Золотой мотылек

Уголовник не спеша поднялся, из жестяной баночки выудил и бросил в рот леденец, нехорошо улыбнулся, сверкнув железом зубов, и важно удалился. У напарника при всем старании важность и грозность изобразить никак не получалось, и семенил он позади вертлявой походочкой мелкой шавки при солидном барбосе. Отчего, правда, менее опасной «шавка» не становилась…

– Чего они хотели от вас, Марк Наумович?

– Никита, по-моему, мы влипли в нехорошую историю. Помните, в кабинете вашего начальника мы читали в бумажках, что за Лещ… ну, за курьером охотятся и уголовники тоже? Так, я думаю, это они и есть. Один из этих поцов, оказывается, когда-то видел меня в магазине на Большой Морской! Они что-то там прикинули и, похоже, решили, что я знаю курьера и могу им его указать! Когда я попытался объяснить им, что товарищи ошибаются, они и вовсе намекнули, что курьер – это, может быть, даже и я! Вы представляете?! Товарищ Орехов, вы же слышали про карты – они ведь меня запросто прирежут! И я вас спрашиваю: кто тогда поможет вам найти и вернуть молодой республике бриллианты?

Жизнь в поездах дальнего следования, как правило, не отличается разнообразием: изо дня в день одно и то же – встали, умылись, позавтракали, потом кто-то вновь дремлет, кто-то рассматривает пейзажи за окном, кто-то читает или ведет неспешные разговоры с попутчиками… Очередной день подошел к концу, пассажиры потихоньку укладывались, Орехов, украдкой поглядывая на часы, предвкушал ночное рандеву в коридоре у окошка, разрисованного морозными узорами. Штейн, допоздна листавший какую-то потрепанную книжку, наконец-то отправился «совершать вечернее омовение», которое по уже сложившейся традиции проделывал позже всех и неизменно подолгу и со вкусом. Однако в этот вечер ювелир отсутствовал буквально несколько минут, затем дверь купе с треском распахнулась, и в проеме двери возник нелепо размахивающий полотенцем Марк Наумович – бледный, взъерошенный и очень напоминающий перепуганного воробья.

– Вот! Вот!!! Я говорил, что этот вояж не доведет нас до добра! Никита Владимирович, у нас большая радость! То есть, что это я несу…

– Марк Наумович, что стряслось-то? Толком говорите…

С первого взгляда человеку понимающему все было ясно. Двое громил валялись на затоптанном полу тамбура в позах, для живого человека совершенно не естественных. Пол был устлан рассыпанными игральными картами и запятнан кровью. У худого с правой стороны торчала под ребрами рукоятка ножа, а лоб его дружка украшала маленькая и совсем не страшная дырочка от пули нагана. Наган тоже «имел место быть» – почти вывалился из расслабившихся пальцев худого.

– Как же это они, а? – растерянно, дрожащим голосом спросил Штейн.

– Очень, думаю, просто… – мрачно отозвался Орехов, осматривая еще пару часов назад таких грозных и опасных урок. – Играли, повздорили. Один обвинил второго в мухлеже, слово за слово, тот за нож, ну а дружок – за наган. Не повезло, однако, обоим. Шустрые ребята! Ну что ж – баба с возу… Надо срочно доложить проводнику, а он уже пусть с начальником поезда милицию вызывает. На станции их тихо-незаметно снимут и… все. Вы правы – повезло нам…

Поскольку поезд был все-таки международного значения, а «пострадавшие» мало напоминали иностранных подданных, профессоров и партработников, то все произошло даже проще, чем предполагал Орехов. Без лишнего шума трупы сняли с поезда, уложили на самую обычную тележку, споро накрыли рогожкой, и дюжий мрачный носильщик с бляхой на фартуке укатил «багаж» куда-то в глубь вокзальных закоулков. Молоденький, но очень серьезный агент транспортного угрозыска задал свидетелям буквально два-три вопроса, поинтересовался документами, ознакомившись с которыми, удовлетворенно и уважительно кивнул, козырнул коротко и пожелал счастливого пути.

В Благовещенске Орехов как-то скомкано простился с Надеждой, старательно прятавшей во время расставания глаза и все норовившей всплакнуть. Простился, чего уж там греха таить, с тяжелым сердцем, понимая, однако, – жена вернулась пусть и к плохому, но к законному мужу. Немножечко повеситься, тем не менее, хотелось, тем более что совершенно ясным стало и другое – вместо курьера «кузнецы сковали пшик!». А потом… А потом исчез старик Штейн и вешаться Никите решительно расхотелось – чего-то подобного он подспудно и ожидал на протяжении всех последних дней…

Главпочтамт Благовещенска выглядел немножечко скромнее своего столь солидного наименования – обычное почтовое отделение при старом, тоскующем хотя бы о косметическом ремонте здании железнодорожного вокзала. При почтамте имелась и крохотная камера хранения, в которой запыленный старичок в обтерханной кепке, промасленной телогрейке и почему-то в бухгалтерских нарукавниках выдавал посылки, бандероли и прочие «почтовые отправления». Старик равнодушно взглянул на очередного посетителя культурного вида и буркнул: «Вам чего, гражданин?»

– Марк Наумович, здравствуйте! Сколько лет, сколько зим… Признаться, заждался я вас, голубчик… – Орехов вынырнул из какого-то закутка и решительно оттеснил слегка растерявшегося Штейна на улицу, где и усадил на решетчатую привокзальную скамейку. – Поговорим, Марк Наумович? Только вот давайте без лихих фокусов – у меня наган в кармане смотрит как раз вам в бок, а стреляю я очень-очень быстро… За посылочкой пришли?

– Как вы… И на чем же это я… прокололся? – Штейн зябко повел плечами, как-то весь съежился-ссутулился и хмурым невидящим взглядом устремился куда-то вдаль.

– Вы? А ни на чем… Вы все придумали и продумали просто великолепно! Да чего там скромничать – гениально! Всякие там глупые контрабандисты крадутся ночами через границы, волокут на себе тюки с товаром, жизнью рискуют… А вы оказались посмышленее темных спиртоносов и мануфактурщиков. Вы накарябали парочку доносов на самого себя, потом открыто пришли в ОГПУ, слегка поломались, потом милостиво позволили себя уговорить прокатиться за казенный счет в комфортных условиях именно туда, куда вам и было нужно! А доблестное ГПУ, которое, кстати, сбилось с ног, разыскивая мифического Лещинского, тщательно охраняло и сдувало пылинки с вас – настоящего, подлинного курьера господина Фаберже! Нет, вру чуть-чуть… Охранял я вас не очень – бандитов вам пришлось прикончить самому. Кстати, как и, главное, зачем? – Никита с нескрываемым любопытством и даже несколько уважительно окинул взглядом далеко не богатырскую фигуру старика.

– Так на чем же все-таки я прокололся?

– А, вы опять об этом… Да говорю же: вы – ни на чем. Во всем виноват ваш пиджак.

– Кто?! То есть, что?.. – во взгляде Штейна была такая искренняя растерянность и какие-то поистине детские обида и непонимание, что на какое-то мгновение Орехову стало смешно.

– Да вешалка у вашего пиджака оборвалась, он упал, из кармана выпал кошелек, еще какие-то бумажки… Смотрю – квитанция почтовая… Тут до меня, как говорится, и дошло: мы, дураки, землю роем, курьеров и тюки с золотом ищем, а вы преспокойно послали на свое имя посылочку в славный город Благовещенск и отправились туда же, да еще и под охраной ОГПУ. Ей-богу, я по вашим карманам не шарил – простая случайность. Что ж вы такую ценную бумаженцию так небрежно хранили?

– М-да, камень на дороге способен изменить судьбу империи…

– Это вы про квитанцию? Да, не повезло вам… Как говорят, «и на старуху бывает проруха!». Так что там с бандитами, «товаришч» Штейн? Только не рассказывайте мне неубедительную «сказку о двух повздоривших уркаганах». Если у человека нож вдруг «появился» под ребрами, то при всем желании не может он выстрелить врагу прямехонько в лоб – слишком короткая дистанция, да и не до того умирающему… Точно так же человеку с дыркой во лбу не до глупостей вроде размахивания ножом… Вы подошли вплотную к «худому» и ткнули его ножом, а в следующую секунду развернулись и влепили пулю «пахану». Удар ножом был в правый бок – так мог ударить только левша. А вы помните, как во время первого застолья с нашими попутчиками резали колбасу левой рукой, да еще и смеялись – мол, они у меня взаимозаменяемые? Вижу, помните… Да и кроме вас вроде и некому – никому они не мешали…

– Я работал с ними некоторое время, – поморщился Штейн. – Нет, я не ходил с ними на «гоп-стоп», я помогал иногда… реализовывать вещи… «ювелирку и прочее рыжевье».

– Да не стесняйтесь вы, говорите проще: «скупка и продажа краденого-награбленного»…

– Черт с вами, пусть так. Короче, были у меня долги перед ними. Я и позвал их с собой. Сочинил легенду о «жирном карасе», который повезет кучу золота и валюты… Опять же думал, если что не так, то они помогут и…

– От меня избавиться, да? А «хабар» вы делить не собирались ни с кем, а уж тем более с ними! Урки обман или еще что-то почуяли, наглеть начали, да? И тогда вы их…

– Ну да, да! Когда-то в юности я был неплохим фехтовальщиком и стрелком.

– Не скромничайте, Марк Наумович, – вы и сейчас еще ого-го! Вы так ловко прятали свои нож и наган, что даже я, человек вообще-то опытный, ничего не заметил! Ну что, господин курьер, идемте сдаваться?

– Послушайте, Никита… У меня есть другое предложение, – старик задумчиво посмотрел куда-то за спину Орехова и затем очень серьезно – ему в глаза. – Я предлагаю вам послать к черту эту страну и вместе уходить в Харбин. С ценностями, естественно…

– Вместе? Да вы, Марк Наумович, я смотрю, как-то резко поглупели… Это мне, чекисту, с вами вдвоем бежать за кордон?

– Ну почему вдвоем? Втроем… – раздался за спиной негромкий голос. Голос, который Никита никогда не перепутал бы ни с чьим другим. Орехов почувствовал, как медленно леденеет затылок, неприятно затихло в груди, а под ложечкой разливается холодная пустота – как перед штыковой атакой…

– Говорили мне, что я еще не знаю женщин и должен бояться их как огня. Что они лживые, подлые… – Никита не отрываясь смотрел в еще вчера такие родные и самые милые на свете глаза и чувствовал, как что-то умирает в нем – что-то, не имеющее четкого и ясного определения, но важное и дорогое невероятно, без чего и жизнь не в жизнь… – Вы всё лгали мне…

– Нет, Никита, – Надежда горько усмехнулась и посмотрела с нескрываемым вызовом, – в главном я вам не лгала! Здесь не время и не место для подобных объяснений, но я все же скажу: вы лучший из всех, кого я когда-либо знала, и если бы вы позвали бы меня куда угодно, хоть на край света, я бы пошла! Папа, ну что ты молчишь! Мы должны его уговорить!

– Ах, так вы еще и «папа». Семья – во как!.. Значит, поскольку я вас, мадам, на край света не зову, вы предлагаете мне с вами… и с папой, разумеется!.. прихватить чужие бриллианты и «сбечь» в Харбин… Здорово! Только вот есть крохотное «но» – ничего не получится!

– Ну почему?! Да и бриллианты никто воровать не собирается – папа за небольшие комиссионные переправит их в Финляндию законному владельцу…

– А ценности-то тю-тю – они уже в местном ОГПУ и «владеть» ими будет трудовой народ, а без цацек зачем я вам? Увы, господа…

– Никита… Да и черт с ними, с цацками! Идемте с нами… со мной. Ну что вас здесь держит?

– Да нет, ребята… – Орехов неспешно закурил, глянул на мрачно молчавшего Штейна, потом долго смотрел в глаза Надежде и наконец промолвил: – Я-то вас понимаю… Поймите и вы меня: если вы уйдете за кордон – вы всего лишь поменяете страну; если с вами я уйду – я стану предателем… Понимаете? А Орехов предателем никогда не был и не будет!

– Надюша, молодой человек по-своему прав, – Марк Наумович еще больше сгорбился-съежился и мрачно пробубнил: – Ты забыла про товарища Гоголя… Наш Никита скорее Остап, а не глупо-романтичный Андрий и даже ради прекрасных глаз милой полячки предателем не станет, не говоря уже о каких-то «буржуйских» червонцах… Кстати, Никита, вы же не курите! Или… ну да… Вы… поведете нас в ГПУ?

Пауза бала такой долгой, что позавидовать ей мог бы и сам Станиславский… Наконец Орехов отбросил недовольно рассыпавшийся искрами окурок, как-то зябко поежился, затем плечи расправил и решительно выдохнул:

– Уходите… Несколько дней переждите в городе, а потом пробирайтесь в свой Харбин. Вряд ли вас будут усиленно искать – ценности у нас, а вы… кому вы нужны… кроме меня. Все, уходите!

В глазах Штейна светилась столетняя печаль его мудрых предков, смешанная с легким ожиданием какого-то изощренного подвоха, а Надежда просто подошла к Никите вплотную, долго смотрела в его глаза.

– Прощайте, Никита… Вот, возьмите… на память… Прощайте! – несмело, словно опасаясь чего-то, обняла и крепко поцеловала…

Много позднее Орехов прочтет про поцелуй, «который помнится не только до могилы, но и за ней», и будет горько и страшно удивлен, что какой-то там эмигрант Бунин писал рассказ про какую-то Иду, а получилось-то про них. Про ее поцелуй…

Обратный путь Орехов вместе с бесценным грузом проделал, по особой договоренности, в купе дипкурьеров. Очень серьезные и неразговорчивые молодые люди «несли службу», четко следуя каждой букве инструкции, Орехов же большую часть времени лежал на верхней полке, тупо рассматривал вогнутый потолок вагона и тягостно размышлял, пытаясь найти ответ на мучительный вопрос: он честно, как и подобает настоящему бойцу революции и доблестному работнику органов ВЧК-ОГПУ, исполнил свой долг, или он просто дурак, упустивший нежного волшебного золотого мотылька, на мгновение присевшего на его плечо? Искал и не мог найти ответа…

– Молодец, товарищ Орехов! – полноватый начальник одного из московских отделов ОГПУ, ухоженный мужчина в чуть мешковатом френче с двумя ромбами на петлицах одобрительно рассматривал содержимое аккуратно вскрытого почтового ящика. – Вы прекрасно справились с заданием. Думаю, ваше руководство надлежащим образом отметит вас – мы походатайствуем… Вот! Каждая из этих буржуйских безделушек – это валюта! А валюта, товарищ Орехов, – это винтовки, аэропланы, трактора и электростанции, так необходимые сейчас нашему молодому государству! Еще раз спасибо вам – и от себя лично и от имени руководства.

– Служу трудовому народу! Да ведь особо и не за что, товарищ начальник отделения… – Никита чуть смущенно помялся и добавил: – Курьера-то я все-таки упустил…

– А, это… Ерунда! Вот, кстати, ознакомьтесь с телефонограммой – сегодня утром прислали товарищи…

Никита осторожно взял со стола листок бумаги и, как-то плохо воспринимая смысл слов, сложенных из кривоватых буквочек, прочел: «…застрелены пограничным нарядом при попытке нелегального перехода советско-китайской границы. Приметы одного из нарушителей соответствуют приметам некоего Штейна, разыскиваемого органами ОГПУ. Личность второго нарушителя – молодой женщины – устанавливается…»

– Товарищ Орехов! Вы меня совсем не слушаете… Устали? Еще раз благодарю вас за службу и можете быть свободны. Наши ребята устроят вас в гостиницу, а завтра можете отбывать в Ленинград… Идите!

Начальник отдела проводил взглядом посетителя, подождал, пока плотно прикроется дверь, и вновь принялся изучать содержимое ящика. Несколько сафьяновых футляров, мешочки с монетами, камнями – часть ценностей была тщательно упакована, часть – просто россыпью.

Мужчина долго любовался радужной игрой голубовато-искристых алмазов, густо-красных рубинов, нежной зеленью изумрудов и холодной синевой сапфиров, потом деловито и решительно отобрал несколько «милых безделушек», аккуратнейшим образом упаковал их во фланелевую тряпицу и сунул сверточек в темную глубину сейфа. Затем нажал кнопку звонка и объявил появившейся на пороге кабинета женщине-секретарю:

– Елизавета Андреевна, вот опись… там есть маленькие неточности. Пожалуйста, перепечатайте наново, ну и все остальное – печати, подписи… Ну, вы понимаете… И еще: подготовьте приказ о поощрении этого Дубова.

– Орехова, – бесстрастно поправила дама.

– Что? А, ну да – Орехова. Ордена ему, конечно, многовато будет, а вот зол… нет, серебряные часы, думаю, в самый раз! С дарственной надписью герою и все остальное, как там обычно полагается. Что-то я еще хотел… Да, голубушка, и сделайте-ка мне чайку – покрепче и непременно с лимончиком!

– Мама, дядя плачет? Ему больно, да? Его на войне ранили?

– Ничего, миленький, у дяди, наверное, раны болят, но он ведь настоящий красный командир, он справится… Товарищ, вам плохо? – миловидная женщина сочувствующе и чуть тревожно вглядывалась в лицо Орехова. Крепкощекий малыш цепко держался за мамину руку и не сводил любопытных ясных глазенок с такого большого и сильного дяди, который, похоже, плакал – ну совсем, как и он сам, когда расшибал коленку.

– Нет, спасибо вам, все в порядке…

– Все пройдет, молодой человек, поверьте мне. Как когда-то очень давно сказал один мудрый человек – «все проходит и возвращается на круги своя…». До свидания… Идем, Никитушка, нам домой пора…

Уважаемый читатель, все события и герои этой маленькой повести от начала и до конца выдуманы автором, но если все же когда-нибудь вы обнаружите в старых вещах вашего прадеда серебряные часы с дарственной надписью «от Председателя ОГПУ тов. Менжинского», не спешите с негодованием и легкой брезгливостью прятать их в самый дальний уголок шкафа, поминая недобрым словом репрессии, ГУЛАГ, тов. Берия и «проклятые страшные времена». Ведь в большинстве случаев нам совершенно не в чем упрекнуть наших дедушек и бабушек – они не хуже нас с вами знали, что такое Честь, Долг, Отечество и Любовь. Так что, это честные часы, и они показывают правильное время…