Золотой капкан

Глава 29

Стрельба продолжалась. Растянувшись в цепь, бандиты брали их в полукольцо, но на последний бросок не решались, благоразумно опасаясь одиноко огрызающегося автомата.

Иван, как и любой опытный промысловик, зря патроны не транжирил. Один из слоновцев уже кричал и плакал, катаясь по орошенной кровью траве и зажимая рану; другому помощь была не нужна. Он лежал, уткнувшись лицом в таежную землю, так и не успев понять перед смертью: а стоило оно того дармовое золото, чтобы пропасть ни за понюшку табака?..

Но встречный огонь был точен, и повалились с воплями двое рабов, не успевших подальше отбежать от землянки, а другие пали ниц, вжимаясь в землю, — пули стригли воздух над самыми головами.

Протасов этой картины не видел, находясь еще внизу, помогая Ольге добраться до лестницы. Она сильно ослабела, и ему казалось: отпусти, и она безвольно осядет и дальше не ступит и шага.

Он карабкался вслед за ней, подстраховывая. И не зря. На самом верху ее пальцы сорвались с перекладины, и не будь его — упала бы вниз, вдобавок ко всем напастям еще и покалечилась бы.

Протасов перевалился через край и вытащил ее. В люке появилась всклоченная голова Вадима, и он взмолился:

— Слушай, друг, помоги. Человек остался.

— Так чего он сам не лезет? — возмутился Протасов, которому не терпелось убраться в более безопасное место. Еще немного, и бандиты подберутся вплотную и под прицельным огнем им не уйти.

— Не может… Друг, помоги.

Протасов скрипнул зубами и велел Ольге:

— Лежи и не шевелись. Я скоро…

И, перекатившись, нырнул в провал.

— Никандрыч это, — торопясь, бормотал, спускаясь, Вадим. — Ослабел совсем. Не бросать же…

— Давай без лишнего трепа и шустро.

В кромешной темноте они нашли лежащего и потащили к лазу. Ежов исхудал и почти ничего не весил. Немощный, высохший старик.

Редко, одиночными, стрекотал наверху автомат. Иван не ушел, не бросил их и сдерживал пока наседающих бандитов. Патроны кончались, и он перешел на одиночные, с замиранием прислушиваясь к каждому нажатию на курок — вдруг именно сейчас вместо выстрела раздастся безобидный металлический щелчок?..

Справа перебежала сгорбленная фигура. Он выстрелил и досадливо выругался. Пуля просвистела мимо…

Автоматная трескотня подняла Слона с лежанки, и, толком не проснувшись, он принялся искать оружие. Рука прошлась по смятым шкурам, но ничего не нашла.

Сев, он сочно выругался. Вместе с автоматом пропала наложница, дверь гуляла под порывами ветра…

Сунув руку под подушку, достал нож.

Нож был особенный и прежде применялся как средство запугивания. Все равно кого: несговорчивых коммерсантов, должников или конкурентов. Эскиз он скопировал с фантастического боевика — широкое, хищно изогнутое лезвие с ложбиной-кровостоком, шипы на рукояти-кастете. Многих один его вид приводил в смятение, и в деле его испытать не доводилось.

И вот время пришло. Он просунул пальцы в гнезда кастета, ладонь удобно обняла рукоять.

Зарычав, он выбежал во двор. Так и есть!.. Восстание Спартака, мать их, рабов… Как только сумели выбраться? Хотя теперь уже неважно.

Им овладела звериная ярость. Только железной, не знающей пощады рукой можно загнать баранов в стойло и склонить к безусловному повиновению. А тех, кто ослушается, — жестоко карать, на потеху себе и в пример выжившим.

Люди его действовали грамотно. Короткими перебежками, прикрывая друг друга, приближались к землянке, и редкие ответные хлопки не могли их остановить.

Из избушки рабы, имеющие в арсенале только один автомат, его не ждут, да и он не станет афишировать свое присутствие. Подберется незаметно и по одному вырежет взбесившихся собак.

Он крался на цыпочках и, заслышав доносившийся из лопухов протяжный стон, увидел лежащего. Подойдя ближе, посмотрел в лицо. Этого можно было и не делать — от раненого несло мочой, навсегда въевшейся в спецовку.

— Захотелось свободы?! — приглушенно спросил Слон, настороженно осмотревшись.

— Пощади-и…

— Обязательно.

Слон легко перевернул его на живот, взялся за свалявшиеся грязные волосы и задрал голову. Горло несчастного напряглось.

На мгновение замешкавшись — не каждый день приходится лишать человека жизни, да еще таким способом, — резанул по натянутому горлу и отпрянул, чтобы брызнувшая кровь не запачкала ему брюки.

Раб захрипел, держась скрюченными пальцами за глубокий порез, извернулся телом и испустил дух.

Слон обтер нож об его спецовку и бесшумно растворился в темноте.

Стрельба приближалась, и уже невозможно было поднять головы. Около лаза лежали двое или трое убитых рабов, не успевших отойти к лесу, и сколько их лежало еще, укрытых черным пологом ночи, было неизвестно.

Прижимая жену к земле, Протасов осматривался вокруг:

— Куда уходить?.. Перебьют… как куропаток.

Поднять руки и сдаться на милость победителя невозможно. Озверевшие бандиты, поползав в грязи и потеряв несколько своих, выместят на них злость, и смерть будет много страшнее и мучительнее, чем от пули.

— К протоке надо пробираться. Километрах в двух отсюда. Там у них лодка… Рискнем? — как ни в чем не бывало, предложил Вадим.

— Что ты раньше молчал? — разозлился Иван. — Залеживаться нельзя. У меня патронов семь… По сигналу встаем в полный рост и бегом к лесу. Успеем, будем жить.

— В полный? — нервно завозился Протасов. — Как же?..

— Не трусь… Если хочешь сдохнуть, можешь остаться. На счет «три», — предупредил Иван и переставил флажок на «автомат», — другого шанса не будет… Раз!

— Приготовься, Оленька, — зашептал он жене. — Ты только приподнимись, а дальше я сам…

— Два…

— О, господи… — забормотал Протасов, поднимая глаза к звездному небу. — Никогда к тебе не обращался… Боже, если ты есть…

— Три!

Вскочив, Иван выпустил длинную очередь, и красные светлячки разлетелись над залегшими бандитами.

Протасов подхватил жену на руки и сайгаком побежал, не разбирая дороги, к чернеющей гряде сосен, моля Всевышнего о пощаде. Сейчас мог спасти только он, и от Протасова не зависело ровным счетом ничего.

Он пересек открытый и простреливаемый участок и ни разу не споткнулся и не упал. В затылок тяжело дышал Вадим, таща Никандрыча на плече, точно куль с мукой. Где Иван, им было неизвестно.

Бандиты опомнились и открыли ураганный огонь. Протасов физически чувствовал горячие очереди, пронзавшие воздух, и каждая из них могла стать для него последней. В голове предательски стучало: «Ложись… Падай, идиот, пока не задело».

Но ложиться нельзя. Подняться вновь будет тяжелее, а, прочесывая лес, бандиты так или иначе наткнутся на них.

Пули с грохотом сыпали по деревьям, летела отбитая кора. На шершавых стволах то тут, то там вспухали белые оспины.

Вадим задыхался. Никандрыч не казался ему таким же легким, как тогда, у землянки. Силы убывали с каждым метром, и Ежов тяжелел и давил на плечо.

То, что происходило, было до странного знакомо, и возникало впечатление, что уже однажды он это переживал.

«Чушь какая-то», — гнал от себя назойливую мысль, но почти сразу догадка иглой кольнула его — сон! Он видел во сне нечто похожее, ночуя в ежовском подвале. Что именно снилось, он не помнил, но, кажется, и ночь… и стрельба. И тяжесть человека…

«Однако», — изумился он совпадению и в следующую минуту, продираясь сквозь колючие заросли, начисто забыл об этом.

В общей атаке Солдат участия не принимал и, крадучись, огибал поляну с тыла, стараясь двигаться как можно тише.

Перестрелка смещалась в сторону, однако идти, как на параде, в полный рост, он не рискнул — стрелок из рабов не так уж безнадежен и запросто срежет очередью на звук шагов.

Но выстрелы стихли, а там, где, по его предположениям, отлеживалась братва, зло застрочили автоматы.

Дальше двигаться и вовсе пришлось по-пластунски; не ловить же дуриком пулю от своих…

Солдат подобрался ближе к землянке, внимательно осмотрел местность и обнаружил только лежавших. Проверять, живые рабы или уже покойники, времени не оставалось. Он ударил хлестко, не жалея патронов, перекрестил очередями тела и закричал во всю глотку:

— Не стреляйте, свои!

Какой-то нервный придурок из братвы все же тронул курок, и очередь загудела в воздухе.

— Кто стреляет?! — заорал он. — Убью! Это я, Солдат.

В ответ — тишина. Он подскочил к лазу, тронул ногой скрюченного раба. Мертвый.

Пока повеселевшая братва собиралась, он успел насчитать еще троих мертвецов, после сел на колоду и закурил.

Из темноты появился Слон, и голос его, непривычно дрожащий, спросил:

— Сколько их?

— Здесь четверо, — помедлил с ответом Солдат. — Все «двухсотые».

— Какие? — вытянулось лицо у подошедшего к ним Чекмарева.

— Готовые, значит.

— И я троих прищучил. Выходит, уже семеро, — подвел черту Слон и заткнул за ремень нож. — Где оставшиеся?

— Будем искать. Многих, думаю, на поляне найдем. Но кто-то наверняка сумел добежать до леса.

— Берите фонари, — подумав, сказал Слон. — И пока не притащите сюда труп последнего, не возвращайтесь.

Луч фонаря высвечивал кусты, ощупывал землю, перескакивал с сосны на сосну. Держа наготове автомат, Чекмарев настороженно озирался, прислушивался к любому постороннему звуку, шумели ли ветки или падала перезревшая шишка.

«Зря один пошел, — злился он. — Крутись теперь… Не поймешь, кто кого больше боится: я рабов или они меня?»

Темнота настораживала, и за деревьями ему мерещились беглые рабы. Сидевшие в засаде. Он поводил фонарем… Ничего.

«Чертовщина…»

Плюнуть, вернуться и доложить Слону: все обыскал, ничего не нашел. А утречком, с первым светом да божьей помощью…

Ветер донес до его слуха непонятный звук, напоминающий человеческий стон. Чекмарев тут же присел, внимательно вслушиваясь в ночь.

Но то была не галлюцинация, стон повторился, и он уверенно пошел на звук, как ищейка по свежему следу, и у подножия облетевшей березы наткнулся на худого мужика в рабочей спецовке.

— Сдыхаешь? — он осветил залитую кровью куртку раба.

Тот что-то проговорил, но неразборчиво, попытался приподняться.

Очередь швырнула его назад, на выпирающие щупальца корней…

Взяв безвольную кисть, Чекмарев нашел вену и убедился в смерти раба.

Красное пламя взорвалось в его голове, ноги подкосились, и он завалился на бок.

Боль отступала, понемногу возвращая его в сознание. Затылок разламывался, словно под черепную коробку загнали докрасна раскаленный гвоздь.

Он с трудом разлепил веки и зажмурился. Сноп света бил в глаза.

— Ты кто? — выдавил он из себя.

Светивший не удостоил его ответом, молча обшарил его карманы и забрал рожок. Вырвал из автомата ствольную коробку, затем затвор и забросил подальше.

— Сколько вас всего? — задал он вопрос.

Чекмарев был уверен, что раньше уже слышал этот голос, и, не желая отвечать, отвернулся.

Неизвестный миндальничать не стал и ударил его по щеке. Рядом с одним раскаленным гвоздем в затылке появилась еще дюжина. Чекмарев приглушенно взвыл от раздирающей череп боли.

— Восемь… Вместе со Слоном.

— Молодец, начинаешь перевоспитываться. Как отсюда выбраться? В какой стороне ближайшая деревня?

Чекмарев тихо, истерично засмеялся.

— Ну?! — сурово повторил неизвестный.

— Никак! Кругом тайга, шаришь? И ничего, кроме этой тайги…

— Когда прилетит вертолет?

— На днях… Говорят, нагрянет сам Президент.

— Президент?.. А кто это?

Чекмарев опять рассмеялся, приоткрыл щелочки глаз, различив сидевшего напротив парня.

— Президент? Это Президент!!! Не Борис Николаевич, конечно… но власть имеет не меньшую. Ты сдавайся, пока не поздно. Обещаю… гарантирую жизнь.

— А я гарантиям не верю! — неизвестный обозлился и обрушил приклад на его голову.

К протоке Иван пробирался не таясь, уверенный, что до рассвета бандиты вряд ли сунутся в лес. По крайней мере пыл у них поубавится, если раньше наткнутся на оглушенного братка.

После задушевной беседы у него оставалась масса вопросов, но терять время он не хотел и радовался тому, что удалось заполучить автоматный рожок с тридцатью патронами. Со слов братка, задача упростилась. Итак, их было восемь. Одного Иван застрелил у люка землянки. Двоих, не меньше, зацепил в перестрелке. Стало быть, «дееспособных» всего пятеро против них троих. Счет невелик, но есть шансы на спасение. Он вышел на топкий берег точно к мосткам, и на воде уже покачивалась резиновая моторка.

Ждали только его.

— Где ты пропадал? — заметил его Протасов, сидевший на корме. — Подставляешь… А если бы они первыми появились?

— Не боись, — ответил Иван и залез в лодку. — Пока очухаются, день наступит.

— Часа через три начнет светать, — буркнул Протасов и отодвинулся от мотора. — Умеешь обращаться?

Иван обнаружил под деревянной скамьей дюралевый бачок и встряхнул его, убедившись, что горючего под завязку.

— Ничего себе, — восхитился, прочитав надпись на обтекаемом корпусе мотора. — «Ямаха»! Летает, поди…

Он нашел тросик и дернул. Мотор оглушительно взревел и заработал.

— С пол-оборота, — восторженно отметил Иван. — Не то что наши развалюхи…

Он сел рядом с Протасовым, прибавил рукоятью обороты, и, разгоняя задранной мордой волны, моторка понеслась к устью реки.

…Бандиты пришли в себя раньше, чем рассчитывал Иван, и в суматохе кто-то вспомнил о лодке, хранившейся на берегу у протоки. В обычное время с нее рыбачили, убивая время, или, набравшись спиртного, гоняли по Подкаменной Тунгуске.

Шум двигателя поверг их в замешательство, и, увидев разбитую волнами лунную дорожку и лодку, мчавшуюся вниз по течению, открыли вдогонку беспорядочную пальбу.

Глава 30

Давно стихли, оставшись позади, выстрелы…

Иван осторожно перебрался на нос, и фонарь, изъятый у Чекмарева, сослужил добрую службу — не хуже автомобильной фары вырвал из ночной темноты поверхность реки…

Протасов, безвылазно живя в городе, никогда раньше не управлял моторкой, но выяснилось, что сверхъестественных усилий для этого не требовалось, и ему приходилось лишь внимательно смотреть вперед, вовремя огибая проплывающие мимо коряги.

Зашевелилась Ольга и открыла глаза. Она лежала поперек лодки в неудобной позе, но предложить лучшего он не мог.

— Спина… затекла, — сказала она, ворочаясь.

— Потерпи немного. Скоро выберемся к людям. Нам обязательно помогут.

Она кивнула в ответ и опять закрыла глаза.

А Протасов задумался. Выбраться к людям… Один раз уже выбрались и столкнулись с тем, чего, по его представлениям, не могло быть, потому что просто быть не могло. Перед ним возник образ Чехлова — улыбающегося тогда, в аэропорту Братска. Кто знал, что произойдет в следующие часы после посадки в вертолет, как изменится и перевернется жизнь?

Да… Никому не суждено знать будущее. Для Чехловых закончилось все, как в старой сказке, — они жили счастливо и умерли в один день…

Выглянувшая из-за высоченной сосны луна скупо осветила его осунувшееся, заросшее колючей щетиной лицо и стыдливо спряталась, увидев на щеке мокрые блестящие дорожки.

— Ты плачешь? — подала голос Ольга.

Он ответил не сразу, подставив лицо бьющему теплому ветру.

— Нет, — произнес он, помедлив. — Это всего лишь брызги… Мне кажется, Оль, — продолжал он, — после всего… что случилось, мы должны перемениться. Обязательно… И жить, назло всему, за себя и… за Чехловых.

Теперь молчала она.

— И пусть у тебя не будет сомнений, знай — кроме тебя, никого у меня не было и никогда не будет.

— Я знаю, — ответила она шепотом, но этот шепот перекрыл монотонный рев мотора.

Надсадно закашлялся Никандрыч, лежавший ближе к носу. Юрченко сидел возле него и ничем не мог облегчить его муки. Никандрыч угасал, и помочь могло только чудо. Он что-то шептал в бреду, бессвязно, и единственное, что Вадим сумел разобрать, — женское имя Мария…

Они удалились от бандитской заимки километров на пятьдесят. Берег — когда Иван высвечивал его фонарем — представлял собой косматое переплетение веток, кустарника и обвалившихся в воду притопленных деревьев. Кое-где над поверхностью виднелись каменные глыбы…

Горючего в баке заметно убавилось, недалек был тот час, когда им придется пришвартовываться хотя бы для того, чтобы сделать шесты и сплавляться далее как на плоту.

Река — их спасение. Человек всегда селился ближе к воде. Возможно, им повезет, и они наткнутся на одно из таких поселений…

К утру в воздухе посвежело и от воды белым паром стал подниматься туман. Сначала он не внушал опасений — фонарь успешно боролся с ним. Но прошло какое-то время, и туман сгустился настолько, что берег пропал из виду.

Чаще встречались затопленные коряги, и Иван перевешивался через борт, отталкивая подальше рогатые чудовища, любой из сучков которых мог пропороть резину и поставить крест на их плавании.

— Сворачивай к берегу, — посоветовал он клевавшему носом Протасову.

Протасов сбавил обороты и заглушил мотор.

В плотной молочной дымке лодка приближалась к берегу, и Иван готовился — если придется — выпрыгивать в воду и тормозить ее движение. Ведь неизвестно, что их ждет: песчаный пляж или ощетинившийся штыками-ветками бурелом…

Возле самого берега туман рассеивался, и моторка мягко ткнулась в пологий, поросший травой плес.

Иван выпрыгнул, взялся за веревку и потянул лодку за собой.

Выбравшись на сушу, Протасов упал на пятую точку и откинулся на спину, отдыхая. И, пока Иван привязывал лодку к зарослям ивы, на секунду закрыл глаза, провалившись в колодец глубокого тревожного сна.

Глава 31

Спина скоро затекла и заныла. Протасов заворочался, почувствовал на себе чей-то взгляд. Постороннему взяться неоткуда, когда на многие версты вокруг глухая тайга. Однако взгляд жег его, и Протасов сел.

Стояло холодное утро. Серые облака обложили небо, в воздухе висели хлопья густого тумана. На берег накатывались волны, и шумела, раскачивая голые ветви, ива, к стволу которой была привязана моторка.

Ветер мимоходом прогулялся по реке, и на воде появилась рябь.

Зевнув, Протасов машинально глянул на переливающуюся зыбь и не поверил глазам. Он встряхнул головой, закрыл глаза и снова открыл, но видение не исчезало — в черной воде купалось неровное отражение креста.

Он вскочил. Тотчас испуганно пискнул детский голосок, и невесть откуда взявшаяся девчушка в темном платке и длинном, до пят, сарафане побежала прочь от берега.

От неожиданности он потерял дар речи…

Ветер завернул на берег, порывами развеял последние напоминания о тумане, и, обомлев, Протасов пробормотал:

— Не может быть.

Его глазам открылся холм, и на склоне, спускавшемся к берегу, теснились… домишки, дымили печные трубы, и во главе маленького поселка в десяток дворов, подпирая хмурое небо крестом, высилась церковь.

Кто-то тронул его за рукав.

— Видал? — возле него стоял Иван. — Неужели все?..

— Откуда взялась эта деревня?

— Почем я знаю? Как здорово, что не проплыли мимо и пристали именно здесь… Буди Вадима…

Растолкав сонного Юрченко и не дожидаясь, пока он толком продерет глаза, они забрали из лодки больных и поднялись к подножию холма.

Единственная улочка тянулась вдоль добротных бревенчатых домов, упираясь в церковь, и на ней было безлюдно, не считая рыжих кур, копавшихся в куче навоза.

— Куда это мы попали? — вертел головой Вадим.

Они миновали высокую ограду, в щелях которой просматривался огород и дом с хозяйственными постройками. Тесовые ворота открылись, и на дорогу вышел кряжистый мужик в пуховом свитере, в сапогах из грубой свиной кожи, явно не фабричного производства. Лицо его было обветрено, и глубокими морщинами изборожден низкий лоб. Глаза утонули под кустиками выцветших бровей, рот терялся в окладистой рыжей бороде.

Из ворот выглядывала моложавая женщина с приятными чертами лица, никогда не знавшего косметики, в наглухо повязанном платке и самотканом мешковатом платье, скрадывающем фигуру. Со двора, спрятавшись за матерью, с любопытством смотрел мальчишка лет десяти.

Бородач настороженно смерил их взглядом, повернулся к церкви и перекрестился:

— Исусе Христе…

— Здравствуйте, — вкрадчиво улыбнулся ему Вадим. — Не пугайтесь нас. Мы люди мирные, вреда не принесем. Сами нуждаемся в помощи.

Бородач слушал и не сводил глаз с Ольги, которую держал на руках Протасов.

— Нам нужна ваша помощь, — повторил Вадим, сгибаясь под тяжестью Никандрыча.

Хозяин повернулся и отстранил с прохода жену. Подросток мышью шмыгнул во двор.

— Идемте в избу.

Из-под ног разноцветными брызгами сыпанули куры, басовито и хрипло, высунувшись из конуры, забрехал лохматый пес.

Хозяин поднялся на крыльцо под навес, зашел в сени.

Замок на входной двери начисто отсутствовал, и его заменяла деревянная щеколда. В темные сени свет проникал через крошечное оконце.

Пол в избе был земляным, но чисто выметенным. Напротив дверей, в красном углу, висела икона, и хозяин привычно перекрестился на нее.

Протасову показалось странным, что он касался лба двумя пальцами. Не православный он, что ли?

Сам-то он последний раз осенял себя крестным знамением лет десять назад. Точно, в соборе во время венчания! И, как остальные, складывал в щепоть три пальца…

Обстановка богатством не отличалась. Слева, у стены, стояла русская печь, занавешенная сверху, на полатях. Выскобленный до желтизны дощатый стол возле окна, лавки у стен. Широкая хозяйская кровать в соседней маленькой комнате скрыта от посторонних глаз занавеской, огарок свечи в плошке на подоконнике.

— Варвара… — выразительно посмотрел на жену хозяин, и та, поняв с полуслова, вышла в сени.

Вернулась с охапкой старых шуб, свалила ворох к печи и стала расстилать.

— Мотька, за дровами, — приказал отец.

Мальчишка вьюном выскочил за дверь.

Когда хозяйка расстелила на полу тряпье, Протасов осторожно опустил Ольгу. Варвара накрыла ее шубой, и в ознобе она с головой закуталась в пушистый мех.

— Агафью бы позвать, а, Никодим? Огнем горит…

— Успеется, — весомо ответил бородач. — Сначала к старшине.

— Я бы хотел прояснить ситуацию, — начал Иван, но смолк…

— Не мне. Ему расскажете как есть.

Подойдя к двери, снял с крючка меховой малахай и натянул на голову.

Не прошло и получаса, как они переступили порог в доме Никодима, а поселок уже гудел, как встревоженный пчелиный улей, и весть о чужаках мгновенно облетела дворы. И стар, и млад, побросав работу, собрались к дому старшины, стоявшего по соседству с церковью.

Еще издали, следуя за Никодимом, — позади с криками бежала ватага ребятишек, — Протасов обратил внимание на людское столпотворение и чувствовал, впрочем как и остальные, себя неуютно под обстрелом любопытствующих глаз, невольно оказавшись в центре внимания.

Дорогу им заступил плюгавый мужичонка с куцей козлиной бородкой, в меховой шапке и коротком пальтишке, которое Протасов сразу окрестил зипуном. Он был далеко не молод, лицо напоминало высосанный сморщенный помидор, а водянистые глазки бегло ощупывали незнакомцев.

— Хто оне, Никодим? Хде пымал?.. Можа, похибель нашу ведешь?

Никодим не удостоил его ответом, зато посмотрел так, что мужичок поспешно отошел в сторону, но не утерпел и прокричал вслед:

— Смотри, как бы худа не вышло!

Толпа перед ними расступилась, позволив Никодиму пройти к воротам. Толкнув рукой створку, он зашел во двор.

Старшина жил в старом доме, бревна которого уже почернели, а крыша пестрела заплатами — еще светлыми, набитыми, взамен сгнивших, досками.

Он и сам был под стать жилищу — ветхий, сгорбленный старик, опирающийся немощной рукой на посох и тем напоминающий былинного Перуна.

Никодим торопливо снял шапку, помял в руках.

— Вот, старец Петр… привел. Странники, грят, помощи спрашивают.

Старик внимательно рассматривал их; глаза из-под редких белых бровей смотрели выжидательно.

— Странники?.. С черной али чистой душой явилися?

— У нас нет дурных помыслов, — ответил за всех Иван. — Мы сами попали в беду и долго бродили в тайге… без еды и оружия.

Люди у ворот оживленно зашумели, старец поднял посох, и говор немедленно стих.

— Что стало потом?

— Потом… Как вам лучше объяснить?.. Нарвались на лихих людей. Они убили наших друзей, а мы успели спастись. С нами больные…

— Баба и старик, — подтвердил его слова Никодим.

— Старик, — покачал головой Вадим. — Да ему пятидесяти нет. А что так выглядит, не его вина. Любой, коли его подержать на голодном пайке да на работах с утра до ночи, с ночевками в яме, сдаст…

— Хорошо, — подумав, проговорил старец. — Пойдем со мной, неладно людей на пороге держать.

И, развернувшись, поднялся в дом.

В дверях старец перекрестился на икону и сел на стул с высокой резной спинкой.

Замявшись, Протасов вслед за Вадимом, дабы не выглядеть в глазах местных безбожниками, тоже спешно сотворили крест… чем вызвали общий недовольный гул.

Старец напрягся, сверкнул глазами:

— Не марайте окаянным знамением избу!

Иван, поднесший щепоть ко лбу, одернул руку.

— Не надо, — попросил, смягчившись, старец и показал на лавку у стены. — Садитесь.

Они скованно сели, и в комнату стал набиваться народ. В дверях мужики порывисто сдергивали шапки, женщины отделялись от них.

«Староверы!» — Иван догадался чьими гостями они стали, и в нем загорелось любопытство. Он с интересом разглядывал их, отмечая, что мужики, сплошь бородатые и нет ни одной женщины с непокрытой головой, так, как бабы в обычных деревнях. Одно удивляло — одежда, добротная с виду. Но старомодная, покроем схожая с театральным реквизитом. Такую носили в деревнях в тридцатых, максимум до конца пятидесятых годов, и то в самых отдаленных уголках. Но чтобы в конце двадцатого столетия?

Может, они утратили связь с миром, ушли от него? Как с ними тогда разговаривать, как объяснить случившееся?..

Шум улегся по мановению руки старца.

— Зовут меня Петр Григорьев, — представился он гостям. — Давайте мы вас выслушаем, а потом решим всем миром: сможем чем помочь али нет.

— Хорошо, — кивнул головой Вадим и спросил Протасова: — Я, наверное, первым начну?.. Фамилия моя Юрченко, родом я с Украины. Весной у меня заболела мать, поехал к ней на Дальний Восток… и не доехал.

— Почему?

— Документы украли. Потом попал в милицию.

Он подробно поведал о том, как оказался у бандитов, о поисках заимки и месяцах работы на прииске. И, закончив, замялся, как школьник на экзамене, не решаясь сесть без разрешения.

— Да… — задумчиво сказал старец. — Все меняется… Когда мне сказали, что СССР больше нет, я не поверил. Тогда говорили: «Создается на века…» Теперь и вовсе не верится. Или я перестал что понимать? Ента… милица… продает людей убивцам?.. В мое время чекисты им жизни не давали, не то что общие дела вести. Загонят, бывало, в лес, а потом солдат пущают. Пару дней стреляют, но изведут до единого.

— Прошли те времена, — позволил себе улыбнуться Протасов. — Сейчас иначе. Бандиты давно не прячутся по лесам, а сидят в кабаках…

— Где? — не понял старшина.

— Это вроде трактира, — пояснил Иван.

— И слыть бандитом нынче престижно. То и власть, и деньги, и уважение…

— Уважение? — не поверил старик. — За то, что грабишь и убиваешь?

Протасов пожал плечами: ничего не поделаешь, многое изменилось в стране.

— Что — «грабишь»? Как говорится, цель оправдывает средства. Для обогащения все средства хороши, тем паче когда рвешься к власти. Не знаю, кому на прииске добывали золото, но ясно — с этим золотом до власти дорвется очередной криминальный толстосум, а дорвавшись, начнет устанавливать свои тюремные порядки… Мы ведь очутились на прииске не по своей воле. Правда, в отличие от Вадима, поперлись сами в тайгу. Потом, как в плохом анекдоте: вертолет потерпел аварию, а еще спустя два дня мы попали к бандитам. Там не просто шпана; хорошо вооружены, и верховодит ими отморозок по прозвищу Слон.

Старец мало что понял из его речи, и, заметив недоумение на его мудром лице, Протасов поправился:

— Ну, это значит… жестокий человек, чье сердце не знает жалости. С какой легкостью вы бьете комаров, так же и он убивает людей… Работало на них человек двенадцать рабов… бродяг, стало быть. Кормежки никакой, жили в землянке с нечистотами. Работали на пределе. Многие не выдерживали и умирали. На их место завозили новых. Безостановочно работал целый конвейер… а потом нам повезло — бежали! Бежали все, но выжили единицы. Да иначе и быть не могло: безоружные люди против автоматов. Нас спасла ночь… и лодка. Не будь ее, гнили бы в лесу с простреленными головами.

Старик задумался, подперев голову высохшей рукой.

— Я всегда говорил, — произнес наконец он, — что злато к добру не приводит. Братья становятся злейшими врагами… не то что разбойники. Проклятое то место, истинный бог, проклятое… Но верховное зло таится не в камне, а в человечьей душе. Если душа светлая, золотой блеск не замутит разум. А с черной поддайся дьявольскому искушению — провалишься в преисподнюю, и злато то станет грузилом на шее… Что вы хотите получить от нас? Приют?

— Нет, — ответил Иван. — Нам бы продуктов в дорогу и покинуть тайгу…

Вадим возмутился:

— А о больных ты подумал? Их что, с собой потащим? Ты лучше сразу попроси ружье и застрели. Та же смерть, только меньше мучении. Ишь, умник…

— Верно, им надо отлежаться, — произнес Протасов. — Я не тронусь с места, пока жене не станет хоть чуточку лучше. И вообще, нельзя уходить, не выполнив миссии.

— О чем ты, приятель?

— О Слоне… Не кажется вам, что следовало бы поквитаться? Или оставим так, как говаривал наш Гарант, когда американцы бомбили Югославию: «Будем выше того»?.. Вот вы, — обратился он к поселенцам, — божьи люди. Библию, наверное, знаете от корки до корки? Сказано ведь в Ветхом Завете: кровь за кровь, око за око?

— Интересно, как ты собираешься вершить вендетту? На лодке погребешь вверх по течению? Бензина в баке кот наплакал. Пойдешь берегом? Идти будешь дня четыре… Но, допустим, мы вышли к прииску… Хочешь снова сыграть с судьбой в поддавки? У нас автомат на троих, у них минимум шесть. В чью пользу счет?

Протасов развел руками, словно приглашая собравшихся стать свидетелями его правоты:

— Хорошо! Мы никуда не идем и останемся здесь. Но они станут нас искать! Я в этом больше чем уверен. И однажды припрутся и сюда… Наши дальнейшие действия?.. Бежать без оглядки и подставлять этих людей?

— Хватит, — негромко сказал старец, и в комнате настала тишина. — Мы покинули тот безбожный мир; мир, погрязший в грехе и злобе. Мы порвали с ним отношения и не желаем иметь ничего общего. Коснись грязи, вымажешься сам. Господь в числе заповедей оставил нам главную: «Не убий!» Вы же предлагаете нарушить ее, очернить свои души, отобрав чужую жизнь. Жизнь дана Богом, и только он вправе ею распоряжаться: дарить или забирать назад. Он, но не человек. Никто не вправе пролить безвинную кровь…

— Безвинную?! — вскочил Протасов. — О чем вы говорите? Это у убийц безвинная кровь?

— Не нам о том судить… Остановить я вас не могу, ибо вы принадлежите чуждому нам миру. Но никто из нас не поможет в смертоубийстве. Помочь в том — добровольно предаться в руки антихристовы.

— Но я и не предлагал…

— Вы покинете нас, но когда придет время. И не раньше, чем хворь отступит от ваших товарищей. Препятствовать не станем. Дадим и провизию, и проводника. Он выведет вас на тракт, а оттуда до ближайшей деревни верст сорок.

— А если бандиты…

— Найти нас не просто. Мы прожили обособленно больше полувека, и вы — первые наши гости.

— Но…

— На все воля Господня. Бог даст, злодеи не появятся… Кто их к себе примет? — обратился он к людям.

— Я, — подал голос Никодим. — Пусть у меня поживут, не стеснят. Только… — он замялся, — старец Петр… дозволь позвать колдовку. Иначе, боюсь, помрут хворые.

Старец задумался и разрешил:

— Что ж, худа не будет.

Агафья жила на отшибе, в ветхой хибаре, которую поселенцы за глаза называли не иначе как логовом ведьмы.

Многие величали ее бабкой, хотя по годам до бабки ей было еще далеко. В декабре ей должно было исполниться только сорок. Но прозвище давно пристало к ней, и больше из суеверной боязни. Агафья слыла знахаркой, или колдовкой, как звали старообрядцы.

Колдовками в их роду были все женщины. И прабабка, которую Агафья помнила смутно, и бабка Лукерья, к которой по всякой болезни, от пореза до зубной боли, сбегались поселенцы.

Мать с детства брала с собой в тайгу, показывала каждую полезную травку, каждый корешок, объясняла лечебную силу и предназначение, учила правильно сушить, толочь, измельчать, тереть мази и варить настои. В их избе всегда было влажно, пахло травами и дегтем…

Мать рано умерла, и дар врачевания перешел к Агафье. Первое время ей становилось жутко: принимала роды, и не дай бог, если ребенок появится на свет с увечьем или мертворожденный; вправляла вывихнутые суставы, правила головы при сотрясениях, засекала утин, загрызала грыжи. Зимой, когда детвора гоняла на салазках с горки и опрокидывалась, ломая руки-ноги, научилась накладывать лубки, да так ловко, что кости срастались без болезненных последствий.

Чуть что, за помощью бежали к ней. Но… случись неурожай, внезапная хворь или другая напасть — винили опять же ее: отомстила ведьма за взгляд искоса или бабью ругань у реки. Плевали вслед, крестили в спину, думая, что тем изгонят из нее беса.

Парни ее сторонились еще с девичества, и, когда подружки повыходили замуж, а некоторые уже качали зыбки с первенцами, она перестала и думать о замужестве. Ее рок — одиночество.

К ней и заходили разве что с просьбами, а так, чтобы просто поболтать, попить чай, посудачить, — никогда.

Со временем она свыклась с этим положением, дом ее превратился в затворническую келью.

Вечерами, при свече, она подолгу выстаивала на коленях перед ликом Спасителя и молила, чтобы дал ей сил дальше помогать страждущим. Иногда краем глаза замечала в окне любопытных и лишь улыбалась, когда по поселению ползли слухи, что стены в избе увешаны пучками сохнущих трав, змей и лягушек и из них она ночами готовит чертово зелье и что кот ее — нечистая сила во плоти животного, и не зря глаза ее светятся жутким огнем, совсем как у дьявола…

Жизнь ее приближалась к закату, она увядала, так и не познав ни мужней ласки, ни материнского счастья…

В дверь тихо постучали, и Агафья отставила на край стола кружку с недопитым смородиновым чаем. И повернулась к двери:

— Входи уж.

В кухню, пугливо озираясь, вошел Мотька, сын Никодима и Варвары Ивановых, ее подруги в девичестве.

— Желаю здравствовать, — робко поздоровался он, оставаясь у порога.

— И вам того же, — как взрослому, ответила она и подумала с щемившей тоской: «А ведь такой сын мог вырасти и у меня».

— Серы хочешь? — спросила она, но Мотька замотал головой.

— Не-а… Батька зовет. К нам хворых привели. Тетка одна, мамка говорит, горячка у ей, и мужик… Кашляет так, что стекла дрожат. Старец Петр сказал, чтобы вы пришли.

— Иду, — поднялась она с колченогого табурета, подошла к двери и набросила на плечи накидку. — Беги, Мотя, ужо буду…

На улице промозгло, с неба моросит мелкий нудный дождь, и до избы Никодима пришлось бежать. Запоздало гавкнул Полкан, высунув морду из конуры, — кому охота мокнуть в такую погоду?

Отворив дверь, она вошла в натопленную комнату. К ней метнулась Варвара, излишне услужливо приняла на руку влажную накидку и узелок.

Возле пышущей жаром печи металась на полу молодая девка. Подле нее сидел срамно безбородый мужик — короткая щетина лишь начинала чернеть на его подбородке и впалых щеках, — беспрестанно поправляя доху, которую она, изнывая от жара, пыталась сбросить.

С другого бока печи лежал мужик с землистым лицом. Лицо смотрелось как череп мертвеца, обтянутый пергаментной сухой кожей, и Агафья суеверно поежилась — смерть уже бродила у его изголовья, готовясь принять христианскую душу…

— Поила чаем с малиной, — скороговоркой говорила Варвара, но Агафья ее не слушала. Подсев к занедужившей девке, сдернула с нее доху.

Мужик посмотрел на нее с надеждой и не стал мешаться, убрался к столу, где, подперев густую бородищу, угрюмо наблюдал за всем Никодим.

Она перевернула девку на живот — а худенькая какая! — задрала тонкую кофточку, потом аляпистую сорочку и, оголив кожу, приникла ухом к спине, сделав знак всем умолкнуть.

Дыхание нехорошее, сиплое, и, что хуже — хрипы, рвущиеся из воспаленной дыхалки.

Молча она развязала узелок, выложила на пол свернутый в трубку отрез асбестовой ткани, пузатые глиняные корчажки и нож с крошечным тонким лезвием.

По-хозяйски она убрала заглушку с печи — в лицо ударила жаркая волна, — расстелила на раскаленных каменьях асбест.

— Неси воды, муку и немного самогона, — не оборачиваясь, попросила Варвару.

Та бесшумно удалилась в сени.

Самогон — первейшее зло для хранителей старой веры и для употребления запрещен, как и водка. Молодые мужики, лишь усаживаясь за свадебный стол, впервые пригубляли рюмку. А тех, кто пил, кого часто заставали во хмелю, вязали к позорному столбу посередь деревни, и общество выражало пренебрежение к нему: старухи плевались, мальцы швырялись грязью и камнями. Девки от такого воротились и противились выйти замуж даже под палкой.

Но в хозяйстве самогону нет цены, наилучшее средство натереть простывшего или приготовить настойку.

Варвара принесла раскаточную доску, плошку муки и воду.

Не церемонясь, Агафья плеснула воды на доску, сыпанула муку, замесила клейкое, липнущее к пальцам тесто и принялась обмазывать им края корчажек.

— Чтобы кожу не обжечь, — пояснила она Варваре.

Закончив, составила корчажки на печь сверху асбеста.

Обмакнув лезвие в прозрачную, как слеза, самогонку, поднесла к огню. Пламя вспыхнуло — неровное и синее, — накаляя металл.

— Теперь не мешай мне, — подсаживаясь у больной, предупредила она безбородого мужика. — Никодим…

Хозяин молча кивнул.

Агафья освободив девичью спину от одежды — Никодим смущенно отвернулся к окну — и, выбрав место для банки-корчажки, слегка надсекла ножом. Из пореза проступила капельки крови.

— Что вы делаете? — вскочил Протасов, но Никодим тут же его остудил властным:

— Не лезь!

А колдовка секла порезы вкруговую; сняв корчажку с печи, прилепила на кровоточащие ранки. Проверила на прочность. Глиняная «банка» плотно держалась на коже.

Ольга застонала, попробовала перевернуться на спину, но сильные руки не отпускали, на коже появлялись новые надрезы и поверх них водружались новые корчажки…

Закончив работу, Агафья вытерла выступивший пот, накрыла девку дохой и устало отсела на лавку.

— Фу-у…

Однако долго отдыхать не стала, извлекла из узелка пузырек с зеленоватой жидкостью и подошла к кашлявшему мужику, попросила Варвару:

— Дай мне ложку.

Получив, наполнила ее жидкостью, и по комнате поплыл запах хвойного настоя.

Оттянув нижнюю челюсть, Агафья влила в щель между зубами настойку, зажала ему нос, заставила проглотить.

По худому лицу прошла судорога, глаза под веками задергались.

— Настояно на кедровых шишках, — пояснила Агафья и отдала бутылек хозяйке. — Верное средство. Будешь давать каждый день. И сало топленое, но обязательно нутряное. Смешаешь с молоком напополам и спаивай трижды. Бог даст, оклемается.

— А она? — спросил Протасов, успокаивающе поглаживая жену по волосам. — Что с ней?

— С ей нормально, — ответила Агафья. — Вот сниму коржачки, и температура к заутренней сползет. Ежели нет, завтрева повторим.

Собрав с девкиной спины «банки» в узел, Агафья удалилась. Протасов, боясь прикоснуться к почерневшей, приставшей к ранкам коросте, и сделать Ольге больно, накрыл жену дохой и прислушался к дыханию.

Дыхание ее выровнялось. Ольга спала.

— Выйду на воздух, — сказал он Никодиму.

Придерживаясь в темных сенях за стену, он ступил на крыльцо, где на ступенях, думая каждый о своем, сидели Иван и Вадим, и потеснил их.

— Даже не верится, что все кончилось, — первым нарушил царящее молчание.

Вадим вздохнул, посмотрел на обложенное тучами небо, где мерцали далекие зарницы.

— Домой хочу… Знали бы, как все это осточертело…

Хлопнула дверь, на крыльце появился хозяин, задумчиво почесал бороду, глядя на чернеющую в огороде постройку.

— А что, мужики, не попариться нам? — предложил он.

— Было бы неплохо, — отозвался Иван. — Если что, давай поможем: воды там или с дровами.

— Давно все заготовлено, — отмахнулся Никодим. — Надо только затопить.

В бане было тесно, не повернуться. Расставшись в предбаннике с одеждой, изнывая от исходившего от камней жара, они расположились на полке, и Никодим, зачерпнув ковшом воды, плескал на каменку.

К потолку с шипением взметнулся белый клуб пара и расползся, закапал горячими каплями. Дышать стало нечем, и Протасов, и Вадим, не имея привычки, захватывали ртами воздух.

Никодим засмеялся, сходил в предбанник, запустив освежающе-прохладный воздух и принес деревянные шайки и березовые веники.

Завалившись на полок, протянул Ивану веник.

— Давай, дружище, поддай еще жару!

Иван поддал от души, и Протасов вслед за Вадимом пулей вылетели из парилки в огород на вечернюю прохладу.

Из трубы в низкое небо вился дымок, роем летели искры.

— Невмоготу, — поддакнул Протасов. — По уму, надо бы надеть вязаную шапочку да рукавицы. С непривычки хватит перегрев, будут потом, как Никандрыча, отхаживать.

— Им-то что, привычные.

Но после бани на воздухе показалось довольно свежо, и они вернулись в огнедышащую баню.

Туманом висел обжигающий пар, с потолка свисали крупные капли.

Никодим стелился по полке, краснел большим телом и покряхтывал под хлесткими ударами веника.

А веник уже облысел, растерял листву. Листья налипли на красную спину хозяина, валялись на полу.

— Поддай еще, Ваня, — просил Никодим, и Иван тянулся за ковшом.

— Кончайте издеваться! — только и успел возмутиться Протасов и сбежал за дверь, успев опередить взметнувшийся султан пара…

…Они мылись позже, когда сильный жар спал, и хозяин с Иваном дожидались их в предбаннике, уже одевшись, чтобы не простыть.

— Никогда не любил парилок, — оправдывался Вадим, натираясь обмылком непонятного происхождения. — То ли дело ванная, регулируемая вода. Надо тебе горячее — пожалуйста. Надо — холоднее. Благодать…

— Угу, — мычал в ответ Протасов, окатываясь чистой водой.

Как рожденные заново, они вернулись в дом — стол был накрыт. В центре красовался румяной корочкой свежеиспеченный каравай. В миске, задрав к потолку обрубленные культи, лежала вареная курица. По соседству возвышалась гора картошки. Стояла крынка с молоком…

— О-о-о! — восхищенно потер руки Протасов, увидев бутыль с самогоном. — Как раз после баньки!

— Прошу вас к столу, — пригласила Варвара и доложила мужу: — Мотя уже поел.

— А вы? — выдвигая табурет, спросил Вадим.

Хозяйка залилась краской.

— Ой, что вы! Мне нельзя. Работы много.

И, набросив душегрейку, вышла.

Никодим на правах хозяина разлил самогон по трем граненым стаканам. Свою глиняную кружку, вмещавшую не менее литра, наполнил молоком.

— Может… тоже с нами? — уговаривал его Протасов. — А то неудобно. По чуть-чуть.

— Давайте, — присоединился к нему Вадим. — Я ведь тоже не пью.

— Нельзя, — покачал головой Никодим и поднял кружку. — С богом…

Самогон — зверь! Огнем опалил Протасову гортань — так, что он задохнулся и выпучил глаза, в которых немедленно проступили слезы, — потоком устремился в желудок, сжигая все на своем пути.

— У-ух! — уважительно замотал он головой. Отломив кусок картофелины, забросил в рот. — Си-ле-ен!

Внутри разрастался пожар, в голове зашумело.

— Староверы вы, значит? — вгрызаясь в куриную ножку, спросил Иван. — В нашей деревне тоже один жил. Народ гуляет, он работает не покладая рук. По праздникам водку хлещут, он опять работает. Двужильный мужик, откуда только силы брались? Руки на месте, голова на плечах. Хозяйство имел крепкое. Шесть коров держал, кабанчиков, а кур — без счета! Дом под железной крышей, мотоцикл… Люди, конечно, завидовали. Кто нормально, кто камень держал за пазухой. В прежние времена кляузы в райком строчили. Пережиток, дескать, прошлого, кулак и кровопивец! Будь на дворе тридцать седьмой, давно бы сгинул. А так, приедет комиссия, а подкопать под него не может. Детей полон двор, не пьет, не ворует, на работе первый. А кляузник тот — последняя хронь, крыша в доме прохудилась, и починить некому, прогульщик, забулдыга… Короче, пахал так, как другие не умели, или умели когда-то, да давненько отвыкли…

Никодим понимающе кивнул, отщипнул краешек от каравая и, роняя крошки на бороду, съел, запил молоком.

— Раскольников, почитай, завсегда преследовали. Веками за веру страдания примали. Потом, коли человек не такой, как все, надобно растоптать, сожрать. Думаете, мы веками в чащобе жили? Не-ет, деревня своя была, самая богатая в округе. Ни одного бедняка, поднимали всем миром. Кто работал, тот и имел. Революцию пережили, приняли новую власть. Токмо власть та не наша была, безбожная. Старики баили, наезжали коммунары в кожаных тужурках, девки в штанах и фуражках, агитировали в коммуны. Общее, мол, все, не пожалеете. Наши слухали да кивали: «Мели, Емеля…» Как уедут, жизнь по-старому. Продотряды заглядывали. Деревни окрест опустошили, смели последние крохи, а у нас завсегда и хлебушко был, и мясо, и зерно. Отдавали, как не отдать, делились с голодающими.

— Наверное, когда голод был в Поволжье? — спросил Вадим.

— Не знаю… Потом властям не понравилось, что больно самостоятельные. Привезли полномочного, велели слушаться во всем. Ладно бы доброго человека приставили. Ентот — пьянчужка, самогону напился и давай из «нагана» палить, баб пугать. Утром надо на работу, он дрыхнет… Долго не просыхал. Народ смотрит на такое посмешище, плюется — подобного верховода нам не надобно. Жили под началием старшины, и порядок был, и хлопот не знали… Послали письмо в город, попросили сменить его.

— Дождались ответа?

— Где там! А тут случай… Праздник православный, народ на молебен идет, а полномочный нажрался, схватился за «наган». Обещал дурь из башки выбить. «Не пущу, — грили старики, — орал. — Бога нет…»

Никодим с отвращением сплюнул на пол, спохватился и растер плевок ногой.

— Коллективизация многих сгубила, — задумчиво произнес Вадим. — Моя бабка сказывала, в голод люди людей ели, чтобы выжить…

Никодим взялся за бутыль, разлил самогон по стаканам.

— Чего ждете? Мне запретно… но не вам.

И, выждав, пока гости выпьют, продолжал:

— Мужики не стерпели, намяли ему бока, вожжами связали и выставили за околицу. Полномочный дал тягу, только пятки сверкали… А старики за голову взялись: терпежу не хватило, что наделали? Какая власть ослушников честила? Что не так, бралась усмирять. Зачинщиков в острог, остальным свет и так мил не покажется… Прежний наш старшина, отец старца Петра, предложил уходить от греха в леса. Тайга большая, авось не сыщут. Но был другой старик авторитетный, Ермилом вроде звали. Тот гнет свою линию: предки за веру страдали, теперь и наш черед пришел. Куда идти? Бросать нажитое? Здесь и дома, и хозяйство, и могилы… Некуда!.. Жили на этой земле, на ней и помрем, раз участь такая.

— И многие послушались? — облокотился на стол порядком захмелевший Протасов.

— Со старшиной ушло токмо шесть семей. Свалили на телеги скарб, скот забрали и той же ночью…

— А остальные?

— Глупцы… утром в деревню ворвалась конница. Ермил собрал общину в церкви, изнутри обложились сеном и подожгли.

— Н-да… — протянул Вадим. — Жуткая смерть. Хотя… доберись красноармейцы, или бы расстреляли, или загнали в Гулаг.

— Выхода не было, — проговорил Никодим. — Издавно повелось: когда власти брали за горло, раскольники умирали.

— Раскольники, раскольники, — заерзал на лавке Протасов. — Какая разница между нами? Вроде и люди как люди, о двух руках и двух ногах, и вера… почти одна, и иконы… От кого прячетесь?

Вадим густо покраснел: Протасова от самогонки развезло, и хозяин мог обидеться на его слова. И незаметно пнул его ногу. А сам, стараясь сгладить неловкость, спросил:

— В школах на ту тему больно не распространялись. Интересно, конечно, побольше узнать.

Но хозяин не обиделся, и в глазах его прыгали веселые искры.

— Какая разница, говоришь?.. Да вот она: я — трезвый, а ты еле лыко вяжешь. Вера?.. Вера когда-то была одна, до патриаршества Никона, бывшего Новогородского митрополита. Он стал вводить в обряд новые порядки, заменил земные поклоны поясными, а двуперстие, коим крестно знаменовали себя верующие русские люди, — троеперстием. И потом, мы Спасителя звали Исусом, а по-новому полагалось Иисусом…

— Напоминает сказку про Гулливера, когда два народа передрались из-за спора, как чистить яйцо… И что было дальше?

— Кто молчал, перековался под новую веру. Другие посчитали, что веру истинную заменяют чужеродной, и воспротивились. Отсюда первые гонения: боярыня Морозова, Павел Коломенский… Потом сторонники двуперстия были приравнены к еретикам, отлучены от церкви и преданы проклятию. И начались притеснения…

— Но самосожжение…

— Протест. Вызов человека, загнанного в тупик. Оно тоже издавно пошло, и выбора не было: умри добровольно или сгори по приговору закона.

— Из-за того, сколькими пальцами креститься, терпеть такое? А запреты зачем, которые сами себе устанавливаете?

Никодим усмехнулся:

— Водка и табак? Хотите байку стариковскую расскажу?.. Сатана, противодействуя распространению христианства, послал на землю пьяного беса. Бес нарвал травы-хмеля, показал человеку, как варить хмельное питие. Человек попробовал — пондравилось. Отправил напиток царю. Тому тоже пришлось по вкусу, и напиток имел распространение в народе. Потом на кончику века сего к нам в землю русскую на погибель душам христианским, на вечную муку, осквернение земли и воздуху и всякой твари пришла брань матерная. И следом антихристово зелье — табак. В нем страшнее человек повреждается… В старину как бывало — кто курит, по смерти в гроб не ложить, мертвого бросить в яму или овраг на съедение собакам. — Осоловелые глаза Никодима закрывались сами собой. Бессонная ночь, баня и самогон дали о себе знать.

Он зевнул и подпер ладонью щеку.

— И давно вы здесь? — спросил, откусывая от картофелины, Иван.

— А как ушли из деревни. Старец Петр говорит, с тридцать второго года.

— Вот это да! — поразился Вадим. — И что в мире за это время произошло, и про Вторую мировую войну, и про… Постой, старик упоминал, что знает о развале Союза.

— Мы не все корни оборвали! Раз в год, по зиме, с мужиками загружаемся мороженой ягодой, орехом, мехами и на лыжах идем в Листвянку, деревню, что ближе всех… к тому дню собираются заготовители. Мы им наше промысловое, они — патроны, посуду, порох, дробь, нитки, ткань. Узнаем новости. По первости из города газетчики понаехали, дивились, сколько в отрыве от мира прожили. А сейчас забыли, не ездют. Видно, поважнее нас что нашлось.

— С другой стороны, вам можно только позавидовать. Живете как в раю. Ни выборов, ни грязи, ни преступности. Как в анекдоте. При коммунистах экзамен в институте, преподаватель тестирует абитуриента из глубинки: «Что такое ВЛКСМ?» Тот пожимает плечами: «Не знаю». — «Хорошо, а как расшифровывается КПСС?..» — «Не знаю…» — «А кто генеральный секретарь ЦК КПСС?..» У бедного абитуриента глаза округляются от испуга: «Не знаю я…» — «Откуда вы, молодой человек?..» — «Из города Забубеновска». «Эх, — вздыхает преподаватель, — плюнуть бы на все и укатить в ваш Забубеновск!» Это я к тому, что жить вам проще. Друг у друга на глазах, честно и без обмана.

— А что, у вас не по справедливости?

— Ай, — хотел что-то сказать, да передумал и сокрушенно махнул рукой Иван, посмотрел на засыпающего за столом Протасова. — Может, куда его положим? Выехал, бедолага.

— Верно, — хозяин шумно отодвинул лавку и встал. — Пора ложиться. С петухами собираюсь на рыбалку, надо выспаться…

— Рыбачить?.. — переспросил Вадим.

— Ну да, пока нет холодов. Хочу на зиму рыбы заготовить. Набью ледник.

— Мы с тобой, — заявил Вадим. — Не будем нахлебниками. Поможем.

— Как хотите, — не стал отговаривать Никодим. — Разбужу… Только не серчайте, кроме соломы, неча постелить. Изба натоплена, не померзнете.

Глава 32

Они поднялись засветло, оделись при трепещущем пламени восковой свечи и вышли во двор.

Никодим вынес из сарая сложенную в несколько раз сеть и короткое весло и попросил зевающего со сна Ивана:

— На выходе лежат пустые мешки, над ними висит бредень. Забирай, и пойдем.

Они пошли краем огорода, спотыкаясь о вывороченные комья земли, придерживаясь плетня, прошли сквозь заросли конопляника и тропой поспешили к берегу.

Рассвет только зарождался. Небо, освободившееся за ночь от облаков, «светлело», и на нем гасли звезды…

В кустах лежал выдолбленный из соснового бревна обласок. Никодим оттащил его к воде, перенес сеть и весло.

— Ждите покуда, — он перекрестился и полез в посудину.

Ненадежное суденышко заходило под ним, пошли волны — весло без плеска ушло в воду, — и отошло от берега.

Не поднимаясь, Никодим высвобождал сеть, помогая себе веслом, отдаляясь к излучине реки. Течение слабо сносило его вниз.

Сеть оказалась достаточно большой, и он перекрыл ею русло и, привязав на той стороне к кустарнику, вернулся назад.

— Ну вот и все! — сообщил он, когда обласок ткнулся узким носом в кромку берега, и легко перескочил на берег. — Может, и снесет, но не беда…

— А не страшно на таком? — с сомнением посмотрел Протасов на утлый обласок. — Вода едва не льет через края.

— Во всем требуется умение, — спокойно ответил Никодим. — А потонуть можно и в луже… Побудьте здесь, я схожу домой… Потом начнем бредить.

— Бредить? — удивленно повторил Вадим, после того как Никодим исчез в зарослях. — Переведите этот глагол на русский язык.

— Не знаю, — отозвался Иван. — Может, от слова «бредень»?.. Кому-то придется лезть в воду.

— Да ну… — передернулся Вадим и, подойдя к воде, опустил пальцы. — Вроде теплая. Не успела еще остыть. Но… раздеваться?! Меня в куртке колотун бьет.

— А кто вчера напрашивался?

— Так то ж… я думал — с удочками или закидушками.

— Это вы в городе ерундой маетесь! Вам же рыба не еда, а ловля — развлечение.

…Вернувшись, Никодим положил в траву чашку с белой массой. Скинул одежду, оставаясь в кальсонах, зачерпнул мазь пригоршней и принялся втирать в тело.

— Ну? — растирая волосатую грудь, посмотрел на озябших «рыбаков». — Кто со мной?

Видя, что друзья мнутся, Иван согласился:

— Давай я. А что это?

— Медвежий жир… — Загоревшее тело Никодима блестело, как новогодняя игрушка. — …Чтобы не замерзнуть.

Стащив рубаху, Иван почувствовал обжигающий холод, и на коже проступила гусиная сыпь. Натеревшись жиром, он расправил бредень, взялся за шест, к которому была привязана сетка, и осторожно вошел в воду.

Но в воде было значительно теплее, чем на берегу. Слева глубже заходил Никодим. Сначала по пояс, потом по грудь, и вот над поверхностью виднелась одна голова.

— Хватит! — выкрикнул он, отплевываясь.

И медленно они повели бредень к берегу.

Занятие не для слабосильных. Бредень пружинил, упруго дрожал и с каждым шагом вести его становилось труднее. Ступая по скользкому илистому дну и оступаясь, Иван выбрался на мелководье и ниже опустил край сетки. — Давай! — прохрипел Никодим, с его бороды ручьями стекала вода. — Вываживай!

Общими усилиями они враз выволокли отяжелевший бредень, в котором билась, сверкая серебряной чешуей, рыба, вывалили ее на траву.

— Ничего себе! — восторгался Протасов, собирая ее в мешок. — Немало… Да какая крупная! — крутил он в руке щуку килограмма в полтора весом. — На Центральном рынке такая рублей в пятьдесят обойдется.

После первого захода мешок наполнился наполовину, и пока Протасов его утрясал, Никодим с Иваном вновь орудовали в воде, выводя бредешок к берегу…

Через час на берегу вовсю пылал костер. Оба рыбака подсели ближе к огню и грелись. Вадим сгребал с земли остатки рыбы в мешок, а Протасов, прогибаясь под тяжестью третьего по счету мешка, тащился в гору и отсчитывал последние метры до забитого мутными глыбами льда погреба, куда вскоре устремится живой серебряный поток…

В то утро Агафья проснулась с ощущением того, что сегодня должно произойти нечто особенное. С этими мыслями, не выходящими из головы, она привела себя в порядок, в кладовке отыскала ведерную бутыль с кедровой настойкой и отцедила половину стакана. Из холщового мешка достала сухих ягод шиповника, сложила в узел и, не позавтракав, засобиралась к Ивановым…

— Лучше им, лучше… — с порога защебетала Варвара, помогая раздеваться. — Девка, вон, совсем ожила…

За девку Агафья не переживала. Она и вчера ясно видела, что хворь только привязалась к ней, пока поверхностно, а корчажки, которыми она ее потчевала, поднимали и не таких…

Она прошла мимо нее, смотревшей с изумлением, прямиком к мужику.

Он был еще плох, но пугающая смертная серость отступила под действием снадобья, и лицо немного порозовело.

— Приготовь горячей воды, Варварушка, — обрадовавшись непонятно чему, попросила она хозяйку.

Шелестя длинной юбкой, Варвара сняла с плиты чугунок, придерживая края тряпкой, и слила кипяток в мужнину кружку.

Агафья сыпанула в нее горсть шиповника, вода окрасилась в темное и помутнела.

— Пусть покамест напреет, — сказала она, достала бутылек с настойкой, зубами вытащила разбухшую деревянную пробку.

Подсев к больному, положила на колени его косматую голову и поднесла горлышко к губам. Тонкая, пахшая хвоей струйка полилась ему в рот.

Сначала он никак не реагировал, потом сглотнул и… закашлялся. Глаза приоткрылись и, еще мутноватые, уставились на Агафью.

— Ма… ша… — прошептал он.

Агафья радостно встрепенулась и кивнула ему. Ладно, пусть будет Машей.

Она споила ему целебный хмельной напиток, настоянный на чистейшем самогоне. Дыхание его смягчилось, и веки начали дрожать и смыкаться.

— Погоди, милок, — Агафья погладила его горячий лоб и повернулась к Варваре, наблюдавшей за ними от окна. — Варя, дай кружку.

Кипяток немного остыл, и мужик цедил его осторожно, крохотными глоточками, закрывая глаза и отдыхая после каждого. На осунувшемся лице заиграл румянец.

— А теперь спать, — сказала она, опустила его голову на смятую подушку, на которой проступило мокрое пятно пота, и накрыла шубой. — На поправку пошел, — сообщила Варваре. — Ден восемь — и выздоровеет.

— Дай-то бог, — перекрестилась на божничку хозяйка. — А она?

Девка испуганно шарахнулась от Агафьи, впилась тонкими пальцами в ворс дохи.

— Не боись, — ответила Агафья. — Худа тебе не причиним. Во… ужо и говорить начала, а то давеча лежала колодой. Дай-ка…

Она коснулась грубой ладонью девкиного лба, отметила, что температура еще держится, но на исходе… Еще немного — и отступит совсем.

— Дашь ей горячего молока с жиром, — посоветовала Варваре, собирая одежду. — К вечерне оклемается.

— Ой, Агафьюшка! — всплеснула она руками. — Не знаю, чем отблагодарить тебя.

— Вечор опять приду, — с порога заявила Агафья и хлопнула дверью.

…Не в первый раз за эти годы ей удавалось выходить человека, и никогда она не получала от трудов своих такого удовлетворения или душевного благоденствия, как сегодня. Хворый мужик непонятно чем запал в душу и, хотела она того или нет, не выходил из головы, и стоял в ушах его шепот.

Не понимая, что с ней происходит, Агафья шла домой и улыбалась — на душе было так хорошо, тепло и… трепетно.

Сеть они снимали уже на закате. Никодим был прав, сеть снесло течением и почти прибило к противоположному берегу.

Подплыв к покачивающемуся на волнах поплавку, он зацепил его веслом и перекинул сеть через борт. Обласок накренился и едва не черпал краем воду.

Выбирая сеть, он добрался до ивовых зарослей, и к тому времени, как отвязывал от гибкого ствола тесьму, в ногах уже лежала внушительная горка рыбы, а сверху, темнея мокрой шкурой, валялась дохлая ондатра…

На берегу они сноровисто переложили рыбу в оставшийся мешок. Протасов, держа водяную крысу за хвост, потрогал желтые резцы.

— Вот и шляпа хозяйке… Странно, что она ячейки не прогрызла.

— Запуталась и утопла, — пояснил Никодим и бросил мертвого зверька в мешок. — Разве это шкура? Вот по первому снегу, когда зверье меняет мех на зимний, пойду в тайгу. В прошлом годе набил стоко лис, общину хватило бы обшить.

Он взвалил тяжелый мешок на плечо, уложил удобнее и с завидной быстротой зашагал к тропе, еле заметной в сгущающихся сумерках.

Как и вчера, в комнате тускло светила свеча, и стол был уже накрыт. Проголодавшись, они с жадностью набросились на ужин.

Убрав посуду, Варвара ушла в соседнюю комнатенку и появилась после в праздничном цветастом платке и короткой меховой тужурке.

— Идешь, Никодим?

Хозяин встал из-за стола, оправил бороду, сметая крошки.

— Иду. Вы дома останетесь али с нами?

— А куда? — спросил Вадим.

— В церкву, на богослужение.

— Что нам одним сидеть в четырех стенах? Сходим, разомнемся.

На улице была темень — и дороги не видно. Храм пятном чернел на склоне, крест рельефно выделялся на фоне неба…

Двери его были распахнуты. Внутри толкался народ, колыхались огни свечей на алтаре, и доносилось нестройное женское песнопение.

В дверях Никодим сорвал шапку, перекрестился и примкнул к толпе, внимающей голосу старца Петра, стоявшего на подмосте у иконостаса. В руке его покачивалось на тонкой цепи кадило, и сладковатый запах благовоний кружил голову.

— Жи-ивущий под кровом Всевышнего по-о-од сению Всемогущего по-ко-о-ится-я…

Густым, на удивлением низким голосом пел старец, и молящиеся подхватывали, кланяясь в пояс.

Друзья отошли в сторону, оцепенев и не зная, что лучше: выйти на улицу и не мозолить людям глаза или молиться вместе со всеми, что в принципе сложно, не зная молитв.

— …Он избавит тебя от сети ловца, от ги-и-и-бельной яз-вы-ы…

— По-моему, зря мы пришли. Лишние здесь… — прошептал Протасов на ухо Ивану.

Иван, заметив, что старец недовольно покосился на них, конфузливо пожал плечами.

А старшина запел громче; густой и сильный для его возраста бас разносился под куполом, растворяясь в общей многоголосице.

— …Па-адут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не при-и-и-близится…

Пятясь, они выскользнули во двор и только здесь почувствовали себя свободнее.

Иван опустился на скамью у забора.

— Что ни говори, тут хорошо. Почти как дома. Наш поселок ведь тоже в глухомани. Почту завозят раз в неделю, и то, если погода не испортилась. Весной да осенью на вездеходе не проедешь. Слякоть! Не дорога, сплошное месиво. Зимой буран иногда неделю метет. Выйдешь из дома, насколько глаз хватает белая целина, сугробы наметены. Опять же не проехать.

— Не… — сказал Протасов. — Я бы так жить не смог. Скукотища!.. В доме не высидишь, а вышел на улицу, и прошвырнуться некуда. Разве что до сельпо, где всегда на полках шаром покати. Ни кино, ни клубов. У вас ведь слаще пенки ничего не продают. Бананы, наверное, только на картинках и видели?

— В деревне не до развлечений. Там надо пахать от рассвета и до заката. За день намнешься, вечером не до клуба, а до койки бы добрести. Упал и как провалился… Поднялся с петухами и сам не понял: спал или только прилег?

— Ну и что в этом хорошего? Потому ваши бабы к тридцатнику изнашиваются на все пятьдесят, не на что глянуть. Ни груди, ни талии. Одна мышца да жировая прослойка. А мужики? Хронь… Не, в городе лучше.

— Да бросьте вы ерундой заниматься! — вмешался в спор Вадим. — Всяк кулик свое болото хвалит. Иван в городе со скуки сдохнет, а ты, Коля, за неделю работы в колхозе или загнулся бы, или запил… Не о том вы говорите!.. Вот Ольга твоя пошла на поправку. Это я ответственно, как врач, заявляю. Местная кудесница прямо чудеса творит. Ей Нобелевскую в области медицины присуждать надо. Над такими болезнями специалисты неделями, месяцами бьются, а она — за одну ночь! — А Никандрыч!.. Чудеса да и только! Хотя, если посмотреть с научной точки зрения, объяснимо. Еще в годы войны для поддержания иммунной системы раненых и за неимением нужных медикаментов бойцам давали вытяжки из сосновой хвои. Дешево и сердито. Как говорили, сама природа-мать шла на выручку.

— Хорош трепаться, эскулап, — оборвал Иван. — Значит, скоро будем сниматься? Вовремя, потому что еще пара недель, и вы этих мест не узнаете. Морозы, снег… А я ходить по лесам предпочитаю летом… Вернусь домой. Ну их, «новых русских», с их барскими замашками… упокой, господи, душу раба твоего Олега…

И неожиданно громко захохотал:

— А, мужики!.. Еще немного в таком обществе, и сами в старообрядцы перекинемся. Курить бросили, спиртное… ну, почти.

— Нездоровая обстановка, — улыбнулся Протасов. — Я к таким кардинальным переменам не готов.

— Ха-ха-ха.

— Вам проще, мужики, — вздохнул Вадим. — Почти дома… А для меня эпопея может начаться снова.

— То есть?

— А то не помните, как я попал к Слону? Допустим, вернусь с вами в Красноярск. Жилья и родни там нет, ни прописки, ни документов. Бомжевать, бегать от милиции, ночевать в подвалах и по чердакам? Догадываетесь, чем это может закончиться? Осенит еще кого-нибудь мысль, как с полной отдачей использовать рабский труд, и разницы не будет, рыть землю в поисках золота или мыть, к примеру, автомобильные моторы. Да мало ли грязной работы?

Протасов положил руку ему на плечо и ободрил:

— Не тушуйся раньше времени. Сериала не будет. Все закончится ладно, поедешь с нами в Новосибирск. Квартира трехкомнатная, не стеснишь. Пока суть да дело, оформление документов, дашь знать своим, что жив-здоров. Захочешь, подзаработаешь деньжат в моей конторе, если… она еще не развалилась. Не пропадешь.

Молебен закончился, и поселенцы потянулись на церковный двор. Увидев поджарую фигуру Никодима и шедшую за ним Варвару, Протасов сказал Ивану:

— Что расселся? Идем.

— А вы где были? — спросил Никодим. — Сбегли? Зря.

— А что вы пели? — поинтересовался Вадим, пристраиваясь сбоку.

— Из Псалтири, псалом девяностый. Животворящий, как его называют. Помогает от болезней. Молились общиной, чтобы хворь отпустила ваших товарищей.

— Оно б еще и помогло, — не подумав, сморозил глупость Протасов.

— Ты что, не веришь в силу молитвы?! — резко повернулся к нему Никодим. — Да сказанная от сердца, она помогает лучше снадобий. Мужик наш Козьма прошлой весной, пока река еще не вскрылась, подался на ледовую. Рыба подо льдом задыхается без воздуха, пробей только лунку да черпай. Сама в сетку лезет… Вот он пробил, расчистил от плавающих льдинок, сунул в прорубь сетку. Да возьми подскользнись. Лед и не выдержал. Народ сбежался на крик, кое-как досками и веревками выволокли его из воды. И слег мужик. Агафья с ним и так, и по-другому. Что только не давала. Без толку! Потом она говорит, надо всем обществом молиться за его здравие, просить Спасителя помочь. Авось и услышит. Собрались мы в храме, отслужили молебен. К вечеру Козьме полегчало, а через три дни сам вышел на улицу.

— Не буду спорить, — отшутился Протасов, поднимая обе руки.

— Я вот что хотел попросить вас, мужики. Поможете завтрева с дровами? Зима вот-вот, а дров маловато. Я приметил сухие березы, сходим? Там работы — спилить да перетаскать во двор.

— Какой разговор? — согласился Иван. — Сделаем, что в наших силах.

Так, за разговором, они спустились к околице, и дом уже был виден. Внизу переливалась, отражая лунный свет, река, и завораживающая эта картина влекла Протасова, и думал он, что никогда раньше не удосуживался видеть такой красоты. А может, и видел, но из-за ежедневной суеты не обращал внимания… Видно, и в самом деле так уж устроен человек, что увидеть прекрасное способен, лишь испытав невиданное потрясение. Встряска! — и жизнь расцветает новыми, чудесными красками.

Глава 33

На улице вовсю хлестал ливень. Он лил вторые сутки подряд, почти не стихая. Небесные хляби, словно в отместку за какие-то людские прегрешения, разверзлись и… по пустынным улицам бежали мутные потоки, волоча за собой обрывки предвыборных листовок, бумагу и прочий мусор, завывал порывистый северный ветер, гнул зонты в руках прохожих.

Те, кому, несмотря на капризы погоды, приходилось передвигаться по городу без служебного или личного авто, жались под стеклянными козырьками остановок, с надеждой высматривая редкий в столь неурочный час общественный транспорт…

Вода текла по лобовому стеклу «Мерседеса», «дворники» мельтешили, не успевая справляться с ней. В салоне тепло, тихо, работает печь. Изнутри стекла запотели.

Сидевший на заднем сиденье Президент отвлеченно смотрел на спешащих прохожих; изредка, когда машина обдавала брызгами томящихся у светофора, его лицо трогала усмешка.

Тонко запищал мобильный телефон. Водитель потянулся к панели, вынул его из креплений и подал пассажиру.

— Да, — сухо сказал Президент.

— Юрий Иванович, все готово! Ждем, — послышался в трубке голос пресс-секретаря.

— Буду через десять минут, — ответил он и оборвал связь.

«Мерседес» на скорости мчался в сторону городского аэропорта, где стоял в ожидании вылета откупленный на сегодня вертолет.

Он давно собирался посетить таежный рудник, ставший главным источником финансирования его предвыборной кампании, воочию увидеть, как идут дела у Слона и его парней. Впрочем, на обычную инспекцию его визит не походит. Он вез с собой специалиста по разработкам рудников, чтобы тот на месте оценил возможности месторождения и его перспективу. Сезонная добыча перестала устраивать Президента. И не потому, что аппетит пришел во время еды. Просто выборы пожирали уйму денег, а чем восполнять потери, если скоро опустятся холода и выработка встанет?

Специалист этот — недавний выпускник института, и, говорят, не бесталанный, — теперь раздувается от чувства собственной значимости. Президент купил его зарплатой в тысячу долларов, и пацан, сидевший с семьей впроголодь, без колебаний согласился на предложение.

Теперь, если предположения Президента оправдаются, ему предстоит безвылазно торчать в тайге, вводить в строй новые скважины… или как они там еще называются…

Важно, чтобы работа не прерывалась ни на минуту. Ни при каких обстоятельствах! В рабочей силе и, если надо, в технике отказа не будет.

В выгодный бизнес он готов вкладывать любые деньги. Пусть дело расширяется. Прииск давал такую прибыль, о какой полгода назад, рассматривая принесенный Слоном самородок, он и не мечтал. И вложений до сегодняшнего дня почти никаких, разве что оплата за вертолет и труды ребятам Слона. Но теперь все пойдет по-другому, и, если получится так, как он предполагал, максимум через полтора года его фотография — портрет одного из богатейших предпринимателей России — будет красоваться на обложке журнала «Бизнес».

А деньги — это власть, и большие деньги — власть ничем не ограниченная.

Золото же работает на него, создает колпак, который не под силу разрушить ни РУБОПам, ни налоговикам, ни фээсбэшникам. Президент представлял, как они будут локти кусать, когда он окажется на Охотном Ряду…

В августе в офис зачастили ходоки от местных партийных ячеек с предложениями баллотироваться по их спискам в Госдуму. Обмен красноречив сам по себе: нищим партийцам — деньги, ему — место в списке.

Обдумав предложения, он дал «добро» одной из оппозиционных партий, щедро оплатил все расходы, а минувшим вечером отметил важное событие — партийный список изучил Центризбирком; докопавшись до пары звучных фамилий, отмел из-за каких-то пустяков и в целом список утвердил.

Теперь в федеральном списке фамилия Светлова значилась под номером четырнадцать.

Когда официально разрешили предвыборную агитацию, его люди вплотную взялись за электорат. Они не разбрасываются красивыми пустыми обещаниями, как некоторые трезвоны, а работают… может быть, дерзко, но с отдачей и наверняка.

Баш на баш! Бутылка водки за закорючку в подписном листе или же в зависимости от социальной категории — мать-одиночка, пенсионер или безработный — бесплатные продуктовые наборы, надбавка к мизерной пенсии, причем сразу и в руки, и обещание доходной непыльной работы, соответственно. Народ клюет…

Тех конкурентов, что послабее, что не имеют надежного тыла, уже поставили на место. Принцип тот же: баш на баш. Жизнь и здоровье в обмен на отказ от участия в выборах. У особо ретивых, возомнивших себя круче Кавказских гор, скоро начнутся проблемы: то ли кирпич упал неудачно при проведении кровельных работ, то ли передрались меж собой две группировки, постреляли на улице малость, а одна из пуль возьми и попади в проходившего мимо будущего народного избранника. Что ж поделаешь, судьба…

И Президент ожил, ощутил давно забытый охотничий азарт, встряхнулся от спячки и готов был идти до конца. И, что немаловажно, от трудов своих получал моральное удовлетворение, что, согласитесь, много приятнее меркантильно-материального…

Победа не за горами. Гарантия — восемьдесят против двадцати, что он займет депутатское кресло и на четыре года оставит Красноярск. Одна проблема — преемник.

Он улыбнулся пришедшей вдруг на ум ассоциации. Да, именно правопреемник, который поведет его здешние дела, а, заправляя, не покажет гонор. Когда-то он обещал это место Слону, но сейчас начал сомневаться.

Слон изменился, превратился под воздействием обстоятельств из шустрого малого в забулдыгу, спился совсем.

Пилот, которому Президент доплачивал за некоторые неафишируемые услуги, отснял на прииске фотопленку. Он долго рассматривал опухшую небритую физиономию бригадира, не испытывая ничего, кроме отвращения. Верно говорят: с кем поведешься, от того и наберешься.

И потом, Президенту не нравился его подход к делу. Еще летом Слону следовало расширить золотоносный участок, не ограничиваясь одним рабочим шурфом. Возрос бы объем добычи, а значит, и доходы. Но он заартачился: «Невозможно работать даже в круглосуточном режиме».

А может быть, врет, шельма, кладет потихоньку золотишко в собственный карман? Как еще разрастутся его аппетиты, если займет должность управляющего «Интер-каром», и не начнет кусать руку, его вскормившую?..

Разбрызгивая грязные лужи, «Мерседес» подкатил к железным воротам с наваренными эмблемами-крылышками — служебному въезду в аэропорт — и требовательно посигналил.

В окне будки промелькнул охранник. Запахнувшись в камуфлированную куртку, побежал под дождь и, сняв замок, отвел створку.

«Мерседес» въехал, облив надраенные до блеска высокие ботинки охранника, свернул к вертолетной базе.

На краю бетонки возле транспортного «Ми-8» стоял джип телохранителей. Из него выскочил худощавый тип в темном костюме — пресс-секретарь, раскрыл зонт над дверью президентского «Мерседеса».

— Разрешение на вылет уже получено, — сообщил он, семеня рядом с боссом и держа над ним зонтик.

Охранники постарались, на борт Президент поднялся по лесенке, не обращая внимания на лакейски вытянувшихся спутников, прошел к креслу и грузно сел.

Свои места заняли инженер и пресс-секретарь.

Пилот с усилием задвинул дверь, удалился в кабину. Загудел двигатель, лопасти, набирая скорость, засвистели. Как бы нехотя вертолет оторвался от полосы и взмыл в небо.

— Что у нас на завтра? — спросил Президент секретаря.

Каждый день настолько забит встречами, делами и поездками, что удержать всю информацию в голове невозможно. Его кандидатство, как пчел на мед, влекло журналистов, а это братия ушлая, пальца в рот не клади, работают с подковырками, вытягивают на откровения. Президент не считал себя косноязычным и ответить достойно мог и без посторонней помощи. Но положение обязывало, и кроме спецов предвыборного штаба — имиджмейкеров, аналитиков и т. д. и т. п. — обзавелся пресс-секретарем, наняв бывшего журналиста Манилова специально для этих целей…

Манилов раскрыл записную книжку, прошелся по записям.

— Так… в десять встреча с председателем крайизбиркома, в двенадцать открытие конференции «Экология и мы», в шестнадцать…

Президент прикрыл глаза, расслабляясь… Новое положение обязывало для засветки тусоваться на подобных мероприятиях или партийных семинарах, до которых ему не было дела. Но и отказываться нельзя — будущий кандидат должен быть на виду, в курсе всех дел и событий, происходящих в его административном округе. А по сути, придется хлопать глазами в президиуме, выслушивая заумные речи и подавляя зевоту, да в кулуарах разъяснять свои планы на будущее журналистам…

Однако и здесь, в мягком кресле, напряжение его не отпускало. Вертолет то и дело кренился, проваливался в воздушные ямы; при этом его трясло, и Президент невольно затаивал дыхание: не авария ли?

Спутники его дремали. Президент придвинулся к толстому стеклу иллюминатора, на котором дрожали капли дождя. Внизу простиралось серое, безграничное море тайги…

Усталость, накопившаяся за неделю, взяла над ним верх, и, откинув для удобства спинку кресла, он задремал и успел увидеть сон, приятный во всех отношениях.

Президенту виделось современное — из стекла и стали — здание в центре Москвы, толпа народа перед входом и духовой оркестр, наяривавший что-то бравурное.

Он разрезал красную ленту, не сводя глаз с медной сверкающей доски, сообщающей миру, что здание принадлежит именно «Интер-банку».

Разрезанная лента падает на асфальт, стеклянные двери разъезжаются перед ним, и Президент входит в отделанный по последнему слову операционный зал.

Раскидали вечнозеленые разлапистые листья пышные карликовые пальмы, из мраморного бассейна бьет фонтан, над головой отделанные золотом светильники, белоснежные стеновые панели, десятки компьютеров, электронное табло с бегущей «горячей» информацией.

Банк — его новое детище! Он сумел, выбился в большой бизнес! Добываемое концерном «Интер» золото сравнимо с годовой добычей всей государственной захиревающе-разворованной отрасли. А где золото — там стабильность, и в эту стабильность готовы вкладывать деньги. Инвесторы в очередь выстраиваются, чуть не до драки… Что олигархи, что нефтяные короли? Они имеют деньги на коррупцию и власть и, потеряв власть, теряют доступ к кормушке. А чтобы нефть стала золотом не на словах, а на деле, ее нужно прежде продать…

Да и русский народ не глуп и недаром, спасая сбережения от обесценивания, вкладывает их не в нефтяные и газовые компании, а в более существенное. В золото!.. Золото — вот вечный спутник финансового благополучия!..

Шум винтов усилился, и Президент приоткрыл глаза; щурясь, вновь выглянул в иллюминатор.

Вертолет завис над таежной рекой, что разрезала лес надвое, и на правом берегу ярким пятном краснела палатка, чуть дальше виднелась бревенчатая развалюха с просевшей крышей. Задрав головы в небо, им махали люди.

— Приехали, — завозился пресс-секретарь Манилов.

Вертолет провалился вниз и пошел на снижение.

Коснувшись выстеленной мощными потоками воздуха травы, вертолет какое-то время продолжал вращать лопастями, постепенно движение замедлялось и прекратилось вовсе.

Из кабины вышел пилот, выставил наружу лесенку, спрашивая в первую очередь Президента:

— Вас не укачало?

Президент не удостоил его ответом, встав, высунул на улицу ладонь — не накрапывает дождь?

Но воздух сух, и дождем здесь не пахнет.

Вертолет обступили слоновские ребята, и видок у них был, мягко говоря…

Президенту бросились в глаза их небритые лица. Он спустился по лестнице, испытывая странную неприязнь.

Из-за морды машины выскочил Слон, и Президент в душе поразился произошедшим в нем переменам.

То, что Слон сильно похудел, оно и понятно. Качок без анаболиков, железа и протеинового питания сдувается столь же быстро, как и плохо завязанный воздушный шарик. Хотя лежащие на плечах нестриженые лохмы волос не так бросаются в глаза. Откуда здесь взяться парикмахерской? Купив обычную механическую, бреющую под ноль машинку, Президент, имея заказ, не разорился бы. Значит, Слон сам махнул на себя рукой и людей запустил…

— Ну, здравствуй, Денис, — он первым протянул ладонь, уловив, что глаза бригадира старательно избегают встречи. С чего бы?

Слон обтер потную ладонь о штанину и вяло пожал ему руку.

Президент едва заметно поморщился: от него несло потом и прелостью нестираной одежды. Разителен контраст между английским, купленным за тысячу баксов костюмом, белоснежными манжетами и заляпанной пятнами курткой, которую носил Слон, да свитером, на котором шерсть свалялась катышками.

— Как вы тут устроились?

— Нормально, — ответил Слон. — Только пора убираться. По ночам холодина, ребята в палатке мерзнут…

— А вы не могли чего добротнее поставить? — уколол его Президент, поставив в вину спартанское проживание. — Попросили бы — я бы прислал плотников. Леса здесь… Отгрохали бы домину, сидели бы в тепле.

— Отгрохали… — пробурчал Слон, сглатывая горькую пилюлю. — Идемте ко мне, надо кое-что обсудить.

Президент прищурился:

— Кое-что? Может, немного попозже, а пока покажешь свое хозяйство? Кстати, знакомься, — он представил стоявшего рядом инженера: — Олег Водянов, бо-ольшой специалист по рудникам. Останется с вами, и под его руководством начнете расширяться.

— А разве?.. — начал было Слон, но смолк под холодным взглядом Президента.

— Будь по-твоему. Веди, так и быть, в свою резиденцию.

Приподнятое настроение Слона исчезло бесследно, ведь он рассчитывал, что улетит отсюда вместе с шефом, бросит намозоливший глаза рудник. Прошлая тоска по городу сменилась ненавистью. Он ненавидел Махова, которого угораздило сбыть самородки на подконтрольном ему рынке; Светлова, загнавшего его черт знает куда ради собственной выгоды; ненавидел этот лес, эту речку, этот воздух — все, что связано со здешним пребыванием.

И сейчас ненависть буквально сотрясала его: надежда вырваться наконец из намертво державшего таежного капкана рушилась, рассыпаясь прахом, и вместо возвращения домой придется торчать здесь до скончания века — в буквальном смысле, — а о возвращении лишь мечтать…

«Все ему мало, — думал он. — Пожил бы с недельку, враз растерял бы все фанфаронство».

Роскошная рубашка шефа, дорогой костюм и шелковый галстук вызывали в нем раздражение. Живет ведь в свое удовольствие, купается в богатстве, заработанном его усилиями… Высказать ему, что на душе нагорело, собрать манатки и улететь, что бы он ни говорил и не делал. Охрану Президент не взял, а их шестеро, и автомат у каждого. Вернуться чего бы это ни стоило, хоть держа пилота на прицеле. А после разберемся…

Заскочив вперед, Слон распахнул дверь избушки. Президент наклонил голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, и встал на пороге, оглядывая убогие «хоромы». Но не входил, словно из опасений подцепить какую-нибудь заразу.

Слон заиграл желваками. Второй раз Президент больно задевал его самолюбие. Справившись с эмоциями, прошел боком в комнату, опустился на земляной пол и полез под топчан выгребать пакеты с золотым песком. Пересилив себя, Президент ступил через порог, захлопнув дверь перед носом опешившего инженера.

— Сколько? — уточнил он, разглядывая растущую кучу пакетов.

— Двенадцать.

— Это за две недели?! — поперхнулся Президент. — Не слабо!

— Работаем, — Слон вытащил последний и встал, стряхивая пыль с колен.

— Молодец! — искренне похвалил Президент и, приоткрыв дверь, крикнул секретарю: — Манилов! Где ты там?! Давай сюда.

Пресс-секретарь явился с кейсом, без лишних вопросов подсел к сваленным в кучу пакетам. Худая рука набрала нужный код, откинула крышку и стала складывать пакеты в кейс.

— Порадовал ты меня… — Президент вынул из кармана портсигар, извлек сигарету с белым фильтром и закурил, пустив к закопченному потолку колечко дыма. Следил за ним задумчивым взглядом до тех пор, пока оно не развеялось без следа…

— Пошли, Денис, покажешь рудничок. Не томи душу.

Итак, с тем относительно приятная часть пребывания босса явно подошла к концу, и Слон напрягся, заранее настраиваясь на предстоящий разгон. Но… чему быть, того не миновать.

Он повел гостей на опушку, там, где высился бревенчатый трехстенок, на ходу придумывая оправдание случившемуся, понимая, что ни одно из них не удовлетворит Президента.

В минуты гнева Президента лучше сторониться, иначе выйдет себе дороже. У Слона есть на памяти дикий, даже по его меркам, случай, имевший место этой зимой.

Тогда среди бела дня со стоянки перед головным офисом компании некто, пожелавший остаться неизвестным, покусился на «Гранд-Чероки» Президента. Внаглую, на глазах охраны, уселся за баранку и покатил к выезду. Стоявший на воротах секьюрити был из новеньких и не посмел остановить хозяйский джип, к которому подходить близко и то запрещалось. Да и кто — по его разумению — посторонний мог пробраться на охраняемую территорию? Президент же, как говорят, водителей меняет, как дама перчатки. Разве всех упомнишь?

Джип беспрепятственно укатил, и надо было видеть вытянутое от изумления лицо Президента, когда в конце дня он пришел на стоянку.

Устраивать долгие разборки он не стал, вызвал бригадира охраны и дал пять минут времени найти крайнего, которым впоследствии оказался тот самый бедолага.

Слон загрузил виновника в свою иномарку и поехал на стройку новой СТО.

Для начала парня крепко избили, и, когда плачущий и харкающий кровью, он стоял на коленях на бетонном полу и шепеляво, сквозь обломки выбитых зубов, молил о пощаде, в подвале появился Президент.

— Твоя вина? — спросил он прямо.

— М-мо-о-я… — разрыдался охранник. — Пожа-алуйст-а, скажите, чтобы меня больше не били…

Президент подошел ближе и спросил, как показалось Слону, даже сочувственно:

— Больно?.. Что боль физическая? Ее можно стерпеть. У меня вот где болит, — и он ткнул себя кулаком в грудь. — Думаешь, мне тачку жалко? Плевать на нее, завтра пригонят новую. Не в том дело! Теперь по городу пойдет слух, что Светлов слаб настолько, что не может контролировать творящегося под самым носом, а еще замахивается на весь Красноярск. Кто ему доверит безопасность своего бизнеса, офиса, имущества, если он не в состоянии сохранить свое?

Охранник сообразил, куда он клонит, зарыдал еще пуще и, распластавшись, обхватил ноги Президента.

Тот уперся лакированным ботинком с тупым носком во вздрагивающее плечо и отпихнул его прочь. Охранник завалился на спину, по-щенячьи скуля, пополз к нему.

— Мне не машину жалко. Машину можно купить, а вот авторитет, который ты сегодня сравнял с грязью, восстанавливать придется очень и очень долго. На это уходят дни и недели, иногда и жизнь. И… деньги. Надеюсь, тебе знаком термин «упущенная выгода»?

И, переменившись в лице, пнул несчастного в лицо.

Лицо вновь окровавилось, и красные капли появились на лакированном носу туфли!

— Я искуплю! — закричал охранник, и крик, этот в глухих бетонных стенах больно ударил по барабанным перепонкам. — Найду машину…

— Ты так ничего и не понял. А жаль…

— Поймите, у меня жена, дети… Хотите, я возмещу убытки, продам квартиру… Нет! — выкрикнул он вдруг, и лицо его перекосила гримаса. — Нет, лучше убейте! Ладно я, жизнь не удалась. В чем виноваты дети?.. Лучше убейте.

— А самому слабо? — улыбнулся Президент. — Теперь моя очередь сделать тебе предложение. Хочешь, чтобы спиногрызы твои не лазили по помойкам, а баба не шла на панель? И чтобы им помогли подняться… Все зависит от тебя. На, — он достал из-за пояса пистолет и передернул затвор, — сделай все сам.

Охранник затих, молча давясь слезами.

— Выбирай одно из двух — жестче сказал Президент, — или жить по подвалам… если конечно, сможешь, зная, что в нищете виновен сам. Интересно, как после этого будешь смотреть в глаза семье? Или…

— Я понял, — ответил охранник. — Давайте…

Слон держал пистолет наготове, ведь и мышь, загнанная в угол, иногда бросается на кота. Чего ждать от человека, у которого в руке «беретта», хоть и с одним патроном?.. Ни за что не хотел бы он оказаться на его месте.

Парень, морально уже убитый, дрожащей рукой поднес дуло пистолета к виску, упер в череп. Настала короткая пауза, и Слон даже начал сомневаться: сможет он нажать на курок или кишка тон…

Выстрел ударил неожиданно, и кровь черными сгустками плеснула на стену. Пистолет упал на пол, следом обрушилось агонизирующее тело.

Президент презрительно сплюнул:

— Слабак!

Угонщика потом нашли и, оглушив, оставили в запертом гараже с работающим двигателем машины. И по городу поползла молва — Светлова лучше не трогать. Что говорить о судьбе ослушников, когда свои бесчестью предпочитают пустить пулю в голову?..

Не хотел Слон испытать на себе гнев Президента, но ведь и он не слизняк-охранник и за себя постоять сумеет. И, если взять за основу мысль, что хозяин в этих краях он, Денис, можно и не терпеть подобного обращения. Поставить перед Президентом дилемму: жизнь или смерть, загнать в рудник добывать золотоносную землю…

Они вышли к срубу, и Президент вошел внутрь, обогнул по краю яму, наклонившись вперед, глянул в провал.

Хмыкнул, достал новую сигарету и молча закурил.

Слон тоже молчал, ожидая первой реакции, и она не заставила себя долго ждать.

— Я, может, чего не понял, а, Денис? — спросил Президент. — А кто работает? Где твой контингент? Сколько мы здесь, ни одного трудармейца не видел.

— Никого и не увидишь, — сорвался Слон, впервые позволив себе дерзость назвать Президента на «ты». — Кто сам передох, другие… — он замялся, — другие на днях устроили бунт и сбежали.

Президент сосредоточенно посасывал фильтр, переваривая информацию.

— Случилось это три дня назад. Сообщить, естественно, не могли. Так что…

Глаза Президента превратились в холодные щелки, в уголках рта прорезались жесткие складки.

— Я надеюсь услышать от тебя, что беглецы погибли. До единого. И сейчас тебе кровь из носа требуется рабочая сила. Так?

— Как сказать. Но что касается рабов…

— Кого?

— Если нравится, можешь по-прежнему называть их трудармейцами… Погибли почти все…

— Что значит «почти»? Как тебя понимать?

— Почти значит почти, — подавляя в себе желание ударом кулака поставить шефа на место, процедил Слон. Не хватало еще ронять свой авторитет в чьем-либо присутствии. — Пятеро сумели уйти. Из них двое больных…

— Почему не организовали преследование?

— Они воспользовались единственной нашей лодкой. Во-первых, мы не знаем, к какому берегу ниже по течению они пристали. Во-вторых, я потерял троих ребят. Шестерым лес не прошерстить. В-третьих, они ушли рекой. Искать их берегом — уйдет масса времени.

Президент швырнул окурок в траву и в сердцах растоптал каблуком. Вплотную приблизился к Слону, дыша в лицо табаком:

— Меня это мало интересует, парень! Я спрашиваю: почему они до сих пор живы?

— А я отвечаю, что нет смысла терять время на поиски. Никуда им не деться. Ушли с одним баком горючки, автоматом и обузой. В тайге не выживут. Если пока живы, то дело поправимо, до первых морозов.

Президент изобразил на лице такую улыбку, что Слону сделалось не по себе, и заученным до автоматизма движением вырвал из-за спины пистолет, больно ткнув стволом в подбородок.

«Та же «беретта», — пронзила молния мозг Слона.

Он краем глаза заметил, как изменился в лице инженер. Парень никак, по простоте душевной, рассчитывал, что попал в услужение к порядочному бизнесмену. А на деле — прямо сибирский Капоне…

Безучастным оставался только Манилов, отвернулся в сторону, словно дело его не касалось.

— Будешь показывать зубы, недоносок? — проговорил Президент. — Взрослым себя почуял, да? Самостоятельным?.. Забыл, кому всем обязан?

Его вывело из равновесия не только наглое поведение и тон Слона, которому по большому счету следовало, не поднимая глаз, каяться, каяться и каяться… Донимало другое: все шло гладко, даже слишком, и подвоха он не ожидал. И вот — первый срыв, не по его расчету, а по ротозейству Слона и его остолопов.

— Они не выживут! — убежденно сказал Слон. — Убери ствол.

— Меня не интересуют твои гадания. Выживут, не выживут… Я не могу полагаться на случай. Ты мне вывернись наизнанку, но головы их достань.

— Достану.

Светлов отнял от небритого подбородка пистолет и убрал за ремень.

— Слышал о законе подлости? Есть гарантии, что в нашем случае он не сработает?

— Девяносто девять процентов.

— Стало быть, один ты про запас оставил?.. Теперь представь, что случится, если они правдами-неправдами доберутся до города и растрезвонят эту историю. Догадываешься, что будет дальше? Журналисты вцепятся в них, клещами не оторвешь. Такой скандал раздуют, что ментам придется землю рыть. А кое-кому из моих конкурентов это пойдет только на пользу… С меня спроса мало. Положим, не получу мандат, в худшем случае на год-два зайду к хозяину. Думаешь, там буду жить хуже, чем на воле? Ошибаешься! Но это я. О тебе базар особый. Думается мне, что людишек ты особо не жаловал. Как их величаешь? Рабы? Лет восемь только за это навешают. И свидетели покажут, что во время побега твои балбесы расстреливали народ по твоему наущению. И тогда твоя участь печальна — камера смертников. К стенке, глядишь, и не поставят, но задавленным, однажды, на собственной простыне, запросто найдут. А может, упекут на пожизненное, и лет через двадцать сам полезешь на автомат, лишь бы пристрелили… Устраивает такой расклад?

— Вшестером нам не справиться, — угрюмо ответил Слон. — Чтобы обшарить здешние места, полк автоматчиков нужен. С собаками.

— А не дивизия? — съязвил Президент. — Башка у тебя на что? Собирай свою обделавшуюся кодлу, слетаем вниз по течению, посмотрим… Повезет — отыщем. Если впустую, собак тебе привезу, но расходы — за твой счет. Устраивает?

Слон уныло поскреб ногтями щетину.

— Годится.

В вертолете сразу стало тесно. Бандиты расселись где придется, шумели. Для них предстоящая экспедиция выглядела развлечением, чем-то вроде прогулки или экскурсии, вносящей разнообразие в их существование.

Солдат уселся в проеме, не дав пилоту задвинуть дверь в салон, приготовил автомат.

Пилот, недовольно ворча, протиснулся в кабину и обнаружил соседнее пустующее кресло занятым.

— Чего уставился? — окрысился Слон. — Взлетай!

И пилот, покосившись на автомат, защелкал на потолке тумблерами. Винты начали вращение, наполняя кабину свистом и дрожью.

Оторвав машину от земли, он повел ее на предельно малой высоте к реке, едва не задевая колесами воду.

— Во!.. — показал ему Слон большой палец, всматриваясь в кромку берега. — Так и держи… И не гони шибко.

Глава 34

Пила «Дружба-2» тонко пела в руках у Протасова. Согнувшись — поясницу уже ломило в неудобной позе, — он орудовал ею на пару с Иваном, сжимал отполированную до блеска рукоять, вгрызаясь в ствол ветвистой березы.

Пила визжала, острыми зубьями вонзалась в сырую древесину и выплевывала к мшистому подножию белые опилки. Береза стонала, умирая, вот-вот готовая рухнуть к ногам лесорубов.

— Отойдите, — велел им Никодим, уперся шестом в подпиленный ствол и навалился изо всех сил.

Береза обреченно закряхтела, накренилась и, ломая ветки, обрушилась наземь.

Протасов тыльной стороной ладони стер пот со лба и с удовольствием разогнул поясницу.

С непривычки устал, а душа пела, радуясь не только выдавшемуся на удивление теплому дню и солнцу, купающемуся в бирюзово-прозрачной поднебесной выси: «Ольге полегчало!»

Радость настолько переполняла его, что он готов был, презрев приличия, прокричать на весь белый свет: «Ей легче-е!», и пусть это знают все…

Выздоровление пришло неожиданно. Еще вчера температурившую под дохой, сегодня ее не могли удержать в «постели», и с утра, пока Варвара собирала на стол, Ольга порывалась помогать ей.

Варвара от помощи отказывалась — Ольга еще очень слаба, и нужно бы отлежаться денек-другой. Но почувствовав улучшение, она ни в какую не хотела лежать, встала, несмотря на хозяйкины увещевания, под честное слово ни к чему не притрагиваться…

На поправку шел и Никандрыч. Колдовские настойки на лесных травах и кореньях сделали невозможное — дали ослабевшему организму мощный толчок, пробудили в нем желание жить.

Утром он вышел из забытья, долго ворочал подернутыми сизой дымкой глазами, силясь понять, где находится.

Сидевший за столом Вадим, увидев, что Ежов очнулся, споил ему стакан обжигающе-горячего, настоянного на ягодах шиповника чая, поправил сбившуюся с груди шубу.

— Лежи… Ничего не бойся, мы у хороших людей.

Никандрыч его понял, но из-за слабости смог ответить только глазами…

Передохнув, они подсели к поваленному стволу, по которому, обрубая ветки, сек топором Никодим, отмерили примерно третью часть и стали пилить. Целиком березу им во двор не унести.

Свалив первую березу, они по глупости взвалили длинный хлыст на плечо и пошли к поселку. До двора Ивановых не больше трехсот метров, а сверху и того кажется меньше.

Этот оптический обман сыграл с ними дурную шутку. Береза с каждым метром становилась тяжелее, отдавливала плечи, и, когда они вошли во двор, силы были на исходе. Сбросили, остерегаясь придавить ноги, долго потом отдыхали.

Набравшись опыта, решили тяжестями себя не истязать, пилили деревья на части и стаскивали так.

Отсюда, с лобного места, заросшего могучими соснами, поселок лежал как на ладони. Внизу курились дымом печные трубы, шумела на улице стайка ребятни, виднелась и церковь, и хибара Агафьи, что на отшибе пряталась в ельнике, и берег, и изгиб реки…

В воздухе послышался тонкий, почти не различимый звук. Протасов его не услышал, а скорее почувствовал. Остановив пилу, посмотрел в небо, отыскивая источник звука.

Звук приближался, делался громче и басовитее. Но так как шел от солнца, и оно, не щадя глаз, выжимало слезы, Протасов ничего не мог различить.

— Вроде бы вертолет, — неуверенно сказал Иван.

И вот, прикрываясь ладонью от слепящих лучей, Протасов увидел далекую точку, и точка эта приближалась, наливаясь чернотой и вырастая в размерах.

Над берегом с воем пронесся вертолет, блеснул круглыми стеклами и завис, взволновав лопастями спокойную заводь.

— Господи Исусе, — пробормотал Никодим, оторопело смотря на винтокрылую машину.

Сердце Протасова зашлось. Он переглянулся с Иваном, порывисто поднялся с корточек и побежал к тропе, петляющей по склону.

Спрыгнув на землю, Солдат опустился на колено, рывком дернул затвор, цепко вглядываясь в крайние дома.

Из салона выпрыгивали приятели, смеялись, скучившись и закуривая.

«Мишени, — подумал о них Солдат. — Окажись где под Бамутом, уже сучили бы в агонии ножонками».

Гвоздь, забросив автомат за спину, подался по нужде за хвост вертолета и, что-то углядев, бегом спустился к воде.

— Глядите! — послышался его крик, и на общее обозрение из кустов ивы он приподнял резиновый борт надувной лодки.

Слон обрадовался:

— Я же говорил, далеко им не уйти! Обшарьте каждый закуток, каждую канаву. Они где-то здесь. И… сгоняйте сюда колхозников!

Солдат перебежал дорогу, прилепился спиной к забору и пошел вдоль. Задуманная Слоном операция на военном языке называлась зачисткой, и ее не раз и не два ему приходилось проделывать в Чечне. Только сейчас проще. Спокойнее идешь по улице, зная, что в тебя нацелены не десятки стволов, а максимум один, и жизнь зависит от воли случая и везения. Повезло, и упал за секунду до выстрела, шарахнул сам, опережая противника.

Однако и идти, праздно веселясь, как его не нюхавшие пороха приятели, бесшабашно подставляясь под пулю, не собирался. У сбежавших автомат и запас патронов, и сам стрелок не из последних, если в темноте сумел уложить двоих, а третьего зацепить так крепко, что он отдал богу душу через несколько часов.

Он подошел к воротам, припал ухом к некрашеным доскам и прислушался. Во дворе ни звука, если не брать в расчет железного бряцания собачьей цепи.

Толкнул плечом калитку. Заперто. Был бы замок — попасть во двор можно было бы значительно проще. Всадил очередь, и вся недолга. Но в этих трущобах, похоже, замков отродясь не видели и запираются по старинке на засов.

Примерившись, Солдат подпрыгнул, уцепился за край забора и подтянулся, перебрасывая ногу на ту сторону. Прикинул, куда лучше спрыгнуть — земля возле забора изрыта свиньями.

Залаяла собака, вылезла из кособокой конуры, волоча по грязи цепь.

Солдат мягко, стараясь не запачкаться, спрыгнул. Кобель разъярился и с бешеным, захлебывающимся лаем бросился к нему.

Не раздумывая, он нажал на спуск, и очередь отшвырнула бедного пса. Завизжав, он вгрызся в окровавленный бок, скулил, не сводя переполненных болью глаз с чужака.

Солдат пса пожалел — не мучиться же животному, — разрядил в него остаток магазина, сменил рожок.

И, оказалось, вовремя. Дверь распахнулась, на крыльцо выскочил взлохмаченный мужик в темных шароварах и светлой рубахе навыпуск, держа карабин. Не целясь, упер приклад в плечо и выстрелил.

Пуля оцарапала Солдату щеку он откатился к конуре и врезал ответной очередью, взяв немного выше. Пули застучали над головой мужика, из бревен полетели выбитые щепы.

Колхозник растерянно выронил карабин и распластался на веранде.

— Лежи, б..! — орал Солдат.

И хозяин повиновался, уткнувшись носом в доски.

Взобравшись по ступеням, Солдат отшвырнул ногой карабин и на всякий случай, чтобы не ждать удара в спину, приголубил мужика прикладом по затылку. Тот дернул ногами и затих, из носа потекла алая струйка.

Он прислонился к косяку, толкнул дулом дверь, и она медленно раскрылась.

Готовый стрелять на любое движение — нервишки на взводе, — особо не церемонясь и разбираясь потом, кто перед ним, он прошел сени и на кухне, куда попал, миновав коридор, никого не обнаружил.

Потрескивал огонь в русской печи, и было по-домашнему тепло. Он приложил ладонь к нагретой неровной стене, напитываясь теплом, неслышно прошел к занавеске, ширмой отделяющей дальнюю часть комнаты, отодвинул пальцем.

На сундуке, обитом позеленевшими медными полосами, сидела немолодая женщина, прижимая к себе двух девочек, и в глазах их светился неподдельный ужас.

Одна из девочек громко всхлипнула, и прозрачная капля побежала по ее румяной щеке.

— Не надо меня бояться, — негромко сказал Солдат и опустил оружие.

Выйдя на кухню, под самотканой дорожкой обнаружил крышку подпола и поднял ее. Темно, жаль, что не взял фонарь. Но вроде бы и здесь никого…

Мужик на крылечке очухался и тягуче постанывал, держась за голову. Рядом рыдала его жена, роняли слезы дочери.

Солдат вышел за ворота, покидая двор по-английски, не прощаясь. У вертолета собралась кучка местных, с улицы доносились редкие хлопки. Приятели палили в воздух, сгоняя народ на сходку.

— Идите к ним, — он почти попросил женщину, указав на сборище, и пошел к берегу.

Выстрелы сразу же отрезвили Протасова и развеяли розовый туман, сквозь который прибывшие к поселенцам виделись спасателями, геологами или даже журналистами.

Нагрянула-таки банда, как он и предполагал, и нагрянула по их душу. Он залег на задах в огородах, на пригорке в зарослях полыни, рядом попадали Иван с Вадимом и, слегка раздвигая траву, наблюдали за деревней.

— Двенадцать… двадцать… — считал толпившихся возле вертолета староверов Иван. — Тридцать три… Смотри, что сволочи удумали! Собрали и старых и малых.

От вертолета отделилась уменьшенная расстоянием коренастая фигура. Иван присмотрелся к ней и стиснул кулаки:

— Жив, гаденыш!

Слон внутренним чутьем угадал в белом, сгорбленном годами старике старшего, чье слово здесь должно быть непререкаемо, и решил в случае отказа выдать сбежавших воздействовать на таежников через него.

— Никто вас не тронет, — покровительственно заявил он, и умолкли разговоры в толпе. Люди слушали его. — Вы мне не нужны. Я готов уйти из этой дыры сразу, как получу тех, кого ищу. Вы по незнанию приютили людей, чьи руки в крови. Не знаю, что они успели наплести вам, но… Послушайте, — он сделал паузу, — они убили троих молодых людей, которые многим из вас годились бы в сыновья. Я пришел, чтобы найти их и восстановить справедливость. Если вы поможете, уже через час забудете о нашем визите… Я знаю точно, эти пятеро скрываются у вас!.. В противном случае я получу свое, но вам оно выйдет боком. Думайте…

Сложив на груди руки, он оглядел крестьян, и лица их ему не понравились. Нехорошие лица, была в них какая-то дерзость, и читалось — не будь автоматов, разговор был бы другим. Чутье ему снова нашептывало: «Осторожно, Денис. От этих можно ждать подвоха. Будь начеку».

— Нет у нас чужих, — выкрикнула из толпы молодая девка.

— Что мы, враги себе? У нас дети…

— Никого не примали!

— Хошь все обыщите…

Поражаясь людской недальновидности, Слон подошел к сгорбленному, опирающемуся на посох старику и схватил за козлиную бороду.

— Значит, нет? — переспросил он, заглядывая в слезящиеся, тусклые глаза.

— Н-не-ет… — прокряхтел старик, не тушуясь под сверкающими от бешенства глазами бандита. — Нико-го…

— Ух-х… — выдохнул Слон и с маху опустил кулачище на покрытую свалявшейся шапчонкой голову старика.

Посох вывалился из рук старшины, и он повалился.

— Думайте! — задыхаясь от ярости, прорычал Слон толпе, и толпа заволновалась, всколыхнулась, возмущенно загудела голосами. Задние ряды давили, передние двинулись на громилу.

— Наза-ад! — закричал Гвоздь и полоснул очередью над головами. — Осади, б… кому велено…

Закусив губу, Слон методично избивал ногой корчившегося деда. Старик силился прикрыться руками от метившего в лицо ботинка и молчал.

Из-за тупой вертолетной морды вынырнул инженер Водянов, с ходу толкнул Слона в грудь:

— Что ты творишь? Совсем совесть потерял? Нашел с кем силой меряться.

Эта выходка окончательно взвинтила Слона и, саданув инженеру в челюсть, рванул с плеча автомат:

— Давай!.. Поднимайся! Ну!.. Сволота… еще раз сунешься мне под руку — убью! Ты меня понял?

Инженер молча встал и, как побитый щенок, убрался в вертолет.

— Что будем делать? — спросил товарищей Иван. — Нельзя сидеть просто так. Иначе этот психопат их порешит.

— Но что мы можем? — возразил Вадим. — Их вон какая орава. С оружием… И трое нас, с голыми руками.

— Четверо, — послышался знакомый голос, кусты затрещали, и непонятно откуда взявшийся Никодим присел рядом. — Четверо нас. Может, с божьей помощью, и сладим?

— В доме остались Никандрыч и Ольга, — с тревогой напомнил Протасов. — Если их захватят, придется сдаваться.

— И оружие там, — добавил Иван и задумался. — A-а, семь бед, один ответ.

Заработав локтями, пополз к плетню, отгораживающему огород от пустыря, пробрался под низко набитыми жердинами.

До избы Никодима сотня метров, и, если поторопиться, можно опередить бандитов, вовсю шаривших по домам.

Но, переключившись на вертолет, они упустили момент, когда двое слоновцев зашли во двор.

Заслышав громкие женские крики, Иван перекатился к веткам кустарника, пробивающимся меж жердин, и затаился.

На крыльце возник плечистый детина, таща за волосы Ольгу; смеясь, выволок за ворота. В сенях вновь загромыхало, мелькнула согнутая спина Никандрыча, и он кувырком скатился по ступеням.

Он завозился, пробуя подняться, но спустившийся автоматчик дал ему такого пинка в бок, что Никандрыч отлетел к воротам и повис на створке, безвольно перебирая ногами. Очередного удара, пришедшегося ребристой подошвой по печени, он не выдержал, упал ничком и не шевелился.

Автоматчик озадаченно поскреб бритый затылок, ухватил потерявшего сознание старика за ногу и поволок по раскисшей земле.

— Ну и ну! — расхохотался Слон, завидев Чекмарева, тащившего, намотав на кулак волосы, упирающуюся женщину. — Что?! — рявкнул на таежников. — Нету у вас чужих? Так получается?

Толпа молча распалась, пропуская пыхтевшего от усердия бандита.

— Вон в той хате нашел! — возбужденно сообщил он, указывая на двор Никодима. — За печкой прятались. И автомат там же был.

И швырнул к главарю пленницу.

Слон оставил в покое полумертвого старика.

— Почему так всегда: хочешь, чтобы было по-нормальному, а выходит наоборот? Вы, значит, шутки шутить изволили? Думали, валандаться с вами будем?.. Максим, Гвоздь и ты, Влад, еще раз хорошенько осмотрите, потом поджигайте дома. Будут умнее.

Толпа зашевелилась, недовольно забурлила, но тут же откатилась назад. По ногам, выбивая фонтанчики грязи, ударила очередь.

— Живее! — подстегнул Слон мешкавших братков криком.

Чекмарев не понимал, почему его потянуло в проверенный только что двор, где с Юркой Смирновым они отыскали сбежавших мужика и бабу. Терзаемый сомнениями, что и другие скрываются где-то рядом, может, и в самом доме, где их сразу не нашли по чистой случайности, в спешке, он поднялся на веранду, осмотрел еще раз кладовку и на всякий случай прошил из автомата темные углы, прошелся по комнатам.

Пусто.

Но зародившаяся тревога разгоралась, угольком припекала с каждой минутой все сильнее.

Он вышел во двор, осмотрелся. Никого не заметив, свернул к стогу сена, сметанному под навесом сарая. С трудом вырвал слежавшийся жесткий клок, на ходу теряя медово пахнущие стебли, отнес к дому.

Работу свою делал машинально, настороженно стараясь уловить любое постороннее движение. Копна под навесом утончалась, под стеной нарастал сухой ворох.

Решив, что сена уже достаточно, Чекмарев достал из кожаного чехла зажигалку «Зиппо» и сигарету, поднял блестящую крышку, чиркнул кремнем. Пламя обняло короткий фитиль и задрожало под легким дуновением ветра.

Прикурив, он глубоко затянулся, с удовольствием ощущая в легких ароматный дым, прикрывая ладонью трепещущий огонек, поднес к охапке сена…

Он слишком поздно обратил внимание на возникшую чужую тень, обернулся, срывая автомат.

Под навесом, откуда он таскал сено, стоял раб. Тот, что в их последний спокойный день на заимке лебедкой поднимал из колодца ведра с рудой. И, взмахнув рукой, метнул в него что-то.

Предмет просвистел в воздухе, и боль резанула мозг. Чекмарев захрипел, скосил глаза на покачивающуюся деревянную рукоять серпа, острием пронзившего горло. И, понимая, что уже мертв, дико закричал.

Но крика не было. Из пробитой глотки вместе с хлеставшими ручьями крови вырвался сдавленный сип, земля ушла из-под ног, и холодный мрак накрыл его, завертев в нескончаемо длинном тоннеле, в конце которого брезжил манящий свет…

Иван с дрожью смотрел на дернувшиеся, облепленные подсыхающей грязью ботинки, борясь с приступом тошноты. Он продышался и, когда бандит затих, стараясь не смотреть на широко открытые, устремленные в небо глаза, забрал автомат и запасной рожок. Заметив знакомую рукоять, торчащую из клапана разгрузки, вытащил свой охотничий нож, что не так давно отобрал Солдат, да видно, проиграл потом в карты или поменялся.

Оттащив теплый еще труп в свинарник, чтобы его не нашли раньше времени, Иван вернулся на пустырь и, оказавшись в безопасности, отдал автомат Протасову.

— Умеешь пользоваться? Забирай.

— В армии служил, — ответил тот с некоторой обидой. — А ты как же?

— Мне и его хватит за глаза, — Иван любовно провел ладонью по сверкающему лезвию ножа. — Итак, на одного гаврика у них меньше… Мне вот какая мысль в голову пришла: а что, если мы рискнем отбить у них вертолет?

— По-моему, пустая затея, — возразил с пессимизмом Вадим.

— Но… если пройдет удачно, к вечеру уже будем дома.

— А если нет? Просто так, без стрельбы, его не сдадут. Рядом народ. В случае чего первыми пострадают они.

— Мои Мотька и Варя там, — угрюмо сказал Никодим.

— Вот видишь?! — почувствовав поддержку, Вадим оживился. — Пойдет не по плану, пострадают невиновные. Опять же, вдруг кто случайно попадет в пилота? Сумеете управиться с такой махиной?

— Брось! Неужели ты до сих пор не понял, что Слон и тот, кто за ним стоит, не привыкли оставлять свидетелей? Такое, видно, дело замутили, что им выбора не остается. Иначе давно бы плюнули на нас… Что им мешает, выйди мы с поднятыми руками, положить всех до единого? Местные тоже многое увидали, лишние языки. Как говорят: что знают двое, знает и свинья. Пока об этом поселке мало кому известно. Его нет на карте, и люди не значатся ни в одном списке. Формально он вообще не существует. Исчезнут с лица земли, потери никто не заметит.

— Ты прав, Иван, — согласился Протасов. — Всю жизнь не будешь прятать голову в песке. Пора решаться, спорить некогда. Вертолет я постараюсь взять на себя, а вы уводите людей в безопасное место… И не смотри на меня так, Никодим. Моя Ольга тоже там.

Пылали постройки и тянулись в небо гигантские языки пламени. Черный дым пеленой завис над поселком. Пахло гарью. Истошно ревела запертая в хлевах скотина…

Заголосили бабы, пали на колени, крестясь истово. Молчали мужики. Молча смотрели на гибнущее хозяйство, возводимое не за год и не за два, и были бессильны под наставленными в упор автоматами.

Слушая надрывный бабий вой, Президент недовольно морщился, прикрыв глаза ладонью, отгораживаясь от происходящего. Сидевший напротив инженер зажал руками голову, заткнул уши. Пресс-секретарь гонял во рту спичку, и лицо его ничего не выражало.

«Сматывать отсюда, пока дело не зашло слишком далеко», — раздраженно думал Президент.

Осталось совсем немного, и Слон переступит черту, за которой обратной дороги не будет. Тормознуть его, хотя… он уже не тот послушный мальчик на побегушках, внимавший ему с полуслова и повиновавшийся любому приказу, каким бы он ни был. За полгода в тайге одичал, потерял стопор, и безнаказанность превратила его в исчадие ада, жуткую машину, умевшую только убивать.

И теперь даже он, Президент, готов был признаться, что потерял контроль над своим бригадиром и отчасти стал побаиваться его.

Ежов валялся в грязи и уворачивался от сыпавшихся на него ударов. Иногда это удавалось, кованый ботинок бесцельно рассекал воздух; иногда нет, и боль током пронзала тело. Подняться он был не в состоянии — невыносимо болело травмированное колено и сломанные ребра не давали вздохнуть.

— Юрка! — крикнул Слон его мучителю. — Кончай чикаться! Толку от него… Вали!

Тот, кого называли Юркой, кивнул главарю, отступил на шаг, берясь за автомат.

«Вот и все».

Никандрыч покорно закрыл глаза, ожидая выстрела и быстрой смерти, как единственного избавления от свалившихся на него страданий. Сейчас раздастся выстрел, потом секундная боль… и больше ничего.

«Отче наш, — зашептал он сквозь слезы, — сущий на небесах. Да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя на земле, как на небе…»

Га-га-ах!..

Грянул близкий раскат… но не было ни толчка, ни отбрасывающего удара, ни боли. Не было ничего…

А следом тяжесть чьего-то тела обрушилась на него, придавив ноги.

Никандрыч растерянно открыл глаза. Юрка, выронив автомат, лежал на его ногах, и из приоткрытого его рта тянулась вязкая нить.

Он отчаянно заворочался, сбрасывая с себя мертвое тело, откатился ближе к забору.

Воздух сухо затрещал, как разрываемая материя, и гулкие быстрые выстрелы уже не смолкали. Завязалась перестрелка.

Толпа с криками рассеялась. Люди бежали врассыпную, кто куда. Около вертолета лежал только недвижный старец да пятился, укрываясь за Ольгой от пуль, изумленный Слон.

Инженер вновь повел себя неразумно и прыгнул на него из вертолета, надеясь сбить с ног и отобрать оружие. Но не рассчитал сил.

Слон легко стряхнул его на землю, наставил автомат.

— Я тебя предупреждал, — и нажал на собачку.

Всю эту картину Протасов наблюдал, находясь через дорогу, в десятке метров от вертолета, и боролся с искушением открыть огонь. Но боялся задеть Ольгу.

Но и дать Слону забраться в машину нельзя, тогда жены ему не увидеть, по крайней мере живой.

Он вылез из укрытия и побежал к вертолету.

Слон заметил его и уткнул ствол автомата в женский затылок.

— Долго же вас пришлось ждать. Ну… иди сюда. Только стрелялку свою положь, пока я бабе не снес башку. Ну, что же ты?.. Возьми ее. Если можешь…

— Отпусти ее… и убирайся, — облизнул Протасов пересохшие губы. — Гарантирую… тогда вашу безопасность.

Слон раскатисто засмеялся, не сводя глаз с противника.

— Даже так?.. Прямо как по-писаному шпаришь. Кино, наверное, много смотрел? Нет, кореш, командовать буду я. Сейчас ты ляжешь харей в землю, а ручонки заведешь за голову И не вздумай сделать резкое движение — ей конец.

— Послушай, — голос Протасова предательски надломился. — Если ты это сделаешь, тебе не уйти. Я по-любому успею превратить вертолет в решето… в груду металлолома.

Слон покачал головой, будто соглашаясь, и сплюнул:

— Умен, нечего не скажешь… Кончаем треп. Я начинаю считать. На счет «три» ты должен лежать в позе цыпленка табака. Замешкаешься — потом дырявь вертушку сколько угодно… Раз!

Глаза его запылали дьявольским огнем, и Протасов с досадой понял, что Слону терять нечего и он действительно ни перед чем не остановится. Блеф его не удался.

— Два…

— Коля! — забилась в сильных лапах Слона заложница…

— Стой! — затравленно выкрикнул Протасов и выбросил оружие. — Все, твоя взяла.

— Я так и знал, — Слон оттолкнул Ольгу, одновременно вскидывая автомат.

Негромко и безобидно щелкнул одиночный выстрел. На переносице бригадира вспухла красная точка. Он выпустил из рук «калашников», пошатнулся, сделал неверный шаг к Протасову и повалился ничком, скребнув напоследок землю скрюченными пальцами.

Протасов обернулся на звук выстрела. Посреди дороги стоял Никодим и опускал дымящийся карабин.

— Взлетай же! Шевелись… — кричал на пилота Президент, размахивая пистолетом перед его носом. — Давай быстрее, дерьмо…

Пилот затравленно щелкал клавишами, винты начали вращение.

— Да поднимайся скорее!

— Не могу! На, стреляй… Пока обороты не наберем…

Протасов ворвался в салон, перекатился по полу и наставил автомат на Президента.

— Приехали, господа!.. Пошли на выход.

Выругавшись, Президент полез к двери и, не думая сопротивляться, швырнул пистолет на траву, с ненавистью глядя на Протасова.

— А тебе что?! — пихнул тот мешкавшего пресс-секретаря. — Ждешь особого предложения?

Он выстроил троицу цепочкой, заставил сцепить пальцы на затылке и повел к дому Никодима.

За околицей, около дома Агафьи, раздавались короткие очереди. Таежники, разобрав охотничьи ружья, загнали уцелевших бандитов в овраг, обложили вокруг и выжидали, пока у них не закончатся патроны.

— Посторожи этих, — Протасов передал пленных Никодиму. — А нам надо еще кое с кем посчитаться.

Никодим завел незваных гостей во двор, выстроил у сарая. Варвара метнулась к скирде, достала вилы и встала около мужа.

— Послушайте, — дрожащим, заискивающим голосом начал Президент. — Будьте благоразумны. Давайте решим проблему мирно… Вы отпускаете нас, а мы…

— Помолчи, — холодно оборвал его Никодим, присаживаясь на колоду. — Вера мне запрещает убивать людей. Но то людей, а не бешеных собак в человечьем обличье. Это ж надо, поднять руку на святого старца…

— Но при чем здесь я? — выкрикнул Манилов, и щеки его затряслись. — Какое я имею к этому отношение? Я никого не убил, не убивал… домов ваших не жег…

— Помолчи, — повторил Никодим и наложил палец на спусковой крючок. — Не доводи до греха.

— М… м… — замычал Президент и досадливо стукнул кулаком о стену. — Как вы не можете понять?.. Я… мое положение… Чего вы добьетесь? Убьете нас? Во имя чего? Почему тогда тянете, не кончаете сразу?.. Хотите, этим же вертолетом вас вывезут на Большую землю? Там цивилизация. Знаете, что это такое?.. Теплый туалет, горячая вода в доме, отопление… Я могу купить вам квартиру в городе. Большую квартиру… Обставить ее. Детей отправите в нормальную школу… Подумайте о них, об их будущем! Что им здесь уготовано? Что они в жизни увидят, кроме ваших болот?.. Ни в чем нуждаться не будете… Я обещаю…

— Не искушай, сатана, — покосившись на мужа, сказала Варвара.

Президент отклонился от стены, и острые зубья вил, которые она сжимала натруженными руками, больно впились ему в грудь.

— Нечистый живет в твоей душе, глаголет твоими устами. И душа твоя черная. Токмо знай, не все можно купить за злато и деньги. Не в них соль.

— А в чем?! — воскликнул Президент и опустился на корточки, закрывая ладонями лицо. — Ничего вы не понимаете!.. Ничего…

Глава 35

Вооружившись кто карабинами, кто просто кольями, таежники обложили их со всех сторон и вытеснили за поселок, загнав в вымоину.

Скатившись по крутому склону на дно, Солдат увяз в раскисшей жирной глине. Он быстро оценил свое незавидное положение, с досадой отмечая, что угодил в ловушку. Вскарабкаться по оплывающей, почти отвесной стене, не имея под ногами опоры, кроме скользкой, как мыло, глины, да еще под ружьями крестьян, вряд ли удастся.

Гвоздь затравленно ринулся было штурмовать противоположный откос, но в воздухе завыла пуля и чавкнула в грязь возле его головы.

Он съехал на дно, перемазанный грязью с ног до головы, и выругался:

— Все, п…ц! Как волков, в натуре…

На краю вымоины показалась кряжистая фигура и густым басом гаркнула:

— Не балуй! Вылазь…

Солдат задрал голову и зло хлопнул по локтю.

— А это видал?

Фигура наверху сплюнула и исчезла.

— Куда мы теперь… а, Макс? — ныл Гвоздь. — Может, рванем к реке?

Солдат сосредоточенно молчал.

Все пошло прахом, и, как назло, именно когда уже виднелся конец их затянувшейся экспедиции. И беглецов нашли, и тех, что прятались, выманили бы, веди себя Слон чуточку умнее. Верное дело надо суметь испоганить.

Теперь Слон числится на том свете, а их, похоже, осталось только двое. Юрку Смирнова пристрелили посреди деревни, где он лупил выдохшегося бродягу. Не видно Чекмарева, да и других. В деревне уже не стреляют, и напрашиваются два вывода: либо они погибли, либо сдались. А кержаки народ темный, за погром спасибо не скажут и по голове не погладят. И суда с защитниками-адвокатами, которые из шкуры бы лезли, доказывая, какие они положительные, не предвидится. Закон тут один — тайга. И прокурор — медведь…

Уходить к реке не имеет смысла. Она отрезает путь к отступлению, вроде черты, которую не пересечь. И потом, на берегу их могли поджидать двое-трое местных ребят с колунами…

Наверх, надо только туда выбираться, в подступающей к оврагу тайге и раствориться в ней. Пусть найдут, если смогут.

— Ну, Макс? — подвывал Гвоздь. — Или выйдем? Может, ничего они нам не сделают?

— Дурак! Иди, если хочешь.

Гвоздь — измазанный глиной и жалкий, уронил трясущееся лицо на руки, роняя слезы от безнадеги. Умирать ему не хотелось.

Сверху послышался хруст сучьев, и едва различимый голос — Солдат готов был поклясться, что говорил горожанин, слишком уж заметной была разница с местным диалектом, — кого-то предупредил:

— Сильно не высовывайтесь. У них патроны скоро кончатся. Тогда сами полезут…

«Хрен дождешься! — Солдат отстегнул магазин и выщелкнул на ладонь оставшиеся патроны. — Всего четыре… всего четыре…»

Нет, в одиночку на тот свет он не уйдет.

— Собаками их, варнаков, надо. Козьма, тащи своего Никона. Злющий диавол, прости мя, господи… в клочки рвет…

Гвоздь поднял мокрое лицо, посмотрел со страхом на Солдата.

— Что… они говорят «собаками»?

— Нет, — разозлился Солдат, — встретят нас хлебом с солью.

Застонав от отчаяния, Гвоздь вскочил, словно подброшенный мощной пружиной, и разрядил рожок по стенам оврага.

Воздух всколыхнулся, посыпалась желтая хвоя и отбитые пулями ветки.

На полуслове автомат захлебнулся. Растаяла вонючая пороховая дымка.

«Дурак!» — сокрушенно подумал Солдат.

Расходовать патроны впустую, когда их и так кот наплакал… Стрелял ведь не в кого-то, а продемонстрировал оскал загнанного в угол зверя.

Гвоздь оттянул затвор — в грязь полетела зеленая дымящаяся гильза, — отпустил и нажал курок. Раздался сочный стальной щелчок, бесполезный во всех отношениях.

«Ну и фиг с тобой, — вогнал Солдат патроны в рожок. — Теперь каждый сам за себя».

Оставались целых четыре патрона. Без драки он не сдастся…

«Один заткнулся», — подумал вслух Иван, отходя подальше от края обрыва.

Что надо, он успел заметить: внизу всего двое, и опасен лишь один.

Овраг они оцепили плотно, но большинство мужиков с вилами, топорами, кто просто с оглоблей дожидались своего часа в кустах на берегу. Туда наверняка сунутся взятые в клещи бандиты. Терять им нечего, но и встреча ожидает теплая…

На этом же краю, кроме Ивана, находился Протасов и еще трое кержаков, один из которых побежал за собакой.

Собака была очень нужна, она решила бы проблему сразу.

— Эй! Вам некуда деваться! — крикнул он засевшим в овраге. — Добровольно не сложите оружие, на снисхождение можете не рассчитывать. У вас остался последний шанс. Упустите, пеняйте на себя.

Овраг отозвался визгливым:

— А не пошел бы ты?!

Протасов посмотрел на Ивана, глазами спросил, сколько человек внизу. Тот молча показал два пальца.

Протасов победно усмехнулся и снова крикнул:

— Мы пока не стреляем, но это пока. Подумайте хорошенько. Главарь ваш мертв, вертолет в наших руках. На что вы надеетесь?

Из кустов выскочил красный, запыхавшийся Кузьма, еле поспевая за здоровенным лохматым кобелем размером с небольшого теленка. Кобель греб лапами, хрипел, с клыков летела клейкая слюна.

Оба старовера боязливо попятились. Необузданный, свирепый норов пса, прозванного в честь почившего в бозе патриарха Никона, столь ненавистного им, был известен всему поселению. Не одну собаку задрал, срываясь с цепи… Не пес — дракон.

— Пущать? — отдуваясь, спросил Кузьма.

— Пускай, — разрешил Иван.

— Прости, господи, мя, грешного, — удерживая рвущегося пса за ошейник, свободной рукой перекрестился Кузьма. — Ату их, Никон, взять!

Не зря кобель слыл грозой местных собак, а однажды на охоте спас хозяина, сойдясь грудью с шатуном. Зайдясь хриплым рыком, чудом не свалил с ног Кузьму и, получив свободу, рванулся в овраг.

Кобель сбил Гвоздя с ног, подмял и лез клыками к горлу. Защищаясь, он подставил собаке локоть и теперь орал от боли. Пес сильнее сжимал челюсти, рука немела, и бежала по коже горячим ручейком кровь из раны.

— Макс! Макс! Помоги же… — бился под собакой Гвоздь.

— Снимай куртку. Быстрее!

Гвоздь сообразил и вынырнул из одного рукава, забросил куртку на собачью голову. Пес мгновенно ослабил хватку и вывернулся из-под нее.

Ударила очередь, и Никон, жалобно взвизгнув, забился в грязи.

Солдат, бросив ненужный теперь автомат, карабкался по склону, и страх быть пойманным придавал ему силы. Он успел увидеть, как посыпались в овраг крестьяне, навалились на Гвоздарева и крутили ему руки, и Солдат выл, думая лишь о том, как добраться до леса.

Он оттолкнул бежавшего наперерез мужика, и тот закувыркался по земле, и Солдат отметил, что в руках упавшего был автомат, и мчался к кромке, выкладываясь до предела, ожидая напряженной спиной свинцового удара…

Протасов поймал бегущего на мушку и успокоил дыхание, прежде чем нажать на курок. Палец твердо лежал на собачке, и в тот момент, когда он надавил на нее, чья-то рука толкнула ствол к земле.

Пуля с визгом отрикошетила от земляного бугра и улетела в небо.

Чертыхнувшись, Протасов поднял глаза. Перед ним стоял взъерошенный Кузьма.

— Не стреляй. Деваться ему все равно некуда.

Ветер раздувал гудящее пламя, и оно с жадностью перебрасывалось с дома на дом, пожирая все на своем пути. Горело не меньше половины дворов. Пока мужики управлялись с последними бандитами, женщины, образовав на улице цепь, передавали друг другу ведра с водой, надеясь отстоять уцелевшее. Плескали из ведер в огонь, что было не эффективнее стрельбы по слону дробью, поливали крыши еще целых домов, отбрасывали пылающие головешки.

Поселок умирал на глазах…

Но природа смилостивилась над людьми, небо стремительно почернело, заклубились угрюмые тучи. И пошел ливень, какого не помнили даже старики.

Ливень шел недолго, каких-то пятнадцать-двадцать минут, но прибил огонь и загасил его. Над гигантским пепелищем поднимался едкий белесый пар. Погорельцы продолжали заливать еще тлеющие угли, разгребали дымящиеся завалы, спасая то, что можно было спасти.

От всего поселка осталось пять дворов и церковь, почерневшая, с обуглившимся куполом.

Вдоль улицы кладбищенскими надгробиями тянулись закопченные остовы печей, вой и плач стоял над разоренным поселком. Бабы оплакивали сгоревшее имущество, мужики мрачно толпились возле накрытого куском холста тела старейшины. Поодаль сидел Вадим. На сей раз медицинские знания были бесполезны.

Но слезы высохли и умолкли голоса, когда на дороге появилась странная процессия. Впереди, повесив голову и не поднимая глаз, брел Гвоздарев, чьи руки за спиной стягивали вожжи. Немного отстав от него, шел Иван с трофейным автоматом, сзади — гурьбой мужики и Протасов с ними.

Поднявшись, Вадим подошел к Ивану.

— Больше никого?

— Был, да ушел. Ну да ничего. Леса здесь дикие. Жить захочет, прибежит как миленький…

Толпа обступила Гвоздарева, рассматривала его с нездоровым любопытством, как диковинного зверя, пойманного охотниками. Прожигаемый насквозь этими взглядами, он не смел поднять головы и заметно вздрагивал при отпускаемых в его адрес смешках.

Но Протасов видел — не было ненависти в лицах таежников и ни одно ругательство не осквернило слух, ни одна горячая голова не потребовала самосуда.

А Гвоздь стоял, как облитый помоями, и мечтал провалиться сквозь землю или, на худой конец, хоть потерять сознание.

Оставив его поселенцам, Протасов зашел к Ивановым.

— Коля!

Он вздрогнул от родного до боли крика, и Ольга, выбежав к воротам, повисла у него на шее, прижалась к нему, обнимая его здоровой рукой. Из зеленых глаз ее выкатились две крупные слезинки и покатились по щекам, оставляя мокрые дорожки.

Он обнял ее, с любовью смотрел в родное лицо, и в горле предательски першило.

— Вот и все, Оленька. Все закончилось, — повторял, гладя ее по волосам.

Никодим с Варварой, став невольными свидетелями сцены, смущенно отвернулись.

Протасов приобнял жену за талию и сказал Никодиму:

— Простите нас. Если бы не мы со своими проблемами, не было бы такого.

— Зачем так говоришь? Господь послал нам испытание, и мы его выдюжили. Да и не будь вас, эти, — он показал на стоявшую у стены троицу, — все одно бы нагрянули… а без вашей помощи нам не управиться.

— Но столько сгорело. Скоро холода, как вы будете жить?

— Ничего, помаленьку. Первое время всем миром, изб хватит. Потом заново отстроимся. Не впервой нам начинать с голого места.

— Жаль, старика не воскресить, — помрачнел Протасов.

— Старца жалко, — согласился Никодим. — Но на все воля господня. Ему одному ведомо, когда приходит твое время… Выберем общиной нового. Важно, чтобы законы церковные блюл, хранил веру нашу.

— Закон? А с этими подонками что? За воротами, кстати, еще один. Судите их, как посчитаете нужным.

— Нет, — сказал Никодим. — Нам это не можно. Мы не вправе кого-либо осуждать, ибо сказано: «Не судите, да и вас никто не осудит».

— Ну не знаю, — поразился Протасов, разводя руками. — Вам виднее. Мы бы хотели сегодня покинуть вас, пора и честь знать…

— Вот и забирайте их с собой.

— Пойдем к людям, — предложил компромисс Протасов. — Пусть они рассудят.

Бандиты вжимались спинами в забор, а вокруг бурлила страстями толпа, бросала в лицо гневные, но справедливые выкрики.

— Ироды!

— Креста на вас нет.

— Пошто так, никого не жалея?!

Вперед вышел Протасов и повернулся к людям, делая знак успокоиться. Когда возмущенный шум утих, заговорил:

— Вы спрашиваете, откуда в них такая жестокость? Отвечу вам — от чрезмерного себялюбия! Эти господа считали, что силой оружия можно растоптать человека, безнаказанно вытирать об него ноги, отбирать самое ценное, что он имеет, — жизнь. Они так вжились в роль вершителей судеб, что зарвались, полагая: право это принадлежит только им. Эх вы, люди, называется… Я предложил Никодиму судить их. Но он отказался. Но и без наказания их оставлять нельзя. Я предлагаю компромисс. В наших школах учат, что труд даже обезьяну превратил в человека. Может, он и на этот раз окажет свое плодотворное влияние, сделает из человекоподобных существ настоящих людей. Они останутся с вами, пусть своими руками восстанавливают то, что разрушили. Работа на земле, поговаривают, облагораживает.

Протасов подошел к забору, взял за рукав поникшего пилота.

— Пойдем.

Президент ахнул:

— Стойте! А как же мы? Вы не имеете права! Если мы совершили преступление, я согласен — пусть нас осудят, но в нормальном суде, а не здесь.

Протасов ничего не ответил. Он увел пилота к вертолету, затолкал в кабину и сел на штурманское место.

— Ты знаешь, что делать, — сказал ему, и пилот, благодарно кивнув, привычно защелкал тумблерами.

Протасов вышел в салон, помог взобраться Ольге, усадил ее в кресло. Следом поднялся Вадим, с кислой физиономией уселся рядом, отвернулся к иллюминатору.

— Чего такой смурной? — спросил Протасов. — А где твой дружок? Пусть поторопится, вылет через пару минут.

— Он остается.

— То есть как? — опешил Протасов.

— Просто!.. И в сущности, он прав. Что его ждет в городе? Подвал, пьяная шпана, ментовские камеры? Опять мыкаться, бомжевать, терпеть унижения только по той причине, что лишен крова?.. Здесь он на равных… Может, оно и к лучшему. Я рад за него.

Поднявшись на борт последним, Иван задвинул дверь, и пилот плавно повел штурвал на себя.

Машина задрожала и стала отрываться от земли.

— Стойте! Не бросайте нас! — закричал во все горло Гвоздарев. — Вернитесь!.. М… м… сволочи…

Растолкав толпу, он опрометью бросился за вертолетом и, подпрыгнув, повис на шасси.

Пилот заметил «зайца», вопросительно посмотрел на Протасова. Тот бросил взгляд вниз — Гвоздь болтался, ухватившись за стойку шасси, и мог в любое время сорваться…

«Это конец! — ноги Президента стали ватными. — Конец всем планам».

В глазах его появилась знакомая уже картина — сверкающий евроотделкой операционный банковский зал. Появилась и… исчезла. Теперь навсегда…

Он бросился в образовавшуюся в толпе брешь — благо крестьяне забыли о пленниках и махали поднимающемуся в небо вертолету, — и, слыша за собой мальчишеский свист, побежал на берег.

Вертолет завис над водой, Гвоздарев из последних сил удерживался на шасси.

Но скоро пальцы его не выдержали и разжались. С воплем он рухнул в воду, исчез в ней с головой. Вынырнув, вразмашку поплыл к берегу.

— Не надо… пожалуйста… Вернитесь! — бормотал, как безумный, Президент, мечась по песчаной косе.

Но вертолет уже набрал высоту, описал полукруг и полетел в сторону поселка.

— Стойте! — прохрипел Президент, задыхаясь. — Я проклинаю вас!.. Будьте вы прокляты-ы!..

Споткнувшись о мшистую кочку, он упал на песок и застонал, забился, осознав глубину постигшего его краха.

— Я им не завидую, — засмеялся Иван, глядя в иллюминатор.

Поселок давно растаял позади, и внизу шумела, покачиваясь вершинами деревьев, могучая тайга.

— Все равно что оказаться после кораблекрушения на необитаемом острове. Потерять все, к чему привыкли… все прелести и блага цивилизации… Такое можно и не перенести.

— Ничего, отшельничество пойдет только на пользу. Будет о чем подумать… И потом, они остаются не одни, а с людьми, — сказал Вадим, откинувшись в кресле. — Вот ведь жизнь. Мог ли я предположить шестого апреля, получив телеграмму от сестры, чем закончится моя поездка? Кому рассказать, не поверят.

— А нам? — подхватила Ольга. — Уикэнд называется. Поездочка на два дня.

Иван устраивался в кресле, намереваясь вздремнуть после тяжелого дня, но что-то упиралось ему в ногу и… мешало.

Он пошарил в щели между подлокотником и дребезжащей стенкой и вытащил вместительный пластиковый кейс.

— А что в нем? — потрогал он запертые замочки, крутанул пальцем колесико с кодом. — Заперто… а тяжелый…

Вытащив охотничий нож, вогнал лезвие между двумя половинками и с усилием расширил щель.

Отлетел слабенький замок. Продержавшись немногим дольше, сдался и второй.

Иван откинул крышку, и… брови его изумленно взметнулись, а глаза округлились от восхищения.

— Господа-а! — восхищенно прошептал он. — А такое вы когда-нибудь видели?!

И подбросил на ладони прозрачный увесистый пакет, наполненный золотым песком.