Золотое яблоко Фрейи

Завещание

Беседа четырех джентльменов. Альфред Нобель и намеки доктора Беннета. Наследный замок рода Эдсонов. Рассказ Джона Дэвиса. Смерть перед женитьбой. Два дня спустя.

ТЕПЛЫМ СЕНТЯБРЬСКИМ ВЕЧЕРОМ 198… года четыре весьма достойных джентльмена вели внешне ничем не примечательный разговор. Все они были людьми разного возраста, наклонностей и отношения к Бытию. Казалось, ничто не объединяло их, помимо служения науке, творимой в стенах Бултонского университета, одного из старейших учебных заведений графства. Мирно беседуя на темы, близкие скорее к светским сплетням, нежели к науке, вряд ли они подозревали, что воля Провидения уже занесла над кем-то из них свой роковой меч, а царство Плутона скоро примет в свои холодные объятия нового подданного.

Исчерпав запас свежих новостей о сослуживцах, собеседники заговорили о вещах, касающихся в той или иной степени собравшихся.

Профессор Ральф Беннет, важного вида толстяк с сигарой во рту, принялся излагать свои, несколько туманные соображения о неисповедимости путей, ведущих на Олимп науки, к званию Нобелевского лауреата:

— Нет, дорогой Говард, в природе все относительно. Это единственное, что является постулатом в этом вечно меняющемся мире. Возьмите, к примеру, того же Альфреда Нобеля. Как, грубо говоря, обстояло дело с ним? По расхожей версии, он изобретает динамит, чудовищно богатеет на этом и, испытывая муки совести, учреждает премию из своего посмертного фонда за наиболее гуманные и выдающиеся изыскания.

— А что, Ральф, вы можете предложить нам что-нибудь новенькое? — спросил Говард О’Нэйл, физик, сухощавый рыжеватый человек лет сорока пяти.

— Я тоже не совсем понимаю вас, Беннет. Или, согласно вашей теории, динамит — понятие относительное и в некоторых, сугубо частных случаях используется как слабительное? — поддержал коллегу профессор Джон Дэвис, хозяин квартиры и инициатор посиделки.

— Все относительно, друзья мои, все, — заговорил вновь Беннет.

— Одним словом, вы утверждаете, что дело могло обстоять и наоборот? — вступил в разговор Томас Арчер, ассистент профессора Дэвиса.

— Да, друг мой, именно! Но и это тоже относительно. Вот в чем суть. Отсюда и относительность значения звания лауреата. Надеюсь, вы не обиделись на меня, дорогой Дэвис?

— Нисколько, Ральф, нисколько. За свои семь лет лауреатства я привык не к такому. К сплетням, дорогой Ральф, я отношусь философски. Сплетня — весьма относительная категория. Мне они, например, лишний раз напоминают, что я самый молодой из трех лауреатов Бултона, — с плохо скрытым вызовом ответил Дэвис.

— Ну и прекрасно, я очень рад за вас, а мысли ваши только подтверждают правильность моих рассуждений, — загудел Беннет довольно.

— С вашего позволения, я их продолжу, — предложил Томас Арчер.

— Вы? — удивился Беннет. — Прошу вас, друг мой.

— Ваша гипотеза заключается в том, что вся история с созданием взрывчатки может быть сведена к одному — господина Нобеля обуяла жажда обессмертить свое имя, а раскаяние — лишь предлог. Не так ли?

— Прекрасно, друг мой. Вы отлично владеете логикой и являетесь достойным помощником своего шефа, — обрадовался Беннет.

— Но кто знает, как в действительности обстояло дело? — заметил О’Нэйл.

— Никто. И обстоятельство это лишь говорит в пользу гипотезы мистера Беннета, — ответил Арчер.

— Да, друг мой. Факт, не являющийся относительным, — то, что наш гостеприимный хозяин семь лет — носит звание лауреата.

— Но само значение лауреатства весьма относительно и может и. не подтверждать значения вклада профессора в науку, — настаивал Арчер.

— Полно, друг мой. — Беннет отложил сигару. — Ну зачем же меня подозревать в черной зависти, да еще подменяя понятия?

— Я подозреваю вас в объективности, — заявил Арчер.

— Можно и так. — Беннет улыбнулся. — Как бы то ни было, вклад доктора Дэвиса велик и оценен по достоинству. А вся та газетная шумиха, которая так и не деморализовали профессора — лишнее подтверждение того, что Нобелевский лауреат выбран воистину по заслугам.

— Благодарю вас, — сквозь зубы сказал хозяин.

— Однако, господа, разрешите откланяться, — я обещал Анабелле прийти домой пораньше. Спасибо за приятное общество и всего доброго, господа! — Профессор Беннет величественно удалился.

— Парфянская стрела достигла цели, — прокомментировал его уход Арчер, глядя на помрачневшее лицо своего шефа.

— Да ты, видно, позабыл, Джо, что он исходит желчью ко всем и вся. На мой взгляд, никакого скандала не было вообще. Зря ты подыгрываешь завистнику, копающемуся в грязном белье.

— Спасибо, Говард. Ты прав — по сути Беннет прямо сказал, что я слишком молод для Нобелевского лауреата. Между прочим, это выпад и в ваш адрес, Томас.

— Мне кажется, Беннет имел в виду другое, — ответил Арчер.

— Все мудрите, Том, — улыбнулся О'Нэйл. — А я думаю, Беннету порядком наскучило кидать кости.

Дэвис вспомнил о чем-то, лицо его разгладилось. О'Нэйл продолжал:

— Лихо ты его тогда поддел! Впрочем, будем снисходительны — ему пошел седьмой десяток, а профессором он стал лет шесть назад. Однако я тоже пойду, ребятки, — Джой страшная ревнивица. Ну и взбучку она мне устроила после… теологического спора. — О'Нэйл подмигнул Арчеру, вставая.

— Пока, Говард. Привет ей от нас.

Профессор Дэвис и Томас Арчер остались вдвоем.

— Ну а вы, друг мой, тоже, конечно, знаете все о той истории? — первым нарушил молчание профессор.

— Что произошла семь лет назад? И стоит же вам, право, переживать. У вас есть все: работа, положение, деньги. Это Беннету или мне надо о них думать. — Арчер повел рукою, обрисовывая преимущества положения своего шефа. Впрочем, жест этот был явно излишним — обстановка гостиной говорила о том, что мистер Дэвис может позволить себе если не купаться в роскоши, то жить на широкую ногу.

Интересно, что два оставшихся собеседника, а именно мистер Джон Кейт Дэвис и мистер Томас Янг Арчер, разительно отличались друг от друга. Дэвис, красивый блондин лет сорока, был эмоционален, легко выходил из себя и с трудом успокаивался, что, однако, не мешало ему следить за своей внешностью и потреблением табака, заниматься теннисом и охотой и. независимо от обстоятельств, всегда безукоризненно одеваться. Арчер, курчавый брюнет лет тридцати с небольшим, не в пример профессору, был задумчив и рассудителен, хотя и любил иногда огорошивать собеседника неожиданными вопросами, Теннисом Арчер не увлекался и выкуривал порой до двух пачек сигарет в день. Одевался он небрежно, причем отнюдь не нарочито.

Томас Арчер продолжал, закуривая:

— Да и вы если не поймите, то простите его. Беннет — профессиональный неудачник. Что он скажет нового в теории относительности после Эйнштейна и Уилера?

— Он — профессиональный кретин, Арчер. И возможно, с ветвистыми рогами. «Я обещал прийти домой по-раньше» — ха! Да он просто шпионит за собственной женой, теоретик. В этом вопросе он становится чистым практиком. — Дэвис усмехнулся.

— Слушайте, док, а что за кости он кидает?

— А! — Дэвис обрел хорошее настроение. — Лет во-семь назад Беннет в очередной раз полез ко мне со своей вероятностной теорией, посоветовав покидать игральные кости. Вот он до сих пор и кидает… камни в мой огород. — Дэвис прошелся по гостиной.

— Игральные кости? Не поясните?

— Как-то я сказал ему, что О'Нэйл выбросил одиннадцать и выиграл у меня тридцать фунтов. Ну и попросил совета: как, мол, мне отыграться. Так этот осел заявил: «Бросьте кости тридцать шесть раз, и дело в шляпе, у вас наверняка выпадет двенадцать». Ну и посмеялись мы с Говардом.

— Злая шутка, док. А вы еще обижаетесь.

— Да нет. — Дэвис поморщился. — Сменил бы он лучше пластинку — одно и то же семь лет.

— Семь лет… Отвечаю на ваш вопрос — я ничего не знаю о той истории.

— Хотите сказать, что не доверяете слухам, Арчер?

— Да.

— Ловлю вас на слове — наличие слухов вы подтверждаете, не так ли? И распускает их Беннет, так?

— Не думаю. — Арчер покачал головой. — Нет, кто-то другой…

— Ну не Говард же! — воскликнул Дэвис.

— Не знаю… О'Нэйл — ваш лучший друг. Нет, кто-то другой, — повторил Арчер. — И слухи эти настолько невнятны…

— …что я все же попытаюсь вас расшевелить, Томас. Итак, что вы слышали лично?

— Болтали как-то, что ваша мать умерла несколько странно и что-то случилось с ее завещанием.

— Чудовищная ахинея. Кто же все это несет?

— Трудно сказать, док. Конкретно никто, а слушки гуляют.

Дэвис усмехнулся.

— Между прочим, гуляют не только слухи, друг мой. Вот вам пример. Некий ассистент одного профессора, фамилию не помню, отправил свою благоверную в Штаты, а сам третьего дня…

— Никто Айрис в Штаты не отправлял, — перебил Арчер. — она уехала туда к подруге одна, ибо ее мужа посадил на поводок какой-то ученый тиран.

— Ну уж нет! Будь я тираном, гореть вам на мед-ленном огне, друг мой.

— Ого! И за что же я провинился перед Торквемадой?

— Великое небо! И это говоришь ты, несчастный, срывающий график всех работ вот уже шесть лет? Нет, положительно, такого нахала надо пощадить, иначе тиран просто умрет от скуки, видит Бог, — Дэвис пригубил бокал. — Внимательный и вдумчивый нахaл… Редкое сочетание. С таким человеком приятно поделиться тайной, а?

— Трудно сказать, мне лично не приходилось.

— А может, вы и об этом не знаете? — Профессор встал, подошел к секретеру, покопался в нем и протянул слегка пожелтевшую газету Арчеру. Тот прочитал броский заголовок: «Таинственная смерть последней из рода. Фамильный архив — прибежище убийцы?»

— Heт, не знаю. Мы с вами знакомы шесть лет, а не семь. — Арчер помахал газетой. — Подобное публикуют ежедневно.

— И вам, конечно, не интересно знать, что скрыто за слухами, порочащими вашего шефа?

— Я уверен, что у моего шефа безупречная репутация. В противном случае я бы с ним расстался.

— Хм!.. — Дэвис на секунду задумался. — В, таком случае предлагаю вам, сэр Томас, исчезнуть из Бултона часика на три с целью набега на одно старинное поместье.

СЕРЫЙ ПРИЗЕМИСТЫЙ «ШЕВРОЛЕ», мягко урча мощным мотором, неутомимо поглощал серые мили шоссе, пустынного в этот час. По обеим сторонам бетонки, за темным частоколом сосен, изредка появлялись и исчезали коттеджи, уже оставленные хозяевами, — летний сезон на побережье закончился. Первым нарушил молчание профессор:

— Да, а в какой еще объективности вы обвинили Беннета?

— Ну при чем же тут обвинение, док? По-моему, я сказал, что лишь подозреваю его.

— Не очень-то понимаю вас. Что вы имели в виду?

— Он сам сказал об этом: относительность значения вашего вклада в науку.

— Благодарю Вас за напоминание, — буркнул Дэвис.

— Нет, вы не поняли. Мне показалось, что он знает более достойного претендента на Нобеля.

— А! И кто же он? Не сам ли этот кретин?

— Вряд ли. Важнее другое: с его слов получается, что существует некто, открывший что-то гораздо более значимое, чем ваша разработка нейтринных полей.

— Да? — с сарказмом спросил профессор. — Что-то я об этом пока не слышал.

— То-то и странно. — Арчер замолчал.

Дэвис левой рукой поискал кассету, вставил ее в магнитофон. Салон автомобиля наполнился величественными звуками. Арчер прокричал:

— А я вас совсем не знаю!

— Не понял. — Профессор убавил громкость.

— Вы и классическая музыка. Это что, Вагнер?

— Да, «Гибель Богов». Но что вас удивляет?

— Ну… Вы… Вы слишком современный, что ли.

— А, это. Во всем виноваты Эдсоны. Или мой отец. Или я сам.

— Теперь понятно, — заметил Арчер невозмутимо.

— Рад за вас. Кстати, куда мы едем, сеньор Панса?

— Но я же худой, — запротестовал Арчер.

— Неважно. Тот тоже был ассистент. А едем мы в Хеллингтон.

— Да, и что это?

— О! Это надо видеть. А сейчас слушайте, как гибнут Боги. — И Дэвис прибавил громкость почти до отказа.

— ЧТО ПРИУМОЛКЛИ, ТОМ? — Профессор вылез из машины и теперь с наслаждением потягивался после долгой езды.

Арчер со смешанным чувством недоверия и восторга взирал на громаду замка, величественно темнеющего в окружении вековых вязов на фоне предзакатного неба. Причудливой формы башни с зубчатыми макушками напомнили ему о древних кельтских преданиях.

— Здесь должны жить злые духи, — пробормотал он. — Да, и кто же хозяин этого Кенсингтонского дворца? Неужели вы, док?

— Юридически — да, а вот в сюзерены явно не горжусь. Пойдемте, однако, внутрь может, нам удастся разыскать бутылочку «Шиваса» до появления привидений. — Шагая по бесконечной анфиладе сумрачных залов, профессор говорил своему спутнику: Я появляюсь здесь наездами седьмой год, а для чего — не знаю сам. Голый король наоборот. Вот мы и пришли. Веселенькая комнатка, не правда ли?

— Да, наши предки жили мрачновато, — ответил Арчер, оглядывая огромную пиршественную залу темно-пурпурного цвета, контрастирующего с черным деревом мебели.

— Ага. Порой эта штуковина просто подавляет меня. Посудите сами: я физик — словом, прошу прощения за банальность, достаточно современный человек. Не далее как час назад вы меня в этом упрекнули. — Дэвис принялся растапливать огромный камин. — И мне в такой обстановке неуютно. А ваше впечатление, Том?

— Не знаю, — ответил Арчер, внимательно рассматривая фамильный герб — серебряную перевязь в лазурном поле и три золотые пики. — Что-то двойственное. А дуализм — скверная штука, хотя Заратустра, кажется, об этом и не говорил.

— Так сказал Томас Арчер, — улыбнулся профессор. — Но вы правы — здесь все смещено лет на шестьсот, а может, и побольше. Такие замки строили не один год.

— «Лишь касаясь…» Я правильно перевел ваш родовой девиз?

— Дословно будет: «Одним прикосновением».

— А вы никогда не говорили мне о своем дворянском происхождении, док, — заметил Арчер.

— Берите выше! Этим замком владели пэры Англии. Но я к ним отношения не имею.

— Ничего не понимаю.

— Садитесь, Том. Чтоб вы что-то прояснили себе, нужно сделать экскурс в не столь далекое прошлое. Хотите послушать?

— А разве не за этим мы сюда приехали? — удивился Арчер.

Коллеги расселись по массивным креслам, обитым красного цвета кожей. Огонь уже заиграл на гранях хрустальных стаканов, когда профессор начал свой рассказ:

— Мой отец умел-таки делать из пары фунтов три, даром что был сыном рыбака из Грилфуда. Может быть, вы слыхали о торговом доме «Дэвис и Хапигейм»? Так вот, отец и был тем самым Дэвисом. Торговля шла неплохо, и он начал прикупать акции «Нозерн си ойл». К середине пятидесятых, имея больше тридцати процентов акций концерна, отец вышел из дела и стал энергично прибирать «Нозерна» к своим рукам. А оборот у «Нозерна» и тогда был немалый.

— Я слышал, что в году пятидесятом концерн чуть было не разорился, — заметил Арчер.

— Да, что-то такое было. Но Джим Дэвис был человеком риска. Так вот. В 1956 году случилось не-счастье — умерла моя мать, Клэр Дэвис. Наше медицинское светило, доктор Хаббард, поставил диагноз — кома. Хотя она никогда не колола себе инсулин.

— Бывают случаи, когда кома наступает и не при диабете.

— Знаю. Такой-то случай и был, по словам Хаббарда. Но мы несколько отвлеклись. Примерно через год после похорон мы с отцом отправились на материк. И в Бельгии, в одном городишке с названием Сен-Дьер отец и познакомился с этим выводком Эдсонов: стариканом, своей будущей женой и моей мачехой и тремя ее дочками — Симоной, Сьюзен и Генриеттой.

— А из-за чего она развелась с первым мужем?

— Она овдовела. Ее первый муж разбился где-то на машине вскоре после войны. Так вот. Старикан, сэр Роберт Эдсон, откинул копыта, как только узнал, что его милая дочурка намеревается выйти замуж за деревенщину. Еще бы! Пэр Англии, прах его побери. Леди Эдсон, когда я был усыновлен ею — великое счастье! — любила повторять, что в ее жилах течет кровь самого Вильгельма. И я гордился этим, дурачок. Трудно сказать, была ли их кровь и впрямь голубой, но вот качество никуда не годилось.

— Была? Вы сказали «была»?

— Да, Томас. Мои новые сестрички умерли в этом самом замке одна за другой в один злосчастный год. Просто гасли, как эти светильники без масла. — Дэвис повел рукой. — Да и старикан… Экая невидаль! Сейчас все решают деньги, а не титулы. За деньги вы можете купить любой титул, Томас.

— Мне он не нужен. И у меня нет денег на такие безумства.

— Мне тоже, хотя меня трудно назвать нищим. Но я предпочел остаться внуком рыбака.

— Тщеславие имеет разные формы. Но суть его одна — заметил Арчер. — Да, а отчего умерли ваши сводные сестры?

— Хаббард сказал, что от редкой формы туберкулеза. Мне кажется, что он был не совсем прав, скажу так. Во всем виновата их кровь. Гнилая аристократическая кровь. От кровосмешения погибла не одна династия.

— Я бы так не утверждал.

— Не понял?

— Последний Валуа умер от ножа. А Карл? Или Кромвель был его лечащим врачом?

— Возможно, вы и правы. В общем, после диагноза Хаббарда я твердо решил заняться настоящей наукой. И, как видите, кое-чего достиг, ваше здоровье!.. Конечно, отец предпочел бы видеть меня бизнесменом или, на худой конец, инженером — мне нравилось помогать рабочим, восстанавливающим замок из груды замшелых камней, которые назывались не иначе как фамильным владением. — Дэвис усмехнулся. — Да, и тут леди Эдсон принялась лепить из меня этакого новоявленного лорда Джона. Поверишь ли, я, узнаю любую мелодию, самую старинную и редкую! Мадам буквально заставляла меня денно и нощно зубрить латынь и греческий, не считая, конечно, французского. Оставаясь наедине, она частенько повторяла, что будь у нее сын, то я бы непременно был на него похож.

— Может быть, он на вас? Вы не оговорились?

— Не знаю, возможно. А отец отвечал на ее заботы ревностью. Но вот когда я заявил, что поступаю на физико-математический и покидаю Хеллингтон, старуха круто изменилась. Она почти не разговаривала со мной и стала вновь чопорной и недоступной. Отец вроде бы перестал меня ревновать, но при этом замкнулся, ушел в себя, или, если угодно, в дела своей нефтяной империи. Вообще, жить в этой громадине втроем, не считая малочисленной прислуги, и не поддаться искушению улизнуть отсюда — весьма нелегкая задача для такого чело-века, как я.

— Все оттого, что вы чересчур увлеклись стариной и ее преданиями, — предположил Арчер.

— Возможно, и так. Я, однако, продолжу. Время моей учебы подходило к концу, а я рвался сюда — из писем отца я знал, что у него рак. Он был жесткий человек, и лечащий врач рассказал ему правду. Как же мы были рады встрече! — Дэвис замолчал, ушел в воспоминания. — Когда по приезде я сказал отцу, что получил степень бакалавра, тот возьми да и ляпни старухе, что настоящая порода — в роду Дэвисов, а не каких-то там лордов Эдсонов, герцогов Хеллингтонских. Как же она на нас посмотрела! Ведьма, да и только… Вскоре я похоронил отца и приличия ради остался с мачехой здесь, в имении. Как ни странно, она тоже сильно переживала, ей-богу. Арчер внимательно слушал, не перебивая. Профессор продолжал:

— Возможно, у нас бы и наладились отношения, не случись та история, о которой вам засвистели на ухо, порядком все переврав.

— История с завещанием?

— Именно. Да, а что вы еще о ней знаете?

— Практически ничего. Какие-то слухи, что вашему адвокату грозили крупные неприятности, так?

— Еще бы! Только не моему, а адвокату отца, Ричарду Баркли. После смерти отца он извлек из сейфа опечатанную папку с завещанием и вскрыл ее, как полагается. И знаете, что там было?

— Чистый лист бумаги?

— Сэр Томас, да вы провидец! Нет, как вы только додумались?

— Сопоставлением фактов, док. Одним словом, леди Эдсон знала себе цену.

— Туманное объяснение. Но что верно, то верно, старуха была не промах, видит Бог. Все привычки и традиции угасающего древа в ней просто гипертрофированно воплотились. Настоящая аристократка! Отец мой был прямо-таки очарован этой ведьмой. Он, человек, считающий каждый фартинг[1] и выбившийся в люди только этому и благодаря, за просто так удочерил трех девок! Угрохал кучу денег, восстанавливая Хеллингтон из руин. Ведь, кроме родословной, он не получил ни гроша. А людей Джим Дэвис ценил только за деловые качества.

— Но ведь и вам здесь неуютно, что не мешает периодически появляться в замке, — непонятно сказал Арчер. — Эдсоны были бедны?

— Да. Сэр Роберт любил игру в карты по-крупному. И, видимо, однажды оправдал свой родовой девиз.

— Одним прикосновением… продул свое состояние?

— Мадам облекала сей подвиг в более изящные словесные формы, друг мой.

— Ясно. И что же дальше?

— А дальше то, мистер Арчер, что вы все-таки не угадали. В папке адвоката Баркли не было ничего. Вот так!

— ?!

— Да, а он поклялся на Библии, что вложил туда составленное по всем правилам завещание и опечатал папку в присутствии двух свидетелей, как полагается. А репутация у Ричарда Баркли что надо. Как-никак, это был личный адвокат моего отца, а он знал, кого выбирать себе в помощники. Короче, после этой, мягко говоря, неприятной истории я сразу же устал в Бултон, оставив ведьму — а ей когда пошел восьмой десяток подыхать здесь, что она вскоре, в сделала. Вот, собственно говоря, и все, что случилось семь лег назад, — подвел черту профессор.

— Понятно. А что за «таинственная смерть последней из рода»?

— Не знаю. Спросите газетчиков, зачем они подняли такой переполох. Можно подумать, что ей было восемнадцать. И вот когда я начал понемногу копать этих Эдсонов после письма. То стал приходить к одной весьма любопытной мысли. А как вы думаете, к какой?

— Док, говорите нормально. Что значит после письма?

— Да, конечно, я все расскажу. Но пойми главное — не было не только завещания, не было, я уверен в этом, хотя доказательств почти нет, гораздо большего! — возбужденно сказал Дэвис.

— Я вас, кажется, понял, — неуверенно промолвил Арчер.

— Что? Понял? — Дэвис привстал, сверля своего помощника глазами. — Что ты понял, говори!

— Мне кажется, что вы стали приходить к мысли о хорошо организованном маскараде.

— Дьявол! — Профессор закурил, молча выкурил пол сигареты, плеснул себе виски, выпил. Вдруг в его глазах сверкнула усмешка.

— Но и Дэвис-младший неплохо подбирает себе помощников?

— Или Том Арчер — сеньоров?

Профессор коротко рассмеялся. Улыбнулся и Арчер. Дэвис, гася сигарету, заметил:

— Право слово, вы и впрямь читаете мысли, или, как говорит наш осел Беннет, отлично владеете логикой. Ну а теперь я слушаю вас.

— Меня? — От удивления Арчер стряхнул пепел на стол.

— Конечно. Я просто не вижу смысла что-либо вам говорить, ибо вы и так все знаете.

— Что я могу знать? — возразил Арчер. — Если только потолковать о завещании, точнее, о его исчезновении…

— Ага! Уже есть версия. Я весь внимание.

— Старая леди пропитала конверт каким-то раствором, и через определенное время он распался в прах. Когда же вскрывали папку, то на завещание, превратившееся в пыль, просто не обратили внимания. А потом злополучная папка побывала во стольких руках, что и самой пыли не осталось.

— Превосходно, мой Пинкертон. Я и сам попробовал бы решить эту задачку именно так. Впрочем, ваша версия отнюдь не оригинальна — романы Скотта и Дюма просто напичканы подобным.

— Уже десять. — Арчер посмотрел на часы. — Простое решение не значит неверное. Все преступления рано или поздно повторяются. Природе и человеку свойственно повторять свои действия.

— Это я знаю. Но! Я же говорил, что мой отец не считал других глупее себя. Примерно за год до составления злополучного завещания парни из лабораторий «Нозерна» получили особый пластик. Предназначался он для упаковки особо важных документов или ценных предметов — термоустойчив, а контейнер, из него абсолютно герметичен. Вот в такой-то контейнер, похожий с виду на обычный конверт, отец и вложил завещание.

— Но зачем? От кого нужно прятать собственное завещание?

— От кого? — Профессор усмехнулся. — Не задавай-те риторических вопросов. Вы же сами пришли к выводу о неком маскараде.

— Да, но не к тому, что з а с т а в и л о Джима Дэвиса упрятать завещание в герметичный контейнер.

— Согласен — никакой Медичи этот конвертик не по зубам.

— Это ясно, но ведь бумага была?

— Была. Несколько листов обыкновенной бумаги.

— Не понимаю. Бумага могла исчезнуть и в вашем контейнере.

— Конечно, могла. Но конверт был герметичен, повторяю. Я лично отдал его на спектральный анализ. И даже масс-спектрограф не обнаружил наличия хоть одной молекулы целлюлозы. Он был пуст, когда его опечатали. А три человека видели в этот момент завещание, вложенное внутрь. И видели, как контейнер-конверт положили на хранение в сейф. А адвокату Баркли я верю, так что подмена просто исключена. Вот вам настоящая загадка.

— Хотите получить на нее ответ? — спросил Арчер.

— Томас, вам вредно пить виски. Выпейте-ка кофе и перестаньте нести ерунду.

— Скажите, а вы читали завещание?

— Нет, — ответил Дэвис несколько напряженным голосом.

— А знали, что в нем говорилось?

— Тоже нет. Отец был категорически против подобного. — Профессор, поправляя поленья в камине, пояснил: — Джим Дэвис считал, что содержание завещания подлежит огласке только после смерти его составившего.

— Очень хорошо. — Арчер закурил. — Док, могли бы вы сказать с той или иной степенью определенности: каков был смысл, идея завещания? Что могла наследовать по нему ваша мачеха, например?

— Вопрос понятен. Хм, дочки ее умерли, и, кроме ряда благотворительных фондов, осталось фактически только двое наследников…

— То есть завещание вроде как бы не было нужно?

— Да… Что нам было делить с мачехой? Замок? Я и сейчас здесь редко появляюсь. Нет, претензий на него у меня никогда не было.

— Но после смерти леди вы кое-что обнаружили?

— Угу.

— Еще один не совсем деликатный вопрос…

Профессор усмехнулся.

— Милый Арчер, ну зачем вам работать ассистентом у физика? Вы же готовый помощник прокурора. Да, вопрос… Я весь внимание.

Арчер потушил сигарету.

— Вопрос такой. Что могло бы произойти, если бы после смерти отца вы остались с леди Эдсон здесь, в замке?

Дэвис засмеялся.

— Да ничего, Томас. Вам уже начали мерещиться отравления, склепы и тайные подземелья с бездонными колодцами. Впрочем, я вас понимаю. Но разве я не говорил, что отношения с мачехой у нас наладились? Одно могу сказать наверняка: я все равно бы уехал из Хеллингтона, тем более этот скандал с завещанием…

— Вот вам и объяснение таинственного исчезновения.

— Какое же, интересно?

— Ваш отец был умный и весьма дальновидный человек, сэр!

СПУСТЯ ДВА ДНЯ, около трех часов пополудни, профессор Дэвис спрашивал своего ассистента свистящим шепотом:

— Слушайте, Арчер, соотношение амплитуд на выходе было рассчитано вами?

— Да, пять и семь десятых.

Лицо профессора стало наливаться краской, что было особенно заметно по причине белого халата, надетою поверх костюма.

— Прекрасно. Просто замечательно. Нет, это невероятно! — Голос сорвался на крик.

Люди, находящиеся в зале компьютерного центра университета, стали оборачиваться на шум. Дэвис не обращал внимания.

— Нет, вы посмотрите! Я сутки не отхожу от компьютера, у меня давно глаза алкоголика, а этот субъект издевается надо мной самым натуральным образом!

— Полегче, Джо, — сказал подошедший О'Нэйл, — Не бей ниже пояса. С каких пор ты стал работать с субъектами?

— Да, — мгновенно сник профессор. — Простите меня Томас. Я оскорбил вас.

— Как у него все просто, — прошептал стоящий поодаль Дейв Маккарен, историк. — А надо бы потребовать сатисфакции. Словно опровергая его слова, Арчер сказал миролюбиво:

— Ерунда, док, я знаю ваш характер. Но в чем дело?

— Дело в том, что соотношение не должно превышать трех. О чем вы думали, составляя алгоритм? — начал распаляться Дэвис. — Наверняка копались в той ахинее, что я вам наговорил позавчера? Развивали умение мыслить логически? А вот и ваш учитель? Скажите Ральф, всегда ли логика — двигатель прогресса?

— Ни в коем случае, — ответил профессор Беннет. — Все зависит от конкретных обстоятельств, друзья мои.

— Вы слышали? Ну так вот, Шесть лет моего ангельского терпения подошли к концу. Или вы немедленно переделываете все, что я напортачил по вашей вине, или…

— Успокойтесь, дорогой Дэвис. Предлагаю третий вариант: выкурить трубку мира. Уверен, что Томас сделает все как надо. Хотите сигару? — предложил Беннет.

— Благодарю. Я предпочел бы сигарету. Вы не одолжите мне одну, Арчер?

В курительной Дэвис спросил ассистента:

— Говорите начистоту, что мешает вам работать? И не лгите — правда и ничего, кроме правды.

Арчер замялся.

— Док, вроде бы и не время поднимать этот вопрос сейчас, в заключительный период испытаний… Видите ли, у меня появилось чувство, что все обстоит не так.

— Превосходное объяснение.

— Да, объясниться мне очень трудно. Что вы скажете насчет того, что газета, та, со скандальным заголовком, уже успела пожелтеть, а замок слишком средневековый?

— Полнейший кретинизм!

— Так я и думал, — покачал головой Томас. — Знаете, чувство мое настолько назойливо-неприятное, что я хотел бы попросить вас…

— Посетить Хеллингтон еще раз. А работа! Или она нас больше не интересует? И что, в конце концов, я там позабыл?

— Вы позабыли показать мне письмо, которое пол-учила леди Эдсон, и. наверное, еще кое-что.

— К дьяволу, все! Позвоните миссис Липтон, Что мы не вернемся к ужину. Вперёд, мой мучитель!