Лето 1919 года на юге России выдалось на редкость дождливое. Опасались, что хлеба полягут. И они действительно ложились после каждого дождя. Но пригревало солнце, и упрямые стебли вновь выпрямлялись.
По узкой дорожке, утопая в густой, высокой пшенице, шли Кубышка и Ляся с рюкзаками за плечами. В этих небольших холщовых мешках теперь заключалось все их имущество. С тех пор как им пришлось так внезапно покинуть Екатеринодар, они в поисках работы побывали не в одном городе. Но одни цирки были превращены в склады фуража, другие — в военные конюшни, а те немногие, в которых еще шли представления, опасались принять Кубышку: слух о его скандальной истории облетел всех цирковых антрепренеров. Так и пришлось прожить почти все, что несколько лет припасали странствующие артисты про черный день, да вдобавок еще и все свои цирковые костюмы. И то, что несли они теперь в рюкзаках, было последним средством зацепиться за жизнь.
Жара нарастала, по к полудню неожиданно повеяло прохладой, и вскоре перед глазами истомленных путников развернулась блекло-голубая пелена моря. Вдали, будто всплывший с морского дна, возвышался над зеркальной гладью мыс. На нем в прозрачной дымке золотились купола собора; сквозь зелень садов проступала белизна домов с колоннами, а на остром, как стрела, конце мыса вонзалась в выцветшее от зноя небо башня маяка.
Кубышка остановился, вытер рукавом порыжевшей рубашки пот со лба и, прищурившись, долго смотрел на город.
— Издали — как в сказке. Того и гляди, сам царь Гвидон выйдет нас встречать, чтоб отвести в мраморные палаты. А приблизимся — и навстречу выедет казак с нагайкой, — с кривой усмешкой сказал он.
— Найдутся и другие люди, не только с нагайками. Ты, папка, смотришь вдаль, а что там, вдали, не различаешь! — ласково пожурила девушка.
— А что же вдали, Лясенька?
— Вдали счастье.
— Это как же понимать? Подойдем мы к шлагбауму, а там уже ждет нас на белой лошади прекрасный принц в золоченом шлеме? Сойдет он с лошади и положит к твоим ногам… что положит, Лясенька? Чего бы ты хотела?
— Туфли, в каких и царевы дочки не ходят, — засмеялась девушка.
— Я думал, золотые ключи от города. Но и туфли не плохо. К тому же, доченька, твои сандалии совсем износились. — Лицо старика вдруг оживилось. Подожди, — сказал он, — да ведь это тот самый город, в котором у нас есть знакомое влиятельное лицо: помнишь мальчишку-сапожника? Как его, бишь, звали? Андрюшка, что ли?
— Артемка, — слабо улыбнулась Ляся.
— Да, да, Артемка!.. Вот явимся к нему в будку — он тут же тебе подметки новые прибьет, а мне семнадцать латок поставит. По старому знакомству, значит.
— Едва ли, — с сомнением покачала головой девушка. — Я ему пять писем послала: каждый год по письму. И ни на одно не ответил.
— Загордился, стало быть, — сказал Кубышка. — Сколько ему теперь? Лет шестнадцать? Может, его там городским головой сделали или полицмейстером, вот он теперь и дерет нос.
— Ты все шутишь, папка, а мальчишку жалко. Он один на свете… — Ляся помолчала и твердо сказала: — Пойдем, папка! Что ж мы стали? Пойдем за счастьем. Все равно впереди счастье, сколько б ни размахивали нагайками эти рыжеусые!
Солнце еще не село, когда путники вошли в город. Длинная тихая улица окраины. Одноэтажные белые домики с палисадничками, зеленые ставни, герань на подоконниках. На стук в окошко из калитки выходит хозяйка и на вопрос Кубышки, нельзя ли снять комнату, отвечает: «У нас казаки стоят. Самим тесно». Так обошли уже несколько кварталов. Неужели в степи ночевать?
Но вот из домика с двумя окошками выходят женщина и мальчишка с чуть раскосыми озорными глазами. Женщина не спешит отказывать, внимательно оглядывает путников и с сомнением говорит:
— Вот уж не знаю… Муж на работе, а без него… Да вы кто ж будете?
— Мы артисты, — объясняет Кубышка. — Мы по циркам играем.
— По циркам! — радостно восклицает мальчик. — Пусти, мамка! Пусти!..
И женщина пускает.
— У нас на постое был военный. Сегодня увели. Занимайте, пока другого не поставили. А то приведут — и опять мучайся с ним!
Во всем домике только две комнаты: «зал» и кухня. В летнюю пору хозяева муж, жена и мальчик — живут во дворе, в деревянном сарае, а комнаты сдают приезжим.
— Иначе не прожить, — объяснила хозяйка. — Время теперь тяжелое.
Путникам отвели залик. Устав с дороги, они тотчас легли спать на деревянные скрипучие топчаны и только утром осмотрелись как следует. Низкий потолок с висящей под ним керосиновой лампой, фотографические карточки на стенах, икона с лампадой в углу, некрашеный стол да два топчана — вот и все. Но Кубышка с Лясей и этому рады.
В дверную щелочку заглянул чей-то любопытный глаз.
— Заходи! — сказал Кубышка. — Мы билета не потребуем.
Дверь немедленно открылась, и в комнату, выставив вперед плечо, вошел хозяйский мальчик.
— Ох, и долго ж вы спите! — сказал он. — Я уж заглядывал, заглядывал…
— А у тебя что, экстренное дело?
— Не… Когда б эксперное, я б разбудил… Вы, дяденька, кирпич глотать умеете?
— Пфе! Кирпич!.. Я огонь глотаю и стеклом закусываю.
У мальчика округлились глаза. Он бросился к двери.
— Куда ты? — остановил его Кубышка.
— Побегу, мамке расскажу…
— Подожди, успеешь. Тебе сколько лет?
— Два месяца и девять лет.
— Здорово. Грамотный?
— А то нет?
— Как зовут?
— Когда кошку за хвост тяну, то Васькой, когда мамке пол мыть помогаю, то Васенькой, а когда так просто сижу, ничего не делаю, то Васей. А вы в чертовом колесе крутиться умеете?
— А как же! Я в чертовом колесе кручусь в обнимку с самим сатаной.
— Ну-у?.. А он вас не проглотит?
— Я сам могу его проглотить. Я уже двух ведьм проглотил.
Судорожно хватив ртом воздух, Вася исчез. Он пришел опять, когда квартиранты начали выкладывать на стол содержимое своих рюкзаков. И стоял как завороженный, не в силах оторвать глаз от этого богатства. Здесь были разноцветные лоскутки, золотая бумага, тюбики с красками, серебряные бубенчики, локоны волос разного цвета, куски картона и много-много других таких же интересных вещей. В комнате будто даже посветлело и запахло так, как пахнет в игрушечных магазинах.
— А что, Вася-Васька-Васенька, нет ли тут поблизости хорошей глины? — спросил Кубышка.
— Глотать будете? — обрадовался мальчик. — Сейчас принесу!
И притащил полную кастрюльку желтой липкой глины с воткнутой в нее деревянной ложкой.
Но есть глину Кубышка не стал, а принялся лепить из нее чью-то голову. Вот на круглом глиняном куске величиной с кулак высунулся длинный кривой нос, вот появились уши, впадины глаз.
— Дедушка, да вы куклу делаете? — догадался Вася.
— Куклу. Будем делать вместе, идет? Я — главный мастер, Ляся — главная портниха, а ты — наш подмастерье.
— Идет, дедушка!.. Говорите, чего делать, я все сделаю.
И маленькая комната в домике на городской окраине превратилась на несколько дней в игрушечную мастерскую.
Когда глиняная голова была готова и хорошо высушена, Кубышка принялся обклеивать ее бумагой. Сначала обклеил кусочками голубой бумаги, потом, поверх голубой, обклеил белой, потом опять голубой, потом опять белой — и так несколько раз.
Сопя от чрезмерного внимания, Вася не спускал с рук старика глаз.
Обклеенную голову Кубышка поставил на подоконник сушиться, а сам развел в блюдечке с молоком зубной порошок и добавил туда немножко красной краски. Когда голова просохла, он наточил нож и, к изумлению Васи, разрезал ее пополам, от уха до уха. Но Вася напрасно встревожился: выбрав из головы всю глину, старик сложил обе половинки и заклеил прорезы марлей. Голова лежала на подоконнике, будто ей искусный хирург проделал сложную операцию. Кубышка опять обклеил голову бумагой, а потом принялся мазать раствором зубного порошка. В ход пошли и другие краски. Заалели щеки, обозначились красные губы. Но вот с глазами что-то не ладилось. Кубышка их то нарисует, то опять замажет.
— Васька, ты драться умеешь? — спросил он.
— Ого!.. Я одному как дал…
— Представляю, какие у тебя тогда глаза были. Мне бы твои глаза — на эту куклу: хитрые, озорные…
— Что вы, дедушка! — попятился мальчик. — А я как же без глаз буду?
— Да, без глаз тебе драться несподручно. Придется их не трогать. Но что ж сюда?
— Пуговицы, — сказала Ляся.
— Попробуем. — Кубышка взял со стола две выпуклые черные пуговицы и приставил к глазным впадинам головы. Кукла сразу ожила, на лице появилось драчливое выражение.
— Эврика! — воскликнул Кубышка. — Теперь — только палку в руки.
Пока Кубышка возился с головой, Ляся шила колпачок с бубенцами и широкую красную рубаху.
Куклу одели. Кубышка сунул в рубаху руку: указательный палец прошел внутрь головы, большой и средний — в рукава. Кукла вскинула голову, протянула вперед руки, точно натягивала ими вожжи, и Вася замер от восторга, когда она озорно запела:
Вдоль по Питерской
По дороженьке
Едет Петенька
С колокольчиком…
— Ну-ка, Васька, очнись, протри глаза да присмотрись: видал, какой я перец, на все руки умелец? А ты думал, что я кукла-игрушка? Не-ет, я самый настоящий Петрушка!
Вася очнулся и бросился со всех ног звать отца с матерью.
Пришли хозяева — Иван Евлампиевич, широкоплечий кузнец с орудийного завода, и его кареглазая жена Марья Гавриловна. Слушая Петрушку, Марья Гавриловна тихонько смеялась, а кузнец так хохотал, будто кулаком по кровельному железу бил.
Ободренные успехом Петрушки, главного персонажа кукольного театра, Кубышка и Ляся принялись за остальных кукол — цыгана, капрала, попа и собаки. Помогая квартирантам, Вася забыл и бабки, в которые целыми днями играл с мальчишками, и бумажного змея с трещоткой, и все на свете.
На другой день, взяв с собой мальчика, Ляся отправилась в город.
И здесь, как в Екатеринодаре, полно военных. Но казаки одеты не в черкески, а в синие чекмени, на шароварах — красные лампасы, на, чубатых головах — фуражки набекрень. Офицеры останавливают прохожих и проверяют документы: дезертиров ловят, как объяснил Вася. И всюду — на тумбах, на заборах, на стенах деревянных лавок — плакаты: зубчатые стены Кремля, купола соборов, по площади к Спасской башне мчатся казаки с длинными пиками.
Вот и гостиница с рестораном «Бристоль». Ее девушка сразу узнала: здесь они — Кубышка, Пепс, Артемка и она, Ляся, — обедали. Это было как раз перед пантомимой «Дик — похититель детей», во время которой разыгрался скандал. А вот и площадь с цирком. В нем Ляся ходила по канату. Каким этот цирк казался ей тогда огромным! А теперь он будто врос в землю. Да и все в городе стало меньшим, чем тогда казалось. Только серебристые тополи всё такие же высокие, выше самых больших домов.
— Василек, веди меня на базар, — сказала Ляся. — Туда, где сапожные будки, знаешь?
— А то нет! — с готовностью отозвался мальчик. — Я всё в городе знаю.
А вот рынок кажется еще большим, чем был, и все такой же здесь гомон, крик горластых торговок, мычание коров, жалобное пение слепых под волынку, гогот гусей, ржание лошадей, скрип телег. На толкучке шныряют верткие люди с бегающими глазами и предлагают английские сигары, французские духи, греческий коньяк и бумажные деньги чуть не всех стран мира. Калека с толстой деревяшкой на подвернутой ноге протягивает дрожащую руку и с чувством говорит:
— Благородные джентльмены и прекрасные леди, пейзаны и пейзанки, завтра, с вашего разрешения, уезжаю в Ростов, ложусь на операцию. Может, операция пройдет благополучно. Пожертвуйте на первое обзаведение после операции.
Ляся вспоминает: вот здесь, под навесом, была харчевня, в которой Артемка угощал ее и Пепса холодным хлебным квасом, вот там — деревянная парикмахерская, — она и сейчас стоит, — а напротив парикмахерской была ветхая Артемкина будка. Где же она? Ее нет. На этом месте пусто.
— Сапожники там! — показывает Вася. — Вон там, за рыбным рядом.
Действительно, за лотками со свежей рыбой торчат деревянные будочки, такие же заплатанные, покривившиеся и закоптелые, как и та, в которой жил Артемка. Но в какую будку Ляся ни заглянет, там сидят с шилом в руке совсем другие люди и об Артемке, мальчишке-сапожнике, ничего не знают. В одной, самой дальней, Ляся увидела такого древнего старика с трясущимися руками и бородой, что было удивительно, как он еще живет на свете. А ведь работает!
— Дедушка, вы не знаете, где теперь сапожник Артемка? — спросила Ляся. — Тут вот, близко, у него своя будка была. Мальчишка такой, сирота.
Старик поднял на девушку слезящиеся глаза:
— Артемка? Как же, знал я его, знал. Никиты Загоруйки сын. Тоже хороший мастер был, Никита. А это, значит, его сын. Сгинул он.
— Как — сгинул?… Умер?.. — вырвалось у девушки, и Вася с удивлением увидел, что лицо у нее побелело.
— Кто его знает, может, и умер. Как в воду канул. Так будка и стояла до самой зимы распертая. Да это давно было, почитай, перед войной еще… А вы, барышня, кто ж будете?
Не ответив, Ляся вышла. И до самой квартиры шла молча.
Притих и Вася и только сбоку поглядывал на девушку пытливыми, умными глазами.