Золотой вепрь

Глава 10

Вальдо остановился у бочки, в которой трактирщик накапливал дождевую воду, и придирчиво осмотрел свое отражение. Если хочешь втереться в доверие к настоящим благородным господам или купцам, у которых денег больше, чем иголок на сосне, нужно выглядеть если не солидно, то хотя бы прилично. Ну, вроде бы, ничего – грязи на щеках нет, даром что мать попросила перед самым выходом из дому печку разжечь. То ли с тягой плохо дело, то ли дрова немножко сырые, но повозиться пришлось. А когда раздуваешь изо всех сил едва тлеющие угольки, иногда случается, что пепел и сажа летят в лицо. Ничего, зато к вечеру ожидаются пирожки с капустой, с рубленым яйцом и на сладкое – с яблоками. Мамаша бывает сварливой и недолюбливает занятие сына, но готовит – пальчики оближешь.

Вальдо хмыкнул, вспомнив, как в прошлый раз мать пыталась наставить его на путь истинный. Нечестным путем, говорите, мамаша? А от денежек нечестных еще ни разу не отказалась. Где бы мы были и что делали бы без моего промысла? Он обмакнул ладони и смочил непослушные вихры на макушке. Хотел еще раз взглянуть на себя, любимого, но поверхность воды в бочке рябила, придавая лицу тридцатипятилетнего мужика, уроженца и жителя городка Тин-Клейн, что в Восточной Гоблане, черты ухмыляющегося демона.

А-а, ладно! Сойдет!

Одернув вполне приличную темно-зеленую куртку, Вальдо толкнул дверь трактира. Работать он не любил. Копать или пахать, пилить или строгать… Фу, какая гадость… Как говорится, от работы кони дохнут. Еще говорят: «Дураков работа любит, и дурак работе рад». Вот пусть они и радуются. Копошатся на огородах или в мастерских, с утра до ночи выгребают навоз в коровниках и конюшнях, потешно надувают щеки, расхаживая по улицам с гизармой на плече. Впрочем, в стражники он, возможно, пошел бы… Разве ж это работа? Всего-то и нужно, что умение корчить значительные гримасы, слушаться командиров и не слишком притеснять таких, как он, Вальдо, простой гобл по кличке Стальное Горло.

Кличкой своей уроженец Тин-Клейна гордился. Это тебе не Мутный Глаз или Дырявая Ноздря. Горожане по достоинству оценили умение Вальдо, не пьянея, пить, все что угодно, – пиво, значит, пиво; вино, значит, вино (красное и белое, сухое и крепленое, сладкое и кислое, местное и дорогущее привозное); брага, значит, брага… И от браги грешно отказываться. Несколько лет назад довелось ему попробовать напиток, который вельсгундцы гонят из пшеничного зерна, – чистый, как слеза, и жгучий, как пламя Преисподней. Ничего, даже голова не болела поутру, хотя угощавший его купчина клялся и божился, что с непривычки гобл не устоит. Гобл устоял, а вот радушный купец наутро очень долго вспоминал, куда девал два из трех кошельков, чьи бока раздувались от звонких скудо. Хозяин трактира, дядька Керрано, пожимал плечами и глубокомысленно покашливал. Пить, мол, надо меньше. Ну, свою долю за невмешательство он, конечно, получил. Равно как и десятник стражи, призванный в этот вечер охранять спокойствие горожан, и охранник трактира, зорко наблюдающий, не обидит ли кто неугомонного Вальдо Стальное Горло.

Интересно было бы еще попробовать хмельной напиток, приготовляемый окраинцами из молока диких кобылиц. Но как ни крути, а долог путь до Окраины: если непривычный к быстрой езде человек возьмется путешествовать – в карруке или собственной повозке, – то месяца за три-четыре доберется. И что, стоит волочиться в эдакую даль из-за скисшего и забродившего вонючего молока? Тем более что у жителей Тин-Клейна имелось серьезное сомнение в правдивости слов того мимоезжего человека, который впервые рассказал о существовании степного напитка.

Есть дела и поважнее.

Например, новые гости дядьки Керрано. Старик еще с утра послал маленочка предупредить – со вчерашнего дня поселились, а позавтракавши, сидят, не уходят, заказали уже второй кувшин вина, интересовались проводником. И вообще, мутные какие-то. Все выспрашивают, вынюхивают. Глаза хитрющие. Но при деньгах.

Вальдо зашел в трактир как к себе домой. Да и то сказать, дня не проходило, чтобы он не отметился в «Трех подковах». Жаль, в последние месяцы, как в столице объявили о свободе и независимости, купцов и просто путешественников стало гораздо меньше. Можно прямо сказать: вместо пятерых, что проезжали по весне, нынче один заночует. Да и то старается вести себя тише воды, ниже травы. Не приведи Триединый, стражникам захочется объявить его врагом независимости и имперским подпевалой.

Вежливым кивком поприветствовав охранника, Стальное Горло подошел к стойке и добродушно поздоровался с дядькой Керрано. Толстощекий старик, прятавший обширную лысину под пестрым платком на манер моряков, насухо вытирал мытые кружки.

– Крепкого здоровья тебе, дядька, и хороших постояльцев. Денежных.

Трактирщик постучал по стойке от сглаза. Показал глазами на заинтересовавших его гостей. Ага! Понятно.

Двое мужчин средних лет. От сорока до пятидесяти, судя по седине в волосах. Сидят друг напротив друга за столом, на котором сразу бросаются в глаза не два, а уже три кувшина. Один ростом повыше, плечистый, усы небольшие, темные, подкрученные на концах. Второй, пожалуй, пониже самого Вальдо, усы пышные, нависающие над верхней губой, зато более седые, чем у сотрапезника. Одеты оба неброско, но добротно, если присмотреться. Сукно кафтанов серое, но дорогое. Голенища сапог потрепанные – от верховой езды, надо думать, но подошвы крепкие. У темноусого – простые железные шпоры с тупым репейком. И у обоих на поясах – корды в ножнах. Длинные корды. Пяди по две. Вообще купцам в Аксамале такие не положено носить. Для мещанского сословия – не длиннее полутора пядей. Ну, да они и не в Аксамале. Можно позволить себе эдакую роскошь. Или вольнодумство, если угодно предположить.

– Подведешь и познакомишь или я сам? – Вальдо сбил соломинку с рукава куртки.

– Чего там уже… Пошли… – проворчал Керрано. Вроде бы недовольно, но каждый житель Тин-Клейна знал: трактирщик в отличном расположении духа. Если бы его что-то задело или расстроило, он орал бы, топал ногами и перебил бы к этому времени половину посуды. Впрочем, зная о своей слабости, он заказывал у мастеров только деревянные тарелки.

Они приблизились к гостям. Стальное Горло ощупал их фигуры цепким взглядом. Да, путешественники опытные. Денег на виду не держат. Ой, подумаешь, какие мы осторожные! Прячься не прячься, наметанный глаз всегда различит, что и где спрятано. Например, у вислоусого кошелек за пазухой, с правой стороны, около печени. Левша он, что ли? А у его спутника, скорее всего, за голенищем – ишь, как оттопырилось.

Трактирщик откашлялся.

– Прошу простить меня, благородные господа. Вы, кажется, искали человека осведомленного и горящего желанием помочь ближнему?

Тот, что был повыше ростом, хмыкнул:

– Только не надо убеждать меня, фра Керрано, что он тут ходит и помогает всем желающим безвозмездно.

– То есть даром, – добавил вислоусый. Вальдо обратил внимание, что лицо его докрасна загорело, как у южанина, но едва уловимый акающий выговор выдает жителя Аксамалы.

– Конечно, нет, господа, – поспешил он вступить в разговор. Чем раньше вотрешься в доверие, тем лучше. Хорошо представляться незатейливым простачком, эдаким добрым малым из старинных песен. – Мы тут в глубинке живем, большими деньгами не избалованы. За все про все пожалуете полскудо, и я вам спасибо скажу. Само собой, господа, в том случае, если я сумею вам помочь. А нет, так и нет. Если полкружечки вина нальете, очень даже благодарен буду…

– Да ты, никак, пьянчуга, братец? – приподнял бровь вислоусый.

– А кто в наше время не пьет? Только больной или шпион айшасианский.

Последняя фраза была заготовкой. На нее обычно клевали. Не подвела шутка про шпионов и на этот раз.

Высокий молча указал на лавку рядом с собой. Вальдо не заставил себя ждать. Уселся, послабил пояс. Выразительно посмотрел на кувшин:

– За знакомство.

– А разве мы знакомились? – снова пошевелил бровью аксамалианец.

– Долго ли? – усмехнулся гобл. Он немного злился, что не может понять, из какой части империи второй купец. Поэтому подпустил чуть-чуть наглости. – Меня Вальдо зовут.

– Чем на жизнь зарабатываешь, Вальдо? – глянул в упор высокий.

– Да так… – замялся Стальное Горло. Подумал: «Твоего ума, что ли, дело? Узнаешь еще, как я зарабатываю. Только поздно будет…» Но вслух сказал: – По-всякому.

– Значит, валандаешься по трактирам и сбиваешь монету с доверчивых постояльцев. – Высокий не думал щадить его самолюбие. Ну, ты за это поплатишься, умник…

– Почему это – «сбиваешь»? Помогаю по мере сил.

Вислоусый тем временем разлил вино по кружкам. Третью, для Вальдо, предусмотрительно поставил на стол дядька Керрано, прежде чем вернулся за стойку.

– Фра Иллам, – отрывисто бросил высокий. – Из Брилла. Слышал о таком?

– Конечно! – заверил его гобл, хотя, по правде говоря, ни о каком Брилле он и слыхом не слыхивал.

– Торговля нитками, табаком… Ну и такое прочее… – продолжал представляться Иллам.

– У нас по делам торговым, конечно?

– Как бы не так! Надоело. Суета в Аксамале, толкотня с утра до ночи. Все куда-то бегут, все куда-то опаздывают. Хочу домой. В Брилл.

– А-а-а… Ну да… конечно… – понимающе протянул Вальдо. «Ага! Везет же мне на лопухов. Сейчас он еще расскажет, сколько денег везет, в какой монете и где их прячет…»

Но Иллам вопреки ожиданиям замолчал. Взял в руку кружку с вином. Посмотрел на вислоусого.

Тот вздохнул, помедлил и с неохотой представился:

– Фра Розарио. Из Аксамалы. Проездом в Барн. Торговля посконью, попутно могу заниматься и мехами…

Стальное Горло кивнул. Даже не кивнул, а затряс головой.

– Конечно! Правильно это! Где уж меха самые знаменитые, так это в Барне. Чем ближе к горам Тумана, тем лучше. Эх, если бы не карлики остроухие!

– А что, шалят дроу? – заинтересовался Иллам.

– О-о-о… – многозначительно закатил глаза гобл. – Ну, господа, за знакомство!

Они выпили. Вино оказалось кислым и не слишком крепким. Неужто таким богатым купцам денег жалко на хорошее вино? А таким их спаивать – себе дороже. Воды много, а хмеля никакого. Заморишься к ветру бегать.

– Говорят, вы проводника искали? – взял быка за рога Вальдо.

– Что, весь город уже шумит? – Розарио пожевал соленый грибок.

– А чем нам тут заниматься? – парировал гобл. – Купцы из столицы приехали – уже праздник. Развлечение.

– И заработок, – кивнул Иллам.

– А я много не беру, – изобразил обиду Стальное Горло. – Вон дядька Керрано тоже с приезжих живет. Вы же его не позорите!

– Какой ты обидчивый. – Иллам пошевелил усами. – Еще по одной?

– Годится! – Вальдо хлопнул ладонь по столу. – Только я кувшин заказываю. Чтоб не говорили, мол, в Тин-Клейне гостей ободрать как липку норовят.

– Ну, давай…

Трактирщик, как и было условлено, притащил кувшин вина. Холодного, прямо из погреба. Обернулся ласточкой – туда и обратно. Они выпили. Розарио с видом знатока покатал на языке маленький глоточек.

– Ничего вино. Не мьельское, но…

– Конечно, не мьельское. Из Каварелы привезенное, – заверил его Вальдо. – Там вино очень даже неплохое…

– Дерьмо там, в Кавареле, пьют, – сказал, как отрезал, Иллам. – Но все же по сравнению с вашим, местным, ничего. Пить можно.

Гоблу стало обидно за родину. Да, Гоблане далеко до процветающих провинций вроде Вельзы, Аруна или Каматы, но все же и им есть чем гордиться…

– Ничего, – жестко проговорил Розарио. – Они теперь стали независимые. Будут свое вино пить. И только свое.

Вальдо открыл было рот, чтобы возмутиться. Нет, в самом деле, приезжают хлыщи столичные жизни учить! Вы поживите и поработайте с утра до ночи за гроши! Ведь ни для кого не секрет, что за одинаковую работу в Аксамале платят в два-три раза больше, чем в Гоблане, Барне, Литии… Но очень вовремя гобл вспомнил, зачем подсел к купцам. Не ругаться, не драку устраивать, не о политике спорить.

Он состроил простецкую рожу:

– Вы думаете, нам, простым людям, нужна та независимость? Нам и в империи неплохо жилось. Опять же, на дворянчиков местных управа была. Было кому пожаловаться. А теперь! – Он махнул рукой. Что говорить, мол, одно расстройство и беда для простого, честного работяги. – Еще по кружечке? Я угощаю! – напомнил Вальдо.

– Так ты насчет проводника говорил, – напомнил Иллам, прожевывая кусочек соленого сыра.

– Конечно! А вы куда из Тин-Клейна направитесь?

– Ну… – Купец замялся. – Думаю, на север. К Гралиане.

– Так зачем вам проводник? – удивился гобл. – Тут дорога прямая. Значит, так: как надумаете ехать, конечно, мне скажите. Я вам помогу. До тракта выведу. А дальше не заблудитесь.

Розарио захохотал, показывая прокуренные зубы.

– А ты не промах, малый. Как там тебя?

– Вальдо.

– Во! Именно! Молодец, Вальдо. Решил, значит, ни с кем не делиться?

Стальное Горло улыбнулся чуть смущенно. Что поделать? Жизнь такая.

– Само собой, молодец, – поддержал товарища фра Иллам. – И хватка у него деловая. И собеседник – хоть куда. По крайней мере, вечерок-другой за кувшином вина скоротать можно. – Он быстро разлил остатки вина, с сожалением заглянул в пустой кувшин.

– А я чо? Я завсегда пожалуйста, – закивал гобл, хватая кружку. Кажется, сложностей с этой парочкой не предвидится. Сами напиваются, даже уговаривать не надо.

Фра Розарио сделал знак трактирщику, чтоб еще вина подал.

– Пиво у дядьки Керрано очень даже замечательное, – без труда изображая заплетающийся язык, сказал Вальдо.

– Доберемся и до пива. С хорошим человеком что ж не выпить? – заверил его Розарио. Купец соединял пальцем капельки пролитого вина. Еще чуть-чуть – и готов. Иллам держится крепче.

– Так я закажу? – приподнялся гобл.

– Погоди, – остановил его темноусый. – Во-первых, не торопись. Ты куда-то спешишь?

– Нет…

– И мы тоже. Лучше уж тут вечерочек коротать, чем в каморке под самой крышей.

– Ну… Да, конечно! Само собой!

– Вот и хорошо, что ты согласен. А во-вторых, теперь мы угощаем. Будешь возражать?

Стальное Горло покачал головой.

– Вот видишь, ты и тут согласен. А что есть согласие?

– Согласие есть полное непротивление сторон, – глядя куда-то мимо сотрапезников, проговорил Розарио.

– Точно! – кивнул Иллам. – Красиво излагает.

– За это стоит выпить! – Вальдо дрожал от предчувствия легкой добычи, как охотничий кот, учуявший дичь.

– Верно. Но не пива, а вина. Ибо пива я сейчас не хочу. А когда захочу, тогда выпью. И выпью столько, сколько захочу. Согласен? – Фра Иллам посмотрел на гобла поверх кружки. А ведь он, похоже, пьян не меньше, чем Розарио. А то и больше. Просто есть такие люди – пока за столом сидят, разговаривают, будто трезвые, шутят, умничают, могут байки травить до посинения, но стоит им подняться, как ноги отказывают – и все… пиши пропало. То есть это им, конечно, пиши пропало, а ему, Вальдо, – сплошное удовольствие и легкая жизнь.

– Согласен! – радостно подхватил Стальное Горло. Додавливать их надо, пока какие-нибудь глупости в головы не пришли. Обидно будет… просто очень даже обидно… если сорвутся.

– Ты мне скажи… Вальдо, да? – Иллам вытер губы рукавом.

– Вальдо, Вальдо…

– Так вот, скажи мне, Вальдо. Ты всем, кто через ваш городишко проезжает, вот так помочь норовишь?

– Ну…

– Да не стесняйся! Говори как есть!

– Старюсь, конечно, всем. А там как получится.

– Но знакомишься со всеми?

– Конечно.

– Это хорошо…

– За это выпить надо! – вмешался Розарио.

– Кто же спорит? – Иллам щедро плеснул в кружки. Крикнул хозяину заведения: – Еще сыра! Солененького!

Керрано, подойдя к столу, незаметно для купцов подмигнул Вальдо. Тот чуть-чуть наклонил голову, свидетельствуя, что дело идет на лад.

– За нашего дробо… дорбо… долбо… – начал Розарио, но запутался, не справившись с собственным языком. Махнул рукой.

– Я не понял? – почесал затылок Иллам. – Что ты этим сказать хочешь?

– Ну… Это… Который добра тебе хочет.

– За доброжелателя, что ли?

– Ну! Точно! За нашего дробо… Тьфу ты! Мать моя женщина! Сам выговаривай!

– Пожалуйста! За нашего доброжелателя!

Фра Розарио на последнем глотке поперхнулся, расплескал вино на столешницу.

Трактирщик, выпроваживающий из-за соседнего стола двух случайно задержавшихся лесорубов, подбежал, протянул полотенце.

– Я протру! – вызвался Вальдо. Это тоже была часть игры. Просто уловка, позволяющая подобраться ближе к тому из гостей, кто выглядит более пьяным.

– Погоди, успеешь, – остановил его Иллам. – Если ты со всеми знакомишься, подскажи-ка…

– Что? Для вас я на все готов!

– На все? Это хорошо. Молодец. Настоящий друг. Подскажи-ка мне, не проезжал ли через ваш городок дней… Ну, точно не знаю, от пяти до пятнадцати может выйти…

– Кто не проезжал?

– Да «кто не проезжал» меня как-то мало трогает. А вот кто проезжал…

– Кто?

– Мужчина. За сорок. Благородной внешности, куда там нам, торгашам. Одеваться может скромно, но ведь настоящего дворянина всегда в толпе видно…

– Благородство не пропьешь, – заплетающимся языком добавил Розарио.

– Точно, – согласился Вальдо. Обошел стол и начал все же тереть стол широкой тряпкой. Как бы между прочим, он придвигался к пьяному купцу все ближе и ближе.

– Перестань! – Аксамалианец дернул его за полу куртки. – Тут что, убри… убираться некому? Садись.

Гобл уселся рядом с ним и, повернув лицо к Илламу, изобразил внимание.

– Так вот, дружище, – продолжал купец. – На вид годков ему чуть-чуть за сорок. Хотя на самом деле сорок восемь. Волосы русые. С проседью. Бородка благородная такая – клинышком. В ухе серьга серебряная с синим камушком. Видел такого?

Розарио икнул. Откинулся, опершись спиной о стену. Сказал неожиданно трезвым голосом:

– А зачем тебе, фра Иллам, этот человек?

Темноусый хмыкнул:

– А дружочек это мой старинный. Хотел поклон передать от общих знакомых.

– Да? Ну ладно… – Купец подпер щеку кулаком и прикрыл глаза.

– Так что, друг мой? – Иллам осторожно налил еще по кружечке. Всем. И засыпающему товарищу тоже.

– Дайте подумать, фра… – Стальное Горло сморщил лоб. Покряхтел для виду. – Нет, не помню. Может, был, а может, и не было. Проезжих много, всех не упомнишь.

– А если память освежить? – Иллам запустил ладонь за пазуху.

Округлый мешочек звякнул о стол. На такую удачу Вальдо даже не рассчитывал! Он пренебрежительно оттолкнул кошелек. Схватил кружку:

– Вначале выпьем!

– Отчего же не выпить? Выпьем!

Розарио уже не проявлял интереса к жизни. Что ж, тем лучше.

Пока фра Иллам, жмурясь от удовольствия, глотал вино, гобл тихонько накрыл кошелек ладонью и медленно-медленно потянул его по столу к себе. Лиха беда – начало. Доберемся и до сонного аксамалианца. Ободрать как липку напыщенного умника из столицы – пусть бывшей, а что с того? – вдвойне приятно.

Что-то с силой ударило Вальдо по тыльной стороне кисти. Тут же до самого локтя разлилась жгучая боль. Он вскрикнул, взглянул на руку и заорал в голос, вкладывая в крик весь ужас удачливого и не битого ни разу вора, какой только может вызывать ожидание справедливого возмездия.

Его ладонь вместе с кошельком была пригвождена к столешнице узким кордом.

Фра Розарио неожиданно трезвыми глазами смотрел прямо на гобла. Смотрел и улыбался.

Крик воришки оборвался от чувствительного удара под дых. А потом фра Иллам схватил его за волосы, вжал носом в вонючую тряпку, мокрую и липкую от вина, прижал острие корда к шее чуть пониже уха.

Охранник, давно состоявший у Стального Горла в доле, вскочил и бросился на подмогу.

Ему навстречу поднялся фра Розарио. Подмигнул Илламу, мол, сам управлюсь, не переживайте, почтеннейший. Взмах дубинки пропал в пустую – купец поднырнул под деревяшку, в мгновение ока зашел за спину нападающему и выдал несколько быстрых, сильных ударов по почкам. Вышибала охнул, выражение крайнего гнева на его лице сменилось растерянностью и удивлением. А потом Розарио, не отличавшийся крепким сложением или высоким ростом, схватил здоровенного мужика за рукав, крутанул вокруг себя и запустил лбом в стену. Охранник охнул и сполз, цепляясь за бревна слабеющими пальцами.

Керрано взвизгнул по-женски и припустил к выходу, но, когда перед самым его носом в дверную створку воткнулся метательный нож, схватился за голову и присел.

– Вот-вот, там и стой! – усмехнулся Розарио, подходя к вышибале и приподнимая ему веко. – Отлично! – повернулся он к Илламу. – Выживет, но завязывать драки с гостями будет опасаться. Долго опасаться.

– Хорошо, – кивнул темноусый. – А то мне что-то скучно стало в этой Гоблане. Что с воришкой-то делать будем?

– Ну, что же с ним сделаешь? – Аксамалианец вернулся к столу. – Можно и руки отрубить. Погляжу, как он воровать без рук будет.

Вальдо, услышав это предложение, заскулил, будто побитый кот.

– Ты глянь, не нравится! – удивленно проговорил Иллам.

– Ясное дело, кому же понравится? Можно и просто прирезать…

– Не-е-е-ет… – просипел гобл, опасаясь шевелиться из-за лезвия, по-прежнему щекочущего ему шею в опасной близости от жилы.

– А что же? Может, попросишь отпустить тебя? – Иллам наклонился к нему поближе.

– Да-а-а-а…

– Губа не дура. Назови хотя бы одну причину, по которой я должен тебя простить?

– Я могу быть проводником. До Гралианы. Если надо, то дальше…

– А ты далеко забирался за Гралиану? – словно рассуждая вслух, задумчиво произнес Розарио.

– Не-ет.

– Так какой же из тебя проводник? – Купец осторожно выдернул корд из стола, двумя пальцами взял кошелек и протянул его Илламу. – Ваши деньги, фра.

– Спасибо. – Темноусый засунул кошель за пояс. – Признаться, я в восторге от вашего способа разрешать неловкие ситуации.

– Я думал, вы немного перебрали, – смущенно пояснил Розарио.

– Будете смеяться, я то же самое думал о вас. – В голосе Иллама звучала усмешка. – Но я хотел просто сломать ему руку, когда…

Вальдо взвыл. От ужаса у него начала сама собой дергаться правая нога.

– Не обделается? – серьезно поинтересовался Розарио.

– Пускай! – небрежно разрешил Иллам. – Нам что за дело? Это почтенный хозяин должен переживать, – кивнул он на трактирщика.

– Согласен. – Розарио церемонно поклонился. – Вы позволите, фра, два-три вопроса?

– Почту за честь!

– Этот человек, о котором вы расспрашивали… Кто он?

– Ну, я же говорил… – Краем глаза Вальдо видел, что темноусый улыбается.

– Верю. Это для него. – Розарио ткнул пальцем в Стальное Горло. – И для него. – Теперь в трактирщика. – Но мы же с вами, фра, вылеплены из другого теста.

– Я заметил. – Иллам на миг нахмурился, но снова улыбнулся. – При всем моем уважении, фра…

– Я могу вам помочь. – Аксамалианец хитро прищурился. – Я ищу человека с такими же приметами. Скажу больше. Одно время он служил в Аксамале. В тайном сыске.

– Да? Это интересно. Как говорят в Барне, чем дальше в лес, тем больше дроу.

– Ответьте напрямую, фра. Мы ищем одного и того же человека?

– Ну, если вы его еще и назовете…

Розарио понизил голос до хриплого шепота:

– Т’Исельн дель Гуэлла.

Иллам хмыкнул, убрал корд от шеи Вальдо. Но волосы не отпустил, продолжая вжимать нос незадачливого вора в грязное полотенце.

– Какое-то знакомое имя…

Вислоусый вздохнул:

– Фра, мне бесконечно приятно ваше общество, но я привык выполнять порученные мне задания без сучка и задоринки. Думаю, нам лучше выяснить отношения сейчас. Возможно, мы окажемся союзниками, а возможно, и противниками.

– Ну, раз уж вы первым завели речь о дель Гуэлле, фра, не соблаговолите ли сказать, зачем он вам понадобился.

Вальдо почувствовал, как напряглась рука Иллама. Хоть бы вы передрались и порезали друг дружку. Поделом!

– Это не совсем честно… – протянул Розарио. – Хотя ладно! Будь что будет. Я хочу его убить. Правильный ответ?

Фра Иллам молчал долго. Очень долго, как показалось Стальному Горлу. Розарио ждал его ответа невозмутимо. Только слегка покусывал ус. Впрочем, может, у человека привычка такая?

– Что ж, – произнес наконец-то темноусый. – Могу сказать одно – мы не враги…

– Честно. Я рад, – с облегчением вздохнул купец.

– Мы соперники, – закончил фразу Иллам. – Я тоже хочу его убить. Предупреждаю сразу – я не люблю уступать свою работу другим людям. Особенно ту, за которую берусь согласно внутренним убеждениям и по зову сердца.

– Зато мне все равно, как умрет господин дель Гуэлла, – равнодушным голосом ответил Розарио. – Мне даже необязательно убивать его своими руками. Достаточно увидеть труп и убедиться, что господин т’Исельн надежно обосновался в Преисподней.

Темноусый со щелчком загнал корд в ножны.

– Т’Исельна заказали? Заметьте, я не спрашиваю кто. Просто скажите – да или нет?

– Да, – не стал лукавить наемный убийца.

– Что ж. Закономерный итог жизни предателя.

– А вы, фра, действуете из личной мести?

– Не совсем. Я действую от имени сотен и тысяч людей, чей привычный образ жизни дель Гуэлла разрушил. И не просто разрушил, а растоптал ногами. Вы аксамалианец, фра? Вы видели выжженный Верхний город? Обломок обелиска Благодарности? Изуродованный портик храма Вознесения? Лужу застывшей бронзы на месте конного памятника его императорскому величеству?

– Видел, – кивнул фра Розарио. На его щеках взбугрились желваки. – И поэтому решил для себя, что убью дель Гуэллу бесплатно.

Что подумал по этому поводу Иллам, осталось неизвестно, но он поклонился с уважением. Как равный равному.

– Думаю, нам выгоднее помогать друг другу, – сказал он, протягивая раскрытую ладонь.

Мужчины обменялись рукопожатием.

– Бла-а-агородные го-го-господа, – заикаясь пробормотал Вальдо. – А к-к-как же я?

– Жить будешь! – Иллам разжал пальцы, освобождая волосы до смерти перепуганного гобла. – Но дышать будешь, как я скажу! Нам все же понадобится проводник, не так ли, фра Розарио?

Пышноусый кивнул. Весь вечер, притворяясь пьяным, он решал загадку – с кем же на самом деле свела его судьба? Ведь младенцу ясно: разговоры его сотрапезника о нитках и табаке – болтовня рыжего кентавра. А ножи как кидает! Любо-дорого смотреть. И эта ненависть к дель Гуэлле. Одно время в Аксамале ходили слухи о таинственном исчезновении лучшего агента тайного сыска. Он носил кличку Мастер. По мнению Розарио, по праву. Болтали разное, но знающий человек мог догадаться, что Мастер выжил и горит местью.

Если фра Иллам и в самом деле Мастер, то Розарио повезло. С таким спутником хоть в Гронд на ледяных червей охотиться. А когда работа будет выполнена, поглядим, есть ли смысл оставлять его в живых.

Емсиль расставил пошире ноги и уперся плечом в «задок» телеги. Рядом пыхтел Дыкал. За борта телеги взялись братья-близнецы Вогля и Пигля. Клички это или настоящие имена, барнец не знал, да и не особо допытывался у вертлявых, смешливых парней, попавших в армию прямиком с вербовочного пункта южной Вельзы. Спутниками они оказались неплохими – спокойными и надежными. А это на дорогах охваченной смутой северной Тельбии было очень важно.

– Дык… Давай, что ли! – крикнул Дыкал.

Пожилой сержант по кличке Батя с рукой на перевязи – это его, ясное дело, медренская стрела приголубила, как и очень многих солдат пятой пехотной «Непобедимой» армии Сасандры, – щелкнул вожжами, чмокнул, вынуждая пару заморенных лошадок улечься в постромки.

Емсиль напрягся, ощущая, как ноги погружаются в жидкую грязь. Так и калиги потерять недолго.

– Эх, что ж ты будешь делать! – весело выкрикнул Вогля. От брата он отличался перевязанной головой. Не повезло парню. Когда забирался на стену, лестницу оттолкнул какой-то самоотверженный защитник города, и солдаты попадали в ров. Вогле повезло – ударился головой, а мог бы и шею сломать!

– Разом, братцы, разом! – хрипел Дыкал.

Телега качнулась вверх-вниз, вперед-назад… И выскочила из лужи, отпустившей колеса с недовольным чмоканьем.

– Но, родимые! – Батя щелкнул языком. Повернулся к отставшим пехотинцам. – Не спите, дезертиры!

Как всегда, в ответ на его шутку Вогля и Пигля охотно заржали, Емсиль поморщился, а Дыкал скривился так, словно заболели самое малое пять зубов сразу с одной стороны челюсти.

Но из песни слова не выбросишь. А суровая правда хоть глаза и колет, а все же лучше самой елейной лжи.

Пятая пехотная по своему обыкновению победила. Хоть и положила едва не треть рядовых солдат, а Медрен взяла. Правда, отчаянное сопротивление защитников в самый разгар боя вдруг сменилось паническим бегством со стен. Случилось это, когда четвертый полк, можно сказать, прекратил существование, солдат второго полка, штурмующего стены, на половине участков отбросили, а третий полк под командованием господина Джанотто делла Нутто все никак не мог раскачаться и выйти на исходные для атаки позиции. Горожане-ополченцы, крестьяне из ближних сел, стражники и благородные латники удирали, бросая оружие. Створки ворот не выдержали ударов тарана, и в город ворвались отряды окраинцев, банды кондотьеров Меуччо и Роллона.

Генерал Риттельн дель Овилл праздновал победу.

Усталые солдаты и офицеры даже не думали о грабежах, хоть город и был отдан им до утра следующего дня.

Дыкал и Емсиль, чудом уцелевшие под ливнем из стрел и болтов при переправе через Ивицу и после, во время бессмысленной атаки надежно укрепленных и защищенных стен, подобрали тяжело раненного капитана т’Жозмо дель Куэта, который получил два болта в живот и стрелу повыше печени. Вначале они попытались донести офицера в полковой лазарет, но потом выяснилось, что их полка больше нет. И Емсиль принялся лечить капитана т’Жозмо сам, вкладывая в работу все навыки и все знания.

На другой день его высокопревосходительство генерал Риттельн дель Овилл во всеуслышание объявил себя новоиспеченным королем северной Тельбии. Как там вышло на самом деле, рядовым и сержантам никто не рассказывал, но и до них долетели слухи о бунте в Аксамале, о смерти императора, о начавшемся развале империи. Теперь каждый правитель так и норовил оттяпать кусок пожирнее от пирога, именуемого Сасандрой.

Стоит ли упоминать, что приказом командующего пятой пехотной все его солдаты становились воинами новой тельбийской армии. Укрепившись в отвоеванном Медрене, дель Овилл намеревался начинать потихоньку расширять свои владения, подчиняя окрестных ландграфов, пока окончательно не завоюет всю страну.

В эту же ночь Дыкал сговорился с Батей, а потом предложил Емсилю уходить.

– Я… дык… Сасандре служил… И от службы не отказываюсь… дык… А генерал пущай… дык… сам себя в задницу отымеет, ежели так неймется.

Капитан т’Жозмо дель Куэта согласился с сержантом. Правда, более мягкими словами, приличествующими офицеру и дворянину, но смысл их где-то совпадал. И попросил вывезти его за Арамеллу. Там, на землях, прилегающих к Аксамале, капитан предполагал наличие твердой власти без всяких самозваных королей и тому подобных правителей.

Предусмотрительный Батя покинул сасандрийскую армию в сопровождении ездового из обоза, с которым их связывала давняя дружба, и пары коней с телегой. Повозку загрузили чем смогли: котелок, палатка из провощенной кожи, два арбалета и изрядный запас болтов, мешочек пшена в четверть кантара, немного сала, соль. Поверх всего уложили тяжко страдающего телом, но крепкого духом капитана дель Куэту.

Беглецов никто не задерживал. После ожесточенного сражения солдаты устали, бо2льшая часть офицеров и сержантов погибла… В общем, порядок в «Непобедимой» оставлял желать лучшего. На вторую ночь ездовой ушел по нужде и пропал. То ли зверь какой заел, то ли лихой человек надумал поживиться… Зато через три дня к их костру прибились Пигля и Вогля.

С тех пор так и путешествовали.

Капитан т’Жозмо скрипел зубами и время от времени терял сознание в телеге. Батя беззлобно ругал близнецов, обзывая их дезертирами. Дыкал хмурился и молчал, а Емсиль, с каждым днем все больше и больше удалявшийся от Барна, тосковал все сильнее и сильнее. Хотя, с другой стороны, за спасение раненого офицера ему полагалась если не награда, то прощение минувших провинностей. А вдруг удастся поступить в университет? Пусть не в Аксамале, так хоть в Браиле…

Небо над Тельбией к середине осени затянуло тяжелыми тучами. Дожди шли, не переставая, по три-четыре дня. Дороги начали потихоньку превращаться в потоки жидкой грязи. Батя давно уже предлагал ехать по траве, и, если бы не дремучие грабняки, сжимавшие обочины, никто бы ему и не подумал возражать.

А так – тащились и тащились, чавкая подошвами по раскисшей глине, то и дело спасая вязнущую телегу. Как сопля по свежей штукатурке, сказал Дыкал.

Задумавшись, Емсиль поскользнулся, едва не плюхнулся носом в лужу, но удержался на ногах, схватившись за бортик телеги. Выпрямляясь, он услышал недовольный возглас Бати, и тут же Дыкал с тревогой в голосе крикнул ему:

– Арбалет!

Барнец поднял голову.

По дороге навстречу их телеге двигалась колонна кентавров.

Степняки шли медленной рысью – большего не позволяла слякоть. Гнедые и рыжие, буланые и саврасые, пегие и мышастые. Несмотря на моросящий дождь, никакая одежда не покрывала торс человеческой части их тел, длинные волосы на голове блестели от влаги. Глаза-щелки смотрели из-под тяжелых надбровных дуг, широкие ноздри выдували пар.

Надо было, наверное, испугаться, но Емсиль почему-то подумал, что уже похолодало. Сильно похолодало, раз дыхание паром оборачивается.

– Арбалет… – свистящим шепотом повторил Дыкал.

– Ага! – Молодой человек кивнул, сунул руку в телегу, благо рост позволял, стоя на земле, ковыряться в грузе.

Возглавляли конелюдей два воина. Первый – пегий, с проседью в черной бороде. Его голову украшала расшитая бисером лента, за которой торчало перо. По виду – орлиное. Рядом с ним рысил степняк внешностью попроще и ростом пониже. Буланый. Шерсть на его груди перечеркивали несколько свежих – едва-едва заживших – шрамов.

Достать оружие барнец не успел.

Буланый кентавр поднял правую руку, показывая пустую ладонь.

– Мир вам! – провозгласил он хриплым голосом.

Его пегий спутник презрительно сморщил ноздри, но не вмешался.

– И вам здоровья и легких дорог! – отвечал Батя, сидящий на передке телеги, словно мокрая, взъерошенная птица.

– Дорога легка для того, кто идет по ней с чистой совестью! – Конечеловек остановился около левой из запряженных лошадок. Почесал ей морду, подсунув палец под нащечный ремень недоуздка.

– Дык… кто б спорил? – вышел вперед Дыкал. – Я не буду.

– Давно ли из Степи, почтенные? – вежливо и вместе с тем осторожно – не обидеть бы по незнанию – поинтересовался Батя.

– Давно! – надменно бросил пегий.

– Мы служили в армии Сасандры с самого начала тельбийской войны, – пояснил буланый.

– Дык… мы тоже, – криво усмехнулся сержант.

– Теперь, как я понял, не служите? – Отмеченный шрамами конечеловек проявлял изрядную догадливость и удивительное для этого племени понимание людей.

– Было б кому! – сплюнул Батя.

– Вы служили в пятой пехотной?

– Да. А что? – Седой сержант еще больше ссутулился, будто ожидая подвоха в невинном вопросе.

– Вы знали кого-нибудь из наемников? Из банды Кулака?

Батя покачал головой. Дыкал пожал плечами. Сказал неохотно, кивая на Емсиля:

– Дык… Вот он лейтенанта ихнего лечил. Коготка… дык.

– Не знаю такого… – Буланый озадаченно покрутил головой. – Я хочу знать о судьбе Антоло из Да-Вильи…

– Что? – охнул Емсиль, подаваясь вперед.

– Дык… дезертировал Антоло, – пробормотал сержант. – Еще месяц назад. Почти.

Он прищурившись посмотрел на кентавра, почесал затылок:

– Дык… сдается мне, почтеннейший, что я… дык… это… видал тебя уже.

– Я – Желтый Гром из клана Быстрой Реки, – пояснил конечеловек. – Я связан с Антоло из Да-Вильи долгом чести.

– Эх! – Емсиль махнул рукой. – Дядька Дыкал! Антоло был в банде Кулака. Видал я его, когда Коготка лечил.

– И не сказал никому? – нахмурился сержант.

– Конечно, не сказал. Ему же по закону военного времени…

– Вот и молодец, что не сказал! – Дыкал неожиданно улыбнулся. – Война войной, а дружба дружбой. – Он подмигнул Бате, который в ответ развел руками.

– Значит, он живой? – Кентавр подошел так близко, что барнец ощущал резкий запах мокрой шерсти.

– Дней семь назад точно был. До штурма Медрена. Сейчас – не скажу. Много людей погибло.

– У Антоло из Да-Вильи был мой амулет. – Желтый Гром наклонился к человеку. – Колдовство слабое. Я не шаман, я – воин. Но амулет дал мне знать, что Антоло в беде. Я должен вернуть долг чести.

– Честь нашего брата – наша честь! – громко выкрикнул пегий. Остальные кентавры одобрительно загудели, застучали наконечниками копий о щиты. – Мы или поможем другу нашего брата, или отомстим за него!

Снова крики и стук железа по обшитому кожей дереву.

– Рады бы… дык… помочь, но сами не знаем ничего… – Дыкал вздохнул. – Видать, не судьба.

– Ничего! – ответил Желтый Гром. Церемонно приложил ладонь к сердцу. Раскланялся. Отряд конелюдей взял с места в рысь, огибая с двух сторон телегу.

Емсиль насчитал двадцать пять пар – то есть пятьдесят кентавров. Когда колонна скрылась за пеленой дождя, Дыкал снова потер затылок:

– Непростой у тебя друг. Далеко… дык… пойдет. Помяни мое слово.

– Если выживет, – сварливо добавил Батя.

И Емсиль не смог найти слов для возражений ни первому, ни второму.

Глава 11

Если раньше Антоло думал, что совсем мало удовольствия путешествовать верхом летом, в солнечную сухую погоду, то лишь сейчас понял, как был не прав. Скачка навстречу холодному косому дождю противнее во сто крат. Струйки воды сбегают за шиворот, руки мерзнут, промокает и не успевает высохнуть за краткий привал одежда.

И тем не менее остатки банды Кулака упрямо гнали коней на север. Сразу после взятия Медрена кондотьер расторг договор с генералом дель Овиллом. Новички – Антоло и Кирсьен – удивлялись сперва. До сих пор наемники где надо и не надо цитировали «Уложение Альберигго» – одна война, один хозяин и так далее. А тут вдруг взяли и сорвались, плюнув на присягу. Но коморник отряда Почечуй быстро растолковал молодым и неопытным, что присягали они не лично генералу, а империи, а коль его высокопревосходительство предал Сасандру, объявив себя правителем сопредельной земли, то и служить ему они не собираются.

А Кулак добавил пару слов позаковыристее, о том, что именно прорыв его банды в Медрен сыграл решающую роль в победе, но ему не только никто благодарности не объявил или денежного вознаграждения на выживших бойцов, но даже не позвали на военный совет, начавшийся сразу после переезда ставки генерала в город.

В самом деле, как рассказывали очевидцы (прежде всего кондотьеры Меуччо и Желвак), отчаянно сопротивляющиеся защитники Медрена ни с того ни с сего начали бежать со стен. Словно демонов увидели за спинами имперской пехоты. И уж тут-то не взял бы крепость только полный тупица. Отчего же храбрые, исполненные высочайшего боевого духа, пускай не всегда хорошо обученные, латники, стража и ополченцы сдались? Ведь они успешно противостояли шестикратно превосходящим силам противника и даже уничтожили четвертый пехотный полк, сведя это превосходство к четырехкратному? В армии болтали всякое, чего только не предполагали! Но наемники, сражавшиеся в резиденции ландграфа Вильяфа, и прежде всего Антоло с Киром, догадывались, в чем дело.

Наследник престола, мальчишка Халльберн, оказался носителем сильнейшего чародейского потенциала, что в совокупности со старинным амулетом, который его светлость случайно обнаружил в сокровищнице, дало неожиданную смесь чувств и эмоций окружающих. Необученный мальчик сумел превратить простых людей, живших в Медрене и съехавшихся туда из окрестных сел, в подлинных героев. И это без всяких магических формул, заклинаний, практики мысленного контроля силы и тому подобных изысков, обучаясь которым и становятся волшебниками. Просто честная и бесхитростная душа отвечала на постоянные нравоучения отца – вот, де, хорошо бы сплотиться всем, как один, в едином порыве противостоять врагам династии, доказать всей Тельбии, что самые лучшие люди живут в Медренском графстве. Какой же мальчик двенадцати лет не мечтает стать героем? А если еще героями будут все окружающие тебя люди, от няньки до капитана гвардии?

Жаль только, что барон Фальм тоже подобрался к решению загадки. Конечно, его не могло не заинтересовать повальное бесстрашие тельбийцев, их мужество и служение долгу – свойства в настоящие времена довольно редкие. Барон, скорее всего, наблюдал, размышлял и делал выводы. Уж если Антоло сумел догадаться! А проницательности у обортня-котолака не отнять…

Рука слуги, продавшегося с потрохами барону, которая сорвала медальон с шеи Халльберна, нарушила связь между мальчиком и амулетом. И медренцы, бившиеся до этого момента без страха и упрека, вдруг побежали. Считаные единицы сохранили верность мертвому уже ландграфу, но их в панике сбивали с ног и топтали бывшие соратники, в один миг перешедшие от яростного сопротивления к позорному бегству.

Нет худа без добра. Именно это спасло отряд Кулака от полного истребления. Капитан, командующий гарнизоном, снял со стен и бросил на освобождение особняка его светлости лучших воинов. Двери, которые Почечуй, Клоп, Витторино и Лопата запирали за собой и заваливали всяким хламом, не задержали бы надолго медренцев, горящих жаждой справедливого возмездия. Но неожиданно они оказались в меньшинстве, вынуждены были защищаться или сложить оружие.

Антоло поправил капюшон плаща. Оглянулся.

Наследник Халльберн, или просто Халль, как теперь его называли в отряде, упрямо рысил рядом с Белым. Никто его не уговаривал и, упаси Триединый, не принуждал. Просто, когда те из наемников, кто еще держался на ногах, принялись собирать мертвецов и перевязывать раненых, он подошел к Кулаку, безошибочно определив в нем предводителя:

– Вы будете за ним гнаться?

Не было ни малейшей нужды объяснять, за кем это «за ним». Кондотьер, стоящий на коленях у тела Мудреца, молча кивнул.

– Я обещал его убить своими руками, – без обиняков заявил Халльберн.

– Это будет нелегко, – сказала Пустельга. Она выглядела не намного краше мертвецов – черные тени под глазами, побелевшая кожа, туго обтянувшая скулы. Видно, не один год они странствовали и сражались вместе, а вот теперь погиб Мелкий, да и Мудрец, чье мастерство фехтовальщика вызывало восхищение рядовых и офицеров не только в банде Кулака, пережил его на какой-то десяток дней. А все по вине одного и того же человека. Вернее, не человека.

– Я не боюсь, – твердо отвечал мальчик. – Я хочу и буду учиться убивать. Я уже много умею. Испытай меня! Меч, копье, корд, арбалет…

– Я не о том, – дернула щекой женщина.

– Барон задолжал слишком многим, – пояснил Кирсьен. – Кто здесь не хочет видеть его кровь на своем мече? – Тьялец обвел глазами присутствующих.

– Где-нибудь в другом месте поищи… – зло проворчал Бучило. Уж ему-то скорое удовлетворение от мести никак не грозило – шестопер Джакомо сломал бородатому северянину ногу. Хорошо еще, если хромать до конца жизни не будет.

– Да что… энтого… меч? – потер бороду Почечуй. – Я его, шволочь… энтого… проклятую, жубами грыжть… энтого… готов! Жубов только мало… – пожал плечами коморник, вызвав язвительную усмешку Пустельги..

Остальные закивали. Кое-кто взмахнул оружием. Оно и неудивительно – Антоло, хоть и считал себя всю жизнь человеком сугубо мирным, предпочитающим бесшабашное веселье суровому бою, тоже чувствовал такую ненависть к оборотню, что, если бы не предательская слабость в конечностях после пыточного приспособления, бросился бы в погоню хоть сейчас.

– Все равно! – упрямо сжал губы Халльберн. – Я хочу ехать с вами. Никто не знает, чей меч достанет проклятого убийцу. Так почему же не мой?

– Молодой… энтого… еще, – попытался урезонить мальчика коморник. – А в дороге, чай… энтого… не мед.

– Я не боюсь. Я езжу верхом!

– Цельный день? Да из дня в день, лопни мои глаза? – прищурился Кольцо.

– Ну и что? Я поеду! – Наследник топнул ногой. Упрямец! Но его упрямство – никто не решился бы возразить – происходило не от каприза избалованного ребенка, а от уверенности человека, в одночасье потерявшего всех родных и ставшего взрослым.

Зубоскал Кольцо открыл было рот, но ляпнуть глупость не успел.

– Пускай мальчик едет, – глухо проговорил Кулак. – Он имеет право. Не меньшее, чем любой из нас.

– Эх, не шправитша! – махнул рукой Почечуй.

– Справится! – жестко припечатал кондотьер. – Захочет отомстить – справится. А не сумеет, значит, не дано. Месть, мальчик, не каждому дается.

– Не зови меня мальчиком! – возмутился наследник.

– Ты теперь в моей банде. – Кондотьер поднялся, держась за простреленный бок. – Как хочу, так и буду звать. – Немножко подумал и добавил: – Но ты в чем-то прав. Ты заслужил, чтобы тебя не считали ребенком. Имя?

– Халльберн.

– Длинно! – покачала головой Пустельга.

– Да, длинно, – согласился кондотьер. – Халль – гораздо короче. Мы будем звать тебя Халль.

Почти день наемники потратили, чтоб похоронить павших.

Мудрец. Ормо Коготок. Куст. Серый. Комель. Волчок. Клоп. Джизло Рябой.

Раненых отправили в обоз, отсыпав лекарям изрядно серебра из отрядной казны.

Собирали коней. Укладывали вьюки. Прощались с теми, кто гнаться за котолаком не захотел. Месть – дело добровольное. Трудно ожидать самоотдачи от воина, поднятого в путь не жгущей сердце ненавистью, а приказом командира или ожиданием вознаграждения.

Ночь провели без сна, в раздумьях – куда мог направиться барон Фальм?

Уж очень много разных черт, каждая из которых принадлежала другому народу, он в себе совмещал. Лотанское произношение и вельсгундская бородка. Кольцо в ухе на фалессианский манер и широкий боевой пояс дорландцев. При этом барон называл своей родиной Итунию, но ранее был замечен в горах Тумана, где поставлял оружие восставшим против империи кланам дроу.

Почечуй считал, что Фальм мог проявить хитрость и попытаться запутать следы, сделав крюк до самых болот Южной Тельбии, чтобы сбить со следа возможную погоню. Пустельга довольно резонно возражала, что на погоню ему, скорее всего, начхать и сказать, куда отправится Фальм, попросту невозможно. Кулак доказывал, что барон сочтет свою миссию выполненной и рванет прямиком на запад. Отчитываться перед хозяевами. Ведь хозяева у него должны быть обязательно. Какого высокого полета ни была бы птица, а кто-то должен подсыпать зерно в кормушку. Белый, шипя и вставляя словечки на своем языке, утверждал, что барон Фальм отправится на север. Путь в Итунию короче всего через горы Тумана, а дроу его не только свободно пропустят, но и обеспечат почетный конвой, чтоб никто не помешал.

Спорили долго.

Вензольо даже предложил Антоло составить гороскоп.

Да! Именно Вензольо! Вот уж кого бывший студент не ожидал встретить на месте учиненного котолаком побоища, так это товарища по университету. Оказывается, Мудрец выловил его из воды. Полузахлебнувшегося и отчаявшегося. Когда плот, на котором десяток Дыкала переправлялся через Ивицу, перевернулся от прямого попадания камня, выпущенного медренской баллистой, не умеющего плавать каматийца подхватила стремнина и поволокла прямиком под обрывистый берег. Не утонул он чудом, но потерял оружие, шлем, калиги. Будучи вытащенным, обалдел от счастья и увязался следом за наемниками.

Прямо говоря, табалец предпочел бы видеть рядом с собой немногословного, но надежного и открытого Емсиля, чем хитрого и беспокойного Вензольо. Он не мог простить картавому каматийцу предательства: дружбы с попрошайками – Горбушкой, Мякишем и Чернухой. Но, по свидетельству Пустельги и Бучилы, дрался Вензольо достойно. Вначале алебардой, отобранной у городского стражника в самой первой стычке, а потом и коротким мечом. Даже заработал две легкие раны: плечо и колено. Эти по сути дела глубокие царапины он носил с гордостью, как знак того, что за спины новых товарищей не прятался.

Кулак поддался на уговоры каматийца и решил взять его собой. Все равно в полку его наверняка сочли убитым.

Но Антоло твердо пресекал попытки Вензольо выказать дружеское отношение. Например, приобнять за плечи. В Камате такой жест в порядке вещей, но северянину он кажется верхом панибратства, даже чем-то не вполне приличным. От совместных воспоминаний табалец тоже отказался. Нечего. Я сам по себе, ты сам по себе. Уж лучше я с бывшим гвардейцем Кирсьеном в разведку пойду, чем с тобой. Он хоть и числит меня во врагах, зато относится всегда ровно и одинаково, не предавал, не лебезил перед Горбушкой. Антоло так прямо и заявил. Это еще год назад он попытался бы намекнуть, испытывая неловкость от того, что говорит человеку правду в глаза. Жизнь отучила.

И гороскоп составлять отказался.

Зато всех в очередной раз удивил мальчишка – Халль.

Он заявил, что чувствует амулет. Каким образом – непонятно, да и ощущения свои он затруднялся описать. Как голубь чувствует родную голубятню? Как рыба возвращается из моря нереститься в реку, из которой уплыла мальком? Как опытный воин подставляет меч под вражеский клинок за полмгновения до удара? Просто чувствует, и все. Он и раньше всегда мог найти его в особняке. Это давно, когда отец еще разрешал иногда снимать серебряный медальон.

И в настоящее время амулет движется на север. К реке Еселле.

Нет. Расстояние он оценить не может. Ни в милях, ни в днях пути. Но знает, что барон-убийца удаляется.

Наутро Кулак повел отряд на север. Не рассуждая и не задавая лишних вопросов.

– Если почувствуешь, как что-то меняется, просто догони меня и скажи. Хорошо? – попросил он Халля.

Вот уже третий день они рысили к северной границе Тельбии.

Сцепивший зубы от боли кондотьер – хоть болт извлекли, а рану перевязали, Кулак слишком часто держался за бок и не мог обмануть товарищей, – Пустельга, Белый и Почечуй. Кир, Антоло и Вензольо. Кольцо, Лопата и Витторино. Одиннадцатым – Халль.

Первое время коморник сетовал, что не набралась дюжина. Что за число такое? Одиннадцать. Не делится ни на два, ни на три… Как посты назначать, кашеваров? Пустельга, поигрывая ножом-«яйцерезом», очень убедительно попросила его заткнуться и никому не морочить головы ерундой, когда предстоит столь серьезное и ответственное дело, как поимка и уничтожение котолака. А табалец подумал, что это символично – число людей в отряде не делится. Вернее, если точно следовать законам математики, делится только на единицу и на одиннадцать. Значит, они теперь – одно целое и никакому врагу не разорвать их отряд.

Если бы так было на самом деле…

Вид листвы, облетающей с тополей, всегда навевает мысли о тяжелой и неизлечимой болезни. Ни тебе праздничного багрянца кленов, ни благородного золота берез, ни языков пламени, срывающихся с ясеней. Лишь мрачные и удручающие цвета. От бледно-коричневого, напоминающего гной, заполняющий застарелую рану, до грязно-зеленого, словно трясина опасного болота. Они сыпались и сыпались, заполняя неработающий фонтан посреди университетского двора, грудами скапливались на красно-черных парапетах. Казалось, этот ливень не иссякнет никогда. Листья так и будут падать и падать, пока их горы не сравняются сперва с высоким крыльцом, на которое вели ступени, протертые бесчисленными башмаками студентов, потом со стрельчатыми окнами органного зала, а после и с верхушкой башни факультета астрологии, откуда так удобно наблюдать за звездными светилами и фазами лун.

Высокий дворник упрямо работал метлой посреди двора. Сгребал шуршащее, воняющее сыростью и умершим летом безобразие, собирал в старую тряпку и уносил на широких плечах. Несколько раз ему предлагали не мудрить, а жечь листья прямо тут, в университетском дворе. Старик ничего не отвечал, лишь укоризненно качал головой. Мол, разруха разрухой, а гадить, где живешь, все же не стоит. И продолжал сгребать и уносить мертвую листву.

– А ведь умнейший человек… Профессор. Астролог, каких поискать еще! – Гуран фон Дербинг оторвался от окна, подошел к столу, заваленному бумагами. – Он же может приносить пользу Аксамале!

– Каким образом? – сварливо поинтересовался худенький малорослый старик. Он сидел в малоосвещенном углу, почти полностью погрузившись в глубокое кресло. – Гороскопы составлять?

– Да хоть бы и гороскопы! – воскликнул молодой вельсгундец. – Вы знаете, мэтр Абрельм, как виртуозно он вычисляет аспекты от планет к Асценденту? Трин и секстиль! А фазы Лун? А прохождение Солнца через зодиакальные созвездия? Десценденты, связи домов…

– Довольно… – умоляющим голосом произнес сидящий за столом мужчина лет сорока. Его рыжеватая, недавно отпущенная бородка топорщилась, словно после разгульной ночи, а ладони сжимали виски. – Я же просил вас не шуметь!

– Прошу простить меня, мэтр. – Гуран беспрекословно подчинился, отвесил легкий поклон – излишнего чинопочитания Дольбрайн не любил. – Погорячился.

– А я не погорячился. – Кутающийся в меховой плащ Абрельм сильно напоминал филина. Вернее, не филина, а маленького сычика, грозу мышей и ночных бабочек. – Я считаю, что, если человек может приносить пользу народу, а предпочитает возиться с мусором, он вредит народному делу… Его впору не уговаривать, а к ответу призывать!

– Помилосердствуйте, мэтр! – Дольбрайн поморщился. – Сколько же можно искать врагов среди соотечественников? Мы и так слишком долго преклонялись перед всем иностранным, заморским да западным.

Пожилой мужчина, похожий на отставного военного, оторвал голову от разложенных на маленьком столике пергаментов. Вздохнул.

– Не там врагов ищем, любезнейший мэтр Абрельм, не там…

Волшебник хмыкнул. Он хоть и не отличался особым мастерством во владении Силой или чародейской мощью, но, подобно всем представителям этой братии, всегда был уверен в собственной правоте. И его дребезжащий голосок порой не давал покоя как советникам Дольбрайна по военным и гражданским делам, так и самому мэтру, который вздыхал, но терпел въедливого колдуна.

Вот и на этот раз мэтр Дольбрайн громко вздохнул, сунул закладку в книгу, которую читал перед этим. Обвел взглядом товарищей. Он до сих пор не мог поверить, что стал правителем пусть не всей Аксамалы, но немалой ее части: городок при Университете тонких наук, ремесленные и купеческие кварталы, несколько улиц, примыкающих к Клепсидральной площади, где стояли дома, принадлежавшие молодым и не слишком богатым дворянским родам.

Если бы год назад кто-то сказал мошеннику Берельму по кличке Ловкач, что ему будут подчиняться уважаемые солидные люди, а молодежь станет прислушиваться к каждому произнесенному им слову, он поднял бы болтуна на смех. Но однажды в грозовой летний вечер к нему явился представитель тайного сыска и сделал предложение, от которого Ловкач не смог отказаться.[36] Сыщик хотел, чтобы Берельм сел в тюрьму, там втерся в доверие к вольнодумцам и заговорщикам, задержанным по разным причинам (зачастую надуманным за неимением лучшего), а потом выдал их властям и сыску. Для этого ему нужно было представиться заключенным мэтром Дольбрайном, известным философом и «гигантом мысли», как называли его соратники. Какая судьба постигла самого ученого, автора множества трактатов о взаимоотношениях правящей верхушки с работягами, жрецов с верующими, сыска и армии (служб, созданных для силового управления внутри государства) с гражданским населением, ни Берельм, ни сыщик Мастер не знали.

Попав в тюрьму, Ловкач честно отрабатывал обещание. Объявить его Дольбрайном постарались надзиратели, а ему осталось только изредка произносить с умным видом очевидные фразы, по большей части вытянутые из учения Триединого. Но со временем Берельм-Ловкач начал находить удовольствие в плетении словесной вязи, а живой ум и неплохое образование, полученное в детстве и отрочестве, позволило сделать речи убедительными и интересными для большинства молодых вольнодумцев. Да и «философ», сам того не замечая, проникся им же превозносимыми идеями: о равенстве и братстве, о справедливости и несправедливости, о сословиях, налогообложении, бесплатном образовании, праве на выбор вероисповедания, отношении к расам и нациям, населяющим Сасандру… С каждым днем он говорил все убедительнее и убедительнее, что не могло не сказаться на слушателях. Через месяц его боготворили в городской тюрьме Аксамалы, а на свободе гуляли слухи о великом вожде и учителе, способном дать народу новую цель и идею.

В ночь Огня и Стали, когда командующий гвардией генерал дель Погго начал зачистку Нижнего города от инакомыслящих, толпа восставших горожан, большей частью студентов и мещан, взяла штурмом Аксамалианскую тюрьму и вызволила Берельма. Ну, они-то думали, что мэтра Дольбрайна, «гиганта мысли и отца сасандрийского вольнодумства». Повстанцы освободили его и едва ли не силой заставили быть своим предводителем.

С тех пор прошло немало времени. Правительство, возглавляемое Дольбрайном, навело порядок на части Нижнего города – ведь Верхний все равно разрушили новоиспеченные чародеи, которые отчаянно сопротивлялись гвардии и жрецам и немало в том преуспели. Горожане получили подобие порядка – улицы патрулировали отряды студентов и ополченцев; грабителей и воров примерно наказывали на возведенном на Клепсидральной площади помосте; бордели и кабаки попали под жесткий надзор. Дольбрайн ввел распределение пищи поровну, согласно количеству домочадцев, для каждой семьи Аксамалы, всех мужчин обязал проводить три дня из десяти в самообороне. В настоящее время наибольшую опасность представляли выходцы из припортовых кварталов, известного сборищами нищих, бездельников и уголовного сброда – как мелких вроде карманников, так и промышляющих грабежами с убийством, которых собратья звали мокрушниками. С ними соратники Дольбрайна, называвшие себя «младоаксамалианцами», вели беспощадную борьбу.

Собственно, квартал, прилегающий к Университету тонких наук, оставался единственным островком спокойствия и благонадежности в бурном море взвихренной невзгодами Аксамалы. Относительным, конечно. Ведь все в мире относительно…

– Совершенно верно, мэтр Крюк, – одобрил пожилого вояку Дольбрайн. – Пора бы уже и прекратить искать виноватых. Не мы обрушили город в пучину безвластия, но нам его оттуда вытаскивать. Люди… Простые люди, наши с вами братья, смотрят на нас. Они ждут решительных действий, они жаждут улучшения жизни уже сейчас – дешевого и доступного хлеба, спокойствия на улицах города, надежды перезимовать без голода и революций… Но не стоит перекладывать вину за все, что творится в Аксамале, на каких-то выдуманных врагов. Например, на айшасианских шпионов… – Мэтр помолчал. – А профессор, сгребающий листья, возможно, сейчас полезнее для Аксамалы, чем профессор, составляющий сомнительные гороскопы. В наше время каждый должен задуматься – а что ты сделал для общества?

Гуран покачал головой. Он не часто возражал учителю, но…

– Профессор Гольбрайн составлял точные гороскопы, – сказал молодой человек. – Уж поверьте мне. Я слушал его лекции, немного умею применять полученные знания на практике…

– Я не спорю, – мягко прервал его Ловкач. – Иногда астрологические предсказания сбываются. Вернее, некоторые их части. Но это лишь подтверждает общее заблуждение. Люди, пытающиеся предсказать свою судьбу либо судьбу других людей, заранее обречены на провал. Жизнь многообразна и многогранна, любая мелочь влияет на нашу судьбу порой так же сильно, как и общегосударственные потрясения.

– Мэтр Дольбрайн прав, – проскрипел из угла чародей. – Собрался ты, к примеру, справить малую нужду, отошел в сторону… и получил черепицей, сорвавшейся с крыши, по голове. А возможен и прямо противоположный случай. Ты точно так же пошел справлять малую нужду за угол, а шайка грабителей, поджидавшая добычу в соседнем переулке, удовольствовалась другим прохожим…

Гуран развел руками:

– Возможно, вы и правы. Но мэтр профессор признан лучшим астрологом Сасандры.

– Пусть. Никто не отнимает его прав. – Дольбрайн поднял со стола сложенный вчетверо пергамент, развернул его, пробежал глазами, с недовольной гримасой отбросил в угол. – Но и привлекать его к нашему делу мы не будем. Ты уж прости… Но нет у меня веры в гороскопы. Верить нужно в себя, в свои силы, в Триединого, наконец, но не в расположение каких-то там светил.

Вельсгундец не нашел слов для достойного ответа. Да и не искал. Он искренне верил Ловкачу и вызвал бы на поединок любого, кто усомнится в словах учителя. Парень поклонился.

– Вы правы. Несомненно. От гороскопов только зло. Знаете, как я трусил в ночь Огня и Стали?

– Ты? Трусил? – Крюк приподнял бровь. – Если бы все так трусили, как ты, мы сбросили бы в море и гвардию, и портовую чернь.

– Нет. Я правда трусил. До дрожи в коленках А напускной храбростью старался перебороть себя… А все из-за чего?

– Из-за чего же? – заинтересовался Абрельм.

– Из-за гороскопа. На выпускном испытании нам задали составить гороскоп на самих себя. У всех получилось по-разному. Кому-то удалось больше приблизиться к истине, кому-то меньше. Мой друг Антоло из Табалы, например, нагадал себе карьеру полководца…

– И где он теперь? – спросил Крюк.

– В армии…

– А-а-а!

– Рядовым. Его полк отправился в Северную Тельбию. Я узнавал.

– В Тельбии война, – веско заметил колдун.

– Сейчас война по всей Сасандре, – поправил его Ловкач.

– Да, – согласился Гуран. Прошелся по комнате взад-вперед, снова оперся локтем о подоконник. – У рядового пехотного полка надежда выжить невелика. Может быть, Антоло уже погиб.

– А что с твоим гороскопом? – напомнил Крюк.

– У меня вышло, что погибну я в огне… – тихо проговорил вельсгундец. – В клокочущем пламени. Яростном и неудержимом.

– Могу тебя обрадовать, – скривил губы в усмешке мэтр Абрельм. – В Аксамале, похоже, не осталось в живых чародея, способного вызвать яростное и неудержимое пламя. Скажем так, самое большее, чего могу добиться я…

Решительный стук в дверь прервал его.

– Открыто! – громко заявил Дольбрайн. – Входите!

Гуран подозрительно прищурился и положил ладонь на рукоять меча. Даже в окружении единомышленников приходится быть всегда начеку. Враг не дремлет. Если «младоаксамалианцы» упустят власть из рук, найдется целая куча желающих ее подхватить. Мэтр Абрельм, видно, подумал о том же. Он не стал делать показных жестов, но сунул ладони под плащ. Скорее всего, приготовил быстрое и смертельное заклятие. Мощью пожилой чародей не отличался, но умел ударить в нужную точку.

Дверь распахнулась. Порог перешагнул морщинистый мужчина с трехдневной седой щетиной на щеках. Пелеус[37] на его голове блестел от влаги – похоже, над столицей вновь разверзлись небеса. Рукава добротного суконного кафтана тоже темнели, напитавшись дождем.

Вошедший поклонился. С чувством, но без подобострастия. Бросил полный сожаления взгляд на камин, который никто с утра так и не подумал разжечь.

Следом за ним двое плечистых студентов ввели мужчину средних лет, одетого очень легко и с непокрытой головой. Должно быть, из-за широкой плеши он сильно зяб под дождем. На его лице выделялся крупный пористый нос, нависавший над светло-русыми, прокуренными усами, на щеке красовался свежий кровоподтек, но глаза смотрели цепко, словно хозяином положения был он сам.

– Кого это вы привели, фра Лаграм? – язвительно проговорил чародей. – Очередной враг народа? Осколок старой власти?

Мужчина в пелеусе устало повел плечами, словно хотел сказать: «Издевайтесь, издевайтесь… А что с вами будет без меня?»

– Вы угадали, мэтр Абрельм. Просто поразительная догадливость, право слово! Я ловил, ловлю и буду ловить людей, служивших прошлому. Ибо они – кандалы, сковывающие наши ноги на пути к светлому будущему.

Гуран улыбнулся. Красиво, очень красиво умеет говорить фра Лаграм, бывший купец, а ныне глава тайного (да и явного тоже) сыска нового правительства Аксамалы. Слушая его вдохновенные речи, трудно понять – в самом деле фра мыслит именно так или подбирает вычурности и красивости для того, чтобы поразить собеседников? За последний месяц на глазах молодого вельсгундца произошло много превращений. Купец стал сыщиком, лавочник – министром финансов, профессор – дворником… Многие студенты думать забыли об учебе и взяли на себя обязанности сержантов новой армии Аксамалы, состоявшей сплошь из ополченцев. Да и самому Гурану пришлось – хочешь не хочешь – возглавить вооруженные силы «младоаксамалианцев», то есть в какой-то мере принять на себя обязанности главнокомандующего. Но такого рвения, как у фра Лаграма, он не видел ни у кого. Несмотря на одышку и подагрическую хромоту, бывший купец целыми днями рыскал по улицам, выискивая врагов новой власти. Очень ему помогали многочисленные знакомства в купеческой и ремесленной части города.

Вот интересно, кто этот лысеющий мужчина? Чем он не угодил сыщикам? Почему молчит Дольбрайн? Обычно он принимает живейшее участие в судьбах задержанных. Особенно после того, как Лаграм приволок с Прорезной улицы целое семейство булочников, включая несовершеннолетних детишек, и пытался обвинить их в шпионаже в пользу Айшасы… А теперь молчит. Перебирает жалобы, прошения, рапорты… И плечи так напряглись, словно не бумажки в пальцах держит, а осколки гранитной глыбы.

– Кто это, фра Лаграм? – поняв, что от старших товарищей вопроса не дождешься, не выдержал Гуран.

Купец усмехнулся:

– Фра Форгейльм по кличке Смурый собственной персоной! – и гордо глянул по сторонам. Неужели такая важная птица?

Дольбрайн по-прежнему хмурился и молчал.

– Кто он? – предчувствуя неладное, продолжал Гуран.

– Сыскарь… Самый ухватистый, говорят, в Аксамале!

Лысоватый переступил с ноги на ногу. Чему-то улыбнулся.

– Тайный сыск? – удивился Гуран. – Прислужник имперского режима?

– Зачем тайный? – неспешно ответил Лаграм. – Уголовный.

– Тогда не понимаю, в чем его вина! – Вельсгундец горячо взмахнул кулаком. – Мы тоже боремся с уголовниками. Не враг он нам, а союзник! Учитель! Ну, скажите вы свое слово!

Дольбрайн медленно поднял голову. Встретился взглядом с бледно-голубыми глазами Форгейльма. По лицу сыщика промелькнула тень удивления, сменившаяся уверенной ясностью. Узнал. Еще бы не узнать. Ведь фра Форгейльм и в самом деле считался лучшим среди магистратских сыщиков. Только изумительная ловкость Берельма (за что и кличку получил) позволила ему отвертеться от обвинения уголовного сыска. Да. Ловкость и несовершенство имперских законов.

– Ты предлагаешь, – повернулся Ловкач к Гурану, – пригласить его работать с нами? Строить новую Сасандру?

– Ну конечно! – воскликнул вельсгундец. – Нельзя же мастерами такого уровня разбрасываться!

Берельма передернуло. В чем-то мальчишка, конечно, прав. Возможно, знания и опыт Форгейльма и помогли бы фра Лаграму отлавливать жуликов, воров и грабителей. Но… Зря Гуран произнес слово «мастерами».

– Полагаю, стоит спросить его самого… – подал голос Крюк. – Мы ж не на рынке, и он не поросенок.

– Глупости какие, право слово! – возразил Лаграм. – Вина его очевидна и доказана!

– Зачем же вы сюда его привели? – медленно проговорил Дольбрайн, он же Берельм, он же Ловкач.

– Утвердить обвинение! – Бывший купец выпятил подбородок.

«Почему-то мне кажется, что не только для этого, – подумал Берельм. – Иногда даже самый хороший сторожевой кот становится опасен для хозяев, а именно, тогда, когда решит, что лучше их знает, как правильно охранять дом и подворье».

– Я утверждаю обвинение! – Правитель поднялся, расправил плечи. Враг народа или нет, но Форгейльм заслуживал хотя бы внешнего уважения. – Готов подписать!

Принимая бумагу из рук Лаграма, Берельм смотрел только в блеклые глаза сыщика. Поэтому он не видел, как дернулся, словно от пощечины, Гуран, как насупился, беззвучно шевеля губами, Крюк и как злорадно оскалился чародей Абрельм.

Глава 12

Под утро в лесной чаще пронзительно-жалостливо завыла бруха.

Антоло вскочил, хватаясь за меч. Не слишком-то большое удовольствие проснуться в луже крови с перекушенным горлом. У затухшего костра озирался Вензольо.

– Демон меня сож’и! Что же это?

– Раздувай угли! – распорядился Антоло.

– А ты команди’, что ли? – с сомнением прищурился каматиец.

Табалец хотел ответить резко, но передумал. Не трогай дерьмо, не будет вони. Он до сих пор не мог понять, зачем Кулаку понадобилось брать с собой картавого солдата? Или он не видит, что тот бросается выполнять поручения одного только кондотьера? Ну, сцепив зубы и с недовольным видом, еще Пустельги и Почечуя… А с остальными товарищами по отряду дерзок, старается меньше работать, а больше есть и спать.

– Он не командир, лопни мои глаза, но если то, что сейчас воет, укусит тебя за задницу… – Из тьмы вышел Кольцо, бесцеремонно отодвинул каматийца и принялся раздувать угли.

– Если укусит за задницу его, мы все переживем, – усмехнулся неслышно подошедший Кирсьен. – Но если кого-то из нас… – Бывший лейтенант красноречиво провел пальцем по рукоятке меча. Рядом с ним стоял Халль, застегивая кожаную курточку. Мальчик изо всех сил старался скрыть страх, но дрожащие губы и пальцы, не справляющиеся с застежками, выдавали его с головой.

– Визгливые тут брухи, – поежился Антоло. – Наши басовитее ревут.

– У вас в Табале, поди, и кипяток горячее? – не глядя на него, бросил Кир.

Антоло поморщился. Нет, ну обязательно нужны эти мелочные уколы? Уж и сражались сколько раз бок о бок, и, как ни крути, спасать друг дружку приходилось, и руки жали перед всем отрядом, а лейтенантику все неймется. Нет-нет да и проскочит в его словах застарелая обида. Сам табалец, хоть и чувствовал порой неприязнь к гвардейцу, старался никак ее не выказывать. Нехорошо. Все-таки из одного котла едим. Вот закончится война…

А когда она закончится?

По всему выходило, что охватывающая империю смута еще не набрала и четверти той силы, которую набрать суждено. Отделение провинций – это первые ласточки. Скоро они начнут делить между собой пограничные городки и территории. Хорошо, если обойдутся силами дипломатов, но это вряд ли – горячие головы переговорами не остудишь.

Потом догадаются предъявить счеты Аксамале – с кого она больше податей сняла, от какой земли больше рекрутов в армию набирала, уроженца какого города обидела больше, не возвысив до министра или генерала… Аксамала, измученная к тому времени голодом, холодом и бунтами непривыкшего много трудиться населения, ответит просто и однозначно, то есть пошлет недовольных к бабушке ледяного демона или еще куда похлеще.

Вот тут-то обычные брюзжание и зависть могут вылиться в самую настоящую кровавую резню. И хуже всего, что достанется ни в чем не повинным людям. Говоришь без табальского акцента? Враг. Умудрился поселиться посреди Каматы, а усы и борода белокурые, как у литийца? Пошел вон! А мало ли окраинцев поселилось в прошлом веке в Барне в ответ на приглашение главнокомандующего создать кордон между землями самых непримиримых кланов дроу и мирными жителями? Или взять ту же Тьялу, где в долине Дорены который год уже раздают земли всем, кто выслужил пенсион в войсках. Или Арун, куда приглашали лучших рудознатцев со всей Сасандры, даже денежное довольствие выплачивали всем желающим…

Куда этим людям деваться? Смирятся они, когда недавние соседи начнут выбрасывать их семьи из домов и подворий? Станут безропотно сносить унижения от местных, которые отличаются от них лишь цветом волос или произношением? Или возьмутся за оружие? Скорее всего, они попытаются защищаться. И начнется гражданская война по всей стране, по всей империи, вернее, бывшей империи.

В кровавую заваруху с удовольствием вмешаются дроу, незамиренные кентавры, гоблины и выходцы из западных королевств вроде барона Фальма. Не упустят возможности пройтись частым гребнем по прибрежным городам и селам халидские пираты. А там, глядишь, и Айшаса подтянется. Якобы для того, чтобы помочь и восстановить справедливость. Только справедливость они всегда по-своему понимают – сила есть, ума не надо.

Вот и прощай самая сильная страна в мире под двумя Лунами. На твоих осколках возникнет несколько десятков мелких, никчемных королевств, в долгах, как в шелках, вечно с протянутой рукой, вечно голодных и злых. Они будут заискивать перед Айшасой, перед Дорландией, Итунией и Фалессой, гордиться великим прошлым и страшиться незавидного будущего. У каждого из них будут свои флаг, герб и гимн, но будут и тысячи людей, скитающихся и нищенствующих, забывших долг и честь, радующихся подачкам айшасианского солдата, готовых за сытую жизнь предать веру предков…

– Ты это чего?

Студент встрепенулся. Отогнал невеселые мысли. Кирсьен смотрел на него едва ли не с участием. И даже в голосе нотки смущения прорезались.

– Обиделся, что ли?

– Нет. Задумался, – честно ответил Антоло.

– О брухах? – тут же вмешался Халль.

– О людях. О тех, которые хуже брухи стать могут.

– Ну, даешь! Ученая… энтого… голова! – Почечуй хлопнул парня по спине. – Вот такие они, штуденты! Тут… энтого… бруха жа жадницу грыжнуть… энтого… норовит, а он о людях!

– От брухи отбиться проще, чем от некоторых людей, – вздохнул Антоло. Сунул ветку в костер.

– Скажешь тоже, лопни мои глаза! – Кольцо поднял лицо, поморгал покрасневшими от дыма глазами. – С брухой серебро надоть!

– У нас в Табале… – Студент бросил косой взгляд на Кира, ожидая новой подначки. Не дождался и продолжил: – У нас в Табале простой сталью привыкли обходиться. Рогатиной ее, конечно, не возьмешь – быстрая очень, но самострел настроить на тропе можно.

– Ты на них охотился? – округлил глаза Халльберн.

– Нет, – мотнул головой Антоло. – Мне не разрешали. А дед, отец, дядьки… Они охотились.

– Делать им нечего было? – Вензольо потер кулаком кончик носа.

– Это ж себе дороже. Кровососы… – согласился с ним Витторино.

– У нас бруха редко на людей нападает, – пояснил табалец. – Все больше на овец. Вот отец с дядьками и защищали отару…

– Да ну… – недоверчиво протянул Кольцо. – Бруха. И вдруг овец…

– А ну закончили разговоры разговаривать! – Оттолкнув плечом Витторино и Лопату, в освещенный круг шагнула Пустельга. – Нечем заняться? Тогда взяли ветки, запалили факелы и окружили лагерь. Вензольо, Витторино, Кир! Охранять лошадей! Всем ясно?

– А то… – проворчал для видимости Лопата. Кое-кто из наемников скорчил недовольную рожу, но повиновались все. Дисциплина в остатках банды Кулака была строгая, просто загляденье. И на зависть многим войсковым частям.

Когда Антоло шагал с факелом, потрескивающим и роняющим искры в мокрую траву, прочь от костра, его нагнал Почечуй:

– Шлышь, Штудент… Тебе… энтого… оберег отдать?

– Какой? – встрепенулся табалец. И вдруг вспомнил. Подарок Желтого Грома! То самое хитросплетение кентаврового волоса, от которого отшатнулся, как ошпаренный, котолак Фальм. По заверению степняка – сущая безделушка. Антоло снял амулет и отдал на хранение Почечую, когда едва живой выбрался из пыточной его светлости. Почему? Скорее всего, потому, что чувствовал себя едва живым и боялся потерять. А потом забыл. Слишком много событий обрушилось – смерть Мудреца, погоня за котолаком и его приспешниками…

– А тебе он что… энтого… беж надобношти? – прищурился старик.

– Да нет! Давай! – Антоло вдруг стало стыдно. И за то, что забыл о подарке кентавра, и за то, что Почечуй таскается с его амулетом, помнит и переживает. – Как же не надо? Надо!

Парень расстегнул рубашку и бережно надел плетеный из волоса шнурок на голое тело. Так, чтобы кожей ощущать узелки и петельки. Если Желтый Гром говорил, что может чувствовать его через амулет, то почему бы не облегчить степняку задачу?

– От брухи… энтого… шпашет? – с интересом посмотрел на него коморник.

– Не знаю… – честно ответил Антоло. – Думаю, нет.

– От брухи добрая сталь лучше всего помогает, – сказал неожиданно появившийся Кулак. – Студент прав был. Серебро, осина – досужие выдумки. Остро отточенный меч и верная рука – вот залог удачи!

Кондотьер хитро улыбнулся. Он старался выглядеть бодрячком, но все чаще его лицо заливала смертельная бледность, на висках выступали капли пота, а пальцы на левой руке дрожали, словно в приступе лихорадки. Какова у этой хвори причина, никто не знал. Строили разные предположения – кто говорил, мол, болт отравленный был, а кто доказывал, что подточенный и острый осколок остался в ране, а теперь блуждает по телу. Антоло слышал такие истории про иглы, воткнувшиеся в пятку, а потом по крови достигшие сердца. Слышать-то слышал, но верил мало. Он подозревал отраву. От подручных Джакомо можно было ждать и не такой подлости.

Почечуй проводил взглядом спешившего к костру командира. Подмигнул Антоло:

– Что нам меч, а, Штудент? Булава… энтого… вот оружие для наштоящих мужчин!

Табалец кивнул. После боя в Медрене он попросил старика дать ему несколько уроков боя на палицах. Ни для кого не секрет – из всех видов оружия Почечуй предпочитал шестопер. Неожиданно для всех наемников у Антоло получилось неплохо. Ну, еще бы! Силушкой Триединый его не обделил, а опыт драки на палках имеется у каждого мальчика, выросшего в деревне. С тех пор он упражнялся через день – один раз с Пустельгой на мечах, а второй – со старым коморником на дубинах. Для этого Кулак отдал ему свою законную добычу – шестопер Черепа. Вскоре молодой человек полюбил это нехитрое, но смертоносное оружие. Отшлифованная рукоять в два локтя длиной, на одном конце шесть отточенных пластин, на другом – шар противовеса. Уж если Мудрецу удалось кистенем размозжить ухо котолака, то хороший удар по темени наверняка отправит хищника туда, где ему и место, – в Преисподнюю.

А еще Антоло читал. Краткими урывками – времени на отдых в походе остается немного, да и занятия с оружием отбирают много сил. Горбясь вечерами у костра, он глотал строчку за строчкой той удивительной книги, которую нашел в Медрене. Часто он останавливался, обдумывал мудрые мысли, изложенные неизвестным автором, иногда советовался по тому или иному вопросу с Кулаком или Пустельгой. Ему было интересно их мнение, ибо теория теорией, но и мнение людей, постигавших стратегию и тактику на поле боя, сбрасывать со счетов нельзя.

Пустельга относилась к советам, собранным в книге, скептически – она вообще читать не любила и книжников уважала мало. А вот кондотьер труд древнего стратега оценил по достоинству. Попросил у Антоло книгу, полистал ее, с уважением прикасаясь к потемневшим страницам, а после сказал, чтобы Студент не стеснялся подходить к нему в любое время дня и ночи, если захочет обсудить хитрости защиты и наступления, боевых построений и марш-бросков… Кто мог быть автором фолианта, он даже не догадывался. Присутствовавший тут же Почечуй с ходу выдвинул предположение, что написать столь серьезный и объемный труд по военному искусству мог только Альберигго – легендарный кондотьер, чье имя известно каждому наемнику. Предположение показалось всем таким нелепым, что коморника подняли на смех – особенно старалась Пустельга, но слова старика почему-то запали в душу Антоло. С тех пор он так и называл книгу: «Записки Альберигго».

Со второй половины толстого тома голословные советы сменились разбором настоящих, имевших место четыреста – пятьсот лет назад сражений. Антоло с удивлением постигал, что не только решительный натиск или ввод в решающий миг в сражение резерва мог повлиять на исход сражения. От полководца требовалось постоянно просчитывать возможные ответные ходы противника, провоцировать его на ошибки, которыми еще не всякий мог воспользоваться. Иногда знание личности противостоящего военачальника быстрее вело к победе, нежели точные данные разведки о числе его пехоты и конницы.

На одном дыхании Антоло прочитывал страницы, посвященные знаменитому кондотьеру Чезаре дель Бокко – в те годы дворяне еще не гнушались организовывать наемные армии. Он первый использовал тактику раненого лесного кота: притворно отступить в панике, а потом устроить засаду, когда враг, преследуя тебя, неминуемо нарушит стройный порядок. Он ввел в обиход ночные марши, когда тысячное войско появлялось неожиданно, в непредсказуемом месте и прямо из походных колонн развертывалось для наступления. Он, сражаясь на земле нынешней Каматы, распустил слух, что до смерти боится встретиться на поле боя с одним из генералов, чьего имени история не сохранила. Король, которому противостоял знаменитый кондотьер, поставил того генерала главнокомандующим над всем своим войском в день решающего сражения. И потерпел сокрушительное поражение, ибо доверил бразды командования полнейшей бездари, надутому, чванливому индюку. Но даже великий дель Бокко не сумел одержать победу в холмах Северной Уннары. Противостоящее ему войско не пожелало покинуть узких теснин – идеального места для обороны, хотя конница кондотьера в течение трех суток провоцировала уннарцев жалящими наскоками. Разгадка оказалась проста. Горячий и решительный командир, выманить которого в чистое поле не составило бы особого труда, за сутки до начала сражения свалился с коня и сломал шею. Его преемник попросту трусил перед именем дель Бокко и не решался покинуть подготовленные, укрепленные рвами и частоколом позиции…

Бруха взвыла яростно и коротко. Судя по всему, мелькающие вокруг лагеря огни напугали кровососа. Да и подбиралась-то она, скорее всего, не к людям, а к лошадям. Любой хищник быстро учится – на сбившихся в кучу вооруженных людей нападать опасно. Это тебе не возвращающиеся с торга пьяные крестьяне.

– Шволочь! – коротко отозвался о вампире Почечуй. – Вышпатьша перед дорогой… энтого… не дала! Кошка-мать!

Подняв факел высоко над головой, коморник отправился седлать коня. Антоло последовал за ним, зная, что многие приказы Кулака Почечуй попросту предугадывает. Не ошибся он и на сей раз. Не успели они, перебрасываясь шуточками с Витторино, охранявшим коней, протереть спины животных, смахивая мелкие листочки и лишнюю влагу, осевшую за ночь, как по лагерю прокатился зычный голос кондотьера:

– Седлать!!!

Что ж, сегодня, если повезет, отряд переправится через Еселлу. Хотелось бы, конечно, найти паром, да где же его в этой глуши сыщешь? А вплавь уже холодно… Антоло поежился и с силой потянул пристругу вверх. Ничего, будем живы, что-нибудь придумаем.

Боррас выругался сквозь зубы и натянул поводья:

– Поворачиваем! Быстро!

– Что случилось? – Флана ехала задумавшись и не смотрела по сторонам. Ее мысли занимало беспокойство о судьбе подруг, брошенных ею (чего уж там стесняться выражений!) на произвол судьбы в передвижном борделе. Идеи, как им помочь, приходили в голову одна за другой, но после здравых размышлений все оказывались несбыточными.

– Быстрее! Потом… Все потом! – Рыжий малый безжалостно дергал повод, разворачивая чалого. Конь не то чтобы сопротивлялся, а просто в силу почтенного возраста не мог выполнить желание всадника так быстро, как тому хотелось.

Флана глянула вперед, на желтоватую ленту дороги, извивающуюся среди полей, уже распаханных под озимые, и небольших рощиц – тополя и каштаны. Десяток всадников. Одеты в кожаные куртки, обшитые стальными бляхами. У некоторых на головах – шлемы. Кони рослые, ухоженные. Ну и что? Ведь не по чужой стране едем… Она вообще в последние несколько дней не понимала своего спутника. Боррас настоял на том, чтобы свернуть с наезженного тракта, изобилующего уютными мансионами, и повел ее проселочной дорогой. Может, цены на еду и ночлег показались ему слишком высокими? Это бывает. Поиздержался парень в дороге, а мужская гордость не дает в том признаться. И зря! В кошельке Фланы оставалось еще достаточно скудо, чтобы заплатить за себя и Борраса. И жалеть их она не собирается. Или он узнал какие-то новости, которые от нее скрывает? Тоже напрасно. Она не изнеженная столичная финтифлюшка. Способна выслушать и понять.

– Да быстрей же ты! – Парень некрасиво оскалился. Едва не закричал. В его глазах промелькнул страх и скрытая злость.

Еще не хватало! Что это он о себе думает? Уж помыкать собой и повышать на нее голос она не позволит никому.

Девушка изящно натянула левый повод, подталкивая гнедого правым каблуком. Конь развернулся, хотя и застонал, жалуясь на опухшие путовые суставы. Флана повернулась к рыжему:

– Не смей на меня кричать!

Он сглотнул. Оглянулся, поежился.

– Прости… Погорячился. – Еще раз оглянулся. – Не надо нам с ними встречаться.

Флана обернулась. Вооруженные всадники заметили их. Пришпорили коней, которые перешли с короткой рыси на размашистую.

– Давай быстрее! – Боррас хлестнул чалого прутиком, не так давно сорванным с тополя. – Догонят ведь! – Он тоже видел интерес всадников.

Чего он их боится? С виду именно те наемники, записаться в отряд которых он так стремился. Если не врал, конечно…

– Захотят, по-любому догонят! – неожиданно зло ответила Флана. Она и не думала подгонять гнедого.

– Ты не понимаешь… В Сасандре смута! А тут разбойники какие-то… – Боррас слишком часто оглядывался, явно разрываясь между желанием бросить несговорчивую попутчицу и ускакать сломя голову и остатками достоинства – все-таки он взял на себя миссию защитника и опоры, обещал проводить ее до Аксамалы.

– Скачи, если хочешь. – Флана презрительно скривила губы. – Я в своей стране.

– Ты – да! А они?! – парень едва не кричал.

Тем временем погоня приблизилась на расстояние десятка шагов. Стал слышен веселый хохот и скабрезные шуточки.

– Эй, красавица! – выкрикнул коренастый мужик с седыми висками и дважды переломанным носом. – Бросай этого сопляка! Поехали с нами!

– Знаешь, чего мы умеем?! – протянул другой, высокий и нескладный. Его худое и костистое, как сухая рыбья голова, лицо покрывала серая щетина. – Не пожалеешь!

Его товарищи поддержали шутника взрывом хохота. Кто-то тоненьким голосом выкрикнул совсем уж непристойное предложение. Вернее, непристойным оно могло показаться девице, которая не работала в борделе. Флана даже бровью не повела.

Зато на Борраса последние слова наемников (или разбойников) подействовали. Куда только девалась его нерешительность! Парень покраснел так, что веснушки стали не видны, выхватил меч и принялся разворачивать коня. Флана, прежде чем сообразила, чем ему грозит приступ небывалой отваги, успела проехать шагов двадцать.

Гнедой снова запротестовал, выражая негодование жалобным ржанием. Даже сделал вид, что взбрыкнул. Но когда девушка развернулась, то успела увидеть лишь как тощий, заросший щетиной воин ударом кулака выбивает Борраса из седла.

Под дружный хохот парень шлепнулся навзничь, выпустив из пальцев повод и уронив меч.

– Что, рыжий, в заднице не кругло? – оскалился седой с переломанным носом.

А молоденький парнишка – можно сказать, мальчик – ткнул лежащего тупым концом копья под ложечку.

Боррас сдавленно «квакнул» и скорчился, прижимая колени к животу. Это почему-то вызвало новый взрыв веселья.

Флана молча вытащила из седельной сумки арбалет. Взводился он очень легко. Даже в седле. Зацепить только «стремечко» за переднюю луку.

– Эй, красавица! Не шути! – предостерег ее кривоносый. Видно, он был в шайке за старшего. По крайней мере, остальные поглядывали на него и не торопились что-либо предпринимать.

– А что будет? – прищурилась Флана, нащупывая пальцами болт. Как назло, стрела все выскальзывала и выскальзывала. Или это у нее руки дрожат?

– Отшлепаю! – скалясь и показывая щербину, пообещал всадник.

– Напугал!

– Может, тебя чем другим напугать? – выкрикнул тощий, в поисках одобрения бросая взгляды на приспешников.

– А у тебя это «другое» достаточно выросло?

Наконец-то болт поддался. Можно и в желобок его уложить.

Но верховые на ее оружие уже не обращали внимания. Они корчились в седлах, падая лицами в гривы скакунов, хлопали себя по ляжкам, ржали, вызывая искреннюю зависть коней. Кривоносый хлопнул худого по плечу:

– Нет! Как она тебя! Признай, Жердина!

– А лучше предъяви нам свое «другое»! – поддержал предводителя толстяк с обвисшими, лоснящимися щеками. – Народ имеет право знать…

– Заткнись! – зашипел тощий. Зло посмотрел на Флану. – Ты, девка, оторву из себя не строй. А то, не ровен час…

– А то, не ровен час, болт в глаз залетит! – ответила девушка, поводя арбалетом из стороны в сторону.

– Ай, молодец! – восхитился кривоносый. – Не то что этот… – Он плюнул рядом с Боррасом. И не попал, скорее всего, случайно.

Рыжий поскуливал на земле, ожидая новых ударов. Мальчишка несколько раз пугал его, замахиваясь копьем и радостно хихикая всякий раз, когда поверженный втягивал голову в плечи.

– Ладно! Вы пошутили, мы посмеялись. – Предводитель согнал с лица улыбку. Махнул плетью. – Тихо!

Его послушались почти мгновенно. Успокоились, приосанились, даже создали какое-то подобие строя.

– Убери арбалет, красавица, – продолжал седоватый. – Мы с женщинами не воюем. И не насилуем. Они нас сами любят. Добровольно.

– Что ж вы за людьми на дорогах гоняетесь? – Флана не спешила опускать оружие.

– А рыжика твоего проверить надо. Вдруг он из дворянчиков будет?

– А вам-то что за дело?

– А мы – народная армия Вельзы. Строим новую власть на обломках Империи.

– Да?

– А ты не кривись, красавица. Старой власти-то теперь нету. Была, да сплыла. Значит, что нам остается? Ждать из Аксамалы погоды? Или самим за дело взяться?

Флана пожала плечами. В словах кривоносого была определенная логика. Если уж Сасандра развалилась, как шалаш, сложенный из сухих веток, то ждать в самом деле нечего. Вот только не похож он ни на крестьянина, ни на ремесленника, ни на купца. А значит, армия его к народу имеет такое же отношение, как ястреб к перепелам.

– Новая власть новой властью, – сказала она. И кивнула на Борраса. – А зачем же было его бить?

– А что он за железку хватается? Нет. Точно из дворянчиков!

– Да из каких там дворянчиков! – Флана махнула арбалетом. – Конюхом он служил.

– Да? – недоверчиво скривился кривоносый. – С каких это пор конюхи с мечами по дорогам ездят? Или он его спер?

– Не крал я! – слабо, но убежденно воскликнул Боррас. Он отнял руки от лица и даже приподнял голову, с интересом рассматривая возвышающихся над ним коней с седоками.

– Он еще голос подает! – возмутился толстяк.

– Где меч взял? – навис над парнем кривоносый.

– Молодой фон Дербинг отдал!

– Кто такой фон Дербинг? – недоуменно почесал затылок предводитель всадников.

– Студент из Вельсгундии, – пояснила Флана. – Они одеждой поменялись.

– На кой ляд?

– Дербинга из Аксамалы выперли, а ему край хотелось взад повернуться! – Боррас осмелел настолько, что сел и сопровождал свои слова резким отмахом ладони.

– Тю, дурень… – протянул Жердина. И заслужил неодобрительный взгляд седоватого.

– А тебе его меч на что? – продолжался допрос. – Продал бы давно.

– Как это продал?! Я в наемники хочу! Найду какого-нибудь кондотьера…

Оглушительный хохот прервал его слова.

– Чего вы ржете? – обиженно закричал Боррас. – Я правда хочу воевать…

– Чтобы тебя в наемники взяли, – проговорил седоватый, – нужно уметь больше, чем на земле валяться и нюни распускать.

– Я не…

– Поговори мне! – Всадник взмахнул плетью. Рыжий ойкнул и съежился. – В твоей подруге, похоже, мужества на двоих. В наемники не возьму!

Он подмигнул Флане.

Девушке вдруг тоже стало смешно. Конечно, нехорошо вместе со всеми издеваться над человеком, с которым делила в дороге не только хлеб с вином, но и постель. А с другой стороны, она теперь свободна – сегодня с Боррасом, завтра с кем-нибудь еще, послезавтра захочет и будет путешествовать одна. Она вынула болт из желобка, щелкнула спусковой скобой.

– Ты арбалет-то отводи от людей, – сурово посоветовал кривоносый.

– Так он разряженный.

– Раз в год и палка стреляет. Я – Эре Медвежонок.

– Кондотьер?

– Нет. Лейтенант. Нашего командира зовут Лесной Кот. Вот он кондотьер. Всем кондотьерам кондотьер! – Кривоносый довольно ухмыльнулся. Видимо, не имел повода быть недовольным командованием. – Этого хлюпика… – Он ткнул плетью в Борраса. – Этого хлюпика я возьму. Не наемником, а конюхом. Пускай лошадей нам чистит.

– Мне в Аксамалу надо, – сказала Флана, убирая арбалет во вьюк. Клички наемников ее порадовали. Не банда, а зверинец какой-то.

– Успеешь. – Медвежонок подъехал к ней. Провел заскорузлым пальцем по щеке.

– Ты меня за шлюху-то не держи, – нахмурившись, предупредила она.

– А я тебе денег не предлагал. У нас все по согласию. – Кривоносый подмигнул ей, понизил голос: – А в Аксамалу с нами, как ни крути, спокойнее ехать, чем с конюхом. Ну? Что скажешь?

Флана ненадолго задумалась. Что она теряет? Главное – до цели добраться.

Она кивнула и, не глядя на Борраса, понуро карабкающегося на чалого, пришпорила коня. Эре Медвежонок пристроился рядом. Сидел в седле он чуть скособочившись, похлопывая по сапогу плетью. Остальные наемники, перешучиваясь, потянулись следом.

Глава 13

Серые стены Аксамалы выросли из осеннего тумана. Будто утесы, когда приближаешься к берегу в низко сидящей лодочке. Такие же внушительные и неприступные. За всю историю существования Сасандрийской империи ее столица не была взята штурмом ни разу. Однажды в нее проникли вражеские войска, лет четыреста назад, но хитростью.

Воспользовались сумятицей – смена династии, две равновеликие враждующие группировки в городе, поддерживающие разных кандидатов на трон, раскол в храме Триединого и ослабление армии из-за полугодичной задержки выплат – несколько тысяч латников из Аруна и Литии проникли в Аксамалу беспрепятственно через открытые пособниками ворота. Они заняли Верхний город и бо2льшую часть Нижнего, возвели на престол своего предводителя. И воцариться бы в Сасандре новой династии, но среди самих захватчиков мира не было и в помине. Начались стычки, потасовки между отдельными частями их войска, которые переросли в грабежи и погромы. Возмущенные горожане в ответ взялись за оружие, а поскольку количество мужского населения Аксамалы уже в те годы в три-четыре раза превышало число аруно-литийских латников, то восстание увенчалось успехом. На трон усадили герцога, который вовремя примкнул к повстанцам со своей охраной. Он, собственно, ничего и не сделал для победы, зато его знамя несли впереди, когда сломленные, напуганные литийцы покидали город через восточные ворота. Арунитов всех взяли в плен и заставили восстанавливать ими же разрушенные кварталы. В память о них в Аксамале осталось здание Биржи на Прорезной и Клепсидральная башня, а также Бронная улица в Нижнем городе, ближе к городской стене, где поселились отбывшие наказание аруниты – их народ всегда славился умением работать по металлу.

События тех лет изучали в школах и университетах. С той поры несколько раз Аксамалу осаждали, все больше крестьянские армии и войска мятежных вице-королей, но ни одно войско пойти на приступ не решилось. Боялись.

Высота стен достигала от десяти до двенадцати локтей, толщина – от шести до восьми. Длина всей стены, которая охватывала подковой Нижний город и порт, составляла около десяти тысяч шагов. Трое ворот, укрепленных мощными барбаканами. Двадцать башен, выстроенных через каждые пятьсот шагов. Ров в десять шагов шириной, а глубиной около пяти-шести локтей заполняла затхлая вода. Попробуй-ка подступись!

На что только рассчитывал Жискардо Лесной Кот?

Вельзийский кондотьер дураком не выглядел. Он умел поддерживать дисциплину и боевой дух на должном уровне, ухитрялся и наемников содержать так, чтобы те обходились без претензий и население не слишком притеснять. Он мог бы стать правителем Вельзы, поскольку собрал вокруг себя не меньше пяти тысяч опытных наемников и солдат с офицерами из разбросанных по провинции гарнизонов, заставил подчиниться и присоединил несколько десятков крестьянских армий, всегда сбивавшихся в смутное время в стаи, чтобы грабить дворян и прочих богатеев. Но Лесной Кот хотел большего. Он мечтал о короне императора, хотел стать правителем всей Сасандры, усмирить мятежные провинции и восстановить империю в прежних границах.

Так, по крайней мере, излагал его намерения Эре Медвежонок.

Кривоносый лейтенант души не чаял в своем командире, хотя и был в войске человеком маленьким, так себе, в числе мелкой сошки. Возглавляемая им сотня то несла боевое охранение, то отправлялась в разведку. Иногда им поручали обеспечивать маршевую колонну продовольствием и фуражом.

Флана не могла пожаловаться на плохое обращение. Уж во всяком случае, Медвежонок относился к ней гораздо уважительнее, нежели Корзьело или Скеццо. Учил драться кордом и метать ножи. И не слишком домогался. Точнее сказать, хотел он часто, только хватало его не надолго. Будто бы Эре был не умудренным годами мужчиной, а пылким юношей, в первый раз посетившим бордель. А поскольку Флана не испытывала особого влечения к наемнику, воняющему потом, прогорклым маслом, которым смазывал кольчугу, луком и пивом, то краткость телесных соитий ее вполне устраивала. Если бы еще не его странная манера рычать и бить ее кулаком по спине на пике наслаждения… Ну, тут уж ничего не попишешь. Издержки присутствуют в любом деле. А если вспомнить, что в «Розе Аксамалы» ей приходилось воплощать в действительность фантазии старых извращенцев: переодеваться кошкой, например, или хлестать их дряблые тела плеткой, а то и пускать в ход искусственные приспособления, имитирующие как мужские, так и женские органы… Вот и выходило, что близость с Медвежонком не самая высокая плата за безопасное, хоть и не слишком быстрое продвижение к Аксамале.

И вот она, столица.

Где-то там, за этими стенами, сложенными из тщательно обтесанных глыб известняка, она найдет Мастера, расскажет ему о сбежавшем от правосудия Корзьело, а уж лучший сыщик Аксамалы что-нибудь да придумает. Разыщет фургончик фриты Эстеллы, освободит девочек. А табачника и его подручного Скеццо постигнет справедливое возмездие.

Она сидела на спине светло-серой кобылы, которую Медвежонок отнял у встреченного на дороге дворянина. Капюшон медленно напитывался влагой. С края его сорвалась капля и упала Флане прямо на кончик носа. Она вздрогнула, чихнула.

– Значит, правду подумал! – пророкотал Эре. Его конь переступал с ноги на ногу, косил глазом и скалился в двух шагах от кобылы.

– А что подумал-то?

– Что самое малое герцогом стану!

В Медвежонке странным образом сочетались мудрость опытного воина, здоровая сметка селянина и полная наивность жителя глубинки. Ну, словно у малыша четырехлетнего! Герцогом он захотел стать! Нет, ну надо же!

– Ага! – кивнула Флана. – Ждут нас там. Видишь, во-о-он там… Ворота открыли и ковры раскатали. Сейчас ключи о города на парчовых подушках вынесут!

Кривоносый нахмурился, засопел.

Несмотря на то, что основные силы Лесного Кота еще не подтянулись, горожане не дали застать себя врасплох. Ворота закрыты и мосты подняты. Значит, слухи о беспорядках, о безвластии и разброде внутри столицы ложь? Выдумки и бабкины сказки? Значит, нашлась в городе сила, сумевшая объединить аксамалианцев, навести порядок и сплотить для отпора возможным врагам?

Это, конечно, хорошо.

Но как теперь попасть в Аксамалу?

Опираясь плечом об источенный временем и непогодой зубец, Гуран рассматривал выползающие из тумана отряды. Конечно, слухом земля полнится, и еще третьего дня в Аксамалу ворвался купеческий обоз. Возницы в панике нахлестывали вожжами взмыленных коней. Они рассказали, что по большаку со стороны Вельзы к столице движется целая армия. Тысяч двадцать или тридцать пехоты, несколько сильных отрядов тяжелой конницы, множество легкоконных разъездов. Есть ли стенобитные орудия, купцы не знали. Ну, в том не их вина. Все-таки случайные свидетели, а не нарочно посланные разведчики. Счастье еще, что предупредили заранее. Могли бы от страха обезуметь и молчать до последнего.

Волею судьбы исполняя обязанности военного министра и главнокомандующего в «младоаксамалианском» правительстве, Гуран воспринял новость как положено, то есть с долей растерянности и обреченности. Да, ему удалось сформировать вполне боеспособное ополчение из студентов, отставных солдат, оставшихся без командования гвардейцев и переметнувшихся на сторону народа стражников, до которых еще не дотянулись цепкие пальцы неутомимого мстителя фра Лаграма. Но противостоять такому врагу? Если даже поднять вдохновенной речью и вывести на стены города все мужское население подконтрольных правительству Дольбрайна кварталов, их не наберется и десятка тысяч. Из которых тысяч восемь разбегутся после первого залпа вражеских лучников.

Мэтр Абрельм обещал помочь волшебством по мере сил. Но, разумно оценивая силы чародея, совершенно несоизмеримые ни с его жизненным опытом, ни со стариковской язвительностью, молодой человек не обольщался.

Одно хорошо: выставленные по его приказу на всех башнях дозоры вовремя заметили передовой отряд конницы врага и закрыли ворота. Если бы не это, город оказался бы захвачен с налета.

Теперь главнокомандующий лично явился оценить силы противника.

Всадники передового отряда – разведка или боевое охранение – гарцевали на вершине пологого холма, за которым, невидимая в тумане, раскинулась та самая рощица, где вельсгундец обменялся одеждой с конюхом Боррасом. Где-то сейчас разбитной рыжий парень? Если бы захотел, уже мог выбраться к границам Дорландии, а там уже и до родового поместья фон Дербингов рукой подать. А мог и записаться в какой-нибудь отряд наемником, как мечтал. Тогда не исключено, что он сейчас точно так же всматривается в туманную дымку, но с противоположной стороны, пытается прикинуть, насколько опасным и кровопролитным будет сражение за Аксамалу.

Двое из вражеского дозора больше всего бросались в глаза. Наверное, командир с лейтенантом или ординарцем. Один на вороном ширококостном коне, чья буйная грива лучше всякой родословной выдавала вельзийскую породу. А второй на невысоком, светло-сером скакуне, тонконогом, с гордым поставом шеи и головы. Нет, точно посыльный. И всадник какой-то щуплый…

Гуран оглянулся на десяток сопровождавших его арбалетчиков – все студенты, беззаветно преданные делу «младоаксамалианцев», готовые сражаться за свободу и фра Дольбрайна до последней капли крови. Ребята приволокли тяжелые арбалеты, где болт выталкивался не силой витой тетивы, а стальной пластины. Чтобы согнуть ее, приходится крутить ручки коловорота, закрепленного на прикладе. Взводить такой арбалет долго – за это время лучник может успеть выстрелить десять-двенадцать раз, – зато стреляет он далеко, почти на пятнадцать плетров. Эх, снять бы хоть кого-то из незваных гостей. Просто чтобы показать: город готов к обороне, можете, господа хорошие, зубки обломать о его стены. Но до холма почти полмили, если не больше. Ни один арбалет не добьет, даже самый мощный…

Тем временем начали подходить главные силы. Пехота, снаряженная «с миру по нитке», но на вид вполне боеспособная. Над строем, вместе с обычными пехотными пиками колыхались алебарды и гизармы, вужи[38] и цепы, даже косы и вилы, но порядок на марше поддерживался почти идеальный – колонна по четыре, впереди капитаны и лейтенанты, знаменщик нес штандарт с зеленым полотнищем, на котором изгибал спину рыжий кот.

Первый полк свернул с дороги и направился влево, к маленькой, брошенной хозяевами вилле, – видимо, кто-то из дворян любил в прежние времена отдыхать за чертой города.

Кучка всадников обогнала неспешно вышагивающих по раскисшей земле пехотинцев, поднялась на холм. Один из них остановил светло-солового скакуна прямо напротив парочки разведчиков. Судя по дорогому, обшитому золотом плащу, круглому шлему с серебряной насечкой и горделивой посадке, это мог быть неизвестный генерал, решивший испытать Аксамалу на прочность. Гуран еще раз пожалел, что нет под рукой арбалета достаточной мощности. Ведь можно же заказать мастерам-оружейникам! Самострел не лук, можно и на полозьях установить, а можно и прямо на крепостной стене, на прочной раме, и пристрелять заранее… Говорят, знал бы, где упадешь, соломы подстелил бы.

А вражеский генерал завел с подчиненными долгий разговор. Гуран даже устал ждать, чем все это закончится, и перевел взгляд на продолжающую прибывать пехоту.

Ну, и где же обещанные десятки тысяч?

Пришлых солдат оказалось гораздо меньше. Четыре полных полка пехоты. Потом потянулся обоз, который обогнали несколько сотен конницы. Последним прошагал полк, снаряженный похуже других. Вместо бригантинов и шлемов – мохнатые шапки и безрукавки из овчины мехом наружу. Самые что ни на есть обычные крестьяне…

И это все?

Вельсгундец почувствовал, что надежда, угасшая, подобно угольку в брошенном под дождем костровище, вновь начинает разгораться. Конечно, даже от шести-семи тысяч отбиться будет трудно, ужасно трудно… И все же это лучше, чем безнадежное противостояние силам противника, что превосходят в несколько раз твои собственные.

Хотя… Если задуматься…

Опытный военачальник, искушенный в тактике и стратегии куда больше, чем вчерашний студент, может легко ввести в заблуждение защитников твердыни. Например, показать им лишь то, что сам захочет. Кто знает, может быть, у него в запасе вымуштрованные пехотинцы с лестницами, фашинами, таранами и требушетами? Вдруг осадные башни ждут не дождутся в соседней роще, когда их поволокут к стенам? А настоящий хитрец способен и пару-тройку колдунов припрятать для решающего удара. Причем хороших, не чета мэтру Абрельму…

Как же узнать, в открытую с ним играет чужой генерал или припрятал несколько козырей в рукаве? Кстати, что он там делает?

Всадник на соловом скакуне резко отмахнул рукой. Так, будто отдал приказ, невыполнение которого может стоить подчиненным головы. Развернулся и поехал вниз, к подножью холма. Ординарец на сером коне потянулся следом. За ними гурьбой скатилась свита – то ли офицеры, то ли телохранители.

Командир разведчиков ни с того ни с сего ожег плетью вороного коня и помчался в противоположную сторону. Надо полагать, спешил с выполнением приказа.

Флана с трудом сдержала смех, когда Жискардо Лесной Кот вместо военных распоряжений вдруг выпалил в лицо Медвежонку:

– Ты должен отдать мне свою девку!

Под кондотьером перебирал ногами красивейший – светло-желтый, даже чуть розоватый, с голубыми глазами – жеребец, раздувал розовые ноздри. Жискардо удерживал его на месте легко и непринужденно, одной рукой. Его широкоплечая фигура в дорогом плаще, вороненой кольчуге, шлеме с серебряной стрелкой переносья излучала силу и уверенность, серые глаза горели огнем на покрытом красноватым загаром лице, которое окаймляла ровно подстриженная седая борода. Только голос, высокий, визгливыми нотками вызывающий воспоминание о базарной торговке, звучал чуждо и нелепо.

Эре нашел в себе силы возразить. Правда, неуверенно и без должного азарта.

– Это нечестно, командир… – отводя взгляд, проговорил он вполголоса.

– А прятать от меня добычу честно? – насупился кондотьер.

– Она – не добыча.

– Подумаешь! Мне плевать!

– Она – не добыча, – по-прежнему глядя в сторону, стоял на своем Эре.

– Она слишком хороша для тебя. И этим все сказано!

«Интересно, откуда он узнал обо мне? – подумала Флана. – Хотя… Мир не без добрых людей. Почему-то Жердина постарался отъехать в сторонку, как только появился кондотьер».

– Командир… – Медвежонок почти умолял. На лице его боролись многолетняя преданность предводителю и въевшееся в кровь желание защищать свое. Неважно, что это – дом, женщина, конь, меч, драная овчина. На лейтенанта было жалко смотреть. Словно сторожевой кот, привыкший охранять хозяина, получающий за службу кости с ошметками жирного мяса и лижущий в благодарность руки повелителя. И вдруг вместо награды он получает сапогом по ребрам, но не рычит, не шипит, а недоуменным мяуканьем как бы старается сказать: «Как же так? За что? Разве я заслужил?»

Но Флана не испытывала сострадания к Эре. Уж если ставить перед собой высокие цели, то и идти к ним надо, сцепив зубы и позабыв о слюнявой жалости. Да и за что? Один из многих самцов, положивших глаз на нее? Чем он лучше посетителей «Розы Аксамалы»? Те отдавали за время, проведенное в постели с нею, деньги, а он расплачивался едой, кровом и относительной безопасностью путешествия. И уж совсем глупо было бы говорить о каком-то чувстве, которое могло бы между ними возникнуть.

– Медвежонок! – Голос Жискардо хлестнул, как плеть. Не легкая шестихвостка, которой вовсю пользовались в борделе, а тяжелая, сплетенная из сыромятной кожи, из тех, которыми окраинские юноши на скаку убивают поджарых степных котов.

Четверо телохранителей кондотьера – все как на подбор бородатые крепыши, запросто гнущие в ладони подкову, – придвинулись поближе.

Эре едва не завыл, вцепился правой ладонью, против воли тянущейся к рукоятке меча, в луку.

– Медвежонок? – Лесной Кот произнес кличку вкрадчиво, будто сопереживал трудному выбору подчиненного.

И лейтенант сломался. Под грубым напором он, быть может, стал бы сопротивляться, но ласка в голосе кондотьера добила его вернее удара в спину. Он кивнул, выдохнул побелевшими губами:

– Забирай…

Жискардо довольно осклабился. Сверкнули белые, никогда не знавшие табака зубы.

– Спасибо! Спасибо, друг!

И когда на лице Эре возникла донельзя довольная улыбка, Флане захотелось плюнуть ему в глаза. Но вместо этого она подобрала поводья серого и стукнула его каблуками, направляя коня вслед за новым покровителем, который даже не узнал ее имени.

Чем дальше на север, тем больше беженцев попадались навстречу отряду. Простолюдины съезжали целыми семьями – по два-три поколения на одном возу. Коровы, козы, овцы с трудом поспевали за груженными чем попало телегами. Кричали куры, утки и гуси в плетеных корзинах. Люди затравленно озирались…

Дворян в толпе попадалось меньше. Издревле предгорья Туманных гор обживали вольные переселенцы, особо не утесненные знатью. Но кое-кто из выслужившихся в армии небогатых дворян получал землю – леса под вырубку, недра под добычу медной и железной руды.

Теперь бежали все. Бросая нажитое. Лишь редкие смельчаки, скорее отчаянные, чем разумные, оставались, чтобы защитить свое добро.

О причине исхода расспрашивать не пришлось. Она витала в воздухе. Щедро приправленная смущением мужчин, отчаянием в глазах женщин, затравленными лицами ребятни.

Дроу сошли с гор.

Остроухие карлики никогда не смирялись с подступившими вплотную к их угодьям людьми. Лишь сила оружия Сасандры удерживала клановых вождей от опрометчивых поступков. И то не всех. Отчаянных голов в горах Тумана хватало всегда. Но цепь фортов, отстроенная империей в левобережье Гралианы, прикрывала весь Барн и бо2льшую часть Гобланы от набегов остроухих. И все равно приходилось довольно часто отправлять роты копейщиков при поддержке вольнонаемных стрелков и следопытов на правый берег. Мстить. Усмирять. Остужать пыл.

В начале этой осени дроу словно с цепи сорвались. Не малочисленные отряды удальцов, желающих заслужить воинскую честь, а целые кланы сорвались с насиженных мест и обрушились на редкие людские поселения вдоль Граллианы. Они вырезали людей, словно упиваясь жестокостью. Всех. До единого. Невзирая на возраст. Не щадя женщин. Хладнокровно добивая раненых и увечных.

Гарнизоны фортов пытались сопротивляться, но надолго их не хватило. Радостно ухватившиеся за возможность стать независимыми от Аксамалы вице-короли Барна и Гобланы не смогли обеспечить солдат продовольствием, фуражом, запасными стрелами, поддержкой опытных лекарей. Озабоченные дележом власти генералы (они почуяли возможность из двухбантовых перепрыгнуть сразу в маршалы) не поторопились перебросить подкрепление из второй линии укреплений. И форты пали один за другим. Испуганные солдаты, потерявшие командиров и цель в жизни, оборванные и голодные, влились теперь в поток беглецов. Наверняка не все. Кое-кто нашел для себя более легкий хлеб. Ведь грабить крестьян получается порой проще, чем их же защищать.

Вот и выходило так, что люди бежали с обжитых земель, изгоняемые малым народцем, карликами, которых и в расчет особо не брал никто из имперских министров, а расценивали скорее как досадную помеху на пути колонизации севера материка.

Но барон Фальм удирал навстречу этому потоку, а следом за ним двигался отряд Кулака…

В начале месяца Ворона – первый или второй день, точнее сказать сложно, ибо календарей они не видели очень давно, – Кирсьен, едущий в боевом охранении, увидел узкую, зажатую обрывистыми берегами речушку, переброшенный через нее мост, перегороженный подводой, одно колесо которой соскочило с бревна, орущих, размахивающих руками селян.

Рядом с мостом скособочилась сторожка, ранее предназначавшаяся, скорее всего, для стражников, взимающих подать с проезжающих по мосту телег. Бревенчатая изба, крытая дранкой. Около нее – то ли сарай, то ли хлев. Огороженный покосившимся плетнем двор зарос бурьяном коню по брюхо.

Оттуда к переправе неторопливо шагал… самый настоящий великан. Полтора человеческих роста, широченные плечи, светлые – едва ли не белые – волосы собраны в пучок на затылке. Кир видел уроженцев Гронда нечасто – в Тьялу они не заезжали, а вот в Аксамале приходилось сталкиваться. Но приезжающие в Сасандру великаны были все больше купцами, а в этом даже самый неопытный наблюдатель безошибочно определил бы воина. Он не наряжался, как его собратья, – никаких курток и штанов из тюленьего – серого в мелкую крапинку – меха, никаких чулок из рыбьей кожи, которые северяне почему-то называли сапогами, никаких плащей из цельных шкур белого медведя – особой гордости жителей ледовых равнин. Приближающийся великан одевался как любой наемник в банде Кулака. Ну, разве что сукна на его штаны и кожи на бригантин пошло раз в пять больше, чем обычному человеку. За широкий пояс он заткнул кривую дубинку – желтовато-белую, вроде костяную, длиной в локоть. Другого оружия на виду не держал.

Кир осадил светло-гнедого мерина, с которым не расставался с середины лета.

Надо бы, конечно, вернуться к отряду, предупредить о неожиданном препятствии, но уж очень любопытная картинка. Одним глазком посмотреть, а потом можно и с донесением мчаться.

Великан шел очень медленно, если не сказать – лениво. Внимательно осматривал раскосыми глазами толпу, где мужики уже начали хватать друг друга за грудки, а бабы визжали словно резаные. Не пропустил он и нового всадника. Кир поспорил бы на правую руку, что цепкий взгляд заметил и запомнил и его меч, и корд на поясе, и арбалет во вьюке.

Толпа сама расступилась перед выходцем с севера. Гоблы отпрянули, словно цыплята, завидевшие петуха – властелина курятника. Кляча, запряженная в застопорившую движение повозку, топталась на месте и вращала глазами. Еще бы! Сбегавшая с гор река после нескольких дней проливных дождей поднялась на пару локтей. По ее мутной, желтоватой поверхности неслись клочья пены, ветки, коряги, пучки пожухлой травы. Свалиться в нее – верная смерть. Люди понимали это разумом. Ну, а животные просто чуяли беду. Великан похлопал пегую лошадку по шее, успокаивая ее. Чего-чего, а обращаться с четвероногими помощниками великаны не умели – кляча заржала, шарахнулась и чуть-чуть не свалилась с моста.

– Ты чо?!! – выпучил глаза бородатый мужик в грязной рубахе и серо-бурой кудлатой шапке.

– Ишь, прутся туточки нелюди поганые! – подхватила плотная, грудастая молодка – по всей видимости, жена мужика.

– Тихо! – пророкотал северянин.

От звуков его голоса, казалось, дрогнули и заволновались ветви двух ив, нависших над водой в десятке шагов от моста. Беженцы от неожиданности и вправду притихли.

– Выпрягать надо… – после недолгого молчания обратился великан к затюканному гобландцу, чья рыжая борода торчала из глубин невообразимой по ширине и бесформенности шубы.

– Да как же это?! – охнул хозяин повозки.

– Да что ж это делается-я-я-я!!! – завыла на высокой ноте носатая старуха в цветастом платке, сидевшая на самой верхушке увязанных мешков и корзин.

– Коняка твоя сковырнуть телегу может, – пояснил грондец. – Выпрягай, а я выволоку.

– Некогда нам тут… – начал обладатель бурой шапки, но под тяжелым взглядом великана осекся, юркнул к своей телеге, которая стояла сразу позади застрявшей. Видно, потому он и принимал такое деятельное участие в беспорядке.

– Могу не вытягивать, – пожал плечами северянин. – Долбитесь до вечера…

Он сделал вид, что поворачивается, вознамерившись уйти восвояси.

Рыжебородый схватил его за рукав.

– Стой, добрый молодец, стой! Сейчас выпрягу.

Движимый любопытством Кир подъехал поближе. Великан стоял, скрестив руки на груди, и бесстрастно наблюдал, как гобл распускает супонь, освобождает дугу из гужей. Вскоре лошадка, в хомуте и шлее, ступила на берег.

Великан подошел к телеге, примерился к передку.

Толпа затаила дыхание.

Кир разрывался между долгом и любопытством.

Широченная спина напряглась…

– Помочь, дядя? – с хитрющей улыбкой спросил средних лет мужичок в линялом гугеле[39] и с длинным посохом в руках. Трое его спутников тоже скалились во весь рот и подмигивали друг другу.

– Ты б молчал уже! – окрысился на него старичок в растоптанных опанках[40] и онучах по колено. – Балаболка!

Великан уперся покрепче сапогами в настил…

Отпустил телегу. Выпрямился. Вздохнул.

– Не пойдет. Разгружать надо.

Он отошел на два шага и застыл, прислушиваясь к чему-то на противоположном берегу. Народ тут же засуетился вокруг подводы. Отстегивали ремни, развязывали веревки.

– Ну ты, Шемяк, и скупердяй! Во нагрузил! – радовался старичок в опанках. – Во жадобище… Скока навалил-то…

Скопившиеся по ту сторону беженцы веселья в сложившейся ситуации ну никак не находили. Все чаще оттуда долетали гневные выкрики. Мелькали перекошенные яростью лица, взлетали над толпой кулаки. Не к ним ли прислушивается великан?

Ладно! Переправа переправой, а о службе забывать нельзя. Кир развернул гнедого, но не успел проехать и сотню шагов, как увидел неспешно рысящих по тракту Пустельгу и Кулака. Кондотьер сегодня особенно жалко скособочился в седле.

– Что? – движением головы спросила воительница.

– Мост. Загородили. Не проехать… – Тьялец дождался, пока голова отряда поравняется с ним. Заставил гнедого подстроиться под размеренную рысцу.

– Беженцы? – Кулак повернул голову, и Кир заметил, что глаза командира глубоко запали и обведены черными кругами.

– Да. Много. Очень много.

– Ничего. Разберемся! – махнула рукой Пустельга.

Она пришпорила буланого жеребца и сразу обогнала их на полкорпуса.

«Разобраться-то разберемся, – подумал бывший лейтенант. – А вот сколько провозимся? А Фальм ждать не будет».

Он перехватил вопросительный взгляд Халльберна. Кивнул мальчику ободряюще. Последние несколько дней наследник Медренского графства беспокоился – котолак начал удаляться слишком быстро. Ну, если быть точным, просто они стали двигаться медленнее – по раскисшей земле (о мощеных дорогах на севере Гобланы, похоже, никто не догадывался) да против потока беженцев… Тут уж не до спешки. Преодолел за день два десятка миль – и хорошо.

У моста наемники попали, что называется, из карруки да на сельские танцульки.

С левого берега на мост перла толпа. Мужики похватали у кого что было – топоры, косы, вилы, просто колья… У застрявшей, наполовину разгруженной телеги застыл великан. Он подбрасывал на ладони костяную дубинку и молча смотрел на людей. Гоблы шумели, ругались, но на бревна ступать опасались. Пока опасались. Не нашлась еще отчаянная голова, которой начхать на угрозу. Тогда народ хлынет потоком, и никакое чудо не спасет ни северянина, ни рыжебородого мужика. Телегу вместе с грузом скинут в реку (хорошо еще, если пожалеют хозяина), а защитнику, вздумавшему тут устанавливать свои порядки, намнут бока. А может, и ребра переломают. Чтобы не лез не в свое дело. Люди грызутся – нелюдь не встрянет. Хочешь, чтоб по-твоему было? Давай вприпрыжку в Гронд.

– Арбалеты готовь! – прозвучал слабый, но решительный голос Кулака. Он быстро сориентировался. – Халль, Лопата и Вензольо – коневоды! Остальные – к бою!

Всадники быстро спешились, передали поводья коневодам. Торопливо зарядили самострелы, выстроились в линию, беря под прицел гомонящую толпу.

Сам Кулак выехал вперед. Ноздри его коня почти уперлись в спину великану. Тот обернулся, глянул равнодушно.

– Братцы! – Кондотьер вроде бы и не повышал особо голос, но его услышали. Насторожились, притихли. – Братцы! Мужички! Кому шумим?

– Не замай! – убежденно ответил сутулый, но плечистый гобл с рогатиной в руках. – Мы в своем праве!

– Да кто ж спорит?

– Вот и езжай своей дорогой!

– А мне дорога – туда! – Кулак махнул на северо-запад.

– Тю! Ты дурной или как? Там же остроухие!

– Ну, так не всем же от них бегать?

Кондотьер подбоченился, кинул ладонь на рукоять фальчиона.

В толпе заржали. Но как-то опасливо, неубедительно.

– А ты видал, что они творят? – Сутулый нахмурился, перехватил рогатину. – Как кишки людские на ветках развешивают? Как палят целыми деревнями? Как соплякам своим дают стрелять по бабам с детишками? Для учебы, значится…

– Кто бежит, того и догоняют, – убежденно ответил Кулак. – Кто подставляет голову, того и бьют.

– А кто задницу, того… – выкрикнул растрепанный мужичок с масляными глазенками. Но сосед – кузнец, скорее всего, судя по припаленной бороде, – зло ткнул его локтем в бок. Растрепанный охнул и замолчал.

– Вона, армия их не сдержала, а ты говоришь! – завизжала румяная молодка с грудным младенцем на руках.

– Да чего с ним говорить, когда у него за спиной остроухий прячется! – подбавила жару костлявая старуха в очипке.[41]

Мужики заволновались:

– Где?

– Что?!

– Какой остроухий?

– Откудова взялся?

– И вправду…

Кир прочитал на лицах людей страх, смешанный с ненавистью. А Белый и не думал прятаться. Напротив, он гордо подбоченился, выставляя напоказ жесткий гребень волос. Вытащил из колчана полдюжины стрел, воткнул их в землю перед собой. Будто бы пригласил: ну, давайте, кто первый?

– Бей остроухого! – заревел кузнец и, расталкивая людей, двинулся вперед.

– Осади, дядя! – хмуро предупредил его Кольцо. Повел арбалетом. – Болт, он не птичка, лопни мои глаза. Вылетит – не поймаешь.

– Так вы супротив людей, да? – осведомился сутулый. – Вы, значится, за остроухих?

– Ой, дурной ты, братец… – протянула Пустельга. – Как до этих лет дожил?

– Да чего с ними разговаривать?!! – напирали задние. – Бей! Лупи их! Всем миром лупи!

Тьялец оглянулся на товарищей. Наемники изготовились к драке. Вроде бы и не напоказ, а каждый мог выстрелить из арбалета, а после, не тратя времени на перезаряжание, сойтись с толпой в рукопашную. Даже студент ослабил петлю, в которой возил шестопер Черепа.

– Не боишь, Малыш! – усмехнулся Почечуй. – Мы их… энтого… враж ражгоним.

– Не бойцы. Гречкосеи несчастные, – в тон ему добавил, кивая, Витторино.

Вдруг между напирающей толпой, грозящей смести с моста великана, и редкой цепью наемников выскочил тот самый мужик в линялом гугеле, что недавно предлагал северянину свою помощь.

– Стойте, братья! Погодите, народ честной!

Удивились все – и гоблы, и наемники. И даже уроженец Гронда.

Мужичок ткнул пальцем в Кулака:

– Вы чего это, а? Не узнали? Это же Однорукий!

– Чего? – закричала румяная молодка. – Какой такой однорукий? Может одноногий еще?

Но ее не слушали. Гоблы завороженно глядели на кондотьера.

– Ты гляди! А ведь, выходит, правда! – негромко проговорил кто-то.

– Живой, получается… – покачал головой сутулый.

– Ты руку покажи! – потребовал кузнец. Самый недоверчивый. Такой не поверит, пока не пощупает.

– Показать? – окинул взглядом толпу Кулак.

– А то?! Конечно! Показывай давай!

– Ну, ладно.

Седобородый кондотьер медленно стянул перчатку с правой руки. Кир выпучил глаза. Он думал, что там скрывается просто болванка, похожая по форме на кулак и предплечье. Нет. Из рукава выглядывало самое настоящее запястье, за ним ладонь и сжатые пальцы. Но только все стальное. Из благородной темно-серой стали, начищенное и ухоженное.

– Ты гляди… – открыл рот кузнец. – Правда!

– Слава Однорукому! – надсаживая глотку заорал сутулый. Его крик подхватил любитель соленых шуточек, подкинул вверх шапку.

– Слава! Слава!!! – толпа ревела и бесновалась от восторга точно так же, как совсем недавно от ярости. – Однорукий тут! Победа с нами!!!

Кулак заставил коня выйти еще на пару шагов вперед. Наклонился к людям:

– Ну, теперь-то вы мне верите?

– Да!

– Да!!

– Верим!!!!

– Тогда живо к своим повозкам! – вдруг жестко прикрикнул на них кондотьер. – Затор мы разберем! Сами! И чтоб ни одна живая душа!!! Понятно?

Повторять два раза не пришлось. Гоблы расходились в полном восторге, будто побывали при втором сошествии Триединого на землю, о котором так часто любили рассказывать жрецы.

Глава 14

Почечуй поковырял в котле ложкой с длинным черенком. Принюхался. Зачерпнул, поднес кашу к губам.

– Пробуй, не бойся! – подбодрил его Кольцо. – Жрать охота, лопни мои глаза!

– Не учи отца… энтого… детей штрогать! – сварливо отозвался коморник. Подул на ложку, опасливо попробовал. – А кажись, ничего… энтого.

– Кто бы сомневался? – ухмыльнулась Пустельга. – Великана позовем, а, Кулак?

– Почему же не позвать? – Кондотьер приподнялся на локте. – Малыш! Сходи.

Кир поднялся, гася внезапно нахлынувшее раздражение. А почему, собственно, он? Нельзя кого-нибудь из студентов послать? Он здорово злился, оттого что в отряде присутствуют теперь уже не один, а двое студентов, замешанных в той злосчастной драке. Правда, утешает, что Антоло, кажется, ненавидит каматийца. Когда они успели перегрызться?

– Я с тобой! – вскочил Халль.

– Пошли, – кивнул тьялец. Что ж, в этом возрасте он тоже ловил бы любую возможность оказаться поближе к великану, чье существование казалось сказочным.

Они вышли из освещенного костром круга.

Чуть в стороне преступали с ноги на ногу стреноженные кони, которых охраняли Витторино и Лопата. В полусотне шагов чернела повозка, которую с большим трудом, поспев лишь к вечерним сумеркам, стащили с моста. Костерок, разведенный семейством Шемяка, подсвечивал лишь ее контур, создавая впечатление таинственности. Будто и не обычная телега, а волшебный предмет, озаренный отблесками Силы.

Повозка застряла очень серьезно, как сказал кондотьер. Одно колесо заклинило между бревнами настила, а второе едва не соскочило с моста – держалось на честном слове, что называется. О такой устойчивости говорят – воробей на краешек сядет, и пожалуйста. Сначала из нее вытащили все мешки и корзины, сложили их на берегу под бдительным оком жены Шемяка. Потом взялись за саму телегу. И тут, положа руку на сердце, если бы не великан, наемники и крестьяне не справились бы. Северянин работал за четверых, что не мудрено при его телесной мощи.

Сразу после того, как толпа, узнавшая в Кулаке некоего легендарного Однорукого, убралась восвояси на левый берег, великан подошел к кондотьеру, остановился в трех шагах, долго стоял молча, пристально рассматривая предводителя наемников. Потом сказал:

– Меня зовут Тер-Ахар.

И церемонно поклонился.

– Какими судьбами ты здесь, Тер-Ахар? – ответив на поклон, спросил Кулак.

Великан пожал плечами:

– Служил в Аксамале.

– Верно, смута многих с места сорвала?

– Я до смуты ушел. Не поладил с нанимателем.

– Ясно. – Кондотьер сам не любил, когда лезут в душу, и уважал эту привычку в любом другом существе. Поэтому расспросы прекратил. Захочет, сам все выложит, как на тарелочке. А на нет и суда нет…

После долго и тяжело работали, отгоняя при этом назойливых поселян с того берега. Они приходили кучками по пять-шесть человек. И старики, и детишки, и взрослые мужчины – кормильцы семей. Бесцельно слонялись рядом, пытались давать советы. Нет, чтобы помощь предложить! Многие лезли с расспросами – а тот ли это самый Однорукий, который?.. А что именно «который», так никто и не сказал. Подкатывали глаза, цокали языками. Подмигивали: дескать, хватит притворяться, сами, поди, лучше нас знаете. Один дедок высказался, что теперь, мол, крышка подлым дроу, раз Однорукий со своей бандой подоспел. Хорошо, хоть раз и навсегда отпали вопросы вроде: «А чего вы на тот берег претесь?»

Наконец телегу вытащили. Беженцы успокоились, начали разводить костры, готовиться к ночевке. Великан ушел в сторожку. Как выяснилось, он жил в ней уже добрый десяток дней. Пришел пешком от самой Аксамалы, намереваясь перевалить через горы Тумана и уйти в Гронд. Но оказалось, что мост разрушен, на левом берегу столпилось несколько сотен подвод, а стражники, в обязанности которых входило не только взимать подать, но и поддерживать переправу, разбежались, напуганные ширящимися слухами о бесчинствах остроухих.

Тер-Ахар не боялся дроу. Вообще-то, нечеловеческие расы довольно мирно сосуществовали друг с другом, слишком увлеченные враждой с людьми. И правда, зачем тратить время и силы? Ведь жизнь дроу и великанов, альвов и морского народа, гоблинов и кентавров настолько различалась, что им было просто нечего делить. Другое дело – люди. Они всегда лезли не в свои дела, норовили отнять если не земли и накопленное добро, то право на свободу веры, право решать, как жить дальше, что есть, что пить, во что одеваться. Зачем им, скажите на милость, гоблинские болота? Или степи кентавров? Или дремучие леса, покрывающие склоны гор Тумана? Так нет же! Лезут… Будто не хватает своих гор, степей и болот. Эти высказывания Кир не раз слышал от Белого, который, хоть и путешествовал вместе с кондотьером, сражался в людских войнах, а во многом остался все таким же остроухим, как и прочие, никогда не покидавшие родных чащоб.

Так вот… Великан починил мост, выдернув для этого несколько бревен из задней стенки хлева, где стражники, скорее всего, держали коней. Остался на пару дней, желая убедиться, что все в порядке. Когда собрался продолжать путь, пришлось разнимать не в меру горячих мужичков, поспоривших из-за очередности проезда. Потом нашлись еще причины – вроде бы и не слишком важные, но требующие безотлагательного решения. Так и получилось, что северянин остался на переправе и уже начал потихоньку обживать брошенный сруб.

Кирсьен подошел к сторожке. Постучал по двери, покашлял негромко. Вдруг великан уже заснул? Умаялся-то за день он не меньше, а больше других.

За стенкой послышался шорох. Дверь распахнулась.

– Кулак приглашает тебя разделить вечернюю трапезу, – выпалил молодой человек, ощутив внезапную робость при виде существа, возвышающегося над ним на добрых два локтя.

– Спасибо, – прогудел Тер-Ахар. – Я иду.

Обратно они шагали рядом. Северянин двигался удивительно легко и бесшумно для его веса. Будто кот, скрадывающий добычу. Ни один сучок под ногой не хрустнул. Краем глаза наблюдая за его ленивой грацией, Кир представил себе, какой противник мог бы получиться из великана в бою, и порадовался, что уроженцы Гронда не вступали в открытое противоборство с людьми уже лет пятьсот.

У костра Тер-Ахар поприветствовал всех присутствующих с церемонностью, обычной для диких, незатронутых цивилизацией племен. Известно, что они придают больше значения всяческим условностям, чем жители империи, свободные и раскованные в словах и поступках. Кондотьер ответил, как и положено предводителю, за всех. Жестом пригласил великана присесть рядом.

Северянин уселся как ни в чем не бывало, вытащил из-за голенища ложку. Да и то… Если проработал с кем-то плечом к плечу едва не полдня, то поневоле начинаешь чувствовать себя по-свойски.

– Давай, братец… энтого… Проголодалша, поди? – подмигнул ему Почечуй.

Тер-Ахар ухмыльнулся и, дождавшись, пока зачерпнет из котелка Пустельга, тоже сунул ложку в варево. Коморнику обычно удавалось приготовить из самых простых составных частей такую еду, что за уши не оттянешь. Пшено, кусочки обжаренного сала, лук, рубленая морковь… Кажется: ну чего такого? А ведь вкусно!

Кулак продолжал рассказ, который, очевидно, начал без Кира:

– …молодой я был, горячий. И глупый. Глупый и горячий. Кровь играла, подвига хотелось.

– А то сейчас ты только за деньги клинок обнажаешь… – тряхнула головой Пустельга.

– Ну… – Кулак ухмыльнулся, но сморщился от боли. – Сейчас я хоть прикидываю, удастся мне живым из передряги выбраться или нет. А главное, людей вывести… Но тогда! Нам с Мудрецом на деньги вообще плевать было! Лишь бы клинками помахать. Сражались, вино пили, ни одной юбки не пропускали. А в кошельках пауки да блохи селились…

– Хе… Кто ж иж наш… энтого… молодым не был?

– Верно, Почечуй, верно. Конечно, с годами люди мудреют, зато становятся скучными. Так, молодежь?

Оба студента – Вензольо и Антоло – кивнули. Каматиец сразу и охотно, а табалец чуть погодя, словно обдумывал слова командира. Кольцо тоже покивал задумчиво.

– Дальше, дальше что было? – нетерпеливо воскликнул Вензольо.

– Да то и было! И давно-то как… Больше двадцати лет назад. В тысяча двести девяносто пятом. Или шестом? Нет, в пятом. Тогда град еще по всему Аруну посевы выбил.

– Точно… энтого… было, – подтвердил коморник.

– Банды своей у нас с Мудрецом еще не было. И Мелкий пока не прибился к нам. Так что гуляли мы по Барну вдвоем. Все думали в вольнонаемные податься, в армию. Или к кондотьеру такому записаться, чтобы слава о нем по всей империи шла. А никто нас брать не хотел. Дроу тогда не шалили. Ну, разве что Клан Омелы пару сел спалил… А сами виноваты – пожадничали и леса вырубили больше, чем смогли до сплава довезти. Дроу такого отношения к деревьям не прощают…

Все посмотрели на Белого. Карлик сидел неподвижно, всем видом будто бы говоря: «Да что тут такого? Это по-другому, как вы делаете, неправильно».

– И встретили мы в лесу как-то раз… – Кулак сделал паузу, усиливая интерес слушателей. – Встретили мы Белого. Правда, Белым он тогда еще не был. А нашли мы его израненного – три стрелы засело. Я сперва думал – похороним, не выживет. Но Мудрец вытянул. С того света, что называется.

– Я вначале жалел, что вы сохранили мне жизнь, – произнес остроухий. – Она была мне не нужна.

– Ты это брось! Жизнь всегда нужна.

– Да. Сейчас я это понимаю. Тогда я тоже был молод.

– Дальше… Дальше! – сгорая от нетерпения попросил наследник Медренского графства.

– Ну, дальше так дальше. Выяснилось, Белого свои же и подранили. До того я и помыслить не мог, что дроу могут своих же резать.

– Это редко бывает. – Уголки рта карлика дрогнули. – Но бывает.

– Что они не поделили, он нам не сказал. И до сих пор темнит.

Белый гордо задрал подбородок.

– А мы и не допытывались. Каждый волен тайну свою хранить. Сколько лет с ним последнюю краюху делили – товарищ, каких поискать. Но раз молчит, значит, так тому и быть. Зато он предложил нам добыть золота. Вывести нас к Золотому Вепрю.

– Куда? – Антоло вскочил с места.

– Тише… энтого… Штудент! Ты ж не в увинершитете швоем! – махнул на него ложкой Почечуй.

– К Золотому Вепрю, – повторил кондотьер. – А что ты о нем знаешь?

– Да ничего не знаю… – потупился табалец.

– А что ж дергаешься? – недоверчиво прищурилась воительница.

– Эх… Объяснять долго… В бреду я его видел. Здоровенная статуя, посреди поляны стоит… Перед ним плоские камни – вроде как алтари, что ли… Или жертвенники? И самое главное – одно ухо у кабана будто кто-то срезал!

– Не кто-то, – важно проговорил Кулак, – а Мудрец.

– Значит, согласились к веп’ю идти? – вмешался Вензольо.

– А ты бы отказался?

– Я? Да ни за что! Это ж п’иключения!

– Ага! Полная задница причем приключений, – согласился кондотьер. – Согласились мы, конечно. Пошли. Сами бы мы никогда не добрались до Вепря…

– Так что это за Вепрь такой? Почему из золота? – снова влез в разговор взрослых Халль.

Почечуй осуждающе покачал головой, но Кулак только улыбнулся.

– Золотой Вепрь – это величайшая святыня народа дроу, – рассудительно заметил Тер-Ахар. – Золотой Вепрь – отец всего живого, защитник лесов. Ему приносят жертвы. Я мало знаю про обряды дроу, но добрыми их не назовешь. Существует особая каста жрецов, не входящих ни в какие кланы. Они всю жизнь служат Золотому Вепрю. А простой воин или охотник может встретить старость и умереть, так и не побывав в лесном святилище.

– Вот! – Кулак поднял палец. – Ежели бы я тогда все это услышал, думаете, пошел бы в лес?

– Думаем, пошел бы! – воскликнул Кольцо. – Лопни мои глаза.

– Я тоже так думаю… Тогда я к брухе на именины не побоялся бы прийти. Ладно… Мы с этим золотом сами себя перехитрили. Белый-то, конечно, вывел нас на поляну. В обход всех постов охраны и жреческих обиталищ…

– Погоди, Кулак. – Антоло почесал затылок. – А как вы его уносить думали?

– Молодец, Студент! Вот что значит – ученый человек. Конечно, обо всем мы подумали, а об этом забыли. Под мышкой не унесешь, на куски не порубишь, самого бежать тоже не заставишь… Нет, может, кто-то и заставил бы… – Кондотьер подмигнул Киру. – Но мы воины, а не колдуны. Мудрец изловчился – ухо отрубил, а тут и охрана подоспела. Ох, и помахались мы тогда! Правда, Белый?

– А то?! – самодовольно ухмыльнулся карлик.

– Дроу хоть и дышат нам в пупок, а бойцы хоть куда. Злые, напористые, отчаянные. Уже потом, когда убегали, стрела мне в плечо воткнулась. Ровно на ладонь ниже сустава. Боли я не чувствовал, но кровь хлестала – мама дорогая… Мудрец мне руку перетянул жгутом. Убежать мы сумели. Еще и десятка полтора врагов завалили по дороге. Я тогда обеими руками равно работал с мечом. Но рука слишком долго перетянутой была. Так медикус сказал, к которому мы прибежали – выручай, мол, лечи увечного. Вот он мне руку и отрезал. С тех пор я – Однорукий. А Кулаком стал, когда Жельона Прыщавого насмерть в кабаке уложил. Он тогда банду человек сорок водил. Вот и думал, что пуп земли. Мне бы его с левой, в ухо, а потом на дуэль, но я с вином перебрал в тот вечер. И по старой привычке врезал. С правой. Убил. А банда его в полном составе ко мне перешла.

Кондотьер замолк, обвел глазами слушателей.

«Правда или придумал на ходу, чтобы нас повеселить? – подумал Кир. – Нет, скорее всего, правда. Не похож Кулак на человека, что пустыми байками кормит…»

– А зачем Белый на своих навел? – пискнул Халль.

Одновременно с ним заговорил Антоло:

– С ухом-то что сделали?

– Что сделали? – пропустив вопрос мальчика мимо уха, ответил кондотьер студенту. – А пропили. Мы тогда помногу могли за один раз. Не то что сейчас… Кусочек махонький остался. Я из него серьгу сделал.

Кулак щелкнул ногтем по золотой капельке с красным камешком, висящей в левом ухе.

– Послушали? Поели? А теперь спать! – тоном, не терпящим возражений, приказал кондотьер. – Завтра работать и работать еще…

Жизненный опыт и чутье опытного наемника не подвели Кулака.

Едва рассвело, как с левого берега потянулась бесконечная череда подвод. Люди готовы были просыпаться ни свет ни заря, топать по липкой, чавкающей под ногами земле, лишь бы уйти прочь от кровожадных дроу. Животные – лошади, коровы, овцы, коты – тоже, казалось, чувствовали настроение хозяев. Не упирались, не тянули в сторону от дороги. Топали с мрачной целеустремленностью.

Само собой, без сложностей не обошлось. Долгая дорога с севера не способствовала смягчению характеров людей – нет-нет да и вспыхивали ссоры, переходящие в громкие скандалы, а то и потасовки.

Несколько раз наемникам приходилось растаскивать вцепившихся друг другу в зипуны мужиков, а один раз сцепились две старухи. Хоть обе наверняка воспитывали взрослых внуков, но потеху обе бабки учинили изрядную. Так и норовили выцарапать глаза противнице, хватались растопыренной пятерней за волосы. Одна отделалась сорванным и растоптанным очипком. Зато на другой разорвали безрукавку, вышитую речным жемчугом, – в Аксамале какой-нибудь собиратель редкостей из толстосумов мог бы отсчитать за такую десятка два скудо. Воинственных бабулек растащили, силой запихнули в телеги под надзор родственников, а Почечуй долго потом возмущался, стоя на берегу: «Куда лежут? Пешок… энтого… шыплетша, а туда же… В драку…»

Самого настырного мужичонку, кидавшегося с топором на соседа, Тер-Ахар взял за ногу и окунул в реку. Отплевывающегося и откашливающегося забияку пинками отогнали подальше от переправы, пообещав, если вернется, засунуть топор в задницу. А Пустельга, поигрывая ножом-«яйцерезом», намекнула, что у холощеных коней нрав сразу улучшается.

Мужик решил не искушать судьбу и не вернулся.

Но забот хватало и без него. Кир, Лопата, Витторино и Почечуй наводили порядок на левом берегу, перед въездом на мост. Бегло оглядывали телеги, чтоб, не приведи Триединый, не развалилась какая-нибудь из них посреди переправы, загородив дорогу. Остужали пыл излишне рьяных. Успокаивали непоседливых. А слишком трусливого, бегущего без оглядки, могли припугнуть блеском стали, закрепив для большего впечатления плетью пониже спины.

Вензольо, Антоло, Кольцо и Тер-Ахар принимали беженцев на правом берегу. Хватали коней под уздцы. Помогали напуганным людям и животным миновать скользкие бревна. Приходилось и сорвавшихся в воду вытаскивать. Антоло промочил сапоги и штаны выше колена, стал злым и недовольным. Чуть-чуть не дал в ухо Вензольо, лезущему с неуместными шуточками, – вот еще остряк каматийский…

Пустельга и Белый умудрялись появляться в тех местах, где приходилось тяжелее всего. Поддерживали словом, а то и впрягались в лямки наравне со всеми. А когда пришло время обеда, принесли каждому по лепешке и ломтю сала – кашеварить было некогда, но они пристроили к мешку с провиантом Халльберна, которого по малолетству не допустили к тяжелой работе.

Кулак отдыхал, скрываясь от мелкого моросящего дождика под низким кожаным пологом. Утром у него пошла горлом кровь. Совсем немного, но этого хватило, чтобы Пустельга приказала ему не «рыпаться» с места, если не хочет быть связанным, как баран.

Во второй половине дня Антоло начал ловить себя на том, что сходит с ума. Непрестанное мельтешение овчин и суконных курток, бородатых мужиков и заплаканных женщин, конские гривы и коровьи рога, мычание и кряканье, мяуканье и ржание, смачная брань и молитвы, конский пот и пот человеческий…

Все это сменялось, как в театре марионеток, который он любил посещать в Аксамале. Но в театре смена картинок не давала соскучиться, а здесь превращала окружающий мир в бессмысленный бред, какофонию звуков, образов и запахов. Рядом зыркал очумелыми глазами Вензольо, наконец-то утративший желание постоянно подшучивать. Кольцо все чаще тер виски…

А поток беженцев не иссякал.

– Второй бы мост построить, лопни мои глаза… – прохрипел Кольцо, чудом уклонившись от целящей ему в плечо оглобли.

– На кой? – уныло отозвался каматиец.

– А чтоб быстрее шли…

– Думаешь, они там заторов не устроят? – вздохнул Антоло.

– Эх! – махнул рукой наемник. – Устроят, лопни мои глаза! И все-таки нам полегче было бы…

– Ага! – кивнул Вензольо. – Вдруг война, а я уставший.

Антоло посмотрел на него с изумлением – неужто за старое принялся? Ничего его не берет! А потом понял, что каматиец говорит серьезно. Больше того, с неподдельной грустью. И вот тогда студент захохотал сам. Смеялся, не обращая внимание на взгляды: сочувственные товарищей и откровенно недоуменные (разве что пальцем у виска не крутили) проезжающих. Даже в грязь уселся, не в силах удержаться на ногах. Хлопал себя ладонями по коленям… И остановился, когда почувствовал, что задыхается.

– Ну, ты даешь! Лопни мои глаза! – Кольцо развел руками, почесал затылок.

– Бывает, – коротко бросил великан. – Водички попей.

– Да что ему водичка? – сочувственно пробормотал Вензольо. – Вода не вино, много не выпьешь…

– Ладно, пережить бы этот день, лопни мои глаза! А там вырвемся и дальше поскачем. На ходу отдохнем.

– Поваляться бы денек… – с тоской протянул каматиец. – И чтобы ничего не делать… Есть да спать.

– Губа не дура, – хмыкнул Кольцо.

Прислушивавшийся к их ленивому разговору Антоло вдруг заметил, как напрягся великан. Что-то опять заметил на том берегу? Хоть бы обошлось без драк и кровопролития.

Табалец вскочил. Привстал на цыпочки.

Ну, так и есть!

Позади драконьего гребня, образованного кучами добра на повозках, мелькал всадник, вовсю размахивающий плетью.

Без шлема, но, кажется, в армейском нагруднике.

Что здесь военные делают?

Кирсьен вначале услышал изменение в монотонном гомоне толпы. Резкие отрывистые вскрики. Щелчки плети. Визгливое ржание лошади, получившей ни за что ни про что по крупу.

А уж потом он увидел кавалериста.

Молодой парень. Пожалуй, не старше его самого. Русые волосы слиплись от пота, грязи, дождя. На щеке запеклась корочка крови, на лбу – грязь, словно в лицо кто-то пригоршню жижи из-под ног метнул. Металлический нагрудник погнут, а рукав форменного мундира наполовину оторван и сквозь прореху проглядывает нательная рубаха.

Всадник выкрикивал слова, неразличимые за шумом толпы. Но, судя по искаженному лицу, это были ругательства. А еще он размахивал плетью. И не просто размахивал, а вовсю охаживал всех, кто попадался на его пути. Конь так конь, человек так человек.

– Что за хрень? – вскинулся Витторино.

– Швихнулся… энтого… ш перпугу! – открыл щербатый рот коморник.

– Вот всадить бы из самострела… – задумчиво протянул Лопата.

А Кир, не раздумывая слишком долго, бросился вперед. Проскочил перед раздутыми ноздрями крепкого вороного коня, оттолкнулся рукой от оглобли соседней телеги, запрыгнул на следующую, вызвав недовольный крик дородной бабищи, окруженной целым выводком детишек мал мала меньше.

Не обращая внимания на сыпавшиеся в спину проклятия, он растолкал облепившее еще один воз семейство. В последнем, отчаянном и злом прыжке выхватил меч.

Плеть ударилась о лезвие клинка и соскользнула в грязь обессиленной змейкой.

Кавалерист будто и не заметил этого, продолжая размахивать короткой рукоятью.

Левой рукой Кир схватил его коня под уздцы, толкнул от себя, осаживая измученное животное. Заорал:

– Стоять! Стоять, дурень!

Русоволосый дернулся, рука его замерла на взлете. Несколько мгновений тонкие губы кривились так, что судорога пробегала по давно небритой щеке. Потом он выплюнул:

– Прочь с дороги, мразь!

Кровь бросилась тьяльцу в виски.

– Это я-то мразь?!

Его клинок рванулся вперед, скользнул вверх по нагруднику всадника и замер в опасной близости от кадыка.

– А ну руки! – воскликнул Кирсьен, упреждая движение конника, который потянулся к висевшему на боку мечу.

– Ты как смеешь? – задохнулся русый. – С дороги! Я – лейтенант Жоррес дель Прано! Четвертый пехотный полк одиннадцатой армии!

– А я – лейтенант Кирсьен делла Тарн, гвардия Аксамалы! – непонятно зачем выкрикнул тьялец. Офицером гвардии он давно перестал себя ощущать. Равно как и позабыл о дворянстве. Но сейчас наглого выскочку следовало ошеломить, сбить с настроя: я – начальник, ты – дурак. Слишком это знакомо. Пренебрежительное отношение к простонародью, излишне завышенная самооценка, восхищение военными в общем и офицерским корпусом в частности.

– Как?.. – У пехотного лейтенанта отвалилась челюсть. Еще чуть-чуть и он порезался бы о меч Кира.

– Молча!

Русый кивнул. Потом вдруг лицо его озарилось радостной догадкой.

– Гвардия здесь? Нам пришла подмога?

– Нет! – жестко ответил Кир. – Гвардии больше нет. Слышал, что в Аксамале вышло?

Лейтенант затряс головой:

– Нет. Не верю. Не может быть. – И без всякой связи с предыдущими словами воскликнул: – Нам нужна помощь. Армия разбита. Мы не смогли удержать проклятых карликов. Они – звери… Жестокие, беспощадные звери, алчущие нашей крови. Помоги мне, гвардеец! Со мной обоз с ранеными.

Его сетования на жестокость дроу выглядели так жалко, что Кир почувствовал презрение.

– Подождете! Здесь все спасаются! Чем вы лучше других? – Он махнул рукой в сторону прислушивающихся к их разговору беженцев.

– Мы сражались за них! – запальчиво воскликнул дель Прано.

– Дерьмово сражались, сынок! – сурово прозвучало у Кира за спиной.

Парень обернулся.

Бледный, как смерть, Кулак опирался железной рукой на переднюю луку. На здоровую левую он намотал поводья. Глаза кондотьера полыхали недобрым огнем. А в уголке рта запеклась кровь.

– Как ты смеешь? Да мы… Да у нас… С нами сам генерал Андруччо делла Робберо! – пискнул лейтенант.

– И что с того? – пошевелил Кулак седой косматой бровью. – Где ваша армия?

– Армия разбита! А генерал…

– Разве твой генерал не бежит вместе с прочими трусами?

– Ты как смеешь?!

– Заткнись лучше, сопляк, – беззлобно посоветовал Лопата. Он подошел, стал у правого стремени кондотьера, придерживая на сгибе локтя заряженный самострел.

– У вас был выбор, – сурово продолжал Кулак. – Вы могли умереть, но не отступить. Это страшно, но это – путь чести. Вы могли, отступая, помочь спасаться всем этим людям, защитить которых не сумели. Это – путь искупления. Но вы предпочли позорно бежать, спасая свои шкуры, разгоняя простых людей плетками. Конечно, они же не из рода делла Робберо или дель Прано! Чернь. Быдло. Грязь под ногами. И это – путь презрения.

– Неправда… – проблеял офицер.

– Правда!

– Генерал не мог сражаться!

– Ему не надо сражаться. Он должен командовать. И напоминать офицерам и солдатам о присяге. Он не захотел. Или не смог. Но это – одно и то же.

– Ты не имеешь права… Да кто ты такой? – Лейтенант едва не плакал. – Кто?!

– Я? – Кулак почти незаметно усмехнулся. Скорее даже, просто пошевелил усом. – Я – обычный кондотьер. Не знатный и не знаменитый.

– Наемник?

– Да. Но если хочешь нанять меня для охраны твоей драгоценной особы, вынужден тебя разочаровать – не выйдет. Я не наймусь к тебе даже за все деньги семьи дель Прано. Даже по личной просьбе твоего папеньки, господин лейтенант. Если не изменяет память, начальник стражи Аксамалы? Не так ли?

Русоволосый кивнул с недовольным видом:

– Отец не станет просить за меня. Мы в ссоре.

– Это ваше дело.

– Да. Это наше дело, – послушно повторил молодой офицер.

– Значит, занимайте очередь за всеми этими селянами, – подвел черту в разговоре кондотьер.

– Но генерал…

– Вот пусть он придет и попросит меня пропустить его перед стариками, женщинами и детьми. Тогда и поговорим.

Жоррес дель Прано молча развернул коня и, ссутулив плечи, шагом поехал прочь от переправы.

– Трусы! – Кир сплюнул под ноги.

– Не суди их слишком строго, Малыш, – устало проговорил кондотьер. – Дроу есть дроу. Чтобы противостоять им, нужно быть таким же злым, беспощадным и отчаянно храбрым. Граждане империи стали в последние годы слишком мягкотелы и слабы. И генералы, и лейтенанты, и солдаты… – Он вздохнул. – Не обижайся, хорошо?

– За что? – устало удивился Кир.

– За мягкотелых лейтенантов.

Предводитель наемников потянул повод, разворачивая коня. Жеребец заартачился, напуганный, скорее всего, царящей вокруг суетой. Задрал голову, показывая длинные зубы. Кондотьер ударил его шпорами, передернул трензель… и вдруг побелел и начал заваливаться набок.

Кирсьен бросился поддержать командира, но Лопата опередил его, подхватил под колено, выровнял в седле. Витторино подскочил с другой стороны, поддержал, взял коня под уздцы.

– Эй! Ты чего?

Кулак не отвечал. Смотрел на них невидящими глазами. На бороду стекла тоненькая алая струйка. Так его и довезли до сторожки – шагом, бережно поддерживая с двух сторон.

Глава 15

В воздухе ощутимо висело предчувствие беды.

Полосы облаков, подсвеченные закатным солнцем, мчались над кромкой далекого леса. Спешили туда, где угадывались в туманной дымке невидимые пики Туманных гор.

Серые воды реки рябили от мелких капель косого дождя, начавшегося ночью, слегка утихшего к обеду и вновь разошедшегося к исходу дня.

На левом берегу оставалось не больше десятка телег, и мужики рассчитывали перебраться дотемна. Особняком сгрудились армейские повозки – десяток, не больше. Их сопровождали человек пять измученных пехотинцев с перевязанными руками, ногами, головами. На передках тоже сидели легкораненые. Те, кому досталось сильнее, лежали вповалку на возах. Их даже никто не снимал на ночь. А зачем? Лишний раз раны теребить?

После крутого разговора с кондотьером солдаты не пытались силой прорваться на правый берег, не стремились и давить на жалость. Терпеливо ждали, когда иссякнет поток мирного населения.

Генерала наемники так и не увидели. Даже издали. То ли взаправду страдал от тяжелых ран и не вставал, то ли переоделся в солдатскую форму, чтобы не сразу убили, случись какая заваруха. Это предположение высказала Пустельга, относившаяся к армейскому командованию с еще большим презрением, чем Кулак.

Кондотьер отлеживался ночь и большую часть дня. Пил горячий настой шиповника и глухо ругался сквозь зубы. Антоло, как мог, пытался облегчить его страдания. Теперь уже стало очевидным – наконечник болта был подпилен и острый осколок теперь блуждает по телу наемника. А что он раньше добрался до легких, чем до сердца, лишь подарило седобородому лишние несколько дней жизни. И тем не менее студент понимал с отчаянной ясностью – Кулак обречен. Теперь ему не поможет даже самый лучший лекарь, изучавший медицину семь лет в университете и выдержавший десятичасовое противоборство с дюжиной профессоров на экзамене. Нужно было сразу извлекать из раны по возможности все куски, проверять ее чистоту, возможно, даже разрезать и вычистить.

Остальные наемники, сменяясь, чтобы хоть чуть-чуть обсохнуть и отогреться у костра, продолжали помогать на мосту. Крестьяне, перебравшись по непрочному мосту – ну, не был он рассчитан на такой поток, а потому начали разъезжаться бревна настила, шатались вбитые в глинистое дно сваи-опоры, – не всегда даже благодарили за подмогу. Просто нахлестывали вожжами замученных лошадок, стремясь убраться куда подальше. И как можно быстрее.

Люди и домашнее зверье уходили на юг, вызывая у студента навязчивое сравнение с перелетными птицами. Только гуси и утки возвращаются в привычные места по весне, а вот беженцы вернутся вряд ли. Если империя восстановит силы, сумеет показать свою мощь остроухим и убедить их оставить разбой, и то самое малое два поколения будут помнить кровавую войну, зверства и этот ужас отчаянного бегства.

Двух всадников, двигавшихся навстречу повозкам беженцев, Антоло заметил сразу. Слишком уж они выделялись. Так бросался бы в глаза кленовый лист, вздумай он полететь против ветра.

Тот, что ехал на буланом толстошеем коньке, кутался в длинный плащ. Из-под капюшона торчали только пышные, но вымокшие, а потому обвисшие усы. Его спутник, сидящий на мышастом, высоконогом жеребце, капюшон сбросил на плечи. Капли дождя блестели в темных с проседью волосах. Никакого оружия на виду они не держали, но выглядели как люди, уверенные в себе и случайных встреч не опасающиеся.

Кулак тоже заметил странную пару.

– Подозрительные… – задумчиво пробормотал он, приподнимаясь так, чтобы сидеть ровно, опираясь спиной на бревенчатую стену. Фальчион, само собой, лежал поблизости от его левой руки.

– Чем подозрительные? – удивился Антоло. – Вроде бы, ничего особенного…

– Ты считаешь в порядке вещей ехать навстречу смерти, когда все бегут от нее? – одними уголками рта усмехнулся Кулак.

– Но мы тоже едем в ту сторону, а не в эту.

– Верно. Но, согласись, у нас есть очень важная цель.

– А вдруг у них тоже есть очень важная цель?

Кондотьер помолчал. Еще раз смерил взглядом незнакомцев. Сказал с уверенностью:

– Вот это мне и подозрительно. У обычных людей какая может быть цель в землях, кишмя кишащими злобными остроухими карликами? Ведь Фальм тоже стремится на север. Мы гонимся за ним. А они – нет. Или да? Или нельзя сказать с уверенностью? Тогда почему бы нам не предположить, что они его сообщники?

Табалец пожал плечами:

– Этого все равно не проверишь.

– Конечно, – кивнул седобородый. – Напрямую они не признаются ни за что. Но всегда можно разговорить проезжего человека. Или просто вынудить проявить истинную сущность. Попроси их подойти поговорить со мной.

Антоло подумал, что кондотьер становится чересчур подозрительным и в этом надо прежде всего винить тяжелый недуг, вцепившийся в него изнутри. Но пререкаться не стал – хоть в банде наемников не было такого жесткого подчинения командирам, как в армии Сасандры, дисциплина держалась скорее на дружбе и уважении, однако наглеть тоже не стоило. Отсохнут ноги, что ли, подойти к проезжим? Или язык – поговорить?

Он одернул видавшую виды куртку, которой разжился семь дней назад в маленьком городке – его жители вовсю выменивали мало-мальски ценные вещи на еду у беженцев и тут же продавали их всем желающим, нашлись бы деньги. Вот такие «падальщики войны», сказала Пустельга. А Почечуй возразил, что видал он падальщиков и пострашнее, грабящих и убивающих людей, сорванных с насиженных мест войной, обирающих их до нитки, а тут еще какой-то отголосок честности присутствует.

Два всадника медленно приближались. Коней они жалели – по раскисшей дороге даже легкая рысь утомляет животных. Вислоусый о чем-то неторопливо рассказывал, делая рукой смешные жесты, будто изображал птичий полет. Темноволосый, казалось бы, очень внимательно слушал товарища, но вместе с тем успевал следить и за приближающимся вооруженным человеком.

– Доброго вечера вам, почтенные! – окликнул их студент, оказавшись на расстоянии десятка шагов.

– И тебе того же! – откликнулся мужчина, сидящий на мышастом.

– Что, за проезд заплатить надо? – въедливо поинтересовался второй.

Табалец покачал головой:

– Зачем платить? Не надо…

– Но вы же мост охраняете?

– Да.

– И что, бесплатно?

Чем-то этот вислоусый сразу не понравился Антоло. Или привычкой задавать неприятные вопросы? Или тем, что даже не пытался скрыть звучащую в голосе неприязнь? Поэтому молодой человек ответил резко, даже зло:

– А не надо всех по себе мерить! – И тут же, не оставляя времени на возражения, прибавил: – Пойдемте к командиру! Он с вами говорить хочет.

– Вот как? Говорить хочет? – переспросил вислоусый. – А он не думает, хотим ли мы с ним говорить?

– А это его мало интересует! – Студент не собирался давать противному мужику спуску. – Вас радовать должно, что добром просит!

Глаза под капюшоном опасно сузились:

– Не чересчур ли? Не много на себя берете? Чтоб какая-то стража задрипанная… местечковая…

– Фра Розарио! – негромко окликнул его темноволосый, выглядевший почти как дворянин из-за тонких подкрученных усиков. – Фра Розарио! Это не стража.

– Не стража? – удивился тот. – А кто?

– Не знаю, – пожал плечами темноволосый. – Но мы можем пойти к их командиру и узнать.

– Усложняете, фра Иллам, – пожал плечами Розарио. – Неужели этот парнишка нам не расскажет?

– Напротив, упрощаю. У командира гораздо проще выяснить все, что нас интересует.

«На обычных путников не похожи, – подумал Антоло. – Очень мудрено разговаривают. И произношение, кажется, столичное, аксамальское. Может, Кулак и прав? Проверить их надо. Нет, точно надо. Обязательно…»

– Идете? – Он кивнул в сторону сторожки.

– Веди! – благосклонно согласился Иллам.

– А скажи-ка, воин, – проговорил фра Розарио, когда они уже преодолели половину пути от тракта до бревенчатой избушки. – Скажи-ка, не проезжал ли здесь один человечек?..

– Что за человечек? – угрюмо бросил Антоло. Вислоусый ему не нравился по-прежнему. Ни манера смотреть на собеседника, ни манера говорить, ни даже посадка в седле.

– Да такой. Мужчина. Благородной внешности. На вид чуток старше сорока. Волосы русые, с проседью. Бородка клинышком. Усы закручивает по-дворянски. В ухе серьга серебряная с синим камушком.

– С сапфиром, – негромко добавил фра Иллам.

– Нет. Не видел, – чистосердечно ответил студент.

– Точно? – прищурился Розарио.

– Точно! – вдруг окрысился табалец, хватаясь за меч. – Тут у нас за два дня едва не тысяча прошла. Я каждого запоминать должен? Ты б тогда, дядя, заранее меня предупредил. А еще лучше – сам подъехал бы вовремя и каждого осмотрел. Годится тебе такой ответ?

– Тише, тише… – примирительно произнес фра Иллам. – Понимаешь, парень, нам очень нужен этот человек…

– Ну, так и ищите его в Гоблане. Если он от дроу бежит, то уже проехал наш мост…

– Ты не понял, парень. – Темноволосый жестом остановил готового вспылить Розарио. – Наш человек должен ехать не на юг, а на север.

Антоло дернулся.

– Что?

– Да что слышал! – не преминул едко заметить Розарио.

– Это опасный человек. Завербованный Айшасой шпион. Он предал империю и всех честных граждан Сасандры, – пояснил Иллам.

– Его зовут не барон Фальм? – наугад спросил парень. Если задуматься, котолак тоже подходил под устное описание. Вот с серьгой и камешком студент мог ошибиться… Да нет! Серьга была. Точно. Вот какого цвета камень? Может быть, и сапфир.

– Нет, – уверенно ответил Иллам. – Его зовут не так.

– И он не такой дурак, чтобы называться своим настоящими именем, – скривился Розарио.

Женский визг, наполненный испугом, прервал их беседу. У переправы пронзительно заржал конь. Мгновением позже вступили резкие, злые мужские голоса.

Антоло обернулся.

У моста творилось неладное. Тяжело груженная повозка, опасно наклонившись, сползала в реку. Запряженный в нее саврасый конек судорожно дергался, но копыта скользили по мокрым бревнам. Несколько человек вцепились в оглобли – Кир, Лопата, Вензольо, Почечуй. Совместными усилиями им удалось слегка придержать телегу, но исход был все равно предрешен. Еще чуть-чуть, и повозка рухнет в мутную холодную воду, увлекая за собой и коня, и наемников, а главное, визжащую на горе пожитков молодицу и полдюжины вцепившихся в ее юбку детишек.

– Что такое? – удивленно пробормотал Иллам.

– Похоже, мост разваливается! – воскликнул Розарио и ударил коня каблуками.

«Тебе-то что за дело?» – хотел сказать Антоло, но опоздал – только хвост буланого перед носом мелькнул.

– Бегом, парень! – Темноволосый тоже пришпорил мышастого.

Табальцу ничего не оставалось, как броситься сломя голову за ним.

На бегу он видел, как Кольцо, сдернул с телеги мальчишку лет семи, отшвырнул его, как котенка, на берег. Схватил за штаны другого, дернул, но перепуганный насмерть малец держался за мамкину юбку, как утопающий за соломинку, и разжимать пальцев не хотел.

Откуда-то сбоку выскочил Тер-Ахар. Растолкал следопытов в гугелях, ошивавшихся здесь второй день, вместо того чтобы уйти подобру-поздорову. В два шага достиг берега и спрыгнул с откоса.

– Давай, давай, родимая!!! – орал Лопата, дергая левой рукой лошадь за недоуздок.

Кольцо, пытающийся расцепить визжащих мать и сына, ругался так, что уши сами собой в трубочку сворачивались.

– Ой, люди добрые! Спасите! Пропаду! Безлошадным останусь! – топтал собственную шапку бородатый мужик. Должно быть, хозяин коня и телеги.

«Жену с детьми ему, значит, не жалко», – отстраненно подумал студент, глядя, как Розарио прыгает прямо с седла на телегу и сгребает в охапку самых младших детей незадачливого бородача…

– А ну поддай, ребяты! – гаркнул Почечуй во весь голос.

– Еще чуток! – вторил ему Лопата.

Хоть фра Иллам скакал на коне, а табалец бежал, у повозки они оказались почти одновременно. Во всяком случае, схватились за чересседельник, столкнувшись пальцами.

– А ведь не падает уже… – выдохнул темноволосый в ухо бывшему студенту.

Розарио кубарем скатился с телеги, не выпуская детишек из рук, упал на спину, гулко «хэкнув», выпучил глаза.

– Погоняй! Погоняй!!! – кричал коморник.

Саврасый рванулся изо всех сил, натужно хрипя. Оглобли опасно затрещали, но выдержали. Телега выкатилась на берег вместе со всем грузом, визжащей бабой наверху и повисшим, как репей на хвосте кота, Кольцом.

– Ой, спасли! Отцы родимые! – Радостный мужичок с полубезумным взглядом кинулся целовать розовые ноздри конька.

Его жена выхватила откуда-то из-под кипы тряпок сковороду на длинной ручке и с криком: «Вот я тебя!» – полезла с телеги.

– Ах ты, кошкин сын! – зарычал Кольцо, подкатывая рукава.

Вензольо и Лопата с готовностью заржали, предвкушая потеху.

Антоло наклонился над краем обрыва, заглянул под мост. Великан стоял по пояс в воде, обхватив двумя руками осклизлую опору. Увидев табальца, он пожал плечами, насколько это позволяла неудобная поза.

– Расшаталась.

Так вот отчего наклонился и едва не обрушился мост!

– Тебе помочь? – спросил студент больше из вежливости, осознавая, что не в человеческих силах заменить северянина, превосходящего людей в росте и весе настолько же, насколько они сами превосходили дроу.

– Ничего. Справлюсь, – ответил Тер-Ахар, глядя куда-то за спину студента.

Антоло обернулся. Позади него стоял темноволосый фра Иллам и, радуясь невесть чему, улыбался до ушей.

– Рад видеть тебя живым и здоровым, друг! – проговорил Иллам.

– Спасибо, – загудел в ответ великан. – А тебе все не сидится на месте?

– Спокойная жизнь – удел стариков и усталых духом, – хитро прищурившись, заметил темноволосый. – Мне еще интересно мир повидать.

– Чего вы тут… энтого… болтаете… – к откосу вприпрыжку подбежал Почечуй. Увидел великана, охнул. Замахал руками. – Эй! На том берегу! Шуштренько… энтого… Некогда ждать!

Возницы оставшихся телег (всего-навсего три с беженцами и обоз с ранеными солдатами) гикнули, свистнули и покатили через мост.

– Я сейчас помогу! – Иллам присел на корточки, выглядывая, как бы сподручнее соскочить к великану.

– Не надо! – замотал головой Тер-Ахар так, что хвост белых волос стеганул по плечам, словно у разъяренного сторожевого кота. – Вымокнешь!

– Надо!

Человек упрямо сжал губы и прыгнул. Как и следовало ожидать, попал в промоину и скрылся с головой. Антоло сиганул за ним, взметнув фонтан брызг, а рядом поднял волну кто-то еще.

В два гребка студент достиг сваи, уперся ногами в глинистое дно. Здесь вода доходила ему до середины груди. Огляделся и увидел две головы, облепленные мокрыми волосами. Одна – со щегольскими усами – фра Иллама, а вторая – с дурацкой каматийской повязкой. Кир?

– Ты зачем сюда? – воскликнул Антоло, протягивая руку.

– Не за тобой, не бойся! – отплевываясь ответил Кир. На руку он и внимания не обратил.

Зато Иллам не стеснялся. Схватился за ладонь, подтянулся. Обнял сваю, уперся ногами.

– Вчетвером удержим! – подмигнул он парням.

– Я бы и сам… – В голосе великана странно смешались обиженные и довольные нотки. Еще бы, с одной стороны, вроде как его силушке не доверяют, а с другой – все-таки на помощь пришли и вымокнуть не побоялись.

– Мир тесен! – не слушал его Иллам. – Не думал я, что встречу тебя, лейтенант т’Кирсьен делла Тарн! Да и тебя, Тер-Ахар!

У Антоло глаза полезли на лоб. Они что, знакомы между собой?

– Не часто встретишь на севере Гобланы лучшего сыщика Аксамалы! – усмехнулся Кир. И тут же спохватился. – Ох, простите… Вы, наверное, путешествуете тайно?

– Смеешься? – Иллам поправил о плечо упавшую на глаза мокрую прядь. – Впрочем, ты не так уж и не прав. Для некоторых тайно. Не стоит называть меня Мастером при Розарио.

– Это ваш спутник? Вы… – Антоло поперхнулся словами, сообразив, что напрасно встрял в разговор.

– Тебя я тоже знаю, студент, – небрежно бросил Иллам, или, вернее, Мастер. – Это ты с дружками устроил потасовку в «Розе Аксамалы». Так ведь?

– Я! – напрягся табалец. Вот сейчас начнет стыдить, воспитывать… Тогда уж и лейтенанта заодно повоспитывай. Можно подумать, он совершенно ни при чем, овечка овечкой.

– Молодо – зелено, – неожиданно вмешался великан. – Я слышал об этой истории.

Кажется, несмотря на неодобрительные слова, он посмотрел на молодых людей с уважением.

– А ну, держитесь там! – крикнул сверху Лопата. – Сейчас подводы пойдут!

Они покрепче обхватили столб. По бревенчатому настилу загрохотали колеса. Посыпался мусор – кусочки коры и комки грязи. Опора затряслась, словно живая, вырываясь из рук.

– Вам обоим будет интересно знать, наверное, – проговорил Мастер, поглядывая наверх. – После всех событий, начало которым положила ваша драка, фрита Эстелла была вынуждена уехать из столицы вместе со всеми девочками. Так что можете поискать на дорогах Тельбии фургон под названием «Запретные сладости». Авось повезет и вы найдете его раньше каких-нибудь мародеров или извращенцев.

– Поищем, но попозже, – сжал зубы Антоло. – Когда долги отдадим кое-какие.

– Успеется, – одновременно с ним быстро произнес Кирсьен. – А что это вы про них вспомнили?

– А чтобы вы знали, детвора, что ваши игры бьют еще и по другим, которые совсем не виноваты, что оказались рядом с вами. Что вы, может, и выкрутитесь, а вот девочкам придется гораздо тяжелее.

Табалец вздохнул, отвел глаза. И ведь не возразишь ничего! Все верно. Сами виноваты. Могли бы и в другом месте выяснять отношения.

Бывший гвардеец прикусил губу. Сказал, глядя в сторону:

– Вы лучше скажите, шпиона айшасианского поймали или нет?

– Нет. Если ты Корзьело имеешь в виду.

– Ну да, его. Табачника. А кого-то другого поймали?

Вот тут настал черед Мастера смущаться и прятать глаза.

– И другого я не поймал. Хотя старался. Трудно, понимаешь ли, ловить шпиона, когда он твой непосредственный начальник.

– Как? Не может быть!

– Не веришь? – вздохнул Мастер.

– А я верю, – вдруг сурово проговорил Тер-Ахар. – Что-то такое я и предполагал. После той ночи. Ну, когда… Рука зажила-то?

– Худо-бедно. – Темноволосый пошевелил плечом, будто бы разминаясь перед дракой. – Так вот, чтоб ты знал, Кир, табачник был простым исполнителем. А всей сетью шпионов руководил господин т’Исельн дель Гуэлла, глава тайного сыска Аксамалы.

Кир присвистнул.

– Так это вы его ищете? – догадался Антоло. – Человек с серьгой в ухе, острой бородкой…

– Да! – перекрикивая топот копыт и скрип несмазанных колес, подтвердил Мастер.

– Я знал, что он сбежит, – невозмутимо заявил северянин.

– Ничего, найдем, – заявил сыщик таким тоном, что парни сразу поняли – найдет. Чего бы это ни стоило. – Он тут должен был реку пересечь. Что вправо, что влево на полсотни миль мостов нет. Точно не видели?

– Они тут недавно, – сказал Тер-Ахар. – А я уже давно сижу на берегу. Но не видел.

– Точно не видел? – подозрительно проговорил Мастер.

– Ты думаешь, я отпустил бы своего бывшего начальника живым на тот берег? – Безбородое лицо великана озарила лукавая улыбка.

– Думаю, отпустил бы. Между вами нет крови.

– Правильно думаешь, – после размышления согласился Тер-Ахар. – Но я его не видел. Клянусь Огнями Небес. Или проехал до меня, или шел другой дорогой…

Сыщик кивнул. Поверил. И сразу погрустнел. Видно, надеялся до последнего, что кто-то из охраняющих переправу обнадежит его. Антоло только открыл рот, намереваясь спросить, кто такой Розарио и какова его роль в истории со шпионами, но тут с берега закричали:

– Эй, демоны водяные, лопни мои глаза! Не надоело мокнуть?

Тут только они обратили внимание на тишину. Нет, голоса людей, скрип телег, всхрапывание коней доносились по-прежнему, но издалека. И главное, стих грохот над головой.

– Чего молчите? Задницы не отморозили? – насмешливо поинтересовалась Пустельга. – Или еще какие причиндалы, поважнее задницы?

– Отморозить не отморозили, красавица! – ответил Мастер. – Но как же все съежилось! Ты не представляешь!

Антоло невольно пожалел шутника. С Пустельги станется попытаться отрезать все съеженное. Еще и заявит, мол, раз мокрое и холодное, то все равно хозяину без надобности. Но Тер-Ахар и Кир захохотали так, что студент малость успокоился. Они оба знают сыщика лучше, чем он. Наверняка, у него хватит умения и сил противостоять воительнице. В конце концов, первого встречного не назовут лучшим сыщиком Аксамалы.

В воду плюхнулась веревка.

– Хватайтесь! – весело скомандовал Лопата. – Сушиться будете.

Последняя телега с беженцами – теми самыми, многодетными, которым так не повезло на мосту, – скрылась за ближним перелеском. Армейские обозники пока не спешили последовать их примеру.

Наемники поспешно разводили большой костер – Почечуй, согнувшись в три погибели, вовсю чиркал кресалом, поглядывая при этом на «утопленников». Вензольо, первый придумавший так окрестить четверых выбравшихся из-под моста, пересмеивался в компании Кольца и Лопаты, таскавших хворост от опушки.

– Пару бревнышек захватите! – распорядился Кулак, неспешно беседующий с Розарио. Вислоусый до сих пор потирал поясницу – видно, хорошенько стукнулся.

Антоло чувствовал, как облепившая тело одежда становится ледяной и начинает отбирать остатки тепла, казалось бы, из самого сердца. Рядом стучал зубами сгорбившийся Кир. Несладко приходилось и Мастеру, но сыщик не показывал вида. Сбросил куртку и размахивал руками, старясь согреться движением. И только Тер-Ахар стоял улыбаясь. Весь его вид словно говорил: не были вы в Гронде, не ночевали в снегу во время пурги, не проваливались в полынью вслед за шустрой нерпой.

– Побегал бы… – покачала головой Пустельга. Даже в ее голосе вместо привычной насмешки слышалось участие. – Ведь замерзнешь.

– Ага, – кивнул табалец, но вместо бега просто присел несколько раз. Легче не стало. Тогда он уселся и стащил сапоги. Вылил воду из одного, из другого, отжал портянки.

– Ну, теперь и о дороге подумать можно… – мечтательно произнесла воительница. – Засиделись мы тут. Вон, Халль совсем извелся. Видно, чует, как котолак уходит.

Парень вновь согласился. И вправду, полных два дня потеряно на какую-то дурацкую переправу. Спору нет, спасающихся от дроу людей жалко, но разве их дело благотворительность? В этой местности наверняка есть правитель – барон, ландграф, герцог, или как там в Гоблане дворянские титулы именуются? Если нет знатного семейства, чей вотчиной здешний край является, значит, ближайший город или храм Триединого должен был обеспечить надежную охрану и помощь людям. Кстати, жрецы могли бы еще и духовное напутствие давать, укреплять в вере, вселять надежду. Где их только носит? Небось, спасают собственные задницы, услыхав о приближении остроухих.

– Ух ты! А это еще кто? – тихонько удивилась Пустельга. – Гляди-ка, кто пожаловал!

Антоло поднял голову. Из-под кожаного полога передовой повозки, опираясь на плечи лейтенанта дель Прано, выбрался грузный мужчина лет пятидесяти от роду, судя по обильной седине на висках и когда-то ухоженной бороде. На его левом рукаве поблескивали три банта. Ишь ты, генерал…

– И чего же он потребует? – размышляла вслух женщина. – Оказывать ему почести и сопровождать в Аксамалу?

Генерал принял из рук дель Прано кое-как оструганный сук, навалился на него всем весом. Его правая нога не гнулась в колене и выглядела толще левой – наверняка под штаниной скрывается толстая повязка. В сопровождении офицера и двух солдат, выглядевших наименее потрепанно, он похромал прямиком к Кулаку.

Пустельга одернула куртку и поспешила к командиру. Раз предстоят переговоры, пускай кондотьер тоже будет со свитой.

Лопата толкнул Почечуя в бок, забрал у него кресало – иди, мол, старый, раз ты коморник.

Кулак ждал генерала, стоя на месте. Если бы мог, так и руки на груди скрестил бы. Лица его Антоло не видел, но вполне мог себе представить и стиснутые зубы, и сошедшиеся у переносицы брови, и тяжелый взгляд карих с желтизной, как у матерого кота, глаз.

Армейцы не стали приближаться вплотную. Остановились, когда расстояние между ними и наемниками сократилось до трех шагов. Словно на переговорах. Они бы еще под трубы герольдов пошли, подумал Антоло. Генерал заговорил первым. Его голос оказался густым и громким, как раз таким, какой и называют командным.

– Я – командующий одиннадцатой армией Сасандры, генерал Андруччо делла Робберо.

– Я – Кулак, вольный кондотьер, – отозвался предводитель наемников.

– От лица командования Северной группы войск Сасандры выражаю вам благодарность за поддержание порядка во время переправы и за заботу о гражданских лицах, являющихся подданными империи!

Антоло, как ни старался, не смог уловить в словах генерала насмешку. Все серьезно, все торжественно, даже пафосно, будто в спектакле, поставленном захудалыми провинциальными лицедеями.

– От своего лица и от лица моих людей я принимаю вашу благодарность! – ответил Кулак. Вообще-то, по правилам должен был добавить «ваше превосходительство» – все-таки его чин в армейской лестнице где-то между капитаном и полковником – но не добавил.

Делла Робберо слегка наклонил голову. Его глаза так и полыхали презрением.

– Можете продолжать свою дорогу, – отчетливо выговорил генерал. – Сасандра больше не нуждается в ваших услугах.

Спина Пустельги одеревенела. Зная ее нрав, Антоло предположил, что сейчас воительница ляпнет такое… Ну и пускай. Заносчивого генерала тоже пора поставить на место. Ишь, раскомандовался!

– Охрана переправы переходит к нам, – продолжал делла Робберо. – Мы задержим остроухих на столько времени, на сколько сможем. Беженцы сумеют оторваться от преследования.

«Вы задержите? – удивился табалец. – Три калеки, две чумы? Да вы не сумели…»

– Вы не сумели задержать дроу, имея под командование целую армию, – будто услышал его слова кондотьер. – И сейчас с десятком раненых, не каждый из которых в силах держать оружие, вы серьезно надеетесь помешать их продвижению в глубь страны?

– Какое тебе дело до этого, наемник? Мы будем сражаться не за деньги, а сохраняя верность присяге, которую давали императору, да живет он вечно!

– Императора больше нет, – жестко проговорила Пустельга. – Как и империи.

– Глупости! Сасандра – вечна! Она есть там, где есть ее солдаты, готовые положить жизнь на защите рубежей родины!

– Вы ж… энтого… погибнете вше…

– Зато мы выполним долг до конца. – Генерал задрал к серому небу бороду. – Да что я разговариваю с вами! Наемникам, служащим за деньги, меня не понять!

«Можно подумать, ты не получаешь жалованья! А солдатиков, которые и правда за гроши служат, можно сказать, бесплатно, ты и не спросишь, хотят они умирать героями или нет».

– Должен огорчить вас, генерал, – негромко, но веско произнес Кулак. – Мы тоже остаемся здесь. Устал я, знаете ли, гонять туда-сюда по дорогам Сасандры. Надо бы и отдохнуть денек-другой.

Позади Антоло хмыкнул Витторино. Лопата, раздувавший пламя, поперхнулся дымом и закашлялся. Недовольно забурчал Вензольо.

– То есть как прикажете это понимать? – Делла Робберо выглядел ошарашенным.

– Да как хотите, так и понимайте, – устало отозвался Кулак. – А сейчас, если вам больше нечего мне сказать, разрешите откланяться. Старые раны, знаете ли…

Он повернулся, не обращая внимания на отвисшую челюсть генерала, и пошел к костру.

Антоло поспешно сунул ноги в сапоги и, понимая, что сейчас кондотьер будет объяснять причины своего поступка, побежал туда же. Через несколько мгновений у разгорающегося огня собрался весь отряд, а кроме наемников – Мастер с Розарио, великан и четверо мужиков в гугелях, которые так до сих пор никуда и не ушли.

– Я одного не пойму – зачем? – Голос Пустельги дрожал от напряжения. – Чтобы досадить этому хлыщу?

– Нет, – медленно отвечал кондотьер. – Мне правда надоело мотаться. Трястись в седле. Пора бы где-нибудь остановиться.

– Шутишь, командир, лопни мои глаза! – воскликнул Кольцо. – Так не останавливаются!

– А как останавливаются? – приподнял бровь Кулак.

– А у вдовушки… под мягким боком… – почесал бороду Почечуй. – Тока ждаетша мне, командир… энтого… понял я тебя…

– Хорошо, хоть ты понял. Молодым объяснять придется.

– Ну так объясни! – сжала кулаки Пустельга. – За каким демоном мы должны разменивать личную месть… Месть за Мудреца, между прочим, с которым ты двадцать лет дружил! Почему мы должны ее разменивать на какой-то мост и беженцев! Тем более что мы и так им помогли!

– Что ж… Попробую объяснить. Месть – это, конечно, здорово. Око за око, зуб за зуб и все такое… Только с возрастом понимаешь, что у каждого хотя бы раз в жизни должен найтись тот рубеж, обороняя который не стыдно и помереть. Генерал, конечно, надутый, самовлюбленный хлыщ, но в чем-то он прав. Империя стояла от моря до моря, и мы были ее частью. Хорошие или плохие, жадные или бескорыстные, хитрецы или простаки… Теперь империя вроде как развалилась. Но на самом деле это не так. Ведь мы остаемся ее частью. И пока мы помним ее, империя цела. Хорошая или плохая, мать или тетка… На империю посягают? Мы будем защищать ее. Этот мост превратится в последний бастион. Последний бастион Империи. Потому что Сасандра – это не Верховный совет жрецов и не губастый император, впавший в старческое слабоумие, это не их высокопревосходительства и зажравшиеся судьи магистрата, это не таможня и не тайный сыск. Сасандра – это люди: крестьяне и ремесленники, купцы и охотники, бабы и мужики, беззубые старики и голоштанная ребятня. Помереть, защищая их, не зазорно. – Кулак вздохнул, обвел глазами собравшихся. – Конечно, я никого не держу. Каждый из вас вправе выбрать себе свой последний бастион. Просто мой будет здесь. Вот и все, братцы…

Кондотьер осторожно присел на бревно. Кашлянул, провел ладонью по губам. Глянул – нет ли крови.

– Хорошо сказано, – прогремел Тер-Ахар. – Я для Империи не сынок и не племянник, но я остаюсь здесь. Жалко людей… Не успеют ведь далеко отъехать.

– А мне их не жалко! – зло проговорила воительница. – Кто дает себя резать, тот не достоин, чтобы его защищали… Но, загрызи меня бруха, какая же это будет драка! И чтоб я ее пропустила?

– Верно! Ох и повеселимся! – в один голос воскликнули Лопата и Витторино.

– Штарый я… энтого… больной шовшем… – прошамкал Почечуй. – Уж лучше… энтого… туточки помереть, чем в шедле… энтого… шкопытитьша…

– А я умирать не собираюсь, лопни мои глаза! – приосанился Кольцо. – Пускай мои враги сдохнут! А я еще на их могилах спляшу. Не так, что ли, а?

Как они быстро согласились. Что ж… Наемники привыкли рисковать своей шкурой едва ли не каждый день. Кто со смертью десяток лет под ручку гуляет, тот от очередной схватки не побежит. Пускай она обещает быть последней. Но Антоло почувствовал страх. Предательский, липкий, сползающий между лопаток, как струйка ледяного пота. Он передернул плечами, отгоняя наваждение. Глянул на Кира. Бывший лейтенант не выглядел отчаянно храбрым. Легкая бледность затронула его щеки. Или это от холода? Одежду они так еще и не просушили.

– Ты что скажешь? – зашептал на ухо Вензольо. – Останешься д’аться? Или…

– Останусь! – решительно кивнул табалец. – Не трусливей других… А ты?

Говоря «не трусливей других», он имел в виду Кира, но Вензольо, похоже, воспринял слова на свой счет. Дернулся, как от пощечины:

– Я тоже! Я – как все!

Кирсьен глянул на них. Сжал губы, повернулся к Пустельге:

– Надо бы продумать, как будем оборону держать.

– А вот и подумаем, пока вы сушиться будете! У Студента книжка умная имеется. Почитаем, помозгуем! – Она вновь была такой, как всегда. Бесшабашной, веселой, готовой любому дать отпор и над кем угодно посмеяться.

– А как же Фальм? – звонко выкрикнул наследник Медрена. В суете про мальчишку забыли, но он сам напомнил о себе.

– Не уйдет твой котолак, лопни мои глаза! – Кольцо потрепал его по голове, взъерошил волосы. – А может, тебе лучше от греха подальше… Вон хотя бы с мужиками! – Он повернулся к мужикам в гугелях. – Заберете мальца, а? Не место тут детям.

Мужики переглянулись. Один из них – тот самый, что опознал Кулака как Однорукого, – откашлялся:

– Мы, понимаешь, вот чего хотели… Следопыты мы. С границы. Сколько миль отступаем, аж с души воротит, понимаешь. Короче, с вами мы остаемся.

– Следопыты, говоришь? – поднял голову Кулак.

– Ага! – с готовностью подтвердил мужик. – Меня Шпенем кличут, понимаешь. Ежели надо, я за двести шагов стрелой в полскудо попаду. – Он пристукнул о землю палкой, которую держал в руке. Антоло наконец-то догадался, что это не посох, а лук. – А парни со мной. Они мне как братья, понимаешь…

– Спасибо, Шпень. – Кондотьер поднялся, протянул следопыту ладонь.

Тот пожал ее – даром что левая, зато с самим Одноруким «поручкался».

– А теперь давайте решать, как оборону держать, – сказал Кулак.

Все разом загалдели. В поднявшемся гвалте никто не заметил, как Розарио что-то резко выговаривает Мастеру, притопывая ногой. Темноусый сыщик слушал молча, кивал и старался развернуться спиной к костру.

А за рекой завыла бруха. Видно, чуяла грядущие смерти и заранее радовалась. Известно, на войне нечисть жиреет.

Глава 16

Когда отряд угомонился и наемники разбрелись на боковую, Антоло уселся у костра, раскрыв наугад «Записки Альберигго». А может, и не Альберигго. Кто его сейчас разберет? В том, что им предстоит безнадежный бой, парень не сомневался. Ну не в силах полтора десятка людей с одним-единственным великаном в придачу остановить армию. Или не армию, а орду, как сказал Почечуй, но от этого ведь не легче. Сотне дроу они смогут противостоять какое-то время; две сотни перебьют малочисленный отряд за время, которое нужно человеку, чтобы выкурить трубку; полтысячи прокатятся и даже не заметят заслон. И все же каждому хотелось подороже продать свою жизнь – ведь какую бы беспутную жизнь ни вели наемники, а у каждого нашлось доброе воспоминание о прошедших днях.

Кулак вспоминал молодость, когда они гуляли с Мудрецом сами по себе, не обремененные заботами и хлопотами, искали не выгодных договоров с военачальниками, а приключений. Почечуй сетовал о живущих где-то в Уннаре внуках, которых так никогда и не покачал на колене. Тер-Ахар рассказал, как охотился с побратимом Гар-Акатом на моржей и мамонтов, на белых медведей и мохнатых единорогов, как однажды они повстречали ледяного червя и бежали, словно нашкодившие мальчишки. Почему-то у великана эта история взывала смех и слезы умиления. Витторино пожалел, что давно не передавал денег старушке матери, живущей неподалеку от Мьелы, в деревне, прилепившейся к склону холма наподобие ласточкиного гнезда. Пустельга вспомнила, как лазала вместе с соседскими мальчишками, среди которых считалась заводилой и вожаком, в раскинувшуюся поблизости дворянскую усадьбу воровать сливы и как сторож однажды спустил с цепи двух поджарых черных котов. Будущая воительница спаслась тогда, спрятавшись в зарослях шиповника, куда коты не рискнули сунуться, но метку на память они ей все-таки оставили.

– Тому, кто выживет, покажу! – усмехнулась она, вызвав бурчание коморника, что вот так, мол, всегда – все радости жизни неизвестно кому достаются.

Антоло попытался припомнить светлые мгновения в своей жизни, но почему-то в голову лезли студенческие пирушки, переходящие в разгульные попойки; походы к девочкам – нет, не в «Розу Аксамалы», а в другие, более дешевые и, следовательно, доступные заведения; проказы, учиняемые беззаботными школярами. Такие, как, например, натереть мелом спинку профессорского кресла или измазать край мантии учителя Носельма выделениями течной кошки, а потом, держась за животы, наблюдать издали, как желчный астролог отбивается от котов, набежавших со всего квартала. В общем, по всему выходило: когда нужно о душе задуматься, подготовить ее к встрече с Триединым, на ум лезут лишь развлечения бренного тела. Табалец устыдился собственных мыслей и вслух ни одну из них не обнародовал. Краем глаза он заметил, что Вензольо, Кир, Кольцо тоже странно себя ведут – отводят глаза, стараются спрятать лицо в тени, будто бы их уличили в чем-то непристойном. Очень хотелось верить, что он тут не один такой…

Вскоре от воспоминаний перешли к более насущным заботам. Пустельга спросила Белого, какой тактики будут придерживаться его сородичи, атакуя мост.

Дроу пожал плечами:

– Воины моего народа не знают таких слов, как «тактика», «стратегия». Их ведут ярость и желание вцепиться в глотку врага.

– А военные вожди? Неужто даже они не придумывают хитростей? – стояла на своем воительница.

– Придумывают, конечно, – подал голос Кулак. – Не следует считать, что дроу необузданные дикари. Они часто устраивают засады и ловушки, обходные маневры и ночные атаки…

– Верно, – легко согласился Белый. – До тех пор пока военный вождь командует двадцатью – тридцатью воинами. Или пока они не увидят кровь врага. Потом им становится наплевать на все ухищрения и замыслы вождей. – Карлик усмехнулся. – Да и вожди по обыкновению бегут на врага в первых рядах.

– Но почему тогда человеческие армии до сих пор не уничтожили дроу, раз они так беспечны на войне? – удивился Антоло. – Ведь имперские полки вышколены, скованы жесткой дисциплиной. Командиры изучают все способы ведения боя…

– Ты слишком высокого мнения о командирах! – хмыкнул Кир. – На параде ножку тянуть нас учат, а вот как во фланг неприятелю зайти – сами догадывайтесь, господа офицеры.

– Так может, это в гвардии так? – не поверил студент.

– Ой, пе’естань! – вмешался Вензольо. – Тебя в полку чему учили?

– Ну, бегать со щитом, тыкать пикой…

– Бляхи начищать! С метлой да лопатой уп’авляться! А что до боя – тут пускай Т’иединый помогает.

– Вы, ребята, конечно, и правы, и не правы, – проговорил Кулак. – То, что солдаты в имперской армии ни рожна в войне не смыслят, это мы у Медрена видели. Видели или нет?

– Ну, видели…

– То-то же. Капитанам с лейтенантами на рядовых начхать. Старых перебьют – новых наберем. Лишь бы казна вовремя и на всех довольствие выплачивала. Если бы не сержанты да старшие солдаты, вы б не знали, с какого конца за пику взяться. Генералы с полковниками тоже себе на уме. Один на солдатских портянках состояние себе делает, другой бестолковым героизмом. – Кондотьер кивнул в сторону армейских повозок, где горел маленький костер и слышались негромкие голоса. – Армию положил, а для верности и сам на смерть идет. Лучше бы с обрыва в омут – быстрее и не так больно… Если бы, конечно, не это, остроухих размазали бы по горам Тумана, как жидкую кашу по тарелке. Но, с другой стороны, дроу только кажутся дикарями. И уж вдвойне дурак тот, кто думает, что с ними легко справиться, что они слабые телом и вождей не слушают… Воевать с ними – то еще удовольствие. Врагу не пожелаю… Но вы, ребята, не торопитесь. Через денек-другой сами войны с дроу нюхнете. Мало не покажется, это я вам обещаю.

– Вишь ты! Бить из луков будут, как пить дать, – вставил свое слово Лопата.

– Захотят, всех перестреляют, как кроликов, – заметил Витторино.

– Не-а! Всех не перестреляют! – возразил Белый. – Терпения не хватит. Полезут в рукопашную.

– Ну, значит, у тех, кого стрела не зацепит, есть надежда продать свою шкуру подороже, – оскалилась Пустельга, трогая пальцем острие своего меча, который неторопливо точила до этого.

– Жначит, парни, надобно… энтого… жделать так, чтоб штрелы нам урону поменьше… энтого… приношили… – почесал затылок Почечуй.

– Будем, будем думать, – заверил его Кулак.

И разогнал отряд спать, оставив часовыми у моста Кольцо и Витторино.

Все разбрелись, а табалец вытащил бережно хранимый во вьюке труд безвестного полководца древности.

За чтением книги Антоло не заметил, как сквозь прорехи в затканном тучами небесном полотне проглянула Большая Луна, стоявшая в последней четверти. Это означало, что Малая уже скрылась на юго-западе. Хорошее время, чтобы составлять гороскоп, – Луна с Луной не сходится, как говорят опытные астрологи, а значит, исключено их взаимное влияние и вызываемая этим погрешность.

Парень вздохнул – пожелтевшие страницы так и не дали никаких советов, не натолкнули на дельную мысль, не приблизили его к разгадке задачи, как же противостоять врагу. Не хотел автор книги писать о защитах ничего не значащих мостов, избушек или бродов. Ясное дело, интереснее описывать оборону фортов, бастионов, крепостей, редутов и флешей. А еще интереснее предлагать способы атаки на оные сооружения. Значит, придется выдумывать самим, не рассчитывая на совет древних. Антоло зевнул и улегся где сидел – прямо у костра. Укрылся плащом. Неподалеку сопели товарищи по отряду. Кони переступали с ноги на ногу. И вдруг молодой человек совершенно отчетливо услышал равномерный стук копыт. Кто-то уезжает? Бежит?

Антоло вскочил, озираясь. Но вот беда – догорающий костер мешал разглядеть что-либо за пределами освещенного круга. Сплошная непроглядная тьма.

– Лежи! Чего вскочил? – приподнялся на локте Кулак.

– Как же так? – шепотом, чтобы не потревожить спящих, возмутился Антоло. – Куда? Кто?

– Какая разница? – негромко проговорил кондотьер. – Завтра узнаем. А сейчас зачем волноваться?

– Предателей бить нужно, чтоб неповадно другим… – со злостью проговорил Кир. Он, оказывается, тоже не спал. Уселся, сжимая рукоять меча.

– Горячие вы… – усмехнулся Кулак. – Когда-то я тоже таким был.

– При чем тут горячность? – удивился табалец. – Просто предательство… как бы сказать… мерзко это, противно. Будто червяк в яблоке попался…

– Да ладно тебе, Студент… Не те черви плохи, что мы едим, а те, что нас едят. Я ведь не зря всем выбор предложил. Нам тут такой бой предстоит, что по принуждению в него идти нельзя. Вольному воля. И дорога скатертью.

– А почему они ночью, тихонько?.. Не могли при всех отказаться? – продолжал кипятиться Кирсьен.

– Могли, – рассудительно произнес кондотьер. – Конечно, могли… Но гордость бывает сильнее здравого смысла. Как говорят, на людях и смерть красна… Что это меня на пословицы потянуло? Неужели старею? – Он вздохнул, усмехнулся. – О чем это я? Ах да… Вот кому-то и показалось постыдным уйти сразу. А потом посидел, подумал, представил срезень у себя в животе… Вот и решил собраться потихоньку и товарищей не тревожить.

– Я все понял, – мотнул головой Антоло. – Это Вензольо. У него всегда кишка тонка была. Нет, на словах – герой, ничего не скажешь. А когда до дела доходит… Трус!

– Мразь! – не отстал от табальца и Кир.

– Не торопитесь. Попридержите пыл до утра, – осадил их кондотьер. – Если зря на парнишку грешили, самим же стыдно будет.

– Парнишку? – фыркнул Антоло. – Да он астрологию сдал с третьего раза. И на геометрии лишний год просидел. Он старше всех в нашей компании… Бывшей компании. – Он посмотрел на Кира и вдруг подумал, что зря завел этот разговор. Лег, накрылся с головой плащом. Спать, скорее спать…

Но сон не шел.

Обострившийся слух уловил, как ворочается с боку на бок Кулак. Как выдвинул меч и снова загнал его в ножны Кир. Тихое ржание коня – что ему приснилось? Или почуял опасность?

– Вы все еще злитесь друг на друга… – неожиданно сказал Кулак. Не спросил, а произнес утвердительно.

– Злимся! – ответил Кир.

– Напрасно. Прости старика, что опять пословицы вспоминаю, но в народе говорят: что было то было, и быльем поросло.

– Не порастет оно никогда…

– Зря так думаешь. Ты погляди, вы даже возмущались одинаково. Не врагами вам быть нужно… Нет, не врагами.

– Дружить я с ним не могу.

«Я тоже дружить не могу, – подумал Антоло. – И не из-за меня, господин гвардеец. Я твоих друзей мечом не рубил…»

– Ладно, оставим до лучших времен. – Кулак закашлялся, потом долго не мог отдышаться. – Хотя для меня они могут и не наступить. И скорее всего, не наступят.

– Не надо так говорить! – с жаром воскликнул Кир.

– Надо. Мне по-любому помирать. А от осколка, добравшегося до жилы, или от стрелы остроухого – какая разница? В бою даже как-то приятнее. Веселее, что ли…

– Мы им еще покажем! Они еще узнают…

– Не сомневаюсь, Малыш. Вы им еще покажете. Причем покажете всем. Я это чувствую – тот, кто стоит одной ногой в могиле, говорят, обретает способность к предвидению будущего. И я знаю, что ты выживешь.

– Я?

– Ты, Малыш, ты… С твоими-то умениями… – Кондотьер, похоже, намекал, на изредка просыпающиеся у тьяльца способности к волшбе. Так он выстоял против айшасианского колдуна в нашумевшей дуэли пять на пять, о которой еще долго старые наемники будут рассказывать молодым. Так он сумел вырваться сам и спасти Кулака с Мудрецом из затапливаемого подземелья в замке ландграфа Медренского. Надо полагать, колдовство еще помогало молодому человеку. Не зря же стрелы его не брали, да и в рукопашной схватке он вряд ли выигрывал благодаря навыками фехтования, привитым в Аксамале.

– Если бы я еще умел по своему желанию… – тихонько проговорил Кир.

– Ничего. Научишься. Когда будешь около Золотого Вепря…

– Как я там окажусь? – Парень едва не закричал. Да и любой на его месте не сдержался бы, услышав такое.

– Уж не знаю, но чувствую, что окажешься. Так вот, внимательно присмотрись к Золотому Вепрю. Мне показалось, что он весь дрожит от колдовской силы. И это важнее… Это делает его более ценным, чем стоимость того золота, из которого его отлили. Так что не жадничай, Малыш. Не повторяй нашей с Мудрецом ошибки, не гонись за ничтожной выгодой, когда можешь получить нечто большее… Да, большее…

«В своем ли уме командир? – У Антоло начали закрадываться нехорошие сомнения по этому поводу. – Таких слов от него я не только не слышал, но и помыслить не мог, что услышу когда-нибудь. Или в самом деле близость смерти обнажает скрытые качества?»

– Ладно, Малыш! Не бери дурного в голову! – словно прочитал мысли студента Кулак. – Мало ли что я тут тебе наговорю. Бред больного старика… Спи!

В подтверждение своих слов кондотьер замолчал, чуть-чуть поворочался, устраиваясь поудобнее, и вскоре захрапел. Сколько лежал без сна Кирсьен, Антоло не знал, но подозревал, что тьялец уснул только с рассветом, как и он сам.

– Э-гей, лежебоки! Войну проспите! – прокатился над замершим лагерем хрипловатый голос Пустельги.

Кир высунул нос из-под плаща.

Над речкой стоял туман. Мелкие капли оседали на одежде, бревнах, приготовленном с вечера хворосте, покрывали крутой закопченный бок котла, словно бриллианты бархотку придворной дамы. Молодой человек усмехнулся – откуда ему знать, какие бывают украшения на знатных, а главное, богатых дамах? В Тьяле дворяне заботились больше об урожае пшеницы и удоях, чем о показном блеске и мишуре. А в блистательной Аксамале даже гвардейский лейтенант не мог оказаться на балу – самое меньшее полковник.

– Подъем, засони! Замерзнете!

Пустельга стояла на утоптанной площадке перед мостом в тонкой льняной рубахе. Меч в правой руке, меч в левой. Клинки вертелись, рассекая туман в клочья.

Выпад!

Защита высокой октавой! Меч в левой руке подрезает воображаемому противнику ноги.

Защита квартой!

Укол в голову!

Разворот на носке!

Высокая кварта!

Сдвоенный удар – голова и живот!

Прима!

Косой рубящий в голову!

Воздух дрожал и подвывал, как голодная бруха.

Воительница раскраснелась, в глазах светился юношеский задор.

Сейчас она не уступила бы красотой ни одной девочке из «Розы Аксамалы».

Кроме Фланы…

Кир вздохнул. Решительно откинул плащ. Расстегнул куртку, потянул меч из ножен.

– Ага, Малыш! – обрадованно воскликнула Пустельга. – Иди сюда!

Улыбнувшись, тьялец отсалютовал ей мечом.

Несколько мгновений он еще видел, как из нагретых за ночь гнезд выбираются их товарищи по отряду и новые соратники вроде следопыта Шпеня, а потом клинки Пустельги всецело приковали его внимание. Воительница рубилась в полную силу, как делала все в жизни, и, чтобы не остаться без носа или ушей, приходилось напрягать все мастерство.

– Молодцы! – одобрительно крякнул Лопата.

– Ничего. Получается, – согласился Кулак.

Обменявшись парой десятков выпадов, защит, рипостов, Кир почувствовал, как пот сбегает между лопаток. И правда, нет лучшего способа согреться, как погонять друг дружку по кругу с остро отточенными железяками.

– Эх, где ж мои… энтого… шешнадцать лет? – с нескрываемой завистью протянул Почечуй. И вдруг гаркнул: – А-ну, хорош! Делом займитесь!

Гвардеец отскочил, повторно отсалютовав Пустельге, изысканно поклонился и вложил меч в ножны.

– Ух, дед! – рыкнула воительница. – Такую забаву обломал! Вот уж обрежу тебе бороду!

– Ушпеешь… энтого… За оштроухими очередь… энтого… жанимай! – весело отозвался коморник.

– Хво’ост нести? – послышался картавый голос студента-каматийца, и Киру вдруг стало стыдно. Как и предрекал ночью кондотьер. Как он догадался, что удирал не Вензольо? Или вправду ясновидение прорезалось?

Помимо воли тьялец поймал взгляд Антоло – у студента на щеках полыхал румянец, вызванный явно не утренними упражнениями с оружием. Ага! И тебя проняло…

Подхватывая куртку, Кир побежал к реке умываться. Спустился с обрывистого берега – хоть здесь у малочисленного отряда нашлось преимущество перед любым врагом, атакующим с левого берега – и, присев на корточки, быстро поплескал в лицо холодной и мутной водой. Видно, высоко в горах, откуда безымянная речушка берет начало, шли дожди. А вот, кстати, еще одно преимущество – если уровень воды поднялся и течение усилилось, разумное существо не полезет форсировать ее вплавь.

– Это, конечно, если считать дроу разумными существами! – донеслось сверху.

Кулак? Нет, ну точно ясновидец!

– Просто я тоже о другом думать не могу! – подмигнул кондотьер в ответ на изумленный взгляд парня. – Последний бой последним боем, а хотелось бы все-таки победить. Ну, или не проиграть… Эй, вы что там удумали?

Седобородый повернулся, сразу делаясь суровым и непреклонным. Придерживая ножны с фальчионом шагнул прочь от обрыва.

Кир набросил на плечи куртку – в рукава попадать все равно некогда – и полез вверх. Ему не повезло – поскользнулся и вымазал штанину в желто-охристой глине.

У моста яростно спорили лейтенант дель Прано и Антоло.

Первого сопровождал десяток перевязанных, хромающих солдат (так и просилось название – инвалидная команда), а рядом со вторым замерли следопыты, сжимающие луки с натянутой тетивой, и оба каматийца – Витторино и Вензольо.

– Приказ генерала! – потрясал кулаком дель Прано у самого носа студента. – По какому праву?!

– Плевал я на такие приказы! – Табалец вцепился в рукоятку шестопера.

Со стороны армейского обоза спешил еще десяток солдат во главе с самим делла Робберо, а к студенту на помощь подходили Кулак, Пустельга и Лопата с Кольцом.

«Не хватало еще драку затеять и, не дожидаясь дроу, друг дружку перебить… Вот чудненько будет!»

– Именем империи! Дорогу! – настаивал лейтенант.

– Мост рушить не дам! – наклонил голову, словно бодаться собрался, Антоло. Да уж, эти табальцы упрямые на зависть даже своим любимым баранам – если упрется, то с места не сдвинешь. Кирсьен припомнил лестницу в «Розе Аксамалы».

– Приказ генерала! – Дель Прано попытался оттолкнуть студента с дороги.

– Плевать мне на твоего генерала! – Тот вцепился в запястье офицера, крутанул.

Лейтенант болезненно скривился, оглянулся на подчиненных, которые неуверенно переминались, вооруженные плотницким инструментом.

Делла Робберо и Кулак достигли места спора одновременно.

– По какому праву?! – провозгласил генерал.

– Мост рушить не дам! – словами табальца ответил кондотьер.

– А я не пущу остроухих на правый берег! Понял? Ты, изменник рода людского!

– Ты меня на горло не бери, – негромко проговорил Кулак. – Я к тебе не нанимался. И власти, генерал, у тебя надо мной нет.

Делла Робберо перевел дух. То ли понял, что выглядит смешно, то ли сообразил, что, несмотря на численный перевес, израненным пехотинцам не выстоять в схватке против злых и умелых наемников. Сказал потише:

– Мост – стратегически важный объект. По нему остроухие попрут на наш берег. А если его сломать…

– Если его сломать, они найдут обходной путь! – неожиданно вмешался Антоло. Смущенно посмотрел на кондотьера – все-таки нехорошо встревать, когда старшие разговаривают.

Но Кулак кивнул:

– Верно. Они уйдут и переправятся выше или ниже по течению. И уж там не найдется никого, кто бы попытался их задержать.

– Но если мост оставить… – не сдавался генерал.

– Если мост оставить, они попрут на него. Злые, охочие до нашей крови, одурманенные боевым безумием. Ты же этого хотел, а, генерал? Ты же хотел умереть красиво? Так что ж ты цепляешься за соломинку?! – Голос кондотьера загремел, будто у жреца во время проповеди.

– Я хотел умереть и умру! – не уступал делла Робберо. – И люди мои с радостью умрут рядом со мной!

– Да? Что-то я не заметил радости на их лицах!

– Тебе, корыстолюбцу, не понять!

– Ну уж конечно! Где уж нам! – Собравшиеся почти в полном составе наемники дружно захохотали. – Послушай меня, генерал! Оставь только добровольцев. Пускай остальные спасаются. И перестань тыкать мне и моим людям в глаза своими бантами. Перед лицом смерти все равны.

– Ты не смеешь мне приказывать!

– Какие приказы? Можешь командовать своим обозом сколько душе угодно. Но подвести своих людей…

– Наемников!

– Ты их не нанимал! Здесь наш рубеж обороны. А вы, жидко обделавшиеся на севере, можете выбирать: или проваливать, или играть по нашим правилам.

– Ты не смеешь!

– Еще как смею. – Кулак оскалился не хуже котолака. – Ну, прикажи своим людям арестовать меня!

– Ты не можешь…

– Я жду! Командуй!

– Будь ты проклят! – Делла Робберо сплюнул кондотьеру под ноги, развернулся… Вернее, хотел развернуться красиво, но раненая нога подвела, и он чуть не упал. Навалился всем весом на костыль… Лейтенант кинулся к нему, поддержал за плечо.

Наемники молча смотрели вслед уходящим солдатам.

Витторино вполголоса произнес длинное и витиеватое ругательство, составить которое может прийти в голову только пылким южанам. Эдакое генеалогическое древо врага, с подробным перечислением всех родственников.

– Зря! – коротко бросил Кулак. – Не стоит он того, чтобы язык марать перед боем. Ладно, парни, делайте что должно, а я пойду отдохну. Приморил меня этот генерал.

Он медленно пошел к огню, поглядывая по сторонам: ни дать ни взять зевака на прогулке. Только слишком тяжело для праздношатающегося давались ему шаги. У костра, где кашеваривший Почечуй, размахивая ложкой, высказал свое отношение к делла Робберо, кондотьер не остановился, добрался аж до плетня, окружающего двор сторожки, сел, накинув капюшон на голову, и нахохлился, будто курица на насесте.

– Доведут командира! – Пустельга со злостью глянула в сторону армейцев. – Сволочи!

– Ждали их тут, лопни мои глаза… – пробурчал Кольцо.

– Нечего болтать, давайте засеку городить, – махнул рукой Лопата.

«Засеку – это правильно. Хорошо бы соорудить с двух сторон от моста завалы из бревен. Чтобы можно было и от стрел укрываться, и любого, кто на нашу сторону перебирается, мечом зацепить».

– Знаешь, кто уехал? – тронул Кира за рукав Антоло. Первый раз после штурма Медрена табалец обратился к нему напрямую.

– Кто?

– Сыщик. Мастер который. И усатый с ним.

– Это их дело, – быстро сказал тьялец. – Никто не обязан умирать с нами.

– А я не спорю. Знаешь, кто еще?

– Ну? Не томи…

– Мальчишка. Халль.

Кир опешил.

– Неужели струсил? Такой отважный… Так рвался на север…

– Так они на север и поехали. Видно, для Халля месть оказалась важнее, чем какие-то беженцы.

– Ну и пусть! – отмахнулся гвардеец. – Может, хоть он выживет. Выживет и отомстит Фальму.

– Котолаку? Шутишь? – недоверчиво покачал головой Антоло.

– В одиночку не сможет. Это точно. Но с Мастером…

Он задумался, припоминая все, что знал о сыщике. Умный, расчетливый, прекрасно владеет любым оружием, да и без оружия стоит троих таких, как они со Студентом. Наверняка его спутник тоже не промах, коль вместе отправились ловить дель Гуэллу. С ними мальчику и правда будет спокойнее путешествовать по землям, занятым остроухими.

– Эй, вы долго будете торчать, как верба на косогоре? – накинулась на них Пустельга.

Парни переглянулись и со всех ног кинулись к сторожке, венцы которой уже начинали разбирать их товарищи.

Первых дроу они увидели лишь после полудня.

Уже убрались восвояси шесть из десяти возов с ранеными – генерал все-таки отослал самых тяжелых; уже выстроили две нескладные загородки, направленные углом на север, наподобие флешей, по обе стороны моста; уже Тер-Ахар расшатал вторую опору (па2рную той, что грозила обрушиться сама) – на самый крайний случай они все же решили обрушить мост.

Внимательно осматривающий противоположный берег Витторино подал сигнал тревоги. То есть попросту погромче крикнул:

– Началося, кажись!

Кир поднял голову.

Из перелеска, раскинувшегося по краю поймы, выныривали нескладные силуэты – маленькие, круглоголовые, с неестественно большими ступнями.

Пять, десять, двадцать, полсотни…

Карлики не соблюдали никакого строя, плевали на боевой дозор или походное охранение. Дети дикой природы, они были каждый сам себе и дозор, и охранение.

Белый вскарабкался на сруб, прикрыл глаза ладонью, будто бы от солнца, хотя погода стояла пасмурная и туманная.

– Клан Остролиста!

– А нам не один… энтого… хрен? – полез пятерней в затылок Почечуй.

– Они не очень настырные. Если сразу в лоб не возьмут, то уйдут, – пояснил Белый.

– Сколько же их… – протянул Вензольо. Его голос дрожал от тщательно скрываемого страха.

А из подлеска выходили новые и новые десятки остроухих. Их прически украшали сложные уборы из орлиных перьев, лица покрывали белые и черные полосы.

– Клан Граба! – Белый указал на кучку воинов-дроу во главе с вождем, у которого на голове красовались рога молодого оленя.

– А эти чем славны? – поинтересовался Антоло с таким искренним любопытством, словно сидел на лекции в родном университете, а вовсе не стоял на пороге смерти.

– Самый южный клан. Вообще-то они мирные, – ответил Белый.

– Ага! Только сегодня встали не с той ноги! – ухмыльнулся Шпень.

– Клан Горной Сосны!

Пожалуй, не меньше сотни карликов, раскрашенных довольно необычно: лица измазаны красной глиной, и лишь вокруг глаз белые пятна.

– Плохо, очень плохо… – Белый ссутулился, словно кот перед прыжком.

– Почему плохо? – деловито спросила Пустельга.

– Клан Горной Сосны ближе всех стоит к жрецам Золотого Вепря.

– И что с того? – глуповато улыбнулся Шпень.

– Они отчаянные… – Белый, казалось, с трудом подбирал слова, хотя человеческой речью владел в совершенстве, а если и коверкал сложные слова, то самую малость. – Для них нет ничего, кроме служения Золотому Вепрю…

– Фанатики, что ли? – вмешался Антоло.

– Да! Точно! Жрецы Вепря постоянно нуждаются в жертвах. Наше божество – это не ваш Триединый, строгий, но всепрощающий. Воины Горной Сосны эти жертвы добывают.

– А как… – Кир хотел спросить, как именно устраивают жертвоприношения дроу, но Лопата перебил его, разве что локтем не оттолкнул:

– Кулака будить надо!

– Зачем? – прищурилась Пустельга.

– Как это – «зачем»? Сказать…

– Что мы, маленькие? Сами не справимся?

– Нет, ну…

– Так справимся или нет?

– Справимся.

– Так и нечего языком без толку молоть! Пусть отдыхает! А вы все живо за бревна!

Наемники повиновались. Вообще-то право Пустельги командовать взрослыми бородатыми мужиками никто и не оспаривал никогда. Может. Заслужила.

Только Почечуй прокряхтел на ходу:

– Обидитша командир… Как ешть, обидитша, што… энтого… не пожвали…

В укрытии лежали заранее приготовленные арбалеты и хороший запас болтов.

Шпень оглядел их недоверчиво – охотники в лесах Северной Сасандры не слишком жаловали арбалеты, предпочитая дальнобойные и скорострельные луки. Возразить трудно, но рекрутов в армии тяжелее учить стрельбе из лука, а потому большинство армейских частей империи вооружались простыми и надежными самострелами. С луками ходили лишь вольнонаемные следопыты.

– Ну, держитесь, братцы, сейчас начнется! – Лопата выглянул поверх бревна.

Кир присел около запасного арбалета, взял в правую руку «козью ногу».[42] Он нисколько не переоценивал свои способности. Из десяти болтов в цель укладывал не больше пяти. Вот дойдет дело до рукопашной, тогда посмотрим. Антоло присел рядом. Он тоже никудышный стрелок. Даже старому Почечую в подметки не годится, не говоря уже о Кольце или Витторино.

– Ждем, не высовываемся! – негромко распорядилась Пустельга. – Пускай скучкуются на мосту.

Дроу неспешно двигались к реке. Передние с любопытством вытягивали шеи. Несколько карликов, наряженных пышнее прочих и раскрашенных более ярко, шли отдельно, лениво переговариваясь. Вожди, понял Кир. Клановые, избираемые пожизненно, или просто военные, принимающие командование на время очистки предгорий от людских поселений.

Сколько же остроухих всего?

– Мне кажется, не меньше тысячи, – непослушными губами проговорил табалец. Похоже, последний вопрос Кир высказал вслух.

– Ерунда! – повернулась Пустельга. – Не больше четырех сотен. Панику мне не разводить!

Она окинула взглядом свое невеликое воинство.

– Стрелять только по команде!

Антоло кивнул. Как будто он собрался стрелять! Спору нет, заряжать арбалеты тоже нужно умение, но все же главная ответственность не на них.

– Страшно, Студент? – не удержался, чтоб не съязвить, Кирсьен.

– Страшно, – честно ответил табалец.

Гвардейцу стало стыдно. Он вымолвил через силу:

– Мне тоже.

– Страх – это правильно, – негромко сказал Тер-Ахар. – Кто не ведает страха, погибает в первой стычке. Но дрожать все-таки не надо.

– Я не потому дрожу, – поежился Антоло. – Мне кажется, все это уже было. Река, мост, рубеж обороны. С той стороны прет нелюдь. Много. Сотни, тысячи… А на этой стороне кучка людей, понимающих, что все они погибнут… Но они готовы сражаться с упорством обреченных.

– Где ж такое было? – удивился Кир.

– Не знаю. Может, в книге читал. Может, приснилось. Мне в медренских застенках и не такое чудилось…

Споро шагавший в первых рядах остроухий вдруг ткнул пальцем вперед и заверещал:

– Мин’т’эр! Мал’лэх мин’т’эр![43]

– Чего это он? – Пустельга толкнула Белого, но тот уже оборачивался.

– Чтоб вы сдохли, дураки! Чтоб печень ваша вытекла через зад! – шипел карлик.

Позади завала выстраивались со щитами в руках солдаты делла Робберо. Генерал, прихрамывая, прохаживался перед строем, гордый и решительный. Следом за ним лейтенант дель Прано волок полковое знамя. Багровое полотнище, золотая бахрома по краям, вытканные серебром буквы… Все правильно – одиннадцатая пехотная. Только зачем этот парад?

– Дураки… – застонал Антоло. – Они же и сами погибнут…

– Лежать! – словно плетью щелкнула Пустельга. – Что бы ни случилось, лежать!

Вся передняя линия дроу замедлила бег, поднимая длинные луки.

– Первый ряд, на колено! – скомандовал генерал.

Щитоносцы присели, открывая изготовившихся к стрельбе арбалетчиков.

– Цельсь! Бей!!!

Десяток щелчков слились в один. Чего-чего, а слаженности солдатам одиннадцатой пехотной было не занимать.

Но только карлики оказались не лыком шиты. Не первый раз они противостояли сасандрийской армии и отлично знали, чего от нее стоит ожидать.

Полсотни стрел сорвалось с луков, опередив на несколько ударов сердца залп арбалетчиков. Взлетели по высокой дуге, слегка замедлились будто бы в раздумьях и хищно ринулись вниз.

Да, многие из болтов нашли цель. Легкий кожаный доспех дроу не мог задержать граненые штыри. То тут, то там остроухие отлетали, отброшенные прямыми попаданиями.

– Заряжай!.. – успел выкрикнуть делла Робберо, и тут на короткую линию пехоты обрушилась сверху оперенная смерть.

Напрасно щитоносцы пытались заслонить себя и стрелков. Напрасно…

Падая почти отвесно, стрелы дроу втыкались в незащищенные части тела людей, ломали кости, резали жилы и сухожилия.

Строй сломался.

Генерал застыл в нелепой позе, глядя, как заваливается навзничь лейтенант дель Прано, как падает в грязь армейский стяг. Но солдаты попытались спастись, кинувшись кто куда. О сопротивлении больше никто не думал. Они бросали щиты, арбалеты, пики.

Второй залп остроухих довершил начатое дело.

Делла Робберо получил сразу три стрелы. Бедро, плечо и горло.

Третий залп, а за ним четвертый карлики делали, скорее повинуясь азарту, чем по необходимости.

– Да примет Триединый души героев… – пробормотал Антоло.

– Души несчастных, доверившихся глупцу, – поправил его Тер-Ахар.

Тем временем радостно завывающая толпа дроу кинулась к мосту. Многие из них опустили луки, размахивая тяжелыми тесаками – чем-то средним между коротким мечом и широким ножом.

– Приготовились… – Воительница вжала приклад арбалета в плечо.

Кир зарядил оружие и затаил дыхание, прикидывая, кому первому придется подавать.

Топот босых ног по земле…

Словно пощечины.

Пощечины, пощечины, пощечины…

Широкие ступни глумились над землей, которую люди пытались, но не могли отстоять.

– Целься…

Вот уже видны зрачки атакующих. Расширенные, опьяненные свежепролитой кровью. Перекошенные, подвывающие, повизгивающие лица. Грязные волосы, собранные в пучки на макушках, зачесанные гребнем, как у Белого, заплетенные в косы на висках, закрученные вокруг заостренных ушей…

– Бей!!!

И вот тут-то по столпившимся у моста дроу словно коса прошла!

Залп!

Второй!

Третий!

Наемники били наверняка – по такой куче все едино не промажешь. Целиться ни к чему. Болты пробивали не одного, а двоих-троих карликов, прежде чем теряли скорость и, наткнувшись на кость, застревали.

Остроухие взвыли – на этот раз к ярости примешалась изрядная доля страха и боли – и отшатнулись.

– Заряжай, не спи! – Пустельга повернула лицо, искаженное гримасой ненависти.

Парни заряжали. Куда деваться? Лежа, правда, не слишком удобно орудовать «козьей ногой», да ничего не попишешь.

– Шпень! – скомандовала женщина.

Как и было условленно, вскочили на ноги следопыты. Натянули рывком, «вразрыв» луки. Не успела первая стрела сорваться с тетивы, как следом за ней устремилась вторая, потом третья… Обычно охотники и «лесные молодцы» считали человека, удерживающего в воздухе три стрелы, великолепным стрелком. Но тут мужики в невзрачных гугелях, крашенных черникой, превзошли самих себя. Четвертую стрелу пустили, когда вторая и третья летели. Само собой, скопление дроу позволяло не тратить времени на прицеливание, а сосредоточиться лишь на скорости.

Помогал следопытам Белый. Он оскалился, упираясь широкой ступней в бревно, и бил, бил, бил по своим сородичам…

Лучники давали время арбалетчикам перезарядить оружие.

Конечно, не все остроухие растерялись. Утоптанная площадка перед мостом не могла принять воинов трех кланов. Не попавшие под обстрел ответили яростными криками и ливнем стрел.

Срезу два срезня ударили в грудь Шпеня, отбросили его. Бородатый следопыт с родинкой на щеке закружился на месте, вцепившись скрюченными пальцами в древко торчащей из живота стрелы.

– По задним! Бей! – выкрикнула Пустельга.

Снова защелкали арбалеты. Теперь уже обороняющиеся выцеливали стрелков, не попавших в давку у моста.

– Ешть! Вождя швалил! – заорал Почечуй, вскакивая… И свалился назад. Между его лопаток выглянул окровавленный листовидный наконечник.

Натягивая изо всех сил «козью ногу», Кир видел, что из своих лучников на ногах остался лишь Белый. Дроу, яростно оскалившись, орал что-то на птичьем языке остроухих и продолжал стрелять. Похоже, ему не за что было любить сородичей.

– По толпе! Бей!!!

Снова болты принялись прореживать орду, уже не рвущуюся на мост, а замершую в шатком равновесии. Двух залпов хватило, чтобы сломить – пускай на время – боевой дух карликов. Первыми побежали воины клана Остролиста, столкнулись с детьми Горной Сосны, привели их в замешательство и увлекли за собой.

– Заряжайте, заряжайте, родимые… – Пустельга приподнялась на локте, оглядывая невеликое воинство. – Эх, что ж ты, старый…

Следопыт, отмеченный родинкой, продолжал корчиться и поскуливать жалобным, неожиданно тоненьким голоском. Остальные не подавали признаков жизни.

– Меня в ляжку зацепило, – плачущим голосом проговорил Вензольо.

– Терпи, парень! – бросил через плечо Лопата, не глядя принимая арбалет у Антоло.

– Перевязать надо, кровь…

– Заткнись! Не до тебя! – оскалилась воительница. – Ты мужик или баба?

– Кровь… – упорствовал каматиец, потихоньку отползая назад. Ума не вставать у него все же хватало, несмотря на трясущиеся от ужаса губы.

– Где Кулак? – спросил Кир, глядя Пустельге прямо в глаза. – Почему не зовешь его?

Ее лицо сморщилось, словно от боли. Женщина сглотнула комок:

– Нет Кулака.

– То есть как – нет? – обернулся Витторино.

– А вот так! Нет, и все! – Пустельга не произносила, а вышвыривала слова, словно требушет – каменные глыбы. – Как с генералом поругался, пошел, лег… Я к нему подошла, а он не дышит. Только кровь на бороде…

Пронзительный визг прервал ее слова.

– Полудурок, лопни мои глаза! – стукнул ладонью по земле Кольцо.

Оглянувшись, Кир увидел, что Вензольо, спасаясь бегством, выполз из-под прикрытия бревен. Тут же две стрелы, что называется, пригвоздили его к земле. Одна пробила бедро, а вторая – предплечье. Каматиец застыл в неестественной позе, будто растянутая для выделки шкурка, и визжал.

– Готовсь! – Команда Пустельги заставила на время забыть и о страдающем парне, и об ушедшем навсегда кондотьере.

Дроу опять перли в атаку.

Ярко-красные оскаленные морды, белые круги глаз. Словно огненные демоны Преисподней. Клан Горной Сосны.

– Цельсь!

Враги все ближе и ближе…

– Бей!!!

Щелчок! Щелчок! Щелчок!!!

Подрезанный в прыжке карлик перевернулся в воздухе, как от удара оглобли. Еще у одного подломилась нога, и он рухнул с моста, увлекая за собой соплеменника, за которого схватился от безысходности.

И тут что-то глухо стукнулось о землю у самого уха тьяльца. Стукнулось и басовито загудело.

Стрела?

Охнул великан, потянулся за спину, стараясь достать засевшее в пояснице древко.

Сквозь зубы застонал Антоло – ему стрела пробила левую руку.

Белый взмахнул руками и, бросая лук, медленно свалился с обрыва. Тяжело ли он ранен, Кир не успел заметить.

– Не спать! Бей! – надрывалась Пустельга.

Словно во сне, Кирсьен видел, как пущенный Кольцом болт оторвал ухо размалеванному карлику. Но дроу не остановился, длинным прыжком вылетел на середину моста и снизу от бедра метнул топорик. Неосторожно высунувшийся Витторино сдавленно крякнул и упал грудью на бревна.

Поняв, что передавать арбалет некому, Кир выстрелил сам. Попал или нет, так и не понял. Зашарил по земле в поисках нового болта.

– На! – Табалец сунул ему в руки заряженный арбалет.

Кир снова вжал приклад в плечо, ловя на прицел карлика с забавными косичками, загнутыми наподобие козьих рогов.

Обдав гвардейца ветром, мимо пробежал Тер-Ахар, легко перепрыгнул завал, в два шага достиг моста, падая грудью на заранее приготовленную и всунутую между крайними опорами жердь. Обломок стрелы торчал из его спины.

– А-а-а-а!!! Сволочи!!! – орала Пустельга, впустую дергая спусковой крючок.

Великан хрипел и подергивался, когда в его большое тело втыкалась очередная стрела. Шесть, восемь… Какой же он живучий!

Кир выстрелил еще раз. Кажется, попал.

Мост трещал и кренился.

Остроухий, далеко опередивший других, занес тесак над Тер-Ахаром.

Пустельга, вскочив на ноги, всадила в него два ориона. Свалила метательными «звездочками» еще троих и, выхватив меч, кинулась вперед.

Поток раскрашенных тел, размахивающих топорами, тесаками, дубинками, разбился о блеск ее клинка, как река о гранитный утес. Окруженная стальным вихрем и занавесом кровавых брызг, воительница на несколько долгих мгновений задержала врагов. Лопата и Кир успели встать рядом с ней. Кольцо с залитыми кровью глазницами невидяще тыкал вокруг себя мечом. Где-то позади корчился пробитый тремя стрелами Антоло.

Два меча и секира встретили первый десяток остроухих, визжащих, брызгающих слюной, скалящих острые зубы.

Кирсьен почувствовал, как что-то дернуло его за правую ногу чуть выше колена. Боли не было. Но штанина стала горячей и мокрой.

«Вот он твой последний бой, лейтенант т’Кирсьен делла Тарн, тьяльский дворянин! – подумал кто-то другой, вознесшийся мыслями над схваткой. – О победе речи не идет, так хоть умри, чтобы поколения предков не стыдясь встретили тебя в чертогах Триединого!»

Выпад! Клинок втыкается в податливую плоть карлика. Назад!

Корд в левой руке парирует удар тесака.

Сапогом в зубы! Это не дуэль, это – бой насмерть!

Клинок отрубает кисть дроу с зажатым топориком.

По горлу!

В живот!

Кордом по глазам!

Крестовиной в зубы!

Наотмашь по плечу…

Меч на долю мгновения застрял в грудине разрубленного карлика, но этим воспользовались два других. Один вцепился в кисть человека, другой поднырнул под укол корда и полоснул Кира тесаком под колено.

Падая навзничь, молодой человек видел, как шатается, гнется к земле облепленная целой сворой остроухих Пустельга. Там, где только что дрался, рыча, словно разбуженный от спячки медведь, Лопата, ворочалась куча-мала, мелькали кожаные юбочки, орлиные перья, вздымались и опускались ножи.

Отпустив скользкую от крови рукоять меча, Кир поймал за горло раскрашенного в охристо-белую полоску дроу, сжал до хруста, подставил под удар другого, наскакивающего сбоку с занесенным тесаком.

Краем сознания – не своего, а все той же отстраненной и не имеющей ничего общего с умирающим воином личности – Кир услышал топот копыт.

Конница?

Неужели подмога?

Да нет… Это бред. Попытка выдать желаемое за действительное.

Откуда здесь конница?

Но ведь копыта не спутать…

Обух топора грянул ему в лоб, бросая во тьму.

Вот и все…

Эпилог

Стылый ветер с Великого озера пронесся над Аксамалой, выдувая из домов остатки тепла, срывая с тополей последние листья, закручивая их в траурные, грязно-бурые вихри на углах улиц, пронося по площадям, сваливая в кучи в опустелых дворах.

Фра Гольбрайн зябко поежился. Все-таки вершина смотровой университетской башни не самое лучшее место для пожилого, уставшего от невзгод человека. Но спускаться вниз, в относительный уют дворницкой, профессор и не подумал. Слишком хорошая ночь. Астрологи Сасандры звали такие ночи правильными. Сегодня Малая Луна покинула небосвод прежде, чем на западе проглянула половинка Большой. Небесные сестры разминулись едва не на полстражи, а значит, опытный ученый просто обязан воспользоваться милостью природы.

Судьба Аксамалы и судьба империи, похоже, висели на волоске. Нелады внутри города – это еще полбеды. Грязные орды отребья из портовых трущоб рано или поздно удалось бы приструнить. Запас вина и пищи в разгромленных складах уже исчерпался, попытки добыть пропитание в Нижнем городе, а говоря попросту, грабежи и разбой получилось пресечь на корню. Отряды студентов и городское ополчение держали ухо востро, встречая бесшабашный напор оборванцев холодной решимостью и остриями гизарм. Делиться с ними последним не собирался никто – самим мало! Разногласия внутри городских общин тоже рано или поздно утряслись бы. «Младоаксамалианцы» фра Дольбрайна не только не уступали никому, но подминали потихоньку под себя различные разрозненные союзы типа «Земля для всех», «За свободу и равенство» или «Дети эпохи перемен»… Профессор усмехнулся в густые усы – это же надо так назвать себя! «Упаси нас Триединый родиться в эпоху перемен», – сказал кто-то из великих мыслителей древности, и был трижды прав. А эти? Юнцы неоперившиеся…

Главная беда подкралась сырым осенним днем вместе с многотысячной армией кондотьера по кличке Лесной Кот. Подкралась, опоясала стену Аксамалы, разожгла бивачные костры, выставила караулы на всех дорогах, отрезая окрестным селянам путь в город. Не имея стенобитных машин – баллист и катапульт, таранов и требушетов, – наемники не рискнули штурмовать выстроенные на зависть всем городам мира стены имперской столицы. Не мудрствуя лукаво, они взяли город в осаду.

Что хотел Лесной Кот? А чего все завоеватели, каких только порождала земля от начала времен? Богатства, власти, славы.

Переговорщики и не пытались скрывать его устремлений. Войти в Аксамалу, короноваться новым императором, начать строить государство сообразно собственным понятиям о справедливости и чести. Само собой разумеется, ни фра Дольбрайн, глава нового правительства, ни его верные помощники не могли смириться с наглостью зарвавшегося вояки. Вельсгундец Гуран, командующий армией студентов и горожан, рассмеялся в лицо наемникам и предложил убраться восвояси. Не для того они по крупицам собирали остатки силы и мощи Сасандры, провозглашали идеалы добра и народовластия, чтобы вот так в одночасье сложить оружие и склониться перед очередным тираном, озабоченным, ни много ни мало, господством над землями империи.

Лесной Кот не смутился отказом. Скорее всего, на другой ответ он и не рассчитывал.

Армия кондотьера окружила город, справедливо полагая, что голод и холод откроют им ворота с той же вероятностью, что и кровопролитный штурм. Что ж, измор – это тоже способ добиваться своего.

Через полтора десятка дней цены на хлеб, сыр, мясо в Аксамале возросли до небесных высот. Через двадцать – с пугающей неотвратимостью забрезжил костлявый призрак голода.

Попытки осажденных наладить поставку продовольствия через порт успехом не увенчались. Ни один купец Аруна или Литии не рискнул пришвартоваться у причалов, по которым слонялись толпы озверевших от голода оборванцев. А сил, чтобы одновременно нести стражу на стенах и вооруженной рукой установить свою власть в порту, у «младоаксамалианцев» не хватало.

Как же в сложившейся ситуации не попытаться разглядеть будущее? Или хотя бы окинуть мысленным взором настоящее – не покажется ли хотя бы краешек надежды, призрачная лазейка, способная позволить выжить и сохранить завоевания народа после ночи Огня и Стали?

Мэтр Гольбрайн, не скромничая излишне, мог называть себя лучшим астрологом Аксамалы, а то и всей Сасандры. Но кроме того, он владел даром предсказания. Даром, который некогда обнаружил в настырном студенте-провинциале из забытого Триединым и людьми медвежьего угла в Северном Аруне блистательный маг – Ателиан Великолепный. Именно он научил молодого арунита пользоваться в полной мере Силой звезд. А потом долго шутливо сокрушался, когда через восемь лет упорных и усиленных занятий ученик на голову превзошел учителя.

Профессор посмотрел на небо. Свежий, пронизывающий даже через суконную куртку ветер разогнал тучи. Над Аксамалой впервые за много дней проглянули звезды. Синяя Го-Дарит почти склонилась к северной кромке горизонта. А что вы хотели? Зима на носу. Двойная Лумор вообще скрылась и появится не раньше весеннего месяца Коня. Зато в зените сияла красная Рай-Шум, а ниже ее величественно плыла желтоватая планета То-Хан, известная своей непредсказуемостью.

Что ж… Можно смело начинать.

Гольбрайн раскинул руки и подставил лицо неяркому свечению звезд.

Он почувствовал, как Сила небесных светил наполняет его, проникает в душу, становится путеводной нитью, помогающей пронзать пространство и время силой одного лишь разума.

За дело!

Мэтр не знал, как именно будет выглядеть спасение Сасандры, и, честно признаться, не был до конца уверен, что оно существует на самом деле. Поэтому он не стремился к направленному поиску. Просто попросил звезды указать ему возможный путь, дать какой-то намек, вселить надежду.

Звезды ответили.

Башня стремительно рванулась вниз. Нет, правильнее сказать, освободившийся от бренной оболочки дух профессора взлетел, словно почтовый голубь. Если представить себе голубя, способного летать ночью…

Внизу остались здания университетского городка, улицы и площади блистательной Аксамалы. Как на ладони стали видны развалины Верхнего города, непривычно пустынная гладь бухты, окаймленная маяками, крепостная стена, цепочка костров, указывающая на расположение войск, осаждавших город. И где-то там, среди скопления вооруженных до зубов людей, коней, телег, приблудных, везде сопровождающих армию, котов, пульсировал мягким светом огонек надежды. Слабый, как будто зажатый со всех сторон болью и грязью, ненавистью и похотью.

Что это? Ответ на заданный вопрос? Новая загадка, преподнесенная светилами? Зародыш грядущего спасения или самообман, порожденный отчаянием?

Мэтр напрягся, пытаясь поглубже проникнуть сквозь завесу неизвестности.

Ближе, ближе…

Вот уже видны покрышки обозных телег, составленных вагенбургом. Видны неказистые стреноженные кони, лениво бродящие между костров люди, одетые в кольчуги и бригантины…

Откат!

Неведомая сила отбросила разум профессора, как отбрасывает цепь рванувшегося сторожевого кота. Закружила. Поволокла, болтая из стороны в сторону, над сжатыми полями Вельзы, над свинцово-серой гладью Арамеллы, над лесами Тельбии, испещренными там и сям проплешинами сгоревших сел и городов, над уныло ползущими колоннами имперской пехоты, лишившимися единого командования, живущими каждая своей жизнью, как конечности припадочного. Над горами Тумана, кишащими свирепыми дроу, над Барном и Северной Гобланой, дороги которых сплошь покрывали стремящиеся на юг беженцы…

Швырнула вниз, к наполовину разрушенному мосту через безымянную речку.

Картинка вдруг стала ясной. Здесь был бой. Беспощадный, неравный…

Трупы людей и остроухих смешались на маленьком клочке земли. Особняком выделялось утыканное стрелами тело великана из Гронда, в последнем усилии навалившегося на толстую жердь.

Гольбрайн недоумевал. Что хотят сказать звезды? Предостерегают или втолковывают непонятную истину?

Среди смерти и крови стояли и вели церемонную беседу двое. Первый – пегий, бородатый кентавр с орлиным пером в волосах. Откуда здесь конелюди? За тысячи миль от родимой привольной степи? Второй – уродливый карлик, раскрашенный белыми и черными полосами, на голове которого красовалась шапка из шкуры, целиком снятой с головы молодого оленя, даже рога остались. У их ног лежало безжизненное тело человека. Его лицо и одежду покрывала кровь, но что-то неуловимо знакомое мелькнуло в светлых, затоптанных в грязь волосах.

Антоло? Студент-непоседа, сперва угодивший в армию, после дезертировавший и приставший к отряду наемников. Ошибки быть не может. Да примет Триединый… Впрочем, аура табальца еще светилась. Неровно, едва уловимо, но светилась. Значит, мальчишка жив.

А как же его спутник, обладатель невероятных магических способностей?

Да. Черноволосый парень тоже был здесь. И тоже еще не умер, о чем свидетельствовала его аура, тускло мерцающая из-под груды тел.

Гольбрайн вздохнул и отпустил Силу.

Потом долго сидел, привалясь спиной к ледяному парапету, ограждающему верхушку башни, и размышлял.

Само собой пришло знание (или звезды подсказали?), переросшее в твердую уверенность, что судьба Сасандры и всего мира висит сейчас на волоске, а вернее, на кончике ножа любого из дроу. Уйдут навсегда эти двое – и затеплившейся надежде не суждено будет исполниться. Ибо без них не суждено засиять в полной мере и огоньку, таящемуся под стенами Аксамалы.

Мир застыл в зыбком равновесии, как валун на вершине холма. Куда он покатится? В заросший лозой и репейником овраг или сметет поселок на склоне?

Вниз мэтр Гольбрайн спустился, постарев на добрый десяток лет, и никому свои видения не пересказывал. У молодежи хватает и своих забот.