Золотой Разброс 2. Путь к себе

СЛЁЗЫ НЕВИДИМЫХ 2

ПУТЬ К СЕБЕ

Не счесть разлук во вселенной этой,

Не счесть потерь во вселенной этой.

А вновь найти, любовь найти всегда нелегко.

И всё-ж тебя я ищу по свету,

Опять тебя я ищу по свету,

Ищу тебя среди чужих пространств и веков…

Леонид Дербенёв

Великое путешествие молодого Турухана

Тихий вечер начинал неспешно переходить в сумерки. Под кронами могучих сосен света уже заметно убавилось. Где-то на берегу Могучей Реки свирепствовал холодный осенний ветер. Тайга — совсем другое дело, в тайге всегда тихо. Даже Лешие и Древесные Девы в такие дни старались подальше забраться в родную чащобу.

На Поляне Обрядов присутствовало на этот раз всё Племя. Даже грудничков принесли с собой матери в уютных, плетёных из тальника колыбелях. Древних старцев, которые уже не могли самостоятельно передвигаться по лесным тропам, на тёплых одеялах из шкур доставили к месту сбора молодые охотники.

Все, абсолютно все, Дети Невидимых должны были стать свидетелями и участниками Великого Таинства. В этот вечер к Таинству будет приобщён новый молодой Турухан. Это имя издревле заповедали носить каждому Шаману Племени Невидимые Родители. Нынешнему, совсем молодому, было, конечно, рановато взваливать на свои плечи такой груз. Шутка ли — к самим Родителям обратиться!

Но растерянность и испуг Детей поистине были безграничны. Никогда такого не было, чтобы ни с того, ни с сего исчез бесследно Хан. Как жить без мудрого правителя? Кто скажет, когда идти на охоту, когда перегонять оленей на новые пастбища? Много забот у жителей тайги. Могли люди и сами прекрасно разобраться, когда и что делать, но таков был порядок, что всё решает Великий Хан.

Молодой Турухан совсем недавно проводил своего предшественника в Небесные Чертоги. Тот мирно окончил свой земной путь в глубокой старости с таинственным словом «Нефть» на устах. Слыхали от него и ранее это загадочное обращение к неизвестному простым смертным Духу, но не решались спросить о нём: нельзя проявлять праздное любопытство к тому, что ведомо лишь избранным.

Только проводили в последнее путешествие старика-шамана — обнаружили, что Большой чум вождя опустел. Не сразу, конечно, заметили, думали, просто Владыка не желает из своего жилища выходить. Однако день, два, три прождали: не просит Хан подать ему еды-питья, распоряжений от него нет никаких, и, уж совсем смущаясь, чистые и наивные в своих помыслах, отмечали подданные, что и естественную нужду справить ни разу глава Племени не выходил.

Долго думали. Наконец решились отогнуть край полога. Пусто было в чуме. Женщина, избранная Ханом в супруги, по обычаю и древнему закону содержалась в отдельном жилище вместе с наложницами Вождя. Положили Родители каждому из Любимых Чад иметь мужчине одну жену, а женщине одного мужа. Только Ханам предписывалось брать в свой дом ещё и возможно большее число наложниц, чтобы преумножать свой род и передавать по наследству мудрость, данную Невидимыми.

В Семейном ханском доме поднялся страшный переполох. Женщины думали, что Тогизбей не уделяет им внимания, отягощенный заботами о благополучии Племени: он и раньше не особо баловал своим присутствием обитательниц Семейного чума, без них дел было невпроворот. Узнали дамы о пропаже общего возлюбленного, и, как положено, закатили грандиозную коллективную истерику.

Но всё проходит. Баб усмирили, нового Шамана выбрали (почти выбрали, при помощи отходящего Старого Духовного Лидера). А Хан — должность не выборная: всегда по наследству передавалась самому умному и сильному из многочисленных сыновей.

Что делать? — вопрос этот мучил осиротевшее Племя.

Путь один: просить совета у Родителей. Такое было позволительно лишь в самом крайнем случае. А куда уж хуже: Хан исчез, кто из его сыновей самый мудрый и сильный перед народом не провозгласил, и, чем Духи не шутят, может, он по делам государственной важности отбыл, не предупредив соплеменников: не обязан отчитываться!

Хоть и зелен и неопытен был новый Турухан, пришлось просить его отправиться в дальнее сакральное путешествие.

«Светящемуся» тоже не сиделось на месте

Пёс бежал день и ночь, знал, что времени у него в обрез. Был он возбуждён, голоден, и зол от голода и возбуждения. Изредка удавалось чего-нибудь перехватить в дороге, например, придавить в каком-нибудь посёлке зазевавшуюся курицу у зевак-хозяев. Ночью бы просто поохотился в любом курятнике. Да нельзя: свечение его, хотя от долгого пребывания на поверхности земли и стало слабее, могло привлечь внимание людей. А у людей ружья, и дубины, и вилы. Борман старался реже появляться на дорогах и сёла пробегать лишь при свете солнца.

Связь, которую люди называют телепатией, настойчиво стучала в собачий мозг: «Скорей! Скорей!» Про телепатию он много чего слышал. И Хозяин его к таким вещам очень даже был неравнодушен: даже с Вольфом Мессингом встречался, хотя теперь брешут, что этого не было. Было, было, было…да прошло.

«Было у меня при Хозяине Бормане целых десять детей (это только законных). В Тагароге содержал меня поручик Гитлер, как арестанта, сучьего общества не удостаивал. Боялся, что я от этого дела нюх на золото потеряю. Помнил, собака, (тьфу! человек!), как нашёл меня больного, ещё не отошедшего от действия цианида, в канаве за усадьбой. А в лапах у меня — саквояжик маленький, золотишком партийным набитый. Особенно диковал помещик, разглядывая партийные значки из золота. Были и такие, но немного.

Уверовал Адольф Иваныч (чёрт-те что, а не имечко), мол, может этот пёс драгоценности отыскивать. Непременно ещё найдет. Иваныч не жадный был — он коллекционер. А в чьей коллекции, скажите на милость, могли такие цацки оказаться? Ещё в диковинной выделки саквояже с полустёртой надписью: «Gold von echter Währung...Partie». Почему я к новому хозяину с такой фамилией попал догадываюсь, не без кармы тут. А поручик надпись, как мог, разобрал, и всем демонстрировал раритеты. Ни у кого таких не было. Басню про меня и мой нюх тысячу раз излагал всем желающим. Новая экспозиция в его собрании получила название «золото партии». Сумку тоже выставлял на обозрение. Это, по крайней мере, понятно, надпись демонстрировал. А меня Борманом окрестил — точно, опять же карма! Впрочем, со временем мне даже нравиться стало, что ношу своё человечье имя. Я и единственной сучке, которую под землей любил, так представился.

Российский император изволил коллекцию смотреть. Хвалил, удивлялся: «Надо же: золото партии — что за диковина! И собака при нём с именем Борман. Правда, вскоре после посещёения помещика Гитлера самодержец приказал долго жить. В бывшем доме градоначальника Папкова на Греческой улице преставился. Там до него, говорят, какой-то русский А.С. по фамилии Пушкин останавливался. Не знаю такого. Из русских асов только Покрышкина помню.

Жизнь моя — сплошное наказание. Адольф Иванович хороший человек был, но строго правило соблюдал: собаке — собачья жизнь. И Дух Земли от него недалеко в этом отношении ушёл. Тоже, как собаку, жучил. Если б я совсем бесноватым не сделался без внимания противоположного пола (будто собачья жизнь без случки бывает), ни за что бы ко мне подругу не подпустил. Нужен я ему был. Надеялся свою оплошность исправить с перебросом золота. Верил в мой необыкновенный нюх: я как в его владения попал, сразу остальное золото Рейха в его закромах под Утёсом и Рекой обнаружил. Он меня назначил Нюхачом при своей авантюре с какими-то Духами и Солнцем. О Второй мировой босс недр слыхом не слыхивал. Неизвестно ещё, как со мной бы обошёлся. Одно радовало: в землю, точно, бы под землёй не зарыл. И так, считай, заживо схороненным прозябал в его владениях.

Что-то замечтался я да завспоминался. Надо внимательнее быть на чужой территории. Бездомную собаку, да такую красивую и сильную, всякий на цепь посадить рад будет. Или стрельнёт сдуру. Интересно, может ли Дух Земли за мною погоню снарядить?

А меня возлюбленная ждёт. Ну, может и не ждёт, а просто в охоте сейчас. Я ее кавалерам шкуру быстро попорчу! Хочу щенков: на тех, что мы с подругой под Утёсом сделали, даже взглянуть не довелось.»

Ладога. Давние времена

Жамсаран Бадмаев давно мечту лелеял основать в тихом месте собственную лечебницу. Не для денег и славы. Для души. Денег на столичной публике из приличного общества зарабатывал доктор достаточно. А вот так, ради науки, да от всего сердца помочь людям хотелось.

Долго искал место. Облюбовал берег Ладоги. Воду любил, гладь озёрная будила воспоминание о могучем Байкале. Конечно, Байкал это…Но что поделать, за неимением других вариантов здесь решил строиться. Опять же, до Питера недалеко.

По замыслу Жамсарана (в крещёении Петра) возвели строители дворец из дерева. Каменных хором и в столице предостаточно. Дворец-лечебница Жамсарана из лиственницы была построена. В копеечку обошлось. Да знай наших! Пациентов всяких набирал: только бы случаи были интересные и медицинской наукой мало освещённые.

Помимо главного лиственничного здания были в лечебнице и строения попроще. Камень любой, от известняка до гранита, добывался на пространствах вокруг Северной Столицы.

Да нелёгкая понесла доктора Бадмаева становиться в конфронтацию к Григорию Распутину. Мигом Гришка настропалил императрицу прижать хвост «узкоглазому выскочке». Велено было Лиственничный дворец разобрать, что и выполнил верноподданный доктор. Разобрали, законсервировали, хотя какая лиственнице консервация нужна: века пройдут, а ей ничего не сделается.

Не приняла августейшая особа во внимание даже то, что Жамсаран врачевал самого Святого Праведного Иоанна Кронштадского!

Спасибо, хоть заведение не прикрыли. Тесновато, но разместили больных в других корпусах. А расстроенный доктор велел выбить на гранитной плите надпись, виденную им в туалете «пассажирского дома» Николаевской железной дороги:

Для Царя здесь кабинет,

Для Царицы спальня,

Для Распутина буфет,

А для рабочих — сральня!

Установил ту табличку обиженный целитель на стенку тесового балагана, хранившего драгоценные брёвна. Прикрыл от чужого глаза куском парусины. Не надо лишним читать. Оскорбление Высочайшей фамилии!

Всё ждал, когда Гришкино время пройдёт. Дождался. Прибили вражину. Можно бы и дворец заново складывать. Однако распоряжения, дающего обратную силу запрету, не последовало.

Как-то в пивной (любил инкогнито злачные места посещать, жизнь народную познавал таким образом и загадочную русскую душу) услышал доктор скабрезную песенку, начинавшуюся словами:

Умер на Мойке Григорий Распутин,

Долго, бедняга, страдал.

Всю свою жизнь он пропил постепенно,

Всю в кабаках растерял.

Взял Жамсаран полупьяного исполнителя да свёз к нужным людям, чтобы изготовили они граммофонную пластинку с этой песней. Певец сначала струхнул, но когда на утро ещё и опохмелиться дали, расслабился. Остался при лечебнице истопником да дворником: харчи дармовые, глотку драть за кружку разбавленного пива не надо. И в рожу с пьяных глаз никто не заедет.

Пить совсем перестал. Оказалось, грамоту знает. Выучил его благодетель на фельдшера и приставил за больными и персоналом наблюдать. Верой и правдой служил бывший пьянчужка доктору Бадмаеву.

А доктор верил: грядут новые времена и понадобятся вновь лиственничные бревна. И лечебница его славиться будет на весь мир. Пока же только втихаря злорадно заглядывал за парусину, и губы его шептали неприличный стишок.

Монастырь без Монастырских татар

Котлован к осени совсем зарос сорной травой. Репьи стояли выше человеческого роста. За недолгое сибирское лето на хорошо увлажнённых руи­нах даже обозначились побеги клёна, берёзки и тальника. По утрам остывающую землю присыпала мелкая снежная крупа. В раскопочной яме снега, однако, не наблюдалось. На вопросы возмущённой общественности о том, когда будет рекультивирована зона раскопок, учёные отвечали: «Все работы проведены строго по регламенту. Действительно, после завершения работ положено котлован засыпать землёй и высадить траву. Однако эти работы не произведены потому, что на данной территории предполагается в ближайшем будущем застройка, возведение Духовного Просветительного Центра. К тому же до начала строительных работ предстоит выяснить причину затопления котлована, что, опять же, лучше сделать в раскопе.

Монастырская жизнь шла своим чередом: Богослужения , требы, чтения и прочие духовные действия выполнялись строго по Уставу. Цыганский табор снялся со своей стоянки под стенами Обители. Прихожан стало больше, никто по дороге к храму не предлагал купить-продать телефоны, купить золото и погадать.

Помаленьку вошел в привычный ритм жизни и провинившийся звонарь Колян. Радовался, что прощён был Игуменом и братией за свою несуразную выходку. Радовался и новому тяжёлому колоколу, приобретённому на средства благотворителей и благоукрасителей Храма. Не хватало до этого в звоннице серьёзного басового голоса. Институт Русского Колокола под руководством Николая Обвалова произвёл тестирование нового благоприобретения монастыря и дал высокую оценку качеству литья и звучания.

Скучновато было без Писателя, не к кому было забежать, чтобы скоротать время между службами или просто неспешно побеседовать длинными осенними вечерами. Закадычный дружок Лёха Базука тоже давно не показывался на дворе. Были у него какие-то сложности с «избранным обществом» его круга. Старался без особой надобности не выходить с территории своего коттеджа. Можно, конечно, самому дружка проведать, да не хотелось звонарю попадаться лишний раз на глаза Речному Деду, который так и квартировал в озерце, сооруженном в подвале лёхиного дома. Рад не рад был Николай, что приостановилась поисковая деятельность, в которую втравил их Дух Могучей Реки.

***

В конце лета неожиданно обвалился ещё один довольно большой участок ветхой монастырской стены. К удивлению насельников и прихожан оказалось, что кирпичная кладка в этом месте произведена была поверх старинной бревенчатой стены. Казалось, вот только срубили и поставили эти брёвна. Однако на открытом воздухе прямо на глазах граждан случилось почти мгновенное обветшание. Городьба рассыпалась в труху за считанные минуты. Кислород!

Одной дырой в заборе больше — эка невидаль после десятилетий духовного упадка и разрухи. Дайте время и всё исправим. Если бы вот только не одно «но»: Старейший преподаватель курса педагогики Ираида Романовна, прозванная учащимися Щукой (имелось какое-то сходство), однажды после трудового дня решила, отправляясь домой, сократить дорогу и воспользоваться новообразовавшимся проломом.

Бодрым шагом пересекла почтенная женщина условную стену — пару не обвалившихся и не убранных нижних рядов кладки, как воздух в стенной пробоине приобр ёл нежный синеватый оттенок. И мелкая рябь, словно по речной воде, прокатилась по необыкновенному воздуху, в котором неспешно истаял облик заслуженной учительницы.

Короче! Старушку-преподавательницу больше никто не видел: дома она не появлялась, занятия не проводила. Будто и не было Ираиды Романовны.

Братия слушать речи о «дематериализации» отказывалась: опять в смущение и искушение впасть можно.

Продвинутые люди вовсю толкли-мололи тему с исчезновением. Привлекли к решению загадки экстрасенса и лозоходца Виктора Пепелова. Специалист по аномалиям пришёл, настроил свои рамки, походил туда-сюда, постоял в задумчивости, и выдал заключение: «Исследуемый участок Пространства имеет ряд специфических особенностей, позволяющих сделать вывод, что мы имеем дело спорталом. Куда и откуда этот портал неясно. Принцип действия в специальной литературе не описан».

Толкавшийся неподалеку от лозоходца Колян слышал его речь и на ус намотал. Как и прочие досужие зеваки. Экстрасенса вежливо, но настоятельно попросили убраться с монастырской территории. Не приветствуется такая деятельность верующими людьми. Разбрелись по своим делам и ротозеи: может, ещё чего интересного посмотреть удастся в других местах. Пошли с тех пор нежелательные для братии слухи об исчезновении ряда лиц, дерзнувших форсировать пролом. Имена не назывались. А слово не воробей…

Где Писатель?

Нет Писателя. Отбыл в Кострому к дедову сослуживцу-долгожителю Архипке Незванову. Перед Костромой, естественно, грех было не заглянуть в Первопрестольную. Хотел в Кремль сходить, бывал лишь в раннем детстве с папой и мамой, отряжеными сопровождать передовую доярку их колхоза «Заря Коммунизма» на Выставку Достижений Народного Хозяйства. Пока передовая доярка давала интервью и позировала перед камерами, родители должны были обеспечивать должный уход за коровой Зорькой из колхоза «Зори Коммунизма». Дело селянам привычное. Корова хорошая. Столицу больно хотели посмотреть. На кого животину оставить?

Повезло сибирским труженикам села: доярка, пресыщенная вниманием, и заскучавшая по своей любимице, отказалась от экскурсии в Московский Кремль. Отпустила своих помощников. А те ещё и метро повидать умудрились: отстали возле Царь-колокола, никто и не обратил внимания.

Только передовая доярка запаниковала: пропадут неопытные односельчане! Не пропали. Разобрались с крестьянской смекалкой, что и как, спустились под землю, заплатили по советской пятикопеечной монетке за человека и прибыли на станцию ВДНХ. Это было первое подземное путешествие будущего литератора. Потом бывал он и в Москве, и в Питере, пользовался услугами метрополитена. Но, каждый раз, входя в прохладный вестибюль станции, улавливая дальний аромат креозота от шпал, вспоминал Писатель то, первое, приобщение к подземному миру. Что поделать — писательская фантазия! Миллионы людей по всему миру просто каждый день ездят на этом удобном беспробочном виде транспорта, и не отягощают сознание размышлениями о подземном мире. А Писатель всю жизнь испытывал прямо-таки волшебное ощущение, передвигаясь по рукотворным ходам из одной сказочной пещёеры в другую.

Так вот, в этот раз в Кремль он не попал. Увидал бесконечную очередь у касс в Александровском саду и расхотелось к Царь-колоколу. Побродил по Арбату — тоже неинтересно, не то, что в перестройку, учинённую в экономическо-политической панике восьмидесятых! Голодно было, зато весело. Перемен ждали. Друзей и знакомых решил не навещать и о своём пребывании в столице не докладывать.

Вечерком двинул на Кострому. Уже в вагоне вдруг осознал, что весь день спину холодил чей-то внимательный взгляд. Словно кто-то неотрывно следил за ним. Следил умело: весь день ничего Писатель не подозревал. Лишь когда слежка прекратилась, и поезд тронулся, пришло ощущение освобождения от чужого глаза. Ненадолго, как выяснилось: всего на шесть с небольшим часов. На перроне вокзала снова ощутил литератор холодок между лопатками. Опыт появился: в Москве ничего не чувствовал.

«Мнительный я стал, жизнь в последнее время была больно нервная. Хорошо хоть бирочку с могилки Старца в надёжное место спрятал. Историческая вещь. И ювелир ещё божился, что из чистого золота, он-то должен разбираться. А следить за мной кто может? Правильно — никто. Кому надо? Отдохну малость, и нервишки в порядок придут. Поживу у Архипки, труды Льва Николаевича Толстого заново перечитаю, Наверное, ещё и за грибочками до снега сходить удастся. А Плиту могильную, как в Чумске буду, сдать надо музейщикам в дар. Или монастырю. Да, лучше монастырю. Поди строго судить не будут, что такую ценность утаивал? Так никому до неё дела не было, в грязи лежала. За такой подарок простят. А вечерами буду доить старика Незванова по сбору материала. Много хороших эпизодов о золоте прописалось, пристегнуть пока не к чему. Похоже, чумский сюжет окончательно развалился».

***

Архипка (сто девятнадцатый годок а всё так кличут), тяжело опираясь на сучковатую палку, отполированную в верхней части задубевшими старческими ладонями, вышел за ограду своего домишка на окраине города. Погоды стояли дивные, бабье лето! Любил старик пешие прогулки, считал, что для здоровья необходимы. И не ошибался. Только про возраст свой никогда не поминал. При обмене паспорта ещё в советское время ухитрился сбавить себе пару десятков лет, понимал, сильно интересоваться будут: как такое долголетие возможно. А он и сам не знал как. Сколько на роду написано, столько и жить. Ещё в восемнадцатом году при отступлении Колчака холодный, голодный, обмороженный, понял Архипка Незванов, что долгий век ему отмерен. Понял и всё тут. И паспорт загодя подсуетился с новой датой рождения выправить: получился старик древний даже с урезанным возрастом, но столько живут — никто внимания особенного не обратит.

Из Сибири внук однополчанина, имя по старости запамятовал, отбил телеграмму, что скоро, дескать, приедет навестить. Поздно спохватился. Знал Архипка, зачем незваные гости к нему являются. Колчаковский клад дурным головам покоя не даёт. Бог весть какими путями прознают про его службу у Адмирала. Ходят, выспрашивают. Надоели. Ещё одного нелёгкая несёт! Прогнать бы, да нельзя — всё-таки вместе с его дедом армейскую службу тянул.

Осиротевший Институт

Работа не шла. Главный, хоть и привыкший считать себя образцово-показательным руководителем, наконец, осознал, что Двигателем прогресса в их трудах была Лилия Эльрудовна Чистозерская. В письме на электронную почту Института, отправленным Лилией почему-то из Биробиджана, она сообщала, что срочно выехала по семейным обстоятельствам на Дальний Восток. Когда вернётся, не знает. Просит оформить отпуск за свой счёт с открытой датой.

Не шло дело…

Пошло, лишь, когда приняли на работу временно исполняющего обязанности ведущего специалиста Петрова Петра Петровича. Рекомендовали его, как знающего и компетентного, люди, чьё мнение Главный не привык оспаривать. Он даже по именам этих людей не знал. А где живут и как выглядят и подавно. Открывал личную почту, читал послания и никогда не задумывался, почему он выполняет предложенные в них действия.

Пётр Петрович — человек трудолюбивый, сам вкалывает и сотрудники за ним легонько, в охотку, поспевают. Личного обаяния ему не занимать. В тематике Института крепко подкован. Непонятно только, где прошёл подготовку. ИИВЖН — штучное изделие. Нет больше НИИ такого профиля.

В кабинете Чистозерской ничего Пётр не менял. Даже табличку с её именем на двери просил не убирать: «Временный я сотрудник, вернётся хозяйка, а у нас её рабочее место в неприкосновенности сохранено. Может, и мне какую-нибудь небольшую ставочку пробьём да сообща трудиться будем».

Очень интересовался новый работник личностью и способностями госпожи Чистозерской. С кем общается, кто в филиалах с ней сотрудничает. Для пользы дела интересовался. Только не дела ИИВЖН.

Понял это Главный, когда Петров принёс и положил ему на стол распечатку новых указаний от важных людей.

— Это вроде пароля. — Сообщил, посмеиваясь, но в рамках приличий.

— Да. Стало быть, просят Вас любить и жаловать. Пароль, как говорится , не нужен. Думаю, сработаемся.

— По-другому никак.

— Пётр Петрович, а что это за люди? Я, конечно, полностью доверяю их компетентному мнению, но вот встречаться не довелось.

— Какие Ваши годы. Много чего не знаете. И, поверьте, лучше не забивайте голову лишней информацией. Ведь знаете прекрасно, что люди эти оказывают неоценимую помощь в работе Института.

— Так я потому и прислушиваюсь и всегда соглашаюсь с их мнением, что вижу настоящую заинтересованность в наших изысканиях.

— Тогда довольно реверансов, давайте работать.

— Слушаюсь! — неожиданно для самого себя чётко произнёс Лев Николаевич.

— Ладненько. Для начала попрошу предоставить все материалы по делу Водяных.

— Так не было никакого дела: они в полный отказ от сотрудничества пошли. Только Лилия Эльрудовна могла бы их сейчас переубедить. А как облаву на них устроили во время учёного совета, обиделись. Тот, который из них самый знающий, всеми Водяными верховодит. У него с Лилией какие-то личные счёты . Но она говорила, что быстро управу на него найдёт.

— Всё это хорошо, но госпожа Чистозерская сейчас в отъезде и о сроках своего отсутствия не посчитала нужным уведомить. Поверьте, я не осуждаю. Просто констатирую факт.

— Если Вы от них, можете говорить прямо. Я им всецело доверяю.

— Вот и прекрасно! Будьте добры ещё распорядитесь, чтобы мне сделали подробную подборку по Ладожскому филиалу.

***

Грустный Пончик чувствовал себя полным сиротой. Мало того, что возлюбленной Лилии давным-давно не видно, так ещё и в маме с папой разочаровался: «Что бы им стоило на учёном совете нормально себя вести. А папа, вообще, мою любимую курвой обозвал. Я такое слово слышал, нехорошее слово. А люди в этом институте добрые. Не засушили, как обещали. По-честному весь наш Народ в унитазы поспускали и смыть не забыли, чтобы ускорение придать.

Вот меня все недоразвитым считают, а это обидно. Я просто особенный. Не буду подавать вида, что сержусь на родителей. Попробую выведать у них, что такого интересного они знают. А Лилечка вернётся — я ей не только «три лилии», я ей ещё всё, что узнал, перескажу. Может, поцелует тогда!»

Озлобленный Пончиков папаша, чтобы укротить свой бешеный нрав гонял кругами по Чистому Озеру. «Наверное, какие-то дополнительные подводные ключи открылись», — рассуждали меж собой граждане отдыхающие.

«Дурачьё! Простофили! –—злобствовал матёрый Водяной. Все ключи, ещё когда Озеро осушали, забетонировали. Теперь в водопроводной воде плаваем. И ту, Люди, сволочи, экономят и загаживают. Совсем мелко стало и тухло».

— Шёл бы ты домой, Старый, — попробовала подступиться к супругу Водяниха. — Я тебе всегда всё прощала, куда мне, старушке, одной век коротать. А ты — неблагодарный.

— Молчи, баба! Была б у тебя задница, как у Лильки-курвы, я бы тебя по гроб жизни благодарил.

— Горбатого могила исправит! Развратник и извращенец!

— Не бывает Водяных Горбатых. Это только Бабкам Ёжкам такой знак отличия полагается.

— Ладно, Старик. Пошумел и довольно. Иди под корягу.

— Сама иди куда подальше! Я плавать желаю. Будешь надоедать — отправлю наших «синяков» на берег пиво воровать. Напьюсь, мало тебе не покажется!

Великое путешествие молодого Турухана

(продолжение)

Огромный костёр взметал снопы искр вверх к самым кронам вековых деревьев. Молодой Турухан, изрядно потрудившись с костяной трещоткой, принялся осваивать главное орудие всех Шаманов Племени — передававшийся по наследству бубен из кожи небывалой выделки. Время не властно было над Великим Бубном. Как бы яростно по нему не дубасили Шаманы из поколения в поколение, он всё — как новенький.

Турухан осторожно, боясь закоптить, приблизил инструмент к пламени костра, чтобы кожа приобрела необходимую упругую звонкость. Неизведавшая мужа, Избранная Дева поднесла молодому Шаману Чашу со Священным Напитком, секрет изготовления которого передавался, как и шаманский бубен, по наследству. Готовили его Безмужние Девы. Когда же наступала их брачная пора — передавали секрет следующей Избранной. Сами бывшие Избранные тут же забывали напрочь процесс изготовления и составляющие Напитка. Если избирался новый Шаман, Дева уходила до срока либо в мужний дом, либо по малолетству возвращалась в свою семью для созревания.

Как, вероятно, каждый новичок, Турухан здорово робел перед принятием Священного Напитка. Неизвестно, как он подействует, боязно, что новая Избранная Дева, готовившая зелье в первый раз, что-то не так сделает. Но, долг обязывал. Шаман решительно поднёс Чашу к губам и опорожнил её. Мгновение, и он почувствовал, как всё его существо наполняется небывалой Силой. Такое единение души и тела не дано было испытать простому смертному. Бубен гремел, отдаваясь в его мозгу уже настоящими раскатами грома.

Вот уже открывается Дорога. В последнюю секунду Избранная Дева подала Турухану небольшой самородок — подношение Невидимым Родителям.

В изнеможении Шаман пал на землю лицом вниз, крепко сжимая кулак.

Люди знали — тревожить путешественника нельзя: он всё равно не отзовётся. Сейчас уже в новом теле, дарованном Родителями для путешествия, опускается глубоко под землю, где ждёт его Чёрная Ладья для плаванья по Великому Подземному Морю. Если хватит сил, удастся сладить с Ладьёй и переплыть Море, сразу попадёшь в место, откуда восходит Отец Солнце. Там Невидимые Родители подхватят посланника и вознесут в свои Чертоги.

Если путешествие будет удачным и вернётся Шаман в своё земное тело невредимым — Хвала Невидимым! Нет — Мёртвого Шамана должно захоронить с почестями. Так Родители заповедали.

***

Правый кулак Турухана был крепко сжат. Вдруг качнёт Ладью, потеряется подношение. Тогда ни в Чертоги, ни обратно домой не попадёшь. Левой рукой Шаман управлялся с рулевым веслом. Лодка двигалась вперёд сама, надо было только вовремя обходить часто возникающие на пути каменные островки. Так проверяли Родители внимание и пригодность новичков.

Духи были милостивы: невредима была Чёрная Ладья и её Кормчий. Вот и другой берег уже недалеко…

Словно сильные руки подняли Турухана из Ладьи. Миг, и он уже стоял перед стеной Небесного Огня.

— Входи, Новый Избранник! Видеть Невидимых получают право только навсегда переселившиеся в Наших Небесные Чертоги. Так не взыщи: отгородились мы от тебя Небесным Огнём, чтобы тебе не умереть. А тебе на Земле дел много предстоит. — Голос, вроде, был один, но в то же время Шаман ясно осознавал, что говорят с ним в неизъяснимом единении все Невидимые Родители.

— Славны будьте в веках! Простите мне, малому человеку, что тревожу Ваш покой.

— Не прощения тебе просить надо, а награды: с честью прошёл ты испытание и путешествие совершил. Ведомо нам, какая нужда тебя в путь отправила. Наше слово: быть тебе Туруханом до скончания твоего земного века. Хана же нового не избирать. Жив ваш Повелитель. А за Детей с тебя спросим. Пока Тогизбей не найдёт дорогу домой, ты и Шаманом и Вождём будешь.

— Велика ноша

— Каждому по его силе и разумению груз отмериваем. Что же ты подарок нам не отдаёшь? Запамятовал? Брось его в Огонь Небесный. Он переплавится и вновь Слезами нашими станет, только ещё более чистыми и святыми: редко такая слезинка с неба упасть может. Только в особые времена, нынешним подобные.

Турухан едва смог разжать кулак. Сильно было его напряжение: отпечаток золотого камешка на ладони на всю жизнь остаться может.

— Домой иным путём тебя отправим. Дорога через Подземное Море только в одну сторону, чтобы вечно пирующие в наших Чертогах не бродили туда-сюда из мира мёртвых в мир живых …

***

Нервная дрожь, а может судорога, волной прокатилась по распростёртому у костра телу. Шаман возвращался из Великого Путешествия. Избранная Дева подала Молодому Турухану плошку с оленьим молоком. Чудодейственный и питательный напиток благотворно подействовал на путешественника.

Что с подношением — спрашивали люди.

— Славны в веках Невидимые Родители и мудрость их. — Турухан разжал правый кулак. Самородка не было, только навсегда остался отпечаток от него на ладони. — Приняли Родители подношение и наказ, как дальше жить, дали…

В собачьем приюте

Кобель и сука стояли друг против друга почти нос к носу. Если не приглядываться, казалось, что происходит обычный ритуал собачьего знакомства и обнюхивания. Однако, уши собак временами прижимались к головам, звери, тихонько рыча, приподнимали верхнюю губу и демонстрировали друг другу могучие клыки. Рык был совсем недружественный. Внимательный наблюдатель мог бы без труда проникнуть в смысл собачьей пантомимы. Да кому надо разглядывать бездомных животных! А роли в представлении были ясно обозначены и без слов. Сука вела себя сдержанно, но агрессивно. Кобель иногда виновато пытался вильнуть перед ней хвостом, голос у него был скорее просительный, чем грозный.

Дивились работники приюта на странную парочку: такие здоровые, ухоженные псины. И вот, бездомные. Кто ж таких на улицу прогнать решился? И в приюте почему не в вольерах содержатся?

— Любимая! Дни и ночи я летел к тебе на крыльях своего чувства! Ты меня ждала?

— Больно надо! Тут женихов хватает. Сокол ясноглазый с собачьей мордой.

— Но наш союз скреплён Духом Земли!

— Он мне не хозяин.

— Это, как?

— Так, мой хозяин — Лёха Базука…и ещё чуть-чуть Колян.

— Кто такие?

— Не твоего собачьего ума дело! Чеши откуда пришёл!

— А дети?

— Ты — гитлеровская собака, не может у нас общих детей быть!

— Но ведь были, Были!

— Дурак! И фашист! Я, когда под землю спустилась, уже неспособна была к овуляции. Физиология! Знаешь, Борман, такие слова? Ты человеком был, грамотным, должен знать! Хотя, ты и в человеческом обличьи был цепной собакой бешеной при Хозяине. А щенков я ещё на земле зачать успела. Не простила бы себе во век, что вынашивала фашистских отродий! Дети, конечно, за отцов не в ответе, а мне каково было бы?

— Ты откуда про фашизм знаешь?

— При людях состояла. Базука. Хоть и уркаган, историей интересуется. Ничто человеческое ему не чуждо. Смотрел по телику серию фильмов про Великую Отечественную войну. Я тоже из подвала поднималась взглянуть. Любопытно было, хотя и человеческие дела меня не касаются. Я так думала, что не касаются. А прислушалась — имечко знакомое да редкое — Борман. Прикинула что к чему — попала в лапы к негодяю бедная девушка! Видите ли, красив, как чёрт, и светится в темноте!. Дура я дура!

— Так лет-то сколько прошло. Я уже, может быть, другим стал.

— Из фильмов ясно поняла: срок давности на преступления нацистов не распространяется! Кстати, если уж припёрся, позволь полюбопытствовать: говорили, что ты в Латинскую Америку драпанул с денежками Третьего рейха.

— Хотел! Мост Советская Армия перекрыла, какой — неважно: ты в Европе, точно, не была, хоть и больно грамотная. Пришлось ампулу с цианистым калием разгрызть. Лёгкого конца хотел! Не получилось. А человечье тело моё союзники обнаружили: горьким миндалём ещё разит. Вычеркнули из списка живых. Которые поглупее, легенду про Америку сочинили: денежки-то тю-тю!

— Всё! Любопытство моё и интерес к тебе на этом заканчиваются. Приятной собачьей жизни, рейхсминистр! Может, найдётся добрый человек, да пришибёт тебя, как бешеную собаку.

Вот так беззвучно побеседовали Собака и Борман.

Сука гордо удалилась.

«Яду мне, яду! Цианида опять хочу! — Борман, поджав хвост, потрусил восвояси.

Лилия

Машина с Лилией и бугаём вдруг запрыгала по неровной булыжной мостовой.

«Что за дела? Только в двух местах Чумска знаю по небольшому участку булыжника: для экзотики и туристов оставили».

Женщина обнаружила, что мрак, наполнявший салон, куда-то исчез. За окном неспешно сменяли одно за другим какие-то старые здания. Карета свернула на более широкую и опрятную улицу с нарядными домами. «Миллионная» прочла Чистозерская табличку на угловом здании.

«Круто! Ты попал на ТиВи», — Миллионной называлась главная улица Чумска до революции: строится на ней было по карману лишь толстосумам-купцам и преуспевающим золотопромышленникам.

«Кстати, какой марки авто было? Не обратила внимания! Теперь и не узнаю: сижу в крытом экипаже, запряжённом тройкой отменных шустрых лошадок».

Карета подкатила к парадному помпезного трёхэтажного здания. Все излишества архитектуры собраны здесь были до кучи. Про росписи, колонны, барельефы и скульптуры говорить излишне: скажем, только, что и Атланты, которые «держат небо на каменных руках», в оформлении фасада принимали активное участие.

«Какой-то Сибирский Сарданапал или Навухудоносор здесь проживать должен. Нормальный человек для себя такое жилище не построит! Как я раньше его не замечала? Много раз дореволюционный Чумск посещала. А так ничего, впечатляет. Стало быть, не я одна в этом городишке по Времени гулять умею!»

Ливрейный малый, кланяясь, отворил дверцу экипажа. Сдавая задним ходом, продолжал кланяться, покуда не добрался до входной дери, кою открыл широким артистическим движением. И замер со склонённой головой: важные господа приехали!

— Извольте обождать, барышня — сказал стриженый бугай. О-па: он уже в сюртуке старинного покроя и лохматый. Кого-то напоминает смутно, может, ар­тиста из какого-нибудь сериала? А голосок тот же. Почтительный.

— Что за хренота? — плюнув на приличия поинтересовалась Лилия.

— Я же говорил: важные люди хотят побеседовать. С взаимной пользой. Так что, повторяю, извольте обождать. Я доложу…

— Валяй, братишка!

— Простите, это совсем недолго.

— И не больно?

— А?

— Повторяешься, уже акал сегодня. Репертуарчик надо разнообразить. Чеши, докладывай. Цыгель, цыгель! Ай-лю-лю. Облико морале. Левой, левой — ать-два, ать-два.

Очумелый от такой тирады порученец (или кто он там ещё) к полному удовольствию Лилии покрылся густым румянцем, на лбу выступили капельки пота. Потупив взор, парень ринулся в апартаменты.

«При важном боссе состоит, а выдержки никакой» — удовлетворённо отметила девушка. — Привык, что все перед его начальником на задних лапках бегают, стало быть и при нём себя ведут скромненько. А мы люди простые. Из социальных низов:

‑ Налей, подруженька, я девица гулящая!

Больную душеньку я водкой охлажу!

Налей подруженька, ведь жизнь, она пропащая:

А выпью, так всю правду расскажу!

— Ха-ха-ха-ха-ха. Умора! Ой держите меня, бабоньки, со смеху дурно!

— Прикажете напитки подать? — с опаской вопросил Ливрейный, — сию минуточку! Его впечатлило не столько неожиданное пение. Сражён был привратник или придверник хриплым неприличным смехом. Не ожидал, что приличная дама так может.

— Да, любезный. Самогону, пожалуйста, умоляю! Да чтоб холодного первача стакан гранёный! Непременно! Пшёл!

— Не держим, простите. Если угодно, пошлю человечка в пивную на Замухрыжной улице. Там хозяин-шельмец из-под полы приторговывает спиртным кустарного изготовления.

— Самогону, я сказала!!! Кличь своего человечка, да чтобы он ноги в руки. Одна там, другая здесь…и чесночку, чесночку, чтобы занюхать!

— Полно, полно, дражайшая Лилия Эльрудовна, смущать моих людей. Они простые человеки. К нервным перегрузкам непривычные. Не то, что мы с Вами. Мы старые борцы, нервы у нас железные. — Солидный господин во фрачной паре появился из двери, ведущей во внутренние покои дома.

— Когда и с кем мы боролись? Не припоминаю.

— Не придирайтесь к словам. Просто фигура речи.

— Всё у тебя, мил человек, фигурное. Начиная от фасада. А сам-то, что за фигура?

— Об этом курьёзе с фасадом на досуге расскажу. Сейчас — дело. Вы понимаете, что без крайней необходимости мы не прибегли б к такой категоричной форме приглашения.

— Сто, двести, триста лет повторяю разным остолопам: я — бедная беззащитная девушка. Меня всякий обидеть может.

«И я была девушкой юной

Сама не припомню когда»…

— Право, довольно неприличных песнопений! Вот про сто, двести, триста и так далее лет мы тоже побеседуем! Хвалю: сразу, как говорится, быка за рога.

— Кто бык-то здесь? Если на себя намекаешь, то ты — мерин сивый. А эта песня приличная, из старой фильмы…

— Прошу, не пытайтесь создать превратное впечатление о Вашем воспитании и интеллекте!

— А петь люблю: «Сибирь, эт-то понимаете-ли, скакать по степи на диком жеребце и петь песни громким голосом»! Так один эстонский забулдыга мне в Таллине вещал, когда на четвертинку раскрутить пытался. Бывал в Таллине?

— Приходилось. Даже когда он ещё Ревелем назывался.

— Прям, лягушка-путешественница.

— Ценю Ваш тонкий юмор. Надеюсь, и Вы наш оцените. После того, как я Вас кое с кем заново познакомлю.

— Валяй!

Ихтиология и водные позвоночные

Покорёженные берега и обезображенное дно глаз не радовали. Рыба Щука, затеявшая индустриальную революцию в рамках отдельно взятой Могучей Реки, в последнее время старалась как можно меньше попадаться на глаза Водному Народу. Переход на промышленные рельсы с треском проваливался. Жулик-Окунь, выписанный с реки Пышма, оказался некомпетентен в вопросах золотодобычи. Хотел красивой жизни. О том, что сама сбаламутила рыбину из другого водоёма, Щука предпочитала не вспоминать.

Положение революционерки сильно пошатнулось. Срочно требовались новые идеи. Свежей крови требовал замшелый и осклизлый после ковыряния рыбьей драги мирок обитателей Могучей Реки.

Ихтиолог Рома, Щукин человечий отец, говаривал: «Пока нам спирт на консервацию препаратов отпускают, новые идеи не переведутся! На том стоим и стоять будем!»

«Конечно, мерзавец изрядный был: обманул маму-Русалку, совратил. Хорошо я рыбой всё-таки родилась. Повезло. От такого папаши и краказябра какая-нибудь могла произойти. А человек учёный был. Этого не отнимешь. В этом плане я вся в него вышла. Б-р-р-р, только до сих пор не могу забыть, как папаша экспонаты изготавливал да в банки стеклянные словно консервы упаковывал. Спирт всё больше в глотку его ненасытную попадал. Препараты протухали. Он их списывал. Всё шито-крыто.

Для консервов бы настоящих я бы поняла и простила: как ни верти, а мы часть пищевой цепочки. Таков удел рыбий. Вон, в устье нашей Реки рыбоконсервный завод стоит, терпим. А им наших душ уже не хватать стало. Через Ледовитый океан завозят нездешнюю рыбу, чтоб производство не накрылось. Теперь «Бычков в томате» выпускают и «Минтая бланшированного». Ещё кильку и шпроты. Фу! За державу (в смысле водоём) обидно!

Папа Рома говорил, что все мы единым миром мазаны. И рыбы, и Русалки, и Водяные, и люди, и даже сам Дух Могучей Реки: все мы позвоночные. Только мы водные позвоночные, а люди и звери сухопутные. И вся разница.

Зря я, наверное, в Реке разработки затеяла: не добраться нам до золота. И золото теперь так не манит. Видать, достаточно ему нашего внимания. Пусть себе лежит.

Я теперь педагогикой заинтересовалась. Талант у меня. И природная склонность к воспитанию подрастающего поколения. Ираида , сущность моя вочеловеченная, во мне пробудилась. Как гром среди ясного неба: Хрясть! И уже у меня в голове! А у неё мозги все методическими разработками забиты и планами занятий. Вот где истинный клад! Духовное — выше материального.

Я уж думала, так век и проживу, со своей человеческой частью не встречусь, а тут — пожалуйте! Может это от того, что мы золото потревожить хотели. Послана мне моя человеческая составляющая для вразумления. А шпарит, как по писаному. Только не очень удобно, что в моей башке сидит. Получается, я самообразованием занимаюсь: сама себе лекции читаю и семинары провожу.

Ничего, подправим методику обучения с учётом местных условий и займёмся организацией гимназии. Глядишь, про мой конфуз с драгой и позабудут. А законы человеческой физики объехать не вышло: драга никудышняя получилась. Надо и Окунька-прощелыгу к делу воспитания приспособить. Родственничек! Пусть растёт среди себя, учится. Педагога из него сделаем. На рыбьем отделении будущей «Первой Водной Гимназии и Прогимназии». Красиво звучит, только что такое «прогимназия» пока не выяснила у Ираиды.»

Поезд идёт на Восток

Загадочный Старик словно помолодел, распрямился. Вынул из кармана старинный кожаный кисет и протянул Розе. Чувствовали молодые люди, что хочется Старику что-то сказать. Да не знает он языка. Это песни его в пере­воде не нуждались. А тут он, великий сказитель, был беспомощен. Опять неловко!

Помолчали неловко, как-то виновато глядя друг на друга. Неловко и расстались. Поезд двинулся на Восток. Брат и сестра решились, наконец, заглянуть в кисет Гэгээна. Медальончик в виде маленькой золотой лилии искоркой блеснул на утреннем солнце…

***

Давно не было так легко и радостно на душе у мудрого Гэгээна. От молодых людей шла прямо к сердцу неведомая сила. «Дети! Это же мои дети! И вместе все мы — Дети Невидимых Родителей!»

В дверь купе, деликатно стукнув пару раз, заглянула подряженная для присмотра за нерусским Старцем проводница, с подносом, уставленным стаканами в подстаканниках:

— Чаёк пить будете? Простите, — спохватилась и стала объяснять жестами, что называется на пальцах. Получилось не очень понятно. Добрая женщина смутилась: обещала ведь пареньку и девчонке опекать дедушку! А объясниться не получается!

— Не беспокойтесь, многоуважаемая госпожа Проводница! Ваш вопрос мне понятен и приятен: чаю выпью с удовольствием. Если можно, то и от печенья бы не отказался.

— А ребятишки говорили, вы по-русски не понимаете!

— Так я и не понимал до сегодняшнего дня! Вот детей своих наконец нашёл, встретил. Как обнялись по семейному — сразу и стал понимать. Я бы и с ними перед отправлением поезда мог поговорить. Только рано пока. Зачем их смущать.

— Так, стало быть, это детки Ваши? А я думала, внучата. Какой Вы молодец! В преклонном возрасте двойню родили!

— Когда они родились, я совсем зелёным юнцом был.

— Видно жизнь у Вас тяжёлая была, если так рано состарились. Ой, простите ради Бога. Язык бабий без костей, мелю, чего попало…

— Всё в порядке, просто замечательно всё. Не переживайте…а жизнь у меня, правда, была нелёгкая… и очень-очень длинная…

«Как человека судьбинушка покорёжила! Детки совсем молоденькие, а он на вид — древний старик! Длинная жизнь говорит: поди каждый год за пять ему засчитался, жалость-то какая». — Проводница осторожно задвинула дверь купе.

***

Гэгээн (или теперь его следует называть почти забытым именем Фируз — Счастливый) предавался размышлениям. Грустными и одновременно радостными были его думы: Он словно очнулся от затянувшегося на целую вечность тяжкого сна.

«Так вот и встретил своих первенцев! Хорошие люди из них выросли. А я все эти годы не мог даже советом отцовским им помочь. Лилия тоже от них оторваться была вынуждена: так бы и закончили жизнь в грязной лачуге с матерью-пропойцей, делом постыдным занимающейся. Я-то всё понимаю, а детей хотелось бы от такого понимания оградить.

Открыться сейчас невозможно. Рано ещё. Хоть глаза мои на деток посмотрели. А Монастырские татары, название такое в голове не укладывается, сильными людьми оказались. Чуть подбодрил их своим пением — сразу духом окрепли. Не позавидуешь их жизни: Племя, хоть и в тайге дремучей, но вместе держится, память сохраняет и обычаи. Этим тяжелее, оторванным от своего народа жить. Слава Невидимым — велели Шаманам меня на праздник позвать. Знаю, дали Духи мне дар великий утешать и укреплять людей своим искусством. Слова в нём не нужны, прямо к душам доступ моим сказаниям открывается. Не моя заслуга — Невидимых Родителей.

Жаль, ни Лилии, ни Гильфану и Розе не могу всего пока сказать. Чувствую, недалеко теперь счастье. Ждать привык. В таком деле торопиться не следует.

Вот даруют Невидимые милость свою — спою на Празднике Племени новые радостные сказания на родном языке. Вспомнил, наконец, родную речь! Только мечтами и живу. Так бы никаких сил не хватило.

А Лилия, как в потёмках блуждает: бездушного истукана за меня приняла и нянчится с ним, думает исправить врачебную ошибку! Он же игрушка в руках разбойников! Многое мне сегодня открылось, а предупредить не могу. Верю в её разум. Да причём тут разум: наша любовь во всём ей разобраться поможет…

А покуда золотой цветок их охранит — надёжный талисман, в скорбный брачный день обретённый»…

«Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта…»

Лесной народ из надёжных укрытий в кронах высоких деревьев с интересом наблюдал священнодействие: редко такие сборы проводились наземными двуногими обитателями тайги.

Скучно жить в лесной глуши? Ничего подобного! Уметь надо себе развлечения обеспечивать! Раньше, если честно, туговато приходилось: любят веселье Лесные Жители. Теперь — благодать! Как прибыло посольство из далёкой страны Греция, стала жизнь краше. Греция, говорили послы — колыбель всех Дриад, Сатиров, Корибантов и прочего Лесного Населения.

Это в тайге всех под одну метёлку подобрали — упростили названия до Леших и Древесных Дев. Как осталось два названия, Народ и «уплотнился» до этих двух видов. Спасибо, греческие сородичи уму-разуму научили. Теперь всё как по полочкам разложено!

Стали Древесные Девы звать себя Дриадами, Лешие отныне именовались только Сатирами, понравились звучное именование, не беда, что не очень подходит по смыслу.

Послы державы Греция не обнаружили в тайге прочих представителей своего сословия. Ни единой Гамадриады, Курета или Дактиля.

Отыскался лишь один претендент на звание Корибанта. Им был признал молодой Леший, склонный к экстравагантным и экстатическим действиям. Сказали Послы: если поработать над улучшением породы, можно поголовье Корибантов, потомков неведомых в Сибири Богов Аполлона и Музы Талии, восстановить! Вопрос, надо ли?

Древесные Девы, простите великодушно, конечно же теперь Дриады, удумали ещё и имена себе звучные иностранные присвоить. Теперь в Лесу одни Клитемнестры, Пенелопы да Аделаиды проживали. Мужское население имена менять наотрез отказалось. Дам своих тоже пытались исконными именами величать, только те не откликались. Пришлось привыкать. Сатирами себя признали Лесные Мужики — уже полдела. Глядишь, и имена поменяют на иностранные.

Вот смотрит с деревьев Лесной Народ, диву даётся: молодой паренёк-Шаман так душевно камлает, что того и гляди вознесётся. И вознёсся! А у кого ещё в мире такое чувство Волшебства и Магии найти, как у Дриад и Сатиров! Им даже шаман не нужен, сами все духовные нужды отправляют. Паренька приметили: может, пригодится для участия в племенной работе по воссозданию утраченного в процессе таёжной эволюции вида. Экстаз настоящий у него, только с таким и вознестись можно.

Вот и план действий готов: самую весёлую нравом Дриаду выдать за претендента на должность Корибанта. Пусть девочку родят. Потомство мигом подрастёт. Можно будет девчонку с молодым Шаманом подружить, пусть полюбятся, дальше видно будет по результатам. Греческой стороной план был одобрен. Посольство отбыло, оставив своего Постоянного Представителя, точнее Представительницу — бойкую девушку-нимфу по имени Нимфадора-Калипсо. Она тем ещё полезна в глухой неведомой тайге, что и с Водными Родственниками могла дипломатические отношения наладить.

Колян, Базука и Речной Дед

Алексей Базукин зазвал, наконец, своего дружка звонаря в гости. Отнекивался Колян, не хотелось с Дедом встречаться. Пришёл всё-таки. Отужинали, чаёк пить принялись. Речной Дед из своего подвального озерца приплёлся: еда ему без надобности, а чаёк ох как любил, не для питья, для удовольствия.

— Давненько ты, парень, к нам не заглядывал. Обиду какую держишь?

— Что ты, Старый! И не думал вовсе. Дела, дела.

— А мы, по-твоему, здесь бездельничаем? Дни и ночи думы думаем. Да совет держим. Надо общее дело до ума доводить.

— Всё равно без толку.

— Не скажи, подал голос Базука. — Мы так мозгуем: надо дело продолжать, если ввязались. Стрёмно без навара в отказ идти.

— Я на жалование и институтскую зарплату проживу. Мне много не надо.

— Всем надо. У кого нет ни шиша, тот и поёт песенки про скромные запросы. Кстати, чем твои разборки с ИИВЖН кончились?

— Тихо там всё, никто больше и не вспоминал. Леночкин братишка говорит, даже учёные советы не проводят. Какие-то кадровые сложности у них.

— Ну и лады. Нам спокойнее. Хотим вылазку на место действия предпринять. После потопа и всех безобразий опасались на монастырский двор показываться. Теперь, поди, можно. Как думаешь?

— Да тихо там, вроде. Только стоит ли?

— Шибко дорого стоит. — Авторитетно засвидетельствовал Дух Могучей Реки.

— А раскопки-то и места, где Монастырских татар особняк стоял, коснулись.

— Помним, как ты полы порывался у Писателя вскрывать!

— Хорошо, вы удержали. Попортил бы чужую недвижимость зазря. Там только стены в глубине какие-то старинные, да гробы. Золота ни граммулечки не нашли.

— Мы найдём. Будь спок!

— С собачьей помощью — увольте!

— Нет собаки. Смылась стерва. Чего ей на всём готовеньком не жилось?

— Ну, если без псины, можно.

— Давай тогда время забьём.

— Договорились. Пойду я. Пока!

***

Экстрасенс Пепелов всерьёз заинтересовался своим «научным открытием». Шутка ли? До сих пор только в книжках по эзотерике читал про порталы и прочие магические виды транспорта. А тут, своими глазами увидел, точнее рамками засёк.

А как заслуженная учительница из педколледжа в том проломе стенном «истаяла», совсем азарт поисковый взял. В последнее время он от безделья прикалывался по поискам ходов подземных. Рамки говорили: ближе всего подземелья на Соборной площади. Собора, правда давно там не было, сквер на месте разрушенного храма разбили, с фонтаном.

Большое торжище организовалось в этом сквере, мороженое, пирожные, блины, сувениры. Трикотаж и далее по списку до катания населения на лошадях, пони и даже облезлом от городской жизни олене.

Все промышлявшие в зоне отдыха трудящихся и нетрудящихся привыкли к чудаку, бродившему с какими-то проволочками по дорожкам. Пусть его, никому не мешает. И человек вполне платёжеспособный. От трудов утомившись и проголодавшись, бывало, покупал себе блинчики, кофеёк, мороженое. Даже раз на олене прокатился. Правда, на половине круга был ссажен: олень использовался под седлом для катания детей. Предупреждали экстрасенса служащие аттракциона, что тяжеловат он будет: взрослому мужчине упряжка нужна. Просили, чтобы выбрал лошадку поспокойнее, отказался.

С некоторых пор его на Соборной площади не видели. Заболел или уехал куда? Никуда не уезжал. Заболел, это правда. Заболел, загорелся идеей портал изучить и принцип его действия. «Вот буду первым, кто не на словах описывает чудеса. Демонстрировать буду. И сам, если не очень опасно окажется, путешествовать стану».

В Обители, однако, экстрасенс понимания не находил: великий грех всякое волхвование. Приходилось тайком, крадучись работать. Всех результатов пока — выяснил, что рамки бурно реагируют на приближение к порталу, из рук рвутся. А в пролом зайдёшь — полный штиль, не хочет портал с экстрасенсом работать: «активировать надо научиться. Без литературы не обойтись. Жаль, нет в нашем городе книжного магазина «Путь к себе», подобно московскому. Хотя нынешний книжный маркет на «Новослободской» с таким названием — совсем не то, что изначальный. Там читатель, взыскующий истины, должен был, выйдя из вестибюля «Белорусской», миновать торжище, мост и двинуться к началу Ленинградского проспекта, следуя указаниям трафареченных на асфальте оранжевых ступней. Следы приводили под арку большого дома, миновав коею, любитель эзотерической литературы и сопутствующих товаров мог вступить под сень неказистого флигелька. И сразу за дверью флигеля открывался волшебный мир.

А выписывать книжки долговато получается. Хорошо бы ещё аппарат Кирлиановский добыть, да пофотографировать поле, стены и пролом с прилежащими территориями».

Аппарата, изобретения супругов Кирлиан, Виктор Пепелов не добыл. За неимением других вариантов обратился к приятелю-фотографу по прозванию Яша-Ризеншнауцер. Яков не отказал в содействии. Самому интересно. Помудрил чего-то со своей фототехникой, сказал, должно чего-нибудь зацепить.

Пробрались на монастырский двор, Ризеншнауцер расчехлил свои причиндалы. Нащёлкал кучу кадров. Цифровой технике в этом деле не очень доверял. Взял с собой старенький плёночный ФЭД-10. Вот на него и надеялся. А цифра —она бездушная. Гармонию алгеброй только Сальери мог поверять. И тот с катушек слетел от точной науки. Такое учудил, не вышепчешь: композитора Моцарта, своего друга и коллегу ядом отравил!

Яша коллег травить не собирался. Друзей тем более. Посему мирно щёлкал своими камерами, напевая себе под нос песенку, слышанную в детстве от прадедушки мамы, польского еврея, сосланного самодержавием в Сибирь за вольнодумство:

В малом польском городишке, в домике портного

Подрастали два братишки — Яшенька и Лёва.

Старший был в семье примером, ловко шёл карьеру.

Младший быстро обучился воровским манерам…

— Певец, а певец! Ты потише тут распевай. Они, — экстрасенс с опаской глянул в сторону келейного корпуса, — только Псалмы здесь поют и читают.

— Ист гут! Ла-ла-ла, пьесня — вступился за фотографа иностранный господин из только что прибывшего экскурсионного автобуса.

— А ты чего лезешь? Кто тебя спрашивал?

— Вас?

— Проехали! А ты, Яшка, не горлань тут!

— Я ж совсем тихо. Когда работа серьёзная, эта песенка мне сосредоточиться помогает. И ты не мешай, если хочешь результат иметь от моих снимков. Между прочим, рабочее время трачу.

— Ты только намекни: сколько у тебя чего стоит. Прайс какой?

— Пошёл ты! Я с друзей не беру. Я к тому, что хозяйка ателье меня напинать за отсутствие на рабочем месте может. Да это мои проблемы. Обещал — сделаю!

***

Колян спустился с колокольни на грешную Землю. Ещё бы звонил да звонил, но Устав не позволяет. Решил домой податься и, сам не заметив каким макаром, ступил в свежий пролом…

Закружило, завертело. «Куда вас, Сударь, к чёрту занесло?» — успел совсем не церковным образом удивиться звонарь. Дальше мыслей не было. Был только «мерный шелест волн прибрежных»…

— Действует! Действует! Яшка, ты — гений!

— Чего орёшь? Я-то здесь причём? На меня наезжал, а сам блажишь!

— Так я пока тебя не привёл, тут ничего больше не случалось. Во всяком случае случалось, но не при мне. С тех пор, как учительница растворилась.

— А сейчас случилось?

— Не видел разве? Мужик зашёл — и нету!

— Проходил какой-то парень, он мне фотать не мешает.

— Тундра непросвещённая! Только свои окуляры да диафрагмы видишь!

***

Иностранный господин, стоя на паперти, почему-то удовлетворённо кивал головой: «Колоссаль! Дас ист фантастиш!». Заграничные туристы нынче косяками бродили по ранее «закрытому» для иностранцев городу. Ехали бы из своих Европ и Америк в столицы, в музеи ходили б, да в оперу. Чего их в Сибирь несёт?

***

Из окна верхнего этажа педколледжа за происходящим во дворе с интересом наблюдала студентка выпускного курса Верочка Красоткина, прозванная за скромность гимназисткой.

На Миллионной

Ливрейный, совмещавший, похоже, должности швейцара, лакея и дворецкого, брякнул об пол тяжелым жезлом и провозгласил:

— Их Сиятельство граф Брюханов-Забайкальский!

— Каковский?

— Что поделать, у нас он под таким именем в оперативных разработках обозначен. Самому ему такая приставка не нравится. Только перестал Брюхановым-Толстым быть, а мы ему Забайкальского присвоили, — пояснил Фрак.

— А ты в каком титуле, Фрак — две полы, а жопа так?

— Вы ведь, хоть и туземная, но принцесса. Можно ли так грубо…

— Эт я ещё ласково!

— А Вы, кажется, совсем не удивлены?

— Давно знаю, что на кого-то работает.

— Конечно, Вы для надзора к нему и милашку Лилиан приставили. Кстати, поздравляю: великолепный экземпляр изготовили!

— Поздравления принимаются. А Граф про француженку в курсе? Вы так при нём напрямик говорите?

— Во первых, спасибо, что перешли на «вы», так приличнее. Во вторых, господин Брюханов слышит только то и ровно столько, сколько мне угодно. Извольте видеть:

— Ваше Сиятельство! Добрый день! — Граф, казалось, только теперь обратил внимание на своего Патрона и Лилию.

— Добрый, добрый! А Вы, душечка, какими судьбами здесь?

— Это он мне ?

— Что ж здесь удивительного, вы так похожи.

— Здравствуй, моншерчик, — в тон Графу ответила на приветствие Лилия, — а я, чай, тебя видела на женской половине. Ты к новой горничной с амурами лез!

«Не было же такого? Опять несообразное городит! Я ей одной верен».

— Мадемуазель! Извольте объясниться, что такое про горничную Вам на ум взбрело! — Уже вслух высказался Брюханов.

— Пошутила!

— С такими шутками и до апоплексии недалеко!

— Ты старикашка ещё крепкий, не хватит тебя удар от безобидной шутки.

— Лилия Эльрудовна! И как тут быть? Мне же Вас представить надо и о деле с Их Сиятельством беседовать. А Вы опять за свои штучки…

— Представляйте. Только, позвольте Вам напомнить, что и Вас мне никто не представлял.

— Простите мою вольность. Я так давно знаком с Вами заочно. Вот и оплошал. Честь имею представиться — Магистр Иоганн Себастьян Бах!

— Композитор? Час от часу не легче.

— К сожалению, только однофамилец.

— Уже то хорошо, что Полом Маккартни не назвался, друг ты наш Иоганн?

— Благодарю за высокую оценку моего юмора и чувства меры. Теперь позвольте Вам представить Их Сиятельство графа Брюханова-Забайкальского.

Ваше Сиятельство, честь имею представить Вас госпоже Лилии Эльрудовне Чистозерской.

— Вот она какая, оказывается. Совсем как Лилиан.

— Что сказать изволили, — возмутилась Лилия. — На кого я похожа?

— Друзья, не будем пререкаться по пустякам. Нас ждут важные и неотложные дела. — Иоганн примиряющее и заискивающе улыбался.

— Что ж, тогда попрошу досточтимое собрание перейти к рассмотрению повестки дня и регламента. — Лилии удалось сохранить абсолютно невинный и серьёзный вид.

— Благодарю. Ещё раз напомню, что наши обстоятельства вынудили таким необычным способом пригласить Вас. Теперь давайте говорить серьёзно. Ваше остроумие и тонкий юмор мы вполне оценили. Нашей…организации известно, что Вы, многоуважаемая Лилия Эльрудовна, имеете несколько, так сказать, ипостасей. На данном этапе нас интересует лишь одна из них — туземная принцесса Лилия.

— Бонжур, мсье! Жё суи уне принцесс!

Что может быть хуже зубной боли? Иоганн Себастьян с сегодняшнего дня это определённо узнал — Лилия.

— Ну, французским , положим, нас не удивишь. Удивительно, что Вы так его коверкаете. Признайтесь, Вы же им в совершенстве владеете?

— Я в туземной гимназии только английский учила. И тот посредственно.

— А в университете? В аспирантуре?

— Боже! Слова какие красивые! Почти как спирация и аспирация!

— Спирация? Великолепно. И аспирация нас весьма интересует. Вдох и Выдох Планеты, знаете ли

— Я-то знаю…

— Признайтесь, что-то похожее и с Вашим народом случилось и с золотом?

— Сражена Вашей осведомлённостью.

— Граф — выдающийся учёный своего времени. Он любезно делится с нашим…с нашей ор-га-ни-за-ци-ей результатами своих изысканий в области истории и этнографии.

— Что за организация? Масоны?

— Помилуйте! Несведущие люди нас так называют, когда к ним просачиваются обрывочные искажённые сведения. Мы сами по себе. Мы — Ложа.

— Я и говорю: масоны. И Бафомета на фасад среди Атлантов пристроили. Думаете в Сибири одно дурачьё живёт?

— Бафомета и Тамплиеры, и Масоны чтят, и Мы.

— Хорошие мальчики, старших уважаете. Бафомет, не иначе, ваш папа?

— Торжественное обращение к нему Отец, действительно, принято среди Братьев. Но речь, если помните, у нас сейчас об иностранных языках. Нас интересует один редко, крайне редко встречающийся диалект. На нём говорило Племя, проживавшее на Белой Горе. К которому Вы имеете честь принадлежать.

— А если я буду настаивать на том, что я Сибирская татарка?

— Голубушка, у нас не детский сад.

— А чего это все мне на возраст намекают. Вроде приличный человек, фрак носит, а к девушке деликатности не проявляет.

— У дантиста в кресле просто рай по сравнению с тем, что Вы с нами творите! Будьте серьёзны! Молю! Граф вдоль и поперёк Сибирь и Забайкалье прошёл. И раскопки, и легенды — всё в одну картину складывается. Давайте уважать друг друга. Мы же к Вам в совершеннейшем почтении пребываем.

— Чувствую, никуда от вас не деться Да — туземка я, индейка… а может лебедь белая…

— Хватит дурить! — совсем грубо и неожиданно Бах положил конец затянувшейся комедии. — Вам прекрасно известно, что Вы прибыли к нам по нашему пути. Пусть он не такой и совершенный, однако, без нас обратно Вам хода нет. Разве только до Озера доберётесь. Но это вряд ли. Никто Вас отсюда не выпустит, пока не получим удовлетворительных ответов на предложенные Вам вопросы!

— Не пугай, начальник –—до тебя пугалки были!

Дурдомовцы

Осень, осень…может это и «очей очарованье», только когда начало отопительного сезона затягивается, да в суровом климатическом поясе — уже не до красот природы. Психиатрическая лечебница города Чумска давно и безнадёжно задолжала поставщикам тепла. «Теплосети» прекрасно понимая, что мэрия всё равно заставит их подать теплоснабжение в учреждение здравоохранения, упорно не давали доступ больнице к источнику тепла.

Иван, совсем пошедший на поправку от душевного недуга, получил недуг физический в виде катарального бронхита. Доктор утешал пациента: «Зато утопленниц спасать теперь не рвётесь, Иван Семёнович. И букета Офелии не требуете собрать. Понимаете — не раздобыть нам с Вами эдакую экибану. А бронхит — ерунда. Подлечим. Вот оранжерейку скоро прикрыть придётся: на её обогрев, точно, тепла не выделят, корпуса бы с больными не заморозить! Так по палатам цветочки, по палатам. Только к буйным не надо ставить.»

Иван слушал, кивал головой, кашлял…

— А с работой как? Инвалидность оформите?

— Какой Вы, инвалид! Справочку о полном выздоровлении выпишем. Конечно, с администрацией своего учебного заведения сами беседовать будете. Доложу я Вам, первый случай в моей практике. Чтобы педагоги из окна во время урока прыгали.»

***

Иван, бывший педагог женской гимназии, а ныне душевнобольной, идущий на поправку, от холода не страдал: собственная кочегарка лечебницы работала исправно. Дров и угля хватало. Дай Бог здоровья благотворителям и городской управе.

Первые дни пребывания на излечении отпечатались в воспалённом мозгу больного как череда непрерывного кошмара: «Как? Почему? Вот был совершенно здоров и нате вам — душою занедужил!»

От окончательной и бесповоротной депрессии спасли несчастного не лекарства и доктора. Благотворное и неожиданно участие полоумного старика, требовавшего от него немедленной дуэли в парке на Озере, помогло. И совсем не такой уж полоумный оказался. Экстравагантный — да. Но на остальных психических не похож. И отношение к нему особенное, словно все норовят подыграть чудаку. Даже Лхасаран Цэрэмпилович.

Многое из старой столичной жизни порассказать может. Интересно. Синематографа в лечебнице нет, а его послушаешь, как хорошую фильму посмотрел. Да ещё не немую, со звуком.

Только лечение ни на шаг вперёд… нет прогресса. Врачи не замечают, а от Их Сиятельства не укроешься. Старец мигом подметил: беседует частенько Иван Семёнович с кем-то. Сам при этом смущаясь и по сторонам озираясь — не ровен час кто заметит!

— Ты, друг мой по узилищу, Иоанн, не расстраивайся. Раздвоение личности эта напасть называется. Я и сам к ней склонен, только ещё хуже: у меня и растроения, и расчетверения случаются. Научился виду не подавать. Доктора, как заметят, начинают троекратно, против обычного, микстур да пилюль давать. Без толку. Только голова дуреет. А могут и в другое отделение перевести, где порядки строже, и не погуляешь уже свободно, и цветочками заниматься не пустят. Ты беседуй с ним, беседуй. Да только не при докторах. Он ведь похож на тебя?

— Истинно похож, Ваше Сиятельство!

— Вот и мои все со мной вроде на одно лицо, но, то какие-то азиатистые, — шепотом добавил, ‑ одначе, все на самого Государя похожи.

— Николая Александровича?

— Александра Павловича Благословенного…

— Тень Императора Вас тоже бесед удостаивает? Понятно: вы до сумасшествия, наверняка, важным вельможей были.

— Всё-то тебе ясно да понятно. В том и заковыка — вроде я сам этот Александр Павлович и есть!

— А докторам известно?

— Что доктора! Так и сказал я им! Манию величая припишут, да в одну палату с Александром Македонским и Мессией упекут. А они буйные! И меня с ними заодно к койке привязывать станут.

— А мне как быть, сделайте милость, посоветуйте!

— Никому своих бесед не открывай. Разве только мне, если будет охота. Беседуй. Поговоришь — легче станет.

***

Приходил к Ивану Семёновичу какой-то замызганый, плохо бритый Иван, говорил, тоже на голову недужен. А дурно побрит, потому, что в лечебнице бритвы недозволенны. Парикмахер бывает редко, и то с электрической бритвою, а она щетину только мнёт да дёргает. «Совсем заговаривается. Бритва на электрическом ходу — такое и не каждый больной придумает».

Однако Ивану Семёновичу в целом приятны были встречи с двойником. Хоть и разговоры странные: профсоюз, разряд, тарификация.

Однако,… про букет Офелии мыслил точь-в точь, как сам педагог женской гимназии. И тоже понимал, что врачам про прекрасную деву говорить не следует: совсем залечат. Ещё собирался в должности восстанавливаться в какой-то школе или институте со странным наименованием «Колледж».

Возвращение блудного звонаря

Очередная фотосессия Яши-Ризеншнауцера под патронажем экстрасенса Виктора Пепелова проходила с небывалым энтузиазмом. Плёнки от ФЭД-10 при проявке дали неожиданный результат: на негативе отчётливо проступал контур рыбины. Породу по негативному изображению определить не удалось. Отпечатали: на фотобумаге лишь старая бревенчатая городьба на пустом ныне месте — тоже ошеломляет!

Безудушная «цифра» буржуйских фотокамер, при всём при том, бесстрастно фиксировала окружающую действительность. Нет у «цифры» творческого начала. И вообще, подумав хорошенько, фотограф решил: чем проще, тем достовернее. Был в его коллекции древний аппарат на массивной треноге, работавшей на фотопластинках.

Несведущий в тонкостях фотографического искусства человек убеждён, что такие аппараты и пластинки — «дела давно минувших дней». Ошибаетесь, граждане! Есть такие аппараты! Фотопластинки по сей день выпускаются предприятием «Славич», расположенным в Переславле-Залесском.

В Чумском Медицинском институте в анатомическом музее долгие годы служил виртуоз-фотограф старой школы, снимавший препараты для учёных статей исключительно на такой технике. Точнее детали можно передать, на пользу медицины. У него мальчик Яша и постиг премудрость обращения со старинной техникой.

Снимает, стало быть, Ризен стену и двор в разных ракурсах, поглядывает на монастырские корпуса: с малой-то техникой могли в шею погнать, а тут с такой бандурой явился и без благословения на съёмку!

— Здесь бы ещё дагерротип применить, — мечтательно произнёс фотограф, — но мне эта премудрость неведома.

— Ты не мечтай, работай! — Виктор-лозоходец от нетерпения начал уже строжиться на приятеля-энтузиаста фотоэкспериментов.

— Дагерротип, это понимать надо!

— Ты понимай да щёлкай. Того гляди, со двора погонят.

Яша. вздохнув, снова накрыл голову и аппарат чёрной тряпицей. Птичка сейчас вылетит! Картинно отвёл в сторону крышку объектива. Сосчитал про себя выдержку и водрузил на место.

Вылетела птичка! Целых две! Тот мужик, что сквозь пролом в прошлую фотосессию шмыгнул, обратившись на плёнке рыбиной, опять «вышмыгнул». Да не один! Под ручку вёл парень почтенную седовласую даму.

— Простите! А как это вы, ну туда-сюда…

— Доброго и вам здоровья. О чём вы, собственно?

— Ну, вы же в портале…

— Я при монастыре.

Дама и портальный мужик прошествовали ко входу в педколледж.

***

Радости Верочки Красоткиной не было предела: и любимый педагог возвратился, и Николай Обвалов, в которого она была тайно и безответно влюблена, жив и здоров.

***

«Дас ист…!» Иностранный турист теперь уже в неорганизованном порядке бродил по территории Обители.

***

Пластинки проявили сразу по возвращении в лабораторию. «Электрон также неисчерпаем, как и атом», — ни к селу ни к городу изрёк экстрасенс. На пластинках отобразился лик пожилой женщины, опирающейся на плавник гигантского, вровень с ней окуня ( может карася, но скорее всё-таки окуня), стоящего на хвосте!

***

«Вынырнув», Колян безотлагательно решил посетить Базуку. Давненько не виделись, а поговорить есть о чём.

— Ты, брателла, чего тут со своим мокрым квартирантом прохлаждаешься?

— Во-первых, здорово, кореш! Чего такой нервный?

— Вы тут сидите, чаи гоняете, а меня невидимая сила в Могучей Реке, как исподнее полощет!

— Вчера много выпил?

— Едва не захлебнулся! Водой! Короче, Дед, я в речке твоей плавал. При посредстве окуня!

— Тяжёлый случай. — Лёха жалостливо смотрел на приятеля.

— Погодь-погодь! Какого такого окуня? Знаю я одного лиходея!

— Так здоровый окунище! Объяснил, что мы родственники. С тех пор, как щучьей мордой ты, Старик, меня гвозданул! Всё я про вас, жуликов, понял. Сами делашите, а меня втёмную использовали! Теперь валяйте, рассказывайте.

— Колян! Такое тут дело. Поначалу этот старый хрыч меня запугал. Помнишь, как по-над речкой нас таскал по лунной дорожке? А я тебе, считай, сразу всё как на духу…

— Ага! И про Собаку тоже?

— Так мы ж тебя во всё посвятили. Про собаку стрёмно потом было сознаваться, наплели тебе про эскимосскую породу. Ты и сам дурак: какие у нас в области эскимосы? Эвены — да. И тех с эвенками путают. Раньше звали остяками и никакой мороки. Стремались мы с Дедом, что тебе мозги пудрили. А к собаченции сами душой прикипели. Только смылась она и адреса не оставила! Мы ж тебе говорили.

— Куда?

— У неё спросишь, если увидишь когда!

— Ладно, смылась, так смылась. А ты, хрен старый, сидишь тут, когда тебе надо уже не здесь!

— Не поняли?!

— Чего понимать! Надо тебе в пломбированный вагон, да на Родину, власть в свои руки брать!

— Алексей, он про что?

— Был у нас такой вождь. Он и сейчас «живее всех живых». Вот он и приехал на немецкое бабло в вагончике под пломбой, как слабину власти почувствовал, Россию-матушку к рукам прибрать!

— Ваше человечье это дело! Я тут причём?

— Царь ты или не царь? У тебя идейные шатания в Реке, а ты: при чём, при чём! Власть пора обратно в свои руки брать! Артель в реке накрылась медным тазом. Вместе с драгой. Окуня под зад коленом. Так бы я ещё в его башке и плавал, если бы его персоной нон грата не объявили.

— А Щука-поскуда?

— Отмазалась. Теперь, когда суть свою человечью в башке потаскала, образованная стала, гимназию открыть в Реке налаживается. С гештальтпедагогикой и прогимназией.

— И ещё, Старый Перец! В ваши края прибыло посольство из древней страны Греция. Ранее Элладой именовалась. Лес уже перебаламутили — Древесные Девки теперь Дриадами стали, Мужики, сказать зазорно, «сатирами» себя поименовали!

— Так ведь сортир, Колька это, где люди нужду справляют?

— Я до кабака в институте успел поучиться. Объясняю: «sortir» ‑‑ от французского глагола «выходить», ну, испражняться вроде. А вот Сатир — этот больше по части выпить да войти во всё, что движется. А потом кого только от его вхождения не получается. А как вакханки подтянутся, считай все Лешие, которые теперь сортиры, алкашами станут и озабоченными.

— Чем озабоченными? —Удивился Дед.

— А тем, чтобы винопитию придавшись, во всех особ женского пола входить. Они и русалок твоих в покое не оставят. Сам суди, что у тебя за поданные через пару десятков лет нарастут! И названий-то не придумаешь!

— А плавники выдрать?

— Так я и говорю — пора! Ираиду — Щуку-учительницу я с собой притаранил! Как получилось, не знаю. А без неё эта рыба пристипома, Щукой назвавшаяся, ни хрена не стоит как педагог!

— Так я поплыл! Вы, братцы, подсобите старику –— надо нам вместе держаться. Может, ещё и с золотишком разберёмся! А к этим злыдням речным я без вас, братцы, теперь и подступиться боюсь! Дожил!

— Достал уже! Но помочь подельнику обязаны. Хоть и навара, похоже, не будет. — Особого энтузиазма в голосе Базуки не слышалось.

— Вот и чешите тем путём, что Колька разведал!

— Ничегошеньки я не разведывал. Само получилось!

— Вот и ещё разок получится!

…Гейзер, бульканье, осушение подвала. Постоялец съехал.

Миллионная

В двери апартаментов-тюрьмы со всеми удобствами вошел седой, очень старый человек. Был он, несмотря на бремя прожитых лет, ещё крепок и жилист.

«Вот ты какой! Встретились не ожидала где»!

— Извольте отобедать, барыня!

— Изволю. Кто таков?

— Не гневайся, матушка! Глаза твои признал, Лик не помню, а глаза во век не забыть.

— Рассказывай.

— Сами-то меня должно быть признали. Или нет?

— Догадываюсь.

— Как старым совсем стал, выпросился век дожить в Чумске. Тянуло всю жизнь обратно к Белой Горе. В Верхнеудинске считали, помер я здесь вскорости после прибытия. Ан Господь смерти не даёт. Не все долги раздал.

— Ждала я встречи с тобой, Ерошка. Знала — живой. Иначе бы Иванов не получилось. Ты с Племенем навек породнился через кровь мою. Вот тебя и разбросало.

— И вправду, барыня: как на куски разодранный всю жизнь хожу.

— А здесь ты как?

— Жить-то надо, коли смерти нет. Пристроился лакеем. Да какой из меня лакей! В сабельном бою да в походе военном, там я на своём месте. Спасибо, не гонят. Женскую прислугу Магистр не держит: больно болтать любят. А ему в тайне да тишине жить любо.

— Как же ты, Атаман, до такой жизни дошёл?

— Кто меня спрашивал? За грехи, должно быть. А пуще всего, что пустил ту стрелу злосчастную. Я ведь, барыня, мог тогда с ружья стелить! Точно промахнулся бы с такого расстояния. Ружьишки были — не чета нынешним. Вдаль с лука-то точнее. Хотел мужика, что при тебе находился срезать, да в последний миг на тебя стрелу перевёл, не знаю, как и удумал такое. В бабу стрелу пустить! В век себе не прощу! А глаза твои с тех пор неотрывно на меня глядят.

— Можешь грех свой списать.

— Только скажи, барыня! Что угодно за ради этого исполню!

— Скажу. Барыней больше меня не зови. Я — Лилия. Так и кличь. При посторонних другое дело. А здесь мы одни и почти родственники.

— Приказывай!

— Не приказываю — намёк даю, как оправдаться тебе перед совестью твоей. По дому можешь свободно ходить?

— Кто за стариком-прислужником следить станет. Везде, кроме Иоганнова кабинета, бываю: подмести, помыть, на стол накрыть.

— В городе ходишь?

— Куда мне ходить, старику! Только в монастырский храм. Думал постриг принять, отец Игумен не благословил. Мало смирения в душе моей зрит. Тебя в монастыре тоже встречал. Опять же по глазам признал.

— И я тебя видела. А семья была у тебя, служивый?

— Всю жизнь бобылём. Не смел себя брачными узами связать: ведь женоубийца. В монастырь хожу, замолить грех пытаюсь. А и там твои глаза: на двор зайду — наваждение: ты живёхонькая и на меня глядишь.

— Вот и крестники твои, Иваны, холостыми ходят.

— Не упомню таких.

— Ничего. Может, познакомишься когда-нибудь. Иди пока. Никому про наше с тобой родство не сказывай. Придёт время — будет тебе дело…А у меня семья была. Совсем недолго, но была. Один денёк всего…точнее ночь и утро.

***

Иоганн Себастьян Бах, магистр Ложи, опасался сумасбродных выходок Принцессы Лилии. Сегодня, вопреки обыкновению женщина вела себя вполне прилично. С такой особой даже дело иметь приятно: умна, культурна, наружности привлекательной.

— Поверьте, Принцесса, мне чрезвычайно приятно Ваше общество. Хотел бы познакомиться при других обстоятельствах, но Вы же понимаете?

— Как не понять. С пленённым и поверженным противником беседовать сладко.

— Но только сила обстоятельств! Это и не плен вовсе.

— Не плен, так и ладно. Давайте о деле.

— К Вам у нас всего-то пара маленьких вопросиков. Вы отвечаете, и мы расстаёмся добрыми друзьями.

— Это как получится. Жизнь из меня доброту давно калёным железом выжгла.

— Не наговаривайте на себя: вы само очарование!

— И Севостьяныч туда же! Почему надо обязательно комплементы изобретать. Я девушка простая. Предлагаю и дело решить по-простому. Знаете такую игру, поддавки? Это когда вместо того, чтобы оберегать свои фигуры на доске, игроки стараются сдать как можно больше своих пешек.

— Есть в России такая забава, дети развлекаются.

— И мы с Вами, Магистр, развлечёмся. Факты: Вы знаете про Племя Детей почти столько же, сколько я. Явно знакомы с моей «Аналитической запиской» и так далее. Ваш ход: кто агент Ложи в Институте?

— Не самое приятное для Вас начало, но отвечу: Агент — Главный!

— Игра отменяется. Враньё не проходит.

— Прискорбно, но это правда. Лев Николаевич, возглавляющий ИИВЖН — наша фигура.

— Но…я считала.

— И просчитались. Я откровенен: не только Вам ведомо искусство создания кукол. Всё ведь просто: «Solve...» У вас тот же принцип. Наверняка. Считали своего начальника заколдованным принцем — Ваше дело. Любовь слепа, как и ненависть. «Что вверху, то и внизу.»

— Извольте без масонских нравоучений!

— Я же говорил — никакие мы не масоны. Мы — Ложа, Братство. А Вас первый же мой правдивый ответ поверг в смятение. Ход за Вами: знакомо ли Вам орнаментальное письмо, которым пользовались Дети? Можете ли Вы его прочесть?

— Ответ: знакомо. А вопроса было два. Но не будем придираться. Отвечаю: вероятность прочтения имеется. Хотя времени прошло…трудновато.

— Мы окажем любую помощь.

— Будьте так любезны. Вопрос: роль графа Брюханова-Забайкальского и его степень осведомлённости?

— Наш давний агент. Причина его сотрудничества — маниакальная страсть к археологии и этнографии при полном отсутствии средств.

— А фамильные капиталы?

— Оперативная легенда, предложенная нами. Граф — человек с весьма скромным достатком: вполне хватает на красивую жизнь и шампанское для своей…простите. А все его научные сумасбродства оплачивает Ложа.

— Как он оказывается в Чумске и связывается с Братством?

— Мы его транспортируем. Примерно, как и Вас. У него слишком низкая ступень посвящения. Сегодняшний случай – потолок его временной транспотировки.

А как связываетесь с Главным?

— Сложно, но получается. В Париже прошлых столетий само собой не может быть интернета и электронной почты. Даже очень знающие Братья о таких чудесах не имеют представленья. У нас есть странники, эстафета, с которыми мы отправляем послания и получаем информацию от агентов. Они, находясь в вашем времени, имеют возможность пользоваться достижениями передовой научной мысли.

— Не жалеете, что сдали Главного?

— Он не оправдал наших надежд. Неудачный экземпляр.

— Это утверждение, к сожалению, не подлежит сомнению…

— Дражайшая Лилия Эльрудовна! Мои аплодисменты: вы непревзойдённый мастер игры! Я успел задать всего один вопрос. Вы — целую серию. Заметьте: я отвечал. Теперь позвольте спросить: где сегодня находится Племя?

— Увы, наши познания практически те же, что и у графа Брюханова. Мы также довольствуемся лишь обрывочными слухами и легендами.

— Пусть будет так. Тогда, ещё вопрос: Кто такая Хозяйка Белой Горы?

— Про это никто не знает. Когда Дети жили на Горе. Такого Божества не существовало. Сама помню. Наши Духи все небесного происхождения.

— Однако, вы ходатайствовали к ней о прекращении потопа.

— Только мысленно обращалась. Как выяснилось удачно: она меня услышала.

— У Вас и телепатическое дарование имеется?

— Умею просить, когда захочу. Прошу Вас, Магистр, довольно на сегодня. Я утомлена. Продолжим партию в следующий раз.

— Не смею отказать такой приятной и образованной собеседнице.

Собачья жизнь

«Известно, что собака бывает кусачей только от жизни собачьей. Куда ещё собачее-то! Хоть фашистских ублюдков не наплодила, и на том спасибо. Нынешнее потомство справное должно получиться. Кобели в приюте все порядочные, только не повезло им с хозяевами. А кому нынче везёт? Только жулью да проходимцам.

Засиделась я в этом отеле для бездомных. Надо домой в Тайгу возвращаться. Лильке помогу, тогда и домой отправлюсь. Только торопиться надо: на сносях я. Долго ли щенков лишиться.

А Лилька сильно удивится, когда я к ней пожалую. Не знает она про сестричку с хвостиком. Да не в хвостике дело. Надо хорошо всё обмозговать, чтобы без шума и пыли дельце провернуть. Откуда про Лильку знаю — так я же умная. И красивая. Почти как она, только в своей категории. Если б я в городе жила, да при путном хозяине, все призы на собачьих выставках моими были бы.

При её батюшке в своре охотничьей состояла. Девочкой малой помню. Сейчас, конечно, уже совсем другое дело: культурная, современная. Глаза запомнила. Как золотоискатели меня на двор монастырский выпустили, сразу эти глаза обнаружила. И их обладательницу сразу вычислила: кто из Племени, того не заметить невозможно.

Лильку на любой конкурс красоты человеческий отправить не стыдно. Ей хороший продюсер только нужен. Во, чего я знаю. Так, мысль хорошая, может договоримся. Шоу бизнес он неожиданные ходы любит. Представляю: «Мисс мира Лилия Чистозерская со своим продюсером Таёжной Сукой!» Красивое у меня будет сценическое имя. Хорошо бы и Лильке псевдоним вроде «Принцесса Сука» взять. Люди не поймут. Почему-то они это слово за ругательство держат. А по мне, так нет почётнее звания.

Ещё бы с дурёхой разобраться, которая титьками трясла в странном платье. Точно, Кольку, кобеля человеческого, завлечь пыталась. У меня чутьё на любовные дела. Может, им тоже поспособствовать? Могу. — Сама к Коляну в объятия сиганёт скромница. И Колян никуда не денется. И почему дурочке титькастой именно Колька приглянулся. Думать надо! Опять же: Колян — рыбак и охотник. Человек та ёжный. И откуда-то манеру звона перенял, что в Племени была принята. Сама слыхала — может по-нашему молотить!

Как они там без меня? Совсем от рук отбились, поди. Ничего. Пусть Базука жилплощадь готовит для моего потомства. Там и их личную жизнь налажу. А то живут бирюками одинокими.

Только у Лёхи жена есть. И то: над их семейными отношениями ещё поработать придётся. Да бутылки от бабы заначивать отучить, а бабу отучить пилить его ржавой пилой за каждую мелочь. Он ей такую конуру отгрохал, а лишнюю стопку дёрнет, сразу истерика. Хотя я бы рядом с собой алкаша терпеть не стала. К счастью, таких среди собак нет. Только если насильно люди приучат к пьянству. Бывают такие сволочи, что животным водку дают. Слыхала. Может врут, а может правда.»

***

После «уплытия» или убытия Духа Могучей Реки друзья присели подумать, то есть, конечно, сначала мыслительный процесс простимулировать. У Коляна с собой было. Простимулировали, задумались.

— Чего носа на мою хату не казал?

— Так я к тебе всегда со всей радостью забегаю и с горестью. Давно бы пришёл, Дед достал в последнее время. Я, по-моему, от него таким нервным стал, что на колокольне даже набезобразничал.

— Это ты по собственной дурости.

— Не скажи: чувствовал, кто-то так и подначивает.

— Деду не до тебя было. Тут что-то ещё есть.

— Однако, прав ты, дружбан. Там вокруг монастыря много непонятного творится. Сейчас какой-то экстрасенс с фотографом тайком от братии упражняются.

— На тему?

— Не спрашивал. Слышать — слышал: портал какой-то исследуют.

— Это пролом новый?

— Во-во. Вроде, даже меня и Ираиду увековечили на какой-то допотопной технике.

— В объектив светиться лишний раз не надо бы.

— Знаю, да меня не спросили. Хрен на них. Тут я тебе должен одну тему озвучить. Как я в Обитель с повинной головой брёл, вдруг тачка навороченная передо мной каскадёрский разворот заделала. Чуть полы у подрясника не оторвала.

— Так наполучали права водительские всякие отмороженные…

— Не о том речь. Баба шла, красивая. Ты её тоже мог на Белой Горе да во дворе церковном видеть…

— Там только одна красивая баба шастала. Помню. Кстати, в педколледже тоже знатная чувыдра есть. Та, которая сиськами трясла перед братией и публикой. Самодеятельность, мать их! По-моему она к тебе неровно дышит.

— Да не о том же я! Только титьки тебе обсуждать! Тачка та крутанулась, бабу силком запихали в салон и смылись. Я же тебе звонил, советовался. Помнишь?

— Ну. Так в городе шухера никакого по этому поводу не было.

— То-то и оно. Бабу больше не видно.

— Поди в Средиземном море плещёется. У нас того и гляди снег повалит, а деньжонки есть, можно и на Юга.

— Хорошо, если так. Но чует моё сердце — не так чего-то тут.

***

— Конечно не так! Умники! — раздался в прихожей незнакомый ворчливый голос.

— Эй! Кто на хате! Выходи! Всё заперто было, как попал? — Базука болезненно относился к неприкосновенности своего жилища и к его охране, что не удивительно при его образе жизни и занятий.

— Мне твои замочки не помеха. А вот как в подвале запирать меня пробовал, припомню ещё!

В дверном проёме нарисовалась беглая таёжная Собака.

— Радость какая! Нашлась! Кто тебя привёл-то? Магарыч с нас ему положен. Кто там про замки говорил. Опять же посмотреть надо: что за домушник классный, если ему мои замки нипочём!

— Остынь, Алексей Иванович! Никто меня не приводил. Сама пришла, когда захотела. А замкам твоим, на помойке место.

— Мама! Роди меня обратно! Собака говорит!

— Не блажи! Дело слушай! Где Старик? Я ему приказала наблюдать обстановку и мне доложить, как возвращусь. В армии служили?

— Я в ВДВ. Колян отмазался, почти, и в окружном ансамбле песни и пляски барабанил. Тоже, значит, служил.

— Тогда знаете, что за самовольное оставление поста полагается.

— Он знал, что ты говорящая? Нам ничего не сказал!

— А что тут говорить. Тогда и я должна каждой собаке докладывать, что ты разговаривать умеешь.

— Но ведь речевой аппарат у собак не приспособлен…

— Чушь! Где Старик я спросила?

— На Реку подался. Колян там побывал, говорит, полный беспредел. Не разрулить без Духа.

— Про Деда ещё спрошу с вас. Здесь как дела?

— Живём помаленьку. Вот Колька в какой-то портал вляпался. Окунем работал. Насилу ноги унёс. Щуку-училку за собой, рыбами пленённую, приволок.

— Портал? Что же это такое? Неужто Тропа Золотая открылась?

— Не золотая, из битого кирпича. Что за Тропа?

— Молод ещё знать. Докладывайте дальше. Только факты, желательно интересные и по делу!

— Я как в монастырь шёл, почти у ворот бабу красивую в тачке увезли насильно.

— Знаешь её?

— Да она тут всем глаза намозолила. Красивая, глазастая.

— Глазастая, красивая. Плохо

— Что плохого, если баба красивая?

— Красивая — это хорошо. Только, подозреваю, известно мне кое-что про неё…Короче, тревога и общий сбор. Командовать парадом буду я. Поигрались в собаководов-кладоискателей. Делом будете заниматься.

— Круто берёшь. А за базар ответить сможешь? — Базука немного пришёл в себя после открытия феномена говорящего животного.

— Отвечаю. Зуб даю. Ты, Колька — ноги в руки и в монастырь. Всё подмечай. С экстрасенсом попробуй потолковать. Базука — трубу к уху, и пока всю братву на предмет крутых тачек и похищений не прощупаешь, не расслабляйся. Пусть хоть уши опухнут от телефона.

В оба, красавцы, смотреть, в оба. Может, какую публику странную срисуете. Ма-а-рш. Р-р-р! Я — отдыхать. Потомство вынашиваю. Вы — работать, работать и работать! Приём окончен! Мне постелить в гостиной. Без стука не входить. По пустякам не тревожить. Да: будьте готовы к путешествию. Лёха, ствол имеется?

— Найдём, да лучше бы обойтись.

— Постараемся, но смажь волыну и наготове держи. Главное: Старикашку-самовольщика доставить. Кроме него и наблюдателей здесь не было. Проснусь — спрошу. Набралась команда: один умный, другой красивый. Третий — мерин сивый, водоплавающий! Как с вами работать прикажете?

— Так он булькнул, и поминай как звали!

— Не моя проблема! Сказала, доставить к моему пробуждению.

***

— Туго нам придётся, если Деда не вернём.

— Ладно, Колян! Придётся тряхнуть стариной. Ты тут присматривай за обстановкой. Да всё замечай. Не как попало! А я покумекаю, как Деда по Сучьему велению вернуть.

— Алло, Резаный? Сколько лет сколько зим! Понятно, без крайней нужды твой номерочек набирать не рекомендуется… Крайняя — крайнее некуда. Я не в падлу, по-товарищески напоминаю. Должок за тобой. Не я — топтал бы ты сейчас зону в Коми АССР. Я не в укор. Друзей выручать надо! Вертушка твоя на ходу? Всегда? На Север надо. Какая охота! Борт не засвечу. Верну сегодня же! Спасибо, братан!

Братство буксует. Рабочая встреча

Четырёхаршинный забор, густой парк, охрана в форме гвардии неизвестного, а может, и не существующего государства. У богатых свои причуды. Встреча носила полуофициальный характер. Многие позволили себе явиться в обличии, привычном для их среды обитания. Конечно, люди во фраках, смокингах и визитках имелись в достатке.

А среди них выделялись господа в сценических костюмах из неизвестных театральных постановок, бритые молодые люди в трикотажных штанах с лампасами, военные в мундирах различных армий. На такие мелочи во время рабочих встреч не обращали внимание. Дело не давало возможности терять драгоценные минуты на обсуждение дресс-кода.

Слово, пользуясь статусом, взял Председательствующий:

— Братья! Мы скорбим по поводу необоснованного противостояния нашей Ложе со стороны, так называемой, передовой части общества. Во многих, если не во всех, странах мира нас называют не иначе, какМасоны. Слово это не отражает сути нашей деятельности. Не стану подготовленным и верным людям ещё раз пояснять отличия.

В первоочередном порядке нас интересует Россия, точнее Сибирь. Но и там от каждого полупьяно-полуграмотного аборигена то и дело слышим: «масонская рожа», «жидомасон», хоть и не ведают эти бедные малограмотные люди, чем мы им так досадили. Ведь ничем. Вся наша деятельность — во благо каждого живущего на Земле, без исключения.

Методы наши не всегда нравятся простолюдинам, да и политикам. Что поделать: каждому не угодишь!

Мучительно и враждебно некоторые, самые нетерпеливые, пытаются проникнуть в суть наших изысканий. Пустое дело! Только больше всё запутают.

Наш путь — золото и мировые запасы углеводородов. Приведение данных субстанций в соответствие с краеугольным постулатом «Solve et Coagulа» — Разжижай и Сгущай.

Наши оппоненты не знают о катастрофическом антагонизме «деньги — золото — нефть, посему и смысл нашей деятельности и её размах пугают непосвящённых.

Обнародование нашего учения для широких масс — путь мировой экономики в хаос и разруху.

Все мы, Братья, при посвящении в Ложу давали страшную клятву. Думаю, не найдётся в Братстве отщепенца, способного преступить наш обет.

Не сокровища мы ищем, а оптимальный для всех рас и народов образ существования. В полном и безоговорочном подчинении Ложе, конечно. Золото и нефть — лишь инструментарий для грядущего вольного строителя, каменщика, созидающего новый благословенный мир.

Вопрос: Как продвигается деятельность ИИВЖН?

Ответ: Прискорбно, в деятельности Института отмечается полный застой и безвластие.

— Что говорит по этому поводу руководство учреждения?

— Руководство в растерянности. Лилия Эльрудовна Чистозерская, многим из вас известно, при нашей помощи пересекла Границу Времени и содержится в нашей штаб квартире в Чумске 19 столетия.

— Нельзя ли форсировать?

— Нельзя: дама слишком своевольна и самостоятельна. Ищем точки соприкосновения наших интересов. Она пойдёт только на взаимовыгодное сотрудничество, только когда будет уверена, что пользы от её знаний для Братства будет намного меньше, чем польза для неё от наших откровений. Трудный человек. Смысл её игры одна из тайн, могущих стать ключиком.

Из бесед в Чумске явно следует, что обогащение, золото — не её цель. Возможно, презренный металл нужен ей всего лишь, как вложение в какой-то колоссальный проект. Ключ к сотрудничеству и полному подчинению госпожи Чистоерской — её тайная цель, на воплощение которой она уже потратила Века.

— Если нельзя пока вычислить эту цель, может, она в порядке взаимных уступок откроет свой способ Перехода?

— Не откроет. И есть мнение наших специалистов, что это индивидуальная особенность, полученная при Разбросе. Она не будет действовать у других лиц. Способ, к тому же, имеет условием привязку к Чистому Озеру.

— Что докладывает руководство Института?

— Мычат не телятся! Простите, это выражение одного моего друга-фермера. Грубовато, но точно.

— Не до высокого слога сейчас. Наш агент может сменить на посту Главного?

— Главный — единица не назначаемая, выборная. А нам сейчас голосования хоть прямые, хоть тайные в НИИ не нужны. Радует, что агент Петер удачно легализовался в НИИ 21 века. Наша кукла у него в безоговорочном подчинении.

— Так пусть и переизбирается!

— Главный с превеликим удовольствием пошёл бы на это, но Чистозерская скрыла все бумаги по нашей теме в личном сейфе.

— Вскрыть!

— Зачем так по-разбойничьи! И не даст это ничего: хитрый код для замочка соорудила: лик Льва Николаевича в глазок камеры предъявить требует, да непременно, чтобы она руки на его голову возложила!

— Имитация?

— Невозможно, по имеющимся у нас данным этот замок реагирует на какие-то флюиды, образующиеся в момент контакта рук Чистозерской и мозга Графа-Главного. Получается — оба организма для нас бесценны.

— Фантастика!

— Всего лишь 21 столетие. Мы хоть туда и заглядываем, но наши возможности очень скромны…

А вот о фантастике разговор предстоит серьёзный: куклоделам Ложи придётся много и напряжённо трудиться. Гроссмейстер Ложи отдал приказ о выпуске серии упрощённых боевых кукол, не имеющих индивидуальности, и разработке способа пересечения ими Границ Времени.

Какая-то дикарка из Сибирского племени изготовила для нас и против нас куклу, превосходящую наши образцы. Долго нас за нос водила. Неизвестно, что ещё мадемуазель Лилиан выкинуть может. Дело осложняется тем, что Брюханов-Забайкальский в куклу свою безумно влюблён. К нашим доводам прислушиваться отказывается.

— Аннигилировать!

— Ценим ваш уровень образования, коллега. Но: во-первых, термин не совсем подходит для данного случая. Во-вторых, сия особа тесно связана со своей матерью-матрицей, кто знает: какие сюрпризы заложены для таких вот лихих аннигиляторов? И граф взбунтуется, выйдет из-под контроля. Для него она не кукла, прежде всего — предмет обожания.

— Специалисты 21 века?

— Агент Турист во время пребывания в Чумске посещал старинный монастырь. Прочту Вам его Донесение. Будьте снисходительны к его слогу, Агент действительно ценный:

---

«Город Чумск, обычная провинциальная дыра. Река, храмы, рынки, заводы. Приличному господину и погулять негде. Не коротать же вечера в ночных клубах и дансингах, где выдерживать беспрерывно атаки драгдилеров и ночных бабочек, спешащих заработать на укол, чтобы тут же свой заработок дилеру за дозу отдать, да ширнуться в туалете!

Это введение, чтобы Братья и руководство, представляли на какие жертвы приходиться идти адепту ради блага Ложи в чужом мире с его непонятными и дикими обычаями. В целом, город неплохой, университетский, учёных много, творческой интеллигенции.

Вот, кстати, об учёных: есть здесь непризнанный гений, экстрасенс-самоучка. По слухам имеет высшее техническое образование, «занимался торсионными полями» (про поля в следующем донесении, как соберу информацию: какая-то мутная отрасль современной науки).

Во время экскурсии в мужской монастырь Чумска данный объект обнаружен был на территории культового сооружения в компании со странным мастером-фотографом. Упоминались Аппарат Кирлиана, цифровая фотография (прошу помнить: в знаниях моей ступени посвящения ничего подобного не рассказывалось, равно как и о неведомых полях).

В разгар фотосъёмок в участке обрушенной стены, который экстрасенс обозначал словом «портал», дематериализовался мужчина средних лет. Я навёл справки — это управляющий монастырской колокольней по имени Колян. Живой интерес к управляющему проявляла приятная и целомудренная девица из педагогического заведения рядом с монастырём».

---

— И как вам, Братья, подобный отчёт?

— Своеобразная манера изложения. Но много и по существу. Надо бы лиц, упомянутых в отчёте, взять под контроль.

— Совершенно с Вами согласен, коллега. Простим Туристу странный его слог и ознакомимся со свежими новостями из Чумска:

---

«Mein Herz!

Управляющий колокольней — я выяснил — здесь его должность называется «звонарь», так в дальнейшем и буду его именовать. Этот звонарь с недавнего времени, боясь увольнения после учинённой нами вакханалии, в которой был и эпизод на колокольне с его участием, имеет тайно от своего босса в монастыре ещё одну не вполне легальную для Церкви работу. Он барабанщик в ресторане «Славянский Базар». Там собирается много интересных людей. Экстрасенс любит хорошо покушать, особенно, если за чужой счёт. Деньги у него водятся не густо, а состоятельных знакомых и клиентов — полгорода. Имеет обыкновение прогуливаться по набережной здешней Матери-реки, наблюдая за посетителями. Часто приглашают. Барабанщик с ним на дружеской ноге. Почему-то о портале не спрашивал. Все сплетни городские перетрясли. А по делу — ничего!

---

«Славянский Базар» — достопримечательность города. В нём столоваться изволил писатель А. П. Чехов, проездом на остров Сахалин. Говорят, тот ещё тип был: город обозвал «свиньёй в ермолке», интеллигенцию всю пропойцами заклеймил. Бездорожье сезонное было, и чахотка совсем сочинителя одолела. В столицах, проповедовал, что «в человеке всё должно быть прекрасно…и душа». Лицемер, однако, Шоу Мен. Или Бернард Шоу? Точно не помню название амплуа. Так вот: А. П. Чехов, в дурную сибирскую погоду про прекрасные тело с душой в приступе своей истинной мизантропии забыл преуспешно.

Увековечил недоброжелательное отношение к городу один из Чумских скульпторов в презабавной бронзовой фигуре классика Российской словесности.

Кухня в ресторанчике, надо сказать, отменная. Нельма по-гамбургски не хуже, чем в Европе. Но, к делу: угощал экстрасенса на этот раз местный фотограф по имени Яков Шнауцер, странная фамилия, но если в загадочной России возможны аристократы с фамилиями Брюханов и Толстый, почему бы и немцу Мордастым не прозываться? А может, он не немец…

Шнауцер давал банкет по поводу почти состоявшегося научного открытия: совместно с экстрасенсом Пепеловым обнаружил он, а главное, запечатлел «портал в другие миры». Пустили по залу подписной лист для благотворителей на приобретение дагерротипа и обучение работе на нём: сразу позитивное изображение даёт и прибор веками проверенный. Надо сказать, жертвовали. И не мало — не жадные, видно, люди собрались.

В компании с искателями порталов ещё один учёный муж был. Он всё про тонкий мир философствовал. Говорил, никто кроме сотрудников Института Оптики Атмосферы помочь не сможет с техникой и разысканиями. Пепелов возражал: там профессоров — на каждом углу, а почуют открытие мирового масштаба — себе всё заграбастают. Даже десятым соавтором мелким шрифтом не пропечатают.

Энтузиаст не сдавал позиций: «Там в Оптике ещёе мощнейшее лазерное шоу есть! Могу с мужиками договориться! Например, взять, да на Успение, к примеру, или Рождество светануть по всему периметру Обители! А результаты Ризеншнауцер зафиксирует на камеру».

— Ну и тебе сначала Игумен светанет, за ним Митрополит а дальше…пойдешь объявления у торговых центров раздававать: «Ищу работу. Умею всё».

Дурачь ё малограмотное. Лазер и торсионное поле вместе! Впрочем, пусть судят специалисты соответствующих направлений и веков! Мою низкую степень посвящения и образования я уже упоминал. Дерзну, Братья, сказать, что верность моя при недостатке знаний безмерна.

По местной традиции под конец застолья отправились энтузиасты бронзовому Чехову перед входом в кабак нос тереть на удачу.

Хорошо, хоть гениталии не полировали, как слушатели Санкт-Петербургской морской академии поступают перед экзаменами с конём император Петра 1. Обидно за коня! А может, писатель сам за промежностью ухаживает интимно. До отменного блеска ширинка надраена. Уточняю: на классике, помимо пенсне, надето ещё длинное бронзовое пальто, так что, сам не видел. Сведения получены от легкомысленных особ женского пола, фланирующих по набережной у ресторана. По их словам писатель иногда на мгновение вышеупомянутое пальто перед ними распахивает.

На следующий день после возлияния, а холодно уже было в краю Сибирском, пошли Пепелов и Шнауцер в монастырь, прихватив для научной поддержки Серёгу-учёного (фамилия не установлена, но действительно служит в НИИ Оптики). Тот хвастал, что спецкурс по торсионным поля читает, только «лохам» (прошу прощения, значения термина установить не удалось) таких вещёей не растолкуешь.

Я, согласно легенде, вернулся для более внимательного ознакомления с архитектурой Обители. Знакомлюсь, наблюдаю.

Ничего достойного пересказа больше нет за исключением финала фотосессии: из пролома обратным рейсом прибыл и материализовался уже вам известный звонарь. Да ещё и под руку со старой седой фрау. Звонарь, пока находился непосредственно в обрамлении пролома, имел вид гигантской рыбы, стоящей на хвосте. А фрау на его плавник опиралась невозмутимо.

Целомудренная девица на сей раз тоже наблюдала материализацию. Радовалась: «Коленька вернулся. Я ждала. Я верила. Слова Тебе, Боже!». Она даже на храм тихонечко перекрестилась. Любит она звонаря. Не просто так упоминаю: в оперативной информации всё важным может оказаться. Программа пребывания моей туристической группы в Чумске завершена. Завтра чуть свет отбываем в Красноярск, Иркутск и Улан-Удэ. Следующая связь будет возможна только из Верхнеудинска.

При возникновении непредвиденных обстоятельств, настоятельно и покорно прошу, ставить меня о таковых в известность.

Чтущий Ложу и Отца Бафомета агент Турист

(Карл Карлович Перельман)

P.S. Нельзя ли пару-другую деньков отпуска? Стосковался по пиву баварскому, да сосисочкам!

— Каково? — председательствующий обвёл взглядом присутствующих.

— Оригинально, причудливо излагает. А кой над чем задуматься надо. И последнее предложение звучит почти как приказ. Странно, что простой агент позволяет себе так рапорт заканчивать.

— Я думаю, господа — очень не простой у нас агент Перельман: перехватит императорская тайная служба такое письмецо, внимания не обратят: явный шизофреник с рыбами, ширинками и сосисками в портах неведомых морей.

Поверьте, мы очень ценим Туриста. В твёрдой валюте тоже. И его донесения обнародованы были не в качестве психологической разгрузки.

Чумский НИИ в развале, почти в Руинах. Наш человек, Пётр Петрович Петров, оперативно прибыл на место, представился Брюханову. Тот передал ему все материалы для упорядочения деятельности Института. Но,…возникла загвоздка с ментальным шифром сейфа сверхсекретных бумаг. Пока имеем лишь один путь: играть в открытую с Чистозерской и убедить её воспользоваться ключом. Естественно, под нашим контролем и наблюдением господина Петрова…

Благодать Лесная

По первому ледку, когда ещё не испугаешь холодом ни человека, ни лесного зверя, собиралось все исконное таёжное население на взгорках, костры жгли могучие. Причём дикие звери, от роду огня боявшиеся, людям ловко кочегарить помогали.

Знали и люди, и звери, и птицы: не будет в этот священный день плотоядия: трапезничать все будут орехами, ягодами, грибами. Ни одна плоть не пожелает вкусить другую. Даже драк и мордобоя молодецкого в День Лесной Благодати не положено.

Зато будет невиданное количество настоек, медов, браг на всевозможных ягодах и кореньях выдержанных. Всё лето эдакое богатство копилось и бродило.

Как возгорятся костры великие, тут медведи-силачи взворотят на горки чаны жёлтого металла (много такого в лесу валяется), а мастера для разных нужд переправляют. Вот и чаны добрые получаются. Только больно тяжелы. Без медведей не справиться!

Праздник появился в первые времена переселения Детей Невидимых в Тайгу, как знак благодарности Духу Леса и всему Лесному Народу, что дали чужакам приют на своих угодьях. Шаман Турухан, по благословению Лесного Деда на сей праздник объявляется Повелителем всей Живности. Не только Дети, но и весь Лесной Народ и Лесная Живность на малое время Его Племенем становятся.

Особые почести воздаются Собакам и Лошадям в память той, первой лютой зимовки, когда Племя от голодной смерти спасалось мороженой кониной да варевом из собачатины.

Царицей праздника избиралась самая сильная и красивая сука, у которой находили больше сходства с Великой Подземной Матерью-Собакой. Изваяние, созданное первой таёжной весной из прибрежной красной глины и бережно обожжённое, хранилось весь год до Праздника в крепких кедровых ящиках. Сука, хоть раз в жизни удостоившаяся стать Царицей праздника, гордилась этим всю оставшуюся жизнь да детям-внукам рассказывала: не простая наша семья! Были и у нас Царицы Праздника Лесной Благодати!

***

Настоящая Подземная Сука праздник Благодати не любила и не жаловала. Она одна помнила, как отвратительно было ежегодно прославляющееся потомками событие. Гарь палёной собачей шерсти, тошнотворный запах тёплых, выпускаемых на талый снег кишков, которые тоже потом съедали, не сумев на морозе очисть и отмыть от остатков кормов и фекалий. Даже шерсть собачью поредевшими от бескормья зубами размусолить пытались. Срам!.. Лютым был конец жизни полуживых голодных шерстоедов. Пустые желудки занозами утыкивались жесткой щетиной, ранки от щетин начинали гнить, а с гниющими потрохами изгнивало, выблевывлось вместе с кровавыми шерстяными занозами всё нутро.

***

Пока взгревались в золотых чанах меды, настойки да браги ягодные, начинали самые юные девушки всех Лесных жителей от величавой молодухи Оленицы до серой лесной мышки под руководством Избранной Девы Племени украшать да наряжать Святую Кормилицу Оленицу: ведь именно Олени позволили себя приручить новым людям, пришедшим в тайгу. Дали они новому Племени и шкуры, и мясо и молоко. Приняли все обычаи и повадки Племени. На кровавую расправу с животными, пришедшими в тайгу с людьми в первую зиму, особенного внимания не обращали: суров Север, сурова северная жизнь.