Золотой грех

Глава 1

Обычные истертые деревянные лавки со спинками, такие знакомые по фильмам советских времен, обычный деревянный барьер слева от стола судьи, где между двумя сержантами милиции сидит подсудимый. И судья, зачитывающая приговор, еще не была одета в знакомую теперь многим черную мантию. Эти мантии ввели чуть позже, в 1992 году, для судей Конституционного суда. И потом их стали носить все судьи, а в том, 1990 году, еще существовал СССР, еще в диковинку было предпринимательство, еще зыбкой была граница между привычным клеймом «спекуляции» и законным бизнесом. И росло, как снежный ком, количество судебных процессов, в которых рассматривались дела об экономических преступлениях.

Судья читал и читал привычной скороговоркой обстоятельства дела, которые вскрылись в результате следствия. Подсудимый сидел, свесив голову, и только желваки на скулах у него шевелись да пальцы рук сцепились в замок и побелели от напряжения.

– …приговорить к двадцати годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима.

Эти слова прозвучали как удары колокола! Двадцать лет! Что это значит для двадцатипятилетнего парня? То, что выйдет он оттуда уже сорокапятилетним мужиком, скорее всего больным. И вся молодость со всеми ее радостями просто будет вычеркнута из жизни. И подсудимый вскочил с лавки, повис на руках сержантов, вцепившись побелевшими пальцами в деревянный барьер.

– Су-ука-а! – орал он, брызгая слюной. – Ты сука! Ты меня продал, за бабки продал! Но я ведь вернусь, ты не жди, что я там подохну! Я вернусь, Боря! Вернусь, и ты мне заплатишь за все… самым дорогим заплатишь!

Борис Михайлович Давыдов вскрикнул и сел на постели, уставившись бессмысленным взглядом в стену напротив кровати. Постель под ним была мокрой от пота, подушка тоже, майка прилипла к груди. Что? Что? Фу-у, приснится же такое… Чертовщина, не иначе!

Давыдов посмотрел на часы, стоявшие на полочке у изголовья, и вытер рукой лоб. Все равно пора уже вставать. Отбросив одеяло, он спустил ноги на прохладный пол и посидел так немного, приходя в себя после ночного кошмара. Да, были времена! И времена, и возможности. Многие предприимчивые люди тогда очень обрадовались открывающимся перед ними легальным возможностям обогащения. Наконец и социализм дал трещину.

В 1989–1990 годах стали открываться первые кооперативы, появились различные Центры НТТМ – Научно-технического творчества молодежи. Но открывалось все это в основном на базе государственной собственности, поэтому сектор малого предпринимательства был пока незначителен. Но это было уже начало, появлялась цель, появлялись инструменты для ее достижения. Давыдов тогда был одним из немногих, кто по-настоящему оценил раскрывавшиеся возможности.

А потом в августе 1990 года вышло знаменитое Постановление Кабмина СССР № 790 «О мерах по созданию и развитию малых предприятий». Среди прочего, среди различных налоговых льгот и других послаблений, там, в частности, декларировалось и то, что отказ в государственной регистрации малого предприятия по мотивам нецелесообразности его создания не допускается. Это было грандиозно, это был прорыв предпринимательства в стране. И идея государства была понятна: она состояла в том, чтобы начать массовый процесс приватизации мелких нерентабельных и малоэффективных государственных предприятий, перевести их на арендную систему поощрений, кооперативную форму собственности. Или вообще передать трудовым коллективам на принципах акционирования. Все просто, и какая экономия бюджету страны, который рушился и рушился.

Давыдов поднялся, сунул ноги в тапочки и направился в душ. Здесь он остановился на несколько секунд перед большим зеркалом. Здоровый крепкий мужчина, немного начал грузнеть, но в этом есть даже какая-то своя импозантность. Не начал ли толстеть, и под глазами вроде стали появляться мешки. Проклятый сон! На весь день из колеи выбил. А впереди работа, и надо переключаться с личного. Сейчас бы… Юлька далеко, в Чите… женой так больше не обзавелся. Захотелось домашнего уюта, женского тепла? Но кого-то вести в свой дом было неприятно. Привык, наверное. А женщину почему-то стало хотеться все чаще, даже чаще, чем в молодости. Или это только так кажется? Проклятый сон!

Жорка у подъезда, как всегда, тер чистой тряпкой стекла машины. Из толстого баллончика он разбрызгивал на стекло какую-то ароматную пену и вытирал ее размашистыми движениями. И сам весь опрятный, подтянутый, стройный для своих сорока с… чем-то, и машина у него всегда сияет чистотой, и внутри идеальный порядок. Жорка работал у Давыдова уже лет двадцать и умел понимать состояние своего хозяина лучше других. Женщины так не понимали Давыдова, как его водитель.

Стоя спиной к двери подъезда, Жорка вдруг засуетился, сворачивая тряпку и опуская «дворники» на лобовом стекле. Вот опять! Спиной, что ли, чувствует? Хотя так и должно быть, иначе такой работник не нужен.

– Доброе утро, Борис Михалыч! – расплылся Жорка, распахивая перед Давыдовым заднюю дверь машины. – Денек сегодня, а? Для великих свершений!

– Водку жрать в такие дни! – проворчал Давыдов, подавая Жорке руку и скептически разглядывая его не очень дорогой, но опрятный костюм. – Ты вот что… Часикам к четырем собери там джентльменский набор. Поработать надо будет, обсудить…

– Есть подготовить, – весело кивнул Жорка, захлопывая дверку за усевшимся на сиденье шефом.

– У тебя там на карточке осталось еще?

– Нормально, когда кончатся, я скажу, Борис Михалыч. А где будете? Опять у Катерины? Мужественная женщина! Вам работать, а у нее и дома покоя не бывает.

Это была старая игра, к которой все привыкли. Привык Давыдов, потому что не особенно обращал внимания на то, понимают ли ситуацию его помощники, привыкла сама Екатерина, привык Жорка, которому Давыдов велел завести пластиковую карточку, куда ежемесячно «забрасывал» некоторую сумму. Обязанностью Жорки было покупать что-нибудь для шефа по его заданию. В частности, алкоголь, закуску, фрукты.

С Екатериной у Давыдова началось два года назад. Была Екатерина Шеляхина одним из помощников депутата и отвечала за организационные вопросы. Давыдов ее и взял несколько лет назад к себе потому, что Катя была расторопной, всюду имела своих людей, не стеснялась давить на людей, кривить душой, когда надо, и все понимала с полуслова. Даже с полувзгляда.

Было ей лет тридцать пять, была она замужней женщиной, но Давыдов никогда не интересовался, где и кем работает ее муж. Знал, что у Кати есть дочь-школьница, и помог устроить ее в элитный лицей. Примерно с год Давыдов смотрел на Екатерину как на помощницу, а потом в один из жарких дней вдруг посмотрел на ее колени, обтянутые колготками телесного цвета, на бедра, обтянутые тканью деловой юбки, случайно упал его взгляд туда, где две расстегнутые пуговички обнажали нежную кожу, изящную складочку и белые кружева бюстгальтера.

И как-то по-другому он увидел непослушный локон, то и дело спадавший на глаза, очертания нижней губы, пушок на скуле, ухоженные пальчики. А ведь баба-то совсем ничего. Он, дурак, когда припрет, пользуется шлюхами, а тут под боком… Нет, не теми шлюхами, что стоят вдоль Тверской, и не теми, что поставляют по звонку на телефон «досуга». В каждом социальном слое у мужиков свои шлюхи. У высокопоставленных и шлюхи высокопоставленные. А ведь они совсем не нужны. Надо Катьку обкатать, пристегнуть, сделать ее постоянной любовницей. Что лучше! Всегда под рукой, всегда… Нет, говорить, что всегда согласна, еще рано, но думать так хотелось. Вообще о ней хотелось думать в этом ключе.

Тогда Давыдов, помнится, поймал себя на мысли, что, глядя на Екатерину, ни о чем уже и думать не может. Все мысли о том, как он будет гладить это колено, как его рука полезет под юбку в горячее и таинственное, как послушно расстегнутся эти пуговички, как его руки и губы прижмутся к нежной коже ее груди, как ее губы и ладошки будут ласкать его.

В тот же день он не сдержался и поехал в сауну, где сам себя удивил давно не проявлявшейся в полную силу энергией. А на следующий день он занялся подбором квартиры. Купил он ее через пару недель в доме 4 по Тверской, буквально в двух шагах от здания Государственной думы на Охотном Ряду. Это была хорошая квартира, после недавнего дорогого ремонта.

Давыдов заявил Екатерине, что квартира оформлена на нее и нужна для деловых целей, и распорядился поменять там обстановку. А через месяц он впервые дал ей задание накрыть небольшой фуршет в новой квартире и ждать гостей. Тогда же впервые Жорка привез туда продукты и выпивку, полагая, что Екатерина там живет.

А потом он, Давыдов, приехал сам. Он опоздал на два часа и увидел прежде всего встревоженные глаза своей помощницы. Лишний раз беспокоить депутата по телефону помощникам не рекомендовалось. Екатерина была в платье для коктейля с открытой грудью и плечами. Тонкая ткань шоколадного цвета изумительно подчеркивала фигуру молодой женщины, оттеняла ее каштановые пышные волосы. Более желанной она еще для Давыдова не была.

Он присел на диван, пригласил Екатерину сесть рядом и налить им красного вина. Именно красного, густого и терпкого! Они взяли бокалы, и Давыдов взволнованно рассказал ей, как его к ней тянет, как она ему нужна. И квартира эта так и останется ее, если она даже откажет сейчас. А если не откажет, то он ее не обидит, потому что она…

Он сбился, закрутил сокрушенно головой, а потом стукнул краем своего бокала о бокал Екатерины и опрокинул вино в рот. Он пил и видел краем глаза, что женщина тоже поднесла бокал к губам. Молча! Это должно было означать согласие, это ничего другого не должно было означать, потому что он желал ее, хотел ее, он извелся, как подросток! Он поставил бокал, он взял бокал из ее тонкой руки, отметил капельку вина на нижней губе, увидел ее спокойные глаза, в которых не было страсти, но не было и возмущения.

Соглашается, потому что он ей начальник, потому что зависит от него? Соглашается, потому что хочет получать блага или потому что боится мести с его стороны? Да плевать! Главное, что согласна, а почему это все…

Он взял ее ладонью за шею и властно притянул к себе. Ее спина тихо скользнула по спинке дивана к нему, мягкое плечо уперлось в его грудь, а полные губы оказались совсем рядом с его губами. Он касался их своими губами, чувствуя вкус вина, губной помады и женщины. Она не отвечала на его поцелуи, но губы были мягкими и податливыми. И тело тоже. Стоило ему протянуть руку и коснуться ее груди сквозь тонкую ткань платья, как тело отозвалось легкой неуловимой вибрацией. Или это ему показалось из-за сильного собственного возбуждения, которое охватило его, как в молодые годы.

– Катенька, Катюша, – шептал он как в лихорадке, прижимаясь лбом к ее груди, хватая губами край платья, зарываясь лицом в ложбинку между грудями. – Я так хочу тебя, ты мне так нужна, я теряю голову от твоего тела…

Он стащил с ее плеча платье, обнажил одну из грудей и шептал как будто именно ей, как он теряет голову. Он перечислял все ее части тела, давая им нежные эпитеты, он сходил с ума от того, что не чувствует сопротивления, он раздел женщину уже до пояса и целовал во все места, до каких только дотягивался, его трясло от предвкушения того, что будет дальше, будет обязательно, потому что Катя уже так много ему позволила и все между ними теперь ясно.

Его руки рылись в подоле ее платья, терзая ткань чулок, ощущая горячую кожу и ее безумную нежность. Он рывком прижал Екатерину к себе всем телом, услышал, как она тихо вскрикнула… Он был груб и страстен, потому что возбуждение достигло пика. Он срывал с себя пиджак, галстук, рубашку, он задирал на ней платье и стаскивал его через голову, тараща глаза на тонкое изящное женское белье, он повалил ее, послушную и податливую, как игрушку…

Все происходило молча, и только подрагивала и позвякивала на столе посуда. А потом он лежал на ней, ощущая, как ей под ним тяжело и как она дышит. Он повернулся на бок на узком диване и уставился в потолок. И все? И это стоило покупки квартиры? Давыдов закрыл глаза и стал вспоминать безумие возбуждения, которое им недавно овладело. Пожалуй, стоило. Стоило потому, что в любой день, в любой час он может ее сюда привести и насладиться ее телом. Между прочим, еще достаточно молодым. А то, что он не испытал ответной страсти… что ж, в этом тоже есть свое возбуждение. Овладевать женщиной, когда она тебе отдается не по любви, а по какой-то причине!

Екатерина молча поднялась и ушла в душ. Давыдов сел и налил себе вина. Думать, смотреть телевизор, общаться душевно с отдавшейся ему женщиной ему не хотелось. Ничего не хотелось. А потом она вышла в новом дорогом домашнем халате и подсела к столу. Они выпили, натянуто улыбнувшись друг другу, а потом… Давыдов просто напился до крайности и уснул на этом же диване, сквозь сон и опьянение чувствуя, как Екатерина стягивает с него брюки и рубашку.

…Солнце лупило жаркими лучами прямо в лицо, и от этого головная боль делалась просто нестерпимой. Давыдов со стоном перевернулся лицом вниз и с наслаждением ощутил прохладу подушки. Значит, он в таком неудобном положении лежал так давно, что аж шея затекла. Черт! Что же так неудобно лежать, и…

И тут он вспомнил, что проснулся не у себя дома, вспомнил все, чем закончился вчерашний день. Эта квартира, которую он предложил своей помощнице Екатерине Шеляхиной в обмен на сексуальные отношения. Вспомнил сам секс, вспомнил, как потом вливал и вливал в рот водку, пока не свалился от усталости и опьянения, не удовлетворенный ни сексом, ни…

То, что с сексом получилось не так, как хотелось, Давыдов вспомнил отчетливо. Как-то это все было похоже на то, что женщина просто уступила его домогательствам. Вот откуда неудовлетворенность! Он-то привык к тому, что все с желанием работают на него, проявляют усердие в работе, чтобы не рассердить босса, чтобы угодить ему. Души захотелось? А душу она тебе и не отдала, тело – пожалуйста. Хотел – получи.

Давыдов, лежа на спине, вскинул руку над головой и посмотрел на наручные часы. Много! Уже восемь часов утра! Странно, что никто до сих пор… А-а! Он же отключил с вечера мобильник, чтобы не беспокоили. И Жорку он отослал домой с машиной. Сказал, что его подбросит кто-нибудь из… тех, с кем они допоздна будут работать. Жорка был недоволен, он привык не только возить, но и охранять своего шефа.

Пришлось вставать. Судя по идеальному порядку, Екатерина прибралась еще с вечера и уехала домой. К мужу! Давыдов почему-то подумал об этом со злостью. Возомнил себя героем-любовником, от которого все женщины без ума, которые после первого же секса заламывают руки и стенают, что успели выйти замуж и нет у них возможности принадлежать только одному Давыдову. Мысль получилась со злой иронией, и от этой иронии на душе стало немного лучше.

Нашарив телефон, который Шеляхина предусмотрительно положила на край стеклянного журнального столика, Давыдов включил его, и тут же всплыло сообщение, что «этот абонент звонил вам три раза». Номер телефона принадлежал дочери Юльке. Что ей втемяшилось в такую рань? Ух ты! А два раза из трех она звонила еще вчера вечером… Телефон тихо звякнул и высветил новое сообщение, что «этот абонент звонил вам один раз». Номер был Жоркин. «Ладно, Жорка подождет», – решил Давыдов. Жорка будет интересоваться указаниями и планами шефа на день…

Телефон в его руке вдруг завибрировал, взорвался бурной мелодией и, как показалось Давыдову от неожиданности, с не присущей ему ранее активностью. Он не ошибся, это была мелодия песни «Одиночество» из репертуара певицы Славы, а значит, до отца дорвалась Юлька.

– Да, – хрипло произнес Давыдов и прокашлялся.

– Папка, привет, – задорно и восторженно прозвучал в аппарате голос дочери. – Ты чего телефоны отключаешь? А кашляешь чего? Простудился, пиво поди хлестал ледяное? У тебя там все нормально в твоих «Москвах»?

– Ну-ну, засыпала вопросами, – улыбнулся Давыдов. – Звонишь ни свет ни заря…

– Папка, у тебя сейчас вовсю должны начаться твои заседания, какие «свет и заря»?

– Тиши, Юля, я на деловой встрече, – соврал Давыдов, понизив голос. – У тебя что-то срочное или я тебе перезвоню, как освобожусь?

– Знаю я тебя. – Чувствовалось, как на том конце провода дочь снисходительно скривила губы. – Опять до поздней ночи не вспомнишь обо мне. А потом начнешь названивать и выяснять, где я и с кем я.

– Ну, тихо-тихо, – примирительно сказал Давыдов. – Развоевалась. Я все же отец и могу звонить и контролировать тебя в любое время.

– Короче, отец, – засмеялась Юлька. – Глеб сегодня успешно защитил свою кандидатскую.

– Поздравляю, – проворчал Давыдов, шлепая босыми ногами на кухню в поисках электрического чайника.

– Защита прошла успешно, там такие одобрения сыпались, ты представить себе не можешь, – продолжала щебетать дочь.

– Могу-могу, – ворчливо отвечал Давыдов, наливая воды в кофейный аппарат. Его беспокоило, что он не помнил, есть ли в доме кофе.

– Короче, отец! В субботу в ресторане банкет по этому поводу. Ты просто обязан быть. Там вся профессура со стороны Глеба припрется, а с моей что, никого? Давай, папа-золотопромышленник, подкатывай.

– Юль, а ты могла посоветоваться сначала, – начал отчитывать дочь Давыдов. – А смогу ли я? Я так понимаю, что мое участие уже там сверх всяких ожиданий имеется. Откуда у твоего Глеба деньги на ресторан. Ты дала?

– Ну, пап, тут такое событие, – затараторила Юлька. – Это же раз в жизни бывает…

– Если один, то гнать его в шею надо!

– Ну, я не в том смысле, – раскапризничалась дочь. – Я не в смысле, что из него ученый не получится. Пусть себе на здоровье профессором становится, еще кем-нибудь. Я про то, что это впервые в его жизни, первая диссертация. Такие эмоции раз в жизни бывают!

– Эмоции, – подобрел Давыдов, найдя в шкафчике коробку с чалдами. – Ладно, придумаем что-нибудь. И только ради тебя! Готовьте, что там обмывать будете, значок какой-нибудь, диплом?

– Документы еще не скоро придут. Это пока ВАК утвердит и пришлет… Ну, мы ждем, пап?

– Ждите, ждите, – отключаясь, с насмешкой проговорил Давыдов. – Что вам еще остается.

На самом деле Давыдов очень дальновидно не мешал отношениям дочери и парня не из «их круга». На первый взгляд было бы очевидным искать ей жениха из среды олигархов. Но все эти избалованные мальчики или еще не выбрались из ночных клубов и дурмана травки, а то еще и чего похуже, или учатся уже в Гарвардах и Оксфордах. Да и что проку от сына, скажем, Абрамовича. Фактически это потерять для дочери семейный бизнес, случись чего с самим Давыдовым.

Да, весь холдинг по документам является собственностью его дочери. И это понятно, потому что Давыдову, как депутату, заниматься бизнесом нельзя. А из политики уходить пока рано. И что получится? Получится, что он сам отдаст свой бизнес в руки мужа дочери, а тот неизбежно полезет советовать, вмешиваться, руководить. Хотя у него и своего, возможно, будет в достатке, и не до золота жены ему будет. Но рисковать Давыдов не хотел. Пусть лучше у нее муж будет профессором, академиком. Можно даже помочь ему в этом. Все для престижа лучше.

Телефон снова взорвался в его руке тревожным звоном. Давыдов, не глядя, поднес его к уху.

– Слушаю, – недовольно ответил он, потому что пора было уже заняться приготовлением кофе.

– Борис Михайлович, – раздался взволнованный голос Жорки. – Беда! У вас квартиру вскрыли. Тут и полиция уже прибыла… Вас просят приехать.

– Что-о? Как вскрыли? Какие, на хрен, вскрыли, когда она на сигнализации… Что за чушь!

– Я… не в курсе, тут полиция. Так что сказать? Ждать вас? Если что, то я внизу с машиной.

– Жди! – рявкнул в трубку Давыдов и швырнул ее не стол.

Как-то еще со вчерашнего дня у него что-то не заладилось. Что же это за полоса такая! Давыдов вытащил рычаг с лотком, вставил круглый пакетик кофе, вернул рычаг на место. Аппарат мигнул кнопкой и принялся за работу. Он думал о своей квартире и не понимал, как ее можно было вскрыть. Он за две двери с суперсовременными замками отвалил в свое время столько денег, что… Не может быть.

Аппарат мигнул и зажег зеленую кнопку. Значит, готово! Давыдов подставил чашку и нажал кнопку. В чашку начала цедиться тонкой струйкой черная душистая жидкость.

«Наверняка сейчас выяснится, что все это чушь, что полицейские дураки и все напутали», – привычно стал думать Давыдов.

Но потом он вспомнил, что звонил-то Жорка, а Жорка в этих делах понимает. И, наверное, сам видел. Зря психанул, надо было расспросить.

«Хотя, расспрошу, когда в машину сяду». – Кофе приятно согревал все внутри, и некоторая дрожь от похмельного состояния стала проходить.

К дому на Балаклавском проспекте они подъехали через час. За время стояния в пробках Жорка обстоятельно рассказал, как он подъехал утром к дому, прихватив, как у них было заведено, Зинаиду Ивановну. Эта пятидесятилетняя милейшая женщина убирала квартиру, готовила пищу, если надо было, стирала, чтобы в корзине не накапливалось белье. Жорка поднялся в квартиру вместе с Зинаидой, и тут они увидели, что входная дверь чуть приоткрыта. Не подумав ничего плохого, оба только удивились, что хозяин не прикрыл дверь плотно за кем-то. Наверное, из помощников кто-то уже прибегал с утра пораньше.

А потом… Потом все было плохо. Сначала они не поняли, что дом пуст. Жорка уселся на кухне варить себе кофе, а Зинаида отправилась в ванную. И тут она увидела, что дверь в кабинет открыта и что из рабочего стола все вывалено на пол, а еще она увидела через приоткрытую вторую дверь, что в спальне постель заправлена. Хозяин сам этого никогда ни разу не делал, это обязана была делать Зинаида Ивановна. За время ее работы в этом доме Давыдов сам ни разу постель за собой не убрал. Значит, он вообще дома не ночевал!

Давыдов прошел по помещениям, осмотрелся в кабинете.

«Черт! Как все это не вовремя. И сейф вскрыли. Деньги, естественно, украли! Ладно, леший с ними, с деньгами, обидно, что часы утащили. Трое часов – и все подарки. Они, конечно, дорогие, но… Поставили бы сейчас передо мной этого типа, что залез, убил бы на месте! Нет, сначала бы в глаза посмотреть и услышать внятный ответ. А какого лешего ты лезешь туда, куда нельзя. Ты, падаль, работать не пробовал, ты знаешь, что это значит – иметь бизнес, зарабатывать? В какой-то стране вон руки раньше отрубали…»

– Так вы готовы перечислить, что похищено? – напомнил за спиной следователь.

В шесть вечера в новостях, а в два часа дня уже в Интернете появилась информация о краже из квартиры депутата Государственной думы Давыдова.

– Вор залез в квартиру на Балаклавском проспекте в период с 14.00 до 7.20, подобрав ключи к замкам входной двери, – бойко докладывала смазливая девушка с микрофоном. – В пресс-службе столичного главка МВД РФ факт кражи по указанному адресу подтвердили, уточнив, что преступник унес 300 тысяч рублей, 5 тысяч евро, 5 тысяч долларов и трое позолоченных часов. Уголовное дело возбудили по статье «кража».

А Давыдов в который уже раз метал громы и молнии по телефону в адрес вневедомственной охраны. Сигнализация сработала, оказывается, в семь вечера. Просто наряд полиции из-за дикой пробки не смог пробиться к дому на Балаклавском. Подъехали они с опозданием в двадцать минут, когда в квартире уже и следа воров не было. Давыдов собирался судиться с полицией, он намерен был отыграться хоть на ком-то за безалаберность, за бардак… Собственно, бардак, по его мнению, был вообще во всей стране.

Глеба в доме Давыдовых в Чите знали прекрасно. Борис Михайлович удивился бы тому, как приветливы с этим молодым человеком все наемные работники. И горничная Лида, и повар китаец Ли, и садовник Макарыч. И даже охранники – угрюмые здоровенные парни Олег, Тофик Зейналов и Мишка улыбались и здоровались с Глебом за руку.

И дело было не в том, что Глеб мог вот-вот стать мужем хозяйской дочки Юлии. И даже не в том, что по документам именно Юлия, а не Борис Михайлович, считалась собственницей золотодобывающего предприятия. Просто Глеб – молодой ученый-физик – был отличным парнем. Он был всегда приветлив, словоохотлив, умел шутить и знал массу анекдотов. И он никогда свысока не смотрел на обслугу дома Давыдовых. Никто из персонала ни за что не проболтался бы Давыдову-старшему, когда тот приедет из Москвы, что Глеб порой и до двух ночи задерживался у Юли в комнате.

Сегодня Глеб приехал в поселок Забайкальский, который считался элитным районом Читы, в пять часов вечера. Он не успел поднять руку к кнопке, как из динамика раздался голос Олега – дежурившего сегодня охранника:

– Здорово, Глеб! Открываю…

– Привет, Олег! Юля дома? – задержавшись перед камерой, спросил Глеб.

– Дома, а вы что, не договаривались?

– А если не договаривались, то не пустишь? – рассмеялся Глеб.

– Да ладно тебе! Юлька с меня стружку вместе со шкурой спустит. Иди от греха подальше.

Глеб снова засмеялся и вошел на территорию загородного дома. Дверь плавно закрылась за его спиной. Смеяться было чему, потому что здоровенные охранники очень комично вешали носы и опускали взоры, когда Юлька устраивала им разносы. Никогда это не происходило без причины. То кто-то из парней перед дежурством хлебнул пивка, кто-то опоздал на пятнадцать минут, а кто-то вздремнул перед экранами мониторов. Юлька, как любовно за глаза звали хозяйскую дочь среди обслуги, не была злюкой или врединой. Она просто была вспыльчивой, энергичной и эмоциональной. На нее не обижались. Зачастую разнос заканчивался улыбками, добрыми насмешками и ехидными намеками.

Юля была дома. Точнее, возле цветников, где под ее строгим надзором улыбчивый Макарыч срезал розы для букета. Юля хотела устроить сегодня маленькое домашнее торжество по поводу успешной защиты Глеба. Это в ней тоже всем нравилось. Подруги и просто сверстницы Юли стремились выбраться из дома, норовили отмечать торжественные события в клубах и кафе. А вот Юля была девушкой домашней. Для нее самое дорогое и ценное – это домашний уют. И самое важное торжество может быть только дома. И самый приятный праздник – это праздник в домашних условиях. Поэтому и на Новый год Юлю из дома не вытащить.

– Глеб, привет! – сорвалась с места Юля и кинулась по дорожке к молодому человеку. Но тут же она резко остановилась, кинулась к Макарычу. – Ой, розы-то…

– Да иди, иди Христа ради, – махнул Макарыч рукой. – Поставлю я цветы. Вон Лидии отдам и прослежу, чтобы в твою любимую вазу поставила.

– А… ну да! – махнула рукой девушка и снова кинулась к дому. Садовник по-отечески улыбался, глядя ей вслед.

Глеб остановился и с улыбкой ждал Юлю возле ступеней. Теперь, когда за спиной годы работы над диссертацией, успешная защита, теперь можно улыбаться, веселиться. У Глеба появилось ощущение, что свободного времени у него вдруг оказалось очень много. Работа в университете, конечно, осталась, но учебный год еще впереди, а сейчас на крыльях молодости и удачи…

Правда, Глеб в последнее время все чаще и чаще слышал в свой адрес брошенные колкие фразы о том, что Юля богатая наследница и грех за ней не приударить. Это все чаще и чаще портило ему настроение, а в последнее время заставляло даже задуматься и начинать копаться в себе. А может, он правда стремится к обеспеченному будущему, а не простому счастью с любимой. Он однажды даже сгоряча рассказал об этом Юле. Эх, что тут было! Хорошо, что рядом не оказалось никого из злопыхателей. А как классно было потом лежать на лавке в саду и держать голову на ее коленях. И чувствовать, как она все еще ворчит и нежно гладит его по голове. И как он мог всерьез подумать об этом, как он решил, что она может хоть на миг усомниться в его чувствах?

– Глеб! – Девушка подскочила и повисла на его шее, согнув ноги в коленях. – Глеб, я так рада! Я так горжусь тобой. Я теперь буду представлять тебя новым знакомым и говорить всем небрежно, что ты кандидат физико-математических наук.

– Да ладно тебе, – смутился Глеб.

– Слушай, – как всегда без перехода, сказала Юля возбужденно, – а пошли, погуляем? Лида там начудила с дрожжами, говорит, что старые попались, и теперь наш ужин при свечах откладывается.

– Брось, ну чего ты всех взбаламутила.

– Ничего не взбаламутила, я праздник устраиваю тебе. А Лида печево к этому приурочила по собственной инициативе. Просто она за нас радуется и тебе симпатизирует. Пошли!

– А пошли на реку? – загорелся Глеб. – Там сейчас закат такой красивый будет. Красный-красный! И мы побродим среди сосен на высоком берегу. Свобода, Юлька!

– Какая свобода? – игриво насторожилась девушка.

– Свобода от диссертации, – выдохнул Глеб самозабвенно. – Воздух, сосны и много свободного времени.

– Ты что это удумал! Ты у меня еще докторскую должен защитить, потом членкором стать, потом академиком. На меньшее я не согласна!

– Какая ты корыстная! – подхватил девушку на руки Глеб. – Как не стыдно? Ты простого кандидата уже и любить не хочешь?

– Пусти, – вдруг стала брыкаться Юля и недовольно спрыгнула с его рук. – Ты все не так понимаешь! Я просто хочу, чтобы ты занимался любимым делом с полной самоотдачей. Нравится тебе твоя физика – вот и посвяти ей жизнь, а иначе смысла нет чем-то увлекаться. А я всю жизнь буду создавать тебе условия! Профессорская жена. Профессорша!

Юля фыркнула, расхохоталась и бросилась к воротам, ведущим на улицу. У нее всегда были быстрые переходы от одного настроения к другому. Но, к большому неудовольствию Глеба, Юля подошла не к двери, ведущей на улицу, а к своей новенькой машине, которую на день рождения подарил ей отец. То был маленький, компактный, но полноценный внедорожник – «Сузуки Джимни». Когда Юля заставляла Глеба садиться с ней в машину, он непроизвольно снова начинал ощущать свое социальное неравенство. Но спорить, как показывал опыт, было бесполезно. Да и не любил Глеб спорить. Юля не была тираном, она просто любила, чтобы все было по ее, и от этого ощущала полное счастье. И оно распространялось на других. Какой смысл был спорить?

Машину Юля водила просто отлично, что вполне соответствовало ее характеру. А еще она не любила кондиционеров, при первой же возможности опускала оба стекла и носилась с развевающимися волосами. Сейчас она тоже первым делом нажала две кнопки стеклоподъемников, потом включила музыку, и они выехали на улицу. Юля болтала что-то о машинах, о проходимости, а потом вдруг резко затормозила, правда, предварительно посмотрев в зеркала заднего вида, бросила машину в первый же перекресток.

– Сейчас я тебе покажу класс и драйв! – возликовала она с жизнерадостностью ребенка. – Давай небольшой крюк сделаем, и я протащу тебя по такой дороге, где ни одна легковушка не проедет. И не всякий внедорожник!

– Может, не надо? – вяло попросил Глеб, который вообще-то хотел побродить под соснами на закате, почитать возлюбленной стихи, а потом, когда они соберутся назад, сделать предложение. Романтическое гуляние превращалось в какое-то буйство адреналина. Жалко, такая идея была!

И на следующем перекрестке они чуть не врезались в «Тойоту». Черный внедорожник вильнул в сторону, и его понесло боком. За лобовым стеклом два странных лица даже не сделали попытки возмутиться и заорать на бешеную девку за рулем. Один, с мощной челюстью и широко посаженными глазами, играл желваками, а второй изобразил рукой какой-то жест, как будто стряхивал капли с руки. Наверное, это все же был жест возмущения. Юля не смутилась, она весело приложила руку к груди, покивала виновато и ударила по газам.

– Ну, ты носишься! – смог, наконец, раскрыть рот Глеб. – Чуть не разбила на фиг две машины.

– Да ладно тебе! Это они просто испугались, а так расстояние вполне было нормальным для маневра. Не стукнулись бы, я тебе говорю!

Юля мягко проехала по траве и опавшей хвое и остановилась возле крайних сосенок. Тишина на берегу была удивительная. Глеб открыл дверку и некоторое время сидел, вдыхая ароматы тишины и покоя. Девушка, кажется, тоже ощутила нечто умиротворяющее и не произнесла ни слова. Так они и сидели минут пять, глядя, как над сопками наливается закат, как на излучине скапливается и наползает туман.

Цветы! Глеб сейчас думал только о цветах. Он терзался в сомнениях половину дня, но так и не решил, стоит ли приходить с цветами, или от этого пострадает весь сюрприз. Сказывалось отсутствие подобного опыта и знание простой истины, что к женщине с цветами надо приходить как можно чаще. И с поводом, и без повода. Для женщин это очень важно: важно видеть преподнесенный ей букет и слышать признания с использованием комплиментов.

– Пошли, – решительно взял Юлю за руку Глеб и потянул ее к обрывистому берегу, откуда был самый прекрасный вид на реку и заходящее солнце.

Пока они шли по тропе, среди высоких трав, Глеб успел осмотреться и подумать, что тропа говорит об обилии любующихся закатами в этом месте. А значит, и о том, что цветов он тут не найдет. И уже на самом берегу он вдруг увидел под вязами неподалеку то, что нужно. Не так уж много в природе цветов в середине лета. В траве среди больших темно-зеленых раскидистых листьев виднелись свечки из мелких цветков бежевого и почти белого цвета, которые поднимались над землей сантиметров на тридцать. Твердые стебельки можно поломать и руками, главное Юлю отвлечь. Получится вполне символично, ведь внешний вид этого цветка, именующегося цемицифугой даурской (а в простонародье клопогоном), вполне соответствует торжественности момента.

– Юль, постой тут, – шепнул на ухо девушке Глеб, – я скоро.

Юля тихонько прыснула, видимо, поняв слова Глеба совсем иначе. Она обхватила себя за плечи и смотрела на закат, на туман над рекой и думала о том, что скоро она закончит свой экономический факультет и придется ей приступать ко взрослой работе. Наверное, отец будет настаивать, чтобы она работала в их семейной компании. Может, это и к лучшему. Жаль только, что закончатся и никогда уже не повторятся студенческие годы. Годы, полные нового, романтики, веселых отношений, студенческой самодеятельности, ежегодного посвящения в студенты первокурсников, лекции, походы с девчонками в кафе… много чего будет недоставать потом, когда начнется скучная взрослая жизнь.

Она услышала вскрик и сразу испугалась. Наверное, подсказало женское чутье, тонкая интуиция. Юля как-то сразу увидела Глеба, падающего на землю, увидела занесенную над ним руку какого-то мужика с чем-то зажатым в кулаке, потом из-за деревьев вспыхнуло, казалось, ударив прямо по зрачкам огнем. Юля услышала, как во сне, гулкий грохот, и ее резануло огнем. Она испуганно вскрикнула, потеряла равновесие и полетела вниз. А потом ничего… она просто провалилась в липкую густую темноту, из которой очень трудно вытащить ноги, руки, раскрыть глаза, приподнять тяжеленные веки.