Зов

— Але-а!.. Але, душа моя!.. Але-е-е!..

Старик, опираясь на палку, кричал протяжно и певуче. Овцы разбрелись по горному склону, а Зоро... а старый Зоро и не пастух вовсе, в селе вообще пастуха нет, стадо по очереди пасут, ну и настал черед Зоро. А Зоро, крупнотелый, густоволосый, опирается привычно на палку и зовет:

— Але-а!.. Але, душа моя!.. Але-е-е!..

Так вот с самой зари кличет...

Эх, когда ж это было — весна, утро синее, мягкое, и весь мир синью отливает. И в синей дымке чело Марута-горы. И синее небо выплеснулось в ущелья и растеклось по ним. И на теснины оседает синеватый дух прилепившихся к ним сел. И синь ущелья закипает от неуемного бега реки Талворик... Ягнята и козлята, что стелются у подножия Марута-горы, изумленно знакомятся с весной и с белым светом. Молодняк и мордой, и языком, и настороженным взглядом ощупывает камни и кудрявый мох на камнях, принюхивается к запахам земли, остерегаясь подвоха — пырея и сухих колючек, а воробей вспорхнет — молодняк шарахается. Мохнатые детеныши знакомятся с весной и белым светом, а Зоро — мальчонка лет десяти-одиннадцати в портках из козьей шерсти да в обувке из козьей шерсти, стоит тот Зоро на голубой скале и с силой раскручивает привязанный к веревке камень — жж-жж-жж! — чтоб запустить его подальше в ущелье. Камень со свистом пролетает над головами девчат — те возятся на огороде — и низвергается в ущелье. Это как раз самое интересное: камень со свистом долетает до ущелья, а над ущельем вдруг слабеет и плюх вниз, как подбитая ворона.

Склон горы рябит яркими платьями девчат. Одна из них — маленькая Але, ей лет семь-восемь. Але с черными блестящими глазищами, Але с парой тоненьких косиц. Але босая, в цветастом фартучке, Але огонь-девочка. Как козленок. Ага, тот самый, что у Зоро, белоухий. Скачет себе с камня на камень... Але... На голове венок... Але... Букет горных ромашек на ветру... Маленькая Але... И Зоро вдруг осознает, чувствует, что она, Але, его. Ничья больше — его, и все. Его и этот синий мир, и это согласное утро, и шелкогрудая Марута-гора. И клок облака, светло опустившийся на купол храма Богородицы. И шум извилистой реки Талворик. И дым, курящийся над селом. И козлята с ягнятами, шустрые, вертлявые, они тоже его. Солнце, небо, цветущие камни, скала, на которой крутит он свою пращу — жж-жж-жж! — ага, ага, и эта сумасшедшая праща — его. И Але — на голове венок, скачет козленком маленькая Але с камня на камень — его она, его и ничья больше.

— Але-е!.. Але, душа моя!.. Але-е-е!..

Старик, опираясь на палку, кричит протяжно и певуче.

А то весеннее утро казалось ему таким голубым и прекрасным оттого, наверно, что скоро ожидалось затмение солнца...

Пастушонок с зеленым прутом в руках приметил в то утро для себя, нашел для себя маленькую Але, которую суждено ему было потерять...

И встретил он ее спустя пятьдесят пять лет...

Когда надумал Зоро женить своего младшего, вино для свадьбы решил он купить непременно сам и непременно в Араратской долине... Раньше туго приходилось, старшим сыновьям пир горой не закатывал — подобье свадьбы было, и ладно. А теперь, слава богу, может он все село созвать, для ближних и дальних такой стол будет, что любо-дорого. А уж вина-то, вина отборного должно быть вдосталь. И конечно, из Араратской долины. И конечно ж, домашнего. Как ни убеждал старший сын (у него давно свой очаг, он отрезанный ломоть), как ни уговаривал средний (и у него свое отдельное хозяйство) достать выпивку с винного завода, мол, дешевле выйдет, Зоро на своем стоял, вино должно быть из Араратской долины, и сам он, Зоро, его будет выбирать.

Уже столько сел объездили, и в каждом селе из стольких карасов перепробовал Зоро вино, да ни одно не пришлось ему по вкусу.

Сгущались сумерки, сын хмуро гнал машину. По обочинам шоссе темнели густые ряды деревьев. И вдруг меж деревьями проглянулась дорога. И Зоро почему-то засуетился — проехали уж было, а он руку на руль кинул. Машина соскочила с дороги и запуталась в поросли. Особой беды не случилось — так, пара царапин на двери, но сын вспылил.

— Ты, сынок, не кипятись, — наставительно сказал Зоро. — Нет худа без добра. Это село мне по нраву. — И потом, уже в центре села, попросил остановить машину. — Хорошее вино будет или нет, а тут купим, — и подошел к толпившимся мужчинам.

Вина у всех хватало; каждый готов был отвести Зоро в свой погреб. Только один — худущий такой — молчал, и Зоро именно к нему обратился.

— Отчего ж нету? — ответил тот. — У кого сад есть, у того и вино будет.

— Видит бог, — объявил Зоро, — на свадьбе сына твое вино будем пить. Пойдем к тебе.

Дом, увитый виноградными лозами, дышал ароматом вина. На стволе абрикосового дерева, росшего возле дома, висели связки красного перца. Маленькая резвая старушка снизывала перец с одной связки.

— Ладный, брат, у тебя дом. — И дом, и сад Зоро в самом деле очень уж понравились. — Живи да радуйся.

Старушка живо обернулась на голос. Хотела было кинуть перец в решето, да замешкалась, так и застыла со связкой красного перца под мышкой, стоит себе и с любопытством разглядывает пришельца.

— Твоя нареченная?

— Ага. Твоя землячка.

— Моя землячка? А ну, поди, поди сюда, сестрица, — засмеялся Зоро, — поди, познакомимся.

Старушка резво засеменила к нему, с улыбкой протянула руку, и нарядная связка дернулась под мышкой, зашуршала. Старушка глянула виновато: вот, мол, чем, перцем гостя встречает, да еще землячка.

— Так которое ж будет твое село, сестрица?

А услыхав ответ, Зоро прямо присел, будто в него камнем запустили.

— Сарекан? — с трудом протянул он. — Сарекан? — И хоть старушка стояла совсем рядом, он склонился к самому ее лицу и, сощурившись, заглянул ей в глаза... А глаза старушки были утомленные и невеселые, только где-то в самой их глубине тлели озорные искорки. Зоро склонил голову, задумчиво глянул на связку перца, висящую у старой женщины под мышкой. А потом откуда-то, из далекого далека, явилась улыбка, какая-то виноватая, и запуталась, как в паутине, в его усах. И он прошептал: — Але... — Старушка даже и не услыхала своего имени. — Але... — прошептал Зоро и тяжело распрямился. Выпрямился, подтянулся (таким прямым да ровным сыновья и не видывали отца в последние годы), да, подтянулся он как-то необычно и, глянув поверх головы маленькой женщины, поверх домов и деревьев, выдохнул полной грудью прямо в нагорье: — Але!..

Старушка остолбенело глядела на Зоро, который стоял, полузакрыв глаза, и, обратив помутненный взгляд к горам, повторял ее имя. И в ответ на этот клич, на этот летящий шепот ей хотелось заплакать.

Потом Зоро растерянно посмотрел на старушку и зашептал:

— Я Зоро... Я Зоро, Але... — И, вобрав ее руки в свои ладони, сжал их, притянул к своему склоненному лбу, а потом поднес к губам.

Старушка была в замешательстве. По законам их края женщина должна была приложиться к руке мужчины. И она поспешила поцеловать руку Зоро. Слезы у нее лились вовсю. Застарелые, заблудившиеся на дорогах судьбы слезы вдруг нашли выход — их пристанищем стали руки Зоро.

И как-то так уж вышло, что они ловили руки друг друга, чтоб поцеловать. А связка перца, висевшая под мышкой у старушки, да, связка сухого красного перца болталась, крошась, возле их лиц. Але чихнула. Она, дотоле преспокойненько лившая слезы — и до того ей было сладко плакать, — вдруг потерла глаза, и светлые, чистые слезы помутнели, прогоркли под веками...

Двое детей, двое несмышленышей стояли друг против друга и терли кулаками щипавшие глаза и растерянно смотрели друг на друга.

— Мы подзадержались, отец, — робко произнес сын. Зоро очнулся. Кольнул взглядом сына, потом заметил хозяина и опять глянул на Але и покачал головой.

— Але... — запнулся он, хотел вроде что-то сказать, да обернулся к хозяину. — Значит... твоя нареченная?.. Что ж, добро... — И поспешно добавил: — Где вино?

В погребе хозяин зачерпнул вина медной мерой и подал Зоро с кружкой, чтоб испробовал. А Зоро залпом опорожнил всю меру и похвалил.

— Ого! — Ладонью вытер усы. — На душе прохладно стало... Такого доброго вина я еще не пробовал, Але... Да, хорошо винцо, — и глянул искоса взглядом, отделившимся от него и предназначенным старушке, застывшей в углу погреба. И обратился к сыну: — Теперь понял, сынок, пошто мы столько колесили?.. Понял?.. Вот то вино, какое я искал!.. Наливайте!

— Сколько и почем? — поинтересовался хозяин.

— Весь карас мой! — В голосе Зоро зазвучал вызов. — Лейте без счетов-расчетов! Какая вину цепа? Вино не деньги стоит: вино — вино стоит, Але... Наливайте!

Хозяин подошел, чтобы взять меру, но Зоро не отдал.

— Чем другим лей, это моя чаша.

Сколько ни увещевал хозяин, мол, негоже стоя-то пить, есть дом, есть стол, сядем, мол, за стол по-людски, побеседуем, познакомимся поближе, как-никак с земляком-односельчанином свиделись, Зоро упорствовал. Сын надулся, Але и та вмешалась, но Зоро желал пить только тут — именно медной посудиной и именно из караса.

Старушка в погреб закуску принесла, то да се разложила. Но Зоро к еде не притронулся. Прислонился к стене возле караса, наливает и пьет, наливает и пьет до дна... И утирает усы, и стонет в кулак:

— Але...

Старушка уселась за накрытый ею стол и уставилась на Зоро растерянным взором. Незадолго до того как гость вошел во двор, была она подвижна и шустра, а теперь вся съежилась и стала горсткой старости, и мозги у нее набекрень. Глаза еще пощипывало, а к ним уже снова подкатывались сладостные слезы.

— Благоверного твоего вижу, Але. А кто у тебя еще есть?

— Слава господу, сыновья у меня, братец Зоро, — и решила удержать-таки слезы, — снохи, дочки замужние, внуки. А у тебя кто есть, братец Зоро?

— И у меня, слава господу, сыновья, и снохи, и дочки на выданье, и внуков полон дом. А вот это вино, Але, — Зоро снова наполнил медную посудину, — это доброе вино для свадьбы моего младшего, для его радости, Але... Да, Але, душа моя...

И запел.

Хозяин, склоненный над карасом, глянул снизу на Зоро и про себя улыбнулся — одобрил силу своего вина.

— Ну и славное вино, Але! — сквозь песню напевно воскликнул Зоро. — По соседству, рядышком такое вино, а мне и невдомек. А, Але? — и прилепил к вопросу прерванную песню.

Сын с хозяином домерили вино и были в расчете, а Зоро все пел. Хозяин зажег сигарету и сел возле жены. Зоро пел. Сын отнес в машину полный бурдюк вина, бочонки, вернулся, встал посреди погреба — Зоро пел сам себе в забытьи. Медная посудина была уже пуста, последний ковш он и не заметил, как опрокинул за песней — облился с головы до пят.

— А, Але?.. — Как начал, так и закончил он песню, распахнул глаза, да не увидел никого — ни растерянной Але, ни усмехавшегося хозяина, ни сына, стоявшего рядом с ним, тот отобрал у него медную меру и взял его под руку:

— Пошли, отец.

Зоро высвободил руку и крепче прижался к стене.

— Клянусь Марутой, не уйду я отсюда, Але!

Хозяин в дом позвал, пусть, мол, Зоро отлежится, отдохнет.

— Ну да! Разве ж мне теперь до сна? — и протер кулаками глаза. — Але! — позвал. — Ты куда пропала?

Сын снова его потянул, Зоро отпихнул его и ругнулся — обидел этим хозяина. Как дитя, прирос к стене, и не отодрать. И хозяин укорил его.

— Ты гонишь меня, армянин? — и хотел было двинуться вслед за своим голосом, да не двинулся, только чтоб от стены не отрываться. — Гонишь? Да я все твои карасы поразбиваю!.. Меня гонишь?.. Але!..

Сын с хозяином вынуждены были силой его увести, а Зоро вертел головой вправо и влево — Але искал и не находил. Так и вывели его из погреба.

Старушка, сжавшаяся в волнении, вдруг рухнула на колени и разрыдалась навзрыд. С улицы слышался зов:

— Але-е-е!.. — Никто в жизни никогда ее так не звал, с такой душой, с таким теплом, с такой тоской. Зов был как молитва, как песня, как эхо, сорвавшееся с дальних гор... — Але-е-е!.. — Зов удалялся.

Зоро звал ее на темной улице, и потом за селом, и потом, пока не уснул.

И во сне губы его шевелились: «Але...»

— Але-е!.. Але, душа моя!.. Але-е-е!..

Старик, опираясь на палку, кричал протяжно и певуче. Вверх по склону карабкались двое ребятишек, малец и девчонка, внуки Зоро, дети его младшего сына, того самого, на чью свадьбу привез он вино из дома Але.

После свадьбы сына спустился он раза два в долину повидать Але, потом зима нагрянула, за ней весна пришла, а Зоро все при деле, каждый день забот полон рот. Вспомнит иной раз — спуститься бы надо, проведать, да все недосуг, каждый раз помеха встревает... Так и пролетели годы.

Целых шесть лет.

А нынче... Нынче с утра у Зоро душа не на месте.

Он приглядывал за овцами на горе, что позади села. А напротив лежали ущелья, теснины, наполненные небом, Араратская долина под колышущимся прозрачным покровом, на который кинут серебряный пояс — Аракс. А под шевелящимся, дышащим покровом виднелись шатры Армянского нагорья. Но пред очами Зоро стояло другое утро, другой край, другая весна, другие горы плыли в синеве, другой рекой была перечерчена земля, другой запах вдыхали ягнята и козлята, знакомившиеся с солнцем и белым светом. Там, в том утре, жил и мальчишка-пастушонок с зеленым прутом в руках, и девчата на огороде в пестрых юбках, и крохотная девчушка с венком на голове, скачущая с камня на камень...

— Але-е!.. — устремив взор к горизонту, звал старик. — Але, душа моя!.. Але-е-е!..

Он заметил внучат, только когда они были уже возле него и девочка, словно котенок, ластилась к нему, терлась о его ноги.

— Дедушка, а где овцы?

— Овцы? — Старик не сразу осмыслил вопрос внука. — Овцы... — Взгляд, устремленный вдаль, возвратился к хозяину и обшарил все вокруг. — А что с ними станется-то, милый?

Колени его ныли, земля тянула к себе. Он, кряхтя, сел, но опять горизонт завладел его взором, а в голове вертелось одно.

— Поедим? — Девчушка быстро развязала узелок с едой. — Давай все сразу съедим, дедушка.

«Стаканчик бы вина, — подумал Зоро и тут же решил: — Схожу-ка я к Але».

— А где овцы, дедушка?

«Бог меня, видать, совсем рассудка лишил, — глядя на долину, подумал Зоро. — Але вон, под носом живет, а я ее целый век не видал. Пойду проведаю».

— Овец нету, дедушка.

— Нету? — Зоро, опершись на палку, поднялся. «Пойду Але проведаю». — Овцы вон там, — он махнул палкой в неопределенном направлении. — Идите-ка их соберите да пригоните сюда. И поешьте без меня. А я только домой в село спущусь и назад.

Всю дорогу, пока шел к дому, Зоро клял себя: это надо ж, рядом жить и столько времени не проведать! И поразился — почему? Глаза да ноги, что ли, не целы? Иль не соскучился? Иль нету ни дороги, ни машины?

И как-то так вышло, что злость свою на жене сорвал. В дом вошел уже распаленный.

— Хлеб из твоих рук поганый! — едва переступив порог, затеял он скандал. — Поганый! Ты правой рукой хлеб даешь, а левой душу вынимаешь! Ты меня моей душой кормишь! — все больше закипал он. — Я сейчас эту палку о твою голову сломаю!

И палка Зоро обрушилась на голову жены. Только тут он в себя пришел.

«Господь меня рассудка лишил... Куда уж я такой к Але пойду...»

Старуха стояла ошеломленная.

— Ты мне во всем помеха! — вскричал Зоро. «Верно народ говорит: мы задним умом крепки... В тот день, когда вино пил, мне б забрать Але и увести». — Дети твои мне во всем помеха — дочери твои да сыновья! — «Прямо в тот день надо бы Але посадить в машину и увезти».

И тут же в мозгу его пронеслось, что сын бы воспротивился, не дозволил.

— И твой средний надо мной измывается, и твой младший! Я у них под каблуком. Этот дом — тюрьма! Духу моего тут не будет! Разведусь! — как-то разом и бесповоротно решил Зоро. «Нынче ту развалюху починю, а завтра за Але отправлюсь». — Пусть хоть небо на землю рухнет, все равно разведусь! — упрямо повторил Зоро. «А подобру не выйдет, я ее украду». — Так и знай, хоть подобру, хоть насильно, а все равно разведусь!

И, фыркнув, вышел, сопровождаемый изумленным взглядом старухи.

За новым домом стояла развалюха, старый домишко, дверь в нем кое-как держалась на проволоке. Развалюха была набита старым хламом — покореженная люлька, ржавая жестяная печка, лемех, коса, вилы...

Зоро нашел сносными только два стула и печку, а остальное вынес за лачугу, выскоблил потолок и стены, приладил дверь — привел развалюху в божеский вид.

А вечером, когда сыновья вернулись домой, отец ужо унес в новое жилище свою кровать, кое-какие пожитки, утварь и мешок муки... Теперь был у него свой, отдельный дом, и, сидя у его дверей, он спокойно курил.

Парни переполошились: кто обидел отца? Друг на друга думали, мать расспрашивали, у него у самого, у отца, хотели причины дознаться, но Зоро ответил коротко:

— Так моей душе угодно.

Как ни увещевали, как ни упрашивали, как ни уговаривали, домой он не вернулся и под крышу сыновей, у которых свой очаг, не пошел.

Отделился, и все тут.

На другой день в полдень Зоро был уже в нижнем селе. Прошелся несколько раз взад-вперед под окнами Але, хотел ее на улице увидать. Походил-походил, да и остановился под раскидистой шелковицей, упершейся ветвями в стену дома. Постучал, скрывшись за стволом шелковицы, в окошко, подождал, не покажется ли в окошке Але... Покажется, так он ей знак подаст, чтоб вышла. Еще походил, еще постучал, но Але все не было и не было. На улице только ребятишки вертелись — понятное дело, весна, каждый при деле.

И Зоро ничего другого не оставалось, как войти во двор.

Не успел войти, сразу Але увидал. Под тем же абрикосовым деревом, что и в тот день, она тогда красный перец со связки снизывала. Теперь вокруг абрикосового дерева росли овощи, и Але рыхлила землю.

Совсем она стала крохотная. Плечи опущены, голова склонена набок, и Зоро показалось, рыхлит она землю и ноет. Ни слов он не расслышал, ни напева, но так уж показалось ему, Але песню поет, одну из тех, что исстари пелись в их краю.

Заслышав голос Зоро, старушка резко вскинула голову.

— Але, душа моя, — Зоро прислонил палку к стволу абрикосового дерева и взял руки старушки в свои ладони. — Вот и свиделись... А ты маленькая стала, с горсточку... Как та Але... — И кивнул головой в сторону гор. — Как та маленькая Але... Помнишь?.. День стоял весенний, такой, как сегодня... Помнишь?.. Он у меня и сейчас перед глазами... А ты помнишь?.. У тебя на головке венок был, и ты, как козленок, скок-поскок с камня на камень... Помнишь?.. Душа моя того дня не забудет...

И все вышло так, как и в первую встречу: Зоро выпрямился, затуманенный взгляд устремлен к далеким горам, а напротив стоит маленькая старушка, не сводя в замешательстве глаз с земляка.

— Пошли в дом, братец Зоро.

— Нет, только не туда, только не туда, душа моя, — пылко отказался Зоро. — Вон, — в глубине сада росла молодая яблонька, — пошли под то дерево.

Потом он попросил вина в медной мере и, взяв палку, пошел под яблоню.

— Дело мое праведное, Але, — он взял вино из рук старушки. — Да будет Марута мне в помощь, — выпил вино и деловито распрямился. — Ну, а теперь спрашивай, зачем пришел Зоро.

— Мы земляки, почти что родня, братец Зоро. Таков уж обычай — навещать друг друга.

— И всего-то, Але? — Зоро протянул руку в сторону абрикосового дерева. — Я тебе там напомнил: был погожий день, вроде сегодняшнего, и сердце мое рвалось к тебе, Але.

Зоро подождал ответа, но старушка смотрела на него вопросительно.

— Принести еду, братец Зоро?

— Не надо еды, вина принеси.

«О Марута, — взмолился он про себя, — твоим святым дыханием раздуто пламя, так пусть твое святое дыхание принесет прохладу и успокоение».

— В тот день, — повел опять речь Зоро, как только Але появилась, — в тот весенний день, когда пронзила меня любовь к тебе, ты, Але, вот такусенькая была, — он отмерил вершок от земли. — В тот день меня и осенило: Але, у которой босые ножки в росе, — моя! Моя, и все тут! Поняла?.. Марута в тот день мне любовь дала, да судьба ее у меня отняла. Все было — резня, погром, да бегство, да затмение солнца... Да, Але, затмилось солнце, и мы с тобой друг друга потеряли... Я все верно говорю, душа моя.

Старик отпил вина, зажег новую сигарету и стал ждать, что Але отзовется. А она молчала, склонив голову набок, и ее натруженные пальцы задумчиво перебирали листву.

— Вот ты и опять моя, Але, — зашептал старик, — Не сгинул тот день, Але, не пропал, вот он, тот весенний день, пред моими очами... Ягнята с козлятами резвятся под горой Марутой, а ты...

День, выплеснувшийся из отрочества в это весеннее утро, бархатистый и пестрый, не давал Зоро покоя, и он продолжал:

— Так вот... Пронзила меня любовью Марута, и с того дня этот святой грех во мне, Але... Поднимайся, и отправимся, душа моя...

— Куда? — поразилась старушка.

— Спрашивает куда... Для кого ж я тут сказки сказываю? Вставай, Але, и пошли в мое село. Я от своих отделился. Сколько лет жить-то осталось? С тобой проживем эти годы. Пусть все будет так, как Марутой завещано.

— Спятил, что ли? — приложив ладонь к губам, произнесла старушка в сторону и попыталась было убрать вино.

— Да нет, вино ни при чем, вино не виновато, вот что виновато, — и он приложил руку к сердцу, — только оно, душа моя, и ничего больше... Кому та красивая сказка сказывалась, Але? Зачем мы и явились-то тогда на белый свет, если не положим свои головы рядышком на одну подушку?

А если не должно такое случиться и не должно было случиться, зачем же тогда родилось то синее утро, когда нашел Зоро свою маленькую хорошенькую Але и потерял ее еще до сумерек? Зачем явилось то утро, Але? Явилось, чтоб нарастить грехи и без того грешной земли и уйти? Явилось, чтоб озарить душу Зоро и уйти? Или сказать Зоро: «Есть на свете такая сладость, гляди!» — и уйти? Але... Что это — сон? Чудесная сказка? Нет же, вернулось то светлое утро, вот оно!

— Поднимайся и пошли, — потребовал Зоро.

— Господь свидетель, выжил ты из ума, братец Зоро, — осерчала старушка.

— Украду! — стукнул Зоро кулаком по земле.

Старушка захихикала в ладонь.

— Ну и как же украдешь-то, братец Зоро?

— Ты ж крохотная, с горсточку, кину тебя в мешок и... Трудно поначалу незаметно из села выйти, а потом пусть хоть всем миром на меня идут. Не отдам, и все — моя Але! Украду! — твердо заявил Зоро.

Во дворе послышался мужской голос — звали Але.

— Муж, — старушка заспешила подняться.

— Хороший человек твой благоверный, а все равно украду. Этой же ночью! — Потянул ее за подол и зашептал: — Держи рот на замке, молчком-тишком сиди!

Старушка опять хихикнула и краем фартука утерла губы.

— Вставай, братец Зоро, вставай, в дом пойдем.

— А что мне там делать?.. Я за село уйду, а как стемнеет, я тут как тут, за тобой вернусь. Слово должно быть одно, как господь один.

Хозяин опять подал голос.

— Я тут, — откликнулась старушка. — Братец Зоро у нас!

Зоро потянул старушку за подол и по-мужски показал кулак.

— Украду, Але, — зашептал. — Желаешь иль не желаешь, все равно украду.

— А! — появился хозяин. — Это ты? Добро пожаловать. Вина хочешь? — Засмеялся.

— Очень, братец, хочу, — виновато признался Зоро. — Такого вина, как у тебя, во всем свете нет и никогда не будет. А твое право и гнать меня, и колотить.

Пока то да се, все семейство собралось: двое сыновей Але, две снохи, внуки. Собрались, уселись за стол.

«Стол большого рода-племени, — про себя отметил Зоро. — Вроде свадебного стола... Марута свидетельница, то наша с Але свадьба».

Все семейство было радо Зоро, а сыновья Але прямо-таки взволнованы. Когда Зоро вино покупал, их дома не было. Знали, приходил материн земляк, забавный старик, медной мерой вино пил без счету — пил и пел, пел и пил, еле его из погреба вывели. Еще как-то появился, да они его не видели. И вот, поди ж ты, теперь этот интересный старик их гость. Усы у него белые, густые, морщины как резцом высечены, говорит громко, пьет с удовольствием, до дна, и тут же по новой наливает.

— Ты, стало быть, материн брат будешь, — сказал младший восторженно. — У нас с материнской стороны совсем родни нету, вот ты и будешь.

«Хочешь, чужаком меня считай, хочешь, дядей, это твое дело, — ответил мысленно Зоро. — Все равно твою мать этой ночью украду... Украду, сынок...»

Младший очень уж на мать был похож.

«Этот парень должен был быть моим сыном», — подумал Зоро и задал вопрос:

— А твоя нареченная которая будет?

И жена парня, сидевшая рядом с Зоро, очень ему понравилась. Он погладил ее по голове.

«И эта красивая сноха моей снохой должна бы быть».

— Ваше здоровье! — Он залпом опустошил два стакана и еще пристальней взглянул на парня. Зрачки у того весело искрились, в глазах плескалась песня. Ага, песня. Зоро заметил, что молодые с такими вот глазами все сплошь голосистые. — А ты петь умеешь, милый?

— Умею, — весело ответил парень.

— Ну, раз так, спой для своего дядюшки.

Пока он пел, Зоро выпил еще и почувствовал, что в глазах у него помутилось... Так скоро?.. А ведь он маленькими стаканами пил... Значит, больше пить не нужно... Зоро не для выпивки-закуски сюда явился... Пусть хозяин пьет, пусть он хмелеет... Пусть сыновья пьют... А у Зоро есть цель... Где же Але?

Старушка суетилась, семенила взад-вперед, и на губах ее играла улыбка.

— Молодец, сынок, — Зоро поднес стакан ко рту и призадумался, то ли пить, то ли не пить, но все-таки выпил. — Ты потом еще лучше петь станешь... Только вот песня твоя не та, сейчас другую нужно... Теперь твой черед меня послушать.

И перед тем как запеть, Зоро закрыл глаза, склонил голову и качнулся всем корпусом и покачивался, покачивался, пока не вырвался первый звук его песни: «А-а-а-ах!..» И вместе с восклицанием он вознес над головой руки, и песня полилась... Пел он хрипловатым, надтреснутым старческим голосом, закрыв глаза и надрывая себе в забытьи душу.

Песня была о горах в красивых камнях и пестрых цветах, о телеге, ползущей вверх по горной дороге, и о волах, идущих к небу, и о круглом просяном поле, что стелется внизу и залито солнцем.

Зоро поднял руку над головой и опустил ее, опрокинул бутылку. И красавица сноха отстранилась, чтобы дать место поющей руке старика. А в песне были и подпаски с зелеными прутьями в руках, и девушки в пестрых передниках на огородах...

Песня была о горах и любви...

Зоро допел песню, но все еще покачивался, весь во власти ее ритма, и глаза у него были еще закрыты, и в ее уже завершенную мелодию вдруг проник зов:

— Але-е-е!..

Хозяин не понял, то ли песня так кончается, то ли имя его старухи назвал Зоро.

Але, бросив дела, съежилась за краешком стола. Не было в ней больше бодрости, кипевшей минуту назад, и исчезла улыбка, прятавшаяся в уголках губ. Просто печальная усталая старушка смотрела и смотрела на своего земляка.

— Але-е-е!.. — Зоро глядел за окно, туда, на горы, где уже гасло солнце. — Если б не было на земле закатов, — певуче зашептал Зоро, — ни полдней, ни сумерек, ни ночей, ни зимы, ни осени. А только теплая весна. Весна да утро... И чтоб не вырастать. Чтоб дитя дитем оставалось. Я на большом камне, а ты в росистой траве с венком на голове. Да, чтоб на голове у тебя был венок, Але... Але...

— Мам, это он тебе. — Все, примолкнув, слушали монолог старика, и младший сын хозяина разволновался. — Ма, да ведь дядя Зоро тебе говорит... Сядь возле дяди Зоро.

А матери было трудно встать.

Сын помог, поднял ее, привел, усадил возле Зоро.

— Марута, Марута! — Зоро встал и обнял старушку.

И старушка прижалась лицом к его груди, а Зоро склонил голову, коснулся щекой волос Але и, полузакрыв глаза, смотрел вдаль, за окно, и певуче звал:

— Але-е!.. Але, душа моя!.. Але-е-е!..