось отложить на следующее утро. Полночи Елена оказывала нам первую медицинскую помощь. Если со мной все было просто и быстро — мокрое полотенце на затылок, горизонтальное положение тела и полный покой, то с Андреем ей пришлось повозиться. Разбитые губы, заплывший глаз, все это оказалось менее страшным, чем его руки. Мы с Еленой просто ахнули, увидев, что наручниками содрали кожу на его запястьях до мяса. Еще бы, он больше часа висел на них, подвешенный на трубе. С «подарочными браслетами» мы справились довольно быстро. Минут пять поковырявшись гвоздем в замке, я освободил лейтенанта от этого навязчивого «украшения». Кроме этих ран, у Андрея лопнул уже подживающий шов на ладони. На одну эту перевязку ушли все наши запасы бинтов. Лечить же свою самую заметную травму — глаз, Андрей предпочел старым, народным, проверенным способом при помощи собственной мочи. Лишь в четвертом часу ночи мы добрались до постели и моментально вырубились.

Проснулся я днем. Сквозь хрупкую скорлупу сна я уловил рядом с собой какое-то движение, повернул голову и увидел рядом с собой Валерию. К этому времени она уже вовсю топала, все понимала, но никак не хотела говорить. Ленку это даже немного волновало: одна из ее подружек, такая же ранняя мамаша, произвела на свет чадо, заговорившее в год. И как я ее ни убеждал, что все с нашей дочерью все нормально, Елена оставалась при своем беспокойстве. Вот и сейчас Валерия стояла рядом с диваном и, сдвинув брови, внимательно разглядывала мое лицо. Кукольная мордашка с маленьким носиком, пухлыми губками и огромными васильковыми глазами сохраняла при этом строжайшую серьезность, и это сочетание невольно вызвало у меня улыбку.

— Ну, что скажешь, Валерка? — спросил я вполголоса дочку.

Та секунду подумала, а потом серьезно мотнула головой, покрепче прижала к себе ободранного тряпичного клоуна, найденного нами на даче и потопала прочь.

Тут же из кухни выглянула Елена.

— Ну наконец-то! — воскликнула она. — Я думала, вы сегодня вообще не проснетесь.

Тут я обратил внимание, что на жене не обычный ее розовый халат, а теплая юбка, кофта, зимние сапоги и даже песцовая шапка, подаренная ей Андреем на прошлой неделе.

— Ты куда это так вырядилась? — спросил я удивленно.

— В город поеду. Бинтов надо купить, йода, да и продукты кончаются.

— С ума, что ли, сошла? Ты же не знаешь, что там и где? Давай я лучше съезжу.

С этими словами я резко поднялся с постели. Лучше бы я этого не делал. Меня словно ударили кувалдой по голове, причем не снаружи, а изнутри черепа. Обхватив руками эту самую бестолковую часть моего организма, я застонал и даже прикрыл от боли глаза.

— Вот видишь! Куда ты поедешь? Лежи уж.

— Андрей! — вполсилы заорал я, решив прибегнуть к последнему средству. — Она хочет ехать в город! Одна!

Спустя несколько секунд с лестницы послышалось шлепанье босых ног лейтенанта.

— Не, я сам съезжу! — решительно заявил лейтенант, появляясь в двери. Танкист очень спешил, и из одежды на нем оказалась только старая простыня, драпировавшая его тело по подобию тоги римского сенатора. Взглянув на него мы с Еленой дружно захохотали. Мне, правда, пришлось при этом поддерживать голову рукой, не то она просто бы отвалилась, как это частенько случалось с тряпичным клоуном Валерии. Но не засмеяться было невозможно, слишком контрастно смотрелось классическое одеяние лейтенанта и его синяя, распухшая морда. Заявить Андрей мог что угодно, хоть ноту протеста в ООН. Но вот появиться на людях с такой рожей…

Нездоровая полнота, прикрывшая его глаз еще вчера, сегодня приобрела добротный фиолетово-синий цвет. Опухшие, разбитые губы казались уже легким довеском к этому основному украшению лица нашего воина.

— Ты глянь на себя в зеркало, прапорщик, — усталым голосом сообщил я.

Андрей сурово показал мне здоровущий перевязанный бинтами кулак, но все-таки подошел к старому трюмо, стоявшему в углу комнаты.

— Мать моя, вся в саже! Вот это меня отделали! Как стенку под орех! — изумился он, трогая пальцем синее новообразование под глазом.

— Так что сидите, готовьте обед и присматривайте за Валерией, — заявила Елена, появляясь на пороге уже в пальто и с сумкой в руках. — Что купить, кроме мяса, картошки и бинтов?

— Газет, — в один голос воскликнули мы, а лейтенант еще добавил: — И как можно больше.

Как надоедливая, ворчливая бабушка Андрей трусил за моей женой до самого порога, давая массу самых разных советов, от очень дельных, где что купить подешевле и как туда проехать, до абсолютно бестолковых — как переходить улицу и почему нельзя садиться в машину к незнакомым людям.

Мы пялились в окошко до тех пор, пока стройная фигурка Елены не скрылась за деревьями, затем посмотрели друг на друга и молча вздохнули. У обоих было чувство, будто мы отправили женщину не в столицу европейского государства, а как минимум в тыл врага. Конечно, это было глупо, Елену никто из местных бандитов не знал. Кто обратит внимание на обычную женщину с продуктовой сумкой? Но вчерашний день словно что-то сломал внутри нас обоих. Об этом Андрей заявил за завтраком.

— Эх и дураки же мы были, что сунулись в столицу, — сказал он тихо, рукой помогая своим челюстям жевать котлету. — Собственно, это моя вина. Я вас сюда притащил.

— Да ладно тебе, — попробовал разуверить его я. — Кто же знал, что все так получится?

— Нет. Нам надо было смываться раньше. Еще когда тот дедок нас так классно обул. Я должен был догадаться, что это не наш масштаб. Две тысячи километров по тайге протопали, скольких людей похоронили, сколько раз сами могли загнуться. Выжили. А тут нас, как слепых щенков, тычут в собственную лужу.

— Что же теперь делать? — спросил я.

— Давай-как включим телевизор и посмотрим, скажут ли там что-нибудь про вчерашнюю бойню.

Совет показался мне дельным, тем более что мы уже пили кофе. Завалившись на диван, мы начали неторопливо смаковать бразильский напиток. По ящику передавали что угодно, кино, хоккей, только не то, что нам было нужно — последние новости. Впрочем, долго кайфовать в горизонтальном положении нам не дала Валерия. За заботами о ней мы забыли обо всем на свете.

Елена приехала уже вечером, по темноте. Мы тут же накинулись на нее, упрекая в том, что она так долго задержалась в столице. Ведь обратно ей пришлось идти уже в темноте.

Несмотря на все наши выговоры, Елена выглядела просто счастливой.

— Ты где была столько времени? — наконец догадался спросить я жену.

— Ой, как мне Москва понравилась! — напевно сказала она. — Особенно метро и Красная площадь.

— Что?! — в один голос с Андреем взревели мы. — Ты была на Красной площади?!

— Была. А что? Вы вон две недели по Москве шастали, а я кроме вокзала ничего и не видела, — возмутилась моя дражайшая половинка. — Вот и решила, съезжу посмотрю. Вдруг больше случая не представится. Вам что, жалко, что ли? Тем более я выполнила все ваши заказы.

Елена выгрузила из сумки кипу свежих газет, продукты, бинты, свинцовую примочку для Андрея, мазь Вишневского для его же рук. Мы с жадностью накинулись на прессу.

Пока Лена готовила ужин, мы пересмотрели все газеты. Странно, ни в одной из них не было ни словечка про такую грандиозную пальбу. Молчали и телевизионные новости. Лишь совсем уже поздно, в «Вестях», неулыбчивая женщина с красивыми глазами сказала примерно такие слова: — По информации, поступившей от МВД, вчера в Москве убит уголовный авторитет Шамиль Агаев. Это один из эпизодов большой криминальной войны между чеченскими и славянскими группировками за сферы влияния в столице. Вслед за этим целое сражение разыгралось в подмосковом дачном поселке, недавно облюбованном «новыми русскими» под строительство своих особняков. По разным сведениям, погибло от шести до девяти человек. О точных данных милиция умалчивает…

Диктор заговорила о чем-то другом, а Андрей плюнул на пол и выругался.

— Ты чего? — удивился я.

— Чего-чего! Мне интересно, чем там все закончилось. Для нас с тобой было бы лучше, если бы они там друг друга перестреляли. Пока чеченцы живы, нам в Москву соваться опасно. Да и с братками Коржана мне что-то неохота больше встречаться. А эти дуроломы из МВД ничего толком не говорят.

— Почему? — наивно спросил я.

— Да потому, что десяток трупов под Москвой это почти то же самое, что и труп на Красной площади. Это ЧП, это напуганный обыватель, это полет милицейского начальства вверх тормашками со своих ментовских кресел.

— А ты что, еще хочешь сунуться в Москву? — удивился я.

— Придется. Ты забыл про журналиста? Не дай Боже он напишет в своей статье что-то не то, нас вычислят за пять минут. Позвонить бы ему.

— А наш телефон? — Я кивнул на аппарат, старомодный, в стиле пятидесятых годов, черный, высокий. За все время, что мы жили на даче, он звонил раза четыре. Один раз хозяин интересовался нашими делами, да несколько раз звонившие ошибались номером и все спрашивали какую-то Ангелину Васильевну.

— Нет, опасно, — отверг это предложение Андрей. — Вдруг у него телефон под прослушкой? Сразу нас вычислят. Да и сейчас появились аппараты с определителем. Ты звонишь, а твой номер высвечивается на табло.

— Как здорово! — восхитилась Елена, подавая на стол хлеб и сбрасывая наши газеты на диван. — Это кто ж придумал? Поди японцы?

— Они, собаки! — вздохнул Андрей.

На следующий день все-таки кое-что просочилось в так называемую «желтую» прессу. Число убитых колебалось и здесь, но все единогласно признавали, что оба главаря, и Али, и Коржан, благополучно избежали пули.

Во второй день за газетами снова ездила Елена. Нам не очень хотелось ее отпускать, и не только из-за Валерии, ей-Богу! Но другого выхода не было. Во время недавних ночных боев мы лишились шапок, перчаток. Куртка Андрея пришла в полную негодность.

Пришлось посылать Елену в город и на третий день. И лишь еще через два дня я смог наконец съездить в город и позвонить Санину. В первопрестольную я соваться не стал, вышел на одной из остановок, с трудом отыскал исправный таксофон и набрал номер редакции. Пришлось немного подождать: его искали по кабинетам, но все-таки нашли.

— Да, Санин у телефона, — донеслось из трубки сквозь шорохи и скрипы.

— Я звоню по поводу статьи об артели «Заря». Вы обещали нам кое-что узнать. — Тут я замолк, опасаясь говорить дальше.

Но Санин все понял.

— Ах, вот вы о чем! Когда мы можем встретиться?

— Давайте завтра, — предложил я. — На том же месте, где и в прошлый раз.

— Разумно, — рассмеялся журналист. — Тогда и в то же время.

Вечером мы долго обсуждали, стоит ехать Андрею на эту встречу или нет. Глаз у него приоткрылся, но зацветшии синяки по-прежнему нельзя было спрятать ни за какими черными очками.

— Придется ехать тебе одному, — в конце концов согласился Андрей.

— Давай я с тобой съезжу, — предложила Елена. — Вдвоем мы будем привлекать меньше внимания.

— Ага, ты еще Валерку возьми! — возмутился Андрей. — Ну уж нет. Это слишком опасно.

— Иди ложись спать, — заявил я жене.

— А вы?

— А нам еще надо обсудить, что можно сказать этому писаке, а что нельзя.

Проговорили мы с Андреем до двух часов ночи. Взвешивали каждое слово, каждый факт. От этого во много зависела наша жизнь в дальнейшем.

На следующий день в одиннадцать часов я ошивался около автостоянки Казанского вокзала. Признаться, я сильно нервничал и беспрерывно перебирал в памяти лица людей, попадающих в поле моего зрения. Тысячи приезжих, челноки, таксисты, частники на извозе, просто прохожие — все они многократно прокручивались в моей памяти. Меня чуть не довел до паники шустрый блондинистый парень, мелькнувший перед моими глазами трижды за какие-то полчаса. Я уже лихорадочно перебирал варианты ухода, когда он появился снова, на этот раз нагруженный чемоданами и в сопровождении пожилой толстой дамы.

«Слава Богу!» — подумал я, вытирая пот со лба. От длительного напряжения у меня даже заболела голова. Все-таки крепко досталось моему личному «компьютеру» в последнее время. Чудо, что он совсем не сгорел.

Тут подъехал Санин. Я быстро нырнул на заднее сиденье и скомандовал ему:

— Поехали!

— Вы сегодня один? — удивился репортер, трогая машину с места.

— Да, мой товарищ приболел.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Да нет, через недельку он будет здоров.

После такого дипломатичного разговора мы молчали до самого переулка, того же, что и в прошлый раз. Здесь Санин заглушил двигатель и обернулся ко мне.

— Я проверил некоторые ваши данные, они подтверждаются.

— Какие, например? — насторожился я.

— Я разыскал дочь прокурора Румянцева. Она узнала почерк отца. Ей так и не объяснили толком обстоятельств, при которых он исчез.

— Она ездила туда, домой?

— Нет, ей прислали письмо из прокуратуры области. Если не секрет, о каком выходе из положения писал Румянцев?

— Доллары, — пояснил я. — Очень солидная сумма. Она была у него в дипломате.

— Он действительно был сильно болен?

— Судя по внешнему виду, да. Костюм на нем болтался как на вешалке, лицо нездорового цвета и постоянно пил какие-то лекарства. Ну, а вам что-нибудь удалось узнать о московских корнях этой аферы?

— Да, — Санин достал из своего «дипломата» большую кожаную папку, а оттуда несколько фотографий. — Непосредственным лоббированием лицензии «Зари» занимался вот этот человек. Тогда он работал в совете министеров РСФСР, пост занимал не очень значимый, но по своему положению Сергей Ивановича был вхож в самые высокие кабинеты. Очень толковый человек, об этом все говорят однозначно. Многие знали о большой дружбе Сергея Иванович с вот этим генералом. — Санин подал мне другую фотографию. На ней был изображен человек в милицейской фуражке. Я сразу узнал его. Слишком часто в последнее время он мелькал на телеэкране.

Меня как будто еще раз ударили по голове. Я держал на коленях снимки этих двух людей, пухленького чиновника в тонких золоченых очках и некрасивого человека в генеральской форме с холодным прищуром палача, и понимал, что мы попали в ловушку похлеще чеченского подвала.

— Значит, если мы сунемся с этим золотом в госорганы, то это… — Я с трудом подбирал слова, и мне помог закончить предложение журналист.

— Как минимум солидный срок. На вас повесят всех собак, и это еще в лучшем случае. Сергей Иванович вообще сейчас рядом с будущим президентом России. Числится в советниках…

— Что же нам делать? — растерянно спросил я.

— На вашем месте я бы укрылся где-нибудь за границей. — Увидев мой растерянный взгляд, Санин рассмеялся. — Да нет, я не говорю про Израиль или Америку. Сейчас вон сколько границ организуется. Тут неразберихи как минимум на несколько лет. А так вас могут вскоре вычислить. Кстати, я занимаюсь криминальными делами. Так вот: по милицейским каналам уже прошла ориентировка по продавцам золота.

Довольно точно они описали вашего друга, по вас пока ничего нет, лишь предположение, что работают несколько человек. Если раскручивать ваше дело по всем правилам, то надо начинать с исполнителей, с боевиков, с Бурого…

— Бурого уже нет в живых, — сказал я. Санин удивленно посмотрел на меня.

— Да, это верно. А вы откуда знаете? Официально об этом не сообщали.

— Пришлось его повидать перед смертью, — вздохнул я.

— Мой информатор сказал, что ему проломили череп золотым самородком. Я, признаться, ему не поверил. Уж очень экзотическая смерть. И, кажется, зря.

Я ничего не ответил. Тогда журналист напомнил:

— Вы обещали рассказать мне, как выбрались оттуда.

— Хорошо, слушайте, — вздохнул я. — Только не нужно указывать в статье наши имена и вообще, даже сколько человек избежало смерти.

Всю нашу одиссею я рассказывал ему больше часа. Про людей уже мертвых: Куцего, Ивана, деда Игната, я говорил откровенно. Умолчал лишь про скит, про нашу «радостную» встречу с Марьей Александровной. Конечно, смолчал про свое семейное положение, это уже ни к чему. Но и без этого Санин был в легком трансе, и почти беспрерывно курил.

— Потрясающе! Это же целый роман!

Тут я испугался. Действительно, как тиснет в своей газете все до мельчайших деталей.

— Надеюсь, вы не напишете про все это?

— Да нет, ни к чему. Только в общих чертах. Кстати, не вы одни пытаетесь ворошить это тухлое дело. Недавно ко мне в редакцию пришел один человек из тех мест, вертолетчик. Они с семьей перебрались в Подмосковье, и он решил, что ему здесь уже нечего бояться. Здоровый такой мужик. С порога уже начал рассказывать, что почем. Еле выпер его в коридор, потом вышли на улицу, там уж он развернулся. Его лучший друг был на той машине, что прилетела на следующий день после расстрела бригады. Вернулся подавленный, про то, что видел, молчал. Держался с неделю, потом запил, сказал жене одного из авиаторов, которого объявили пропавшим без вести, чтобы мужа больше не ждала. Уже совсем отключаясь, он бормотал как заведенный: «Всех бульдозером, как фашисты…» А следующим утром его нашли мертвым. Якобы сердце отказало, хотя вскрытие делать не стали. Его напарник еще через неделю будто бы застрелился на охоте. После этого все окончательно заткнулись и помалкивали. Сам этот вертолетчик потом летал на базу вашей бригады. Никаких следов. Только народу что-то мало было. Человек семь, не больше. Он их потом даже вывозил оттуда, уже в сентябре. Как он выразился, типичные урки.

Я подавленно молчал. Слишком хорошо представил себе, как бульдозер сгребает в яму тела мужиков.

— Когда будет готова ваша статья? — спросил я.

— Ну, практически она готова. А что?

— Подождите еще хотя бы дней десять. К этому времени мы уедем из столицы.

— Это будет после Нового года, — прикинул Санин.

— Да, примерно, — подтвердил я.

— Ну что ж, хорошо. Если не затруднит, позвоните перед отъездом, чтоб я знал, что уже не могу вам навредить. Вас подвезти?

— К ближайшей станции метро, если можно.

В этот раз я тоже подстраховался и уходил из города по сценарию Андрея: с неожиданными пересадками в метро, длительными проверками…

Домой вернулся совсем больным, разбитым. Даже дневной свет словно давил на мозги. Войдя в дом, я только и сумел, что отрицательно качнуть рукой и, раздевшись с помощью Елены, упасть в кровать. Лишь проспав часа два, я смог ответить на все расспросы Андрея и Елены. Рассказ мой не вызвал особой радости у обоих, скорее поверг их в шок. Особенно была потрясена Ленка. Все это время она жила спокойным ожиданием того, что рано или поздно все наладится и жизнь наша пойдет как прежде. Андрей воспринял все спокойней. Он уже догадывался, что жизнь загнала нас в очередную ловушку и пути назад нет. По случайному стечению обстоятельств в тот же вечер в новостях показывали какой-то прием, и я буквально на экране телевизора ткнул пальцем в обоих наших высокопоставленных врагов.

— Да, как это Жереба говорил: «Опять мотня начинается», — вздохнул Андрей.

— Ну и рожи у них. Такие самодовольные, — заметила Ленка.

Как раз в это время розовощекий круглоголовый чиновник в золоченых очках шепнул что-то на ухо милицейскому генералу, и тот согласно кивнул в ответ.

«Может быть, они решают сейчас нашу судьбу?» — подумал я.

До часу ночи мы соображали, что нам теперь делать.

— Надо уезжать, — сказал Андрей.

— Надо, — согласился я. — Но только когда твое личико перестанет пугать детей и милицию.

— Может, вы поедете раньше? — предложил он.

— Куда? — в один голос спросили мы с Ленкой.

— Журналист подсказал дельную идею. Надо ехать в одно из новых государств. Ну, бывших республик.

— Только не на Кавказ, — поспешно заявила Елена.

— Канэшно, дарагая! — согласился, юродствуя я, — тебя там сразу украдут в какой-нибудь горный аул.

— Средняя Азия отпадает тоже, — усмехнулся лейтенант. — В ихних гарэмах девушек с такими глазами еще нет.

— Смеетесь, балбесы, а дело-то серьезное, — приструнила нас Елена. — Хоть бы что дельное сказали.

— Ну, а что сказать? В Прибалтику нас не пустят. Остаются две славянские республики: Украина и Белоруссия. Выбор невелик. Куда желаете, господа?

— К морю хочу, — заявил я. — К теплу и солнцу.

— Ну, это совсем просто. Хай живе вильна Украйна!

Страну мы выбрали, осталось решить, когда туда ехать.

— Может вы действительно вперед поедете? — попробовал нажать лейтеант. — А потом я уже с золотом подъеду.

— И куда ты подъедешь? — спросил я.

— Ну, например, в Ялту.

Я задумался. Это было заманчиво, очень заманчиво! Риск попасться нам с Ленкой в лапы родной милиции сводился к нулю. Нас просто не за что было притянуть на цугундер.

— А что мы будем делать в этой Ялте? Снова золото продавать? — спросил я.

— Нет, рядом с домом нельзя заниматься подобными делами. Надо просто обосноваться и жить там. А золото? Пусть лежит, не заржавеет.

Мы чуть помолчали, затем я подвел итог всех наших дебатов:

— Утро вечера мудренее.

Я оказался прав на все сто процентов. Случай снова решил все по-своему. Еще с вечера я чувствовал какую-то ломоту во всем теле, но напавшая на меня во время поездки головная боль как-то оттеснила это на задний план. А утром я, едва проснувшись, понял, что со мной что-то неладно. В глаза словно насыпали песка, нос пропускал воздух с трудом, на виски положили два утюга.

— Лен! — позвал я жену, уже гремевшую в этот ранний час сковородками. — Потрогай мой лоб.

Ее ладонь показалась мне холодной, как у Снежной Королевы. Зато Ленка ахнула и побежала за градусником. Вернулась она уже вместе с Андреем. Тот тоже потрогал мой лоб, присвистнул и вынес вердикт:

— Ну, вот и уехали. Причем очень далеко.

— Андрюш, как ты думаешь, это у него грипп?

— Может быть. Но так же он горел и там, на перевале.

— Надо бы вызвать врача.

Андрей некоторое время раздумывал, потом решительно взялся за телефон.

— Позвоню Николаю. Уж он что-нибудь придумает.

Часа через полтора действительно приехал Николай, и не один, а с военврачом с погонами капитана. Быстро прослушав меня, простучав пальцами мою грудь, как дятел дерево, армейский эскулап вынес простой и ужасный приговор:

— Типичнейший бронхит. Если, как вы говорите, это уже второй случай за два месяца, то дело серьезное. Надо основательно лечиться, лечь в больницу, а летом обязательно сьездить к морю.

Пока он выписывал лекарства и объяснял Елене все, что надо делать, Андрей с майором уединились на втором этаже. Разговаривали офицеры долго, Ленка медика уже и обедом накормила, лишь после этого они спустились вниз. Мне показалось, что оба были чем-то озабочены. Николай даже отказался от обеда и заторопил разомлевшего после трех рюмок капитана.

— Пошли-пошли, у меня сегодня полно дел.

Глядя, как офицеры пробирались между сугробов по узенькой тропинке, Андрей сказал:

— Я предложил ему золото.

— А он что?

— Сказал, что возьмет. Поторговались немного, — Лейтенант усмехнулся. — Жук все-таки Николай. Цену назвал, будто я ему не золото, а серебро толкаю.

— Это не опасно? — спросил я.

— Да нет. Я сказал, что у нас всего два килограмма.

— Он вообще-то не удивился, что у нас есть золото?

Андрей снова улыбнулся.

— Нет, он ведь всех меряет по себе. А уж свою выгоду он не упустит.

Вскоре после этого Елена умотала в город за лекарствами, Андрей долго слонялся из угла в угол, затем вытащил всю нашу казну и принялся пересчитывать ее.

— Ну, что там? — спросил я.

— Мало, — буркнул он. Затем ему подвернулись наши с Еленой документы. Перелистав их, он присвистнул:

— Вот это да! Я и не знал, что у Ленки такая своеобразная фамилия.

Затем он задумался. Результатом его раздумий стал грандиозный шмон по всему дому.

— Что ты ищешь? — спросил я, наблюдая, как тот, чертыхаясь, разгребает многочисленные ящики столов и комодов.

— Твое какое дело? — буркнул он. — Лежи себе спокойно, болей на здоровье.

Вскоре этот тщательный обыск переместился на второй этаж, и я задремал, оставшись наедине со своей болезнью. Разбудил меня лейтенант, с озабоченным видом спросивший:

— У тебя почерк хороший?

— Ты что, издеваешься, что ли?! — возмутился я. — Как у курицы лапой.

— А у Елены?

— Ну, у нее ничего, неплохой.

— Ладно, придется отложить все до нее.

— Что ты задумал? — крикнул я вслед Андрею, но тот только отмахнулся.

Вскоре приехала Елена.

— Кошмар. В аптеках ничего нет, пришлось идти на рынок, покупать у спекулянтов. Промерзла так! — зябко передернув своими худенькими плечами, сказала она.

Отогревшись с помощью горячего чая и напоив меня таблетками, Ленка тут же подверглась атаке со стороны Лейтенанта.

— Лен, у тебя почерк хороший? — вкрадчивым голосом спросил он.

— Да ничего, учителя не жаловались. А что?

— Понимаешь, я тут наткнулся на твой паспорт. Если нас будут все-таки искать официально, то с твой фамилией это очень небезопасно.

Елена настороженно посмотрела на Лейтенанта.

— И что ты предлагаешь?

— Слегка изменить ее. Дописать.

Предложение Андрея вызвало у Ленки сначала только бурю негодования.

— Ни за что! У меня очень хорошая фамилия, и ничего с ней я делать не буду!

— Ну, Лен, пойми, от этого зависит, может быть, ваша жизнь, твоя, Юрки и Валерии. Подумай сама.

Ленка нерешительно посмотрела на меня. Признаться, мне ее фамилия очень нравилась. Конечно, звучала она забавно, Солома, но в сочетании с именем Елена очень даже неплохо. Тем более эти волосы цвета соломы, васильковые глаза…

Нет, фамилия ее мне очень нравилась.

А Лейтенант, как змей-искуситель уже подсовывал Ленке перьевую ручку и пузырек с тушью. Препирались они еще с полчаса.

— Да я просто не смогу! — отчаянно восклицала Елена, прижимая кулачки к груди.

— Сможешь! — орал на нее Лейтенант. — Ты женщина, ты все сможешь! Родить — родила? Ну вот, а мы сдохнем, если испытаем нечто подобное!

Еще с час они сличали тушь по совместимости оттенков, перепортили кучу бумаги. На все это я взирал со своей лежанки, предельно спокойный и отрешенный. Даже задремал. Разбудил меня Андрей, с улыбкой протянувший мне краснокожий документ.

— Золото у тебя, а не жена! Ей надо устроиться в банк и подделать чек миллионов на сто. Талант!

— Скажешь тоже, — устало вздохнул я, разглядывая разворот паспорта. Да, проделано все было безупречно. Елена Солома превратилась в Соломатину. Фамилия эта мне показалась несколько прозаичной, но что поделать. На что-нибудь более красивое фантазии у Лейтенанта не хватило.

Дней пять после этого прошли спокойно. За это время дважды приезжал Николай, второй раз он привез того же самого эскулапа с погонами капитана. Но основной целью для него все же было золото. Я, по-прежнему возлегавший на своем ложе, услышал только обрывки разговора Андрея с его другом:

— … ну я все уже, голяк. — говорил Николай — Надо папашу взять за бока, у него должны быть деньги в загашнике. А ты все-таки прибереги немножко на будущее. Времена дурацкие, деньги обесцениваются, а эта штука вечная.

— Да ну, плевать, еще раз в тайгу сходим и столько же огребем. Девчонку надо лечить, а это денег стоит.

Андрей свято придерживался нашей «геологической» версии.

К этому времени Елена усвоила и технику уколов. Сначала у нее не очень получалось. Рассматривая очередной синяк на заднице, я даже как-то проворчал:

— Нет, у бабки Пелагеи лечение лучше было. Никаких тебе уколов, одни травы да корешки.

Ленка обиделась, а лейтенант не замедлил съехидничать:

— Лен, ты его по бабкиному методу в духовку засунь. Сразу выздоровеет.

Разбитая морда Лейтенанта к этому времени начала приобретать человеческие черты. Губы перестали вспоминать жгучие поцелуи чеченских ботинок, опухоль спала, а синяк постепенно терял свои грозовые оттенки и, медленно съеживаясь в размере, начинал отливать коричневым с желтизной.

— Ну, еще дней пять, и я стану полноправным членом общества, — довольно заметил Андрей, разглядывая себя в зеркало.

Хотя я по-прежнему болел и чувствовал себя очень слабым физически, но душою как-то успокоился. Мне снова стало казаться, что все уже позади, хлопоты, волнения, опасности.

А тут еще Новый год приближался с неотвратимостью скорого поезда.

— Числа второго мы двинем отсюда куда-нибудь подальше, — размечтался Андрей, глядя на заснеженный двор. — Вот только Новый год встретим в нормальных условиях, а потом — вперед! К новой жизни.

Двадцать девятого, уже ночью, у нас сгорел телевизор. Андрей мгновенно вскрыл заднюю крышку, поковырялся в потрохах этого старомодного монстра и чертыхнулся.

— Что, серьезно? — спросил я.

— 6П45С, самая поганая лампа, цветовая и дефицитная.

Половину следующего дня он ходил мимо серого экрана телевизора, зверем поглядывая на это доисторическое чудовище. Ленка ехать в Москву на поиски нужной лампы наотрез отказалась.

— Не разбираюсь я в них, да и не знаю, где их искать. Сам же говоришь, что это дефицит.

Уже в третьем часу дня Андрей вдруг обратился ко мне.

— Слушай! Ну-ка, напряги свою уникальную память. На одной из соседних станций должно быть ателье по ремонту телевизоров. Там чуть в стороне от платформы вывеска еще «Телеателье».

— Ой, отстань, а! — Я как раз плотно пообедал и собрался подремать. Спал я в те дни как медведь в берлоге, часов по двадцать в сутки.

— Юра, не хами. Давай вспоминай.

Поняв, что от этого прапорщика так просто не отмотаться, я прикрыл глаза и напряг память.

— Ну есть, верно. Через две остановки, по ходу движения. Доволен?

— Молодец, — похвалил меня Андрей и убежал к себе наверх.

Вернулся он уже одетым.

— Куда это ты намылился? — возмутился я.

— За лампой, — ответил Андрей, укутываясь шарфом.

— С такой рожей? — попробовал подколоть его я, но Лейтенант торжественно извлек из кармана черные очки и напялил их себе на нос.

— Ну что, съел? — ухмыльнулся он.

Да, синяк Лейтенанта уменьшился уже настолько, что очки прикрывали его.

— А ты как буд-то знал что тебя ожидает, когда их покупал. Ну иди, ладно уж, — вздохнул я.

Но теперь в Андрея намертво, словно клещами, вцепилась Ленка.

— Никуда ты один не пойдешь. Поедем вместе, — заявила она, торопливо натягивая сапоги.

— Лен, ты что, это опасно! — хором принялись отговаривать ее мы. Но новоявленная Соломатина была непреклонна. Пришлось смириться.

Я остался в доме и смотрел в окно, как они идут по тропинке. Высокий, мощный Андрей и моя хрупкая как тростиночка Ленка в громадной песцовой шапке. Удивительное дело, но вместе они смотрелись неплохо. Лейтенант взял Ленку под руку и что-то непрерывно заливал всю дорогу до калитки, а та слушала и, как мне показалось, смеялась. Черт возьми, в первый раз в жизни я испытал укол ревности. Конечно, Андрей был мужик хоть куда, со мной не сравнить. Подойдя к трюмо, я внимательно посмотрел на свое лицо и со вздохом убедился, что в нем все осталось по-прежнему: те же веснушки, тот же нос картошкой, да и «ушные» локаторы никуда не делись, и даже не уменьшились в размере.

Чтобы хоть как-то развеять тоску, я включил приемник. Играла какая-то музыка — что-то с трубами и бабахающими взрывами тарелок. Минут пять послушав эту ерунду, я хотел уже было выключить, но вставать с дивана и идти до тумбочки целых три метра так не хотелось, что я просто положил на голову подушку и уснул.

Разбудил меня резкий звонок телефона. Спросонья я воспринял его как звук трубы архангела Гавриила, сзывающего грешные души на Страшный Суд, рванулся с дивана слишком резко и тут же получил за это головокружение и приступ кашля одновременно. Чуть отдышавшись, я взял трубку, собираясь услышать что-нибудь про Ангелину Васильевну, но голос звонившего показался мне знакомым.

— Добрый день! Как вы там поживаете?

— Скорее уж добрый вечер, — поправил я майора, глянув на синеющий за окошком свет. Хозяин дачи как-то сдавленно хохотнул и охотно согласился.

— Да, собственно, это вы верно заметили. Ну, и как дела?

— Да ничего, нормально.

— Как здоровье?

— Получше. Вам, может, Андрей нужен? Так он вышел, но скоро будет.

— Нет, ничего, все нормально. До свидания.

— До свидания, — ответил я и положил трубку с чувством легкого недоумения. Что ему нужно было? Зачем звонил?

Вернувшись обратно в комнату, я решил выключить приемник, монотонно вещавший очередные новости, и уже протянул руку, когда знакомое имя заставило меня замереть. То, что я услышал потом, повергло меня в шок.

— … Виктор Санин считался одним из самых талантливых журналистов, специализи рующихся на криминальной теме. Неизвестно пока, связано ли его убийство со статьей, появившейся в сегодняшнем номере «Московского комсомольца», но, как заявил редактор газеты, статью он получил по электронной почте буквально за несколько минут до убийства журналиста. Сам материал статьи достаточно сенсационен и затрагивает слишком высокопоставленных людей, чтобы можно было ожидать быстрого раскрытия заказчика и исполнителей этого преступления…

Диктор заговорил про что-то другое, а я уселся в кресло и минут пять не мог прийти в себя. У меня даже пот выступил на лбу. Машинально вытерев его, я снова обратился к приемнику, начал лихорадочно крутить ручки настройки, но по всем частотам звучали лихие праздничные мотивы, и я, выключив радио, уселся на диван и начал размышлять.

«Про что была эта статья? Если про золото, то убили его из-за нее. Теперь пойдет охота за нами. Ведь они теперь точно знают, что мы выжили и даже добрались до Москвы. Ну что же там было написано?!»

В конце концов я пришел к простому выводу — что бы ни стояло за этим убийством, нам надо как можно быстрее покинуть столицу. После этого я вытащил наши сумки и начал укладывать вещи, поминутно подбегая к окну. Увы, ни Ленки, ни Андрея не было видно. Они появились уже в темноте, ввалившись в дом с шумом и хохотом. Лейтенант был навьючен сумками как верблюд в караване. Елена несла только небольшую коробочку с елочной гирляндой. Ее заливистый смех просто сразил меня. Я никогда не слышал прежде, чтобы она так смеялась. Увидев меня, она со стоном сказала:

— Юрка, он замучил меня своими анекдотами. У меня уже от смеха живот болит.

— Смотри, что мы купили! — Лейтенант торжествующе поднял над головой одну из коробок. — Складную елку! Так что праздник у нас пройдет по полному распорядку согласно войсковому уставу.

Ленка первая поняла, что со мной происходит что-то не то.

— Юр, что такое? — тихо сказала она.

— Вы газеты купили? — в свою очередь спросил я.

— Конечно, — удивился Андрей, сгружая на стол всю свою поклажу. — Как обычно.

— Санина убили. Какая то его статья должна быть в «Московском комсомольце».

Теперь уже переменился в лице Андрей.

— Это что, тот самый журналист? — спросила Ленка.

— Да, — отозвался Андрей, роясь в одной из сумок. — Вот она.

Знакомое лицо журналиста глянуло на меня с первой страницы газеты. Лейтенант прочел вслух:

Мы стояли за спиной лейтенанта, и я прекрасно видел заголовок этой статьи: «Золото на крови». Да, это была действительно сенсационная статья. Санин очень здорово подал все, что мы ему рассказали. Не пощадил он и высокопоставленных подельников Бурого. Дочитав все до последнего слова, я уже был уверен, что убили его именно из-за этого. Едва Андрей кончил читать, я сказал то, что все время вертелось у меня в голове:

— Уходить надо. Сегодня, сейчас. Вещи я почти собрал.

Лейтенант только согласно качнул головой. Елена спросила:

— Где Лера?

— У себя, в уголке.

Мы прошли в зал. Ленка купила ей несколько кукол, и Валерия, решив, что они гораздо интересней двух глупых взрослых мужиков, часами возилась с ними, уже не допекая нас с Андреем. Девчонка спала на полу, положив голову на ватное туловище синеглазой куклы. Она и сама походила на куклу, только более крупную и красивую.

— Жалко, что у нее не получится настоящего Нового года, — сказал Андрей.

— Ничего, у нее еще вся жизнь впереди, — ответил я и пошел обратно в спальню, к своим сумкам. Уже собрав их, я вспомнил еще кое-что.

— Да, твой майор звонил, — сказал я Андрею.

— Николай? Давно? Что ему было надо?

— Не знаю, я так и не понял. Просто позвонил и спросил, как у нас дела.

Лейтенант явно встревожился.

— Ты чего? — удивился я.

— Понимаешь, он один может вычислить, что речь в статье идет о нас. Слишком много я ему разболтал, таких совпадений просто не бывает: таежные бродяги, золото. Голова у него варит хорошо.

Мы поднялись с Андреем наверх, в комнату, облюбованную Лейтенантом. По пути решали, что делать с золотом — дробить его на две части или везти все в одном рюкзаке.

— Вдруг меня повяжут с ним? А так все понадежней.

— Да ты пойми, я никогда не смогу его продать, — пытался объяснить ему я. Все-таки упаковали золото в один рюкзак. Мы уже закончили, когда яркий свет, на секунду вспыхнувший где-то за окном, привлек наше внимание. Андрей сразу погасил лампу и подбежал к окну. Я последовал за ним и успел заметить, как в полукилометре от дома, чуть левей, погасли фары нескольких машин. Место это мы хорошо знали, там кончалась расчищенная дорога. Приезжая к нам в гости, Николай оставлял машину именно там.

— Тебе не кажется, что это за нами? — тихо спросил Лейтенант.

— Ты думаешь? Может, случайность?

— Юра, я давно уже не верю в случайности. — И, словно очнувшись, он крикнул мне: — Быстро беги вниз, предупреди Елену. Пусть одевает дочь, и принеси гвоздодер из шкафа на веранде.

— Зачем? — удивился я.

— Не рассуждай! Быстро! — прикрикнул Лейтенант и даже подтолкнул меня к выходу, а сам снова приник к окну.

Я кубарем скатился вниз, промчался мимо Ленки, крикнув ей на ходу:

— Кажется, к нам гости. Одевай Лерку и одевайся сама! Быстро!

Фомку я нашел на самой нижней полке большого шкафа и еще на кухне услышал донесшийся сверху грохот. Бегом взбежав по лестнице, я увидел, как Андрей, открыв дверцу того самого странного шкафа, не церемонясь, скидывает на пол всю хранившуюся там утварь вместе с полками. Расчистив загадочную дверь, он выхватил у меня из рук фомку, подсунул ее под железо и со стоном навалился на нее всем телом. Раны на руках не позволяли ему приложить всю силу, и я тоже нажал на стержень гвоздодера, хотя и не понимал, зачем это все нужно. Лишь с третьей попытки язычок замка выгнулся настолько, что дверь, гулко завибрировав, наконец распахнулась. Мы не удержались на ногах и свалились на пол. Андрей первым кинулся к шкафу и, засмеявшись, похвалил сам себя.

— Все-таки, Юрка, знаю я армейскую натуру. Если можно стащить оружие, то офицер подобного шанса не упустит.

Я заглянул в сейф. Там стояли три автомата, снайперская винтовка, несколько цинков с патронами. Андрей взял один из автоматов, отстегнул магазин и, убедившись в наличии патронов, отдал мне.

— Пошли вниз встречать гостей, — сказал он, беря себе другой автомат.

Уже спускаясь, я спросил его:

— А если это из милиции?

— Плевать, пусть это будет хоть сам президент, — зло огрызнулся лейтенант.

Спустившись вниз, мы застали на кухне уже одетую Ленку и наполовину одетую Валерию. Жена моя, вместо того чтобы одевать дочь, стояла сбоку от окна и осторожно рассматривала что-то на улице, прикрываясь плотной портьерой.

— Что там? — спросил я.

— Около калитки несколько человек, что-то решают. О, один идет сюда.

Мы с Андреем проскочили в прихожую, встали по разные стороны двери.

— По-моему, это Николай, — донеслось из кухни. — Он идет один.

Андрей глянул на меня, на какую-то секунду задумался, отставил автомат в сторону, прикрыв его бархатной портьерой, а мне кивнул на дверь, ведущую на веранду. Я все понял без слов, осторожно приоткрыл ее и проскользнул в холодную, неотапливаемую пристройку, служившую хозяевам летней кухней. А в дверь уже стучали, негромко, но требовательно. Стараясь ничего не свалить в захламленном помещении, я пробрался к большому окну, состоявшему из небольших квадратиков цветного стекла. Осторожно выглянув наружу, я увидел на крыльце темную фигуру. Сзади не было видно никого. Это меня и взбодрило, и одновременно насторожило.

— Кто там? — услышал я голос Андрея.

— Свои! — радостно прокричал в ответ майор. Его своеобразный голос я узнал сразу.

Зазвенела щеколда, послышались радостные возгласы обоих офицеров, затем они прошли в дом. Последнее, что я услышал, был вопрос Николая:

— А где Юрий?

— Да спит, ему все нездоровится…

Я не отрывал глаз от калитки, забора, сугробов по другую сторону штакетника. Входная дверь осталась открытой. Я не слышал, как звякнула щеколда. Теперь все зависело только от меня.

Секунды текли томительно долго. За стенкой глухо звучали голоса Андрея, Ленки, Николая. Несмотря на холод, пот заливал мне глаза.

— Ну, где вы там? — пробормотал я себе под нос. — Давайте.

И они появились. Несколько темных силуэтов выросли как из-под земли. Луны не было, но белый снег зимой никогда не позволит темноте властвовать ночью полностью. По одной черные фигуры проскакивали через калитку и устремлялись к дому по единственной расчищенной тропинке. Машинально я начал считать.

— Один, два, три… пять!

В руке первого из них я явственно разглядел пистолет. Теперь мне было плевать, кто это такие: бандиты, милиция или КГБ. За моей спиной находились дочь и жена, я не мог ими рисковать. Вскинув автомат, я поймал на мушку первого из бегущих. Я просто нажал на спуск, грохот выстрелов и звон стекла слились в одну яростную какофонию звуков. До первого из этой шестерки нападавших было чуть больше пяти метров, так что промахнуться я никак не мог. Пули попали ему в левый бок, и сила удара была так велика, что мужика выбросило с тропинки. Я потянул очередь дальше. Благодаря тому, что я находился чуть сбоку от нападавших, почти каждая пуля находила жертву. Еще двое упали на снег, скошенные свинцом.

Следующий за ними бестолково метнулся назад, столкнувшись со своим напарником и помешав тому выстрелить. И лишь последний из этой шестерки успел открыл огонь. Я увидел, как дважды блеснул огонь выстрелов, и над моей головой зазвенело разбитое пулями стекло. Я машинально отпрянул в сторону, затем снова дал очередь по тому месту, откуда только что видел вспышки огня, но мой противник успел пробежать чуть вперед и укрылся за трупами. Я понял это слишком поздно, и следующий выстрел незваного ночного гостя едва не стал для меня роковым. Пуля свистнула над моим левым виском, и я даже почувствовал что-то вроде легкого ветерка, слегка растрепавшего мне волосы.

Отпрянув в сторону, я от души выругался, пригнулся и проскочив под окном в дальний угол террасы следующую очередь дал оттуда, опять устроив грандиозное стеклобитие дачных витражей. После этого я сразу пригнулся, решив уже не испытывать судьбу. И точно, две пули разнесли квадратик красного стекла, засыпав меня осколками. Я быстренько вернулся на свое прежнее место, выпустил патрона четыре в сторону темного бугорка на тропинке и отпрянул в сторону. Две пули с легким свистом ударили в стену дома, пролетев точно в разбитые квадратики стекол. Определенно этот парень хорошо стрелял.

Наша ночная дуэль могла затянуться надолго, но тут над моей головой, откуда-то со второго этажа, треснул одинокий выстрел. Я не понял, в чем дело, но, выглянув в окошко, увидел, как приподнялась из-за двух трупов человеческая фигура, донесся болезненный стон и снайпер завалился навзничь.

«Это Андрей!» — понял я. С минуту я еще разглядывал этот странный ночной пейзаж а затем прошел в дом. Лейтенант как раз спускался сверху, уже одетый, с рюкзаком за плечами и снайперской винтовкой в руке. А на кухне сидела Елена в расстегнутом пальто и расширенными от ужаса глазами смотрела куда-то вниз, на пол. Я глянул туда и увидел лежавшего лицом вниз хозяина дачи. От головы майора медленно растекалась лужа крови.

— Он что, дернулся? — спросил Андрей. Ленка как-то судорожно закивала головой. И лишь теперь я заметил в ее руке пистолет.

Теперь мне все стало понятно без слов. После того как я начал стрелять, Андрей быстренько обезоружил своего старого «друга», сунул пистолет Елене и велел той стеречь майора. Но Николай не воспринял мою жену всерьез и полез отбирать оружие. Я за своей стрельбой даже не услышал скромный хлопок пистолетного выстрела, разнесшего лысеющий череп гениального снабженца во втором поколении.

Пора было уходить, но Ленку затрясло судорогой истерики. Слава Богу, что Андрей уже отобрал у нее пистолет.

— Лена, Лена, надо уходить! Лена, прекрати. Бери Валерию, и уходим.

Лейтенант пробовал привести ее в чувство, но та уткнулась лицом в грудь Андрею и отчаянно заревела. Андрей через ее голову глянул на меня и с беспомощной улыбкой спросил:

— Что с ней теперь делать?

Я только пожал плечами.

— Тогда иди одевайся и одевай дочь. Да побыстрей!

Минуты через три мы с Валерией были готовы к походу. Андрей все пытался успокоить Ленку, гладил ее как маленькую по голове, шептал что-то на ухо. По лицу его катился пот, и я не был уверен, что это от жары.

— Юрка, как можно меньше вещей. Главное — возьми деньги и документы.

После этого он напялил на все еще всхлипывающую Елену шапку, отдал ей дочь, и она словно на автопилоте медленно пошла к выходу.

— Юр, не пускай ее первую на крыльцо, пойди подчисти там! — скомандовал Андрей. Я рысцой обогнал свое семейство, закинул на плечо сумку что побольше, в левую руку взял сумку поменьше, а в правую автомат. Так мы и вышли на крыльцо.

Меня удивило, что Андрей все еще ковырялся в доме, хлопал дверцами столов и шкафчиков. Он явно что-то искал.

Свежий морозный ветер сразу ударил мне в лицо. Похоже, менялась погода, и низовой, пронизывающий ветер сразу пробрал меня до костей. Я шел впереди всхлипывающей Елены, надрывался под тяжестью сумок и напряженно вглядывал ся в темные тела, застывшие в самых неожиданных позах. Чтобы обойти завал из трех тел, я вынужден был ступить в сугроб и, продравшись сквозь плотный снег, протоптал дорогу для примолкшей Елены. Ее истерика кончилась из-за шока, полученного ею при виде этих шестерых, убитых ее собственным мужем. А мне просто отрывал руку автомат. Я пробовал нести его, как это делают супергерои в американских фильмах, подняв ствол вверх, но быстро понял, что я не Шварценеггер. Так и волок его как третью сумку.

Андрей догнал нас уже у калитки. Он тяжело дышал, все-таки пришлось бежать с почти сорока килограммами золота за плечами.

— Куда теперь? — спросил я. — На платформу?

Он отрицательно мотнул головой, чуть отдышался и высказал свою идею:

— Пойдем к машинам. Я взял у Кольки ключи.

В тупичке за огромной кучей снега, которую нагреб бульдозер при расчистке дороги, стояли три машины — «Нива», «Форд» и бежевая «Волга» Николая.

— Хорошо хоть не загородили ее, — сказал Андрей, открывая дверцу машины ключами. Мы погрузились. Елена с дочерью устроились сзади. Андрей сел за руль, я рядом с ним. Уже когда Лейтенант разворачивал машину, я заметил в окнах покинутой нами дачи всполохи бушующего огня.

— Ты поджег дачу? — удивился я.

— Да, вылил две бутылки ацетона, она быстро занялась.

— Зачем? Их же быстро найдут.

— Да, какая разница, стрельба и так слышна была на Красной площади. У меня не было времени стереть все отпечатки пальцев.

Я боялся, что у небольшого домика сторожей нас остановят, но охранников по-прежнему не было видно. Лейтенант думал о том же.

— Поди уже Новый год справляют.

Через полчаса мы выбрались за отдаленные окраины столицы, хотя и не считающиеся Москвой, но по сути давно уже проглоченные этим городом-монстром. Андрей, переключая скорости, как-то постанывал. Я заметил, что бинт на его ладони пропитался кровью.

— Давай-ка я тебя подменю. Лен, надо его перевязать. — Я обернулся к жене, пожалуй впервые за то время, что мы ехали в машине. Лицо ее осунулось, под глазами набрякли мешки, но она кивнула уже спокойно:

— Да, конечно.

И я подумал о том, что, оказывается, совсем не знал ее. Считал ее большим ребенком, нежным, оранжерейным цветком. А она неожиданно проявила столько силы, воли и мужества.

Пока я вел машину, Елена перевязывала Андрея.

— Опять кровь выступила сквозь шов, — озабоченно сказала она, обрабатывая его ладонь. — А ведь уже совсем было зажило.

— Андрей, куда мы едем?

— Подальше от Москвы. На юг. Надо пересесть на поезд.

С машиной мы распрощались в Туле. Нашей целью был Крым, но билетов до Симферополя не оказалось, пришлось взять до Одессы.

— Ничего. Где-нибудь в Харькове пересядем, — подбодрил нас Андрей. — Давайте разделимся.

Он пояснил свою мысль уже на перроне.

— С этой минуты мы друг друга не знаем. Вы едете отдельно, на меня ноль внимания. Ясно?

— Зачем все это? — спросила Ленка.

— Пойми, крошка, — терпеливо начал объяснять лейтенант. — Нас слишком многие видели вместе. Те же алкаши-сторожа, а военврач? Забыла? Так что вот вам все деньги, а я забираю золото. Хорошо?

Мы нехотя подчинились. Он все говорил правильно, но мы как цыплята за клушей привыкли следовать за ним повсюду.

ДОРОГА В НИКУДА

Уже сейчас, несколько лет спустя, раздумывая о том, что нам помогло избежать длинных рук правосудия, я пришел к выводу, что на нас работало само время. Разваливалась громадная империя. Политики, военные, милицейские чины пытались урвать себе кусок побольше. Избавившись от союзного руководства, они чувствовали себя огро-омными начальниками и делали все, чтобы еще больше подчеркнуть свою самостийность. Нас еще могла перехватить дорожная милиция, но мы сели в поезд тридцатого декабря и за два дня пути не видели ни одной милицейской фуражки. Рассыпающаяся страна уже во всю отмечала Новый год.

Мы это поняли сразу, лишь только вошли в вагон. Проводница еле стояла на ногах. По-моему, она даже не видела нас, поскольку оба ее глаза смотрели на собственный нос. Махнув рукой куда-то в глубь вагона, она пробурчала:

— Места там, дальше, — и боком уползла к себе в купе.

Несмотря на поздний час, в вагоне полыхал свет, густо стоял табачный дым, долдонили что-то пьяные голоса. Кочевой народ уже вовсю праздновал самый светлый праздник всех времен.

Мы с Еленой еле отвоевали нижнюю полку, согнав с нее молодого, прыщавого юнца, явно перебравшего дармового портвейна. Я устроился на боковушке напротив, на второй полке. Оттуда я видел, как Андрей прошел дальше и устроился через два купе от нас. А Елена уже наводила в нашем купе свои порядки.

— Перестаньте курить! — строго обратилась она к усатому дедку, смолившему какую-то особенно слезоточивую гадость. Старик, к моему удивлению, повиновался, хотя до этого я вообще сомневался, что он что-либо понимает, настолько мало осмысленности выражал его взгляд. Этому способствовала его бабка, поддатая чуть в меньшей степени, чем ее супруг.

— Та загаси ты свою люльку поганую, побачь, туточки ведь ребеночек!

Тем временем юноша, дистрофическое дитя советского строя, резко побледнел и побежал в тамбур блевать. Елена устроила сонную Валерию на голый матрас и пошла к проводникам выбивать постель. Вернувшись, она сказала:

— Кошмар. Они там все пьют и пьют…

А веселье кругом продолжалось. В одном месте затянули заунывную песню, при этом не выговаривая и половины слов. Хохот сменялся руганью, в тамбуре уже дрались, и там же рядом раздавались «рыдания» нашего юного друга. И несмотря на это, уже через полчаса мы спали. Последние московские события вымотали нас до изнеможения.

Утром я даже не сразу понял, где нахожусь. Равномерное покачивание, перестук, жесткая полка. Впервые в жизни я не узнал место своего обитания. На секунду мне показалось, что я опять на плоту, и это шумит подо мной река, и холод, холод, холод. Лишь крик над ухом какого-то замерзшего пассажира: — Э, проводники, вы топить собираетесь или нет!? Задубели как собаки! — вернул меня к реальной жизни.

Подняв голову, я посмотрел первым делом в сторону своего семейства. Они еще спали. Ленка съежилась клубочком, обняла дочь, поверх одеяла накинула свое пальто. Выходя в тамбур, я увидел опухшую с перепоя проводницу, пытающуюся растопить печь. Весь этот день прошел под знаком похмелья, ну а кончился, как и полагается в новогоднюю ночь, грандиозной пьянкой.

До сих пор я не пойму, откуда в поезде взялось столько выпивки. Ну, прошлась по вагону парочка спиртоносов, но цены, что они заламывали за свое подозрительное зелье, показались мне сумасшедшими. К моему удивлению, дед с бабкой купили по литру на брата.

— Та шо за праздник без горылки! — пояснил дед, плотоядно облизывая губы.

«Да, похоже что сегодня будет полный дурдом! «— решил я.

Праздничный гудеж начался сразу после ликвидации похмельного синдрома. Уже часов в пять вечера вагон напоминал растревоженный улей. Слава Богу, пацан-переросток уже сошел, и я перебрался на полку над Еленой. К этому времени мы уже знали всю биографию семейства Пацюры. К счастью, словоохотливые старички больше говорили сами, чем спрашивали. А в восьмом часу вечера они на два голоса принялись спивать свои заунывные хохляцкие песни.

Волновало меня то, что я редко видел Андрея. Тот очень долго дрых на второй полке, подложив под голову свой тяжелый рюкзак. Проходя мимо я еще подумал: «Эх и дорогая же у него подушка!»

Затем Лейтенант сидел за столом, его щедро угощали и не только закуской. Сначала я был спокоен. Чтобы свалить Андрея выпивкой, надо приложить очень много усилий. Лейтенант не зря хвалился подвигами в этой области народного искусства. Уже к десяти часам вечера купе, где он ехал, стало чем-то вроде клуба. Пассажиров туда набилось раза в три больше, чем полагалось по билетам. Взрывы хохота, соленые анекдоты, забористые частушки, а затем и невесть откуда взявшаяся гармошка превратили купе Андрея в центр праздничного веселья.

Самыми трезвыми в вагоне оставались мы с Еленой. Лишь в двенадцать ночи мы поцеловали спящую дочку и выпили по рюмке портвейна, любезно предложенного нам соседями. Сами они предпочитали пить водку.

Примерно через полчаса к нам пробился с бутылкой шампанского Андрей. Шею его украшала лента серпантина, и, судя по лихорадочно блестящим глазам и заплетающемуся языку, лейтенант был мертвецки пьян. Не смотря на это Андрей свято придерживался выбранной нами легенды.

— А вот с этими пассажирами я еще не пил! — провозгласил он, разливая нам по стаканам шампанское.

Рука его при этом дрогнула, залив белой пеной столик. Старик хохол тут же запротестовал:

— Ни-ни, я эту газючку нэ потребляю. Я горилку.

Зато старуха его охотно подставила стакан под дармовую выпивку.

Андрей торжественно провозгласил:

— Желаю всем забыть все плохое, что произошло в прошлом году. Дай Бог, чтобы в Новом году все было совсем по-другому!

Смысл его тоста поняли только мы с Еленой. Выпив шампанского, Андрей поцеловал Елену, чмокнув в щечку спящую Валерию и пошел дальше вдоль вагона. Я его догнал и шепнул на ухо:

— Андрей, прекрати пить!

— Все нормально, все под контролем, — еле выговаривая слова, шепнул мне лейтенант.

Последний раз я видел его в том же купе уже во втором часу ночи. Пышногрудая блондинка с увядающим лицом так страстно лезла к нему целоваться, что я побоялся, как бы она не лишила лейтенанта девственности при всем честном народе.

В третьем часу ночи гудеж пошел на убыль, и мы все втроем устроились на нижней полке. Я задремал, чувствуя на щеке дыхание Елены, а под боком тепло дочери. Примерно через час я проснулся от того, что воспринимал всегда болезненно, от холода. Вагон явно выстывал, а одеяло оказалось слишком коротким.

«Проводники, похоже, опять отключились. Пойду-ка подкину угля, — подумал я, — а то опять задубеем к утру».

Осторожно выбравшись из-под одеяла, я встал, обулся и пошел к тамбуру. Проходя мимо купе Андрея, я глянул на его полку, и меня прошиб пот. Она была пуста. Исчез и рюкзак Лейтенанта. Во всем вагоне стояла тишина, нарушаемая только стуком колес да многоголосым храпом пассажиров. Мне послышался какой-то шум со стороны тамбура, и я бегом рванулся туда.

Первое, что я почувствовал, высунувшись в тамбур, яростный морозный ветер, врывающийся в открытую дверь вагона. И в проеме этой двери сплелись в борьбе три фигуры. Ситуацию я понял мгновенно. Двое парней пытались выбросить из вагона Андрея. Тот упирался, но уже из последних сил. Ничего не соображая от ненависти, я кинулся вперед, нанося свои легковесные удары по головам мужиков. Один из них оставил Андрея и повернулся ко мне.

— Ах ты щенок, туда же хочешь? Ну иди!

И, ухватив жесткими, как клещи, руками, он поволок меня к открытой двери. Я попробовал упираться ногами, но детина так сдавил мое горло, что я почти задохнулся. Поток ледяного ветра ударил мне в лицо, перестук колес нещадно давил на уши, я пытался разжать его руки, но у меня ничего не получалось. А верзила молча сопел да дышал на меня перегаром. Как у меня получилось то, что я сделал потом, я не пойму и сейчас. Мозги у меня не работали совсем. Резко взмахнув рукой, я попал своему врагу пальцем в глаз. Он отчаянно взвыл, хватка его ослабла, и я сумел вырваться из его объятий. Напоследок детина все-таки ударил меня наотмашь локтем, и я, отлетел в другой конец тамбура, упав на жесткий железный пол. При этом я еще хорошо приложился головой об дверь. Но отдыхать было некогда. В тусклом свете фонарей было видно, что Андрей по-прежнему сопротивлялся второму громиле, а вот первый, зажав одной ладонью глаз, шел на меня.

— Ну гаденыш! Счас я тебя раздавлю! — прошипел он.

Пробуя встать, я нащупал под рукой что-то продолговатое. Лишь взглянув на этот предмет, я осознал, что держу в руках кочергу, вывалившуюся из-за плохо закрытой дверцы отопительного агрегата вагона. Первый удар я нанес, не вставая с пола, снизу вверх, по мужскому достоинству нападавшего. Он коротко, мучительно застонал и невольно наклонился вперед. Я быстро вскочил на ноги и со всей силы опустил кочергу на бычий загривок детины. Как подкошенный он упал на пол и замер без движения.

Андрею же приходилось совсем туго. Практически он уже висел за пределами вагона, только руками еще держался за поручень да ноги цеплялись за ноги врага. А тот, совсем озверев, колотил Андрея кулаками по голове. Раздумывать было некогда, и я опустил кочергу на затылок убийцы. Он даже не вскрикнул, просто осел на пол, и сквозь его темные волосы проступила такая же темная при таком освещении кровь.

Бросив кочергу, я помог Андрею твердо встать на ноги, он сделал шаг вперед и без сил сполз на пол, прислонившись спиной к стенке вагона. Рядом с ним приземлился на грязный пол и я. Мы оба тяжело дышали, по лицу Андрея текла кровь.

— Кто они? — спросил я, кивая на два неподвижных тела.

— Вагонные гастролеры. Ворье,… майданники. Почуяли, что у меня что-то солидное в рюкзаке. Подмешали какую-то гадость в пойло, до сих пор голова болит. Все слышал, а как во сне — ни ногой, ни рукой дрыгнуть не мог. Только когда дверь открыли… воздух освежил, а потом уже и ты подоспел.

— Рюкзак где?

— В ящике под первой полкой. Они хотели меня выкинуть, а его забрать. Сошел человек, и никаких проблем.

Тут первый из крещенных моей кочергой застонал, положил руку на голову и начал приподниматься. Я поразился. Приложил-то ведь я его хорошо, со всей силы. Поднялся на ноги и Андрей. Вдвоем мы спровадили живучего бандита туда, куда он хотел отправить нас с Андреем. За ним отправился и его молчаливый подельник. Ей-Богу, пожалуй, впервые я не испытывал ни малейших угрызений совести. Как там говорила мать Пелагея? «…Каждому воздастся той же мерою добра и зла…» Кажется, так.

— Иди в вагон, — велел я Андрею.

— Куда теперь едем-то, Юрка? — спросил Лейтенант.

Он ужевытер с лица кровь, лишь по глазам было видно, что состояние у него по-прежнему болезненное.

— Да теперь что гадать! Едем до Одессы.

— А потом?

— Есть там один городишко. Дыра дырой, но мне он нравился. Крепость там старая. На берегу лимана. Белгород-Днестровский. Часа два еще электричкой от Одессы. Там попробуем бросить якорь.

— Хорошо, — кивнул Андрей, подобрал с пола шапку и прошел в вагон.

Я наконец-то смог заняться тем, зачем, собственно, и вышел в тамбур: подкинул в топку угля. Лишь после этого я почувствовал, какой вокруг холод. Я ведь выскочил в тамбур в одной рубашке. Зябко передернув плечами, я пошел к себе. Проходя мимо купе проводников, увидел в приоткрытую дверь лежащую лицом вниз одну из наших железнодорожных стюардесс. Рука ее свешивалась с полки, а по полу перекатывалась пустая бутылка из-под водки.

Проходя мимо купе Андрея, я увидел, как он проверяет свой «золотой» рюкзак. Подняв на меня глаза, он лишь утвердительно кивнул головой. Странно, мне было бы даже легче, если бы у нас все-таки стырили этот опасный груз.

Так в то утро я больше и не уснул. Слишком велико было возбуждение. А днем поезд пришел в Одессу-маму.

Проводницы поднялись минут за пятнадцать до прибытия на конечную станцию и подняли колоссальный шухер со сдачей белья. Половину пассажиров, упившихся за ночь до скотского состояния, пришлось будить чуть ли не пинками. Так что более унылой и хмурой толпы приезжих Одесса еще не видела. Почти всех сошедших с нашего поезда качало так, словно они до сих пор путешествовали, причем не на поезде, а на корабле.

Странно, но очень плохо себя чувствовал и я. Все как-то плыло перед глазами, одолевала слабость, на лбу выступил холодный пот. Я понял, что меня опять просквозило в тамбуре.

— Ты что? Плохо себя чувствуешь? — встревожилась Ленка, глядя на меня.

— Да, похоже, у меня опять начинается бронхит, — сознался я.

— Может, пойдем в больницу? — предложила она.

— Нет, — я упрямо мотнул головой. — Доедем до Белгорода, а там уже будем лечиться.

Мы с час просидели на перроне, ожидая электричку. За это время я посвятил Елену в наши ночные приключения. Она выслушала все это с ужасом в глазах.

— Боже, это когда-нибудь кончится? — только и сказала она.

Наконец пришла электричка. Мы погрузились с Андреем в один вагон. Вид у него был неважный, лицо бледное, синяк, доставшийся ему от чеченцев, почти исчез, но появился кровоподтек от наших последних «друзей». Его мутило от подмешанной в выпивку отравы, и пару раз Лейтенант даже выбегал в тамбур, возвращаясь оттуда со слезами на глазах.

Сначала мне его было жалко, потом накатило безразличие, все как-то поплыло перед глазами, я увидел встревоженное лицо Ленки, но голоса ее уже не услышал. Просто потерял сознание.

Далее были какие-то клочки реальности. Покачивание, я открываю глаза и понимаю, что меня несут на руках. Более того, я сумел понять, что несет меня Андрей. Затем снова провал, лица врачей в белых повязках на лицах, и опять черная яма беспамятства.

Очнулся я через неделю. Белый потолок, желтые, крашеные стены.

«Больница», — сразу понял я. Время текло как переливаемый мед — медленно и тягуче. Не было ни сил, ни желания двигаться, шевелиться, что-то делать. Бесконечно долго я лежал и смотрел в потолок. Потом услышал какой-то возглас, и тогда в поле моего зрения появилось лицо жены.

— Юра, Юра! — дважды тихо позвала она, а потом спросила: — Юра, ты помнишь меня? Юра! Кто я?

С огромным трудом я открыл рот и, еле слыша сам себя, начал выговаривать:

— Лен, ты совсем рехнулась, что ли? Как это я могу тебя не помнить? Глупенькая ты у меня.

Ленка неожиданно разрыдалась.

— Ты чего? — удивился я.

— Мне говорили, что ты можешь совсем с ума сойти.

— Почему?

— У тебя был менингит и воспаление легких. Врачи вообще говорили, что ты не выживешь. А если и выживешь, то чокнешься!

— Нет, это у меня был не менингит. Просто меня слишком часто в последнее время били по голове.

— Ты все помнишь? — удивилась Ленка.

— Конечно, — отмахнулся я. — Помоги перевернуться, я хочу поспать.

В ТИХОЙ ЗАВОДИ

Врачи восприняли мое исцеление как чудо. Они приходили поодиночке и целыми толпами, листали историю болезни, ахали над диагнозами и графиками запредельных температур. Особенно их интересовала моя черепушка, не сдвинулось ли что там по фазе. Эскулапы задавали настолько глупые вопросы, что я разозлился и, чуть окрепнув, через два дня прочитал им на память всего «Евгения Онегина». На этот бесплатный концерт собрался почти весь персонал больницы. Судя по лицам этих мастеров скальпеля и стетоскопа, крыша поехала у них, а не у меня. Ну никак я не влезал в рамки их учебников и монографий. Особенно недоумевал их главврач, седой мужик с круглым, слегка бабьим лицом.

— Значит, головных болей вы не чувствуете совсем?

— Нет.

— А сновидения, кошмары не мучают?

— Сплю как сурок днем и ночью.

— Странно. На томографе бы вас просветить…

— Нет уж! — воспротивился я. — Вам дай волю, вы и черепушку вскроете, я вас знаю!

Правда, кое-какие изменения в моей голове все-таки произошли. Но этим я мог поделиться только с Андреем.

Ленка, можно сказать, жила в больнице. Валерию она поручила заботам одинокой старушки, у которой сняла комнату в старой части города. Навещала она ее раз в день, а так все остальное время проводила рядом со мной. Я с удивлением увидел, что она не только делала мне уколы, но и ставила капельницы.

— Ты что это разошлась? Пыряешь вовсю иголками, как заправская медсестра, — спросил я ее, прижимая ватку со спиртом к проколотой вене.

— А мне вообще сказали, что у меня талант и легкая рука, — заявила моя подруга, укладывая шприц в белую эмалированную посудину. — Вот вытащу тебя из больницы и пойду на курсы медсестер.

— Ты это серьезно?! — удивился я.

— А что? Я уже месяц только и делаю, что перевязываю да лечу вас. Уже как-то привыкла.

Глядя вслед уходящей жене, я подумал о том, что еще два месяца назад ее рвало при одном виде крови. Как быстро течет время, и как сильно оно нас меняет. Каждый день, прожитый с середины августа, стоил целого месяца жизни, а может быть, и больше. Иногда я себя чувствовал столетним стариком, выжатым прошедшей жизнью до состояния полной опустошенности.

— Почему не приходит Андрей? — спросил я Ленку.

— Соблюдает конспирацию, — ответила она.

Я удивился:

— А разве не он притащил меня в больницу?

— Он, но при этом здорово разыграл роль случайного попутчика. Знаешь, такого лихого ханыги, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Он сейчас живет с одной медсестрой из этой больницы. Одинокая баба, неплохая, с ребенком, собственный домик.

— А золото? — тихо спросил я. Ленка покосилась на подселенного недавно соседа по палате, нагнулась к самому моему уху и ответила:

— Он положил его в камеру хранения.

— Понятно, — с облегчением выдохнул я, а потом снова заволновался. — Слушай, а я во время болезни ничего лишнего не ляпнул?

— Знаешь, как я этого боялась? — призналась Елена. — Но слава Богу. Имен много называл: Куцый, Жереба, Игнат. Павла какого-то ты долго звал. Все кричал ему: «Прыгай, прыгай».

Ее даже передернуло.

— Жутко было, — призналась она. — Я думала, что ты уже с ума сходишь.

Еще через пару дней наконец-то пришел Андрей. Он появился в палате бесшумно, возник как привидение, в белом халате и белой же медицинской шапочке. Соседа моего не было, он ушел на процедуры, и мы смогли спокойно обнять друг друга.

— Ну и напугал ты меня, чертушка! — признался он, присаживаясь на кровать. — Сидел нормально, потом глаза закатились и хлоп на пол. Хорошо еще, что все обошлось. Как голова-то, не болит?

— Бывает немного, но это уже ерунда. Слушай, после этой болезни у меня что-то с памятью… Прямо как в той песне, помнишь: «Что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной, помню…»

И я подробно рассказал ему о высадке десанта во главе с Куцым, о гибели Жеребы и его мучениях перед этим, о последних минутах деда Игната.

— Понимаешь, все это настолько реально. Я это видел все словно своими глазами. И гул вертолета, и потоки воздуха от винта, и лай собаки. А Жереба! Я потом уже вспомнил, что мы нашли его нож воткнутым в землю рядом с твоей головой! Ты помнишь это?

Андрей кивнул.

— Черт его знает, — сказал он. — Все так логично. Я как-то не верил никогда в эти НЛО, экстрасенов. Но может, что-то в самом деле есть?

— Да. Только надо хорошо стукнуть человека по голове.

Мы посмеялись. Потом Андрей сказал:

— Я ведь попрощаться пришел.

Я даже привстал с кровати.

— Лежи-лежи! Надька, конечно, хорошая женщина, но понимаешь… Скучно мне. Не могу я уже так вот просто жить, хочется чего-то особенного.

— Ага, синяки зажили, можно зарабатывать новые. Повязку уже снял?

— Зажило… — Он показал мне правую ладонь с крупным розовым еще шрамом.

— И куда же ты хочешь податься?

— Поеду в Измаил. Попробую найти родню тех двух братов-акробатов, Витьки и Федьки. А потом хочу уйти через границу в Румынию.

— Что тебе там нужно? Румын ни когда не видел? Сходи на рынок, полюбуйся на молдован, это одно и тоже, — удивился я.

— Да нет, — рассмеялся Андрей. — Мир хочу посмотреть. Европу, Америку хотелось бы увидеть, Африку.

— Смотри, один уже пробовал перейти через румынскую границу транзитом до Рио-Дижанейро, — пошутил я.

— Учтем его ошибки, — подхватил Лейтенант.

— Измаил вообще закрытый город.

— Я знаю, — согласился он.

— Не понимаю я тебя. Мне сейчас никаких хлопот не нужно, только лечь на дно и тихо, мирно жить. А ты куда-то рвешься, опять в облака.

— Сам себе удивляюсь. Как там у твоего Онегина: «Им овладело беспокойство, охота к перемене мест…» Вот это как раз про меня. Мне в Союзе сейчас оставаться гораздо опасней.

— Да, это верно.

— Слушай, я возьму с собой килограммов пять… — Он не докончил фразы, так как открылась дверь и вошел мой сосед. Но я понял Андрея.

— Хоть все бери, — согласился я.

— Да нет, все не надо, — он подал мне кусочек картона с несколькими цифрами на нем. Я понял, что это номер ячейки автоматической камеры хранения и шифр кода.

— Ну, бывай, выздоравливай, крестник. И больше не болей.

Прощаясь, Андрей жал мою руку, улыбался, голос казался бодрым. А в глазах все равно таилась собачья грусть. Сейчас я особенно заметил, как сильно Лейтенант поседел. Противный очкастый старик, усевшись на соседнюю постель, пялился на нас во все свои четыре глаза, и я не смог ничего толком сказать Андрею. Только кивнул да покрепче сжал его ладонь.

— Кто это такой? — проскрипел старикан, когда дверь за Андреем закрылась.

— Мой спаситель, — коротко ответил я, отвернулся к стенке и укрылся с головой, чтобы ни кто не видел моего лица.

Лет пять мы не знали о нем ничего. За это время мы основательно угнездились в этом небольшом, но очень уютном городке. Через год умерла бабка, у которой мы снимали комнату. Последние три месяца она тяжело болела, Елена ухаживала за ней, колола обезболивающие, и хозяйка подписала на нас завещание на дом. Родных у нее не оказалось, так что других претендентов не было, все прошло тихо и спокойно. Домик был не очень большой, всего две комнаты и кухня. Во дворе я подвесил качели для Валерии. В небольшом садике Елена выращивает цветы, еще там растут два абрикосовых дерева, и пара вишен. Но больше всего я люблю грецкий орех. Пряный запах его листьев умиротворяет меня, и все лето под его раскидистой кроной у меня стоит шезлонг.

За эти годы мы все изменились. Елена давно уже кончила медучилище, и сейчас работает хирургической медсестрой, кроме того с недавних пор учится в вечернем медицинском институте. Но со следующего года ей надо переходить на дневное отделение. В больнице ее уважают и даже слегка побаиваются. Есть у нее такая дурная манера, долго смотреть в глаза неприятному ей человеку не моргая. Я сам не выношу этого ее взгляда. На работе она еще сдерживается, но дома частенько устраивает короткие истерики. И я, и Валерка уже знаем ее манеру вспыхнуть и наорать на нас по каким-то пустякам, и молча пережидаем эту кратковременную грозу.

Дочка вытянулась, волосы почему-то у нее потемнели, и теперь она похожа на мать только глазами. Она по-прежнему очень серьезный человек и командует мной в отсутствие матери.

А весной, в мае, нас посетил очень редкий гость.

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО ЛЕЙТЕНАНТА

Он постучал в нашу калитку поздно ночью. Наш Джек, помесь теленка и сенбернара, зычно отозвался на этот скромный звук пушечными выстрелами своего лая. Я накинул на плечи куртку и, подойдя к воротам, громко спросил:

— Кто там? Что нужно?

Пару секунд человек не отвечал, потом раздался тихий смех, и очень знакомый голос сказал:

— Ну вот, а я думал, что буду искать их по всему Союзу всю свою оставшуюся жизнь.

— Не может быть! — бормотал я, лихорадочно отодвигая все хитроумные запоры калитки. Лишь распахнув ее, я поверил, что чудо свершилось. Передо мной, освещенный лунным сиянием, стоял Андрей. После коротких криков, воплей, объятий я затащил его во двор.

— Пошли, а то всех соседей переполошим.

Миновав благодушного Джека, лишь обнюхавшего незнакомого человека, мы прошли в дом.

— Кто там, Юра? — спросила Елена, появляясь из спальни.

— Ты вот этого дяденьку случайно не знаешь? — спросил я, выталкивая Андрея прямо на середину комнаты. Такого радостного визга моей жены я не слышал со времен моего возвращения из тайги. Прямо с порога она прыгнула Лейтенанту на шею и повисла там, словно обезьяна на ветви баобаба. Андрей закружил ее по комнате, наконец оторвал от своей мощной шеи, посмотрел в Ленкино лицо и заявил:

— Нисколько не изменилась. Все такая же восьмиклассница.

— Ну скажешь тоже! — улыбнулась Ленка.

— А где Валерка? У вас больше-то никого нет?

— С этой сладу нет, а ты говоришь, кого-то еще. Вон, за шкафом спит.

Лейтенант осторожно прокрался в закуток, где стояла кровать дочери, и вернулся оттуда ошарашенный.

— Да, вот теперь заметно, как я постарел, — сказал он. — Надо же!

— Пошли на кухню, — предложил я.

Пока Елена разогревала остатки ужина и пыталась приготовить что-нибудь еще, мы с Андреем разглядывали друг друга.

— Да, Юрок. Ты изменился больше всех. Как это тебе удалось?

Я скромно улыбнулся. Если Андрей выглядел таким же стройным и поджарым, а Ленка никак не могла набрать больше отмеренных ей природой сорока восьми килограммов, то я за эти годы ушел в размере одежды на шесть номеров вперед.

— Работа у меня такая. При ней трудно остаться худым.

— И где же ты трудишься? Испытателем новых марок диванов?

— Нет, поваром.

— Уж не прибедняйся, — подала голос от плиты Ленка. — Не поваром, а шеф-поваром нашего самого знаменитого в городе ресторана.

— Да ладно, ресторан! Бывшая столовая при профилактории, — пояснил я. — Просто наши местные жучки его откупили и превратили во что-то вроде борделя с кабаком. Но платят неплохо, грех жаловаться, да и продукты какие только закажешь.

— Как же ты выбился в такие люди? — удивился Андрей.

— А ты не помнишь, что ли? Все началось с пшенки, забыл уже?

— Нет, такое не забывается.

— После того как мы здесь обосновались, надо было где-то работать. Устроился на кухню, и пошло-поехало. Как-то втянулся, начал литературу почитывать. Вон, — я кивнул головой на стеллаж за спиной Андрея, — сколько кулинарных книг собрал. Ну, и начало получаться.

Елена как раз подала на стол. Андрей поковырял картофель по-крестьянски, надкусил ромштекс.

— Твоя работа?

— Нет, я дом почти не готовлю, некогда.

Ленка достала кувшинчик домашнего вина, которое мы иногда берем у нашего соседа, молдаванина, и разлила по рюмкам.

— Ну давай, с возвращением, Лейтенант, — произнес я немудреный тост.

Андрей выпил, похвалил вино, а потом сказал:

— Давно меня никто лейтенантом не называл.

— Как же тебя называли? Капитаном, женералем? Давай колись. Рассказывай, где был, что видел. Тебе тогда удалось перейти румынскую границу?

— Конечно.

— А обратно когда вернулся?

— Позавчера.

Постепенно, под доброе красное вино, Андрей разговорился, и просидели мы так до утра.

Эпопея у лейтенанта оказалась похлеще, чем у Одиссея. Благополучно миновав Румынию, Андрей пробрался затем в Югославию и почти год варился внутри этого кипящего котла. Еле вырвавшись из все более погружающегося в войну государства-призрака, лейтенант попал в мирную Италию. Ну, а затем уже транзитом проследовал чуть ли не по всем государствам Европы.

— Там ведь свободный паспортный режим, главное — перейти одну настоящую границу, а дальше все уже легко.

Деньги Лейтенант зарабатывал в основном грубым физическим трудом — грузчиком, разнорабочим. Во Франции он случайно ввязался в криминальную историю и, дабы избежать длинных рук мафии и менее длинных, но цепких объятий полиции, записался в Иностранный легион. К его удивлению, там оказалось полно славян и даже один его сокурсник по военному училищу. После полугода жесточайшей муштры их бросили в самые гиблые места планеты — во Французскую Гвиану, на подавление восстания совсем уж первобытных племен. Это так не понравилось нашему правдолюбцу — каменный топор против автомата, что Андрей просто дезертировал, а дальше уже страны и континенты сменялись для него с калейдоскопической быстротой. Приходилось мыть золото и изумруды, добывать алмазы, с экспедициями прошел все джунгли от побережья Атлантики до самих Кордильер. Пришлось поработать и матросом, но иногда приходилось надевать и белый пиджак официанта.

— А что делать? Ну никак я не мог вырваться из этого чертова Белиза. Дыра хуже Баланино. Так и пришлось два месяца разносить коктейли на круизном лайнере.

Именно там его высмотрела сумасшедшая итальянская графиня. Так что обратно в Неаполь он прибыл на том же лайнере, но только уже в каюте первого класса. Следующие полгода могли показаться для многих райским сном. Лучшие отели и курорты Италии и Франции, Ницца, Канны, золотой песок французской Ривьеры. Живи и радуйся. Но внезапно Лейтенанту все это наскучило.

— Нет, баба она так ничего. Немного сумасшедшая, но это неудивительно с такими деньгами. Но вот ее знакомые, все эти кутюрье, художники, режиссеры — одна голубизна. До того замучили своими «интересными» предложениями, что я не выдержал да и разнес одну такую вечеринку. Вдребезги! Человек двадцать перекидал в бассейн, остальных просто загнал на пальмы. Софи кричит мне как своему бухгалтеру: «Уволю!» Тут меня совсем разобрало. Влепил ей затрещину и ушел. А она вопит вслед: «На тебе все мое!» Тогда скинул я смокинг, часы за двадцать тысяч баксов, амулеты, какими она меня опутала с ног до головы, и ушел в одних шортах. Благо как раз лето стояло. В Ницце все в таких нарядах шляются. На следующий день иду в порт, чтобы наняться на какое-нибудь суденышко до Черного моря, догоняет меня лимузин, высовывается моя графиня и кричит: «Андрэ, вернись, я все тебе прощу, только не уходи!» И смех, и грех. Прямо как в русской деревне.

До родины Андрей добирался еще месяца три.

— Пришлось купить на заработанные деньги фальшивый паспорт и устроиться на судно, идущее в Одессу. Ну, конечно, с такими документами пытаться пройти пограничный контроль не имело смысла. Дождался ночи, прыгнул в воду, поднырнул под корпус соседнего судна, и вот — здравствуй, Родина! Пообсох немного, и к вам. Хоть говорить по новой научусь, а то чувствуешь, что с моей речью?

Я кивнул. Проскакивали в его речи какие-то странные интонации, словно говорил иностранец, хорошо выучивший русский язык.

— Да, пять лет практически только матерился по-русски. Лен, а паспорт мой у тебя?

— Конечно. Что же я его, выбрасывать буду?

Я удивился. То, что Елена все это время хранила документы Андрея, показалось для меня новостью. Получив из рук Елены паспорт и военный билет, лейтенант облегченно вздохнул:

— Слава Богу, теперь я живу.

К этому времени уже рассвело. Елене надо было идти на работу, да и Андрей устал. Перед сном он заново познакомился с поднявшейся Валерией.

— Ну здравствуй, крестница! — Андрей протянул руку ничего не понимающей после сна заспанной девчонке, и я невольно посмотрел на его ладонь, на которой до сих пор виднелся побелевший шрам. Да, тогда, на сибирской обледеневшей дороге, лейтенант в самом деле окрестил Валерию своей кровью.

— Глаза те же остались, а так ничего похожего. А ведь такая была, просто живая кукла, — поделился своими воспоминаниями Андрей, потом спросил. — Тебе когда на работу?

— После пяти.

— Разбуди меня перед уходом, часа в три. Поговорить надо.

Проводив Андрея в спальню, я прилег на диванчике в зале, но долго не мог уснуть. Слишком многое вспомнилось.

Как и договаривались, в три я поднял Лейтенанта. Разговор он начал еще за обедом.

— Ты золото куда дел? — спросил Андрей.

— Спрятал.

— Далеко?

— Да нет. Тут, в окрестностях.

— Ты что, так и не притронулся к нему? Не взял ни грамма?

Андрей был, похоже, удивлен. Я отрицательно покачал головой.

— Мне нужно килограммов десять. — сказал он.

— Бери, — согласился я.

— Ты так спокойно говоришь, а ведь это наше общее золото. Там сколько?

— Осталось только артельное, тридцать шесть килограммов. А золотишко Жеребы ушло еще в тот раз.

Андрей как-то странно посмотрел на меня, потом отодвинул пустую тарелку и спросил:

— Ты даже не интересуешься, зачем оно мне нужно.

— Ну, если не секрет, то расскажешь сам, — спокойно ответил я.

Лейтенант покачал головой, рассмеялся.

— Да, Юрка, в этом ты изменился.

— В чем? — спросил я. Потом похлопал себя по животу: — В этом?

— Да нет, не в этом. Заматерел ты. Настоящий мужик стал. Да, а как там поживают претенденты на наше золотишко? Я прилично оторвался от российской действительности, не знаю в подробностях, что в стране происходит.

— С этим более или менее спокойно. Генерал давно в отставке, Сергей Иванович вообще проштрафился и сбежал от суда за границу. Коржан погиб через год после тех событий, а Али недавно, в Грозном.

— Ну, это совсем неплохо! — Андрей заметно повеселел. — Я почему-то больше всего боялся именно Али.

— Еще бы! Как он тогда у тебя перед глазами ножичком помахал.

Лейтенанта аж передернуло.

— Не напоминай. Мне раз это приснилось, и я так заорал во сне, что графиня аж под кровать полезла от страха. Слуги со всего дворца сбежались, думали, я убил их хозяйку.

— А то падение с горы тебе больше не снилось? — спросил я.

Андрей чуть смущенно отвел глаза.

— Раза три.

— Ну и как?

— Как-как! Все так же. Полный эффект присутствия и мокрые штаны. Хорошо, что это было в джунглях, а не во дворце.

Тут пришли мои женщины, разговор зашел совсем о другом, но о снах мы поговорили еще и на следующий день, когда пошли за золотом. Для этого нашего гостя пришлось специально экипировать. Ленка сбегала в магазин и купила ему спортивный костюм. Из моих запасов с друдом подобрали Андрею плотную штормовку с капюшоном.

Мы выбрались за город, полюбовались издалека внушительной панорамой старинной крепости и спустились вниз, к лиману. Андрей даже растерялся, когда я вытащил из рюкзака и протянул ему каску с шахтерской лампочкой наверху.

— Это что, так далеко?

— Конечно, — ответил я, облачаясь в точно такой же наряд. — К твоему сведению, я член местного общества спелеологов.

— Тебе же, по-моему, не очень понравилось тогда под землей. Помнишь Обрыв-скалу?

— Мне и до сих пор там не нравится, — со вздохом признался я. — Но надо же, не вызывая подозрения, навещать свое золото. Пришлось изображать энтузиаста. И это с моим-то животом!

Мы по очереди протиснулись в узкую щель в обрыве, включили фонари и начали пробираться по подземельям.

— И далеко тянутся эти пещеры? — спросил Андрей.

— Да черт его знает! До конца их еще никто не проходил.

— Не пойму, люди здесь поработали или природа?

— И то, и другое. Песчаник. Тут множество ходов, почти все идут от крепости к лиману.

— Красивая у вас крепость.

— Да, единственная осталась из старых турецких укреплений. Кстати, ее тоже брал Суворов. Только гарнизон здесь сдался, и крепость оставили как есть. Ее снимали в нескольких десятках фильмов.

— Какой ты стал патриот здешних мест, — попробовал съязвить Андрей.

— А ты что же сбежал со своей Ривьеры? Графиня замучила?

Андрей засмеялся. Он шел сзади, и я не видел его лица.

— Язва ты, Юрка. Знаешь, на что я надеюсь?

— На что?

— На то, что ты сейчас застрянешь, и я тебе буду щекотать пятки.

Я хрюкнул в ответ, вспомнив тот давний случай.

— Размечтался. Я в такие дыры не суюсь.

— Хитрый. Кстати, а что это я тащу такое тяжелое в рюкзаке?

— А тебе что, не нравится?

— Да нет, просто интересно.

— Цемент, песок и воду.

— Это еще зачем?

— Нужно, — огрызнулся я. — Все тебе расскажи. Замуровать тебя хочу здесь, не понял, что ли?

— Ну, спасибо, успокоил. А то я уж волноваться начал.

Мы выбрались в довольно обширный зал. Я скинул с плеч свой тощий рюкзачок, присел на него и вытер пот со лба.

— Что, привал? — спросил лейтенант, с облегчением скидывая тяжеленный рюкзак.

— Да нет, все, дошли, — обрадовал я его.

— И где? — Андрей огляделся по сторонам.

— Ищи, — подбодрил я его.

Андрей минут пять побродил по пещере, поковырял альпенштоком стены в нескольких местах, потом зачем-то согнал меня с насиженного места, постучал молотком по камню, удивленно хмыкнул.

— Ну ладно, не томи, показывай.

— Сдаешься? Вот здесь поковыряй. — Я ткнул в один из закоулков пещеры. Со своей задачей Лейтенант справился быстро.

Подковырнув неприметный с виду камень, он освободил его от объятий раствора и из образовавшейся ниши выволок знакомый рюкзак.

— Боже мой, он совсем сгнил!

— Ага, и золото заржавело. Видишь, какое желтое!

— Точно.

Золото я в свое время пересыпал в двойной пакет из толстого полиэтилена, и в свете двух фонарей желтоватая россыпь за матовой пленкой смотрелась не очень эффектно. Андрей покачал мешок в руках.

— Увесистое, — он протянул его мне. — На, подержи.

Я буквально отшатнулся от золота.

— Ты чего? — удивился Андрей.

— Даже прикасаться не хочу. Я давно уже поверил, что оно проклятое.

— С чего ты взял?

— А ты вспомни, чего нам оно стоило? Сколько на нем крови?! Две бригады артельщиков, вертолетчики, прокурор. И это только там, в тайге. А сколько трупов мы оставили за собой? Шестеро во главе с Куцым, Иван Жереба, Илюшка-эвенк, дед Игнат, а Павел! Дальше напомнить? Варя-почтальонша, эта уже совсем на нашей совести. Мне до сих пор ее лицо в петле снится. Ну и потом было весело. Трое во главе с «Марьей Александровной», потом Бурый с самородком в башке, журналист Санин, друг твой Николай и шестеро с ними. Знаешь, кстати, кто они?

Андрей помотал головой.

— Ленка потом мне статью в газете показывала: «Загадочная смерть офицеров Московского гарнизона». Все были сослуживцами твоего майора. Ну и последние, те двое, в тамбуре. Солидно?

Лейтенант, давно положивший мешок с золотом на землю, казался потрясенным. Мрачная атмосфера пещеры еще больше нагнетала тоску, просто давила на душу.

— Ты знаешь, я как-то раньше не подсчитывал, — признался Андрей. — А сейчас действительно жуть берет. Трупы, трупы…

Он уселся на свою рюкзак, тяжело вздохнул, поднял вверх голову, свет фонарика на шлеме резанул мне по глазам.

— Все равно мне нужно это золото. Понимаешь, весь последний год снится мне Дарья, и все тут. Чуть ли не каждую ночь. А я ведь было забыл ее! Такие женщины встречались на пути, с ума сойти. А тут как наваждение, ее лицо и эти глаза. Я таблетки даже пробовал пить, чтобы спать без снов, — бесполезно! До того реально. Проснусь — и лежу как дурак, уснуть не могу. Так в конце концов и привела она меня обратно в Россию. Хочу организовать небольшую экспедицию в те места. За золотом, ну и… в скит завернуть.

— За каким золотом? — не понял я.

— Ну, деда Игната! Там там, по моим прикидкам, тонна была, а то и больше.

— Судя по всплеску, ниже там была вода, — напомнил я.

— В шахте? Ну и что. Возьмем водолазный костюм, простейший насос, ручной. В чем дело?

— Значит, тебе за этим нужно золото?

— Да, и снаряжение купить, и заинтересовать компаньонов. Первым я надеюсь завербовать тебя.

Я отчаянно замотал головой:

— Нет, ни за какие коврижки! Еще раз пережить этот ужас? Ни за что.

— Да пойми ты, все будет гораздо проще. Берем вертолет от Баланино, подлетаем как можно ближе к заимке деда Игната, добываем золотом и проторенным путем через скит и Обрыв-скалу выходим к Байде. Все просто.

— Андрей! Там, где золото, просто не бывает.

— Нет, ну как же я без тебя-то? Юрка, ты что говоришь? Был бы жив Павел, я бы и его сблатовал. На тебя я могу надеяться, как на себя. Понял?

Я почувствовал, что таким методом он может меня уговорить, и начал торопить его.

— Давай-давай, забирай золото, и пошли. Все бери, не нужно оно мне.

— Тебе не нужно, так о дочери подумай. Мало ли что в жизни может произойти. Я сказал, десять килограммов, значит, десять.

Он пересыпал часть золота в принесенный с собой мешок, прикинув в руке и буркнул:

— Хватит. А остальное прячь.

Я положил рюкзак на место, в принесенном с собой пластмассовом тазике развел раствор и аккуратно заделал тайник.

— Ленка-то знает, где оно находится? — спросил Андрей.

— Показывал пару раз. Только не уверен, что она этот зал найдет. Запомни на всякий случай, он называется Грустный.

— Почему Грустный? — удивился Лейтенант.

— Потому что есть еще и Веселый. Не знаю, не я его так назвал.

Разогнувшись, я полюбовался трудом своих рук и удовлетворенно кивнул.

— Ну вот, подсохнет, и ничего не будет видно.

Андрей собирался идти обратно налегке, только с золотом, но я сложил к нему же в рюкзак обломки старого бетона, прикрывавшего раньше тайник.

— А это ты зачем берешь с собой? — удивился он.

— Чтобы не привлекать внимания, — пояснил я.

— Ну хотя бы к себе в рюкзак положи! — возмутился Лейтенант.

Но я уже напялил на него поклажу и только усмехнулся:

— Тебе же надо тренироваться. Ты же в тайгу собрался, а не я. Поди тяжелей графини ничего за этот год не поднимал, да и то одним интересным местом.

Уже когда мы выбрались на белый свет и спустились к темной воде лимана, я продолжил наш разговор.

— Поздно что-то ты со скитом хватился. Сколько уж лет прошло. Мясо они твое давно подъели.

— Я вообще боюсь, как бы эта фанатичка Пелагея не убила собственную дочь, — устало признался Андрей, закуривая первую после нашего путешествия в пещеру сигарету. — Вдруг та забеременела после меня, представляешь?

— С чего это она ее убьет? — удивился я. — Она же сама ее привела к нам в дом.

— А ты откуда знаешь? — спросил Лейтенант.

— Да я видел, как они шли от дома. Ты в окошко не догадался выглянуть, а я с печки видел. Пока вы там удовольствие получали, Пелагея на крыльце мерзла.

— Что ж ты раньше мне этого не сказал?! Балбес! — закричал Андрей, вскакивая на ноги. В возбуждении он начал ходить вдоль кромки воды, а я спокойно заметил:

— Ну и что бы от этого изменилось? Ну, скажи?

Лейтенант остановился, из него словно выпустили пар. Чуть подумав, он кивнул головой:

— Да, ты прав. Наверное, ничего.

И опять усевшись на рюкзак, он с восхищением в голосе заметил:

— Но, какова старуха, а?! Через все переступила, поняла, что надо влить свежую кровь. Кремень бабка! Ты знаешь, я в Израиле познакомился с одним нашим бывшим врачом, вместе в порту работали. Так вот, он знаешь что мне сказал? Все их беды, скитовцев, от воды. Раньше они воду носили из реки, она у них считалась святой, чистой. А после того, как нужда вынудила их выкопать колодцы, они и стали болеть. Помнишь, бабка про проклятие-то все твердила?

— Да, вода у них какая-то странная была, — подтвердил я.

— Вот! Он и говорит, с повышенным содержанием… — Он нахмурился, пытаясь вспомнить, потом плюнул разочарованно. — Вот не дал мне Бог твоей памяти. Ну не важно. Главное, что происходит быстрое отложение солей в суставах, понял? Их надо оттуда переселять. Юрка, пошли со мной!

Я подхватил свой полупустой рюкзак и отправился к дому. А Лейтенант все шел следом и канючил, канючил, как нищий у церкви в святую Пасху. Как он мне надоел за эту дорогу!

Ленка тоже встал на дыбы, узнав о планах Андрея.

— Да ты что, посмотри на него, какой из него таежник! Да он помрет на первом же переходе!

— Не помрет, а вернется худеньким, как прежде. Вылитый Аполлон.

— Ага, и будут его опять за поваренка принимать! Нет уж, — она даже чмокнула меня в щечку. — Он меня и такой устраивает, кругленький!

— Худые живут дольше полных, — попробовал зайти с другого конца Лейтеант. — Ты, как врач, должна это знать.

— Врут они все, — отмахнулась Ленка. — Черчилль прожил девяносто с лишним, куря сигары и выпивая литр коньяка в день.

— И вообще, — подвел итоги я. — Пока толстый сохнет, худой сдохнет.

Со временем он бы меня, может, и уговорил. Но судьба решила все иначе. На следующий день, от души прожарившись у печей нашего ресторана, я буквально на минутку вышел на улицу охладиться, а к утру температура у меня подскочила до сорока градусов.

В больницу класть меня Елена не стала, все процедуры делала сама. Взяла даже по этому случаю отпуск.

— Давно он так не болел, — жаловалась она Андрею. — В первый год он еще раз переболел бронхитом, и все. Море, все-таки, большое дело. А тут смотри, как серьезно.

— Это все та желтая дрянь действует, — прохрипел я обескураженному лейтенанту.

Убедившись, что на меня теперь ему рассчитывать не приходится, он уехал. В конце июня от него пришло письмо. Андрею все-таки удалось сколотить некую компанию авантюристов, вскоре они должны были вылететь в тайгу.

Прошло лето, осень. Лейтенант появился у нас уже в ноябре, невероятно худой и изможденный. На его щеках снова появилась борода, и по глазам не было заметно, чтобы Андрей был сильно собой доволен.

— Андрюха, что с тобой стало? — обнимая его, я почувствовал даже сквозь свитер, как прощупываются ребра.

— Да, Юра, хотел тебе устроить сезон похудения, да вот самому пришлось испытать все на собственной шкуре, — чуточку вымученно пошутил Андрей.

Елена тут же бросилась к плите, и мы битый час кормили нашего гостя все новыми и новыми блюдами, благо я готовил их сам. Андрей отвалился от стола как разбухшая от крови пиявка и, выпучив от напряжения глаза, заявил:

— Я сейчас лопну.

— Ты потом лопайся, а сейчас рассказывай, что с тобой стряслось, — нетерпеливо напомнил я ему. Вытянувшись на диване в обнимку с кувшинчиком вина, лейтенант наконец-то приступил к своему отчету.

— Знаешь, я и жалел, что тебя со мной нет, и радовался. Столько всего пришлось испытать.

Сначала все шло у них хорошо. Компания подобралась вроде бы надежная, крепкая. Вместе с Андреем их было четверо: бывший подводник, водолаз, здоровый, мощный мужик. Еще двое были друзьями. Один всю жизнь занимался туризмом, а второй, его однокашник по институту, был просто крепким мужиком. Чуть припоздали они со сроками. Взяли официальную заявку на добычу золота, все честь по чести, высадились в пяти километрах от заимки, Андрей не хотел, чтобы кто-то, кроме них, знал это место. Это расстояние прошли весело, просто играючи, хотя каждый нес с собой как минимум пятьдесят килограммов. Тащили легководолазный костюм, ручной насос для подачи воздуха, шанцевый инструмент, палатку, продукты. За два дня дошли до места. Дом деда Игната прогорел дотла, уцелела лишь банька. Зато обнажилось жерло шахты старого отшельника. Оно оказалось не очень и большим, три метра на два. За два дня соорудили над шахтой ворот подъемника, и Андрей первым спустился вниз. Увы, на десятиметровой глубине глубине он обнаружил свежий завал. Сколько еще оставалось до заветного золота, не знал никто. Посоветовавшись, решили расчистить шахту. Один из них нагребал землю в тот самый чан, что мы использовали бане, а остальные поднимали его наверх. Работа была каторжной. Батареи фонарей вскоре сели, и приходилось накладывать породу в темноте. Факелы лишь мешали делу, они слишком быстро выжигали кислород, и человек начинал задыхаться. За месяц они опустились на десять метров, и лишь тогда в чане наверх начала пониматься жижа, верный признак близкой воды.

Хорошо еще, что все это время им не приходилось отвлекаться на добычу провианта. В леднике деда Игната по-прежнему висели замороженные туши. Мясо, к их удивлению, оказалось вполне пригодным в пищу.

Еще через две недели они дошли до открытой воды. Теперь приходилось работать в гидрокостюме по горло в ледяной воде. И лишь тогда начало попадаться золото. За три дня они добыли его двадцать килограммов. Это привело всех в восторг. Казалось, что удача уже рядом. Подводник облачился в гидрокостюм, надел шлем и спустился за главным, основным золотом.

Сначала те, кто остался наверху, не поняли, что произошло. Просто земля чуть дрогнула под ногами. И лишь когда опустившийся по веревке Андрей увидел на пятнадцатиметровой отметке под ногами твердь, он понял все.

Два дня они отходили от шока после смерти товарища. Снова пробиться к тому же золоту не было ни желания, ни сил. Сунулись было в ледник, он ведь тоже в свое время служил шахтой для добычи золота, но уже на восьмой ступеньке уткнулись в завал. Дед Игнат не хотел отдавать свое золото.

Пришлось уходить с тем, что добыли. Двадцать килограммов тоже неплохо. Андрей повел их в скит. Увы, он оказался пустым.

— Понимаешь, все так же. Дома стоят, забор, правда, в одном месте обвалился. — Рассказывая это, Андрей волновался. — И их дом, Пелагеи, тоже палочкой заткнут. Как будто ушли недалеко, должны вернуться. Я все в округе обшарил. Ледник пустой, огород в этом году не обрабатывался, но земля еще не успела сильно травой зарасти. Я уж и на погост ходил, свежие могилы искал — ничего. Все боялся кости человеческие где увижу, и этого нет. Знаешь, что меня немного подбодрило? Икон в их доме не оказалось, и той, в часовне. Помнишь, они над ней еще так тряслись? И ни одной книги нет.

Он чуть помолчал, еще отхлебнул из стакана. Взгляд его стал каким-то мертвым.

— А еще там люлька висела под потолком. Старинная такая, большая…

Лишь спустя некоторое время Андрей продолжил рассказ.

Вышли они через тот же ход под Обрыв-скалой. До жилья оставалось совсем немного, и тут произошло самое страшное.

— Встали мы на первую ночевку после гор, настроение приподнятое, скоро дома будем. Серега, турист наш заслуженный, все расписывал, как он домой придет и жене на стол бухнет самородок. Был у нас там такой причудливый, килограмма на два. На гномика походил. А друг его все подначивал: ты явишься, а дома грузин сидит в шкафу. Сергей только смеялся, фотографию жены показывал. Красивая, что сказать. Они вдвоем за ней ухаживали, но она предпочла не Виктора, а его. Легли спать, и просыпаюсь я от чудовищной боли.

Андрей расстегнул ворот рубашки и показал жуткий шрам на боку.

— Я сразу сознание потерял, вскрикнул только. Очнулся, эти двое по земле катаются. Но Витька-то посильнее был, он и в плечах раза в два шире туриста. На моих глазах он Сергея два раза ударил ножом в грудь. Я прикинулся мертвым, а Виктор забрал мешок с золотом, продукты и ушел. Кое-как я перевязал себя. Рука у него, видно, дрогнула. Нож скользнул по ребру и ушел мимо сердца. Так ничего, но крови я много потерял. Дождался утра, осмотрелся. Продуктов — ноль, оружия тоже. Ни топора, одни спички. А тут еще дождь пошел. Натянул я на себя дождевик, прихватил нож, тряпок побольше для перевязки. Сергея раздел, грешен, но простит он меня там, наверху. Похоронить его не смог. Чуть дернусь, рана кровить начинает. Так и лежал с неделю, а может, и больше. Часы встали, забыл завести. Потом решил идти. Есть было нечего, ягодой перебивался, а от нее какая сытость. За первый день прошел метров двести, на большее сил не хватило. Рана снова начала кровить. Снова встал. Еще дней пять лежал, траву жрать начал, кору у деревьев жевал. Потом снова пошел. А там и своего компаньона увидел.

Андрей обернулся ко мне.

— Помнишь, в тот раз мы с тобой наткнулись на овраг, здоровущий такой?

— Ну как же. Мы еле прошли его, там снегу было метра три.

— Вот там он и лежал. Не знаю, зачем он ночью-то поперся, но, похоже, умер не сразу, чуть-чуть не дотянул до моего прихода. Скорее всего свалился в темноте, а с золотом за спиной, позвоночник сломал. Труп еще свеженький был, вороны только глаза повыклевали.

Продукты бурундуки да мыши растащили, весь рюкзак распотрошили, так он и лежал, посреди золота.

Ленка побледнела, даже ее, медика, проняла эта жутковатая картина. А Андрей продолжал:

— До Байды я добирался больше месяца. Ослабел жутко, идти не мог, полз на спине, чтобы не тревожить рану. Хорошо еще, спички были, я их по методу Ивана, спасибо за школу, залил парафином, так что на ночь согревался костром. А уже стояла осень.

— А ружье? — спросил я.

— Ружье я выкинул. Сил не было нести. Иногда ел сыроежки, ту же ягоду. Раз какой-то глупый зайчонок на меня выскочил, маленький такой. Как я его схватить успел, до сих пор не пойму! Прямо-таки звериная реакция.

— Пожарил? — спросил я.

Андрей отрицательно мотнул головой.

— Так съел, сырым, одну шкурку оставил.

С Ленкой снова стало плохо. Андрей только улыбнулся.

— Я мог его пожарить, но вряд ли тогда бы дополз до людей. Организм требовал калорий, а в сыром мясе их больше. И выполз я, представляешь, к тому же самому дому Вари-почтальонши. Снежок уже начал падать. Как тогда. Собака залаяла, я уж грешным делом подумал, что сама Варя выйдет за калитку. Но нет, другие люди там живут. Дальние родственники ее. Две недели валялся в больнице, потом милиция меня затаскала. Летали на место гибели Сергея, все вроде подтвердилось. Пока отстали. Вот так вот, судите сами, удалась моя экспедиция или нет…

Мы немного помолчали. Потом Елена спросила:

— А про Дарью ты больше не узнавал?

— Пробовал, — вздохнул Андрей. — Никто ничего не слышал. Есть у меня только одна надежда. С Пелагеей я как-о говорил, и она намеками сказала, что были еще по тайге скиты единоверцев. Может, к ним ушли. Вся надежда…

Андрей пожил у нас с месяц. Чуть отъелся, затем сбрил бороду и уехал в Россию. Все-таки не может он сидеть на одном месте слишком долго. С собой он увез пять килограммов золота.

ПРИЗРАКИ ПРОШЛОГО

Со дня отъезда Андрея прошло полгода. За это время мы получили от него только одно письмо. Он сообщал, что выгодно пристроил «капитал» и пустил его в оборот. К лету он хотел сколотить экспедицию по поискам своей голубоглазой немой красавицы, но удалось ему это или нет, не знаю. Плохо было одно — я снова начал видеть дурные сны. «Вещие», как их звал Жереба. Три раза уже снился Рыжий, будто он подъехал к нам с Андреем на том самом вездеходе, я даже дырки от пуль по тенту видел, открыл дверцу и произнес со своей обычной толстогубой ухмылкой: «Садись, Лейтенант, подброшу тебя куда надо!»

Андрей оглядывается на меня, кругом тайга, дорога разбитая, он и спрашивает: «Ну что, Юрка как? С ним ехать? Или с тобой неторопясь, пешочком». Но Рыжий только ржет: «Ему еще топать и топать. А ты садись, поехали».

Андрей все колеблется, то на меня глянет, то на Рыжего. Вроде уже одной рукой за поручень взялся, ногу на гусеницы поставил. Я хочу закричать: «Не лезь туда, не надо!»

Душа разрывается, а звука нет, и ни рукой, ни ногой пошевелить не могу.

Все три раза я просыпался в холодном поту, с бешено стучащим сердцем. Ленке говорить ничего не стал, совсем баба изведется, да и нас, с ее характером, замучает. Но для себя я беды никак ни пророчил, а она подкралась, и совсем не оттуда, откуда я ее ждал.

Весь наш бордель-отель начало лихорадить недели за две до того рокового дня. Пошли слухи, что хозяин наш, грек Тураниди, собирается на свою историческую родину. Удивления это не вызывало, такой бардак в стране, хоть сам беги, да некуда. А греки у нас жили еще со времен Екатерины. И наш Володя, черноглазый красавец с могучей челюстью и габаритами Терминатора, по-гречески-то говорил еле-еле.

Так вот. Прихожу я в тот день на работу, все идет как обычно, народу не очень много, еще не сезон. Только за центральным столиком Тураниди с каким-то бритоголовым бычком гудит. Кругом девки сидят, штуки по три на каждого, музыка гремит приблатненная, ну, как обычно. Ансамбль у нас хороший, почти все в Одесской филармонии работали, хоть Моцарта, хоть Бетховена сыграют, но сейчас приходилось все больше «Мурку» лабать. И гуляют эти за центральным столом очень красиво: икра черная и красная, салатов шесть видов, балыки, языки, ну и как же без шашлыка! Его я всегда сам жарю. Наполовину обычный, наполовину по-краски. Я всегда ориентировался по тому чуду природы, приготовленному Жеребой из печени медведя. Отправили десять шампуров в зал, примерно через полчаса прилетает наш Осип Андреевич, метрдотель, так он человек довольно степенный, прошел хорошую школу в Одессе, а тут весь в поту, растерянный.

— Иди, — говорит, — Тебя к столу требуют.

Я удивился.

— Что, шашлык не понравился? — спрашиваю.

— Да нет, наоборот. Тураниди тебя новому хозяину представить хочет.

Я, признаться, опешил. Как-то я не воспринимал всерьез все эти разговоры про продажу заведения, а тут на тебе, в самом деле!

Делать нечего, сменил замызганный фартук на белоснежный, поправил колпак и поплелся в зал.

Компания была уже хороша. Тураниди смотрел на всех стеклянными глазами, это у него высшая степень опьянения, никогда его не видели лежащим или хотя бы шатающимся. Рядом с ним две подруги хихикают, тоже хороши, еще парочка этого бритоголового облепила. Я его лица не видел, только затылок, заплывший жиром, да руки на столе, пальцы как сосиски, и чуть не на каждом по перстню с каменьями. Грек меня все-таки рассмотрел, спихнул с левого плеча худющую блондинку (он почему-то любил девушек в предобморочном состоянии крайней степени дистрофии), и пальцем ткнул в мою сторону. Речь его звучала отчетливо, хотя и несколько замедленно.

— Вот, моя гордость. Всех выгнал, его оставил. Самородок, Юрий Александрович Соломатин, шеф-повар. Познакомься, Юра, с новым хозяином заведения. Борис Миронович, вернулся на родину с большими бабками, прошу любить и жаловать.

Бритоголовый медленно повернулся ко мне. В глаза мне блеснули камушки на огромном кресте, висящем на здоровущей золотой цепи.

— Шашлык у тебя… ништяк… не хуже, чем у грузин… хвалю.

Еле выговорив это, новый хозяин неверным движением достал из кармана стодолларовую купюру и затолкал ее мне в карман фартука. Потом он уставился мне в лицо.

— Где-то я тебя, парень, видел… — пробурчал он, тараща на меня маленькие свиные глазки. Судя по складкам на лбу, он даже попытался напрячь мозжечок, или что там у него на самом деле под черепушкой. К моему счастью, он скоро устал от непривычного вида деятельности и махнул рукой.

— Ладно, потом вспомню… Еще шашлыка, в номера…

И новый хозяин ткнул пальцем куда-то вверх.

На кухню я вернулся на автопилоте. Машинально показал Яшке, своему личному поваренку, пять пальцев и долго стоял у мангала, старательно поворачивая шампуры над углями. По-моему, они даже получились, хотя все это время в голове стучала только одна отчаянная мысль: «Неужели все сначала?!»

Да, новый хозяин меня не узнал, зато я его признал сразу, мгновенно. Как будто снова очутился в подвале Али и надо мной склоняется грузная фигура одного из «пехотинцев» Коржана. «Идти сможешь?» — так спросил он меня тогда. В те времена он отзывался на кличку Борман, теперь Борис Миронович.

В голову лезли невеселые мысли: «Ну, не узнал от меня сегодня, узнает завтра. Да, я изрядно поправился с тех пор, но куда деть эти оттопыренные уши, нос картошкой и веснушки? И что же тогда мне делать? Снова пускаться в бега? Куда и как? Со всей семьей? Бросив дом, все нажитое.»

Безнадега подкатила к сердцу так, что, отложив готовые шашлыки, я повернулся к своему помощнику Денису и сказал:

— Пойду, я, пожалуй, Дениска. Что-то мне сегодня нехорошо.

— Идите, Юрий Александрович, да оденьтесь получше, а то опять простудитесь.

Я машинально кивнул ему и, уже снимая фартук, сказал забежавшему на кухню Осипу Андреевичу:

— Шашлыки готовы, отнесите новому хозяину.

— Хорошо, сейчас. Люда! — кликнул тот официантку. — Отнеси в пятый номер шашлыки.

Переодевшись, я вышел на улицу через черный ход, пошел своей обычной дорогой вдоль здания. Там, в заборе, была дыра, через нее я сокращал расстояние до дома почти вдвое. Уже завернув за угол, я увидел, как в приоткрытую дверь запасного хода с торца здания пробивается полоска света. Это меня удивило, обычно ее открывали в преддверии пожарной инспекции, не чаще. Движимый любопытством, я подошел вплотную, заглянул. По длинному пустынному и узкому коридору нашего бывшего профилактория уходила в сторону ресторана официантка с пустым подносом.

«А ведь она была у него» — понял я. С невероятной силой мне захотелось еще раз посмотреть на этого бывшего Бормана, ныне Бориса Мироновича. Пятый номер я знал хорошо, в свое время Тураниди носился с ним как с насиженным яйцом, просто замучил строителей. Но зато получился номер люкс, просто конфетка. Три комнаты, бассейн с джакузи, небольшой, но поплескаться втроем там было можно. Первое время мы как на экскурсию ходили туда всей кухней.

Пройдя по коридору метров пять, я осторожно повернул круглую ручку замка, приоткрыл дверь и заглянул в номер. В обширном холле не было никого, и я, бесшумно ступая по толстому ковру, прокрался к спальне. Двустворчатые застекленные двери оказались прикрыты не до конца. Сначала я увидел ноги Бормана, кривоватые, с густой черной шерстью. Судя по храпу, он спал. Меня удивило, что не было девиц, и лишь приоткрыв дверь, я расслышал смех и дамское стрекотание, доносившееся как раз со стороны ванной. Девицы не отказали себе в удовольствии на дармовщинку побалдеть в джакузи.

Но я по-прежнему не видел лица бывшего Бормана. Зачем мне это надо было, я не понимал, но какая-то сила буквально толкала меня вперед. Ковер в спальне был ничуть не хуже, чем в зале, и моих шагов не слышал никто. Остановился я лишь у самой кровати, огромной, почти квадратной. Девицы чуть прикрыли своего благодетеля простынкой, и широченная грудь Бормана, с явными излишками жира и волосатости, равномерно поднималась и опускалась, словно качая в колыбели массивный крест с яркими стекляшками бриллиантов. Рот оставался чуть полуоткрыт, и из него тонкой струйкой сочилась слюна. Над верхней губой белел давний шрам, чуть уродующий линию рта. С закрытыми глазами он смотрелся получше, просто спящий человек, с низким лбом и мясистым, чуть свернутым набок носом.

«Ну вот, ты и увидел его, доволен?» — спросил я сам себя. И тут Борман открыл глаза. Случилось это как-то неожиданно, он не переставал храпеть, не дергался перед просыпанием. Так я бы еще постарался уйти, но все произошло очень быстро. Я застыл на месте, а Борис Миронович, чуть восстановив в глазах некоторую осмысленность, слабо прохрипел:

— А, это ты. Где же я тебя все-таки видел? Ведь я тебя уже встречал…

Он еще не кончил говорить, а в душе у меня полыхнула такая дикая волна ненависти, что я просто задохнулся от ярости.

«Эта сволочь рано или поздно меня вспомнит!» — понял я. Оглянувшись по сторонам, я увидел на столике рядом с кроватью пожаренные мной самим шашлыки. Пять шампуров еще чуть дымились, но три оказались пусты. Рука словно сама нашла один из них, я со всей силы ударил нержавеющим, отполированным стержнем в грудь Бормана. Удар оказался так силен, что он насквозь прошил сердце бывшего «пехотинца» Коржана и буквально пришпилил его к своей роскошной кровати. Он еще успел дернуться всем телом, как бабочка на игле, открыл рот, словно пытаясь что-то сказать, глаза его широко раскрылись, в них промелькнула искра понимания, но вымолвить хоть что-то он уже не смог.

Когда последняя короткая судорога оставила это тело и голова нового владельца ночного заведения откинулась назад, лишь тогда я понял, что натворил. Подавив первоначальный импульс страха, я прислушался. Девицы по-прежнему плескались в бассейне, в коридоре было тихо. Вытащив из кармана пиджака носовой платок, я аккуратно протер кольцо торчавшего из груди Бормана шампура, отступил в холл, не забыв вытереть дверную ручку. Оставалось самое трудное — незаметно улизнуть.

Чуть приоткрыв дверь, я хотел уже было выйти в коридор, но тут в его дальнем конце показалась стремительная фигура хлопотливого Осипа Андреевича. Сердце у меня оборвалось. Не зная что делать, я просто встал у двери, прижавшись к стене. Шаги нашего вездесущего метрдотеля замерли совсем рядом. Я уже совсем перестал дышать. Послышался стук в дверь, но какой-то тихий. И лишь когда он повторился, я понял, что Осип стучит в дверь напротив! Это подтвердил и донесшийся до моих ушей голос:

— Ираклий Вахтангович, уже одиннадцать, вы просили напомнить.

— Харашо, Осип! Спасибо! — ответил гортанный голос, и быстрые шаги нашего вездесущего «Меркурия» застучали по коридору, удаляясь в сторону ресторана.

Я буквально осел у стенки, как сломанный манекен. Но долго приходить в себя времени не было. Сзади были эти чертовы любительницы купания, да и грузин со своей бабой вот-вот должен был нарисоваться в коридоре.

Проскользнув в дверь, я махнул платком по латунной круглой ручке и и на цыпочках проскочил до фатального запасного выхода. Уже на улице оглянулся. Коридор был пуст. Я плотнее прикрыл дверь и услышал, как щелкнул английский замок.

До дома я добирался долго и очень осторожно. В нашей старой части города улицы узкие, фонарей мало. Но я постарался, чтобы редкие прохожие меня не увидели. И, кажется, это мне удалось.

Очутившись во дворе своего дома, я почувствовал и облегчение, и чудовищную усталость. Оттолкнув Джека с его могучими ласками, я прошел к своему шезлонгу под грецким орехом и растянулся на упругой ткани. Посидев так немного, я пошарил рукой по небольшому столику, стоящему рядом, налил себе шелковичного морсу, утолил жажду и надолго задумался.

«А что мне дало это золото? Богатство? Нет! Хлопоты, и очень большие. Сколько я всего пережил из-за него? При мне убивали десятки людей, сам я как-то незаметно стал хладнокровным убийцей. Да что я! Моя Ленка, бедная, несчастная девчонка, и то разнесла пулей череп тому майору. И что я имею в итоге? Постоянный дамоклов меч от угрозы разоблачения и жену- неврастеничку.»

Незаметно я вернулся воспоминаниями в тот памятный мартовский день девяносто первого года, когда в первый раз прочел на белом листке, приклеенном к столбу, это фатальное словосочетание: «Золотодобывающая артель «Заря».

Если бы можно было вернуться назад и все изменить! А так все текло своим чередом. Проклятая моя память не забывала ничего.

Снова мне дышал в лицо перегаром Рыжий, горел вертолет и невыносимо орал смертельно раненный Сенюхин, хрустела прокалываемая иглой шприца подпаленная кожа Чапая. Мы опять падали в пучину водопада, ползли по гребню горного хребта, и этот прощальный, растерянный взгляд Павла…

Нет, не забыл ничего, ни малейшей детали. Это прошлое казалось мне порой реальней монотонного и однообразного настоящего. Сколько довелось пережить всего: ненависти, боли, ярости, тревоги — на две жизни хватит.

Я очнулся лишь когда последние ночные звезды начали пропадать в синеве, а ночная тьма, свернувшись клубком, уползла спать в тень под деревьями. В доме зазвенели кастрюли, значит, Елена уже поднялась. Надо сказать ей, что случилось, предупредить, чтобы говорила, что я вернулся домой без пятнадцати одиннадцать. Она начнет нервничать, глотать свою валерианку. А тут еще эти нехорошие сны про Андрея! Как все тяжело!

Но надо жить. С золотом или без него. Оно потребовало очередной крови, и я пролил ее. Потребует ли оно когда-нибудь моей крови, кто знает? Мы словно связаны одной цепью, золотой, и порвать ее нелегко.

Загремели замки, защелки. Сейчас откроется дверь, и я увижу лицо жены. Она меня знает насквозь, сразу поймет, что случилось что-то страшное. Но надо постараться хотя бы улыбнуться.

Ну вот и она!

— Доброе утро, любимая!