Зов предков

Глава 1. Урус

Где-то в Сибири. Ноябрь 1836 г.

С неба падали хлопья пушистого снега. Они опускались на высокие вековечные сосны, в чьих кронах протяжно завывал ветер, на замысловатые юрты, облепляя конусообразные крыши, и на их обитателей, разбивших лагерь посреди сибирской тайги. Это временное поселение принадлежало древнему и таинственному племени Айеши, в чьих жилах текла кровь их прародителей — наг.

Солнце уже давно взошло на небосвод, хотя сейчас, из-за обильно падающих снежинок, увидеть его было не так-то просто, но белый свет, царивший вокруг и отражающийся в летящих хлопьях, свидетельствовал о том, что утро в полном разгаре. Лагерь тоже уже давно пробудился ото сна: женщины племени Айеши принялись за приготовление пищи, из многих юрт потянулся ароматный дымок; дети, крича что-то на родном языке, напоминающем змеиное шипение, забегали туда-сюда, представляя себя настоящими монгольскими воинами, времен расцвета империи; а мужчины — мужчины сгрудились в кучу и что-то увлеченно обсуждали.

А комья снега летели дальше, рассыпаясь по лагерю и опускаясь где придется. Некоторые из них выбрали целью голову странного человека, покорно сидящего на бревне возле догорающего ночного костра, на шее которого отчего-то сжимались деревянные колодки. Снежинки обильно покрывали его длинные спутанные черные волосы, цвета вороньего пера и лишь один белый локон, спадающий на глаза, неестественно выделялся на фоне темной головы. Казалось, что этот локон сотворил сам снег, не захотев таять и оставшись навсегда, хотя конечно это было не так, и белая седая прядь свидетельствовала совсем о другом, о пережитом давно, в глубине Кавказа. Хотя за последний год она стала и длиннее и шире, но и испытаний, выпавших за это время на голову ее обладателя, хватило бы на целую жизнь.

— Эй, Урус! — подойдя к человеку с седой прядью, окликнул один из монголов — плотный, даже слегка толстый воин с круглым лицом, змеиными глазами и реденькими тоненькими усиками, спадающими по лицу, словно у китайского болванчика.

Тот, кого обозвали Урусом, поднял голову. Совсем спокойно на монгола взглянули глаза — серые и холодные, словно шкура волка сибирской зимой.

— Что тебе? — с шипением выговаривая слова древнего языка Айеши, произнес Владимир Волков.

— Пойдешь на охоту с нами, — объявил монгол.

— Зачем это, Джау Кан? — удивился Владимир. — Да и к тому же срок моего наказания еще не истек!

— Кому-то ведь надо нести на своих плечах добычу назад, — произнес Джау Кан. — Это работа не для воинов и охотников, это работа для рабов, таких как ты! — И монгол усмехнулся.

— А мое наказание?

— Считай, что я его отменяю! — С этими словами Джау Кан выхватил саблю и, взмахнув ей, ударил возле шеи Владимира. Наточенный до остроты клинок вонзился в деревянную колодку и разрубил ее пополам, остановившись лишь у самого горла Волкова. Некогда дворянин, а ныне монгольский раб, ощутил на шее холодное лезвие, но не повел и бровью.

Джау Кан усмехнулся этой показной храбрости, а может и безразличию к собственной судьбе русского раба и убрал клинок. Владимир же поднял руки и, освободившись от разрубленной колодки, выкинул ее в догорающее кострище.

— Думаю, что Шинь Си Ди этого не одобрит, — потирая затекшую шею, произнес Волков.

При упоминании имени вождя с лица Джау Кана сошла улыбка.

— Хан прибудет только завтра, — сказал монгол. — А пока за племя отвечаю я, и если я считаю, что мне нужен лишний раб, то я вполне могу отменить его наказание.

— Как скажешь, — пожал плечами Владимир. — Ты же главный… конечно, пока не вернулся твой хан.

Узкие змеиные зрачки Джау Кана, свидетельствующие о его принадлежности к высшей касте племени Айеши, сузились и внимательно посмотрели в холодные глаза Волкова, а затем монгол вдруг рассмеялся:

— Ха-ха, тебе надо было родиться одним из нас, Урус. Умеешь ты жалить собственным языком не хуже наших отцов!

— Я на своей шкуре прочувствовал, как жалят твои отцы, и поверь мне, не так уж они и сильны! — Владимир с вызовом посмотрел на монгола, а затем продолжил, — Я лично лишил жизни не один десяток твоих прародителей и, как видишь, я еще жив. — Волков усмехнулся. — И даже твой хан боится убить меня.

В змеиных глазах монгола промелькнули следы гнева, но он сдержался, считая себя выше русского раба.

— Все же тебе стоит следить за своим поганым языком, Урус, — надменно бросил Джау Кан. — Пусть ты и выбрался из логова отцов живым и даже сумел каким-то непостижимым образом пересилить их яд, но все же не переоценивай собственного значения. Ты всего лишь раб, и однажды терпению хана может настать конец, так что лучше знай свое место, Урус! — Монгол на секунду замолк, вглядываясь в серые и безразличные к его словам глаза Волкова, а затем, скривив лицо, продолжил, — Так или иначе, но через полчаса будь готов, мы отправляемся на охоту!

— Ты знаешь, Джау Кан, что я всегда готов.

— Этим ты мне и нравишься, Урус! — Монгол хохотнул и, развернувшись на месте, уже было собирался отправиться по своим делам, но вдруг все же бросил на прощание, — И старайся ценить тех, кто относится к тебе лучше, чем остальные!

И эти слова являлись чистой правдой, поскольку Джау Кан, наверное, был единственным в племени Айеши, кто хотя-бы не проявлял лютой ненависти к русскому рабу. Остальные же монголы ничуть не смущались своих чувств: женщины шипели, словно змеи, при виде его; дети норовили исподтишка, и впрямую, бросить грязью или снежком; а мужчины, мужчины с презрением смотрели на него, будто на грязное животное или чумного; они отдавали приказы, если им что-то требовалось и не старались вступать в лишние разговоры, а если им все же приходилось это делать, они впадали в бешенство и часто кидались с кулаками. Но Джау Кан оказался другим, он не вел себя с презрением, как остальные воины, он говорил с Волковым не как с рабом, скорее как со слугой, будто барин с крепостным. Что впрочем, отнюдь не льстило потомственному дворянину. Но со времен попадания в Сибирь Владимир уже привык, что его происхождение в этой далекой, зауральской земле, совсем не берется в расчет. Здесь он никто, здесь титул не играет роли: в остроге он был простым каторжником, а здесь еще хуже — здесь он раб! Поэтому, хотя Волков и не признавался себе в этом, но он даже испытывал своего рода благодарность к Джау Кану за его своеобразное отношение. Впрочем, это не помешало Владимиру поклясться, что монгол тоже умрет! Как и его хан — Шинь Си Ди!

Вот кого Волков мечтал убить больше всех на свете! Ненависть к вождю племени Айеши пересилила все остальные чувства, даже желание поквитаться с Рябовым сейчас не казалось таким неистовым. Хотя, коварный граф тоже заслуживал мести Владимира, поскольку именно благодаря его хитрости дворянин и угодил в Сибирь, да при том еще убив близкого друга — Павла Зайцева. Да, Рябов был виновен в этом, но не его рука нажимала на спусковой крючок, это сделала рука Волкова. Именно Владимир спустил курок, хотя и не целил в друга, но хитрец граф сбил прицелы, что, впрочем, ничуть не приуменьшало вины Волкова, как и вины Рябова.

«Ну что ж, когда-нибудь подлец поплатится за свою хитрость, — уверял себя Владимир. — Но сначала нужно отомстить за смерть Мартина и выбраться из Сибири».

А убийцей Мартина де Вильи — близкого друга и наставника с самого раннего детства, был именно хан Шинь Си Ди. Именно его черный искривленный ятаган пронзил сердце пройдохи-испанца в тот самый миг, когда уже раненый Мартин лежал на руках Владимира. Этот поганый монгол мог взять де Вилью живым, как и Волкова, но он предпочел убить его и заполучить лишь одного раба.

«Однажды, сукин сын, мой клинок точно так же пронзит твое сердце! — думал Владимир. — И я буду с наслаждением смотреть в твои змеиные глаза и наблюдать, как жизнь покидает их».

Месть! Не лучший мотиватор, как говорят ученые мужи, но самый сильный и действенный! Тем более, когда у тебя не остается ничего другого, то мысли о мести — это единственный способ выжить и сохранить рассудок, который по ночам посещают видения.

Поначалу Волков и правда думал, что сошел с ума, ведь каждый раз, когда он засыпал, к нему приходили сны о непонятном и чуждом мире, мире, населенном драконами и ящерами: летающими, ползающими, бегающими и прыгающими, но страшнее всех в этом мире были наги — ночные охотники, умные и хитрые, словно люди, но куда опаснее. Со временем Владимир осознал, что эти видения — часть памяти наг, перешедшей к нему вместе с их ядом, каким-то образом, не убившим его и приоткрывшим завесу к их прошлому. Теперь Волков знал, что эти видения, что приходят к нему каждую ночь стоит только закрыть глаза, это образ первозданного мира, мира, где когда-то царствовали эти ползучие твари, мира, которому однажды наступил конец, пришедший в виде небесной кары. Времени разобраться в этом было предостаточно.

Прошел ровно год, как Владимир простым каторжником впервые увидел Сибирь. Потом был острог, побег, найденная в пещере старая карта, принадлежащая покойному тамплиеру, и рискованное предприятие по поиску неведомых сокровищ в древнем, казавшемся мифом таежном городе. Город был найден, но он не ждал искателей приключений с распростертыми объятьями, желая поделиться богатствами. Вместо этого отряд авантюристов встретило монгольское войско, неведомого доселе племени Айеши, уничтожившее почти всю группу еще на подступе к главному храму — величественной Черной пирамиде. Немногие из уцелевших успели прорваться внутрь, в надежде укрыться там — но они ошибались, за что поплатились еще дороже тех, кто пал у подножия храма. В пирамиде оказалось еще страшнее: хитрые, смертоносные ловушки, работающие по сей день и стражи, будто сошедшие со страниц древних индусских преданий — наги — ужасные полулюди-полузмеи. В схватке с этими мерзкими тварями пали почти все остальные выжившие, и лишь троим по какой-то нелепой случайности или по высшему провидению удалось покинуть живыми стены Черной пирамиды. Счастливцы, сказали бы о них поэты и непременно ошиблись бы. Счастье было не долгим, Айеши никуда не делись, они остались у стен древнего храма, на случай, если кому-то все же удастся избежать клыков и когтей наг. На троих выбравшихся напали: первым пал бывалый унтер-офицер Малинин; де Вилья и Волков сражались, как дикие звери, но и их силы были не равны, против сил почти сотни воинов. Мартину тоже не повезло — лучник выпустил смертоносное жало и поразил испанца. Раненного, обессилившего де Вилью, прямо на руках Владимира, добил предводитель монгол — воин в вороненных доспехах — хан Шинь Си Ди. А сам Волков угодил в плен, но лишь только после того, как успел поквитаться с лучником, ранившим друга и наставника, и лишить жизни еще не одного воина. Только после этого, его словно дикого волка, загнанного стаей псов, окружили и, вымотав окончательно, хитрым ударом в спину лишили сознания. Но его не убили, по причинам понятным лишь хану Айеши — Шинь Си Ди сохранил ему жизнь, сделав рабом.

И вот уже почти десять месяцев Владимир Волков находился в плену у монгол. Снег уже успел сойти с сибирской земли и растаять, весело запели птицы, звери сменили зимние шубы, а свежая трава сумела взойти и вырасти, а затем усохнуть и пожелтеть вновь и лишь для того, чтобы дать новому покрову лечь на нее сверху белым пушистым одеялом. А некогда гордый и самонадеянный дворянин все так и находился в плену и обещания, данные им о мести, все так и не были исполнены.

Конечно, за эти десять месяцев он пытался бежать и не раз. Но ни одна из попыток не увенчалась успехом. Каждый раз его ловили, наказывали — вся спина уже превратилась в сплошное кровавое месиво от розг экзекуторов, и памятное еще по острогу наказание шпицрутенами уже не казалось таким уж невыносимым. А после на его шею надевали тяжелые деревянные колодки и заставляли ходить так целый месяц. Но Волков все равно не сдавался, надежда не покидала его ни на минуту, и раз за разом он был готов действовать вновь, хотя обстоятельства и поменялись. После последней неудавшейся попытки, после жуткого наказания, чуть было не лишившего его жизни, хан Шинь Си Ди пообещал, что если Владимир совершит еще хоть одну попытку, то он навсегда лишит его способа нормально и безболезненно передвигаться — просто вспоров ему ступни и вшив туда конский волос. Волков был наслышан о подобном изуверстве монгольских племен и знал, что тогда каждый его шаг будет отзываться в теле страшной болью. Поэтому он решил приостыть и теперь выжидал, обдумывая новый план.

А ведь задуматься и в самом деле было о чем. За время, проведенное среди Айеши, Владимир узнал многое об этом странном и загадочном племени. Но первое что следовало усвоить — они другие! именно что «другие», в полном смысле этого слова!.. Айеши не люди!.. хотя… если считать наполовину… Первое, что бросалось в глаза — это их странные зрачки: не людские, а змеиные. Сначала Волков не отдал этому должного внимания, решив, что это намеренно задуманная оптическая иллюзия, создаваемая монгольским взглядом в момент боя, из-за их лисьих шапок с пришитыми поверх стеклянными пуговицами, имитирующими глаза. А возможно Айеши просто пережрали грибов, что как выяснилось впоследствии — они делать любители. Но впрочем, не об этом и речь… У женщин и простых соплеменников, не воинов, а работяг, глаза были обычные, хотя и удивительно черные, как два уголька, истинные же воины племени Айеши гордо взирали на мир глазами змей! В этом крылся страшный и извращенный секрет, непонятно по какому закону природы, для Владимира, существующий…

Раз в год десять женщин, взяв с собой еду и одежду уходили в Черную пирамиду… через месяц возвращалась одна! На памяти пленного дворянина было именно так… Полуживая, замученная, истерзанная, напуганная до безразличия женщина вернулась с дитем под сердцем. За ней ухаживали, пока бедняга не родила, а после бросили на произвол судьбы, потеряв всякий интерес. Волков думал, она умрет. Но ничего, женщина оклемалась, сейчас в этот утренний час она, наверное, варит похлебку у себя в юрте, улыбка у нее все столь же замученная и дикая, зато к ней по ночам ходит один из воинов. Конечно, ребенка у нее забрали. Истинные, чистокровные Айеши, пусть и в одном поколении, воспитываются отдельно. Впоследствии они становятся кем-то вроде правящего класса, а самые сильные производятся в ханы. Живут эти полулюди-полузмеи тоже гораздо дольше обычного человека, как слышал Владимир со слов Джау Кана: хан Шинь Си Ди правит уже сто сорок лет. Сейчас именно он является самым сильным из воинов и посему вождем племени. Круглолицый монгол с усами, как у китайского болванчика, поведал это с какой-то печальной улыбкой. Волков понял что за этим что-то кроется, и потому не отстал от Джау Кана с расспросами, к тому же правая рука Шинь Си Ди был единственным, кто разговаривал с русским рабом, а посему мог пролить хоть какой-то свет на историю племени полулюдей-полузмей. Джау Кан долго отнекивался, не желая делиться с пленным секретами своего народа, но настойчивость Владимира и интерес монгола к русскому дали результаты. Когда урывками, когда небольшими рассказами или случайными диалогами, но Волкову все же удалось составить хоть какое-то представление об истории этого древнего народа, но и того что он узнал, было достаточно, чтобы поразиться до глубины души.

Оказалось, что Джау Кан уже очень стар и, как выяснилось, именно он когда-то был предыдущим ханом. Но однажды молодой, сильный и самоуверенный воин отобрал у него этот титул. «Черный ятаган изменил мне в тот день, — как-то рассказал монгол, — и я по праву передал его сильнейшему». Но новый хан не лишил жизни предшественника, как то часто случалось до этого, а возвел по правую от себя руку, желая учиться у него и впитывать мудрость прошлых веков. «Шинь Си Ди умен и рассудителен, — говаривал о своем победителе Джау Кан. — Им правят не инстинкты, а разум. Поэтому он не совершает ошибок». Но вот Владимир так не считал, уверяя себя, что одну ошибку хан все-таки допустил, а именно, сохранив ему жизнь. «…И за эту непростительную ошибку Шинь Си Ди однажды поплатится жизнью», — клялся себе Владимир.

Но пока было еще много того, что занимало думы Волкова в свободное от рабской работы время. Джау Кан так же поведал и о великих ханах прошлого. Несколько имен заинтересовали Владимира куда больше прочих, поскольку поверить, что их обладатели принадлежали племени Айеши, значило усомниться в истинности истории, но впрочем, сомневаться в ней Волков уже давно научился — спасибо взглядам старого испанского лиса.

Одним из таких ханов, как это несложно догадаться, был Тэмуджин[23] — великий собиратель степных народов и основатель Золотой Орды, нареченный впоследствии ханом ханов. Подобное ничуть не удивило Волкова, поскольку большинство монгольских племен уже давно оспаривали право рождения легендарного правителя. Но после всего пережитого и увиденного, как и после долгих бесед и углублений в рассказы Джау Кана, Владимир стал склонен верить тому, что Чингисхан действительно был получеловеком-полузмеем из рода Айеши, поскольку появление такого хана соответствовало истинным целям племени. Так было и с другим именем, что довелось услышать Волкову из уст Джау Кана. Великий император и завоеватель Цинь Шихуанди[24] — собиратель китайских земель и основатель династии Цинь, тоже являлся выходцем племени.

— Испокон веков Айеши уходили в мир, к близким и родственным народам, в чьих жилах текла наша кровь, — говаривал Джау Кан. — Одни становились правителями, другие основывали семьи, третьи делились знаниями с достойными об истинном нашем рождении, чтобы те никогда не забывали кто их настоящие отцы и какова цель.

— Но какая она ваша цель? — спросил как-то Владимир, когда круглолицый монгол оказался довольно словоохотлив. — Захватить весь мир, как того хотели Чингисхан и Шихуанди?

На что Джау Кан лишь усмехнулся тогда и молвил:

— Истинная цель не в покорении и захвате других, для славы и величия способных на это. Истинная цель в другом! Она подвластна не сиюминутному правителю, а лишь великому Времени. Истинная цель сделать так, чтобы все вернулось на круги своя, пусть и в измененном виде. Истинная цель избавить мир от таких, как ты! — указуя на Волкова, сказал монгол, — от детей иных отцов и иных богов!.. Когда-то давно в незапамятные времена мир принадлежал нашим отцам, но потом пришли ваши боги и уничтожили почти всех его обитателей, загнав отцов под землю. Так наступило ваше время, время детей иных отцов. Но, как и ваши прародители, вы способны лишь уничтожать себе подобных. В бесчисленных схватках между собой пали ваш отцы, эта судьба не минует и вас. Белый человек способен лишь убивать белого человека, такова его природа, поскольку такова природа его отцов. Мы же другие, мы дети змей. Нас породили в противовес вам, чтобы Мать Земля помнила свое истинное семя! И наша цель в том, чтобы дети иного, истинного семени — жили, росли и множились и чтобы однажды на этот мир смогли посмотреть только наши глаза, глаза детей, в чьих жилах течет кровь истинных отцов! Но для этого вы, как омерзительная ошибка природы, должны исчезнуть!

Разбирался ли Джау Кан сам в причинах и событиях породивших подобную цель? Этого Владимир не знал. Кого монгол считал отцами подобных Волкову людей, тоже осталось загадкой. Знал ли он вообще это или же за сотни лет долгой жизни, бывший хан, а ныне правая рука Шинь Си Ди научился лишь говорить так, как его учили предки и верить в их заветы, не рассуждая и не задумываясь? Об этом молодой дворянин так и не узнал. Да впрочем, это было и неважно, ведь Джау Кан был одним из Айеши, именно его рука в самый последний момент лишила Волкова сознания, из-за чего он так и не сумел отомстить за смерть Мартина и угодил в плен, а значит, старому монголу тоже суждено умереть, как и его любимому хану.

— Ну что, Урус, ты готов? — неожиданно раздался голос Джау Кана.

Волков поднял взор и посмотрел на вновь подошедшего монгола, добродушно улыбающегося.

— Ты же знаешь, что я всегда готов, Джау Кан, — хитро, совсем по-волчьи, улыбнулся Владимир и поднялся во весь рост, расправляя затекшие за месяц пребывания в колодках плечи.

Белые хлопья уже давно прекратили кружиться. Небесная гладь выглядела чистой и безмятежной. Самое отличное время для начала охоты.

Глава 2. Опасная охота

Из лагеря вышли впятером. Джау Кан с неизменной саблей у пояса, с луком и колчаном чернооперенных стрел за спиной; двое монголов — охотников из истинных Айеши и два помощника: один из нечистокровных, что занимал в племени положение близкое к рабскому, и дерзкий невольник Урус, чьему сопровождению все, кроме предводителя, были явно не рады, отчего и смотрели с вызовом и ненавистью. Но подобные взгляды мало заботили Волкова, за десять месяцев, проведенных в плену, он привык к ним и даже стал находить в них какую-то прелесть.

Ноги охотников и сопровождающих тихо ступали по свежему, только что выпавшему, девственному снегу. Снег был мягкий, и создавалось впечатление, будто шагаешь по пушистому ковру. Кроны деревьев и кустарники сплошь покрывали белоснежные хлопья, отчего растения походили на неведомых сказочных созданий. Так бывает только в начале зимы, когда вокруг еще свежо и тепло, когда генерал Мороз еще не пробудился и не напустил злые холода, когда снега еще мало и он влажный, воздушный и пушистый, что позволяет ему облеплять деревья, укутывать кустарники и ложиться белым саваном поверх земли. Потом, когда генерал Мороз уже пробудится окончательно и ударит холодом из ледяных пушек, снег станет жестким, похожим на крупу, ветви деревьев под его тяжестью сбросят большую часть своего пушистого одеяния и не будут уже столь красивы, сугробы завалят небольшие кустарники, заметут дорожки и все вокруг будет белым-бело, но уже не столь прекрасно, как вначале. Но, а пока этого еще не случилось, и лес вокруг сиял девственной красой, благоухая свежестью и… свободой.

От этого чувства у Владимира сжалось сердце. Он шел предпоследним, ступая след в след за охотниками. Мучительная жажда свободы колыхнулась в сердце, опасная и предательская мысль родилась в голове: «А что если рискнуть?! Выхватить саблю у идущего впереди воина и быстро всадить ее тому в спину, потом одним резким движением развернуться и разрубить горло полукровке, поскольку его тоже нельзя оставлять в живых. Но к этому времени второй воин и Джау Кан будут уже готовы! Возможно, с охотником и удастся разобраться быстро, хотя скованные цепью ноги и отнимут драгоценные секунды, но вот старый опытный монгол — от него можно ожидать чего угодно! Скорее всего, он просто прикончит меня из лука или ранит так, что я не смогу больше сражаться». Волков вздохнул. «Нет, сейчас не время», — сказал он себе и медленно поплелся дальше.

Вдруг один из охотников резко остановился и напрягся. Еще мгновение и он натянул тетиву лука и выпустил черную стрелу. Стрела просвистела в воздухе и с глухим звуком вонзилась в дерево. Волков пригляделся и увидел маленького зверька, пригвожденного к сосне. Это был соболь, зверь которым богаты сибирские леса и который очень высоко ценится за пушистый темно-коричневый мех. Именно из-за обилия пушнины и ее дороговизны в Сибирь когда-то и потянулись первые поселенцы.

— Иди, принеси! — приказал удачливый охотник Владимиру, а затем, обращаясь к товарищам, весело добавил. — Порадую какую-нибудь девку сегодня! Я ей зверя на воротник, а она мне… — И монгол громко расхохотался. Простые человеческие радости были отнюдь не чужды представителям племени Айеши, пусть даже и истинно рожденным от семени наг.

Впрочем, Волков не стал дослушивать красочно описываемые монголом любовные утехи, а поплелся за соболем. Дойдя до места, Владимир выдернул из дерева стрелу с нанизанным на нее мертвым зверьком и уже было собирался возвращаться, но неожиданно заметил два маленьких молодых деревца, макушки которых оказались переплетены меж собой, создавая подобие арки. «Мало ли какие причуды может сотворить природа», — подумал молодой дворянин и тут увидел сплетенную из сухой травы куколку, привязанную к верхушке лесной арки. Рука сама собой потянулась к странной игрушке, как вдруг раздался крик и черная стрела, просвистев совсем рядом с шеей Владимира, вонзилась в дерево.

— Не смей! — кричал Джау Кан. — Не трогай!

Сломя голову монголы уже бежали к Волкову, махая руками и требуя отойти назад. Но впрочем, молодой дворянин и сам не захотел лишний раз испытывать судьбу и отошел на два шага, с непониманием и удивлением поглядывая не странную куклу.

— Никогда не прикасайся к деревьям Йонни! — подбежав к Владимиру, строго сказал Джау Кан.

— Почему? — удивился Волков. — Что это вообще такое? Какие-то шаманские тотемы?

Старый монгол покачал головой:

— Нет. Эти деревья отмечают тропы Йонни. Мы не можем ходить по ним, таков закон, такова договоренность!

— Йон-ни, — растягивая странное слово, повторил Владимир. — Кто это такие? Какое-то племя?! Ха, — он усмехнулся, — а я думал, что в этих местах нет никого, способного напугать великих Айеши — детей божественных змей.

— Мы не боимся ничего, белокожий пес! — выругался монгол, что подстрелил соболя, и уже было задрал руку, чтобы наказать дерзкого Уруса, но Джау Кан остановил собрата.

— Не надо, Чинги, — покачал головой старый монгол. — С ним лучше словами.

Владимир посмотрел на Джау Кана, но взгляд того был строг и недоволен.

— Йонни — это не какое-то племя, — начал монгол. — Йонни — это лесные духи, мохнатые люди. Они стары, как и наши отцы, они были во времена, когда человек еще не осквернил Матушку-землю своею грязной стопой. Они были до нас и до вас, и потому у них больше прав на эти леса. И из-за этого мы не смеем нарушать их границы, а они не нарушают наши.

— Лесные души, мохнатые люди, — повторил Владимир, а затем рассмеялся. — Любите же вы Айеши всякие сказки.

— Сказки говоришь. — Лицо Джау Кана осталось каменным. — Ты — тот, кто воочию увидел город Сынов Неба, кто вернулся живым из Лунного дома и лицезрел наших отцов, и после всего этого ты можешь сомневаться в существовании Йонни?! Да, Урус, ты по-настоящему глуп. — Старый монгол покачал головой и даже с каким-то сочувствием заглянул в глаза Волкова, но говорить больше ничего не стал и, отвернувшись, побрел прочь от тропы неведомых Йонни.

Следом за Джау Каном двинулся и Чинги — удачливый охотник на соболя, затем полукровка. В спину Владимира толкнул третий охотник: ну что, мол, встал, пошли. И молодой дворянин тоже тронулся, в последний раз взглянув на переплетенные деревья Йонни и задумавшись над словами старого монгола.

А вскоре Айеши набрели на след лося. Отпечатки копыт виднелись на белом снегу маленькими идущими друг за другом ямками. Чинги определил, что след довольно свежий, и зверь прошел здесь всего четверть часа назад, Джау Кан кивнул, согласившись с молодым охотником, и отряд двинулся в погоню.

Тихо, почти в молчании, след в след друг за другом они пробирались через заснеженный лес, когда Джау Кан вдруг резко остановился и поднял правую руку вверх, а затем сжал ее в кулак, призывая к полной тишине, и пальцем указал куда-то вперед. Владимир проследил взглядом за пальцем Джау Кана и, вправду, вдалеке за деревьями и кустарниками увидел коричневое пятно. Пригляделся и различил черты сохатого: огромное туловище, могучую голову и раскидистые, словно ветви старого лиственного древа, рога. Но зверь стоял очень далеко, и Волков подумал, что даже из ружья с хорошим прицелом взять его с такого расстояния затруднительно. Но, похоже, монголы были иного мнения.

Полуприсев, охотники достали луки и натянули стрелы, затем гусиным шагом молодые отошли в стороны от Джау Кана, выбирая лучшее место. Все это проделывалось без единого слова в полной тишине и казалось, что даже снег не шуршал под их ногами. Вожак посмотрел налево — монгол, что был там, кажется, его звали Кинчи, покачал головой, тогда Джау Кан перевел взгляд на другого охотника. Владимир знал, что сохатому стоит стрелять под лопатку, и у Чинги была для этого самая лучшая позиция, поэтому он сосредоточенно кивнул. Старый монгол сделал пальцами несколько жестов, давая молодому охотнику последние инструкции, и тот до самого упора натянул тетиву и прицелился.

Волков стоял позади всех возле высокой сосны и выжидающе наблюдал за происходящим. Неожиданно в голову пришла озорная мысль. Владимир дотянулся до сухой ветки и, как бы случайно, переломил ее. Раздался громкий треск, и в следующее мгновение Чинги спустил тетиву. Но еще за секунду до этого лось поднял украшенную раскидистыми рогами голову и, узрев маленькими черными глазками опасность, дернулся вперед. Впрочем, черная стрела нашла свою цель, она вошла в бок зверя, но не туда, куда следовало. Лось громко взвыл и, развернувшись на обидчиков, опустил рогатую голову и побежал вперед, явно требуя расплаты за причиненную боль.

Сохатый был огромен, намного выше человеческого роста, его мощные копыта, набирая скорость, с быстротой молнии неслись по снегу. Зверь мычал, низко опустив голову и выставив вперед свое мощное смертоносное оружие. Волков увидел, как маленькое деревце, оказавшееся на пути, переломилось под напором рогов, а сохатый даже не замедлил ходу. В это мгновение бегущий разъяренный лось выглядел по-настоящему пугающе.

Полукровка не выдержал этого зрелища и с криками сорвался с места и побежал назад, ища спасения. А вот охотники не дрогнули, впрочем, и Владимир остался стоять на месте, как завороженный наблюдая за приближением зверя. Краем глаза молодой дворянин увидел, как Кинчи выпустил стрелу, но она лишь чиркнула по рогам сохатого и бесполезная отлетела в сторону. Выстрел Чинги оказался удачней — стрела угодила в брюхо гиганта, но он даже не остановился, лишь замычал еще громче. В это мгновение Волков осознал, что зверь несется прямо на него и остановить его уже ни что не сможет. «Глупо после всего пережитого умереть под копытами лося», — мелькнула предательская мысль, и в следующую секунду Владимир прыгнул в сторону. Это и спасло ему жизнь.

Сохатый промчался вперед, туда, где отчего-то с саблей в руке стоял Джау Кан. Старый монгол не дрогнул перед приближением зверя, он лишь резко присел на одно колено, слегка уклонившись в сторону когда лось был уже прямо перед ним, и рубанул по передним копытам. Острая, наточенная до блеска сталь сделала дело, зверь подкосился и упал, ударившись рогами в снег и пропоров его до земли. Задние копыта еще бились, и сохатый из последних сил пытался подняться, но подбежавший Джау Кан рубанул еще раз, уже по горлу. Фонтаном брызнула кровь, окропляя белый снег и превращая его в алое месиво, а старый монгол уже развернулся и строгим взглядом посмотрел на Волкова.

В этот момент Владимиру даже стало совестно, и он уже было хотел сказать Джау Кану «спасибо», как-никак тот все-таки спас ему жизнь, но резкий и сильный удар кулаком в челюсть опередил его слова.

— Зачем ты сломал ветку, глупый Урус! — заревел старый монгол. — Никогда, слышишь, никогда больше так не делай, а иначе я наплюю на запрет хана и собственноручно выпущу тебе кишки, белая собака!

Волков, от неожиданного и мощного удара упавший на снег, с ненавистью посмотрел на монгола и, сплюнув кровью, произнес:

— Хорошо. В следующий раз буду осторожней.

Возвратились в лагерь уже ближе к вечеру. Волков и полукровка тащили убитого лося на предусмотрительно взятых для этой цели санках, запряженные в них словно кони. Туша оказалась на редкость тяжелой, и санки тянулись с большим трудом, даже несмотря на то, что полозья были отлично смазаны жиром. Но помогать рабам никто не собирался, о таком истинные Айеши даже помыслить не могли.

Владимир сильно устал и, вернувшись с охоты, думал лишь об одном: найти где-нибудь тихое и спокойное место и отдохнуть, но как только он очутился в лагере, первичное желание сразу же сошло на нет.

С другой стороны в поселение Айеши вступал отряд всадников. Первым на гнедом коне ехал не кто иной, как сам хан племени — Шинь Си Ди. Вороненная сталь доспехов, расписанная замысловатым узором, поблескивала в свете заходящего солнца, забрало шлема, напоминающее морду наги, оказалось поднято, открывая плоское лицо, широкие скулы и кроваво-красные глаза с узкими змеиными зрачками, которыми вождь гордо взирал на подданных. Впрочем, одна деталь в облике Шинь Си Ди все-таки нравилась Волкову, а именно отвратительный шрам на правой скуле, которым Владимир наградил его собственноручно.

Следом за вождем ехало еще с десяток воинов, но уже не в таких богатых доспехах. Рядовые вояки были кто в коротких кольчугах, кто в кожаных нагрудниках с нашитыми поверх металлическими пластинами, головы покрывали остроконечные лисьи шапки.

Въехав на середину лагеря, отряд остановился. Его обступили простые монголы, с благоговением взирая на повелителя. Джау Кан тоже подошел к Шинь Си Ди и низко поклонившись, молвил:

— Легок ли был твой путь, мой хан?

— Благодарствую, — кивнул вождь, не спешиваясь и говоря громко, чтобы слышали все. — Путь был легок, и наши клинки вдоволь напились крови нечестивцев! Мы уничтожили много белокожих, посмевших охотиться в наших краях!

Шинь Си Ди сделал знак рукой, и за его спиной спешились двое воинов. Сняв окровавленный мешок со спины вьючной кобылы, они поспешили в центр, и уже там высыпали его содержимое. На грязный затоптанный снег, словно яблоки из котомки торговца, посыпались отрубленные головы простых русских — добытчиков пушнины. Увидев это зрелище, народ возликовал.

— Впредь будут знать, как охотиться в этих местах, — гордо заявил владыка Айеши. — С их безголовых тел мы содрали кожу и распнули на соснах в назидание остальным белым собакам, что рискнут прийти сюда. Пусть это будет им знаком, пусть они решат, что это совершили демоны леса… и ведь они будут не столь не правы в своих предположениях. — И Шинь Си Ди громко рассмеялся.

В такт вождю захохотал и народ, а Владимир, тихо выругавшись матом, отвел взгляд от кровавой добычи и с ненавистью взглянул на хана племени Айеши. Впрочем, это не ускользнуло от зорких глаз Шинь Си Ди, и, усмехнувшись, монгол произнес:

— Вижу, ты снял с нашего любимого раба его наказание…

— Он был мне нужен, — заговорил Джау Кан, но вождь поднял руку, и старый монгол умолк.

— Урус, — надменно, как повелитель своему рабу, бросил Шинь Си Ди. — Я устал с дороги, принеси мне напиться, да поживей!

Сейчас больше всего на свете Волкову бы хотелось плюнуть в рожу этому гордому отпрыску змей, а затем голыми руками сжать его шею и давить, давить так до тех пор, пока последний вздох не покинет его тело, но вместо этого Владимир лишь поклонился и смиренно побрел исполнять просьбу. Набрав воды из талого снега в деревянную чашу, молодой дворянин поднес ее Шинь Си Ди. Монгол принял чашу и, отпив, бросил ту в снег.

— Я погляжу, он стал совсем ручным, — усмехнулся вождь. — И как тебе только удается с ним ладить, Джау Кан?

— Не всего можно добиться силой и страхом, мой хан, — ответил старый монгол.

— Возможно, — кивнул Шинь Си Ди. — Но в большинстве случаев действовать стоит только так, ибо как сказано в книге наших отцов…

Владимиру было совсем не интересно, что написано в древней книге наг, и поэтому он не стал слушать философские споры Джау Кана и его хана, а подняв чашу, уже собирался идти, как вдруг краем уха услышал:

— …но впрочем, это сейчас не важно, мой верный Джау Кан. Ибо ты только посмотри, кого мы повстречали на своем пути, сам просвещенный Тенгри почтил нас своим присутствием. Иди же сюда, о говорящий с духами.

Из прибывшего с Шинь Си Ди отряда вышел какой-то оборванец в лохмотьях, в странном головном уборе, с привязанными к нему перьями различных птиц от орла до ворона, и с дорожным посохом в руке.

«Тоже мне просвещенный», — мелькнула насмешка в голове Волкова, но тут же от нее пришлось отказаться, когда Владимир увидел загорелое и обветренное лицо говорящего с духами. Эти пронзительно черные глаза, этот проникновенный взгляд, нет, этого человека нельзя было забыть! Перед молодым дворянином стоял старик татарин — шаман из острога, которому он когда-то спас жизнь и чьим советом когда-то побрезговал.

«Но что он здесь делает?» — подумал Владимир и понял, что шаман смотрит именно на него, от чего, как и в прошлый раз, мороз пробежал по коже.

Глава 3. Спасительные объятья Морфея

Этой ночью Владимиру спалось крайне плохо. Он долго ворочался, терзаемый сомнительными мыслями, закрывал и открывал глаза и даже ненадолго погружался в дремоту, но объятья Морфея никак не приходили. Еле-еле он дождался утра, когда его, наконец, выпустили из невольничьей юрты, даровав недолгую свободу от рабских дел.

Справив естественную нужду, Волков занял излюбленное место на холодном бревне у догорающего ночного кострища и принялся наблюдать за монгольским лагерем. В недолгие часы спокойствия это было единственным развлечением. Но обычной монотонности тянущегося утра сегодня не наблюдалось, поскольку день обещал стать особенным в жизни племени. Вождь вернулся из долгой поездки, причем с победой, разгромив врагов и собрав трофеи — по сему случаю в лагере готовился праздник. Еще засветло пробудившиеся женщины занимались готовкой: одни разделывали мясо, другие, насаживая куски на вертел, жарили его на открытом огне, а третьи суетились возле огромного котла, в котором готовили похлебку из сухих грибов, высоко ценившуюся у гурманов племени. Вокруг царил шум и гам, хотя мужчин видно, не было, видимо, они отсыпались перед празднеством, которое, по обычаю затягивалось до глубокой ночи.

Разглядывая монголов, Волков вдруг заметил своего старого знакомого, памятного еще по острогу — старика-шамана, имя которого, как он узнал лишь вчера, было Тенгри. Шаман неспешными шагами прогуливался по лагерю, опираясь на сучковатый деревянный посох, то и дело к нему подходили обитательницы лагеря, кланялись и что-то быстро говорили, наверное, интересовались судьбой, на что старик закатывал глаза и неспешно отвечал, женщины снова кланялись, а он шел дальше. Так продолжалось довольно долго, желавших узнать судьбу или спросить советов у духов, отыскалось с избытком. Но, как выяснилось, путь Тенгри был отнюдь не хаотичен, каково же оказалось удивление Владимира, когда он понял, что старый шаман направляется именно к нему.

Подойдя к Волкову, Тенгри замер, впившись черными слегка мутными глазами в исхудавшее, обросшее бородой лицо Уруса, но затем вдруг по-доброму улыбнулся и молвил:

— Ну, здравствуй, молодой волк. — Слова были произнесены на родном русском языке, который монгольский пленник не слышал вот уже десять месяцев.

Владимир попытался выдавить из себя подобие улыбки, но улыбка не получилась, и он произнес:

— Ну, здравствуй, шаман.

— Ты плохо выглядишь, — сочувственно покачал головой Тенгри.

— Бывали деньки и похуже, — пожал плечами Волков, а затем, наконец, выдавив из себя улыбку, добавил: — Спал плохо. Видимо Морфей не захотел обнять меня этой ночью.

— Мор-фей?

— Древнегреческий бог сновидений, — ответил Владимир.

— А я думал ты православный, — поднял брови старый шаман.

— Так и есть. По крещению и рождению…

— А по душе? — заглянув в холодные серые глаза Волкова, спросил Тенгри.

— А по душе… не знаю, — опустив взгляд, ответил молодой дворянин. — Говорят, что все мыслящие люди — атеисты… то есть безбожники, — поняв, что шаману не ведом сей термин, добавил Владимир. — Да и пройдя через то, что пережил и увидел я, трудно сохранить веру.

— Но ты еще жив, не это ли свидетельство существования высших сил?! — возразил Тенгри. — Я молил за тебя Духов, и они вняли мне и помогли…

— Не очень-то мне помогли твои Духи, — усмехнулся Волков.

— Ты жив, молодой волк, и это главное…

— Но все остальные мертвы, — парировал Владимир. — Мартин! Кузьмич!.. И даже Бестужев с Малининым, будь они трижды неладны.

— Но ты то жив!

— Да что ты заладил: жив, да жив! Какой прок в такой жизни, как моя? Я словно цепной пес! — Волков потряс оковами на ногах. — В остроге у меня еще была надежда, там был срок, а здесь никакого срока нет, здесь я раб до смерти!

— Пока есть жизнь, есть и надежда, — философски заметил Тенгри.

— Что тебе до моей жизни, старик? — оскалился Владимир.

— Ты спас меня и я обязан тебе, — столь же спокойно, что и раньше, ответил шаман. — Однажды я уже пытался отплатить тебе за это, но ты не внял моей плате, но видимо такова была твоя судьба…

— Судьба?! — усмехнулся Владимир. — Никакой судьбы нет! Человек сам выбирает свой путь, так мне всегда говорил Мартин.

— Твой испанский приятель, без сомнения, был очень умен, — произнес Тенгри. — Я скорблю о его кончине, но иногда Духи вмешиваются в нашу жизнь и направляют нас на путь нужный им.

Волков лишь усмехнулся, но шаман, не обратив на это внимания, продолжил:

— Скажи мне, я слышал, что тебя укусили великие змеи, так ли это?

— Да, — кивнул Владимир. — Одна из наг действительно укусила меня.

— Но ты выжил!

— Выжил.

— Никто не выживает после укуса великих змей, — будто не веря, покачал головой Тенгри, отчего перья на его головном уборе закачались из стороны в сторону. — Яд прародителей Айеши коварен, он действует медленно, много дней, высасывая из жертвы все соки и заставляя ее сойти с ума от ужасных видений, или же превращает человека в монстра.

— Так ты мне не веришь? — удивился Волков.

— Отчего же, верю, — примирительно поднял руки шаман. — Но от укусов великих змей не выживают!

— Всегда есть исключения из правил, и я тому прямое доказательство.

— Именно, — кивнул Тенгри. — И потому я уверен, что тебе помогли!

— Помогли?! Кто? — Волков с удивлением поднял глаза, а затем вновь усмехнулся. — Хотя знаю, наверняка ты намекаешь на своих пресловутых Духов.

Лицо шамана осталось невозмутимым, а взгляд черных пронзительных глаз вперился во Владимира, будто заглядывая в душу.

— Нет, — покачал головой Тенгри. — Думаю, что над тобой потрудились вовсе не Духи, а некто другой! Но и Духи приложили к твоему спасению свои бесплотные руки! Ты для чего-то нужен им. Для чего? Этого я пока не знаю, но они избрали тебя для какой-то цели… А я лишь скромный проводник их воли.

— Что ты хочешь сказать всем этим? — удивился молодой дворянин. Слова шамана показались ему очень странными, впрочем, старик Тенгри всегда выражался очень туманно. Так и в этот раз Владимир не получил ответа на свой вопрос, шаман лишь загадочно улыбнулся и подмигнув сказал:

— Помолись сегодня своему Морфею, от его расположения к тебе будет зависеть многое.

И, развернувшись, Тенгри зашагал прочь. А пленному Урусу только и оставалось, что с недоумением буравить взглядом спину удаляющегося шамана. Впрочем, старик не ушел далеко, а вновь отдалился к женщинам, которые готовили похлебки из сухих грибов в огромном котле, и завел с ними беседу. Разговор продолжался довольно долго и видимо был всецело посвящен вкусному вареву, побулькивающему в раскаленном чане. Тенгри даже удостоился особой чести и, получив деревянную ложку, нагнулся над ароматным грибным супчиком и отведал его, после чего закатил глаза и с явным удовольствием поцокал языком. Кухарки залились краской и, поклонившись, вновь принялись за дело, а старик шаман в очередной раз нагнулся над котлом, будто желая добавки, но вместо этого в его руке вдруг что-то блеснуло. Луч яркого утреннего солнца, отраженный от гладкой поверхности снежного ковра, мелькнул на стеклянном бутыльке, оказавшемся в руке у Тенгри и быстро исчез. Женщины в этот момент уже были заняты делами и, похоже, что свидетелем странной манипуляции татарина стал лишь один Волков.

«Кажется, этот таинственный старик что-то задумал», — подумал Владимир, и сердце его затрепетало.

Ближе к вечеру, когда все приготовления к пиру окончились, когда все блюда, наконец, приготовили, а мужчины отоспались, начался праздник. Длинные столы расположили прямо на улице, под открытым небом и заснеженными, плавно покачивающимися соснами. Чтобы вокруг было тепло, развели с десяток больших и маленьких костерков. Мужчины: воины племени Айеши и даже простые полукровки уселись за столы, правда порознь. Женщины же остались прислуживать: подавать блюда и наливать вино, которым монголы не брезговали и которое охотно выменивали у татар и других сибирских народов, за исключением презренных русских, с которыми никаких честных дел вестись не имели права, поскольку им грозила только смерть или рабство. Впрочем, Владимир оказался единственным русским невольником в племени Айеши. Другие рабы, конечно же, имелись, но они были не русскими, а тоже выходцами из местных сибирских племен. Эта группа расположилась, прямо на земле, припорошенной снегом и слегка подтаявшей в ожидании лакомых объедков со стола хозяев. Волков же не относил себя к их кругу и потому сидел в одиночестве на любимом бревне возле потрескивающего костра. А вот шаману выпала почетная честь восседать за столом рядом с самим ханом Шинь Си Ди, Джау Каном и остальными приближенными воинами.

Столы ломились от жаренного на огне мяса, аппетитный аромат от которого обильно распространился по лагерю и даже достиг мягкого обоняния гордого Уруса, отчего предательски засосало под ложечкой. За весь сегодняшний день во рту Владимира не было и маковой росинки, и он понял, что ему тоже придется дожидаться объедков. От этой мысли он сплюнул в сердцах, но в плену не до гордости, если хочешь жить.

Женщины забегали и засуетились, разнося вино и любимейшую всеми грибную похлебку. Заиграла музыка: ударили барабаны, протяжно зазвучал моринхур[25], чарующе задудел цуур[26]… Так начался монгольский пир.

Мужчинам быстро стало весело, они загоготали, одни стали похваляться, другие усмехаться над историями собратьев, кто-то стал хватать и щупать девок, явно разгоряченный выпитым, и лишь единицы, что не набили брюхо до отвала, пустились в пляс под своеобразные звуки монгольской музыки. Пир продолжался.

Наконец, и рабам досталась порция праздничных харчей. К ним полетело то, что не доели хозяева. Обгрызенные куски жаренного на огне мяса бросали прямо на снег, невольники с радостной улыбкой подбирали их и быстрее запихивали в рот, чтобы не отобрали товарищи. Даже среди рабов царил принцип «кто сильнее». Впрочем, Урус был не из слабейших — товарищи по несчастью боялись его и уважали. Владимир медленно встал с места и, увидав большой, почти целый кусок мяса, направился к нему. Но это же лакомство присмотрел себе и другой раб, он почти схватил хозяйское угощение, когда подошедший Волков вдруг зарычал на него, словно дикий зверь, и татарскому невольнику пришлось ретироваться. Сплюнув, бедолага отошел в сторону и попытался отобрать порцию у еще более слабого, но тот не захотел отдавать добычу, завязалась драка, которую Айеши встретили бурным хохотом — стычки среди прислужников они одобряли и получали от этого зрелища удовольствие. Урус же не был любителем подобного зрелища, и посему он вновь уселся на излюбленное бревно возле танцующего огня и принялся с жадностью вгрызаться в мясо убитого вчера на охоте лося.

«Что это ты задумал, старик?» — подумал Владимир, глядя на отблеск огня в лезвии топора шамана, но с места не сдвинулся и гордо перевел взгляд в лицо приближающегося татарина.

Огонь в лезвии блеснул, и топор упал, ударив цепь, сковывающую ноги монгольского пленника. Шаман вновь улыбнулся и громко произнес:

— Теперь ты свободен, молодой волк, исполни же свою Судьбу!

Волков, наконец, посмотрел вниз на топор, разрубивший цепь и торчащий прямо из любимого бревна, на котором он прежде всегда сиживал и понял, что теперь он больше не Урус! Теперь он больше не монгольский раб! А свободный человек и неважно, что будет дальше, но сюда он больше не вернется! Владимир радостно улыбнулся и вновь посмотрел на шамана.

— Не знаю, о какой судьбе ты лопочешь, старик, но я тебе благодарен!

— Я сделал это не в благодарность тебе за свое спасение, как ты мог подумать! — возразил Тенгри и возвел палец к небу. — Я сделал это потому, что так захотели Духи! Иначе, я бы не решил потревожить Айеши и так надругаться над этим древним и достойным племенем!

— Так ты симпатизируешь им! — изумился Волков. — После всего, что они сделали и скольких убили?!

— У них своя Судьба! — коротко ответил Тенгри, ничуть ни смутившись.

— И они должны заплатить за нее!

— Они ни в чем не повинны, — покачал головой шаман. — Лишь в том, что слушают своих Богов!

— Да уж, видел я этих Богов! — прыснул Владимир.

— Богов не выбирают, — вновь покачал головой Тенгри, а затем усмехнулся. — Скоро ты сам это узнаешь, молодой волк. Такова твоя Судьба, такова воля твоих Богов!

— Ты говоришь так, как будто у тебя Боги другие?!

И вдруг Тенгри звучно расхохотался, словно старый ворон, правда, у этого ворона отчего-то не оказалось нескольких зубов, как подметил Владимир, а затем, приняв полную серьезность, будто бы это было само собой разумеющееся, татарин произнес:

— Я шаман, я внемлю Духам, поэтому у меня нет Богов, я служу лишь Небу, сотворившему все под ним и в его заоблачных высотах. И сейчас Духи хотят, чтобы ты исполнил свою Судьбу!

— А… понятно, — решив, что дальше не имеет смысла спорить, произнес Владимир. — Сколько у меня есть времени, чтобы убраться отсюда подобру-поздорову?

— Зелье, которое я добавил в излюбленную грибную похлебку этого народа, будет действовать ровно день, до следующей ночи все Айеши продрыхнут, будто впали в спячку, как медведи или сурки. Благо ночь нынче теплая, да и выпитое вино не даст им слечь от недуга. Но все равно тебе не стоит терять времени, когда они проснутся, то пустят по твоему следу погоню.

— Знаю, — коротко ответил Владимир и поспешил встать. Отодвинув шамана, бывший монгольский пленник зашагал к главной юрте.

— Стой, что ты задумал? — попытался остановить его старый татарин.

Но Волков уже отодвигал край прохода внутрь. Из натопленной юры пахнуло теплом и Владимир, улыбаясь, незваным гостем вошел в жилище хозяина.

Эта юрта была самой большой в лагере Айеши, поскольку принадлежала вождю племени. На полу лежал мягкий пушистый ковер. Бывший раб, не разуваясь, прошелся дальше, оглядывая стены. Они оказались увешены оружием, самым разнообразным: от традиционных монгольских сабель, копей, лука и стрел до казачьих шашек и даже нескольких современных солдатских ружей со штыками. «Трофеи, — понял молодой дворянин. — Частичка поверженных ханом воинов. Значит, где-то здесь должна быть и…» Волков повертел головой и возле странного изогнутого японского меча в гладких черных ножнах, украшенных изображением восьмихвостой лисицы, узрел что искал. «…Последняя память о Мартине!..» Клинок, переплавленный из меча тамплиера, мирно висел на стене. Наточенное до блеска, гладкое, прямое и слегка утолщенное, по сравнению с традиционной шпагой, лезвие переливалось в тусклом свете очага юрты. От крестовины, заменяющей традиционную раковину, кверху, будто в танце расплавленного металла, тянулись серебряные дуги, соединенные наверху возле навершия, украшенного огромным сапфиром. Тенгри скользнул следом, но вдруг остановился, а Владимир уже взял в руки заветную шпагу, и клинок, будто отозвался на его прикосновение, как тогда впервые, еще в пещере. Молодой дворянин ощутил тепло, исходившее от оружия, и даже голубой камень, казалось, вспыхнул.

«…Сапфировая шпага! — новое имя старого меча давно умершего тамплиера, переделанного и, словно сказочный Феникс, восставшего из горнила острожного кузнеца, само собой родилось в голове. — Последняя шпага Мартина де Вильи и последняя память о нем…»

— Послужи же мне верно и отомсти за смерть своего предыдущего хозяина, вдоволь напившись крови его убийцы! — произнес Владимир и повернулся к ложу хана Шинь Си Ди.

Вождь племени Айеши дремал мирным сном и не подозревал о нависшей над ним опасности.

— Стой! — закричал Тенгри и кинулся к Волкову. — Что ты задумал, глупый белый человек?

— Разве ты этого еще не понял, старик?! — грозно сверкнул глазами Владимир. — Я собираюсь убить этого отпрыска змей и отомстить ему за смерть Мартина… и за сотни других жизней, отнятых им!

— Но он спит! Убить человека во сне — это страшный грех!

— Насчет человека я бы с тобой поспорил, — бросил Волков, сжимая клинок и глядя на мирно похрапывающего во сне ненавистного хана. Шинь Си Ди был так близок, казалось, только дотянись клинком и гибель Мартина, лучшего друга, и наставника, будет отомщена, но отчего-то Владимир медлил. «Не из благородных ведь побуждений?» — спросил он себя.

— Лишив Шинь Си Ди жизни во сне, ты станешь обыкновенным убийцей! — вновь заговорил шаман.

— Я и так убийца! — прыснул Волков, вспомнив умирающего Павла на своих руках. — К тому же, этот выродок змей лишил жизни Мартина, когда тот был уже беззащитен и лежал поверженный со стрелой в груди, он просто добил его, не думая ни о благородстве, ни о чести! Почему же я должен поступить иначе?

— Потому что ты другой, — сказал Тенгри. — Подумай, одобрил ли подобную месть за свою смерть твой благородный испанский друг? Или он бы предпочел, чтобы ты отомстил за него в честном поединке?

Владимир повернулся к шаману, слова татарина проняли его. «Действительно, Мартин бы не одобрил подобной мести, хотя… многие порывы благородства были чужды старому лису…»

— И к тому же, я знаю, что Судьба еще предоставит тебе шанс отомстить, — видя, что русский колеблется, продолжил Тенгри. — Поверь, вы еще сойдетесь в честном поединке, и тогда все будет только в твоих руках, и даже Духи не посмеют вмешаться…

— Боюсь, что такого шанса у меня может больше не представиться, — прорычал Владимир и вдруг занес шпагу. Но отчего-то в этот момент он почувствовал, что клинок потяжелел в разы, будто намекая своему новому обладателю, что он совершает ошибку. «Все это чертовщина! — сказал себе молодой дворянин. — Это старый шаман затуманил мне разум своей болтовней! Я должен, я просто обязан!» Постарался убедить себя Волков и с силой рванул занесенную шпагу вниз, к горлу мирно спящего убийцы Мартина.

Но вместо брызгов крови из мягкой плоти шпага Владимира налетела на преграду. Раздался звенящий звук, как будто сталь ударилась о сталь. Впрочем, так оно и было, и дорогу ищущему мести клинку преградил черный искривленный ятаган хана, но вот держал его в руках отнюдь не хан, а его предшественник — Джау Кан.

Волков быстро отдернул шпагу и отшагнул назад. У изголовья кровати стоял плотный, немного округлый Джау Кан, его длинные усы грозно свисали по уголкам рта, а глаза гневно сияли:

— Я же говорил тебе, что он не уйдет просто так! — прорычал монгол, обращаясь к Тенгри.

— Что делать?! — пожал плечами шаман. — Он глупый белый человек, его дух еще слаб.

— Так вы за одно? — удивился Владимир.

— Благородный Джау Кан внял моим словам, — кивнул Тенгри. — И пусть это противоречит воле его Богов, но Духи решили иначе.

Волков перевел взгляд на монгола, и тот произнес:

— Да, Урус, ты должен покинуть это место, с волей Духов не под силу тягаться даже мне.

— И ты просто так отпустишь меня? — удивился Владимир, — прислушавшись к словам какого-то старика-бродяги, вещающего о том, что ему известна воля каких-то Духов?

— Конечно же, нет, — ухмыльнулся Джау Кан. — Когда хан пробудится, за тобой будет послана погоня. Уверен, что Шинь Си Ди сам возглавит ее, и я последую за ним и тогда, когда начнется Дикая Охота, мы посмотрим, на чьей стороне окажутся Духи.

Волков улыбнулся, затем уголки его губ поползли выше, и, наконец, он расхохотался.

— Дикая Охота, говоришь, — сквозь смех выговорил Владимир. — Отличный план, в духе вашего змеиного племени! Не могли избавиться от меня другим способом, скажем просто убить, вспоров брюхо? Нет, вам этого мало, вам хочется игры — охоты, значит, хочется! — Молодой дворянин продолжал смеяться. — Хотите гнать меня через тайгу, словно дикого зверя, чтобы я вымотался в конец, а затем загнанного убить? Так вы решили расправиться со мной?

Но ответа не последовало, и тогда Владимир продолжил:

— Так знайте, не будет этого! — Волков сделал шаг вперед и поднял сапфировую шпагу. — Сначала я расправлюсь с тобой Джау Кан, а потом, перешагнув через твой труп, я докончу то, ради чего пришел в эту юрту!

— Ну, попробуй, — усмехнулся Джау Кан и хотел произнести еще что-то, но в следующую секунду Владимир атаковал.

Его выпад оказался молниеносным, острие шпаги полетело вперед, целя в грудь монгола, но тучный Джау Кан оказался на редкость проворным. Бывший хан скользнул в сторону, а ятаган вороненной стали ударил по клинку дворянина сверху. Владимир отошел назад, сделал обманный выпад, а затем, поменяв траекторию шпаги, нанес новый удар, но монгол оказался готов и к этому. Отведя лезвие противника в сторону, Джау Кан оказался в непосредственной близости от соперника и легким ударом ладони толкнул того в грудь. Впрочем, удар оказался сильным, и Волкова отбросило на добрых несколько шагов, да еще и в груди что-то предательски сперло. Вздохнув несколько раз и восстановив дыхание, разъяренный дворянин вновь кинулся в атаку, но в этот миг посреди противников возник Тенгри. Вскинув руки в стороны, шаман грозно произнес:

— Прекратите! — Голос его был на удивление сильный и властный в этот момент, отчего оба противника, будто по волшебству, опустили клинки. — Владимир, никто не собирается подстраивать тебе коварной ловушки, тебе дается шанс уйти отсюда. Да, за тобой действительно будет послана погоня, но уйти от нее или сразится с ней и победить, или же встретить смерть — это уже будет зависеть только от тебя. Считай, что это испытание, избранно для тебя Духами, и оно вполне честное и справедливое.

— Духи, испытания, — пробормотал Волков. — Черт вас дери! Не хочу я учувствовать ни в каких ваших играх!

— Лучше прислушайся к Тенгри, Урус, — сказал Джау Кан. — Иначе ты умрешь здесь и сейчас! А так, кто знает, у тебя еще будет шанс спастись.

Владимир зарычал, и, вновь подняв шпагу, шагнул вперед, монгол сделал то же, но остался на месте, поскольку шаман преграждал ему путь, хотя и стоял спиной. Лицом Тенгри был обращен к молодому дворянину, его глаза неожиданно блеснули, а взгляд впился прямо в Волкова, и татарин снова заговорил, но уже тихо и спокойно:

— Молодой волк, послушай меня, это не твой путь. Твоя Судьба решится не здесь, твой поединок с Шинь Си Ди тоже состоится не здесь. Поверь, твой друг Мартин не хотел бы подобной мести, это бы оскорбило его память, а благородный испанец заслуживает иного почтения своего посмертия. Иди же и вступи на тропу своей Судьбы. Иди!

В этот миг какая-то пелена опустилась на глаза Владимира, поскольку он кивнул и, вдруг развернувшись, вышел из юрты хана. Казалось, что это слова Тенгри произвели на него должное впечатление или же это были его глаза, черные и гипнотизирующие, заставляющие повиноваться. Но, так или иначе, Волков прислушался к словам шамана и покинул юрту. Тенгри последовал за ним.

На улице было тихо и спокойно: все Айеши дремали мирным сном, лишь макушки сосен тихо покачивались, скрипя свою протяжную песню. С неба падали белые снежинки, кружась в чарующем танце, они опускались на деревья, на юрты, на спящих монгол и на черную, непокрытую голову Уруса. Шаман подвел Владимира к привязанному возле стойбища коню и произнес:

— Я все уже приготовил.

Волков взглянул на коня, к седлу оказалась привязана поклажа: заплечная сумка, явно набитая едой, монгольский лук с колчаном стрел и теплая одежда: полушубок и шапка из серой волчьей шкуры, глядя на это Владимир лишь усмехнулся.

— А теперь езжай, — сказал Тенгри после того, как бывший раб скинул старый собачий тулуп и оделся в новое. — И помни, когда все закончится, и погоня Айеши окажется позади, я найду тебя, и нам о многом придется поговорить. А сейчас прощай, молодой волк.

— Прощай, старик, — садясь на коня, произнес Владимир. — И спасибо тебе за все! — С этими словами молодой дворянин ударил вороного жеребца и помчался вперед, через снегопад в ночную тьму леса.

— Ну, что ж, — фыркнул Смолин. — Наслаждайся своим временным положением. — И с этими словами гусар развернулся на месте и вышел из комнатки. Вслед за ним проследовали и солдаты.

Когда дверь, наконец, закрылась Волков повернулся к Орлову, но лицо того отчего-то посуровело.

— Да уж, Владимир, в который уже раз я обманываюсь в тебе, — строго произнес Алексей. — Заключить сделку с Дрейком и Рябовым — это даже для тебя низко. А ты знаешь, что наш разлюбезный граф со своим английским компаньоном…

— Дурак ты, Орлов! — перебил друга Волков. — Что я наплел Дрейку, не имеет никакого значения, это понимает, как и он, так и я. Поэтому наш союз с ним временный, и заключил я его лишь ради того, чтобы спасти твою задницу! Поэтому прими это, как должное! И не надо благодарности, дружище!

— …Если это действительно так, то я должен перед тобой извиниться, — немного опешив, произнес Алексей.

— Еще успеется, — высокомерно отмахнулся Владимир.

— А Аманда Фокс, что с ней? Ты ее видел? Она англичанка, что путешествовала с нами…

— Да знаю я, кто она такая, — сдвинув брови, пробурчал Волков. — Благодаря этой чертовке я и попал в руки Дрейка. Довольно взбалмошная особа. Да и что ты вообще наплел ей про меня? Она считает, что я самый настоящий негодяй.

— Про тебя я рассказал ей лишь правду, — ответил Орлов.

— Видно правда в твоем понимании больше походила на обвинение меня во всех смертных грехах, — хмыкнул молодой дворянин.

— Владимир, я старался быть объективным, — возразил Алексей. — Но я же не виноват, что мисс Фокс девушка высоких нравственных принципов.

— Как ты сказал? — фыркнул Волков. — Высоких нравственных принципов?! Эта нравственная англичанка, после того, как я спас ее, обвела меня вокруг пальца, вырубила и связала, бросив в лесу, после чего попыталась обменять меня на своего отца, но это у нее не вышло.

— Но с ней все в порядке? — выдохнул Орлов.

— О-о, брат, — протянул Владимир. — Похоже, эта чертовка еще и заарканила твое сердце.

— И я о том же, — вдруг подал голос Потапов. — Если бы не она…

— Миша! — звучно вскричал Алексей, будто опасаясь, что товарищ скажет лишнего. — Я же сказал, что эта тема больше не обсуждается!

— Не обсуждается, так не обсуждается, — пробурчал Потапов и, развернувшись на нарах, отвернулся к стенке. — Тогда считайте, что меня вообще здесь нет.

Владимир поднял брови, как бы спрашивая, «а это вообще кто с тобой», но Орлов лишь махнул рукой на обидевшегося здоровяка и произнес:

— Ты лучше расскажи, брат, что с тобой сталось после того, как ты очутился в Сибири. Слухи разные ходили, но сам понимаешь, слухи они и есть слухи.

— Ну, хорошо, — вздохнул Волков и наконец-то сел на деревянную лавку. — Слушай…

Выговорится хоть кому-нибудь, Владимиру хотелось уже давно, и кто, как не близкий друг сможет выслушать и понять его лучше остальных. Поэтому Волков медленно начал свою повесть, вначале поведав об остроге и его нравах, затем о полученном им наказании и побеге. Побег плавно перетек в историю со скелетом в пещере и удивительных находках: карте и дневнике Анри Санчеса Лонка. А затем предательство Яшки и сделка с плац-майором Бестужевым. После чего вновь острог и поход к загадочной Черной пирамиде…

В середине рассказа здоровяк, развалившийся на нарах, развернулся к рассказчику и уже не спускал с него внимательного взгляда.

А повесть Владимира тем временем продолжалась и уже достигла апогея у стен Черной пирамиды. Волков поведал слушателям о внезапном появлении племени Айеши и противостоянии с ними; о том, как спасаясь бегством, искатели сокровищ очутились внутри храма древних и столкнулись с их коварством в виде смертоносных ловушек. Но затем его рассказ стал терять подробности, о нагах Владимир поостерегся сообщать, опасаясь не только того, что Алексей ему не поверит и сочтет, что друг повредился рассудком, но и имея на то еще кое-какие причины.

По тем же самым причинам еще несколько часов назад в разговоре с лордом Дрейком молодой дворянин вел себя точно так же, возложив всю вину за гибель отряда на безжалостных монгольских воинов. Английский аристократ кивал, не упуская не единого слова, но, кажется, не до конца поверил в вину змеепоклонников — что-то он все-таки знал, знал об этой пирамиде такое, чего даже сам Волков не ведал. Но все же масон сделал верные выводы, сказав, что прежде чем идти к пирамиде необходимо разобраться с ее защитниками, чем крайне возмутил Аманду Фокс, тут же пустившуюся в дебаты и прочитавшую лекцию на тему «недопущения уничтожения уникального обособленного сибирского этноса». Но Алистер пропустил ее слова мимо ушей, сказав, что не допустит риска для своей компании, на что англичанке оставалось лишь надуть губки и замолчать — права голоса она уже не имела.

Но все это было раньше, а сейчас Владимир пересказывал ту же историю, но уже другу и его товарищу Михаилу Потапову, напомнившему Волкову острожного кузнеца Кузьмича, почившего в глубине Черной пирамиды. История о смерти спутников и Мартина тоже осталась позади, и теперь молодой дворянин рассказывал о рабской жизни в племени Айеши и неожиданном спасении. А затем дикая до изнеможения гонка наперегонки со смертью через заснеженную Сибирь и финал на берегу рыбацкого поселка…

— И уже когда я готовился отдать Богу душу, меня мокрого и продрогшего до полусмерти нашел Тенгри, — продолжал свой рассказ Владимир. — Старик вновь спас меня, отогрел, а затем привел в этот город, где спустя месяц я и встретил эту плутовку Фокс.

— Да, брат, дела, — только и сказал Орлов. — Даже для целой жизни пережитых тобой событий хватит с лихвой.

Молодой дворянин лишь хмыкнул.

— История, конечно, захватывающая, — вдруг подал голос Потапов. — И я понял, что ты, Волков, как та кошка, что с девятью жизнями, умеешь выбираться из самых безвыходных ситуаций. Но мы с Алексеем не кошки, и судьба не хранит нас так, как тебя…

— Что ты имеешь ввиду, Миша? — спросил Орлов.

— Лишь то, что этот счастливчик может и выберется из той пирамиды живым в очередной раз, а для нас, брат, боюсь этот поход станет последним. — Потапов вдруг опустил голову и тихо добавил. — Предчувствие у меня нехорошее какое-то.

— В самом деле, Владимир, что у тебя за план?

— План, — медленно повторил Волков. — Планы могут строить только боги, а для людей они бесполезны, поэтому я предпочитаю импровизировать, этому меня научил Мартин.

— Импровизация твоего хваленого басурманина обернулась для него смертью, — пробурчал Потапов.

Владимир тут же соскочил с места и с вызовом произнес:

— Не смей называть Мартина басурманином!

— А то что? — поднявшись и уперев пудовые кулачища в бока, спросил здоровяк. В этот момент он действительно напоминал медведя, после долгого сна вылезшего из берлоги.

— А то я научу тебя уважать мертвых! — прорычал Волков. — Россия стала для Мартина вторым домом, здесь он провел много лет и встретил свою смерть, поэтому он не заслужил того, чтобы какой-то крестьянский сын именовал его басурманином.

Глаза Потапова налились кровью, и он медленно двинулся на дворянина.

— Да стойте же вы! — встав между ними, закричал Орлов. — Мы ведь на одной стороне! То-то Рябов обрадуется, если вы сейчас расшибете друг другу головы.

И тут в замке вновь повернулся ключ. Все обернулись. Дверь отворилась, и в комнату вошли несколько солдат. Один, как и в прошлый раз держал наготове ружье и нервно поглядывал на заключенных, а вот другой нес мужское платье и принадлежности для бритья.

— О, видно Смолин все-таки внял моей просьбе, — усмехнулся Владимир. — Только вот отчего он сам не удосужился принести мне все это?

Служивые остались немы к вопросу и, положив вещи, поспешили быстро ретироваться, видимо, получив четкие указания или подгоняемые страхом.

— Ладно, Алексей прав, — после того как закрылась дверь, сказал Волков. — Не будем доставлять графу удовольствия, и грызться, как собаки, все-таки мы в одной клетке и на одной цепи.

Потапов кивнул, несмотря на недостаток образования, он был далеко не глуп, как еще ранее отметил для себя Владимир.

— Скажу лишь одно, — продолжил Волков. — Когда мы окажемся внутри Черной пирамиды, все круто переменится, так что будьте готовы к этому повороту.

Орлов и Потапов переглянулись.

— Ну а пока не мешайте мне, — взяв со стола зеркало и принявшись рассматривать свое небритое лицо, произнес молодой дворянин. — Мне нужно привести себя в порядок.

Ближе к полудню приготовления к походу были закончены, и все участники начали собираться в трактире постоялого двора, из-за последних событий полностью взятого лордом Дрейком в аренду. И мисс Фокс, все это время запертая вместе с отцом в душной комнатке, наконец-то смогла покинуть свою клетку. Сейчас больше всего на свете ее интересовала судьба друзей Орлова с Потаповым, поэтому, оказавшись внизу, она первым делом начала искать их взглядом. И, слава богу, нашла — живых и невредимых.

— Я так рада, что с вами все в порядке! — Словно ребенок, забыв обо всех правила приличия, Аманда кинулась обнимать друзей. — Я так за вас волновалась! Вас не пытали?

— А вот моя участь, сударыня, вас, как видимо, совсем не интересовала, — произнес кто-то позади. «Впрочем, почему кто?» за вчерашний вечер и сегодняшнюю ночь мисс Фокс уже успела запомнить этот голос.

Она обернулась, уже приготовив подобающий ответ на ехидный вопрос Волкова, но высказать его не смогла, а лишь изумленно открыла рот. Перед ней стоял уже не ночной разбойник, которым она давеча запомнила Владимира, а настоящий дворянин в черном английском костюме-тройке. Многодневной щетины тоже не было, напротив, лицо гладко выбрито, волосы подстрижены и причесаны, и лишь пепельно-седой локон на челке непослушно топорщился. И даже глаза сегодня не выглядели серо-холодными, а скорее светло-голубыми, будто утреннее сибирское небо, освещенное первыми лучами солнца.

«Боже! То есть, черт побери, о чем это я только думаю?!» — упрекнула себя Аманда и тут же покраснела, поскольку серо-голубые глаза молодого дворянина азартно блеснули, а губы растянулись в хитрой улыбке, будто тот каким-то образом сумел прочесть ее мысли.

— Владимир, вы, — пролепетала мисс Фокс и вдруг увидела, как недовольно надулся Орлов. — То есть я, — поспешила исправиться девушка, — я действительно должна перед вами извиниться… извиниться за то…

Волков шагнул вперед и вдруг нагло приставил указательный палец к ее губам.

«Да, что он себе позволяет», — словно девочка вновь залилась краской Аманда.

— Не стоит, — произнес Владимир. — Не извиняйтесь передо мной, я все понимаю. Вы лишь пытались спасти тех, кто вам дорог и действовали, как вам казалось, единственным возможным способом, принеся в жертву того, кого вы совсем не знаете. На вашем месте любой поступил бы так же, поэтому не стоит лишних слов. — Волков улыбнулся еще раз и убрал палец от алых губ англичанки.

И тут кто-то недовольно прокашлялся.

Владимир обернулся и увидел сухонького седовласого старичка. Лицо того выглядело недовольным, что, впрочем, совершенно ему не шло, отчего вид у пожилого джентльмена казался немного комичным.

— Что это, уважаемый джентльмен, вы делаете с моей дочерью? — сдвинул брови Генри Рой.

— Отец! Он…

— Я лишь просил вашу дочь не извиняться передо мной, — ответил Волков. — А вы верно профессор Фокс?

— Да, — кивнул старичок. — А вы — не имел чести…

— Владимир Михайлович Волков к вашим услугам, — произнес молодой дворянин.

— Волков? — изумился мистер Фокс. — Признаться честно, со слов дочери я представлял вас совсем другим.

— Не удивительно, — улыбнулся Владимир и подмигнул Аманде, отчего та лишь поморщилась и быстро отвернулась.

— Сэр Волков, я лично хочу непременно выслушать ваш рассказ со всеми подробностями о Черной пирамиде, — тут же изменившись в лице, затараторил Генри Рой. — Надеюсь, вы окажете мне такую честь? В частности, меня интересует сам внешний вид, черты чьей культуры больше преобладают в ее облике: Египетской, Шумерской…

— Уважаемый профессор, — вдруг не выдержал Орлов и, подхватив Волкова под руку, потащил его куда-то в сторону. — Владимир непременно ответит вам на все вопросы, но чуть позже, а сейчас мне нужно обмолвиться с моим любимейшим другом парой слов!

— Спасибо, что спас меня от этого занудного старикашки, — поблагодарил молодой дворянин, когда друзья удалились на достаточное расстояние.

— Я и не думал спасать тебя от мистера Фокса, — неожиданно сурово сказал Алексей. — А лишь хотел обмолвиться парой слов.

— Я слушаю.

— Что это ты себе позволяешь, братец?

Владимир поднял брови, как бы вопрошая: «о чем ты?»

— Я про флирт с леди Амандой! — побагровев, словно обманутый муж, заставший неверную жену, заговорил Орлов. — Не лезь к ней, Владимир, прошу тебя об этом, как друга!

— Да ты не как влюбился, бедолага? — рассмеялся Волков.

— А это не твоего ума дело, братец! — грубо одернул приятеля Алексей.

— Тогда вот что, братец, — напустив на себя высокомерный вид, произнес Владимир. — Что-то я не заметил на этой барышне твоего клейма.

— Мисс Фокс, не племенная лошадь, чтобы ставить на ней клеймо! — возмутился Орлов.

— Вот именно по тому, что она не племенная лошадь, ты и не имеешь права мне что либо запрещать в ее адрес! — возразил Волков.

— Ох, Владимир, Владимир, — уже совсем другим голосом заговорил Алексей. — Я ведь знаю тебя, и ты просто хочешь ей отомстить за свое пленение.

Волков хитро усмехнулся.

— Да, братец, я бы с большим удовольствием отомстил ей пару-тройку раз.

Орлов лишь презрительно фыркнул.

— Как вижу, ты ничуть не изменился, братец!

— Открою тебе секрет, Алексей, — сказал Владимир. — Люди вообще по природе своей не способны меняться, они лишь приобретают опыт и под гнетом обстоятельств меняют маски, а в душе остаются прежними!

— Очень жаль, что ты так считаешь, братец! — вздохнул Орлов. — Но, так или иначе, я тебя предупредил!

— Как тебе будет угодно, — высокомерно произнес Волков и отвел взгляд. — Если что, ты знаешь, где меня найти, и я всегда к твоим услугам! Честь имею. — С этими словами молодой дворянин коротко кивнул и, ни слова больше не говоря, двинулся прочь.

Глава 4. Белое безмолвие

Вокруг белым-бело. Девственный снег, казалось не тронутый даже лапами зверей, покрывал землю, создавая глубокие и рыхлые сугробы. Окутывал он и деревья — величественные сосны, повидавшие многое на своем веку. Их стволы, вырываясь из ледяного плена, будто в мольбе или преклонении, тянулись к утреннему голубому и безмятежному небу, но кроны были сплошь укутаны пушистыми снежинками, и ни небо, ни, тем более, тусклое зимнее солнце не слышали их молитв. Везде вокруг царило настоящее белое безмолвие и лишь художник-ветер, проносящийся между деревьями и ваяющий скульптуры из сугробов, изредка осмеливался нарушать эту идиллию. Но вдруг резкий звук разорвал покой белого леса.

— Вперед!.. Давай!.. Быстрее!.. — раздалась русская речь, и из чащи леса выскочил конь, на котором сидел человек в сером полушубке и шапке из волчьей шкуры.

— Ну же, родимый, выноси! — вновь закричал всадник.

И вороной жеребец, пронзая глубокие сугробы, с трудом понесся вперед, взбираясь на холм. Его копыта тонули в снегу, каждый шаг по замерзшему лесу давался животному с большим трудом, поскольку он не привык скакать по сугробам, да и всадник гнал его всю ночь, не давая передышки, поэтому конь был вымотан, но хозяин не унимался.

— Давай, родимый, давай! — заревел человек, и зверь — его покорный раб, дернулся вперед, прилагая последние усилия, чтобы взобраться на заснеженный холм.

И у него получилось, он это сделал, проваливаясь в снег, жеребец все же взял препятствие. Но на большее сил у него уже не хватило, они покинули зверя, и передние копыта его подкосились. Не теряя ни секунды, человек соскочил с верного раба и сделал это вовремя, поскольку, жалобно заржав, конь упал набок.

Волков с сочувствием посмотрел на своего недолгого товарища, что вывел его из лагеря Айеши и потянул за уздечку, но тот отказывался подыматься. Зверь глубоко дышал, смотрел на человека темными блестящими глазами и, по-видимому, готовился отдать душу своему лошадиному богу.

— Прости, — произнес Владимир и, опустившись на колени, погладил коня по гриве. — Но ты же понимаешь, что мне надо было выиграть время и как можно дальше убежать от лагеря этих змеиных отпрысков.

Но жеребец, видимо, не знал русской речи. Его большие влажные глаза с непониманием смотрели на своего недолгого хозяина и будто спрашивали его — почему? почему он оказался так жесток к верному рабу?

— Прости, — повторил Владимир. — Но либо ты, либо я! А у меня остались еще долги на этом свете, которые я должен воздать!

Конь жалобно заржал на эти непонятные человеческие оправдания и прикрыл глаза, но больше уже не открывал их, поскольку сердце его перестало биться.

— Ну, вот и еще одна невинная смерть на моей совести, — скривился Волков.

Затем он отвязал от седла мертвого жеребца заплечную сумку, в которой находились припасы, монгольский лук с колчаном чернооперенных стрел и самое ценное, что у него оставалось — сапфировую шпагу Мартина и, перекинув все это за спину, побрел вперед, глубоко проваливаясь в свежий снег. На мертвого коня, что вынес его из лагеря Айеши и что без продыху нес его всю ночь, Владимир даже и не взглянул.

— Видимо, наш старый друг Тенгри совсем потерял рассудок от своих дурман-травок, раз решился на подобное, — презрительно фыркнул Шинь Си Ди. — Ну что ж, он заплатит за свою дерзость!

Хан племени Айеши стоял в центре главной юрты. Вокруг него в раболепных позах суетились слуги, надевая на повелителя латы. Ноги вожака племени уже покрывали стальные сапоги, и сейчас он раскинул руки в стороны, чтобы рабы надели на него нагрудник из вороненой стали.

— Негоже владыке племени направлять свой гнев против посланника Духов, — покачал головой Джау Кан. — Это грех, за который Духи могут лишить нас своего расположения!

Старый монгол находился напротив хана вместе с другими приближенными, но, в отличии от них, стоял в полный рост, а не опирался на одно колено, и говорил с повелителем племени прямо.

— Так ты считаешь, что это Духи надоумили двуличного шамана помочь Урусу бежать? — удивился Шинь Си Ди.

— Да, — кивнул Джау Кан. — Я знавал Тенгри еще до твоего рождения, мой хан, но даже тогда он не делал ничего по собственной воле или из личной симпатии — все лишь по велению Духов!

— Не значит ли это, что Духи уже отвернулись от нас, даровав свободу грязному Урусу?

— Не думаю, мой хан, — покачал головой старый монгол. — Скорее Духи жаждут Дикой Охоты, чтобы повеселить себя и насладится смертью нашего везучего Уруса. Или, возможно, они в очередной раз хотят испытать тебя, мой хан, чтобы проверить, достоин ли ты стать именно тем ханом, что однажды покорит всех детей чужих богов и вернет Землю ее истинным хозяевам — нашим отцам и их детям!

— Умеешь же ты убедить, Джау Кан, — опустив руки, уже облаченные в латные рукавицы, молвил Шинь Си Ди. Грудь его теперь тоже покрывал вороненый доспех.

— Да, — улыбнувшись лишь краешком губ, отчего длинные усы, свисающие по бокам, слегка дернулись, кивнул старый монгол. — И это именно так, иначе этой ночью Урус выпустил бы тебе кишки, мой повелитель! Но как видишь, Духи не допустили этого.

При упоминании этих подробностей и без того непривлекательное лицо Шинь Си Ди, помеченное шрамом лезвия сапфировой шпаги, исказилось от гнева, а змеиные зрачки сузились.

— Поверить не могу, — проскрежетал хан Айеши, хватаясь за эфес черного ятагана. — Этот наглец пробрался ко мне в юрту и хозяйничал в ней, — Шинь Си Ди взмахнул клинком, отчего рабы в страхе попятились назад и даже приближенные воины с опаской поглядели на повелителя, — он выкрал мой трофей — эту сапфировую иголку, что отведала крови наших отцов и что забрала ни одну жизнь наших сородичей!.. — В гневе вождь племени резко развернулся и обрушил черный ятаган на ни в чем не повинную деревянную полку с трофеями поверженных им воинов, отчего те разлетелись в стороны. Послушные рабы тут же кинулись собирать упавшие на ковер предметы.

— Но что гневит меня больше всего, — продолжил Шинь Си Ди, — так это то, что у Уруса был отличный шанс умертвить и меня!

Змеиные зрачки вожака племени Айеши блеснули недобрым пламенем, и в следующую секунду черный ятаган вдруг выскочил вперед и вонзился в спину покорного раба, подбирающего с пола казацкую шашку. Вороненый клинок пронзил слугу насквозь и вышел у него из груди, весь покрытый кровью. Все произошло так быстро, что бедолага, подвернувшийся под горячую руку, успел издать лишь легкий стон, после чего его глаза закрылись навеке. А Шинь Си Ди вытащил клинок и, отпихнув труп, вновь повернулся к Джау Кану и остальным, покорно молчавшим приближенным и продолжил:

— Поверить не могу, он был здесь, и я был полностью в его власти! Отчего же он не воспользовался этим, мой верный наставник?

— Если бы я знал ответ на этот вопрос, то ответил бы тебе, мой хан, — произнес старый монгол и слегка улыбнулся. — Но я спал, как и все остальные Айеши, под действием зелья Тенгри… Но думаю, что это добрый знак!

— Добрый? — удивился хан, отчего тонкие линии зрачков слегка расширились.

— Именно, — кивнул Джау Кан. — Это знак, что Духи защищают тебя, мой повелитель! Это знак, что они жаждут Дикой Охоты, чтобы посмотреть на то, как мы загоним нашего доброго Уруса, после чего твой ятаган навеке прервет его жизненный путь!

Шинь Си Ди зло ухмыльнулся, после чего взял с пьедестала черный шлем и, одев его на голову, вновь повернулся к Джау Кану и приближенным:

— Так начнется же Дикая Охота! — молвил он и опустил забрало вороненого шлема, так сильно напоминающего морду ощетинившейся наги.

Владимир Волков в полном одиночестве брел по заснеженному сибирскому лесу. Иногда он переходил на бег, но лишь ненадолго. Идти на своих двоих по белому покрывалу, укутавшему землю, было делом не легким, а бежать оказалось делом куда более сложным. Тяжелые сапоги глубоко проваливались в сугробы, ноги вязли в ледяной крупе и быстро уставали. Казалось, будто сама природа ополчилась против беглого раба Айеши, не давая ему уйти далеко. Даже воздух не проявлял милости: при беге дыхание Владимира быстро сбивалось, отчему ему приходилось глубоко дышать и при каждом вздохе безжалостный морозный воздух впивался в горло миллионами невидимых игл. Но так он хотя бы не чувствовал холода, что подступал каждый раз, когда человек замедлял бег. Поэтому, приходя в себя и восстанавливая дыхание, Волков вновь принимался бежать, бежать, проваливаясь в снег, бежать из последних сил, бежать, только бы погоня не настигла его.

А погоня уже шла по следу, и Владимир знал это. Он чувствовал это, как дикий зверь чувствует, что по его следу идут охотники, он чуял их, как волк чует собак, преследующих его.

Сколько же времени он выиграл? Владимир не знал этого, он мог лишь догадываться. Наверняка, зелье старого татарского шамана со странным именем Тенгри погрузило в сон племя змееглазых лишь до утра. И, конечно же, пробудившись и поняв, что произошло, Шинь Си Ди тут же организовал погоню, которая сейчас неуклонно движется по его следу. Кони Айеши быстры и выносливы, а монголы знают эти леса, как свои пять пальцев, как и обходные тропы, по которым можно скакать, щадя лошадей и не проваливаясь глубоко в снег. Как раз таких троп Волков и не знал, и потому он гнал жеребца без жалости и загнал его насмерть. И это была ошибка — огромная ошибка, которая теперь может стоить всего! Выигранное у преследователей время утрачено безвозвратно, конники в любом случае догонят пешего беглеца.

«Тут и к гадалке не ходи», — мысленно фыркнул Владимир, но, не смотря на эти пессимистические мысли, даже и не подумал сбавлять ход. Уже изрядно уставшие ноги так и продолжали движение, проваливаясь в снег и с силой поднимаясь лишь для того, чтобы сделать шаг — маленький шаг, не дающий предательским мыслям взять над собой верх, маленький шаг, разжигающий искру надежды. А Надежда это то, что покидает нас лишь в самый последний миг жизни, когда душа уже начинает отходить от тела, и сердце перестает биться. И даже в этот миг Надежда покидает нас самой последней. Так заведено природой или богами — Волков не знал кем точно, но понимал, что «Надежда до последнего» — это древний инстинкт, из-за которого все живое еще не превратилось в тлен. И именно поэтому — сдаваться еще рано! «В крайнем случае, я всегда смогу принять свой последний бой! — вспомнив о сапфировой шпаге за спиной, пообещал Владимир. — И в этом бою я сделаю все возможное, чтобы умереть достойно, а не попасть в плен! Умереть с клинком в руке, один на один против своры гончих псов, как и подобает настоящему волку!.. Умереть именно так, как когда-то умер и Мартин!.. Красивая и самая достойная для мужчины смерть, так он всегда говорил…» Но умирать все-таки не хотелось.

Ноги сами собой остановились, а глаза поднялись к небу, к темнеющему небу, поскольку зимой в Сибири день был короток. В воздухе кружились снежинки, они медленно парили, вальсируя в волшебном завораживающем танце, несколько из них коснулись лица Владимира и тут же, ощутив тепло человеческой кожи, растаяли, оставив после себя лишь холодные слезы небес. Но Волков не обратил на это внимания, его глаза были широко раскрыты и смотрели туда, куда с начала времен тянет всех существ человеческой расы — они смотрели за облака. «Есть ли там кто-то или что-то, что слышит нас и правит нашей жизнью? — подумалось молодому дворянину. — Могут ли умершие внемлить нам?..» Но ни снег, падающий с небес, ни холодный сибирский ветер, что задул в этот миг сильнее, не несли с собой разгадки этой тайны. «Возможно, я скоро и сам узнаю ответ на этот вопрос, если Айеши нагонят меня, и я приму от них смерть, — вздохнул Владимир и ощутил, как не щадящий никого зимний ветер вдруг стихает. — А возможно… кто знает… может мне и удастся еще выбраться живым из этой передряги, если мне повезет, и я доберусь до русских поселений». — Подсказала «последняя Надежда», что не покидает нас до конца.

Волков усмехнулся внезапному душевному приливу сил и вновь зашагал вперед. Возможно, что спасительное русское поселение было уже близко, возможно, оно ждало его за теми высокими соснами, чьи макушки раскачивались от порывов ветра. Так что, отчаиваться не стоит, в крайнем случае, он всегда сможет умереть достойно, приняв свой последний бой.

Но не за ближайшими заснеженными соснами, и даже не за следующими, спасительного русского поселения не обнаружилось, лишь один монотонный лес и белое безмолвие. Стволы деревьев, вырывающиеся из глубокого снега, никуда не делись, иногда их становилось меньше, и перед Владимиром открывались просторные поляны: белые и гладкие от чистого не тронутого снега, а иногда, напротив, сосны увеличивались числом, словно стараясь преградить дорогу сбежавшему рабу племени Айеши. Эти деревья, будто исполинские стражи леса, гордо возвышались над маленьким человечком, с трудом пробирающимся меж ними, большую часть времени они молчали, но иногда начинали перешептываться, когда в их кронах завывал ветер. И в такие минуты Владимиру казалось, что он не один в этом лесу, и будто кто-то следит за ним, и этот кто-то не человек, нет, он даже не живое существо, он — это сам лес — сибирская Тайга, которая своими бесплотными глазами наблюдает за ним и испытывает, забавляясь над живым существом, забредшим так глубоко в ее чащу.

Тайга испытывала незваного гостя, она не щадила его, посылая на долю бедолаги все новые и новые испытания. Вначале были непроходимые сугробы, затем, по мере того, как день начал клониться к вечеру, задул холодный ветер, опустились сумерки, и, наконец, напоследок темнеющее небо разродилось снежными хлопьями. От их обилия все вокруг заволокло белой пеленой. Снежинки, словно мухи, полетели в лицо, облепляя его; несколько самых хитрых, пробрались за шиворот и, растаяв там, оставили после себя мерзкие холодные подтеки. Но самыми коварными оказались те, что попали в глаза, будто маленькие ледяные стрелы они нанесли свои удары, отчего Владимир с болью зажмурился и опустил очи вниз. Замедлив ход, он продолжил идти вперед, почти наощупь пробираясь по лесу, но тут же впереди его встретила высокая сосна, она ударила его грудью, а коварный сугроб подставил подножку, и молодой дворянин упал.

Идти дальше в этом белом, заволакивающем все вокруг, потоке серебристых хлопьев оказалось выше его сил. Волков с трудом поднялся и, нащупав коварную сосну, ударившую его в грудь, прислонился к ней спиной, после чего вновь осел и закрыл лицо руками. «Последняя Надежда» больше не казалась ему такой одухотворяющей, она таяла на глазах, словно пушистые снежинки, падающие на теплую человеческую кожу. Впрочем, и кожа эта уже не была такой теплой, а быстро начинала мерзнуть, отдавая жар и краснея на морозе.

«Если метель затянется, то я просто окоченею здесь… — с трудом размыкая глаза, подумал Владимир. — Боже, какой глупый конец, после всего пережитого, просто замерзнуть в лесу…»

…Усталость быстро накатывала, глаза сами по себе смыкались, холод медленно делал дело, погружая молодого дворянина в сон под завывания озорника ветра.

«Нужно развести костер, чтобы не замерзнуть окончательно», — пришла поспешная мысль, но осуществить ее было поистине невозможно, поскольку ни хвороста, ни даже сухих веток в этой белой, затянувшей все вокруг, пелене найти оказалось бы не под силу даже опытному следопыту.

Владимир вздохнул, сил бороться уже не осталось, уж очень много он потратил их за этот мучительно долгий день, и теперь организм требовал восстановления. А ветер вокруг все завывал и завывал, тихо убаюкивая маленького одинокого человечка, словно муха попавшего в шелковую паутину. И вот глаза Волкова окончательно закрылись, и его разумом овладел Морфей.

Но погрузиться в долгий и безмятежный сон не удалось, лишь легкая дремота охватила Владимира, но сознание, поддетое инстинктом самосохранения, оставалось на чеку. Через полуопущенные веки и нежные объятья бога сновидений Волков все же осознавал, где находится и видел белые, пушистые снежинки, заволакивающие все вокруг, и ощущал опасный мороз, пробирающийся к сердцу, который, впрочем, уже не казался таким уж и обжигающе холодным. Но сил, чтобы сопротивляется, подняться в один миг и стряхнуть с себя пелену дремы у молодого дворянина уже не осталось — часть мозга дремала, а часть была начеку. И возможно, та часть разума, что обнял Морфей, начала шутить со своим хозяином злую шутку…

Неожиданно из пелены падающего снега перед Владимиром проступила фигура. Кто-то или что-то направлялось прямо на него. Белый снег облеплял эту странную, неизвестно откуда очутившуюся здесь фигуру, очерчивая ее и создавая контур, и по мере продвижения этого существа вперед Волков осознал, что это человек.

«Айеши! — была первая мысль. — Они нашли меня». И рука сама собой потянулась к эфесу шпаги, сапфир на которой вдруг блеснул нежно-теплым пламенем. Ладонь обхватила обтянутую кожей рукоять и потянула ее из ножен, но поднять уже не смогла — шпага показалась даже тяжелее боевого молота Кузьмича. «Ну почему именно сейчас силы покинули меня, — в сердцах возопил Владимир. — Почему, Господи, почему ты лишаешь меня даже чести умереть с достоинством и встретить свой последний бой?»

И в этот миг заснеженная фигура сделала еще один шаг, после которого Волков понял, что перед ним отнюдь не Айеши. Белые хлопья облепили человека, возвышающегося над беглым рабом, а сумерки скрывали лицо, но по одежде, совсем не подходящей ни к этому месту, ни к погоде, Владимир понял, что это совсем не дитя наг. Высокие сапоги до колен, коричневая кожаная куртка из мягкой кожи и широкополая шляпа, опущенная на глаза, а у пояса шпага с защитной гардой в виде ракушки.

«Этого просто не может быть!!!» — закричало сознание.

Волков поднял глаза к лицу, скрытому под широкополой шляпой, украшенной павлиньим пером, и попытался вглядеться в его черты. И человек вдруг приподнял шляпу, из-под которой выбивались длинные черные волосы, затронутые пепельной сединой, и перед Владимиром предстало уже немолодое лицо, кое-где украшенное шрамами, которые дополняли тоненькие, вздернутые кверху и приплюснутые на кончиках усы и маленькая острая бородка под нижней губой, тоже припорошенная сединой. Черные и хитрые глаза смотрели в упор, но в них читалась нежность.

— Мар-тин?! — пролепетал молодой дворянин. — Это и правда, ты?

— Да, волчонок! — по своему обыкновению усмехнулся старый лис и, припав на одно колено, отчего-то лизнул Владимира шершавым языком в нос.

Шесть черных коней неслись по заснеженной сибирской Тайге. Вороненые шкуры жеребцов задорно поигрывали в лучах солнца, отраженного от белой глади. Впереди всех в стальных доспехах ехал сам хан — Шинь Си Ди, за ним двигались его приближенные: верный советник Джау Кан и лучшие воины, облаченные в кожаные одежды, с нашитыми поверх стальными пластинами, и в острые лисьи шапки с рыжими хвостами, свисающими позади. Копыта коней вздымали ледяные искры и несли всадников вперед по следам их добычи. Дикая Охота была в полном разгаре.

Шинь Си Ди гордо смотрел вперед через узкие прорези в забрале шлема, но взор его был направлен отнюдь не на следы, оставленные Урусом на белоснежном лесном покрывале, да и следы эти уже давно стерли падающие с неба хлопья, обильно посыпавшие сибирскую землю. Хан племени Айеши смотрел совсем на другой след, не подвластный простому человеческому взору, а лишь детям наг. След этот являлся памятью тепла живого существа, и будто красная дымка, он висел в воздухе. Конечно же, след был не вечен и быстро таял, но опытный потомок наг мог видеть его и через день после того, как человек или другое живое существо побывало здесь, и к тому же по красной дымке Шинь Си Ди мог различить кому принадлежало это остаточное тепло. Это давало большие преимущества при погоне, поскольку монголы могли легко изменять свой путь и следовать не по дороге, которую избрал беглый раб, а по более легкому и менее заснеженному пути.

Но вдруг хан Айеши остановил коня и поднял правую руку вверх. Другие монголы тут же замедлили ход своих жеребцов и тоже встали. Шинь Си Ди слез с коня и заинтересованный чем-то побрел вперед уже пешком. Джау Кан двинулся следом. Остальные монголы остались стоять на прежнем месте.

— След изменился, — сказал вождь племени.

— Я вижу, — произнес Джау Кан. — Дальше он становится тоньше, похоже, что наш Урус что-то потерял в этом месте…

— Или кого-то, — прошипел Шинь Си Ди и вдруг побрел в сторону, но, не пройдя и пяти шагов, остановился и, опустившись коленями на белое покрывало, стал разрыхлять снег.

Джау Кан, находящийся в этот момент позади своего хана, лишь усмехнулся в длинные свисающие по бокам усы. Конечно же, он понимал, что здесь произошло, поскольку невидимый для человеческого глаза след Уруса он видел куда четче нынешнего вождя племени, но все же он не стал говорить об этом и предоставил своему былому ученику самому разобраться во всем произошедшем.

— Так я и думал! — проскрежетал Шинь Си Ди, подымаясь с колен. У ног его, в разрытом снегу, виднелась голова умершего жеребца. — Наш глупый Урус так улепетывал, что в страхе загнал своего коня. — Хан зло расхохотался. — Теперь настигнуть его будет куда проще. Это уже не Дикая Охота, а какая-то детская забава получается.

— Но пока еще мы не настигли его, так что говорить об этом еще рано, мой хан, — вдруг парировал Джау Кан. — И, к тому же, загнанный и доведенный до отчаяния волк куда опаснее сытого зверя!

Шинь Си Ди с недовольством посмотрел на старого монгола, но лишь фыркнул:

— На это я и надеюсь! Легкая добыча мне не нужна!

— Ни минуты не сомневался в твоей храбрости, мой хан, — отвесив легкий поклон, произнес Джау Кан.

— Ну, а теперь в погоню! — поворачиваясь к четверке воинов, взревел вождь племени.

Глава 5. Схватка за жизнь

— Мартин, что ты делаешь? — пробормотал Владимир и постарался повернуть голову, но язык испанца продолжил вылизывать ему заросшие бородой щеки. Тогда Волков поднял руку и постарался отстраниться, но вместо человеческого лица ладонь наткнулась на что-то мягкое и пушистое. И как только молодой дворянин ощутил это, это что-то вдруг отскочило назад.

В удивлении Владимир разомкнул отяжелевшие, будто ото сна, очи и обнаружил перед собой вовсе не Мартина де Вилью, а самого что ни на есть настоящего лиса. Огненно-рыжий зверек ничуть не испугался пробудившегося человека и, усевшись напротив Волкова, с интересом принялся рассматривать его.

— Отстань от меня! — махнул на него Владимир. — Я не твоя добыча. Видишь, я еще жив?!

Но лис не сдвинулся и с места.

«Какое странное и непугливое животное, — подумал молодой дворянин, но в голове витали уже совсем другие мысли. — Значит, это был всего лишь сон?! Да, конечно, что же это еще могло быть, как не сон?! Эх, — беглый раб Айеши позволил себе вздох разочарования, — даже хитрому испанцу не обмануть саму смерть и не выбраться с того света!»

Меж тем снегопад кончился. Вокруг царила ночь: холодная, зимняя, сибирская ночь. Серые облака рассеялись, и на темный небосвод высыпались миллиарды сияющих звезд. Голубыми искрами они рассыпались на темном полотне и сверкали так ярко, как будто бы это были вовсе не звезды, а сапфиры в сокровищнице Черной пирамиды. А венчала все это великолепие полная луна, что как огромная жемчужина красовалась на груди прекрасной мулатки ночи.

Волков опустил взор от неба и вновь взглянул на рыжего лиса, что с умным видом смирно сидел напротив и, казалось, даже улыбался в сиянии ночи.

— Ну что, мой незваный друг, ты, наверное, голоден? — спросил зверя Владимир.

К удивлению Волкова лис вдруг коротко гавкнул как заправский пес, только лай его оказался более дикий и не пустой, как у домашних собак, а казалось, наполненный смыслом.

— Можно подумать ты понимаешь меня, — хмыкнул Владимир и потянулся за котомкой, что лежала рядом. В ней он нашел вяленое лосиное мясо и круглую булку.

Отрезав немного мяса, молодой дворянин кинул его вперед и принялся наблюдать за поведением зверя. Впрочем, лис оказался не из стеснительных, он быстро подбежал к угощению, обнюхал его, а затем, поняв, что это съедобно, проглотил. После чего поднял на Владимира глаза почти такие же огненно-рыжие, как шкурка, с черными линиями зрачков и гавкнул.

— Это ты меня так благодаришь или требуешь добавки? — спросил Волков и отрезал еще один кусок вяленого мяса, но на этот раз съел его уже сам.

На это лис неодобрительно засопел, но Владимир лишь усмехнулся и, оторвав краюшку хлеба, кинул ее зверю. Тот подбежал к новому угощению, обнюхал его, но есть не стал, а лишь фыркнул и отошел назад, после чего недовольным взглядом посмотрел на человека.

— Ну, знаете ли, месье лис, я тут не набивался подкармливать вас, — недовольно пробурчал Волков, отправляя в рот очередной кусок вяленого мяса. — Так что либо угощайтесь, чем бог послал, либо проваливайте!

Но зверек видимо не был намерен согласиться с доводами Владимира и проваливать явно не собирался. Напротив, лис двинулся вперед, сделал несколько шажков по направлению к человеку. Волков насторожился, рука сама собой легла на эфес шпаги. Всевидящие глаза зверя заметили это движение, но не заставили его остановиться, лишь мягкие подушечки лап стали ступать еще осторожнее. Но молодой дворянин ждал, что-то в глубине души подсказывало, что незваный гость не опасен. А лис подошел уже совсем близко, на расстояние вытянутой руки. Владимир весь напрягся, выжидая и пытаясь предугадать намеренья хищника. И зверь вдруг осторожно потянулся мордочкой к заплечной сумке, что лежала у ног человека, и в которой находилось лакомство. Но этого Волков допустить уже никак не мог, он схватился за сумку и замахал на наглеца руками. Зверек тут же ретировался.

— Вот нахал! — возмутился молодой дворянин. — Прямо, как Мартин, для того наглость тоже второе счастье!

Лис же, отбежав на несколько шагов, снова уселся на задние лапы и будто с возмущением и даже укоризной уставился на человека.

— Ну ладно, не смотри ты на меня так! — вздохнул Владимир и, вытащив из котомки мясо, кинул еще один кусок зверю. Тот вновь, словно пес, гавкнул и радостно принялся за угощение.

— Подумать только, меня объедает дикий лис, — фыркнул Волков и тоже принялся есть.

Когда чувство голода немного притупилось, а внутри сделалось чуть теплее, Владимир, наконец, встал и расправил плечи. Ночь еще не закончилась, но звезды уже медленно начали сходить с небосвода, уступая место восходу тусклого сибирского солнца. А это значило, что Волкову тоже следовало отправляться в путь, засиживаться на месте было опасно, он и так потерял слишком много времени, и теперь промедление было подобно смерти.

Закинув котомку за спину, молодой дворянин вновь двинулся в путь. Белый снег захрустел под сапогами Уруса, свежий прохладный ветер задул в лицо, но это не вызвало никакой тревоги, а, наоборот, воскресило надежду и придало чувство свободы. И лис не остался сидеть на месте, а тоже двинулся вслед за Владимиром, что пусть и не являлось добрым знаком, но зато разрушало чувство полного одиночества.

Так они и шли, огибая вековечные сосны, и проходя под заснеженными арками склоненных друг к другу деревьев. Шли бок о бок зверь и человек, не жалея сил, бредя вперед. Иногда лис отделялся от человека и убегал вперед, скрываясь за деревьями, и Владимир думал, что все, и зверь покинул его, но рыжий плут каждый раз возвращался, что вызывало у Волкова легкую улыбку. Ему было приятно, что зверь следует за ним, с лисом он не чувствовал себя таким одиноким посреди этого застывшего, словно в смертельной агонии, ледяного леса. И иногда Владимиру даже казалось, что это душа Мартина вернулась с того света, чтобы поддержать его. В такие минуты молодой дворянин обращался к зверю с какой-нибудь фразой на испанском, именуя его ласково «Марти», и каждый раз лис навострял рыжие уши и внимательно прислушивался к словам человека.

И вот спустя несколько часов пути, когда солнце уже показалось над макушками деревьев, и снег на их кронах засиял, словно алмазы на короне Российской Империи, человек и лис уперлись в высокую гору. Когда-то Волкову уже доводилось встретить в Сибири такую же небольшую и не особо приметную гору, и тогда эта встреча стала роковой в его судьбе. Коса нашла на камень и все, что произошло после горы, могло бы сложиться совсем не так: реши они тогда с Мартином и Яшкой обогнуть ее. Поэтому в первые минуты Владимир строго решил не идти напрямик, а обогнуть препятствие. Но рыжий плут отчего-то не согласился с ним. Лис с упорством стал взбираться наверх. Волков свистнул ему и показал, что собирается идти вдоль, но зверь не согласился, а, гавкнув, так и продолжил свое восхождение. Тогда Владимир махнул рукой, подумав, что бог с ним с этим зверем, к которому он уже успел привыкнуть, и побрел своим путем, но спустя несколько шагов ощутил, что хитрый лис вновь рядом и более того, он продолжает гнуть свою линию. Зверек зарычал и, вдруг вцепившись Волкову в край полушубка, потянул на себя.

— Да что ты делаешь? — возопил Владимир и замахнулся на хищника, но тот не разжал зубов, а так и продолжил теребить человека за полушубок.

— И почему это тебе обязательно надо, чтобы я шел именно через эту гору? — насупившись, спросил у зверя молодой дворянин.

Лис разжал хватку, звучно гавкнул и вновь встал взбираться на гору. Поднявшись на незначительную высоту, он остановился и с умным, полным моления взглядом уставился на человека.

— Ну, хорошо, — вздохнул Волков. — Если провидению в лице этого рыжего плута будет угодно, чтобы я взобрался на эту гору — я на нее заберусь… Да и, к тому же, так будет тактически верно. — Рассудил он, решив, что, преодолев преграду, удастся выиграть время, которое Айеши непременно потратят, огибая ее. — Если, конечно, я не сломаю себе шею или не провалюсь в очередную проклятую пещеру.

И наконец, решившись, Владимир стал взбираться ввысь. Склон оказался некрутым и человек с легкостью зашагал по нему вверх. Лис с радостным визгом помчался впереди. А вот лошадь, решись она одолеть эту гору, непременно сломала бы себе копыто.

Не прошло и получаса, как Волков все же взобрался на вершину горы. Отсюда открывался довольно живописный вид. Великаны сосны, что совсем недавно возвышались над головой Владимира, теперь склонились у его ног и неисчислимые тянулись вдаль, уходя за горизонт. Но то была тайга, оставшаяся за его спиной, а впереди от подножия горы тянулась усыпанная снегом равнина вплоть до крутого берега. И там на берегу беглый раб увидел то, отчего надежда его вновь воскресла. Да, это было оно — заветное спасительное поселение.

Не помня себя от радости, молодой дворянин возликовал, озаряя окрестности своим криком. Лис вторил ему протяжным воем.

— Именно это ты хотел показать мне, рыжий плут?! — воскликнул Владимир и впервые потрепал зверя за шею, впрочем, лис не отстранился, а вполне нормально воспринял подобное обращение со стороны человека.

— Ну что ж, тогда поспешим скорее вниз! — наконец произнес Волков и принялся спускаться.

И вот спустя еще полчаса Владимир уже бежал во всю прыть через усыпанную снегом равнину. Его ноги глубоко проваливались в снег, он запинался и падал, но это не могло остановить беглого раба, поскольку близость человеческих жилищ придавала ему сил. И каждый раз Владимир подымался, утирал лицо от мокрого снега и бежал дальше, смеясь от счастья.

Наконец он достиг границ поселения, и, еще не понимая, что что-то здесь не так, ворвался в его пределы. Ноги вдруг сами собой остановились, Владимир огляделся по сторонам, сердце его в этот момент бешено колотилось, готовое в любой момент вырваться из груди. Вокруг не было ни души: ни людей, ни животных, ни даже следов их присутствия, везде лежал лишь нетронутый снег. А сами домики, старые и покосившиеся, были сплошь покрыты белой изморозью. С первого взгляда на этот мертвый поселок стало понятно, что его покинули уже давным-давно. Но, еще не желая поверить в эту очевидную усмешку судьбы, Волков все же побрел вперед по усыпанной снегом улочке, оглядывая обветшалые хибарки.

Пройдя мимо домов, Владимир остановился возле двухэтажного здания с обильно заваленной снегом крышей. Со всей злостью, что сейчас кипела в нем, беглый раб пнул по покосившейся двери и вышиб ее, а затем вошел внутрь. В помещении оказалось темно. Ветер что гулял по улочкам, ворвался в открытую дверь и со свистом пронесся по пустому помещению. Глаза немного привыкли к темноте, и Волков двинулся вперед, но в доме оказалось действительно пусто, лишь пол был завален каким-то хламом, среди которого молодой дворянин разглядел огарок свечи, старые валенки и проржавевшее ведро. Впрочем, ведро оказалось чем-то наполнено. Владимир опустил в него палец и тот попал в черную вязкую жижу.

— Сырая нефть! — изумился Волков и вдруг услышал шорох.

Молниеносный взгляд скользнул к двери, но оказалось, что там, на пороге стоит лис и принюхивается к странному человеческому жилищу.

— Что ж, — произнес Владимир и вновь вернулся к ржавому ведру, наполненному сырой нефтью, — думаю, что Черная пирамида меня все-таки чему-то да научила. — Волков хитро усмехнулся и, взглянув на лиса, решительно добавил, — Настало время принять бой, Марти!

…Спустя долгие четыре часа Владимир стоял на крыше деревянного домика и наблюдал, как по белой заснеженной равнине, к заброшенному рыбацкому поселению мчатся шесть всадников на вороненных жеребцах. Копыта коней пронзали снежную гладь и несли своих хозяев вперед. Воины были уже готовы и ждали только начала боя. Впереди в черных доспехах мчался сам владыка Айеши хан Шинь Си Ди, Волков видел, как его черный ятаган сверкает в лучах солнца. За вожаком неслись остальные: Джау Кан с саблей наголо, молодой охотник Чинги с натянутым луком в руке и другие воины, имена которых уже не имели значения для бывшего раба Уруса. Все они были вооружены, у всех поблескивало оружие, и все приближались к своей добыче, что не утратила «последней Надежды» и была готова к смертельной схватке.

— Господь! — Владимир взглянул поверх приближающихся к нему всадников и устремил взгляд к небу. — Не знаю, слышишь ли ты меня сейчас. Не знаю, существуешь ли ты вообще. Последние события моей жизни заставляют меня отвергнуть сей факт, но… Если ты все же существуешь и если ты слышишь меня, то удели мне минуту внимания и выслушай! Я не знаю секретов бытия, не знаю для чего мы живем в этом мире, для чего сражаемся и убиваем друг друга вместо того, чтобы любить и жить в мире. Возможно, ты знаешь ответ на этот вопрос, но я никогда не молился тебе и не просил ни о чем… но сейчас я прошу! Прошу, дай мне возможность отомстить, дай мне возможность убить их всех и окропить их кровью белый снег! Дай мне возможность поквитаться за смерть Мартина и вырвать сердце из груди вожака этих змей!.. Но, а если ты не слышишь меня или не желаешь помочь… — Волков взглянул на безмятежное синее небо и с вызовом произнес, — то убирайся к черту! Я справлюсь сам!

С этими словами он натянул тетиву лука и прицелился.

Монгольские всадники на черных жеребцах уже достигли заброшенного рыбацкого поселения. С шумом на полном ходу они промчались мимо первых деревянных строений, как вдруг чернооперенная стрела со свистом пронзила воздух и вошла в грудь воину слева от хана. Смертоносная палочка выбила его из седла, а напуганная лошадь помчалась дальше.

Монголы сразу остановились и слезли с коней. Шинь Си Ди взглянул по направлению выпушенной стрелы. Его зоркий глаз тут же заметил Уруса, стоящего на крыше лачуги в глубине поселения. Беглый раб вновь натягивал тетиву. Еще секунда и новая стрела сорвалась с лука и устремилась к отряду Айеши. Но хан был уже готов к подобному повороту, его искривленный ятаган взмыл вверх и разрубил древко на подлете.

— Чертов раб! — выругался Шинь Си Ди и устремил наполненный гневом взгляд в сторону Уруса, на что Владимир помахал ему рукой, будто зазывая, а еще через секунду скрылся через крышу в деревянном строении.

— Туда! — указав ятаганом вперед, скомандовал хан. На поверженного товарища он даже и не взглянул. Тот впрочем, был еще жив, он лежал на руках у Чинги и отхаркивался кровью, а из груди его торчала чернооперенная стрела.

— Брось его, — велел Джау Кан, — он уже не жилец!

И вправду, еще секунда, и поверженный воин задохнулся от собственной крови.

— Он был моим братом! — взревел Чинги. — Мерзкий Урус, я убью его!

Услышав это, Шинь Си Ди тут же развернулся. Его свободная левая рука в латной перчатке схватила Чинги за ворот и с силой вдавила в стену.

— Уруса не убивать! — зашипел хан. — Он мой! — Не отпуская бедолагу, вождь племени развернулся к остальным. — Всем понятно?

Воины закивали. Тогда Шинь Си Ди выпустил Чинги и вновь скомандовал:

— За мной! Урус прячется где-то там!

И хан устремился вперед мимо опустевших хибар рыбацкого поселения. Оставшиеся трое воинов и Джау Кан двинулись следом.

Не прошло и минуты, как монголы добрались до лачуги, где скрывался Урус. Невзрачный домик, явно построенный на скорую руку и весь покрытый белой изморозью, смотрел на обступивших его людей угрожающе. Чернеющие проемы окон с разбитыми стеклами, в которые протяжно задувал ветер, старая покосившаяся дверь, немного съехавшая крыша явно не внушали доверия, но и не могли напугать бывалых воинов Айеши.

— Ты! — скомандовал Шинь Си Ди, указывая на одного из приближенных. — Иди первый.

Воин в лисьей шапке кивнул, ни капли страха не отразилось в его глазах, он был всецело предан своему повелителю и не сомневался в его решениях. Монгол подошел к покосившейся двери, потянул за ручку, но она не поддалась, тогда воин с силой толкнул преграду ногой. Дверь слетела с петель, монгол сделал шаг и вдруг звук распрямляющейся пружины разорвал тишину. В следующую секунду огромный деревянный кол сорвался откуда-то сверху. Вонзившись в грудь воина, он пробил ее насквозь, и вышел из спины уже весь покрытый кровью. Поверженный монгол закряхтел, изо рта его потекла кровь, руками он обхватил деревянную палку, торчащую из груди, и умер.

— А я говорил, что загнанный и доведенный до отчаяния зверь куда опаснее любого другого! — произнес Джау Кан, на что Шинь Си Ди лишь злобно скривился.

Но старый монгол не обратил на это внимания, как ни в чем не бывало он подошел к погибшему воину и закрыл ему ладонью глаза, а затем принялся рассматривать хитрое устройство, наподобие маятника держащее острый деревянный кол.

— Ишь чего придумал наш Урус, — даже присвистнул Джау Кан.

— Как я погляжу, ты восхищаешься им! — зашипел Шинь Си Ди.

— Нет, мой хан, — покачал головой старый монгол. — Урус просто интересен мне. Я изучаю его. Именно благодаря таким, как он, империя наших отцов когда-то пала. Поэтому таких противников не стоит недооценивать.

— Он всего лишь кусок мяса, у которого я скоро отниму жизнь! — зло прыснул вожак Айеши.

— Ничуть не сомневаюсь в тебе, мой хан, — низко поклонился Джау Кан и отвернулся. — Но нам все же стоит поостеречься, боюсь, что там впереди для нас заготовлена не одна такая ловушка.

С этим владыка Айеши спорить не стал, и послал вперед очередного воина. Тот прошел мимо поверженного и насаженного на кол брата и очутился внутри лачуги. Убедившись, что все в порядке, и остальные монголы двинулись следом.

В ветхом рыбацком жилище царил полумрак, свет попадал внутрь лишь из разбитых окон, но его было недостаточно, чтобы осветить все вокруг. Зато в глубине домика мерцал огонек. Первым его заметил Джау Кан и кивнул Шинь Си Ди. Хан молча отдал приказ, и воины направились в сторону мерцания. Каждый из них ступал осторожно, словно кошка, поскольку пол оказался усеян всяким хламом. Наконец монголы достигли конца лачуги и увидели деревянный стол, на котором горел огарок свечи в металлической кружке.

— Нутром чую, что это очередной подвох Уруса, — прошипел Шинь Си Ди.

Джау Кан же ничего не ответил, поскольку всецело был поглощен рассматриванием пола и своих сапог, которыми он вляпался в какую-то липкую жижу. А вот воин впереди не обратил на это внимание и потянулся к свече. Его рука схватила металлическую кружку и потянула ее на себя. В этот момент старый монгол вскрикнул:

— Не делай этого!

Но было уже поздно, и кружка со свечой оторвалась от стола. Оказалось, что за ее ручку привязана веревка, которая тут же натянулась, после чего раздался щелчок, и сверху на незадачливого воина свалилась сеть. Свеча выпала из его рук и упала на пол в липкую черную жижу, которая тут же вспыхнула. Огонь быстро побежал по полу, следуя за разлитой сырой нефтью. Шинь Си Ди, Джау Кан и Чинги поспешили ретироваться, а вот незадачливый монгол, что попал в сеть, выбраться уже не сумел: он упал прямо в горящую нефть и тут же вспыхнул. С дикими воплями бедолага начал кататься по полу, но на выручку ему никто не кинулся.

Трое оставшихся воинов Айеши выскочили из загоревшегося здания. С проклятиями Шинь Си Ди стал озираться по сторонам и вдруг он увидел Уруса. Беглый раб стоял неподалеку, на расстоянии трех-четырех домов в этом заброшенном поселке. Русский был неподвижен, в глазах читалась решимость, в правой руке поблескивала сапфировая шпага, а возле ног, словно преданный пес, отчего-то крутился огненно-рыжий лис.

Хан Айеши усмехнулся и опустил забрало вороненного шлема в виде морды наги. Он сделал шаг вперед, как вдруг из объятого пламенем здания выскочил его собрат, весь в огне и побежал к своим, но взмах черного ятагана не дал ему довершить путь. Шинь Си Ди прервал муки уже погибающего воина, лишив его головы, и горящее тело упало в снег, а хан лишь переступил через него и двинулся на Уруса. Джау Кан и Чинги, перехватив сабли поудобней, последовали за своим повелителем.

Трое, возможно, самых опасных воинов племени Айеши, сейчас надвигались на Владимира. Впереди шел Шинь Си Ди, словно темный рыцарь из древней легенды, в стальных доспехах со змееподобным ятаганом наперевес. Слева двигался Чинги, еще молодой, но уже опытный воин, заслуживший почет и уважение в племени. А справа шагал Джау Кан: округлый и полноватый старик, скорее вызывающий улыбку, в своих кожаных доспехах с нашитыми металлическими пластинами, но Волков знал, что это впечатление обманчиво. Старый монгол был самым опытным из всех и, возможно, даже самым опасным, память молодого дворянина не забывала ни на минуту то, как он лихо расправился с разъяренным лосем, один в долю секунды оценив все варианты, ну и, конечно, их встречу в юрте хана. Тогда Джау Кан показал, на что он способен, легко избежав клинка сапфировой шпаги даже не применив оружие.

«Да, Джау Кан опасен, он никогда не показывал истинной силы, как и своего настоящего положения в племени Айеши, довольствуясь лишь второй ролью, но, возможно, как и в первом, так и во втором случае это лишь его хитрость!» — пришла неожиданная мысль в голову Владимира, при пристальном изучении надвигающихся соперников. Лицо Чинги было полностью сосредоточенно; под забралом шлема Шинь Си Ди Волков видел лишь его змеиные глаза, а вот Джау Кан напротив шел вразвалочку и хитро улыбался. «Да, возможно он самый опасный соперник из всех, с кем мне когда-либо, доводилось встречаться, поэтому первым надо будет убить именно его!»

Оценив ситуацию и сделав выводы, Владимир сорвал с головы волчью шапку и откинул ее в сторону. Ветер провел бесплотной ладонью по его волосам, развевая давно не стриженные черные пряди и белый, словно снег локон, упавший на лоб. От полушубка Волков избавился раньше, пусть без него было холодно, и он являлся дополнительной защитой, но он и сковывал движения, заставляя терять скорость, а скорость сейчас являлась самым надежным союзником беглого раба.

А воины Айеши тем временем подступали. Увидев их приближение, лис весь ощетинился и зарычал, словно верный пес.

— Беги отсюда, мой рыжий друг, это не твоя битва, — велел зверю Владимир, но тот не стал и слушать, а так и продолжил рычать.

Не дойдя до Волкова шагов десять, монголы остановились. Взгляд змеиных глаз хана встретился с взглядом Владимира. Еще минуту они смотрели друг на друга, испытывая невыносимую ненависть, но так не могло продолжаться вечно. Черный ятаган взмыл вверх и первым вперед бросился Чинги.

Молодой воин атаковал словно гадюка из сухой травы, сорвавшись с места он нанес молниеносный удар, разя саблей перед собой. Но недаром Волков учился, возможно, у лучшего фехтовальщика Европы, недаром Мартин вдалбливал в него все умения и навыки, подчас даже самым жестоким образом. Тело Владимира сработало, как пружина, мысль даже не успела подступить к мозгу, а рука уже подняла клинок и отвела смертельный замах в сторону, а затем шпага отскочила назад и, быстро изменяя траекторию, ударила вниз, целя в левую ногу противника. Чтобы отвести этот выпад Чинги пришлось неудобно выгнуть руку и опустить саблю, защищая бедро. На то и был расчет! И как только монгол это сделал, бывший раб тут же пнул его ногой в грудь. От удара Чинги отбросило назад и, не сумев удержаться на ногах, он упал в снег. Волков тут же налетел на него, как коршун, и еще бы доля секунды и в судьбе молодого монгольского воина можно бы было ставить точку. Но смертоносное жало сапфировой шпаги оказалось остановлено саблей Джау Кана.

Серые глаза, так сильно напоминающие волчью шкуру сибирской зимой, сверкнули яростью на старого монгола, а тот лишь усмехнулся в ответ. Владимир отскочил в сторону, Джау Кан сделал то же.

— Приветствую, Урус, — произнес старый монгол. — Рад видеть тебя в добром здравии.

— Не могу сказать того же! — зарычал Волков и кинулся в атаку.

Сапфировая шпага, блестя на солнце, полетела вперед, но ловкий Джау Кан отвел удар. Клинок Владимира сделал оборот и, не возвращаясь в исходное положение, вновь проверил на прочность оборону соперника.

Тем временем Чинги попытался встать, но рыжий лис налетел на него, как на добычу, вцепившись клыками в руку, которой воин сжимал клинок. Монгол взвыл, сабля вылетела из ладони, но человек все же сильнее хищника, второю рукой он замахнулся на зверя, но тот уже отскочил в сторону и угрожающе зарычал, то и дело делая новые выпады и стараясь атаковать вторично.

Лишь Шинь Си Ди медленно подступал к дерущимся, наслаждаясь схваткой со стороны. Хан никуда не торопился, времени у него было предостаточно, поэтому он ждал, когда его верные гончие псы вымотают добычу окончательно. Ибо таков был закон Дикой Охоты!

Джау Кан, применяя все свое многовековое искусство, стремительно закрутил клинком. Волкову даже пришлось отступить под нажимом сверкающей стали, но сдаваться он не собирался. Хитрую атаку старого монгола можно было перебороть лишь такой же хитрой и стремительной атакой, и потому Владимир бросился вперед. Шпага зачертила восьмерку в воздухе, неистово меняя траекторию и готовясь атаковать с любого краю. Старый монгол даже опешил на секунду, но не сплоховал, сорвавшийся удар он сумел отбить, но за ним последовал следующий в бедро. Джау Кан отбил и его, выкрутил шпагу Уруса вверх, но Волков отвел руку назад и ударил вновь, целя в горло. Монгол присел, спасаясь от смертоносной иглы, и той досталась лишь лисья шапка, которая, слетев с головы Джау Кана, так и повисла на шпаге Владимира.

Опасаясь очередного удара, старый воин проворно откатился в сторону и выставил саблю вперед. Вид у него был потрепанный, а дыхание сбитое. Волков усмехнулся, продолжая стоять, как и прежде, держа шпагу на вытянутой руке и вертя на ней лисью шапку. Но вождь племени Айеши уже шел на него и помахивал ятаганом из стороны в сторону, а змеиные глаза под забралом шлема поблескивали адским пламенем.

Краем глаза Владимир увидел, как и Чинги, отделавшийся от лиса, подступал к нему с правого боку. Сапфировая шпага тут же очертила пол-оборота и отбросила монгольскую шапку в сторону, прямо в лицо молодого воина. На секунду пушистый головой убор закрыл ему обзор и тут Волков ударил ногой, прямо в грудь Чинги, отчего тот вновь оказался на снегу. Поджидающий неподалеку огненно-рыжий лис вновь кинулся на свою старую добычу, попытался атаковать его в шею, но, к сожалению, ему досталось только человечье плечо. Но зверь не унялся и так и продолжил трепать.

Но на этом Владимиру пришлось забыть о лисе, поскольку вождь племени Айеши наконец-то соблаговолил вступить в бой. Без приветствий и каких-либо эмоций Шинь Си Ди сразу же атаковал с наскоку. Его удар оказался стремительным, но простым, раскрутив ятаган, хан ударил сверху. Волков выставил шпагу вперед, и серебристый клинок встретился с вороненой сталью. Впрочем, удар монгола вышел довольно сильным, отчего сапоги молодого дворянина глубоко продавили снег, а сам он едва вынес напор. Но уже в следующую секунду Владимир сделал шаг назад и атаковал сам, прямым и точным замахом, целя в сочленение черных доспехов, но Шинь Си Ди с легкостью отвел удар и, взмахнув ятаганом, устремил клинок к голове Уруса. Волков присел, вороненное лезвие прошло над его макушкой, но сам он, не обратив на это внимания, развернулся на месте и, вынырнув за спиной хана, направил шпагу ему в затылок, туда, где виднелась оголенная шея.

Удар был быстр и точен, и он мог сразить ненавистного противника наповал, но, как назло, рядом уже оказался Джау Кан. Его сабля снизу ударила по шпаге Волкова и изменила ее траекторию. Не теряя ни секунды, Владимир отскочил назад, чертя восьмерку перед собой и не отводя от врагов взгляда. Теперь напротив него вновь стояло два соперника, которые и не думали давать ему передышки.

Джау Кан сорвался с места, сделал несколько обманных движений и попытался полоснуть Уруса снизу в живот. Владимир отбил удар, но тут же сабля монгола полетела вверх. Волков опять пригнулся, уходя от смертоносной стали, а на него уже надвигался другой противник. Времени на то, чтобы поднять шпагу, просто не оставалось, и молодой дворянин инстинктивно, как кошка, отпрыгнул назад. Ятаган пронесся прямо напротив груди бывшего раба, дерущегося за свободу и жизнь, он располосовал рубаху и вызвал чувство боли. Да, черный клинок все-таки достиг цели, слегка задев грудь противника и оставив на ней тонкую, но неглубокую рану.

Владимир отскочил назад, весь ощетинившись, он зарычал, словно дикий волк. В ответ из под вороненого шлема раздался противный смешок.

— Тебе не справиться с нами двумя, грязный Урус! — заговорил Шинь Си Ди.

— Тут ты прав! — неожиданно легко согласился Волков, и вдруг побежал в сторону к обветшалым деревянным хибарам. Протиснувшись между двумя домишками, он скрылся из виду.

Джау Кан и Шинь Си Ди кинулись вдогонку. Узкий проход между рыбацкими хибарами не предвещал никакой опасности. Старый монгол шагнул в него первым, но понимая тактику Уруса, он был на стороже. Медленно воин Айеши прошел вдоль домов и уже почти вышел из узкого хода, как вдруг услышал шум сверху. Инстинкт сработал моментально, тело все напряглось и прыгнуло вперед, выскакивая из прохода, и вовремя, поскольку за его спиной вдруг обрушилось несколько бревен.

Джау Кан с облегчением вздохнул, переведя дух. Воин стоял на твердом снегу, а узкий проход между домами лежал за его спиной. А впереди была заснеженная пустота, окраина рыбацкого поселения, расположенного на высоком крутом берегу, но вот Уруса видно не было. Старый монгол посмотрел по сторонам и увидел противника справа. Рубаха на груди у Владимира была вся покрыта кровью, но все же русский от чего-то улыбался. Поднятая сапфировая шпага внезапно сорвалась с места и рубанула по привязанной к деревянному колу веревке, после чего раздался оглушительный шум. Старый монгол успел лишь развернуться на месте, как вдруг из прохода вынырнуло огромное привязанное на канатах бревно, и с силой ударило Джау Кана в грудь. От удара тот отлетел в сторону, пропахал спиною снег, и больше уже не поднялся.

Серые глаза молодого дворянина блеснули. Враг лежал неподалеку от него и не шевелился. Жив ли он был или мертв — этого Владимир не знал. На то, что Джау Кан погиб, надеяться, казалось, преждевременно, но если монгол и жив, то ему крепко досталось, и многие из его костей сломаны, поэтому бой он продолжать не сможет. Но вдруг?

Волков облизнул пересохшие губы и поднял шпагу на изголовье. Шинь Си Ди так и не показался, поэтому нужно было быть на стороже. Но, тем не менее, Владимир тронулся вперед к бездыханному телу Джау Кана, желая докончить дело. И как только он достиг края дома из прохода с яростным криком на него обрушился хан Айеши.

Их клинки вновь схлестнулись: серебристая, блестящая в лучах заходящего солнца сталь сапфировой шпаги и вороненное железо искривленного ятагана. Будто свет и тьма столкнулись друг с другом, высекая искры, столкнулись и разошлись в безжалостном танце смертьнесущей стали. На этот раз Шинь Си Ди не медлил, его напор оказался решительным, ярость клокотала в нем, и Владимир слышал как из-под черного шлема доносится ненавистное шипение, так сильно напоминающее голос наг. Быстрый, как молния, удар снизу, затем следующий с боку, еще один в грудь — Волков только и успевал, что уходить от них, отбиваясь шпагой и отводя атаки в сторону, но вот возможности для контратаки не оставалось, напор хана был воистину подобен урагану.

И вот черный клинок, прочертив восьмерку в воздухе, ударил вперед. Владимир, выкручивая шпагу, поставил нижний блок, но неожиданно железный сапог Шинь Си Ди пнул Волкова в голень. Молодой дворянин припал на левое колено, а сверху на него уже летел смертельный удар. Ничего другого не оставалось, и Владимир кубарем метнулся вперед, а вороненый ятаган с силой обрушился на то место, где он только что находился. Из последних сил, еще не успев подняться, Волков выбросил шпагу назад, и его клинок нашел-таки цель, глубоко войдя в незащищенное сзади бедро хана. Монгол взвыл, бывший раб успел только выдернуть оружие, как на него тут же обрушился удар латной перчатки в челюсть. Но, несмотря на сильную боль, Владимир все-таки успел отпрыгнуть в сторону, защищаясь шпагой от новой атаки.

Не теряя времени, Волков поднялся, челюсть его гудела, на губах ощущался привкус крови, да и рубаха на груди была уже вся мокрая и красная от первой раны. О тяжелом и частом дыхании и говорить не приходилось, впрочем, и Шинь Си Ди выглядел не лучше, он тоже глубоко вдыхал и не спешил нападать, а на снегу позади него проступили кровяные пятна.

Но хан Айеши не шел в атаку и по другой причине. Своими змеиными глазами он углядел то, что было за спиной Владимира. А там сейчас медленно и осторожно подступал Чинги. Молодой воин вновь сумел отделаться от озверевшего лиса, и теперь потрепанный и покусанный он все же шел на помощь своему повелителю. Тихо, как умеют красться только лесные Айеши охотники, он продвигался вперед с занесенной для удара шпагой. И вот он уже в нескольких шагах от незащищенной спины Уруса. Сабля поднялась для удара, и уже было хотела обрушиться, как вдруг воздух прорезал лисий рык.

А в сознании Волкова в этот момент вдруг раздались слова Мартина: «Сзади!!!»

Времени, чтобы обернуться, у молодого дворянина просто не оставалось, и он по наитию послал шпагу назад и тут же ощутил, как верный клинок пронзает человеческую плоть. Позади раздался сдавленный стон, но Владимир лишь провернул шпагу, а затем, вытащив ее, сделал шаг вперед. Сабля выпала из онемевшей руки монгольского воина, а сам он, лишившись жизни, завалился на снег. А Волков даже не повернулся, чтобы взглянуть на поверженного им противника. Взгляд серых глаз был устремлен вперед на застывшего перед ним вождя племени Айеши.

Из-под забрала хана раздался наполненный ненавистью рык. Шинь Си Ди в ярости сорвал с головы шлем и откинул его в сторону. Глаза его были наполнены гневом, змеиные зрачки сузились до тоненьких едва заметных линий, а лицо покрывал багряный румянец. Тонкие губы едва заметно приоткрылись и прошипели:

— Сейчас ты умрешь, Урус! — И с этими словами монгол сорвался с места и бросился вперед.

Владимир встретил его, отбив удар в сторону, а затем взмахнул шпагой, целя в лицо ненавистного врага, но хан оказался проворен, как гадюка. Он отвел голову, клинок Уруса прошел совсем рядом, и тут Шинь Си Ди ударил латной перчаткой в грудь врага. Волкова откинуло назад, он упал на снег. Хан быстро двинулся на него, занося искривленный ятаган. Еще секунда и вороненый клинок рассек воздух, но Владимир уже отскочил в сторону и поспешил подняться. Отступать дальше было нельзя, за его спиной оказался обрыв, берег здесь оканчивался крутым склоном, под которым лежала замерзшая река.

А Шинь Си Ди медленно наступал. Было видно, что шагает он с трудом, прихрамывая на левую ногу, за которой тянулся кровавый след. Но такая рана не могла остановить владыку Айеши. Ненависть к Урусу заставляла его забыть о боли и придавала сил. И вот, зашипев как змея, хан вновь кинулся в атаку.

Их клинки вновь схлестнулись. Шинь Си Ди надавил изо всех сил, оттесняя Уруса назад к пропасти. Владимир отступил на шаг, но не больше. Выждав момент, он высвободил шпагу, замахнулся, хан отсек удар в сторону, Волков ушел от него, выбросил руку вперед, целя острием в незащищенное лицо, но монгол с силой отбил замах и увел ятаган вверх, готовясь обрушить всю свою мощь. В этот момент Владимир с яростью пнул сапогом в раненное бедро противника. Хан взвыл, припал на одно колено, но все же попытался обрушить холодное вороненое лезвие на смертельного врага. Но бывший раб уже был готов к этому удару, острие шпаги скользнуло в сторону, опережая атаку противника, и вошло прямо в подмышку между сочленением доспех. Шинь Си Ди издал дьявольский рык, а Волков лишь вогнал клинок глубже. Хватка монгола в этот момент ослабла, и черный ятаган выпал из его руки, упав на белый снег, окропленный кровью. Владимир тут же отопнул проклятое оружие в сторону и, высвободив шпагу, возвел ее вверх над головой. Держась за эфес двумя руками, он приготовился нанести последний удар.

— Это тебе за Мартина, ублюдок! — во все горло прокричал молодой дворянин, вкладывая в свой рык всю ненависть, которая у него только имелась к этому исчадью наг, и уже приготовился обрушить сапфировую шпагу, как Шинь Си Ди вдруг зашипел, как гадюка, и рванулся с места.

Мощный торс хана, облаченный в вороненые доспехи, ударил в грудь Уруса. Владимир пошатнулся, не устоял на ногах, но все же в самый последний момент успел обхватить Шинь Си Ди, и они вместе сорвались с обрыва и полетели вниз к замерзшей реке.

Глава 6. Сквозь лед к огню познания

Владимир Волков и хан Шинь Си Ди, вцепившись друг в друга, на полной скорости летели вниз к замерзшей реке. Монгол, облаченный в доспехи из вороненой стали, оказался тяжелее русского, и поэтому он первым ударился о лед. Лед не выдержал силы удара, треснул, и уже в следующую секунду оба погрузились в холодную воду.

Миллионы ледяных игл тут же впились в тело Владимира, пронзая насквозь до мозга и костей, вокруг потемнело, и инстинкт подсказал отпустить смертельного врага и, как можно скорее, выплывать на поверхность. Но видимо у Шинь Си Ди имелось другое мнение на этот счет. Монгол не разжал хватки, он все так же держался обеими руками за ворот рубахи Волкова, и под тяжестью доспех все глубже и глубже погружался в пучину вод. Похоже, хан решил утопить их обоих. Владимир попытался разжать его хватку, это оказалось бесполезным, но у Волкова еще оставалась сапфировая шпага. Высвободив правую руку, Урус с ненавистью вогнал лезвие подмышку хану в сочленение доспех и увидел, как лицо врага исказилось, губы слегка разжались, выпуская пузырьки воздуха, и хватка ослабла. В этот момент Владимир с силой оттолкнул от себя монгола ногой и тот еще быстрее стал погружаться в ледяную воду, опускаясь во тьму, куда не проникал свет и лишь змеиные зрачки все так же с ненавистью горели красным пламенем.

Но на последние мгновения жизни смертельного врага Волков не собирался смотреть, поскольку и его жизнь в эту минуту висела на волоске. Быстро заработав руками, он стал подыматься к кромке льда, откуда исходил свет. По его предположениям проломленный лед как раз должен был находиться над головой. Но когда Владимир достиг поверхности, руки уперлись в сплошную ледяную стену.

«Неужели это конец? — мелькнула предательская мысль. — Нет! Я так просто не сдамся!»

Ладони заскользили по гладкой поверхности пытаясь нащупать хоть какое-то отверстие в ней, но это оказалось бесполезно, прорубь будто исчезла. А тем временем воздух в легких начал стремительно исчезать, горло сперло, а на виски накатила неимоверная тяжесть.

«Я не сдамся!» — повторил про себя Владимир и предпринял очередную попытку. На этот раз он чуть погрузился в воду и попытался взглянуть на ледяное покрывало, закутавшее реку снизу.

Должно быть, редкой и прекрасной была эта картина: видеть ледяное покрывало из глубин вод, взирать на гладкую слегка замутненную поверхность, кое-где нежно голубую, но в основном белую, покрытую снегом. «Чудная картина, — промелькнуло нелепое восхищение, — доступная лишь подводным созданиям и утопленникам перед смертью, кем я сейчас и стану… Но что это?»

На льду появилась тень. Волков увидел, как какая-то фигура отбрасывает ее на заснеженную поверхность, как быстро передвигается и скорее даже мечется. А затем, этот кто-то вдруг заскреб снег. Собрав последние силы Владимир начал всплывать. Вот он достиг ледяной преграды и вновь уперся ладонями в холодную прозрачную стену, сквозь которую на него смотрело лицо. Но не человеческое было то лицо, а лисье. Рыжий плут в смятении взирал на товарища и будто что-то хотел сказать. Если бы в легких оказалось больше воздуха, Волков бы даже усмехнулся, но лис вдруг рванул в сторону. Человек проследил взглядом за бегущей тенью, та, пробежав немного, остановилась, и вдруг — всплеск воды. Владимир не поверил глазам: лис погрузил мордочку в воду, а затем резко выдернул ее.

«Значит прорубь там!» — возликовал Волков и поплыл к вратам из этой ловушки. Наконец он достиг их, схватился за кромку льда и подтянулся, покидая водный мир.

Пьянящий воздух тут же встретил Владимира на поверхности, но какой же он все-таки был прекрасный, не смотря на лютый холод, который тотчас же впился в мокрого человека, пытаясь заморозить его и продрать до костей. Но в данный миг это не имело значения, поскольку воздух был сейчас самым главным, и Волков с жадностью хватал его ртом, словно рыба, лишенная родной обители.

А затем высоко на склоне берега Владимир увидел человеческую фигуру. Это был не кто иной, как Джау Кан. Судя по всему, старый монгол пришел в себя и теперь пытался понять, что произошло. «А, возможно, он и видел последний миг нашей битвы, — мелькнула мысль. — Но так и или иначе дожидаться его здесь не стоит».

Собрав последние силы в кулак, бывший раб Айеши, свершивший свою законную месть, поднялся. Вся его одежда, состоящая из портков, сапог и льняной рубахи была порвана, на груди зияла рана от черного ятагана, но кровь похоже прекратила течь, зато мороз никуда не делся, и сейчас он впивался своими клыками и когтями в измученное человеческое тело, высасывая из него последние силы. Но силы совершить последний рывок все-таки нашлись, и Волков шагнул в сторону леса без особой надежды на спасение, рассчитывая лишь на долгую и мучительную смерть от холода, он все-таки двинулся вперед. «Уж лучше так, — подумал он, — чем вновь попадаться в руки этому змеиному племени». Сапфировая шпага, что лежала в его руке, как влитая, острием заскользила по снегу, сейчас она казалась неимоверно тяжелой, но выбросить ее Владимир не мог, слишком уж дорогой она теперь стала для него. А лис, лис лишь покорно двинулся за своим спутником.

Мысли уже давно утратили четкость, зрение тоже начало подводить, холод, что совсем недавно пронзал насквозь, словно утратил силу или отступил ненадолго, а Владимир все шел и шел из последних сил, будто в бреду — между сном и явью. Но так не могло продолжаться вечно, и, наконец, организм сделал дело, поддавшись убаюкивающему завыванию и отсутствию сил, он отключился. Ноги Волкова подкосились сами собой, и человек упал лицом в снег, сил хватило лишь на то, чтобы перевернуться на спину и увидеть первые звезды и свое дыхание, превращающееся в белый пар, выходя из легких.

«Чуть-чуть отдохну», — пробормотал Владимир и закрыл глаза.

Рядом заскулил лис, понимая всю опасность сложившейся ситуации, но изменить рыжий зверь ничего не мог, поэтому ему оставалось лишь лечь на грудь человека, прижаться к нему теплой шкуркой и хоть так не дать замерзнуть окончательно. Но Волков этого уже не чувствовал, сознание, вообще, витало сейчас где-то за горизонтом и пробудилось лишь раз, когда лис неожиданно поднялся и зарычал. Но сознание человека не ответило на это, не ответило оно и на то, когда зверь вдруг отступил, и чьи-то сильные руки подхватили тело Владимира и понесли куда-то. Глаза открылись лишь раз, безразлично взглянули на того, кто осмелился потревожить их покой, и вновь сомкнулись, поняв что это всего лишь сон.

Волков с трудом разжал веки, глаза открывались, как после долгого сна. И не успел он открыть их и осознать где находиться и что случилось, как на него тут же налетел лис и начал вылизывать лицо.

— Отстань, старый плут, — постарался отстраниться Владимир, но то, что зверь рядом, придало сил и уверенности.

— А он не покидал тебя ни на минуту, молодой волк, пока ты был без сознания и витал за облаками, — вдруг произнес чей-то голос, смутно знакомый. — Вот же преданная душа!

— Тен-гри! — догадался молодой дворянин и, отстранив лиса, увидел, что напротив него на поваленном дереве сидит шаман и улыбается.

Волков все еще находился в лесу, но сейчас он лежал на устланном сосновыми ветками снегу напротив жаркого костра и, вдобавок, был укутан несколькими одеялами. Шаман сидел неподалеку возле дымящегося котелка и что-то помешивал. Взгляд его был скрыт, но черные глаза хищно блестели в пламени играющего костра.

— А я ведь говорил тебе, что когда погоня Айеши окажется позади — мы встретимся, — вновь заговорил Тенгри.

— Да, — кивнул Владимир, — я помню это! И тогда ты сказал, что нам о многом придется поговорить. Ну что ж, ты оказался прав: погоня Айеши позади, наша встреча с Шинь Си Ди состоялась, и даже моя месть свершилась! Не знаю, предсказали ли тебе все это твои духи, или ты способен внимать грядущему, но теперь мне действительно хочется выслушать тебя!.. Но сначала, позволь сказать спасибо за то, что не дал мне замерзнуть и спас меня, когда помощь была действительно необходима!

— Пожалуйста, — поклонился шаман. — Но замерзшим тебя нашел отнюдь не я, а он. — Сказал шаман и махнул рукой, указывая за Волкова.

Позади вдруг раздался чей-то рык, впрочем, не угрожающий. Владимир повернул голову и лишь ахнул. Перед ним стояло существо больше всего напоминающее огромных африканских приматов, увиденных когда-то в зоологической книге, но отличая все-таки имелись. Густой мех создания был не черным, а темно коричневым, лицо, а то, что это именно лицо, а не морда, Волков отметил сразу, не имело ярко выраженных животных черт и больше напоминало не обезьянье, а человечье, хотя намного грубее и волосатей. Но вот глаза, а они заинтересовали Владимира более всего, оказались точь в точь, как человечьи, взгляд был осознанный и в нем прослеживался разум и понимание, правда, зрачки имели желтовато-янтарный оттенок. Да и осанка у этого существа была совсем не животная и даже не обезьянья, а прямая, как у человека.

— Кто это? — пролепетал Владимир.

— А ты разве не догадался? — усмехнулся шаман.

— Йонни!

— Да, в этих землях их называют именно так — йонни.

Услышав свое прозвище, существо вдруг взвыло и с силой ударило кулаком в грудь, будто подтверждая, что да, это именно оно.

— Ну, спасибо тебе, йонни, что спас меня, — произнес Волков, сильно не надеясь, что получеловек поймет его слова, но тот понял, приложил руку к сердцу, кивнул косматой гривой и что-то замычал.

— Он принимает твою благодарность, — перевел мычание существа Тенгри.

— Он меня понимает? — удивился Владимир.

— Понимает, — кивнул шаман. — Йонни многое понимают, поскольку смотрят на мир совсем другими глазами, глазами не разума, а сердца, поэтому они легко читают намеренья людской расы, и именно поэтому они стараются не встречаться с подобными тебе. Но ты был на волосок от смерти, и он не мог не помочь, помочь как младшему брату.

— Младшему брату? — удивился Волков.

— Да. Так же как наги являются предками Айеши и других произошедших от них, йонни являются предками другой ветви человеческой расы.

— Но, как это возможно? Как вообще змеи и мохнатые человекоподобные обезьяны…

Йонни вдруг недовольно взвыл и замычал что-то.

— Прости, йонни, — поправился Владимир, — я ничего не имел против тебя. Просто я хочу знать, как так получилось?

— Такова была воля богов, — развел руками шаман.

— Воля богов, — задумчиво повторил Волков. — Тенгри, иногда я не понимаю тебя, и не могу разобрать, во что ты веруешь. Ты то поминаешь небо, то говоришь о велении духов, то о воле богов. Кому же ты поклоняешься в итоге и кому служишь?

Шаман звучно хохотнул, но потом, снисходительно улыбнувшись, произнес:

— Я чту Небо, что над нами и что тянется в бесконечные дали, являющиеся вместилищем бессчетного числа живых и неживых миров, порожденных лишь волею всевышнего разума!

— Значит Небо в твое понимание — это космос со звездами и планетами, который в свою очередь является всевышним разумом?!

— Если на твоем языке привычнее говорить так, то я имел ввиду именно это, — кивнул Тенгри.

— Но тогда кто такие боги?

— Они — небесные странники, они были гостями в нашем мире, беглецами из своего, но, как иногда любите говорить вы, русские: «незваный гость хуже татарина», — старый татарин улыбнулся довольный каламбуром и продолжил. — Так было и с богами, придя в этот мир, они решили переделать его на свой лад, ни на минуту не задумавшись о правах тех, кто и так уже жил здесь. А жили здесь, как ты уже догадался йонни и наги. Они существовали не в мире, часто враждовали, но все же были истинными хозяевами. Но с приходом богов положение ни тех, ни других не стало лучше, поскольку небесные странники признавали лишь покорность. Но ни йонни, ни наги не захотели становиться рабами, посему большинству из них пришлось умереть. Оставшиеся йонни разбрелись по лесам, скрываясь и их чащах, наги же ушли в нижний мир, затаившись до поры до времени. А боги, нуждающиеся в рабах и строителях уже своего мира, решили создать новую расу, покорную и подвластную им. Так и появились мы — люди!

Волков слушал, открыв рот, внимал каждому слову, но все это казалось полным бредом, сказкой фанатика какой-то древней языческой религии. Но он все же слушал, поскольку не слушать не мог, ведь после всего пережитого и увиденного этот рассказ адепта Неба мог действительно быть чистой правдой, пусть он и казался бредом сумасшедшего.

— Да, Владимир, все так и было, — будто прочтя его мысли, произнес Тенгри. — И мы люди эта новая раса, плоть от плоти старых, в одних из нас течет кровь богов и йонни, в других кровь наг и небесных странников.

— Но тогда почему Айеши, если в них течет кровь тех же самых богов, что и в нас, поклоняются именно нагам и так ненавидят нас, в чьих жилах течет кровь йонни?

— А это уже совсем другая история, — помешивая варево в котелке, произнес старый шаман.

— Расскажи, — попросил Волков. — Я хочу понять все.

— Ну, хорошо, слушай. Так повелось, что людская раса плодилась быстро, росла числом, занимала все новые и новые территории. Боги же проявляли к ней милость, как к своим созданиям, дарили знания, давали власть над другими, себе подобными. Некоторые подымались очень высоко, но всегда над ними оставались боги. А как ты знаешь людскую природу — власть пьянит, ее всегда кажется мало, алчущие часто хотят сделать ее бесконечной и неограниченной. Среди людей, особо приближенных к богам и их секретам, нашлись и такие. Они захотели сбросить божественную власть, призвав народы к восстанию. Боги разгневались, их гнев был страшен, и они решили покарать неверных, пустив в ход оружие, равное тысячи солнцам. Воистину ужасно было то оружие, оно превращало в пепел города, выжигало дотла леса и поля, превращало в пар реки и моря… — Тенгри вздохнул. Взгляд его был устремлен вперед, но не на Волкова, а в пространство, будто бы старый шаман видел все это перед собой, через завесу веков. — Но среди людей нашлись и такие, что познав секреты богов, смогли ответить таким же страшным и все уничтожающим оружием. И вот уже города богов горели адским пламенем, и они сами гибли от гнева тех, кого создали и наделили знаниями. Так мир встал на грань гибели, и весы его судьбы склонились в сторону небытия. — Шаман сделал паузу, еще раз помешал варево и продолжил. — Но боги, надо отдать им должное, оказались куда разумней своих созданий, и мир, населенный своими детьми, они предпочли не уничтожать, хотя поверь мне, и были на это способны. Победе и полному уничтожению Земли они предпочли поражение и бегство, во имя своих неразумных детей. Оставшиеся из богов начали покидать нашу планету, забирая с собой секреты. Так почти все из них ушли, оставив в памяти разных народов лишь легенды о своем правлении и полуразрушенные города.

— Но при чем здесь наги?

— При том, что когда боги уходили, змеиный народ решил отомстить тем до кого смог дотянуться. И самой легкой добычей на тот момент оказался город Восходящей Луны!

Волков поднял брови, будто вопрошая: «что это?» и Тенгри ответил:

— Город, куда вы отправились за несметными сокровищами из острога, город, где вы повстречались со змеиным народом, и где пал твой приятель испанец и многие другие, город, в чьем центре стоит Черная пирамида, что питает жизнью тех, кто не покинул этот мир в назначенный час!

— Кто не покинул этот мир в назначенный час? — повторил Владимир, и уже было хотел спросить «кто этот кто?», но вместо этого с губ сорвалось совсем другое слово: — Почему?

Шаман хитро улыбнулся, кажется, этого вопроса он и ждал или, напротив, подталкивал собеседника именно к нему. В который уже раз у Волкова сложилось впечатление, что Тенгри просто играет с ним, направляя его действия в нужное для себя русло.

— Потому что наги привели свою месть в исполнение, атаковав город и захватив его. Людей, что служили там богам, и в чьих жилах текла кровь йонни, они уничтожили, а вот тех, в чьих жилах текла их собственная кровь, змеиный народ напротив освободил, так и появилось племя Айеши.

— А те, что не покинули этот мир в назначенный час?

— Те, что не покинули мир в назначенный час, так и остались там погруженные в глубокую дремоту, поддерживающую в них вечную жизнь.

Владимир вдруг вздрогнул. В памяти тут же всплыла гробница внутри Черной пирамиды с тремя огромными саркофагами и голос в глубине сознания, что просил отдать кровь одного из товарищей, чтобы пробудиться ото сна.

— Нет, этого просто не может быть, — пробормотал Волков, хотя и понимал, что все это действительно так, но разум все еще отказывался признавать осознанное.

Тенгри вновь рассмеялся и снисходительно произнес:

— Глупый белый человек. — Будто эта фраза могла объяснить все недоверие белой расы ко всему непознанному.

— Тенгри, но зачем ты рассказываешь мне все это? — спросил Владимир.

— Затем, что ты должен сделать то, чему было суждено произойти еще тысячи лет назад — ты должен пробудить оставшихся!

— Я? — изумился молодой дворянин. — Ну, нет уж — увольте меня от этой миссии! — Фыркнул Волков и даже попытался встать с лежанки, но тут же почувствовал, что еще слишком слаб: тело отказывалось повиноваться, а в голове тотчас помутнело.

— Ты не понимаешь, Владимир, это не я выбрал тебя, а сама Черная пирамида, и теперь она от тебя так просто не отступится, — снисходительно улыбаясь, произнес Тенгри. — Поэтому, какой бы путь ты не избрал, твоя дорога все равно, в итоге, приведет тебя к ступеням пирамиды.

Тут уже расхохотался и Волков:

— Я очень сильно сомневаюсь в этом! Поскольку лично я собираюсь держаться от этого проклятого места как можно дальше! И в ближайшее время я покину Сибирь. Шинь Си Ди мертв, за смерть Мартина я отомстил, — Владимир бросил взгляд на мирно лежащего рядом лиса и добавил, — меня здесь ничего не держит. А там за Камнем у меня еще есть долги, которые я тоже обязан воздать. Если конечно ты, Тенгри, не собираешься препятствовать мне?!

— Ни в коей мере, — примирительно поднял перед собой руки шаман. — Лично я не собираюсь препятствовать тебе ни в чем и даже, напротив, помогу выбраться из леса и покажу дорогу к тому, кто поможет тебе вернуться в Петербург.

— Просто замечательно, — предчувствуя подвох, пробормотал Волков.

— Но, знаешь, как говорят, — улыбнулся Тенгри, — «Если хочешь насмешить Небо, расскажи ему о своих планах».

Владимир скривился.

— Да, Молодой Волк, ты вправе делать все, что тебе заблагорассудиться и вправе идти по своему пути, но Черная пирамида так просто не отступится от тебя, и духи говорят мне, что твой путь в скором времени обязательно приведет тебя к ее ступеням.

Волков уже было хотел вскипеть и закричать на Тенгри, что такого не будет никогда, но вместо этого решил перевести тему и спросил:

— Духи! Ты постоянно твердишь о их велениях. Скажи же мне, кто они такие?

— Они те, кто уже отслужили срок воплоти в этом мире, те, кто прожили уже ни один жизненный цикл, и кто теперь пребывает за гранью бытия, являясь частью великого вселенского разума.

— То есть души умерших?

— Не просто души умерших, — покачал головой шаман. — Окончив один жизненный цикл, наша душа покидает тело, какое-то время она пребывает за пределами бытия пока не приходит момент для нового возрождения в новом теле и так далее, до полного выполнения своей миссии. Но жизненные циклы не бесконечны. Когда душа выполняет цель, она навсегда покидает мир живых и уходит в мир духов. Вот к велению таких духов: просвещенных, исполнивших свою миссию, я и прислушиваюсь.

— И какова же миссия у души?

— У каждой она своя, — развел руками Тенгри. — Одни рождаются для того, чтобы вести людей за собой к великой цели, но часто бывает, что одной человеческой жизни для этого не достаточно. Другие рождаются, чтобы творить и создавать, но жизнь бывает разной и часто ее условия мешают раскрытию человеческого дара. А некоторые рождаются, чтобы любить, но в одной жизни они теряют свою любовь и поэтому рождаются опять, чтобы в следующей соединиться вновь и уже не потерять друг друга. Поэтому часто бывает, что многие души из жизни в жизнь связаны между собой. Возможно, ты замечал это сам, когда встречал какого-нибудь человека, и тебе казалось, будто бы ты знавал его прежде?

— Да, — кивнул Владимир, — такое чувство посещало меня не раз. Так было, когда я впервые повстречал своих друзей Алексея и… Павла.

Тенгри кивнул:

— Да, часто бывает так, что дружба из одной жизни переходит в другую, как и любовь и ненависть. Но все же миссия у каждой души своя, порой неподвластная пониманию. Так в мир приходят и темные души, души тех, кто из жизни в жизнь занимается завоеваниями и покорением народов или уничтожением всего живого, но их миссии тоже важны для вселенского разума и, пройдя свой путь и дойдя до конца, они тоже достигают просветления.

— Но почему мы ничего не помним о наших прошлых жизнях?

— Чтобы не нести за собой груз прошлого: ошибок, разочарований и прочего. Чтобы ни что лишнее не отвлекало нас от новой жизни и не сводило нас с намеченной цели. Но не помним, это не совсем так! Не помнит, вернее, не знает прошлого это наше новое тело, а вот душа, душа помнит все, и часто в новой жизни она подсказывает нам, как поступить, чтобы избежать прошлых ошибок.

— Понятно, — сказал Владимир и перевел взгляд на мирно посапывающего рыжего лиса, что лежал у его ног. — Но если я тебя правильно понял, Тенгри, то раз душа была рождена человеком, человеком она возродится и вновь?!

Шаман усмехнулся, тоже взглянул на лиса и произнес:

— Бывают и исключения из правил. Душа твоего друга испанца оказалась очень сильной, такие души встречаются редко. Миссия, что он наложил на себя в своей прошлой жизнь, не могла быть исполнена в последующей, и поэтому он получил такую возможность. Да, Владимир, твой друг вернулся в образе зверя, чтобы помочь тебе в трудный миг, он сам так решил и это его выбор, и лишь одна из миллиона душ способна на такое.

Волков протянул руку и погладил спящего зверька по рыжей шерстке. Тот открыл глаза и внимательно посмотрел на человека своими удивительными янтарными глазами, глазами в которых читался и разум, и понимание, и осознание.

— Знаешь что, Тенгри, — вздохнув, заговорил Владимир, не отрывая взгляда от лисьих глаз, — я почти уверовал во все, что ты мне поведал, хотя все это настолько невероятно, но… глядя в эти глаза я будто смотрю в душу своего былого наставника и друга Мартина де Вильи, и сомнения мои пропадают.

— Ну, вот и хорошо.

— Но все же я не собираюсь вновь возвращаться к Черной пирамиде, и, если ты прав, то моя судьба сама меня туда приведет, пусть не в этой жизни, но в следующей.

Тенгри радостно улыбнулся, даже просиял:

— Да, ты действительно начал много понимать, Молодой волк, и теперь ты взглянул на этот мир совсем другими глазами. Но сейчас давай отставим разговоры о высоких материях и насладимся ужином. Тебе нужно восстановить силы, завтра они тебе вновь понадобятся, завтра нас ожидает путь. — С этими словами шаман снял котелок с огня, отчего лис встрепенулся и начал принюхиваться, а йонни вдруг радостно замычал.

Глава 7. Тот, кого уже давно отпели

И опять дорога, суровая зимняя дорога, через заснеженный сибирский лес, мимо исполинских деревьев по глубоким сугробам и ухабам. Трудный, суровый путь не закончился и никуда не делся, но на этот раз он оказался совсем другим. Спешка не требовалась. В этот раз Волков уже никуда не бежал и ни от кого не прятался, в этот раз жизнь его уже не висела на волоске, и каждую минуту он не ждал приближающейся погони. Дорога была спокойной, тихой и размеренной.

Вдобавок, теперь Владимир путешествовал не один, а с компанией, причем, довольно интересной компанией, состоящей из мохнатого получеловека йонни, рыжего, вечно бегущего впереди лиса и шамана Тенгри, что был не особый охотник до пустой болтовни, но все-таки и пара слов его стоила сотни разговоров с другими. Шаман не разбрасывался словами попусту, говорил, что Тайга этого не любит, и поэтому он рассуждал лишь о важном, а важным часто было былое: мир во времена богов и до их пришествия, жизнь наг или йонни, судьба, предназначение души и прочее. И эти дни, что молодой дворянин провел бок о бок с Тенгри, подарили ему куда больше знаний о мире, чем, если бы Волков всю жизнь решил посвятить обучению в лучших университетах Европы.

Но всему когда-нибудь наступает исход, так и их общему пути подошел конец. Многодневные странствия по заснеженной Тайге, долгие, холодные ночи закончились, впереди показались смутные очертания города. Наступил момент прощания с йонни. Тенгри сказал ему пару протяжных слов на его языке, и получеловек понимающе замычал, затем он обнял шамана, обнял и Волкова, чему тот сильно удивился, и с грустью побрел в чащу. А вот рыжий плут ни в какую не захотел уходить и увязался следом. «Ну и пусть, — решил Владимир. — С ним как-то спокойней, и неважно, что подумают об этом местные».

Таким составом они вошли в город.

«Небольшой городок», — сразу заключил Волков.

Впрочем, этот небольшой город, несмотря на свой размеры и сибирский статус, оказался старше столицы Российской Империи аж на целых сто лет. Когда-то во времена завоевания Сибири высокий скалистый холм на берегу реки Томи послужил царским стрелкам и наемным казацким ротам добрым оплотом. Построен он был с позволения местного татарского князя Тояна, добровольно перешедшего под русскую корону. С тех пор минуло более двух столетий, и крепость обросла землями, к ее стенам стали стекаться купцы и поселяне из вольных крестьян — так появился город, нареченный Томском.

Постройки в сибирском городке оказались в основном деревянными, как в старой Руси. По обеим сторонам улочки, по которой шли путники, стояли двухэтажные домики с резными ставнями и наличниками. Резьба на каждом из них была уникальной: где-то пели райские птицы, где-то цвели сады, а где-то приютились сказочные создания.

Тенгри остановился возле больших ворот и отодвинул засов, дверь отворилась и странная компания, состоящая из двух облаченных в лохмотья путников и рыжего лиса вошла на территорию усадьбы. Тотчас залаяла собака и дернулась вперед на всю длину сковывающей свободу цепи. Лис ощетинился, зарычал, но Владимир опустил на него руку, и тот умолк. Молодая крестьянка, что находилась в это время во дворе и выбивала о снег половики, тоже бросила свое занятие и настороженно посмотрела на незваных гостей. Лицо ее было довольно милым, раскрасневшимся на морозе, а большие голубые глаза смотрели без страха и с интересом.

— Вы кто такие? — Прозвучал звучный девичий голос.

— Мир вашему дому, — поклонился Тенгри. — Мы странники издалека.

Молодка усмехнулась.

— Небось, к Федору Кузьмичу за советом и добрым словом пришли?

— Так точно, к нему самому, за советом. У себя ли?

— У себя, — кивнула девушка, — молится. — Легкая настороженность, присутствующая в начале разговора с двумя оборванцами, полностью испарилась, видимо такие гости захаживали сюда часто, и отчего-то их не опасались. Зато теперь Владимир ощутил, что внимание молодки полностью переключилось на него, девушка с интересом разглядывала и, кажется, даже оценивала молодого человека. Это давно забытое чувство заставило улыбнуться Волкова, и игриво заглянуть сибирской красавице в прекрасные голубые глаза, отчего та тотчас залилась краской и со смущением сказала:

— Ну, пойдемте, странники, коли пришли, провожу вас к старцу.

И они двинулись, но не в главный дом, украшенный замысловатой резьбой, а в небольшой, стоящий в ограде и более походивший на сарай. Девушка отворила незапертую дверь, после чего поторопила пришедших, чтобы не выпускали тепло, и вот они очутились в небольшой лачужке. Внутри оказалось тепло, мебели почти не было, лишь самое необходимое: кровать, шкаф с книгами и стол, на котором горела лучина, а в углу много-много икон, перед которыми, склонившись на коленях, молился старик. Услышав вошедших, старец обернулся, и Владимир увидел его лицо — но этого просто не могло быть, легкая дрожь пробежала по телу Волкова, а рука вдруг сама собой потянулась вверх, чтобы перекреститься.

— Император?! — в изумлении выдохнул Владимир.

Старец поднялся, слегка улыбнулся уголком губ и произнес:

— Вы ошиблись, молодой человек.

Но Волков не мог ошибиться, портрет этого человека висел в отцовском кабинете, Владимир видел его с самого детства: эти ясные голубые Романовские глаза, этот высокий лоб с залысинами, эти гордые аристократические черты. Нет, он не ошибся, и это был именно он — император Александр Первый.

— Прошу прощения, но ведь это действительно вы! — сказал Волков. — И я не ошибся.

— Молодой человек, — вновь заговорил старец. — Я вижу, что вы благородных кровей и принадлежите к высшему обществу, несмотря на ваш удивительный внешний вид, и думаю, что у вас были причины выглядеть именно так, а не иначе. Но все же, если вы считаете себя благородным человеком, то входя в чужой дом, вы обязаны следовать некоторым правилам, включающим в себя приветствие хозяина, доброе к нему расположение, а не обвинение с порога, что он похож на какого-то там императора.

— Прошу меня простить, — поклонился Владимир. — Наверное, слишком долго я пребывал в отдалении от благородного общества…

— Весьма интересно, но об этом вы расскажете мне чуть позже. — Федор Кузьмич перевел строгий взгляд на шамана, после чего его губы расплылись в легкой улыбке. — Всегда рад видеть тебя Тенри — мой старый друг.

— И я, о достойнейший из людей, — произнес шаман, и старики по-приятельски обнялись.

— Марфа, ты можешь быть свободна, — наконец сказал старец.

Девушка кивнула и тихо удалилась, напоследок бросив на Волкова еще один полный любопытства взгляд.

— Ну что ж, думаю, странники, что вы устали с дороги, садитесь, в ногах правды нет. — Федор Кузьмич указал на простые деревянные лавки, что стояли в его обители.

Гости послушно сели.

— Не голодны ли? — осведомился старец, разыгрывая роль добродушного хозяина.

— Нет, благодарствуем. — Шаман отвесил легкий кивок.

— Ну, тогда поговорим. — Федор Кузьмич сел на лавку и продолжил. — Что привело тебя ко мне, мой старый друг, и кто твой молодой спутник?

— Владимир Михайлович Волков… — поднявшись с места и отвесив поклон, отчеканил молодой дворянин.

— Полно, полно, дорогой, — поднял руку старец, — мы не на параде и званий, заслуг и регалий мне не нужно! — Затем он на секунду задумался, будто о чем-то вспоминая, после чего медленно проговорил. — Волков, Михаил Волков…

— Вы знали моего отца? — тотчас спросил Владимир.

— Да, — кивнул старец, — знавал! Благородный был человек, радел лишь о благе отечества, настоящая дворянская кость.

Волков просиял.

— В очередной раз убеждаюсь, что лицезрю перед собой ни кого иного, как истинного императора нашего Александра.

Федор Кузьмич вздохнул:

— Молодой человек, разве вам неизвестно, что император Александр уже давно мертв. И как написал Пушкин в эпитафии на его смерть: «Всю жизнь свою провел в дороге, простыл и умер в Таганроге».

— Без сомнения, мне это известно, — кивнул Владимир. — Как и то, что со смертью императора связано много таинственного. Так же я слышал и о том, что свидетели, что лицезрели упокоение императора, утверждали, что в гробу был человек, лишь отдаленно его напоминающий.

— Вокруг смертей подобных особ всегда ходит много слухов, — зевнув, произнес Федор Кузьмич. — Но хорошо, как говорится молодость переубедить сложно, поэтому предположим, что я действительно император Всероссийский, великий князь Финляндский, царь Польский и прочее и прочее и прочее… Но тогда ответьте мне вот на какой вопрос, молодой человек, за каким лешим мне понадобилось подстраивать собственную смерть и простым бродягой скитаться по Руси?

Подобный вопрос действительно поставил Владимира в тупик, он на секунду задумался, но потом все же нерешительно предположил:

— Возможно, вас тяготила царская доля, и вы хотели чего-то иного…

— Бесспорно, — усмехнулся старец. — Ведь царская жизнь так скучна и трудна, а жизнь бродяги весела и привольна. Но отчего тогда каждый второй не бросает свой дом и богатства и не идет нищим по Святой Руси?

— Я понимаю, что сказал глупость, но… — Волков посмотрел на Тенгри в поисках поддержки, но старый татарин лишь молча улыбался, — но, возможно, причина и в другом, возможно, таким образом, вы пытаетесь искупить вину, что тяготит вас…

Молодой дворянин осекся, тема, которую он затронул, являлась очень щекотливой, и говорить о ней в кругах высшего общества избегали и по сей день[27]. Но лицо же Федора Кузьмича осталось каменным и непроницаемым. Даже слишком каменным, поскольку ни один мускул не дрогнул на нем в этот миг. «Будто он надел на себя восковую маску», — подумалось Владимиру и тут же вспомнились слова Наполеона о том, что более искусного лицемера, чем Александр 1-й не знала история. И тогда Волков все же решил вытащить скелет из императорского шкафа, к тому же, старец сам приоткрыл дверцу, спросив:

— И какая же вина на ваш взгляд, молодой человек, могла тяготить императорскую душу?

— Вина за убийство отца! — резко заявил Владимир и постарался, чтобы это прозвучало как обвинение.

Но желаемых эмоций Волков не добился вновь, Федор Кузьмич лишь снисходительно улыбнулся и произнес:

— Вы что же, молодой человек, и вправду считаете, что Александр был причастен к убийству собственного отца?

— Конечно! Ведь это очевидно!

— Даже так? — изобразил искреннюю удивленность Федор Кузьмич.

— Безусловно, — сказал Владимир. — По восшествию на престол император Павел начал вести недальновидную политику, обесценил многие важные достижения своей матери Екатерины, отменил телесное наказание дворян, провел несколько никому не нужных военных компаний и…

— Простите, но я прерву вас, молодой человек, — вздохнул старец. — Все, что вы сейчас скажете и так понятно. Вы начнете пересказывать мне то, чем было недовольно общество времен Павла, но поверьте мне, недовольных всегда хватает. Реформы, преобразования и изменения всегда воспринимаются в штыки теми, кто уже привык к старому укладу и кому при нем вольготно живется. Поэтому зарубите себе на носу, что не вам — не жившему в ту эпоху, рассуждать о дальновидности политики императора Павла!

Волков выпучил глаза, подобные слова сильно его удивили. Еще никогда в своей жизни он не встречал человека, который говорил о Павле не как о безумце, дорвавшемся до власти, а напротив защищал его.

— Да, молодой человек, — продолжил Федор Кузьмич, будто прочтя его мысли, — вы жертва устоявшегося мнения противников правления Павла. Знайте же, что император Павел, возможно, был куда рассудительнее многих императоров и куда дальновидней, но привыкшие к хорошей доле и к укладу Екатерининской эпохи дворяне не сумели разглядеть этой его дальновидности или же сумели, но не захотели терять ни своих выгод, ни теплых насиженных мест, ни дворянских вольностей. И если бы император Павел остался жив — Россия была бы совсем другой, и думаю, она бы стала куда лучше, чем при Александре.

— Но я не понимаю, — изумился Владимир, — чего такого мог бы сделать Павел, чего не сделал бы Александр?

— Многое, — вздохнул старец и устремил взгляд на пламя свечи, будто в ее огне разглядывая прошлое. — Задумки были грандиозные и оттого многим они казались безумными. Главной мечтой Павла было навсегда разрушить то, что разъединяет нас русских и европейские народы. Он хотел убить страх перед бурым медведем только вечно и ждущим, чтобы накинуться и разорвать старушку Европу, он хотел доказать, что мы не варвары, а точно такие же люди, как и все.

Тут уже усмехнулся Волков:

— И я догадываюсь, каким образом он хотел этого добиться: уничтожив русскую православную церковь и вместо нее крестив всю Русь в католичество. Да уж, хорош благодетель!

— И опять же, молодой человек, вы говорите лишь о слухах, не зная истинных желаний императора Павла. А истинным его желанием было объединение православной и католической церквей в одну и переговоры с Папой Римским уже велись. В ту пору Бонапарт уже начал завоевание старушки Европы, и Павел предлагал Папе перенести оплот католической веры в Россию с целью дальнейшего объединения церквей. Только представьте, молодой человек, к каким последствиям привело бы это объединение, скольких раздоров, воин, страхов и ненавистей, в дальнейшем можно было бы избежать, но… — Федор Кузьмич вздохнул. — Но, что толку рассуждать о несбывшемся. Поэтому нет и смысла рассказывать вам и о других дальновидных идеях императора Павла таких как, к примеру, освобождение крестьянства, что поверьте мне, не только гуманно и справедливо, но и весьма полезно для России.

Владимир даже не нашелся сразу чего и ответить, рассказанное старцем Федором поразило его, оно совершенно меняло взгляд на историю последних событий, как и возможно, на причину убийства самого императора Павла. И к тому же, оно совсем не отменяло того, что Федор Кузьмич и есть никто иной, как сын Павла — Александр, ведь кому, как не ему знать подобные детали. Но о новых доказательствах своей теории Волков не стал говорить вслух, поскольку осознал, что старец Федор и Тенгри ведут с ним какую-то затейливую игру, поэтому он решил подыграть им и спросил:

— Позвольте, но это все ведь не доказывает того, что Александр был не причастен к заговору против отца? Поскольку вы, уважаемый Федор Кузьмич, столь осведомлены о тайнах императорского двора может быть тогда вы, и убедите меня в обратном?!

— Боюсь, что убеждать вас в обратном, молодой человек, я не в праве, — отчего-то посмотрев на молчаливого Тенгри, неожиданно сказал старец. — И Александр был действительно причастен к заговору против отца.

— И как же все это обстояло? — спросил Владимир, ни минуты не сомневаясь, что старец Федор, и он же император Александр сейчас исповедуется перед ним.

Старец вздохнул и медленно начал:

— Как вы конечно же знаете, молодой человек, будущий император Александр с самого раннего детства был лишен отцовского воспитания и причиной того отнюдь не был Павел. Екатерина, не любившая сына по своим причинам, полностью взяла на себя ответственность по воспитанию Александра, его же она и готовила в наследники. Поэтому Александр с детства вырос с мыслью, что он прирожденный император, готовый для великих свершений. К тому же он рос весьма честолюбивым юношей. Поэтому, представьте его негодование, когда старушка Екатерина отдала богу душу, а ее завещание исчезло. Несостоявшийся император оказался в не себя от такой обиды. И, конечно же, он осерчал на отца, но не настолько, чтобы тут же начать плести против него заговор. У Александра вообще не было таких намерений, обстоятельства сложились сами собой. Заговор организовали недовольные, боявшиеся потерять свои тепленькие места, такие, как граф Петр Пален и Платон Зубов. Но истинными вдохновителями подобного монархического свержения были англичане.

— Даже так?! — Волков приподнял брови.

— Политика, — вздохнул Федор Кузьмич. — И без нее никуда. Павел оказался неугоден британцам, он был слишком амбициозен и своенравен. К тому же, он хотел расширить границы империи и добраться до Индийского океана, отобрав у англичан ее дорогую колонию, а этого любители чая допустить никак не могли. Поэтому они решили действовать и действовать, как это часто у них водится, тайно и низко.

— Да уж, нация негодяев, прячущаяся за маской благородных сэров — больше о них сказать нечего, — фыркнул Владимир.

— Политика — всегда дело низкое и неблагодарное, — вновь вздохнул старец. — Но вернемся к Александру, который и не догадывался о истинных причинах заговора, но которого очень старались заставить принять в нем участие. Но молодой наследник не соглашался. Его долго уговаривали, рассказывали о недовольстве народа, о волнениях и прочем, обещали что для России так будет лучше. Но он был непреклонен. Сработала лишь интрига Палена, граф обманул и Павла и его сына. Императору он рассказал, что против него готовится заговор, и во главе заговорщиков его дети. Таким образом, Пален добился от Павла официально бумаги взятия под стражу всей царской семьи, но с этой бумагой граф направился не куда-то по государственным делам, а сразу же к Александру, где наконец-то смог окончательно убедить наследника, что его отец обезумел. И в итоге Александр сдался. Дал добро на заговор, но поставил условие: чтобы ни один волос не упал с головы Павла. Император лишь должен подписать документ о передаче престола сыну и жить дальше.

— Но условие, поставленное Александром, выполнено не было, — хмыкнул молодой дворянин.

Федор Кузьмич опустил голову:

— Да, заговорщики все-таки убили Павла, ведь у их истинных нанимателей были совсем другие взгляды на этот счет…

— Но, а что Александр? — не выдержал Волков.

— Александр оказался очень подавлен подобным известием. Все-таки он любил отца и не желал ему зла, а на заговор согласился лишь из-за боязни за мать и братьев.

— Но почему тогда Александр не наказал убийц Павла? — изумился Владимир и сам не заметил того, как его тон наполнился гневом и, глядя в глаза старцу, он спросил:

— Так почему же вы не отомстили за смерть отца?

Федор Кузьмич не отвел взгляда, после всего рассказанного было глупо отрицать то, что он и есть никто иной, как император всероссийский Александр. Да он и не стал отрицать этого, лишь стойко выдержал суровый взгляд молодого дворянина — своего подданного и ответил:

— Месть не приводит ни к чему хорошему, мой юный друг. Надеюсь, что ты осознаешь это на своем пути. Месть приносит лишь краткое облегчение и ничего больше, но потерянного уже не вернуть.

— Погибшие от рук негодяев заслуживают того, чтобы их смерть оказалась отомщена! — с пылом возразил Владимир.

— Поверь, погибшим это уже не важно, поэтому совершая месть, мы пытаемся успокоить лишь собственную душу, не понимая, что подобным образом в очередной раз обманываем лишь себя.

— У меня другое мнение на этот счет! — с вызовом фыркнул Волков.

— Оно и понятно, — не стал спорить старец. — Ты молод и горяч, в тебе кипит кровь и требует действий за несправедливость.

— Вы тоже были молоды, когда убили вашего отца, так почему же вы не отомстили за его смерть?

— А кому я должен был отмстить, молодой человек? — сверкнув глазами, вдруг спросил Федор Кузьмич. — Ведь главным виновником смерти отца являлся именно я!

— Но это ведь не так? — выдохнул Владимир.

— Так, — покачал головой старец. — Именно так! Это именно моя ошибка привела к гибели отца! Я должен был сначала во всем разобраться, все выяснить, добиться разговора с отцом, а не принимать решения на горячую голову! Да, это не я спустил курок… — при этих словах сердце молодого дворянина екнуло, он тут же вспомнил Павла, не убиенного императора, а своего друга, которого он застрелил на дуэли и вину, за смерть которого он возлагал на графа Рябова, хотя это не его рука держала пистолет, а рука самого Волкова и это именно она спустила курок.

Стало неожиданно дурно. Владимир побледнел. «А ведь, правда, чья вина в том убийстве значительней: моя или графа, — вдруг подумал молодой дворянин. — Я ведь мог поступить совсем иначе: не издеваться, не заигрывать, не провоцировать… и я мог не нажимать на курок!.. А на самом ли деле прицел был сбит… или это я пытаюсь оправдать себя?..» — От этой мысли стало еще дурнее, и губы в этот момент сами собой прошептали:

— Нет, нет, он был сбит! Сбит!

— Что? — переспросил Федор Кузьмич. — Кто был сбит?

— Неважно, — покачал головой Волков и перевел взгляд сначала на Тенгри, а затем на старца. — Что было дальше? Меня интересует, как вы пришли к тому, что должны уйти в Сибирь.

— Как? — переспросил Федор Кузьмич. — Даже не знаю. Если честно я никогда не хотел править, никогда не хотел быть императором. День моей коронации был самым печальным днем моей жизни. А когда я узнал правду, она чуть не убила меня. Я хотел покаяться, пойти к народу, во всем признаться, но потом понял, что смелости на это у меня не хватит, и тогда я решил уйти в монастырь и до конца своих дней замаливать грех души. И я даже решился на это! Да, я пошел в монастырь, но вместо святого отца у его порога меня встретил Тенгри!

Владимир приподнял брови, такого он не ожидал.

— Да, мне встретился Тенгри, — повторил император Александр. — Тогда я еще не знал кто он, и принял его за простого оборванца, но этот старик чем-то привлек меня. Мы разговорились, и не знаю отчего, но я выложил ему все, что было у меня на душе, так вместо священника я исповедался бродяге. — Старец усмехнулся, да и на лице шамана проскользнула легкая улыбка, что бывало крайне редко. — Но этот бродяга оказался послан мне самим Богом, он рассказал мне, что у нашей души существует предназначение, и что все совсем не случайно в этом мире, а на моей душе лежит большой долг, и этот долг не где-то далеко и даже не в монастыре — этот долг Россия! А мои желания замаливать грехи, каяться и прочее, конечно верны, но для них еще не настало время. Небеса даровали мне предназначение, Небеса даровали мне Святую Русь, которой я должен править мудро и справедливо, и это мой долг, долг перед народом, перед страной, перед небесами — это моя ноша, и я обязан пронести ее стойко! Так же Тенгри поведал мне, что мою страну скоро ждет большая напасть, и именно я обязан справиться с ней, что, возможно, именно для этого я и рожден, что именно так сложились обстоятельства, чтобы я понял и научился тому, как со всем справиться. И лишь после того, как мой долг перед страной и народом будет исполнен, я буду вправе выбрать себе новый путь! Так и случилось, и свой долг я исполнил с честью, и лишь только после него я отдалился от мира и ушел сюда в Сибирь, чтобы простым странником скитаться по ней, скорбить о прошедшем и жить простой жизнью. Вот такая вот моя история, мой юный друг Владимир. — Вздохнул бывший император всероссийский.

Волков молчал, несколько секунд он обдумывал услышанное, а потом вдруг разразился смехом.

— Ха-ха, а вы хитрецы! — вдруг сказал он.

Тенгри и старец Федор с удивлением уставились на него.

— Долг говорите?! — не успокаивался Владимир. — Слышал я об этом долге, Тенгри и меня пытался убедить в том, что мой долг отказаться от мести за убийство друга и вновь отправиться в эту проклятую богом и всеми демонами ада Черную пирамиду, чтобы, якобы, пробудить там каких-то богов, а затем, наверняка, оказаться съеденным змеями. Да, молодец старик, все рассчитал, все хитро придумал и привел меня к единственному верному человеку, чья история настроила бы меня на мой долг. Но нет! — сверкнув на шамана глазами, зарычал Волков. — Как я уже сказал: ни в какую Черную пирамиду меня больше не заманишь! И прямиком отсюда я направляюсь в Петербург, вот там у меня действительно есть долг, который я обязан воздать!

С этими словами Владимир поднялся с места и поспешил покинуть домик старца Федора.

— Постой! — постарался остановить его бывший император всероссийский, но Тенгри покачал головой:

— Нет, мой друг, пусть он идет.

И когда уже скрипнула дверь, шаман продолжил:

— Все равно идти ему отсюда некуда, а мы сделали все правильно, просто он еще не готов, но зерно твоих слов глубоко засело в его сердце, и теперь нужно лишь ждать пока оно прорастет.

Этой же ночью Владимир Волков придался плотским утехам с девкой Марфой. И как выяснилось, она оказалась далеко не крепостной, как это показалось Владимиру вначале, а дочкой зажиточного купчины, в имении которого и проживал бывший самодержец всероссийский, царь Польский, князь Финляндский и прочее, и прочее, и прочее… а ныне простой скромный старец Федор Кузьмич.

Волков истосковался по плотским утехам и поэтому не смог отказать себе в такой возможности. К тому же, он был очень зол на Тенгри, который хитростью вновь попытался заставить его следовать своему пути или, вернее сказать, пути, выбранному для него свыше и неважно кем: Небом, духами или богами, важно было лишь то, что этот путь совсем не совпадал с тем долгом, который Владимир считал, что ему необходимо воздать. А плотские утехи всегда очень хорошо снимали с Волкова стресс и помогали выпустить пар.

А когда все было окончено, Марфа вновь прильнула к обнаженной груди Владимира, нежно поцеловала его в щеку и произнесла:

— Знаешь, когда я увидела тебя, то сразу поняла, что ты тот самый?

— Кто? — не понял Волков.

— Суженный мой, дурачок, — засмеялась девушка. — Теперь, после того, что у нас было, ты на мне женишься?

Подобный вопрос ошпарил Владимира, будто кипятком. Он подскочил на месте, с удивлением посмотрел на молодку и не нашел ничего лучшего, как пошутить:

— Нет уж спасибо, я уже был в рабстве!

В следующую секунду Марфа разродилась крокодильими слезами, и молодой дворянин, подняв с пола рубаху, поспешил покинуть ее комнату, не вынося женских слез. В наказание за это вдогонку ему полетел глиняный горшок, от которого Владимир увернулся, и который раскололся о стену над самой его головой, разлетевшись множеством осколков.

«Да уж, — выйдя из девичьей комнаты, подумал молодой дворянин. — Как то неловко вышло, я ведь совсем не подумал о ее чувствах, а лишь только о себе. Но вот почему это должно волновать меня?» — Волков задумался, подобные мелочи в виде обманутых и охмуренных барышень никогда не волновали его прежде.

— Да они и сейчас не должны меня волновать! — решительно заявил Владимир, стараясь убедить в этом сам себя, но это оказалось не так-то просто.

Семена, посеянные шаманом Тенгри и старцем Федором Кузьмичом, медленно начинали давать всходы.