Золушки

Конец сентября

Настоящего лета ждать уже не приходилось — медленно, но верно приближалась осень. Дожди наконец-то закончились, на высоком и ясном небе сияло солнце, вечера становились прохладнее, темнело за окном все раньше и раньше.

В двадцатых числах сентября Алекс Рехт вернулся из отпуска. Замерев на мгновение в дверях своего кабинета, он заулыбался. Как приятно вернуться на работу!

В столовой его ожидали коллеги, утренний кофе и торт. Шеф произнес небольшую речь. Алекс кланялся, благодарил, принимал цветы и снова благодарил.

Удалившись наконец к себе, комиссар даже всплакнул: нет, в самом деле, вернуться на работу — правда здорово!

Руки заживали быстро, подвижность обеих, по прогнозам врачей, восстановится на сто процентов.

Алекс тысячу раз рассматривал свои ожоги — пестрая мозаика из пятен истончившейся кожи ярко-розового цвета покрывала кисти с обеих сторон, заходя на запястья, — и удивлялся: он практически не ощутил боли, когда руки загорелись. Он часто вспоминал события того дня: кухня Арона Стеена превратилась в пылающий ад, объятый огнем Арон неподвижно сидел на табуретке, прижимая к себе горящего ребенка.

Алекс бросился в самое пекло и вырвал мальчика из рук убийцы. В ушах звенел его собственный крик: «С дороги, вашу мать! Осторожно! Мальчик горит!»

Мальчик и правда горел. Так сильно, что Алекс даже не заметил, что и сам загорелся. Комиссар вытащил ребенка в коридор и упал сверху, стараясь потушить пламя собственным телом. Петер бросился к Алексу с купальной простыней и попытался накинуть ее на его отчаянно размахивающие руки. Огонь шипел, искрил и обжигал, словно извергая проклятия.

Вооружившись ковриками из коридора и ванной и полотенцами, группа захвата вошла на кухню, однако подойти к столу, рядом с которым сидел превратившийся в живой факел Арон Стеен, им так и не удалось. Сгорая заживо, он не издал ни звука. Впоследствии именно эта сцена снилась всей группе в кошмарных снах: неподвижно сидящий за столом мужчина в языках пламени.

Кто-то из соседей, почувствовав запах дыма, прибежал с огнетушителем, благодаря чему огонь удалось взять под контроль до приезда пожарных и «скорой», но к тому времени один полицейский все же погиб, а ребенок получил тяжелые ожоги. Алекса врачи «скорой» обнаружили в ванной — он пытался унять боль, подставив обожженные руки под холодную воду.

Дальше все было как в тумане: несколько дней Алекс лежал под наркозом, а очнувшись, ощутил сильнейшую боль. Однако, как уже сказано, пошел на поправку куда быстрее, чем предсказывали врачи.

Пока комиссар был на больничном, все газеты страны наперебой публиковали материалы о произошедшем. Бесчисленные статьи описывали подробности убийства двоих детей и Норы из Йончёпинга, журналисты составляли хронику событий и карты, на которых стрелками и пунктиром обозначались перемещения всех участников трагедии.

Алекс читал все, что появлялось в газетах: в основном, уверял он себя, от вынужденного безделья.

Истории Норы и Елены пересказывались разом за разом, появлялись все новые и новые подробности. Газетчики отыскивали так называемых родных и близких девушек — людей, которые не имели практически никакого отношения ни к той, ни к другой, но были не прочь увидеть свое имя в печати. Бывшие одноклассники рассказывали о странных случаях из их детства, каждый журналист считал своим долгом процитировать слова бывших учителей и работодателей жертв.

С не меньшим вниманием отнеслись журналисты и к работе полиции: почему не приняли меры заранее? Неужели нельзя было сразу установить личность убийцы? Отвечали на эти вопросы эксперты всех мастей, причем многие утверждали, мол, полиция провалила «совершенно элементарное дело». Другие все же встали на защиту группы Алекса Рехта: вполне естественно, что на первых порах главным подозреваемым стал отец Лилиан Себастиансон, однако этот безусловно логичный вывод стоил оперативной группе драгоценного времени.

Куда более критично эксперты отнеслись к операции по захвату Арона Стеена в его квартире в Мидсоммаркрансен. Одни говорили, что полицейским следовало уйти из квартиры, едва почуяв запах бензина, и вернуться с огнетушителями и другим оборудованием. По мнению других, вместо того чтобы вступать в переговоры с Ароном Стееном, надо было просто обезвредить его выстрелом через окно, к которому тот сидел спиной.

Однако ведь никто из них не присутствовал на месте событий! Впоследствии, отвечая на вопросы, комиссар настаивал: никак иначе операция пройти не могла. Разве можно бросаться на поиски огнетушителей, рискуя жизнью ребенка? С того момента, как они вошли в квартиру, пути назад у них уже не было.

Не все статьи вызывали у Алекса раздражение — попадались и любопытные, в основном объемистые очерки, посвященные анализу биографии убийцы. Журналистам удалось раскопать довольно много фактов, поэтому и тексты получились куда интереснее. Разумеется, репортеры оказались в сложной ситуации: практически невозможно рассказать трагическую историю жизни Арона Стеена, не попытавшись при этом его хоть как-то понять. Не простить, подчеркивали авторы публикаций, но именно понять!

Арон оказался одним из тех людей, у которых не было никаких шансов стать нормальным человеком, думал комиссар. Еще в младенчестве его избивала полоумная бабушка, на протяжении многих лет она унижала его, извращая в нем представления о добре и зле и не давая развиться в его душе малейшему сочувствию. День за днем обозленный на всех и вся мальчик приходил в школу в грязной одежде, провонявшей бабушкиными сигаретами. Одноклассники дразнили его, называя «бабкиной внучкой», — тощий и длинноволосый, он и правда легко мог сойти за девчонку. Особо острые на язык сверстники прозвали Арона Золушкой — за неопрятный вид и вечный запах дыма.

Когда социальные службы наконец вмешались и поместили Арона в приемную семью, ему уже исполнилось пятнадцать. Бабушка винила мальчика в смерти матери — ее дочери — и сообщила социальному работнику, что вообще не понимает, как из такого уродца может вырасти нормальный, приличный человек.

Поначалу всем казалось, что бабушка ошиблась: Арон Стеен закончил гимназию, поступил в институт на психфак и уехал жить в другой город. Но тревожные сигналы поступали еще до этого: воспитательница из детского сада сообщала, что Арон еще в нежном возрасте обожал мучить животных. Позже он так и не научился строить отношения с другими людьми, не имел друзей, притом что был довольно разговорчив и общителен. К тому же повзрослевший Арон Стеен считался красавцем, что упрочило его социальный статус.

С коллегами Арон уживался плохо, поэтому менял одну работу за другой, часто переезжал с места на место — знакомые считали, что неугомонный юноша просто никак не найдет себя в жизни.

Вернувшись в родной Умео, Арон устроился на работу в больницу и познакомился с Норой. Журналисты писали, что после разрыва с ней у Стеена, вероятно, начался психоз, поскольку именно в ту ночь он отправился к дому бабушки и поджег его. Та сгорела заживо в собственной постели.

Остальное Алексу и так было известно. Комиссар поговорил с родителями мальчика, которого Стеен взял в заложники, и узнал, что малыш идет на поправку крайне медленно — он получил куда более серьезные ожоги, чем Алекс, однако все-таки выжил — и это главное. Родители были благодарны полиции, а вот будет ли испытывать благодарность мальчик, покажет время.

Несмотря на то что полиция ценой невероятных усилий смогла вычислить убийцу, многие вопросы пока оставались без ответа. Так, например, где именно Арон лишил жизни детей, точно выяснить не удалось. Вероятно, Лилиан умертвили в квартире Елены, а Натали — дома у Арона, но доказательства у следствия отсутствовали. Неясно было, почему убили Нору. Елена Скорц утверждала, что ничего об этом не знает.

Елену выписали из больницы, теперь она находилась в следственном изоляторе Крунуберга в ожидании суда. Она отрицала все предъявленные ей обвинения, однако полиция располагала неоспоримыми доказательствами пребывания Лилиан в ее квартире. К тому же в мусорном контейнере ее дома был обнаружен полиэтиленовый пакет с трусиками девочки. На допросе Елена тем не менее отказывалась комментировать этот факт. Алекс никак не мог понять, испытывает ли он жалость к этой женщине или нет.

В дверь осторожно постучали.

На пороге кабинета стояла растерянная Фредрика.

— Проходи, — тепло улыбнулся Алекс.

Фредрика улыбнулась в ответ и уселась в кресло.

— Просто хотела узнать, как дела. Как вы?

— В целом отлично, — кивнул Алекс. — А ты как?

— Да все в порядке.

— Отпуск удался? — с неподдельным интересом спросил Алекс.

Фредрика растерялась: и лето, и отпуск казались сейчас чем-то далеким и нереальным. Она заставила себя вспомнить чудесную неделю, которую они со Спенсером провели в пансионате в Скагене.

— Да-да, я просто отлично отдохнула, — немного печально улыбнулась она.

Девушка вспомнила ветреный день, когда Спенсер сидел на песчаном берегу, задумчиво смотрел на море, щурясь от яркого солнца, а потом вдруг повернулся к ней и сказал:

— Это самое большее, что я могу тебе предложить, Фредрика…

— Я знаю, — ответила она.

— Не хочу, чтобы ты думала, что я веду себя нечестно…

— Об этом не волнуйся. Я в тебе никогда не сомневалась.

Потом они молча сидели на песке и смотрели на огромные волны, но в какой-то момент Фредрика наконец собралась с духом и осторожно произнесла:

— Кстати, насчет нечестного поведения… мне надо с тобой кое-что обсудить…

Фредрика настолько погрузилась в воспоминания, что совсем забыла об Алексе.

Комиссар деликатно кашлянул.

— Кстати, спасибо за диск, мы с Леной просто в восторге! Слушаем каждый день!

— Здорово, — широко улыбнулась Фредрика, и, ее глаза радостно засияли. — Мне самой он ужасно нравится!

Возникла неловкая пауза, Алекс заерзал на стуле и решил, что пришла пора задать ей один важный вопрос, но Фредрика опередила его:

— А Петер когда выйдет на работу?

— Э-э-э, первого ноября, — подумав, ответил комиссар. — Если, конечно, не решит вдруг стать домохозяйкой!

Фредрика не смогла сдержать улыбки. Общими усилиями им с Петером удалось довести до конца расследование, которое началось, когда на Центральном вокзале пропала Лилиан Себастиансон. Под конец Фредрике и Петеру даже стало нравиться работать вместе, они зауважали друг друга и очень тепло расстались, когда в начале августа Петер взял отпуск по уходу за детьми.

С тех пор Фредрика его не видела, несколько раз собиралась позвонить, но так и не собралась. Возможно, потому, что для нее он все же оставался коллегой, а не другом. А теперь прошло слишком много времени — как-то странно будет выглядеть. К тому же сплетники поговаривали, что Петер с женой решили «некоторое время пожить отдельно», однако Петер попросил знакомого юриста подготовить документы к разводу и разделу имущества.

Как это грустно, подумалось Фредрике.

Алекс придерживался того же мнения, однако они не стали обсуждать личную жизнь коллеги — оба и так все понимали.

Снова повисла пауза, и Алекс во второй раз попытался задать крайне интересующий его вопрос:

— Ну, так что ты решила, Фредрика? Останешься у нас?

— Да, — спокойно ответила девушка, глядя комиссару в глаза, — останусь.

— Я ужасно рад, — признался Алекс.

И снова оба поняли друг друга без лишних слов. Фредрика подумала, что сейчас, пожалуй, как раз момент, чтобы сообщить Алексу, что, несмотря на ее решение, многие вещи должны измениться: оценка ее профессионального уровня, отношения к ней как к гражданской сотруднице и так далее. Газетчики не преминули осветить роль, которую Фредрика сыграла в расследовании, что неизбежно вызвало пересуды о конфликте внутри полиции между собственно полицейскими и гражданскими специалистами. Фредрике пришлось дважды отказаться от участия в ток-шоу — она совершенно не собиралась делиться своими соображениями на сей счет по телевидению.

Нет, пожалуй, этот разговор может подождать, ведь Алекс только-только вышел на работу, оправившись от ожогов.

Однако оставался один вопрос, о котором Фредрика умолчать не могла:

— Должна поставить вас в известность, что в апреле следующего года я ухожу в декрет.

— В декрет?! — Алекс аж вздрогнул от неожиданности.

Фредрика прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

— Я стану мамой, — ответила она, зардевшись от гордости.

— Поздравляю! — машинально отозвался Алекс.

Потом внимательно посмотрел на нее.

— А ничего не видно! — вырвалось у него, но он тут же осекся.

Фредрика молча улыбалась, и тут Алекс сморозил еще одну глупость:

— А теперь что же — экстренная свадьба?

Теперь пришла очередь Фредрики вздрогнуть от неожиданности. Алекс в отчаянии замахал руками, ругая себя за непростительную бестактность. Фредрика натянуто хихикнула. Экстренная свадьба — кому теперь такое в голову взбредет?

Ладно, Алексу простительно, подумала она и ответила:

— К сожалению, нет. Дело в том, что отец ребенка уже женат.

Глупо улыбаясь, Алекс уставился на Фредрику, уверенный, что та шутит.

Но она, как оказалось, говорила правду.

Комиссар отвернулся и посмотрел в окно. Пора все-таки съездить в Южную Америку, подумал он.