Глава 1

О том, что Ника Голубева победила в журналистском конкурсе, я узнала от Иры Усовой. Закончились новогодние праздники, за окном густо валил снег, и, глядя на этот снег, я слушала, как Ириша с её ангельским лицом и синющими глазами Мальвины сыплет матом в телефонную трубку.

– Как это может быть, скажи мне? – почти кричала Ириша. – Она же ничтожество! Итоги подводят по результатам работы за год, ты понимаешь, за целый год! Она же ничегошеньки не может, как она стала лучшей?! «Открытие года»!

– Не представляю, – сказала я напоследок. – Совершенно не представляю…

Конечно, я тоже была в недоумении. Главным образом потому, что в течение года я несколько раз видела Голубеву, и она ни словом не обмолвилась о своих журналистских опытах. Все мы знали тщеславие Ники, как она могла промолчать о публикациях в газете?

После разговора с Ирой я позвонила Нике.

– Вот, узнала, что ты победила в конкурсе журналистов… Поздравляю.

– Спасибо. – В её голосе слышалось напряжение.

– Удивлена. Ты ничего не говорила о новой работе.

– Разве? – совершенно искренне удивилась она. – По-моему, я тебе все уши об этом прожужжала!

Я положила трубку. Ника – это Ника. Что тут ещё сказать?


Ника Голубева выросла в неблагополучной семье. Её родители развелись, когда ей исполнилось четыре года. Мать Ники любила погулять, это и стало причиной разрыва отношений. После развода отец Ники уехал из города. Она осталась жить в той же квартире на длинной серой улице, в квартале, застроенном бараками, с матерью и её мужчиной. Строго говоря, мужчины периодически менялись, но все они крепко закладывали за воротник, и потому слились для Ники в одного.

Сначала Никина мать работала проектировщиком в крупной организации, но после развода уволилась и нанялась уборщицей в продуктовый магазин. Эта работа её устраивала. Не деньгами, но перезрелыми бананами, мятыми боками огурцов-помидоров, просроченными консервами, кусками колбасных батонов с истёкшим сроком годности, в общем, как говорят товароведы, «неликвидными остатками». Из всего этого выходила дешёвая закуска.

Нике в такой обстановке жилось несладко. Хотя мать её не обижала и даже как будто побаивалась, чем старше Ника становилась, тем больше её угнетало ощущение заброшенности и неустроенности, та грязная, неприятная аура, которая неизбежно витает над членами семьи алкоголика. Возможно, именно тогда в атмосфере дома, пропитанного винными парами, в окружении случайных людей и таких же случайных, отживших свой век предметов, и зародилась Никина страсть к пафосу и внешним эффектам.

После школы она поступила в институт, где у неё появилось много недоброжелателей и две приятельницы – Наташа Ларионова и я. Точнее, приятельницей Ники была только Наташа, чей материнский инстинкт изливался на всех, в ком она угадывала несчастье. Она и познакомила меня с Никой, которая была для меня безнадёжно чужой, но Наташа сказала: «Посмотри на неё, она же комплекс ходячий!» Эти слова меня тронули, а может, мне не хотелось плохо выглядеть в Наташиных глазах. Как бы то ни было, я стала общаться с Голубевой, со временем даже привязалась к ней, несмотря на то что Ириша Усова, которая знала Нику по студенческому театру, называла её «дура дурой», и даже на то, что моё мнение о Нике ничуть не изменилось.

С первого по третий курс Ника училась на художественном факультете, а по вечерам ходила в театры. В конце третьего курса устроилась в школу учителем рисования и продолжала готовить себя к будущей профессии – она хотела стать театральным художником.

Но после университета в театр Нику не взяли. Тогда она пошла работать в редакцию газеты оформителем с намерением рано или поздно попасть в театр. И никогда не упоминала, что хотела бы заниматься журналистикой. Ни разу. Позже Ника говорила, что так сложились обстоятельства, она стала писать, и вот, у неё получилось… Всё это вполне могло быть правдой, но – стать первой из почти сотни профессионалов?..

Нет, я не понимала, как такое могло быть.


После конкурса Ника стала называть себя журналистом; о работе в театре она больше не заговаривала. Она ходила по людным местам, обрастала знакомствами и как-то быстро вышла замуж за мужчину старше себя лет на десять – известного ведущего местной телекомпании.

К тому времени Никина мать переехала в другой город. Они продали квартиру, и на свою часть денег Ника купила отличную двушку в хорошем районе, в новом красивом доме. Добрая Наташа радовалась, что наконец-то у Голубевой всё налаживается, Ириша Усова негодовала и злилась, а я была так занята кандидатской, что смотрела вполглаза и слушала вполуха. И только позже мне стало известно, что замужество было проектом, обещавшим большие перемены: Ника рассчитывала, что, став женой популярного человека, будет на виду; собиралась делать авторскую передачу с участием мужа, где она стала бы ведущей…

Были у её планов перспективы или нет, неизвестно. Вскоре после свадьбы муж Ники – Николай Угольков – попал в аварию и сильно повредил лицо. В эфир Уголькова пускать перестали, он рассорился с руководством и уволился из телекомпании.

После крушения золотых надежд Ника стала избегать старых знакомых. Наташа Ларионова, жалея Нику, пыталась приглашать их с мужем на домашние вечеринки. Ника не шла. Я, по примеру Наташи, тоже звонила Нике (в редакции у неё появился отдельный кабинет с именной табличкой на двери и прямым телефоном. Её перевели на должность ответственного секретаря, заведующей отделом культуры), но наши разговоры стали натянутыми, и постепенно телефонное общение сошло на нет.

Мы долго не виделись. До меня доходили слухи, один другого нелепее. Говорили, например, что Угольков работает охранником в баре, что у него там «не клеится», и Нике стоит труда сохранять для мужа место.

Я не очень-то верила. Но было ясно: Ника переживает не лучшие времена.

Всё разъяснилось, когда я приехала к ней домой. Это был май, пятница. В маленьком магазинчике у остановки я купила торт и лимон, рассчитывая на долгий разговор.

Ника в майке и спортивных штанах, в носках в цветную полоску, открыла дверь. Лицо у неё было красное и злое, волосы стянуты на затылке в хвост. И она смотрела на меня так, будто впервые видела.

– Привет… – Путаясь и торопясь, я объяснила, что мне нужен номер телефона одного врача. Мануальный терапевт, для Иры Усовой, у неё сын…

– Хорошо… Заходи…

Когда мы проходили мимо комнаты, я увидела Николая. Он лежал на диване и сопел. Из комнаты несло перегаром. Ника указала мне в сторону кухни и ушла в комнату.

В кухне всё было вверх дном. На полу валялись осколки стекла, по линолеуму растеклась лужа томатного сока. Не знаю, почему, наверно, растерявшись от неожиданности, – я шагнула через порог, присела и стала собирать осколки в мусорное ведро. Я не слышала, как подошла Ника, а когда обернулась, увидела, что она стоит, прислонившись к косяку. Ника смотрела на меня скорее всего уже давно, – и каким недобрым взглядом!..

Она протянула клочок бумаги:

– На. Домашний и мобильный. Скажешь, что от меня. Я позвоню ему вечером.

Мы вернулись в прихожую. Молчание было ошеломлённым и враждебным, словно мы были противниками, которые много лет притворялись друзьями, а теперь озвучили правду.

– Спасибо.

Из комнаты донеслось ворчание.

– Я провожу тебя, – Она подтолкнула меня к двери. Сунула мне торт: – Забери! Сама видишь…

Мы вышли на улицу, дошли до остановки. На пятачке под автобусным расписанием я остановилась. Ника сказала:

– Мне очень жаль… что ты попала в такое время…

– Если бы у тебя был телефон, я бы предупредила. Хоть бы мобильный включила…

– Всё равно… – В голосе Ники слышался упрёк.

Она помолчала. Потом сказала:

– Он не всегда такой.

Ника смотрела перед собой, лицо у неё было замкнутое.

– Не всегда. Трезвый он нормальный.

– А… – запнулась я.

– Я хочу тебя попросить: ты не говори никому о том, что здесь…

– Ну что ты.

– Не говори, – повторила она.

– Обещаю. Спасибо тебе…

– Не стоит. – Ника махнула рукой и пошла к своему дому. Я смотрела ей вслед, пока она не свернула за угол магазина, в котором я покупала торт. В спортивных штанах, носках в красно-белую полоску и домашних тапках Ника выглядела незнакомо и пугающе. Я подумала, что она такая же, как и прежде, и по-прежнему проста той простотой, про которую говорят: воровства хуже.

И всё-таки такого кошмара, как пьющий муж, Ника не заслуживала.


В начале лета Ника две недели провела в Москве. Она готовила репортаж с автомобильной выставки, где у неё случился роман с кем-то из делегации крупной компании. Наташа, встретившаяся с Голубевой после её возвращения, рассказывала, что это был состоятельный человек, который потратил на Нику кучу денег, и что Ника изменилась.

«Ты даже не представляешь, как она изменилась», – сказала Наташа.

Ника приехала похудевшая, с кругами под глазами, и решительная, как самурай. Жизнь, вследствие несчастья мужа и его пьянства, сузившаяся было до бесконечной тягостной колеи, вновь распахнулась перед ней многообразием дорог.

Работа и имидж, который Голубева создала себе после конкурса, виделись ей засовами, запирающими дверь в детство, а брак с известным журналистом обозначил перспективы достижения популярности. После несчастья с мужем, она ещё не нашла способа вернуть потерянный старт, зато обнаружила, что существуют не учтённые ею козыри – такие, как молодость и кокетство. Это открытие её перевоплотило. Ника провела рейд по парикмахерским и косметическим салонам, обновила гардероб. Меня озадачил её стиль: платьица с жабо и воланами, глубокие разрезы, юбки в пол; декольте и яркие помады. К тому же она полюбила рассуждать о сексе. У неё появилась привычка ронять между делом фразы, типа: «Мужики, они вообще…» или «Секс – это…» При этом она пристально глядела на собеседника и многозначительно улыбалась.

– Ты знаешь, а ведь она придумала новую игру, – заметила как-то Наташа. – Называется: светская львица местного разлива.

Она была права: Ника ожила. Тем не менее общаться с ней стало ещё тяжелее.

Однажды, когда я думала о Голубевой, мне пришло в голову, что я ни разу не слышала, как она говорит о чувствах, мужчинах. Даже в институте, когда она восторгалась мальчиками из местных рок-групп, это выглядело так, словно они были книжными персонажами. О сексе она тоже не говорила, даже после замужества. Такое ощущение, что эта составляющая человеческого опыта спала в ней крепким сном. И вдруг, почти в тридцать, в Нике случился переворот; будто открыли бутылку с джином.

Голубева позвонила в обед, предлагая встретиться. Выглядело это так:

– Ты дома? Я сейчас приеду! – И всё, гудки.

– Так ты сегодня идёшь? – спросила Ника с порога.

– Куда?

– В «Лимпопо».

Она прошла в ванную и оттуда говорила. Из-за шумевшей воды голос звучал глухо:

– У Дроздовых юбилей совместной жизни. Они ещё две недели назад приглашали. «Лимпопо» – самое модное сейчас место. Там оборудовали отличный танцпол…

Я, доставая тапки, так и застыла. У Дроздовых юбилей. У Наташи Ларионовой и её мужа Игоря – мы с Денисом были свидетелями на их свадьбе. Точно, именно сегодня.

– Я подарок купила. – Ника вышла из ванны и взяла из моих рук тапки. – Бокалы, шесть штук. А ты что подаришь?

Я молчала, а Ника продолжила:

– Всё-таки забыла! А они хотят с тобой увидеться, ждут тебя. Ты когда последний раз в люди выходила? Когда видела Дроздовых, сто лет назад?.. Да и всех остальных тоже.

– Я даже подарок ещё не смотрела.

– До шести успеешь. Пойдёшь?

Я снова вздохнула. Этот вздох одинаково относился к тому, что я забыла про праздник друзей, и к тому, что день желанного покоя был потерян.

– Ну?

– Да.

– Что – да?

– Пойду.

– Ну и хорошо. А у меня к тебе дело. В городе стартует грандиозный проект: клуб – ресторан с кальянной и бильярдным залом. На открытии будут все богачи и модные тусовщики. Пойдёшь со мной?

– Нет.

– Почему?

– Что там делать? В толпе?

– Ну, это совсем другое! Это будет закрытое мероприятие. Понимаешь? Клубные карты… Интерьер, посуда, меню. Развлечения. Общество… Поэтому и открытие с таким размахом. Там даже будет мужской стриптиз. Какое-то известное шоу пригласили на открытие. Пропуска именные, только вип-персонам. Я бы пошла, но одна не хочу.

– Ты – вип-персона?

– Мне рекламодатели устроили. Два билета.

– Возьми Уголькова.

Ника усмехнулась.

– Как ты это себе представляешь?

– Если бы театр. Или кино. Или выставка…

– Ну, почему ты стала такой скучной? – сказала Ника. Достала из пакета и разложила на столе конфеты и халву.

Чайник закипел. Я разлила по чашкам чай.

– Я сразу про тебя подумала. Ну что, у тебя никто не появился?

Я посмотрела на Нику. Она отламывала ложкой халву и, собрав губы, отправляла кусочки в рот. Маникюр у неё был идеальный, перламутрово-розового оттенка, модного в этом сезоне, а халва на ложке тёмная.

– Ну, что ты молчишь, – нетерпеливо сказала Ника. – Я говорю, у тебя, в конце концов, кто-то появился или нет?

Я вспомнила, что когда-то хотела задать ей тот же вопрос. Но не успела: Ника упомянула о Николае. Сколько лет прошло с тех пор?..

– Сколько лет ты замужем?

– О чём ты? – удивилась она, отложив ложку. – Маша, послушай. Ну, сколько можно монашествовать? Ты не думаешь, что вот так можно просидеть всю жизнь? Никаких перемен!

– Я не хочу в ресторан.

– Боже мой! – Ника закатила глаза. – При чём тут ресторан! Главное то, что там будут все богатые мужики города! Куча мужиков, и часть из них, между прочим, разведённые или неженатые, свободные, в общем, уж я-то знаю. Ты что, всю жизнь хочешь одна прожить? Ну, если не муж, то любовник-то тебе должен же быть нужен!

– Я поставила себе цель – найти любовника, – подытожила Ника.

Её взгляд упал на полку холодильника, откуда я доставала масло. Ника всплеснула руками:

– «Бейлис»! У тебя в холодильнике «Бейлис», и ты молчишь!

– Ты же не пьёшь.

– Ой, у меня столько вечеринок… Да и «пьёшь» – это вообще не про ликёр. Ликёр – это для души, в чай добавить.

Я достала бутылку. Ника открутила пробку, понюхала. Плеснула из бутылки в чашку с чаем. Сделала пару глотков, и её глаза затуманились.

– Слушай, тебе не жалко, что жизнь идёт – а движения нет? Я имею в виду, любовные впечатления. Романы. Всё быт, дрязги, суета…

– Настоящий роман был у Ромео и Джульетты. А мы простые смертные.

– Ромео и Джульетта – глупые дети. И к тому же это выдуманная история. А я хочу романа! Серьёзного, взрослого романа. Красивого романа, понимаешь?

Ника мечтательно прикрыла глаза и так сидела, и чуть покачивалась на стуле. Я долила в чай ликёра. Глотнула и послушала, как горло впитывает его мягкий вкус.

– Любить и спать – разные вещи.

Ника открыла глаза.

– Святоша. Все тихони со временем превращаются в святош. Пойдём со мной на открытие «Мачо».

– Клуб называется «Мачо»?

– Ты понимаешь, что жизнь идёт, а мы с тобой проживаем её в эмоциональной пустыне? Женщина должна жить чувствами, поклонением, в этом её предназначение. А мы всё работаем!

Я подумала, что, на мой взгляд, предназначение женщины – вести дом и рожать детей. А Ника продолжала:

– Ты думаешь о том, что ещё пятнадцать – двадцать лет – и твоё лицо покроется морщинами? Грудь обвиснет, ляжки покроются целлюлитом, а волосы станут седыми. На тебя, старую кочергу, уже никто тогда не посмотрит. Всё будет в прошлом, а прошлое не вернёшь! Думаешь ты об этом?

– Я две недели работала, как заведённая, и мне отоспаться бы…

– А я вот хочу в «Мачо». Жизнь последнее время кажется мне пустой. Мне кажется, что жизнь проходит мимо. Поэтому я хочу найти любовника. И богатого при том, чтобы не иметь проблем с местом для встреч… и с романтикой.

Ника навалилась на стол и заговорила, понизив голос:

– Я, понимаешь, хочу быть современной женщиной. У меня же был всего один мужчина, – вот этот, который муж. Один-единственный! Не могу сказать, что он ас… был. Но спасибо ему, он объяснил мне, что взрослые люди делают в постели…

– Но зато какой мужик у меня был потом! – Ника посмотрела на меня и замолчала.

До этого момента она не говорила о выставочном романе. Сейчас говорить тоже не спешила, ждала, что я спрошу. Не дождалась. Вздохнула и закончила:

– Я не с мужем, а с ним только поняла… И теперь хочу отношений, которых у меня никогда не было.

Ника откинулась назад и посмотрела так, будто выдала великую тайну, и теперь я должна сидеть, открыв рот. Я улыбнулась, и она нахмурила брови. Я в очередной раз долила в чашки чай. Ника наблюдала за мной блестящими глазами.

– Конечно, тебе это кажется смешным, – обиженно протянула она. – У тебя-то всё было более чем. Даже теперь, когда Денис ушёл, строишь из себя!..

Лицо у Ники покраснело, губы дрожали. Молчание висело осязаемое, плотное, как грязный воздух. Потом Ника потянулась через стол и погладила меня по руке.

– Не злись.

– А я не злюсь.

– Ну, не обижайся… Прости меня. Ну, я дура неудовлетворённая, я несчастная женщина. Ты же знаешь, что со мной случилось, какая у меня жизненная драма. Мне всё время кажется, что ты из-за этого надо мной смеёшься. Что все из-за этого надо мной смеются. Ну, прости меня! Боже мой, ну что ты так смотришь! Я заплачу сейчас.

И её глаза вдруг действительно налились слезами.

– Никто над тобой не смеётся. Я только думаю, что твои настоящие проблемы не в этом… не в том, о чём ты говоришь… Ты извини, конечно… Но ты не думала о том, чтобы развестись с Угольковым?

– Нет. – Ника помотала головой. – Я не могу с ним развестись. Ты не знаешь, но квартира, в которой я живу, – она не только моя. Это и его квартира. У него дом был в деревне, родительский, я его продала, чтобы эту квартиру купить. Ну, разведусь я, начнётся раздел имущества. Надо будет продавать, а что я куплю потом, комнату в коммуналке? Я привыкла к отдельной квартире, я столько в неё вложила – денег, сил, ты же знаешь. Я привыкла к собственному унитазу и ванне!

Она вытянула салфетку и высморкалась.

Я молчала. Для меня было неожиданностью то, что у Ники могут быть причины жить с Николаем.

– Я устала, – насморочным голосом говорила Ника. – Я хочу уколоться и забыться. Я хочу развлечений, я хочу мужчину, который сможет обеспечить мне яркие впечатления. Тебе всегда везло с мужиками, ты принесёшь мне удачу. Пойдём в «Мачо».

Я не знала, что ответить. Спросила:

– А может, он сам уйдёт?

По лицу Ники было ясно, что я сказала глупость.

– Не уйдёт он. Куда ему идти?

Ника подливала и подливала себе ликёр. Взгляд у неё поплыл, она несколько раз зевнула и неожиданно сказала:

– Можно я лягу? Спала сегодня… пару часов.

Вот такая она, Ника. И не знаешь, пожалеть её или выгнать.

Ника прошла в комнату и завалилась на диван. Через минуту она уже спала. Я смотрела на её расслабленное лицо и в который раз удивлялась её особому устройству, её лёгкости.

Я вымыла и уложила волосы, накрасилась и достала из шкафа одежду. Ника всё спала. В её сумке зазвонил телефон. Я позвала её, потом тронула за плечо:

– Вставай.

– Отвяжись, – грубо сказала Ника.

– Ника!

Она открыла глаза и с недоумением посмотрела на меня. Повела вокруг глазами, и её взгляд прояснился. Ника села и помотала головой.

– Ничего себе, ликёр. Не ликёр, а снотворное.

– У тебя телефон звонил.

Я принесла ей сумку. Ника достала телефон, и, нахмурив лоб, запикала кнопками. Сообщила:

– Ругаемся всё время. Всю ночь сегодня ругались.

– С ним?

– С ним.

– Из-за чего ругаетесь?

– Пьёт, – коротко сказала Ника. – А я хочу ребёнка родить. Но не от пьющего мужика. Поэтому ищу любовника… И богатого – чтобы растить помогал. И вообще…

Ника достала зеркало, посмотрелась и договорила:

– Если будет ребёнок, мне отойдут две трети квартиры. С ребёнком квартиру продать будет нельзя, потому что по закону ребёнка нельзя из лучших условий в худшие. Тогда мне присудят выплачивать ему долю. Докажу, что это не его ребёнок… и его отселят. Коле моему суд присудит: выселиться и ждать выплаты доли. Выплачу как-нибудь, лет этак за пять – десять. Вот такой у меня план, я консультировалась.

Я поразилась до онемения.

– И тебе не жалко будет… Николая?

Я снова сказала глупость, и Никин взгляд мне это ясно объяснил.

– А меня тебе не жалко? Я столько с матерью мучилась! Меня вам всем не жалко?!

Она снова достала платок. Я вышла в прихожую и стала собираться.

Загрузка...