Зов ворона

Комната была набита битком. Молодые люди в вечерних костюмах теснились по десять в ряд на скамьях; еще больше стояли по краям комнаты, прижавшись друг к другу. В освещенном лампами воздухе висел тяжелый запах пота, алкоголя и возбуждения, словно на окружной ярмарке шел бой за призовые места.

Но сегодня ночью не прольется ни капли крови. Это было общество Кембриджского Союза: старейший дискуссионный клуб в стране и испытательный полигон для будущих правителей страны. Единственная перепалка будет словесной, единственная рана для гордости. По крайней мере, таковы были правила.

Передняя часть комнаты была устроена как миниатюрный парламент. Обе стороны смотрели друг на друга с противоположных скамей, разделенных длиной двух мечей. Молодой человек по имени Фэйрчайлд, с рыжеватыми волосами и тонкими чертами лица, обращался к аудитории из-за почтового ящика.

- Сегодня вечером перед вами стоит предложение: "Этот дом считает, что рабство должно быть уничтожено с лица Земли". И в самом деле, дело настолько самоочевидно, что я чувствую, что мне вряд ли нужно его оспаривать.’

Кивки согласия; он проповедовал обращенным. Аболиционистские настроения были очень сильны среди студентов Кембриджа.

‘Я знаю, что в этом доме мы привыкли обсуждать тонкости права и политики. Но это не академично. Вопрос о рабстве говорит с высшим законом. Держать невинных мужчин и женщин в цепях, вырывать их из дома и доводить до смерти - это преступление против Бога и всех законов справедливости.’

На противоположной скамье большинство ораторов оппозиции мрачно слушали его речь. Они знали, что дело их безнадежно. Один из них наклонился вперед и стал крутить в руках носовой платок. Один из них смотрел на говорившего с такой грустью, что казалось, он вот-вот расплачется. Только третий казался безмятежным. Он небрежно откинулся назад, его губы сложились в ленивую улыбку, как будто он один был причастен к какой-то огромной шутке.

‘Если в вас есть хоть капля человечности, я призываю вас поддержать это предложение.’

Фэйрчайлд сел под продолжительные аплодисменты. Президент подождал, пока шум утихнет.

- Чтобы закрыть заседание для оппозиции, председатель обращается к мистеру Мунго Сент-Джону.’

Мужчина, сидевший на передней скамье, поднялся. Никто не аплодировал,но новая сила, казалось, наполнила комнату. Наверху, на галерее, где нескольким благовоспитанным юным леди разрешалось наблюдать за происходящим, пока они молчали, зашуршали кринолины и заскрипели корсеты, когда они наклонились вперед, чтобы лучше видеть.

Вы не могли игнорировать его. Ему было двадцать, но он казался на полголовы выше любого другого мужчины в зале. Его темные волосы ниспадали на воротник длинной густой гривой; загорелая кожа сияла таким блеском, какого не могло бы дать ни одно бледное английское солнце. Костюм был сшит так, чтобы подчеркнуть его фигуру - тонкая талия переходила в широкие мускулистые плечи, больше похожие на боксерские, чем на студенческие.

Если он и почувствовал направленную на него враждебность, то это не избавило его от легкой усмешки. Действительно, он, казалось, питался энергией толпы.

‘Сегодня вечером вы много слышали о предполагаемом зле рабства. Но бывал ли кто-нибудь здесь на больших табачных плантациях Виргинии или на хлопковых полях Миссисипи? Его дымчато-желтые глаза осмотрели комнату. - Это моя родная земля. Я родился и вырос в Виргинии. Рабство для меня - это не сенсационные репортажи в газетах и не адские проповеди. Я видел реальность этого.’

- Он понизил голос. - Эта работа тяжелая? Да. Получают ли богатые люди прибыль от труда других? И снова - да. Но не обманывайтесь этими фантазиями о жестокости и насилии, которыми вы торгуете. В Уиндемире – моем доме на берегу реки Джеймс – отец держит четыреста рабочих и заботится о каждом. Когда они хорошо работают, он хвалит их. Когда они болеют, он ухаживает за ними. Если они умирают, он скорбит.’

‘Это потому, что каждый из них стоит ему тысячу долларов, - сказал Фэйрчайлд.

Публика засмеялась.

‘Мой друг совершенно прав, - сказал Мунго. - Но подумай о том, что у тебя есть, что стоит так дорого. Скажем, хорошая лошадь или ожерелье. Вы бьете его, презираете и оставляете в грязи? Или вы заботитесь о нем превосходно, полируете его и следите за ним, потому что он так ценен для вас?’

Он облокотился на почтовый ящик, чувствуя себя так уютно, словно стоял у камина в гостиной и наслаждался сигарой.

‘Я гость в вашей стране. Но иногда требуется чужой глаз, чтобы увидеть то, чего не видят местные жители. Поезжайте в Манчестер, Бирмингем или любой другой крупный промышленный город. Посетите заводы. Вы увидите, как мужчины и женщины трудятся там по двенадцать, четырнадцать, даже восемнадцать часов в сутки в таких условиях, что у моего отца заболел бы живот.’

‘По крайней мере, они свободные и оплачиваемые, – сказал Фэйрчайлд.

‘А какая польза от свободы, если это всего лишь свобода жить в трущобах, пока тебя не заставят работать до смерти? Какая польза от зарплаты, если на нее не купишь достаточно еды? Единственное, что можно купить за деньги, - это облегчение для совести владельцев фабрик. В то время как в Уиндемире каждый из наших людей наслаждается трехразовым питанием, крышей над головой и чистой одеждой. Ему никогда не нужно беспокоиться о том, будет ли он есть или кто позаботится о его семье. Я обещаю вам, что если бы какой-нибудь английский ткач или угольщик увидел жизнь на плантации, он бы тут же променял свою жизнь на это.’

На противоположной скамье поднялся Фэрчайлд. - Вопрос по порядку ведения заседания?’

Мунго лениво махнул рукой, разрешая это сделать.

‘Даже если мы примем эту нелепую картину африканских рабов, отдыхающих в каком-то благодетельном раю, джентльмен довольно скромно рассказывает о том, как эти люди попали в его страну. Признает ли он, что работорговля - это не что иное, как торговля страданиями? Или он попытается убедить нас, что миллионы африканцев охотно отправились в приятный круиз в Америку, чтобы насладиться преимуществами климата?’

Это вызвало смех. Мунго широко улыбнулся, наслаждаясь шуткой вместе со всеми.

- Работорговля запрещена в Британии и Америке уже более тридцати лет, - сказал он. - Что бы ни делали наши отцы и деды, теперь все кончено.’

Лицо Фэйрчайлда вспыхнуло. Он попытался успокоить свои эмоции - джентльменское поведение в этих дебатах ценилось так же высоко, как и здравые аргументы, – но не смог сдержать их.

‘Вы прекрасно знаете, что, несмотря на все усилия нашего правительства, торговцы продолжают нарушать закон, контрабандой вывозя чернокожих из Африки под самым носом у Королевского флота.’

‘Тогда я предлагаю вам обратиться с жалобой в Королевский флот.’

- Обязательно, - сказал Фэйрчайлд. - В самом деле, я могу сообщить Палате, что, как только получу диплом, приму назначение в превентивную эскадру флота Ее Величества, перехватывающую работорговцев у берегов Африки. Оттуда я доложу вам, насколько точна картина Мистера Сент-Джона о прелестях рабства.’

Раздались одобрительные возгласы и аплодисменты. На дамском балконе не один корсет натянулся от восхищения мужественной добродетелью Фэйрчайлда.

‘Если вы едете в Африку, то можете доложить, как эти негры живут в своей собственной стране, - парировал Мунго. - Голодные, грязные, невежественные - война всех против всех. А потом вы можете поехать в Америку и сказать, не лучше ли им там все-таки.’

Он повернулся к комнате. - Мои добродетельные противники хотят, чтобы вы думали, что рабство - это уникальное зло, моральная мерзость, не имеющая себе равных в анналах цивилизации. Я призываю вас посмотреть на это иначе. Это просто название того, что люди практикуют, где бы они ни находились, будь то в Виргинии, Гвинее или Манчестере. Власть сильных и богатых над слабыми и бедными.’

Фэйрчайлд снова начал возражать. Мунго не обратил на него внимания.

- Это может оказаться неловкой правдой. Но я говорю вам, что предпочел бы прожить свою жизнь рабом на плантации вроде Уиндемира, чем так называемым свободным человеком на Ланкаширской хлопчатобумажной фабрике. Они - истинные рабы.’

Он оглядел тесную комнату. Всего лишь мимолетный взгляд, и все же каждый человек в комнате почувствовал, что его взгляд остановился прямо на них. На дамском балконе веера трепетали быстрее, чем когда-либо.

- Возможно, то, что я говорю, оскорбляет ваши моральные чувства. Я не буду извиняться за это. Вместо этого я умоляю вас выйти за пределы вашего отвращения и рассмотреть предложение с ясной честностью. Если вы подслащиваете свой чай сахаром из Вест-Индии или курите виргинский табак, то вы поддерживаете рабство. Если ваш отец владеет фабрикой, где прядут алабамский хлопок, или банком, который финансирует путешествия ливерпульских судовладельцев, тогда я снова говорю, что вы поддерживаете рабство.’

- Он пожал плечами. ‘Я не осуждаю вас. Я не претендую на какую-либо высшую моральную добродетель. Но единственный грех, в котором я совершенно неповинен, заключается в следующем - я не буду лицемерить и лить фальшивые слезы из-за того выбора, который я сделал. Если вы согласны со мной, я настоятельно призываю вас выступить против этого предложения.’

Он снова сел. На мгновение в комнате воцарилась тишина. Затем, медленно, волна аплодисментов началась сзади и нарастала, пока не отразилась эхом по всему залу. Студенты могли не соглашаться с его политикой, но они могли оценить бравурное выступление.

Хотя и не все из них. Когда раздались аплодисменты, последовал ответный шквал свиста и свиста. Послышались крики "убийца" и "кровь на твоих руках".

Мунго откинулся на спинку стула, наслаждаясь раздором.

- Порядок! - крикнул президент. - Дом разделится.’

Публика прошла через две двери: одна для "да " - справа, другая для" нет " - слева. Очередь за "да" заметно удлинилась, но удивительное количество людей повернулось в другую сторону. Мунго наблюдал подсчетом со своего места, улыбка не сходила с его лица.

Президент объявил результат. - Да, справа, двести семь. Нет, слева - сто восемнадцать.’

Мунго кивнул, принимая результат с абсолютной невозмутимостью. Он пожал руки товарищам по команде, затем взял два бокала вина и пересек комнату, где Фэйрчайлд разговаривал со своими друзьями. - Он сунул стакан в руку Фэйрчайлду.

- Поздравляю, - сказал Мунго. - Вы говорили с большой убежденностью.’

Фэйрчайлд неохотно взял стакан. По общему правилу, дебаты в обществе были посвящены риторическому мастерству и аргументации; победа или поражение были менее важны, чем вести себя как джентльмены после этого. Но Фэйрчайлд не мог скрыть своего презрения к Мунго.

‘Вы хорошо принимаете свое поражение, - признал он.

‘Это потому, что я не проиграл, - ответил Мунго мягким голосом своей родной Виргинии.

- Вы слышали результат. Я довел это предложение почти до двух к одному. Вы проиграли.’

‘Вовсе нет, - ответил Мунго. - Я поставил десять гиней, что получу по меньшей мере сотню голосов против этого предложения. Никто не думал, что я получу больше пятидесяти. И хотя слава победы очень хороша, я предпочел бы иметь лишнее золото в моем кошельке.’

Фэйрчайлд вытаращил глаза. Все, что он мог сказать, было - "Я думал, ты уже заработал достаточно денег на рабстве.’

‘Нисколько. Мой отец поклялся, что когда он умрет, то освободит всех своих рабов. Завещание уже написано. Мне придется найти какой-нибудь другой способ заработать состояние.- Мунго хлопнул Фэйрчайлда по плечу. - Так что, как видишь, я никогда не заработаю ни пенни на этом деле, которое вы так поносите. А ты, – он усмехнулся, - будешь полностью зависеть от работорговли, чтобы заработать себе на жизнь.’

Фэйрчайлд чуть не поперхнулся вином. ‘Как ты смеешь...’

‘Ты ведь присоединишься к Эскадре предупреждения, не так ли? Вам заплатят за захват невольничьих кораблей.’

‘Да.’

‘И это очень хорошая и благородная профессия, - согласился Мунго. ‘Но если вам когда-нибудь удастся уничтожить работорговлю, вы останетесь без работы. Так что в ваших интересах проследить, чтобы рабство продолжалось.’

Фэйрчайлд в ужасе уставился на него. - Спорить с тобой - все равно что спорить с самим Дьяволом, - пожаловался он. - Белое - это черное, а черное - это белое.’

‘Я думал, что ты из всех людей согласен с тем, что черное и белое созданы равными. Они - ’

Мунго замолчал. В комнате все еще толпились студенты, болтая, выпивая и продолжая спор. Но какой-то молодой человек пробивался сквозь толпу, опрокидывая напитки и сбивая людей с пути.

Когда он подошел к двери, Мунго узнал его. Это был Сидни Мэннерс, коренастый молодой человек, который получил свое место в Кембридже только потому, что его отец владел половиной Линкольншира. С его толстой шеей, широкими плечами и тяжелым дыханием он выглядел не более чем призовым быком.

‘Я искал тебя, - сказал он Мунго.

- Надеюсь, это не отняло у вас много сил. Найти меня было нетрудно.’

‘Вы нанесли моей сестре самое тяжкое оскорбление.’

- Оскорбление? Мунго улыбнулся. - Вы неверно информированы. Я не сказал ей ничего, кроме комплиментов.’

- Ты соблазнил ее!’

Мунго сделал пренебрежительный жест. - Там, откуда я родом, джентльмены такие вещи не обсуждают.’

‘Тогда почему я слышал об этом от пяти разных людей?- Мэннерс сделал шаг вперед. - "Говорят, она была с тобой на чердаке для органа Троицкой капеллы, пока хор репетировал.’

‘Это неправда. Это было во время вечерней песни.’

Глаза, Мэннерса вылезли из орбит. ‘Вы не отрицаете этого?’

- Я отрицаю, что заставлял ее делать что-либо против ее воли. В самом деле, я едва ли смог бы устоять перед ее авансами, даже если бы попытался.’

Мунго осторожно поставил стакан и заговорщически подмигнул. - Могу сказать, что ваша сестра - совершенно набожная молодая женщина. Всегда на коленях в часовне.’

Лицо Мэннерса приобрело глубокий багровый оттенок. Его воротник, казалось, съежился вокруг шеи. Он изо всех сил пытался дышать; его рот открылся, но не смог произнести ни слова.

В конце концов, его гнев вырвался наружу единственным возможным способом. Он отдернул руку и яростно ударил Мунго кулаком в челюсть.

Его рост давал ему силу, но он не был обучен. Мунго боксировал каждую неделю, беря уроки у бывшего чемпиона Англии, который удалился в Кембридж. Он легко уклонился от удара Мэннерса, схватил его за руку, затем выбил ноги из-под него и повалил на спину.

Маннерс дернулся на земле. Мунго посмотрел на него сверху вниз, и на секунду его глаза вспыхнули такой яростью, что любой, кто увидел бы это, испугался бы за жизнь Мзннерса. В тот момент не было сомнений, что Мунго способен на все.

Затем гнев исчез, внезапно, как летний шквал. Мунго снова улыбнулся. Он кивнул окружившим его зрителям. Они попятились назад, хотя и не могли отвести глаз - очарованные зрелищем, но испуганные силой Мунго.

- Прошу прощения, джентльмены.’

Переполненная комната опустела перед ним, когда он направился к двери. Он услышал, как Мэннерс, пошатываясь, поднялся на ноги, но не оглянулся. Выйдя на улицу, он надел шляпу и зашагал обратно к своему колледжу. Летняя ночь была теплой, но не такой, как дома, в Виргинии. Уиндемир, должно быть, уже позеленел, когда молодые табачные растения были высажены с зимних грядок на поля.

Ему нравилось бывать в Кембридже. Он узнал все, что мог, завел несколько влиятельных друзей, которые могли бы сослужить ему хорошую службу в дальнейшей жизни, и встретил немало молодых леди, таких как Кларисса Мэннерс, которые охотно делились с ним своими прелестями. Но он был бы рад оказаться дома.

Когда он свернул на Тринити-стрит, луна уже поднималась над башней церкви Святой Марии. Комендантский час уже миновал. Ворота его колледжа будут заперты, но это его не беспокоило. У него была договоренность с Чэпменом, портье.

- Сент-Джон!’

Сердитый голос окликнул его с другого конца улицы. Мунго продолжал идти.

- Сент-Джон! Остановись, если ты не трус.’

Мунго остановился. Он медленно обернулся. ‘Никто никогда не обвинял меня в трусости.’

Там стоял Мэннерс, его силуэт вырисовывался на фоне уличного фонаря. Он был не один. По бокам от него стояли двое его друзей, крепкие молодые люди с кулаками и широкими плечами. Один из них нес кочергу, а другой - бутылку вина, которую он держал за горлышко.

‘Будь вы джентльменом, я вызвал бы вас на дуэль, - презрительно фыркнул Мэннерс.

‘Если бы Вы были джентльменом, я бы с радостью согласился. Но поскольку это явно не так, я пожелаю вам спокойной ночи.’

Мунго приподнял шляпу и отвернулся, словно совершенно не замечая вооруженных людей позади себя. Мэннерс некоторое время смотрел ему вслед, ошеломленный беззаботностью противника. Затем гнев взял верх. Рыча, как собака, он бросился в атаку.

Мунго услышал за спиной шаги по булыжной мостовой. Когда Мэннерс приблизился к нему, Мунго развернулся на цыпочках и нанес идеально нацеленный апперкот в подбородок Мэннерса. Мэннерс остановился как вкопанный, завывая от боли. Мунго продолжил тремя быстрыми ударами в ребра, от которых Мэннерс отшатнулся, схватившись за живот.

Когда Мэннерс отступил, к нему подошли его друзья. Они кружили вокруг Мунго неуклюжей походкой пьяных мужчин. Мунго внимательно наблюдал за ними, прикидывая, какой эффект произведет алкоголь. Это может сделать их более медленными - но и более непредсказуемыми.

Они ждали, подбадривая друг друга. Никто из них не хотел, чтобы их постигла та же участь, что и Мэннерса, но они не хотели выглядеть слабыми. Наконец тот, что с кочергой, шагнул вперед.

‘Я преподам тебе урок, американский ублюдок!’

Он замахнулся кочергой на Мунго. Мунго принял удар на свое плечо, отодвинувшись так, что почти не почувствовал его. Сделав это, он схватил кочергу обеими руками и потянул ее вперед, выводя противника из равновесия. Мунго отбросил кочергу назад так, что она ударила его в живот, затем вывернул ее из рук и ударил по плечам. Мужчина отшатнулся.

Теперь, когда Мунго был вооружен, ему больше нравились его шансы. Он развернулся, размахивая кочергой. Друзья Мэннерса попятились назад. Они не были настолько преданы хорошим манерам, чтобы захотеть проломить себе голову из-за него.

- Ты боишься этого выскочки янки?’

Мэннерс встал. Он схватил бутылку, которую нес его друг, и разбил ее о булыжники, так что у него остался зазубренный и блестящий обрубок. Он снова двинулся вперед, на этот раз более осторожно. По крайней мере, две встречи с Мунго научили его этому.

‘Я бы не стал этого делать, - сказал Мунго.

Если бы Мэннерс был трезв, он мог бы услышать смертельное предупреждение в голосе Мунго. Но он был пьян, и зол, и он был унижен. - Он ткнул бутылкой в сторону Мунго, швырнув осколок ему в лицо.

Мунго легко уклонился от удара. Когда Мэннерс снова поднял бутылку, Мунго взмахнул кочергой в воздухе и ударил ею по запястью Мэннерса. Кость хрустнула, бутылка вылетела из его руки и ударилась о стену.

Мэннерс взвыл и упал на колени. Двое его друзей взглянули на Мунго, поднявшего кочергу, словно меч Ангела-мстителя, и бросились бежать. Мэннерс остался наедине с Мунго.

Мунго мог бы просто уйти. Он уже сделал это однажды вечером. Но Мэннерс пытался убить его, пусть и неумело, и это высвободило ярость, которую он редко испытывал раньше. Он стоял над Мэннерсом, как палач, подняв кочергу. Сила пробежала по его рукам. Он не собирался проявлять милосердие. В этот момент существовал только его гнев. Он разобьет голову Мэннерса, как яйцо.

Но когда он двинулся, чтобы ударить, твердая рука схватила кочергу и остановила удар. Мунго обернулся и увидел серьезное лицо Фэйрчайлда, стиснувшего зубы от усилия удержать руку Мунго.

‘Что ты делаешь?- Прошипел Мунго. ‘Ты думаешь, что сможешь спасти эту мерзкую крысу?’

Хватка Фэйрчайлда не ослабла. ‘Я его не спасаю. Я спасаю тебя. От нас.’

- Я не нуждаюсь в спасении.’

- Если ты убьешь его, тебя повесят за убийство.- Фэйрчайлд ткнул Мэннерса носком ботинка. - Он того стоит?’

Молодые люди уставились друг на друга, держа в руках кочергу. Мунго знал, что Фэйрчайлд говорит правду, но не мог заставить себя отпустить его. Он попытался вывернуть оружие из рук Фэйрчайлда, изо всех сил напрягаясь. Пальцы Фэйрчайлда напряглись - он был не так силен, как Мунго. Его хватка угрожала сломаться. Но у него была железная воля, и он не сдавался.

Они могли бы оставаться в таком положении всю ночь, но в этот момент на улице послышались шаги. Крепкий мужчина в длинном темном пальто вышел из сторожки привратника и направился прямо к ним.

- Мистер Сент-Джон, сэр?’

Это был Чэпмен, привратник колледжа. Если он и удивился, увидев Мунго с кочергой, поднятой как оружие, Фэйрчайлда, борющегося за нее, и Мэннерса, беспомощно стоящего на коленях у его ног, то ничего не сказал. Чэпмен знал Мунго с тех пор, как тот приехал сюда три года назад, и ничто из того, что делал студент, не могло его удивить.

‘Вам пришло письмо, сэр. На нем было написано "срочно".’

Мунго моргнул. Кочерга упала на землю. Мэннерс воспользовался этой передышкой и поспешил прочь, всхлипывая и хватаясь за запястье. Мунго вытер руки носовым платком, поправил манжеты и галстук. Только тогда он взял письмо. Письмо было отправлено из Норфолка, штат Виргиния, и датировано шестью неделями ранее. Адрес был написан четким, крупным почерком, аккуратными буквами, выведенными рукой, которая не привыкла писать.

Мунго не выказал никаких эмоций, когда вскрыл конверт и прочел его содержимое.

‘В чем дело?- Спросил Фэрчайлд.

Мунго не обратил на него внимания. - Пусть слуги упакуют мой сундук, - сказал он привратнику. ‘Я должен немедленно вернуться в Виргинию.’

***

Надвигалась буря. Плотные облака закрыли солнце, и рассветное небо стало серым. В их тени вода реки Патапско напоминала смытый дождем шифер. Канал, ведущий во внутреннюю гавань Балтимора, обычно заполненный судами и прогулочными судами, в это августовское утро 1841 года был почти пуст. Двухмачтовый бриг "Аврора", находившийся в пятидесяти восьми днях пути от Саутгемптона, был единственным кораблем, шедшим в настоящее время в море.

На пустом пятачке передней палубы собралась небольшая толпа пассажиров первого класса, закутанных в пальто от не по сезону холодного воздуха. Мунго стоял среди них, глядя в подзорную трубу. Он мог различить зубчатые стены форта Мак-Генри, где всего тридцать лет назад молодая американская республика была близка к тому, чтобы сдать свой флаг британцам, и высокие мачты пришвартованных торговых судов, появляющихся из тумана позади нее.

Его мысли были омрачены. Он был практичным человеком, который никогда не тратил энергию на проблемы, которые не мог решить. В море делать было нечего, и потому он сумел выбросить из головы новости, полученные в тот вечер в Кембридже два месяца назад. Теперь, когда они причалили, он больше не мог игнорировать это.

Он вынул письмо из кармана и перечитал его еще раз, хотя мог читать наизусть, как Библию.

Твой отец мертв. Уиндемир обанкротился, и они говорят, что его нужно продать. Нечего жать, ибо ничего не было посеяно. Возвращайся домой немедленно, или мы все пропадем.

С любовью и глубочайшей привязанностью, Камилла.

Он поднес листок к губам. На нем все еще оставался след запаха, хотя теперь он почти стерся. Запах цветов кизила - спелый, липкий и слегка непристойный. Собирала ли их Камилла, когда писала письмо, или она специально терла лепестки о бумагу, чтобы напомнить ему о доме? Он представил себе, как она склонилась над бумагой, высунув язык и сосредоточившись на написании незнакомых букв. Это, должно быть, потребовало огромных усилий. Какое отчаяние двигало ею?

Несмотря на свой детский почерк, Камилла была взрослой женщиной, на два года младше Мунго. Но она никогда не сидела в классной комнате. Она родилась рабыней и с одиннадцати лет служила служанкой матери Мунго, Абигейл. Когда Абигейл умерла, Мунго убедил отца не продавать Камиллу.

- Я скоро приведу домой собственную жену, - возразил он, - и она будет ожидать, что я обеспечу ей хорошую горничную.’

Но это была не вся правда.

Мунго зашагал вдоль поручней к квартердеку. Помощник боцмана приветствовал его кончиком фуражки, как и вахтенный офицер, когда он взбирался по трапу. В течение почти девяти-минутного плавания Мунго постоянно находился на палубе. Он подружился с офицерами, обменялся историями с матросами, усовершенствовал свои знания о ветрах и течениях Северной Атлантики и даже научился читать секстант. Он любил море. В другой жизни он предпочел бы стать моряком, а потом хозяином собственного судна.

Это была не та жизнь, к которой он вернулся.

"Аврора" пришвартовалась у причала, в двух шагах от прибрежного отеля. Грузчики кричали и натягивали канаты, а матросы, стоявшие на мачтах, сворачивали паруса и снимали их до голых шестов. Мунго забрал из каюты свою морскую сумку и спустился по трапу. Шатаясь после нескольких недель, проведенных в море, он пробрался сквозь толпу докеров к конюшне гостиницы "Адмирал Фелл". Он собирался нанять извозчика, чтобы доехать до Уиндемира, но когда представился, конюх сразу же повел его в конюшню. Его приветствовали два знакомых лица.

- Джек! - радостно воскликнул Мунго. ‘Бристоль.’

В ответ он услышал радостное ржание узнавания. Две арабские лошади рысцой подбежали к нему и ткнулись носами. Это были самые красивые лошади во дворе, одна с узором из крупных белых отметин, другая - полуночно-черная. Они не были большими, но обладали достаточной силой и выносливостью, чтобы превзойти любую другую породу.

‘Как они здесь оказались?- Спросил Мунго.

- Их привез из Уиндемира мальчик-негр, - ответил конюх. ‘Он сказал, что ты объявишься. Заплатил за два месяца вперед и оставил это тебе.’

Он протянул Мунго кожаную сумку, висевшую на гвозде. Внутри лежали плащ и шляпа для верховой езды, кошелек и тонкий деревянный футляр, на удивление тяжелый. Даже не открывая его, Мунго знал, что там находится. Он недоумевал, зачем ей понадобилось посылать ему пистолет.

Там же лежала записка, опять-таки знакомым почерком Камиллы. "Приезжай скорее. Будь осторожным".

Мунго сунул листок в карман. Он бросил конюху монету и вскочил в седло.

‘Вы не хотите позавтракать, сэр? - спросил конюх. ‘Вы, должно быть, проголодались.’

‘Я не могу терять времени." - Мунго надел широкополую шляпу для верховой езды, которую Камилла прислала вместе с лошадьми. Он открыл деревянный ящик, зарядил пистолет и сунул его за пояс. - Мне предстоит долгий путь.’

Он рысью промчался по улицам Балтимора, а когда добрался до Кингс-Хайвэй, пришпорил Бристоля и пустил его в галоп, Джек поскакал следом. Он задал темп, который, как он знал, атлетически сложенные арабы могли выдержать до захода солнца. Дорога тянулась перед ним, дорога из плотно утрамбованной земли и редкого гравия, которая петляла через поля и леса, деревни и метрополии.

Он проехал мимо Вашингтона, когда солнце поднялось по небу и снова опустилось, влажный летний воздух пропитал хлопчатобумажную рубашку Мунго потом. Дважды он останавливался у ручья, чтобы дать арабам напиться, но не давал лошадям пастись. Его обед состоял из ломтика твердого сыра и горсти моркови, которую он разделил с Бристолем и Джеком. В сумерках, когда луна поднялась над покрытыми листвой деревьями, он добрался до окраины Фредериксберга. Там он остановился на ночлег в гостинице.

На следующее утро он пересек Раппаханнок и повернул на запад по Джеймс-Ривер-Роуд. Лесные массивы предгорья, густо заросшие кленами и дубами, тополями и гевеями, уступили место равнинам и болотам низменности. Мунго знал черты этой земли, как свое собственное лицо, каждую усадьбу и плантацию, каждый ручей, холм и изгиб дороги. Его отец, Оливер, позаботился об этом, водя Мунго на бесчисленные экскурсии и охоты на оленей, кроликов и неуловимых серых лис.

‘Это твое наследие, - сказал Оливер. - Человек никогда не должен забывать, откуда он пришел.’

Неужели его отец действительно умер?

На второй день после полудня, когда невыносимая жара достигла своего апогея, Мунго подъехал к воротам своего дома. В отличие от деревянных заборов, которые окружали его, ворота были сделаны из черного железа и блестящей латуни, узор из переплетенных завитков и лилий обрамлял герб семьи Сент-Джон. Прадед Мунго привез его с собой из Шотландии в 1750-х годах. Незапертые ворота стояли полуоткрытыми. Рядом с ними в землю был воткнут знак.

По ордеру Банка "Фиделити Траст" из Чарльз-Сити.

А под ним печатными буквами - слова -

ПОТЕРЯ ПРАВА ВЫКУПА.

Мунго внимательно вгляделся в знак. Он никогда не слышал о банке "Фиделити Траст" в Чарльз-Сити, хотя это был ближайший город, и все дела поместья велись там. Множество вопросов роилось в его голове, но они были отброшены силой его гнева. Одним движением он вытащил пистолет из-за пояса и нажал на спусковой крючок. В упор свинцовая пуля разнесла деревянный кол в щепки и оставила объявление лежать лицом вниз в грязи.

Он пришпорил Бристоля и пустил его галопом к дому. К первой неделе августа поля по обеим сторонам гравийной дорожки должны были позеленеть от табачных растений, готовых к сбору урожая. Но они были бесплодны. Здесь не было ни рабов, ухаживающих за ними, ни играющих детей – только вороны, копошащиеся в сорняках.

В конце подъездной аллеи стоял дом с видом на лужайку и голубую гладь реки. Он был построен из красного кирпича в георгианском стиле, излюбленном американскими колонистами. У него было два крыла - с одной стороны - помещение для рабов и кухня, а с другой - пристройка с колоннадой, в которой располагались гостиные и библиотека.

Мунго оставил усталых лошадей привязанными к столбу у садовой калитки и побежал к крыльцу. Некому было открыть дверь, но она была не заперта. Он сам распахнул ее с такой силой, что тяжелый дуб врезался в колонну позади него.

Он подождал немного, чтобы посмотреть, не приведет ли шум кого-нибудь, но никто не пришел. Он переступил порог. Хотя это была его собственность – его дом - он чувствовал себя по-другому. Все равно что вломиться в чужой дом в качестве вора.

Его шаги эхом отдавались в мраморном коридоре. Все было на своих местах и так, как он помнил, за исключением слоя пыли на мебели. Он окинул взглядом соседние комнаты: парадную гостиную, где его родители и дедушка с бабушкой принимали столь многих почетных гостей, включая трех из первых пяти президентов Америки; молодежную гостиную, где дед учил его играть в шахматы и покер и где, по настоянию матери, он баловался Бетховеном на ее пианино; столовую с ореховым столом, достаточно большим, чтобы вместить компанию из двадцати человек.; и длинная лестница к спальням на втором этаже.

Но Мунго чувствовал огромную пустоту. Три года назад, когда он уехал в Кембридж, в доме жило и работало пятнадцать слуг – рабов. В любое время года в доме всегда кипела жизнь. Теперь здесь было тихо, как в погребальной камере.

- Камилла! - Крикнул Мунго, шагая по пустым комнатам. Он вышел из столовой через буфетную и направился по коридору к помещению для прислуги. Он попробовал другие имена - Эстер, болтливая кухарка семьи, Старый Джо, главный плотник, Чарльз, личный слуга отца, Нора, служанка, которая обслуживала первый этаж, и ее сестра Амелия, которая присматривала за верхними комнатами. Он внимательно слушал, уверенный, что кто-то ответит, но никто не ответил. Он вошел в их комнаты и обнаружил, что кровати застелены, а одежда все еще лежит в шкафах. Как будто весь персонал просто исчез.

Если его отец был мертв, то они все должны были быть освобождены. Но куда они могли деться?

Он спустился вниз и прошел через колоннаду в библиотеку в восточном крыле. Это была единственная комната в доме, которая не была покрыта пылью; кто-то пользовался ею недавно. Чернила в чернильнице были свежими, а на столе лежали стопки бумаг. Он взял пригоршню и быстро просмотрел их, ища хоть какой-то намек на то, что произошло. На многих из них был тот же самый фирменный бланк, который он видел на вывеске: - "Банк Фиделити Траст" - Чарльз-Сити". Было также великое множество купчих, которые фиксировали ликвидацию поместья, все подписанные одним и тем же именем.

Мунго услышал, как в коридоре щелкнула дверь. Потом послышались шаги. Он прислушался. Десять минут назад все, чего он хотел, - это услышать еще один человеческий звук в пустом доме. Теперь же он вдруг насторожился. Его пистолет был пуст от выстрела в знак, и у него не было времени перезарядить его, но перочинный нож лежал на столе. Он сжал его в руке, как раз когда дверь кабинета распахнулась.

Человек в дверном проеме был на голову ниже Мунго, с редеющими волосами и сутулыми плечами, которые даже его хорошо сшитое пальто не могло улучшить. Лицо у него было ничем не примечательное - если вы встретите его на улице, то едва заметите. И все же, если вы поймаете его взгляд, вы не забудете его. Они горели яркой целью, тревожащей своей интенсивностью, как будто он был сосредоточен на будущем, которое другие не могли видеть.

Но теперь эти глаза смотрели в шоке.

‘Мунго.’

- Честер, - спокойно ответил Мунго.

Он справился со своим удивлением быстрее, чем Честер, возможно, потому, что имя Честера было нацарапано на всех купчих, которые он читал. Честер Марион был семейным адвокатом, человеком с уникальным талантом превращать планы Сент-Джонсов в контракты, закладные и переводы, которые продвигали интересы поместья.

По правде говоря, Мунго никогда его не любил. В его поведении было что-то холодное и похожее на хорька. Он редко смотрел вам в глаза, а если и смотрел, то всегда расчетливо.

Но теперь он был тем человеком, который мог дать ответы Мунго.

- Что случилось? Усадьба - урожай, наши люди. Где они все?’

Где Камилла? - он хотел спросить, но сомневался, что Честер отличит одного раба от другого.

- Твой отец умер.’

- Как же так?’

Честер облизнул зубы. - ‘Это долгая история. Может быть, будет лучше, если я расскажу все с самого начала. Таким образом, я смогу ответить на все твои вопросы в правильном порядке.’

Мунго кивнул.

‘У твоего отца не было склонности к бизнесу, - сказал Честер. - Я пытался дать ему совет, как мог, но он не слушал. Он был упрям, как все Сент-Джоны, но лишен здравого смысла, которым обладал твой дед.’

Дед Мунго, Бенджамин Сент-Джон, был выдающейся личностью. Его бескомпромиссное честолюбие превратило Уиндемир из небольшого участка в большое поместье, в то время как его безжалостные методы держали рабов в таком состоянии ужаса, что они сделали его самой продуктивной плантацией на реке Джеймс. Даже Мунго боялся старика.

‘Мой отец хотел стать лучше, - тихо сказал Мунго.

Оливер не унаследовал от Бенджамина ни малейшей склонности к рабству. Там, где Бенджамин отказывался тратить деньги на жилье для рабов и содержал рабочих в деревянных лачугах, Оливер строил для них прочные кирпичные коттеджи. Там, где Бенджамин диктовал, на ком должны жениться рабы – "тем лучше для разведения хорошего скота", – Оливер позволял им выбирать себе партнеров и жить с семьями, которые они создавали. Бенджамин продавал раба, как только тот становился непродуктивным; Оливер предпочитал, чтобы старые рабы выполняли легкую работу по дому, чтобы не разбивать семьи.

Разве это делает его хорошим человеком, когда каждая минута его жизни обеспечена рабством? Имело ли значение для рабов то, что Оливер неохотно держал их в неволе? Возможно, Оливер в это верил.

‘Несомненно, его методы льстили его совести, - язвительно заметил Честер, - но они не приносили ему никакой выгоды.’

‘Для него этого было достаточно, чтобы жить безбедно.’

- Нет! - Честер стукнул ладонью по столу. ‘Неужели ты ничему не научился у своего деда? Он построил это поместье, агрессивно занимая деньги. Но единственным способом расплатиться с долгами было продолжать расширяться. Как только твой отец решил почить на лаврах, долги стали непосильными.’

- Он наклонился вперед. Выражение его глаз напомнило Мунго школьного учителя, которого он знал в Итоне, человека, чья страстная цель состояла в том, чтобы заставить своих учеников понять латинское сослагательное наклонение или выпороть их, если они не справятся.

‘На любой плантации, даже в хороший год, прибыль от урожая расходуется еще до того, как посеяно первое семя, - объяснил Честер. - Доходы от сбора урожая идут на погашение долгов. Структура, которую мы с твоим дедом создали, означала, что поместье должно было постоянно расширяться, чтобы выжить, либо приобретая больше земли, либо делая существующие поля более продуктивными. Но твой отец не принял необходимых мер, чтобы заставить рабов работать достаточно усердно. Вместо того чтобы расти, производство упало. Он должен был занять еще, просто чтобы заплатить проценты за то, что он уже задолжал. В конце концов банк потерял веру в его способность погасить долг и лишился права выкупа.- Он вздохнул. - Кредит так же важен для человека, как воздух, которым он дышит. Отрежьте его, и он умрет.’

В его голосе было больше сожаления о финансовых потерях, чем о смерти Оливера Сент-Джона.

Мунго начал терять терпение. ‘Все это очень хорошо, но я сомневаюсь, что мой отец умер от голода. Как он умер?’

- Старомодным способом.- Честер указал в окно, где огромный дуб раскинул свои ветви над лужайкой. Дедушка Мунго считал, что ему больше трехсот лет. - Однажды на рассвете рабы нашли Оливера с пистолетом в руке и пулей в черепе. Столкнувшись с финансовым крахом, он, казалось, сделал единственно достойный поступок.’

Мунго закрыл глаза, представляя себе эту сцену. ‘Он не сделал бы этого только из-за денег, - сказал он. - Моего отца это никогда не волновало.’

‘Не совсем, - согласился Честер.

‘Если бы он был банкротом, ему пришлось бы продать рабов, чтобы расплатиться с долгами. Это разбило бы ему сердце.’

- Он всегда был слишком мягок с ними. Он никогда не понимал, что это активы, которые должны приносить прибыль.’

- Он видел в них людей. Мунго посмотрел в окно, на пустые поля, которые когда-то были полны людей. - А где они сейчас? Были ли они освобождены, как он хотел в своем завещании?’

Честер прислонился спиной к дверному косяку. На его губах появилась ухмылка, и Мунго понял, как редко он видел улыбку адвоката. Честер достал из кармана сигару и чиркнул спичкой, чтобы зажечь ее. Конец светился красным.

‘Завещание.- Это слово с шипением вырвалось вместе с клубом дыма. - Такой необычный документ. У меня едва хватило духу записать это, когда он сказал мне, что хочет сделать. Мысль о том, чтобы освободить своих рабов, чтобы успокоить свою совесть - смехотворна.’

- Твоя работа заключалась в том, чтобы исполнять его желания, а не судить их.’

‘Конечно, конечно." - Честер наклонился вперед. Свет в его глазах горел ярче, чем когда-либо. - С какой стати мне иметь собственное мнение? Честер - толкатель перьев. Честер - человек чисел. Честер, верный пес, ждал в углу на случай, если кто-нибудь бросит ему кость. Честер, который работает день и ночь, чтобы сделать Сент-Джонов богаче, чем он когда-либо будет, только чтобы увидеть, как они злят его. Какое я имею право судить?’

Он встретился взглядом с Мунго, ясным и полным. Впервые в жизни Мунго увидел сквозь эти изменчивые, лживые глаза горькую душу, скрывающуюся за ними.

‘Что ты наделал?’

- Я продал рабов. Он увидел, что Мунго протестует, и махнул рукой, чтобы тот замолчал. - Они получили хорошую цену. Для них будет шоком, когда они наконец поймут, что такое тяжелый рабочий день.’

Мунго вытаращил глаза. Раньше он никогда не терялся в словах, но теперь едва мог говорить.

- Ты предал волю моего отца.’

- Когда он умер, завещание так и не было найдено.’

Мунго вцепился в стол так крепко, что дерево треснуло. ‘Вы были его адвокатом. Конечно, вы знали, где хранится завещание.’

Честер пожал плечами. Его поведение только разожгло гнев Мунго.

‘Я найду завещание и докажу, что вы не имели права их продавать. Я заставлю тебя выследить каждого из наших людей и купить их свободу.’

- Вам не нужно искать завещание. Честер сунул руку в карман пальто и вытащил оттуда плотно исписанный листок бумаги. Мунго не мог разобрать его на таком расстоянии, но узнал жирную подпись отца, нацарапанную внизу и скрепленную печатью нотариуса. ‘Оно у меня здесь.’

- Тогда почему . . .?’

Мунго не понимал, что происходит – - он знал только, что его предали. Он бросился на Честера. Ему хотелось вонзить кулаки в эту мягкую плоть и переломать ему все кости. Ему хотелось свернуть ему шею и оторвать голову от плеч. Он хотел ...

Он прошел не больше половины пути. Честер достал из кобуры под пиджаком маленький пистолет с перламутровой рукояткой. Он держал его прямо, целясь в сердце Мунго,и даже в гневе у того хватило ума и самообладания остановиться. Еще десять минут назад он ни за что бы не поверил, что у Честера хватит смелости нажать на курок. Теперь он не знал, на что способен этот человек.

Честер посасывал сигару, пока ее кончик не стал ярко-красным. Не сводя глаз с Мунго, он поднял завещание и дотронулся уголком до тлеющих углей. Темное пятно расплылось по бумаге, а затем вспыхнуло пламенем. Мунго сдавленно вскрикнул, но пистолет в руке Честера не дрогнул. Честер крутил бумагу так и этак, пока огонь не разгорелся, а потом бросил ее на пол. Мунго мог только смотреть, как бумага сморщивается в клочья пепла. Последнее желание его отца - исчезло.

Честер раздавил угли каблуком сапога.

‘Это еще не конец, - предупредил его Мунго. - ‘Даже если суд решит, что мой отец умер без завещания, я все равно остаюсь единственным наследником. Уиндемир - мой.’

‘Вы опоздали. Собственность была конфискована сегодня утром. Я сам подписал этот документ от имени банка "Фиделити Траст" в Чарльз-Сити. Честер с собственнической ухмылкой развел свободную руку, стряхивая пепел с сигары на деревянный пол. - У Уиндемира теперь новый владелец.’

- Ты? - Ярость вскипела в душе Мунго, но разум держал его железной хваткой. - Как же так?’

- Потому что я владею банком. Я использовал его, чтобы получить долги, которые задолжал твой отец - я мог бы добавить, дешево. Другие банки стремились избавиться от них. Затем я запросил ссуды. Твой отец не мог заплатить, поэтому он передал мне все имущество.

И снова Мунго проклял себя за то, что был так слеп к злу, таящемуся в Честере.

- Мой отец не сам навлек все это на себя. Вы повели его по пути банкротства.’

Честер не стал отрицать этого. - Это было нетрудно. У него не было головы для бизнеса, и он полностью доверял мне. Он делал все, что я ему говорил, даже когда это привело его к гибели.’

- Что бы ни сделал мой отец, ты убил его так же верно, как если бы сам спустил курок.’

Если он и хотел ранить Честера, то потерпел неудачу. На улыбку, расплывшуюся на лице Честера, было страшно смотреть.

‘Вы правы больше, чем думаете. Я сам спустил курок.’

- Ты?’

Честер кивнул, словно принимая комплимент. - ‘Я надеялся, что банкротство доведет его до отчаяния. Но даже в своей погибели у него не хватило ума сообразить, что ему делать. Так что я сам взялся за это дело.- Он вздохнул. - ‘Даже в самом конце мне пришлось все для него сделать.’

‘Я убью тебя, - прошипел Мунго.

- "Думаю, что нет." - Честер протянул руку и дважды стукнул кулаком по деревянной панели. - Только дурак убьет волка и позволит детенышу вырасти, чтобы отомстить за него.’

За конторкой была еще одна дверь, ведущая в бильярдную. Теперь она распахнулась. Мунго обернулся и увидел с полдюжины мужчин, высыпавших из нее в комнату.

‘Я увидел тебя, как только ты пересек границу графства, - сказал Честер, затягиваясь сигарой. - Мы были готовы к встрече с тобой.’

Двое мужчин схватили Мунго за руки. Третий вытащил из кобуры пистолет Мунго и отбросил его в сторону. Это были не мягкие кембриджские студенты, а грубые люди с сильными руками. Щетина темнела на их щеках, к поясам были пристегнуты ножи и пистолеты, и, судя по запаху, они провели немало времени в подвале Оливера Сент-Джона, где хранили виски. Их предводитель был одет в темно-бордовую шляпу, низко надвинутую на лицо, и рубашку с открытым воротом, из-под которой виднелся багровый шрам, опоясывающий его горло.

- Гранвилл, - обратился к нему Честер. - Выведите этого парня на улицу и разберитесь с ним.’

Мужчины вытолкали Мунго наружу. У него не было ложных надежд. Никто из соседей не видел, как он приехал в Уиндемир; кроме конюха в Балтиморе, никто даже не знал, что он вернулся в Америку. Его семья была мертва. Люди Честера убьют его, и никто ничего не узнает. Где бы ни была Камилла, она никогда не узнает, что он получил ее письмо и действовал в соответствии с ним.

Бристоль, все еще привязанный к коновязи, заржал при виде Мунго, когда мужчины протащили его мимо. Они вели его к дубу на лужайке, к тому самому месту, где умер его отец. Оглянувшись, Мунго увидел, что Честер наблюдает за ним из окна библиотеки. Наслаждаясь своей окончательной победой.

Мунго не сопротивлялся своим похитителям. Он опустил голову и расслабил мышцы, как человек, смирившийся со своей судьбой. Это заставило его похитителей потерять бдительность. И вдруг он остановился как вкопанный. Люди, державшие его, спотыкаясь, двинулись вперед; Их хватка ослабла. Немного, но достаточно, чтобы Мунго смог пошевелить рукой.

В руке он все еще держал перочинный нож, который взял со стола. Он позволил клинку выскользнуть из пальцев и вонзил его справа от себя. Мужчина с криком отпустил его. Когда он осел на землю, Мунго выхватил из-за пояса длинный охотничий нож и ловко всадил его в человека слева от себя, который отшатнулся назад, схватившись за живот.

Прежде чем Мунго успел пошевелиться, к нему подскочили еще двое людей Гранвилла. Они схватили его за плечи и попытались повалить на землю. Мунго был слишком силен. Он сделал три шага назад и ударил ими по стволу дуба так сильно, что они отпустили его и отшатнулись.

Мунго тоже не раз попадал в драки. И все же он никогда раньше не испытывал такого насилия – полдюжины вооруженных людей пытались убить его. Это не испугало его, напротив, вызвало ту же сосредоточенную ярость, которую он испытывал в отношении Мэннерса в Кембридже. Все, казалось, двигалось медленнее. У нападавших на него были пистолеты за поясом. Прежде чем они успели подняться, Мунго схватил их, развернулся и выстрелил в упор в остальных людей Гранвилла.

Один из мужчин упал, схватившись за плечо, где пуля раздробила ключицу. Но другая пуля ушла в сторону. Сквозь облако дыма, извергнутого пистолетами, Мунго увидел, что к нему приближаются Гранвилл и еще один человек. Тем временем люди, которых он прижал к дереву, поднимались на ноги.

Гранвилл замахнулся на Мунго ножом. Металл зазвенел о металл, когда Мунго блокировал удар стволом пистолета, удар был таким сильным, что Гранвилл выронил клинок. На мгновение он почувствовал себя беззащитным - у Мунго появилась возможность атаковать.

Но если он направится к Гранвиллу, то его схватят еще трое. Он не мог победить их всех. Его единственным шансом было бежать. Он побежал через лужайку туда, где был привязан Бристоль. Он снял уздечку с коновязи и вскочил в седло. Бристоль почуял опасность и начал двигаться еще до того, как Мунго приземлился ему на спину. Он сильно ударил его по бокам, низко наклонившись над его шеей, когда он отскочил. Его грива взметнулась ему в лицо, копыта загрохотали по твердой земле.

Сквозь шум он услышал треск выстрела. Пуля пролетела мимо и вонзилась в один из дубов слева от него. Он оглянулся. Честер выбежал из дома и стоял на крыльце, держа в руке пистолет. У дерева Гранвилл и двое его приспешников, спотыкаясь, последовали за ним. Но у них были только пистолеты, и против движущейся мишени на таком расстоянии у них не было никаких шансов.

Мунго миновал помещения для рабов, сушилки и бондарню и оставил дом позади. Он ехал по мягкой земле пустых полей, отдавая Бристоль ее голову. И куда теперь? После предательства Честера он не знал, можно ли доверять кому-либо из соседей Уиндемира. Ричмонд был лучшим выбором, но до него было еще много миль. За последние два дня Бристоль проехал уже почти двести миль. Мунго уже чувствовал, как он замедляет шаг. Позади себя он услышал лай собак и ржание лошадей. Люди Честера, должно быть, сели в седла, чтобы последовать за ним.

В полумиле от главного дома он вошел в рощицу деревьев, где из реки вытекал ручей. Он повел Бристоля вниз по берегу и с плеском вошел в ручей. На полпути он соскользнул с седла и спрыгнул в воду. Конь с любопытством посмотрел на него.

‘Продолжай.’

Мунго снял свою морскую сумку с седла, где она все еще была привязана, и похлопал лошадь по крупу. Она побежала прочь и вверх по дальнему берегу, оставляя глубокий след копыт в грязи. На вершине насыпи она снова остановилась и оглянулась.

- Иди, - повторил Мунго.

Заржав, она тряхнула головой и исчезла за деревьями. Если повезет, люди Честера заметят ее следы и начнут весело танцевать, прежде чем поймут свою ошибку.

Мунго не последовал за ней. Он повернул вниз по течению, держа сумку над головой, и быстро зашагал по воде. В устье ручья, там, где он впадал в реку, образовался остров. Когда-то здесь был мост, но теперь его нет. Ряд гнилых свай, торчащих из воды, - вот и все, что осталось.

Мунго выбрался наружу и взобрался на остров. Густо поросшая лесом земля поднималась вверх по склонам длинного холма, очага доколониальной дикой природы, которая пережила улучшения, произведенные Сент-Джонами на этой земле. Там был только один путь, почти невидимый и редко используемый. Мунго молился, чтобы Честер этого не знал.

В лесу было тихо и сыро. Кусты шиповника и ветви деревьев нависали над тропинкой, но она не была полностью заросшей. Более толстые ветви все еще сочились соком со своих раздробленных концов, которые были грубо обрезаны топором. В углублениях, где земля оставалась влажной, Мунго увидел следы, оставленные, должно быть, после последнего дождя.

Он достал из своей морской сумки футляр с пистолетом и перезарядил пистолет, который отобрал у своих похитителей. Он осторожно двинулся вверх по тропинке. Лес заглушал звуки, но вдалеке все еще слышался лай собак. Он надеялся, что ручей смыл его запах.

На вершине холма деревья поредели и превратились в поляну. В центре его стояло здание из красного кирпича – восьмиугольной формы с куполообразной крышей. Дед Мунго построил здесь обсерваторию, и Мунго провел там много ночей со стариком, изучая звезды в тяжелый телескоп, который Бенджамин привез из Италии. После его смерти отец Мунго продал телескоп и оставил обсерваторию заброшенной. Лес втянулся, и навес из листьев теперь закрывал любой вид на небо.

Но у него было и другое применение. Казалось, там кто-то был; дверь была открыта, и пара освежеванных кроликов висела на кронштейне, где когда-то висела лампа. Они были только что убиты; их кровь капала на ковер из листьев.

Мунго вышел на поляну с пистолетом наготове. Он играл в этих лесах с тех пор, как научился ходить, и знал, как двигаться бесшумно. Едва шевельнулся листок, когда он подошел к двери.

Он ждал снаружи. Он слышал сопение внутри, что-то вроде храпа. Там кто-то был. Но если они спят, может быть, Мунго пройдет мимо и не потревожит их?

И тут какое-то шестое чувство пробежало у него по спине. Он повернулся, прижавшись спиной к стене, и увидел фигуру, выходящую из леса. Ее белое платье ярко сияло среди серого дерева.

Его сердце воспрянуло. Впервые с тех пор, как он причалил в Балтиморе, он почувствовал искру надежды.

- Камилла! - позвал он.

Охапка дров выпала из ее рук, и она вскрикнула от страха, обратившись в радость, когда узнала его. Она побежала через поляну и бросилась на Мунго. Он обнял ее своими сильными руками, крепко прижал к себе и поцеловал в губы. Даже в хаосе и разрухе того дня, по крайней мере в этот момент мир, казалось, висел в совершенном покое.

Она уткнулась лицом ему в грудь. - Слава Богу, ты здесь. Я молилась каждую ночь, чтобы ты пришел.’

Он отстранил ее, чтобы рассмотреть ее лицо. Ее кожа была цвета красного дерева, красивого красновато-коричневого цвета, который, казалось, светился огнем внутреннего тепла. Ее волосы были заплетены в две косы, завязанные сзади на затылке, обрамляя овальное лицо с полными губами и большими круглыми глазами. Должно быть, она какое-то время провела в лесу; черты ее лица осунулись, и она похудела. Но искра внутри нее, та самая, которую так хорошо помнил Мунго, осталась незатухающей.

- Жаль, что я не пришел раньше, - сказал Мунго. Тысячи вопросов теснились в его голове, но у него не было времени их задавать. - Честер знает, что я здесь, и устроил охоту. Мы должны бежать.’

‘Это не так просто.’

Она высвободилась и повела его в обсерваторию. Внутри оказалась единственная темная комната, пустая, если не считать импровизированной постели из папоротников и сухих листьев в углу. Рядом со скомканным одеялом, которое он, должно быть, сбросил, лежал седовласый мужчина.

‘Мафусаил, - тихо сказал Мунго.

Старик работал на плантации, сколько себя помнил. Среди рабов он был вождем, судьей, шаманом и оратором. А еще он был дедушкой Камиллы.

- Что случилось? Спину Мафусаила пересекали багровые рубцы, блестевшие от мази, которую натирала Камилла. - Кто его бил?’

- Честер сказал, что все рабы должны быть проданы, - сказала Камилла. - Мафусаил сказал, что мы принадлежим Сент-Джонам, и как только мистер Оливер умрет, мы будем свободны. Честер приказал своему человеку, Гранвиллу Слотеру, избить его до полусмерти. Она подняла глаза и посмотрела на Мунго. ‘Вы знаете Гранвилла?’

Мунго потер руки, все еще покрытые синяками от схвативших его рук. - ‘Я с ним встречался.’

Камилла вздрогнула. ‘Из всех мужчин, которых я когда-либо встречала, черных или белых, я никогда не видела никого, кто пугал бы меня так, как он.’

‘Он прикасался к тебе?’

‘Нет. В ту ночь, перед тем как мы должны были уехать, нам с дедушкой удалось выбраться. Он не мог уйти далеко, но я помнила это место. Как мы с тобой сюда приходили.’

Она застенчиво опустила глаза, вспомнив первую ночь, когда они пришли туда вместе. Мунго было восемнадцать, а ей шестнадцать, и она была на пороге зрелости.

‘Если бы Честер коснулся хоть одного волоска на твоей голове, я бы разорвал его на части, как собаку.- Голос Мунго был холоден и решителен. - Как бы то ни было, пули вполне достаточно.- Он встал. - Но мне сейчас не нравится соотношение сил. Мы должны идти.’

- Мы не можем. - она взяла руку Мунго и прижала ее ко лбу Мафусаила. ‘Пощупай его. Он заболел из-за своих ран - его лихорадит.’

Мунго посмотрел ей в глаза, ненавидя боль, которую видел в них.

‘Если бы я был здесь, то мог бы положить всему этому конец.’

Камилла выглядела так, словно вот-вот расплачется, но сдержалась. ‘Это не твоя вина.’

Прикосновение Мунго разбудило старика. Мафусаил пошевелился и, казалось, что-то пробормотал. Камилла наклонилась и приложила ухо к его губам. Он снова что-то пробормотал и повернулся на бок, подтянув колени к груди, как ребенок.

‘Бессмыслица какая-то, - сказала она, напрягая слух. - Что-то насчет ... черного сердца. И. . . жажда.’

Иссохшая рука протянулась к Мунго, хватая воздух, чтобы поманить его. Камилла отошла в сторону, чтобы Мунго мог подойти поближе. Мафусаил закашлялся, и его избитое тело затряслось. Его веки открылись, обнажив желто-белые глазные яблоки. Они откатились назад в его черепе - невидящие глаза, которые уставились на Мунго, как две луны.

- Берегись черного сердца, - прохрипел старик, - и жажды, которая никогда не утоляется.’

Холодная дрожь пробежала по спине Мунго. Эти слова ничего не значили, но в них, казалось, сквозила угроза. Он знал, что рабы почитают Мафусаила гораздо больше, чем старейшину или надсмотрщика. В отличие от большинства из них, он родился на африканской земле; он один был посвящен в древние тайны их народа. Он был их шаманом, провидцем, который мог общаться с духами их предков через пропасти времени, океанов и смерти.

‘Что ты имеешь в виду?- Прошептал Мунго. ‘Что ты видел?’

На мгновение Мафусаил оцепенел, как мертвец. Затем его тело расслабилось. Его глаза закрылись, дыхание успокоилось, и он снова опустился на матрас.

Снаружи обсерватории Мунго снова услышал собачий лай. Теперь он звучал громче; должно быть, они пересекли ручей и напали на его след. Он стряхнул хватку Мафусаила, злясь на себя за то, что позволил старику сбить себя с толку. Ему следовало бы знать лучше.

‘Мы должны идти, - резко сказал он.

- Оставь меня здесь, - сказала Камилла. ‘Они ничего не могут у меня отнять. Но ты же знаешь, что они сделают с тобой, если поймают за помощью беглецу.’

- Два года тюрьмы и штраф в тысячу долларов, - сказал Мунго. - Я могу позволить себе и то, и другое.’

- Он сказал это легко, хотя знал, что это еще не все. Для белого человека помочь беглому рабу, особенно отпрыску такой знаменитой семьи, как Сент-Джон, значило предать все принципы, на которых был построен Юг. Мунго подвергнется остракизму. Его друзья растают, коллеги отрекутся от него. Незнакомцы будут переходить улицу, чтобы избежать встречи с ним, или останавливаться, чтобы плюнуть в него. В борьбе с Честером он останется без единого союзника.

‘Ты не беглянка, - сказал он Камилле. - Ты должна быть свободна.’

Она напряглась. - По закону я принадлежу Честеру.’

- Я намерен доказать обратное.’

- Что будет легче, если вы сами не окажетесь в тюрьме.’

‘Но я не хочу отдавать тебя ему.’

Мунго улыбнулся. Это был хорошо знакомый ей взгляд, та же очаровательная улыбка, что была на его лице, когда они встретились в обсерватории в тот первый вечер. Взгляд человека, чья воля была непреклонна, как гранит.

В глубине души она задавалась вопросом, что же на самом деле движет им сейчас. Была ли это любовь к ней или просто решимость иметь то, что принадлежит ему? Когда он держал ее в своих объятиях, он был так нежен, что она чувствовала, что их души соединены и между ними ничего нет. Но даже тогда его сердце оставалось для нее непроницаемым. И что бы она ни чувствовала к нему - ужасающий, бездыханный клубок чувств - она никогда не могла избежать одного непреложного факта. Точно так же, как поля и здания, вплоть до последней мебели в большом доме, она была собственностью его семьи.

Собаки подбирались все ближе. Теперь она могла слышать крики и треск ветвей, когда люди пробивались сквозь подлесок.

- Дедушка не может путешествовать, - сказала она.

Мунго не обратил на нее внимания. Он поднял старика с кровати и вынес его на руках, как ребенка.

- Куда мы едем?’

- Грязевой Остров. Ты его знаешь?’

Камилла кивнула. Это был низенький островок посреди реки Джеймс.

- Собаки нас там не найдут. Старый лодочник Иона держал плот в речке напротив. Мы должны быть в состоянии переправиться.’

В этот момент из-за деревьев выскочила темная тень и помчалась на поляну. Это была ищейка, перепачканная грязью и рычащая своими свирепыми челюстями. У Мунго за поясом висел пистолет, но руки были заняты Мафусаилом.

Пес бросился на них. Мунго не успел дотянуться до пистолета. Затем что-то маленькое и окровавленное пролетело по воздуху и приземлилось прямо перед собакой. Камилла схватила одного из освежеванных кроликов, висевших у двери обсерватории, и швырнула его в собаку. Запах свежего мяса вытеснил из головы пса все остальные мысли. Он прекратил свою атаку и начал разрывать тушу кролика на части.

Он не будет отвлекаться надолго. Мунго положил Мафусаила на землю, выхватил пистолет и выстрелил собаке в грудь. Животное рухнуло без единого звука. Еще две собаки последовали за ним на поляну; теперь они остановились, обнюхивая своего упавшего товарища и скуля.

Мунго выхватил из сумки футляр с пистолетом и принялся перезаряжать его. Но у него не было времени. Как только он вставил пулю, на поляну ворвались хозяева собак. Их было шестеро, все верхом и все вооруженные: Честер, Гранвилл и один из его людей, а также трое в синих мундирах полицейских округа Чарльз-Сити.

Они рассредоточились свободным кругом, подняв винтовки. Мунго шагнул вперед и встал перед Камиллой и Мафусаилом.

‘Вы уже призвали армию, чтобы сделать за вас вашу работу?- спросил он Честера, кивая на ополченцев.

‘Мы ехали мимо ворот, когда услышали выстрелы. Мы пришли на разведку. Предводителем ополчения был сурового вида мужчина лет пятидесяти с лейтенантскими нашивками на плече. Его звали Джереми Картрайт, и Мунго хорошо знал его; он владел соседней с Уиндемиром плантацией. - ‘Господи, что ты наделал, Мунго?’

‘Он вторгся на мою территорию, напал на моих людей, а потом попытался сбежать, - сказал Честер, прежде чем Мунго успел заговорить.

‘Я не могу посягать на то, что принадлежит мне по праву, - возразил Мунго.

- Я его владелец. Эти два негра, – Честер указал на Камиллу и Мафусаила, - принадлежат мне. И этот человек помогал им бежать.’

‘Не слушайте его. Он вор и убийца’ - ответил Мунго.

Картрайт неуверенно переводил взгляд с одного мужчины на другого. Честер Марион был всего лишь окружным адвокатом, человеком без происхождения и семьи; Сент-Джонсы были хозяевами Уиндемира еще до войны за независимость. И все же нельзя было отрицать очевидное. Иначе зачем бы Мунго оказался здесь, в лесу – окровавленный, грязный и небритый - с двумя беглыми рабами?

- Пожалуйста, Иеремия, - смиренно сказал Мунго. - Неужели ты сделаешь это с моей семьей?’

Хорошо, что милиция прибыла так быстро, подумал Мунго. Если бы Честер и Гранвилл нашли его сами, они могли бы убить его быстро; его тело никогда бы не нашли. Теперь появились свидетели, люди, которых Мунго знал всю свою жизнь. Равновесие сместилось.

- Честер убил моего отца и обманом лишил меня наследства, - сказал он Картрайту. - За тесные узы, которые всегда связывали наши семьи, дай мне шанс доказать это.’

Низкое солнце светило сквозь деревья за плечом Картрайта, так что Мунго не мог видеть его лица в тени шляпы. Он ждал, гадая, о чем думает Картрайт.

- Оливер Сент-Джон был хорошим человеком, и я с гордостью называл его своим соседом, - сказал Картрайт.

На самом деле Оливер Сент-Джон был ханжеской занозой в заднице - слишком мягко обращался со своими рабами, давая им понятия выше их положения. Подобные идеи имели свои последствия; рабы сплетничали друг с другом. Картрайт потерял счет побоям, которые ему приходилось наносить своим рабам, потому что они были заражены мышлением Оливера.

Все это промелькнуло в голове Картрайта, когда он взглянул на Мунго. Это и еще очень многое другое. Он искоса взглянул на Честера и кивнул.

- Это серьезные обвинения. Лучше всего отвезти его в тюрьму.’

‘Он не нуждается в суде, - пожаловался Честер. - Доказательства его преступления повсюду вокруг вас. Я предлагаю линчевать его здесь.’

Картрайт выглядел испуганным. ‘Это было бы незаконно.’

‘Ты всегда так хорошо относишься к вопросам права?’

- Мистер Сент-Джон, может быть, и преступник, но он джентльмен. Мы не вздернем его, как какого-нибудь заурядного негра.’

Мунго увидел, как палец Честера дернулся на спусковом крючке пистолета. Но он не мог хладнокровно убить Мунго при свидетелях. Он спрыгнул с седла и пошел через поляну. Не глядя на Мунго, он прошел мимо него к Камилле, стоявшей на коленях рядом с Мафусаилом.

‘Я благодарен Вам за то, что вы вернули мне то, что принадлежит мне по праву, - сказал он Картрайту.

Он выхватил пистолет, прицелился Мафусаилу в грудь и выстрелил.

Грохот эхом разнесся по поляне, вспугнув стаю черных птиц со своих насестов. Тело старика дернулось и замерло. Камилла закричала и бросилась к дедушке. Мунго бросился к Честеру, но Гранвилл прочел его намерения. Он пришпорил лошадь и сильно ударил Мунго по плечу прикладом винтовки, когда проскакал мимо. Мунго рухнул плашмя на землю.

Гранвилл спешился. Он схватил Камиллу за руки и оттащил ее от деда, ее платье теперь было испачкано кровью и землей. Честер подошел к Мунго. Он поставил свой ботинок на затылок Мунго и надавил, вдавливая его лицо в грязь.

- Старик ничего не стоил, - сказал он, - а у меня нет времени на активы, которые не приносят прибыли. Он наклонился и, понизив голос, прошептал на ухо Мунго - ‘Что касается твоей маленькой черной шлюшки, то я собирался продать ее вместе с остальными. Но теперь, когда она почувствовала вкус к свободе, никто не будет платить за нее хорошие деньги. Ты ничего не можешь сделать с этой взбесившейся сукой - разве что пристрелить ее.’

Мунго поднялся из грязи так внезапно, что Честера швырнуло на спину. Не обращая внимания на окружавших его вооруженных людей, Мунго бросился на врага. Если бы он смог добраться до него, то сломал бы ему шею, и будь прокляты свидетели. Он не позволит Честеру убить Камиллу.

Но Мунго не мог до него дотронуться. Ополченцы соскочили с коней и набросились на Мунго. Он отбивался от них изо всех сил, но они были свежи и сильны. Но даже тогда они не могли одолеть его, пока Картрайт не накинул ему на голову веревочную петлю. Он привязал другой конец к луке седла и пришпорил коня. Веревка сомкнулась вокруг горла Мунго. Ему пришлось тащиться за лошадью, чтобы не задохнуться.

Он повернул голову назад, глядя на Камиллу, стоявшую на коленях рядом с Мафусаилом, и произносил слова, которые могла видеть только она. Он никогда не забудет, как она смотрела на него в ответ. Ее глаза были широко раскрыты от шокирующего осознания того, что она вот-вот умрет, от неистового неверия маленькой птички, загнанной в угол кошкой. Мунго вцепился в веревку на шее, но Картрайт двигался так быстро, что не успел ее ослабить.

Вернувшись на поляну, Честер поднял пистолет и прицелился Камилле в лоб. Это зрелище разрывало ему сердце, но Мунго заставил себя смотреть дальше. Даже если мир не признает это преступлением, он станет свидетелем и привлечет Честера к ответственности.

Честер полуобернулся, словно хотел убедиться, что Мунго ушел. Он поймал взгляд Мунго и открыл рот в ужасной усмешке триумфа. Мунго хотелось закричать на него, предупредить о том, как он отомстит, если причинит боль Камилле. Но веревка была так туго натянута, что из нее вырвался лишь бессильный булькающий звук.

Деревья заслонили ему обзор, и Картрайт потащил его дальше по тропинке. Камилла исчезла из его поля зрения.

С поляны в лесу раздался одинокий пистолетный выстрел, затем он медленно затих вдали.

Как только они выехали на дорогу, Картрайт посадил его на лошадь, и Мунго не сопротивлялся. Они отвезли его в тюрьму суда в Ричмонде. В камере он попросил ручку и бумагу и нашел в кармане доллар, чтобы заплатить мальчику за то, чтобы тот принял написанное им послание.

Оставшись один, он сел на скамью в камере. Он достал серебряный медальон, который носил на шее, и уставился на него, открывая и закрывая большим пальцем. Лязг металла отразился от твердых стен камеры, как эхо пистолетного выстрела с поляны. Мунго с непроницаемым лицом уставился на изображение.

Он не прождал и пятнадцати минут, когда мальчик вернулся с тюремщиком.

- Ваш залог уже внесен, - проворчал мужчина. ‘До тех пор, пока ты не выйдешь за пределы города.’

‘Я не собираюсь заходить так далеко, - сказал Мунго.

Солнце уже давно зашло, и луна стояла высоко, когда Мунго шел через Капитолийскую площадь к большому дому на холме. Мунго обратил внимание на свою внешность. Он не брился с тех пор, как "Аврора" причалила в Балтиморе, и щетина пробивалась сквозь грязь, все еще покрывавшую его лицо. Его одежда была изорвана и грязна. Он едва ли мог выглядеть более неуместно, когда поднимался по ступеням элегантного особняка в греческом стиле. Если бы кто-нибудь из соседей увидел его, они наверняка вызвали бы констеблей.

Однако на его стук дверь тотчас же отворилась, и дворецкий - чернокожий мужчина с седыми бакенбардами по имени Картер - даже бровью не повел при виде Мунго. Он провел Мунго в гостиную, где его уже ждали тарелка с холодной ветчиной и бокал вина. Горничная незаметно подметала грязь, которую Мунго натоптал в коридоре, но Мунго ее не замечал. Он смотрел на портрет, висевший над камином.

Это была его мать. Она стояла на лужайке Уиндемира, а позади нее виднелись дом и река, одетая в шафрановое платье, которое художник изобразил так, что оно сверкало на солнце. Мунго знал каждый мазок кисти на холсте, но он никогда не переставал очаровывать его. Хотя выражение лица Абигейл было чопорным и правильным, ее медового цвета глаза выражали юмор, с которым она смотрела на всю пышность и самомнение в мире мужчин. Она никогда ничего не принимала всерьез, в том числе и себя. Эта черта характера раздражала ее родителей, хотя и вызывала симпатию у каждого мужчины, с которым она была знакома.

Голос за спиной Мунго вывел его из задумчивости.

- Она была розой среди шипов. Я никогда не прощу судьбе, что она забрала ее такой молодой.’

Амос Рутерфорд, дед Мунго по материнской линии, стоял у входа в гостиную. Он был одет в модно сшитый сюртук и жилет, его галстук был таким же белым, как волосы его бороды. В руке он держал богато украшенную трубку, инкрустированную декоративным золотом. Он зажал мундштук между губами и затянулся, когда белый дым окутал его голову.

- Признаюсь, я никак не ожидал, что настанет день, когда мне придется вытаскивать Сент-Джона из тюрьмы за кражу рабыни, - сказал он.

‘Она была моей, - сказал Мунго. - И свободна по условиям завещания моего отца.’

Теперь это уже не имело значения. Камилла мертва. Он повторил это снова – в тысячный раз, и каждое повторение было очередным поворотом ножа внутри него. Он жаждал боли, наслаждался ею. Пусть это будет топливом для его мести.

Все это не имело значения для Рутерфорда.

‘А что случилось с Честером Марионом?’

Мунго быстро рассказал обо всем, что произошло в тот день. Резерфорд слушал молча, попыхивая трубкой и хмурясь.

- Честер Марион - чудовище, - заключил Мунго. ‘Я убью его, как он убил моего отца.- В его голосе не было никаких эмоций, только ледяная констатация факта.

- Но в этом-то и заключается твоя трудность.- Рутерфорд вертел в пальцах трубку. - Честер, может быть, и выскочка-юрист, но сейчас он один из крупнейших землевладельцев в Виргинии, и это тоже имеет свое значение. Ты не пойдешь против такого человека, имея в кармане всего пол-доллара.’

- Все, что мне нужно, - это пистолет и пуля.’

Рутерфорд покачал головой. - ‘Я думал, у тебя на плечах голова покруче. Всадив пулю в сердце Мариона, ты, возможно, получишь минутное удовлетворение,но ты не доживешь до этого момента. Тебя заклеймят убийцей.’

- Нет, если я вызову его на дуэль.’

- Дуэли запрещены законом.’

‘Когда в последний раз власти применяли этот закон против известного человека?’

Рутерфорд положил руку на плечо Мунго. - Честер никогда не примет твоего вызова. Если то, что ты говоришь, правда, он потратил большую часть трех лет, по крайней мере, добираясь до Уиндемира. Теперь он не станет рисковать своей победой.’

‘Тогда как вы предлагаете мне действовать?’

Осторожность Рутерфорда только разожгла гнев Мунго. Следующие слова старика были еще более зажигательными.

- Я предлагаю тебе не продолжать.’

- Я не оставлю Честера в живых !- Мунго швырнул тарелку в камин, и она разлетелась на мелкие кусочки. - Я уничтожу его и всех, кто помогал ему. Я не остановлюсь, пока Уиндемир снова не станет моим, вместе со всем, что к нему относится.’

Рутерфорд прожил большую часть семидесяти лет и за свою жизнь повстречал немало опасных людей. С некоторыми из них он имел дело, а от других просто убирался с дороги. Но никогда еще он не видел в глазах другого человека такой убийственной целеустремленности, как сейчас в глазах Мунго. Несмотря на всю свою опытность, он вздрогнул.

Он жестом пригласил Мунго сесть в кожаное кресло и позвонил дворецкому.

‘Ты выглядишь как человек, которому нужно выпить. Что ты будешь?’

- То, что ты пьешь, - сказал Мунго.

‘Увы . . . Доктор этого не разрешает. После моего последнего припадка он сказал,что если я выпью еще раз, это убьет меня. Рутерфорд покорно вздохнул. ‘Но у меня есть очень хороший французский коньяк, и я жду, пока кто-нибудь его допьет.’

Дворецкий налил коньяк из графина в стакан и удалился. Рутерфорд сел напротив Мунго.

‘Я знаю, что в жилах молодого человека течет горячая кровь, - сказал он. - Но послушай совета человека, который прожил достаточно долго, чтобы научиться мудрости. На данный момент все карты в руках Честера. С другой стороны, ты - нищий изгой, который вскоре предстанет перед судом за кражу рабов. Люди знают, что у твоего папы репутация мягкотелого негра – они сделают из тебя сумасшедшего аболициониста. Белый человек, предавший свою расу? Честеру даже не пришлось бы подкупать присяжных, чтобы сделать из тебя пример.’

Мунго отхлебнул виски и не стал спорить.

‘Я чувствую, какой гнев должен быть в тебе. Рутерфорд взглянул на портрет матери Мунго, висевший на стене. - Абигейл любила Уиндемир больше всего на свете и хотела, чтобы он достался тебе, когда они с отцом умрут. Так что позволь мне помочь тебе вернуть его.’

Мунго сидел неподвижно в своем кресле, его желтые глаза внимательно следили за Рутерфордом.

‘Что ты предлагаешь?’

‘Ты уедешь из страны.’

- Меня уже обвиняют в краже рабов. Не мог бы ты добавить к обвинительному заключению подписку о невыезде? - сухо спросил Манго.

Рутерфорд постучал трубкой по подлокотнику кресла. ‘Тебе понадобятся деньги, чтобы выступить против Честера Мариона, а твоя семья обанкротилась.’

- Не вся моя семья. Мунго кивнул на роскошную мебель в комнате, на прекрасные картины Тернера и Констебля, привезенные из Англии.

Рутеррфорд напрягся. - ‘Это не моя битва. Я дал Абигайль самое лучшее приданое, какое когда-либо было у дочери, а твой отец растратил его, щедро раздавая привилегии своим неграм. Я этого не забыл.’

Его голос был резок, такого тона Мунго никогда раньше не слышал. До сих пор он видел Рутерфорда только глазами внука – добрым и любящим. Теперь он увидел лицо, которое Рутерфорд показывал миру. Он не накопил свое состояние по доброте и счастливой случайности. Он был бизнесменом, противником, которого ты не хотел бы видеть за столом переговоров. Враг, которого ты не можешь себе позволить.

Если бы Мунго посмотрел в зеркало, то увидел бы, что жесткий свет в глазах Рутерфорда отражается на лице Мунго. Он, возможно, признал его таким, какой он был. Абсолютная безжалостность.

‘Меня интересует один корабль, "Черный ястреб", - сказал Рутерфорд. ‘Он отплывает из Балтимора через три дня, и когда это произойдет, ты будешь на борту в составе экипажа. Его хозяин, капитан Стерлинг, мой друг и вполне заслуживает доверия. Он получит двести тысяч долларов прибыли от путешествия, и – в память об Абигейл - я дам тебе один процент акций. Если я получу хороший отчет о твоем поведении от Стерлинга, я увеличу его до пяти процентов в следующем рейсе. Если это выгодно, я сделаю тебя полноправным партнером в этом предприятии.’

‘Куда направляется корабль?- Спросил Мунго.

‘Африка.’

- Нас не будет несколько месяцев. Мунго старался держать себя в руках, но все, что он видел в своей голове, - это Честер, ухмылка на его лице, когда он целился из пистолета в Камиллу. ‘Пройдут месяцы, даже годы, прежде чем я смогу бросить Честеру вызов.’

Резерфорд пожал плечами. - ‘Вот как это должно быть. Мое предложение не подлежит обсуждению.’

Мунго замолчал, мысленно прикидывая возможные варианты, как шахматист. Должно быть, Резерфорд прочел его мысли по лицу.

‘Если тебя не будет на этом корабле, когда он отплывет, если ты продолжишь свою вендетту против Честера, или вернешься за своей рабыней, или еще что-нибудь, я сам назначу награду за твою поимку, - предупредил он. - Ты вернешься в тюрьму. Если Честер Марион и вполовину так безжалостен, как ты сказал, он найдет тебя там и удостоверится, что ты мертв, прежде чем ты даже увидишь здание суда изнутри. Я ясно выражаюсь?’

И снова Мунго увидел сталь внутри своего деда. Какие бы мысли ни приходили ему в голову о том, чтобы бросить вызов Рутерфорду, в этот момент он их отбросил. Камилла была мертва, и торопиться было бесполезно. Он отомстит на досуге.

Мунго допил коньяк и встал. - Я поплыву на "Черном ястребе".’

***

Воздух в кладовой Уиндемира был тяжелым от затхлой сладости сухого табака. В обычное время комната должна быть заполнена бочонками упакованного табака, готового к отправке в Англию и за ее пределы. Теперь она была пуста - за исключением Камиллы. Она лежала на полу среди мусора, свернувшись в клубок. Она была удивлена, что осталась жива, хотя еще не знала, радоваться ли этому.

Она мысленно вернулась на поляну, где в последний раз видела Мунго, которого утащила лошадь Картрайта. Она стояла на коленях в грязи рядом с телом деда, а Честер стоял над ней. Он поднял пистолет, и она была уверена, что умрет.

Затем она почувствовала какое-то движение рядом с собой. Мафусаил открыл глаза и увидел Честера. С последним вздохом он попытался встать, чтобы защитить Камиллу. Это была слабая надежда: у него не было сил даже оторваться от Земли. Но это движение отвлекло Честера. Он направил пистолет на Мафусаила и выстрелил ему прямо в голову. Камилла начала было кричать, но тут же захлебнулась, когда Грэнвилл зажал ей рот ладонью. Он приставил лезвие ножа к ее горлу.

- Мне это сделать?- спросил он Честера.

Она видела по глазам Честера, что он обдумывает это предложение. Потом что-то изменилось.

- Мунго был к ней неравнодушен, - сказал Честер. - Я помню, как три лета назад он едва мог оторвать от нее руки. Может быть, мне стоит задержать ее еще немного, как трофей моей победы.’

Он кивнул, приняв решение. Руки Гранвилла ослабили давление на ее череп.

- Уведи ее вниз.’

Они оставили Мафусаила непогребенным, лежащим на поляне на съедение зверям и птицам. Люди Честера оставили синяки по всему телу Камиллы, когда тащили ее из обсерватории - не очень осторожно. Гранвилл был особенно груб, позволяя своим рукам блуждать по всему ее телу. Она до сих пор помнила взгляд, которым он одарил ее, когда втолкнул в комнату, его голодные глаза и желтые от табака зубы.

И все же она заставила себя не плакать. По крайней мере, она была жива.

Через маленькое высокое окошко она увидела, что наступила ночь. Она обхватила себя руками и задумалась, где же Мунго. Она не верила, что милиция сможет долго держать его в плену. Он был богат и влиятельен; его семья была самой знатной в графстве. И она никогда не видела его в ситуации, из которой он не мог бы найти выход.

Она пожалела, что не объяснила больше в своей записке. Он пришел бы лучше подготовленным, но она так боялась, что письмо перехватят, что не осмелилась сказать больше. И она сама не вполне понимала, что произошло. Как Честер Марион так быстро обрел такую власть? Как мог Мунго не стать хозяином Уиндемира после смерти отца? Почему она не свободна?

Снаружи послышались шаги. Под порогом она увидела приближающийся свет лампы. Может быть, это Мунго пришел ее спасать? Умом она понимала, что это маловероятно, но сердце ее все еще трепетало от надежды. Она не могла поверить, что он бросит ее.

Дверь качнулась на петлях, и свет превратился в клин. Появилась лампа, но лицо рядом с ней было не Мунго. Это был человек, который украл у нее все – Честер Марион, с его тонкими волосами, бледной кожей и тревожными глазами. Теперь они смотрели на нее с таким пылом, что ее бросило в дрожь.

‘А где Мунго?- спросила она.

Она знала, что не должна была задавать этот вопрос, но он был таким жгучим в ее голове, что она ничего не могла с собой поделать. Как только она произнесла имя Мунго, лицо Честера озарилось яростью. Он опустился на колени и ударил ее по лицу ошеломляющим ударом.

- Никогда не произноси его имени, - прошипел он. - Мунго не имеет права на Уиндемир. Он никогда не ступит сюда, и ты никогда больше его не увидишь.’

Он протянул руку и повесил лампу на крюк в потолке. Затем он снова опустился на колени рядом с ней. Камилла попятилась назад, но в крошечной кладовке ей было некуда идти. Все, что на ней было, - это платье, в котором она была сегодня утром, порванное и грязное после ее трудного возвращения в поместье.

Честер потянулся к краю ткани, его дыхание было прерывистым, и скользнул руками под ее платье. Она чувствовала, как его пальцы ползут по ее коже: вверх по бедрам, по талии и молодому животу, поднимая платье все выше и выше, пока она полностью не обнажилась. Он схватил ее груди, вывернул и сжал их.

Она не думала о том, что будет делать дальше. Ее руки инстинктивно сжались в когти. Она провела ногтями по его спине, впилась зубами в изгиб шеи. Он взревел от боли, похоть в его глазах сменилась яростью. Он схватил ее за волосы и дернул назад так сильно, что чуть не сломал ей шею. Он сорвал с нее платье и отбросил в сторону.

‘Я возьму тебя, - прорычал он, - и заставлю заплатить.’

Он одернул брюки. Камилла боролась с ним, как дикая кошка, выколачивая ему глаза пальцами, царапая кожу ногтями, пиная его в пах ногами и сопротивляясь всем его попыткам прижать ее руки и ноги. Маленькая и гибкая, она боролась с отчаянной силой. Ее руки были сильными от работы; Честер редко держал в руках что-нибудь тяжелее ручки. Несмотря на то, что он был больше, он не мог получить преимущество.

Но он был не один. Гранвилл ждал снаружи, и он ворвался в дом, услышав, что его хозяин расстроен. Он схватил Камиллу за руки, оторвал ее от Честера и швырнул на пол. Она попыталась встать, но он был слишком силен. Он перевернул ее на живот и придавил коленом сзади к шее, в то время как его руки сжимали ее запястья, как наручники.

Честер вытер кровь с укуса, который она оставила на его шее. Он заставил ее раздвинуть бедра и притянул к себе.

- Я научу тебя послушанию.’

Она не знала, как долго Честер насиловал ее, но в конце концов – с удовлетворенным ворчанием - это было сделано. Он оторвался от нее, вытираясь платьем. Гранвилл Слотер, который все это время держал ее, отпустил. Камилла почти потеряла сознание, но сквозь туман она услышала, как Честер сказал надсмотрщику - "Я смягчил ее для тебя. Теперь твоя очередь.’

Она думала, что у нее иммунитет к боли. Но мысль о том, что это может повториться, была невыносима; она не переживет этого. Ее тело содрогнулось. Честер заметил это и рассмеялся.

- Это научит Мунго Сент-Джона возиться с моей собственностью.’

У нее не было сил сопротивляться. Гранвилл сбросил брюки и присел над ней на корточки. Она прикусила губу и молилась, чтобы все поскорее закончилось.

Дверь с грохотом распахнулась. Камилла не могла поднять голову, чтобы посмотреть,но почувствовала, что Гранвилл остановился.

‘Я же сказал, чтобы нас не беспокоили, - раздраженно сказал Честер.

- Да, сэр.- Новый голос – один из его людей. - Но только что пришло известие из Ричмонда. Мунго Сент-Джон вышел из тюрьмы три часа назад, и с тех пор его никто не видел.’

Честер выругался. Он ударил ногой, пнув Камиллу так сильно, что она почувствовала, как у нее сломалось одно ребро.

- Гранвилл, собери своих людей. Я хочу, чтобы они охраняли дом днем и ночью. Этот человек - дикая собака, и никто не знает, что он может попытаться сделать.’

‘А как насчет девушки?- пожаловался Грэнвилл. - ‘Моя очередь еще не подошла.’

- Оставь ее, - сказал Честер. - Потом будет время.’

Гранвилл сердито отпустил Камиллу. Мужчины вышли. Когда Камилла услышала, как щелкнул замок, она свернулась калачиком на полу, ее глаза были полуоткрыты, но ничего не видели. Ее грудь вздымалась от рыданий,но слез не было. Все, за что ей приходилось цепляться, - это ненависть. Она представила себе конец Честера, его кровь, текущую красным по земле, его изуродованную плоть, гниющую изнутри, пока не останутся только кости. Она представила себе, как Мунго стоит над его трупом. Известие о его побеге вселило в нее новую надежду.

Теперь он наверняка вернется за ней.

***

Таверны и трактиры Феллс-пойнта были полны гуляк, когда Мунго передал лошадь Рутерфорда конюху в гостинице "Адмирал Фелл". Он забрал багаж, оставленный им после путешествия из Англии, и достал одежду, которая понадобится ему для новой жизни. Ее было немного. К ней он добавил несколько ценных вещей - трубку с длинным чубуком, которую он приобрел у Джеймса Дж. Фокса в Лондоне, а также запас лучшего курительного табака; компас и подзорную трубу, подаренные ему отцом перед его первым путешествием в Англию.; остроконечный охотничий нож с позолоченной рукоятью и замысловатым орнаментом по краям лезвия; и серебряный медальон.

Он упаковал все это в новый морской мешок - все, кроме охотничьего ножа. Затем он засунул нож за пояс, где его прятало пальто,и пошел напиться.

Прибрежный отель был битком набит моряками, осушавшими пинты эля и порции виски и выкрикивавшими что-то под звуки ирландского банджо. Мунго быстро выпил три стакана подряд, позволяя напитку ошеломить его. Он был в Балтиморе всего неделю назад, но чувствовал, что это совсем другая жизнь. Тогда он сошел с корабля как новый хозяин Уиндемира. Теперь, благодаря Честеру Мариону, у него ничего не осталось.

Он поднял свой четвертый стакан виски и выпил молчаливый тост за Немезиду, богиню мести. Он попытался представить себе ее такой, какой видел на гравюре в Музее Кембриджа - грозная женщина с распростертыми крыльями, стремящаяся отомстить, с поднятым хлыстом в правой руке. Но когда он представил себе ее лицо, то увидел только Камиллу.

В кабинке в глубине таверны группа матросов увлеченно играла в покер. Должно быть, им недавно заплатили, потому что они играли по высоким ставкам. Монеты звякнули и засверкали на столе.

Мунго вспомнился совет Рутерфорда:не вздумай идти против такого человека, как Честер Мэрион, имея в кармане всего пол-доллара.

Мунго еще не знал, как ему удастся сломить Честера - боль была слишком сильной, чтобы думать об этом, – но он понимал, что дедушка говорил правду. Ему нужны были деньги.

Блестящие монеты на покерном столе, казалось, подмигнули Мунго. Он почувствовал внезапное непреодолимое влечение к ним, почти такое же сильное, как жажда спиртного. Он протолкался сквозь толпу к покерному столу.

В кабинке сидели шестеро мужчин с картами в руках. Мунго окинул их взглядом и остановился на мужчине напротив. По куче фишек перед ним было ясно, что он опытный игрок в карты, и это было к счастью, потому что он никогда не торговал своей внешностью. Его борода была такой густой, что казалась продолжением коротко остриженных волос. Глаза у него были зеленые, но слишком близко посаженные, а нос удлиненный и крючковатый на кончике. Мунго невзлюбил его с первого взгляда.

Мужчина оторвал взгляд от карт и увидел, что Мунго пристально смотрит на него.

‘Я могу вам чем-нибудь помочь?- спросил он. В его голосе прозвучала опасная нотка.

‘А есть место еще для одного?’

‘Нет.’

- Не так быстро, Ланахан, - запротестовал один из его друзей. - Давайте посмотрим, какого цвета у него деньги.’

Человек по имени Ланахан нахмурился. От этого он выглядел еще уродливее.

‘Есть двадцатидолларовый бай-ин с минимальной ставкой в один доллар. Никакой бумаги, только серебро. Ты играешь, или это слишком много для твоей крови?’

- Я могу себе это позволить.’

Мунго никак не ожидал увидеть моряков, играющих по таким высоким ставкам. Рутерфорд ссудил ему сорок долларов, чтобы он добрался до Балтимора, и у него оставалось тридцать два доллара и сорок центов. Это были все деньги в мире, которые он имел на свое имя.

Он не собирался ничего терять. Покер был его игрой с первых дней учебы в Итоне, когда мальчишки называли их "лживыми играми", делали ставки на пенни и шиллинги и разбирались с мошенничеством кулаками. Тогда Мунго узнал, что у него острый ум для вычисления шансов и вероятности, но еще более необычная способность читать по лицам людей. Больше, чем любая другая азартная игра, покер был посвящен человеку, а не картам.

Мунго пододвинул табурет и протиснулся к ним. Он положил кошелек на стол, наблюдая, как другие мужчины заканчивают свою партию. Человек справа от него, с вечно угрюмым ртом и кривым носом, который говорил о многих драках, был наименее искусным из игроков. Хотя Мунго не мог видеть своих карт, он знал по тому, как глаза мужчины блуждали по ним, что у него слабая рука. Конечно же, мужчина сложился пополам, и выражение его лица стало кислым и хмурым.

Мужчина рядом с ним был моложе и красивее, в вышитой рубашке и с умными глазами, но у него тоже был нервный тик. Прежде чем поднять ставку, он коснулся правой брови, и Мунго понял, что он блефует. Мужчина после этого был самым толстым среди них, его торс был почти таким же широким, как и высоким. Он был самым выразительным, его лицо постоянно двигалось, что делало его рассказ менее очевидным. Мунго догадывался, что это может быть, но ему нужна была еще одна рука, чтобы проверить свою теорию.

Что же касается Ланахана,то его мастерство проявилось в манере держаться. С каменным лицом он смотрел на своих противников, а не на карты. Одолеть его будет нелегко.

К тому времени, как ставка снова дошла до Ланахана, она выросла до семи долларов. Горшок в центре стола был завален монетами, в основном пол-доллара, но и несколько долларов Свободы. Ланахан объявил рейз толстяка, и все остальные игроки показали свои карты. Как и подозревал Мунго, у Кисляка была только пара валетов. Он сморщил нос, увидев три десятки у молодого человека, и разочарованно покачал головой, увидев прямую линию, показанную толстяком. Затем Ланахан выложил свои карты. У него был полный дом.

‘Что ты знаешь?- сказал Ланахан, ковыряясь в котелке. ‘Я всегда был неравнодушен к госпоже удаче, и, похоже, она тоже неравнодушна ко мне. Еще одна рука?’

Остальные игроки согласились, и после того, как все положили свои доллары, дилер сдал карты. Мунго подождал, пока остальные заберут свои, внимательно вглядываясь в лица своих противников. По тому, как молодой человек коснулся своей брови и кисло поджал губы, Мунго понял, что у него ничего нет. Толстяк сидел неподвижно, загипнотизированный своими картами, что подтвердило догадку Мунго насчет его рассказа. То, что у него было, было сильнее трех десяток.

Когда Мунго перевел взгляд на Ланахана, он понял, что его противник не смотрит на свои карты. Он пристально смотрел на Мунго. Он не мигая выдержал взгляд Мунго, его глаза были жесткими и враждебными. Мунго уставился на него в ответ.

Только изучив всех своих противников, Мунго взглянул на свои карты. Ничего, кроме пары красных восьмерок. Он смотрел, как остальные вытягивают свои карты. Кисляк был еще кислее, а толстяк все еще жаждал своих карт. Но молодой человек больше не касался своей брови. Он самодовольно откинулся на спинку стула.

Мунго обменял несовпадающие карты и, не глядя на них, положил в ладонь свежие. Он снова поймал на себе изучающий взгляд Ланахана и удерживал его до тех пор, пока тот не проворчал - ’Что это будет, мистер приятель?

Ланахан моргнул. - ‘Три доллара.- Он отвернулся от Мунго и бросил в котелок пару серебряных долларов и пол-доллара.

Мунго опустил глаза на карты, которые вытащил. Его плоское выражение лица не давало другим игрокам никакого намека на то, что он имел.

- Я подниму твою ставку и сделаю рейз.’

Прежде чем он успел положить в банк шесть долларов, Кисляк сложил карты. Мунго повернулся к молодому человеку и увидел, что его уверенность поколебалась. На столе у него оставалось всего восемь долларов.

‘Я принимаю вызов, - сказал молодой человек, и его рука дрожала, когда он расставался с деньгами.

- Шесть долларов мне, - сказал толстяк, разглядывая свои карты. Он посмотрел на Мунго. - Поскольку мы, кажется, любим удвоение, Я увеличу его до двенадцати.’

Молодой человек ахнул, и Кисляк поднял брови. Ланахан спокойно принял пари.

- Мистер Джефферс, - сказал он, - я рад видеть, что вам наконец-то досталась такая же щедрая рука, как и ваша грудь. К сожалению, моя тоже мне нравится.- Ланахан бросил в банк девять долларов и еще восемь. - Пусть будет ровно двадцать.’

Все взгляды обратились к Мунго. Двадцать долларов были бай-ином, общей суммой монет, которые он положил на стол.

‘Я принимаю вызов, - сказал Мунго.

Перед лицом такого пари молодой человек снова принялся поглаживать свою бровь. Он бросил последние монеты на середину стола.

- Я полностью согласен.’

Толстяк моргнул, и на его верхней губе выступили капельки пота. Мунго наблюдал за тем, как он решил сдаться. Когда это произошло, мужчина, казалось, сдулся. Он бросил карты и пробормотал проклятие.

Теперь настала очередь Ланахана. Взглянув на свою стопку монет, Мунго понял, что он собирается сделать. Он произнес эти слова с размахом, даже когда сложил руки клином и положил перчатку.

- Как и Риз, я полностью согласен.’

Дилемма, стоявшая перед Мунго, была столь же очевидна, сколь и болезненна. Либо ему придется расстаться с двадцатью долларами серебром, чтобы сохранить оставшиеся четырнадцать и сдачу в кошельке, либо придется рискнуть всем.

Если он проиграет, то потеряет все. Он не мог вернуться к Амосу Рутерфорду за новыми деньгами.

Он взял свой кошелек и высыпал оставшееся содержимое на стол.

- Тридцать два доллара и мелочь - это все, что я привез с собой, джентльмены, - сказал он. Его золотистые глаза изучали стол, не выказывая страха. - Давай посмотрим, что у тебя есть.’

Риз, молодой человек, положил свои карты на стол. У него был флеш - все черви, король. Толстяк закашлялся и что-то пробормотал. Ланахан указал на Мунго с холодным торжеством в глазах, но тот покачал головой.

- Я сделал последнюю ставку. Я полагаю, что очередь за вами.’

‘Очень хорошо.- Ланахан выложил свои карты. Полный дом, тузы, королевы. - А теперь я благодарю вас за ваше дело и прошу убираться к чертовой матери от моего игорного стола.’

Мунго покорно вздохнул и положил свои карты рядом с картами Ланахана, он уже протянул руку, чтобы забрать свой выигрыш. Мунго следил за выражением его лица, пока тот одну за другой переворачивал карты. Восьмерка бубен. Восьмерка червей. Восьмерка треф.

Левый глаз Ланахана начал дергаться. В таверне, казалось, воцарилась тишина, как будто все присутствующие ждали последней карты Мунго.

- Продолжай, - буркнул Ланахан.

Мунго перевернул последнюю карту. Алкоголь согревал его вены; он ощутил жестокое наслаждение, увидев, как Ланахан разинул рот, когда увидел длинный ряд восьмерок – бубны, черви, трефы, а теперь и пики, – и понял, что его полный дом пал от превосходящей силы.

- Благодарю вас за игру.’

Мунго смахнул свой выигрыш со стола в кошелек. Мешок в его руке был тяжел, как оружие, и это тоже доставляло ему дикое чувство радости.

Но Ланахан не принял свою потерю с достоинством. Когда Мунго повернулся, чтобы уйти, он услышал скрип стола - это Ланахан выскочил из кабинки. Он сжал пальцы в кулаки и бросился на Мунго.

Мунго не интересовали драки в тавернах. Но Ланахан не оставил ему выбора. Он уклонился от удара и нанес апперкот прямо в челюсть нападавшего. У мужчины подогнулись колени. Прежде чем он успел опомниться, Мунго схватил его за воротник, схватил за пояс и швырнул обратно на стол. Пустые стаканы отлетели в сторону и разбились об пол.

Вся таверна молча наблюдала за происходящим, затаив дыхание. Мунго уставился на других игроков в покер. Его желтые глаза ярко горели; он чувствовал, что хочет, чтобы они набросились на него. Удар кулаком по Ланахану высвободил то, что копилось в нем целую неделю. Это заставляло его чувствовать себя целым. Все, чего он хотел, - это сделать это снова.

Мужчины за столом тоже уставились на него. Все они были суровы, горды и не прочь пустить в ход кулаки. Но никто из них не двинулся с места. Ярость, исходившая от лица Мунго, пригвоздила их к местам.

Мунго медленно обернулся вокруг комнаты, не давая никому бросить ему вызов. Более того: он хотел, чтобы они бросили ему вызов, дали ему повод ударить их, как он ударил Ланахана. Никто этого не сделал. Они видели, на что он был способен.

Он в последний раз нахмурился от разочарования и презрения.

- Я желаю вам спокойной ночи.’

***

На следующее утро в девять часов Мунго явился на пристань. Изысканные костюмы и дорогие туфли, которые он привез из Кембриджа, были упакованы в гостинице. Теперь он был одет как моряк, в легкую хлопчатобумажную рубашку и брюки, закатанные на босу ногу,с длинными волосами, собранными в хвост. Он больше не был Мунго Сент-Джоном.

‘Это имя слишком печально известно, - предупредил его Рутерфорд. - Тебе придется путешествовать под вымышленным именем.’

Поэтому Мунго выбрал себе новое имя - Томас Синклер, которое показалось ему правильным. Имя Сент-Джон, как и одежда, было убрано.

"Я верну себе свое имя", - пообещал он себе. И очень много других вещей, которые у меня отняли.

Он коснулся рукой медальона, висевшего у него на шее. Он подумал о Камилле, которая испускала последние вздохи на лесной поляне. Он представил себе, как едет в Уиндемир и голыми руками ломает Честеру шею. Но, конечно, он не мог этого сделать. Теперь единственный путь назад в Уиндемир лежал на борту "Черного Ястреба".

Это был красивый корабль. Если бы он не был причиной его изгнания, он мог бы влюбиться в него. Он была создан для скорости. Даже привязанный к причалу, он, казалось, натягивал швартовы, как борзая на поводке. Он низко присел в воде, с гладкими линиями, которые сужались к острому носу. Кроме того, как заметил Мунго, он нес по дюжине пушек с каждого борта и длинную двенадцати-фунтовую пушку, установленную на вертлюге на передней палубе. Тяжелое вооружение для торгового судна.

Он поднялся по сходням, вдыхая виды и запахи корабля. Он часто думал, что в другой жизни хотел бы быть капитаном парусного судна. Он любил море, его бесконечные изменчивые вызовы и свободу, которую оно приносило. Даже после всего, что он узнал во время своих путешествий в Англию и обратно, он знал, что ему еще многое предстоит узнать. Но у него был острый ум, и он ничего не боялся. Он быстро адаптируется.

Затем перед ним появился человек, загораживая обзор и рассматривая Мунго, как кусок экскрементов, упавший на свежевымытую палубу. Мунго посмотрел ему в лицо, и все его мечты о морской славе умерли. Это был Ланахан, человек из таверны: то же уродливое лицо, крючковатый нос и зеленые глаза, полные злобы. Багровый синяк, расползшийся по подбородку в том месте, куда его ударил Мунго, ничуть не улучшил его внешности.

‘С корабля, - сказал он заплетающимся языком.

‘Я должен записаться в команду, - сказал Мунго.

Он слышал, как другие игроки называли Ланахана "помощником капитана"; он никогда не догадывался, что тот был помощником капитана на борту "Черного Ястреба".

- Капитану больше не нужна команда.’

‘У меня есть рекомендательное письмо к капитану Стерлингу.’

‘Мне он об этом не говорил.’

‘Почему бы тебе не спросить его самого?’

‘Он на берегу. Где ты тоже должен быть.’

Ланахан указал на сходни. Мунго стоял на своем, лениво улыбаясь, чтобы показать, что он не собирается уходить. Остальные матросы на палубе, видя назревающую стычку, прекратили свои занятия и начали прислушиваться.

Теперь Ланахан не мог отступить, не потеряв своего авторитета. Улыбка Мунго стала еще шире. Помощник капитана обладал худощавой силой моряка, но Мунго был на голову выше, его руки были вдвое толще, и он уже однажды сбил Ланахана с ног. Он напряг мышцы, готовый принять первый удар, если он последует. Он не начнет драку, но с радостью ее закончит.

Он посмотрел Ланахану прямо в глаза, вызывая его атаковать. На лице помощника вспыхнула ненависть, но он хорошо усвоил урок. Он не осмелился пойти на Мунго. - Он отвернулся.

- Мистер Типпу, - сказал он. - Уберите этого джентльмена с корабля.’

Он отступил в сторону. Слишком поздно Мунго понял, что помощник не собирается с ним драться. Человек, который выступил вперед, был совершенно другим человеком. Это был гигант, его гладко выбритая голова была круглой, как пушечное ядро, и вся в шрамах. Черты его лица были смешаны с арабскими и африканскими, дымчатые глаза глубоко сидели под бровями,а расклешенный нос был столь же широк, сколь и высок. Он был по меньшей мере на четыре дюйма выше Мунго, с широкими плечами и широкими бедрами. Его предплечья были такими же толстыми, как бедра женщины.

Ланахан взмахнул рукой, и лысый гигант шагнул вперед. Он сбросил тунику с высоким воротником и сложил руки размером с хобот на выпуклой груди, его золотистая кожа блестела на солнце. Кое-кто из команды вскарабкался на рельсы и на снасти, чтобы лучше видеть, в то время как другие собрались вокруг сражающихся. Мунго слышал свист и делал ставки на то, как долго он продержится, прежде чем взмолится о пощаде и выскочит обратно на сушу.

Мунго отказывался доставлять им удовольствие видеть его дискомфорт. Он знал, что выживет только в том случае, если сумеет увернуться от хватки монументальных рук Типпу. Он также знал, что команда никогда не позволит ему вырваться из кольца, которое они образовали вокруг него. Бой должен был состояться на этом пятачке свежевымытой палубы между грот-мачтой и бизань-мачтой, с отполированным латунным шпилем и двумя большими люками с одной стороны и балкой правого борта - с другой.

Мунго поднял кулаки и приплясывал на цыпочках, как великий английский боксер Уильям Томпсон, чье поражение от Джеймса "Глухого" Берка за титул чемпиона Англии Мунго видел два года назад в Лестершире. Команда одобрительно закричала, когда Типпу, опустив голову и раздув ноздри, двинулся на него. Без предупреждения гигант нанес удар левой, за которым последовал хук правой. Для такого крупного мужчины он был быстр, как змея. Когда Мунго отшатнулся назад, едва избежав удара, он споткнулся о край люка и потерял равновесие. Типпу набросился на него, но Мунго отскочил и вскочил на ноги.

Мунго кружил, стараясь дышать неглубоко и легко передвигаясь. Типпу вытянул руки и попытался загнать его в угол, время от времени нанося удары, но всегда промахиваясь. Прошло несколько секунд без единого удара, и экипаж забеспокоился. Их шутки переросли в угрозы. Мунго толкнули сзади, и он пошатнулся, увидев кулак Типпу за долю секунды до того, как тот врезался ему в челюсть. Он повернул голову и отразил самый сильный удар.

Наполовину оглушенный, но повинуясь инстинкту, он пригнулся и нанес острый удар Типпу в грудную клетку, а затем нанес более сильный удар в солнечное сплетение гиганта. Он почувствовал твердость удара. Типпу хмыкнул, когда ветер вырвался из его легких.

Гигант, казалось, ничуть не смутился. Он ударил ногой Мунго по икре и повалил его на землю. Типпу набросился на Мунго и на этот раз схватил его за рубашку. Сжимая в пальцах хлопчатобумажную ткань, он наносил удар за ударом в голову Мунго. Мунго отчаянно пытался увернуться от кулака гиганта и колотил Типпу по грудной клетке контрударами, но рубаха крепко держала его. Удары Типпу посылали осколки боли через его череп и заставляли звезды вспыхивать в его глазах. Пройдет совсем немного времени, и один из ударов лишит его сознания.

Краем глаза он заметил отблеск солнечного света на полированной меди. Вместо того чтобы потянуть Типпу, он наклонился и опустил голову, как таран, обхватив гиганта руками и подталкивая его к кабестану. Типпу доблестно боролся, чтобы устоять на ногах, но вес Мунго и топтанье ног выбили его из равновесия. Типпу отшатнулся назад и повалился на кабестан, увлекая за собой Мунго. Распростертое тело Типпу защищало Мунго от повреждений, но ничто не могло оторвать его голову от твердой, как камень, палубы. Превращение произошло мгновенно. Великан ослабил хватку на рубашке Мунго, и его огромное тело обмякло.

Мунго с трудом поднялся на ноги. Его голова была готова расколоться, как кусок перезрелого фрукта. Он бросил взгляд на упавшего гиганта и собрался с мыслями, затем повернулся лицом к команде. Лицо Ланахана исказилось в яростной, недоверчивой ярости. Он приказал Типпу драться, а теперь Мунго выставил его дураком.

Рука Ланахана потянулась к ножу на поясе. Затем, внезапно, он выпрямился. На сходнях послышались тяжелые шаги. Экипаж вытянулся по стойке смирно, настолько резко, что это могло означать только одно.

Капитан вышел на палубу. Он не был ни высоким, ни особенно красивым. Его кожа была жесткой и изношенной после многих лет, проведенных под атлантическими ветрами и тропическим солнцем. Бледный шрам в форме полумесяца прочертил дугу на его левой щеке. Но в его взгляде было дьявольское высокомерие, а еще больше - в одежде, которую он носил. Его сюртук был скроен и сшит по фигуре, прекрасная рубашка и жилет были ослепительно белыми. Его золотой галстук в огурцах-пейсли блестел на солнце, а гладкие итальянские сапоги были начищены до блеска. Он выглядел так, словно только что вышел из своей ложи в опере.

Любой человек, который так одевается, должен быть либо щеголеватым шутом, либо в высшей степени самоуверенным. И достаточно богат, чтобы не волноваться. Уже не в первый раз Мунго задумался о том, насколько прибыльным может оказаться это путешествие.

Капитан окинул взглядом сцену - Типпу, лежащий на полу; Мунго в разорванной рубашке и с разбитым лицом; свежая кровь на очищенной пемзой палубе. Его лицо омрачилось.

‘Что, черт возьми, здесь происходит, Мистер Ланахан?- рявкнул он помощнику.

‘У нас был незваный гость. Я велел Типпу отослать его.’

- Похоже, безуспешно.- Ланахан поежился. Стерлинг повернулся к Мунго. - Кто ты?’

- Синклер, - представился Мунго, назвав свое вымышленное имя. - Томас Синклер. У меня есть письмо от моего деда, Амоса Рутерфорда.’

Он достал письмо из своей морской сумки и протянул его Стерлингу. Он наблюдал за расчетами на лице капитана, когда тот читал их. Что бы там ни говорилось в письме Рутерфорда, решение взять Мунго принимал только капитан. Объявить о себе, сделав врагом первого помощника, и подраться с самым большим человеком на корабле, было не так, как он намеревался начать.

Но слово Рутерфорда, должно быть, имело немалый вес.

- Мистер Ланахан, - обратился Стерлинг к помощнику капитана. - Принесите книгу сборов и наймите мистера Синклера в качестве матроса полубака.

‘Но . . . Лицо Ланахана пылало ненавистью. ‘Он возмутитель спокойствия.’

‘Это был приказ, Мистер Ланахан. Стерлинг повернулся к Мунго. ‘Я не сомневаюсь в ваших достоинствах. Любой человек, который пошел бы на бой с Типпу, не может быть лишен храбрости, и я не думаю, что когда-либо видел его побежденным в бою. Но запомни вот что. На любом корабле капитан уступает только Богу. И Бог не имеет никакого интереса в "Черном ястребе". Я ясно выражаюсь?’

- Есть, сэр.’

- Тогда добро пожаловать на борт.- Он поднял кусок пемзы и бросил его Мунго. - Вы можете начать с того, что наведете порядок на моем корабле.’

***

Ясным августовским утром команда "Черного Ястреба" снялась с якоря и поплыла вместе с приливом. Трюмы клипера были загружены тюками хлопка, привезенными из Нового Орлеана, ящиками сигар с Кубы и Ричмонда, лесом с гор западной Вирджинии и почтой, предназначенной для Европы. При любом попутном ветре "Черный Ястреб" шел со скоростью, намного превышающей скорость более крупных пакетботов, к которым привык Мунго. Под руководством Мэрилендского лоцмана они сделали двенадцать узлов вниз по Чесапику под топселями и мачтами и пересекли бар в Олд-Пойнт-комфорт во время Первой собачьей вахты второго дня.

Когда они увидели голубой горизонт, команда на мачтовой палубе и высоко на реях разразилась радостными криками. Капитан отдал команду - "Поднять все паруса. Мистер Ланахан, уведите ее в море.’

К тому времени, как солнце скрылось за облаками на западе, берег остался далеко позади. Никто из команды, казалось, не заметил исчезновения земли, поскольку они были заняты своими обязанностями, но Мунго заметил. Он был на мачте, возился с верхним парусом - Ланахан, не теряя времени, послал его как можно выше, – и какое-то предчувствие заставило его оглянуться как раз вовремя, чтобы увидеть, как серая тень его родины исчезает, пересекая горизонт.

Корабль накренился на ветру, и когда он посмотрел вниз, то увидел только пенящуюся воду. Ухватившись одной рукой за мачту, он снял с шеи медальон и сжал его в кулаке. Было слишком больно смотреть на картину внутри. Ему хотелось разжать руку, дать ей упасть в море и смыть боль.

Он держался крепко. Он не отпустит Камиллу. Он будет лелеять это воспоминание, пусть оно обострит его жажду мести, пока он не уничтожит Честера Мариона.

Что-то мокрое обожгло ему щеку. Он подумал, что это, должно быть, капля дождя, принесенная ветром, но когда он вытер ее, она оказалась теплой на ощупь. Слеза. Он недоверчиво покачал головой. Он никогда в жизни не плакал.

Он снова надел медальон на шею и уронил его под рубашку. "Дай мне ключи от фортуны, - молился он, - и даруй мне отмщение".

***

В необъятной пустоте океана время управлялось часами и свистком, и недели исчезали в ритме дня и ночи. Время от времени возникало волнение, когда видели парус или когда вспыхивала ссора, которую боцману приходилось прекращать. В противном случае рутинная работа могла быть прервана, когда капитан отдавал приказ по каютам провести учения со стрелковым оружием или абордажными саблями. В основном часы, проведенные в море, проходили без каких-либо событий, скуку нарушала только занятость повседневными делами.

В качестве матроса полубака Мунго спал в гамаках вместе с мужчинами и мальчиками. Из всех трудностей парусной жизни самым трудным для него было отсутствие уединения. Спать, есть, писать в дневнике, даже гадить в нужнике - все это происходило в присутствии других мужчин. Мунго жаждал свободного времени, которое он проводил в сетке у кончика бушприта, когда кливер вздымался над ним, читая все, что он мог найти по навигации и управлению кораблем. Он с головой ушел в изучение морского дела. Поначалу это было сделано для того, чтобы отвлечь его от мыслей о Честере и Камилле, но вскоре его рвение привлекло внимание Стерлинга. Капитан разрешил Мунго брать книги из своей каюты и позволил ему попрактиковаться в чтении секстанта и измерении курса. После своих путешествий в Англию Мунго считал себя вполне компетентным мореплавателем; теперь он понял, как много ему еще предстоит освоить.

Мужчины относились к Мунго настороженно. Сухопутный бродяга, привыкший к кораблю, как к старой соли; джентльмен, который ходил в море простым матросом; боец, который не затевал драк - они не знали, что с ним делать. Некоторые неверно истолковали его хорошие манеры как слабость и попытались запугать его, но быстро поняли свою ошибку. Поэтому они в основном оставили его в покое. Даже Типпу, мастер-канонир, с которым сражался Мунго, держался в стороне и не проявлял ни малейшего желания продолжать ссору. Во всяком случае, он наблюдал за Мунго с некоторым настороженным уважением.

Единственный человек на корабле, который искренне ненавидел Мунго, был, к сожалению, единственным, кто мог сделать его жизнь невыносимой. Ланахан, первый помощник капитана, не простил Мунго ни за карточную игру, ни за то, что тот поставил его в неловкое положение перед матросами и капитаном. Он поместил Мунго в свою вахту, где он мог давать ему самые худшие задания, всегда готовый с концом веревки, если работа Мунго была менее чем безупречной. Он рассматривал занятия Мунго по морскому делу как личное оскорбление,предполагая, что это была попытка вытеснить его. Если он когда-нибудь заставал Мунго за чтением книги, то немедленно придумывал для него какую-нибудь новую работу.

Мунго знал, что помощник пытается спровоцировать его на нарушение субординации. Он видел это в глазах Ланахана. Один промах, и Мунго будет распластан на решетке, а его спину разорвет кошка с девятью хвостами. Мунго не доставит Ланахану такого удовольствия. Он безропотно принимал все унижения и оскорбления. Он был послушным, трудолюбивым и неутомимо жизнерадостным.

То, что Мунго оказался прирожденным моряком, ничуть не помогло делу Ланахана. Когда Ланахан отправил его наверх, чтобы он поднял паруса при сильном ветре, Мунго удержал равновесие на реях, как кошка. Когда он приказывал Мунго натянуть какую-нибудь непонятную веревку или завязать сложный узел, Мунго всегда был готов услужить. Отнюдь не впечатлив первого помощника, способности Мунго только усилили его ярость.

Мунго не успокоился. Он знал, что разжигает гнев Ланахана, и что рано или поздно он обрушится на него. Все, что он мог сделать, это ждать его.

***

Погода оставалась хорошей в течение нескольких недель сентября и начала октября. Ветер постоянно дул с юго-запада со скоростью от двенадцати до шестнадцати узлов, и было только несколько разрозненных шквалов. Этого было достаточно, чтобы пополнить запасы пресной воды на корабле и позволить команде принять ванну в подветренных шпигатах, чтобы смыть соль с кожи. Долгое время "Черный Ястреб" шел по ветру, создавая спокойствие на палубе, даже когда его стреловидный корпус разбивался о волны и выбрасывал гейзеры брызг.

Двадцать первого октября с фок-мачты донесся крик.

- Земля!’

Это была вахта Мунго, и он стоял на палубе, сверяясь с корабельным компасом. Как только он услышал крик, он снял с пояса подзорную трубу, которую дал ему отец, и подошел к поручням, высунувшись над водой и вглядываясь в клин света между нижним парусом и его реем, чтобы увидеть землю. Он чуял его в воздухе - густой запах деревьев и почвы, смешанный с острым морским рассолом, - но не видел.

Он подбежал к грот-мачте и вскарабкался наверх, чтобы лучше видеть. Чем выше он поднимался, тем сильнее ощущал качку корабля под собой. "Черный Ястреб" катился по сильному северному валу, и грот-мачта прочерчивала в воздухе траекторию, похожую на движение часового маятника. Он был уже в десяти футах от боевой вершины, когда услышал крик над головой. Секундой позже раздался треск расходящихся линий и шлепок прогибающегося полотна. Один из парусов сломался. Мунго выгнул шею и уставился в облака над головой. Какой-то моряк цеплялся за голый шест реи паруса, когда тот вывернулся из крепления с наветренной стороны. Тем временем парус, лишенный снастей, бесполезно хлопал в воздухе. Два других матроса боролись с брезентом на рее внизу, но первый, чья неуклюжесть, скорее всего, и стала причиной аварии, пытался подняться на сто пятьдесят футов над палубой.

- Закрепите скобу! - Крикнул Мунго, указывая на разорванную веревку, которая, раскачиваясь на ветру, свистела в неудобной близости от головы Мунго. - Я позабочусь о замене.’

Но матрос не слушал. Он изо всех сил вцепился в рею, пытаясь найти способ удержаться на ногах. Он не мог его найти. Весь его вес свисал с ярда, и холодные пальцы никак не могли его ухватить. Он неумолимо соскальзывал вниз.

Мунго отпустил правой рукой линь и потянулся над пропастью, ухватившись за конец скобы. Разорванная веревка извивалась, как разъяренная змея. Она была почти в пределах досягаемости. Затем корабль накренился на большой волне, и скоба выскользнула из пальцев Мунго. Мунго набрал полную грудь воздуха и стал ждать, пока корабль придет в себя, его дыхание было прерывистым, а сердце бешено колотилось в груди. Скоба качнулась обратно к нему, и он снова рванулся, чтобы схватить ее. На этот раз он коснулся ее пальцами, но порыв ветра снова унес веревку за пределы досягаемости.

К этому времени Мунго и матрос были измотаны. Мунго знал, что скоро "Черный Ястреб" ударится о резкую волну, и один из них – или оба – потеряют хватку и упадут. Мунго смотрел, как скоба дергается на ветру. Это было мучительно близко, но недостаточно близко. Он подумал о том, чтобы сдаться. Он слышал, как внизу матросы на линях вытаскивают новый такелаж. Когда они прибудут, они закрепят новую скобу и укрепят рею. Если бы не матрос над ним, было бы почти наверняка слишком поздно.

Мунго вытер руки о штаны и предвкушал движение корабля, как если бы тот был продолжением его тела, ожидая момента, когда мачта повернется вертикально в направлении скобы. Он напрягал мускулы до тех пор, пока все сухожилия не натянулись, и – когда силы ветра и крена были как раз подходящими – он прыгнул в пространство.

На мгновение ему показалось, что он летит. Он был так высоко над морем, что почти касался облаков. Затем скоба оказалась в его руках, и его нисходящая дуга повернулась вверх, корабль достиг конца своего левого крена, и его качнуло назад в направлении мачты.

Он знал, что у него есть только один шанс сделать это. Его руки вот-вот соскользнут, и они перенесли почти все наказания, которые могли вынести. Он увидел летящие к нему лини, мачту, маячившую за ними. Его траектория была не идеальной, но достаточно близкой. Затем, к своему ужасу, Мунго почувствовал, как рея повернулась над ним, когда вес его тела приложил крутящий момент к скобе. Вместо того чтобы качнуться к мачте, он теперь вращался вокруг нее. В отчаянии он напряг все мышцы живота и вытянул ноги в сторону проплывающих мимо линей. Его левая нога зацепилась за наружную веревку лестницы и остановила его движение, когда боль взорвалась в его подмышечных впадинах. Его тело, подвешенное между реей и стропами, превратилось в самодельную скобу, а мускулы теперь выдерживали давление ветра на отвязанный парус.

Ему хотелось крикнуть матросам, чтобы они перерезали веревки и отпустили брезент, но слова вырвались сами собой. Он просунул левую ногу в сетку и последовал за ней правой ногой, устанавливая якорь, когда корабль достиг предела крена правого борта и силы снова изменились. Он застыл в этой позе на несколько долгих секунд, каждый нерв его тела разрывался от боли. Он чувствовал себя так, словно его разрывали надвое. Он не мог держаться намного дольше.

Внезапно он почувствовал, как чья-то сильная рука легла ему на икру, а другая схватила его за талию. Сквозь затуманенное болью зрение он увидел над собой лицо Типпу. Напряжение в его плечах ослабло, когда мастер-канонир снял скобу с его мокрых от пота рук.

- Держись, - проворчал Типпу. - Теперь я тебя отпускаю.’

Мунго обхватил сетку дрожащими пальцами и рухнул в нее, как в гамак. Типпу завязал узел на конце разорванной веревки и, взяв у матроса под собой новую веревку, связал концы вместе. Матросы внизу воспользовались слабиной, пропустив сменную скобу через блоки бизань-мачты и привязав их к планке на палубе. Только когда скоба была закреплена, Мунго поднял глаза на реи скайсейла. Теперь, когда рея больше не вращалась вокруг мачты, матрос достаточно успокоился, чтобы найти канат и восстановить равновесие. Его измученное тело лежало на рее, лицо было бледным.

Мунго повернулся к Типпу. -‘Я у тебя в долгу.’

‘Если бы не ты, нам пришлось бы стереть его с палубы. Теперь он получит только кошку.

- Кошку?- Спросил Мунго, вновь обретая дар речи, когда силы вернулись в его тело.

‘Он совершает ошибку. Он платит." - Типпу пожал своими могучими плечами,и мускулы под его шеей задрожали. - ‘По крайней мере, он жив.’

Стерлинг следил за дисциплиной со строгостью военного трибунала, за исключением того, что он был единственным лицом, которому было поручено судебное преследование, вынесение приговора и назначение наказания. Он взял показания у вахтенных матросов и, когда все убедились в виновности матроса, послал Ланахана за девятихвостой кошкой из своей каюты, а матросу приказал растянуться на палубе перед грот-мачтой.

- Дюжина плетей заставит вас внимательнее относиться к своим обязанностям, - сказал он, поймав взгляд Мунго, - и избавит мистера Синклера от необходимости снова спасать вашу жалкую жизнь.’

Мунго промолчал. Когда первый помощник вернулся с кошкой, Стерлинг взял в руки страшный инструмент и принялся расхаживать по палубе перед матросом. Он пропустил девять ремней через пальцы, напоминая всем членам экипажа об их обязательствах по обеспечению безопасности корабля. Затем он передал кошку Типпу и пошел на корму.

Типпу снял тунику и стоял у ног матроса, а тот, уткнувшись лицом в землю, молил о пощаде. Типпу опустил кошку на голую спину мужчины. В одно мгновение его белая кожа стала алой. Моряк вскрикнул от боли и зарыдал. Типпу ударил во второй раз, оставив рубцы в другом направлении, затем в третий раз ударом наотмашь содрал кожу с матроса. Ланахан отсчитывал удары, пока на девятом ударе такелажник не потерял сознание. К тому времени, как Типпу закончил, плоть моряка превратилась в гротескное месиво, покрытое царапинами и кровью.

- Отведите его в лазарет, - рявкнул Ланахан, - и вымойте палубу.’

Мунго направился на корму. Его нервы все еще были напряжены от напряжения на вершине мачты, вместе с болью в напряженных и узловатых мышцах. Капитан встретил его у люка, глаза его горели неудовольствием из-под полей двурогой шляпы.

- Мистер Синклер, - сказал он, - вы продолжаете меня удивлять. То я нахожу тебя незаменимым, то ты ведешь себя как идиот.’

Мунго нахмурился. - ‘Я думал, вы обрадуетесь, что я спас ему жизнь.’

- Рискуя своей, - отрезал капитан. И Типпу тоже. Если бы вам так не повезло, я мог бы потерять троих человек.’

- Есть, сэр.’

- Тот факт, что вам это удалось, не оправдывает того, что вы сделали. Вы ни за что не будете рисковать своей жизнью, пока я не отдам приказ. В открытом море рыцарство не считается добродетелью, и я не считаю тебя героем. Я ясно выражаюсь?’

Мунго кивнул, Его лицо было таким же пустым, как и за покерным столом. ‘Так точно, Капитан.’

- Тогда займись своими обязанностями.’

***

Камилла три дня просидела взаперти в табачной лавке. Она жила на острие ножа надежды и отчаяния: каждый раз, когда слышала, как поворачивается замок, боялась, что это Честер или Гранвилл снова придут ее насиловать; надеялась вопреки всему, что это будет Мунго.

Они дали ей помойное ведро, чашку воды и тарелку. В лучах августовского солнца кладовая превратилась в печь. У нее постоянно пересыхало в горле, она даже не могла вымыться после нападения Честера. Она должна была жить в том же рваном платье, которое он сорвал с нее, его кровь и жидкости все еще покрывали коркой ее кожу.

А на третье утро за ней пришел один из людей Гранвилла. Не говоря ни слова, он схватил ее за волосы и рывком поставил на ноги. Он сорвал с нее платье. Она начала кричать, но внезапно захлебнулась, когда волна воды ударила в ее тело. Она вытерла слезы. Мужчина стоял в дверях с ухмылкой на лице и ведром в руке.

- Босс велел привести себя в порядок, - сказал он. - Мы уходим.’

Он бросил ей чистое платье. Он стоял у двери, держа руку на револьвере за поясом, и смотрел, как она вытирается и натягивает новую одежду.

Она вышла, моргая, на дневной свет и последовала за своим похитителем в большой дом. На подъездной дорожке стояли экипажи, по меньшей мере полдюжины. Впереди стоял еще один, который Камилла никогда раньше не видела, с позолоченными деревянными панелями и парой прекрасных черных лошадей в упряжи. Толчок Гранвилла подтолкнул ее к нему.

- Быстро внутрь, - приказал он.

Она поднялась и вошла в дверь. Внутри пахло свежей краской и кожей. Задернутые бархатные занавески закрывали окна и делали их темными.

‘Не издавай ни звука, - сказал Гранвилл.

Она присела на краешек плюшевого сиденья, слишком напуганная, чтобы сидеть удобно. Занавески закрывали внешний мир, но там, где они не сходились посередине, была небольшая щель. Она наклонилась вперед и заглянула в щель.

Из дома вышла группа мужчин и остановилась на лужайке перед портиком. Она увидела Честера и Гранвилла, а также еще с полдюжины человек, очень респектабельно одетых в цилиндры и темные костюмы, курящих сигары. Никто из них не обратил на нее внимания.

Старый Тейт, дворецкий, стоял рядом с ними с серебряным подносом, уставленным напитками. Честер взял один и поднял тост за своих спутников.

- Поздравляю, - сказал он. - За новых владельцев плантации Уиндемир.’

Мужчина напротив улыбнулся. Потрясенная, Камилла узнала его. Это был Джереми Картрайт, офицер милиции, который захватил Мунго и посадил его в тюрьму. Теперь, присмотревшись, она узнала и остальных. Все они были старыми друзьями и соседями Сент-Джонсов, которых она часто видела в гостях в Уиндемире.

Картрайт в свою очередь поднял бокал за Честера.

- Ты человек слова, Марион, это я тебе точно говорю. Когда ты сказал мне, что можешь сдать Уиндемир, признаюсь, у меня были сомнения, но ты доказал, что я ошибаюсь. Ты очень крутой сукин сын.’

‘Для обанкротившегося поместья вы заключаете невыгодную сделку, – пожаловался мужчина рядом с ним - пожилой мужчина с огромными серебристыми бакенбардами, по имени Хорниман.

- Стоит каждого пенни, - сказал Картрайт. - Я знаю, что в Библии сказано: "Не желай осла ближнего твоего", но, клянусь Богом, я тридцать лет мечтал об этой земле. Я благодарю вас за то, что вы предоставили его мне – даже за ту непомерную цену, которую я вам только что заплатил.’

‘Это лучшая земля в штате, - заверил его Честер. - Прекрасное вложение денег.’

‘Тогда зачем ты его продаешь?- сказал Хорниман.

‘Я мечтаю перебраться на юг. Табак - это хорошо, но хлопковая земля сейчас дешевая.’

Остальные мужчины сделали недоверчивые лица. Все они были старыми виргинскими дворянами и не доверяли хлопку. Три года назад хлопок достиг рекордно высокой цены, и плантации вокруг реки Миссисипи перешли из рук в руки в обмен на состояние. Потом цена упала, и все спекулянты разорились. Все виргинцы сходились на том, что земледелие лучше оставить в руках джентльменов.

Но Честер Марион - это новые деньги – всего лишь выскочка-адвокат, подумали они. Пусть обжигает пальцы о хлопок, если хочет. Они были бы рады избавиться от него. Правда, у него были свои цели - это он предложил им дерзкий план захвата Уиндемира у Сент-Джонсов, и он так безжалостно его осуществил. Но он знал слишком много. И было в нем что-то такое - пылкая напряженность, смертельная холодность, - что выбивало их из колеи. Если бы они осмелились признаться себе в этом, даже эти могущественные люди, столпы общества, боялись его.

Они пожали друг другу руки. Честер протянул Картрайту связку ключей - ключи от поместья, принадлежавшие отцу Мунго.

- Уиндемир твой. Все его приспособления, фурнитура, принадлежности и. . . ах. . . другое имущество.

Хорниман посмотрел на пустые поля. - А где же люди?’

‘Я перевез их на ферму Кокса, чтобы они были в безопасности. Вы можете забрать их там, все целые и невредимые, на досуге.’

‘А как насчет девушки, которую мы поймали вместе с Мунго? - сказал Картрайт. - Я слышал, ты привез ее сюда, чтобы ... . . ах. . . развлечь вас.’

‘По-моему, она идет с моей долей наследства, - сказал Хорниман.

- Нет, моей, - ответил другой.

‘Мы деловые партнеры, - напомнил им Картрайт. - Нет причин, почему бы нам всем не поделиться ею.’

Камилла замерла. Щель в занавеске обрамляла уродливое вожделение на их лицах. Может быть, именно для этого Честер и спас ее?

Но, к ее удивлению, Честер покачал головой.

‘Она не участвует в сделке, - сказал он. - Кажется, я был немного груб в обращении с ней. Она умерла.’

Картрайт нахмурился. - Значит, я переплатил тебе, еврей. Я заплатил тебе за нее тысячу долларов.’

- Контракт исключает естественную амортизацию, износ и тому подобное, - сказал Честер, и в его голосе не было никакой угрозы. Его серые глаза пристально смотрели на собравшихся джентльменов, вызывая их на возражения.

Мужчины уставились друг на друга. Это были гордые люди, ревниво относившиеся к своей чести; при других обстоятельствах они могли бы решить дело дуэлью. Но они были еще и деловыми людьми, а ссора не приносила никакой пользы.

Картрайт пожал плечами, как будто ему было все равно.

- Никогда не пытайся спорить с адвокатом. Что такое тысяча долларов больше или меньше между друзьями?’

Над группой повисло неловкое молчание.

‘Думаю, на этом наше дело заканчивается, - сказал Честер. - Желаю вам счастливого будущего и всяческих успехов в вашей новой собственности.’

Он приподнял шляпу. Не говоря больше ни слова, он повернулся и зашагал к экипажу. Камилла попятилась за занавески, прижавшись к стенке кареты, чтобы ее не заметили другие мужчины. Честер нырнул внутрь, захлопнул дверь и снял шляпу. Гранвилл вскочил на козлы водителя. Взмахнув кнутом, карета тронулась с места.

Честер погладил Камиллу по голове. Она постаралась не вздрогнуть.

- Почему ты сказал им, что я мертва?- спросила она.

‘Ты это слышала, да? - Волчья улыбка скользнула по его губам. - Потому что мне не хотелось торговаться, и я хотел тебя для себя. На память, так сказать, напоминаешь мне старого друга.’

Камилла не понимала, что произошло, но знала, что уезжает из Уиндемира навсегда. Она повернулась и бросила последний взгляд на большой дом через заднее окно. Она не романтизировала его - она была там рабыней и жила с этим каждый день. Если Уиндемир и был добр к ней, то только потому, что альтернативы были гораздо хуже. Но даже так, это было место, где она родилась, где она выросла и где она знала Мунго.

Теперь все это исчезло. Интересно, куда они направляются? Она хотела спросить, но знала, что лучше не пытаться. Она была движимым имуществом, а собственность должна держать рот на замке.

***

Через день после того, как Мунго спас матроса, валлийское побережье окутала пелена дождя, которая преследовала "Черного ястреба" до самого Ливерпуля. Несмотря на унылую погоду, когда они причалили в Трафальгарском доке, в порту кипела жизнь. Вокруг них в устье реки Мерси был лес мачт, принадлежавших по меньшей мере сорока высоким кораблям. Широкий деревянный причал и мощеные улочки за ним кишели людьми. Там были грубые грузчики, тянувшие веревки и обрабатывавшие грузы; уличные торговцы, торговавшие всевозможной посудой; уличные мальчишки, бегавшие туда-сюда и оставлявшие за собой следы хаоса.; нищие, молящие о лишней мелочи из тени; и элегантные джентльмены и деди, притворяющиеся, что они выше всего этого.

Команда сошла на берег с деньгами в карманах и шестью неделями сдерживаемого аппетита, чтобы заполнить три дня. Единственным, кто остался на борту, был Типпу. Мунго сам не знал почему. Он видел по лицу великана, что тот хочет уйти. Он бросал много тоскливых взглядов на берег; его толстая шея была согнута, а плечи опущены. Но Стерлинг этого не допустит. Когда Мунго спросил, Типпу ответил только: "Кто-то должен охранять корабль.’

‘Я останусь с тобой, - вызвался Мунго.

- Неужели? Лицо Типпу просияло от удовольствия. Мунго пожал плечами.

‘Тебе понадобится кто-то сильный, чтобы охранять корабль на случай, если тебя одолеют.’

Типпу оскалил зубы в широкой улыбке и рассмеялся. По правде говоря, Мунго все равно собирался остаться на борту. Многие из его друзей из Итона и Кембриджа были из ливерпульских семей, и он не хотел рисковать быть узнанным. Слишком многое ему придется объяснять.

Кроме того, мужчины ожидали, что он будет сопровождать их в бордели, а Мунго был к этому не готов. С какой бы женщиной он ни спал, он знал, что увидит только лицо Камиллы.

Вместо этого он проводил дни с Типпу, наблюдая за разгрузкой. Эти двое отлично сработались. Они почти не разговаривали, но инстинктивно понимали, что нужно делать. Вечером они сидели в столовой, играли в криббидж и пили.

Мунго заинтересовался своим спутником. Он попытался выяснить, как Типпу попал в команду "Черного Ястреба" – "я не думаю, что вы родились в Балтиморе", – но Типпу не поддался на уговоры.

- Капитан Стерлинг доставит меня на борт корабля в Занзибаре’ - вот и все, что он скажет, а потом закроет рот.

Хотя его интересовал Мунго.

- Почему ты здесь?- спросил великан однажды ночью. ‘Ты родился не для того, чтобы быть моряком.’

Мунго посасывал трубку. - ‘Мне захотелось посмотреть мир.’

- Ха. Я думаю, это была женщина. Типпу заметил, как изменилось выражение лица Мунго, и торжествующе захлопал в ладоши. - ‘Да. У такого мужчины, как ты, всегда проблемы с женщинами. Была ли она красива?’

‘Была, - согласился Мунго.

‘Я вижу по твоим глазам, что ты хочешь вернуться к ней. Ты ведь любишь ее, да?- Мунго ничего не сказал. - ‘Конечно. И она любит тебя? Или, может быть, она с другим мужчиной.’

‘Она умерла, - сказал Мунго. - УбитА человеком, которому, как мне казалось, я могу доверять. Когда я вернусь, я убью его.’

Типпу глубокомысленно кивнул. - ‘Это правильно.’

Когда трюм начал пустеть, Мунго понял, что с грузом "Черного Ястреба" происходит что-то странное. Тюки хлопка, ящики с сигарами и почтовые пакеты были проштампованы таможенными агентами и заявлены на доставку и перевалку, но штабеля пиломатериалов, которые они привезли из Балтимора, остались нетронутыми. Большая его часть была обшита досками, каждая из которых имела шесть дюймов в ширину и двенадцать футов в длину, с некоторыми более прочными частями, похожими на столбы забора. Спрятавшись за лесом, Мунго обнаружил дюжину ящиков без опознавательных знаков. Он не видел их погруженными в Балтиморе, что означало, что они пробыли в трюме дольше, возможно, начиная с Нового Орлеана. Он спросил о них Типпу, но тот лишь расправил плечи и отвернулся.

Мунго продолжал испытывать любопытство. В какой-то момент, когда Типпу поднялся на палубу, он взял лом, подошел к одному из ящиков и приподнял крышку ровно настолько, чтобы увидеть тусклый серый блеск железных гвоздей - десятки гвоздей. Он знал со времени своего пребывания на борту пакетботов, что излишки досок, гвоздей и смолы хранятся для ремонта повреждений, полученных кораблем в пути. Но запас древесины на борту "Черного Ястреба" был больше, чем Мунго когда-либо видел. И если в других ящиках были гвозди – в самом деле, если даже в двух ящиках были гвозди, – то они не могли ничего починить. Они должны были что-то построить. Но что именно? И где?

Мунго не был наивен. Он прекрасно понимал, для чего нужны доски и гвозди и почему Типпу не хочет об этом говорить. Но ему было легче не думать об этом, поэтому он держал свои мысли при себе.

"Черного Ястреб" взял на борт свежий груз товаров для Африки. Хлопок-сырец, привезенный им из Луизианы, был заменен тканью с манчестерских фабрик. На борт было доставлено много английских мушкетов, а также обильные запасы пороха и дроби. Там было также много коробок со стеклянными бусами и бочонков с табаком. Запах, доносившийся из бочек, напомнил Мунго о времени сбора урожая в Уиндемире.

Наконец "Черного Ястреб" был готов к отплытию. Но пропал без вести один предмет - второй помощник капитана. Ланахан прочесал все таверны и бордели Ливерпуля, но его нигде не было видно.

Стерлинг в холодной ярости вызвал Мунго к себе в каюту.

‘Каждый день, когда мы стоим в порту, стоит мне денег, - сказал он, глядя в кормовое окно. - ‘Я не могу ждать, когда этот пьяница появится снова.’

Он внезапно обернулся.

‘Какой узел вы бы использовали, когда прикрепляете дрог? Выбленочный узел или стопорный узел?’

Вопрос прозвучал так неожиданно и неожиданно, что Мунго едва не пропустил ловушку. Но многочасовые занятия, учеба и наблюдения хорошо его научили.

- Ни то, ни другое, - сказал он. - Нагрузки на морской якорь огромны. Я бы использовал булинь, потому что он усиливается при напряжении.’

Стерлинг хмыкнул. - ‘А если я попрошу вас определить позицию по навигации, с какой точки на карте вы построите новую линию курса?’

- С точки зрения последнего исправления. Не с последней расчетной позиции.’

Расспросы продолжались больше часа - быстрый допрос, охватывающий все, начиная от точек паруса и кончая расчетом по звездам. Мунго отвечал бегло, опираясь на долгие часы чтения и обучения. Наконец Стерлинг казался удовлетворенным. Он изучал Мунго, его голубые глаза были бездонны, как океан. Затем -

‘Я назначаю тебя вторым помощником.’

Мунго уставился на него, его мысли лихорадочно метались. Это было последнее, чего он ожидал. Ему не хватало опыта, и почти каждый человек на корабле был старше его по званию. Некоторым не понравится, если их обойдут стороной.

Но в качестве помощника капитана он получит большую долю прибыли.

- Благодарю вас, сэр.’

Стерлинг, очевидно, надеялся на более сильную реакцию.

‘Вас это не удивляет?’

- Один мудрый человек однажды сказал мне, что слово капитана стоит на втором месте после Слова Бога. ’

‘Ха. - Стерлинг испытующе посмотрел на него. ‘У вас острый ум, Мистер Синклер. Будьте уверены, что вы не порежете себя им. Но вы умеете читать и писать, а это больше, чем у большинства этих дурачков, и я видел, как ты управляешь кораблем.’

- Да, сэр.’

Стерлинг снова замолчал. Мунго подумал, не собирается ли он пересмотреть свое решение.

- Это будет трудное путешествие в Африку и обратно. Возможно, вам придется что-то делать... - Он замолчал. - ‘Во всяком случае, я ожидаю, что вы будете выполнять мои приказы без колебаний. Я ясно выражаюсь?’

- Да, сэр.’

***

Первое впечатление Камиллы о своем новом доме было белым - все белое. Белый солнечный свет с ясного сентябрьского неба; сияющий белый дом, сверкающий на вершине круглого холма, похожего на замок; поля белого хлопка раскинулись вокруг него, скользящие по контуру земли, как сугробы. Он слепил ей глаза и вызывал головную боль.

- Баннерфилд, - сказал Честер. Он привстал со своего места в их открытой карете, как римский полководец, восседающий в своей колеснице. Его тело покачивалось, глаза отражали солнце и горели торжеством. - Пять тысяч акров лучшей хлопковой земли в Луизиане. Разве это не великолепно?’

Камилла кивнула. Она научилась молчать за пять недель их совместного путешествия - в карете до Норфолка, на борту корабля, который доставил их на юг, и через штормы, которые чуть не разбили их у мыса Канаверал, на многолюдных улицах Нового Орлеана, а теперь еще и в полях Луизианы. Чем меньше она говорила, тем меньше она давала ему поводов причинить ей боль.

И не только ему. Камилла положила руку на живот и ощутила сквозь платье тугую кожу. Смотреть было пока не на что, почти не ощущалось выпуклости, но она знала, что она там, растет внутри нее. Дотронуться до нее было все равно что сунуть руку в огонь, но она все равно это сделала. Ребенок был семенем насилия, живым напоминанием о том, что Честер причинил ей. Но он также принадлежал ей, и хотя она могла ненавидеть его, она должна была защитить его. Она еще ничего не сказала Честеру.

А еще надо было подумать о Мунго. Что он сделает, если вернется и узнает, что она носит ребенка Честера Мариона?

Карета прогрохотала по длинной подъездной дорожке. Казалось, это длилось целую вечность. Когда они проезжали мимо, Камилла увидела, что яркое видение, которое она видела издалека, было не таким чистым,как казалось. На этих сверкающих белых полях виднелись черные точки. Рабы стояли, сгорбившись, между рядами хлопка, срывая с растений пушинки и собирая их в корзины. Камилла попыталась сосчитать людей, но вскоре сдалась. Их были сотни, гораздо больше, чем когда-либо в Уиндемире.

Неужели это ее судьба? Это выглядело как изнурительная работа, но, по крайней мере, она выведет ее из дома, подальше от Честера. Все было лучше, чем это.

Карета остановилась в начале подъездной аллеи. Дом был огромен, но не красив, подумала Камилла. Он был построен непропорционально, слишком высок для своей ширины, как сорняк, который вырос слишком быстро. Он нависал над ними, заслоняя солнце и делая воздух неожиданно прохладным.

Все домашние рабы выстроились в очередь, чтобы поприветствовать их. Мужчины поклонились, женщины присели в реверансе, когда Честер вышел из экипажа. Он не обращал на них внимания и, как собака, взбежал по ступенькам. Внутри дом был уже полностью меблирован. Все было безупречно чистым, но в воздухе висел затхлый запах, как будто им давно не пользовались.

- Последний владелец потерял все это в катастрофе тридцать девятого и вышиб себе мозги, - сказал Честер. - Его наследники так отчаянно хотели продать дом, что я купил его за бесценок.- Он хихикнул. - Я слышал, что на стене библиотеки, где он застрелился, все еще есть кровавое пятно.’

Он мерил шагами холл, и его шаги гулко отдавались от холодного мрамора. Он огляделся вокруг, как ребенок в рождественское утро, который нашел больше подарков, чем мечтал.

‘Мы прибыли, - сказал Гранвилл, вошедший вслед за ними.

Он произнес это торжествующе, но Честеру это не понравилось. Он резко обернулся, глаза его горели честолюбием.

‘Я еще ничего не сделал. Это - Баннерфилд - всего лишь песчинка в устрице. Я сделаю ее такой жемчужиной, какой это государство никогда не видело.’

Он повернулся к Камилле с ледяной улыбкой на губах. Часто он, казалось, почти не замечал ее присутствия, но потом пристально смотрел на нее, и казалось, что он видит только ее.

- Я в настроении отпраздновать это событие. Поднимись в спальню и приготовься встретить меня.’

Повышение Мунго до второго помощника вызвало меньше проблем, чем он опасался. Даже Типпу выпил за успех Мунго кружку рома, хотя и сам мог претендовать на повышение. В некотором смысле мужчинам было легче подчиняться приказам джентльмена, чем работать бок о бок с ним; это восстанавливало их веру в порядок вещей. После инцидента с матросом они знали, что Мунго будет следить за ними. Единственными недовольными были моряк по имени Келлер, который присматривал повышение для себя, и Ланахан. Теперь, когда у Мунго была своя вахта, первый помощник не мог мучить его таким же образом. Вместо этого Ланахан относился к Мунго с нарочитым презрением и заговаривал с ним только тогда, когда этого требовал Стерлинг.

Путь длиной в тысячу двести миль до Мадейры был омрачен встречными ветрами и почти с самого начала был сопряжен с трудностями. Пройдя к западу от островов Силли, "Черный ястреб" столкнулся с первым из серии бурных штормов. Ветер сорвал с фок-мачты парусину и захлестнул трюмный насос, затопив нижний трюм солоноватой водой глубиной с человеческую шею. То, что могло бы занять всего неделю, если бы они плыли в противоположном направлении, заняло три недели борьбы с преобладающими ветрами и все более отвратительным настроением команды. Единственное облегчение пришло, когда они миновали оконечность Португалии и встретились с быстрым течением Канарских островов, которое неуклонно несло их на юг, к побережью Марокко.

После двадцати трех дней плавания с мачты стал виден остров Мадейра. Это привело команду в неистовое возбуждение, которое Мунго никак не мог понять. Он спросил Типпу о причине.

‘Ром. Танцы. Шлюхи, - сказал мастер-канонир, как будто объяснение должно было быть само собой разумеющимся. - Любимый портвейн каждого мужчины.’

"Черный ястреб" вошел в гавань и бросил якорь недалеко от шумной пристани. Вместе с горсткой торговых судов Мунго увидел британский военный корабль, пришвартованный вдоль доков, его корпус блестел новой краской, а орудийная палуба ощетинилась пушками. Его звали Х. М. С. Фантом, и по тому, как члены экипажа перешептывались и показывали на него пальцами, Мунго догадался, что он им знаком.

После того как капитан с Ланаханом сошли на берег, чтобы поприветствовать губернатора острова, Мунго разыскал Монтгомери, хирурга, в офицерской каюте и спросил, почему британский военный корабль вызвал такую реакцию среди матросов.

Губы хирурга сжались в бескровную линию.

‘Мы столкнулись с ним у берегов Африки, - сухо сказал он.

‘Какого рода встреча?’

Монтгомери колебался, не находя слов. В конце концов он сказал: "Он дал нам выстрел через нос и заставил нас наклониться, чтобы ее капитан мог проверить наши документы. Он был высокомерным ублюдком, но мы быстро его выпроводили. Мы плывем под звездно-полосатым флагом. Мы знаем наши суверенные права.’

Мунго обдумал полученную информацию. Было только две причины, по которым британский военный корабль открыл бы огонь по торговому судну в море. Капитан "Фантома", должно быть, решил, что "Черный ястреб" - либо пират, либо работорговец.

Как Мунго хорошо знал из дебатов в Кембридже, британцы заняли непреклонную позицию по отношению к африканской работорговле. Правительство в Лондоне заключило договоры с Нидерландами, Португалией, Испанией и Францией, разрешающие Королевскому флоту обыскивать любое судно, плавающее под этими флагами, и арестовывать любой экипаж, торгующий людьми. Только американское правительство не сдало свои права Британии. Королевскому флоту было разрешено подняться на борт судна, чтобы установить его личность, но если оно окажется американским, они не смогут спуститься под палубу, чтобы исследовать его трюмы. Только американское военно-морское судно могло сделать это – и хотя работорговля была запрещена в Америке с 1808 года, ее флот был мало заинтересован в обеспечении соблюдения закона так далеко от ее собственных берегов.

Но что бы нашел капитан "Фантома", если бы его впустили в трюм "Черного Ястреба"?

Ланахан вернулся из поездки на берег с новостями.

- Похоже, завтра вечером я буду ужинать в губернаторском особняке, - похвастался он. - Это бал моряков. Приглашаются офицеры со всех кораблей, находящихся в порту. Его настроение испортилось, когда он увидел Мунго. - Это касается и тебя.’

Мунго сидел на крышке люка и играл в криббидж с Типпу. Если бы он не смотрел на канонира, то никогда бы не заметил страстного желания, промелькнувшего на безволосом лице великана. Он выглядел таким угрюмым, что Мунго чуть не рассмеялся. И все же канонир казался искренне опечаленным.

‘А как же Типпу?- Спросил Мунго.

- Канонир - не офицер. Он не приглашен.’

Типпу положил свой счет на доску для криббиджа и ничего не сказал. Но Мунго заметил в нем непривычное напряжение.

‘Он может занять мое место, - неожиданно сказал Мунго. - Губернатору незачем знать, что он не офицер.’

‘Это не тебе решать. Лицо Ланахана исказилось от гнева. - ‘Я твой начальник – я говорю, что ты уходишь, а он остается.’

Мунго положил карты на стол. - ‘Тогда я поговорю об этом с капитаном.’

Но когда Мунго нашел Стерлинга в его каюте и объяснил ситуацию, Стерлинг отверг ее так же резко, как и Ланахан.

- Типпу останется здесь.’

‘Он спас мне жизнь, когда я был на мачте, - напомнил ему Мунго. - ‘Я хотел бы погасить долг.’

‘Это невозможно.’

- Но почему?’

Стерлинг повернулся к нему. - Потому что губернатор не допускает рабов на свои пиры.’

Мунго вытаращил глаза. На этот раз он не мог подобрать слов.

‘Я этого не знал.’

- Потому что это не твое собачье дело, - ответил Стерлинг. - Во всяком случае, на борту корабля это не имеет значения. Когда собака такая ручная, поводок не нужен.’

- Да, сэр.- Мунго видел, что Стерлинг больше не хочет это обсуждать, но один вопрос все еще интересовал его. - ‘Как же вы его приобрели?’

‘Я выиграл его в карты, - сказал Стерлинг. ‘В Занзибаре. А теперь, если вам больше нечем заняться, может быть, вы вернетесь к своим обязанностям?’

На следующий вечер катер "Черного Ястреба" доставил офицеров на берег для бала. Стерлинг, Мунго и Ланахан сидели на корме, одетые в строгие сюртуки и отглаженные рубашки. Стерлинг, как всегда, был великолепен в сливовом сюртуке с золотым шитьем и рубашке, почти невидимой под облаками кружев. Ланахан, напротив, был одет во все черное, как третьеразрядный страховой агент. Мунго, который оставил все свои наряды в Балтиморе, был вынужден одолжить сюртук у хирурга .

Лодка ткнулась носом в причал. Стерлинг и Ланахан вышли из нее. Мунго поднялся, чтобы последовать за ним, но вдруг выругался.

- Я оставил свой галстук на борту корабля. Я вернусь за ним и присоединюсь к вам на балу.’

Стерлинг бросил на него острый взгляд; Ланахан пробормотал что-то о плохом воспитании. Но ни один из них не хотел ждать.

‘Мы увидимся там, - сказал Стерлинг.

Как только Мунго вернулся на "Черный ястреб", он отправился в каюту Типпу.

- Одевайся, - сказал он канониру. ‘Ты идешь на бал.’

Уродливое лицо Типпу сморщилось от удивления. - Капитан передумал?’

Мунго усмехнулся. - ‘Нет. Но как только ты окажешься там, он не сможет начать драку перед губернатором.’

Типпу уставился на него, в голове у него бурлил поток эмоций. Потом он запрокинул голову и рассмеялся.

- Он вышвырнет тебя с корабля.’

Мунго пожал плечами. - Ром, танцы, шлюхи, как ты сказал. По крайней мере, у меня будет компания.’

Особняк губернатора был построен на вершине холма, в стиле португальской виллы. Его коралловые стены поднимались к крыше из терракотовой черепицы, с коваными террасами, задрапированными бугенвиллеями. Его изящные арки и просторные проходы были устроены так, чтобы ветер, дующий с моря, направлял его в широкий мощеный двор в центре. Здесь собрались гости с серебряными бокалами кавы в руках, слушая звуки гитары фаду и ожидая появления губернатора. Хотя до Рождества оставалось всего две недели, ранний вечер был теплым и сухим, как сентябрь в Виргинии, с ароматом жасмина и морской воды.

Мунго и Типпу стояли у фонтана в центре двора. Типпу выглядел таким безутешным, каким Мунго никогда его не видел, втиснувшись в сюртук, плотно облегавший плечи, и брюки, которые почти разошлись на его бедрах. Парусный мастер сделал все, что мог, чтобы сшить костюм из куска ткани, который он привез из Англии, чтобы обменять на свой собственный счет, но даже его лучшие усилия едва могли вместить огромную фигуру Типпу.

‘Мне не следовало приходить, - сказал Типпу.

‘Ты беспокоишься о Стерлинге?’

Мунго еще не видел капитана, но это был только вопрос времени. В таком изысканном обществе Типпу выделялся, как кит в стае рыб.

- Не о капитане. - Типпу жестом указал на португальских дам, входивших в зал в завитках тафты и кружев. - ‘О них. Как я могу говорить с ними, когда они видят только мой размер и цвет моей кожи?’

‘Ерунда. Половина из них темнее тебя.’

В отличие от молочно-белых дев Англии и Америки, у гостей на балу была кожа цвета полированного золота, с темными глазами и длинными локонами, отливавшими блеском экзотического дерева. Подобно тропическим птицам, они были одеты в розовые и желтые, оранжевые и красные одежды, такие же яркие, как перья, которые они носили в волосах. Их глаза блуждали, когда они смешались с мужчинами, и многие из них задержались на мгновение дольше, когда увидели Мунго и Типпу.

- Кроме того, - добавил Мунго, - я видел дагомейских рабов, черных как уголь, и виргинских - с кожей, похожей на свежевыпавший снег. Цвет ни черта не говорит мне о человеке внутри.’

Его слова произвели странное впечатление на Типпу, но Мунго этого не заметил. Его внимание было приковано к молодой женщине, которая только что вошла во двор. Даже среди этой ослепительной компании она выделялась среди остальных. Она была такой же высокой, как и многие мужчины, хотя двигалась с кошачьей грацией, по сравнению с которой все остальные женщины в комнате казались неуклюжими. Ее миндалевидные глаза сияли, но в них не было ни невинности, ни наивности, несмотря на ее молодость. Мунго прикинул, что ей лет девятнадцать-двадцать. Каждый из присутствующих мужчин чувствовал исходящую от нее энергию.

Включая Капитана Стерлинга. Он только что вышел из дверного проема, держа в руке бокал вина, и хотя был очарован молодой женщиной, но не настолько ослеп, чтобы не заметить Типпу, стоявшего на голову выше толпы. Он проталкивался сквозь толпу, его лицо пылало от гнева.

‘Позволь мне.- Мунго оставил Типпу у фонтана и пошел встречать своего капитана.

‘Какого черта он здесь делает?- прошипел Стерлинг. Его глаза сверкали от ярости. - ‘Я вышвырну тебя с корабля за нарушение субординации. Ты будешь работать на своем пути домой, потроша сардины на португальской рыбалке.’

- Есть, сэр. Но если я уйду, Типпу пойдет со мной. И я подозреваю, что ты не захочешь остаться без своего самого сильного члена экипажа, приближаясь к берегам Африки.’

- Вы угрожаете украсть мою собственность? - Шрам на щеке Стерлинга пульсировал от гнева. - Я же сказал, Типпу принадлежит мне.’

‘Я бы велел тебе говорить потише, - предупредил его Мунго.

‘Не смей говорить мне ...

- На Мадейре нет рабства, - продолжал Мунго, как будто Стерлинг ничего не говорил. - Португальцы объявили его вне закона более пятидесяти лет назад. Как только Типпу ступил на берег, он стал свободным человеком.’

Стерлинг замолчал.

- Сказать ли мне Типпу, как ему повезло?- сказал Мунго. - Или мы оставим это между нами и дадим ему вечер удовольствия? Как только он вернется на корабль, он снова станет вашей собственностью.’

У Стерлинга дернулся глаз. Его палец вцепился в ткань воротника.

‘Если тебе так нравится свобода Типпу, почему ты не скажешь ему?’

Мунго пожал плечами. - Я уважаю собственность человека. Но я также уважаю право человека на его удовольствия – и я был в долгу перед Типпу.’

Стерлинг поднял свой бокал и одним глотком опрокинул его. Красное вино оставило пятно вокруг его рта, которое он вытер рукавом. Он хотел что-то сказать, но каждый раз, когда открывал рот, слова не шли.

Наконец, не сказав больше ни слова, он повернулся на каблуках и зашагал прочь сквозь толпу. Мунго снова обратил внимание на женщину с миндалевидными глазами, которую видел раньше. Она пленила его, и это нельзя было объяснить одной лишь красотой.

В нем начало подниматься чувство, которое он испытывал лишь однажды, летом, когда уезжал в Кембридж – летом, которое он провел с Камиллой. Это чувство поразило его так неожиданно, что у него закружилась голова.

Он покачал головой, недовольный собой. В Кембридже он никогда не чувствовал себя обязанным хранить верность Камилле – они будут разлучены на долгие годы, а он был молодым человеком с аппетитом выше среднего. Кларисса Мэннерс, девушка, чей разгневанный брат столкнулся с ним в Англии, была лишь последней из многих встреч, которыми он наслаждался. Он не испытывал ничего необычного ни к ней, ни к другим, кроме возбуждения от погони, а затем и удовольствия от их совокупления. Ни одна из них не приблизилась к тому месту в его сердце, где он хранил память о Камилле.

Так почему же эта женщина должна сейчас уколоть его совесть одним лишь взглядом?

"Ты не можешь изменить Камилле там, где она сейчас", - упрекнул он себя. А маленький безобидный флирт ничего не значил.

‘Не вздумай подниматься выше своего положения.- Вмешался голос Ланахана. - ‘Это Леди Изабель Кардосо да Крус. Ее отец - губернатор острова Принца.’

‘Ты ее знаешь?- сказал Мунго.

‘Она будет нашим пассажиром на борту "Черного Ястреба".’

Мунго старался не выказывать чрезмерного интереса к новостям.

‘О чем бы ты ни думал, выбрось это из головы, - предупредил Ланахан. - ‘Мы также забираем ее брата, Афонсо. Он уже убил трех человек, защищая честь своей сестры.’

- Где же он?’

Ланахан указал на молодого человека, такого же высокого, как Мунго, с широкими плечами борца и вздернутым носом аристократа. Он поймал на себе взгляд Мунго, и на мгновение их взгляды встретились. Взгляд Афонсо был жесток и снисходителен, полон гордости и ревности. Он пристально посмотрел на Мунго, ожидая, что американец отвернется. Мунго не согласился. Он выдержал его взгляд, отвечая на презрение Афонсо легкой улыбкой, которая ясно давала понять, что он не спешит отводить взгляд.

Афонсо вскинул голову. Затем, очень осторожно, он повернулся спиной к Мунго.

- Держись от него подальше, - сказал Ланахан. - ‘Он лучший человек, чем ты.’

Но Мунго уже был в движении. Он прошел по булыжной мостовой туда, где стояла леди Изабель, сплетничая с группой женщин-компаньонок, улыбнулся ей и поклонился.

- Миледи, я Томас Синклер. Мне очень приятно познакомиться с вами.’

Он выдержал ее взгляд, не обращая внимания на хихиканье подруг и ревнивый взгляд Ланахана, стоявшего в нескольких футах от него. Изабелла инстинктивно взглянула на Афонсо. Мунго не видел его, но спиной чувствовал жар взгляда брата.

- Мистер Синклер, - сказала Изабелла. - ‘Вы говорите на каком-нибудь другом языке, кроме английского? Я нахожу этот язык самым варварским.’

- Je parle français un peu, - ответил Мунго.

Он выучил этот язык по настоянию отца во время летних поездок в Париж и Прованс. Изабель рассмеялась, но не смогла скрыть намека на румянец, окрасивший кожу у основания шеи.

‘Ты гораздо лучше, чем думаешь, - ответила она бегло. - Иногда я предпочитаю французский даже португальскому, но, пожалуйста, не говорите об этом моему брату.’

Французский акцент Мунго был неестественным, но он был достаточно хорош, чтобы его поняли.

‘Ваша тайна принадлежит мне, миледи.’

Музыка на гитаре прекратилась. Слуга что-то говорил, созывая гостей, но Мунго почти не слышал его. Все его внимание было приковано к Изабель. Когда она улыбнулась, это было так, как если бы она внезапно распахнула абажур фонаря и открыла яркий пылающий огонь внутри. Ее кожа сияла, красные губы блестели, а верхушки грудей выпирали из выреза платья. Мунго упивался этим зрелищем.

Но тут ему преградили путь Афонсо, который встал у него на пути. Афонсо протянул Изабелле руку. Она холодно взглянула на него, но не взяла.

‘В чем дело, брат?’

- Нас приглашают на первый танец.’

Он взял ее за запястье и решительно повел прочь. Мунго хотел было вмешаться, но передумал. Если они будут товарищами по кораблю в течение следующих нескольких недель, у них появится еще один шанс продолжить разговор.

Толпа разделилась на пары с поклонами и реверансами. Каждый из капитанов взял за руку португальскую даму и повел их через вход в бальный зал, в то время как офицеры соревновались за тех дам, которые все еще были свободны. Мунго выбрал одну, рыжеволосую девушку в платье из ярко-желтого шелка, которая каким-то образом осталась без партнера. На мгновение ее взгляд остановился на Мунго, и она улыбнулась ему.

Но прежде чем он успел приблизиться, Ланахан налетел на него. - Он понизил голос.

‘Не думайте, что ваш интерес к леди Изабелле остался незамеченным. У меня повсюду на корабле шпионы. Если вы попытаетесь сделать что-нибудь неподобающее, я буду первым, кто возьмет вас под кошку.’

‘Что заставляет тебя так думать?’

Но Ланахан уже отошел в сторону и представился девушке, у которой Мунго собирался стать партнером. Ее глаза метались между ними, задерживаясь на Мунго. Он отказался вмешиваться, не предложив ей никакого пути вежливого отступления от приглашения первого помощника. Она сморщила нос и, взяв Ланахана за руку, пошла с ним в бальный зал в развевающемся желтом шелке.

Мунго нашел Типпу, который стоял на краю двора, в стороне от бурлящей толпы.

‘Что сказал капитан?- спросил канонир.

‘Он шлет вам свои комплименты и надеется, что вы хорошо проведете вечер, - сказал Мунго. - ‘Ты собираешься танцевать?’

Типпу покачал головой. - Кто будет танцевать со мной?’

Мунго рассмеялся. - Уверяю вас, каждая женщина в этой комнате ухватилась бы за такую возможность. Они все смотрят на вас из-за своих вееров, задаваясь вопросом, является ли то, что у вас в штанах, таким же большим, как и все остальное. Кроме того, они не совсем избалованы выбором. Даже Ланахан нашел себе партнершу. Мунго перевел дыхание. - При условии, что ты умеешь танцевать?’

Голова великана покачивалась над хоботообразной шеей. - Я умею танцевать.’

Мунго все понял. Не неумение танцевать оставило Типпу в одиночестве; это была перспектива попросить хорошо воспитанную женщину стать его партнешей.

- Пойдем со мной, - сказал Мунго.

Они прошли сквозь толпу танцующих в бальном зале. Мунго увидел, как Ланахан танцует с девушкой в желтом платье. Мунго подошел и встал в стороне, обменявшись взглядами с девушкой, которая улыбнулась ему с облегчением. Ланахан попытался увести ее, но внезапно музыка оборвалась.

Пока оркестр готовил новую пьесу, Мунго вышел вперед и протянул руку, делая вид, что не замечает Ланахана.

- Можно мне?’

‘Да, конечно, - ответила девушка. Она сделала реверанс первому помощнику и бочком подошла к Мунго, когда музыка возобновилась. - ‘Я Катарина, - сказала она, когда они начали скользить по полу, их ноги повторяли танец.

- Очень рад с вами познакомиться. - Мунго наклонился ближе. - ‘Но я не тот, кто тебе нужен. У меня есть друг, чье общество оживит кровь в твоих жилах.’

Девушка удивленно моргнула и оглядела комнату.

‘Ты имеешь в виду желтокожего великана?- спросила она. - Он выглядит неуклюжим, как бык. Боюсь, что мои пальцы не выдержат столкновения с его сапогами.’

‘Когда музыка кончится, я вас покину, – сказал Мунго, - и тогда перед вами встанет выбор: подчиниться Патрику Ланахану или дать шанс моему другу. Я обещаю, что он позаботится о твоих пальцах ног, как и о любой другой части твоего тела.’

Потрясенная Катарина чуть не потеряла равновесие, но все же спросила: - Как зовут твою друга?’

‘Его зовут Типпу.’

Ланахан, притаившийся поблизости, попытался прервать дискуссию раздраженным ‘Извините!", но Мунго оттолкнул его плечом.

‘Я как раз представлял Леди Катарину Типпу.’

К тому времени рука Катарины уже была в руках Типпу, ее пальцы были намного меньше его собственных. Щеки Ланахана вспыхнули таким же красным, как его волосы.

‘Что он здесь делает?’

- Стерлинг передумал, - сказал Мунго. - Развлекайтесь, - сказал он Типпу и Катарине, заметив удивление в глазах своего друга. - Миледи, вы не можете быть в лучших руках.’

Он пересек бальный зал и подошел к танцующей Изабель. Она избавилась от брата и теперь была в паре с седовласым офицером, капитаном "Фантома". Мунго держался на краю комнаты, завязывая разговор с помощником капитана одного из торговых судов и не сводя глаз с Изабель. Когда музыка подошла к концу, Мунго подождал, пока офицер поклонился, а Изабель присела в реверансе, а затем вмешался -

- Сомневаюсь, что я могу танцевать так же ловко, как вы, сэр, - сказал он капитану, - но я был бы очень признателен, если бы мне представилась такая возможность.’

‘Конечно, - сказал капитан с наигранной галантностью, - но только если леди согласится.’

Изабель изобразила застенчивость. - Капитан Таунсенд как раз учил меня новому варианту поперечного шага.’

Капитан просиял от гордости. - ‘В Англии так принято.’

‘Вот как? - Спросил Мунго, изображая любопытство. Наблюдая за ними, он понял, как плохо вел ее Таунсенд. Он учился этому танцу в Кембридже и сам много раз танцевал его в бальных залах Англии. - ‘В таком случае, - сказал он, глядя Изабелле в глаза, - может быть, вы предпочтете, чтобы капитан продолжил свой урок? Я с радостью уступлю.’

- Нет, - сказала она. - Думаю, я выучила все, что мне нужно. - Спасибо, капитан.’

Она одарила Таунсенда улыбкой, которую он никогда не забудет, и последовала за Мунго на танцпол. Она наклонилась ближе и перешла с английского на французский.

- Добрый капитан был невыносимым занудой, - прошептала она. ‘Я бы предпочла научиться всему, чему ты меня научишь.’

Остаток вечера они танцевали рука об руку. Изабель была самой атлетической танцовщицей, какую когда-либо знал Мунго, повторяя его движение за движением, не спотыкаясь и не оступаясь. Ее энергия казалась неистощимой, как и жажда движения. К тому времени, когда ее брат Афонсо вышел в конце финального вальса и пригласил ее на ужин с губернатором, Мунго чувствовал себя так, словно пробежал десять миль.

‘По-моему, я вас совсем измотала, - сказала она. - Но, увы, все наши радости должны прийти к концу. Прощайте.’

‘Я думаю, вы имеете в виду “до свидания”, - ответил Мунго. - Я полагаю, что вы должны плыть на моем корабле "Черный ястреб".’

Было ли это его воображение, или в ее глазах вспыхнуло обещание? Ее губы были приоткрыты; от блеска пота ее кожа сияла.

- Тогда, возможно, наше удовольствие еще не кончилось.’

Она оставила его в вихре шелка и духов, а брат повел ее прочь. Мунго проводил ее взглядом и тут же сердито спохватился.

"Ты пялишься на нее, как влюбленный болван", - упрекнул он себя.

Он все еще не мог понять, что чувствует к ней, как глубоко она проникла в его мысли. Это необъяснимо разозлило его. И все же он ничего так не хотел, как снова увидеть ее.

- Камилла мертва’ - напомнил он себе, настолько взволнованный, что произнес эти слова вслух. Он хотел сказать это как упрек, но когда слова прозвучали, они прозвучали скорее как разрешение.

Он оглядел зал в поисках Типпу. Через открытую дверь он увидел канонира на балконе с видом на море, наполовину скрытого складками желтого платья. Он выглядел полностью занятым; Мунго не вмешивался.

Он направился к столику с пуншем, чтобы подкрепиться, гадая, вернется ли Изабель, когда громкий голос позади него произнес - "Мунго Сент-Джон!"

Мунго замер. В радиусе тысячи миль не найдется человека, который знал бы его под этим именем. Он медленно повернулся, прежде чем голос снова окликнул его.

Сначала Мунго с трудом узнал человека, который говорил. Под тропическим солнцем его светлая кожа покраснела, а песочные волосы выгорели до светло-золотистого цвета. На нем был синий фрак Королевского флота с алой окантовкой и золотыми лейтенантскими эполетами на плечах.

Затем он посмотрел сквозь форму и загар на молодого человека под ней. Это был Фэйрчайлд - его старый спарринг-партнер по Кембриджскому Союзу, - уставившийся на Мунго с крайним изумлением.

‘Вы далеко уехали из Кембриджа, - сказал Мунго.

‘И вы тоже.’

Фэйрчайлд шагнул вперед и пожал ему руку.

‘Я назначен младшим лейтенантом на борт "Фантома". - Мы направляемся в Африку, чтобы ловить работорговцев. Я думал, вы вернулись в Виргинию.’

- Я так и сделал. Возникла проблема с моим наследством. - Мунго понизил голос. - ‘Я был бы вам очень признателен, если бы вы забыли имя Мунго Сент-Джон. Здесь я -Томас Синклер.’

‘На каком вы корабле?’

- "Черный Ястреб".

Радость от их встречи исчезла с лица Фэйрчайлда.

‘Но . . . вы знаете, кто он такой?’

‘Торговое судно.’

Фэйрчайлд наклонился ближе. - Черт бы тебя побрал, Сент-Джон ... Синклер ... кем бы ты там ни прикидывался. Я слишком хорошо тебя знаю. Не валяй дурака – это тебе не идет.’

‘Мы везем одежду и оружие в Африку, - настаивал Мунго.

‘А что еще у него в трюме? Видели ли вы гвозди и доски или большие медные котлы, которые он несет, чтобы приготовить пищу для двух или трех сотен душ, когда они теснятся под палубой? Видели ли вы цепи и кандалы, которые свяжут их?’

‘Вы хотите сказать, что "Черный ястреб" - работорговец?- сказал Мунго, как будто эта идея была совершенно нелепой.

‘Он самый известный работорговец из всех. Фэрчайлд покачал головой. - ‘Я знаю, что вы отстаивали интересы рабов в Англии, но я никогда не думал, что вы запятнаете свои руки самой гнусной торговлей.’

- Работорговля противозаконна’ - напомнил ему Мунго, как будто это делало саму идею невозможной.

‘И если бы закон был соблюден, то никого из нас здесь не было бы. - Фэйрчайлд положил руку на плечо Мунго. - ‘Я знаю, что вы лучше этого человека. Ради всего святого я прошу вас покинуть ваш корабль. Распишитесь на борту "Фантома" – у нас не хватает людей, и я могу поручиться за вас перед капитаном. Человек с вашей силой и решимостью был бы благословением.’

‘Я не могу.’

Фэйрчайлд всмотрелся в лицо Мунго, такое же серьезное и искреннее, как тогда, у почтового ящика в Англии.

‘Если речь идет о вашем наследстве, о доходах, то вам нечего бояться. С захваченных нами кораблей можно получить неплохой приз.’

На мгновение Мунго позволил развлечь себя этой мыслью. Он представил себя в прекрасной синей униформе, ведущего своих людей на палубы невольничьих кораблей. Он представил себе героические портреты в иллюстрированных газетах, сердечные приветствия от таких людей, как Фэйрчайлд.

Потом он увидел лицо Камиллы, и своего отца, и Честера. - Ты не пойдешь против такого человека, имея в кармане всего пол-доллара. Морской офицер мог бы зарабатывать себе на жизнь, но это было бы не то состояние, которое требовалось Мунго, чтобы выкупить Уиндемир. Что бы ему ни понадобилось купить или продать, чего бы это ни стоило, сделка будет стоить того, если она принесет месть за Камиллу и его семью.

‘Это невозможно, - сказал он Фэйрчайлду. - ‘Это курс, на который я настроен.’

Фэйрчайлд отдернул руку, словно обжегся.

- Берегитесь, Мунго Сент-Джон. Вы можете изменить свое имя, но вы не можете избавиться от своей вины. Если вы останетесь на борту "Черного ястреба", то поплывете по пути к черному сердцу проклятия.’

Его слова поразили Мунго с неожиданной силой. В одно мгновение он снова оказался в старой обсерватории Уиндемира, склонившись над телом умирающего раба. Берегись черного сердца и жажды, которая никогда не утоляется. Что видел там старый Мафусаил в предсмертных муках?

Он стряхнул это с себя. Это было не что иное, как рабское суеверие и Мумбо-Юмбо.

- Боюсь, нам суждено всегда быть по разные стороны баррикад, - холодно сказал он.

Фэйрчайлд кивнул. На его лице была печаль, но также и сталь.

‘Будьте осторожным. Это больше не Англия. Здесь дебаты ведутся с оружием и клинками, и результат не решается голосованием. Если "Фантом" снова встретится с вашим кораблем, мы сделаем больше, чем просто прострелим вам нос.’

- Тогда я буду следить за вами.’

Когда пассажиры поднялись на борт, Мунго и Ланахану пришлось покинуть свои каюты. Они находились на том же уровне, что и каюта капитана, и на противоположных сторонах офицерской кают-компании, внутри люка, ведущего на кормовую палубу.

Мунго помог Ланахану и двум другим матросам перенести багаж через лонжеронную палубу в тень кают-компании. Крошечные каюты не могли вместить весь багаж, который привезли пассажиры. Виконт раздумывал, какой из его сундуков следует отправить в трюм, но Изабелла только махнула рукой и сказала - "Подойдет любой из них". Она прошла в каюту правого борта и открыла вентиляционное отверстие, чтобы впустить свежий бриз.

Пока Ланахан ждал решения Афонсо, Мунго проскользнул вслед за Изабель.

‘Я могу вам чем-нибудь помочь? - сказал он по-французски.

- Так уж случилось, что есть. На губах Изабель заиграла улыбка. Она сунула руку в вырез платья и вытащила сложенный листок бумаги. - ‘Я была бы вам очень признательна, если бы вы это взяли.’

Казалось, она хотела сказать что-то еще, но в дверях появился Ланахан и позвал Мунго. Поведение Изабель изменилось. Она взялась за морской сундук, стоявший перед ней, и с силой потянула за медную задвижку, словно та сопротивлялась попыткам открыть ее.

- Вот видишь, - сказала она по-английски. - Она всегда застревает.’

- Позвольте мне, - ответил Мунго. Он сделал вид, что борется, прежде чем отодвинуть щеколду и поднять крышку сундука. - Вот так.’

- Спасибо, - вежливо поблагодарила Изабель.

Мунго вышел на квартердек, сжимая в руке таинственный листок бумаги. На корабле кипела деятельность по подготовке к отплытию - боцман отдавал приказы во всех направлениях, такелажники наверху готовили реи и паруса, матросы на палубе готовили канаты, а капитан просматривал бумаги с таможенным чиновником у кабестана.

Он развернул листок бумаги. Слова, которые она написала, были такими мелкими, что ему пришлось поднести бумагу поближе, чтобы прочесть их. Он узнал строки из книги французских стихов, которую нашел в библиотеке Кембриджа. Они были из стихотворения Марселины Десборд-Вальмор.

Vous demandez si l'Amour rend heureuse / Il le promet, croyez-le, fût-ce un jour.

В вольном переводе это означало: "Ты спросил, приносит ли любовь счастье / это ее обещание, хотя бы на один день".

‘Что это такое? - Подошел Ланахан. Должно быть, он поторопился – его лицо было почти таким же красным, как и волосы. - Дай мне посмотреть.’

Он схватился за записку. Мунго услужливо раскрыл ладонь, как бы давая ему ее взять, но в тот же миг ветер вырвал бумагу из его руки и унес за борт.

‘Ничего особенного, - сказал Мунго. - Просто кое-что нашел в сундуке.’

Лицо Ланахана вспыхнуло подозрением.

‘Я наблюдаю за вами, мистер Синклер, - предупредил он.

Мунго не мог забыть слова, которые написала ему Изабель. Он поймал себя на том, что бормочет их всю ночь, лежа на койке, и его тело напряглось от желания, какого он не испытывал с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать лет. Медальон, висевший у него на шее, тяжело давил на грудь. Почему он чувствовал себя таким обязанным Камилле сейчас, когда это не имело никакого значения для них обоих? Неужели он боится, что может каким-то образом повернуть судьбу против своей мести, взяв другую любовницу, что какая-то бессмертная сила накажет его за предательство ее памяти? Это была нелепая идея. Ничто не могло остановить то, что он сделает с Честером Марионом.

Он был зол на самого себя. Он не понимал, как Изабель сумела проникнуть за его защиту, но не собирался лежать там и мечтать, как подросток. Он встал, вырвал полоску бумаги из вахтенного журнала и торопливо нацарапал по памяти две строчки стихов. Это был ирландский поэт Томас Мур. Он выскочил из своей каюты и просунул его под дверь каюты Изабель.

-"Если желание проклянет нас, то ты и я / будем прокляты в свое удовольствие".

Ну же, по крайней мере, мы можем наслаждаться / некоторым удовольствием для нашего наказания!

После этого он спал ничуть не лучше. На следующее утро он устал и был не в духе. Он избегал смотреть Изабель в глаза, когда она смотрела на него, и внимательно изучал ее, когда она поворачивалась к нему спиной в поисках каких-либо признаков того, что она прочитала его записку. Изабель скромно сидела на квартердеке, читая книгу, и не подавала виду, что вообще его заметила.

Но в тот же день она попросила у него подзорную трубу, чтобы рассмотреть летящую за кораблем морскую птицу. Когда она вернула ее, то он обнаружил еще один клочок бумаги, аккуратно засунутый между двумя секциями трубы. Мунго сделал вид, что ничего не заметил. Но как только он спустился вниз, он вытащил его и жадно прочитал строки.

-"Чтобы познать добродетель, мы должны прежде всего познакомиться с пороком".

В последующие дни Изабель и Мунго обменялись еще несколькими записками, каждая из которых содержала отрывки стихов или прозы, но ничего, что могло бы их опознать, кроме почерка. Мунго наслаждался игрой, подбирая фразы, которые, как он знал, порадуют, позабавят или возмутят Изабель. Иногда он выбирал возвышенные места из поэтов-романтиков, чистые выражения высоких чувств; иногда откровенно плотские строки из маркиза де Сада или графа Рочестера. Ему нравилось смотреть, как розовеет ее горло, когда она их читает – и еще больше нравились стихи, которые она посылала в ответ. Он обнаружил, что она на удивление начитанна.

Поначалу игра его забавляла - отвлекала от рутинной работы на корабле. А потом, как на охоте, это начало овладевать им. Хитрая борьба умов, ликование при передаче записок прямо под носом у Ланахана и Афонсо, риск быть пойманным и возбуждение от погони. Но больше всего он надеялся в конце концов получить приз. Ночью он лежал на своей койке и видел во сне тело Изабель, прижавшееся к нему.

Это начало вторгаться в его обязанности. Однажды, когда он должен был проверять запасы пороха на предмет влажности, Типпу поймал его на том, что он грезит наяву. В другой раз, когда он помогал ставить паруса, он чуть не потерял опору, когда парусину подхватил ветер. Капитан Стерлинг жаловался, что ему требуется больше времени, чем обычно, чтобы определить их положение.

‘Если бы ты не выглядел такИМ чертовски здоровым, - сказал он однажды в своей каюте, - я бы поклялся, что ты болен. Что за дьявол в тебя вселился?’

Мунго знал, что это превратилось в безумное увлечение, отвлекающее его от всего остального. Он не мог позволить этому продолжаться. Но был только один способ вылечить его.

Наконец, он придумал план. Это было рискованно, но могло сработать, если он завербует сообщника. На корабле был только один человек, которому он мог довериться. Он колебался, но когда спросил, было похоже, что Типпу знал, что этот момент настанет.

- Ты забыл девушку в медальоне?- поддразнил он.

Мунго не засмеялся. - Сидение здесь монахом не вернет ее обратно.’

‘Это верно. У каждого человека есть свои потребности. И я видел, как ты смотришь на леди Изабеллу’ - сказал Типпу. - Ты как раскаленное ружье в бою. Если вы не разрядите свой порох в ближайшее время, он взорвется внутри вас.’

Если бы Мунго подумал об этом, то, возможно, задался бы вопросом, кто еще мог заметить его увлечение Изабель. Конечно, Афонсо и Ланахан были бдительны при малейшем намеке на нарушение приличий. Первый помощник капитана привязался к брату Изабель, пользуясь любой возможностью, чтобы снискать расположение их знаменитого пассажира. Но Мунго был слишком занят своим планом, чтобы думать об этом.

- Средняя стража, - сказал Типпу, явно наслаждаясь перспективой одурачить Афонсо и Ланахана, возвращая долг Мунго. - Убедись, что она готова.’

Три вечера спустя, когда пробило полночь, Мунго услышал первый колокол, возвещавший о смене вахты. Он спустил ноги с гамака и поставил подошвы ботинок на истертые деревянные доски. На нижней палубе было так темно, что он едва различал очертания спящих вокруг людей. Он достал из сундука портсигар, нашел трап и поднялся на палубу.

Типпу уже был там. Они направились на корму, ориентируясь по свету нактоуза у руля. Ночь была ясная, но безлунная,черное море бурлило.

‘Все спокойно, - сказал боцман, когда они подошли, затягиваясь трубкой. - Ветер утихает. Я думаю, что Харматтан меняется.’

- Да, - кивнул Типпу. – Я за штурвалом.’

Боцман спустился вниз. Пока Типпу стоял у штурвала, Мунго набил трубку и чиркнул спичкой. Втягивая дым, он изучал звезды. Небо сияло от них, как будто одеяло ночи было натянуто на солнце, а затем проколото десять тысяч раз, впуская потерянный дневной свет. Вблизи экватора звезды выглядели иначе. Ковш висел вверх ногами; Полярная звезда была пятнышком над морем; и новое небо открылось на юге – Скорпион поднимался под Весами, Южный Крест мерцал рядом с Кентавром. Мунго видел эти созвездия в книгах, но никогда так ясно не видел их собственными глазами.

Он представил себе Изабель, лежащую без сна на кровати всего в нескольких ярдах от него, хотя и разделенную досками и бревнами, и почувствовал, как внутри у него что-то шевельнулось.

Когда Типпу позвонил во второй раз, Мунго перегнулся через поручень правого борта. Необычным для торгового судна было то, что "Черный ястреб" имел четыре отверстия, вырезанные в его корпусе, близко к ватерлинии, чтобы обеспечить вентиляцию нижней палубы. В плохую погоду их можно было закрыть, как орудийные порты, но в этих спокойных водах они оставались открытыми, чтобы смягчить жару. Одна из них вела прямо в каюту Изабель, где горел свет.

Он быстро прошел на корму и взял один из свернутых в рулон канатов, которыми команда буксировала лодку или пустую бочку для стрельбы по мишеням. Он крепко привязал канат к основанию поручня правого борта, подогнув его конец так, чтобы в темноте не было видно работы его рук. Он опустил канат в море. Он снова повернулся к штурвалу и стал ждать сигнала Типпу. Это была точка невозврата. Как только он переступит через борт, он будет виновен в том, что покинул свой пост, а это преступление карается поркой или даже лишением звания. Для Типпу, попустительствующего в этом деле и даже не защищенного офицерским званием, это могло обойтись еще дороже.

Гигант пристально посмотрел на пустынную палубу и наклонил ухо, чтобы прислушаться. Убедившись, что поблизости никого нет, он кивнул Мунго. Мунго перекинул ногу через поручень, нащупывая носком ботинка выступающую поверхность вентиляционного люка. При северо-восточном ветре "Черный ястреб" сильно накренился на правый борт; наклон и движение судна значительно усложнили задачу Мунго. Он видел, как под ним вздымается и опускается море. Если он поскользнется, волны мгновенно унесут его прочь.

Под вентиляционным отверстием находилась узкая деревянная доска, опоясывающая корпус. После этого не было ничего, кроме отвесного обрыва в море. Половая доска была такой узкой, что Мунго не знал, смогут ли его ноги зацепиться за нее, но выяснить это можно было только одним способом. Он ухватился одной рукой за канат, а другой - за поручень, затем перекинул другую ногу через край, ища выступ носком ботинка. Как только он это сделал, корабль ударился о большую волну, отчего нос корабля резко накренился вверх, а корпус накренился еще больше. Мунго яростно вцепился в канат, чувствуя, как холодные брызги заливают его зад. Когда корабль снова выровнялся, он взял себя в руки и попробовал снова. На этот раз он нашел тонкую доску.

Мунго подождал, пока корабль откатится в сторону, поднимая борт к небу, затем опустил вторую ногу на выступ и проскользнул через вентиляционное отверстие, удерживая канат, пока его ноги не оказались твердо на палубе внутри каюты. Пол был мокрым от волн, хлеставших в открытое окно.

Изабель ждала его на краю кровати, мерцающий свет свечи на письменном столе освещал ее тело, одетое в ночную рубашку. Она встала и, когда корабль накренился на правый борт, упала в его объятия. Он чувствовал, как ее гибкое тело прижимается к нему, как ее щека прижимается к его щетине, как ее грудь прижимается к его груди. Она повернулась к нему лицом, и он наклонился, чтобы найти ее губы.

Не было никаких сомнений, зачем он пришел. Он принял решение и теперь не раздумывал дважды. Он крепко поцеловал ее, подгоняемый желанием, но она была ему ровней. Она притянула его к себе со свирепой силой. Ее руки нащупали ремень на его брюках и расстегнули пуговицы, затем пальцы скользнули под него. Он был уже полностью возбужден. Когда она сжала его, он чуть не застонал от удовольствия, но вовремя подавил этот звук. Он задрал ее ночную рубашку и ощутил гладкость ее бедер и ягодиц, впадинку на спине. Она подняла руки над головой, чтобы он мог снять рубашку. Прижавшись к нему бедрами, она откинулась назад и обхватила его шею руками. Ее груди были круглыми и полными, с толстыми ареолами и торчащими сосками размером с малину. Он обхватил их ладонями и взял в рот сначала один сосок, потом другой. Она запустила пальцы в его волосы и начала тереться о его бедра, шепча ему на ухо.

‘Возьми меня.’

Они заковыляли к кровати, когда корабль поднялся на волне, и скрип досок заглушил их шаги. Она стянула с него рубашку и брюки, так что Мунго оказался таким же голым, как и она. Она толкнула его на кровать и оседлала в спешке и голоде. Он потянулся к ней, ощупывая мягкую щель между ее ног и направляясь к ней. Она подвинула бедра, чтобы дать ему войти, и коснулась его губ.

- Ш-ш-ш’ - прошептала она. - Мы не должны издавать ни звука.’

Она начала двигаться, медленно двигаясь над ним, затем настойчиво, пока он не почувствовал, что что-то внутри него вот-вот лопнет. Она закрыла глаза и открыла рот, полностью отдаваясь ощущениям. Мунго наблюдал за ней все время, волнуясь при виде ее тела, двигающегося в свете свечей.

Она кончила, содрогнувшись одновременно с ним, и рухнула на него, ее грудь вздымалась, как будто она взбиралась на гору. Она уткнулась носом в изгиб его плеча и откинула волосы с лица.

‘Если я когда-нибудь вернусь домой, то дам всем знать, что европейские мужчины - ничтожные любовники по сравнению с американскими моряками.’

Она провела пальцем по его губам. ‘Мне кажется, ты уже много раз так делал.’ -

Мунго не стал отрицать этого.

Изабель приподнялась на локте. - Женщин было много или только одна? У тебя была невеста? Возлюбленная? Кто-то особенный?’

‘Было много женщин, - сказал Мунго. - И с большинством из них было то же самое. Несколько мгновений удовольствия, которые длились час, день или неделю и служили нам обоим хорошо, а потом ничего.’

Изабель потрогала медальон, который носил Мунго, единственное, что он не снял.

‘Тогда что же это такое?’

‘Талисман.’

Она услышала нотку напряжения в его голосе.

‘Это женщина? - она его дразнила. ‘Неужели ты думаешь, что я буду ревновать?’

- Он принадлежал моей матери.’

- Тогда дай мне посмотреть.’

Она потянула за застежку, но та не поддавалась. Мунго накрыл ее руку своей и решительно отстранил.

- Чей портрет я найду, если открою твое маленькое сердечко? Что бы она сказала, если бы знала, чем мы сейчас занимаемся? Ты любил ее?’

- Любовь - это прием для поэтов, которым больше не о чем писать, - сказал Мунго.

‘Разве Ты не чувствовал этого к своей возлюбленной?’

‘Я не говорил, что у меня есть возлюбленная.’

‘Тебе и не нужно было этого делать. Я чувствую это в каждом мускуле твоего тела. Изабель провела пальцами по волосам на его груди, пока ее рука не остановилась на его сердце. - ‘Я не сомневаюсь, что ты серьезно говоришь о любви. Но я сомневаюсь, что в глубине души ты действительно веришь в это.’

‘Ты понятия не имеешь, что у меня на сердце.’

Она пожала обнаженным плечом. По ее груди пробежала рябь.

‘Это не имеет значения. Мы не девственные любовники. Мы оба знаем, чего хотим.’

‘Да, - согласился Мунго.

Он знал множество женщин, которые могли быть ненасытными в постели, но они всегда приукрашивали свои аппетиты красивым языком любви и ухаживаниями. Он никогда не встречал такой непримиримой женщины, как Изабель. Он был благодарен ей за отсутствие сантиментов. Это заставило его меньше чувствовать, что он предает память Камиллы.

Она заговорила голосом маленькой девочки, фальшивым и насмешливым. -"Ты навсегда останешься со мной?"

Он поцеловал ее в лоб. - "Я могу остаться до четвертого колокола.’

Она думала об этом, пока корабль перекатывался под ними, а пламя свечи плясало над воском. Она одарила его озорной улыбкой и провела пальцами по его волосатой груди к животу и дальше.

- Значит ли это, что у нас есть время сделать это снова?’

Мунго и Изабель часто встречались, когда корабль плыл на юг к Гвинейскому заливу, так же часто, как Мунго и Типпу вместе несли ночную вахту. Днем на палубе Изабель была еще более сдержанна, чем обычно. В своей каюте она вела себя дико. Каким бы авантюрным ни был Мунго, у Изабель были еще более творческие идеи. Она жадно принимала удовольствия и с интересом возвращала их. Когда Мунго начинал уставать, она находила способы стимулировать его, пока не выжимала из него все до последней капли.

Он думал, что связь с Изабель избавит его от лихорадки, охватившей его, и избавит от нежеланной одержимости. На самом деле, это только заставляло его жаждать большего. Каждый день он постоянно думал о том, что хотел бы с ней сделать. Каждая ночь, когда он не мог добраться до ее каюты, казалась ему вечностью.

Он не мог этого понять. Это было всего лишь физическое удовольствие, такое же бессмысленное, как чесотка. Он никогда не был восприимчив к лицемерию, которым страдало остальное общество по поводу союза полов. В Кембридже у него было много женщин, и впоследствии он думал о них не больше, чем о хорошей охоте или хорошей еде. Но Изабель так крепко держала его воображение, что он не мог от нее избавиться.

Была только одна женщина, которая когда-либо так глубоко зарывалась в него. И было легче не думать о ней.

Несмотря на все это, Изабель оставалась непоколебимо не сентиментальной. Там не было никаких разговоров о любви. Хотя Мунго мог обладать ее телом глубокими и сложными способами, ее душа всегда оставалась неуловимой. Но между ними возникла своего рода дружба. В перерывах между любовными утехами они лежали, сплетенные друг с другом, и разговаривали. Она рассказала ему о своей семье и о том мире, который знала - о своем воспитании в Лиссабоне; о годах, проведенных в Париже, когда ее отец был послом при дворе Луи-Филиппа; о путешествиях между Португалией и островом Принца во время пребывания графа на посту губернатора. Куда бы она ни пошла, ее красота делала ее центром внимания, но она чувствовала себя отстраненной от него, посторонней.

Она говорила без обиняков, ничего не скрывая и ни за что не извиняясь. Отец души в ней не чаял, мать умерла, а мачеха была злой ведьмой.

‘А твой брат?- Спросил Мунго.

Она замотала палец в угол простыни, скручивая его до тех пор, пока он не стал тугим, как петля.

‘Он настоящий распутник. Он ведет себя как ханжа, но за этой маской скрывается аппетит, который шокировал бы даже тебя. Женщины, мужчины, девочки, мальчики . . . А если они сопротивляются, он берет их силой.’

Она сидела совершенно неподвижно, ее голос был тихим от волнения. Между ними повис вопрос, и Мунго понял, что должен его задать.

- Даже тебя?’

Изабелла горько рассмеялась. - "Однажды он попытался. Мне было пятнадцать, он был пьян. Я сказала ему, что если он прикоснется ко мне, я отрежу ему член и подарю его королю Франции. После этого он уже не смел прикасаться ко мне. Но мысль о том, что я принадлежу другому мужчине, приводит его в ярость от ревности.’

Мунго вспомнил, что говорил ему Ланахан - Афонсо уже убил трех человек, защищая честь своей сестры.

Изабель перевернулась на другой бок. - Мне надоело говорить о себе. Расскажи мне свои истории.’

Так Мунго предложил ей взглянуть на жизнь, которую он оставил позади. Он рассказал ей об Уиндемире, праздниках и охоте на лис, радостях сбора урожая и плавании на «Джеймсе».. Он рассказал ей о годах, проведенных в Англии, о том, как достиг совершеннолетия в Итоне, а затем вернулся учиться в Кембридж после сезона в Виргинии. Изабелла слушала с интересом, но в ее глазах читалось озорство.

‘Каково это - владеть рабом, владеть другим человеком? Это заставляет тебя чувствовать себя сильным?’

- Это ощущение . . . Мунго пожал плечами. - ‘Нормально.’

- Думаю, мне бы это понравилось. Чтобы человек был полностью под моим контролем. - Она нахмурилась. - А может быть, ты вообще не считаешь черных людьми.’

Мунго вспомнил, как сидел на коленях у отца в Уиндемире, как мальчишкой наблюдал за работой рабов в поле.

- Африканские души - такой же дар Божий, как и души белых людей, - сказал Оливер Мунго. - Они не уступают нам ни по уму, ни по характеру – только по образованию и религии. Если мы и можем чему-то научить их, так это знанию Священных Писаний и поклонению истинному Богу.’

‘Я никогда не видел ни малейшей разницы между черным и белым, - сказал Мунго Изабелле.

- Тогда зачем держать их в рабстве? Почему бы им не быть свободными?’

Другое воспоминание пришло к Мунго гораздо позже предыдущего. Мунго было восемнадцать лет, он только что вернулся из Итона и был самоуверен с тем высокомерием, которое школа внушала своим ученикам.

‘Если ты веришь, что черные души - это дары Божьи, почему бы тебе не освободить их? - он требовал этого от своего отца.

Оливер моргнул. - Я даю им все удобства, какие только могу себе позволить. Они счастливы здесь.’

‘Они все еще рабы.’

‘А если я отпущу их завтра, что с ними будет? Они оказались бы на свободе в обществе, которое не дает им никаких прав, не имея ни средств, ни способности содержать себя. Они умрут с голоду. - Он покачал головой. - Они дети, и, как детям, им нужна твердая рука любящего отца, чтобы направлять их.’

- Но белым детям позволено вырасти и найти свой путь в этом мире. Разве не поэтому вы послали меня в Итон?’

- Это совсем другое дело.’

- Но почему? - Настаивал Мунго, используя тот же безжалостный стиль, которого его оппоненты боялись в Итонском дискуссионном клубе. - Потому что я белый, а они черные?’

‘Нет.’

Внезапная смена курса. - ‘А если я скажу, что хочу жениться на негритянке?’

Оливер рассмеялся. - Это абсурд.’

- Но почему? Разве мы все не равны перед Богом?’

Вздох. - Мир гораздо сложнее, чем это. Ты смотришь на мир горящими глазами юности – я вижу его с ясностью опыта. Вот в чем разница между нами.’

Оливер имел в виду это в добром смысле. Но взгляд, который он получил в ответ от Мунго, заставил его дрожать. Когда его сын стал таким безжалостным?

- Разница между нами в том, - сказал Мунго, - что я честен, а ты лицемер.’

Вспомнив этот разговор сейчас, в каюте Изабель, он почувствовал редкий укол сожаления. Он причинил боль своему отцу, который, в конце концов, был ущербным человеком, пытающимся жить хорошей жизнью.

- Мой отец шел на многие компромиссы, - сказал Мунго Изабель. - ‘Я намерен жить на своих условиях.’

По мере того как дни превращались в недели, а "Черный ястреб" огибал Мыс Пальмас и плыл на восток к заливу Биафра, Мунго все дольше и дольше оставался с Изабелль во время вахты. Четвертый колокол стал пятым, затем шестым и седьмым. Типпу принял эти изменения без возражений, но риск быть обнаруженными возрос. Бывали случаи, когда они слышали шаги за дверью Изабель и следили за ручкой, боясь, что та может повернуться. Насколько Мунго знал, у Изабель был единственный ключ от замка. Но всегда оставался шанс, что капитан Стерлинг сохранил копию для себя. Каждый раз, когда шаги затихали вдали, они спешили закончить свои дела, прежде чем Мунго вылезал из вентиляционного люка и поднимался по лестнице на палубу, пряча канат у кормового поручня.

Промокший канат был единственным свидетельством их романа, оставшимся в живых после этой ночи, если не считать пота Мунго на простынях Изабель и запаха ее духов в его одежде. К восходу солнца Мунго и Типпу уже спали в своих гамаках, а Изабель осталась одна в своей каюте. Насколько им было известно, ни Афонсо, ни капитан Стерлинг, ни кто-либо из команды ничего не подозревали.

Стук в дверь доказал, что они ошибались. Час был поздний, рассветный свет уже проникал через вентиляционное отверстие. Изабель лежала обнаженная в объятиях Мунго,когда вдруг снаружи раздались два резких удара. Изабель и Мунго застыли в молчании, гадая, не подслушал ли кто-нибудь тихие крики, которые Изабель издавала в самый разгар наслаждения.

Мунго позволил себе надеяться, что ослышался. Шум корабля был слышен повсюду - стон бревен и скрип натянутых канатов, хлопанье не совсем полных парусов, свист ветра на реях и звон посуды на камбузе. Но через минуту он услышал скрип половицы под ногами и второй стук в дверь.

- Изабелла, - сказал Афонсо, - Я слышал, как ты кричала. Что-нибудь случилось?’

Изабелла приложила палец к губам Мунго. Она тихонько застонала, словно очнувшись ото сна.

- Афонсо?- сказала она. ‘Это ты?’

‘С тобой все в порядке?- ответил виконт. - ‘Тебе что, приснился сон?’

- Сон?- Изабелла помолчала. - ‘Да, совершенно верно. Мне снился сон. Это снова была мама. Я тебя разбудила?’

- Нет, это был крик с верхушки мачты. Дозорный заметил Остров Принца. Не хочешь ли присоединиться ко мне?’

Изабель взглянула на Мунго. - Он кивнул головой.

- Прогулка освежила бы меня, но мне нужно одеться.’

‘Конечно. Я подожду в своей каюте.’

Как только они услышали, что виконт удалился, Мунго беззвучно накинул на себя одежду и поцеловал Изабель. Протянув руку через вентиляционное отверстие, он взял канат и проскользнул в отверстие. Он слышал свист корабля, рассекающего воду, треск парусов, хлопающих на ветру. В Гвинейском заливе ветер стал капризным, иногда он дул с континента на север, иногда с востока или юга. Дважды он приводил их в состояние штиля - в первый раз на шесть часов, а потом и на целый день. В это утро ветер был ровнее, но все еще слабый, чуть выше семи узлов.

Поверхность океана была гладкой, нарушаемой только западной зыбью. Когда корабль качнуло влево, Мунго вскарабкался на подоконник и ухватился за перила, крепко держась за них, пока корабль откатывался назад и гравитация давила на него. Он поставил ногу на доску под перилами и подтянулся всем телом вверх. Он был так сосредоточен на том, чтобы удержаться на ногах, что не заметил темную фигуру, ожидавшую его на палубе, и клинок, балансирующий в его руке.

- Странное время для осмотра корпуса, - проскрежетал голос Ланахана. Каждое слово звенело триумфом.

Мунго замер, переводя взгляд с ненавистного лица первого помощника на сверкающую саблю, которую тот держал в руке, а затем на Типпу, стоявшего у штурвала с выражением бессильного гнева на лице. Инстинкт подсказывал Мунго, что надо драться. Его рука все еще лежала на канате. Он мог бы накинуть лассо на запястье первого помощника, выбить саблю и сбросить Ланахана за борт. После этого он мог заявить, что первый помощник был пьян и упал за борт. Типпу готов был бы поклясться, что это правда.

Потом Мунго увидел остальных. У мачты стояла кучка матросов - Мунго знал, что они верны первому помощнику. Все были вооружены, с пистолетами, направленными на Типпу и Мунго.

Мунго переосмыслил свой план.

‘Вы хотели проткнуть меня насквозь или застрелить? - небрежно спросил он.

Ланахан рассмеялся. - ‘Это было бы слишком милосердно.- Он говорил с Типпу. - Мастер канонир, позвоните в колокол, а потом пойдемте со мной вниз. Вы оба будете отвечать перед капитаном.’

Прогулка до каюты Стерлинга была похожа на марш к виселице - Типпу пошел первым, за ним Мунго и, наконец, первый помощник, ткнув Мунго в спину острием сабли. Капитан открыл дверь, одетый в белую рубашку и черные брюки, его волосы были только что смазаны маслом. Он уставился на Мунго с мрачным выражением лица и молча принял их.

Изабель сидела на кожаной скамье в ногах капитанской кровати. На ней было фиолетовое утреннее платье, волосы собраны в небрежный пучок. Брат стоял рядом с ней, держа ее за плечо. Когда она увидела Мунго, ее губы слегка приоткрылись, словно извиняясь, но в миндалевидных глазах не было и следа сожаления. Ее спина была прямой, а руки чопорно лежали на коленях. Она выглядела царственно, как принцесса. Виконт посмотрел на Мунго с такой яростью и презрением, что его глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

Капитан Стерлинг сел в свое кресло, позолоченные края которого и бархатная подушка напомнили Мунго трон.

- Мистер Ланахан, - сказал он. - Предъявите обвинения, пожалуйста.’

Заговорил первый помощник. - В отношении мистера Синклера - нарушение служебных обязанностей, угроза экипажу и безнравственное нападение на пассажира. Что же касается мистера Типпу, то он пренебрег своим долгом и вступил в сговор с Синклером при нападении на пассажира.’

‘На основании каких доказательств? - Спросил Стерлинг.

Ланахан выложил его. - Две недели назад матрос Келлер сообщил мне, что мистер Синклер заменил мистера Келлера в средней вахте. Я навел справки среди членов экипажа и узнал, что были сделаны и другие замены, всегда для того, чтобы поставить второго помощника со старшим канониром в среднюю вахту. Я заподозрил неладное и занялся расследованием, заручившись помощью виконта да Круса. Четыре раза я наблюдал за мачтовой палубой под покровом темноты и видел, как мистер Типпу один стоял у штурвала, а второй помощник покинул свой пост. Однако только сегодня вечером мои подозрения подтвердились. Мистер Синклер имеет тайную связь с леди Изабеллой. Виконт собственными ушами слышал звуки их свидания, и я был на палубе, когда второй помощник поднялся по канату, которым он пользовался, чтобы добраться до ее каюты.’

Капитан Стерлинг повернулся к Афонсо. - ‘Вы можете это подтвердить?’

Виконт кивнул. - Синклер - это змея. Он воспользовался слабостями моей сестры и навлек бесчестье на мой дом.’

Изабель сбросила руку Афонсо со своего плеча и встала.

‘Ты можешь сомневаться в моих суждениях, брат, но не смей обвинять меня в слабости. Мистер Синклер не сделал ничего, чтобы соблазнить меня. Он показал себя джентльменом во всех наших встречах.’

- Твой разум не был твоим собственным. Ты позволила своим чувствам взять верх над здравым смыслом.’

‘Я никогда не позволяю своим чувствам влиять на мои суждения.’

Стерлинг поднял руку. - ‘Как капитан этого корабля, я забочусь не о том, чтобы леди выбрала себе компанию, а только о дисциплине моей команды. Мистер Синклер, что вы можете сказать в свое оправдание?’

Мунго задумался. Стерлинг был не из тех, кого можно поколебать заверениями в невиновности или мольбами о пощаде, а Мунго был не из тех, кто способен их дать.

‘Я не оправдываюсь.’

Стерлинг кивнул. - Тогда твое наказание решено. Сорок ударов плетью и понижение в звании до матроса. Для Типпу - двадцать плетей. Чтобы сохранить доброе имя леди, наказание будет во время вахты.’

‘И это все? - Афонсо был в ярости. - Честь моей семьи была смертельно оскорблена. Грехи, совершенные этими людьми, непростительны. Наказанием должна быть смерть.’

‘Это мой корабль, и моя власть абсолютна, - холодно ответил Стерлинг. Он взглянул на Изабель. - Поскольку леди призналась, что поощряла свой роман с мистером Синклером, обвинение в нападении на пассажира не имеет под собой оснований. Эти люди наказаны исключительно за то, что подвергли опасности мой корабль.’

Это только еще больше разозлило Афонсо. - Моя семья инвестирует в это судно. Если вы не накажете этих людей, я поговорю об этом с моим отцом. Он никогда больше не будет иметь с тобой дела.’

‘И ты расскажешь нашему отцу, что именно сделал мистер Синклер, чтобы опозорить меня?- сказала Изабель. Ее голос был совершенно спокоен, но Мунго снова заметил озорной блеск в ее глазах. - Ты должен был защищать меня. Ты не останетешься безнаказанным, если станет известно, что честь его дочери не так уж невредима, как он думал.’

Какое-то мгновение Афонсо недоверчиво смотрел на нее. Затем его челюсти сжались.

‘Я не могу принять это, - сказал он Синклеру. - ‘На море от меня могут потребовать, чтобы я подчинился вашему решению, но на суше у вас нет никакой власти. Я вызываю Мистера Синклера на дуэль.’

Его слова повисли в воздухе каюты. Стерлинг посмотрел на Мунго.

‘Что скажете, мистер Синклер?’

‘Я хотел бы знать, что эта дама думает обо всех этих попытках присвоить себе ее честь, - сказал Мунго.

Все взгляды обратились к Изабель. Столкнувшись с битвой между братом и любовником, поставив на карту свою репутацию, она могла бы разрыдаться или умолять о мире. Но что бы ни было в ее сердце, миндалевидные глаза ничего не выдавали.

‘Мне не нужен мужчина, чтобы защитить мою честь, - сказала она. - ‘Но если ты хочешь доказать свою мужественность насилием, делай, что хочешь.’

Мунго посмотрел на Афонсо надменным взглядом и презрительной ухмылкой.

- Тогда я принимаю вызов.’

***

Столицей острова Принца был Санто-Антониу, маленький городок, в котором было замечательное количество роскошных особняков. Маленькие лодки теснились в гавани, достаточно большие, как полагал Мунго, чтобы совершить короткое путешествие к африканскому материку и плыть по запутанным дельтам рек вне досягаемости британских патрулей работорговцев.

На почтительном расстоянии от города лежала уединенная бухта-полумесяц бледно-белого песка, обрамляющий каплевидный залив, окаймленный кофейными плантациями. Именно здесь, через два дня после прибытия "Черного Ястреба" на остров, к берегу причалил баркас с Мунго Сент-Джоном, Стерлингом, Типпу, Ланаханом и судовым врачом.

Переговоры об условиях были короткими. На совещании в каюте Стерлинга секунданты - Ланахан для Афонсо и Типпу для Мунго - без труда договорились об оружии.

- Шпаги, - объявил Типпу.

Как человек, принявший вызов, это было решение Мунго, но совершенно очевидно, что Ланахан ожидал совсем другого. Он полагал, что Мунго скорее рискнет получить пулю, чем сразится с таким искусным фехтовальщиком, как Афонсо. Он не знал, что Мунго занимался фехтованием с первых дней учебы в Итоне. Он предпочитал французскую рапиру, или флерет, за ее легкий вес и идеальный баланс, но он и его друзья экспериментировали со всем, от более тяжелых военных сабель до более острых "придворных мечей", которые вдохновляли морскую саблю.

Выбор понравился и Стерлингу, который не скрывал своего отвращения к этому поединку. Честь может быть удовлетворена с меньшим ущербом, чем если бы речь шла о пистолетах.

- Победитель будет объявлен при виде первой крови, - предложил он.

- Виконт да Круз не заинтересован в символической победе, - напыщенно заявил Ланахан. Он ухватился за возможность стать секундантом Афонсу и еще больше снискать расположение виконта. - ‘Мы будем сражаться до тех пор, пока один человек не попросит пощады или не получит такую серьезную рану, что не сможет продолжать.- Насмешка над Типпу. - Если мистер Синклер готов пойти на такой риск.’

Типпу оскалил зубы. - ‘Для него это не проблема.’

Теперь Мунго стоял на берегу острова Принца. Он был одет так, как обычно одеваелся на палубе - рукава рубашки расстегнуты на манжетах и откинуты назад, штанины брюк закатаны до икр, ноги босые. Он проверил равновесие клинка, которым снабдил его Стерлинг. Он был сделан для дуэли, с длинным, тонким лезвием, заточенным с обеих сторон, и широкой гардой, защищающей пальцы, а также запястья.

За кофейными полями Мунго услышал отдаленный звон церковного колокола, пробившего восемь. В этот самый момент на дороге, ведущей из города, появилась небольшая процессия. Афонсу ехал впереди, одетый в алый сюртук, сапоги для верховой езды и тонкую шелковую рубашку, верхом на вороном коне. Полдюжины солдат сопровождали его, а за ними четверо лоснящихся рабов несли парчовый паланкин. Там, совершенно спокойно, несмотря на покачивание стула, сидела Изабель.

Мунго не разговаривал с ней с тех пор, как стало известно об их романе. Афонсо едва не заточил ее в каюте, а Мунго - под палубой. Теперь их взгляды встретились на другом конце пляжа.

‘Тебе не следовало приходить, - сказал Мунго. - Это может тебя расстроить.’

Изабель посмотрела на брата. Он спешился и взял свое оружие. Лезвие жужжало, когда он делал резкие, отработанные удары в воздухе.

‘Твое горе может быть еще сильнее, - сказала Изабель.

Рабы поставили ее кресло в тени пальмы. Секунданты и хирург присоединились к ней, а солдаты выстроились чуть поодаль. Изабель подняла руку в перчатке и коснулась мягкого места у основания шеи, затем позволила пальцам опуститься между грудей. Мунго улыбнулся, затем сосредоточился на своем противнике, стоящем в десяти футах от него на песке. Афонсо снял сюртук. Его рубашка развевалась на ветру с океана, белые брюки и начищенные черные сапоги блестели в лучах утреннего солнца.

Капитан Стерлинг стоял между ними с суровым лицом. Он проверил, готовы ли оба участника, затем поднял носовой платок.

‘Вы можете продолжать.’

Он отступил назад, позволив платку упасть на песок. Мунго протянул сверкающее лезвие, направив острие на среднюю пуговицу на груди виконта.

‘Я не хочу причинять вам вреда, - крикнул он. - ‘Но если вы настаиваете на том, чтобы этот вопрос остался между нами, то будьте осторожны. Я не дам вам пощады.’

Глаза Афонсо потемнели. - ‘Я пропитаю землю твоей кровью.’

‘Пусть будет так, - ответил Мунго. - En garde!’

Виконт заложил свободную руку за спину и согнул колени, готовясь к бою. Мунго сделал то же самое. Они начали кружить друг вокруг друга, их клинки сверкали в косом свете, оценивая друг друга. Мунго заметил, как в глазах Афонсо мелькнуло удивление, когда он заметил точные, натренированные движения Мунго. Он ожидал увидеть неуклюжего матроса, размахивающего своим оружием, как страховочной булавкой.

Удар был нанесен с такой скоростью, что Мунго едва не потерял бдительность. Его спас инстинкт, и он парировал удар сверху вниз, затем прыгнул в просвет, ударив виконта в плечо. Афонсо вывернулся и нанес удар наотмашь, так близко от уха Мунго, что тот услышал песню клинка, когда тот пролетел мимо. Мунго отскочил в сторону и нанес еще один мощный удар в плечо виконта. Афонсо отскочил назад, но удар не достиг цели, а затем он сам сделал выпад вперед, который Мунго парировал.

Поскольку на состязание не было ограничения по времени, единственными ограничениями, с которыми они столкнулись, были сила, выносливость и мужество. Мунго ждал, сохраняя энергию. Он отступил так, что Афонсо пришлось броситься на него, уклоняясь от атак без ответа. Эта стратегия привела Афонсо в еще большую ярость. Он ожидал быстрой и легкой победы, почти по праву. Способность Мунго затягивать бой оскорбляла его превосходство.

Афонсу стало не по себе. Он рубил, резал, колол и размахивал с такой силой, что лицо его покраснело. Мунго приплясывал на носках по песку, ожидая открытия, которое, как он знал, должно было произойти.

Афонсо слегка опустил кончик шпаги, так как запястье его устало, и Мунго бросился вперед, нанеся прямой удар, который попал противнику в щеку и оставил след яркой крови. Афонсо выругался и ощупал рану свободной рукой, недоверчиво глядя на свои алые пальцы.

- Ах ты, маленький таракан’ - сказал он, рассекая воздух там, где только что был Мунго, страшным косым ударом. - Перестань скакать и дерись как мужчина.’

- Вот так?’

Мунго прыгнул вперед, ударил Афонсо в лицо и поднял руку противника со шпагой выше. Без всякого предупреждения Мунго упал на колени и ударил виконта клинком под ребра,рассекая ему бок. Афонсо вскрикнул, схватившись за рану, и Мунго нанес еще один удар, ударив виконта в плечо.

В любом другом поединке на шпагах это были бы смертельные раны. Но Афонсо да Крус отреагировал как одержимый. Когда его рука с клинком обмякла, он схватил оружие свободной рукой и бросился на Мунго. Мунго отпрыгнул назад за долю секунды до того, как лезвие рассекло бы его щеку. На красивом лице виконта застыла маска боли, но он не смягчился. Он набросился на Мунго с новой силой, рубя и нанося удары с силой, которая казалась сверхъестественной.

Он вложил весь свой вес в широкий горизонтальный разрез, словно намереваясь оторвать туловище Мунго от его ног. Мунго быстро отступил назад, но его нога зацепилась за кусок плавника, зарытого прямо под поверхностью песка, и он споткнулся. Вытянув руки для равновесия, он ослабил хватку на шпаге. Афонсо поймал клинок в самый разгар удара и выбил его из руки Мунго. Он пронесся по воздуху и приземлился у кромки воды.

Потеря оружия ошеломила Мунго. Прошли годы с тех пор, как он в последний раз выпускал из рук оружие в разгар схватки. Афонсу воспользовался этим в полной мере. Он уперся ногами и превратил клинок в копье, направив острие в сердце Мунго.

Мунго бросился на землю, вышибая воздух из легких и набивая рот песком. Смертоносный удар просвистел над его головой, промахнувшись менее чем на дюйм. Когда Афонсо собрался для нового удара, Мунго отполз в сторону и бросился к своему упавшему клинку. Он приземлился в цепе из конечностей, но его пальцы вцепились в рукоять, когда виконт опустил клинок в резком ударе. Мунго вывернул клинок, чтобы отразить удар, и, используя силу запястья, метнул шпагу в лицо Афонсо, надеясь отбросить противника назад и дать себе время подняться на ноги. Он был потрясен, когда из носа Афонсо вырвался гейзер крови. Кончик его клинка рассек кожу и хрящи, обнажив полоску белой кости.

Афонсо взвыл и отскочил назад, едва не споткнувшись о собственные ноги. Кровь заливала его бороду, капала с подбородка, и он изо всех сил пытался остановить ее лацканом пиджака.сюртука.

- Стой!- воскликнул Стерлинг. - Этого достаточно!’

Афонсо не обратил на него внимания. Рыча и истекая кровью, он стряхнул с себя боль и снова бросился на Мунго.

Если бы он был в здравом уме, то никогда не нанес бы Мунго такого дикого удара наотмашь. Инерция движения оставила верхнюю часть его тела широко открытой для контрудара. Мунго воспользовался своим шансом, не задумываясь, так быстро, что Афонсо даже не заметил, как это произошло. Первое, что он понял, это когда посмотрел на свой живот и увидел клинок Мунго, торчащий из него почти по самую рукоять.

Пальцы Афонсо ослабили хватку на рукояти шпаги. Он смотрел, как Мунго положил руку ему на грудь и вытащил клинок. Мир превратился в размытое пятно, и он рухнул на песок.

Хирург бросился к Афонсо. Он попытался залечить раны, но кровь хлынула потоком. Он пощупал пульс и мрачно покачал головой.

- Он не выживет.’

Мунго отступил назад и поднял оружие, тяжело дыша. Его рубашка была мокрой от пота и забрызгана кровью Афонсо. Он взглянул на Изабель. Она не двигалась в течение всего боя; даже сейчас, когда ее брат истекал кровью на песке, она не подошла к нему. Ее миндалевидные глаза были бесстрастны и непроницаемы.

Мунго повернулся к Ланахану. - Полагаю, поскольку виконт не может говорить за себя, он уступает?’

Из горла Ланахана вырвалось низкое рычание. У него был такой вид, словно он сам хотел бы продолжить бой, если бы это позволяли правила. Он не мог заставить себя произнести эти слова.

- Хватит! - рявкнул Стерлинг. - "С этим покончено. Нам пора уходить".

Солдаты, наблюдавшие за этим зрелищем, бежали по песку, держа оружие наготове. Мунго встал на ноги и занес клинок, но Стерлинг схватил его за руку и потащил прочь.

‘Мы находимся на суверенной территории Португалии, и губернатор – если вы забыли – отец человека, которого вы только что убили.’

Он потащил Мунго вниз по пляжу, туда, где баркас покачивался на волнах прибоя. Команда, готовая к неприятностям, уже сидела на веслах и отчаливала. Мунго пришлось глубоко войти в воду, чтобы догнать их. Измученный борьбой, он, возможно, и не сумел бы подтянуться, но могучий рывок Типпу сзади поднял его над планширем и погрузил в лодку. Типпу последовал за ним. Как только все люди "Черного Ястреба" оказались внутри, лодка отплыла.

Мунго оглянулся. Солдаты выстроились у кромки воды, но у них были только пистолеты. Несколько выстрелов, которые они сделали, не долетели до баркаса. Дальше по берегу рабы заворачивали тело Афонсо в простыню.

За ними стояла ИзабелЬ. Она поднялась с кресла и смотрела вслед баркасу. Ее распущенные волосы свободно развевались на ветру; пальмовые листья отбрасывали на лицо колеблющиеся тени. Невозможно было понять, о чем она думает.

Мунго отвернулся и постарался выбросить ее из головы. Так много всего произошло между ними – она пробудила в нем чувства, в которых он едва осмеливался признаться. Теперь, по всей вероятности, он никогда больше ее не увидит.

Так будет лучше, сказал он себе. Он не мог позволить ничему притупить свою жажду мести.

***

Жжение было похоже на горячий пепел на коже Камиллы, но его жар исходил изнутри ее тела, как будто кто-то поджег воздух в ее легких. Она слышала, как тяжело дышит, отчаянно пытаясь утолить жажду, но воды нигде не было. Вокруг нее был серый свет и темные тени. Она услышала что-то похожее на человеческие голоса, старуху и затем молодого человека. Они показались ей знакомыми, но она не могла вспомнить, где именно. Она открыла рот и попыталась заговорить, но слова застряли у нее в горле. Снова и снова она пыталась произнести их, но слова застревали в горле. Наконец сопротивление ослабло,и слова вырвались наружу. Она слышала их, но не могла понять их смысла.

Она проснулась с криком в своей постели в Баннерфилде. Кругом было темно. Тупая боль все еще пульсировала глубоко между ее бедер после визита Честера перед сном. Она посмотрела в окно на ночь и попыталась вспомнить слова из сна.

-"Берегись черного сердца и жажды, которая никогда не утоляется".

Это были те самые слова, которые Мафусаил сказал Мунго в обсерватории. Она снова задумалась, что они означают. Она с детства знала, что Мафусаил обладает даром ясновидения – это знали все рабы. Возможно, она унаследовала часть его дара.

Сон заставил ее вспомнить о Мунго. С тех пор как она покинула Уиндемир, не проходило и дня, чтобы она не думала о нем. Он был в ее жизни с самого рождения - на два года старше и всегда опережал ее. Ребенком она ползала за ним, пока он ковылял по дому. Маленькой девочкой она наблюдала, как он лазает по деревьям и плавает в реке, и думала, что никогда не будет такой высокой и сильной. В те дни она была так мала, что даже не понимала, что значит быть рабыней. Она думала о нем как о брате. Они вместе бродили по поместью, неразлучные, как близнецы. Часто они раздевались догола и плыли через ручей к острову, где дед Мунго построил свою обсерваторию. Бенджамин Сент-Джон к тому времени был уже нездоров и редко бывал там. Они превратили его в свой тайный замок, собирая орехи и ягоды для припасов и отбиваясь палками от воображаемых захватчиков.

Позже она удивлялась, что ей позволили быть так близко с Мунго. Когда она станет постарше, то задастся вопросом, не позволил ли Оливер Сент-Джон сделать это просто потому, что это льстило его иллюзиям о себе, доказывая, что он имел в виду то, что говорил, когда утверждал, что относится к своим рабам как к семье. Может быть, даже способ выставить напоказ свои либеральные взгляды перед возмущенными соседями.

Но даже при его владении это, конечно, не могло продолжаться долго. Когда они подросли, Камилла узнала непреложные истины своего существования - черное и белое, раб и хозяин. Пришел учитель и затащил Мунго в классную комнату, а Камиллу отправили работать в прачечную. В обсерваторию они больше не ходили. Но всякий раз, когда Мунго видел ее, он одаривал ее той же самой улыбкой, что и всегда.

Однажды мать Мунго Абигейл послала Камиллу с запиской в соседнее поместье. Она пошла одна, что не было редкостью. Сент-Джоны часто отпускали своих рабов из Уиндемира без сопровождения. Оливер сказал, что это потому, что он доверяет им всегда возвращаться домой. Он, казалось, забыл основную истину – что они вернулись, потому что любой беглец был бы легко пойман.

Камилле было одиннадцать лет, и она была полна важности своего поручения. Она крепко сжала записку, завернув ее в юбку платья, чтобы она не испачкалась по дороге. Она была так поглощена своим поручением, что не заметила других детей, ожидающих ее, пока почти не столкнулась с ними.

Их было пятеро, все белые дети с окрестных плантаций, и все они были крупнее ее. Их предводителем был Люциус Хорниман, угрюмый мальчишка, которого она никогда не видела без леденца во рту. Теперь он сосал один из них.

‘Что у тебя там?- спросил он.

Она присела в реверансе и показала ему письмо. Он не убирался с ее пути. Вместо этого он выхватил листок из ее рук и поднял его так, чтобы она не могла дотянуться, смеясь, когда она прыгнула за ним.

- Пожалуйста, - сказала она. - Миссис Абигейл сказала, что я должна доставить его в целости и сохранности.’

- Тогда у тебя будут неприятности, не так ли?’

Луций протянул ей письмо. Затем, когда она потянулась за ним, он толкнул его ей в грудь так сильно, что она отшатнулась назад. Один из парней подошел к ней сзади. Он выставил ногу, подставляя ей подножку, так что она растянулась на спине.

Мальчики набросились на нее через секунду. Одни держали ее, другие пинали и били ногами. Они были достаточно большими, чтобы их удары причиняли боль, но Камилла не двигалась, чтобы защититься. Что бы они ни сделали, она не должна мстить, она должна вытерпеть это. Как бы ни любил Оливер Сент-Джон хвастаться тем, как хорошо он обращается со своими рабами,она была достаточно взрослой, чтобы понимать, что есть границы, которые нельзя переступать. Черная девушка, ударившая белого ребенка, была непростительна. Это означало бы жестокое наказание.

Наконец детям надоело причинять ей боль.

‘Мы хорошо повеселились, - сказал один из них. - Пойдем порыбачим.’

Луций покачал головой. ‘Я еще не закончил.’

‘А что еще остается делать?’

Луций на мгновение задумался. На его лице появилось новое неприятное выражение.

‘Помнишь того сумасшедшего проповедника, который приехал из Бостона и говорил, что черные и белые - это одно и то же? Тот, которому мой папа устроил взбучку? Что ж, посмотрим, прав ли он.- Он посмотрел на Камиллу. ‘Вставай. Покажи нам, что у тебя под платьем.’

Камилла с трудом поднялась на ноги. Дрожащими пальцами она расшнуровала платье и спустила рукава вниз. Оно упало в пыль у ее ног.

Она была слишком молода, чтобы носить корсет. Она стояла совершенно обнаженная, ее красная кожа сияла на солнце. Мальчишки столпились вокруг,вытаращив глаза. Один протянул руку и ущипнул ее за сосок.

‘У нее еще даже сисек толком нет, - пожаловался он.

Люциус подобрал упавшую ветку и сунул ей между ног. Было больно, но Камилла крепко зажмурилась, чтобы сдержать слезы. Она не доставит им такого удовольствия.

Она наклонилась, чтобы поднять платье,но Люциус стукнул ее по руке веткой.

‘Я с тобой еще не закончил.’

- Убери от нее руки, - раздался голос с вершины насыпи на обочине дороги.

Камилла подняла голову. Там стоял Мунго, позади него сияло солнце, и его белая одежда блестела. С тех пор как он получил бриджи, мать всегда одевала его в белое – идеальные миниатюрные костюмы из белого хлопка и шелка. - Мой маленький ангел, - назызвала его Абигайль, но теперь в его оскале не было ничего ангельского.

‘Мы просто немного повеселились, - сказал Луций. ‘Это ничего не значит.’

Мунго спрыгнул с насыпи на дорогу.

‘Она моя.’

‘Конечно. Но у вас в Уиндемире полно негров. Ты...’

Луций замолчал. Он согнулся пополам, схватившись за лицо, когда кровь потекла сквозь пальцы из носа, который Мунго только что сломал кулаком. Остальные дети уставились на него. Один из них – брат Луция - схватил палку и замахнулся ею на Мунго. Мунго схватил ее в воздухе, вырвал из рук противника и размахнулся с такой силой, что тот перелетел через голову мальчика. Мальчик повернулся и побежал, остальные последовали за ним.

Как только они ушли, Камилла рухнула в объятия Мунго. Это было против всех закованных в железо законов, которые управляли ее жизнью, но Мунго не отвергал ее. Он прижал ее к себе, нежно поглаживая по волосам.

Наконец она вспомнила, кто она такая. Она отстранилась и надела платье, стыдясь самой себя.

- Твой костюм, - сказала она. ‘На нем кровь. Я всю неделю буду в прачечной, чтобы смыть эти пятна.’

Мунго, казалось, не слышал ее. Он протянул руку, погруженный в свои мысли, и завязал шнурки ее платья.

‘Если кто-нибудь снова причинит тебе боль, скажи мне, и я убью его.’

И хотя он улыбался, а это было абсурдно для белого человека говорить рабыне, свирепый взгляд его дымчато-желтых глаз заставил ее поверить ему полностью.

В конце лета он отплыл в Англию и Итон. Его не было пять лет. Сначала Камилла была убита горем,но потом смирилась. Шли годы, и она превратилась в молодую женщину; в Уиндемире было более чем достаточно дел, чтобы занять ее мысли. Но она никогда не забывала Мунго. Иногда она писала ему маленькие записки, старательно переписанные при свечах поздно ночью, когда другие рабы спали. Она знала, что Абигейл не одобрила бы переписку рабыни с ее сыном – даже читать и писать было преступлением для рабыни – поэтому она вставляла их в письма Абигейл, когда та несла их на почту. Конечно, Мунго никогда не мог ответить Камилле, но иногда Абигайл читала вслух отрывок из одного из его писем - "Камилла будет прекрасно смотреться в платьях, которые носит горничная леди Кавендиш" или "Я купался в Темзе; здесь намного холоднее, чем когда я плавал на «Джеймсе» с Камиллой - и Камилла в глубине души знала, что он это сделал для нее.

Жизнь Мунго в Англии казалась такой необычной, что она подумала, узнает ли она его, когда он вернется. Конечно, когда однажды теплым майским вечером карета подъехала к дому, она едва ли это сделала. Он вырос высоким, его неуклюжее подростковое тело наполнилось мускулами, а мощные плечи сужались к тонкой талии. Его волосы были длинными, а кожа сияла новым блеском. Но глаза были все те же, дымчато-желтые с золотыми крапинками.

Все домашние рабы собрались, чтобы приветствовать его возвращение, но он сразу же выбрал ее из толпы. Он на мгновение задержал на ней взгляд, и улыбка тронула его губы, прежде чем он вышел из кареты и обнял свою мать.

В ту ночь Камилла покинула свои покои и прокралась в старую обсерваторию. Она не получила никакого сообщения – просто знала. Мунго уже ждал ее. Он подмел старое здание и наполнил его цветами кизила и свечами из пчелиного воска. Он смазал маслом старый механизм, чтобы открыть раздвижную крышу, так что звезды светили внутрь и наполняли комнату светом.

Он положил руки ей на плечи и пристально посмотрел на нее в свете звезд.

‘Ты выросла, - сказал он и поцеловал ее.

В ту ночь они обнаружили, как именно изменились за прошедшие годы. Они исследовали только что набухшие тела друг друга, упиваясь новизной, открывая наслаждения, которые Камилла никогда не могла себе представить. Когда наступил рассвет, она чуть не плакала, расставаясь с ним. Но на следующий день она нашла цветок кизила, оставленный возле ее коттеджа, и когда она отправилась на остров той ночью, Мунго снова был там.

Мунго потер цветок о ее кожу, затем вдохнул аромат.

‘Это будет нашим сигналом, - сказал он. - В те ночи, когда я смогу прийти, я оставлю цветок на твоем пороге.’

Все это долгое жаркое лето они встречались в обсерватории так часто, как только могли. Шестнадцатилетняя, она проводила свои дни во сне, а ночи в тумане, волнуясь каждый раз, когда возвращалась домой и видела цветок кизила, ожидающий ее.

Конечно, она знала, что это не может продолжаться долго. И все же она была удивлена, как внезапно все закончилось. Однажды утром она вошла в комнату Абигейл, чтобы принести ей завтрак, и застала свою госпожу неподвижно лежащей в постели. Врач сказал, что у нее случился сердечный приступ. В тот день в душе Мунго погас свет, и на него снизошло мрачное настроение. На пороге Камиллы больше не появлялись цветы кизила. Мунго проводил время, сидя в гостиной со стаями одетых в черное родственников или споря с отцом. А потом, как только похороны закончились, ему пора было садиться на корабль, идущий в Кембридж.

В ночь перед его отъездом она в последний раз сходила в обсерваторию. Она ждала, пока ее конечности не окоченели, а луна не начала опускаться, и как раз в тот момент, когда она убедила себя, что он не придет, она услышала шелест ветвей и его знакомый голос, зовущий ее по имени в темноте. Когда она обняла его, он почувствовал себя таким же твердым, как одно из огромных деревьев, парящих вокруг них.

‘Я вернусь за тобой, - прошептал он. - Мы должны быть вместе - всегда.’

- Она покраснела. - Это глупо, - сказала она. - Ты же знаешь, что этого никогда не будет.’

- Все возможно, - настаивал Мунго. - ‘Однажды, когда я был в Лондоне, я видел морского адмирала, который шел под руку с женщиной. Адмирал был пожилой человек, но такой величественный – высокий и прямой, весь в золотых галунах, орденах и медалях. Можно было сказать, что он был великим героем. А женщина в его руке была чернее тебя. - Он схватил ее за руку. - Она не была его любовницей или служанкой. Она была его женой.’

Камилла не могла этого понять. Все, что она могла сказать, было ‘- " Это другая страна.’

Она не стала романтизировать то, что у них могло бы быть. Она не могла забыть, кто она такая, потому что истина жила в каждой поре ее кожи. Она видела это каждый раз, когда ловила свое отражение в одном из больших зеркал Уиндемира. Он был белый, а она черная; он - хозяин, она - рабыня. Какое будущее у них могло быть вместе?

И все же, сколько бы раз она ни говорила себе это, что-то в ее душе всегда отказывалось подчиниться безжалостной логике. Она знала, когда отправляла письмо в Кембридж, когда натирала бумагу лепестками кизила, что Мунго приедет. И она знала, что он вернулся бы за ней снова, если бы Честер не увез ее в Луизиану. Но как он вообще найдет ее здесь?

А ребенок? Она сказала себе, что Мунго будет любить ребенка, потому что это ее ребенок. Но в самых темных уголках своей души, куда она боялась заглянуть, она гадала, не вышибет ли он ей мозги.

Слова Мафусаила, оживленные сном, встревожили ее. Что было в сердце Мунго? Она знала, что в нем есть что-то хорошее - она видела, как он совершал самые благородные и добрые поступки без всякой причины. Но она также видела, что он совершенно бессердечен. Он был подобен солнцу, садящемуся на своем пути - одно и то же лицо, сияющее и согревающее в одно мгновение, суровое и обжигающее в другое. Несмотря на то, что она любила его, она не могла отрицать, что он пугал ее.

И все же он был ее единственной надеждой.

Она опустила босые ноги на деревянный пол и встала. Через окно она слышала крики ночных птиц и стрекотание цикад в дубовой роще, окружавшей особняк Баннерфилд. Спальня была заперта, но замок был старым, а пружина слабой. Некоторое время назад Камилла обнаружила, что при помощи лезвия кухонного ножа, аккуратно вставленное в него, пружина может довольно легко выскочить.

Она бесшумно открыла дверь и выскользнула наружу.

Спускаясь по лестнице, она увидела, как из-под двери кабинета Честера пробивается луч света. Дверь была приоткрыта. Она чуть не потеряла самообладание и не побежала назад, но отчаяние гнало ее вперед. Не смея даже дышать, она опустилась на колени у двери и заглянула в замочную скважину.

Комната была пуста. Честер работал допоздна – она чувствовала запах его сигарного дыма, – но сейчас он ушел. Должно быть, он забыл погасить лампу. Она поспешила внутрь и подошла к столу. У нее не было плана, ею двигали надежда и инстинкт.

Она нашла ручку и бумагу и стала писать так быстро, как только могла.

"Честер Марион отвез меня в местечко под названием Баннерфилд. Это в Луизиане к северу от Батон-Ружа. Пожалуйста, приходи и спаси меня, он подлец".

Она подула на чернила, чтобы высушить их. Но что теперь? Она не могла отослать его в Уиндемир после того, как его новые владельцы сговорились отобрать его у Мунго. Куда могло дойти письмо?

У нее было не так уж много времени. Честер может вернуться в любой момент. Или кто-нибудь из домашних рабов найдет ее. Она знала, что они считают ее незваной гостьей и прогульщицей – они без колебаний выдадут ее Честеру.

Она оглядела комнату в нарастающей панике. На столе лежала стопка писем, которые можно было забрать на следующее утро. Если бы она только знала, какой адрес написать, то могла бы положить туда свою записку. Где же Мунго?

Она уже собиралась сдаться, когда ее внимание привлекло имя на самом верхнем письме. Мистер Амос Рутерфорд, Ричмонд, Виргиния. Она знала это имя - дед Мунго по материнской линии. Он часто бывал в Уиндемире, когда была жива Абигейл Сент-Джон.

Камилла не могла понять, зачем Честер пишет Амосу, но это не имело значения. Амос всегда любил Мунго и знал, как найти его внука. Она вскрыла воск, которым было запечатано письмо Честера, и вложила в него свой листок бумаги. Она прижала большой палец к разбитому воску, чтобы согреть его, и попыталась снова собрать осколки воедино, как делала это много лет назад с письмами Абигейл.

‘Какого черта ты делаешь?’

Дверь распахнулась с таким грохотом, что, должно быть, разбудила весь дом. Там стоял Честер, закутанный в халат.

Как только он увидел ее за своим столом, то тут же перелетел через комнату. Он вырвал письмо у нее из рук, прежде чем она успела спрятать его в кучу, и швырнул ее к стене.

‘Ты это читала?’

Она покачала головой, молясь, чтобы он не открыл его. Если он не найдет записку, которую она оставила, если письмо попадет на почту, то еще есть шанс, что она дойдет до Мунго. Это стоило бы любого наказания.

Он с подозрением оглядел ее, но увидел только рабыню и письмо, которое, казалось, было запечатано. Он не заметил трещины в воске, который она торопливо замазала.

‘В любом случае, я полагаю, ты не умеешь читать.’

Он бросил его обратно на стол. Камилла снова осмелилась вздохнуть. Ее тайна была в безопасности.

Но он бросил его слишком небрежно. Письмо перевесило груду корреспонденции; она опрокинулась, соскользнула со стола и упала на пол.

Воск снова распался. Письмо распахнулось, и в этот момент листок бумаги выпал на пол.

‘Что это такое?’

Честер взял его и быстро прочитал. Его лицо смертельно потемнело.

‘Ты вероломная маленькая шлюха, - прошипел он. - Я недооценил тебя. Ты не только читаешь и пишешь - ты еще и лжешь. Разве я не предупреждал тебя, что сделаю, если ты еще раз произнесешь имя Мунго Сент-Джона? А теперь ты пытаешься привести его сюда?’

Он схватил ее за обе руки и швырнул через всю комнату. Она упала, ушибив руку и ударившись головой о стол. Она вскочила на ноги и посмотрела на дверь, но там уже не было выхода. Появился Гранвилл в сопровождении двух надсмотрщиков за плантациями.

Честер достал сигару из коробки на столе и сунул ее в рот. Он развернул записку Камиллы, подержал ее над пламенем лампы, пока она не загорелась, затем поднес к кончику сигары. Бумага сгорела и рассыпалась в пепел. Он пыхтел сигарой, пока ее кончик не стал горячим, как тлеющий уголек.

Он медленно подошел к ней. На его лице была ярость, но не неконтролируемый гнев. Это была холодная, обдуманная ярость человека, который точно знал, что делает. Он смотрел на нее безжалостно, как на колонку цифр, которая упрямо отказывалась складываться.

- Это для Мунго Сент-Джона.’

Он вынул изо рта сигару и очень медленно прижал ее к ее правой руке. Она закричала в агонии, когда он вонзил ее в ее плоть. Запах обугленной кожи заполнил комнату.

‘А это за то, что ты предала меня.’

Он затянулся сигарой, пока она не загорелась еще жарче, чем обычно, затем дотронулся ею до ее левой руки. Она снова закричала. Каждый раб в доме, должно быть, слышал ее, но никто не пришел. Они знали это лучше.

Честер плюнул ей в лицо.

‘Я сыт по горло этой сукой, - сказал он Гранвиллу. - Выведи ее на улицу и делай с ней что хочешь. А потом повесить ее в назидание остальным.’

Гранвилл быстро двинулся вперед, истекая слюной, как собака, добравшаяся до особенно сочной кости. Он вынул из-за пояса охотничий нож и с жестоким наслаждением повертел его в пальцах.

‘Мы немного повеселимся, прежде чем уложим эту суку.’

- Подожди! - Воскликнула Камилла. Боль от ожогов сигарой была почти невыносимой для нее, но она выдавила слова сквозь сдавленные рыдания. - Если ты убьешь меня, ты убьешь своего собственного ребенка.’

Честер замер. Автоматически его глаза обратились вниз, на ее живот. Не обращая внимания на боль в руках, она расправила ночную рубашку, туго натянув ее на бедрах, чтобы он мог видеть выпуклость. Она все еще была маленькой, но на ее стройном теле безошибочно выпирала.

Его серые глаза, обычно такие неподвижные и безжалостные, внезапно наполнились смятением.

- Моего?’

- А кого же еще?’

Он смотрел на нее так долго, что горящий кончик сигары начал тускнеть. Даже Гранвилл забеспокоился.

- Босс?’

‘Заткнись.’

Честер задышал быстрее, напряженно размышляя. Сигара снова начала светиться. Камилла гадала, не собирается ли он снова наказать ее, не хочет ли он скорее увидеть смерть своего ребенка, чем позволить ей жить.

Честер запрокинул голову и выпустил длинную струю дыма, которая кружила и завихрялась в свете лампы.

- Оставь ее в покое, - приказал он. - Мы отправим ее работать в поле. Может быть, это научит ее послушанию.’

***

От острова Принца "Черный ястреб" шел на юг вдоль побережья, делая восемь узлов на свежем северном ветру. Их целью был Амбриз, торговый пост на полпути между устьем реки Конго и португальским поселением Сен-Поль-де-Лоанда. Из описаний, которые Мунго слышал от Типпу, он знал, что Амбриз был "свободным портом", не подчинявшимся португальскому губернатору в Сен-Поль-де-Лоанда и лишь изредка патрулируемым британцами, которые претендовали на торговые права дальше на север. Независимость Амбриза сделала его центром торговли и магнитом для сомнительных личностей из Европы и Америки – преступников, политических изгнанников, наемников, даже некоторых цыган, – ищущих убежища от светского общества и шанса разбогатеть. По-португальски для них существовало слово "degrados", что означало "отверженные" или "униженные".

В тот же день Стерлинг вызвал Мунго к себе в каюту.

- Садитесь, - сказал капитан, указывая на пару стульев у кормового окна.

Мунго посмотрел сквозь стекло на бирюзовую воду и лес за ней. Он сел напротив Стерлинга, размышляя, не запоздалая ли это расплата за его поединок с Афонсо. С тех пор как они покинули пляж на острове Принца, Стерлинг вел себя так, словно этого инцидента никогда и не было.

И сейчас он об этом не упоминал. - Что вам рассказал Амос Рутерфорд о характере нашего путешествия?’

Мунго вспомнил тот день, когда он вернулся в Уиндемир. Трудно было поверить, что это было всего полгода назад.

‘Он сказал мне, что этот груз принесет мне удачу.’

Стерлинг кивнул. - Мои партнеры очень осторожны. Вот почему наши отношения сохранились и сделали всех нас богатыми. Позвольте мне спросить вас – как вы думаете, что мы делаем в Африке?’

Не было никакого смысла валять дурака. Он догадался об этом еще несколько недель назад. И все же, чтобы произнести это вслух, требовалось определенное напряжение его души – как будто произнесение этих слов вслух сделало бы это реальным и бесповоротным.

‘Я бы предположил, что мы здесь для того, чтобы брать рабов. Мунго поднял бровь. - ‘Если бы, конечно, работорговля не была незаконной.’

‘Вы не согласны с этим?’

На мгновение Мунго снова вернулся к дебатам в Кембридже. "Рабство – это преступление против Бога", - сказал Фэйрчайлд, и Мунго допускал, что это может быть правдой; он не хотел говорить за мысли Бога. Но в реальном мире рабство было фактом жизни. Каждый выдающийся человек в истории Виргинии был рабовладельцем: Джордж Вашингтон, Томас Джефферсон, Джеймс Мэдисон. Этот институт восходит к дням основания Республики, когда первые рабы высадились в Джеймстауне, и еще дальше, к древним временам, определяя отношения между победителями истории и их трофеями. Такие общества, как Южные Штаты, построенные на таких культурах, как табак и хлопок, не могли бы существовать без недорогого источника рабочей силы. Институт рабства обеспечивал этот труд на протяжении многих поколений.

- Я не спорю с рабством.’

- Рабство отличается от работорговли, - резко сказал Стерлинг. - ‘Это разница между убийством человека на войне и втыканием ножа ему в ребра. Один законный и честный, а другой нет, так что я спрошу вас еще раз – у вас есть какие-то проблемы с торговлей?’

Мунго обдумал вопрос. Трансатлантическая работорговля официально прекратилась еще до его рождения, сметенная волной ханжеского негодования. Но Мунго знал его историю. Люди, которые запретили работорговлю в Америке, думали, что они ускоряют отмену самого рабства – что без новых поставок рабов этот институт зачахнет. Фактически, ограничение поставок только сделало рабов, уже находившихся в стране, и детей, которых они рожали, более ценными. Возникла целая индустрия разведения рабов. Богатые люди стали еще богаче, их состояние еще больше, чем раньше, было связано с рабами, которыми они владели. И поэтому цепи, сковывавшие чернокожих в рабстве, стали еще крепче.

Мунго откинулся назад. - ‘Я не буду лицемерить. Если человек счастлив получать прибыль от труда рабов, он не может быть слишком щепетилен в отношении средств, используемых для их порабощения.- Он на мгновение замолчал. - ‘Хотя при прочих равных условиях я бы предпочел, чтобы это было законно.’

Стерлинг стукнул кулаком по столу. ‘На этой земле есть только один закон - закон, который дает власть сильным и богатым над слабыми и бедными.’

Его слова заставили вздрогнуть даже Мунго. Он скрыл свою реакцию. До сих пор беседа велась вполне рационально, два джентльмена разговаривали друг с другом. Но если Мунго даст Стерлингу повод усомниться в своих обязательствах, то он почти не сомневался, что с ним произойдет. Глядя в глаза капитана, Мунго наконец-то разглядел его сущность. Хотя он одевался и говорил как джентльмен, он был хищником, чьим единственным принципом был личный интерес.

На данный момент эти личные интересы совпадали с интересами Мунго.

‘Как мы получим груз?- Спросил Мунго. - Мы сами их поймаем?’

Стерлинг, казалось, немного расслабился. - ‘Вы сами выбираете табак, когда хотите выкурить сигару? В Амбризе живет американский торговец по имени Олкотт Пендлтон. Он крив, как зигзаг молнии. Отведи от него взгляд на секунду, и он снимет с тебя рубашку. Но он говорит по-португальски, он дружен со всеми местными королями, и он может предоставить столько тел, сколько сможет вместить наш трюм.’

Цвет моря сменился с небесно-голубого на грязно-коричневый, волны расширились, а гребни сплющились. Они плыли вдоль берега достаточно близко, чтобы держать его в поле зрения, когда внезапно береговая линия расступилась вдоль скрытого русла реки. Стерлинг стоял у штурвала, пока они приближались, отдавая приказы Ланахану, который передавал их голосом и дудкой. Все те члены экипажа, которые не были заняты другими делами, стояли у поручней с заряженными винтовками в руках, готовые отразить нападение моссоронго – африканских пиратских банд, – которые могли принять "Черный ястреб" за легкую добычу.

Гавань Амбриза представляла собой приливную лагуну к югу от устья реки Логе. Большая часть лагуны была достаточно глубока только для рыбацких лодок и каноэ, а не для парусного судна, как "Черный ястреб", но в бухте рядом с пристанью было достаточно места для корабля, чтобы причалить, и еще два, чтобы встать на якорь. Полгорода, казалось, ждало их на набережной - десятки повозок с мулами, большая группа африканцев в набедренных повязках и лунолицый вождь в племенном головном уборе и разноцветном одеянии.

И один белый человек. Один только цвет кожи выделял бы его из толпы, но он еще больше усиливал впечатление своим платьем - пурпурный сюртук, галстук, цилиндр и позолоченная трость. Это мог быть только тот американец, о котором упоминал Стерлинг, Олкотт Пендлтон. Мунго наблюдал за ним с квартердека, пока корабль боком подходил к причалу.

Спустив трап, Мунго проводил капитана Стерлинга и Типпу на пристань. Стерлинг приветствовал Пендлтона радушной улыбкой и рукопожатием, а затем поклонился африканцу, который оказался сыном местного вождя Маниквитенго с неправдоподобным титулом лорда Хуана Педро Касавубу. Капитан пригласил их обоих выпить по стаканчику кентуккийского бурбона в своей каюте и провел по трюму.

Пендлтон осмотрел их товар. Он пренебрежительно отзывался о ткани и бусах, преуменьшал ценность огнестрельного оружия и жаловался на действия Баконго. Мунго заметил, что его взгляд никогда не останавливается. Его глаза блуждали по окрестностям, словно в поисках опасности; когда моряк случайно ронял ящик с товарами, он прыгал вокруг, как тигр. Крошечный пистолет появился в его руке как по волшебству. Увидев, что угрозы нет, он просто засунул его обратно за пояс и продолжил торговаться со Стерлингом, как ни в чем не бывало.

Пендлтон был невыносимым переговорщиком. Он говорил о вещах, которые были простыми, и обсуждал вопросы, которые должны были быть бесспорными. И все же он не мог сравниться с Арчибальдом Стерлингом. Капитан говорил властно, повышая цену, пока американец не вскинул руки в раздражении и не отвел господина Касавубу в сторону, совещаясь на смеси португальского и киконго. Африканец слушал, не сводя глаз с капитана. Он кивнул и произнес несколько слов. Пендлтон выглядел несчастным. Затем он пожал плечами и протянул руку Стерлингу.

- Его Светлость уступчив. Вы сами заключили сделку. Все ваши торговые товары в обмен на триста девяносто два.’

Денежная единица никогда не упоминалась. Никто не был настолько глуп, чтобы упомянуть, что они вели учет человеческих жизней.

Стерлинг проигнорировал протянутую Пендлтоном руку. - Ничего не будет сделано, пока я их не увижу.’

‘Конечно, - ответил торговец. - Я уверен, что вы будете довольны. Но ваше путешествие было долгим. Давайте отпразднуем сегодня, а завтра я вам покажу.’

По вспышке в глазах Стерлинга Мунго понял, что тот недоволен задержкой. Его манеры заставили его уступить.

- Герибита?- спросил он.

Пендлтон протянул руки. - ‘Для тебя подойдет только самый лучший ром.’

На следующее утро Мунго проснулся от стука молотков в кормовой части трюма, под своей каютой. В Кембридже он был известен своей способностью потреблять огромное количество алкоголя без каких-либо вредных последствий, но сладкий бразильский ликер, который Олкотт Пендлтон принес на борт накануне вечером, затуманил его разум, как ничто другое, что он когда-либо пробовал. Он зарылся головой в подушку, но беспрерывные удары молотов отдавались эхом по койке и посылали острые шипы боли в его череп. Теперь, когда трюм опустел, плотники возились с привезенными ими досками и гвоздями, сооружая невольничьи палубы, где их новый груз можно было разместить как можно более эффективно.

Борясь с головной болью, Мунго скатился с койки и оделся для прогулки по лесу - длинные рукава, прочные бриджи, сапоги, охотничий нож и шляпа для верховой езды. Он поднялся на палубу и застал капитана в обществе старших офицеров и корабельного врача.

‘Как продвигается работа на невольничьих палубах? - Спросил Стерлинг у Ланахана.

Первый помощник бросил взгляд на Мунго и прищурился. После дуэли на Принцевом острове его ненависть к Мунго разгорелась сильнее, чем когда-либо. Только сознание того, что Стерлинг больше не потерпит недисциплинированности среди своих офицеров, держало его в узде.

- Опоры на месте, и первые доски укладываются на носу. Дайте мне три дня, и я подготовлю его к погрузке.’

Стерлинг кивнул. - Пендлтон говорит, что набеги этой весной принесли свои плоды. Он утверждает, что на его фактории выше по реке работает более девятисот негров. Я беру с собой доктора Монтгомери и Синклера, чтобы провести осмотр, и намереваюсь вернуться к закату. Мистер Ланахан, вы будете командовать в мое отсутствие. Бросьте якорь в лагуне и следите за пиратами. Я разрешаю вам стрелять в любого, кто подойдет слишком близко.’

Мужчины вернулись к своим обязанностям. Капитан открыл ящик с оружием за штурвалом и извлек оттуда две миссисипские винтовки и кремневый пистолет. Он передал пистолет Мунго, затем передал ему и винтовки.

- Обычно я отдаю их носильщикам, - сказал капитан, - но я не доверяю ни одному из негров Пендлтона, чтобы защитить нас.’

Мунго ухватился за поручни и последовал за Стерлингом и Монтгомери вниз по сходням к причалу, где их ждал Пендлтон. Американец был одет в костюм, более подходящий для Нью-Йоркской гостиной, чем для путешествия на каноэ вверх по реке Ложе, с шелковым галстуком и бриллиантовыми запонками в манжетах. Он сердечно приветствовал их, выглядя ничуть не хуже после того, как накануне вечером выпил в капитанской каюте полторы бутылки "Герибиты". Позади него восходящее солнце висело в небе, как огненный шар. Мунго почувствовал, как по шее побежали струйки пота, и прикрыл глаза от яркого света, стараясь не обращать внимания на пульсирующую головную боль.

Как только они оказались на пристани, Ланахан приказал поднять сходни и спустить канаты. Катер Пендлтона доставил их вдоль южного берега реки к мелководью, где их ждали каноэ. Каждая лодка была вырублена из цельного ствола и обслуживалась людьми племени Баконго в набедренных повязках, с веслами или мушкетами в руках. Поднимаясь на борт, Мунго внимательно разглядывал их, ища в их лицах намек на обман. Африканцы отвели глаза и оттолкнули лодки от берега, их кожа блестела от пота.

Они подхватили гребки певучим напевом, который перенес Мунго обратно в Уиндемир, где рабы пели в полях, собирая урожай табака. Потом он подумал о Камилле и Честере Марионе, и воспоминания помрачнели. Он уставился вдаль, его палец рефлекторно сжимался и разжимался на спусковом крючке винтовки.

Он учуял запах бараков еще до того, как увидел их. Сначала это был всего лишь дух гниения, доносящийся с подветренной стороны на ветру. Зловоние усиливалось, пока сам воздух не стал казаться зараженным разложением. Затем раздались крики, пронзительные и человеческие, хотя Мунго не мог сказать, мужские или женские. Он взглянул на Стерлинга.

‘Они находятся под атакой?’

- Утренняя дисциплина, - сказал Стерлинг. - Это держит Кваши в узде.’

За поворотом реки люди племени Баконго высадили каноэ на грязный берег, усыпанный плавниками, и повели их по извилистой тропинке между нависшими деревьями, где слышалось пение птиц. Когда они шли под тенью навеса, Мунго увидел обезьяну, которая смотрела на него белыми глазами. Она испуганно отпрянула и скрылась в переплетении ветвей.

Деревья уступили место поляне из затвердевшей глины, усеянной пучками травы. Запах ударил Мунго, как удар в лицо. Зловонная атмосфера немытых тел и экскрементов была настолько невыносимой, что его чуть не вырвало. Он сглотнул и напряг мышцы живота, когда увидел это зрелище.

Фактория Пендлтона была размером с деревню, по меньшей мере дюжина бараков стояла по кругу вокруг центральной площади, где мускулистый метис с желтой кожей хлестал группу рабов, привязанных к столбам. Бараки были сделаны из крепких свай, вбитых в землю и связанных вместе с бамбуком, чтобы создать баррикаду. Крыши были покрыты соломой, а полы выложены грубо отесанными досками. Сотни и сотни африканцев теснились внутри деревянных укреплений. Стражники-метисы с винтовками расхаживали по опушке леса.

Тела рабов были обнажены и смазаны маслом, отчего казалось, что их кожа светится здоровьем. Взрослые стояли, тесно прижавшись друг к другу, спереди к спине, и были прикованы цепями за шею рядами внутри бараков, в то время как дети были расположены плечом к плечу и коленями к груди вокруг внешних стен. Полы были покрыты сточными водами. Некоторые взрослые стонали. Некоторые вопили на незнакомом языке. Большинство из них стояли молча.

Они повернули головы, когда Мунго и остальные вышли из леса, более тысячи глаз были отвлечены от "утренней дисциплины", происходившей у столбов для битья на площади. Глаза рабов впились в Мунго, как кинжалы, беззвучно обвиняя его. Его шаги стали свинцовыми, в горле пересохло, несмотря на влажность воздуха. Он попытался оторвать от них взгляд, но куда еще он мог смотреть? Их глаза были устремлены на него, любопытство смешивалось с ужасом, гнев - с печалью и непониманием.

Он вышел на площадь и остановился рядом со Стерлингом. Пендлтон подошел к столбам для битья и взял у метиса кнут.

- Обригадо, Карлос’ - сказал он, рассматривая дело рук мужчины. - Бом трабальо.’

Рабы, подвешенные за запястья к столбам для битья, были старше. Они бы уже вышли из своего рабочего расцвета еще до того, как Карлос взялся за них. Он провел хлыстом по каждому дюйму обнаженной плоти. У них отвисла челюсть. Грязь у их ног была забрызгана темной кровью и мочой.

Пендлтон поднял кнут и снова ударил стариков. Когда их крики стихли и они потеряли сознание, он вернул хлыст Карлосу и повысил голос, говоря на языке Баконго. Он продержался минуту или две.

- Они сделают так, как ты просишь. Не будет никаких проблем, если вы захотите их осмотреть.’

Стражники-метисы выстроили рабов в шеренгу, крича по-португальски и размахивая ружьями. Осмотр был кропотливым и интимным. Пока Монтгомери осматривал их пальцами и медицинскими инструментами, Стерлинг заглядывал в рот и ноздри, проверял зубы и сжимал мышцы и груди, заглядывал под руки, в щель между ног, вдоль внутреннего шва между ягодицами, раздвигал веки, наблюдал, как расширяются зрачки, и, наконец, ощупывал вагинальные области женщины и анусы мужчин. Рабов, удовлетворявших его, отводили к жаровне, где раскаленной проволокой клеймили инициалы Пендлтона на мясистых частях их рук. Тех, кто не достиг этого уровня, приковывали цепями к столбам для битья.

Меченые рабы взывали к небесам, когда расставались со своими любимыми, особенно матери, разлученные со своими детьми. Несколько женщин набросились на охранников с кулаками. Каждая была сбита на землю прикладом винтовки и прострелена в грудь. Это навело Мунго на мысль о том, что сказал Фэйрчайлд во время их дебатов в Кембридже - держать невинных мужчин и женщин в цепях, вырывать их из домов и заставлять работать до смерти – это преступление против Бога.

Но, как сказал Стерлинг, Бога не интересовали дела "Черного Ястреба". Мунго внимательно наблюдал за капитаном, изучая его методы и пытаясь увидеть рабов глазами Стерлинга. Он отметил качества, которые ценил Стерлинг, и те, которые он не ценил - почему он мог отвергнуть одного раба, который казался совершенно здоровым, но принять другого, который казался бледным или слабым. От каждого решения зависело целое состояние. Каждый раб, который доберется до Кубы живым, будет стоить больше тысячи долларов прибыли. Любой раб, не переживший путешествия, лежал мертвым грузом на балансе. А тот, кто принесет на корабль лихорадку или чуму, может погубить их всех.

К концу дня Стерлинг и Монтгомери уже работали с населением. Отобранных рабов клеймили и загоняли в ближайшие к реке бараки. Те, кто остался – старики, больные и самые маленькие дети, – были разделены по баракам на дальней стороне.

- Доставка через четыре дня, - сказал Стерлинг. - Один из моих людей останется здесь, чтобы никто не пропал без вести за это время.’

Пендлтон выглядел обиженным. - Слово джентльмена - это его обязательство. К тому времени, как они увидят ваш трюм, они будут хорошо откормлены для перехода.’

‘А что будет с остальными? - Поинтересовался Мунго.

Стерлинг нахмурился, когда Пендлтон отмахнулся от его вопроса взмахом руки.

‘Не волнуйся. Мы найдем, что с ними делать.’

Невольничьи палубы были закончены за четыре дня. Ланахан работал со своей бригадой плотников по восьмичасовым сменам круглосуточно, превращая трюм "Черного Ястреба" в лабиринт уровней, распорок, покрытий и опор, а носовую палубу - в загон для рабов с прочными бамбуковыми стенами и решеткой для тени, и все это под круглым глазом пушки, установленной на главной палубе.

Как только строительство прекратилось, носильщики Пендлтона погрузили на борт несколько десятков бочек кукурузы, снабдив припасы достаточным количеством продовольствия, чтобы прокормить экипаж и людей во время десятинедельного плавания на Кубу. Потом появились бочонки с водой, ромом и чистящим щелоком. Матросам пришлось переставить свои гамаки на спальной палубе, чтобы разместить провизию. Пендлтон доставил ящики с слоновой костью и контейнеры с пальмовым маслом, предназначенные для Нового Орлеана. Их запихивали в отсек для снарядов на корме, а боеприпасы перемещали вдоль ребер спальной палубы и в отсек, чтобы распределить вес.

Наконец носильщики принесли со склада кандалы и котлы. Кандалы представляли собой легкие цепи с наручниками на запястьях и лодыжках, а котлы - огромные котлы для варки кукурузы. Плотники провели кандалы по палубам рабов и закрепили котлы на месте возле люка рядом с кабестаном.

Через неделю после того, как они высадились на берег, "Черный ястреб" вышел в море, отплыв из Амбриза с вечерним приливом. Все его паруса были подняты - любому наблюдателю могло показаться, что он направляется домой.

Но в лунные часы средней вахты он изменила курс и пополз обратно в устье реки Ложе. В эту ночь все моряки не спали. Команды шлюпок были на воде, остальная команда стояла по стойке "смирно" на рангоуте с винтовками и абордажными саблями в руках, а капитан Стерлинг осматривал темные воды в подзорную трубу. Сигнал поступил в половине третьего, как и обещал Олкотт Пендлтон. Посреди реки ярко горел факел, а затем быстро исчез. Стерлинг зажег лампу нактоуза и отдал приказ Чарльзу Моргану, который шепотом передал его команде - "Приготовиться к приему груза.’

Одна за другой из тени вынырнули лодки-каноэ и тихо поплыли к кораблю, ведомые веслами носильщиков Пендлтона. Шлюпочные команды "Черного ястреба" по очереди сопровождали каноэ к веревочной лестнице, свисавшей с крюков, которыми крепились сходни, затем удерживали каноэ на месте, пока туземцы Баконго подталкивали рабов вверх по лестнице с помощью мушкетов и копий, а матросы на палубе тащили вновь прибывших через люк в лабиринт палуб внизу. Плотники Типпу проверили рабов на предмет клейма капитана и выстроили их вдоль досок по бокам, спереди и сзади. Плотники закрепили кандалы при свете единственной масляной лампы.

Несмотря на то, что вокруг было полно оружия, рабы не могли спокойно войти в трюм. Они брыкались, выли и пытались броситься за борт на самом верху лестницы. Одному из них это удалось, но его пронзил копьем носильщик, когда он барахтался в темной воде. Еще одна рабыня, молодая женщина, споткнулась, перелезая через перила, и упала в полупустую лодку, расколов себе череп.

Типпу поймал следующего человека, который рванулся к поручням своими массивными руками, поднял его с палубы за шею и провел ножом поперек живота человека, заставляя его кишки выплеснуться в потоке желчи и крови. Типпу держал умирающего раба в воздухе, пока тот не перестал сопротивляться, а затем прислонил его труп к кабестану в качестве примера для всех, кто перелезал через борт.

В обязанности Мунго входило записывать груз в вахтенный журнал капитана. Он стоял рядом с нактоузом, считая тела, пока они поднимались на борт, разделяя мужчин, женщин и детей. Это означало, что он должен был смотреть на каждого из них, вглядываясь в их лица, чтобы угадать их возраст. Большинство из них опустили головы, но некоторые встретили его взгляд широко раскрытыми обвиняющими глазами.

Он уже почти оцепенел от бесконечного шарканья тел, когда поднял глаза от гроссбуха и увидел чье-то лицо, выглядывающее из очереди. Это была девушка лет шестнадцати, а может, и меньше, потому что ее волосы были сбриты, как и у всех остальных рабынь, и трудно было определить ее возраст. Она была хорошенькой – даже красивой – но не это привлекло внимание Мунго. У нее были мягкие округлые щеки, яркие глаза и безупречная красно-коричневая кожа с блеском полированного красного дерева. Она была почти идеальным отражением Камиллы.

Мунго уставился на нее, забыв о ручке и гроссбухе. Он заглянул ей в глаза и увидел, что ее любопытство сменилось страхом. Ему хотелось утешить ее, но он ничего не мог сказать.

Затем Ланахан ткнул в нее мушкетом, и она исчезла в трюме. Мунго сердито покачал головой, сделал еще одну пометку в гроссбухе и перешел к следующему рабу.

Каноэ отплыли, как только погрузили свой груз, и вернулись вверх по реке, чтобы забрать еще одну партию. К удивлению Мунго, потребовалось меньше часа, чтобы взять на абордаж все триста восемьдесят девять рабов, общее число которых было согласовано Стерлингом и Пендлтоном, за вычетом тех троих, которые погибли при попытке к бегству. Когда последний африканец был погружен под палубу, плотники Типпу заперли люк крепкой цепью и тремя висячими замками. Капитан приказал команде собраться на квартердеке, когда луна в третьей четверти нырнула в серебристые волны, освещая курс, которым они должны были следовать в Индию.

- Отныне вахты будут четырехчасовые, а не восьмичасовые, с двойными командами, одна для палубы, другая для караула. Одна следит за люком, а другая - за горизонтом. Единственный флаг, который может остановить нас, - это звездно-полосатый.’

Стерлинг повернулся к Ланахану, который стоял рядом с ним.

- Поднимите паруса, мистер Ланахан, и выведите судно в открытое море. Остальные, кроме тех, кто на вахте, поспите немного. Вам это понадобится.’

На реях захлопали паруса, и нос корабля повернул на запад. Мунго с мрачной улыбкой наблюдал, как он меняет курс по компасу. Он пересек полмира, но наконец-то снова двигался в правильном направлении. Назад в Америку, к Честеру и его мести.

***

На следующее утро после того, как Честер застал Камиллу в своем кабинете, Гранвилл повел ее в поместье. Десятки рабов, некоторым из которых было лет по десять-одиннадцать, уже работали, собирая клочки белого хлопка со стеблей в ритме кнута, которым размахивал молодой человек верхом на лошади. Гранвилл протянул Камилле тростниковую корзинку.

- Двести фунтов к закату. Если меньше, то отведаешь моего хлыста.’

Она работала рядами так быстро, как только могли двигаться ее руки, стискивая зубы от уколов коробочек, вытирая кровь о грязь. Ближе к вечеру она была на грани обморока, в горле пересохло от жары, а мышцы спины ныли от мучительной непрестанной работы. Но ее корзина была наполнена едва ли больше чем наполовину, в то время как корзины рабов вокруг нее были полны до краев. Горячие слезы хлынули из ее глаз и смешались с потом на щеках. Ей очень хотелось дать отдых ноющим конечностям и напиться из фляжки с водой, висевшей на седле надсмотрщика, но щелчок хлыста молодого человека заставил ее двигаться дальше.

К концу дня она была близка к отчаянию. Ее пальцы были изранены и окровавлены, а тело измучено сильнее, чем она думала. Она старалась не думать о том, что делается с ребенком внутри нее. Когда небо начало терять свой свет, она покинула поле с другими рабами, задаваясь вопросом, есть ли у ее ног силы нести ее туда, куда они идут. Она споткнулась и упала, уронив корзину на землю. Мимо прошли другие полевые рабочие, но никто не остановился, чтобы помочь ей подняться. Неудовольствие Честера заклеймило ее так же, как и шрамы, которые он оставил на ее руках: она была неприкасаема.

Она поднялась на ноги и собрала хлопок обратно в корзину. Белые коробочки теперь были покрыты серой пылью. Она присоединилась к остальным рабам, выстроившимся в линию, которая змеилась в похожий на пещеру сарай, где они ждали, чтобы повесить свои корзины на весы. Гранвилл делал пометки в журнале, кивал, когда раб выполнял или превышал норму, и хмурился, когда он этого не делал. В этот день не выдержали только двое - старик, чья кожа, казалось, свисала с его костей, и Камилла, чей результат составил всего сто сорок пять фунтов.

Гранвилл схватил Камиллу за руку и прошептал ей на ухо - "Есть цена, которую негр платит за не выполненную норму.’

Тело Камиллы онемело от усталости. Она не сопротивлялась, когда он повел ее сквозь сумерки к хижинам рабов, стоявшим под поросшими мхом дубами. Среди хижин был врыт в землю столб с прибитой к нему перекладиной. Старика, который не сделал свою норму, приковали к столбу и сняли с него рубашку. Это, должно быть, случалось с ним и раньше, потому что узел шрамов на его спине был почти как вторая кожа. Он почти не издал ни звука.

Полевые работники должны были собираться вокруг и наблюдать. На их лицах не было ни жалости, ни страха – это был просто факт жизни. Гранвилл произнес короткую речь об опасностях праздности, а затем пустил в ход хлыст с такой силой, что у Камиллы по коже побежали мурашки, словно ее ударила молния. Когда тени сгустились и в большом доме зажглись лампы, в роще раздались крики старика. Камилла знала, что теперь настанет ее очередь.

Старика сняли с цепи и увели в один из коттеджей. Гранвилл подтолкнул Камиллу к столбу. В его глазах был дикий голод, и Камилла знала, что это значит. Дважды ему отказывали в шансе обладать ею, и он этого не забыл. Это был его способ получить удовлетворение.

Он стянул ее платье до талии и сковал ей руки. Он обошел вокруг нее, поглядывая на ее обнаженные груди и щелкая кнутом в воздухе.

‘Один удар за каждый фунт, которого тебе не хватало, - сказал он.

- Камилла ахнула. Даже толпа рабов казалась потрясенной. Пятьдесят пять ударов этим длинным хлыстом - почти смертный приговор.

‘Что ты делаешь?’

Голос Честера Мариона разнесся по площади наказания. Прижавшись лицом к столбу, Камилла не видела, как он шел по дорожке от большого дома.

‘Каков был ее счет?- спросил он у Гранвилла.

‘Даже не сто пятьдесят.’

Честер кивнул. - Убери свой хлыст. Я с ней разберусь.’

В глазах Гранвилла вспыхнуло разочарование, но он знал, что лучше не спорить со своим хозяином. Он освободил Камиллу. Честер отвел ее в дом и заставил раздеться в своей спальне, пока раб принес ванну с горячей водой. Он не сводил с нее глаз, пока она смывала с себя полевую грязь и кровь.

Когда она закончила, он сказал: "Встань у окна, чтобы я мог тебя видеть.’

Она сделала, как ей было сказано. Он оглядел ее с головы до ног, его серые глаза смотрели на нее с дикой целеустремленностью. Она почти предпочла бы прикосновение кнута Гранвилла. Его взгляд, казалось, обдирал ее плоть до костей. Он смотрел на туго натянутую кожу над выпуклостью ее живота, как будто мог видеть ребенка, растущего внутри – как будто он мог протянуть руку и вырвать его. Казалось, он боролся с каким-то чувством в глубине души.

С внезапной вспышкой озарения Камилла поняла, что его смущает. Ребенок в ее утробе дал ей власть над ним. Пока она носила его, он не мог причинить ей вреда, не причинив вреда ребенку.

Но в то же мгновение она поняла, что это не оставляет ее в безопасности. Во всяком случае, это только делало ее положение еще более опасным. Он не мог смириться с мыслью, что она имеет над ним власть. Если она воспользуется этим, он сломается, и тогда он может уничтожить и ее, и ее ребенка.

С интуицией человека, который всю жизнь был рабом, она поняла, что единственный способ защитить себя - не показывать свою силу. Она должна заставить его почувствовать себя сильным.

Она подошла к кровати и легла на нее.

‘Я твоя, - смиренно сказала она.

С тех пор Камилла целыми днями трудилась под палящим солнцем, собирая клочки хлопка с коробочек Баннерфилда и запихивая их в корзину. Луизианская жара не ослабевала, даже когда дни приближались к Дню Благодарения. Ее тонкие пальцы, когда-то использовавшиеся для застегивания корсетов и штопки платьев для Абигейл Сент-Джон, теперь были мозолистыми; ее кожа была покрыта пятнами пота и хлопковой пыли. Ее живот вздулся под простым домашним платьем, и она могла только молиться, чтобы ребенок, растущий в ее утробе, не пострадал от ее мучений.

Осенние недели превратились в месяцы, и Камилла освоилась на хлопковом поле. Она научилась беречь свою энергию и выдерживать долгие часы под солнцем; научилась освобождать свой разум от всех мыслей и превращать руки в двигатели; научилась очищать растение от белых волокон и наполнять корзину до краев. К ноябрю она стала одной из самых продуктивных сборщиц в Баннерфилде, собирая от двухсот тридцати до двухсот пятидесяти фунтов в день.

Честер часто отсутствовал. Он проводил все больше и больше времени в Новом Орлеане, а когда возвращался, то говорил только о брокерах, банкирах и инвесторах. Камилла не знала, что это значит, но она могла видеть последствия. На стене гостиной Честера от пола до потолка была нарисована карта графства, границы которого были обозначены позолоченными линиями. Поместье было явно самым большим в округе, но на этом оно не остановилось. Каждый месяц художника снова вызывали, чтобы расширить золотые границы вокруг новых акров, которые приобрел Честер. Поместье росло, как опухоль, злокачественная опухоль распространялась по всему сердцу графства.

По мере расширения поместья рос и дом. Каменщики и плотники приходили десятками, чтобы пристроить новые крылья, портики, фронтоны и фонтаны. Инженерам пришлось построить большие земляные валы, чтобы расширить холм, на котором стоял дом, чтобы было достаточно места для фундамента. Когда здания были закончены, со всей страны были вызваны ремесленники, чтобы заполнить их роскошной мебелью. Мебель заказывали из Франции, шторы и обивку мебели - из Англии, картины - из Италии. Баржа привезла из Нового Орлеана пианино и его поставили в гостиной, хотя никто в доме не умел играть. Каждое утро, просыпаясь, Камилла обнаруживала на своей коже тонкий слой серо-белой пыли.

Вокруг нее возник новый мир. Тело Камиллы изменилось. Ее живот раздулся, груди налились. Она чувствовала, что и сама меняется внутри, как гобелен, который распарывают, а затем сшивают заново в новом узоре.

Иногда, находясь в поле, она думала о том, чтобы попытаться сбежать. Но потом тень лошади надсмотрщика падала на нее, и она слышала, как хлыст скользит по его рукам. Теперь она никогда не убежит от него, такая беременная. И даже если бы она это сделала, куда бы она пошла? Одинокая чернокожая женщина в Луизиане была фактически потерянной собственностью стоимостью в тысячу долларов, ожидающей своего часа. Скорее всего, ей даже не удастся выбраться из поместья. Эти золотые линии на карте окружали ее, как стены тюрьмы.

Луизианская жара начала спадать после середины декабря. Дни становились приятными, а ночи прохладными, как Камилла помнила по осенним дням в Виргинии. Но ясная погода не могла ослабить напряжение, вызванное сбором хлопка. Производство хлопка – жатва, прессование, тюкование и транспортировка, необходимые для его доставки на рынок, – было интенсивным. Два механизированных волокноотделителя Бэннерфилда работали без остановки, как днем, так и ночью, пока последний хлопок-сырец не был отделен от семян и готов к прессованию. Учитывая хрупкое здоровье Камиллы, Честер Марион нашел ей работу в хлопкоочистительном сарае. Она проводила дни в окружении старух и детей, вручную выковыривая из пушистых белых волокон семена, пропущенные машинами. Это была отупляющая работа, но она была легче для ее пальцев, чем работа с коробочками, и, по крайней мере, она могла сидеть.

По мере того как росла ее беременность и усиливался дискомфорт, Камилла беспокоилась, что Честер потеряет к ней интерес и вернется к своим грубым манерам. К ее удивлению, он наслаждался ее созревающим животом, проводя руками по ее распухшей плоти после полового акта и прикладывая к ней ухо, чтобы прислушаться к движениям ребенка.

- Исаак, - сказал он однажды вечером, лежа рядом с ней в постели. - Это будет его имя.’

Камилла окинула взглядом все свое тело, от округлых грудей до живота. Она провела рукой по животу круговыми движениями, как будто полировала блюдо на кухне. Она понятия не имела, будет ли ребенок мальчиком, но если Честер захочет строить догадки, она не станет спорить.

‘Это хорошее имя, - сказала она. ‘Строгое имя. Она чуть не добавила - "Моего прадеда звали Исаак", но вовремя спохватилась. Если она чему-то и научилась за те месяцы, что провела в Баннерфилде, так это ненависти Честера к ее прежней жизни. Если бы он мог стереть из ее памяти каждую деталь Уиндемира и Сент-Джонов, он бы это сделал.

Честер потянулся к ее животу и собственнически потер его, отталкивая ее руку.

‘Я собираюсь вырастить его, - сказал он. - Закон может и не признать его свободным человеком, но здесь, на моей земле, он будет настоящим Марионом.’

Камилла напряглась. Она представила себе, каково было бы ее ребенку, если бы он вырос, ища одобрения Честера, видя безжалостную жестокость кнута Гранвилла и слыша, как его рычащие собаки охотятся за беглецами. Она страстно желала дать своему ребенку достойного и сильного отца. Но это было невозможно. Во всяком случае, пока жив Честер.

Она сняла его руку со своего живота и положила себе на грудь.

‘Как продвигается сбор урожая?- спросила она.

Она быстро поняла, что единственный способ отвлечь Честера - поговорить с ним о делах. Раньше это иногда помогало ей отклонять его намерения, когда он был в особенно плохом настроении. Теперь, все чаще и чаще, она использовала это, чтобы отвлечь его от ребенка.

‘У нас уже две тысячи тюков, - сказал он с гордостью, - и еще целый амбар хлопка, который надо отжать. Я думаю, что в этом году мы наполним половину парохода.’

‘Куда пойдут тюки, когда они доберутся до Нового Орлеана?- спросила она.

После того, как она месяцами вытягивала из него личные мысли Честера, она стала понимать коммерцию не хуже любого торговца. Она знала о долгах, которые каждый плантатор вносил в урожай, и о колебаниях цены за фунт на биржах. Она понимала, что великая река служит артерией для каждой плантации от Батон-Ружа до Арканзаса, перевозя сотни тысяч тюков на пароходах и баржах до Нового Орлеана. Она знала, как экспортные дома приобретали тюки у плантаторов, а плавучие средства - у ростовщиков, и как торговые суда доставляли их на текстильные фабрики Северных Штатов и Англии.

- Европейский рынок укрепляется, - ответил Честер. - В этом году урожай, вероятно, пойдет в Британию.’

Казалось, разговор ему наскучил. Он переместил руку с ее груди на живот и вниз, между ног. Ей хотелось закричать и оттолкнуть его, но она знала, каким мстительным он может быть, когда его гордость уязвлена. Она зарылась лицом в подушку и попыталась думать о том единственном мужчине, который мог бы когда-нибудь спасти ее.

Она должна найти способ привести Мунго в Баннерфилд.

***

Утро выдалось пасмурным и серым, с тяжелыми тучами и сильным штормовым ветром, который ударил по кораблю с левого борта и сильно перевернул его на бок. Из трюма доносились крики рабов, а также звуки и запах их рвоты. Никто из матросов, доставлявших вареную кукурузную кашу страждущим массам, не выбрался из трюма, не добавив собственной блевотины в пятно на полу. Первый помощник, который был офицером на палубе, пытался облегчить страдания рабов, обливая их ведрами холодной морской воды. Но ему удалось лишь вызвать в них еще больший гнев и отчаяние. Несколько самых выносливых африканцев схватили его зубами. Один матрос потерял кусок мяса из предплечья. Еще один появился с воплем агонии, без пальца.

Некогда величественный Балтиморский клипер был превращен в темницу. Мунго не мог найти места от бушприта до кормы, где бы не было шума и зловония человеческих страданий. Он пытался отгородиться от них, но так и не наступило время, когда его желудок успокоился. Это, как он вскоре обнаружил, и было целью бочонков с ромом. Спиртное раздавалось щедро - совесть и более тонкие чувства обезболивались.

На второе утро после отплытия из Амбриза, еще до рассвета, Мунго был на палубе вместе с Типпу и наблюдал, как повар помешивает черпаками в котлах, пока кукуруза варится в кашу. Ветер поднялся со вчерашнего дня, очищая часть вони, которая висела вокруг корабля, как облако ядовитого пара.

С верхушки фок-мачты раздался крик - "Парус с правого борта.’

Мунго выхватил подзорную трубу и стал искать парус среди далеких белых барашков. Он попал в фокус - шлюп, корпус которого виднелся за горизонтом. Его мачты были видны на фоне бледно-голубого неба, как и "Юнион Джек", развевающийся на корме.

В этих водах было не так уж много британских военных кораблей, и у Мунго были все основания помнить об этом. Даже на таком расстоянии он узнал его - он была в порту Мадейры. Его величество "Фантом". Корабль Фэйрчайлда.

Новость распространилась по "Черному ястребу", как пожар в трюме, заставив матросов под палубой высунуться из люков, чтобы взглянуть на британский корабль. Капитан Стерлинг вышел из своей каюты и принялся разглядывать британское судно в подзорную трубу.

‘С нашим грузом нам от него не убежать. Если он окликнет, нам придется ответить.’

‘Он с подветренной стороны, - сказал Типпу. - Он почувствует запах того, что мы несем.’

‘Конечно, мистер Типпу, - ответил Стерлинг, - но закон на нашей стороне. Все, что у него есть, - это угроза оружием, которым он не может воспользоваться, не причинив вреда тем самым рабам, которых он надеется спасти. - Его губы сжались. - Но на всякий случай приготовьте оружие.’

В течение следующих тридцати минут два корабля сближались, пока не оказались так близко, что Мунго смог разглядеть в подзорную трубу лица британских офицеров, выстроившихся вдоль левого борта. Он поискал глазами Фэйрчайлда и нашел его на полу, с подзорной трубой у глаза, пристально глядящим на него.

Когда шлюп и клипер приблизились на расстояние пятисот ярдов, "Фантом" выстрелил из одного из своих орудий и выпустил ядро поперек носа "Черного ястреба". С такой близкой дистанции грохот пушки обрушился на "Черного ястреба", как разбивающаяся волна, сотрясая барабанные перепонки и на мгновение заглушая крики рабов в трюме. Когда эхо стихло, рабы возвысили голоса и закричали с воодушевлением, надеясь, что спасение близко.

- "Черный ястреб", это "Фантом", - сказал капитан Таунсенд в свою рупорную трубу. - ‘Мы везем приказ правительства Ее Величества и его союзников, который дает нам право обыскивать и арестовывать любое судно, пойманное на торговле рабами к югу от экватора. Подготовьте экипаж к посадке.’

- Фантом, - ответил капитан Стерлинг, - твоя уверенность обманчива. Наши бумаги в порядке, и нет никакого договора между Америкой и Британской Короной, который дает вам право осмотреть наш груз. Вы можете подняться на борт, но не можете искать.’

Сквозь подзорную трубу Мунго увидел, как Таунсенд бросил мегафон и опустил резак. Команда крепких на вид матросов сидела на веслах. На корме лодки он увидел красноречивый стог песочного цвета волос Фэйрчайлда, торчащий из-под форменной шляпы.

Когда лодка приблизилась, Стерлинг заговорил с Ланаханом и Типпу, которые приглушенными голосами передавали приказы своим подчиненным. Никто не делал резких движений и не показывал оружия, которое могло быть видно с палубы "Фантома". Но к тому времени, как корабельный катер достиг трапа "Черного ястреба", команда Стерлинга была готова к столкновению.

- Капитан Таунсенд, добро пожаловать на борт, - сказал Стерлинг, приветствуя британского капитана на палубе, когда Мунго и другие офицеры рассыпались веером позади него. - Рад снова видеть вас.’

-‘Вам лучше держать язык за зубами, сэр. - Таунсенд оглядел палубу, его глаза были полны достоинства и силы Королевского флота. - Все, что вы здесь скажете, войдет в протокол судебного заседания.’

Стерлинг рассмеялся. ‘Вы знаете пределы вашего исполнительного листа. Если вы хотите ознакомиться с нашим реестром, я был бы рад предоставить его, но он не изменился со времени нашей последней встречи. Кроме этого, у вас нет полномочий действовать.’

- Конгресс ваших Соединенных Штатов постановил, что справедливым наказанием за такую отвратительную торговлю, как рабство, является смерть. Я не требую обыска, чтобы установить истинность ваших преступлений. Доказательства очевидны для любого, кто обладает сносным обонянием. От имени ее Британского Величества я настоящим реквизирую этот корабль для отправки в Нью-Йорк. Как только мы сопроводим вас в безопасную гавань вашей собственной страны, мы доставим вас для судебного преследования.’

Британские моряки, окружившие Таунсенда, подняли винтовки и навели их на капитана Стерлинга. Он не обращал на них внимания.

- Поднимая оружие против нас без законной власти, вы совершаете акт пиратства и войны против судна иностранного государства.- Он махнул рукой в сторону людей Таунсенда. - Опустите оружие, или вина, которую вы нам приписываете, станет вашей собственной.’

Мунго наблюдал за Фэйрчайлдом. Он был самым молодым офицером в абордажной группе. Кроме того, он был единственным британским офицером, вооруженным шпагой вместо винтовки. Его рука оставалась на рукояти до того момента, пока его соотечественники не прицелились в Стерлинга. Он выхватил шлагу и направил ее на Мунго. Мунго стоял неподвижно. Приказ Стерлинга был ясен. Любая провокация, предложенная "Черным ястребом", даст британцам оправдание для репрессий. Переговоры были лучшим вариантом, если только "Фантом" не заставит их сражаться.

На палубе воцарилась тишина, пока Стерлинг, Таунсенд и их люди смотрели друг на друга сверху вниз. Ни один из капитанов не хотел уступать. Тот, кто заговорит следующим, сделает бесповоротный выбор.

Таунсенд вышел из тупика.

- Лейтенант Фэрчайлд! - сказал он. - Возьмите капитана Стерлинга и его офицеров под арест и заприте их на гауптвахте. Остальные из вас, не сопротивляйтесь, или мы будем подчинять вас силой. С этого момента и впредь командую я.’

Все произошло так быстро, что Мунго едва успел заметить его. В один момент в руках Типпу блеснул отполированный металл, а в следующее мгновение в горло Таунсенда вонзился нож.

- На меня, "Черный ястреб"! - рявкнул Стерлинг и закатился за тяжелый сундук. Остальные члены экипажа, включая Мунго, бросились на палубу.

В их сторону полетел залп мушкетного огня. Но ошеломленные убийством своего капитана, британцы выстрелили на секунду позже, чем следовало. Пули прошли над экипажем "Черного Ястреба", не причинив ему никакого вреда, и теперь британские пушки были пусты. Это дало людям "Черного Ястреба" время достать оружие, которое они спрятали на палубе, и прицелиться в плотную группу темно-синих мундиров.

В отличие от своих врагов, они не целились слишком высоко. Первый же залп пуль сразил половину британского контингента, разбросав тела по палубе, а из рваных ран хлынула кровь. Оставшиеся в живых разбежались в поисках врага, чтобы вступить в бой. Молодой матрос, стоявший рядом с кабестаном, получил пулю в живот и рухнул на палубу. Еще одна пуля попала моряку выше глаз и снесла ему верхнюю часть черепа. В тот же миг лейтенант Фэрчайлд вонзил клинок в бок боцмана, выдернул его и вонзил в сердце.

Мунго укрылся за кабестаном и вытащил охотничий нож. Краем глаза он увидел, как Типпу подхватил британского мичмана и швырнул его за борт. Мужчина кричал до тех пор, пока вода не заглушила его крик. Когда пули пролетели между ними, Типпу схватил длинный пистолет, который тот выронил, и взмахнул им, как булавой, сбив еще одного офицера на палубу.

Мунго двинулся к Фэйрчайлду, огибая линии у основания грот-мачты. Они встретились взглядами. Мунго начал атаку, которую лейтенант парировал за мгновение до того, как серия взрывов сотрясла корабль.

Каким-то образом, даже когда на палубе бушевал бой, Типпу удалось выбить три пушки и выстрелить из них. От этого звука у Мунго зазвенело в ушах, но он все еще слышал резню, которую они устроили, когда тяжелые ядра раздавили укрепленные ребра "Фантома". Они срезали куски его корпуса и искалечили матросов, стоявших у них на пути. Слушая крики, Мунго подумал, что Стерлинг сошел с ума, что шлюп наверняка откроет ответный огонь и утопит их в трехстах морских саженях.

Когда эхо пушек затихло вдали, его страхи оправдались. "Фантом" выстрелил из своих пушек. Фэйрчайлд и Мунго прекратили свою битву и повернулись, чтобы посмотреть. Вспыхнул свет, прогремел гром. Все люди на палубе инстинктивно пригнулись, хотя тонкие фальшборты "Черного Ястреба" не могли их защитить.

Но пули не попали в корпус. "Фантом" не мог рисковать, поражая своих людей на палубе "Черного ястреба", а его командир не стал бы подвергать опасности рабов внизу. Вместо этого он прицелился высоко, в такелаж и мачты клипера. Несколько ядер зацепились за такелаж и мачты, но большинство пролетело над головой, не причинив вреда.

К тому времени Типпу велел своему экипажу перезарядить собственные пушки. "Черный ястреб" дал еще один залп, и Типпу поразительно точно прицелился. Ядра врезались в корпус шлюпа, прямо по ватерлинии.

У Мунго не было времени восхищаться им. Для Фэйрчайлда зрелище того, как его любимый корабль разрывают на части, удвоило его гнев. Его клинок просвистел в воздухе, задев предплечье Мунго.

- Ты этого не переживешь! - воскликнул Фэрчайлд. Он потерял шляпу;его светлые волосы развевались на ветру. - Ты умрешь на виселице!’

Мунго отскочил в сторону, бросился вперед и нанес удар ножом, не задев бедра лейтенанта. Он видел гнев в глазах Фэйрчайлда и силу его ненависти в каждом взмахе шпаги. Они обменивались ударами, их ноги танцевали, а тела пригибались, чтобы уклониться от ударов друг друга. Хотя клинок Мунго был короче, его рефлексы были быстрее, чем у Фэйрчайлда, и его инстинкты выровняли поле боя.

Внезапно Мунго услышал, как над ними потрескивает парусина. Стерлинг сумел поднять людей и развернуть паруса. Он почувствовал, как корабль накренился на левый борт и набрал скорость, поймав ветер. Британские моряки, оставшиеся в живых на "Черном ястребе", в отчаянии взревели, и лейтенант Фэрчайлд вложил все свои силы в ответный удар, который мог бы разрубить Мунго надвое, если бы тот не предвидел этого шага. Вместо этого шпага глубоко вонзилась в перила правого борта, когда Мунго отклонился в сторону.

У Мунго был только охотничий нож. Меньшее лезвие не могло соперничать со шпагой Фэйрчайлда, но если бы он смог найти правильный угол, его маневренность могла бы оказаться преимуществом. Фэйрчайлд был полон решимости не отдавать его ему. Мунго уклонился от удара, который пронзил воздух рядом с линем, уклонился от удара, который разорвал одну из скоб, удерживающих паруса на фок-мачте. Пока корабль бороздил волны, выбивая Фэйрчайлда из равновесия, Мунго ухватился за свободный фал и перемахнул через перила. Лейтенант яростно преследовал его, нанося удары по стропам, но к тому времени Мунго уже вернулся на палубу, и Фэйрчайлду снова пришлось сменить направление.

Мунго понял, что Фэрчайлд - последний британский офицер, оставшийся на палубе. Все остальные были убиты или выброшены за борт. Позади Фэйрчайлда команда "Черного Ястреба" собралась вокруг Типпу, их винтовки были направлены в спину лейтенанту.

- Может, пристрелить его?- спросил Типпу. - Или ты его прикончишь?’

Фэйрчайлд услышал угрозу. Держа Мунго на расстоянии со шлагой, он осторожно повернулся, чтобы посмотреть, что происходит. Увидев, что он - единственный англичанин, оставшийся в живых на палубе, а его корабль тонет и удаляется, он издал сдавленный вопль ярости.

‘Мы больше не состоим в Кембриджском Союзе, - тихо сказал Мунго. - ‘Я не думаю, что вы будете голосовать вместе с этими людьми.’

В ответ Фэйрчайлд замахнулся шпагой на Мунго. Это был неуклюжий удар, порожденный бессилием и отчаянием. Мунго легко увернулся. Это позволило ему проникнуть в защиту Фэйрчайлда и найти необходимую ему лазейку. Своим охотничьим ножом он ударил Фэйрчайлда по руке со шпагой, рассекая его бицепс до кости. Он ударил Фэйрчайлда кулаком в солнечное сплетение и услышал, как ветер вырвался из его легких.

Фэйрчайлд выронил клинок и согнулся пополам, схватившись за кровоточащую руку. Мунго стоял над ним.

‘Чего ты ждешь?- Спросил Фэрчайлд. - Заканчивай сейчас же. Твоя душа уже осуждена.’

Мунго тихо рассмеялся. - Без сомнения, ты умрешь с удовлетворением, узнав, что все, что ты обо мне думаешь, правда. Но мы не животные. Мы высадим тебя на берег где-нибудь поблизости от торговых путей.’

Он увидел страдание на окровавленном лице Фэйрчайлда: смесь благодарности за свою жизнь и отвращения при мысли о том, что он обязан ей Мунго. Но прежде чем Фэйрчайлд успел решить, кто из них победит, заговорил другой голос.

- "Нет". - Ланахан шагнул вперед от группы матросов. - ‘Вы действительно предлагаете оставить свидетеля в живых? Что, если он даст показания против нас?’

‘Он засвидетельствует, что его капитан пытался незаконно захватить наш корабль, а мы сопротивлялись в соответствии с нашими правами, - ответил Мунго.

‘В соответствии с нашими правами? - Эхом отозвался Ланахан. - Этот Джонни скажет все, что угодно, лишь бы отправить нас на виселицу. - Он повернулся к Стерлингу. - Вы же не станете терпеть эту чепуху?’

Фэйрчайлд с трудом поднялся на ноги. Он ухитрился одной рукой подтянуть рукав рубашки и заткнуть им рану, но ткань уже настолько промокла, что из нее сочилась кровь. Его лицо побелело. За кормой "Фантом"был уже почти в четверти мили и сильно накренился на левый борт, вода вокруг него была окружена обломками, и все его лодки развернулись.

Фэйрчайлд сплюнул на палубу и оглядел Стерлинга, Мунго и остальных членов экипажа "Черного ястреба".

‘Это корабль дьявола, - сказал он, - и все вы - проклятые люди. Бог свидетель, я заставлю тебя заплатить за то, что ты сделал. Или ты можешь убить меня на месте и довести свое преступление до совершенства.’

‘Кажется, это неплохая идея, - сказал Lanahan.

‘Это сделало бы его мучеником, - возразил Мунго.

Глаза Ланахана сузились. - ‘Что заставило тебя быть таким нежным с ним? Можно даже подумать, что у вас есть что-то общее. Можно удивляться мистеру Томасу Синклеру, который приходит на борт этого корабля, неизвестно откуда, и так неравнодушен к ниггерам и морякам.’

‘Я работаю на владельцев этого корабля, - сказал Мунго.

Все взгляды обратились к Стерлингу. Капитан ничего не ответил. Он вытащил пистолет из-за пояса и всадил в него маленькую пулю из своей сумки с патронами. Очень точно он установил новый капсюль и большим пальцем отодвинул молоток. Когда это было сделано к его удовлетворению, он протянул его Мунго.

- Мистер Ланахан сделал несколько заявлений о вашей лояльности.- Он говорил, как обычно, растягивая слова, но в его глазах горел черный огонек. - ‘Я буду вам очень признателен, если вы докажете, что он ошибается.’

Мунго уставился на пистолет. Казалось, он висит в пространстве между ним и Стерлингом, как Дамоклов меч. Он потерял счет законам, которые нарушал с тех пор, как вышел из тюрьмы в Ричмонде - уклонение от уплаты залога, дуэли, рабство, сопротивление при аресте. Ничто из этого не беспокоило его слишком сильно. Он сделал то, что должен был сделать.

Но хладнокровно убить британского офицера - это совсем другое. Линия будет пересечена, он будет помечен навсегда. И это была не какая-то безымянная жертва, которую он легко мог забыть. В течение трех лет в Кембридже они с Фэрчайлдом рассуждали, спорили и учились вместе. Они никогда не были друзьями, но им нравилась некоторая фамильярность. Теперь Фэрчайлд был последним остатком этого более наивного мира.

Мунго взял у Стерлинга пистолет, повернулся и направил его в грудь Фэйрчайлду. Фэйрчайлд мрачно кивнул, как будто это было не больше, чем он ожидал.

- Если я потеряю свою жизнь, так тому и быть. Это для более высокой цели. Но ты потеряешь нечто гораздо более ценное.’

В его голубых глазах, устремленных на лицо Мунго, не было и намека на страх, только непреклонная решимость.

‘Ты лучше, чем это, - мягко сказал Фэйрчайлд. - ‘Я знаю, что в твоем сердце есть добро, если бы ты только открыл его.’

Мунго нажал на курок.

Корабль содрогнулся. Экипаж, не готовый к столкновению, был сброшен на палубу. Сам Мунго едва держался на ногах. Он пробрался сквозь облако белого дыма, оставленное пистолетом, и тяжело ударился о планшир корабля. Он выглянул наружу.

Эхо выстрелов прокатилось по воде. Когда воздух прояснился, Мунго увидел, что произошло. Рулевой "Черного Ястреба" позволил своему носу немного дрейфовать, открывая "Фантому" вид на его борт. Капитан "Фантома" принял приглашение и сделал последний отчаянный залп, пытаясь удержать "Черного Ястреба" от побега. Он бы прицелился в снасти, но "Черный Ястреб" был слишком далеко. Ядра описали дугу в воздухе и ударили клипер низко в воде, пробивая глубокие отверстия в его корпусе. Недостаточно, чтобы остановить его, подумал Мунго, но достаточно, чтобы вызвать хаос. Стерлинг стоял на палубе, выкрикивая приказы, посылая людей вниз, чтобы они работали с насосами и латали дыры. Другие бросились наверх, чтобы подрезать паруса на случай, если давление на корпус разорвет корабль еще сильнее.

Во всей этой неразберихе Фэйрчайлд стоял точно там же, где и раньше – все еще истекая кровью из пореза на руке, но в остальном невредимый. Выстрел Мунго прошел мимо цели.

Мунго был не единственным, кто заметил Фэйрчайлда. Ланахан тоже его видел. С гневным рычанием первый помощник бросился через палубу, чтобы прикончить Фэйрчайлда своей саблей.

Прежде чем Ланахан успел подойти к ним, Мунго обхватил руками грудь Фэйрчайлда и стащил его с настила. Держа лейтенанта, как непослушного ребенка, Мунго понес его через палубу к борту корабля.

‘Положи его вниз! - Крикнул за его спиной Ланахан. - Отпусти его, или я проткну вас обоих насквозь!’

‘Ты хотел промахнуться, - прошипел Фэйрчайлд ему на ухо. - ‘Ты не можешь этого сделать.’

‘Ты даже не представляешь, что я могу сделать.’

Одним движением Мунго перекинул Фэйрчайлда через планшир и выбросил за борт.

Фэйрчайлд провалился в воздухе и приземлился в воду с фонтаном брызг. Мунго задумался, Может ли он вообще плавать, не говоря уже о том, что у него сильно порезана рука.

У него не было времени выяснить это. Он почувствовал движение позади себя и обернулся, чтобы увидеть Ланахана, мчащегося к нему. Губы помощника были растянуты в ярости, глаза дикие, а саблю он поднял для удара.

‘Я знал, что ты предатель! - взревел он. - Теперь у нас есть доказательства!’

Мунго был безоружен. Даже если бы у него были средства защитить себя, он не успел бы среагировать. Последнее, что он увидел, была сабля, болтающаяся у его шеи. Затем мир погрузился во тьму.

***

Ребенок Камиллы родился третьего мая. Камилла рожала более двадцати мучительных часов, схватки нарастали, как грозовая туча, пока не закрыли весь мир. Но толчок, когда он наконец пришел, был милосердно быстрым. Акушерка-мулатка, которую Честер привез из Нового Орлеана, - раздвинула ноги Камиллы и пальцами попыталась расширить отверстие, призывая ее спуститься вниз. Один толчок - и показалась голова ребенка; два раза - и она увенчалась короной; третий раз - и ребенок вывалился в потоке окрашенной кровью жидкости с криком, пронзившим ночь. Повитуха перерезала пуповину, вымыла ребенка и положила его на вздымающуюся грудь Камиллы.

‘Это мальчик, - сказала она. - Первенец - это знак благословения.’

Несмотря на усталость, Камилла почувствовала, как ее охватывает облегчение. Желание Честера иметь сына стало настолько сильным, что последние недели своей беременности она провела в состоянии то ли молитвы, то ли страха. Она взяла ребенка на руки и поцеловала его маленькую мокрую головку. Она протянула ему свой набухший сосок. Она ласкала его нежную кожу, пока он втягивал ее в себя, шепча его имя.

‘Исаак . . . Исаак . . . Исаак.’

Трудно было поверить, что он может быть многообещающим ребенком. Но Камилле так хотелось верить, что это правда. Он был бастардом Честера, она не могла этого отрицать, но он также был и ее сыном.

‘Моя кровь течет в твоих жилах, - прошептала она ребенку. - ‘Я не позволю тебе забыть об этом.’

- Отдохни, - сказала ей повитуха. - Позови, если понадоблюсь.’

Камилла закрыла глаза и уснула. Вскоре пришли сны. Она увидела костер, языки пламени, которые посылали искры в небо. Она чувствовала жар на своей коже, согревающий ее живот и придающий смелости ее сердцу. Костер был ее другом, как и души, собравшиеся вокруг него.

Чья-то рука потянула ее за руку. Это был мальчик лет шести. Его кожа была бледнее, чем у нее, но гордый нос, скулы и большие глаза цвета грецкого ореха напоминали лицо, которое она видела в зеркале.

За костром было еще одно существо. Напротив нее стоял мужчина и смотрел ей прямо в глаза. Ее сердце забилось быстрее, когда она увидела его. Мунго Сент-Джон. Его глаза блестели, рыжеватые кудри обрамляли поразительное серьезное лицо. Он повернулся, выражение его лица было мягким, но непостижимым.

Песня ее сна началась с низкого гула, который собирал голоса, пока звук не перешел в слова. Она закрыла глаза и присоединилась к хору, увлекаемая моментом. Эти слова освободили ее от оков, распустили цепи. Она прислушивалась к голосу Мунго, гадая, помнит ли он, как петь, но он не открывал рта. Он казался озадаченным. Она ничего не понимала. Он всегда был так уверен в себе, так уверен в своем месте в этом мире. Что же произошло в его отсутствие? Какую ношу он привез с собой по возвращении?

Теперь что-то изменилось. Между ними была дистанция, жизнь, которую он пережил, но она никогда не могла понять. Она проследила за его взглядом сквозь пляску пламени к сморщенному лицу, сидящему во главе группы. Песня оборвалась, и Мафусаил заговорил, призывая их вперед, как когда-то, когда они были детьми. Она шла первой, держа сына за руку. Ее дед был уже стар, его некогда блестящая кожа сморщилась, а волосы поседели. Он положил костлявую руку на блестящую голову мальчика и назвал его по имени – Исаак. Он произнес над ним пророчество.

- Свет и тьма вплетены в твою кровь, противостоящие судьбы, которые столкнутся в твоей юности. Они потребуют жертву и увидят жертву. Другого пути нет.’

- Да, прадедушка, - сказал мальчик, изо всех сил сжимая руку Камиллы.

Камилла вздрогнула и проснулась. Маленький Исаак все еще прижимался носом к ее соску, но уже спал. Она посмотрела в окно, ища в ночных тенях объяснение своему видению. Она начала шептать молитву Господню. Она повторила последнюю просьбу трижды - один раз для себя, другой - для ребенка на руках и третий - для Мунго Сент-Джона.

- Избавь нас от зла . . . избавь нас от зла . . . избавь нас от зла.’

***

Мунго открыл глаза от головной боли, которая заставила его похмелье, вызванное "Герибитой" в Амбризе, ощущаться как похлопывание по плечу. Он лежал на койке, но не в своей каюте. Запах крови и щелока подсказал ему, что это, должно быть, лазарет.

Он дотронулся до черепа и нащупал толстую повязку. Она была сухой, и это было хорошо.

Сверху на него смотрело чье-то лицо. Монтгомери, хирург.

‘Вы очнулись", - резко сказал он. Не было ни его обычной жизнерадостности, ни любезностей у постели больного. - "Капитан сказал, что вы должны пойти к нему, как только проснетесь."

Когда Мунго поднялся на палубу, он увидел совсем другой корабль, чем тот, что отплыл из Балтимора. Во-первых, это был запах. Рабы находились на борту уже неделю, и вонь от множества людей, закованных в цепи под палубой, пропитала весь корабль. Но это не объясняло настроения экипажа. Лица проходивших мимо Мунго - друзей и товарищей по кораблю, которых он хорошо знал, - были угрюмы и не в духе. Паруса болтались свободно; веревки лежали размотанными поперек палубы; была игра в скобах, когда они должны были быть крепко закреплены. Команда, казалось, потеряла всякое чувство дисциплины. Сквозь решетки, закрывавшие люки, Мунго слышал ритмичный скрип и скрежет цепных насосов.

Они были одни в открытом океане. Африканский берег исчез, и до самого горизонта "Фантома" не было видно. Повреждения, полученные в битве, были залатаны, хотя качество изготовления оставляло желать лучшего. Интересно, подумал Мунго, как долго он был без сознания?

- Мистер Синклер!’

Стерлинг позвал его на корму, на квартердек. Ланахан стоял рядом с ним, его лицо выражало злобу.

‘Рад видеть, что вы проснулись, - едко заметил Стерлинг. - Надеюсь, вы хорошо отдохнули. Теперь вы ответите за свое поведение в битве.’

Он мог бы сделать это в своей каюте. Вместо этого он предпочел сделать это на палубе перед всеми матросами.

‘Если я правильно помню, я отправил четырех британских моряков, которые пытались захватить наш корабль, - спокойно сказал Мунго. - А может, и пять, - добавил он. - ‘У меня не было времени спрашивать вердикт коронера.’

- Ты позволил их лейтенанту сбежать.’

‘Я пытался выстрелить ему в сердце. Каждый человек, который там был, будет свидетелем этого.’

‘Ты нарочно промахнулся, - настаивал Ланахан. - В последний момент не точно прицелился.’

- Я стрелял в упор, потому что корабль был поражен бортовым залпом.’

- Это случилось потом. Я все это видел.’

‘Вы все перепутали, - сказал Мунго. - Потрясение битвы затуманило вашу память.’

‘А потом? Ты отрицаешь, что бросил его в воду, чтобы он мог убежать?’

‘Я не отрицаю, что бросил его в воду.’

Ланахан с торжеством повернулся к Стерлингу. - Вот видишь?’

- Я был безоружен, корабль был поврежден, и на нашей палубе свободно разгуливал вражеский офицер, - продолжал Мунго. - Я решил убрать его самым быстрым способом.’

- Чтобы он мог уйти.’

- Наш корабль был подбит, и я не знал, насколько сильно. Я боялся, что "Фантом" догонит нас. Я подумал, что если бы ему пришлось задержаться, чтобы спасти своего лейтенанта, то между нами было бы больше чистой воды. Во всяком случае, он был тяжело ранен. Скорее всего, он утонул.’

- Мы видели, как "Фантом" вытащил его из воды. Он казался живым.’

Мунго провел рукой по пустому морю позади них.

‘А теперь мы его потеряли. Мой план удался.- Он коснулся рукой забинтованной головы. - ‘Не то чтобы я заслужил большую благодарность.’

- Тебе повезло, что у тебя еще есть голова, - сухо заметил Стерлинг. Он слушал весь разговор, не сводя глаз с Мунго, как человек, ломающий голову над книгой на иностранном языке. - Мистер Ланахан снял бы ее с ваших плеч, если бы Типпу не отклонил его руку. Вы чувствовали плоскую поверхность лезвия, а не его край.’

Мунго отыскал в толпе моряков лысую голову Типпу. Канонир кивнул ему.

- Я вам очень обязан.’

На палубе воцарилась тишина. Ланахан сердито посмотрел на Мунго, а Стерлинг уставился на грот-мачту и задумался. Команда наблюдала. Мало кто из них любил первого помощника, но предателей они любили еще меньше. Мунго видел по их лицам, что обвинения Ланахана посеяли сомнения даже среди людей, которых он считал своими друзьями.

Стерлинг вынес свой вердикт.

‘Никто из тех, кто видел мистера Синклера в бою, не может сомневаться в его преданности кораблю. Что же касается офицера, то это был образчик быстрого мышления, выполненный в состоянии стресса, когда корабль находился в серьезной опасности. На этом все и кончилось, и я не желаю больше об этом слышать.’

Он понизил голос так, чтобы его слышали только Мунго и Ланахан.

‘Мне не в первый раз приходится улаживать разногласия между моими офицерами, но я надеюсь, что это будет в последний раз."- Он пристально посмотрел на Мунго. - ‘Не забывайте, что вы здесь подчиненный. Ваш долг - повиноваться начальству. - Он отвернулся. - ‘Нам и так будет нелегко доставить груз домой, не поссорившись между собой.’

Правда этих последних слов стала очевидна, когда Мунго спустился вниз. Плотники укрепили поврежденный корпус, напрягая все свое мастерство и истощая запас досок в трюме. Участок, который они соорудили, был достаточен для защиты от моря, по крайней мере, в обычную погоду. Но последний залп "Фантома" сломал ребра и суставы, которые были непоправимы вне верфи. "Черный ястреб" был стреножен; он накренился на правый борт и тяжело плыл по волнам.

Хуже того, пробоина в кормовой части корпуса позволила морской воде проникнуть в продовольственный склад и испортила большую часть припасов. Их едва хватало на четверть пайка. Маисовое пюре, которое каждый день варили в больших медных котлах, должно было служить не только рабам, но и команде. День ото дня мужчины становились все более наглыми и несговорчивыми. Кошка о девяти хвостах появлялась из своей сумки почти каждый день, но это только ухудшало настроение.

‘Никогда не видел такой лени в команде, - пожаловался Ланахан на совещании офицеров в каюте Стерлинга. - ‘Они как будто находятся под влиянием нечистого духа.’

- Трудно убедить человека работать, когда у него пустой желудок, - сказал Мунго.

- Думаешь, я этого не знаю? - Рявкнул Стерлинг. - ‘Мне нужно, чтобы вы сказали, что с этим делать.’

‘Мы порем людей, которые никогда раньше не доставляли нам неприятностей, - сказал Мунго. - Мы не можем заставить их повиноваться. Мы должны попробовать стимулы.’

Стерлинг покачал головой. - Они уже получают дополнительную порцию рома. Если мы еще раз напоим их, то потеряем над ними контроль.’

‘Мы могли бы пригрозить, что задержим им жалованье, - предложил Монтгомери, хирург.

- Это был бы быстрый способ разжечь мятеж.’

Ланахан наклонился вперед. - ‘Я предлагаю открыть трюм и позволить им выбрать себе девушек. Мы справимся с этим так же, как они справляются в борделях, все спокойно и упорядоченно, без драмы. Это будет привилегией утренней вахты. Пока мы тренируем черномазых, вахтенная команда может спуститься вниз и повеселиться.’

‘Вы хотите, чтобы я превратил этот корабль в бордель?- Сказал Стерлинг.

‘А чему это может повредить?’

Стерлинг забарабанил пальцами по столу, задумчиво нахмурив густые брови. Мунго видел, что он обдумывает это предложение.

- Я думаю, каждый мужчина здесь знает, как работает бордель, - сказал Мунго. - Но в таких местах есть правила, которые держат людей в узде. С этим будет настоящая оргия. Вы отпускаете команду под палубу, и кто знает, что они сделают. Они будут выбирать фаворитов и спорить из-за них, и довольно скоро начнется насилие. Мы закончим еще хуже, чем начинали.’

Ланахан бросил на него насмешливый взгляд. - ‘Я всегда говорил, что ты слишком мягок к ниггерам.’

‘Я мягок ко всему, что превращает это путешествие в прибыль, и строг ко всему, что угрожает этому. Похотливая команда, думающая своими петухами, и лодка, полная избитых рабынь с животиками мулатских младенцев - это нам не поможет. Гаванские торговцы сгребали бы нас за угли на марже ".

На мгновение Мунго показалось, что здравый смысл взял верх. Затем капитан встретился с ним взглядом.

- Экипаж и груз-это моя забота, Мистер Синклер. Вы хотите сказать, что я пренебрегаю своим долгом?’

‘Я беспокоюсь только о "Черном ястребе", - сказал Мунго. - Он находится в опасном положении, и я считаю, что идея мистера Ланахана опасна.’

‘Сейчас опасные времена, - сказал Стерлинг.

‘Так точно, Капитан. Но с какой целью он будет подвергать корабль еще большей опасности?’

‘Ваши сомнения замечены, мистер Синклер, но если это путешествие и научило меня чему-то, так это вашему таланту прививать дисциплину людям. Поэтому я назначаю вас ответственным за этот план. У вас есть полное право поддерживать дисциплину, пока команда развлекается с черномазыми. Любой моряк, нарушивший ваш приказ, получит десять ударов плетью вместе с кошкой. То же самое касается любого, кто будет пойман ссорящимся из-за дамы. Пусть они развлекаются, но пусть это будет упорядоченно. В противном случае, вы ответите за это. Это понятно?’

Ланахан, сидевший по другую сторону стола в каюте, ухмыльнулся Мунго. - Каждому борделю нужна мадам.’

Мунго не обратил на него внимания. Он услышал в словах Стерлинга глубокий вызов. Инцидент с Фэрчайлдом не был забыт. Капитан испытывал Мунго, напоминая ему, что у него нет более высокой преданности, чем повиновение приказу своего капитана.

Мунго пожал плечами и улыбнулся, показывая, что ему все равно.

- Да, сэр.’

Экипаж называл их "вольностями" - этим термином пользовались во время отпуска, который им предоставляли в каждом порту захода. Они восприняли эту идею с энтузиазмом; их дух и дисциплина быстро восстановились.

Когда настала очередь человека нести утреннюю вахту, он дождался кивка рулевого и спустился по трапу из главного люка. Там он мог бродить по невольничьим палубам, как торговец на рынке, выбирая самые отборные товары – хотя зловоние и грязь не побуждали его задерживаться. Когда он выбирал, Мунго снимал кандалы, приковывавшие девушку к большим цепям, которые тянулись по всей палубе, оставляя кандалы на ногах. Затем мужчина уводил или тащил ее в нишу рядом с журналом и насиловал. Некоторые мужчины были особенно внимательны к девушкам, которых они выбирали, другие брали первую попавшуюся женщину. Но результат этих вольностей всегда был один и тот же-мужчина, поднимающийся по лестнице с довольной улыбкой на лице, и женщина, спотыкающаяся голая и плачущая.

Как и предсказывал Мунго, у команды появились привязанности к женщинам, которым они отдавали предпочтение. Хотя в трюме находилось больше сотни женщин, мужчинам нравилось не больше дюжины из них. Напряжение возникло, когда два матроса, стоявшие вместе на вахте, осознали, что оба предпочитают одинокую женщину. Старшинство иногда решало этот вопрос, но драка часто вспыхивала, когда конкурирующие моряки были равны по рангу. Мунго наказал их кошкой, но ничего не мог сделать, чтобы утихомирить их неистовую ревность. Трюм был примитивным местом, и люди быстро размахивали кулаками.

Мунго снова попытался урезонить капитана Стерлинга, уговорить его отказаться от вольностей ради порядка.

‘Дело не только в женщинах, - сказал Мунго. ‘Все дело в том, как он действует на рабов-мужчин.- Мужчин и женщин держали на разных палубах, но звуки, издаваемые матросами, доставлявшими им удовольствие, были слышны по всему кораблю. - Некоторые из них-братья, отцы и кузены этих девушек. На нижней палубе нарастает ярость,и однажды она взорвется.’

‘Вот почему мы держим их на цепи, - сказал Стерлинг. ‘А что касается экипажа, то я никогда не видел такого улучшения в их работе.- Он иронически улыбнулся Мунго. ‘Вы отлично справляетесь.’

"Черный ястреб" проплыл мимо Гваделупы в Карибское море, подгоняемый пассатами. Скоро они доберутся до Кубы. Груз будет продан, лишние палубы разобраны, корабль начисто вымыт и готов к возвращению в Соединенные Штаты. Мунго не будет сожалеть, когда путешествие закончится. Он знал, что работорговля - дело не из приятных – и для него было предметом гордости не уклоняться от ужасов этого мира. И все же отвратительная реальность оказалась хуже, чем он мог себе представить.

В глубине души его беспокоило, что он не может совладать со своими чувствами. Это всегда было слабостью Оливера Сент-Джона. Как бы сильно Мунго ни любил своего отца, он всегда клялся себе, что станет лучше. Я не буду лицемерить.

"Еще одна неделя", - сказал он себе. Тогда рабы уйдут, и у него в кармане будут деньги. Это была единственная мысль, которая хоть как-то утешала его. Ночью он лежал без сна, обдумывая, как отомстить Честеру Мариону.

В пятницу днем Мунго стоял в квадрате света под люком и ждал, когда первый человек в этот день придет за "вольностями". Он услышал тяжелые шаги, свист кого-то из членов экипажа. Он знал, кто это будет, еще до того, как тот спустился по лестнице: Ланахан.

- Мистер Синклер, - сказал первый помощник, добравшись до основания трапа. - Сегодня колесо фортуны повернулось в мою пользу. - Он неторопливо двинулся вперед. - Скажи мне, скольких из этих черных птичек ты трахнул? Держу пари, ты так много трахал их кисок, что тебе трудно поднять свой член, я прав?’

Мунго промолчал.

Ланахан рассмеялся. - Ни одной? Это только потому, что ты любитель негров, или потому, что ты еще и содомит?’

‘Если ты пришел только для того, чтобы оскорбить меня, я найду другого, кто займет твое место.’

Мунго указал на девушку, которая нравилась многим мужчинам. До того как начались "вольности", она была красива, а теперь превратилась в подобие женщины, покрытую синяками и изможденную. Возможно, она была шестнадцати лет.

‘Она у меня была, - пожаловался Ланахан. - Он указал на группу женщин, съежившихся у люка. - ‘У меня все это было. Я хочу чего-то нового.’

‘Ты получишь кое-что новое, когда мы доберемся до Гаваны.’

‘Но мне придется заплатить за это.’

‘И чем больше девушек мы сохраним целыми и невредимыми, тем больше денег у тебя будет в кармане от продажи. Это просто здравый смысл, - объяснил Мунго.

- Капитан сказал, что у нас должен быть выбор из всех девушек.’

В голосе Ланахана зазвучали раздраженные нотки, он жаждал любой возможности спровоцировать ссору и утвердить свою власть. Мунго знал, что в этом споре ему не победить.

- Иди и найди то, что тебе нравится. Постарайся не причинять ей слишком много боли.’

Расстояние между палубами было так мало, что им приходилось ползти на четвереньках, как собакам. Рабы были так тесно прижаты друг к другу, что в темноте – для белых людей – они стали почти единым организмом, дергающимся, дрожащим и стонущим. Для Мунго было необычно думать, что каждый стон и движение представляют собой индивидуальное человеческое существо.

Ланахану было из чего выбирать, но Мунго раздражал его, и он хотел доказать свою правоту. Он дополз до самого конца трюма.

- Они должны быть свежими. Здесь нет поврежденных товаров, - он пробежался глазами по девушкам в лучах света, проникавшего через решетку. - Эта подойдет.- Он показал пальцем. - Сними с нее эту цепь, чтобы я мог насытиться. Стерлинг хочет, чтобы я вернулся на палубу через минуту.’

Мунго не шевельнулся. Девушка, которую выбрал Ланахан, была той самой, которую он заметил на борту в Амбризе, с округлыми щеками и кожей цвета красного дерева, которая так сильно напоминала ему Камиллу. Хотя она поднялась на борт одной из последних, Мунго переставил груз так, чтобы ее поместили на носу, в самом дальнем месте от люков. До сих пор никто из мужчин туда не заглядывал.

- Она сейчас недоступна. - Мунго указал на другую женщину с широкими бедрами и тяжелой грудью. - ‘А как насчет нее?’

Ланахан наклонился ближе. Помимо того, что Стерлинг отдал экипажу женщин, он восполнил нехватку пайков щедрыми порциями дополнительного рома. Мунго почувствовал это в дыхании помощника капитана.

‘Она слишком толстая. Эта девушка - та, которую я хочу, - настаивал Ланахан плаксивым голосом ребенка, которому отказали в сладком.

Девушка смотрела между ними широко раскрытыми белыми глазами. Она не говорила по-английски, но наверняка понимала, о чем говорят мужчины. Ее взгляд упал на Мунго, умоляя его спасти ее. Даже после шести недель, проведенных в трюме, ее лицо все еще хранило следы той доверчивой невинности, которая когда-то была на нем.

‘Она не для тебя, - сказал Мунго.

- Берешь лучшее для себя? - сказал Ланахан. - ‘Или, может быть, она тебе нравится? Мне пойти и сказать Стерлингу, что ты не подчиняешься его приказам?

Мунго на мгновение задумался. Он знал, как все пройдет. Стерлинг поддержит Ланахана, и девушку в конце концов постигнет та же участь. Во всяком случае, это могло бы спровоцировать Ланахана быть более грубым с ней, если бы он думал, что это причинит боль Мунго.

Не глядя девушке в глаза, Мунго расстегнул замок, приковывавший ее кандалы к тяжелой цепи, к которой были привязаны все рабы. Осталось только два дня, чтобы вытерпеть это, сказал он себе. Он отпустил ее наручники и отошел в сторону, позволив Ланахану оттащить ее обратно к подножию лестницы. Лицо девушки задрожало от ужаса; казалось, она вот-вот бросится бежать. Но ей некуда было идти. Со всех сторон от нее лежали тела, за ней - помощник капитана, а путь к люку преграждал Мунго.

Ланахан, смеясь, обхватил ее за талию и потащил за руку в переднюю часть трюма.

- Похоже, она еще ни у кого не была, - сказал он. - Думаю, мне удастся ее взломать. Она будет тугой, как барабан.’

Он поймал на себе пристальный взгляд Мунго, в его желтых крапинках было что-то такое, чего Ланахан раньше не замечал.

- Что?’

Ланахан так и не понял, что на него нашло. Острие ножа Мунго вошло в мягкую впадину его горла и прорезало всю шею, перерезав спинной мозг. Он упал на палубу с тяжелым стуком, мертвый, едва дернувшись. Девушка была почти так же шокирована. Только что она ждала следующей главы своего испытания. В следующее мгновение Ланахан лежал рядом с ней, с ножом в шее, а Мунго навис над ней, словно мстительный дух.

Она была слишком поражена, чтобы закричать. Она в ужасе уставилась на Мунго.

Мысли Мунго уже начали думать о последствиях, стремясь быстрее, чем когда-либо. Он действовал импульсивно, удивив даже самого себя быстротой своего удара. Возможно, это была ошибка – но если он и собирался сожалеть об этом, то сейчас не было времени. После Ланахана его очереди будет ждать еще один человек, и он начнет терять терпение. Мунго должен был найти способ спрятать тело, а затем придумать историю о том, почему исчез Ланахан. Если его поймают, Стерлинг убьет его.

Он снял с пояса ключи и вставил один из них в замок на цепях, которыми были скованы ноги девушки. Когда они распались, на ее лице появилось удивление.

Мунго указал вперед, туда, где располагались рундуки и отсеки для хранения парусов.

- Найди, где спрятаться, пока все это не пройдет.’

Он уже начал составлять план. Он утащит тело Ланахана в глубь невольничьего трюма и оставит там. Когда первый помощник будет найден, можно будет предположить, что это сделал один из рабов, и невозможно будет доказать, кто именно. Одного или двух можно было бы выпороть в наказание, но Стерлинг не сможет позволить себе возмездия в полном объеме. Каждая жизнь обойдется ему больше чем в тысячу долларов.

С палубы донесся голос: - Что, во имя Господа, так долго, Ланахан? У тебя что, второй заход к ней?’

Мунго открыл люк на нижнюю палубу и отшатнулся, почувствовав исходящую оттуда вонь. Внизу все, что он мог видеть, была корчащаяся масса тьмы. Он обхватил Ланахана за плечи и приподнял, стараясь, чтобы кровь больше не пролилась на палубу.

Девушка не шелохнулась. Она сидела на палубе, все еще глядя на Мунго. Ее лицо изменилось. Последние следы невинности исчезли из ее глаз навсегда; вместо этого в них появилось что-то злое и жестокое. В руке она сжимала ключи Мунго, как ребенок, держащий за руку свою мать. Должно быть, она сняла их с его пояса, когда он отвлекся.

Мунго замер. Он позволил трупу Ланахана упасть на палубу и протянул руку.

- Отдай их мне.’

Девушка застенчиво отдернула руку. Затем она подбросила ключи в воздух. Она швырнула их слишком сильно, и Мунго не успел среагировать. Ключи пролетели мимо него и упали в открытый люк на нижнюю палубу, где находились люди.

Они так и не приземлились. Черная рука выхватила их из воздуха. Мунго бросился вниз, но было уже поздно. Внизу, в темноте, он услышал щелчок замка, звон металла, когда ключи передавались из рук в руки по линии.

Из люка высунулась голова. Это было устрашающее лицо, лысый череп, густо покрытый татуировками племенных шрамов. Мунго и раньше замечал этого человека, когда рабы гуляли на палубе - высокий, широкогрудый, с мощными мускулами и царственной осанкой, которая каким-то образом пережила все унижения плавания. Теперь, когда он был свободен, его лицо пылало от ярости. Прежде чем Мунго успел остановить его, он вылез из люка.

Мунго бросился к трупу Ланахана. Но охотничьего ножа, воткнутого в шею первого помощника, там уже не было. Он был в руках девушки, и она больше не съеживалась на полу, а стояла прямо, размахивая клинком с уверенностью воина. Мунго шагнул к ней, и ему чуть не отрубили руку, когда нож рассек воздух. Девушка прошипела ему что-то, чего он не мог понять, яростные слова, полные гнева и мести.

Мунго оказался зажат между двумя врагами. Он снова посмотрел на татуированного воина. С его руки свисали наручники, но они больше не были застегнуты. Цепь, которая связывала его, теперь превратилась в оружие. Он поднял ее и опустил изогнутую металлическую манжету на лоб Мунго.

В глазах Мунго вспыхнули звезды, и он отшатнулся назад к переборке, рухнув на палубу. Сквозь пелену боли он увидел, как из люка поднимается еще больше африканцев, поток черных тел вырывается из трюма в ослепительный солнечный свет. Он услышал крики команды, когда освобожденные рабы поднялись на палубу. Африканцы были безоружны, но их отчаяние перевесило все шансы. Они отобрали у экипажа оружие и направили его на своих похитителей. Люди Стерлинга отбивались, но им было не справиться с непреодолимой волной ярости африканцев.

Мунго с трудом поднялся на ноги и, спотыкаясь, направился к передней лестнице, ведущей к складу. Он распахнул передний люк и поднялся по ступенькам на палубу, голова его раскалывалась так, словно ее раскололи топором.

Он с трудом мог поверить в то, что он развязал. За несколько коротких мгновений восстание превратилось в кровавую баню. От кабестана до кормовых поручней палуба кишела африканцами - не только отрядом, возглавляемым татуированным воином, но и рабами, которые тренировались на палубе, когда началось восстание. Они рубили захваченными клинками, пока палуба не стала скользкой от запекшейся крови. Матросы на реях пытались спрятаться среди парусов,но африканцы взобрались на канаты и выследили их. Тела падали на палубу.

"Черный ястреь" был потерян. В живых осталось не так много членов экипажа, чтобы вернуть корабль, а тех немногих, кто выжил, отсеивали, как пшеницу. Мунго также не думал, что африканцы поблагодарят его за то, что он дал им ключи от цепей. Его единственным шансом было выбраться за борт. Но в одиночку у него шансов было немного.

Присев за фок-мачтой, Мунго огляделся в поисках Типпу. Он увидел великана, стоявшего у кабестана с саблей в руке и отбивавшегося от дюжины африканцев. Они были в лучшем положении - канонир истекал кровью из многочисленных ран там, где его противники уже успели нанести удары.

Абордажная сабля лежала на палубе там, где ее уронил один из матросов. Мунго поднял ее, сделал глубокий вдох, чтобы собраться с мыслями, затем бросился в бой, расталкивая рабов и прокладывая путь к Типпу.

- К лодке! - крикнул он, махнув гиганту, чтобы тот следовал за ним.

Типпу описал саблей круговую дугу, отбросив всех противников назад. Он повернулся к котлу с вареной кукурузой, стоявшему рядом с ним, и с силой трех человек сорвал его с основания, высыпав кукурузную муку на пропитанную кровью палубу. Он поднял котел над головой и швырнул его вперед. Тяжелый котел свалил сразу двух человек, раздробив им конечности, и они растянулись на палубе.

В хаосе, охватившем нападавших, Типпу зарубил двух африканцев, стоявших у него на пути, и побежал к Мунго. Татуированный воин попытался преследовать его, но столпотворение было слишком велико, и он оказался в ловушке толпы.

Обычно корабль нес свои лодки на борту. Но так как все пространство на палубе было отдано для тренировки рабов, катер был поднят на шлюпбалках на корме. Мунго был там. Он замахнулся на фал, который удерживал резак, но лезвие было слишком тупым; трос просто качнулся в сторону, немного потертый, но целый.

Африканцы видели, что задумал Мунго. Сгрудившись у кабестана, они подняли сабли и ринулись на корму, как рой шершней. У Мунго не было времени снова резать канаты. Вместо этого он вытащил штифт, который удерживал тросы.

Фал грохотал по блокам шлюпбалок. Лодка плюхнулась в воду. Мунго последовал за ней, перепрыгнул через поручни и бросился в море. Он ударился о воду, вынырнул на поверхность и схватился за лодку, которая уже дрейфовала позади "Черного Ястреба". Его пальцы задели планшир, но он упал в желоб волны, и катер уплыл за пределы досягаемости. Он брыкался изо всех сил, зная, что утонет, если промахнется мимо лодки. Наверху он слышал, как африканцы выстроились вдоль перил, насмехаясь над ним, осыпая воду страхующими штифтами и всем, что они могли бросить, чтобы попытаться помешать ему. К счастью, они не нашли пороховой склад – или же не знали, как пользоваться оружием.

Лодка была почти в пределах досягаемости. Он снова рванулся вперед. Волна подхватила его, швырнув вперед; его рука сомкнулась на транце. Он вскарабкался на борт как раз вовремя, чтобы услышать впереди громкий всплеск. Типпу последовал за ним за борт.

Но они не были свободны от "Черного Ястреба". Резко дернувшись, лодка перестала дрейфовать назад и снова двинулась вперед, опрокидываясь в волны боком. Канаты, удерживавшие ее, все еще были прикреплены к шлюпбалкам, тащившими лодку за кораблем.

Теперь у освобожденных невольников кончились тупые предметы для метания. Вместо этого они превратили свои сабли в дротики и метнули их в сторону лодки, находившейся в двадцати футах внизу. Канаты были прикреплены к лодке крючьями, но с лодкой под буксиром они были натянуты так туго, что Мунго не мог их отпустить. Единственный способ отсоединить лодку - это обрубить их.

Он подобрал саблю, упавшую в лодку, и изо всех сил атаковал фал. Канаты были прочными, как дубовые побеги, и могли поднять пять тонн. Он пилил тяжелые волокна, а сабли рабов дождем сыпались вокруг него. Ветер испортил им прицел, широко разнося клинки, но африканцы поняли, как важно перекидывать оружие из конца в конец, и точность стрельбы возросла.

Внезапно Манго почувствовал, как лодка накренилась, и услышал резкий звук падения кормовой части. Пока он уворачивался от клинков, Типпу перелез через транец. Один удар его клинка разорвал заднюю линию, и корма катера упала в море. Когда волны обрушились на лодку, прижав ее к корпусу "Черного ястреба" и угрожая опрокинуть, Мунго схватил еще одну саблю. Орудуя двумя клинками, как ножницами, он нанес мощный удар по переднему фалу, вложив в удар всю свою силу.

С треском канаты разорвались и отлетели в сторону, а лодка погрузилась в волны. Вода заливала нос и корму. Мунго раскинул руки,чтобы удержать лодку. Волна обрушилась на него; две сабли выскользнули из его рук и упали в воду, но лодка осталась стоять.

Маленькая лодка поплыла прочь от корабля. Африканцы испустили громкий крик. Их восстание увенчалось успехом. Их узы были разорваны, и корабль принадлежал им.

Позади Мунго раздалось волчье рычание. Он обернулся - и хотя он был не из тех, кто показывает свои эмоции, он не мог скрыть своего потрясения. Они с Типпу были в лодке не одни. Стерлинг покинул свой корабль. Должно быть, он бросился в море и схватился за лодку, а потом вскарабкался на борт, пока Мунго и Типпу отвлекались, освобождая канаты.

Капитан должен был умереть от рук людей, которых он заковал в цепи, как зверей. И все же он был здесь – весь в синяках, израненный, но живой – стоял на корме и смотрел, как его команда исчезает вдали.

Стерлинг перевел свой острый взгляд на Мунго.

‘Ты сделал это со мной, сукин сын. Ты отнял у меня корабль.’

Мунго промолчал. Типпу переводил взгляд с одного на другого. Он указал на рану на руке Мунго, где девушка полоснула его охотничьим ножом, на синяки и порезы по всему телу.

- Он истекает кровью, как и все мы.’

Стерлинг хмыкнул. - Если кто-то выпустит на волю стаю волков, его укусят. Разве не так? - Когда Мунго отказался отвечать, он продолжил: - единственный негр, не закованный в цепи, - это сука, которую трахал Ланахан. Как ты думаешь, что случилось, Типпу? Может, Синклер вздремнул? Неужели девушка одолела мужчину в три раза крупнее себя? И как она раздобыла ключи?’

Типпу повернулся к Мунго. - Капитан говорит правду?’

Мунго пожал плечами. ‘Он не капитан без корабля.’

‘Есть только один способ покончить с этим, - сказал Стерлинг. - ‘Я собираюсь вырезать твое сердце и скормить его акулам. А потом мы с Типпу похороним тебя в песках Кубы.- Он протянул руку Типпу, который все еще держал саблю, которой перерезал канаты. - Дай мне этот клинок.’

Типпу не шелохнулся. Он смотрел на Мунго.

- Зачем ты это сделал?- спросил он.

- Потому что Ланахан был прав, - сказал Стерлинг. - Потому что он всего лишь любитель ниггеров, который не понимает правды и зла этого мира. А теперь отдай мне эту чертову саблю.’

Мунго потерял свой нож, а другого лезвия в лодке не было. Он был беззащитен. Типпу посмотрел на саблю в своей руке, затем кивнул. Он поднял ее.

Легким движением руки он отпустил саблю. Она описала дугу в воздухе и упала в воду. Лезвие едва заметно дрогнуло.

Обветренное лицо Стерлинга исказилось в гримасе.

‘Что, черт возьми, ты делаешь?- закричал он.

- Честный бой, - проворчал Типпу.

Стерлинг изумленно уставился на него. Затем, издевательски рассмеявшись, он стянул с себя промокший сюртук и рубашку и сжал кулаки.

- Да будет так. Если понадобится, я сделаю это голыми руками.’

Мунго вскочил на скамью и раздвинул ноги, чтобы поглотить движение волн. Он изобразил удар, а затем сделал хук в челюсть Стерлинга. Капитан уклонился от удара и ударил Мунго кулаком в ребра. Когда Мунго пошатнулся, а Стерлинг рассмеялся, Мунго нанес комбинацию ударов, за которыми последовал апперкот. Удары коснулись только воздуха, но апперкот ударил Стерлинга в щеку под углом, когда он попытался увернуться. Это был скользящий удар, но он коснулся лица, когда лодка накренилась на волне и Стерлинг потерял равновесие. Размахивая руками, капитан откинулся на скамью перед транцем. Мунго приблизился, но капитан навалился всем телом на планшир и ударил ногой, выбивая ноги Мунго из-под него.

Мунго тяжело приземлился на борт, сильно ударившись боком. Когда Стерлинг вскочил на ноги, Мунго перекатился на корточки и сделал выпад, ударив капитана плечом в живот. Капитан упал с резким треском, завывая от боли и ярости. На мгновение Мунго показалось, что у Стерлинга сломан копчик. Но Стерлинг стряхнул его и бросился на Мунго со скоростью гораздо более молодого человека. Мунго попытался увернуться в сторону, но капитан схватил его за рубашку и развернул к себе, заключив в медвежьи объятия и выгнув спину, словно пытаясь разорвать Мунго пополам.

Мунго всегда уважал силу капитана, но до сих пор не понимал ее до конца. Стерлинг был силен, как бык. Мунго почувствовал, как сжимаются его легкие, скрежещут ребра, болезненно изгибается позвоночник. Он попытался отбросить Стерлинга назад, но его ноги не нашли опоры. У него осталось только одно оружие - голова. Он откинул ее назад и почувствовал вспышку ослепительной боли, когда его череп столкнулся с черепом Стерлинга. Капитан взвыл в агонии, но вместо того, чтобы отпустить Мунго, он усилил хватку.

От напряжения в груди Мунго стало почти невозможно дышать. Мысли его лихорадочно метались. Он был недостаточно силен, чтобы вырваться из рук капитана. Он стоял спиной к Стерлингу, поэтому не мог ударить его коленом в пах. Руки его беспомощно повисли по бокам. Он попытался наступить Стерлингу на ногу, но не смог даже пошевелиться.

Была только одна сила, которую он мог использовать. Когда лодка качнулась на волнах, Мунго поджал одну ногу и согнул другую, как пружину. Их общий вес внезапно потерял равновесие, и они были сброшены за борт прежде, чем Стерлинг успел среагировать.

Как только они коснулись воды, Стерлинг отпустил Мунго и потянулся к лодке, барахтаясь в волнах. С приливом радости Мунго понял, что капитан не умеет плавать.

Он схватил Стерлинга сзади и, обхватив его за шею, потащил под воду. Пока они погружались в глубину, Стерлинг брыкался, боролся и царапал лицо и руку Мунго, вырывая кожу ногтями. Но Мунго, превозмогая боль, держался крепко. Он вложил всю свою ярость, презрение и отвращение в это единственное действие.

Тело капитана обмякло, губы приоткрылись, словно он хотел проглотить океан целиком. Мунго отпустил его и смотрел, как он падает в бездну. Вода была такой прозрачной, что Мунго не терял его из виду, пока горящие легкие не заставили его пошевелиться. Он бросил последний взгляд на тень Стерлинга, повернул лицо вверх и поплыл к свету.

Когда он вынырнул на поверхность, то увидел лодку, плывущую в пятидесяти футах от него. Типпу изо всех сил старался удержать лодку на месте, но волны были сильными. Мунго лежал на спине, наслаждаясь прохладными объятиями океана и позволяя солнечному свету согревать его кожу. Он подплыл к лодке, и Типпу перебросил его через транец.

Типпу взялся за весла, погрузил лопасти в воду и потянул их к узкой полоске земли, видневшейся на юго-западном горизонте. Мунго растянулся на траве, понимая, как он устал.

- Твой хозяин мертв. Ты свободен’ - сказал он Типпу.

Великан кивнул. Его лысое лицо расплылось в улыбке.

‘Тогда почему я все еще гребу?’

Никто не видел, как Мунго подъехал к большому дому на холме над Капитолийской площадью в Ричмонде. Он пришел после наступления темноты, закутавшись в длинное пальто и надвинув на лицо широкополую шляпу. Это была мудрая предосторожность. В последний раз, когда он покидал город, его разыскивали за кражу рабов и бегством из-под залога.

Он рассмеялся иронии судьбы. Это было наименьшее из преступлений,которые он совершил. Было бы очень жаль, если бы именно они заманили его в ловушку.

Подъем на холм был последним этапом долгого путешествия. После гибели "Черного Ястреба" Мунго и Типпу отплыли на веслах на Кубу, а оттуда по суше добрались до Гаваны. Там они поправляли свои финансовые дела - Мунго с картами, Типпу с кулаками в кулачных поединках, - пока не накопили достаточно денег, чтобы купить билет на французский пакетбот до Нового Орлеана. Новые драки, карточные игры и еще один корабль наконец доставили их в Балтимор.

Первое, что сделал Мунго, когда они причалили, - это пошел в суд и написал письменное показание под присягой, что он, Томас Синклер и законный владелец раба Типпу, освободил своего раба и дал ему свободу. Секретарь суда предъявил свидетельство, скрепленное красной печатью, что очень понравилось Типпу. Он водил пальцем по воску, словно по тотему, наделенному магической силой.

- Неужели это делает меня свободным?’

- Так же свободен, как и я, - заверил его Мунго.

Типпу уставился на надпись на свидетельстве, хотя и не мог ее прочесть. Его грубое лицо светилось почти блаженной радостью. Если приглядеться, то можно было заметить слезы в уголках его глаз – хотя было бы очень смело указывать на это лысому гиганту.

Он заключил Мунго в объятия, которые чуть не сломали ему позвоночник.

‘Спасибо.’

Мунго высвободился из объятий, улыбаясь приятелю.

‘Но держи свидетельство при себе, - сказал он Типпу. - Свободные негры небезопасны в этом штате. Есть много людей, которые могут захотеть поработить тебя снова.’

Типпу оскалил зубы. Он никогда не испытывал недостатка в силе, но теперь в нем появилась новая уверенность, которая сделала его вдвойне грозным.

- Пусть попробуют.’

Мунго оставил его наслаждаться своей новой свободой в тавернах и борделях Феллс-пойнта.

‘Я вернусь через несколько дней, - пообещал он, - но мне нужно нанести визит родственникам.’

Мышцы Типпу были напряжены. - Я могу помочь?’

‘Я должен сделать это один.’

Мунго нанял извозчика и поехал на юг, в Ричмонд. Он не сообщил заранее о своем прибытии. Ему нужны были честные ответы, а не хорошо подготовленная ложь и каменные стены.

Теперь он поднялся по ступенькам большого дома и постучал. Картер, дворецкий с седыми бакенбардами, открыл дверь. При виде Мунго он чуть не выплюнул вставную челюсть.

- Мистер Мунго, - пробормотал он. - ‘А я не . . . Никто не говорил, что ты приедешь.’

‘Нет.- Мунго протиснулся мимо него в коридор. - Мой дедушка здесь?’

- Да, сэр.’

‘Я подожду его в гостиной.’

С тех пор как он был здесь в последний раз, ничего не изменилось. Над мраморным камином Абигейл Сент-Джон оставалась такой же красивой и царственной, как всегда, в своей позолоченной раме. Мунго налил себе виски из графина, стоявшего на буфете, и постарался не думать обо всем, что произошло с тех пор, как он в последний раз был в этой комнате.

Скрип половицы позади него возвестил о появлении Амоса Рутерфорда. Мунго протянул руку, и дед пожал ее, но в глазах старика была холодность, расчетливость, которая противоречила его манящей улыбке.

‘Последние два месяца я ждал вестей от капитана Стерлинга, - без предисловий сказал Рутерфорд. - ‘Что случилось с "Черным ястребом"?’

- Она затонула во время шторма у берегов Кубы.’

Рутерфорд воспринял эту новость бесстрастно. - А Стерлинг?’

‘Утонул. Вместе с грузом и всеми остальными людьми.’

- Я думаю, что у тебя было необыкновенное спасение.’

В голосе Рутерфорда звучала странная отстраненность: он не испытывал ни особой радости от чудесного спасения Мунго, ни ужасного отчаяния из-за потери своего корабля. Он оглядел Мунго, как товар, который осматривают на предмет дефектов.

‘Я надеялся на более теплый прием со стороны дедушки, - сказал Мунго.

- Тогда тебе не следовало сообщать, что ты потерял мой корабль и груз стоимостью более четверти миллиона долларов.’

‘Ты имеешь в виду рабов?’

- Да, конечно, рабов, - нетерпеливо сказал Резерфорд. ‘А чего же еще?’

‘Ты не был так откровенен в делах "Черного Ястреба" до того, как я отплыл на нем.’

Рутерфорд закатил глаза. - ‘А что бы это изменило? Ты был беглецом и преступником. Я сделал тебе одолжение, посадив тебя на этот корабль.’

- Чтобы я мог совершить еще больше преступлений?’

- Ты сказал, что хочешь целое состояние. Что ж, именно эта торговля сделала Сент-Джонов богатыми. Я думал, что это у вас в крови, хотя ты, кажется, не унаследовал от своей семьи чутье к бизнесу.’

Мунго вытаращил глаза. Чего бы он ни ожидал от Рутерфорда, но только не этого. Все, что он сказал, было полной неожиданностью.

- Моей семьи?’

‘Твой дедушка, Бенджамин Сент-Джон.’

- Мой дед был владельцем плантации, а не работорговцем.’

‘Это он тебе так сказал? - Рутерфорд усмехнулся. - Бенджамин Сент-Джон был практичным человеком. Он знал, что если вам нужна рабочая сила, то гораздо дешевле получить ее из источника.’

‘Он уехал в Африку?’

- На пике своей карьеры Бенджамин Сент-Джон был самым успешным торговцем к северу от Чарльстона. Впоследствии, когда он стал достаточно богат, он использовал свое состояние, чтобы купить себе Уиндемир. Респектабельность, совесть. Но большинство рабов Уиндемира или, по крайней мере, их предки впервые увидели Америку из трюмов его кораблей. Тот старый негр, которого ты держал при себе, Мафусаил? Он был последним из них.’

Мунго вдруг увидел на поляне Мафусаила - умирающего, которого пуля Честера Мариона заставила умереть страшной смертью. Он вспомнил, как Камилла оплакивала своего деда, и снова вспомнил последние слова старика - "Берегись черного сердца и жажды, которая никогда не утоляется".

- Люди говорят себе много лжи о мире, чтобы сохранить свой образ жизни, - продолжал Рутерфорд. - Доброта твоего отца была его епитимьей, я полагаю. Это позволяло ему сохранять иллюзию дистанции от унижений, которые сделали его собственного отца таким богатым. Я не выношу таких детских игр. Я согласен с тем, что насильственное выдворение африканцев с их родины - не самая приятная вещь. Это жестоко. Есть погибшие. Если бы это не было так неприятно, то никакой пользы от этого не было бы.’

Мунго допил виски и встал, направляясь к камину. Он посмотрел на портрет своей матери в Уиндемире, стоящей на лужайке перед домом.

‘Как много она знала обо всем этом?- спросил он.

- Так она познакомилась с твоим отцом. У нас с Бенджамином был совместный бизнес, и я финансировал его первые начинания. Конечно, я никогда не делился с ней подробностями сделки, но за эти годы случались инциденты – корабли терялись в море, а страховые иски приходилось подавать мне и моим партнерам. Я уверен, что она все поняла.’

Мунго уставился на портрет. Раньше он этого не замечал, но теперь увидел - посевы табака на заднем плане были готовы к уборке, но на полях не было рабов. Это был образ Уиндемира таким, каким Абигейл хотела его видеть, возможно, таким, каким она действительно его видела.

Все, во что он когда-либо верил в своей семье, оказалось ложью. Абигейл знала об этом. Оливер знал об этом. Мунго думал, что видит мир таким, каким он был на самом деле, без лицемерия и уклончивости своего отца. Теперь он понял, как презрительно слеп был. Он чувствовал себя так, словно Рутерфорд вырвал что-то из его души.

Должно быть, это отразилось на его лице. Но если он и ожидал от Рутерфорда сочувствия, то не получил его. Рутерфорд стоял у двери, и хотя старик был на пятьдесят лет старше Мунго и на полголовы ниже, его лицо было непроницаемо, как гранит.

‘Я послал тебя на "Черном ястребе", чтобы ты стал мужчиной. Я не думал, что ты вернешься хнычущим ребенком, рыдающим над ниггерами, как какой-нибудь аболиционист.- Он сунул руку в карман и вытащил смятый листок бумаги. ‘Ты знаешь, что это такое?’

Мунго покачал головой.

- Это заметка из гаванской газеты. В нем сообщается, что два месяца назад в бедственном положении был спасен Балтиморский клипер, и при дальнейшем осмотре выяснилось, что экипаж его полностью состоял из негров. Оказалось, они одолели команду, захватили корабль и вбили себе в голову, что отплывут на нем обратно в Африку. - Он презрительно фыркнул. - Конечно, они только посадили его на мель.- Так что теперь, когда мы покончили со сказками и семейной историей, может быть, ты расскажешь мне, что на самом деле случилось с Черным ястребом.’

Мунго тупо уставился на него. - Рабы сбежали и захватили корабль. Я уплыл на лодке.’

‘Так к чему эта история про бурю?’

‘Я подумал, что если сообщу о гибели корабля, вам будет легче получить страховку.’

‘Действительно. - Рутерфорд пробежал глазами по Мунго. Холодность на его лице сменилась чем-то гораздо более мрачным. - Арчибальд Стерлинг был лучшим капитаном в этом деле, которого я когда-либо знал. Он никогда не терял больше абсолютного минимума своего груза, и во всех своих плаваниях я никогда не слышал, чтобы он позволил какому-нибудь рабу прикоснуться пальцем к одному из своих людей. Так что ты поймешь, как мне трудно поверить, что он каким-то образом стал настолько беспечным, что позволил рабам вырваться из цепей, подняться на палубу и перебить команду. Каждому из них, кроме тебя.’

Между ними повисло напряженное молчание.

‘Это что, обвинение?- сказал Мунго.

- Стерлинг держал корабль в ежовых рукавицах. На борту "Черного Ястреба" был только один человек, который не плавал с ним раньше. А теперь этот человек рассказывает мне нелепые истории о том, что случилось с его кораблем.- Рутерфорд мрачно усмехнулся. - ‘Я всегда считал, что слабость твоего отца - это отклонение от нормы. Я думал, что ты лучше его, что ты унаследовал волю своей матери и силу своего деда. Возможно, я ошибался.’

‘Если бы ты видел, что я натворил ...

Рутерфорд вдруг поднял голову. - Зачем ты пришел сюда? Чтобы плести мне ложь? Просить у меня прощения?’

По его тону было ясно, что он не ждет ответа на свой вопрос. Но Мунго пришел не просто так. Потрясение от откровения Рутерфорда почти вытеснило его из головы Мунго, но теперь оно нахлынуло снова. Единственное, что все еще имело значение.

‘Я пришел узнать, куда делся Честер Марион.’

Смена направления застала Рутерфорда врасплох. - Марион?’

‘Когда я спрашивал в Чарльз-Сити, мне сказали, что он продал Уиндемир и уехал на юг. Некоторые говорили, что в Луизиану, в Новый Орлеан, но они не знали, куда именно.’

Резерфорд недоверчиво уставился на него. - ‘Ты не можешь справиться с грузом закованных в цепи рабов, но все же думаешь, что можешь пойти против Честера Мариона? Я бы восхищался твоей решимостью, если бы она не была такой смехотворной.’

- Не говори мне, что я могу или не могу сделать.- В голосе Мунго послышались жесткие нотки. - Где же он?’

Рутерфорд на мгновение задумался, затем пожал плечами. - ‘Даже если бы я знал, я бы тебе не сказал. Вместо этого я дам тебе один совет. Забудь о Честере Марионе. Он сильнее, чем ты когда-либо будешь. Эта глава твоей жизни закончена, и ничто не вернет ее назад.’

Он подошел к своему бюро и вытащил листок бумаги. Он быстро что-то написал и внизу поставил свою подпись.

‘Я дам тебе еще кое-что. Вот чек на сто долларов.- Он помахал им перед Мунго. - ‘Это последний подарок, который ты получишь от меня. Используй это, чтобы убраться отсюда подальше, потому что, клянусь Богом, если я когда-нибудь увижу тебя снова, я брошу тебя в тюрьму.’

Чек был оскорблением. Мунго не собирался его принимать. Он мог легко заработать деньги с помощью карт. Но когда Рутерфорд помахал перед ним газетой, что-то привлекло внимание Мунго. Он протянул руку и взял чек, не обращая внимания на презрительную усмешку Резерфорда.

‘Ты такой же, как твой отец. Все, что тебе нужно, - это легкие деньги.’

Мунго его не слышал. Он смотрел на чек, его руки дрожали.

‘Что это такое? - прошептал он.

- Это прощание. Рутерфорд запоздало заметил перемену, происшедшую с Мунго. - Что? Ты считаешь, что заслуживаешь большего?’

Мунго провел пальцем по фирменному бланку в верхней части листа.

- Это выписано на счет банка "Фиделити Траст" в Чарльз-Сити.’

- С чеком все в порядке, если тебя это беспокоит. Банк для этого хорош. Рутерфорд усмехнулся. - ‘Я должен знать – я один из партнеров.’

Мунго схватил чек и медленно разорвал его пополам. Разорванные половинки упали на пол. Рутрфорд нетерпеливо прищелкнул языком.

- Полагаю, ты считаешь, что это был очень хороший жест. Со временем ты поймешь, что должен был взять деньги.’

Мунго говорил медленно, сдерживая ярость, которая пульсировала в его горле.

- Это был банк, который отобрал Уиндемир. Это был банк, который использовал Честер Марион, чтобы сначала связать моего отца долговой веревкой, а затем повесить его на ней. Банк, которым владел Честер. А теперь ты говоришь мне, что являешься его партнером?’

Впервые за этот вечер в нарочитом спокойствии Рутрфорда появилась трещина. Он сделал шаг назад, быстро соображая.

‘Возможно, ты не так туп, как я думал, - сказал он. - Да, я партнер в банке.’

‘Ты знал, что Честер Марион делал с Уиндемиром? Ты позволил ему это сделать?’

- Я поощрял его.’

Во второй раз за этот вечер мир Мунго перевернулся с ног на голову. Он едва мог поверить в то, что услышал.

- Но почему?’

- Потому что после смерти Абигейл у меня не осталось ничего, что связывало бы меня с твоим отцом. Все эти глупые разговоры Оливера об эмансипации, его представление о черных как о равных – все это приводило меня в замешательство. Я стал посмешищем среди своих коллег.’

- Ты продал свою собственную семью.’

Рутерфорд сделал осуждающий жест руками.

- Я получил кругленькую прибыль от этой сделки. Честер заключил выгодную сделку, когда продал Уиндемир вашим соседям. Разумеется, все они тоже были в этом замешаны.’

Голова Мунго закружилась от шока откровения. Каждое слово Рутерфорда требовало еще тысячи вопросов.

‘Тогда почему ты мне помог? Зачем посылать меня на "Черный ястреб"?’

- Чтобы спасти тебя от самого себя. Я думал, что ты сможешь начать новую жизнь и оставить все это позади. Признаюсь, я не думал, что ты дашь мне столько поводов пожалеть о своей щедрости. Я и представить себе не мог, насколько ты наивен. - Он пренебрежительно отвернулся. - Совсем как твой отец – не хочет смотреть в лицо грязной реальности жизни. Ты ...’

Он замолчал со сдавленным криком. Мунго приблизился к нему и обхватил его шею обеими руками, прижимая большие пальцы к горлу Рутерфорда. Рутерфорд вырывался и пытался вырвать руки Мунго. Но хотя он был силен и крепок для своего возраста, он не мог сравниться со своим внуком.

‘Ты отнял у меня все,’ - прорычал Мунго. Его желтые глаза горели яростью.

Рутерфорду удалось поднять ногу и наступить на ногу Мунго; на секунду хватка Мунго ослабла. Рутерфорд отвернулся. Он рванулся к звонку, чтобы позвать слуг, но Мунго схватил его за воротник сюртука и оттащил назад, швырнув на диван. Придавив его коленом, Мунго схватил подушку и прижал ее к лицу деда.

Рутерфорд отбивался и боролся, он дергался, но не мог освободиться. Его движения становились все слабее, стоны под подушкой - все тише. Мунго не ослабил хватки. Его разум отсутствовал, отделенный от тела. Он не заметил, когда Рутерфорд перестал двигаться, и не заметил влажного пятна, расплывшегося на диване. Все, что он чувствовал, была ярость.

Часы в холле пробили одиннадцать, и Мунго пришел в себя. Он приподнял подушку. Рутерфорд лежал с закрытыми глазами, не выказывая никаких признаков насильственной смерти, которую он пережил.

Мунго быстро уложил Резерфорда на диван и накрыл его пледом, чтобы было похоже, что он спит. Он бросил обрывки чека в огонь. Он скрестил руки Рутерфорда на груди и вложил пустой стакан из-под виски в руку мертвеца.

Он взглянул на бюро. Какие еще секреты он мог там найти? Ему очень хотелось посмотреть, но в этот момент шум в коридоре напомнил ему об опасности. Он должен был уйти.

Он вышел из комнаты. Картер, дворецкий,все еще стоял в холле, застывший в своем сюртуке. Мунго всмотрелся в его лицо, пытаясь понять, слышал ли он, что произошло. Черты лица старого раба ничего не выдавали, но ведь рабы привыкли скрывать то, что знали.

Картер был единственным человеком, который знал, что Мунго был там в ту ночь.

- Мистер Рутерфорд вздремнул, - сообщил ему Мунго. - ‘Он сказал, чтобы его не беспокоили.’

Картер кивнул. Не говоря ни слова, он открыл дверь, чтобы проводить Мунго. Проходя мимо него, Мунго подумал, как легко было бы сломать старику шею, покончить с ним так же, как и с Рутерфордом.

- Спокойной ночи, - сказал Мунго.

Он вышел из двери на ночной воздух. Он не мог сказать, почему оставил Картера в живых. Может быть, это было милосердие – а может быть, что-то в морщинистом лице и седых волосах дворецкого напомнило ему Мафусаила. После того, что он сделал со своим собственным дедом, он не мог поверить, что это была совесть.

Он надеялся, что не пожалеет об этом.

Была уже почти полночь. В этот час лошадей не было, и Мунго не осмелился задержаться в Ричмонде до утра. Он двинулся по Балтимор-Роуд быстрым шагом, который мог поддерживать часами. Луна стояла высоко, и путь был свободен; если на обочине дороги и притаились разбойники или грабители, то в эту ночь они его не беспокоили. Возможно, они распознали в нем родственную душу убийцы. Он остался наедине со своими мыслями.

Он не чувствовал вины за то, что сделал. Рутерфорд предал Уиндемир, он позволил убить Оливера Сент-Джона и финансировал Честера Мариона. Убийство его было первым ударом, нанесенным мести Мунго. Во всяком случае, Мунго испытывал странный восторг. Все, что привязывало его к этому миру, исчезло. Даже память о его семье была разрушена. Он чувствовал, что плывет свободно, отдельно от мира, не сдерживаемый соображениями, которые связывали меньших людей. В глубине души он чувствовал, что нет ничего, на что он не был бы способен. Это знание было освобождающим, как прыжок со скалы и открытие, что ты, в конце концов, можешь летать.

Солнце взошло мягким розовым рассветом. Мунго уже начал подумывать о том, где бы ему позавтракать, как вдруг почувствовал, что дорога у него под ногами содрогается. Лошади приближались на большой скорости. Он обернулся и увидел, что они уже появляются из-за поворота. С полдюжины мужчин в милицейской форме, на их мундирах поблескивала медь в утреннем свете.

Не было времени сойти с шоссе и спрятаться. Он подошел к обочине и посторонился, пропуская их. Но они не проехали мимо. Вместо этого они остановились перед ним. По утрам от дыхания лошадей поднимались облака, от их боков шел пар. Должно быть, они ехали очень быстро.

Капитан милиции наклонился вперед в седле.

- Мунго Сент-Джон?’

Мунго кивнул. Они не могли найти его случайно, и был только один человек, который мог дать милиции его имя. Он должен был убить Картера, когда у него была такая возможность. Теперь - против шести вооруженных всадников - у него не было никакой надежды на спасение.

‘Что такое? - Спросил Мунго как можно небрежнее.

- Мы слышали, что вы можете быть на этой дороге. Езжайте с нами.’

‘Есть ли на то причина?’

Показалось ли это Мунго или рука капитана поползла к рукоятке пистолета?

‘Это касается мистера Амоса Рутерфорда.’

-Мой дед? - Мунго нахмурился. - Я оставил его несколько часов назад. Что-нибудь случилось?

- В данный момент я больше ничего не могу сказать. Вы все узнаете в Ричмонде.’

Они взяли с собой запасную лошадь, так что ноги Мунго, по крайней мере, были избавлены от обратного пути. Он вскочил в седло и поехал молча. Он шел всю ночь, но понадобилось всего два часа, чтобы вернуться назад. Они въехали в Ричмонд и поднялись на холм к дому Рутерфордов. Была уже середина утра, но все ставни были закрыты, а на окнах висел черный креп.

‘Что случилось?- сказал Мунго, делая вид, что удивлен. - Кто умер?’

‘Войдите внутрь.’

Капитан милиции проводил Мунго по ступенькам, по которым тот поднялся всего несколько часов назад. Картер придержал дверь, глядя на Мунго тяжелым, пронизывающим взглядом. Мунго кивнул в ответ. Свидетельства раба в здании суда Вирджинии не пройдут. Но этого может оказаться достаточно, чтобы повесить его.

К счастью, они не повели его в гостиную. Вместо этого слуга, одетый во все черное, проводил Мунго в кабинет Рутерфорда. Там его ждал человек, сидевший за столом перед кипой бумаг. Мунго не узнал его. Это был невысокий мужчина с редеющими волосами и обвислыми усами. Рукопожатие, которое он подал Мунго, было вялым, как дохлая рыба.

‘Меня зовут Шелтон. Я адвокат вашего деда. Вы знаете, зачем я вас вызвал?’

У Мунго была хорошая идея. Но он сыграл – и выиграл - достаточно плохих партий в покер, чтобы блефовать до самого конца.

- Меня все еще разыскивают за бегство из-под залога?’

Усы Шелтона удивленно дернулись. - Нет, сэр. Мистер Рутерфорд поручил мне позаботиться обо всем этом год назад. Обвинения в краже рабов были сняты – и поскольку никаких обвинений не было, ipso facto, не могло быть никаких проблем с залогом.’

‘Тогда зачем вы привели меня сюда? И почему дом одет в траур? Где мой дедушка?’

Шелтон сурово посмотрел на него. - ‘Вы были здесь вчера вечером?’

Не было смысла отрицать это. Он уже признался в этом ополченцам.

- Да.’

- Мистер Сент-Джон... - Шелтон сложил руки вместе. - ‘Мне очень жаль, что приходится вам это говорить, но через некоторое время после вашего отъезда скончался ваш дед.’

Мунго склонил голову, словно эта новость была слишком тяжела для него.

- Они нашли его на диване. Мы предполагаем, что у него случился припадок или инсульт, когда он лежал там.’

Мунго так резко вскинул голову, что чуть не свернул себе шею.

- Припадок?’

‘Он пил виски. Врач предупреждал его о последствиях, если он выпьет спиртного, но, очевидно, он не прислушался к их совету.’

‘Но...- Потрясение на лице Мунго было вполне реальным. В голове у него все кипело. - ‘Когда я уходил, он казался совершенно здоровым. Он пожаловался, что чувствует легкое стеснение в груди – он собирался лечь.- Он прикусил губу. - Если бы я только подольше побыл с ним.’

Шелтон изобразил на лице самое сочувственное выражение. - Я уверен, что вы ничего не смогли бы сделать. Конец должен был быть мгновенным и, конечно же, безболезненным. Вы были близки?’

- Он был почти всей моей семьей.’

‘Конечно, конечно. Мое соболезнование. Потеря любимого человека...’

Шелтон махнул рукой, как будто сфера эмоций была полностью за пределами его компетенции. Вместо этого он водрузил на стол большой черный бумажный ящик.

- Мне кажется бессердечным говорить о делах в час вашего горя. Однако существуют определенные юридические формальности, которые необходимо соблюдать.’

Мунго кивнул. Адвокат открыл свое дело и вытащил пачку бумаг.

- Это последняя воля и завещание Амоса Рутерфорда. Он написал его несколько лет назад, но все это верно и в порядке. - Он положил бумаги перед Мунго. - ‘Как видите, он назначает меня душеприказчиком. Большую часть своего состояния он оставляет сыну в Чарльстоне, но есть и значительное наследство его дочери Абигейл.’

‘Она умерла четыре года назад, - сказал Мунго.

‘Действительно, в самом деле. Но мистер Рутерфорд не обновлял завещание после ее трагической смерти. Поэтому, как единственному наследнику Абигейл, завещание переходит к вам.- Он захлопнул бумажный ящик. - Мне очень жаль, что пришлось так внезапно вызвать вас обратно. С августа прошлого года существует большая неопределенность относительно вашего местонахождения. Поэтому, когда дворецкий сказал, что вы были у мистера Рутерфорда только вчера вечером и, возможно, все еще находитесь поблизости, я, естественно, почувствовал, что должен воспользоваться моментом, чтобы связаться с вами. Прошу прощения, если мне показалось несколько излишним посылать за вами милицию, но я чувствовал, что это мой единственный выход.’

Он замолчал, заметив, что желтые глаза Мунго пристально смотрят на него. Адвокат беспокойно заерзал, смущенный их взглядом. Он повозился с защелкой своего чемодана.

‘Есть что-нибудь еще?’

‘Вы упомянули о завещании, - сказал Мунго.

‘Действительно, в самом деле. - Лицо адвоката снова просветлело. - Простите меня, возможно, я не совсем ясно выразился. - ‘Я хотел сказать, что теперь вы стоите пятьдесят тысяч долларов.’

***

В течение месяца с Камиллой обращались как с королевой. Они с Исааком переехали во вторую по величине спальню в Баннерфилде. Исааку подарили кроватку, вырезанную из тикового дерева французским столяром из Нового Орлеана, а Камилла проводила ночи в самой большой кровати, которую она когда-либо видела. Она могла вытянуть руки во всю ширину и все еще не касаться боков. По ночам ей уже не приходилось бояться, что Честер постучит в ее дверь.

Ребенок был ее радостью. У него был нос - пуговка, толстые ноги и маленький рот - бантик, который постоянно морщился в поисках соска. Кожа у него была цвета миндаля. Камилла боялась, что он будет слишком темным для своего отца, но Честер заявил, что он в восторге.

‘Он может сойти за белого человека, - сказал он. Он был менее очарован вьющимися черными волосами Исаака - "Но мы можем сгладить это, когда он станет старше.’

Портнихи приезжали из Чарльстона и Саванны с яркими рулонами шелка и муслина. Они сшили из них платья для ребенка, отделанные кружевом и золотом.

- Это пустая трата времени - наряжать ребенка в такие наряды, - возмутилась Камилла. - Он вырвет на них свое молоко, и они испортятся.’

‘Тогда мы сделаем еще, - сказал Честер. - И тебе не следует жаловаться. Ты сама очень хорошо справляешься с этим.’

Швеи не просто одели ребенка. Они также одевали Камиллу, подбирали красивые платья из тех же тонких тканей, искусно сшитых, чтобы их можно было надеть, когда ее тело вернется к своей естественной форме после родов.

‘Что я буду делать со всей этой одеждой?- Удивилась Камилла, разглядывая себя в длинном зеркале спальни. - ‘Я не могу носить их, чтобы собирать хлопок.’

‘Ты не вернешься в поле, - сказал Честер. Он лежал на кровати с полузакрытыми глазами, наслаждаясь ее нарядом. Шея была вырезана очень низко, подчеркивая ее груди, которые набухли от кормления грудью. - Ты обречена на великие дела. Раздевайся.’

Камилла отвернулась, позволив горничной расстегнуть платье. Она вышла из него и осталась в одной сорочке. Она изучала свою фигуру в зеркале. Она уже сбросила большую часть веса, который набрала во время беременности, почти вернувшись к стройному телу, к которому привыкла.

- Положите это в сундук вместе с другой одеждой, - приказал Честер горничной.

Камилла огляделась. - Мы куда-то едем?’

‘Я везу тебя в Новый Орлеан. Я хочу познакомить тебя с несколькими важными людьми, и ты должна выглядеть как можно лучше.’

‘Я этого не знал.’

Она попыталась улыбнуться – она видела, что он хочет, чтобы она была довольна, - но внутри она боялась. Среди всех радостей материнства она никогда не забывала, кто она на самом деле. А теперь, когда родился ребенок, она потеряла единственную власть над Честером. Во всяком случае, ситуация была еще хуже. Пока Исаак был в его власти, он мог причинить ей такую боль, какую никогда не могли причинить хлысты и раскаленное железо.

- Разумно ли ехать в Новый Орлеан?- спросила она. - ‘Ради ребенка, я имею в виду. Воздух в городе очень грязный. Там он может подхватить лихорадку и простуду.’

- Исаак останется здесь.’

‘Но кто позаботится о нем?’

Честер протянул руку и дернул за шнурок звонка. Через несколько минут вошла женщина, которую Камилла никогда раньше не видела. У нее были рыжие волосы, полные бедра и щербатая улыбка, когда она открывала рот.

- Это Хэтти. Она присмотрит за Исааком, пока нас не будет.’

Камилла посмотрела на женщину с кривыми зубами и белой кожей, и ей захотелось выцарапать ей глаза.

- Так скоро?’

Исаак заплакал, словно почувствовав горе матери. Камилла подошла к колыбели, чтобы успокоить его, но Честер остановил ее.

Пусть Хэтти возьмет его. Ему придется привыкнуть к своей новой сиделке.’

Камилле пришлось наблюдать, как незнакомая женщина вынула ребенка из колыбели и прижала его к своей широкой груди. Нос Исаака дернулся от незнакомого запаха кожи сиделки. Он наклонил назад голову и начал горланить. Этот звук чуть не разорвал Камиллу надвое.

- Унесите его, - сказал Честер.

Хэтти присела в реверансе и вразвалку вышла. Камилла прикусила губу и заставила себя не заплакать.

- Хорошее молоко, - сказал Честер, провожая ее взглядом. - ‘Он вырастет сильным мальчиком, кормясь ее грудью.’

Камилла промолчала. Глядя в окно на хлопковые поля, она вспомнила все те времена, когда мечтала улететь далеко-далеко, туда, где Честер не сможет дотронуться до нее. Теперь даже это не утешало ее. Исаак создал узы из плоти и крови между ней и Честером, пуповину, которая будет держать ее привязанной к Баннерфилду, даже когда она будет кричать, чтобы освободиться от него.

Был только один человек, который мог освободить ее от этого испытания. Но где же он был?

***

Типпу выгнул спину и взялся за весла. С его силой маленькая шлюпка прыгала по спокойной воде Балтиморской гавани, как бабочка-однодневка. Стоя на корме, Мунго наблюдал, как мимо проплывает порт - склады из красного кирпича, выстроившиеся вдоль причалов; лавки, сухие доки и верфи. Шхуны и шлюпы сновали по заливу, а приземистый колесный пароход, пыхтя, двигался на юг. Дальше, над горизонтом, возвышались шпили и общественные памятники города.

‘Если ты теперь так богат, почему бы тебе не заплатить кому-нибудь еще за греблю? - Сказал Типпу. Он поддразнивал его – он едва успел вспотеть.

Мунго рассмеялся. - Потому что у меня есть вещи получше, на которые я могу потратить свои деньги.’

После смерти Рутерфорда он пробыл в Ричмонде неделю - ровно столько, чтобы получить наследство. Он не пошел на похороны. Он знал, что это вызовет небольшой скандал в Ричмондском обществе, но ему было все равно. Он никогда не вернется.

Вернувшись в Балтимор, он застал Типпу пьяным в борделе, а три шлюхи ломали голову, как бы сдвинуть его, чтобы следующий клиент мог воспользоваться этой комнатой. Мунго помог перенести великана в более безопасное место. Когда он пришел в себя, Мунго рассказал ему о том, что случилось в Ричмонде, и о том, какое состояние он унаследовал.

Типпу, у которого никогда не было больше нескольких долларов, воспринял новость прагматично.

‘Ты можешь угостить меня выпивкой’ - вот и все, что он сказал.

Теперь Типпу снова налег на весла. - ‘Когда ты мне скажешь, зачем мы здесь?’

‘Я хочу тебе кое-что показать. Мунго посмотрел вперед. - Держи чуть правее, к этим сваям.’

- Иногда мне кажется, что тебе просто нравится смотреть, как я гребу, - пожаловался Типпу. - Мы едем до самого Нового Орлеана?’

Улыбка исчезла с лица Мунго так же быстро, как облако закрыло солнце.

- Пока нет.’

За последнюю неделю в его голове была только одна мысль. Рутерфорд помог Честеру захватить Уиндемир, опозорить Мунго, убить Оливера и Камиллу. Теперь Рутерфорд дал Мунго возможность отомстить.

Небольшой паровой катер пронесся мимо, недалеко от их правого борта. Черный дым вырвался из его трубы, и грохот двигателя заглушил все остальные звуки. - "Уродливое судно, - подумал Мунго, - бульдог среди клиперов и шхун, чьи белые паруса украшали гавань, как лебеди". - Носовая волна катера раскачивала маленькую гребную лодку.

‘Я недооценивал Честера на каждом шагу, - сказал Мунго. - ‘Я больше не повторю этой ошибки.’

‘В следующий раз бери побольше оружия, - сказал Типпу.

‘Я не могу победить его одной грубой силой.’

Через всю Атлантику и обратно на "Черном ястребе" у Мунго было достаточно времени, чтобы обдумать свою месть. Такой сильный человек, как Честер, будет хорошо защищен – Мунго будет нелегко подобраться к нему достаточно близко, чтобы всадить в него пулю. И даже если бы он мог, этого было бы недостаточно.

Он вернет Честеру свой долг сполна. Унизить его, обанкротить, показать миру, каким чудовищем он был. Это не вернет ни Камиллу, ни Оливера; возможно, он даже не вернет Уиндемир. Но это было бы справедливо.

А потом он убьет его.

- Его богатство - источник его власти. Я должен ждать, чтобы выступить против него, пока не стану достаточно богат, чтобы сравняться с ним.’

‘У тебя есть пятьдесят тысяч долларов, - напомнил ему Типпу.

Мунго слегка подтолкнул лодку вправо. - Для такого человека, как Честер, пятьдесят тысяч долларов - мелочь на карманные расходы. Мне нужно как минимум полмиллиона. Миллион был бы лучше. Поэтому я возвращаюсь в Африку.’

Типпу изогнул бровь. Он ничего не сказал, но выражение его лица красноречиво говорило - "Ты опять идешь в рабство?

Типпу никогда не спрашивал, что случилось на "Черном ястребе" – как рабам удалось снять кандалы и захватить корабль. Но великан не был дураком. Мунго не сомневался, что он понял, что произошло.

‘Я не собираюсь идти по стопам Стерлинга, - сказал Мунго. - Выгоды от работорговли не перевешивают риска.’

Он произнес это так, словно речь шла о простом деловом расчете, о балансе записей на противоположных сторонах гроссбуха. Что бы ни творилось у него в голове – зловоние невольничьих палуб, шипение металла, обугливающего клейменую плоть, душераздирающий вопль пленников, выражение ужаса на лице молодой девушки, которую привели, чтобы Ланахан ее унизил, – его желтые глаза ничего не выражали.

- Но есть еще один груз, который приносит почти такую же большую прибыль, без всяких хлопот.’

Лицо Типпу просветлело от любопытства.

‘Слоновая кость. Спрос в Англии растет - цены растут. Человек, который сможет доставить свой корабль в Африку и наполнить его трюм слоновой костью, заработает столько денег, что даже Честер Марион сядет и обратит на него внимание.’

- Тогда тебе нужен корабль.’

‘Действительно. Мунго ухмыльнулся. - Посмотри туда.’

Tиппу опустил весла и вытянул шею, оглядываясь вокруг. Они вышли из гавани и немного спустились вниз по реке, где склады и пристани уступали место верфям. На стапелях было полно кораблей на разных стадиях строительства, от голых ребристых скелетов до полностью сформированных корпусов, которым достаточно было лишь порыва ветра, чтобы соскользнуть в воду. А в канале за верфями стоял на якоре один корабль, так недавно достроенный, что краска на его деревянной обшивке еще не высохла.

Даже в состоянии покоя он, казалось, был в движении. Его мачты были так резко откинуты назад, что казалось, будто он плывет в шторм. Его корпус сужался к острому V на носу, который рассекал волны, как нож. Его реи простирались, как крылья, достаточно широко, чтобы нести паруса, не соответствующие его размерам. Даже в балластном состоянии его корпус сидел низко над водой.

‘На нем ни грамма жира, - гордо сказал Мунго.

Не было никакой декоративной резьбы, чтобы смягчить его линии – ни фигурки на носу, ни орнамента на корме. Даже оснастка была сведена к минимуму, необходимому для управления кораблем. Все было урезано до самого необходимого. Гребная лодка подплыла ближе и ударилась о его корпус. Мунго протянул руку и погладил обшивку его корпуса. Его рука почернела от свежей смолы.

‘Это он, - пробормотал он. В его желтых глазах плясали веселые огоньки. - Он-тот, кто сделает наше состояние.’

‘Ты купишь его? - спросил Типпу.

‘Я уже это сделал. Ее нанял торговец хлопком. Сегодня утром я навестил хозяина и уговорил его расстаться с ним.’

Мунго ухватился за трап клипера и проворно вскарабкался на борт. Типпу пришвартовал лодку и последовал за ним. Наверху у него была единственная палуба, которая шла вплотную от бушприта к кормовому поручню, и как можно меньше загромождала рабочую зону.

- Трудно было заставить его продать?’

‘За то, что я заплатил, он сможет заменить его дважды. Но он того стоит.’

Мунго принес с лодки сумку. Он вытащил из нее бутылку виски и два стакана, которые наполнил до краев. Типпу бродил по палубе, одобрительно разглядывая корабль. Была только одна особенность, которая не нравилась ему.

‘Всего четыре пушки, - заметил он.

- Большего нам и не нужно. Мы не будем сражаться с Королевским флотом или подавлять восстания. Без пушек мы будем плыть быстрее и иметь больше возможностей для груза.’

Лицо Типпу печально поникло. - ‘Если у вас нет оружия, вам не нужен канонир.’

‘Нет. Но мне нужен первый помощник, которому я могу доверять. - Мунго протянул ему один из стаканов с виски. - Ты подпишешь контракт?’

- В самом деле?’

Услышав предложение Мунго, Типпу загорелся, как свеча. Он взял стакан из рук Мунго, одним глотком опрокинул его обратно, а затем швырнул пустой стакан в торчащую из борта корабля кран-балку. Она разбилась и упала в воду.

- Я согласен.’

Мунго сжал его руку. - Тогда твоя первая задача - обыскать таверны и бордели Балтимора и найти мне самую лучшую команду, какую только сможешь собрать.’

Типпу ухмыльнулся. - ‘А если они спросят, к какому кораблю присоединяются? Какое имя я должен произнести?’

Ниже кормового поручня и окон каюты транец корабля был пуст. Там еще не было написано никакого имени. Но Мунго уже знал, что это будет. Своим темным корпусом и стремительными линиями она напоминала ему большую черную птицу в полете. Птица, которая на протяжении всей истории была посланницей богов, предвещая гибель и возмездие.

- Его зовут Ворон.’

***

Камилла и Честер отправились в Новый Орлеан - не по дороге, а вниз по Миссисипи, которая, как артерия, текла через сердце Баннерфилда. У Честера была своя пристань, где могли пришвартоваться суда,и два огромных склада, выходящих на реку. После сбора урожая здания были до самых крыш забиты тюками хлопка. Теперь они были пусты.

Камилла бросила последний взгляд на большой дом на холме, чудовищный дворец, который построил Честер. Где-то внутри ее ребенок лежал на руках у другой женщины. Она почувствовала боль в животе, как будто из нее вырвали ребенка. Честер даже не дал ей попрощаться. Она не видела Исаака с тех пор, как кормилица вынесла его из спальни накануне днем.

Они сели на пароход, который должен был доставить их в Новый Орлеан. Камилла уже однажды была на одном из таких судов, когда прибыла в Бэннерфилд, но это все еще поражало ее. У него не было парусов,но он изрыгал дым и пар из двух труб; котлы на нижней палубе ревели от усилия повернуть большое кормовое колесо, которое несло его по воде. Он совсем не походил на лодки, которые она видела на реке Джеймс в Уиндемире. Вместо этого он больше походил на гигантский плавучий особняк - плоское дно, курносый нос и белая надстройка, поднимающаяся на три этажа от ватерлинии. Он был выкрашен в ослепительно белый цвет, как дом на плантации, и украшен витиеватыми завитушками и колоннами.

‘Это ваша собственность?- спросила она.

-На пароходы нет денег, - фыркнул Честер. - Это пакетная линия.’

Внутри было почти более впечатляюще, чем снаружи. Стены их каюты были увешаны позолоченными зеркалами, на полу лежал роскошный брюссельский ковер, а мебель красного дерева была обита красной плюшевой тканью. Кровать была шире кареты.

Честер сел на кровать с выжидательной ухмылкой, которая мгновенно заставила все великолепие каюты показаться не более чем безвкусным борделем.

‘Отсюда до Нового Орлеана полтора дня пути. Я думаю, мы найдем какой-нибудь способ скоротать время.’

Они прервали плавание на ночь, пришвартовались у пристани и на следующее утро прибыли в Новый Орлеан. Экипаж встретил их на оживленной пристани у дамбы и повез мимо большой площади, окруженной величественными зданиями и возвышающимся собором. Колокола звенели в воздухе, когда они проходили мимо. Дома теснились, их балконы были украшены коваными решетками и цветущими виноградными лозами. Единственным исключением из этого великолепия был запах. Он висел на шее города, как венок, смешивая смрадную вонь конского навоза и мочи со сладкими ароматами табака и цветов, висящего мха и суглинистой земли.

- Добро пожаловать в Кресент-Сити, - сказал Честер. - ‘Это не похоже ни на одно место на земле.’

Его городской дом был чудом внушительного георгианского стиля. Трехэтажный, сложенный из красного кирпича, он отбрасывал на улицу колоссальную тень, превосходя по высоте и ширине все окружающие его строения. Серо-голубые ставни, декоративные перила, украшенные лилиями, и прихожая, обрамленная акцентированными окнами, несли в себе элегантность, которая смягчала суровость этого места.

У подножия лестницы их ждал дворецкий в шелковом жилете. Он приветствовал их поклоном и проводил из кареты во двор. Если не считать выложенной кирпичами проезжей части, ограда была похожа на сад - чугунные скамейки в тени цветущих фруктовых деревьев, радужные пионы в оконных ящиках, нарциссы в пятнах коричневой земли и круглый фонтан с водой, струящейся изо рта нимфоподобного существа.

Дворецкий протянул Честеру бокал, наполненный золотистой жидкостью.

- Бренди с горькой настойкой, - сказал Честер, потягивая напиток. Он махнул рукой на любопытство Камиллы. - Осмотрись, осмотрись вокруг. Очень скоро ты это хорошо узнаешь.’

Скрывая свое смущение, Камилла вошла внутрь. Она бродила по комнатам и залам, рассматривая картины - в основном боевые сцены на суше и на море, – проводя руками по линиям и переплетениям мебели, любуясь видом на проезжую часть и внутренний двор, читая корешки книг в библиотеке. Каждая поверхность была безупречно чистой,каждая деталь тщательно уложена. И все же, несмотря на всю свою изысканность, это место было пустым и безрадостным. Ощущение было такое, будто там кто-то умер. Когда она почувствовала прикосновение Честера к своему плечу, то чуть не подпрыгнула от испуга.

‘Это твой новый дом, - сказал он.

- Она моргнула. - ‘Я ничего не понимаю. Когда мы вернемся в Баннерфилд?’

Честер обнял ее и поцеловал.

‘Ты подарила мне здорового сына, и это твоя награда. Никакой больше работы в поле. Ты будешь жить в этом городе, как герцогиня, со свободами, о которых не могла и мечтать в Баннерфилде. Я дам тебе слуг, и деньги, чтобы тратить, и свободу приходить и уходить, когда тебе заблагорассудится.’

Она заметила, что он все время говорит "Ты". - ‘Разве ты не остаешься?’

‘Я буду навещать тебя достаточно часто. Мои дела регулярно приводят меня в Новый Орлеан. У тебя не будет шанса скучать по мне слишком сильно.- Он улыбнулся; дрожь боли пульсировала между ног Камиллы. - Но Баннерфилд отнимает у меня большую часть времени.’

Она почти не слышала его. ‘А как же Исаак?’

‘Он, конечно, останется в Баннерфилде.- Честер выглядел удивленным вопросом. - Воздух в Новом Орлеане вреден для ребенка. Ему нужны воздух и пространство, чтобы бегать, и твердая рука отца, чтобы направлять его рост. Кроме того, я не хотел бы, чтобы этот город развращал его юный ум вредными идеями.’

Камилла прекрасно поняла, что он имел в виду. В Новом Орлеане черные и белые смешались, как нигде в стране. Цветовая линия была если и не совсем стерта, то по крайней мере размыта. Честер не хотел, чтобы Исаак рос в таком месте, где он мог бы думать, что черные и белые могут быть равны.

Он цветной мальчик, хотелось ей закричать. В нем столько же от меня, сколько и от тебя.

Но она знала, что если скажет это, Честер побьет ее. Он может даже убить ее. Он решил, что Исаак будет воспитан как белый ребенок, и не допустит ничего, что угрожало бы этой лжи. Без сомнения, именно поэтому он сослал ее в Новый Орлеан.

Ей хотелось свернуться калачиком и заплакать. Но Честер еще не закончил с ней.

- Пока ты здесь, ты будешь играть роль femme de couleur libre – свободной цветной женщины. Кроме того, я жду этого от тебя ... ах ... развлеките некоторых моих деловых партнеров. Гранвилл останется, чтобы присматривать за тобой. Если тебе будет угодно, я позволю тебе время от времени возвращаться в Баннерфилд, чтобы навестить Исаака.’

Что означало "развлекать", стало ясно на второй вечер их пребывания в Новом Орлеане, когда Честер устроил обед. Стол сверкал серебром и хрусталем; каждый слуга в доме был призван нести бесконечный парад вин и блюд. От непривычной еды, богатой и острой, у Камиллы скрутило живот. Было неправильно сидеть за столом, когда тебе прислуживают, как белой женщине. Она чувствовала себя одной из рыб на столе перед ней, вытащенной из воды, чтобы быть выпотрошенной, богато одетой и поданной другим мужчинам, чтобы насладиться.

Но она была не единственной цветной женщиной за столом. Все друзья Честера привезли с собой женщин разных оттенков - от нежной слоновой кости до темного кофе. Это были не рабыни - мужчины называли их "placées". Похоже, это означало нечто большее, чем наложница, но гораздо меньшее, чем жена.

Кем бы они ни были, женщины, похоже, чувствовали себя в своей тарелке. Они ели и пили с удовольствием, свободно смеялись и постоянно поддразнивали друг друга. Они говорили уверенно - о последних модах и танцах; о новостях из Парижа и Лондона; о политической ситуации в Вашингтоне и отношениях с Мексикой. В их компании Камилла чувствовала себя унылой и одеревеневшей. Ее кожа была слишком темной, манеры неискушенными, и ей нечего было сказать. Она уставилась в свою тарелку и ела слишком быстро.

Не все гости привезли с собой партнерш. Мужчина, сидевший рядом с Камиллой, пришел один. У него был высокий лоб и длинные бакенбарды, которые он сбрил до остроконечных точек в уголках рта. Она заметила, что его глаза никогда не оставались неподвижными, но метались по всему столу, как будто постоянно искали возможность.

‘Вы недавно приехали в Новый Орлеан?- спросил он Камиллу.

Она кивнула, стараясь не пролить суп на свое шелковое платье.

‘Меня зовут Франсуа, - представился он.

‘Вы работаете на Честера?- спросила она.

Франсуа улыбнулся. - ‘Я думаю, что каждый мужчина в этой комнате работает на Честера Мариона, в какой-то мере, - сказал он. - Богатство Честера - это великая река, и мы ухаживаем за полями, которые тянутся вдоль нее. Когда река настолько полна, что выходит из берегов, мы готовы принять ее разлив, а когда паводковые воды отступают, мы верим, что она оставит какие-то остаточные отложения, чтобы наши собственные состояния росли.’

‘Не думаю, что понимаю, - сказала Камилла.

Франсуа наклонился ближе. Его рука соскользнула со стола и легла ей на бедро.

- Позвольте мне объяснить. Вон тот мужчина с великолепной бородой? Его зовут Джексон, и он президент банка Нового Орлеана. Вы бы сказали, что он один из самых могущественных и влиятельных людей в городе. И все же он предоставил Честеру Мэриону кредит на сумму свыше двух миллионов долларов. Если Честер когда-нибудь объявит дефолт, его банку придет конец. Поэтому он должен дать Честеру все, что тот захочет, чтобы состояние Честера росло, а кредиты банка возвращались.’

Его рука скользнула еще выше по бедру Камиллы. Камилла сделала вид, что ничего не заметила.

- Или вон тот человек с острым подбородком и вытянутой мордой, как у бассета. Его зовут Шоу - он комиссионер ливерпульской судоходной компании. Если что-нибудь случится с поместьем Честера – если его поля загорятся, или урожай пропадет, или корабль, везущий хлопок на рынок, пойдет ко дну, - Шоу будет нечего покупать, ему нечем будет зарабатывать комиссионные, и он разорится.’

У Камиллы голова шла кругом от всей этой информации. Возможно, все дело было в вине. Она выпила слишком много, чтобы чувствовать себя менее неловко.

‘Вы, кажется, очень хорошо осведомлены о делах Честера, - сказала она. ‘А какое у вас дело?’

‘У меня есть Торговый дом.’

‘Что это такое?’

- Я покупаю и продаю вещи от имени своих клиентов. Большая часть моих дел связана с Честером Марионом.’

- А сам он не может их купить?- Спросила Камилла.

Франсуа, казалось, обиделся на этот вопрос. - ‘Он может попытаться, но какая от этого польза? Это займет все его время, и даже тогда он не сможет договориться о цене, которую я могу для него получить. Чтобы сделать плантацию продуктивной, требуется миллион отдельных предметов - от семян для полей и бечевки для тюков хлопка до пианино в большом доме. Я покупаю все от имени Честера и договариваюсь, чтобы это было отправлено в Баннерфилд. А когда будет собран урожай, я устрою так, чтобы его продали по самой выгодной цене и отправили в Англию.’

Наконец Камилла поняла, к кому обращается. Она слышала, как Честер говорил о своем торговом агенте в те долгие ночи, когда она пыталась отвлечь его разговорами о его делах.

‘Вы де Вильерс, - сказала она.

- Он поклонился. - Конечно, Франсуа де Вильерс.’

- Честер часто упоминает ваше имя.’

Он издал самоуничижительный смешок. - Надеюсь, только положительно.’

Обычно он проклинал его как вора и еврея, который переплатил деньгами Честера, а потом взял непомерные комиссионные. Но Камилла не думала, что Честер хочет, чтобы она это сказала.

‘Он полностью доверяет вам, - сказала она с улыбкой.

Обед был окончен. Мужчины поднялись, чтобы удалиться в салон, но Франсуа к ним не присоединился. Вместо этого он протянул руку Камилле.

- Здесь ужасно душно, и я боюсь, что от сигарного дыма у меня разболится голова. Может, пойдем прогуляемся?’

Камилла посмотрела через комнату на Честера. Он был глубоко погружен в разговор с другим человеком – банкиром по имени Джексон, - но его глаза ничего не упускали. Он слегка кивнул Камилле.

‘С удовольствием, - сказала Камилла.

Вечерний воздух был теплым и благоухал цветами, свисавшими с кованых балконов домов, мимо которых они проходили. Франсуа проводил Камиллу по улице Бурбон до дамбы, откуда открывалась широкая панорама кораблей, пришвартованных на реке. Он болтал о городе и своих делах, и его рука скользнула ниже по спине Камиллы, пока не остановилась на ее ягодицах.

Они остановились перед элегантным городским домом. Впервые попав в город, Камилла потеряла всякое чувство направления и не знала, где находится.

‘Мой дом, - сказал Франсуа. Он повернулся к ней лицом, крепко прижимая к себе. - ‘Не хотите ли войти?’

Камилла колебалась. Она не сомневалась, чего от нее ждут, если она войдет.

‘Я не знаю обычаев Нового Орлеана, - уклончиво ответила она.

- Я уверен, что Честер не будет возражать, - сказал он.

Камилла не была уверена. Честер посоветовал ей развлечь своих компаньонов и одел ее, чтобы показать свое тело. Но действительно ли он имел это в виду?

Она была рабыней, а Франсуа - белым. У нее не было выбора. Франсуа придержал для нее дверь, его брюки уже оттопыривались от нетерпения.

Она вошла в дом.

На следующее утро она проснулась и не знала, где находится. Затем она почувствовала рядом с собой Франсуа, его рука сжимала ее грудь, а возбужденный пенис терся о ее обнаженное бедро.

Камилла вздрогнула. Прошел всего месяц с тех пор, как она родила. Ее нежная плоть все еще заживала, а внимание де Вилльерса, проявленное прошлой ночью, заставило ее страдать изнутри. Но, конечно, она не могла ему отказать.

‘Сколько сейчас времени?- спросила она.

‘Какое это имеет значение?’

‘Я должна вернуться к Честеру.’

‘А мне пора на работу, - сказал он. - ‘У меня сегодня встреча с ним, и мне нужно подготовить очень много бумаг.- Он перекатился на нее сверху. - Но для этого еще есть время.’

Почти не задумываясь, Камилла вернулась к тактике, которую так часто использовала с Честером.

- Вы, должно быть, очень успешны в своем деле. Честер очень высокого мнения о вас.’

Франсуа приподнялся, чтобы посмотреть ей в лицо.

- Я покупаю дешево и продаю дорого. Это не так уж и сложно. Фокус – мой талант - в том, чтобы знать, сколько человек готов заплатить.’

Разговор этот не интересовал Камиллу. Но она видела, как слабеет эрекция де Вильерса, когда его мысли вернулись к делу. Разговор стоило продолжить.

- Конечно, ваши клиенты готовы платить столько, сколько вы берете.’

Он погладил ее по щеке. - ‘Моя маленькая негритянка, тебе этого не понять. В любой сделке есть две цены, которые имеют значение. То, что продавец готов принять, и то, что покупатель готов заплатить. Моя задача - найти наиболее выгодную цену.’

Камилла нахмурилась, изображая смущение.

- Позволь мне привести тебе пример. Сегодня утром я буду посредником в продаже Честеру двухсот акров земли. Я знаю, что продавец возьмет за нее четыре тысячи долларов за акр, но я также знаю, что Честер может получить прибыль, даже если он заплатит семь тысяч. Я получаю комиссионные в процентах от окончательной цены, поэтому моя задача - подтолкнуть его как можно ближе к семи тысячам, чтобы он не почувствовал, что я воспользовался преимуществом. Вот почему я богат. - Он усмехнулся. - Наверное, мне не следовало говорить тебе об этом. Но я полагаю, ты не понимаешь ни слова из того, что я говорю.’

Камилла одарила его пустой улыбкой. Уже не в первый раз она удивлялась тому, что белые люди говорят в присутствии черных.

Де Вильерс еще раз окинул ее взглядом. - ‘Ты слишком красива, чтобы забивать себе голову делами. - Он обнял ее одной рукой и сжал ягодицы. - ‘Я уже говорил тебе о своих талантах. Теперь пришло время тебе снова показать мне свои.’

Камилла напряглась. Но в этот момент, как будто Бог услышал ее безмолвную мольбу, за окном зазвонили колокола, и все церкви в городе пробили час. Франсуа нахмурился.

‘Это уже столько времени? Увы, Мне хотелось бы проводить тобой больше времени. Но. . . деловой визит. Надеюсь, мы скоро снова увидимся?’

"Я бы хотела этого", - сказала Камилла.

Она надеялась, что никто не заметит, как она возвращается домой, но, войдя в дом на Рю-Рояль, услышала голос Честера - "Где эта маленькая шлюха?’

Швейцар бросил на нее безжалостный взгляд и провел в гостиную. Честер ждал ее, стоя у окна и покуривая сигару. От его вида у нее заныли шрамы на руке.

‘Где ты пропадала?- Спросил Честер.

Камилла все еще была в вечернем платье. Каждая клеточка ее тела, казалось, пахла вином и сексом. Но что она могла сказать такого, что не привело бы Честера в ярость? Молчание не было безопаснее. Вена на лбу Честера запульсировала от гнева.

- Гранвилл следил за тобой прошлой ночью. Он сказал, что ты ходила в дом де Вильерса.’

Лгать не было смысла.

- Да.’

‘Ты осталась на ночь?’

‘Да.’

- Ты с ним трахалась?’

Даже после всего, что Честер сделал с ней, откровенность вопроса все еще шокировала ее. Она покраснела от стыда. Все, что она могла сделать, это кивнуть.

Честеру ответ не понравился.

‘Я не знаю, было ли это твое невежество, твоя глупость или просто похоть твоей расы. Я привез тебя сюда, чтобы ты была хозяйкой, очаровывала моих партнеров, а не разыгрывала шлюху. Ты унизила меня.’

‘Я думала, ты этого хочешь.’

Ответ, казалось, разозлил Честера еще больше.

‘Ты моя собственность, - прошипел он. - Другие мужчины могут смотреть на тебя и восхищаться тобой, они могут даже прикасаться к тебе. Но они никогда не должны думать, что могут обладать тобой. Теперь они знают, как легко тебя можно заполучить, ты для меня ничего не стоишь.’

Он позвонил в дверь. Гранвилл появился сразу же.

- Отвези ее в отель "Сент-Луис" и выставь на продажу. Бери все, что сможешь получить, не важно, сколько. Теперь она не имеет никакой ценности.’

Гранвилл схватил Камиллу за руки еще до того, как она поняла, что сказал Честер. Она едва могла думать из-за вчерашнего вина, пульсирующего в голове, из-за недосыпа, из-за сильной боли между ног. Но одно она видела ясно. Если Честер продаст ее, ее могут увезти куда угодно. Она никогда больше не увидит Исаака.

- Четыре тысячи! - воскликнула она, отбиваясь от Гранвилла.

Честер уставился на нее. - Четыре тысячи чего?’

- Земля, которую вы покупаете у де Вильерса, - пробормотала она. - Тот, кто продает, берет по четыре тысячи долларов за акр.’

Честер сделал пять шагов по комнате и подошел к ней так близко, что брызги слюны брызнули ей в лицо.

‘Откуда ты это знаешь? Откуда ты можешь знать?’

- Мне сказал Франсуа. После того, как мы это сделали... - Она прикусила губу. - Он хотел показать, какой он умный. Он думал, что я слишком глупа, чтобы понять.’

Честер отвернулся. Он уставился в окно, занятый своими мыслями.

‘Я собирался предложить шесть тысяч, - пробормотал он. - И я был готов подняться еще выше. Если то, что ты говоришь, правда, то ты только что сэкономила мне десятки тысяч долларов.- Он резко обернулся. - ‘Тебе не следовало идти с Франсуа. То, что вы с ним сделали, мне очень не понравилось.’

Камилла вспомнила руку Франсуа, зажатую между ее ног во время ужина. Она подумала о том, как выглядели другие женщины - об их платьях с глубоким вырезом, надутых, накрашенных губах и румяных щеках.. В чем же разница?

‘Но . . . Честер еще не закончил. - В своем распутстве ты, кажется, наткнулась на что-то ценное.’

Гранвилл по-прежнему крепко держал ее за руки.

‘Я должен отвезти ее в Сент-Луис? - прорычал он.

‘Нет. - Честер оглядел Камиллу с головы до ног, ее растрепанное платье, нечесаные волосы и размазанный по лицу макияж. - Иди в свою комнату и приведи себя в порядок, - сказал он ей. - ‘Я должна идти на встречу с Франсуа. Если то, что ты сказала, окажется правдой, тогда, возможно, есть выгода в том, чтобы держать тебя в конце концов.’

Он вернулся через несколько часов и поднялся к ней в комнату в прекрасном расположении духа.

- Четыре с половиной тысячи за акр! - он ликовал. - Видела бы ты выражение лица Франсуа.’

- А не четыре тысячи?’

Камилла никогда не видела, чтобы Честер упускал возможность получить прибыль. Честер погладил ее по щеке.

- Моя невинная птичка. Если бы я довел дело до конца, Франсуа догадался бы, что у меня есть секретная информация. Он бы тебя заподозрил. При четырех с половиной тысячах ему и в голову не приходит, что он сказал чернокожей девушке в постели. Вместо этого он приписывает это моему жесткому торгу.’

И все же Камилла не была уверена, что это значит.

- Значит, я могу остаться?’

Честер выглядел удивленным вопросом. - ‘Конечно. Я сейчас пришлю горничную, чтобы она подготовила тебя к сегодняшнему вечеру. Я устраиваю еще один обед, прежде чем вернусь в Баннерфилд. Там будет Франсуа, и я хочу, чтобы ты уделила ему побольше внимания.’

Камилла кивнула, задаваясь вопросом, не станет ли эта новая глава ее жизни еще большим испытанием, чем прежде. Она не чувствовала сожаления. Она готова на все, лишь бы не потерять Исаака.

- И поспи немного, - добавил Честер с неприятной улыбкой. - ‘Отныне, я думаю, ты будешь занята по ночам.’

***

Командовать "Вороном" было все равно что снова выйти в море в первый раз. Мунго испытывал то же возбуждение, то же дикое чувство свободы – только теперь все это было его собственным. Он стоял у грот-мачты, лицо его было покрыто брызгами, летевшими с носа, и он чувствовал, как корабль вздымается под его ногами в широком океане. Он запрокинул голову и радостно рассмеялся.

Перед отъездом он написал письмо Честеру Мариону. Оно было кратким и по существу. Не зная, куда послать письмо, он адресовал его просто Честеру Мариону, в Новый Орлеан. Если Честер так силен, как утверждал Рутерфорд, то оно обязательно найдет его. Мунго не думал, что это будет иметь большое значение, но он хотел, чтобы Честер знал, что он не забыл его, пока он был далеко в своем долгом путешествии.

Конечно, "Ворон" не был совершенен. Это был новый корабль, не проверенный и не поврежденный; нужно было исправить тысячу деталей. Снасти ослабли, и их пришлось туго натянуть; швы раскрылись, и их нужно было законопатить. Дюйм за дюймом они подтягивали его; они шлифовали, соединяли, красили и полировали, пока он не полетел сквозь воду при малейшем дуновении ветра.

То же самое касалось и мужчин. В Балтиморе Мунго набрал совершенно новую команду. Он не мог судить об их компетентности как моряков, пока они не вышли в море, поэтому вместо этого он взял самых закаленных, покрытых боевыми шрамами людей, которых они смогли найти. Через всю Атлантику он гнал их изо всех сил, проклиная и уговаривая стать хорошо дисциплинированным подразделением, которое бросалось выполнять его приказы.

Они зашли на Остров Принца, но Мунго не сошел на берег.

‘В прошлый раз, когда я был здесь, я убил сына губернатора, - напомнил он Типпу. - Это не та вещь, которую власти склонны забывать.’

Вместо этого он послал Типпу разузнать, что можно.

‘Там новый губернатор, - доложил великан. - Да Круз умер от лихорадки.’

‘А его дочь Изабель? Она на острове?’

Мунго постарался скрыть интерес в голосе, но Типпу ему не удалось одурачить. Помощник капитана оскалил зубы в усмешке.

- Я думаю, ты хочешь это знать. - Я спрашивал, но ее здесь нет. Говорят, она переезжает в Новый Орлеан.’

Воспоминания Мунго о Новом Орлеане были немногим больше, чем таверны и бордели, и креольские женщины, одетые в буйство цветов.

- Я уверен, что она будет там процветать.’

Он злился на себя за то, что так разочарован отъездом Изабеллы.

"Ты не какой-нибудь влюбленный подросток, мечтающий о том, чтобы впервые увидеть девичьи сиськи", - сказал он себе.

‘Это еще не все, - продолжал Типпу. - Английский офицер, с которым мы дрались? Человек, которого ты сбросил с корабля?’

Мунго тут же оторвался от воспоминаний об Изабель. - Фэрчайлд?’

- Он жив. Я думаю, ты сделаешь из него героя. Теперь у него есть свой корабль, "Меандр". Он находится в этих водах. Он заходил на остров Принца две недели назад.’

Мунго выругался. - Фэйрчайлд имеет право подняться на борт любого корабля, который встретится ему на пути. Если он найдет нас, то не будет иметь никакого значения, что мы сейчас занимаемся законной торговлей. Он не успокоится, пока не закует нас обоих в кандалы.’

- Тогда лучше держаться от него подальше.’

- Его корабль будет патрулировать побережье. Мы проложим курс значительно западнее этого места. - Мунго на мгновение задумался, его желтые глаза смотрели куда-то вдаль. - И посмотри, сможешь ли ты купить оружие до того, как мы уплывем.’

Как только они покинули Остров Принца, Мунго удвоил дозорных на мачте. Они видели десятки кораблей в водах к югу от Зеленого Мыса, но большинство из них находились в милях от них, и лишь немногие подходили достаточно близко, чтобы окликнуть их. Они специально следили за красными, белыми и синими знаменами Королевского флота. Однажды они заметили двухмачтовый корабль, лежащий над горизонтом на востоке, с чем-то вроде красного военно-морского флага на корме. Но он исчез в тумане, и они больше его не видели.

Они пришли в Кейптаун за припасами. В таверне на набережной Мунго нашел обветренного голландца, охотника. Была заключена сделка - чрезмерное количество джина в обмен на все, что этот человек знал о слонах.

- Их можно убить пулей?- Поинтересовался Мунго.

Старый охотник наклонился вперед, невнятно выговаривая слова из-за алкоголя.

‘Конечно, - сказал он, - но это нелегко. На шее есть пятно, впадина за ухом примерно на две трети вниз. Вот куда нужно стремиться.’

К тому времени, как они закончили, Мунго получил первоклассное образование в области охоты на слонов - а охотник храпел лицом вниз в луже джина на столе.

Выйдя из Кейптауна , "Ворон" обогнул оконечность Африки и повернул на северо-восток. Мунго слышал много рассказов об ужасных штормах, которые часто встречались морякам вокруг мыса, но погода оставалась ясной и доброй, как будто сама судьба улыбалась его предприятию. Они прошли без труда. Там, наконец, он мог немного расслабиться. Корабль Фэйрчайлда входил в состав Западной превентивной эскадры – он не заходил в Индийский океан.

Они шли вдоль берега, держась на почтительном расстоянии. На сотни миль берег вздымался крутыми отвесными утесами, словно черные зубы, готовые вцепиться в любое судно, которое подойдет слишком близко. Они не видели места, где можно было бы причалить, и Мунго не осмеливался подойти слишком близко, опасаясь бурных течений и непредсказуемых ветров, которые кружились вокруг них.

Дальше скалы спускались к низкому берегу с мангровыми болотами и золотыми пляжами. Но даже они были не такими безмятежными, какими казались. Иногда Мунго видел выбеленные ребра разбитых кораблей, торчащие из песка, - свидетельство опасности, которая все еще таилась под синими волнами.

Они прошли мимо поселений в Дурбане и заливе Делагоа и вошли в Мозамбикский пролив. И все же они не могли найти места для высадки. Мунго хотел избежать постоянных портов, где торговля слоновой костью контролировалась посредниками и цены были бы завышены; он искал место, где они могли бы высадиться незамеченными. Но чем дальше на север они продвигались, тем ближе подходили к более населенным частям побережья Суахили.

- Это недалеко от твоей части света, не так ли?- Сказал Мунго Типпу.

Несмотря на все, что они делали вместе, несмотря на то, что они спасали друг другу жизни, он все еще почти ничего не знал о жизни помощника до "Черного Ястреба". Типпу никогда не упоминал об этом, и Мунго знал, что лучше не спрашивать. И все же здесь, в Индийском океане, он вспомнил слова Стерлинга - "Я выиграл его в карты на Занзибаре".

Мунго указал на карту, разложенную у нактоуза, где был обозначен остров Занзибар.

‘Это твой дом?’

На самом деле он не ожидал, что Типпу ответит. Но, возможно, пребывание в этих водах, так близко к его прошлому, что-то расшатало в великане. Вместо того чтобы сменить тему разговора, он посмотрел через перила и сказал: - Да, Стерлинг выиграл меня в карты. Но мой отец был королем.’

Это прозвучало как нелепое хвастовство, но Мунго не рассмеялся. В гордой осанке Типпу было что-то такое, что делало его рассказ до странности правдоподобным.

- Король Занзибара?’

- Султан Омана. Занзибар - часть его королевства.’

- Значит, ты королевской крови.’

Типпу покачал головой. - Моя мать была рабыней. Человек не может быть наполовину свободным. Итак, я был рабом.’

‘Как Стерлинг тебя нашел?’

- Он приехал на Занзибар, чтобы поговорить с моим отцом. Америка послала его сказать моему отцу, чтобы он подписал договор против англичан. Стерлинг увидел мою мать и спросил, может ли он купить ее. Отец предложил ему пари. Они играют в карты. Если Стерлинг победит, он заберет мою мать. Если он проиграет, то заберет меня.’

Невозможно было не посочувствовать - быть поставленным против собственной матери в карточной игре, зная, что так или иначе тебя разорвут на части.

- Стерлинг был настоящим сукиным сыном.’

Типпу философски пожал плечами. - ‘Я был рабом. И если бы я не пошел со Стерлингом, я бы не нашел тебя. Не нашел бы тебя, не был бы свободным сейчас.’

‘Это верно.’

Мунго видел, что Типпу становится не по себе от этого разговора. За последние несколько минут он рассказал о себе больше, чем кому-либо с тех пор, как покинул Занзибар. Мунго ободряюще улыбнулся ему.

- Если повезет, к тому времени, как ты закончишь это путешествие, ты будешь богаче короля.’

Это была пустая бравада. С каждым днем шансы найти место для посадки уменьшались. Все мужчины знали это. Настроение на корабле стало угрюмым, Мунго стал раздражительным и вспыльчивым. И все же Африканский континент отказал ему.

Однажды они подошли к заливу, окаймленному тростниковыми берегами. Мунго осмотрел их в подзорную трубу, но, насколько хватало глаз, в них не было ни единой трещины. Это было бы еще одним разочарованием, у него не осталось почти никаких надежд.

‘Мы не будем вставать на этот путь.’

Вирджил Хендерсон, боцман, пошевелился. Какое-то время он изучал берег, потом повернулся и произнес на своем георгианском наречии: - Мне кажется, это очень похоже на морские острова у нас дома.’

‘Ну и что из этого?- спросил Мунго.

‘Издалека эти болота кажутся сплошной стеной. Но вблизи обнаруживаются устья рек, о существовании которых вы и не подозревали.’

Терять было нечего.

- Спустите шлюпку, - приказал Мунго.

Они отвели лодку к берегу. Хендерсон был прав подойдя - ближе, они увидели, как открываются мутные каналы, такие узкие и извилистые, что они исчезали в камышах. Мунго выбрал самый большой и направил шлюпку внутрь. Надежда поднялась в его сердце, больше, чем он чувствовал в течение многих дней.

Это продолжалось недолго. После нескольких поворотов русло разделилось на полдюжины маленьких ручейков, слишком узких даже для каноэ. Они вернулись на прежний курс и попробовали еще один вход. Это тоже ничего не дало. Люди вспотели на веслах под палящим солнцем; как только они остановились, мухи слетели с камышей и набросились на них.

‘Даже если здесь и есть проход, мы никогда его не найдем, - сказал Мунго.

Хендерсон перегнулся через борт и зачерпнул пригоршню воды. Он сунул ее в рот, а затем поспешно выплюнул с кислой миной.

‘Соль.’

‘А чего ты ожидал?’

- Там, где течет река, вода должна быть слаще.- Он огляделся. Камыши вокруг них были глубоко в море, мягко покачиваясь в воде, когда течение убывало и текло. - Сейчас прилив. Когда он уйдет, мы сможем найти, где находится река.’

Они ждали. Когда прилив отступил, тростник, казалось, поднялся из воды. Некоторые каналы пересохли, другие, более глубокие, остались в тонкой полоске блестящей воды между илистыми берегами. По мелководью пробирались длинноногие птицы, а по грязи сновали насекомые.

Мунго повел лодку к более глубокой воде, изучая стеклянную поверхность в поисках любой ряби, которая могла бы выдать течение.

‘Там.’

Это было не так уж много – едва заметная морщинка на поверхности залива. Но когда они подплыли туда, и Мунго опустил руку в воду, он почувствовал давление течения на тыльную сторону ладони.

Он попробовал воду, как и Хендерсон. Она была гораздо менее соленой, чем море.

‘Где-то здесь должна быть река.’

Они изо всех сил следовали за течением, обходя заросли камыша и илистые отмели, преграждавшие им путь. Иногда канал был настолько мелким, что им приходилось выбираться и тащить лодку через него. Вскоре все мужчины были облеплены грязью и воняли до небес. Но всегда была тонкая струйка воды, которая вела их вперед.

‘Если здесь и есть река, то не более чем ручей, - пробормотал Мунго, подталкивая тяжелую лодку вперед по вязкой грязи.

С плеском нос накренился вперед и снова погрузился в глубокую воду. Мунго был так занят своей задачей, что потерял из виду все, что его окружало. Теперь он поднял глаза, и у него пеехватило дыхание. Они прошли через болото и теперь смотрели на широкое озеро за ним. Вдалеке безошибочно угадывалось течение большой коричневой реки, лениво уходившей в глубь острова.

Мужчины радостно закричали. Они забрались обратно в лодку, измазав ее борта грязью, и с новой силой взялись за весла. Как только они вышли в чистую воду, Мунго поднял парус, чтобы люди могли отдохнуть. Они любовались новыми окрестностями, а Мунго тем временем направился к устью реки.

‘Если бы нам удалось провести "Ворона" через болото, я думаю, мы могли бы привести его сюда так же легко, как реку Патапско в Мэриленде, - сказал он.

Он изучал берега реки, которые кишели дикими животными - олени и антилопы тысячными стадами; крокодилы, греющиеся в грязи; ярко оперенные птицы, кричащие с деревьев. Не было никаких признаков человеческого жилья. Бешеная радость поднялась в сердце Мунго. Судьба испытала его решимость, но он справился.

‘Вот здесь мы и разбогатеем, - объявил он под одобрительные возгласы мужчин.

Когда солнце село, они повернули вниз по реке, чтобы вернуться к "Ворону". К этому времени снова начался прилив, что значительно облегчило их переход через болота. Они сбросили буи, чтобы обозначить проход и найти обратный путь, и посадили человека на нос, чтобы он проводил замеры с помощью лески. Как и предполагал Мунго, во время прилива тяги будет как раз достаточно, чтобы "Ворон" проскользнул через канал в устье реки.

В тот вечер он принес бочонок рома и позволил мужчинам отпраздновать это событие. На следующее утро, борясь с похмельем, они повели "Ворона" через камыши в дельту реки. Осторожно направившись вверх по течению, Мунго с удовлетворением обнаружил, что они могут проплыть несколько миль вглубь суши, прежде чем вода станет слишком мелкой. Они бросили якорь в реке, сошли на берег и разбили лагерь в тени высоких раскидистых деревьев. Первым делом Мунго приказал им соорудить печь, в которой можно было бы отливать пули. Причина этого стала ясна, когда они выгрузили огромный ящик, который хранился в оружейнм шкафу, такой тяжелый, что потребовалось три человека, чтобы нести его. Мунго подозвал Типпу и распахнул дверь. Оттуда донесся запах оружейного масла. Великан изумленно уставился на него.

- Дженна Аль-мутфа, - пробормотал он по-арабски. Он вытащил самое большое ружье, которое когда-либо видел человек. Ствол у него был такой широкий, что в него можно было засунуть сливу. - Винтовка спаривалась с пушкой?’

‘Я заказал его в Балтиморе, - сказал Мунго.

Он понятия не имел, что нужно сделать, чтобы свалить слона, да и оружейник тоже. Мунго посоветовал ему быть осторожнее, и оружейник с энтузиазмом воспринял его наставления. Ружье было гладкоствольным чудовищем, способным выдержать четверть фунта пули и десять драхм сильнейшего пороха. Оружейник прозвал его "Голиафом".

Типпу вытащил его из коробки и стал баюкать на руках. От тяжести даже его бицепсы вздулись от напряжения.

‘А чем ты пользуешься?’

Мунго достал из ящика еще одно ружье. Рядом с оружием Типпу оно казалось тонким, как бобовый шест, но это было обманчиво. Это было двуствольное ружье из дамасской стали, гладкоствольное, чтобы большие пули не замедлялись нарезами. Пули были меньше, чем у "Голиафа", но с более узким дулом и сильным пороховым зарядом, они должны были стрелять с большей силой. Мунго надеялся, что этого будет достаточно, чтобы пробить толстые шкуры слонов.

Для остальных тоже имелись ружья, новейшие винтовки Холла с казенными механизмами заряжания и капсюлями вместо кремневых ружей. Мунго не был уверен, какой урон они нанесут, но, по крайней мере, люди смогут быстро перезарядить оружие. Возможно, с помощью быстрой стрельбы они смогут нанести достаточно мелких ран, чтобы сбить животное, или, по крайней мере, достаточно шума, чтобы отпугнуть его.

В течение недели мужчины упражнялись в стрельбе по стадам дичи, которые они находили повсюду вокруг себя. Моряки не привыкли охотиться на суше, но Мунго вырос, охотясь на оленей вместе с отцом в Уиндемире. Он учил их чувствовать ветер и держаться с подветренной стороны от своей добычи, прицеливаться из ружей в движущиеся мишени, красться по высокой траве.

Часто он отчаивался в них. Они были моряками; даже по суше они ходили редко и неуклюже. Но постепенно они совершенствовались, и дичи стало так много, что каждый вечер они ели только что разделанную оленину.

Слоны никогда не спускались на водопой к реке - Мунго догадывался, что они боятся крокодилов, – но раз или два он видел стадо на горизонте. Это зрелище заставило его сердце забиться быстрее. Он жалел каждый день, который ему приходилось тратить на обучение людей. Как только он решил, что они готовы, они вскинули ружья на плечи и двинулись в том направлении. Он никогда раньше не охотился на таких огромных зверей и не знал, чего ожидать.

"Каждый бивень, который ты возьмешь, - это деньги, чтобы отомстить Честеру", - сказал он себе.

Он коснулся медальона на шее. Это была прекрасная страна, так непохожая на все, что он знал. Он пожалел, что не мог показать ее Камилле.

Они поднялись на холм, где он уже видел слонов. Сломанные деревья и ободранные листья показывали, где они прошли, но самих животных нигде не было видно.

- И что теперь?’

Типпу не ответил. Вместо этого он указал на кучу огромного круглого дерьма, высушенного солнцем.

- Следуй за этим дерьмом.’

Как только они нашли след, прочесть его было нетрудно. Они шли по нему на протяжении многих миль, через высокую траву и колючие деревья. Из – за твердой почвы трудно было сказать, сколько зверей они преследовали, или как недавно они прошли мимо, но кучи навоза становились все свежее.

Примерно через восемь миль луга сменились густыми джунглями. Следы слонов расходились в разные стороны.

- В какую сторону?- Спросил Типпу.

Мунго всмотрелся сквозь листву. Джунгли состояли в основном из крепких акаций с изогнутыми шипами, острыми и крепкими, как рыболовные крючки. Человек, вошедший в них, вскоре оказывался зацепившимся за эти шипы и не мог пошевелиться, не разорвав одежду в клочья. А если они вонзятся в его плоть,он уже никогда не сможет пошевелиться.

Они была слишком густыми. Выбрав наугад, он повернул налево и начал обходить джунгли, высматривая сломанные ветки, которые могли бы открыть путь слонам. Он ожидал, что найдет их быстро, но через две мили стена джунглей осталась такой же непроходимой, как и прежде.

Они отсутствовали уже несколько часов. Солнце клонилось к горизонту, а в этих тропических широтах ночь наступала быстро. Они не вернутся в лагерь до наступления темноты. Им придется разбить лагерь там, где они смогут, и рискнуть, если в джунглях затаятся хищники.

Мысли Мунго потемнели от отчаяния. План, который он составил, чтобы свергнуть Честера, основывался на приобретении состояния. Каждый доллар, который он унаследовал от Рутерфорда, был вложен в это предприятие, чтобы получить необходимую прибыль. Но даже сейчас, когда вокруг него были видны следы присутствия слонов, они оставались мучительно неуловимыми. Неужели судьба привела его сюда только для того, чтобы подразнить?

Он знал, что должен повернуть назад, но какая-то упрямая часть его не могла признать поражение. Он пошел дальше, оставив остальных позади. Через заросли кустарника, вокруг рощицы и ...

А вот и они.

Два слона, старых, серых и огромных, с длинными тяжелыми бивнями, торчащими из морд. Они стояли на краю джунглей, срывая листья с деревьев и шумно жуя их.

Они его не видели. Мунго уставился на них, застыв от неожиданности. Затем он потянулся за ружьем. Он молча снял его с плеча и поднял, чтобы выстрелить.

Дуновение ветерка нарушило тишину в воздухе. Настолько слабое, что оно едва щекотало волосы на затылке, но этого было достаточно, чтобы выдать его. Он был с подветренной стороны от слонов – воздух нес его запах прямо к ним.

С испуганным криком они бросились вперед, в джунгли. Хрустнули сучья, разлетелись ветки. Молодые деревца были вырваны с корнем и втоптаны в землю. Прежде чем Мунго успел выстрелить, они исчезли в джунглях.

Выругавшись, он сделал три шага вслед за ними - и остановился. Разум заявил о себе. Слоны расчистили себе дорогу в джунглях, но он никогда не догонит их, если пойдет по ней. Ветер всегда будет дуть ему в спину, прежде чем он успеет подойти достаточно близко, чтобы выстрелить. Единственный шанс, который у него был, - это оказаться впереди них с подветренной стороны.

В поле зрения появился Типпу, обливаясь потом под тяжестью своего огромного ружья. Ничего не объясняя, Мунго снова побежал, следуя по краю джунглей, которые изгибались к северу. Пот струился по его глазам, в боку пульсировала боль. Джунгли по-прежнему оставались нетронутыми. Возможно, это никогда не кончится, думал он, и он будет продолжать бежать, пока не достигнет дальнего берега Африки.

Он остановился, тяжело дыша. Ветерок обдувал пот на его щеках и охлаждал его. Теперь уже не сзади, понял он, а прямо в лицо. Взглянув на низкое солнце, он увидел, что вышел прямо из-за дальнего края джунглей.

Если слоны вышли этим путем, то должны быть признаки того, что они прорвались. Он ничего не видел. Должно быть, они все еще в джунглях, прячутся среди густой растительности и колючих кустарников.

Раньше Мунго думал, что джунгли непроходимы. Теперь же сознание того, что слоны были там, делало его безрассудным, не заботящимся о собственной безопасности. Он нырнул внутрь и пополз на животе, стараясь не задеть колючий кустарник. Но даже в этом случае он не мог полностью освободиться от их крючков. Они дергали его за одежду и царапали кожу. Один из зловеще изогнутых шипов подошел так близко, что он почувствовал, как он коснулся его ресниц. Чуть ближе - и он бы ослеп. И все же он продолжал свой путь, время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться к звукам слонов. Невозможно было представить себе, чтобы такие огромные животные молчали, но он не слышал ничего, кроме жужжания насекомых, криков незнакомых птиц и борющегося позади него Типпу. Верный великан последовал за Мунго в лес, хотя его массивность означала, что он принял на себя большую часть терновника. Оглянувшись, Мунго увидел, что лицо Типпу превратилось в кровавую маску.

Глубокий вздох прошелестел по лесу. Он звучал так по-человечески, что Мунго подумал, что это Типпу, но услышал, как его друг тяжело дышит через плечо. Шум доносился откуда-то спереди.

Он прозвучал снова, гортанно и низко. И что – то еще - шлепающий звук, как будто парус наполняется ветром.

В джунглях могло быть только одно существо, достаточно большое, чтобы издавать такой шум.

Слоны должны быть недалеко - самое большее в нескольких шагах. Но джунгли были так густы, что полностью скрывали их. Убедившись, что ветер по-прежнему дует в его сторону, Мунго подался вперед и уставился на слона.

Большая серая фигура стояла среди листвы, всего в десяти футах от него. Он стоял так тихо, что Мунго с трудом мог понять, было ли это животное или просто тень. Только его уши шевелились, хлопая по бокам,чтобы издать звук, который он слышал. Он напряженно прислушивался.

Он не чувствовал запаха Мунго, но знал, что он здесь. Где же его пара? Мунго осмотрел подлесок. Когда его глаза привыкли к узорам джунглей, он понял, что за первым из них скрываются еще какие-то серые фигуры. И не только второго слона, которого он видел раньше, – казалось, их было целое стадо, может быть, двадцать.

Он был так близко, что если бы они сейчас испугались и бросились к нему, он был бы раздавлен их массивными ногами. Зажатый шипами, он даже не сможет откатиться в сторону.

Он даже не пошевелился. Он не издал ни звука. Но даже этого было недостаточно. То ли он был достаточно близко, чтобы они учуяли его, то ли это была простая животная интуиция, но слоны испугались. В одно мгновение джунгли были почти сверхъестественно неподвижны; в следующее они взорвались движением и хаосом. Земля содрогнулась; крики эхом разнеслись по джунглям.

Он не мог позволить им снова уйти. Шипы сдирали его кожу и рвали плоть, когда он продвигался вперед; в обычное время он не смог бы вытерпеть боль, но сейчас он не обращал на нее внимания. С последним толчком, который оставил кусок его руки висеть на ветке, он прорвался на поляну, которую вытоптали слоны.

Это было похоже на гигантскую смертельную игру в девятки, где каждая фигура была десять футов высотой и весила шесть тонн. Перепуганные слоны топтались на месте, натыкаясь друг на друга и отчаянно ревя.

Сквозь клубящиеся облака пыли Мунго прицелился в самое крупное животное, какое только смог разглядеть, целясь в ямку за ухом. Левый ствол его ружья изрыгнул огонь; пуля попала в цель. Но в этом хаосе он был недостаточно точен. Пуля пробила кожу, но не сердце. Все, что он сделал, это разозлил животное и напугал его товарищей. Они бежали от грохота выстрела, сбившись в кучу на дальнем конце поляны. Колючие деревья росли там так густо, что даже слоны не могли пролезть сквозь них. Они жались друг к другу, как толпа, набрасывающаяся на дверь, которая не поддается.

Мунго знал, что только выстрел в голову или шею дает шанс на убийство. Но в данный момент все, что он мог видеть, были задние лапы животных, плотно прижатые друг к другу серой стеной. Он отодвинулся в сторону, пытаясь обойти их с флангов.

Слоны все еще не могли преодолеть барьер из деревьев. Он, конечно, не мог долго продержаться. Мунго уже слышал, как трещат ветки. Впереди фаланги один из слонов схватил хоботом сук и сорвал его. Это движение повернуло его голову в сторону, так что на мгновение она оказалась незащищенной.

Оглушительный взрыв потряс поляну. Краем глаза Мунго увидел Типпу, который откинулся назад и упал на спину, держа в руках дымящееся ружье "Голиаф". Слон, которого видел Мунго, взревел в агонии, когда полуфунтовая свинцовая пуля врезалась ему в плечо.

Звук и запах крови привели стадо в новый ужас. Деревья расступились, тропинка открылась. Слоны бросились врассыпную. В суматохе Мунго не мог разглядеть, что случилось с подстреленным Типпу животным.

Но один зверь не убежал. В задней части группы стоял большой слон-самец, который затмевал всех остальных животных в стаде. Его уши были оборваны, а могучие бивни толщиной с якорный канат покрыты шрамами от бесчисленных лет сражений. Он никогда не проигрывал сражений. Теперь он обернулся и увидел перед собой Мунго – наглую обезьяну.

Он бросился в атаку.

Мунго остался один. Типпу лежал на земле, схватившись за плечо - всего в нескольких ярдах от него, но с тем же успехом это могло быть много миль. Большое ружье было пусто, у него не было времени перезарядить его, а против могучего слона даже такой человек, как Типпу, был не лучше насекомого. Бежать Мунго тоже не мог. Слон догонит его за считанные секунды. Либо его забодают концами этих могучих клыков, либо затопчут огромными топочущими ногами.

Поэтому Мунго стоял на своем. Это было самое трудное, что он когда – либо делал – сохранять твердость перед лицом шести тонн слона, несущегося на него, - но он знал, что это была его единственная надежда. Животное прижало уши и опустило голову, так что его бивни почти касались земли. Его окружала дымка пыли, когда он двигался вперед. В пятидесяти футах отсюда.

Мунго поднял ружье. Без нарезного ствола он не мог быть точным на большом расстоянии даже при самых благоприятных обстоятельствах. Против движущейся цели, когда весь мир сотрясается вокруг него, ему придется ждать, пока он не будет абсолютно уверен.

Теперь слон был уже в тридцати футах и набирал скорость. Мунго охватило спокойствие. Хотя земля дрожала у него под ногами, руки, державшие ружье, не дрогнули. Карты были сданы и не могли быть изменены. Либо он, либо слон умрет. По крайней мере, если бы это был он, он мог бы снова увидеть Камиллу.

В двадцати футах от него. Так близко, что Мунго почувствовал на языке вкус пыли от его бега. Он глубоко вздохнул и задержал дыхание, как тогда, когда охотился на оленя в Уиндемире. Он прицелился из ружья в опущенную голову старого самца, в небольшую припухлость в центре лба. Он выстрелил.

Это был выстрел, рожденный отчаянием - и невежеством. Если бы Мунго знал больше об охоте на слонов, он никогда бы даже не попытался это сделать. В течение своей будущей жизни он убьет сотни зверей, но никогда больше прямым выстрелом в лоб. Позже, когда у него будет больше опыта и он увидит толстую кость слоновьего черепа, он поймет, что шансы были миллион против одного.

Но - на этот раз - они пали в его пользу. Выстрел сработал. Пуля попала точно в цель, и слон рухнул так внезапно, что Мунго даже не пришлось убираться с его пути. Он неподвижно лежал на земле в нескольких футах от него. Из дыры во лбу, которая казалась слишком маленькой, чтобы отнять жизнь у такого огромного зверя, сочилась струйка крови.

Волна возбуждения захлестнула Мунго, и у него закружилась голова. Он обманул смерть и получил первый аванс за свою месть. Утром он будет мучиться от терновника, но сейчас возбуждение от охоты и успеха затопило его вены и приглушило боль. Он вскарабкался по бокам мертвого зверя, встал на его могучее плечо, запрокинул голову и издал победный вопль в темнеющее небо.

Внизу, на поляне, Типпу поднялся с земли. На его лице застыло изумление. К этому времени большая часть экипажа "Ворона" сумела найти дорогу, пробираясь через джунгли и следуя за звуком оружия. Они смотрели на Мунго с почти суеверным благоговением, как на Бога. Его одежда была разрезана на такие ленты, что он был практически голым. Почти каждый дюйм его длинного тела был испачкан кровью – то ли его собственной, то ли слона.

‘В этих бивнях должно быть около пятисот фунтов слоновой кости, - торжествовал он.

‘И еще,’ - добавил Типпу.

- Он указал на брешь в джунглях, которую проломили слоны. Большая часть стада сбежала, но животное, в которое он попал из "Голиафа", далеко не ушло. Оно лежало мертвое, чуть дальше по тропинке. Еще два бивня.

- Тогда давай приступим к работе.’

В последующие месяцы стволам их ружей редко давали остыть. Команда "Ворона" стала искусными охотниками, находя следы слонов и выслеживая их иногда по нескольку дней подряд. Они научились прятаться от ветра, чтобы слоны не учуяли их; научились находить место за плечом, примерно на две трети ниже, где одна - единственная пуля могла убить. Они вырыли ямы и наполнили их острыми кольями, чтобы ловить слонов.; они устраивали засады, из которых Типпу мог использовать свое огромное ружье, чтобы пробить грудь слонов и проникнуть в их жизненно важные органы. Более того, они научились снимать слоновую кость с черепа, не ломая его, извлекая каждый неповрежденный бивень, чтобы добавить его к запасу своей добычи.

Это было нелегко. Чем дольше они оставались, тем дальше им приходилось углубляться вглубь страны, чтобы найти огромные стада, которые могли бы дать им больше слоновой кости. Они бродили по населенным землям, встречая местные племена, с которыми они дружили, дарили стеклянные бусы и ткани в обмен на еду. И все же они продолжали идти.

Через шесть месяцев у них было достаточно слоновой кости, чтобы заполнить трюм корабля. Так много, что Мунго пришлось нанять носильщиков из племен, чтобы отнести его обратно на побережье. Их караван растянулся почти на милю, сотни мужчин и женщин со слоновьими бивнями на головах. Тридцать тысяч фунтов весом, если верить скрупулезному подсчету, который Мунго вел в своей бухгалтерской книге. К тому времени, как он продаст ее в Нью-Йорке или Балтиморе, она будет стоить почти полмиллиона долларов.

"Тогда я смогу пойти за Честером", - сказал он себе.

План, который он разработал в те долгие ночи в своей каюте на борту "Черного Ястреба", мало чем отличался от того, что Честер сделал с его отцом. Он разорит Честера, приобретет его долги, а потом будет требовать их, пока Честер не обанкротится. Деньги, которые представляли собой эти бивни из слоновой кости, позволили бы ему достичь этого.

Наконец слоновая кость была плотно уложена в трюм. "Ворон" снялся с якоря, вышел из устья реки и взял курс на родину.

***

Никогда в жизни Камилла не знала такой свободы, как в Новом Орлеане. Она могла пойти куда угодно в городе, не спрашивая разрешения. В море креольских лиц, заполнивших улицы - все оттенки черного и белого, рабыни и свободные, - цвет ее кожи не привлекал никакого внимания. На улице она привлекала внимание только своей красотой. Дома она была хозяйкой. Даже другие рабы подчинялись ей. Это ужаснуло ее – но когда она сказала им, чтобы они уходили, что она может сама одеться, поесть и умыться, она увидела страх в их глазах. Если они не заработают свое содержание, Честер может продать их или отослать обратно на поля в Баннерфилд. Поэтому она неохотно позволила им зашнуровывать нарядные платья, подаренные ей Честером, расчесывать волосы и по утрам приносить завтрак на серебряном подносе.

Ее жизнь в Новом Орлеане превратилась в рутину. Каждым ранним утром она отправлялась в Собор Святого Людовика на улице Шартр и молилась. Это был самый счастливый момент в ее жизни – в тусклой тишине святилища она чувствовала себя чистой и в безопасности. Это было также единственное время, когда она могла быть свободна от Гранвилла, который находил атмосферу внутри собора неприятной. Зайдя несколько раз и убедившись, что в столь ранний час среди посетителей есть только священники и монахини, он встал у двери и стал ждать снаружи. Камилла осталась одна, чтобы помолиться за Исаака и Мунго и на несколько мгновений почувствовать себя ближе к ним.

Исаак был причиной того, что Честер позволял ей так много свободы. Как бы далеко она ни забиралась, она всегда вернется. Как бы ни были велики прелести этого города, она с радостью поменяла бы их местами, чтобы вернуться в Баннерфилд к сыну. Это была рана внутри нее, которая никогда не заживет. По мере того как недели сменялись месяцами, она могла только представлять, как растет ее мальчик - больше, сильнее, отвыкающий от груди, лепечет, ползает. В ее сознании он все еще был крошечным ребенком, которого она держала на руках. Узнает ли она его вообще? Вспомнит ли он ее?

Она ненавидела то, во что ее превратил Честер. В Уиндемире, даже в Бэннерфилде, она была простой работницей. Они могли владеть ее телом, но никогда душой. Здесь, хотя ее постель была мягче, а одежда прекраснее, чем у любой знатной дамы, он сделал ее своей шлюхой.

Но по прошествии нескольких месяцев она обнаружила, что выполняет больше, чем просто делает себя красивой для белых мужчин, и выступает для них в столовых и спальнях (ибо де Вильерс был не единственным мужчиной, которого она вынуждена была принимать). Это происходило так постепенно, что она едва замечала это, но все больше и больше обнаруживала, что проявляет интерес к деловым отношениям Честера.

Первый раз это случилось через месяц после ее приезда в Новый Орлеан. Честер вернулся в город. Его бухгалтер, сморщенный старик по имени Салливан, застал их за завтраком и спросил, не следует ли ему оплатить счет Франсуа.

- Спроси Камиллу, - сказал Честер с набитым тостом ртом. - Она знает все трюки, которые затевает Франсуа.’

Салливан протянул ей бумагу. Судя по выражению его лица, он не мог себе представить, что может сделать из этого рабыня. Камилла проигнорировала его и медленно прочитала счет. Это была мука, которую прислали в Баннерфилд.

- Франсуа выставил вам счет по ценам Нового Орлеана, - сказала она, указывая на соответствующие строки.

‘А что в этом плохого?’

- Потому что он приказал своему агенту купить муку в Луисвилле, где она дешевле, и отправить ее прямо оттуда.’

Честер выхватил у нее листок и уставился на него. Он был так богат, и так занят тем, чтобы быть богатым, что ему было легче платить Франсуа завышенные цены, чем рассматривать их слишком близко. И все же, если он когда-нибудь узнает, что его обманули, его гнев будет страшен.

‘Это он тебе сказал?’

- Я случайно увидела письмо, которое он написал своему агенту.’

Честер одобрительно кивнул ей.

- Скажи бригадиру в Бэннерфилде, пусть проверит мешки с мукой и посмотрит, где ее перемололи, - сказал он Салливану. - ‘Если Камилла говорит правду, сообщи Франсуа, что он ошибся со счетом.’

‘Он пытался обмануть вас, - проворчал Салливан. - ‘Вам следует заняться своими делами в другом месте.’

‘Нисколько. - Честер злобно усмехнулся. - ‘Я знаю, что каждый торговец в этом городе попытается обмануть меня. Разница в том, что с Франсуа я теперь могу узнать, как он это делает.’

После этого каждый раз, когда приходил счет от Франсуа или нужно было сделать заказ, Честер просил своих клерков спросить Камиллу. Вскоре это вошло у них в привычку, даже когда Честера не было рядом. Не имея никаких официальных полномочий или положения, она стала незаменимой в управлении его делами.

К своему удивлению, она обнаружила, что у нее есть к этому склонность. Ей нравилось подсчитывать столбцы цифр, порядок, который они представляли, чувство контроля, когда они подчинялись ей. Когда она чего-то не понимала, то старалась изучить это до тех пор, пока не достигала совершенства. Она нашла в библиотеке Честера книги - о морском страховании, фондовых рынках и сотне других тем - и тайком пронесла их к себе в комнату, изучая при свечах, пока у нее не заболели глаза. Это стало навязчивой идеей. Чем больше пользы она сможет принести Честеру, тем больше шансов снова увидеть Исаака.

Иногда, если ей хотелось что-то узнать, она заходила в кабинет Франсуа и флиртовала с ним, пока он не объяснял ей, в чем дело.

‘Я вижу тебя только тогда, когда ты чего-то хочешь, - пожаловался он, но это была неправда.

Он видел ее по вечерам, когда она наряжалась в свои наряды, чтобы присутствовать на званых вечерах и обедах, где бомонд Нового Орлеана развлекал своих любовниц; несколько вечеров в неделю он видел, как она раздевалась и укладывала его в постель.

Она полагала, что Франсуа знает, что она делает. Он должен понимать, что все, что он скажет, будет доложено Честеру. А может, и нет – она знала, что мужчины могут быть слепы к тому, чего не хотят видеть, а от черной женщины легко отмахнуться. Возможно, он действительно знал и принял это как плату за ее компанию. А может быть, ему было все равно. Дело Честера было настолько обширным и процветающим, что, сколько бы Камилла ни узнала, Франсуа все равно сколотил бы состояние. И наслаждаться прелестями ее тела, пока он это делал.

‘Во сколько обойдется покупка парохода? - Спросила его однажды вечером Камилла, свернувшись калачиком в постели.

- Он рассмеялся. - Это забавный вопрос.’

- Честер сказал, что подумывает обзавестись об этом. Для Баннерфилда.’

Это было неправдой, Честер понятия об этом не имел. Но Франсуа ей поверил. Он приподнялся на локте и посмотрел на нее сверху вниз.

‘Он так сказал?’

‘Я слышала, как он разговаривал с Гранвиллом." - Она лежала на кровати, широко раскрыв невинные глаза.

‘Это очень глупая идея, - сказал Франсуа, нахмурившись. - Покупка парохода обойдется по меньшей мере в пятьдесят тысяч долларов. Затем идут расходы на топливо, экипаж, не говоря уже об опасностях навигации. И если бы Честер использовал его исключительно для Баннерфилда, то он простоял бы без дела большую половину времени.’

- Возможно, мне не следовало упоминать об этом, - кротко сказала Камилла.

Франсуа улыбнулся и поцеловал ее. - Тебе повезло, что ты это сделала. Теперь, с помощью нескольких тактичных слов, я могу спасти Честера от большой ошибки. Гораздо лучше для него предоставить мне организовать доставку, когда ему это понадобится.’

"И взять десять процентов от цены". - Франсуа не сказал этого, но ему и не нужно было говорить. В этот момент, без его ведома, Камилла думала точно так же.

Следующее, что он сказал, выбросило это из ее головы.

‘Я не увижу тебя еще некоторое время после этого. Честер попросил меня отплыть в Африку.’

Камилла напряглась. - В Африку?’

‘Он покупает плантацию в Гаване, и ему нужны люди, чтобы работать на ней.- Он вздохнул. ‘Я сказал ему, что рынки в Гаване вполне адекватны, но он настаивает, что там его обманут. Поэтому он попросил меня поехать и выбрать их самому.’

‘Я думала, что работорговля незаконна.’

Ее не должно было шокировать, что Честер способен на такое, но все же шокировало. Она родилась рабыней, и никакая другая жизнь была невозможна. Но для обычных людей, знавших, что свобода вырвана из их жизни просто потому,что этого требовала жадность другого человека, несправедливость жгла ее. Как можно оправдать такое?

Франсуа это, казалось, не беспокоило.

- "Морские патрули - это еще не все. Штормы, кораблекрушения, лихорадка ...Будет чудом, если я вернусь." - Его лицо просветлело. - Хотя если я это сделаю, то стану значительно богаче.’

‘Как долго тебя не будет?’

- По меньшей мере полгода. Больше, если погода будет против нас. Франсуа погладил ее по волосам. - Но не волнуйся. Я не забуду тебя.’

- Франсуа что-то замышляет, - сказал Честер.

Они с Камиллой шли вдоль дамбы, рядом со складом Баннерфилда. Они выглядели как пара влюбленных, Честер в красивом костюме и Камилла в фиолетовом платье, которое подчеркивало каждый изгиб ее тела. Она держала его за руку, улыбалась и старалась забыть все, что он сделал с ней.

‘Сегодня я обедал с Франсуа, и все, о чем он мог говорить, - это о разорительной стоимости пароходов, - продолжал Честер. - Он что, собирается брать с меня больше за доставку?’

‘Он уже переплатил вам за доставку, - сказала Камилла. - Его беспокоит то, что, пока он будет в Африке, вы поймете, сколько он зарабатывает на вас, и купите себе пароход.’

- С чего бы ему так думать?’

- Потому что именно так вы и должны поступить, - сказала Камилла. - ‘Я просмотрела ваши счета. Все, что использует или производит Баннерфилд, перевозится по реке. Вы тратите на это около ста тысяч долларов в год. За эти деньги вы могли бы купить и управлять двумя собственными пароходами и при этом сэкономить деньги. Если бы вы использовали свободные мощности для перевозки товаров для других плантаций, это было бы даже источником дохода.’

Честер остановился как вкопанный. Он смотрел на нее сверху вниз, и на его лице читались подозрение и удивление.

‘И как ты это выяснила?’

‘Я позаимствовала эту идею у вас, - смиренно сказала она. - Помните, за обедом в прошлом месяце вы жаловались, сколько стоит привезти урожай вниз по реке? Я просто подсчитала все транспортные расходы в бухгалтерских книгах, а затем спросила некоторых из ваших друзей, сколько может стоить пароход. Это было не очень трудно.’

Никогда не показывай ему, на что ты способна. Никогда не становись угрозой.

Она видела, как эта мысль укоренилась в голове Честера. Он и не заметил, как она повела его вдоль передней дамбы к пристани возле "Юнион Коттон пресс". Во время сбора урожая пристань была забита пароходами, которые разгружали тюки хлопка в любое время дня и ночи. Сейчас он был почти пуст. У причала был пришвартован только один пароход.

‘Почему бы нам не взглянуть на него, - предложил Честер, словно эта мысль пришла ему в голову сама собой.

Человек с обветренным лицом и жилистым телом спустился по трапу. Он протянул Честеру руку, узловатую, как корни старого дерева.

‘Иезекииль Мак-Мурран, - представился он. - Хозяин этого судна.’

Честер не стал утруждать себя формальностями. - ‘Он продается?’

Мак-Мурран кивнул. - Он был построен в прошлом году для консорциума, который планировал запустить пакетную линию до Луисвилла. Но один из партнеров умер, а остальные поссорились, и теперь они хотят от него избавиться.’

- Он надежен?’

- Я могу вам показать.’

Честер и Камилла последовали за Мак-Мурраном на борт. Он показал им оборудование - огромные котлы, установленные на главной палубе, печи, которые их топили, и длинные механические рычаги, которые передавали их энергию кормовому колесу. Он показал им каюту на верхней палубе, которая, как ни странно, называлась котельной. Они были не так роскошны, как каюта Камиллы во время путешествия из Бэннерфилда, но это не имело значения.

‘Вам не нужны пассажирские каюты, - сказала она Честеру. - ‘Вы можете убрать большую часть этих кают, чтобы освободить больше места для груза.’

Наконец Мак-Мурран повел их на палубу ураганов, самую верхнюю палубу, где пассажиры могли гулять. Единственной постройкой здесь была каюта для экипажа, известная как "Техас", увенчанная небольшим застекленным сооружением, которое удерживало штурвал корабля.

‘Капитанская рубка,’ - объяснил Мак-Мурран. - ‘Именно оттуда мы управляем пароходом.’

Они стояли на верхней палубе, глядя на пароход, на широкий полумесяц реки и на город за ним. Капитан выжидательно ждал. Камилла хотела сказать больше, подтолкнуть Честера к решению. Но она чувствовала, что сейчас не время давить на него.

Честер хлопнул ладонью по борту "Техаса".

‘Я возьму его, - заявил он. ‘И тебя тоже, если останешься ее капитаном.’

Мак-Мурран усмехнулся и пожал ему руку. - ‘Уважаю.’

‘Вы не пожалеете об этом, - пообещала ему Камилла. Теперь это будет проще для вас, чтобы приехать и уехать между Новым Орлеаном и Бэннерфилдом всякий раз, когда вам нравится. И я смогу навещать вас чаще.’

- В самом деле, - сказал Честер. Мысль о деньгах, которые он мог бы сэкономить, привела его в веселое настроение. - Мы совершим инаугурационную поездку вместе. Исаак будет очень удивлен, когда увидит, что мы купили.’

В этот момент Камилла поняла, что с тех пор, как родился Исаак, она никогда не была так счастлива. Она обняла Честера - жест, который был лишь наполовину искусственным.

‘Спасибо.’

Беспокоило ли ее то, что все ее усилия только увеличивали состояние Честера? Что он потратит деньги, которые она ему скопила, чтобы купить больше земли, для обработки которой потребуется больше рабов? Что пароходы будут использоваться для перевозки этих рабов в Баннерфилд, вместе с семенами для них, чтобы посадить и хлыстами для надсмотрщиков, чтобы хлестать их?

Все это промелькнуло у нее в голове. Но каждый день был битвой за ее жизнь. Она могла лежать без сна по ночам, тоскуя по Мунго, мечтая о том дне, когда он войдет в дверь и спасет ее, но шли месяцы, и эта мечта медленно умирала. Она должна была полагаться на свой собственный ум, чтобы выжить; чувство вины было роскошью, которую она не могла себе позволить. Все, что имело значение, - это вернуться к Исааку.

‘Я переименую его, - сказал Честер, взмахнув рукой. Он будет "Уиндемир". Воспоминание о счастливых временах.’

Камилла не знала, как он хочет, чтобы она отреагировала.

‘Я почти забыла про Уиндемир, - пробормотала она.

Внизу, на котельной палубе, послышались шаги. Радость момента была испорчена, когда голова Гранвилла появилась на верхней ступеньке лестницы, ведущей на верхнюю палубу. Его лицо раскраснелось, дыхание стало прерывистым.

‘Пришло письмо из Виргинии, - сказал он. Он передал его Честеру. - ‘Вы должны прочитать его.’

Честер воспринял это с удивлением. Печать была цела.

‘Откуда ты знаешь, что в нем?’

Гранвилл указал на адрес отправителя, нацарапанный на обороте над печатью.

‘Там.’

Пока Честер читал вслух, с верхней палубы , казалось, утекло все дневное тепло.

- Мунго Сент-Джон, Балтимор.’

Он с такой силой сломал печать, что бумага порвалась. Пока он читал, его лицо побелело.

‘Я должен немедленно вернуться в Баннерфилд.’

‘Что случилось?- сказала Камилла.

При виде имени Мунго, этого знакомого почерка, ее сердце дрогнуло. Он был жив. В конце концов, он не забыл ее.

Честер молча отвернулся. Он, казалось, не замечал Камиллу, которая заглядывала ему через плечо и читала письмо.

"Я вернулся из своих приключений значительно более богатым человеком, чем прежде. У меня есть кое-какие дела, но будьте уверены, я знаю, где вас найти, и я не забыл о своем долге перед вами. Я скоро присоединюсь к вам, чтобы решить этот вопрос с интересом."

Честер повернулся к Камилле, его серые глаза впились в нее.

‘Ты знала?’

- Как я могла?’

Потрясения в ее голосе было достаточно, чтобы убедить его. Он был более взволнован, чем она когда-либо видела его. Его лицо было серым, мышцы на щеках подергивались, как будто у него был припадок.

- Он хочет убить меня.’

Камилла не думала, что выдала какие-либо эмоции, но, возможно, она позволила проблеску надежды промелькнуть на ее лице. Возможно, Честер в своем смятении просто предположил это. Он протянул руку и схватил ее за горло.

‘Не думай, что Мунго придет, как какой-то белый рыцарь, чтобы спасти тебя, - прошипел он. ‘Я хотел бы убить тебя раньше, чем позволю ему отнять тебя. А что касается Исаака . . .- Он мрачно усмехнулся, хотя Камилле показалось, что она увидела боль в его глазах. - Ты же знаешь, что он сделает с мальчиком, чтобы причинить мне боль.’

Камилла вцепилась в поручни палубы "Харрикейна". Она хотела сказать Честеру, что он ошибается, что Мунго никогда не сможет причинить вред ребенку, потому что Исаак был плотью и кровью Камиллы.

Конечно, она не могла сказать ему об этом. Отчасти потому, что это еще больше разозлило бы Честера, но также и потому, что в глубине души она не была уверена, что это правда. Будет ли любовь Мунго к ней сильнее его ненависти к Честеру?

Честер скомкал письмо и швырнул его за борт. Оно полетело вниз к воде и исчезло в реке.

‘Я немедленно вернусь в Баннерфилд. Когда придет Мунго, я должен быть готов.’

***

И снова Мыс Доброй Надежды остался верен своему названию; "Ворон" миновал его в хорошую погоду, запасся провизией в Кейптауне и направился домой. Самый быстрый маршрут вел бы их прямо через Южную Атлантику, но приближался сезон штормов. Альтернатива состояла в том, чтобы обогнуть западное побережье Африки в более высоких широтах, а затем повернуть на запад к Америке.

Это грозило новой встречей с Фэйрчайлдом. Но на тысячах миль побережья Мунго был готов рискнуть. Возможно, подумал он, его старый противник уже вернулся в Англию.

Когда они вошли в тропики, знойная жара напомнила Мунго о его последнем плавании в этих водах. Однажды ночью ему приснилось, что он находится в каюте Изабель на борту "Черного Ястреба". Он почувствовал ее тепло, когда она прижалась к нему, прижалась всем телом. Он наблюдал, как она стянула через голову ночную рубашку и откинулась назад, позволяя его глазам любоваться ее наготой. Ее рука скользнула вниз по его груди, к бриджам; он увидел, как она склонилась над ним на кровати, словно ангел, купающийся в свете свечи, и притянула его к себе. Он уткнулся лицом ей в грудь.

Потом он поднял глаза и увидел, что это не Изабель, а Камилла. Он обнял ее и прижал к себе; он почувствовал, что близок к оргазму. Но прежде чем он это сделал, она растаяла в его объятиях, как туман на солнце, и он остался один в каюте.

Он проснулся, чувствуя себя грязным и встревоженным. Изабель была лишь отвлекающим маневром, способом развлечься во время долгого путешествия "Черного Ястреба". Почему она вообще сейчас в его мыслях?

Стук в дверь каюты вернул его внимание к кораблю. Он запоздало осознал, что корабль качается гораздо сильнее, чем когда он засыпал. Поднялся ветер, поднялось и море. Он чувствовал, как силы сотрясают доски "Ворона".

Вирджил Хендерсон, боцман, просунул голову в дверь. Уроженец Джорджии, он привык к атлантической погоде и ураганам, которые иногда обрушивались на его родной штат, но теперь даже он выглядел обеспокоенным.

‘Это будет очень плохо.’

Мунго уже встал с постели и натягивал брюки. За то короткое время, пока он поднимался на палубу, ветер усилился.

- Почему никто не разбудил меня раньше?- яростно закричал он.

Море было высоким, с запада надвигались черные, как смола, тучи, закрывая рассвет. Сильный ветер хлестал "Ворона" снопами и брызгами.

- Сверните грот и фок. Двойной риф на марсель!.’

Люди бросились повиноваться, цепляясь за реи, спасая свои жизни, пока корабль швырял их туда-сюда. Поднялись грозовые тучи, и штормовой ветер набросился на них, как стая воющих волков. Волны уже походили на горы, катящиеся по поверхности океана. Они пытались выдержать шторм под марселями, но бушующее море чуть не перевернуло корабль, вынудив Манго раздеть его до голых шестов и бежать по ветру.

Было что-то стихийное в этом ужасе, навеянном штормом. Когда Мунго вцепился в подставку нактоуза, упираясь ногами в скользкую от дождя палубу, он увидел океан за поручнями как силу сверхъестественной злобы, как будто ангел смерти взял воздух и воду в качестве оружия против них. Оставалось только молить о пощаде, но это не возымело никакого действия. Ярость бури нарастала, пока дождь не обрушился на них сбоку, волны не поднялись, как чудовища из глубин, а ветер не наполнил небо своим яростным ревом. Он тянулся ночь и день, колотя по "Ворону" так безжалостно, что повар оставил попытки накормить команду, потому что никто из них, включая Мунго, не мог ничего удержать. Единственными продуктами, которые выдавала кухня в разгар вихря, были вода и ром.

Где-то на рассвете второй ночи – когда именно, Мунго не знал, потому что вахтенные офицеры перестали звонить в колокол, - корабль рванулся вверх с такой силой, что все, что не было закреплено на переборке, рухнуло на палубу. На какое-то ужасное мгновение корабль повис в воздухе, словно море подбросило его в воздух. Затем он перевернулся, как поваленное дерево, и океан встретил его страшным шлепком. Мунго услышал, как рухнула бизань-мачта. Внезапный треск укрепленной древесины разорвал воздух подобно взрыву, заглушив крики экипажа. "Ворон" барахтался на боку, пока очередная волна не уравновесила киль и не перевернула корабль вертикально.

Держась перед волнением моря, Манго взобрался по лестнице и пополз на лонжерон, крепко держась за страховочный трос, который Типпу привязал к поручням левого борта. Ночь была такой темной, а воздух таким густым от дождя, что палубы почти не было видно. Каким-то чудом нокдаун не погасил лампу нактоуза. В тусклом ореоле света, отбрасываемом пламенем, Мунго увидел Вирджила Хендерсона, лежащего на квартердеке и привязанного веревкой к основанию руля. Штурвал теперь оставался без присмотра и бесцельно вращался от случайных движений руля направления.

Мунго проследовал за тросом к поручням, а затем обратно к штурвалу. Он бросил взгляд на сломанную бизань-мачту, которая висела над поручнем правого борта, ее разорванные лини извивались, как змеи, в потоках воды на палубе. Хендерсон лежал неподвижно, но когда очередная волна накрыла его, Мунго увидел, что он рефлекторно кашляет, чтобы выпустить воду из легких. Он был жив.

Но он не мог подняться. При таком количестве воды, льющейся на палубу, он утонет или будет разбит вдребезги, если останется там.

- Кто-нибудь, возьмите штурвал! - Крикнул Мунго. - ‘Мы должны спустить его вниз!’

Матросы позади Мунго были жилистыми и хрупкими, полезными на реях, но бесполезными, когда приходилось поднимать по меньшей мере двести двадцать фунтов мертвого груза. Мунго отвязал веревку от пояса Хендерсона и закинул руку боцмана себе на шею, изо всех сил стараясь удержать ее. Ему удалось пройти меньше трех футов. Он звал на помощь, а дождь хлестал его по спине и лицу. Груз на его плечах стал легче. Он увидел Типпу рядом с собой.

- Раз, два, три . . . тяни! - воскликнул он.

Боцман пошевелился. Еще двое матросов столпились вокруг, хватая Хендерсона за пояс и ноги, в то время как другой боролся со штурвалом. Они подтащили боцмана к кормовому люку и спустили по трапу на палубу, где им каким-то образом удалось уложить его в гамак. Мунго рухнул в изнеможении. Он вытер глаза и попытался собраться с мыслями.

При каждом наклоне палубы корабль стонал. Ветер снес топ-галлант и королевские реи на грот-мачте. Половина сетки на бушприте исчезла, и дважды разбивающаяся волна сбивала "Ворон" вниз, загоняя его мачту в бурное море, раздвигая скобы и подпорки от носа до кормы и посылая неосторожных моряков за борт. Каким-то образом грот-мачта выдержала удар, но если шторм не утихнет, удача уже не будет сопутствовать ей.

В шторм было бессмысленно пытаться что-то починить, но экипажу удалось срубить сломанную бизань-мачту и восстановить порядок в путанице канатов вокруг нее. Хендерсон вышел из лазарета, перевязанный, но не согнутый, чтобы наблюдать за работой. К тому времени, как они закончили, ветер начал стихать, переходя от визга к вою. Мунго увидел, как появился кусочек пурпурного неба, медленно окрашивающийся в розовый цвет. Солнце светило так ослепительно, что ему пришлось прикрыть от него глаза. После сорока восьми часов ночи мир внезапно превратился в калейдоскоп красок. Корабль был из льна и меди, море - зеленовато-голубое, облака - с золотыми крапинками.

Крик сорвался с губ матросов.

- Земля!’

Мунго подумал, что ослышался. В радиусе ста миль не должно было быть никакой земли. Но когда он посмотрел вперед, то увидел полоску белой пены, поднимающуюся из пурпурных облаков рассвета, и лесистый берег Африки за ним. Шторм загнал их дальше на восток, чем он мог себе представить.

А теперь они были в еще большей опасности.

‘Это же риф! - Крикнул ему в ухо Хендерсон. - Он разобьет нас вдребезги!’

Мунго поискал глазами брешь в бурлящем прибое, но там ничего не было. Он тянулся, насколько хватало глаз, не прерываясь. Даже если бы там был вход, "Ворон" был настолько поврежден, что они никогда не смогли бы провести его через него. И отбиться они тоже не могли. Ветер и течение были мертвы позади них, гоня "Ворона" к рифу с ужасающей скоростью.

‘Мы должны облегчить корабль! - Крикнул Хендерсон.

Мунго не был уверен, что правильно расслышал.

‘Что ты хочешь, чтобы я сделал?’

- Выбросьте груз за борт!’

- Слоновую кость?’

Мунго дико уставился на него. Это было невозможное предположение. Без груза у него ничего не было. Ни прибыли, ни денег, ни мести.

- Должен быть другой способ. Мы не можем потерять этот груз.’

Типпу указал на риф. - Потерять груз или потерять корабль.’

Он был прав. Как ни сопротивлялся Мунго, он не мог отрицать отвратительную правду. Течение несло их прямо к рифу. Если "Ворона" поймают там, он разлетится на куски. Они потеряют корабль, груз и, скорее всего, свои жизни. Их единственной надеждой было уменьшить осадку и молиться, чтобы волны подняли их над скалами.

Если он умрет, мести не будет.

И все же он не мог отдать приказ.

Внезапно его подбросило в воздух. Первой его мыслью было, что его подхватила волна или что они уже врезались в риф. Потом он понял, что Типпу поднял его с палубы, схватив за руки, как родитель, пытающийся вразумить ребенка. Впервые в жизни Мунго увидел настоящий страх на лице великана.

Это больше, чем что-либо другое, заставило его осознать, что у него нет выбора.

- Сделай это!’

Он стоял у штурвала, едва в силах смотреть, как Хендерсон собирает команду, чтобы вынести связки слоновой кости из трюма. Один за другим они упали за борт. Каждый из них, казалось, уносил с собой частичку души Мунго. Он вложил в охоту все, что имел, – все состояние, которое унаследовал от Рутерфорда. Каждый бивень был битвой, которую он вел с могучими животными, пари, которое он заключил со своей жизнью и выиграл. Напрасно.

Поднялись волны. Они были почти у самого рифа. И все же корабль казался слишком низко сидящим в воде. Люди Типпу отвязали пушки от креплений и сбросили их за борт. Мебель из каюты Мунго последовала за ними, оставляя за собой цепочку обломков.

Мунго вцепился в руль, хотя это была лишь иллюзия власти. Теперь он был в руках Господа.

Слова Стерлинга вернулись к нему, сочась сарказмом. Бог не интересуется нашими делами. Неужели именно так он и умрет, засосанный в глубины, как Стерлинг? Было ли это правосудием?

‘Поехали, - сказал Хендерсон.

Люди хватались за любые обломки корабля, которые могли удержать. Палуба вздрагивала, волны вздымались вокруг них. Рев прибоя заглушал все вокруг. Белая вода пенилась вокруг носа "Ворона", что-то царапало его киль.

- Мы недостаточно легкие! - Завопил Хендерсон.

Мунго оглянулся. День, казалось, снова потемнел. И тут он понял почему. Гигантская волна, какой-то последний остаток шторма, мчалась за ними. Она встала на дыбы под ними, высоко подняв "Ворона" на своем гребне. На мгновение Мунго увидел внизу обнаженный риф, лес острых, как бритва, скал.

Волна обрушилась потоком пены. У них не было ни малейшего шанса выжить. "Ворона" швырнуло вперед, и Мунго приготовился к удару, который уничтожит его корабль.

Но этого не произошло. "Ворон" несся по поверхности моря, все еще на плаву и не сломленный. Когда Мунго оглянулся, он увидел, что линия пенящейся воды удаляется позади них. Волна вынесла их за риф, в спокойные воды за ним. Под прикрытием лагуны волны успокоились. Ветер стих. "Ворон" замедлил бег, затем остановился в нескольких футах от воды. Чуть впереди золотые пески тянулись к густому лесу.

- Аллах милостив, - сказал Типпу.

- Так ли это?’

- Голос Мунго был печален, когда он указал на разбитые палубы "Ворона". Прекрасного судна, в которое он влюбился в Балтиморе, больше не было. Ее изящные линии были разбиты, мачты сломаны, а парусиновые крылья сломаны.

И это было еще не самое худшее. Когда он спустился вниз, трюм был на глубине четырех футов в воде. Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, но лучше от этого не стало. Смотреть было не на что. Клад слоновой кости, который был так тщательно упакован, исчез. Все, что осталось, - это пучки сухой травы, которые были использованы для их упаковки, плавающие в трюмной воде.

‘Неужели ничего из груза не уцелело? Ничего из этого?’

Хендерсон нервно облизнул губы. - Иначе мы бы никогда не перебрались через риф. Мы бы разбились вдребезги и утонули.’

- Ничего из этого? - Повторил Мунго, словно не слыша. - ‘В том трюме было полмиллиона долларов.’

Он был на палубе уже три дня подряд. Он не ел и не спал. Он чувствовал головокружение и тошноту; его тело стало неуклюжей вещью, которую он едва мог контролировать.

Без предупреждения Мунго развернулся и обрушил кулак на голову Хендерсона. У боцмана не было времени защищаться. Удар Мунго так сильно ударил Хендерсона в челюсть, что чуть не сломал кость. Ошеломленный боцман упал в трюмную воду.

- Эта слоновая кость была всем, что у меня было на свете. Все!’

Хендерсон вылез из воды, глядя на Мунго, как щенок, почувствовавший первый пинок сапога хозяина.

Мунго едва видел его сквозь завесу ярости, которая опустилась на него. Это был уже третий раз в его жизни, когда он потерял все. Честер отнял у него Уиндемир, Камиллу, семью. Та доля, которую он должен был получить от прибыли "Черного Ястреба", была украдена, когда все, что он сделал, это попытался остановить изнасилование девушки. А теперь шторм уничтожил его последний шанс отомстить. Он почти слышал, как судьба смеется над ним, перемалывая его каблуком.

- То, что я сделал . . . Он думал о рабах, кричащих в трюме "Черного Ястреба"; о пристально смотрящих глазах Рутерфорда, когда Мунго душил его; о теле Стерлинга, погружающемся в глубины океана. - ‘И это моя награда?’

Камилла была мертва. "Ворон" был потерян. Честер победил. Тело Мунго не могло сдержать ярости. Он сжал кулак, чтобы ударить снова; Хендерсон съежился. Но прежде чем Мунго успел нанести удар, пара огромных рук схватила его сзади. Это только подтолкнуло его к новым высотам ярости. Он попытался вырваться, извиваясь и дергаясь, как зверь в клетке. Но руки Типпу были сильнее.

- Отпустите меня, черт бы вас побрал! Это бунт!’

‘Это не его вина, - спокойно сказал Типпу. - То, что мы сделали, - это единственный способ спасти корабль.’

- Спасти корабль? - Мунго дико расхохотался. - ‘Какой смысл спасать корабль, если у нас ничего не осталось? Еда испорчена, а бочки с водой разбиты. Наш груз пропал, и мы обанкротились. "Ворон" - это проклятый корабль, корабль-призрак, а мы все-мертвецы.’

Многие матросы, услышав это, перекрестились и сплюнули в воду. Каким бы отчаянным ни было их положение, они не хотели, чтобы их капитан усугубил его, призвав злые силы. Но Типпу оставался невозмутимым.

- Мы найдем воду. Поохотимся на еду.’

‘А груз?’

Типпу пожал плечами. - Мы все еще в Африке. Все еще есть оружие.’

- Слоны в трех тысячах миль отсюда.’

На западном побережье Африки осталось совсем немного слонов, а слоновая кость, которую там добывали, была твердой и хрупкой, не годной для резьбы и стоила лишь ничтожную часть того, что они выбросили за борт. Потребуются годы, чтобы восполнить то, что они потеряли здесь. Манго не мог так долго ждать столь скудной прибыли. И он не мог рисковать своим кораблем, огибая мыс в таком состоянии. Ему нужен был полный ремонт, который стоил бы тысячи долларов. Как он мог себе это позволить?

Еще одна волна отчаяния захлестнула его. Он попытался вырваться из хватки Типпу. Ему нужно было ударить что-нибудь, кого-нибудь - что угодно - чтобы высвободить ярость, кипевшую в его сердце. Но Типпу был сильнее и не отпускал его.

И когда он почувствовал, как гигантские руки Типпу сомкнулись вокруг его запястий, сильные, как железо, в его сознании, казалось, открылась дверь. Лучик света - еще одна возможность.

Ужасная возможность. Дверь, которую он знал, что не должен открывать. Груз, который принес бы почти столько же, сколько слоновая кость, но можно было бы получить в кратчайшие сроки.

Он не пойдет по этому пути. Он захлопнул дверь в своем сознании.

Выбор успокоил его. Типпу почувствовал, как руки Мунго ослабли, когда ярость покинула его тело. Великан отпустил Мунго, хотя и продолжал настороженно наблюдать за своим капитаном. Мунго протянул руку Хендерсону.

‘Прошу прощения, - сказал он. - Раньше я был сам не свой. Вы спасли корабль, и я благодарен вам за это.’

Хендерсон пожал ему руку и что-то пробормотал.

- И что теперь?- сказал Типпу.

Мунго огляделся. - Мы делаем все, что в наших силах.’

Они спустили шлюпки и отбуксировали "Ворона" к кромке воды. Когда она стала настолько мелкой, насколько можно, они привязали к его носу толстые канаты, обернули их вокруг пней и вытащили его из воды на берег.

Они валили деревья и гладко стругали их, чтобы заменить мачты. Они находили термитники в земле, где земля была такой тонкой и хрупкой, что через нее можно было пройти по колено, и выкапывали их, чтобы сделать ямы для пил. Они построили импровизированную кузницу, где помощник плотника мог плавить железо и ковать гвозди. Охотников посылали в лес, и они возвращались со свежей олениной, которую вялили на костре. Мунго гнал людей, как демон, работая с рассвета до заката. Ночью он почти не спал, но бродил по берегу с ружьем на случай, если кто-нибудь из туземцев найдет их.

Хендерсон осмотрел сделанные ими ремонтные работы.

- Это должно помочь нам вернуться в Балтимор.- В его голосе звучало сомнение.

‘Мы не поплывем в Балтимор, - сказал Мунго. - Мы возвращаемся в охотничьи угодья Восточной Африки.’

Хендерсон уставился на него. - ‘Но это будет еще год. Может быть, два. Мужчины на это не подписывались.’

- Любой, кому это не нравится, может остаться здесь.- Почти единственными предметами, которые не упали за борт, были винтовки. Они были заперты в оружейном складе, и в хаосе бури никто не смог найти ключ. ‘Я не вернусь в Балтимор с пустыми руками.’

Типпу хлопнул ладонью по корпусу корабля.

‘Если мы пойдем на охоту, нам понадобится больше. Канаты. Лучшая парусина. Порох. Еда для путешествия.’

‘Я уже думал об этом, - сказал Мунго. Несмотря на то, что они починили корабль, он знал, что он недостаточно силен, чтобы рисковать вокруг мыса Доброй Надежды. - Я определил наше положение. По моим подсчетам, мы всего в пятидесяти милях к югу от Амбриза.’

Типпу сплюнул на берег. - Пендлтон?’

‘Он единственный человек на пятьсот миль вокруг, который может достать нам необходимые припасы.’

Когда ремонт был закончен и начался прилив, они вытащили "Ворона" обратно в воду и спустили его. Он был печальной тенью того гордого судна, которое вышло из Балтимора. Пятна голого дерева покрывали темные доски ее корпуса, словно плесень. Некоторые паруса были только что из трюма, другие сшиты из остатков. Он слегка кренился влево, где им не удалось уравновесить балласт. Но он была на плаву, и когда они вывели его в море, его парусина держалась, пока они плыли на север.

Как и прежде, пятно дыма на горизонте подсказало им, что они приближаются к Амбризу. Они снова пересекли реку Ложе, где два года назад плавал "Черный ястреб", и пришвартовались в лагуне. На этот раз они были там единственным кораблем; деревня казалась почти пустынной. Мунго подумал, не совершил ли на него набег флот, но когда они с Типпу сошли на берег, из хижин вышла стайка ребятишек, болтая и показывая пальцами.

- Пендлтон, - сказал он. Где находится Пендлтон?’

Они повели его вверх по берегу. На поляне, окаймленной деревьями, группа глинобитных хижин образовала грубый комплекс вокруг крытого соломой дома. Дети ждали у периметра, показывая пальцами и хихикая, пока Мунго приближался. Была середина дня, и сонная дымка висела над этим местом. Единственным звуком было жужжание мух и поросячье хрюканье, доносившееся из дома.

С деревянной террасы, затененной пальмовым навесом, открывался вид на море. Там стоял белый человек, облокотившись на перила и глядя вдаль, на берег и буруны. Сначала Мунго подумал, что это, должно быть, Пендлтон, но, подойдя ближе, он увидел, что мужчина был более хрупкого телосложения, с высоким лбом и острыми бакенбардами.

Мужчина услышал шаги Мунго и обернулся. При виде другого белого человека его лицо расплылось в улыбке; он приветственно поднял левую руку. Его правая рука висела на перевязи поперек груди.

- Приветствую вас, - сказал он. У него был американский акцент. Он внимательно посмотрел на Мунго, словно пытаясь понять его. Его нервные глаза, казалось, никогда не оставались неподвижными. - Вы очень далеки от цивилизации.’

‘И еще дальше от Виргинии, - ответил Мунго.

Мужчина рассмеялся. По коже его лица, обожженной солнцем, Мунго догадался, что он не так давно прибыл в тропики.

Он кивнул в сторону мачт "Ворона", едва видневшихся над деревьями, скрывавшими гавань. ‘Вы прибыли по делу?’

- Мы поставили его на ремонт. Мой корабль попал в шторм.’

Мужчина поморщился. - И мой тоже, хотя нам повезло меньше, чем тебе. - Он приподнял сломанную руку. - Корабль был потерян. Мне повезло, что у меня не было ничего хуже этого.

Мунго хотел спросить еще что-то, но в этот момент раздалось громкое "Эй". Пендлтон вышел из главного дома, одетый только в цветастую ткань, похожую на килт вокруг талии. Африканка, одетая еще меньше, следовала за ним с бутылкой "Герибиты" и тремя хрустальными бокалами.

‘Я не ожидал гостей в столь поздний сезон, - сказал Пендлтон, подозрительно покосившись на Мунго. Его зрачки были маленькими, затуманенными наркотической дымкой. - ‘Кто ты такой, черт возьми?’

‘Я был здесь с капитаном Стерлингом два года назад, - напомнил ему Мунго.

Имя Стерлинга, казалось, успокоило Пендлтона. Он бросился в кресло и жестом пригласил Мунго сесть.

- Стерлинг сейчас с тобой? Я был удивлен, что он не приехал в этом году.’

- Стерлинг умер на обратном пути. - Вспышка памяти, душащая жизнь Стерлинга под водой. - Теперь у меня есть собственный корабль. Но он был повреждена бурей.’

Африканка откупорила бутылку "Герибиты". Она налила три стакана ликера и раздала их всем. Ее обнаженные груди низко свисали, когда она наклонилась, чтобы дать Пендлтону выпить. Он сжал их в объятиях и отослал ее прочь.

‘Похоже, мой дом стал пристанищем для потерпевших кораблекрушение, - сказал Пендлтон. - ‘Вы знакомы с другим моим гостем, мистером де Вильерсом?’

‘Только что.’

Пендлтон махнул рукой в их сторону. - Мистер де Вильерс, Мистер Синклер.’

Мунго вздрогнул, услышав фальшивое имя, под которым он был на борту "Черного Ястреба". Он был удивлен, что Пендлтон вспомнил об этом. Он подумал, не поправить ли хозяина, но потом передумал. Возможно, в сокрытии его истинной личности все же есть свои преимущества.

Облив рот ядовитой жидкостью, Мунго рассказал о своей охоте на слонов, об успехе, который он имел, и о постигшей его катастрофе.

‘Мне нужны припасы и снаряжение для ремонта моего корабля, - сказал он.

‘А потом в Балтимор?- сказал Пендлтон.

- Назад, за мыс. Я должен вернуть потерянный груз.’

‘Здесь можно погрузить груз, - небрежно заметил Пендлтон. - Это сэкономит вам много времени.’

‘У тебя есть столько слоновой кости?’

Пендлтон переглянулся с де Вильерсом.

‘Я имел в виду более темный оттенок слоновой кости. Черная слоновая кость.’

И снова Мунго почувствовал, как дверь в его сознании приоткрылась. И снова он с силой захлопнул ее.

- Я предпочитаю более легкую работу.’

‘Жалко. Вы могли бы получить прибыль и помочь Франсуа вернуться домой в Новый Орлеан’ - сказал Пендлтон.

Это привлекло внимание Мунго. - ‘Вы направляетесь в Новый Орлеан?’

‘Именно туда я и направлялся, когда корабль попал в шторм.’

- Ужасно, - добавил Пендлтон. - Взял триста лучших людей, которых я мог предложить. Потерял их всех - ему повезло выжить.’

Потерял их всех. Триста мужчин и женщин, прикованных цепями к тонущему кораблю, не могли спастись, когда море засасывало их вниз, крича, пока море не заполнило их легкие. Мунго отказывался думать об этом.

- И все же его клиент может позволить себе заменить их, - продолжал Пендлтон. Еще одно подмигивание. - Говорят, Честер Марион - самый богатый человек в Луизиане.’

Это имя поразило Мунго, как пуля. Все, что он мог сделать, - это удержать свой стакан.

‘Вы работаете на Честера Мариона?’

Он позволил себе слишком много эмоций. Де Вильерс с любопытством посмотрел на него.

‘Он что, твой друг?’

‘Мы никогда не встречались, - сказал Мунго. - Но я знал его репутацию. В Виргинии, до того как он переехал на юг.’

‘Какое счастливое совпадение, - сказал Пендлтон.

Он переводил взгляд с одного на другого, словно пытаясь понять, как можно использовать такой поворот событий в своих интересах. Мунго не обратил на него внимания. Его желтые глаза были устремлены на де Вильерса.

‘Если мы когда-нибудь вернемся в Новый Орлеан, ты мог бы познакомить меня с ним.’

‘Конечно. - Де Вильерс отхлебнул из стакана. Его нервный взгляд метался туда – сюда - Мунго, Пендлтон, пальмы и шум прибоя. Как загнанная в угол собака, он чувствовал, что Мунго поставил его в невыгодное положение, но не мог понять, как и почему. - Хотя Мистер Марион уже не так часто бывает в Новом Орлеане. Большую часть времени он проводит в своем поместье в Баннерфилде. Он оставляет большую часть дел в городе своей любовнице. - Его осенила одна мысль. - Интересно, слышал ли ты что-нибудь о ней? Ходят слухи, что он привез ее с собой из Виргинии. - Он усмехнулся. - ‘Я и не знал, что на севере они так либеральны, как мы в Новом Орлеане.’

Мунго никогда не слышал, чтобы у Честера была любовница в Уиндемире, черная или белая. Такие сплетни его бы не заинтересовали.

‘Как ее зовут?’

‘Камилла.’

Стакан "Герибиты" выскользнул из руки Мунго и разбился, разлетевшись по деревянному полу в брызгах острого стекла и ликера. Он вскочил на ноги, хрустя осколками хрусталя под ногами, с криком, как будто у него вырвали сердце.

- Как?’

Пендлтон и де Вильерс уставились на него. Мунго пытался совладать со своими эмоциями – но как он мог это сделать? Его мир перевернулся, как корабль во время шторма. Единственный факт, вокруг которого он строил всю свою жизнь, оказался ложью. Камилла была жива. Все это время она находилась во владении Честера – и он оставил ее там.

Он достаточно овладел своими чувствами,чтобы заговорить. Он не мог позволить де Вильерсу даже близко подойти к истине о том, кто он такой.

‘Мои извинения. - Он потер пролитую "Герибиту" носком ботинка. - Это, должно быть, сильнее, чем я помнил.’

Оба мужчины с тревогой наблюдали за ним. Де Вилльерс попытался отнестись к этому легкомысленно.

‘Если бы вы видели Камиллу, то, конечно, не забыли бы ее. Она - неотразимая красавица. Честеру нравится, когда ее считают свободной цветной женщиной, но я знаю, что она все еще в рабстве.- Он неуверенно улыбнулся, все еще напряженный после внезапной вспышки Мунго. - Честер не держит ее прелести при себе. Он распространяет их повсюду, можно сказать, очень щедро.’

Мунго едва сдержался, чтобы не свернуть ему шею, как цыпленку. Вместо этого он выдавил из себя жуткую улыбку.

- Должно быть, он изменился. Честер Марион не был известен в Виргинии своей щедростью. Более того, я слышал, что когда он переехал на юг, то оставил после себя много долгов.’

Де Вильерс нахмурился. - Нехорошо так говорить о таком человеке, как Честер Марион.’

Мунго должен был уйти. - Возможно, я что-то перепутал.- Он схватился руками за голову, стараясь не дать ей закружиться. - Боюсь, спиртное ударило мне в голову. Может быть, подышать свежим воздухом . . .’

Он развернулся на каблуках и пошел прочь, не обращая внимания на двух мужчин, провожавших его взглядом. Он вышел из лагеря и направился к пляжу. Его ноги раздавили ракушки, которыми был усеян мягкий песок.

У кромки воды он остановился. Он присел на корточки, глядя на разбивающийся прибой.

Только второй раз в жизни на его глаза навернулись слезы. Он плакал, когда думал, что Камилла мертва; теперь он снова плакал, зная, что она жива. Он не знал, были ли это слезы радости или страдания оттого, что он так долго держал ее в руках Честера. Сокрушительное бессилие, которое он испытал в трюме "Ворона", столкнувшись с потерей груза, не шло ни в какое сравнение с тем, что он чувствовал сейчас.

Ему нужно было ехать в Новый Орлеан. Чтобы спасти Камиллу и уничтожить Честера. Он не мог ждать.

"Вы не пойдете против такого человека, как Честер Марион, имея в кармане всего пол-доллара".

У него ничего не было. Он даже не знал, как расплатиться с Пендлтоном за покупки, необходимые ему для возвращения домой. И он не мог вернуться в Восточную Африку и провести еще один год, охотясь на слонов, каждую ночь глядя на луну и зная, что Камилла лежит в постели Честера.

Вы можете погрузить груз здесь. Это сэкономит вам много времени.

И снова дверь в его сознании открылась, предлагая ему другой путь. На этот раз он не захлопнул ее. Глядя на воду, он увидел "Ворон", стоящий на якоре в устье реки. Он представил себе ее трюм, оснащенный новыми палубами. Он представил себе мужчин и женщин, погруженных в него с головы до ног, таких же плотных, как слоновая кость. Он представил себе по тысяче долларов за каждого из них.

Сможет ли он сделать это – вырвать триста или четыреста душ из их домов и отправить их на нищенскую жизнь, просто чтобы отомстить одному человеку? Картины в его сознании изменились. Он представил себе африканцев, запертых в этой черной дыре, с натертой цепями кожей, запертых в лужах собственной рвоты, крови и экскрементов. Он представил себе зловоние и крики, которые будут сопровождать их всю дорогу через Атлантику.

Я согласен с тем, что насильственное выдворение африканцев с их родины - не самая приятная вещь. Это жестоко. Есть погибшие. Если бы это не было так неприятно, то никакой пользы от этого не было бы.

Он подумал о Честере Марионе. Он думал о прибыли, которую можно получить на невольничьих рынках Гаваны. Он подумал о деньгах, которые понадобятся, чтобы привлечь Честера к суду, и о том, как приятно будет заставить его заплатить за все, что он сделал. Он подумал о Камилле.

Я не буду лицемерить и лить фальшивые слезы из-за того, что сделал выбор.

Если он мог есть пищу, которую подавали рабы, купленную трудом рабов, в доме, построенном на богатствах, заработанных его дедом на работорговле, как он мог бледнеть при этом? Он будет ничем не лучше своего отца, который будет кричать о равенстве, держа своих рабов в цепях. Лучше быть злодеем, чем лицемером.

До него донесся голос Стерлинга, обольстительный и уверенный: есть только один закон на этой земле - закон, который дает сильным и богатым власть над слабыми и бедными.

Какая-то часть Мунго вздрогнула, когда капитан сказал это; теперь он увидел голую правду. Если бы в мире существовала справедливость, Камилла не была бы пленницей Честера. Уиндемир не пропадет. Слоновая кость, которую он с таким трудом добыл, не будет разбросана по африканскому морскому дну. Рутерфорд был прав - Мунго был непростительно наивен. Теперь, когда все иллюзии были отброшены, он видел мир таким, каким он был на самом деле – бессердечным местом, бесконечно равнодушным к страданиям человека. Такой вещи, как судьба, не существует. Человек может сделать из своей жизни все, что захочет; единственное, что могло его остановить, - это случайность или собственная неполноценность.

Мунго не будет слабаком. Если его совесть и протестовала,то это был просто умирающий голос морали, которую он оставил позади, подобно змее, сбрасывающей свою кожу, чтобы расти. Он сделает все, что нужно.

Его слезы прекратились. Теперь, когда он знал свой путь, он был полон света и силы. Вся горькая энергия, сковывавшая его душу, внезапно была направлена на единственную цель. Это было так хорошо и чисто, как в тот раз, когда он ударил Ланахана в баре в Балтиморе.

Он вернулся в лагерь. Пендлтон и де Вилльерс все еще были там, теперь уже полностью поглощенные "Герибитой". Мунго знал, что они наблюдали за ним, удивляясь его необычному поведению. Он не стал ничего объяснять. Ему больше не нужно было ни перед кем оправдываться.

‘Вы хотели триста рабов для Честера Мариона? - спросил он де Вильерса. ‘Я перевезу их для тебя – за определенную плату.’

Он мысленно шагнул в дверь, даже не заметив, как она захлопнулась за ним. Он сделал свой выбор. Пути назад уже не будет.

Но это будет нелегко.

- Спешить некуда, - сказал Пендлтон. Наступила ночь, и они вошли в дом. - Де Вилльерс опустошил мои бараки вместе с последней партией. Теперь, когда сезон закончился, туземцы не приведут больше пленников в течение нескольких месяцев.’

‘Я не могу так долго ждать, - сказал Мунго.

Пендлтон пожал плечами. - Негров из речной глины тоже не вылепишь.- Он указал на одну из своих служанок, девушку лет пятнадцати. Она была обнажена, если не считать тонкой полоски ткани вокруг бедер. - ‘Ты найдешь здесь способ скоротать время.’

Мунго не обратил на него внимания - ‘Откуда берутся рабы?’

- Вверх по реке. Внутри.’

‘А вы были там?’

- Конечно, нет.- В устах Пендлтона это прозвучало абсурдно. - Торговцы приводят их мне. Почему ты спрашиваешь?’

‘Если рабы не придут сюда, я пойду к ним.’

Пендлтон со стуком поставил чашку на стол. Из него выплеснулось спиртное.

‘Это плохая идея.’

- У меня нет выбора. Я должен вернуться в Америку.’

‘Я не думаю, что ты понимаешь, как здесь обстоят дела.’ - Пендлетон рассеянно провел пальцем по столу. - В этой стране рабов покупают и продают с тех пор, как на Библии намокли чернила. Эта торговля опутана паутиной правил, обычаев, привязанностей и долгов, и она пролегает так глубоко в земле, что практически представляет собой коренную породу. Так что, если белый человек приходит сюда, думая, что он может сделать все по-своему только потому, что они дикари, его ждет грубое пробуждение.’

‘Я не недооцениваю опасности.’

‘Сколько у вас людей? Может, двадцать? Местные короли могут собрать тысячи воинов.’

- Неужели они пойдут на войну из-за того, что мы захватили несколько сотен их людей?’

- Им плевать на своих людей! - крикнул Пендлтон. - Они пойдут на войну, потому что ты будешь вмешиваться в их торговлю, а они не хотят конкуренции. - Он сделал еще глоток и бросил на Мунго лукавый взгляд. - Единственный способ сделать это - обратиться за помощью к местным жителям. К тому, кто понимает все тонкости, связанные с этим.’

Мунго прекрасно его понимал.

- Возможно, я не совсем ясно выразился о своих намерениях, - сказал он. ‘Я никогда не думал, что смогу сделать это без твоей помощи. Я полностью полагаюсь на то, что ты будешь направлять меня.’

‘Почему я должен это делать? - Спросил Пендлтон, и хотя слова его звучали невнятно, в голосе его звучала алчность.

- Потому что я отдам тебе десять процентов рабов, которых возьму.’

На лице Пендлтона отразился ужас. - ‘Если мы хотим быть партнерами в этом предприятии - настоящими партнерами, - то распределение должно это учитывать. По половине каждого.’

Мунго откинулся на спинку стула, сделал еще один глоток "Герибиты" и приготовился к переговорам.

В конце концов они сошлись на тридцати пяти процентах. Это было больше, чем Мунго хотел заплатить, но он мало что мог предложить. Ему понадобятся порох, припасы, кандалы, пища для рабов – все, кроме рабочей силы. Он не возражал против того, чтобы торговаться. Все это означало, что им придется захватить еще больше рабов. Что бы ни случилось, он позаботится о том, чтобы трюм "Ворона" был полон, когда они уйдут.

Пендлтон еще не закончил.

- Мы не можем взять рабов сюда, - сказал он. - ‘Мы должны идти вдоль берега, к реке Ньянга.’

- Но почему? Вы знаете там людей?’

‘Наоборот. Потому что я знаю здесь людей. - Пендлтон вздохнул. - ‘Ты что, никогда не слышал выражения "не гадь там, где ешь"?’

Они погрузили на "Ворона" кандалы, медные котлы, кукурузу и рис, а также новый якорь. Потом они поплыли на север.

***

По мере того как тянулись месяцы в Новом Орлеане и сменялся год, Камилла все меньше и меньше думала о Мунго – вся ее жизнь в Уиндемире была похожа на сон, который она помнила лишь урывками. Потеря Мунго причинила боль, но была и другая, более глубокая рана, которая вытеснила все остальные мысли. Каждую ночь она засыпала в слезах, ее тело жаждало объятий сына. Иногда она получала письмо из Бэннерфилда с новостями – "Исаак начал ходить", "Исаак щебечет, как птичка", "Исаак – настоящий маленький лорд" - и думала, что ее сердце разобьется.

Она почти никогда не видела Честера. Он больше не приезжал в Новый Орлеан. После письма из Виргинии он вернулся в Бэннерфилд и остался там, запершись за своими воротами. Камилла не знала, что он там делает, но в списках пассажиров "Уиндемира", когда она поднималась вверх по реке, имелись кое-какие зацепки. Двести ящиков миссисипских винтовок, три дюжины бочонков с порохом, кавалерийские седла, сто драгунских мечей, четыреста ружейных патронов, пятьдесят ударных пистолетов, тысяча ящиков винтовочных патронов 54-го калибра.

Но вот однажды от Честера пришла записка, призывающая ее вернуться в Баннерфилд. Она боялась, что это означает, что она сделала что-то, что ему не понравилось – что ему сообщили об этом, и он хотел наказать ее - но даже это было бы терпимо, если бы это дало ей возможность увидеть Исаака.

Она поднялась на борт "Уиндемира", стоявшего у причала возле склада Баннерфилда, на дамбе. Это было одинокое путешествие; кроме Гранвилла, она была единственным пассажиром, и она провела путешествие, запертая в единственной каюте. Все остальные каюты были убраны по ее указанию, чтобы освободить место для груза. Весенние дожди в этом году пришлись как раз вовремя, а лето выдалось теплым – Бэннерфилд ожидал рекордного урожая хлопка. Чтобы доставить его в Новый Орлеан, потребуется все свободное пространство на "Уиндемире". За много миль до того, как она достигла пристани в Бэннерфилде, корабль проплыл мимо акров хлопковых полей, сверкающих белизной на солнце. Это напомнило ей о том, как она впервые увидела его.

Но что-то изменилось. В полях были воздвигнуты деревянные сторожевые башни, на которых стояли люди с ружьями. Когда "Уиндемир" причалил, на пристани было еще больше вооруженных людей, и еще больше вокруг огромных складов, где складывали урожай. Одетые как солдаты, в синих мундирах и фуражках, они делали Баннерфилд больше похожим на вооруженный лагерь, чем на плантацию.

Это впечатление только усилилось, когда Камилла сошла на берег. Один из солдат, щеголявший сержантскими нашивками, уже ждал их. Он отсалютовал Гранвиллу и насмешливо посмотрел на Камиллу.

‘Я ждал тебя, - сказал он. - Мы отведем тебя к судье.’

Отряд солдат проводил их в главный дом. Сады вокруг него были выкопаны. На их месте были широкие пруды, которые почти образовывали ров вокруг дома, в то время как раскопанная земля была сложена в высокие насыпи, похожие на дамбы. Еще больше людей вышагивало по земляным валам.

Камилла почти ничего не замечала. Все, что она хотела видеть, - это Исаак. Она оглядела окна, которые теперь были закрыты железными решетками, тропинки, которые были вытоптаны в грязь, ища своего сына. Сейчас ему должно было исполниться почти два года. Узнает ли она его вообще? Надежда и беспокойство переполняли ее, пока она не подумала, что вот-вот лопнет.

Честер встретил ее на задней площади, широкой террасе, уставленной мраморными статуями, с которой открывался вид на пруды и крепостные стены. Он сидел за столом, накрытым к обеду, уже с бутылкой вина в руках. Чуть поодаль маленький мальчик бегал взад и вперед по террасе с деревянной игрушечной винтовкой.

При виде его Камилла вскрикнула. Он был такой большой, маленький человечек, одетый в белые брюки и темно-синюю куртку, точь-в-точь как его отец. Маленький сморщенный ротик, который сосал ее грудь, теперь стал шире; туго завитые темные волосы отросли и были длинными, перевязанными сзади лентой. Они, должно быть, использовали утюги, чтобы выпрямить их.

Он направил на нее деревянное ружье.

‘Кто эта дама?- сказал он.

‘Это Камилла, - сказал Честер. ‘Она ... - Он помолчал, подыскивая подходящее слово. - Одна из наших людей.’

- О, - сказал мальчик, пренебрежительно пожав плечами, и это кольнуло Камиллу прямо в сердце.

В два года Исаак уже понимал, что значит ‘наши люди". Это означало, что она была рабыней, и это означало, что она не имела значения.

Она медленно приблизилась к Исааку, заставляя себя улыбнуться.

- Я надеюсь, что мы сможем стать друзьями.’

Мальчик спрятался за ноги отца.

‘Меня зовут Камилла, - медленно произнесла она. - Ты можешь это сказать?’

- Милла, - сказал он.

‘Совершенно верно. Ее улыбка стала шире, но только для того, чтобы он не видел, как она сдерживает слезы.

- Мы можем поиграть?- спросил он.

‘Не сейчас’ - сказал Честер. - Нам с Камиллой нужно кое-что обсудить.’

Чернокожая женщина в белой шляпке вышла и увела Исаака. Камилла закусила губу, и занял место за столом. Слуги накрыли стол - тушеные коричневые устрицы и говяжьи отбивные, - но она ни к чему не притронулась.

- Зачем ты привел меня сюда?’

Честер с аппетитом впился зубами в мясо.

‘Ты что-нибудь слышала о Мунго Сент-Джоне?’

‘Ничего.’

Он оторвал взгляд от тарелки. Его взгляд был прикован к ней, заставляя ее чувствовать себя точно так же, как тогда, когда он держал ее обнаженной в маленькой комнате наверху.

‘Не пытайся ничего от меня скрыть, - предупредил он. Кровь из мяса сочилась на его тарелку. - ‘Я не забыл, что он думает о тебе. Если он приедет в Новый Орлеан и спросит обо мне, то скоро услышит о тебе.’

‘Если вы считаете, что не можете мне доверять, то держите меня здесь, - быстро сказала Камилла. - Позволь мне остаться там, где Мунго не сможет меня найти.’

Честер закатил глаза. - Думаю, что нет. Я не могу позволить себе привезти тебя из Нового Орлеана – ты слишком полезна мне там. Во-первых, Франсуа де Вильес скоро вернется из своего небольшого торгового путешествия. Эта маленькая крыса ест у тебя из рук, а с приближением урожая хлопка мне понадобятся все твои уловки. Я накопил много долгов за этот урожай, так что мне придется выжать из продажи все до последнего цента.’

‘Значит, я смогу приехать сюда после того, как урожай будет продан?’

‘Нет. - Честер одарил ее жестокой улыбкой. - ‘Ты моя маленькая птичка. Я оставлю тебя петь в саду, чтобы, когда придет кошка,ты могла прилететь и предупредить меня. - Он потянулся через стол и сжал ее руку так крепко, что ей показалось, будто у нее вот-вот хрустнут кости. - ‘Ты ведь предупредишь меня, правда?’

Камилла кивнула, стиснув зубы от боли.

- Исаак превращается в прелестного маленького мальчика, - сказал он.

Смена курса застала Камиллу врасплох. Ей пришлось сдерживать слезы, которые нежелательно текли из уголков ее глаз.

- Ты скучаешь по нему?’

‘Да. - Она не решилась сказать больше.

‘Конечно. Какая мать не скучала бы? Честер сделал еще один глоток. - ‘Я не могу рисковать тем, что ты здесь, развращая его ложными представлениями о его наследии.- Каждое его слово было подобно лезвию, вонзающемуся ей в живот. - ‘Но... - Его серые глаза сузились. - ‘Если ты сделаешь что-нибудь, чтобы доказать свою ценность, возможно, я передумаю. Я мог бы позволить тебе навестить меня, провести время с Исааком. Тебе бы это понравилось? Я мог бы даже – если ты дашь мне то, что я хочу - дать тебе свободу. Это больше, чем обещал тебе Мунго Сент-Джон, не так ли?’

Он позволил этой возможности повиснуть перед ней. Камилла уставилась на него, тысячи мыслей проносились в ее голове.

- Подумай об этом, - сказал Честер. - Твоя свобода и твой сын в обмен на Мунго Сент-Джона.’

Некоторое время они сидели молча. Единственным звуком было то, как Честер жует мясо.

- Почему мужчины называют тебя "судья"?- сказала Камилла.

- Несколько месяцев назад я был избран окружным судьей.’

‘А зачем?’

За все время их знакомства Камилла ни разу не видела, чтобы Честер интересовался титулами или должностями. Он не заботился о мнении общества; все, что ему было нужно, - это реальная власть.

- Это дает мне определенное влияние на отношения с соседями. Имущественные споры, деловые иски . . . Но более того, это дает мне право вызвать милицию.- Он махнул рукой группе солдат в синих мундирах, марширующих по тропинке. - ‘Как видишь, именно это я и сделал.’

- Похоже, вы собрали частную армию.’

Честер осушил свой бокал и протянул его слуге, чтобы тот снова наполнил его.

- Мои агенты навели справки на востоке. Очевидно, Мунго купил клипер и снабдил его командой самых отъявленных головорезов Балтимора. Говорят, он зарядил ее достаточным количеством оружия. Затем он отплыл из Балтимора и исчез.’

- Исчез?’

- Это было больше года назад. С тех пор о нем ничего не слышно. Но я уверен, что он придет.’

- Может быть, корабль затонул в море.’

- Может быть, - сказал Честер. - ‘Пока я не увижу его тело, лежащее передо мной, я не поверю этому. Этот человек способен на все.’

Он отрезал последний кусок говяжьего мяса – но вместо того, чтобы съесть его, поднял и бросил за край террасы. Он пролетел по воздуху и с плеском приземлился в пруду.

Не успел он коснуться поверхности,как вода взорвалась. Камилла увидела вздернутую морду, щелканье блестящих челюстей и длинное чешуйчатое тело, извивающееся среди пены. Оно ускользнуло прочь, его спина покрылась рябью и исчезла в тени на краю бассейна.

‘Что это было?- воскликнула она.

‘Аллигатор.’

Камилла вытаращила глаза. - Вы держите аллигаторов в саду?’

- Они сами нашли дорогу сюда, вскоре после того, как мы вырыли пруды. Я не стал их отговаривать. Если Мунго Сент-Джон попытается переплыть ров, его ждет неприятный сюрприз.’

- Но Исаак должен играть где-то поблизости. А что, если он упадет?’

Камилла с трудом могла себе это представить - ее маленький сын и эти яркие сверкающие челюсти.

‘Как видите, я окружил его высокой стеной. Они не могут выбраться. А его няня следит, чтобы он не ходил туда, куда не следует, - небрежно заметил Честер. - Она знает, что я сделаю с ней, если с мальчиком что-нибудь случится.- Он положил нож и вилку и сердито посмотрел на нее. - Или что будет с тобой, если ты огорчишь меня.’

***

Когда "Ворон" под четвертью парусов направился к покрытому грязью устью реки Ньянга, Типпу выкрикнул эти звуки. Подъем морского дна был постепенным, без видимых рифов или песчаных отмелей. Волны равномерно разбивались о берег по обе стороны устья, обрушиваясь с приглушенным грохотом, который заставил Мунго нервничать. В жизни, проведенной под парусом, не было ничего столь же пугающего - и волнующего, - как последние минуты приближения к безымянному берегу.

Мунго повел корабль вокруг оконечности прибрежного полуострова в более спокойные воды реки. Он приказал убрать паруса, бросить якорь и оставил де Вильерса с тремя людьми охранять корабль. С его сломанной рукой американский торговец будет пробираться сквозь джунгли, и от него не будет никакого толку в драке. Мунго хотел, чтобы он остался жив, чтобы привезти его к Честеру.

- Пусть флаг развевается днем и ночью, - сказал он, указывая на звездно-полосатый флаг, свисающий с мачты. - ‘Пока мы показываем эти цвета, ни один морской патруль не сможет нас обыскать.’

Он сел в катер вместе с Типпу, Пендлтоном и остальной командой, вооруженной винтовками и мачете. Они причалили к широкой глинистой отмели, которая тянулась вдоль берега реки до самой насыпи. На вершине холма они обнаружили начало тропинки, проложенной между массивными семи-футовыми стеблями травы. Типпу рубанул мачете, расширяя отверстие, и послал вперед двух матросов с приказом проложить курс.

Они шли по травянистой тропе, пока саванна не кончилась на краю огромного леса. Деревья тянулись высоко в туманное небо, их увитые виноградной лозой ветви перекрывали друг друга, как крыша, и загораживали солнечный свет. Сквозь густой подлесок Мунго увидел изгибающуюся вдаль реку, затененную деревьями, чьи стволы тянулись над бурлящей водой, как контрфорсы собора.

Они остановились под ветвями дерева, чей обхват превышал размах рук двух мужчин. Они пили воду из кожаных фляжек и отгоняли жужжащих вокруг них мух, а пот сочился из каждой поры их кожи. Было всего девять часов, но воздух был настолько плотным от влажного тепла, что вдыхать его было все равно что дышать под водой.

Мунго осмотрел огромное дерево. Его кора была белой в крапинку, как платаны в лесах Виргинии, но обнаженные корни казались ему чужими. Они выступали из ствола и местами достигали человеческого роста. Он вгляделся в крону деревьев и увидел черный предмет на самых высоких ветвях. Если бы его форма не изменилась, он бы решил, что это птичье гнездо. Но тут из-под него высунулась рука, и он понял, что это обезьяна с миндального цвета мехом вокруг носа и груди и парой коротких ног под выпуклым толстым животом. Существо пристально смотрело на него. Он вернул взгляд твари, пока та не испустила страшный визг и не свалилась со своего насеста, с грохотом проломив верхний ярус леса.

‘Шимпанзе, - сказал Пендлтон, когда мужчины испуганно оглянулись. - Их редко можно увидеть, и на них невозможно охотиться. Поверьте, я старался. В этих джунглях есть животные, которых никто, кроме Бога, никогда не видел. Португальцы называют его o Jardim de Éden - Райский сад.’

Воздух был застоявшимся, как мельничный пруд, и ни малейшего дуновения ветра, чтобы освежиться. Какая-то птица взлетела и скрылась за деревьями. Мунго вытер капли пота с его глаз и настроил уши, чтобы слушать. В лесу было тише, чем он ожидал. Он слышал стрекотание сверчков и тихое щебетание певчей птицы. Слышалось слабое журчание реки, течение было таким ленивым, что почти не издавало звуков.

- Уходите, - приказал Пендлтон, и матросы замахнулись мачете на высокую траву. Мунго остался на месте, что привлекло внимание Пендлтона. - ‘В чем дело?’

Мунго приложил палец к губам, снял с плеча винтовку и направил ее на деревья. Он уловил какое-то движение - не более чем шевеление листа, но когда он присмотрелся, то увидел тень, материализовавшуюся на берегу реки. Она была похож на нос каноэ-челнока.

‘Там кто-то есть, - прошептал он.

- Кто-то или что-то? - Прошептал Пендлтон.

‘Лодка.’

Команда "Ворона" оказалась в невыгодном положении. Стоя спиной к высокому лугу, с глазами, более привычными к солнцу, чем к теням леса, они не могли заглянуть за деревья достаточно далеко, чтобы разглядеть врага, не говоря уже о том, чтобы сбить его с ног. Жестами Мунго приказал солдатам рассредоточиться по дуге. Тем временем его глаза начали привыкать. Теперь он мог видеть не только нос каноэ, но и его планширь, стреловидную корму и рукоятку весла. Каноэ было меньше и изящнее, чем челноки, которые доставили их к баракам в Амбризе, и крошечным по сравнению с огромным судном, на котором носильщики Баконго доставляли рабов на "Черный ястреб". Мунго поискал на берегу еще каноэ, но не нашел ни одного.

- Прикройте меня, - сказал он остальным. - ‘Я собираюсь взглянуть.’

Он пошел в лес, избегая сухих веток и листьев на земле. Он держал винтовку наготове перед собой, переводя ствол с дерева на дерево. Когда он прошел сквозь завесу листьев, широких, как лепестки лилии, он вспугнул семейство птиц, которые улетели, бешено хлопая крыльями. Он чуть не наступил на голову змеи, лежащей в брызгах листвы, но вовремя отскочил в сторону, и змея скользнула в дупло бревна.

Десять минут ушло у него на то, чтобы добраться до каноэ, стоявшего на грязной отмели у речного водоворота. К нему были прислонены три весла с еще влажными лопастями, но никаких следов тех, кто ими управлял.

Сквозь шум кустарника донесся взвод мушкета. Мунго обернулся и увидел дуло пистолета, торчащее из зарослей листвы. Оказавшись в меньшинстве и проклиная себя за то, что оказался в ловушке, он поднял руку, сдаваясь.

Из кустов вышли трое мужчин. Это были африканцы с темной кожей и гордыми лицами. Двое несли копья, а третий - старинный мушкет, который, как слышал Мунго, был взведен.

Португальский был единственным европейским языком, который они могли понять. Мунго произнес почти единственные слова, которые запомнил.

- Бом Диа.’

Человек с мушкетом внимательно посмотрел на Мунго. Он был самым младшим из троих – моложе Мунго, но обладал неистовой энергией, которой, естественно, подчинялись все остальные. Его лицо было вымазано белой глиной, очерчивая контуры рта и щек. У него были плоские черты лица: прямой нос, резко очерченные щеки и яркие глаза, которые смотрели на Мунго, как сокол, выслеживающий добычу.

Он что-то сказал, но был ли это его родной язык или португальский с сильным акцентом, Мунго не мог сказать. Это не звучало дружелюбно.

Мунго положил винтовку.

- Амиго, - сказал он.

Значит ли это "друг"? Если и так, то это не возымело никакого эффекта.

Позади него хрустнула ветка. Пендлтон подошел, даже не пытаясь спрятаться. Его руки были широко раскинуты, в одной руке он держал бутылку Герибиты, а в другой - нитку ярких бус.

Он быстро заговорил с африканцами по-португальски, подчеркивая свои слова экстравагантными жестами и сияющими улыбками. Он протянул бутылку африканцам и изобразил, что пьет. Они подозрительно понюхали его, но пить не стали. Они посовещались между собой.

‘Что они говорят? - Нетерпеливо спросил Мунго. Он ненавидел незнание того, что происходит, почти так же, как ненавидел отдавать свою жизнь в руки Пендлтона.

- Эти люди - воины Пуну. Тот, что посередине, называется Виси. Человек, о котором шла речь, нахмурился, услышав свое имя. - Его отец - Нганга, что-то вроде местного короля.’

- И что же?’

‘Они собираются отвести нас к нему.’

‘Нет никакой необходимости ...

Пендлтон положил руку на плечо Мунго. Он не переставал улыбаться, но в его глазах вспыхнуло предостережение.

‘Ты не можешь идти за рабами на земли Нганги без его разрешения. Это будет ... неразумно.’

Через его плечо Виси заметил этот обмен репликами. Глаза принца недоверчиво сузились. Пендлтон снова помахал ему бутылкой.

- Кроме того, теперь, когда он нашел вас, он будет ждать оплаты, - продолжал Пендлтон, обращаясь к Мунго.

- Но мне нечем торговать. Вот почему мы сами пришли сюда в первую очередь.’

Пендлтон просиял, глядя на Виси, воплощение невинности.

‘Тогда тебе лучше придумать, что предложить, прежде чем мы доберемся до Нганги.’

Погрузив людей "Ворона", туземцы племени Пуну взялись за весла челноков и гуськом повели их вверх по реке, держась поближе к берегу и в стороне от основного течения, избегая только затопленных камней и зарослей ежевики. Они пели, пока гребли, их удары направлялись ритмичным ударом барабанщика. Они напомнили Мунго африканцев, с которыми он вырос в Уиндемире, рабочих, которые собирали и обрабатывали табак и грузили на телеги для продажи на рынке.

Он подумал, не из этой ли части света пришел Мафусаил, не течет ли в жилах Камиллы их кровь. Он коснулся медальона на шее и постарался забыть предсмертные слова старика. Остерегайся темного сердца и жажды, которая никогда не утоляется. Направляясь вверх по реке с этой ужасной миссией, трудно было не думать о том, что могло означать пророчество.

Палящее солнце поднялось в небе и снова опустилось к океану, который они оставили позади. Лес сгрудился вокруг них, деревья были неподвижны, но никогда не молчали, глаза многих существ наблюдали, как они скользили мимо. Мунго увидел белых цапель и зимородков с блестящими голубыми грудками, а также речных крачек, которые метались, словно танцуя на воде. Иногда он видел обезьян, бегающих по верхушкам деревьев, слонов и буйволов, бегущих вдоль берега. Иногда мимо проплывали змеи, их головы балансировали над водой. На каменистом пляже Мунго увидел гигантскую ящерицу, греющуюся на солнце. Она оглядела каноэ, словно оценивая угрозу, а затем скрылась в лесу с такой скоростью, что, казалось, просто исчезла.

К концу дня воины Пуну, сидевшие в его каноэ, сморщили носы и произнесли слово, похожее на "ибубу".

Мунго разбудил Пендлтона, который дремал на носу каноэ.

- Что значит ibubu?’

Пендлтон повернулся к ближайшему туземцу и сказал что-то по-португальски. Африканец указал двумя пальцами на группу гигантских деревьев за рекой, чьи ветви были обвиты лианами толщиной с человеческую руку. Пендлетон прикрыл глаза рукой и осмотрел деревья.

- "Ибубу" означает "большая обезьяна", - пояснил Пендлтон. ‘Они - владыки леса, такие же опасные, как львы, когда их провоцируют. Древние называли их гориллами.’

Хотя Мунго ничего не мог разглядеть в темноте, гориллы видели их. Воздух разорвал крик, потом еще один. Крик был почти человеческим, как у человека на пыточной дыбе, кричащего в агонии. Все Пуну прекратили свое пение и уставились в лес. Матросы испуганно оглянулись, как будто этот звук издал демон.

Мунго поднял подзорную трубу и направил ее на гигантские деревья. Он увидел серебряную спину, сидящую на одной из низко свисающих ветвей, словно король на своем троне. Он был величественным животным, черным, если не считать серебра на коленях и шее и бронзы на лбу. У него была широкая безволосая грудь, мускулистая, как у кузнеца, лохматые волосы, свисавшие с плеч, как шаль, и суровое лицо, которое, казалось, несло в себе мудрость тысячи лет. Мунго поразило, насколько горилла похожа на человека. Как будто они были двоюродными братьями, что где-то в забытом прошлом их предки могли быть братьями.

Он смотрел на гориллу до тех пор, пока каноэ не скрылись за поворотом и он не перестал ее видеть. Он убрал подзорную трубу и стал слушать, как воины Пуну, продолжая петь, поднимаются вверх по реке. Когда оранжевое солнце опустилось за деревья, они вывели каноэ на песчаную насыпь, и Виси приказал всем высадиться. Туземцы двинулись по тропинке в глубь леса, не переставая петь. Матросы с "Ворона" следовали за ними, держа руки на ножах и широко раскрыв глаза от страха, когда тени удлинились и поглотили свет.

Они достигли опушки леса, когда начали появляться первые звезды. За деревьями расстилалась широкая саванна с деревней в центре. Свет факелов образовывал ореол вокруг лагеря, маня их, как очаг. Звук отдаленного пения разносился в воздухе вместе с ударами множества барабанов. Ближе к деревне музыка звучала громче, и шум, казалось, приобретал физическое измерение, как будто это был пульс самой земли. В воздухе чувствовалась какая-то плотность, что-то такое, чему Мунго не мог дать названия.

Он увидел костер и танцующих вокруг него, топающих ногами по земле и кружащихся с горящими листьями в руках. Все они были мужчинами, с обнаженной грудью, с лицами, закрытыми замысловатыми белыми масками, с чреслами, обернутыми кроваво-красной тканью. Барабанщики тоже были мужчинами. Женщины деревни стояли по краям, одетые в юбки из травы, с обнаженными грудями. Их волосы и кожа блестели, словно смазанные маслом, а длинные шеи, руки и ноги сверкали драгоценностями.

Среди них, окруженные молодыми женщинами, сидел Нганга. Как и танцоры, он носил резную белую маску, но его украшала корона из перьев и борода из алой ткани. На запястьях и щиколотках у него были браслеты из полированного золота, а на шее висело украшенное драгоценными камнями ожерелье с золотой подвеской, инкрустированной огромным розовым бриллиантом. Но самым удивительным было то, что его трон был не африканским, а европейским - кресло с высокой спинкой из позолоченного дерева и парчовой обивкой, какие встречаются при дворах Лиссабона и Парижа.

Он наклонился вперед и посмотрел на вновь прибывших. Под маской Мунго увидел два живых глаза с тем же хищным умом, что и у Виси.

- Скажи ему, что мы пришли помочь ему сражаться с врагами, - сказал Мунго.

Он провел долгие часы, путешествуя вверх по реке, размышляя над предупреждением Пендлтона. Нганга будет ожидать оплаты.

‘И сделать его богатым, - добавил Мунго.

Пендлтон перевел - Нганга был невозмутим. Он сказал что-то небрежное, и женщины вокруг него засмеялись.

- Он говорит, что живет в мире со всеми своими соседями. Единственные люди, которым он не доверяет, - это белые люди.’

Мунго кивнул. - ‘Это разумно. Белые люди приходят, они крадут его людей и охотятся на его земле.- Он увидел, что Пендлтон колеблется. - Говори, - приказал Мунго.

Он не был уверен в том, что сказал Пендлтон. Но эти слова заставили Нгангу задумчиво откинуться на спинку стула.

- Я знаю, что Нганга хочет защитить свой народ, - продолжал Мунго. - ‘Но как он может сделать это с копьями, палками и ржавыми ружьями?’

Пендлтон выглядел потрясенным. Короткая команда Нганга заставила его передать сообщение.

‘Что ты можешь предложить?’

Мунго поднял ружье. Это была одна из винтовок Холла, которую они привезли из Балтимора, с клеймом арсенала в Харпер-Ферри. Виси шагнул вперед и заговорил, размахивая мушкетом:

‘Он говорит, что у них есть оружие.’

- Только не это. Мунго посмотрел на Пендлтона. - Скажи ему, что я собираюсь устроить демонстрацию.’

‘Если вы думаете, что сможете запугать этих людей ...

‘Я никого не пытаюсь запугать. Но если вы не предупредите его о том, что я собираюсь сделать, он может ошибиться, когда я открою огонь.’

Пендлтон неохотно передал слова Мунго.

- Скажи ему, что я вызываю Виси на состязание. Вы отсчитаете одну минуту, и мы увидим, кто из нас сможет сделать больше выстрелов за это время.’

Пендлтон перевел - Нганга одобрительно кивнул, а Виси с вызовом поднял мушкет. Воины Пуну зааплодировали. В качестве мишени было выбрано дерево, расположенное примерно в ста шагах. Мунго и Виси зарядили оружие, разложили порох и патроны, а Пендлтон достал золотые карманные часы.

- Готовы?’

Мунго и Виси кивнули.

‘Начинайте.’

Оба орудия выстрелили почти одновременно. Оба мужчины были хорошими стрелками - осколки полетели от дерева, когда обе пули попали в цель. Мунго и Виси не стали останавливаться, чтобы полюбоваться своей меткостью. Оба уже перезаряжали оружие. Виси высыпал в ствол порох из фляжки, затем взял длинный шомпол и всадил в ствол следующую пулю.

Он все еще таранил его, когда Мунго выстрелил во второй раз. Услышав этот звук, Виси недоверчиво поднял голову. Он успел перезарядить ружье меньше чем наполовину, но Мунго уже выстрелил в дерево во второй раз и начал готовиться к следующему выстрелу. Вместо того чтобы заряжать пулю по всей длине ствола громоздким шомполом, винтовка Холла имела второй рычаг перед спусковой скобой, который поднимал короткую камеру из приклада. Вы могли зарядить туда пулю пальцем, захлопнуть его, и он был готов выстрелить. Пока Виси сыпал порошок в кастрюлю своего кремневого ружья, Мунго просто поместил маленький капсюль на стальной ниппель, который торчал для удара молотка.

Оба мужчины снова прицелились и выстрелили. Это был третий удар Мунго, но только второй Виси, и в то время как пуля Мунго снова попала в цель, пуля Виси прошла мимо.

- Осталось пятнадцать секунд, - сказал Пендлтон.

Лицо принца Пуну потемнело. Он схватил свой пороховой рожок и, не останавливаясь, чтобы измерить заряд, опрокинул его в ствол. Он бросил пулю и выхватил шомпол, едва не выбив глаз одному из наблюдавших за ним воинов. С самым коротким ударом, который едва мог коснуться пули, он извлек ее снова, зарядил винтовку и нажал на спусковой крючок.

Раздался тихий треск, когда кремень ударил по коже и кости. Виси в шоке поднял глаза и тут же пришел в ярость, увидев, что Мунго положил руку на огниво, не давая кремню высечь искру.

Он отбросил винтовку в сторону и вытащил из-за пояса нож, изрыгая поток ругательств. Все вокруг кричали. Воины вокруг него подняли копья и ударили древками по земле, окружая Мунго. Нганга поднялся со стула.

‘Что ты наделал?- в панике воскликнул Пендлтон.

Мунго стоял совершенно неподвижно, его рука кровоточила в том месте, куда попал кремень.

- Скажи Виси, что он насыпал слишком много пороха в ружье, - сказал Мунго. - И он не стал таранить бумажный ком вслед за пулей. Если бы он нажал на курок, ответный удар снес бы ему голову.’

Пока Пендлтон переводил, ярость на лице Виси сменилась смущением. Нганга наклонился вперед и коротко заговорил.

- Он требует, чтобы вы это доказали.’

Мунго беспомощно развел руками. - Я не могу доказать этого, не причинив себе смертельного вреда.’

Нганга кивнул. Но, похоже, это его не удовлетворило. Он подозвал одного из своих воинов и жестом велел ему поднять ружье Виси.

‘Я бы этого не делал, - предупредил Мунго.

Воин издал вызывающий боевой клич. Он взял ружье, прицелился в дерево и нажал на курок.

Оружие взорвалось. Язычок пламени вырвался из отверстия, посылая огонь и осколки кремня прямо в глаз человеку, который стрелял из него. Он выронил ружье и отшатнулся, схватившись за лицо и крича. Одна из женщин последовала за ним. В остальном никто не двигался.

Виси вложил нож в ножны, его лицо было почти таким же серым, как и боевая раскраска. Воины опустили копья и попятились назад. Под маской Нганга смотрел на Мунго с чем-то вроде уважения.

‘Нет ничего постыдного в том, чтобы проиграть мне, - сказал Мунго. - ‘Я не хотел доказывать, что я лучше. Я хотел показать, что у меня есть лучшее оружие. Вот почему я пришел сюда, - продолжал он. - Чтобы дать Пуну это оружие.’

‘Ты не понимаешь, что делаешь, - ошеломленно сказал Пендлтон. - ‘Если вы дадите этим ниггерам современное оружие, настоящие ружья, это изменит баланс сил.’

‘Ты их недооцениваешь, - возразил Мунго. - Они будут использовать оружие против своих соседей, как это делают люди во всем мире. И когда они выиграют свои битвы, у вас будет еще более богатый пласт пленников, чтобы делать из них рабов.’

‘А что, если они направят на нас оружие?’

- Тогда они скоро поймут, что стрелять им не в кого. - Мунго не понизил голоса и не изменил тона; внешне он продолжал улыбаться Нганге. - ‘Разве вы не видели, как я его заправил? Винтовка бесполезна без ударного капсюля, и я гарантирую вам, что в пределах тысячи миль от этого места нет места, где их можно было бы найти. Так что любой человек, который может поставить капсюли, всегда будет тем, с кем Пуну будет вести дела.’

Пендлтон покачал головой. - ‘Ты самый проклятый сукин сын, которого я когда-либо встречал, - сказал он.

Мунго не обратил на него внимания. Он подошел к Виси и вручил ему винтовку Холла. Виси благоговейно взял ее, изучая механизм.

- Амиго, - сказал Мунго.

Виси кивнул. Впервые с тех пор, как они встретились, его лицо расплылось в широкой улыбке.

‘Амиго.’

Нганга встал и приветственно распахнул объятия. Типпу и остальные члены экипажа "Ворона" присоединились к компании, собравшейся вокруг трона. Группа женщин направилась к одной из хижин и вернулась с гирляндами сухих листьев. Они вручили по паре таких же каждому из матросов и показали им, как надевать их на плечи и под руки, чтобы получилась поперечная перевязь. Другие женщины приносили корзины с сушеными кореньями, которые нужно было жевать. Мунго колебался.

‘Что это такое?’

‘Они называют его ибога, - сказал Пендлтон. - Это откроет тебе глаза на видения, которых ты никогда не видел.- Он заговорщически понизил голос. - ‘Это также сделает тебя твердым как камень и готовым трахаться, как бык в жару.’

Мунго колебался. Она выглядела не более чем кучкой древесной стружки. Он взял небольшую горсть и стал жевать.

‘Я ничего не чувствую.’

- Подожди несколько минут, - сказал Пендлтон.

Мужчины деревни возобновили свои танцы и барабанную дробь. Виси взял Мунго за руку и повел его к огню, увлекая в танец. Остальные матросы присоединились к нему. Ноги Мунго непроизвольно задвигались, словно он был марионеткой, а кто-то другой дергал за веревочки. Вселенная во всей своей необъятности сжалась до размеров его тела, пока он кружился, скакал, топал и раскачивался.

Он понял, что снадобье должно было подействовать. Его тело, казалось, стало легче, как будто частично освободилось от гравитации,и мир вокруг него начал колебаться. Искры костра складывались в фигуры, когда они поднимались в звездное небо. Он видел смутные лица животных и людей, знакомые ему образы и другие, которых он никогда не видел, одновременно манящие и пугающие. Он почувствовал волнение в чреслах, сила которого заставила его забыть обо всем остальном.

Когда женщина пришли за ним, Мунго не испытывал ни сдерживания, ни контроля, только чистое желание. Девушка привела его в хижину, такую темную, что он не мог ее видеть. Но он чувствовал ее, когда она прижималась к нему, ее руки, губы, груди и ягодицы, и он чувствовал ее жар, когда входил в нее, и волну экстаза, когда она влекла его к оргазму.

В темноте, под действием наркотика, он вдруг понял, кто она такая. Это была Камилла - она была жива, он нашел ее, и они никогда больше не расстанутся. Волна внутри него поднялась и разбилась с такой силой, что он вскрикнул, словно от боли.

Он привалился к девушке и погрузился в сон, похожий на транс.

Мунго проснулся на рассвете с таким свежим видением Камиллы, что протянул руку и потрогал соломенный матрас рядом с собой, ожидая увидеть ее там.

Конечно, он был один.

Она снилась ему и раньше – много раз - но ибога сделал ее образ настолько живым, что даже сейчас он почти ожидал увидеть, как она нырнет под дверь и войдет, улыбаясь той застенчивой улыбкой, которую он так любил.

Затем, испытывая угрызения совести, он вспомнил девушку, с которой был прошлой ночью.

Две недели назад ты узнал, что Камилла жива, и вот что ты делаешь?

Неужели он предал ее? Что, если судьба обратит на него внимание, сочтет недостойным той задачи, которую он перед собой поставил? Что, если он никогда не спасет Камиллу?

Он потер глаза и сказал себе, что он идиот. Корень ибоги затуманил его разум. Не существует такой вещи, как судьба, напомнил он себе, и единственные ограничения, что может сделать человек, - это те, которые он сам установил. Совесть была всего лишь маскировкой лицемерия. Если эта встреча и имела какое-то значение, то только для того, чтобы укрепить его решимость сделать то, что он должен был сделать сегодня. Чтобы освободить Камиллу.

Он медленно оделся и, спотыкаясь, вышел из хижины. Там были свиньи и козы в загонах, бродили куры и собаки, с важным видом расхаживали петухи, дети бегали вокруг ног своих матерей. Женщины сидели у костров, жарили лепешки и варили похлебку, а старики приносили с реки рыбу. Молодые люди не принимали никакого участия в домашних делах. Они сидели у тлеющих углей костра, раскрашивали лица и готовились к войне.

С ними были Виси, Пендлтон и Типпу, они проверяли оружие и пороховые магазины и показывали молодым людям, как обращаться с винтовками Холла и заряжать их. Традиционным оружием Пуну были ножи, короткие мечи и копья, выкованные из железа, которое они приобрели у португальцев и французов, обычно в обмен на рабов.

‘Что они делают? - Спросил Мунго.

В отличие от алкоголя, ибога не вызывал ни головной боли, ни тошноты, но он чувствовал себя так, словно его голова была набита ватой.

‘Сегодня утром я разговаривал с Нгангой. Пендлтон был весь в улыбках и хорошем настроении – ибога привел его в приподнятое настроение. - ‘Он так доволен подарком, который вы ему предложили, что решил, что его люди присоединятся к нашей экспедиции.’

‘В этом нет необходимости, - сказал Мунго. - Скажи ему, что у нас уже достаточно людей.’

‘Ничего подобного я ему не скажу. - Пендлтон понизил голос. - Твой дар ружей заставил Нгангу пустить в ход свое предпринимательское рвение. Он видит возможности, которых раньше не было – возможность расширить свою власть и стать богатым. Короче говоря, он решил присоединиться к нашему предприятию в качестве равноправного партнера.’

- Это значит, что у нас будет меньше рабов.’

‘Но с большим количеством людей мы сможем взять больше рабов, - сказал Пендлтон. - ‘И мы ничего не можем с этим поделать. Мы находимся на земле Нганги – мы принимаем его условия. Я же говорил, что за это придется заплатить.’

‘Кажется, он поднимается все выше и выше, - пробормотал Мунго.

Но его мысли уже двигались дальше. Нельзя было отрицать, что с большим количеством людей будет легче вернуть пленников на корабль. Пока трюм корабля был полон, когда он отплывал, не имело значения, сколько людей он должен был взять, чтобы заплатить свои долги.

Виси был назначен лидером военной партии Пуну. Он был первенцем Нганга, и когда он отдавал приказы, они повиновались без колебаний.

‘Из них получилась хорошая армия, - сказал Мунго, восхищаясь их боевой выучкой. - И он хороший командир.’

Наполнив желудки утренней едой - рисом, бататом и тушеной рыбой, - они собрали оружие и провизию и вышли из деревни навстречу восходящему солнцу, углубляясь в пустыню. В джунглях было полно животных и змей, прячущихся среди листьев, в том числе толстяк с коричневыми и черными ромбами на коже, которого Виси опознал как "короля гадюк", прежде чем всадить свинцовую пулю ему в голову.

В древней роще массивных деревьев с крылатыми корнями - по словам Пендлтона, они назывались Сейба и считались священными у Пуну - Мунго услышал, как люди Виси снова произнесли слово ибубу. Он сделал глубокий вдох и уловил резкий запах. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть гориллу, но не увидел ничего, кроме листьев и веток. Туземцы молча ждали, их глаза блуждали по лесу. Один из них ткнул пальцем, и Мунго увидел миниатюрную черную фигурку, спускающуюся с высоты на двух толстых лианах. Мунго думал, что это обезьяна, пока она не забралась на сгорбленную тень у основания дерева. Горилла-мать на мгновение повернулась к ним, а затем с грохотом скрылась в кустах. Громкий рев расколол воздух, заставляя сердце Мунго бешено колотиться. От серебряной спины он увидел только вспышку, прежде чем она тоже исчезла за деревьями.

- А Пуну когда-нибудь убивали кого-нибудь из них? - Спросил Мунго у Пендлтона.

‘Они не охотятся на ибубу. Но бывают времена, когда им приходится сражаться, чтобы защитить себя. Это случилось с Виси, когда он был еще мальчишкой. Он был со своей сестрой, когда они наткнулись на семью с детьми. Самка ибубу напала на сестру Виси и попыталась разорвать ей лицо. Вот что они делают. - Пендлтон сложил руку в коготь и потянул ее вниз от лба к подбородку. - Виси вонзил свое копье в сердце твари. Но он не мог спасти свою сестру. Она потеряла слишком много крови.’

На следующий день они повернули на север, через саванны и леса. Иногда им приходилось переходить вброд быстрые реки. Темп, который они выдерживали, доводил многих матросов до изнеможения, но они продолжали идти, лишь бормоча жалобы.

Ближе к вечеру второго дня они заметили бегемота среди камышей на тихой излучине реки. Через несколько минут они застали врасплох крокодила, греющегося на солнце на пляже. Он размахивал своими страшными зубами, затем бросился в мутную воду, исчезая под поверхностью. Увидев чудовище, некоторые матросы отказались переходить реку.

- Деревня вон там’ - сказал Мунго, указывая туда, откуда они пришли. - Удачи тебе найти дорогу туда.’

Это положило конец мятежу. Мужчины решили, что джунгли – и гнев Мунго – пугают их больше, чем крокодилы. Они благополучно переправились через реку и шли до самого вечера. Они разбили лагерь на участке леса, в нескольких минутах ходьбы от чистого ручья. Пока моряки ухаживали за своими покрытыми синяками и волдырями телами, соплеменники Пуну пронзали рыбу копьями и разводили костер, готовя рыбу на вертеле. Они обслужили его полностью и подготовили план атаки на следующее утро.

Пендлтон перевел. Виси сказал, что неподалеку есть деревня, населенная соперничающим кланом. Они должны были приблизиться за час до рассвета, обвив поселение, как петля. По сигналу Виси они выстрелят в воздух из своих ружей и поднимут тревогу, одновременно приближаясь к дереве со всех сторон и загоняя людей в стадо в центре. Любой, кто попытается сбежать, будет убит. Остальных свяжут вместе веревкой и палками и отправят обратно в деревню Нганги. Виси и Пендлтон описали этот процесс так просто, что он показался Мунго скорее ритуалом, чем набегом.

Ночь опустилась на лес, как занавес. Морякам было трудно заснуть. Звуки ночного леса были чужды их ушам - крики ночных птиц и шорох животных в подлеске. Когда леопард издал пронзительный крик, они пододвинули свои спальные мешки как можно ближе к огню. Воины Пуну, напротив, разложили груды листьев на мягких постелях и крепко спали.

Измученный после двухдневного марша, Мунго рано лег и заснул. Но хотя его тело отключилось, душа безостановочно дрейфовала в мире грез.

Он спал, а потом проснулся в стране теней. Бегущий. Он услышал топот своих ног, ощутил резкий толчок в костях. Он тяжело дышал, его легкие горели, по лицу струился пот. Но здесь было холодно, как в бессолнечной пустоте зимней ночи.

Он услышал крик. Она пронзила его грудную клетку, словно лезвие, пронзив сердце. Боли было больше, чем все, что он когда-либо представлял. Он попытался закричать, но из его горла не вырвалось ни звука.

Он оглянулся через плечо и увидел тень среди теней. Это был ибубу. Боль внутри него росла по мере приближения монстра. Он слышал хриплое дыхание животного, стук костяшек пальцев чудовища по земле. Он потратил последние силы в безумном порыве, но зверь легко поймал его. Он летел по воздуху, подброшенный могучими руками.

Горилла вышла из тени и встала над ним, ее прогорклое зловоние висело в воздухе, как облако. Он видел, как раздуваются ее ноздри, чувствовал, как ее лапы давят ему на плечи.

Затем видение изменилось. В яме извивались змеи, а среди них - старик, чье иссохшее тело было пронзено клыками. Это был Бенджамин Сент-Джон. Потом старик исчез, его место занял другой, гораздо моложе, с лицом, скрытым гривой темных волос. На его теле было меньше ран, шея и грудь все еще оставались незапятнанными. Но змеи шипели на него, чувствуя его уязвимость. Они набросились на него волной, вонзая клыки в горло и щеки.

Толчок Типпу заставил Мунго открыть глаза, и сон исчез.

- Время пришло.’

Было еще темно. Когда мужчины собрались, Типпу раздал им сухофрукты и соленую говядину. Один из помощников Виси раздал маленькие корешки ибоги. Мунго отмахнулся от корзины и запретил своим людям прикасаться к ней.

‘Только дурак откажется от ибоги, - фыркнул Пендлтон. - ‘Ты же не хочешь, чтобы они обосрались в штаны?’

- Мои люди будут стоять под огнем. А если у человека в руках ружье, я предпочитаю, чтобы у него была ясная голова.’

‘Как пожелаете.’

Пендлтон демонстративно вытащил из корзины самый большой корень.

Потушив костер водой из ручья, они набросили на плечи мотки веревки из коры и молча удалились. Виси и его люди взяли инициативу на себя. Двигаясь в темноте, Мунго ощутил в ладонях холодное прикосновение спускового крючка к рукоятке винтовки. Он увидел звезды, проглядывающие сквозь просветы в листве, и проследил взглядом голову Дельфина недалеко от ног Орла. Они напоминали ему дедушку. Казалось, это было целую вечность назад - те ночи, которые он мальчишкой проводил с Бенджамином Сент-Джоном, изучая планеты через линзу телескопа в обсерватории Уиндемира. Кольца Сатурна, спутники Юпитера, голубой шар Венеры, туманность Ориона, трио Альфы Центавра . . . Дед говорил ему, что они демонстрируют величие Бога, но Мунго видел совсем другое. Для него эти холодные и далекие сферы говорили - если они вообще соизволили говорить - что он был пылинкой в бесконечной Вселенной, недостойный внимания.

Позже он снова увидел эти звезды через открытую крышу обсерватории, лежа на спине рядом с обнаженной Камиллой. В те ночи он почти ощущал благоговение своего деда. Теперь же воспоминание было слишком болезненным, чтобы к нему прикасаться.

Его нога зацепилась за корень, он споткнулся и чуть не разрядил винтовку по ошибке. Надо смотреть под ноги, сердито сказал он себе, а не пялиться на звезды.

Когда они достигли границы равнины, Мунго увидел очертания деревни. Небо на востоке начало светлеть; в предрассветных сумерках Мунго разглядел по меньшей мере сотню плетеных хижин, сгрудившихся на невысоком гребне, возвышавшемся над равниной. Виси оценил население в триста человек, включая детей, но Мунго посчитал, что их должно быть вдвое больше.

Военный отряд бесшумно двигался по траве, разворачиваясь веером, пока не окружил деревню. Виси подождал, пока все встанут на свои места, а потом передразнил пение певчей птицы, и солдаты подняли ружья к небу, разорвав безмятежное утро взрывом пороха и криками жажды крови.

Несмотря на то, что он был готов к этому, внезапный гром такого количества ружей прозвучал для Мунго как начало конца света. Он вскочил на ноги и побежал к деревне, когда петля, которую сделал Пуну, сомкнулась вокруг нее. Плетеная изгородь, окружавшая ее, не была защитой. Пуну прорвались сквозь него, как атакующие слоны.

Жители деревни все еще не проснулись от опасности. Воины Пуну теперь были среди хижин, действуя с отработанной эффективностью - взламывая плетеные двери, просовывая свои ружья и копья через дверные проемы, выкрикивая свои боевые кличи и выпуская выстрелы, чтобы напугать своих жертв.

Но что-то было не так. Вместо того чтобы выйти с пленниками, они вышли из хижин, растерянно качая головами. Хижины были пусты. Даже женщины и дети ушли. Неужели деревня была заброшена? Но нет – там были козы и куры в загонах, и костры, которые Мунго видел прошлой ночью, все еще тлели. Куда все подевались?

Это была ловушка. Мунго понял это за долю секунды до того, как это случилось. Должно быть, жители деревни каким-то образом заметили приближение Пуну. Они покинули свои дома, позволив налетчикам беспрепятственно войти, пока те ждали в джунглях за деревней. Вместо того чтобы быть окруженными, они окружили нападавших.

Теперь они нанесли удар. Мунго услышал свист воздуха, когда копье пролетело мимо его плеча, и влажный хруст заостренного острия, вонзившегося в воина Пуну рядом с ним. Человек закричал, но его заглушил боевой клич, раздавшийся от соплеменников, которые внезапно бросились к ним с копьями, ножами и щитами.

Летели пули, падали тела, но нападавшие продолжали наступать, бросая копья с убийственной точностью. Воин из племени Пуну ранил одного из них в шею. Другой рухнул на землю с торчащим из живота древком.

- Держитесь среди домов! - Крикнул Мунго.

Люди Виси и матросы "Ворона" были в значительном меньшинстве. Если бы они сражались на открытой местности, то были бы убиты. Вместо этого они побежали к одной из больших хижин, расположенных в центре деревни, и заняли оборонительную позицию. Люди Мунго сражались спиной к стене, стреляя из винтовок по приближающимся туземцам, в то время как Виси и его воины охраняли их фланги. Окружающие постройки давали врагам укрытие – но они также отражали их атаки. Вместо того чтобы броситься на военный отряд и догнать его, они были вынуждены отступить на узкие подступы, где винтовки Холла могли их задержать.

В Балтиморе Мунго лично отобрал команду "Ворона", чтобы сделать ее закаленными бойцами. Люди Виси были воинами. Жители деревни, напротив, были крестьянами и работниками. Они сражались за свою свободу, за свою деревню и свои семьи - но ничто не подготовило их к той жестокости, с которой они столкнулись. Винтовки Холла рубили их с сокрушительным эффектом. Некоторые из жителей деревни получили пули в сердце, другие в голову, их черепа взорвались от удара.

Атака прекратилась. Некоторые жители деревни упали на колени в знак капитуляции. Несколько человек исчезли в лесу.

- Не дайте им уйти! - воскликнул Пендлтон. - ‘Это те люди, за которыми мы пришли!’

Команда "Ворона" бросилась вперед вслед за бегущими жителями деревни. Некоторые из Пуну последовали за ними. Но они ушли слишком рано. Невидимая в этой схватке группа деревенских жителей прокралась вокруг задней части дома, где стоял отряд налетчиков, чтобы напасть сзади. Теперь они выскочили из-за угла, застигнув врасплох остатки Пуну. Полдюжины воинов упали, даже не заметив нападавших. Другие обернулись, но слишком поздно.

Мунго уже начал преследовать бегущих жителей деревни, когда услышал боевой клич Виси. К тому времени, когда он оглянулся, в живых остались только двое из Пуну – Виси и один из его помощников, оказавшихся в толпе жителей деревни. Два воина стояли спина к спине и рубили каждого, кто нападал на них. Один крестьянин потерял руку, другой получил нож в горло, третий упал, получив удар копьем Виси по голове. Но их было больше, и они продолжали прибывать. Они отчаянно сражались, зная, что плен будет хуже смерти.

Мунго увидел, как помощник Виси упал, пронзенный мечом сзади. Виси издал леденящий кровь вопль и взмахнул копьем, как булавой, ударив нападавшего по голове. Второй мужчина набросился на его незащищенный бок. Одно из лезвий пронзило ногу Виси. Еще одно копье пролетело мимо его шеи, на дюйм не задев горла. К изумлению Мунго, Виси стряхнул с себя раны и ударил коротким мечом, рассекая руку одного из мужчин до кости. Человек взвыл и отшатнулся назад, когда из раны хлынула кровь.

Но силы Виси были на исходе. Последние трое нападавших вонзили свои клинки ему в живот и голову. Извиваясь всем телом, он умудрялся уклоняться от них, но от этого усилия у него перехватывало дыхание, нога покрывалась кровью и подгибалась в том месте, куда ее ударили.

Мунго подбежал. Он взмахнул винтовкой, как дубиной, сбив с ног ближайшего к нему противника,а затем вонзил нож в бок следующего. Это дало Виси драгоценные минуты. Он изобразил атаку мечом и, когда последний крестьянин увернулся, подставил ноги под удар копья Виси. Человек повалился на землю, запутавшись в своих конечностях. Со страшным криком Виси поднял свой меч, чтобы вонзить его в позвоночник человека. Он убил бы его, если бы Мунго не закричал - "Мертвый он нам ничего не стоит!’

Хотя Виси не знал английского, он, казалось, все понял. Он вытер лезвие о набедренную повязку и ткнул им в ягодицы упавшего человека. Согнувшись пополам, человек пополз к кругу в центре деревни.

Битва была окончена. Уцелевших - тех, кто сдался или попал в плен, - согнали обратно на центральную площадь. Вскоре люди Виси нашли женщин и детей, которые прятались на поляне в лесу неподалеку. Воины Пуну потащили их обратно к своим мужчинам. Некоторые рыдали и что-то бормотали на своем непонятном языке. Другие тупо уставились в землю, на их лицах застыло выражение поражения. Люди Виси связали их за шеи веревками из коры, а команда "Ворона" охраняла их с ружьями.

Пендлтон шагнул вперед и схватил за руку молодую женщину. Человек рядом с ней бросился к нему, но один из людей Виси ударил его рукояткой ножа и ударил ногой по шее, одновременно направляя оружие на толпу. Жители деревни отпрянули, их мольбы превратились в рыдания. Пендлтон потащил девушку прочь, к ближайшей хижине.

‘Что ты делаешь?- Спросил Мунго.

Пендлтон помолчал. Корень ибоги произвел свое обычное действие, сделав его брюки гротескно выпуклыми.

- Пробую товар, - сказал он с ухмылкой.

Мунго поднял винтовку. - ‘Не трогай ни одного из них.’

Холодная команда в голосе Мунго пробила даже оцепенение ибоги. Пендлтон сделал шаг вперед, увидел, как палец Мунго напрягся на спусковом крючке, и остановился.

‘Я думал, мы партнеры, - пожаловался он.

‘И именно поэтому мы не сделаем ничего, чтобы испортить наш груз. Отпусти ее.’

С кислым видом Пендлтон отпустил девушку. Она подбежала к толпе и втиснулась в нее. Пендлтон сплюнул на землю. Он взял моток веревки из коры и сунул его в руки Мунго.

- Свяжи их - за шею, заметь, а не за талию. Тогда они не будут притворяться, что падают. И тебе лучше убедиться, что узлы затянуты туго. Если возникнет недобор, он будет выплачен из твоей доли.’

***

Рассветный туман поднимался над устьем реки Ньянга, закрывая солнце и окрашивая мир в серый цвет. Птицы пели, обезьяны визжали на деревьях, но звук был приглушен; поверхность реки была спокойной и зеркальной. Единственная рябь, которая нарушала его, исходила от носа баркаса, рассекающего воду, и шестнадцати весел, которые гнали его вперед.

На корме лодки капитан Эдвин Фэрчайлд с корабля Её Величества "Меандра" всматривался сквозь туман в темные очертания корабля, который, как он знал, должен был быть пришвартован неподалеку. Это был плохой год для него. Либо война с работорговлей увенчалась большим успехом, чем он осмеливался надеяться, либо - что более вероятно, как он опасался - работорговцы научились избегать Королевского флота. За те месяцы, что "Меандр" плавал в этих водах, они почти никого не поймали. Потом был шторм, который "Меандр" едва пережил – и еще несколько бесплодных дней патрулирования побережья. Был уже конец сезона, и добыча была невелика, но Фэйрчайлд безжалостно управлял своей командой. Он был убежден, что в этом районе все еще могут быть корабли, и не собирался прекращать погоню.

‘Если есть хоть малейшая надежда спасти хотя бы одного бедного африканца от рабства, мы должны сделать все возможное, чтобы спасти его", - поучал он команду.

Но даже в этом случае он не мог вечно держать корабль в море. Запасы провизии подходили к концу, и Фэрчайлд собирался вернуться на свою базу во Фритауне. Теперь его молитвы были услышаны. Все его недели поисков и сомнений были просто способом господа испытать его. Двигаясь на север, чтобы набрать воды, орлиный дозорный заметил мачту в устье реки. Как только они обогнули мыс, скрытый густым лесом полуострова, "Меандр" бросил якорь.

Офицеры Фэйрчайлда посоветовали соблюдать осторожность. Лучше подождать, пока он не отплывет, когда улики его преступления будут неопровержимы. Но Фэрчайлд был нетерпелив. Стыд последнего плавания на борту "Фантома" все еще горел в его груди. Он стоял на палубе невольничьего корабля и не сумел спасти пленников. Хуже того, он спасся только благодаря Мунго Сент-Джону. Правда, лондонские газеты превозносили его как героя за то, что он в одиночку выступил против работорговцев, и он заслужил повышение по службе. Но это была пустая похвала. Что ему было нужно, так это искупление.

- Кроме того, - возразил он, - как только рабы будут погружены на борт, мы не сможем использовать нашу пушку без риска причинить им вред. Лучше взять корабль на якорь, когда у него нет шансов спастись.’

Вот почему с первыми лучами солнца Фэйрчайлд повел вверх по реке абордажный отряд из трех лодок. Его разведчики доложили, что на невольничьем корабле, похоже, мало людей, но он не хотел рисковать.

‘Там.’

Он увидел впереди темную тень и изменил курс. Туман скрывал их приближение, пока они не оказались почти под самой кормой. Даже когда они подошли достаточно близко, чтобы прочесть имя, выбитое на ее транце – "Ворон", - никто их не заметил. Экипаж не позаботился выставить охрану.

Баркас боком прижался к корпусу "Ворона". Рулевой - крепкий мужчина, чьим любимым оружием был абордажный топор, - попытался взобраться по трапу, но Фэйрчайлд жестом остановил его.

‘Я пойду первым, - прошептал он. Он будет подавать пример.

Его сердце бешено колотилось, когда он поднимался по лестнице. Он все ждал криков или выстрелов, любого признака того, что его видели. Но никто не пришел. Он добрался до верха, на секунду задержался, чтобы выхватить пистолет, и спрыгнул вниз.

‘Именем Ее Величества Королевы Виктории я вступаю во владение этим кораблем! - объявил он.

Его никто не слышал. Палуба была пуста. Еще больше его людей высыпало за борт, держа оружие наготове.

- Обыщите его! - Фэйрчайлд отдал приказ.

Его уверенность начала колебаться. Может быть, это был простой купец, пришедший за водой. Возможно, корабль был брошен. Но такелаж был в полном порядке, и хотя судно недавно получило повреждения, его починили.

Тогда все его сомнения рассеялись. Рулевой вышел из-под палубы, ведя за собой четырех взъерошенных мужчин, от которых разило ромом. Должно быть, их вытащили из гамаков. Они потрясенно огляделись, растирая затуманенные глаза и недоверчиво глядя на экипаж Королевского флота на борту их корабля.

- Кто из вас командует?- Спросил Фэрчайлд.

После паузы один из них двинулся вперед. Он не был похож на офицера. У него был выдающийся лоб, острые бакенбарды и ужасный загар. Он огляделся вокруг, как загнанный в угол зверь, устремив взгляд куда угодно, только не на Фэйрчайлда.

‘Вы капитан?- Спросил Фэрчайлд.

- Только пассажир.’

‘И какова же ваша цель здесь?’

Человек посмотрел на верхушку мачты, словно ожидая вдохновения свыше.

- Рыбалка, - сказал он.

‘А где капитан? Где остальные члены экипажа?’

‘Ушли на охоту.’

- Охотиться за чем?’

Он не ответил, хотя это не имело никакого значения. Рулевой закончил свои поиски и вышел из трюма, неся в руках железные кандалы. Он бросил их на палубу.

‘Таких здесь сотни. Они даже построили невольничьи палубы.’

‘Тогда этот корабль конфискован, - сказал Фэйрчайлд.

Кем бы ни был капитан, он явно был дилетантом. Большинство работорговцев очень старались не брать с собой никаких орудий своего злого ремесла, пока рабы не будут готовы подняться на борт. Цепи, кандалы, медные котлы - даже доски и гвозди для строительства дополнительных палуб - обладание любой из этих вещей означало, что Королевский флот мог захватить корабль. "Ворон" был признан виновным по всем пунктам.

Единственной защитой, которую он имел, был американский флаг, вызывающе развевающийся на его мачте. Это должно было дать ему иммунитет от обыска британским офицером; Фэрчайлд превысил свои полномочия. Но есть способы обойти это.

Он подошел к мачте и перерубил фал саблей. Флаг опустился на палубу. Фэйрчайлд бросил его за борт и смотрел, как он исчезает в мутном речном потоке.

‘Вы можете записать, что на корабле не было никаких флагов, когда мы поднялись на борт, - сказал он своим людям.

Они радостно закивали. Все они получат свою долю денег, если "Ворон" будет продан как призовое судно.

Но где же остальные члены экипажа?

Фэйрчайлд оглядел берег.

‘Здесь нет никаких бараков. Должно быть, они ушли в глубь страны, чтобы захватить самих рабов.’

Он никогда не слышал о таком – обычно белые капитаны и экипажи как можно меньше касались африканской земли, – но это было единственное объяснение. Капитан был не просто новичком, он, должно быть, был в отчаянии. Фэйрчайлд еще раз поблагодарил Господа за предоставленную ему возможность.

- Охраняйте корабль, - приказал он своим людям. Он указал на насыпь за глинистыми отмелями, которые тянулись вдоль реки. По краям его густо росли деревья; единственная тропинка вела вверх по земляному оврагу к возвышенности. Вот так и придут рабы. - ‘Когда капитан этого корабля вернется, мы окажем ему теплый прием, которого он не ожидает.’

Тут его осенила одна мысль. Он снова повернулся к пленнику.

‘Как зовут человека, который командует этим нечестивым судном?’

Де Вилльерс подумал, не ответить ли ему, но это не имело значения. Они наверняка найдут имя, записанное в бортовом журнале.

- Томас Синклер.’

Фэйрчайлд уже слышал это имя раньше, хотя и не сразу сообразил, где именно. Это был не тот человек, которого он поймал раньше. Кто-то, о ком он читал?

Затем - с таким сильным порывом удивления, что ему почти пришлось сесть - до него дошло. Теплая ночь на Мадейре, бал моряков и последний человек, которого он ожидал увидеть.

Я был бы вам очень признателен, если бы вы забыли имя Мунго Сент-Джон. Здесь я -Томас Синклер.

Он вцепился в снасти, глядя на грязевые отмели и землю за ними. Когда шок отступил, он увидел, что это было на самом деле. Господь ответил на его молитвы. Он дал Фэрчайлду возможность искупить вину за то, что произошло на борту "Черного Ястреба".

Когда Мунго вернется, Фэйрчайлд уже будет ждать его.

***

Мунго поднялся на вершину холма и посмотрел вниз, в дельту реки. "Ворон" благополучно стоял на якоре. Он воспрянул духом, снова увидев свой корабль и обещание открытого моря. Обратный путь был долгим и трудным. Караван рабов – почти триста пятьдесят человек - двигался мучительно медленно. Вернувшись в деревню Виси, Пуну связали пленников вместе с раздвоенными ветвями, крепко привязанными вокруг их горла. Даже если кто-то и спасся, шестифутовая ветка, свисающая с его шеи, означала, что он не сможет убежать далеко. Это была мудрая предосторожность, но она не способствовала их быстроте – а Мунго не мог гнать их слишком сильно, потому что они были нужны ему в достаточно хорошем состоянии, чтобы пережить переход на Кубу. Обычно они неделями или месяцами откармливались в бараках, но Мунго не мог позволить себе такой роскоши.

Он отчаянно хотел попасть на борт - освободиться от Африки, мух и жары. Но теперь он колебался. Глядя вниз на "Ворона", он почувствовал покалывание в затылке, что - то было не так.

На палубе никого не было. Это разозлило его, хотя и не удивило. Де Вилльерс и остальные, вероятно, спали под палубой, укрывшись от солнца, чтобы избавиться от похмелья.

И тут он увидел это. Верхушка мачты была голой, флаг не развевался.

Мунго достал подзорную трубу и внимательно осмотрел место происшествия. Берег реки был перепачкан грязью, как будто огромное стадо животных спустилось на водопой. Но какое животное решится пить так близко от корабля? Дальше он увидел следы на мягкой земле. Издали их можно было принять за следы животных, но увеличенные стеклом, они выглядели гораздо более человеческими. Он следовал за ними с подзорной трубой, через грязевые отмели и вверх по насыпи до тех пор, пока . . .

Там.

Она была хорошо замаскирована, но Мунго уже знал, что он ищет. В роще деревьев, почти скрытой колючими кустами и высокой травой, он увидел черное дуло пушки, направленное на него.

Он подбежал к главной колонне и жестом приказал им остановиться. Рабы со стоном повалились на землю. Ветки, обвязанные вокруг их шей, образовали язвы, которые начали гноиться от жары. Мухи облепили раны, и со связанными руками пленники ничего не могли сделать, чтобы остановить их.

И все из-за Мунго. Он был причиной того, что они были вырваны из своих домов, видели, как убивали их семьи. Иногда, глядя на них, он испытывал что-то похожее на сочувствие. Он слишком хорошо знал, каково это - потерять все. Правильно ли было навлечь на них такое же несчастье в погоне за местью?

"Ты начинаешь говорить, как Фэйрчайлд", - упрекнул он себя. Бог может судить его. Честер не оставил ему выбора.

"Есть только один закон, - напомнил себе Мунго. Власть сильных и богатых над слабыми и бедными.

Он не мог позволить себе быть слабее или беднее Честера. Он должен был спасти Камиллу.

А теперь у него были более неотложные дела, чем угрызения совести. Он вызвал Типпу, Пендлтона и Вии и объяснил, что видел.

- Сколько человек?- Спросил Типпу.

‘Я никого не видел. Но корабли превентивной эскадры - это в основном корветы и шлюпы. Там может быть больше сотни человек.’

Мунго попытался представить себе, что могли замышлять британские офицеры – они наверняка были британцами. Они явно ожидали, что он поведет свой караван рабов вниз по тропе и через илистые отмели к кораблю. Они приготовили засаду на набережной, чтобы, когда он выйдет на отмель, оказаться прямо под их огнем.

Но если бы он был британским офицером, то не остановился бы на этом. Королевский флот, очевидно, находился на борту "Ворона", чтобы нанести удар по его знамени. Вероятно, они захватили и костяк его экипажа. Зачем оставлять корабль брошенным? Почему бы не спрятать под палубой отряд людей, готовых броситься на людей Мунго, когда они прибудут? На равнине Мунго окажется зажатым между матросами на набережной и матросами на своем корабле. Он будет полностью в их власти.

‘Что же нам делать?- сказал Типпу.

Они не могли вернуться назад в деревню Виси. Это займет большую часть недели по суше; рабы начнут умирать. Даже если они доберутся до нее, что тогда? У Нганги больше не было свободных людей. А пока их не будет, британскому капитану может наскучить ждать. Если он уплывет на "Вороне", Мунго останется один.

Но выйти на илистые отмели - все равно что сдаться. Даже с людьми Виси и командой Ворона, вместе взятыми, у него едва набралось сорок человек. Их будет больше, чем два к одному.

Типпу, Виси и остальные мужчины смотрели на него, ожидая решения.

- Единственное наше преимущество в том, что англичане не знают, что мы их видели, - задумчиво произнес Мунго.

- Ну и что?- сказал Типпу.

- Значит, мы дадим им то, что они ожидают.’

Мунго объяснил свой план. Потребовалось некоторое время, чтобы перевести его для Виси, и еще больше времени, чтобы убедить его принять его. Но другого выхода не было.

Фэйрчайлд присел на корточки на вершине насыпи и выглянул из-за кустов, скрывавших их местоположение. По его лицу ползла муха, но он не стал ее отгонять. Он прождал три дня в этой адской жаре, будучи заживо съеденным насекомыми и исцарапанным окружавшими их колючими кустами. Некоторые из его людей начали бормотать, что они должны сдаться. У них было более чем достаточно улик, чтобы захватить корабль. Они могли бы доставить его в Суд смешанной комиссии и потребовать свои призовые деньги, а его команду оставить гнить на берегу.

Фэйрчайлд прекратил все подобные разговоры. Он подождет здесь до Судного Дня, если потребуется, для Мунго Сент-Джона. Этот человек был воплощением дьявола. Фэрчайлд должен был остановить его. И все же, даже сейчас, он вспомнил выражение желтых глаз Мунго в тот момент, когда тот направил пистолет ему в голову на борту "Черного ястреба". Он был убежден, что увидел там искру добра, глубоко спрятанную моральную неуверенность, которая заставила его пощадить жизнь Фэрчайлда. Если Фэйрчайлд сумеет схватить Мунго, встретиться с ним лицом к лицу, он, несомненно, сможет его спасти.

"На небесах больше радости об одном кающемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках",- сказал он себе.

Вот почему он провел три дня в этом ужасном месте, глухой к мольбам своих людей и здравому смыслу, вместо того чтобы просто уплыть со своей добычей. Он спасет Мунго Сент-Джона, и когда они вернутся в Англию, Мунго сможет со всей силой новообращенного свидетельствовать об отвратительных обычаях, все еще распространенных на африканском побережье. Его показания могут даже заставить американское правительство отозвать неприкосновенность, которой пользовались их корабли, и позволить британской эскадре перехватить их. Это был бы сокрушительный удар по работорговле.

На холме выше по реке, где Ньянга исчезала за поворотом, его внимание привлекло какое-то движение. Держа подзорную трубу тщательно затененной, чтобы ни одна вспышка стекла не выдала его, Фэйрчайлд осмотрел гребень. Появился человек. - Он остановился, оглядывая бассейн реки впереди. Фэйрчайлд затаил дыхание, но тот, очевидно, не заметил ничего, что могло бы его встревожить. Он поднял руку, приветствуя "Ворона", стоявшего на якоре, и начал спускаться с холма. За ними последовали еще люди, вооруженные винтовками. Фэйрчайлд насчитал их дюжину, сопровождая колонну примерно из двадцати африканцев, связанных вместе за шею раздвоенными палками. Это был не очень продуктивный рейд. Двадцать рабов, даже таких здоровых молодых людей, как эти, не покроют даже стоимость путешествия.

Они никогда не увидят внутренности трюма корабля, пообещал себе Фэйрчайлд. Он отпрянул назад и увидел своего заместителя.

- Приготовьте людей, - приказал он.

Из общего состава "Меандра", состоявшего из ста восемнадцати человек, он привел на берег сотню.

‘Если "Ворон" ускользнет, то на корабле не останется достаточно людей, чтобы преследовать его, - предупредил лейтенант, но Фэйрчайлд отверг этот риск. Мунго не попадет на борт "Ворона", а если и попадет, то там его будут ждать сорок самых крутых людей "Меандра". Еще шестьдесят человек были с Фэрчайлдом на вершине насыпи.

Все было готово. Фэйрчайлд ослабил шпагу в ножнах, проверил заряды на пистолетах и приготовился дать команду атаковать.

Мунго повел своих людей через болота, стараясь не смотреть на пушки, спрятанные в кустах справа от него. Он чувствовал себя почти голым, идя в ловушку, которая, как он знал, ждала его. А что, если он ошибся? Он сомневался, что британцы откроют огонь с такого расстояния, опасаясь попасть в караван рабов, но всегда существовала вероятность, что у них есть стрелок с винтовкой, нацеленной ему в голову.

Он держался прямо и не выказывал страха. Он сделал свой выбор, выжав максимум из того, что ему сдали. Теперь оставалось только посмотреть, как выпадут карты.

С набережной донесся выстрел, эхом разнесшийся по равнине. Из чащи повалил дым, и в воздух взлетела стая красногрудых птиц. Мунго обернулся, словно удивленный, и увидел группу британских моряков в клетчатых рубашках, выскочивших из-за деревьев, вооруженных пиками и абордажными топорами. Впереди шел офицер с поднятой шпагой, синий мундир был расстегнут и развевался вокруг него. Копна песочного цвета волос откинулась с его обветренного лица.

Он остановил своих людей примерно в пятидесяти ярдах от отряда рабов.

- Вы окружены, и ваш корабль захвачен! - крикнул он, и его гулкий голос с квартердека легко разнесся по ровной поверхности. - Сдайтесь на милость правосудия Ее Величества!’

Мунго вытаращил глаза. На этот раз его удивление было совершенно неподдельным. Теперь, когда они остановились, он ясно видел офицера.

- Фэрчайлд?’

- Мунго Сент-Джон! - В голосе Фэйрчайлда не было удивления, он предвидел этот момент. Они смотрели друг на друга через сто пятьдесят футов грязи. - ‘Во имя всего, что есть благородного и хорошего, я умоляю вас сдаться!’

У Мунго не было времени гадать, что за хитрость судьбы привела сюда его старого противника. Жребий был брошен.

- Мы сдаемся!’

Он бросил винтовку на землю. Остальные мужчины сделали то же самое. Африканцы в караване озирались по сторонам, словно не могли поверить в происходящее, а Фэйрчайлд шел вперед со своими людьми. Мунго встретился с ним взглядом, и в его желтых глазах не было ни следа поражения.

‘Вы поступили правильно, - сказал Фэйрчайлд.

‘Вы не оставили мне выбора.’

Мунго кивнул окружившим его людям, затем снова повернулся к "Ворону". На палубе появились еще десятки матросов с мушкетами наготове.

‘Но теперь у тебя есть выбор.- Люди Фэйрчайлда рассредоточились, образовав кольцо вокруг отряда рабов. - Господь дал тебе последний шанс. Откажитесь от этой жизни, которую вы создали для себя.’

Ему показалось, что на лице Мунго промелькнула тень сожаления.

‘Я не выбирал эту жизнь, - тихо сказал Мунго.

‘Но вы можете изменить ее.’

‘Нет.’

Фэйрчайлд подумал, что ослышался. Прежде чем он успел подумать, крик рядом с ним отвлек его внимание.

- Корабль!’

Его лейтенант смотрел поверх пленников, через равнину на реку, где был пришвартован "Ворон". Вернее, Фэйрчайлд увидел, где он должен был быть пришвартован. Вместо того чтобы крепко стоять на якоре, он каким-то образом соскользнул с троса и поплыл вниз по реке к морю.

Это застало его призовую команду врасплох. Они побросали оружие и бросились к такелажу, пытаясь найти на незнакомом корабле борта и фалы, чтобы восстановить управление. Грот упал, но это только ухудшило ситуацию. Ветер дул с суши, так что, поймав парус, он только прибавил инерции движению корабля вниз по течению. Подальше от Фэрчайлда.

Фэйрчайлд в ужасе повернулся к Мунго. ‘Что...’

За те несколько секунд, что он был отвлечен, все изменилось. Рабы больше не были связаны в караване. Они сняли палки, которые связывали их вместе - это были вовсе не палки, понял Фэйрчайлд, а ружья с привязанной к ним корой. Они направили ружья на своих бывших спасителей.

‘Неужели ты не понимаешь? - Закричал Фэрчайлд. - Мы здесь, чтобы спасти вас!’

Конечно, они не могли понять его. На долю секунды в его памяти всплыло то, что он сказал Мунго в тот вечер в Кембриджском Союзе. Спорить с вами - все равно что спорить с самим Дьяволом. Белое - это черное, а черное - это белое. А как еще можно объяснить то ужасное зрелище, которое он увидел сейчас? Чернокожие, вооруженные современными винтовками, направили их на белых людей, которые пришли их спасти.

Африканцы открыли огонь. Люди "Меандра" были застигнуты врасплох. Восемь или девять из них упали, схватившись за раны, или были убиты наповал. Прежде чем остальные успели ответить, команда Мунго схватила брошенное оружие и дала второй залп.

Численное преимущество Фэрчайлда испарилось. Вместо дюжины человек перед ним теперь стояло втрое больше, и все они были вооружены. Подкрепление на "Вороне" беспомощно дрейфовало вниз по реке. А внезапный натиск африканцев еще больше выровнял поле боя.

Один человек был ответственен за это. Один - единственный человек, который может заставить африканцев восстать против своих спасителей, который может снова погубить триумф Фэйрчайлда. Со шпагой в одной руке и пистолетом в другой, Фэйрчайлд искал его сквозь дым и пыль, которые клубились на поле боя.

Пушки умолкли. Времени на перезарядку не было, даже с быстрыми винтовками Холла. Некоторые из Пуну использовали стволы своих ружей в качестве дубинок, в то время как другие вытаскивали ножи, спрятанные под набедренными повязками, или обнажали копья, спрятанные в виде палок для каравана. Виси подобрал абордажный топор, брошенный одним из мертвых матросов, и взмахнул им над головой, отгоняя любого, кто приближался.

Но британские подкрепления уже прибывали. Люди, которых Фэрчайлд оставил на набережной, побежали вниз, чтобы помочь своим товарищам. Это снова дало Королевскому флоту численное преимущество. Мунго и его бойцам пришлось отступить к реке. Скоро они окажутся в ловушке у его берегов.

Фэйрчайлд увидел широкую фигуру Мунго и бросился к нему. Один из работорговцев - белый человек в необычном пурпурном плаще - попытался преградить Фэйрчайлду путь, но Фэйрчайлд поднял пистолет и выстрелил ему в лицо. Звук выстрела предупредил Мунго. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть приближающийся к нему клинок Фэйрчайлда. Он отшатнулся в сторону, подняв свою шпагу, чтобы парировать удар. Клинки зазвенели друг о друга.

Двое мужчин смотрели друг на друга.

- Я убью тебя, Сент-Джон! - крикнул Фэрчайлд.

‘Так ты все время говоришь.’

Мунго насторожился – но в этот момент один из людей Виси отскочил назад, чтобы избежать удара саблей. Он сильно ударил Мунго, оттолкнув его в сторону. Фэйрчайлд увидел это и бросился на него с ножом. К тому времени, как Фэйрчайлд отбил его, Мунго снова исчез в суматохе.

Из тростника, окаймлявшего воду, поднялась мокрая фигура. С его безволосой головой и огромными голыми плечами, он выглядел почти как гиппопотам, выходящий из реки. Но это был человек с тяжелой саблей в каждой руке. Он вышел из воды, где прятался, и бросился в бой. Трое матросов "Меандра" бросились на него с абордажными пиками. Он отбил острия в сторону, обезглавил одного человека взмахом своей массивной руки, ударил другого в лицо с такой силой, что сломал ему нос, и пробил последнего левой рукой. Еще несколько человек последовали за ним из воды. Это были те самые люди, которые незаметно проскользнули вниз по реке и перерезали якорный канат "Ворона". Их было всего пятеро, но они атаковали британских моряков с фланга, где те были беззащитны. Они нанесли кровавый удар, и когда моряки повернулись, чтобы встретить новую угрозу, они подверглись новому нападению людей Виси.

Ниже по реке "Ворон" остановился. Ее занесло на песчаную отмель, и он сел на мель. Люди на борту посмотрели на лодки, которые были привязаны к его борту, но их фалы были обрезаны, и лодок там больше не было. Не имея другого выхода, некоторые члены экипажа прыгнули в воду и попытались переплыть ее, чтобы помочь своим товарищам выбраться к "Меандру". Они заплатили за свою храбрость. Река выглядела спокойной, но ее течение было сильным, а русло глубоким. Вскоре вода зазвенела от криков людей, которых уносило в море.

Их услышали товарищи по плаванию на илистых отмелях. Ветераны Королевского флота, они не были новичками в ближнем бою. Они много раз сражались в абордажных отрядах против работорговцев и пиратов. Но они находились на тесных квартердеках, где боевая арена была строго ограничена. Это было ново и пугающе, не зная, откуда может последовать следующая атака.

Было и еще одно отличие. На корабле ты не сможешь убежать. Здесь у них была такая возможность. Люди Мунго давили на них изо всех сил, оспаривая каждый дюйм берега реки. Морякам сказали, что они пришли спасать африканцев, но теперь те же самые черные сражались и убивали их с поразительной эффективностью. Все больше и больше британские моряки приходили к выводу, что битва того не стоит. Они сорвались с места и побежали обратно через болота к деревьям на вершине насыпи. Назад к "Меандру", пришвартованному на другой стороне полуострова.

Мунго был не настолько глуп, чтобы думать, что битва выиграна. Если матросам удастся зарядить мушкеты и выстроиться в шеренгу, они смогут стрелять в людей на равнине. Он побежал за ними, широко развернувшись, вскарабкался по насыпи в рощу, где они затаились в засаде.

Позиция была оставлена. Все, о чем заботились моряки, - это вернуться на корабль. С высоты Мунго видел, как они бегут в лес. Он не пытался остановить их. Теперь их было слишком мало, чтобы причинить ему вред.

Кроме одного.

Фэрчайлд был последним, кто отказался от борьбы. Он не был трусом и с радостью отдал бы жизнь за свое дело. Но не было никакого смысла сражаться, когда его люди покинули его. Сдаться было немыслимо. И он побежал. Лучше сражаться еще один день, чем умереть ни за что на этом богом забытом клочке грязи.

Никто не последовал за ним и не сделал ни одного прощального выстрела. Победители были измотаны, и хотя у них было много винтовок, никто не мог найти патронов, чтобы зарядить их. Они отпустили его. Фэйрчайлд добрался до насыпи, ухватившись за корни, чтобы подтянуться, и последовал за своими людьми. Как только он окажется среди деревьев, то сможет оторваться от преследователей.

В лесу мелькнула тень. Из тени, скрывавшей его, вышел человек и встал на тропинке прямо перед Фэйрчайлдом.

Фэйрчайлд недоверчиво покачал головой.

- Мунго Сент-Джон. Похоже, Господь решил поставить тебя на моем пути.’

Мунго поднял шпагу. Фэйрчайлд рассмеялся. Он откинул куртку, и там, за поясом, лежал второй пистолет, нетронутый. Он вытащил его и направил на Мунго.

‘На этот раз у меня есть преимущество.’

Мунго замер. Даже в Кембридже тебя было трудно победить.

Фэйрчайлд пропустил комплимент мимо ушей. Он сражался с толпой работорговцев, превосходя их числом более чем в два раза, и все равно проиграл. Гнев и стыд горели в его груди. Но была одна вещь, которая ранила больше всего.

‘Как тебе это удалось? - спросил он. - ‘Как ты убедил этих черных сражаться против нас? Против собственных интересов? Против меня?’

Мунго пожал плечами. - ‘Ты хороший человек, - сказал он. - Но ты не можешь видеть дальше цвета человеческой кожи.’

‘Я не стану брать уроки морали у работорговца, - пролепетал Фэйрчайлд.

- Ты видишь черное лицо, и видишь только святого или жертву. Я вижу слабость и силу, жадность и надежду, ценность, которую можно эксплуатировать, и потенциал, который можно использовать - точно так же, как я вижу белое лицо. Короче говоря, я вижу человека, с которым могу иметь дело.’

Фэйрчайлд непонимающе покачал головой. - ‘Но какая тебе от этого польза, если цена этого дела - твоя собственная душа?’

- Господь в своей мудрости не оставил мне другого капитала для работы.’

Фэйрчайлд крепче сжал пистолет. Мунго был чудовищем, нераскаявшимся грешником. Убить его сейчас значило бы совершить Божье дело. Шанс спасти победу в этой катастрофической битве.

И все же его палец колебался на спусковом крючке.

‘В нашу последнюю встречу на борту "Черного Ястреба" ты мог убить меня, но не сделал этого.’

‘Я бросил тебя в море на съедение акулам, - спокойно ответил Мунго.

Он сделал шаг вперед. Фэйрчайлд отступил назад, сохраняя дистанцию между ними.

- Ты спас мне жизнь. Что-то в тебе восстало против выбранного тобой пути и предложило тебе проблеск света.’

Он посмотрел в глаза Мунго, золотые точки были такими непроницаемыми. Был ли это намек на сомнение, который он увидел? Мунго шагнул вперед, наполовину подняв руку, словно предлагая ее в знак дружбы. Фэйрчайлду хотелось верить, что он говорит искренне, но он был не настолько легковерен, чтобы доверять Мунго. Он снова сделал шаг назад, чтобы Мунго не подошел слишком близко.

‘Пойдем со мной. Свидетельствуй против зла, которое ты видел и делал. Искупи себя.’

‘Ты думаешь, что можешь сделать из меня аболициониста? - Мунго продолжал наступать, вынуждая Фэрчайлда отступить.

‘Ты доказал в Англии, что можешь быть грозным защитником любого дела, которое выберешь.’

‘Я не создан для того, чтобы изображать героя.’

- Такой человек, как ты, может играть в жизни любую роль, какую пожелает.’

- Это была бы нищенская жизнь.’

- Добродетельная жизнь, - возразил Фэйрчайлд.

Мунго вздохнул. ‘Я не могу себе этого позволить.’

Все время, пока они разговаривали, Мунго подталкивал Фэйрчайлда назад. Теперь Фэйрчайлд заметил, как далеко он зашел. Неужели Мунго пытается каким-то образом использовать его в своих интересах? Пришло время напомнить своему противнику, у кого был перевес.

Он напряг свою руку с пистолетом и твердо поставил заднюю ногу позади себя, чтобы показать, что он не будет двигаться дальше.

И вдруг мир пошел вкривь и вкось. Его ботинок не приземлился на твердую землю, как он ожидал. Вместо этого земля ушла у него из-под ног. Его нога провалилась сквозь тонкую корку сухой земли и провалилась вниз, пока с внезапным толчком не остановилась как вкопанная. Он почувствовал щелчок и укол мучительной боли.

Быстро, как змея, Мунго бросился вперед. Два шага привели его к Фэрчайлду. Он вывернул пистолет из рук англичанина и забрал его себе, отступив назад, прежде чем Фэйрчайлд успел ответить.

Фэйрчайлд почти ничего не заметил. Он лежал на земле, корчась и сжимая свою ногу, которая была проглочена почти по бедро дырой, которая открылась в земле. Глаза его наполнились слезами, и он посмотрел на Мунго с такой яростью, что даже самый слабый человек бросился бы наутек. Мунго только рассмеялся.

‘Что...?- Фэйрчайлд едва мог говорить от боли.

- Термитное гнездо, - сказал Мунго. - ‘Ты должен быть с ними осторожен. Они могут быть очень коварными. Держась подальше от Фэйрчайлда, он заглянул в дыру. Нога Фэйрчайлда висела под ужасно неестественным углом. - По-моему, ты его сломал.’

Фэйрчайлд стиснул зубы. Он попытался подняться, но в тот момент, когда он перенес вес на ногу, боль была так сильна, что он заревел в агонии. Он снова упал. Мунго стоял над ним с заряженным пистолетом.

‘Значит, на этот раз ты собираешься убить меня?’

Фэйрчайлд постарался придать своему лицу мужественное выражение и встретить смерть с достоинством. Но боль была так сильна, что он не мог справиться с ней.

Взгляд Мунго был непроницаем. Возможно, он обдумывал убийство Фэрчайлда; возможно, он просто наслаждался своей победой. Потом он улыбнулся.

‘Думаю, в данный момент я буду держать тебя там, где ты находишься.’

Оставив Фэрчайлда ругаться и стонать, он вернулся на пляж. Он послал двух человек, чтобы они встали на страже.

‘Не трогайте его, - сказал он им, - но смотрите, чтобы он никуда не ушел.’

Битва была жестокой. Более половины его людей были убиты или ранены, включая Олкотта Пендлтона. Мунго ни на секунду не оплакивал потерю старого работорговца – это сэкономило ему тридцать пять процентов комиссионных, - но это означало, что он потерял своего переводчика. А ему нужно было поговорить с Виси.

‘У меня есть к вам предложение, - сказал он.

К счастью, один из воинов Пуну когда-то служил французскому работорговцу в Бангаланге и достаточно хорошо говорил на этом языке, чтобы Мунго мог общаться через него. Он терпеливо ждал, пока переводчик переводил.

‘У меня есть корабль и груз, но не хватает команды. Я хочу, чтобы ты и твои люди пошли со мной.’

Захваченные ими рабы были в безопасности в своем караване, за гребнем холма, где их оставили во время битвы. Но у Мунго было слишком мало людей, чтобы держать их под контролем во время долгого путешествия, не говоря уже о том, чтобы управлять кораблем, даже если бы они могли спустить его с песчаной косы.

Виси с сомнением посмотрел на него. - Черный человек отправляется на белый корабль, но не возвращается.’

‘Я прослежу, чтобы вы вернулись. Мунго увидел сомнение в глазах принца. - ‘Я спас тебе жизнь, - напомнил он. - ‘А ты спас мою. Конечно, это повод доверять друг другу.’

Он видел, что принца Пуну это не убедило. Он указал на одного из пленников, широкоплечего юношу лет восемнадцати-девятнадцати.

- Видишь его? Там, куда мы едем, он стоит тысячу долларов. За тысячу долларов можно купить десять винтовок.’

Теперь он завладел вниманием Виси.

‘Я предложу вам десятую часть всей прибыли от этого предприятия, - сказал Мунго. - Достаточно, чтобы купить двести винтовок. Когда ты вернешься, ты будешь самым могущественным королем, которого когда-либо видела эта страна.’

Медленная усмешка расползлась по лицу Виси. Он молча кивнул.

‘А английский корабль?- сказал Типпу. - Он ткнул большим пальцем в сторону мыса.- ‘Он все еще ждет.’

‘Он не нападет на нас, - уверенно сказал Мунго.

Сколько бы людей он ни потерял из своей команды, "Меандр" пострадал еще больше. Он полагал, что у них едва хватит людей, чтобы двинуться в путь, не говоря уже о том, чтобы вооружиться в бою. И у него был их капитан.

- Пошлите им сообщение под флагом перемирия, - сказал он. - Скажите им, что мы отпустим капитана Фэрчайлда, как только погрузим наш груз и выйдем в море.’

- Они примут эти условия? - с сомнением спросил де Вильерс.

Они освободили его из когтей "Ворона", смущенного, но невредимого. Увидев рабов, которых они привели, он посмотрел на Мунго, как на волшебника.

‘"Меандр", должно быть, уже несколько недель патрулирует это побережье, - сказал Мунго. - Я думаю, у них не хватит духу еще раз подраться. Они воспользуются любым предлогом, чтобы вернуться домой.’

Виси не следил за разговором, но теперь заговорил сам. Короткий вопрос, прерываемый тычками его пальца в сторону "Ворона".

- Он говорит: "Куда мы идем?",- сказал переводчик.

Мунго встал и указал вниз по реке, за устье, на далекий западный горизонт. Солнце опустилось в море за дымкой облаков, красный шар, который прокладывал кровавую дорожку по волнам.

‘Туда.’

Солнечные лучи пробивались сквозь стеклянный купол, венчавший огромную ротонду отеля "Сент-Луис" в Новом Орлеане. Они сияли сквозь сигарный дым и пот, наполнявшие воздух, играли на мраморных пилястрах и резных гирляндах, украшавших стены. Путешественник, побывавший в Риме, мог бы заметить сходство с Пантеоном или Базиликой Святого Петра, но это был храм менее возвышенных богов. На полу стояло с полдюжины деревянных пюпитров, и у каждого торговец занимался своими делами. Купить можно было все, что угодно. Аукционисты говорили быстро и во все горло, стараясь превзойти друг друга, а хорошо одетые толпы двигались так непрерывно, что даже неискушенный наблюдатель не мог бы сказать наверняка, кто из них торгуется за произведение искусства, мебель, партию табака или пару молодых рабов.

В то октябрьское утро 1844 года Франсуа де Вильерс прибыл в свое обычное время. Он медленно пробирался сквозь толпу, здороваясь со знакомыми, обмениваясь несколькими любезностями и пожеланиями доброго утра со знакомыми лицами. Большинство мужчин и женщин знали, что он недавно вернулся из Африки, и жаждали услышать о его приключениях.

Но не менее интересным для них был и его спутник: высокий человек с длинными развевающимися волосами цвета воронова крыла, который почти ничего не говорил, но наблюдал за всем своими тлеющими желтыми глазами. Его сюртук был дорогим, цепочка от часов, свисавшая с жилета, - золотой, а выпуклость в кармане, казалось, говорила об очень полном кошельке.

- Позвольте представить вам мистера Томаса Синклера, - сказал Франсуа. Он разговаривал с хлопковым маклером, хотя дюжина других людей слушала каждое его слово. ‘Он - хозяин "Ворона".’

Все дружно закивали. Прибытие корабля накануне днем возбудило их любопытство, так как он никогда раньше не заходил в Новый Орлеан. Судя по всему, экипаж состоял в основном из негров, а первым помощником был огромный лысый мужчина с золотистой кожей. С тех пор как он прибыл сюда, он не сделал ни малейшего движения, чтобы выгрузить какой-либо груз или взять его на борт. Единственное, что с нее сняли, был большой окованный железом сундук, такой тяжелый, что его подняли четверо мужчин. С большим трудом они перенесли его по дамбе на берег Нового Орлеана.

- Рад с вами познакомиться, - сказал маклер. - ‘Вы надолго задержитесь в Новом Орлеане?’

Мунго сверкнул улыбкой, которая почему-то заставила торговца слегка отпрянуть.

- Только до тех пор, пока я не закончу свои дела.’

Он говорил рассеянно, почти не обращая внимания. Его глаза обшаривали толпу в поисках лица Камиллы. Его сердце бешено забилось при мысли, что она может быть в комнате. Узнает ли он ее?

На аукционе была представлена африканская девушка не старше пятнадцати лет. Она была совершенно голая. Ее руки потянулись, чтобы прикрыть грудь и пупок, но аукционист отбросил их, открыв обнаженную плоть.

- Любовница Честера, та самая негритянка, о которой вы говорили, она здесь?’

Де Вильерс удивленно посмотрел на Мунго. - Камилла никогда бы сюда не приехала. Вы не можете послать раба, чтобы купить раба.’

- Прекрасный племенной скот, - сказал аукционист, сжимая молодую грудь девушки. - Ее мать родила дюжину сыновей, и каждый из них был силен, как лошадь. Я слышу семьсот долларов?’

Мужчина в широкополой серой шляпе поднял руку, чтобы сделать ставку. Тут же другая женщина ответила ему взмахом веера.

Де Вильерс толкнул локтем Мунго. - ‘У вас нет соблазна сделать ставку? Я думаю, что в этом нет необходимости, когда вы можете получить их оптом.’

Мунго не ответил. Он смотрел через всю комнату на женщину, которая торговалась. На ней было длинное платье из мерцающего голубого шелка, и двигалась она с кошачьей грацией. Ее темные волосы были убраны назад под шляпу, которая оттеняла миндалевидные глаза и безупречный цвет лица.

Франсуа проследил за взглядом Мунго. - ‘Она красавица, не правда ли?’

‘Ты ее знаешь? - Голос Мунго дрожал от неверия.

‘Это Маркиза Соланж де Ноай’ - сказал Франсуа, радуясь, что снова может похвастаться своими познаниями. - ‘Она приехала в Новый Орлеан несколько месяцев назад и наделала много шума. Она двоюродная сестра французского короля Луи Наполеона и принца Ахилла Мюрата, который когда-то жил в этом городе.’

Мунго не знал и не заботился о том, что члены французской королевской семьи когда-либо жили в Новом Орлеане. Он очень сомневался, что женщина в карете была их родственницей. Конечно, она никогда не упоминала об этом в те долгие ночи, когда Мунго лежал с ней обнаженным в ее каюте. Но ведь она была Изабель Кардосо да Крус, а не Соланж де Ноай – и уж точно не маркиза. Возможно, многое изменилось.

На аукционе цена девушки уже перевалила за девятьсот долларов.

- Маркиза замужем?’

‘Она самая завидная дама в Новом Орлеане, - сказал Франсуа. - Конечно, ходят слухи . . . но я думаю, что они говорят больше о надеждах ее поклонников, чем об их ожиданиях. Она держит свои милости при себе.’

‘Она тоже одна из ваших клиенток?’

- Увы, нет.’

По тону ответа де Вилльерса Мунго догадался, что его надежды были обмануты не только в деловых вопросах.

- Продано!’

Аукционист опустил молоток. Торги закончились; Мунго увидел, как рабыню ведут к Изабелле.

‘Она всегда получает то, что хочет, - сказал Франсуа с оттенком зависти.

- Я в этом не сомневаюсь.’

Мунго не сводил глаз с Изабеллы, хотя если она и заметила его, то не подала виду. Он пожал Франсуа руку.

‘У меня есть кое-какие дела. Но мы должны скоро встретиться снова. Вы так много рассказали мне о любовнице Честера, что я чувствую, что должен с ней познакомиться.’

‘Это легко устроить, - сказал Франсуа. - ‘Она будет на балу у Туссена в бальном зале Коке в эту субботу.’

‘Что это такое?’

‘Маскарад. Но под масками ... - Он подмигнул. - Я обещаю, что ты никогда не видел ничего подобного.’

‘Я и раньше бывал на балах.’

‘Но не так, как сейчас. Франсуа облизнул губы. - Это место, где белые мужчины собираются, чтобы потанцевать с цветными женщинами. Вас это шокирует?’

‘Не очень.’

Франсуа выглядел удивленным. - ‘Вы не думаете, что это нарушает естественный порядок рас?’

- Нет никакого естественного порядка. Только правила, которые одна раса изобретает, чтобы заставить другую служить ей.’

Франсуа вытаращил глаза. Его рот открылся, как будто он хотел что-то сказать, но мысль не могла выразить себя. - Ваше мнение заставило бы покраснеть даже циника.’

‘Я не обманываю себя масками, которые носят люди.’

И снова у Франсуа не нашлось слов.

‘В любом случае, - пробормотал он наконец, - там будет негритянка Честера Камилла.’

‘Я ни за что на свете не пропущу его, - заверил его Мунго.

Он быстро ушел. Многие женщины, находившиеся в комнате, провожали его долгими взглядами. Он вышел на улицу Сент-Луис как раз вовремя, чтобы увидеть отъезжающий элегантный экипаж. Он был сделан в форме саней, с ярко-синим навесом, позолоченной отделкой и шасси, таким же белым, как боковины на колесах. Лошади тоже были белые - судя по виду, испанские андалузцы. Изабелла сидела на заднем сиденье, рядом с ней стояла купленная ею рабыня.

На оживленных улицах экипаж не мог двигаться быстро. Мунго легко мог пройти по ней пешком, вверх по улице, а затем на восток по булыжной мостовой Рю-Рояль. Толпа здесь поредела – он боялся, что потеряет экипаж, – но почти сразу же он свернул через арку во двор красивого особняка.

Мунго осмотрел дом. Построенный из известкового кирпича, он возвышался на три этажа над улицей, его широкие чугунные галереи были окаймлены декоративными перилами. Ставни на окнах первого этажа были закрыты, но те, что были на верхних этажах, были широко распахнуты, чтобы впустить ветер. Он представил себе Изабеллу, стоящую у самых высоких перил и наблюдающую за закатом солнца над городом.

Он ничего не выигрывал, видя ее снова – и у него было много причин избегать ее. Она была единственным человеком, кроме Типпу, кто знал его настоящее имя и кто мог разоблачить его за то, кем он был на самом деле. Он не мог допустить, чтобы Честер Марион узнал, что он прибыл в Новый Орлеан, прежде чем будет готов открыться. Кроме того, напомнил он себе – и тут же разозлился, что ему нужно было об этом напомнить, – он должен сосредоточить всю свою энергию на Камилле. Разумнее всего было бы держаться подальше от Изабеллы.

Но ее вид пробудил в нем желание, которое он не мог объяснить, то же самое необъяснимое желание, которое он испытывал на борту "Черного Ястреба".

Он подошел к входной двери Изабель и позвонил.

- Томас Синклер, к маркизе де Ноай, - представился он швейцару.

- У вас есть визитка?’

Мунго еще не успел их напечатать. Он достал из кармана клочок бумаги - купчую из Гаваны - и нацарапал на ней несколько строк.

- Передай ей эту записку.’

Дверь закрылась. Мунго ждал. Через несколько мгновений дверь снова открылась, и швейцар отступил в сторону, пропуская Мунго внутрь.

‘Мунго Сент-Джон, - произнес знакомый голос - холодный, снисходительный, но искрящийся весельем, как радужная облицовка перламутра. - Или это Томас Синклер? - Она говорила по-французски, как всегда. - Признаюсь, у меня ужасная память на имена.’

Изабель стояла на верхней площадке парадной лестницы, ее силуэт вырисовывался на фоне ярко освещенного окна. На ней было прозрачное платье, и солнце просвечивало сквозь него так, что казалось, будто она светится. Это делало ткань почти прозрачной, открывая каждый изгиб ее тела под ней.

‘Мадемуазель да Круз, - сказал Мунго. - ‘Или это Маркиза де Ноай? Это было так давно, что я уверен, многое должно было измениться.’

- Она махнула рукой. - Имена и титулы так непостоянны. Мы надеваем и снимаем их, как одежду. Итак, я Соланж, и я была бы признательна, если бы вы использовали это имя. Но кое-что не изменилось.’

Спускаясь по лестнице, она попала в фокус. Ее платье обрело материальность, лицо больше не было затенено. Она выросла за те годы, что он не видел ее в последний раз. Ее лицо приобрело силу, которая сделала ее еще более красивой; глаза, которые смотрели на мир с девичьим весельем, теперь смотрели на него с полным знанием ее силы.

Она держала в руках записку, которую прислал Мунго. На ней он написал те же самые строки, что она дала ему в тот день, когда поднялась на борт "Черного Ястреба".

"Вы спросили, приносит ли любовь счастье / это ее обещание, хотя бы на один день".

Она бросила записку на консольный столик.

‘Вы не забыли, как произвести впечатление.’

‘Я не был уверен, что вы меня примете, - сказал Мунго. - После того, как мы расстались.- Он вспомнил пляж – кровь Афонсо пятнала песок, а лодка "Черного Ястреба" плыла по волнам прибоя. ‘Мне очень жаль твоего брата.’

Она подняла брови. - Неужели?’

‘Нет. - Не было никакого смысла лгать ей. Из всех людей, которых он когда-либо встречал, она была единственной, кто заставлял его чувствовать, что она видит его насквозь. - Он был дураком, вызвав меня на дуэль. Он получил по заслугам.’

- Согласна. Самое большое одолжение, которое ты когда-либо сделал мне, - это избавил меня от моего брата.- Она рассмеялась, увидев выражение его лица. - Я тебя шокирую?’

- Ничто из того, что ты делаешь, не может меня шокировать.’

‘Он был грубияном. Он уже пытался изнасиловать меня однажды и, несомненно, попытался бы снова. Даже мой отец не оплакивал его.’

Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, как пара волков, оценивающих друг друга. Впервые Мунго пришло в голову, что она могла бы сама рассказать Афонсо об их ночных встречах или помочь ему обнаружить их, просто чтобы Мунго мог убрать препятствие с ее пути.

После всего, что он сделал, он едва ли мог судить ее.

‘Как вы попали в Новый Орлеан?- спросил он.

- Вскоре после того, как мы прибыли на Остров Принца, мой отец умер от лихорадки. После смерти брата все наследство перешло ко мне. Я не могла оставаться в этом месте больше ни дня – но и возвращаться в Европу тоже не хотела. Скучный брак с каким-то туповатым титулованным шутом - вот и все, что меня там ожидало. И вот я приехала в Америку.’

- Почему сюда?’

- Ты же знаешь, я нахожу американских мужчин неотразимыми. И я думала, что новый мир станет местом, где женщина сможет заново изобрести себя.’

‘Так вот как вы стали маркизой Соланж де Ноай? Говорят, Вы родственница Луи Наполеона.’

- Она пожала плечами. - Люди верят в то, во что хотят верить. В новом городе полезно, чтобы о этом говорили. Это открывает двери.’

‘Вы не замужем?’

‘Я жду подходящего человека.’

- Мужчину, в которого ты влюблена? - Поддразнил ее Мунго.

Она нетерпеливо прищелкнула языком. - Человека, который по крайней мере так же богат, как и я, и слишком глуп, чтобы помешать мне делать то, что я хочу. Или слишком умен, чтобы попытаться. Я не собираюсь провести остаток жизни в позолоченной клетке, в которую меня пытался посадить Афонсо.’

- Мне жаль человека, которого вы сделаете своим мужем, - сказал Мунго.

- Ты?’

В доме было тихо, все слуги исчезли. Мунго и Соланж – именно так он должен был думать о ней – стояли лицом к лицу в мраморном коридоре. Единственное, что двигалось, были пылинки, пойманные в воздухе.

Соланж шагнула к нему и обняла за талию. Он чувствовал жар ее тела, горячего, как раскаленный уголь.

- Зачем ты пришел ко мне домой?’

‘Я хотел тебя видеть.’

- Неужели? - Она положила руку ему на грудь, чувствуя под рубашкой выпуклость медальона. - Ты уже оставил попытки отомстить за свою потерянную любовь?’

Она наклонилась вперед и поцеловала его, просовывая язык ему в рот. Ее грудь прижалась к его груди, а рука потянулась к пуговице его брюк. Запах ее духов ошеломил Мунго.

Он отстранился. - Камилла жива, - выпалил он.

Соланж отшатнулась, словно обожглась. Ее миндалевидные глаза горели, как у кошки.

- Ты сказал мне, что она умерла.’

‘Именно в это я и верил. Теперь я знаю, что это не так. Она здесь, в Новом Орлеане.’

Щеки Соланж пылали, а у основания шеи виднелось красное пятно. Мунго впервые видел ее в гневе. Она отошла в сторону и потянула за маленький шнурок звонка, свисавший с потолка. Словно прочитав ее мысли, тут же появился раб с подносом, на котором стояли два бокала вина. Соланж взяла один и осушила ее одним глотком. Алкоголь, казалось, успокоил ее.

‘Я счастлива за тебя.’

‘Она рабыня человека, который убил моего отца.’

- Значит, ты собираешься его убить.- Она сказала это как факт, даже не вопрос.

Мунго мрачно усмехнулся. - ‘Это было бы слишком любезно. Я собираюсь уничтожить его. Я разобью каждый кирпич здания, на котором он построил свое состояние, пока он не останется голым на руинах своей жизни. Я хочу, чтобы он увидел свое отчаяние и понял, что я отнял у него все, что он любил, точно так же, как он отнял у меня. И тогда я убью его.’

Соланж кивнула. Выбившаяся прядь волос упала ей на лицо, сделав глаза непроницаемыми.

- Надеюсь, ты получишь то, что хочешь.’

***

Камилла не хотела идти на бал. Она устала, у нее болела голова, и она скучала по Исааку. Все, чего она хотела, - это вернуться в Баннерфилд и укачивать сына на коленях. Но приближался сбор хлопка, и Честер жаждал информации - цен, тарифов на доставку, складских сборов, новых чиновников, которых можно было подкупить, недвижимости, которая могла пойти на продажу. Она будет держать ухо востро, и, возможно, после этого Честер отпустит ее в Баннерфилд, чтобы она рассказала ему о том, что слышала.

Кроме того, там будет Франсуа, и он будет ожидать увидеть ее в новом наряде, который он ей прислал. Это было прекрасно, и она ненавидела его. Платье было сшито из переливающихся голубых и зеленых шелков, с глубоким вырезом на груди и расшито яркими перьями. Маска, которая сопровождала его, была сделана из двух перекрещенных павлиньих перьев, с отверстиями для глаз в центре завитков. Когда она посмотрела в зеркало, то не узнала себя.

Кучер Честера отвез ее в бальный зал. Не так давно она споткнулась бы на первой ступеньке кареты, пытаясь справиться с колышущимися юбками платья; теперь же она двигалась легко и грациозно. С тех пор как она приехала в Новый Орлеан, она многое узнала.

Внутри ярко горели люстры, и зал был наполнен дымом. Воздух дрожал от разговоров, смеха и звуков оркестра, играющего контраданс. Все гости были в масках - одни простые черно-белые, другие яркие, как райские птицы. Их фантастические маски скрывали под собой еще более необычную гамму различных оттенков кожи - бал Туссена был местом, где в течение нескольких часов черные и белые могли притворяться чем-то иным, чем они были на самом деле.

Сказочное платье Камиллы делало ее самой эффектной женщиной в комнате, но она не наслаждалась всеобщим вниманием. За этими масками она чувствовала, как мужчины смотрят на нее, раздевая взглядом. С таким оперением она чувствовала себя редкой птицей в комнате, полной кошек.

Она обошла комнату, пытаясь улыбнуться мужчинам, которые смотрели на нее. Несмотря на костюмы, она узнала нескольких деловых партнеров Честера - Джексона, президента Банка Нового Орлеана; Шоу, комиссионера; Левака, торговца хлопком. Она флиртовала с одним, танцевала с другим и жадно наклонялась вперед, чтобы послушать, что они скажут, открывая им прекрасный вид прямо на ее лиф с глубоким вырезом. Она уехала с полным знанием того, когда крупнейшие плантации будут поставлять свой хлопок на рынок и как будут меняться цены.

Она подошла к столику с пуншем, взяла полный стакан и осушила его. Это не помогло ее головной боли. Она хотела уйти, но еще не успела поговорить с Франсуа. Накануне он сказал ей, что у него есть новый клиент, с которым она должна встретиться, человек, которого он привез из Африки и который хочет иметь дело с Честером.

Она сделала еще глоток и только поднесла его к губам, как услышала, что толпа позади нее затихла. Она обернулась. Появился Франсуа, но не это заставило зал оцепенеть. Скорее, это был тот человек, который вошел вместе с ним.

Камилла вытаращила глаза. Действительно, весь зал остановился, чтобы посмотреть на него. Он был на полголовы выше любого из них, одетый в безупречно сшитое черное пальто, которое заставляло всех вокруг него казаться безвкусными. Но больше всего внимания привлекла его маска. Она была сделана в форме птицы с острым клювом - вороны или ворона, - но не черного цвета. Он казался сделанным из чистого золота, выкованного так, что свет от люстр рябил по его поверхности, как вода, как будто солнце внезапно вспыхнуло в танцевальном зале.

Золотая маска скрывала лицо мужчины, но его силуэт был таким знакомым, что у нее чуть не остановилось сердце. Он выглядел точь-в-точь как Мунго. Он был того же роста, с такими же широкими плечами и тонкой талией, даже с такой же уверенной осанкой и наклоном головы.

Конечно, это было невозможно.

Камилла должна была уйти. Сходство было слишком совершенным, вызывая воспоминания и невыносимые надежды, которые, как ей казалось, она похоронила навсегда. Внезапно ее тонкое платье сделалось свинцовым саваном, ребра корсета сдавили грудь, а маска давила на голову, как жернов. Она повернулась на каблуках и побежала в заднюю часть зала.

Дверь вывела ее на маленький балкон, выходящий во двор, где кучера и форейторы играли в карты и разговаривали. Она сорвала маску и вдохнула ночной воздух, жадно втягивая его в легкие, пытаясь ослабить давление на грудь.

‘Тебе нехорошо?’

Это был голос Франсуа; она надеялась, что он ее не заметил. Она вцепилась в железные перила и посмотрела вниз, во двор.

‘Приношу свои извинения’ - сказала она, черпая силу глубоко внутри себя. - Я чуть не упала в обморок. Сейчас это пройдет.’

- Там очень душно, - посочувствовал Франсуа. - Я попрошу их открыть несколько окон.’

‘Это было бы очень любезно.’

Она хотела, чтобы он ушел, и он ушел, позвав слуг и бренди. Она услышала, как за ним закрылась дверь.

Но она была не одна. Там был кто-то еще, стоявший позади нее. Он не издал ни звука, но стоял так близко, что она чувствовала исходящий от него жар на своих обнаженных плечах. Она крепче вцепилась в перила. Сопротивляться было бессмысленно. Он должен быть белым - все мужчины на балу были белыми, - а быть черной женщиной наедине с белым мужчиной означало только одно.

Она чувствовала, как его взгляд пробегает по каждому дюйму ее тела. Хотя она была рождена в рабстве и поэтому никогда не должна была стоять на аукционе, именно так она представляла себе это чувство.

Он по-прежнему не прикасался к ней. Вместо этого - "Я сказал, что вернусь.’

Время остановилось. Мир изменился. Вся ее жизнь – все, во что она заставляла себя думать и верить в течение многих лет - рухнуло при звуке этих шести слов. Голос, который она жаждала услышать в течение стольких ужасных ночей и одиноких дней. Голос, который она никогда не ожидала услышать снова.

Но даже тогда она отказывалась верить собственным ушам. А что, если она ошибается? Что, если она ослышалась или неправильно его запомнила? Она не осмеливалась взглянуть. Если ее надежды снова будут разбиты, это убьет ее.

Пара крепких рук схватила ее за плечи. Он осторожно повернул ее, чтобы она смотрела на него, на скрытое лицо, нависшее над ней. Маска ворона скрывала его черты, но из-за нее она видела пару дымчато-желтых глаз с золотыми крапинками. Единственные глаза в мире, которые смотрели на нее так.

- Камилла, - выдохнул он.

‘Как... ?’

Она даже не знала, как закончить вопрос. Мунго не дал ей такой возможности. Он снял маску, наклонился и поцеловал ее в губы - сначала нежно, потом с нарастающей силой. Его губы были такими горячими, что она подумала, что он ее ошпарит.

Она отстранилась, испугавшись, что Франсуа вернется. Мунго напрягся. Он позволил ей отступить, но не отпустил ее руки.

‘Я думал, ты умерла, - сказал он. Он покачал головой, злясь на себя. - ‘Мне не следовало в это верить.’

- Честер оставил меня себе. Это было частью его триумфа над тобой.’

Ее голова была так полна удивления, что она едва могла думать. Но в тот момент, когда она произнесла имя Честера, нежное выражение на лице Мунго превратилось в нечто настолько дикое, что Камилла задрожала.

- Он боится тебя. - Она схватила Мунго за руки, словно боялась, что он растает в воздухе, как привидение. - ‘Он знает, что ты свободен – и уверен, что ты придешь отомстить. Он сделал себя самым могущественным человеком в штате, чтобы остановить тебя.’

Дверь позади них с грохотом распахнулась. Мунго и Камилла отпрянули друг от друга, когда Франсуа вышел на балкон. Его глаза метались между ними, рот, видимый из-под полумаски, скривился в кислой гримасе.

‘Я вижу, вы уже встретили мою маленькую подругу, мадемуазель Камиллу, - сказал он, - ‘Я надеялся вас познакомить.’

Он окинул взглядом маленький балкон, пытаясь понять, что происходит. Ночь стояла теплая, музыка гремела вовсю, танцоры наслаждались, но здесь, снаружи, атмосфера была словно заряжена молниями. И ему не нравилось, как Мунго смотрел на Камиллу.

Франсуа предложил ей руку. - ‘Может быть, вы хотите потанцевать?’

Прежде чем она успела ответить, Мунго сказал - "Она все еще слишком слаба". Через окно он увидел пару рабов, которые уносили чашу с пуншем на кухню, чтобы наполнить ее. - "Ей нужно еще выпить".

‘Не думаю, что это разумно, - возразил Франсуа. - Если она упадет в обморок, алкоголь ей не поможет.’

‘Пожалуйста." - Камилла коснулась его руки, жалея, что на ней нет маски. - ‘Я была бы вам очень признательна. А потом мы можем потанцевать.’

Франсуа поклонился, бросил последний предостерегающий взгляд на Мунго и вошел внутрь. Как только он ушел, Мунго так крепко обнял Камиллу, что чуть не задушил ее.

‘Я не могу дышать, - прошептала она.

Он не ослабил хватку.

- Пойдем со мной, - прошептал он. ‘У меня есть корабль в гавани, готовый к отплытию – к рассвету мы можем быть далеко в море. Мы можем поехать в Англию, Канаду, Африку или Индию - куда угодно. Ты будешь свободна.’

Видение, которое он предложил, было подобно сияющей двери, открывающейся в тюремных стенах, которые держали ее с самого рождения. Даже больше, чем она мечтала.

Но только не в том случае, если придется уехать без Исаака.

- У Честера есть люди по всему городу, - сказала она. - ‘Если они заподозрят, что я убегаю – или кто ты такой, – они убьют нас прежде, чем мы доберемся до твоего корабля.’

Все произошло так быстро, что Камилле показалось, будто прорвало плотину, словно поток воды сбил ее с ног и унес в будущее, которое она не могла контролировать.

‘Мы должны пойти куда-нибудь, где сможем поговорить наедине, - сказала она. - ‘Мне так много нужно тебе сказать.’

‘А где ты живешь?’

- Улица Сент-Луис.’

‘Я приду туда.’

‘Нет. - Ее глаза расширились от страха. - ‘Это дом Честера. Все слуги принадлежат ему. Он услышит об этом.’

- Тогда приходи ко мне. Я - на улице Бурбон.’

- Меня бы увидели. Честер - ревнивый хозяин. Он всегда следит за мной.’

- Что тогда?’

Она заметила нетерпение, вспыхнувшее в глазах Мунго. Его пальцы сжались в кулаки. Он изменился с тех пор, как она видела его в последний раз. Когда она держала его за руки, то чувствовала мускулы, которых никогда не было у Итонского школьника и Кембриджского студента. На его лице были шрамы, а морщины вокруг глаз говорили о пережитом, о чем она не могла догадаться.

В опасном мире рабства он всегда заставлял ее чувствовать . . . не совсем безопасно, но защищено. Теперь же он пугал ее.

- Отправляйся в собор завтра на рассвете, - сказала она ему. - Подожди в исповедальне - священники не пользуются ею так рано. Я приду к тебе.’

Мунго кивнул.

‘Теперь иди.- И все же он не повиновался; ей пришлось оторвать его пальцы от своих рук. Она надеялась, что на следующий день синяки не появятся. - Франсуа сейчас придет. Мы не можем дать ему больше повода для подозрений.’

Дверь снова открылась. Франсуа вышел, неся два новых стакана пунша. Это заняло больше времени, чем он ожидал, но он был рад видеть, что Мунго и Камилла стояли на почтительном расстоянии друг от друга. Он протянул один бокал Камилле, а другой оставил себе.

- Надеюсь, вам понравился полезный разговор?- сказал он, все еще недоумевая, что же произошло между ними.

- В самом деле, - сказал Мунго. - Я думаю, что у нас с Честером будет много дел, о которых нужно позаботиться.’

‘Отлично". - Франсуа предложил Камилле руку, и на этот раз она взяла ее. ‘А теперь пойдем и насладимся танцем, который ты мне обещала.’

На следующее утро, еще до того, как колокола пробили шесть часов, Камилла вошла в Собор Святого Людовика. Она окунула пальцы в чашу херувима, перекрестилась святой водой и села на одну из скамей. Она опустилась на колени, чтобы помолиться. Она не была католичкой по воспитанию - Сент-Джоны были пресвитерианами. Но Новый Орлеан был католическим городом, и собор был единственным местом за пределами городского дома, где она могла быть уверена, что она одна. Она полюбила ритуал католического поклонения - крестное знамение, коленопреклонение и стояние, евхаристический хлеб и вино. Фамильярность - это безопасность.

Она ждала на скамье, бормоча беззвучную молитву, пока не услышала скрип петель в одной из деревянных кабинок в боковом проходе. Ее пульс участился. Она знала, что священники заняты в ризнице, готовясь к утренней мессе. Исповедальни должны быть пусты. Больше никто их не побеспокоит, пока они будут вести краткую беседу.

Она снова перекрестилась, прошла в заднюю часть святилища и проскользнула в исповедальню.

Перегородка скользнула в сторону, и она почувствовала его присутствие. Сквозь экран она могла различить очертания его лица, желтый оттенок радужных оболочек и гортанный тенор его голоса. Когда он произнес ее имя, она сложила руки вместе, чтобы они не дрожали. От звука ее имени на его губах после столь долгого перерыва кровь прилила к ее голове.

‘Где ты пропадал? - спросила она. ‘Как ты сюда попал?’

В глазах Мунго, казалось, промелькнуло облачко. Все те ужасные вещи, которые он делал, он делал ради Камиллы. Но теперь, когда они стояли лицом к лицу, он не мог сказать ей об этом.

‘Длинная история. Слишком долго. Расскажи мне о себе.’

Она закрыла глаза и собралась с мыслями. Она рассказала ему все, начиная с того момента, как ее уволокли из обсерватории и заперли в табачной лавке; о поездке в Луизиану и Баннерфилд; о том, как она собирала хлопок на полях; и, наконец, о своей жизни в качестве любовницы Честера в Новом Орлеане.

Была только одна вещь, которую она пропустила.

Мунго молча впитывал каждое слово, за исключением шипения сквозь зубы каждый раз, когда она произносила имя Честера.

‘Ты не пыталась убежать?- сказал он, когда она закончила.

- Баннерфилд такой большой, что я бы никогда не выбралась с земли Честера. Даже из Нового Орлеана одна рабыня в Луизиане далеко не уедет. Ты видел, что они делают с беглецами?’

И я не могла оставить Исаака.

Это была единственная вещь, которую она опустила, правда, которую она не могла сказать. Раньше у нее никогда не было секретов от Мунго. Но она боялась того, что он сделает, если узнает о ее сыне. Она вспомнила свирепое выражение, появившееся на лице Мунго на балу, даже при упоминании имени Честера. Мог ли он принять ребенка, который был плотью и кровью Честера?

"Ты уже не тот мальчик, который бросил меня в конце того лета", - подумала она, глядя на его покрытое шрамами лицо. Она не знала его – не знала всего. Она не знала, на что он способен.

На данный момент Мунго принял ее объяснение, почему она не убежала.

‘Но теперь ты можешь пойти со мной, - сказал он.

Камилла вздрогнула. - Сейчас?’

‘Мое вчерашнее предложение остается в силе. Мой корабль готов. И на этот раз Франсуа не видит, как мы уходим.’

‘А как же Честер? - Она прошептала Это имя так тихо, что оно было похоже на дуновение ветра, как будто даже в этом священном месте дьявол мог услышать.

‘Я вернусь за ним позже.’

Мунго не спал всю ночь, думая об этом. Он провел годы, планируя свою месть, мечтая о падении Честера. Уйти от него сейчас - все равно что монаху отречься от своего Бога.

Но до встречи с Франсуа в Амбризе он никогда не думал о том, что Камилла может быть жива. Это все изменило.

‘Ты сказала, что он знает, что я его ищу. Пусть он гниет во дворце, который сам себе построил, каждый день с ужасом ожидая моего возвращения. Пусть вина и страх грызут его, пока он не превратится в оболочку человека. А потом - может быть - я вернусь, чтобы нанести смертельный удар.’

Камилла не знала, что сказать. Она запустила руку в подол платья, пока оно не превратилось в тугой узел.

‘Я не могу.’

- Но почему?’

‘Я не могу просто взять и уйти из своей жизни. Даже из этой жизни. Есть. . . кое-что из моих вещей.- Это прозвучало так слабо.

‘Я богат. Все, что тебе нужно, я тебе куплю.- Он прижал руку к деревянной решетке, разделявшей их. - ‘Пойдем со мной.’

Камилла не двинулась с места. Ее мозг лихорадочно работал, взвешивая правду и ложь, от которых зависела жизнь. Как она могла это объяснить? Как она могла не объяснить этого?

В соборе началась служба. Священник читал огромную Библию в кожаном переплете, стоявшую на кафедре с орлиной головой. Слова были написаны на латыни, и Камилла их не понимала. Они не успокоили бы ее, если бы она их поняла.

И связал Авраам сына своего Исаака, и положил его на жертвенник, и взял нож в руку Свою, чтобы принести в жертву дитя свое.

‘Я кое-что упустила из своего рассказа, - начала она. ‘У меня есть сын.’

С другой стороны решетки она услышала вздох, похожий на скрежет лезвия по точильному камню.

- Сын?’

- Родился два года назад.’

‘А кто был его отцом?’

‘Честер . . . Ярость, отразившаяся на лице Мунго, заставила ее запнуться, едва дыша. - Надсмотрщик Честера. Вы помните человека из Уиндемира - Грэнвилла? Он. . .- Она на мгновение замолчала. - Честер позволил ему взять меня. Много раз. Ребенок родился через девять месяцев.’

По другую сторону решетки Мунго снова скрылся в тени. Она не видела его лица, только две блестящие точки его глаз.

Поверил ли он ей?

‘А где же ребенок?- Спросил Мунго.

- Честер держит его в Баннерфилде.’

‘Вот почему ты не можешь сбежать?’

-Она кивнула. Она уже чувствовала, как ложь об отцовстве Исаака разъедает ее душу, словно кислота.

‘И ты его любишь?’

- Я знаю, что он - дитя насилия. Но он вырос в моем чреве,и моя кровь течет в нем. Я не могла оставить его, как не могла оставить тебя.’

Пальцы Мунго просунулись в отверстия решетки. Он резко дернул рукой, и они крепко обхватили планки и сорвали их, оставив в перегородке щербатую дыру. Камилла огляделась, испугавшись, что кто-нибудь мог услышать. Рука Мунго просунулась в дыру и схватила ее за подбородок, заставляя посмотреть на него.

‘Возможно, это твой единственный шанс.’

- Ты делаешь мне больно.’

Пальцы Мунго сжали ее так крепко, что она испугалась, как бы он не сломал ей челюсть. Он расстегнул рубашку и вытащил серебряный медальон. Он открыл его. В тусклом свете она увидела свой портрет, который он сделал тем летом, перед тем как уехать в Кембридж.

"Я так молодо выгляжу", - подумала она. До Честера, до Баннерфилда, до родов и материнства. Неужели я тот же самый человек?

‘Я носил его в самых темных местах на земле, - сказал он. - ‘Я не брошу тебя сейчас.’

‘И я перенесла то, чего мужчина никогда не может знать, - ответила она.. Она увидела, что ее слова попали в цель. - ‘У меня больше причин бежать, чем ты можешь себе представить. Но я не оставлю единственную хорошую вещь, которую Бог дал мне от этого кошмара.’

Наступила пауза, нарушаемая лишь отдаленными звуками хора, поющего псалом.

‘Ты можешь привести мальчика сюда?’

Глаза Мунго все еще горели невыразимой угрозой, но в глубине души он уже начал думать о практических вещах.

Хорошо, подумала Камилла. Лучше так, чем больше вопросов, больше лжи.

- Честер наверняка что-то заподозрит. Он никогда не позволит Исааку покинуть Баннерфилд.- Она быстро соображала. - ‘У тебя есть речное судно?’

‘Я могу его достать.’

- В Баннерфилде есть пристань, где хлопок грузят на пароход Честера. Приходи в это место в полночь через четыре дня. Если это безопасно, если я смогу вытащить Исаака, я покажу зеленый свет, и ты сможешь причалить.’

- А если не сможешь?’

‘Я не буду показывать свет.’

‘А если это случится? Что же мне тогда делать? Уплыть и оставить тебя на милость Честера?’

Она протянула руку через перегородку и сжала его ладонь своей. Что подумают священники, когда увидят дыру, которую он проделал?

- Мы найдем способ.’

Когда в то утро Франсуа пришел в свой кабинет, он обнаружил, что его ждет Мунго.

- Вам понравился бал?- Спросил Франсуа. ‘Я не видел, как вы уходили.’

- Я ушел рано. Я был сыт по горло.’

- Мне показалось, что вам понравился ваш разговор с мисс Камиллой. Я должен предупредить вас, - продолжал Франсуа, - что Честер Марион - ревнивый хозяин. Вы должны действовать осторожно.’

Мунго кивнул и сменил тему разговора. - ‘Я хочу дать вам немного денег.’

Франсуа забыл о Камилле. Его лицо просияло. - Сколько же?’

- Достаточно, чтобы купить пароход. Вы можете это устроить?’

На лице Франсуа появилось страдальческое выражение. - ‘Конечно. Но я должен сказать вам, что пароходы - это не столь выгодное предложение . . . ах. . . другие корабли, которыми вы командовали. Вы будете зарабатывать копейки на доллар - если он не утонет. Судно обесценивается очень быстро - потом идут расходы на страховку, топливо, экипаж ...’

С таким же успехом он мог говорить сам с собой. По выражению глаз Мунго он понял, что тот настроен решительно. И Франсуа не забыл, что, когда он дал Камилле тот же совет, она просто занялась своими делами в другом месте. По крайней мере, если он будет посредником в продаже, то сможет рассчитывать на комиссионные.

‘Я найду именно тот корабль, который тебе нужен.’

Мунго никогда раньше не бывал на пароходе. Он видел, как они пыхтели в гаванях Норфолка и Балтимора, спускаясь по Чесапику, а в Новом Орлеане они всегда были на реке. По сравнению с изяществом таких кораблей, как "Ворон" и "Черный ястреб", они казались приземистыми и неуклюжими. И все же он не мог отрицать, что хитросплетение их механизмов заинтриговало его. Однажды, в Норфолке, он стоял на причале, глядя вниз на котел, наблюдая, как огромные рычаги приходят в движение, когда давление растет. Он был поражен необузданной силой, которая могла быть порождена только деревом, огнем и водой.

Теперь он стоял на палубе "Нелли Мэй", длиной в сто футов, с четырьмя котлами, установленными на главной палубе и приводящими в действие большое колесо на корме. Рядом с его носом поднимались две трубы, похожие на рудиментарные мачты.

- Ублюдочная штуковина, - пробормотал себе под нос Мунго.

Стоя на ее палубе, он не испытывал ни малейшего трепета, который вызывал у него "Ворон". И все же в его голосе слышалось сдержанное восхищение.

‘Она не слишком много тянет?- спросил он капитана.

- Восемь футов, заряжено для охраны. Не больше двух футов, когда она пуста.’

- Скорость?’

‘Это самая быстрая лодка на реке. При попутном ветре она может сделать двадцать узлов.’

Мунго провел рукой по котлу. Железо было холодным на ощупь, но он представил себе, как оно пульсирует под полным паром, а металл раскаляется докрасна.

Типпу подошел к носу и уставился на маленькую шестифунтовую пушку, установленную там.

- Это работает?- спросил он.

- Мы используем ее для салютов, сигналов и тому подобного.’

‘Но если понадобится, она возьмет ядра?- Подсказал Мунго.

Капитан выглядел удивленным. - ‘А зачем?’

- Пираты, - сказал Типпу.

- На Миссисипи нет пиратов, - сказал Франсуа.

- Она прекрасно подойдет для моих целей. - Мунго повернулся к капитану. ‘Сколько ты хочешь за нее?’

Капитан жевал свой комок табака. - Тридцать тысяч долларов.’

‘Это так много, что вы должны обвинить его в воровстве, - возразил Франсуа. - ‘Вы могли бы построить на это совершенно новый пароход и нанять команду»..’

- Тридцать тысяч долларов - это хорошо, - сказал Мунго. - ‘И я был бы вам очень признателен, если бы вы заполнили бункеры углем. Я слышал, что он горит сильнее, чем дерево.’

Типпу протянул ему перо и чернила. Балансируя на тумбе, Мунго выписал чек.

- Вы можете обналичить его с моего счет в банке Нового Орлеана.- Тонкая улыбка. - Они всегда рады услужить.’

‘А экипаж?’

Мунго указал на остальных людей, которых привел с собой. Там были Типпу и Вирджил Хендерсон, а также Виси и несколько его воинов. Пуну прижились на борту "Ворона" и не жаловались, когда Мунго объяснил, что возвращение на родину будет отложено.

‘У меня своя команда.’

Капитан недоверчиво уставился на них. - ‘Ты думаешь, что сможешь управлять этим судном с ниггерами?’

‘Прошу вас не говорить так о моей команде, - сказал Мунго. - Они свободные люди и равны любому моряку в Новом Орлеане.’

Капитан, казалось, собирался возразить еще что-то, но что-то в глазах Мунго заставило его передумать.

‘Пусть будет по-твоему, - пробормотал он.

***

Переступив порог Баннерфилда, Камилла стала совсем другим человеком. В Новом Орлеане она могла жить с иллюзией свободы. В Бэннерфилде этого уже не было. Что бы Честер ни позволял ей скрываться из виду, в его доме она могла быть только одна. Она сняла свою красивую городскую одежду и надела простое белое платье домашней рабыни. Она распустила волосы и спрятала их под простой чепец. Она поужинала вместе с другими слугами на кухне, едва притронувшись к еде. Наверху, в столовой, Честер и Исаак будут ужинать на тонком фарфоре и с серебряными столовыми приборами.

По крайней мере, она была там. Она думала, что будет трудно найти предлог, чтобы убедить Честера позволить ей приехать в Баннерфилд. Но шанс, на этот раз, улыбнулся ей. Честер вызвал ее сам, без всяких объяснений, на следующее утро после того, как она увидела Мунго. Целый день, чтобы подготовить себя, а потом два дня вверх по реке, привезли ее в Баннерфилд в тот день, который она установила. Часть ее беспокоилась, что это не было совпадением, что кто-то видел их вместе, но даже этот страх не мог полностью подавить надежды, которые она позволяла себе чувствовать. Она заберет Исаака, присоединится к Мунго и навсегда покинет эту жизнь.

Честер не позволил ей сразу увидеть Исаака. Вместо этого он отправил ее в маленькую комнатку на чердаке. Пребывание там, в ловушке этого тесного пространства, разрушило ее надежды. Это могла быть ее первая ночь в Баннерфилде – или даже еще раньше, в табачной лавке в Уиндемире. Она была совершенно беспомощна.

Она не знала, сколько времени прождала, когда услышала шаги на лестнице. Совсем как в старые времена, только теперь тяжелее. Ее мышцы напряглись. Ручка повернулась, и дверь открылась. Честер наблюдал за ней с порога.

Даже за несколько месяцев, прошедших с тех пор, как она видела его в последний раз, он стал еще страшнее на вид. Его волосы поредели до такой степени, что он не мог это скрыть. Вместо этого, смирившись с неизбежным, он обрил голову наголо. Он стал еще толще, его живот обвис на талии, а руки стали толстыми, как коровьи ляжки. Другой мужчина, возможно, выглядел бы жалко, но Честер нес этот груз с естественной силой. Он больше не был слабым адвокатом, которого другие не замечали; огромная масса его тела казалась эманацией силы, которая росла в нем. Или, возможно, сила всегда была здесь, но никто этого не замечал.

Невозможно было ошибиться, чего он хочет. На нем был только шелковый халат, под которым ничего не было. Его живот раздвинул складки халата.

‘Какие новости из Нового Орлеана?- спросил он, как будто они сидели в салоне и пили чай.

Так вот зачем он ее вызвал? Камилла была так удивлена, что с трудом ответила на его вопрос.

- В Манчестере, в Англии, строятся новые заводы. Они подняли цены на хлопок, и в настоящее время в Новом Орлеане нет предложения, чтобы удовлетворить спрос. Чем скорее вы сможете вывести свой урожай на рынок, тем больше вы получите от него прибыли.’

Честер задумчиво кивнул. - ‘Хорошо. Раздевайся сама.’

Камилла расшнуровала платье и сняла его. Она скинула нижнюю юбку и легла на кровать.

Подумай об Исааке, сказала она себе.

‘Есть еще кое-что, - сказал Честер. - Мунго Сент-Джон.’

Камилла замерла. Ей хотелось перевернуться на другой бок и зарыться лицом в одеяло, чтобы эмоции не выдали ее, но она не могла. Серые глаза Честера были тверды, как стекло, когда он смотрел на нее сверху вниз. Все его тело, казалось, пульсировало от желания, которое не имело ничего общего с телом Камиллы.

‘Вы нашли его? - Спросила Камилла.

- Нет, - ответил Честер. - Пока нет, - добавил он. - ‘Но в Новом Орлеане недавно появился человек, который называет себя Синклером. Гранвилл видел его на Рю-Рояль - он уверен, что это был Сент-Джон.’

Он сделал шаг в ее сторону. Его тело было влажным от пота, так что он походил на огромную скользящую улитку. - ‘Ты видела этого человека - Синклера?’

Что она могла сказать?

‘Он был на балу у Туссена.’

- И что же?’

Она попыталась вспомнить всех людей, которые там были. Кто-нибудь видел их вместе? Франсуа, конечно. Если Честер заговорит с ним, он быстро выяснит, сколько времени Камилла провела на балконе с Мунго. Или, возможно, он уже знал и играл с ней, проверяя ее преданность.

Она должна была что-то сказать. Она вспомнила предложение, которое он сделал ей раньше - твоя свобода и твой сын в обмен на Мунго Сент-Джона. Если она признается, что видела его, выполнит ли Честер эту сделку?

Но, глядя на него снизу вверх, она не думала, что он знает правду. Последние полтора года он провел в страхе перед Мунго. Если бы он был уверен, что Мунго вернулся, то не смог бы этого скрыть.

‘Это мог быть Мунго, - сказала она с сомнением, словно пытаясь вспомнить.

‘Мог быть?’

‘Он был в маске – я не видела его лица - и прошло много лет с тех пор, как я видела его в последний раз. Но ... он был подходящего роста.’

‘Ты с ним разговаривала?’

‘Нет.’

‘Он тебя видел?’

‘Я так не думаю. Я провела большую часть вечера, танцуя с твоими друзьями. И я тоже была в маске.’

Честер поплотнее запахнул халат. Он сел на край кровати, глубоко задумавшись.

- Завтра ты должна вернуться в Новый Орлеан и разузнать все, что сможешь, об этом мистере Синклере. Если это Мунго Сент-Джон, он придет к тебе.’

‘Он, наверное, даже не помнит меня, - сказала Камилла.

Честер рассмеялся холодным смехом, который наполнил ее сердце ужасом.

‘Я в этом не сомневаюсь.’

Когда он закончил, она оделась и подождала, пока часы в холле пробьют половину двенадцатого. Ей не нужно было собирать вещи – она ничего не хотела брать из этой жизни. Дорогие наряды и драгоценности, которые купил ей Честер, были всего лишь цепями из тафты, хлопка и золота. Ей это было ни к чему.

Она зажгла лампу и закрыла ставень, так что в комнату проникал лишь крохотный лучик света. Она нашла зеленую шаль, которую специально привезла из Нового Орлеана, и обернула ее вокруг головы, как тюрбан. Затем она тихонько вышла из комнаты.

Спальня Исаака находилась рядом с комнатой Честера, разделенная смежной дверью. В тусклом свете лампы Камилла увидела, что дверь открыта. Она могла слышать громкий храп Честера, доносящийся через нее. Как можно тише она подкралась к кровати Исаака. Она коснулась его лица, нежно погладила по щеке, чтобы разбудить. Его глаза сонно открылись.

- Милла? - Он все еще не выучил ее имя; часть ее надеялась, что он никогда этого не сделает.

- Ш-ш-ш’ - прошипела она. ‘Пойдем со мной.’

- Но почему?’

- Уехать куда-нибудь.’

- Я хочу спать.’

Его голос был слишком громким. Через открытую дверь она услышала, как шевельнулся Честер.

- Это сюрприз, - прошептала она. Исаак любил сюрпризы.

- Что за сюрприз?’

- Мы собираемся посмотреть лодку.’

Это его убедило. Он встал с кровати. Одеваться было некогда - она взяла его в ночной рубашке, босиком. Дверь скрипнула, когда она закрыла ее, но она не осмелилась ждать, чтобы убедиться, что ее услышали. Теперь она была предана делу.

Ночь была теплая. Когда они торопливо шли по дороге, которая вела между полями, она чувствовала запах хлопкового масла от семян, которые были сломаны во время сбора урожая - земляной и слегка кислый, как плесень. Это сразу же вернуло ее к тем непосильным дням, когда она собирала хлопок, а ее беременный живот раздувался. Она крепче сжала руку Исаака.

‘А где папа?- спросил он.

- Твой папа придет позже.’

- Папа любит сюрпризы, - радостно сказал он.

Он шел слишком медленно. Камилла подхватила его и понесла на руках. Он был тяжелым мальчиком, и комфорт жизни в Новом Орлеане лишил ее некоторых сил, которые она имела во время своего пребывания на хлопковых полях. Но она не замедлила шаг. Она была уже почти на вершине холма, а за ним - река.

На дальнем берегу Миссисипи в тени деревьев, растущих вдоль берега, притаился катер "Ворона". Мунго сидел на корме, направив подзорную трубу на противоположный причал. Он наблюдал уже больше часа, совершенно неподвижно, как охотник в своем укрытии, ожидающий появления дичи.

В тот день они поднялись вверх по реке на "Нелли Мэй" - еще один пароход на оживленном водном пути. Когда они проезжали мимо Баннерфилда, Мунго изучал доки и склады, построенные вдоль них. Огромный пароход был пришвартован у пристани, и на нем толпились рабочие, нагружавшие его тюками хлопка. Мунго попытался подсчитать, сколько может вместить пароход, сколько стоит груз, который она везет. Это, должно быть, целое состояние.

Они проехали мимо Баннерфилда, не останавливаясь. Типпу и его команда потратили целый день - и два бункера угля, - курсируя по гавани Нового Орлеана, учась топить котел и глушить двигатели, управляться с пароходом и большим кормовым колесом. Виси, привыкший плавать по коварным рекам своей страны, был прирожденным лоцманом, осматривая воды впереди, чтобы предупредить их о песчаных отмелях и опасностях для навигации. Типпу, раздевшись до пояса, наблюдал за котлами, а Вирджил Хендерсон стоял у руля. За три дня они превратились в более чем компетентную команду.

Ближе к закату они развернулись и спустили на воду катер "Ворона", который привезли с собой. Мунго, Типпу и дюжина их людей направили катер вниз по течению к месту напротив пристани Баннерфилда, а "Нелли Мэй" пришвартовалась чуть ниже по течению, за поворотом плантации. Катер спрятался в бухте, где над ним нависали ветви деревьев и длинные бороды испанского мха. Мунго занял позицию с подзорной трубой, хотя было только девять часов и он мог не ждать Камиллу еще несколько часов. Типпу обслуживал маленькую поворотную пушку, которую они установили на носу, и зарядил ее небольшим количеством пороха и дроби.

Потом они стали ждать.

Типпу указал на пароход, пришвартованный в Бэннерфилде, громадное чудовище, которое затмевало "Нелли Мэй".

‘А что он несет?’

- Хлопок, - сказал Мунго.

- Ценный?’

Мунго произвел в уме кое-какие подсчеты.

‘На этом судне, наверное, лежит около четверти миллиона долларов. Еще больше на складах.’

Типпу сплюнул за борт. ‘Вот почему они могут позволить себе рабов.’

- Ммм . . .’

Мунго уставился в темноту. Он не сказал Камилле, как получил свое новое состояние. А может, и никогда не скажет. Но он знал, что теперь ему придется искать другой способ жить. Возможно, он сможет вернуться к своей первоначальной попытке - торговле слоновой костью с Африкой и Индией. Он представил себе, как они с Камиллой живут на борту "Ворона", позволяя ветру, течению и шансу на прибыль управлять ими.

Типпу ворвался в его мысли.

- Много охранников.’

Мунго кивнул. Он видел их, патрулирующих палубы барж и места вокруг складов. Он насчитал их больше трех дюжин, но они не казались особенно бдительными. Они явно не ожидали никакой опасности.

Он прикоснулся к винтовке Холла, которая лежала рядом с ним, прислоненная к планширу. Они были у всех его людей. Они провожали команду Фэрчайлда из моряков Королевского флота - разношерстная милиция Честера не должна была представлять проблемы.

‘Что это такое?’

Река была почти в полмили шириной. Свет был не больше булавочного укола в темноте, как далекая звезда, но Мунго видел его. Он изучал его в подзорную трубу. Даже сквозь стекло пламя едва заметно мерцало, но он разглядел две фигуры, стоявшие рядом с ним на гребне холма на фоне звездного неба.

- На весла, - крикнул он.

Они не могли рисковать, приближаясь к Баннерфилду на "Нелли Мэй". Огонь в котле и шум двигателей предупредят охранников еще до того, как они отправятся в путь. Вместо этого они молча садились на весельную лодку, а потом встречались с пароходом.

Течение было сильным, толкая их на два фута вниз по течению на каждый фут, который они пересекали. Мужчины гребли изо всех сил, а Мунго сидел у румпеля, пытаясь удержать курс. Он посмотрел вперед. Камилла сказала, что даст зеленый свет, если посадка будет безопасной. Как бы он ни щурился, свет, который он видел, определенно был всего лишь желтым пламенем. Но переправа через реку займет так много времени, что он должен быть на месте, когда она это покажет.

Он смотрел на свет до боли в глазах, желая, чтобы тот стал зеленым.

Камилла стояла на вершине насыпи, откуда открывался вид на реку. Луны не было. Внизу она слышала, как стремится и бурлит вода в реке, огромной и неудержимой, как сама судьба.

Она крепче сжала руку Исаака. Она знала силу реки. Она видела, как она брала целые деревья и кружила их, как травинки. Однажды, во время наводнения, она видела, как мимо проплыла деревянная хижина, а ее обитатели сидели на крыше, словно не могли поверить в то, что с ними случилось. Если Исаак поскользнется здесь, его унесет и он утонет.

Но будет ли он в большей безопасности, если сядет в лодку Мунго? Она солгала Мунго насчет Честера, но Исаак знал, кто его отец. Рано или поздно он обязательно раскроет ее. Что тогда скажет Мунго? Спасет ли его любовь к Камилле ее сына?

Было уже слишком поздно сомневаться. Она уже приняла решение. Она отпустила руку Исаака и сняла с головы зеленую шаль. У фонаря было маленькое рыльце, как у чайника, так что его свет был виден только под узким углом. Все, что ей нужно было сделать, это позволить шали свисать спереди, и свет будет зеленым.

Она еще раз огляделась вокруг. На пристани и на лодках стояла охрана, но она находилась в двухстах ярдах вверх по реке от них. Они не могли видеть ее в темноте.

‘А когда "с-сюрприз"?- сказал Исаак. - Он зевнул. ‘Я хочу спать.’

- Сейчас, - пообещала Камилла.

Что-то ударило ее в поясницу так сильно, что она едва не потеряла равновесие. Она могла бы скатиться вниз по берегу реки, но в тот же миг чья-то рука схватила ее за волосы и потянула назад. Она почувствовала, как сталь уперлась в основание ее позвоночника.

- Странное время для прогулки с сыном’ - проскрежетал Честер.

- Очень странное, - добавил Голос Гранвилла. - Особенно для рабыни.’

- Папа! - Исаак обхватил руками ноги отца. Потом он поднял глаза. - ‘Почему ты держишь пистолет?’

- Ночью выходить на улицу опасно. Честер опустился на колени. - Зачем вы пришли сюда?’

- Милла сказала, что это был сюрприз.’

- Она? - Честер поднял глаза на Камиллу, не сводя с нее пистолета. - Сегодня вечером я сказал тебе, что Мунго Сент-Джон может быть в Луизиане, а теперь, в ту же самую ночь, я нахожу тебя на берегу реки с сигнальным фонарем и моим сыном. И что я должен думать? - Он посмотрел на реку, принюхиваясь. - ‘Он здесь?’

Камилла не решилась ответить. Ее колебания только усилили подозрения Честера. Она почувствовала, как он напрягся, и на секунду ей показалось, что он сейчас же выстрелит в нее. Вместо этого он взял себя в руки и задумчиво отступил назад.

- Подумай хорошенько, - сказал он. - ‘Ты спросила, что я буду делать, если ты привезешь мне Мунго Сент-Джона. Я готов выполнить свое обещание. Свобода.- Он позволил слову повиснуть в темноте. - Возможность быть с Исааком каждый день. - Он взъерошил мальчику волосы. - ‘Тебе бы это понравилось?’

- Мне нравится Мила, - сказал Исаак.

‘Что это должно быть?’

Камилла не знала, что сказать. Ее сердце разрывалось на части, разрываясь между Мунго и Исааком. Река текла у ее ног, и у нее было чувство, что любой выбор, который она сделает, будет иметь ужасные последствия.

Если бы она выбирала только для себя, это было бы легко. Но она также выбирала Исаака. Несмотря на все ужасы, которые Честер творил с ней, она не могла отрицать, что он был любящим отцом. Будет ли Мунго так же добр к мальчику? Вопрос, терзавший ее с самого рождения Исаака, теперь грозил поглотить ее целиком. Как далеко зайдет Мунго, чтобы отомстить Честеру?

Он любит ее, напомнила она себе, и она должна верить, что любовь в его сердце была сильнее, чем ненависть к Честеру. На балу он был готов уплыть той ночью и отказаться от своей мести Честеру, чтобы быть с ней. Конечно, он не мог ненавидеть мальчика.

Она должна была в это поверить.

Она все еще держала шаль в руке. Если она бросит ее на лампу, Честер не успеет ее остановить. Мунго это увидит. Она чувствовала его присутствие, как в те ночи в Уиндемире, когда они шли в обсерваторию, зная, что он будет там.

Если он увидит сигнал, он придет. Он не сказал ей о своем плане, но она знала, что он придет не один. Он придет с людьми, у них будет оружие. Сколько бы людей Честера ни противостояло ему, он пробьет себе дорогу. Ничто его не остановит.

Сможет ли она защитить Исаака, если дело дойдет до битвы? Она посмотрела на него, протирая его глаза. Она представила себе пулю, вылетевшую из темноты и проделавшую дыру размером с десятицентовик в его лбу - кровь стекала по его лицу. Она не могла так рисковать. Даже для Мунго.

Она уронила тряпку на землю и отвернула фонарь от реки.

‘Его здесь нет. Я привела Исаака только для того, чтобы он посмотрел на пароход.- Она вздрогнула. - Мне холодно. Мне бы хотелось лечь спать.’

Она могла сказать, что Честер не был удовлетворен. Она слышала, как Гранвилл царапает ногтем рукоятку ножа, как скрипит пистолетная пружина, когда Честер нажимает на курок. Неизвестно, что бы он с ней сделал, но в этот момент Исаак сел на траву, широко зевнул и начал плакать.

- Пожалуйста, папа, - сказал он. - Мы можем пойти домой?’

Камилла опустилась на колени и подхватила его на руки, прижимая к себе. Прикосновение его маленького тела к ее телу рассеяло все сомнения в том, что она сделала.

Это разрушило чары. Честер хмыкнул и отвернулся.

- Удвойте охрану и скажите им, чтобы они были бдительны, - сказал он Гранвиллу. - Зажгите лампы на судне. Я не хочу, чтобы кто-нибудь приближался к посадочной площадке ближе чем на пятьсот ярдов.’

Он сердито посмотрел на Камиллу. - Что касается тебя . . . мы еще поговорим об этом позже.’

***

Оказавшись на воде, Мунго увидел, что свет исчез. Он держал курс, ожидая, когда она появится снова. Должно быть, это тень заслонила свет, или, может быть, Камилла повернулась, чтобы посмотреть на что-то.

Но он не вернулся. Вместо этого на палубах парохода вспыхнули новые огни. Мунго увидел, как люди поднимают фонари по всей верхней палубе. Еще больше ополченцев вышло из складов, разбуженных ото сна. Они рассредоточились вдоль поручней парохода, глядя на воду с поднятыми винтовками.

- Назад весла, - прошипел Мунго.

Катер был почти на краю шара света, который отбрасывали фонари. Если их заметят, они станут легкой мишенью. Типпу отпустил весло и взял одну из винтовок Холла. Он прицелился в баржу, затем повернулся и вопросительно посмотрел на Мунго.

- Да?’

Мунго колебался. Он оглянулся туда, где видел свет на берегу. Яркий свет фонарей на лодках нарушал его ночное зрение и мешал видеть, но, насколько он мог судить, фигуры, которые были там раньше, исчезли.

‘Она не придет.’

Типпу опустил ружье. Он медленно кивнул, заметив страдание на лице Мунго.

- И что теперь?’

Мунго положил румпель и направил нос катера вниз по течению, назад к "Нелли Мэй" и прочь от Баннерфилда. Подальше от Камиллы. Гребцы опустили весла и позволили течению унести их.

Мунго оглянулся, пытаясь справиться с отчаянием, которое грозило вскипеть в нем. Камилла была там, он был в этом уверен. Он почувствовал ее присутствие. Почему она не дала зеленый свет? Неужели ее обнаружили? Если так, то что с ней будет? Сотни вариантов проносились в его голове, и каждый был хуже предыдущего. Если бы течение не унесло их так далеко вниз по течению, он приказал бы им повернуть назад и атаковать, будь они прокляты.

Он откинулся на транец и подождал, пока остынет его гнев. Не было никакой выгоды от опрометчивости. Теперь у него был только один способ помочь Камилле.

Сидя на скамье перед ним, Типпу все еще ждал ответа на свой вопрос. И что теперь?

- Мы привезем Честера Мариона в Новый Орлеан. Тогда мы уничтожим его.’

***

Камилла провела в своей комнате три дня. Дважды в день служанка приносила ей еду и опорожняла ночной горшок; в остальном она оставалась одна. Это почти сводило ее с ума. Иногда она смотрела на крюк на потолочной балке, где висел фонарь, и на простыни, и ужасные мысли приходили ей в голову. Она приказала себе оставаться сильной - ради Исаака, ради Мунго - но осознание того, что они где-то рядом, только усложнило ей жизнь в плену. Время от времени она слышала тихий голос Исаака, доносящийся снаружи, и тогда прижималась к зарешеченному окну до боли в голове, пытаясь хоть мельком увидеть его. Он казался таким счастливым. Вот что было больнее всего.

На третий день Гранвилл пришел и вывел ее на улицу. Честер встретил ее в саду, прогуливаясь по гравийной дорожке возле вырытых им прудов. Она не стала дожидаться, пока он заговорит.

‘Я должна вернуться в Новый Орлеан, - сказала она. - Пора собирать урожай. Вам нужны ваши глаза и уши среди трейдеров и торговцев.’

Честер смотрел на нее так, словно она ничего не говорила. Он сидел совершенно неподвижно - за исключением головы, которая дергалась взад и вперед, как кобра, готовая нанести удар.

‘У тебя есть еще что-нибудь сказать о том, что случилось прошлой ночью?- спросил он.

- Исаак не мог заснуть. Я повела его посмотреть на пароход и реку.’

- Исаак сказал, что ты его разбудила.’

- Я слышала, как он плакал во сне.’

‘Я был в соседней комнате и ничего не слышал.’

- Она пожала плечами. - Иногда материнские уши более чувствительны.’

Честер нахмурился. - Гранвилл думает, что на воде была лодка. Он убежден, что ты подавала ей сигнал.’

- Гранвилл видит опасности повсюду.’

- Потому что именно за это я ему и плачу! - Честер пнул ногой во внезапной вспышке ярости. Брызги гравия полетели с дорожки, перелетели через стену и упали в пруд. - ‘Я послал сообщение своим агентам в Новый Орлеан. Говорят, что таинственного мистера Синклера на прошлой неделе там не видели.’

‘Этого я не знаю.’

‘Не валяй со мной дурака.- Его глаза сверлили ее. Мунго Сент-Джон вернулся? Он в Новом Орлеане? Неужели ты думаешь, что сможешь вытащить его на берег, чтобы убить нас всех в наших постелях?’

С каждым вопросом его голос становился все более истеричным. Изо рта у него летели брызги слюны. Он был так взбешен, что Камилла даже не осмелилась заявить о своей невиновности, опасаясь, что ее отказ вызовет у него еще большее раздражение.

‘Я добьюсь от тебя правды, - прошипел он.

Он схватил ее за руки и толкнул на стену, которая тянулась вдоль рва. На возвышенной тропинке стена была всего лишь по колено высотой, но на дальней ее стороне она уходила в воду футов на шесть, а то и больше. Честер прижал ее к стене, заставляя высунуть голову. В суматохе ее шляпка сорвалась и упала в воду.

При падении она почти не шевелилась, но не осталась незамеченной. На противоположной стороне пруда три аллигатора отползли от берега, где они грелись на солнце, и поплыли к ней.

- Ты же знаешь, на что способны эти твари.- Честер толкал ее дальше над водой. Аллигаторы были уже почти на полпути. - ‘Я позволю им забрать тебя. Они будут пожирать тебя дюйм за дюймом, пока я не узнаю правду.’

Монстры приближались, шипастые спины вздымались над водой. Камилле хотелось закричать, но это не помогло бы. Что она могла сказать Честеру? Она не могла признать, что Мунго был там. Но ничто другое не могло удовлетворить его.

Аллигаторы были уже совсем близко. Честер перевернул ее на живот, так что она лежала лицом вниз, глядя прямо на них. Одно из существ быстрее других напало на нее. Аллигатор поднялся из воды в всплеске брызг, широко раскрыв пасть и бросаясь на нее. Она увидела черные глаза, узловатое лицо, похожее на древесные корни, и больше зубов, чем она когда-либо себе представляла.

Челюсти захлопнулись – но они сомкнулись в разреженном воздухе. В самый последний момент Честер оторвал Камиллу от стены и швырнул на дорожку. Аллигатор, не сумевший перелезть через барьер, с громким всплеском упал обратно в воду, а Камилла, рыдая, лежала на земле у ног Честера.

- Возможно, ты говоришь правду, - согласился Честер. Он поманил Гранвилла к себе с того места, где тот слонялся неподалеку. - Готовь карету. Сегодня вечером Камилла возвращается в Новый Орлеан.’

Гранвилл выглядел удивленным, но он знал, что лучше не задавать вопросов Честеру в таком настроении.

- Разузнай все, что сможешь, об этом Томасе Синклере. Честер разговаривал с Камиллой, хотя и не удостоил ее взглядом. - Дай мне знать все, что ты узнаешь – и будь уверен, что я услышу об этом, если ты мне солжешь.’

Он покончил с ней. Он пошел дальше, и лицо его снова стало спокойным. Камилла с благодарностью убежала, но Гранвилл ждал.

- Ты доверяешь этой черной суке?- сказал надсмотрщик.

Честер затянулся сигарой и улыбнулся. - Конечно, нет. Но я все еще могу использовать ее в своих интересах.’

- Нет, если она предаст тебя.’

- Нет, - согласился Честер. - ‘Вот почему ты снова поедешь с ней в Новый Орлеан. Держись за нее, как за собственную тень, смотри, с кем она заговорит. Внимательно следи за нашим другом, мистером Синклером.

‘А девка?’

Честер уставился на пруд. - ‘Она мне не нужна, если я не могу ей доверять. Ничего не делай до моего приезда.’

Гранвилл облизнул губы. ‘А потом?’

‘Ты можешь делать с ней все, что захочешь.’

***

Мунго обедал с Франсуа в доме на Рю Бурбон, обсуждая предстоящие президентские выборы, когда в дверь позвонили. Из коридора Мунго услышал, как открылась дверь, приглушенный разговор, а затем щелчок защелки, закрывающейся снова. Через минуту появился камердинер Франсуа.

- Это тебе негритянка принесла, - сказал он Мунго.

Он держал в руках единственный цветок, четыре белых лепестка с розовым оттенком по краям. Каждый лепесток выпирал из стебля, а затем загибался назад к маленькой выемке на кончике, придавая ему форму сердца.

‘Это что, герань? - спросил Франсуа, который не интересовался садоводством.

- Цветок кизила, - сказал Мунго.

Он обхватил его ладонями с благоговением священника, держащего облатку для причастия, и вдохнул аромат.

- Это принесла дама? Франсуа кокетливо приподнял бровь. - ‘Я думаю, у вас есть поклонница, сэр.’

Он не ожидал такой реакции, которую вызвал. Мунго оторвал взгляд от цветка, и выражение его лица было почти убийственным. Франсуа отпрянул, его желудок сжался.

Затем к Мунго вернулась его обычная улыбка. Он вернул цветок лакею.

- Опустите его в воду, - сказал он. Он взял нож и вилку и одним резким движением, заставившим Франсуа вздрогнуть, разрезал рыбу на своей тарелке. - Давайте вернемся к теме выборов.’

На следующее утро Камилла встала рано. Горничная принесла ей завтрак, но она не притронулась к нему. Ее желудок скрутило в узел от нахлынувших эмоций. Получил ли Мунго ее цветок? Понял ли он, что это значит? Придет ли он? И если он это сделает, будет ли это безопасно – или их обнаружат?

Гранвилл ждал ее у входной двери, уже одетый и с понимающей ухмылкой на лице. Он оглядел ее с головы до ног, и Камилла постаралась не думать о том, что он думает.

‘Я иду на исповедь, - сказала она.

Он насмешливо поклонился и открыл перед ней дверь. Как только она вышла, то услышала за спиной его резкие шаги. Они последовали за ней по улице Сен-Луи, свернули за угол на улицу Шартр и дошли до собора с ловно барабанный бой, ведущий женщину на виселицу.

Часы на центральной башне показывали уже шестой час. Она оставила Гранвилла на его обычном месте у входной двери и направилась прямо в исповедальню.

Она не заметила, как Грэнвилл проскользнул внутрь вслед за ней.

Исповедальня была пуста. Они починили решетку, которую Мунго сломал во время их предыдущего визита, заменив дерево железными прутьями. Но за ними никого не было. Еще до того, как ее глаза привыкли к темноте, Камилла почувствовала отсутствие Мунго.

Она ждала. Пять минут, потом десять. Ее надежда поколебалась; страх начал нарастать страхом. Он не понял послания. Он не мог прийти. Честер нашел его, и он был мертв. Или он рассердился на нее за то, что она не показала фонарь на пристани в Бэннерфилде и бросил ее.

Она уже собралась уходить, как вдруг услышала скрип петель на двери исповедальни и шаги мужчины. Она опустилась на колени и с облегчением закрыла глаза.

- Слава Богу, ты пришел, - выдохнула она.

- "Прости меня, отец, ибо я согрешил” было бы более привычным началом, - произнес чей-то голос. Не Мунго, но высокий, раздражительный и с сильным французским акцентом. - ‘И, без сомнения, тебе придется исповедаться во многих грехах.’

Камилла резко открыла глаза. За железной решеткой она увидела очертания толстого лысого мужчины, чье лицо было покрыто потом.

- Кто ты?’

- Отец Мишель. У меня есть это для тебя.’

С отвращением поджав губы, он протянул ей через решетку маленький листок бумаги. В обычной ситуации он никогда не унизил бы свой священный сан и святость исповедальни, передав записку – несомненно, скандальную – от мужчины к женщине. Но этот человек был необычайно убедителен, и он пожертвовал тысячу долларов Церкви, и это, несомненно, было во славу Божью.

Камилла прочла записку. - "Я не мог прийти. За тобой наблюдают".

В этот момент дверь исповедальни распахнулась настежь. Священник взвизгнул в тревоге, когда кто-то протянул руку, вытащил его и швырнул на пол собора. Страшная фигура Гранвилла стояла над ним с пистолетом в руке.

‘Что ты делаешь?- взвизгнул священник.

‘Ты не Сент-Джон.’

У Гранвилла был такой вид, словно он в отчаянии готов был застрелить священника. К счастью для священника, он справился со своим гневом – хотя и не убрал пистолет в кобуру. Он развернулся, осматривая собор. Кроме пары монахинь-урсулинок, там никого не было.

Священник поднялся на ноги и выпрямился.

- Месье, - произнес он голосом, исполненным священного негодования. - ‘Что все это значит?’

‘Что ты там делал?’

‘Он слушал мою исповедь, - сказала Камилла. Внутри у нее все дрожало, но она обратила свой страх в гневное негодование. Пока Гранвилл был занят священником, у нее хватило присутствия духа спрятать записку Мунго. - ‘Разве мне не позволено исповедаться в своих грехах?’

- Зависит от того, что ты сделала.’

Гранвилл уставился на нее с неприкрытым подозрением. Камилла встретила его взгляд с – как она надеялась - праведной невинностью.

‘Если вы закончили пугать эту даму, может быть, вы будете так добры и покинете дом Господень, - сказал отец Мишель.

Бросив последний испепеляющий взгляд на священника, Гранвилл зашагал прочь. Но недалеко. Он занял позицию у дверей собора, наблюдая за Камиллой немигающим взглядом.

Священник отряхнулся.

‘Мадемуазель, - сухо сказал он, - я не знаю, какие грехи вы совершили, но думаю, что это больше, чем в моей власти отпустить.’

Тысяча долларов начинала казаться невыгодной сделкой за то, что его чуть не убили.

- Бог все прощает, - напомнила ему Камилла.

- Тогда вы можете обсудить это с ним напрямую.’

Фыркнув, священник удалился в безопасное место ризницы. Камилла неохотно направилась к двери. Даже с Гранвиллом собор был единственным местом в городе, где она чувствовала себя в безопасности. Где же теперь найти Мунго?

Она пошла по центральному проходу. Одна из монахинь оторвалась от молитвы и зашагала рядом с ней.

‘Если вы хотите помолиться в мире, вы всегда можете посетить наш монастырь, - сказала она, бросив многозначительный взгляд на Гранвилла. - Мужчинам туда вход воспрещен.’

- Спасибо, - рассеянно ответила Камилла.

‘Я нахожу, что, когда я встревожена, это помогает молиться святым, - продолжала монахиня. - Святому Луису, конечно. Или иногда Святому Иоанну.’(англ.- St. John)

Камилла уставилась на нее, гадая, правильно ли она расслышала. Прежде чем она успела спросить, монахиня повернулась к алтарю, перекрестилась и поспешила прочь. Возможно, ее спугнул Гранвилл, который приближался к ней, как будто миниатюрная монахиня могла быть каким-то образом переодетым Мунго.

‘Я хочу помолиться в монастыре урсулинок, - сказала ему Камилла.

Мунго обнаружил, что подкуп монахини обходится дороже, чем священника. И еще немного мелодрамы. Ему понадобилось все его обаяние, чтобы убедить настоятельницу урсулинок, что Камилла - его сводная сестра, вольноотпущенница, похищенная из их дома в Мэриленде и проданная в рабство в Новом Орлеане; что он приехал, чтобы забрать ее от злого и алчного хозяина.

‘Если бы я только мог провести с ней полчаса, - взмолился он. - ‘Я мог бы позаботиться о ее благополучии и принять меры, чтобы вернуть ее.’

Хотя большую часть своей жизни настоятельница провела за монастырскими стенами, она не была ни невинной, ни глупой. Она понимала, что история Мунго, скорее всего, была нелепой выдумкой. И все же, если бы это было правдой, было бы немилосердно отказать ему в просьбе. И (призналась она себе) она хотела помочь ему. Хотя она поклялась Богу, она все еще была женщиной, и высокий, стройный джентльмен с дымчато-желтыми глазами и длинными темными волосами пробудил в ней чувства, за которые ей, несомненно, придется потом покаяться.

Кроме того, речь шла о пяти тысячах долларов, которые он хотел пожертвовать монастырской школе.

Вот почему, когда Камилла приехала немного позже, ее радушно приняли в монастыре, а Гранвилла заставили ждать за воротами. Настоятельница привела Камиллу в пустую келью.

- Вы оставите дверь открытой, - сказала она. - Я подожду снаружи.’

Камилла вошла. Комната была простой и пустой - побеленные стены, письменный стол и табурет, кровать и распятие на двери. А там, сидя на кровати и листая Библию, сидел Мунго.

Она подбежала к нему и обняла, чуть не плача от облегчения.

- Сестра, - сказал Мунго, многозначительно кивнув в сторону двери. Камилла сразу все поняла.

‘Брат. - Она села рядом с ним, держась на почтительном расстоянии на случай, если мать-настоятельница заглянет в комнату. -- ‘Я не думала, что увижу тебя снова после того, что случилось на пристани.’

‘Теья обнаружили?’

- Меня нашел Честер. Его люди убили бы тебя, если бы ты сошел на берег, - тихо сказала она. Она протянула руку, словно собираясь взять его за руку, но тут вспомнила о настоятельнице.

- Он позволил тебе вернуться?’

- Он подозревает, что ты вернулся. Он думает, что может использовать меня как приманку, чтобы заманить тебя в ловушку. Вот почему Гранвилл так пристально наблюдал за собором.’

‘Но он остался в Баннерфилде? И твой сын тоже?’

Камилла кивнула, склонив голову, словно в молитве. В маленькой камере воцарилась тишина.

Они были одни, они сбежали от Гранвилла. Мунго не мог не думать о том, как легко было бы в эту минуту доставить ее на борт "Ворона". Через полчаса они могли бы уплыть в новую жизнь. Если бы не мальчик.

- Честер никогда не отпустит моего сына, - сказала Камилла. - Нет, пока он жив.’

Она посмотрела на Мунго. Мгновение понимания прошло между ними.

‘Все эти годы я думал, что ты мертва, - сказал Мунго. - в моем сердце была только одна мысль. Уничтожить Честера. Лишить его всего, что ему дорого, - его состояния, его репутации, его чести, – и поставить его лицом к лицу с обломками его честолюбия. А потом убить его.’

Голос у него был жесткий, как алмазы. Камилла даже не вздрогнула.

‘И как же ты собирался это сделать?’

‘Так же, как он погубил моего отца. Приобрести его долги, а затем потребовать их.’

Когда-то Камилле не потребовалось бы ничего, кроме холодной уверенности в его голосе, чтобы убедить ее, что он сделает то, что сказал. Теперь ее уже не так легко было увлечь.

‘Это не так просто, - предупредила она. - То, что Честер сделал с Уиндемиром, заняло годы, и он оказался в самом подходящем месте, чтобы манипулировать и обманывать твоего отца.’

‘Но у Честера есть долги?’

- Они огромны. - Камилла развела руками так широко, как только могла. - Честер ненасытно жаждет земли и рабов. Чтобы купить больше, он заложил все, что у него есть. Но трудно настроить их против него. В любой год только небольшая часть его долгов подлежит погашению.’

Мунго задумался. - Значит, мне придется создать ситуацию, когда все его долги будут потребованы разом.’

‘Вполне возможно, - согласилась Камилла. - ‘Если он не выплатит один кредит, все остальные кредиторы имеют право потребовать немедленного погашения своих долгов. Одна свободная нить, и все распутывается. Но даже если бы банк согласился продать, долги Честера настолько велики, что для их покупки потребовалось бы целое состояние.’

Мунго бросил на нее восхищенный взгляд. Он не мог поверить, насколько уверенной стала она, застенчивая служанка, которую он знал в Уиндемире. Она приобрела такое понимание бизнеса и финансов, которое могло бы соперничать со многими банкирами восточного побережья.

А сейчас у него на уме был более насущный вопрос.

‘А сколько это будет стоить?’

Камилла уставилась на распятие над дверью. - ‘Миллион долларов.’

У Мунго перехватило дыхание. Он заработал триста тысяч долларов на грузе "Ворона", но расходы и деньги, которые он уже потратил в Новом Орлеане, отняли часть прибыли.

‘У меня его нет.’

Он напряженно думал, его разум не желал идти туда, куда он велел. Еще до того, как он узнал, что Камилла жива, он думал, что у него есть все время на свете, чтобы отомстить. Теперь все было срочно, уже слишком поздно. Он мог придумать, как быстро получить деньги. Но какой ценой?

Он ничего не сказал, но Камилла, казалось, прочла его мысли по лицу. Он встретился с ней взглядом и ободряюще улыбнулся. Все, что он увидел в ее глазах, было тревогой.

‘Как ты разбогател?- вдруг спросила она.

‘Это не имеет значения.’

- Так и есть.- Она помолчала, сцепив руки на коленях. - ‘Я знаю, зачем Франсуа уехал в Африку. Я знаю, что он вернулся с тобой.’

Она уставилась на него, желая, чтобы он отрицал это. Мунго обнаружил, что не может говорить.

‘Я видела счета из Гаваны, - тихо сказала она. - Сколько их было? Двести? Триста? Сколько женщин? Сколько детей?’

- Я пытался . . .- Мунго замолчал. Почти единственный раз в жизни он не мог говорить. - У меня не было выбора. Я сделал это для тебя.’

Она двигалась так быстро, что даже Мунго не заметил ее приближения. Пощечина ее открытой ладонью, более сильная, чем он мог себе представить, оставила на его щеке красную полосу.

- Никогда так не говори! - воскликнула она. - ‘Если бы я думала, что заставила тебя сделать это, что я была причиной того, что эти люди были закованы в цепи...’

Глаза Мунго вспыхнули так жарко, что она подумала, что он может ударить ее в ответ. С самого своего рождения она усвоила урок, что причинять боль белому человеку - величайшее преступление. Она даже не думала, что способна на такое. Теперь же она дрожала от потрясения, готовясь к его возмездию. Мунго сжал кулак. Он наклонился ближе, намного больше, чем она. Но он не прикоснулся к ней.

‘Тебе уже лучше? За все эти годы, что ты была бухгалтером Честера, разве у тебя не было ничего хуже чернил на руках? Сколько рабов содержится в Баннерфилде? Может быть, ты и не привезла их из Африки, но ты, несомненно, устроила так, чтобы инструменты в их руках и пища в их животах поддерживали их жизнь в рабстве.’

Его слова ранили так глубоко, что Камилла почти предпочла бы, чтобы он ударил ее.

‘Я сделала то, что должна была сделать, чтобы выжить.’

‘Я сделал то, что должен был сделать, чтобы спасти тебя.’

В комнате повисло долгое молчание. Между ними было всего два фута, но это было похоже на пропасть. Уже не в первый раз Камилла задумалась, как сильно они изменились за то время, что были врозь. Любовь или что-то еще могло бы преодолеть пропасть между ними.

Она должна была поверить, что это возможно.

‘Ты сделал то, что сделал. Может быть, мы оба что-то натворили"... - Она встряхнулась и подняла глаза. На ее ресницах блестели слезы, но взгляд был ясным и твердым. - ‘Ты должен поклясться мне, что никогда не вернешься на черные корабли. Ты должен пообещать, что никогда больше не будешь торговать человеческими жизнями. Поклянись своей любовью ко мне.’

Никогда еще она так остро не ощущала разницу между ними: его белая кожа и ее черная. В этот момент она не знала, что он будет делать. Она чувствовала энергию в его теле, каждый мускул напрягся, как лев, готовый к прыжку. Возможно, он выйдет из комнаты, и она никогда больше его не увидит. Его желтые глаза были непроницаемы, не давая ни малейшего намека.

Затем, забыв о матери-настоятельнице за дверью,Мунго взял ее руку и сжал в своей.

- Клянусь тебе.’

Он заглянул ей в глаза, и в них не было и следа коварства или обмана. Он имел в виду то, что сказал. И все же внутри себя он с удивлением обнаружил, что его странным образом не трогает данная им клятва. Его щека все еще болела от пощечины, которую она ему отвесила, но совесть его не мучила. Извиниться за то, что он сделал, значило бы сделать его лицемером, а он никогда им не будет. Почему он должен желать прощения?

Где-то между резиденцией Пендлтона и невольничьим рынком Гаваны в нем произошла перемена. Жар его гнева остыл до чего-то непреклонного, такого твердого, что даже чувство вины не могло его поцарапать. Если он и чувствовал что-то, то только укол беспокойства от того, как мало он мог чувствовать - рудиментарное воспоминание о том, что когда-то в нем были глубокие эмоции.

От этого легко было отмахнуться. Есть только один закон на этой земле - закон, который дает сильным и богатым власть над слабыми и бедными.

Он поцеловал Камиллу в лоб. По его мнению, он уже перешел к более практическим проблемам. Возможно, есть способ найти деньги.

‘Если бы у меня был миллион долларов, что тогда? Я просто пойду к мистеру Джексону и скажу ему, что хочу купить ссуды Честера? Продаст ли он их мне, как частному лицу?’

‘Он продал бы их кому угодно, если бы это было выгодно, но он делает состояние на своих займах Честеру. Тебе нужно будет дать ему повод продать. Поколебать его веру в Честера.’

- Как бы я это сделал?’

К удивлению Мунго, Камилла рассмеялась. Рискуя вызвать неодобрение настоятельницы, она протянула руку и коснулась его щеки, ощупывая грубые черты его лица.

- Я думаю, у тебя это очень хорошо получится. Тебе придется начать паниковать.’

В тот же день Мунго нанес два визита в Новый Орлеан.

Первый был на берегу Нового Орлеана, во внушительном здании за мраморными колоннами на набережной с видом на реку. Хотя у него не было назначенной встречи, клерки сразу же узнали его и провели в личный кабинет президента банка Джонатана Джексона. В кабинете пахло сигарами и деньгами.

‘Вы знаете, что у меня на вашем счету двести тысяч долларов, - сказал Мунго.

‘Да, конечно, - сказал Джексон. - Для нас большая честь быть вашими банкирами.’

‘Я пришел к вам по рекомендации моего доброго друга Франсуа де Вильерса, который ведет большое дело от имени Честера Мариона.’

Джексон улыбнулся, услышав это имя. - Осмелюсь сказать, что благодаря нашему благоразумному управлению финансами мы помогли мистеру Мариону стать величайшим плантатором на Миссисипи.’

‘Вы ссудили ему деньги на его проекты?’

- Мы так и сделали.’

‘И вы все еще держите эти долги?’

- Да.’

Мунго кивнул, как будто его подозрения подтвердились.- ‘Вы знаете, ходят слухи, что ваш банк может испытывать некоторые трудности.’

На лбу Джексона выступила капелька пота. Как капитан корабля боится даже самого маленького пламени, так и банкир живет в страхе перед любой искрой слуха о несостоятельности. Если его быстро не потушить, оно может превратиться в ад, который поглотит все учреждение.

‘Какие же слухи?’

‘Сегодня утром я подслушал разговор двух мужчин в кофейне Масперо. Они подумывали о том, чтобы забрать свои деньги отсюда и перевести их в Юнион-Банк.’

Вторая капля пота присоединилась к первой. - Зачем им это делать?’

- Честера Мариона уже несколько месяцев не видели в Новом Орлеане.’

‘Это верно.’

- Эти люди сказали, что он не может заплатить свои долги. Говорят, он спрятался в Баннерфилде, окруженный вооруженной охраной, чтобы скрыть тот факт, что его урожай не удался. Один из них даже сказал – Я сам не верю в это, но он определенно сказал, – что Честер покончил с собой, и его управляющий скрывал этот факт, пока искал покупателя на поместье.’

Джексон стукнул кулаком по столу. - ‘Это самая гнусная ложь. Я не знаю, откуда пошли эти слухи, но могу заверить вас, что никакого риска нет. Честер Марион - надежный клиент. Твердый, как скала.’

‘Я рад это слышать, - сказал Мунго. - ‘Вы видели его недавно, чтобы убедиться, что все в порядке?’

- Ну, нет, - согласился Джексон. - ‘Но я не слышал ничего плохого о Баннерфилде. Я уверен...’

- Он замолчал. Мунго смотрел на него таким пронзительным взглядом, что он чувствовал себя школьником со спущенными штанами.

‘Как один бизнесмен другому – и как клиент – позвольте мне дать вам один совет, - сказал Мунго. - Для вашего банка было бы лучше, если бы Честер Марион появился в Новом Орлеане раньше, чем позже.’

Джексон выпрямился во весь рост. - Честер Марион приходит и уходит, когда ему вздумается. Но когда его хлопок прибудет в Новый Орлеан на следующей неделе, весь мир увидит, что у него больше денег, чем он знает, что с ними делать. Я сам буду на пристани, чтобы обеспечить его безопасное прибытие.’

Мунго улыбнулся. Так, что по спине Джексона почему-то пробежала дрожь. Он сказал себе, что это, должно быть, сквозняк. Был ноябрь, и осенний холод прокрался в город.

- Я рад это слышать.’

Джексон проводил Мунго до двери, крепко пожав ему руку и почувствовав облегчение. Он не мог себе представить, откуда взялись эти слухи, но чувствовал, что сделал достаточно, чтобы развеять сомнения своего клиента.

Тем не менее, как только Мунго ушел, он взял со стола бумагу и ручку и написал короткую записку.

"Меня беспокоит, что вы так долго отсутствовали в Новом Орлеане. Я полагаю, что для ваших дел и для банка было бы полезно, если бы вы смогли посетить город и развеять любые неосведомленные слухи о вашем добром здоровье и процветании".

Он запечатал письмо и отдал его секретарю, чтобы тот немедленно отправил его пароходом вверх по реке. Он был уверен, что Честер приедет – он задолжал банку слишком много денег, чтобы проигнорировать просьбу Джексона. И это положит конец этим неприятным слухам.

Второй визит Мунго был в дом на Рю-Рояль. Он не знал, будет ли он желанным гостем после их предыдущей встречи, но Соланж приняла его в своей гостиной, развалившись в шезлонге и потягивая охлажденное вино. Лучи послеполуденного света пробивались сквозь щели ставен.

‘У меня есть для тебя инвестиционная возможность, - сказал Мунго.

Она выглядела скучающей. - ‘Я достаточно богата.’

‘Я могу сделать тебя хозяйкой самой прекрасной плантации на Миссисипи. Пять тысяч акров земли, тысяча рабов и полмиллиона долларов хлопка в год.’

Но она по-прежнему не проявляла никакого интереса.- ‘А тот, кому он принадлежит, холостяк?’

‘Так и есть.’

- Тогда, если бы я захотела, я могла бы добиться этого простым актом брака – без всякого плана, который ты хочешь предложить.’

- Если ты выйдешь за него замуж, то через неделю станешь вдовой.’

Это возбудило ее интерес. ‘У него плохое здоровье?’

- Так и будет, когда я всажу ему пулю в сердце.’

Она радостно рассмеялась. - ‘Это тот самый человек, о котором ты мне говорил? Человек, которого ты пришел уничтожить?’

- Моя паутина смыкается вокруг него. Но чтобы завершить ее, мне нужен миллион долларов.’

‘Это большие деньги. - Соланж поманила его к себе. - Подойди и сядь рядом со мной.’

Мунго колебался. Ее намерения были так же ясны, как и в ту ночь, когда он вошел в ее каюту на борту "Черного Ястреба". Тот факт, что он отверг ее во время своего последнего визита, казалось, нисколько не смутил ее.

Но ему нужен был от нее миллион долларов.

Он подошел к шезлонгу и сел на его край. Соланж положила ноги ему на колени.

‘А что, если я не дам тебе денег?’

‘Я не прошу у тебя подарка, только займа. Как я уже сказал, ты получишь взамен прекрасное поместье.’

Она сбросила туфлю и просунула ногу в чулке между его ног.

‘Если это такое неотразимое предложение, почему ты предлагаешь его мне?’

- Потому что у меня нет миллиона долларов.’

‘А если я скажу "нет"?’

- Я найду другой способ.’

‘Я в этом не сомневаюсь. Ты самый решительный человек, которого я когда-либо встречала.- Она наклонилась вперед, открывая ему широкий вид на свое платье. Ее нога начала медленно двигаться, тереться о его пах. Она улыбнулась, почувствовав, как он напрягся под ее прикосновением. - ‘Возможно, если ты поднимешься наверх, мы сможем обсудить это дальше.’

Мунго не двинулся с места. По блеску ее глаз он понял, что она играет с ним, испытывая его решимость. Но чего же она хотела? Отдаст ли она ему деньги, если он сдастся? Или она просто посмеется над ним, как над лицемером, и отвергнет его?

‘У меня назначена встреча в другом месте.’

Соланж надула губы. - ‘Ты пришел просить миллион долларов, а потом говоришь мне, что должен уехать так быстро. Даже если бы твоя просьба была менее чрезмерной, я бы подумала, что это свидетельствует об определенном недостатке деликатности.’

- Прошу прощения, если я кажусь тебе грубым.’

- Тогда пойдем наверх.’

Мунго по-прежнему не двигался. - ‘В прошлый раз, когда я приезжал сюда, я уже говорил тебе, что Камилла жива.’

Глаза Соланж сузились. - ‘Ты хочешь, чтобы мой миллион долларов выкупил твою возлюбленную?’

- Эти деньги разорят Честера Мариона.’

- Интересно. - Соланж уставилась на него, словно пытаясь заглянуть в его золотистые глаза. - ‘Если бы у тебя был только один выбор – спасти любимую женщину или уничтожить врага, – что бы ты сделал?’

‘Я не собираюсь выбирать.’

Соланж встала. Она подошла к ведерку со льдом, где стояла бутылка вина, и снова наполнила свой бокал. От холодного вина на его ободке расцвели капельки конденсата. Она посмотрела на свое отражение в зеркале над камином, поправляя выбившуюся прядь волос.

‘Если бы ты не убил моего брата, у меня бы ничего не было.- Она сказала это тихо, почти про себя. - ‘Все наследство перешло бы к Афонсо, когда умер наш отец. Я была бы в его власти.’

Мунго тоже поднялся. Он посмотрел на нее через комнату.

‘Я всего лишь защищал твою честь.’

- Честь? - Язвительное выражение появилось в ее голосе. - ‘Ты действительно веришь в честь? Так вот почему ты сделал все, что сделал, – ради чести?’

- Нет, - признался Мунго. - Честь - это всего лишь переодетое слово, обозначающее гордость.’

- И прекрасный повод для мести.’

Зачем отрицать это? ‘Да.’

‘Тогда почему бы тебе не пойти ко мне в постель и не взять денег, которые тебе нужны? Любой другой так бы и поступил, считая себя вдвойне удачливым. Разве ты не переспишь со мной в обмен на то, что хочешь?’

‘Если ты настаиваешь, - сказал Мунго. ‘Это было бы не самое худшее, что я сделал ради денег.’

‘Это не очень-то галантно.- Она сказала это с притворным негодованием, но Мунго не думал, что обидел ее. Она посмотрела в свой бокал, помешивая вино. - ‘Твоя возлюбленная, должно быть, действительно драгоценная женщина, раз стоит так дорого. Красивая, образованная, остроумная, любящая. Мессалина в спальне.’

‘Именно она мне и нужна.’

- Тогда я отдам ее тебе. Она допила остатки вина, шагнула вперед и положила руки ему на бедра. Она посмотрела ему в глаза, словно готовясь к танцу. - ‘Я одолжу тебе миллион долларов в счет долга, который я должна тебе за убийство моего брата. Но помни, что это всего лишь ссуда. Я буду ждать расплаты - так или иначе.’

Мунго вдруг понял, что последние десять минут почти не дышал. Он почувствовал головокружение; его голова плыла духами Соланж и вином в ее дыхании. Он посмотрел ей в лицо, и все, что он чувствовал, было желание. Ему следовало бы стыдиться этого, но – во второй раз за день – он обнаружил, что не чувствует вины.

‘Ты не обязана отдавать его мне, - сказал он ей. - Все, что от тебя требуется, - это подписать бумагу.’

Иезекииль Мак-Мурран любил повторять, что если бы он знал Миссисипи лучше, то был бы сомом. Его самые ранние воспоминания плескались в ее ручьях и заводях. В десять лет он сбежал из дома и стал работать на плоскодонках - грубо сколоченных речных баржах, доставлявших товары и поселенцев вниз по Миссисипи в те далекие пограничные дни. Это было одностороннее движение, питаемое только течением. Он помогал вести лодки до Нового Орлеана, избегая мелководья и отбиваясь от препятствий шестами. Там суда разобьют на доски, и Мак-Мурран будет тащиться вверх по реке на протяжении двухсот миль и ждать, когда пройдет другая лодка.

И вот однажды, недалеко от Нового Орлеана, он увидел нелепый корабль без весел и парусов, извергающий дым из своей трубы и вспенивающий воду позади себя, когда он шел вверх по течению – вверх по течению! - на величавых трех узлах. С этого момента он узнал свое призвание в жизни. Он пробирался на борт сначала как корабельный юнга, потом как матрос, кочегар, инженер и, наконец, как капитан собственного судна. Он брал корабли из Луизианы до самого Мемфиса, возил солдат, оперных певцов и даже президента.

Но он никогда не вез такого ценного груза, как сейчас. Хлопка на полмиллиона долларов – столько, что он даже не был уверен, сможет ли судно перевезти все это. Он был плотно уложен на нижней палубе "Уиндемира" - стена из хлопка-сырца высотой более двадцати футов тянулась по всему периметру парохода. Тяжело нагруженная, она сидела так низко в воде, что каждая рябь в реке плескалась на ее охранников и смачивала хлопок, который выпирал из ее боков.

И как будто этого было недостаточно, он также должен был бороться с владельцем хлопка. За день до того, как "Уиндемир" покинул Баннерфилд, из банка Нового Орлеана пришло письмо, повергшее Честера Мариона в мрачное настроение. Вскоре после этого он объявил, что будет сопровождать хлопок вниз по реке и возьмет с собой сына. Это потребовало срочной работы по очистке каюты от хлопка, хранившегося внутри, и каким-то образом найти другое место для его хранения.

Теперь, сидя в рубке над ураганной палубой "Уиндемира", Мак-Мурран мог утешать себя тем, что его путешествие почти закончилось. Слева мимо проплывали причалы и шпили Нового Орлеана, а справа по главному каналу двигалось городское речное движение. "Уиндемир", его владелец и груз были почти у цели.

Это было не без труда. Накануне, когда они пришвартовались на ночь, инженер отправился на берег за дровами для котлов. Было совершенно непонятно, что произошло дальше. Одни говорили, что он был пьян, другие - что он подрался с негром, третьи - что его нечаянно оглушили поленом. Как бы то ни было, этого человека отнесли обратно на пароход без сознания, с проломленной головой, и без всякой надежды на то, что он вернется к своим обязанностям.

К счастью, удача улыбнулась Мак-Муррану. На пристани стоял еще один пароход - "Нелли Мэй". Ее капитан слышал о трудностях Мак-Муррана и предложил ему одолжить своего собственного инженера. Мак-Мурран побледнел, когда увидел этого человека-гиганта, вероятно мулата, с совершенно безволосой головой. Мак-Мурран был готов отказаться. Но когда он поставил этого человека перед котлами, то быстро понял, что он обладает необычайным мастерством. Мак-Мурран с благодарностью принял его помощь. Более того, быстрое разрешение проблемы означало, что не было никакой необходимости сообщать Честеру об инциденте. Мак-Мурран не осмелился дать своему хозяину повод усомниться в нем.

И вот теперь они были почти на месте. Всего лишь четверть мили, и он выполнил бы свой долг. Мак-Мурран видел впереди причал и кирпичный склад за ним. Прибытие парохода из Баннерфилда всегда было событием в Новом Орлеане, и в этом году – по какой – то причине - больше людей, чем обычно, собрались, чтобы стать свидетелями этого.

Мак-Мурран вцепился в руль. Он был почти на месте. Он не допустит, чтобы что-то случилось с грузом Честера Мариона.

День был пасмурный, и на пристани гулял порывистый ветер. Среди собравшихся были самые известные бизнесмены города: Франсуа де Вильерс, как и следовало ожидать, а также Джонатан Джексон, президент банка Нового Орлеана. Некоторые люди шептались, что банкир пришел, потому что сомневались, что кредит Честера все еще в порядке. Те, у кого не было денег в банке Нового Орлеана, смеялись над сплетнями и делали ставки; те, кто был клиентами банка, тревожно оглядывались через плечо. В Новом Орлеане не было никаких секретов. Все знали, как сильно состояние банка было связано с грузом "Уиндемира". Хотя если у них и были сомнения, то две дюжины охранников в форме Баннерфилдской милиции должны были их развеять.

Среди мужчин в строгих костюмах выделялись две женщины. Одна из них была любовницей Честера - одни говорили, что рабыней, хотя другие настаивали, что она свободная цветная женщина – в чистом белом платье, которое ослепляло мрачный док. Другой была маркиза Соланж де Ноай, одетая в переливающиеся красные шелка, самая желанная дама в городе. Никто не знал, зачем она пришла. Позади нее стояла рабыня с зонтиком в руках, хотя он и не отбрасывал тени в пасмурный день, и хмурый мужчина в черном костюме. Позади них стояла красивая черная карета, ожидавшая прибытия Честера Мариона. В нее были запряжены шесть вороных лошадей, а Гранвилл Слотер сидел на козлах возницы с пистолетом в руке.

Присутствовал также мистер Томас Синклер, хотя мало кто из зрителей обратил на него внимание. Он прислонился спиной к стене склада, глядя поверх голов тех, кто стоял впереди, и курил сигару. Время от времени он поглядывал на часы, а иногда какая-нибудь женщина ловила его взгляд и он вежливо приподнимал шляпу; в других случаях его взгляд был прикован к приближающемуся пароходу.

Капитан быстро привел его сюда. Он промчался мимо других судов на реке, раскачивая меньшие суда своим кильватером. Одно из этих судов, катер, плыл так близко, что ее чуть не затопило носовой волной. "Уиндемир" не обратил на это никакого внимания. Ее кормовое колесо било по воде, а из двух труб валил дым.

Более того, внимательный наблюдатель мог бы заметить, что дыма было довольно много.

Поначалу Мак-Мурран не почувствовал запаха. Он смотрел на маленький катер, который плыл вверх по реке к ним. На резком ветру катер почти летел вперед, сильно накренившись, когда оказался в опасной близости от ветра. Его шкипер, казалось, не обращал внимания на приближающийся к нему "Уиндемир", но держал курс так, словно собирался протаранить судно.

Команда катера, как Мак-мурран увидел из капитанской рубки, была в основном чернокожей. В этом не было ничего необычного – экипажи миссисипских лодок были заполнены свободными чернокожими и рабами, - но что-то в них заставило его взглянуть еще раз. Он поднял бинокль и вгляделся в лица людей в катере. Человек на носу был невысоким и гибким, с коротко остриженными волосами и очень темной кожей, но именно выражение его лица привлекло внимание Мак-муррана. В нем чувствовалась сила, чувство обладания, которое, по мнению Мак-муррана, не подходило чернокожему мужчине. Он казался не просто раскрепощенным, но как будто ему никогда не приходило в голову, что он может быть ниже.

- Сэр! Мак-мурран запоздало сообразил, что первый помощник тянул его за руку. Не только дергал, но и кричал, отчаянно жестикулируя. - Капитан!’

Мак-мурран посмотрел. Черный дым поднимался от главной палубы, собираясь в зловещие облака вокруг рубки.

‘Что-то случилось с котлами?’

‘Дело не в котлах! - Помощник кричал на него, почти вне себя. - Хлопок горит!’

Макмерран отпустил руль и выбежал наружу. Он чуть не столкнулся с Честером, ворвавшимся в рубку.

‘Что происходит? - Крикнул Честер. Мальчик был с ним, держа отца за руку. - Потуши его, пока мы не потеряли все!’

Мужчины уже побежали к насосам. Они работали ручками, в то время как другие натягивали шланги на нижней палубе. Но как они ни старались, вода не выходила.

- Стоп-краны должны быть закрыты.’

Насосы питались от труб, которые забирали воду из реки. Краны, открывавшие их, находились на нижней палубе, которая была плотно забита хлопком.

Хлопком, который теперь был в огне.

Пламя начало лизать верхнюю палубу. Экипаж начал паниковать. Крича, уговаривая и угрожая, Мак-Мурран собрал их в цепи ведер, вычерпывая воду через борт и выплескивая ее на хлопок. Но этого было слишком мало, слишком поздно. Как только вода погасила один клочок пламени, жар огня высушил хлопок и снова поджег его.

С тошнотворной уверенностью Макмерран понял, что вот-вот потеряет свой корабль.

- Покинуть корабль! - призвал он. - Спасайтесь сами!’

Это было зрелище, которое никто в Новом Орлеане никогда не забудет. Десятилетия спустя те, кто был свидетелем этого, все еще говорили о нем с благоговейным трепетом своим внукам.

С хлопком, плотно упакованным вокруг его главной палубы и его котельной палубы, пламя охватило "Уиндемир", как тюк соломы. Но он еще не достиг кормового колеса, и жара, казалось, только заставляла его двигаться быстрее. Он несся вдоль реки, оставляя за собой клубы дыма и пламени, прорезая полосу разрушения в потоке речного транспорта. Маленькие лодки были разбиты вдребезги под его носом. Большие суда, стоявшие на якоре, пытались уйти с его пути, но времени не было. Он отталкивал их в сторону, пробивая огромные дыры в их корпусах – и все, к чему он прикасался, само загоралось и присоединялось к пожару, пока вся река, казалось, не загорелась. Это была полнейшая паника. Многие в толпе попытались бежать, а лошади, ожидавшие с экипажем, встали на дыбы и ударили копытами.

Только один человек на пристани оставался совершенно спокоен. Мунго не двинулся со своего места у склада, но наблюдал за происходящим с почти безмятежным выражением лица.

Там его и нашла Камилла.

-"Что ты наделал?" - закричала она. Дым, поднимающийся над водой, сделал ее белое платье серым. Пепел упал ей на лицо и стал черным от слез. - "Мой сын на борту".

Письмо от Честера пришло только сегодня утром и подтверждало, что они с Исааком едут на пароходе, но Мунго это известие, похоже, не удивило.

- Исаак в полной безопасности, - сказал он.

Над водой раздался грохот. Огонь прогорел сквозь колонны, поддерживавшие ураганную палубу "Уиндемира"; теперь она рухнула в извержении искр, которые угрожали поджечь весь город. Столб пламени взметнулся в воздух, когда доски палубы сгорели в аду. - Камилла закричала .

Но одно судно избежало разрушения невредимым. Маленький катер поплыл прочь от горящего парохода, обдуваемый горячим дыханием огня позади. Искры и горящие угли дождем сыпались вокруг него; это было чудо, что он не загорелся. Один пылающий уголек коснулся его паруса; в парусине начала открываться черная дыра. Зрители на пристани ахнули, но команда была начеку. Они вылили на парус ведра воды, чтобы смочить его.

На носу стояли три грязные фигуры, которые, очевидно, были вытащены из воды. Один из них был великан с оливковой кожей, голый по пояс и с непокрытой головой. Вторым был ребенок. Третьим был Честер Марион.

Катер подошел вплотную к причалу. Толпа хлынула вниз по ступеням, так стремясь помочь, что чуть не потопила лодку. Протянулись руки; казалось, что нет никакого выхода. Но великан нашел выход. Взвалив мальчика на плечи, он двинулся вперед; толпе пришлось уступить дорогу, чтобы не быть сброшенной в реку. Честер последовал за ним, весь мокрый, и если кто-то хотел утешить его или поздравить со спасением, то один взгляд на него заставлял их отпрянуть в ужасе. Его голый череп был ошпарен красным и покрыт волдырями. Брови у него сгорели, а на щеке виднелся багровый след от ожога, нанесенного горящим куском дерева. Его лицо было черным от сажи, а рубашка висела на нем обугленными лентами. Должно быть, она загорелась еще до того, как он прыгнул в воду. Сквозь дыры в ткани можно было разглядеть еще больше волдырей, покрывающих его тело, словно чешуя какой-то отвратительной рептилии.

Типпу опустил Исаака на причал. Камилла подбежала к мальчику и, подняв его на руки, погладила по лицу. Она пробиралась сквозь толпу, пока не нашла Мунго.

- Мы свободны. Слезы все еще текли по ее лицу, но глаза ее блестели от удивления и восторга. - Мы должны идти немедленно, пока Честер не увидел тебя.’

Челюсть Мунго была плотно сжата. - Пока нет.’

- Но ты добился того, чего хотел.- Она потянула его за руку, как ребенка. Мунго не двинулся с места. - Ты уничтожил Честера, и я вернула своего сына. Если мы будем ждать, то рискнем всем.’

Мунго едва взглянул на нее. Он все еще смотрел на разбитый пароход с восторженным выражением лица.

‘Я еще не закончил с Честером.’

Пламя на "Уиндемире" начало ослабевать, так как гореть было уже нечему. Оно светилось тускло-оранжевым светом, изображая то, что осталось от ее обугленного скелета. Завеса пара поднималась от его ватерлинии там, где огонь касался реки. Наблюдатели на берегу снова задышали.

Потом котел взорвался.

Грохот обрушился на Новый Орлеан подобно раскату грома, от которого задрожали окна и застонали церковные колокола. Обломки машин, бревна, мебель и человеческие тела взлетели в столб огня, который достигал тысячи футов в воздухе. Когда они достигли своей вершины, они выгнулись дугой, как струи фонтана, проливаясь дождем по всему городу. Один из железных шатунов пробил стену дома, как пушечное ядро. Искалеченные трупы и части трупов падали на площадь перед собором и цеплялись за ветви деревьев. Град горящих углей обрушился на город. Мужчины, шедшие по своим делам, прогуливающиеся женщины, младенцы в колясках получали ужасные ожоги. Там, где падали угли, вспыхивали новые огни. Город был в смятении.

На воде взрыв расколол корпус "Уиндемира" надвое. Он рухнул внутрь и утонул в клубах пара, две половины парохода сложились вместе, как закрывающаяся чудовищная челюсть. А потом она исчезла. Все, что осталось - это обломки, и шипение, когда горящие обломки дождем посыпались на воду.

Как глаз бури, причал оставался странно отстраненным от побоища. Мощь взрыва отбросила обломки далеко над головами зрителей. В то время как кровь и огонь пожирали другие части города, причал и дамба оставались нетронутыми.

Все взгляды обратились к Честеру. Толпа образовала вокруг него полукруг, держась на почтительном расстоянии. Но один человек протиснулся сквозь толпу. Франсуа плакал, его волосы были всклокочены, а лицо посерело от потрясения. Он схватил Честера за руку, как ребенка.

‘Что же нам делать? Что мы будем делать?’

В глубине толпы молодой клерк бочком подошел к президенту Банка Нового Орлеана.

‘Я думаю, вам лучше вернуться в банк, - пробормотал он.

- Но почему?’

- Слухи распространяются.’

Он указал вниз на дамбу, на мраморные колонны, обрамлявшие берег. Даже когда город горел, люди не забывали о своих сбережениях. У дверей уже начала собираться толпа. Настроение у них было почти истерическое.

‘Чего они хотят?’

- Люди говорят, что весь наш капитал был вложен в предприятие Честера Мариона, а теперь он обанкротился.’

Джексон побледнел. - Говори потише.’

Но было уже слишком поздно. Один из прохожих услышал слова клерка и поспешил к ним. К ужасу Джексона, он увидел, что это был его клиент, Томас Синклер.

‘Основной капитал вашего банка вложен в Честера Мариона, - сказал Мунго. Эмоции этого момента, казалось, овладели им. Он заговорил громким голосом, по-видимому, не обращая внимания на произведенный эффект. - ‘Вы сказали мне, что это не связано с риском, но теперь я вижу, что это не так. Я потребую, чтобы вы вернули деньги, которые я к вам положил.’

Джексон, казалось, с трудом дышал. - Сколько же?’

- Все двести тысяч долларов.’

Люди вокруг них начали прислушиваться. Некоторые уже спешили вниз по дамбе к берегу. Надвигалась паника.

‘У нас в сейфе не осталось двухсот тысяч долларов, - прошептал клерк на ухо Джексону.

Внизу, на дамбе, толпа у входа в банк уже стучала в его двери.

- Ну что?- Настаивал Мунго. - Могу я получить свои деньги?’

Джексон уставился на Мунго, и каждая клеточка его тела, казалось, разрывалась от напряжения, которое он должен был сказать. Слова, которых боится каждый банкир.

‘У меня нет ваших денег, - прохрипел он. ‘Если бы вы могли подождать несколько дней . . .’

- Возможно, я смогу вам помочь.’

Новый голос - голос красивой женщины в ярко-красном платье, которая подошла к Мунго. За ней следовал суровый мужчина в черном пальто.

‘Я Маркиза Соланж де Ноай, - представилась женщина, хотя Джексон знал, кто она такая. - ‘А этот джентльмен - мой адвокат. Я готова выкупить у вас все долги Честера Мариона на сумму в один миллион долларов.’

Джексон посмотрел на женщину так, словно она вдруг заговорила по-китайски.

Адвокат достал из портфеля листок бумаги.

- Я уже составил контракт. Все в полном порядке.’

Джексон ухватился за нее, как утопающий за веревку. Он быстро прочел его.

- Зачем вы это делаете?’

- Маркиза не хочет, чтобы ваш банк рухнул в панике, - сказал Мунго. - Она знает, как это важно для коммерции и процветания Нового Орлеана.’

- Об альтернативе не стоит и думать, - пробормотала Соланж.

В то утро произошло так много необычных событий, что Джексон потерял всякое чувство реальности. Если бы он сделал паузу, чтобы подумать, он, возможно, начал бы удивляться удивительной цепи событий, каждое из которых было более сенсационным, чем предыдущее, что привело его к этому выводу. Он мог бы спросить себя, как Соланж оказалась здесь в этот момент, настолько хорошо подготовленная, что все бумаги были уже написаны. Он мог бы даже задуматься о роли Томаса Синклера во всем, что произошло. Но в тот момент единственное, что он знал, это то, что город был в огне, и у него было самое большее несколько минут, чтобы спасти свой банк. Все его состояние было вложено в его акции. Если он пойдет ко дну, он потеряет все. Его жена будет в нищете, а дети останутся без средств к существованию.

Он подписал контракт.

Как только он закончил, адвокат взял бумагу из его рук и передал ее Мунго. Прижимая ее к груди, защищая от пепла и искр, которые все еще время от времени падали вниз, Мунго протиснулся в переднюю часть толпы.

Охранники, которых Честер расставил вокруг склада, выстроились в линию поперек двери, чтобы сдержать толпу. Честер стоял среди них, все еще недоверчиво глядя на обломки "Уиндемира", плавающие на воде.

Мунго встал перед ним, держа бумагу высоко над головой. Ветер развевал его волосы, и яркий свет заливал глаза.

- Честер Марион! - крикнул он голосом, который вознесся над хаосом в городе. - Пора расплачиваться с долгами!’

Этого момента Мунго давно ждал. В темноте трюма "Черного Ястреба", в дымящихся джунглях Африки, в долгие дни на борту "Ворона", слушая стоны рабов, он мечтал об этом. С того самого дня, как он вернулся в Уиндемир, уткнувшись лицом в грязь перед обсерваторией, он трудился, чтобы достичь этого. И теперь, когда время пришло, это не разочаровало

Честер тоже представлял себе это, но не так. Вся оборона, которую он выстроил против этого момента, оказалась бесполезной. Теперь он повернулся, чтобы увидеть видение из своих кошмаров, стоящее перед ним.

Мунго Сент-Джон.

Их глаза встретились: серо-стальные и тлеющие желтые. Оскал удивления и ярости исказил изуродованное лицо Честера. Он замер так неподвижно, что Мунго подумал, не остановилось ли у него сердце от шока. Только его глаза метались между Мунго, Исааком и Камиллой. Тысячи мук, казалось, разбили вдребезги эти серо-стальные глаза, когда он увидел масштаб разрушений, причиненных Мунго.

Потом он вспомнил о себе.

‘Чего вы ждете?» - крикнул он своим охранникам. - Это человек, о котором я вас предупреждал, чтобы защитить меня от этого человекаэ я плачу вам!. Пристрелите его!'

- Да, застрелите меня, - холодно ответил Мунго. - Застрелить безоружного человека на глазах у двух десятков свидетелей. Вас повесят за убийство – и за что? Защищать честь обанкротившегося человека? Вы никогда больше не увидите ни пенни из того жалованья, которое он вам обещал.’

Он медленно повернулся кругом, глядя каждому в глаза. Один за другим они опустили оружие.

‘Твоя власть кончилась, - сказал Мунго Честеру. - ‘Этот листок бумаги, который я держу в руке, - счет за все твои долги. Я требую их возврата.- Его губы скривились в жестокой усмешке. - Помнишь, что ты мне однажды сказал? Кредит так же важен для человека, как воздух, которым он дышит. Отрежьте его, и он умрет.’

Честер глубоко вздохнул. Воздух застрял в горле, вызвав приступ кашля. Слюна и черная слизь брызнули на причал.

‘Это еще не конец, - сказал он. Его голос был хриплым и сиплым. - ‘Вы можете сжечь мою пароход, убить моих людей и украсть мою собственность – но если вы попытаетесь вернуть себе Бэннерфилд, я буду сражаться с вами до последнего дюйма. Даже если вы наймете самых шикарных адвокатов в Новом Орлеане, я заткну их в суде. Ты умрешь стариком, все еще без того, чего ты жаждешь.’

Мунго не стал оспаривать правоту слов Честера.

- Есть более быстрый способ уладить это дело.- Его глаза сверкнули вызовом. - Как джентльмены.’

Честер уставился на него. - Дуэль?’

Мунго видел страх в глазах своего врага. Мунго был высоким, худощавым и сильным; Честер был весь в шрамах и ожогах от пережитого на борту корабля. Даже без этого он был ниже на восемь дюймов и весил на сто фунтов больше.

‘Я не буду драться с тобой, - сказал Честер.

Мунго махнул рукой в сторону толпы. - Тогда каждый житель Нового Орлеана будет знать, что Честер Марион - человек без чести.’

‘Если ты веришь в честь, то ты еще больший дурак, чем я думал.’

‘Человек без чести - это человек без чести, - напомнил ему Мунго.

Он увидел, что расчет Честера изменился. Насмешка попала туда, куда нужно. Джентльмен-южанин придавал так много значения своей чести – и так быстро защищал ее, – потому что от этого зависел его банковский кредит. А человек на юге - ничто без кредита.

‘Я дам тебе еще один повод для драки. Соланж шагнула в круг, вызвав изумленные возгласы зрителей. Она выхватила листок бумаги с подписью Джексона, нацарапанной внизу, из рук Мунго. - Это документ на все твои долги. Если ты выиграешь дуэль, он твой.’

У Честера отвисла челюсть. - Это стоит миллион долларов.’

Мунго тоже выглядел удивленным. - ‘Это не твоя битва.’

‘Это мое имя в документе. Я могу делать с ним все, что захочу. Ее глаза встретились с его иронической улыбкой. - ‘Ради твоей чести.’

Бумага потрескивала на ветру. Честер уставился на нее, как цепной пес на кусок мяса.

- Где и когда?’

- Сейчас, - сказал Мунго. ‘Здесь.’

Честер побледнел. - ‘Это невозможно.’

- Но почему?’

- Ты бросил мне вызов. У меня есть выбор оружия.’

‘Действительно.’

- И я выбираю пистолеты. Мы должны подождать, пока не будет найдено подходящее оружие.’

Мунго кивнул Типпу. Великан шагнул вперед с тяжелой шкатулкой розового дерева, которую он, казалось, извлек из ниоткуда. Он открыл ее и протянул Честеру. В футляре с бархатной подкладкой лежала великолепная пара ударных дуэльных пистолетов. Их стволы были выкованы из крапчатой дамасской стали, инкрустированной ярким золотом с изображением охотничьих лошадей, гончих и охотников.

‘Я предвидел твой выбор, - сказал Мунго. - Пожалуйста, осмотри их. Ты увидишь, что они все в порядке.’

Неуверенно, словно прикасаясь к змее, Честер взял один из пистолетов. Он проверил курок, патронник и ствол, как бы желая убедиться, что Мунго ничего не трогал.

‘Ты можешь выбрать любой, какой захочешь, - сказал Мунго. - ‘Для меня это не имеет никакого значения.’

Франсуа зарядил пистолеты. Честер взял один, Мунго - другой. Толпа расступилась, оставляя свободное пространство перед причалом. Мунго и Честер стояли спина к спине. Они прошли десять ярдов, затем повернулись лицом друг к другу.

Мунго держал пистолет наготове, глядя в пространство, отделявшее его от Честера. Перспектива смерти его не беспокоила. Это было все, чего он хотел: пистолет в руке и прямой выстрел в Честера.

И все же он не недооценивал своего противника. Единственный здоровый глаз Честера уставился на Мунго с упорством сумасшедшего. Его обожженное лицо пульсировало ненавистью. Если бы можно было направить пулю одной лишь силой воли, он наверняка нашел бы способ всадить ее в сердце Мунго.

На пристани воцарилась тишина. Толпа отпрянула назад, словно почувствовав обжигающий жар ненависти между двумя мужчинами. Хлопья пепла с "Уиндемира" падали вниз, как снег. Франсуа поднял носовой платок.

‘Один . . .- сказал он.

Мунго отпустил свою руку. Он подумал об Уиндемире, о матери и отце.

‘Два . . .’

Он положил палец на спусковой крючок. Он подумал о девушке-рабыне на борту "Черного Ястреба", о деревне, которую он захватил с Пуну, о сотнях безымянных лиц, которых он привез сюда через Атлантику. Он подумал о Камилле.

- Тр ...

Внезапно в толпе поднялась суматоха. Камилла вылетела вперед, подталкиваемая Гранвиллом. Она, шатаясь, остановилась перед Честером.

Рука Мунго уже взметнулась вверх, палец на спусковом крючке напрягся. Внезапное движение только усилило адреналин, пульсирующий в его венах, и заставило мышцы двигаться еще быстрее. Пружина, удерживавшая молоток, натянулась; молоток начал дрожать.

Но чувства Мунго были отточены годами борьбы за свою жизнь. Его золотистые глаза, устремленные на цель, ничего не упустили. Как раз перед тем, как молоток прыгнул, он увидел Камиллу.

Для менее опытного стрелка это не имело бы никакого значения. Его мозг уже отдал бы команду, не оставляя механизму конечностей иного выбора, кроме как завершить бесповоротное действие. Но Мунго, чей разум и тело были откалиброваны лучше, чем любые часы, увидел ее вовремя, чтобы сделать мгновенный выбор.

Он отпустил спусковой крючок.

Честер схватил Камиллу. Он держал ее перед собой, одной рукой обхватив за шею, а другой приставив пистолет к виску. Мунго держал пистолет наготове. Но хотя голова Честера была едва видна позади головы Камиллы, оружие было не настолько точным, чтобы он мог рискнуть выстрелить.

- Отпусти ее, - сказал Мунго. - Отпусти ее или навеки опозоришь себя.’

- Честь? Честер издал кудахтающий смешок. - ‘Ты читаешь мне лекцию о чести, хотя скорее спасешь рабыню, чем отомстишь за своего отца. Ты трус, Мунго Сент-Джон.’

- Отпусти ее, и я покажу тебе, какой я трус.’

‘Не думаю, что мне это удастся. Честер попятился, таща Камиллу назад к экипажу. - ‘Ты не одолеешь меня так легко.- Его голос был громким и диким. ‘В Баннерфилде у меня есть пятьсот верных мне вооруженных людей. У меня больше земли и рабов, чем у любого другого человека в штате. Тебе не удастся так легко вытащить меня оттуда.’

- Отпусти ее, - сказал Мунго. - Отпусти Камиллу, и я забуду, что ты сделал с моей семьей.’

‘Что ты делаешь с Миллой?- воскликнул Исаак.

Он потянул отца за руку, но Честер не ослабил хватки ни на Камилле, ни на пистолете у ее виска.

- Садись в карету, - сказал ему Честер.

Когда Исаак заколебался, Гранвилл подхватил мальчика и втолкнул внутрь. Честер последовал за ним, увлекая за собой Камиллу. Гранвилл вскочил на козлы и хлестнул лошадей. Еще до того, как двери закрылись, карета уже летела вниз по дамбе, направляясь в город.

Мунго побежал за ним, но это было безнадежно. Он не мог обогнать шестерых сильных лошадей. Он остановился, глядя вслед удаляющемуся экипажу.

- А куда они поедут? - Типпу подошел к нему вплотную.

- Баннерфилд, - сказал Мунго. - ‘Это все, что у него осталось.’

‘Ты хочешь, чтобы я нашел лошадей?’

‘Он не поедет в карете." - Мунго уставился на облако пыли и пепла, поднятое каретой, пытаясь угадать планы Честера. - Он не может рисковать тем, что я доберусь туда первым. Пароход - самый быстрый путь.’

Типпу оскалил зубы. - У него нет парохода.’

‘Он сможет зафрахтовать один из них.’

Мунго оглянулся на реку. Чувства бушевали в его жилах, как огонь - ярость из-за побега Честера; шок от того, как близко он был к тому, чтобы убить Камиллу; страх за нее, теперь во власти Честера. Внешне выражение его лица оставалось ледяным.

- Разожгите котлы на "Нелли Мэй".’

Пароход "Клеопатра" на всех парах несся вверх по Миссисипи. Его котлы зашипели и напряглись в знак протеста, потому что он не привык к такому бешеному темпу. Он была построен для перевозки пассажиров, не жалея средств, и обычно совершал круиз по реке с неторопливой, царственной поступью королевы, в честь которой был назван.

Сегодня в нем не было ничего величественного. Когда Честер Марион прибыл на пристань и предложил капитану десять тысяч долларов за то, чтобы тот отвез его в Баннерфилд, он уже был готов покинуть причал и забрать пассажиров. И все же капитан колебался. Он видел пожар, охвативший "Уиндемир", и вид Честера Мариона – грязного, обгорелого и оборванного – не внушал доверия. Но карета опередила новости обо всем остальном, что произошло на пристани; насколько было известно хозяину, имя Честера Мариона все еще пользовалось большим доверием, чем кто-либо в Луизиане. Поэтому он согласился.

Три часа спустя он уже начал сомневаться, хватит ли ему и десяти тысяч долларов. Во-первых, была спешка с запуском "Клеопатры". Затем Честер потребовал, чтобы он лопатой подбирал топливо, пока манометры на котлах не поднимутся так высоко, что они могут взорваться. Даже сейчас, когда судно опасно быстро неслось вверх по извилистой реке, Честер не казался удовлетворенным. Он расхаживал по верхней палубе, глядя в ту сторону, откуда они пришли, словно ожидая, что за ними придут псы ада.

Камилла сидела у его ног в одиноком великолепии большого салона. Комната была двести футов в длину и двадцать в высоту, как неф собора. Все вокруг нее было отмечено роскошью - позолоченные зеркала, хрустальные люстры, бар с мраморной столешницей и витражные окна в потолке, пропускавшие странный желто-голубой свет. И все же для нее это было похоже на могилу.

Она сидела на плюшевом диване, достаточно широком, чтобы с комфортом разместить дюжину человек. Исаак сидел у нее на коленях.

‘Что происходит?- завопил он.

То ли по какому-то глубоко укоренившемуся инстинкту, узнавшему его мать, то ли просто потому, что она была единственным успокаивающим существом на корабле, он уткнулся лицом ей в грудь и заплакал.

‘Ты должен быть храбрым, - сказала она ему. - Мы везем тебя домой.’

Среди всего хаоса и кровавой бойни этого дня, она чувствовала спокойствие в своей душе, которого никогда не знала прежде. Она обняла сына и крепко прижала к себе. Она получила то, что хотела. Все остальное не имело значения.

Наверху капитан спустился из рубки и нашел Честера.

‘Мы не можем долго поддерживать такую скорость. Мы слишком быстро прожигаем наши дрова. Нам придется остановиться и пополнить запасы.’

Честер указал на корму. Они вошли в прямой участок реки длиной в три мили. Позади них, как раз выходя из последнего поворота, он увидел нос другого парохода. Пар, вырывавшийся из его труб, и скорость, с которой он вспенивал воду, ясно говорили о том, что это не обычный хлопковоз или пакетное судно.

‘Если мы остановимся, он нас догонит.’

‘Но у нас нет топлива, чтобы добраться до Баннерфилда.’

Честер топнул ногой по палубе. ‘Из чего это сделано?’

Мастер сглотнул. - ‘Белый дуб.’

‘А надстройка?’

- Сосна и кедр.’

- Значит, у нас есть все необходимое топливо. Разбейте это и скормите печам.’

Мастер стоял на своем.

‘Вы зафрахтовали мой парохол, чтобы я мог отвезти вас в Баннерфилд. Не уничтожить его.’

‘Я готов изменить условия нашего соглашения. Сто тысяч долларов, чтобы купить его сразу.’

У капитана от шока отвисла челюсть. Сто тысяч долларов - это во много раз больше, чем стоит "Клеопатра". Но это было не его решение.’

‘Я здесь не хозяин. Я не могу согласиться с этим, даже если бы захотел.’

‘Вы могли бы сказать ему об этом постфактум.’

Это было заманчивое предложение. Имея сто тысяч долларов, капитан мог бы расплатиться с владельцами за потерю корабля, добавить еще десять тысяч долларов в качестве извинения и все еще иметь достаточно денег, чтобы уйти в отставку.

Но он был упрямым человеком.

‘Это неправильно, - сказал он.

‘Очень хорошо.’

Честер на мгновение замолчал, словно готовясь сделать еще одно предложение. Затем, передумав, он вынул из-за пояса дуэльный пистолет. Он все еще был заряжен после незаконченной дуэли. Без предупреждения он прицелился в капитана и выстрелил. Пуля попала ему чуть ниже грудины. Человек отшатнулся назад, схватившись за грудь, и с криком упал в коричневую воду внизу.

Один из членов экипажа, который следил за опасностями, видел все. Он изумленно уставился на Честера.

‘Что ты только что сделал?’

‘Теперь я хозяин, - сказал Честер. Рядом с ним Гранвилл вытащил свой пистолет и направил его на моряка. - Вы будете следовать моим приказам или последуете за капитаном за борт. Вы понимаете?’

Матрос быстро проанализировал свои возможности - ‘Что ты хочешь, чтобы я сделал?’

Честер указал пистолетом на палубу у себя под ногами. - Разбери ее на части.’

Милей позади "Нелли Мэй" мчалась дальше. Все четыре котла были раскалены, но Типпу настороженно следил за манометрами, чтобы убедиться, что они не взорвутся. Мунго нашел его на главной палубе, раздетого до пояса от жара топок.

‘Ты можешь прибавить скорость?- крикнул он, перекрывая рев моторов. - Честер рвется вперед!’

До этого не должно было дойти. Он не ожидал, что Честер уйдет с пристани живым. Зная, что случится с "Уиндемиром", он пришвартовал "Нелли Мэй" далеко вниз по реке от пристани, чтобы огонь и взрыв не коснулись ее. Когда Честер сбежал, это означало долгий, тяжелый рывок катера, чтобы добраться до парохода, а затем еще большую задержку, пока они разожгут котлы и возьмут дрова. Это дало Честеру достаточно времени, чтобы подняться на борт "Клеопатры" и отправиться впереди Мунго.

По крайней мере, было нетрудно опознать пароход, который Честер взял в Новом Орлеане. Мунго видел, как он покинул доки так быстро, что чуть не опрокинул проплывавший мимо ялик. Вскоре после этого он увидел безошибочно узнаваемый силуэт Честера на открытой палубе.

Типпу выкрикнул приказ кочегарам. Один из них подошел, неся охапку бревен. Он положил их на палубу и начал подавать в топку. По мере того как каждый из них входил внутрь, высота звука двигателя увеличивалась.

‘Мы не можем подойти слишком близко, - заметил Типпу. - У него все еще есть Камилла.’

‘Я этого не забыл, - сказал Мунго. - ‘Мы должны идти в ногу с ней и ждать, пока он не причалит. Он не может бежать вечно. Тогда мы заставим наши цифры говорить.’- У него на борту "Нелли Мэй" была вся команда "Ворона" – всего тридцать человек. - Он не может держать нас всех на расстоянии.’

- Капитан!- позвал Хендерсон с носа. - Посмотри на это!’

Мунго бросился вперед. Впереди что-то изменилось в "Клеопатре". Ее корма, казалось, съежилась. Он рассматривал ее в подзорную трубу.

‘Они его демонтируют.- Он выругался. - Честер сровняет его с землей, чтобы опередить нас.’

‘У нас кончатся дрова, прежде чем они успеют сжечь судно, - сказал Хендерсон.

Спеша покинуть Новый Орлеан, они не успели полностью заполнить запасы дров.

Мунго протянул руку и отломил кусок лепнины от колонны, поддерживавшей котельную палубу. Он бросил его Типпу, и тот бросил его в печь.

- Делай все, что должен, даже если тебе придется уничтожить наш собственный корабль. Мы не можем позволить ему уйти.’

Два парохода продолжали плыть вверх по реке, как два раба в караване, соединенные у шеи шестом, который не позволял им ни остановиться, ни разойтись, ни закрыть брешь – только безжалостно продолжать путь. Даже когда наступила ночь, "Клеопатра" не остановилась. Она пошла дальше, и отблеск ее огня был виден на воде, как далекая комета, несущаяся вверх по реке.

- Следуй за ней, - сказал Мунго Виси, сидевшему в рубке пилота. ‘Не выпускай ее из виду.’

- Река опасна в темноте, - предупредил Виси.

‘Пока мы держимся одной линии, мы знаем, что мы в безопасности. Если что-то встанет на пути, Честер ударит первым. И тогда он будет у нас.’

Но в тот вечер удача была на стороне Честера. Казалось, будто сам Дьявол ведет пароход мимо песчаных отмелей и плавучих деревьев, иногда так близко, что их ветви задевают корпус. Все, что мог сделать Мунго, - это следовать за ним по пятам.

Когда рассвело, они увидели все разрушения, которые понесли пароходы. Оба были раздеты до ватерлинии. Палубы, каюты, стены и несущие балки были разобраны и отправлены в топки. Все, что осталось, - это двигатели и механизмы на главной палубе, рулевые тросы и рубки пилотов, расположенные высоко на сваях. Каждый корабль выглядел как тело, с которого содрали кожу, оставив только мышцы и жизненно важные органы.

‘Ему больше нечего жечь, - сказал Хендерсон.

‘Нам тоже, - сказал Мунго.

Но когда солнце поднялось над рекой, он понял, что это не имеет значения. Теперь они проплывали через хлопковые поля. Чуть дальше чем в миле впереди виднелись склады и пристани Баннерфилда. Честер, должно быть, нашел способ подать сигнал вперед. В подзорную трубу Мунго увидел полицейских в синих куртках, собравшихся у причала.

- Новости из Нового Орлеана еще не дошли, - сказал Мунго. - Они не знают, что их хозяин обанкротился.’

"Клеопатра" подошла носом к причалу. Как только она коснулась его, Мунго увидел, как Честер, Камилла, Гранвилл и Исаак спрыгнули с нее и поспешили по дорожке к главному дому. "Клеопатра" отчалила и медленно поплыла вниз по течению.

- Мы проиграли гонку, - сказал Мунго.

Он уставился на палубу, сжав кулаки, его желтые глаза пылали яростью, он чувствовал, что вокруг него собрались люди. Он завел их так далеко в поисках мести и потерпел неудачу. Они выжидающе смотрели, ожидая, что же будет дальше.

‘Я собирался застрелить Честера на пристани в Новом Орлеане, честно и благородно, - сказал Мунго. - ‘Когда он отказал мне в этой победе, я надеялся поймать его на реке и покончить с ним там. Теперь мне остается только пробиться в его поместье. Но у него есть армия, которая ждет нас.’

Мужчины бесстрастно слушали.

- Это моя собственная битва. В этом нет ни выгоды, ни славы. Я не могу просить вас рисковать своими жизнями из-за моей мести. Если вы хотите уплыть на "Нелли Мэй" обратно в Новый Орлеан, я не стану вас винить.’

Мужчины по-прежнему ничем не выдавали своих мыслей.

‘На столе в каюте "Ворона" вы найдете документ, который разделяет право собственности на корабль между всеми вами. Я подписал его сегодня утром, на случай, если поединок пойдет не в мою пользу. Все, о чем я прошу, - это чтобы вы высадили меня на берег, прежде чем повернете назад.’

Мужчины переглянулись. Никто из них не осмеливался заговорить. Один за другим они повернулись к Типпу. Мунго проследил за их взглядами, ища взглядом своего друга.

‘А ты что скажешь?’

Великан покачал головой. - ‘Нет.’

- Нет?’

- Нет’ - сказал Виси.

- Нет, - ответил Вирджил Хендерсон. - ‘Ты наш капитан. Мы будем сражаться с тобой до конца.’

Все остальные согласно закивали. Их мужественные, полные энтузиазма лица были черны от копоти печей, а руки покрылись волдырями от того, что они разрывали пароход на части. Но ни один из них не выказал ни малейшего намека на сомнение.

Мунго кивнул. Ему показалось, что в глаз попала крупинка сажи, и он заплакал. Он нетерпеливо стер ее.

- Да будет так.’

‘Люди, с которыми мы сражаемся, - спросил Виси. - Мы берем их на продажу?’

Несмотря ни на что, это вызвало улыбку у Мунго.

‘Будь моя воля, я бы отправил их в Африку в цепях и продал твоему отцу, Нганге, как его личных рабов. Но нам придется довольствоваться их убийством.’

Типпу указал на причал. Ополченцы выстроились в две шеренги - одна вдоль пристани, другая на берегу реки. Они, должно быть, превосходили экипаж "Нелли Мэй" по крайней мере в два раза, и еще больше, без сомнения, ждало их на плантации. Когда пароход приблизился, они подняли винтовки.

- Многих из них, - проворчал Типпу.

- Тогда мы будем сражаться вдвое упорнее. - Мунго почувствовал под ногами, как судно замедляет ход против течения. Пока они разговаривали, никто не поддерживал огонь; котлы остывали. - ‘Сколько у нас еще горючего?’

- Он исчезло. Типпу указал на рубку пилота. - ‘Это все.’

- Без него мы не сможем управлять пароходом, - добавил Виси.

‘Это не имеет значения.- К этому времени до пристани оставалось чуть больше четверти мили. - Наш курс определен.’

Они перерезали тросы, соединяющие колесо с рулем направления, и привязали их внизу. Типпу и его люди рубили топорами бревна, поддерживавшие рубку, пока вся конструкция не рухнула. Они бросили ее в огонь, даже не потрудившись разрубить. Двигатели закачались сильнее; длинные железные стержни, тянущиеся к колесу, застучали, как лошади, пущенные в галоп. Колесо закрутилось быстрее, приводя пароход в движение с последним всплеском скорости. Волны хлынули за борт.

Раздались выстрелы, но они ни во что не попали. Мунго и его люди укрылись за котлами, защищенные крепким железом. Он не видел, куда они направляются, но это не имело значения, потому что они все равно не могли управлять судном. Словно пьяный рыцарь, "Нелли Мэй" продолжала свой последний славный бросок, направляясь к причалу.

Выстрелы прекратились, когда ополченцы поняли, что собирается сделать Мунго. Те, кто был на пристани, развернулись и побежали на берег, врезавшись прямо в линию позади них. Воцарился хаос, на ступеньках дрались синие куртки. Некоторые теряли опору и соскальзывали вниз; другие, оказавшись в ловушке сзади, не могли подняться вообще.

Мунго кивнул Типпу. По его сигналу Типпу подбежал к маленькой пушке на носу. Это было не более чем сигнальное ружье, настолько сильно проржавевшее, что оно представляло не меньшую опасность для людей, стоявших за ним, чем перед ним. Но - как и в судне - в нем остался один выстрел. Типпу зарядил его ужасной смесью мушкетных пуль и гвоздей, вытащенных из разобранных досок парохода. Он поджег фитиль, затем побежал назад к укрытию котлов и бросился на палубу.

"Нелли Мэй" врезалась в причал. На полной скорости ее нос разбил сваи и расколол лестничную площадку. Некоторые из ополченцев были сброшены в воду; другие, менее удачливые, были раздавлены между корпусом судна и берегом реки. За секунду до того, как она ударила, пушка выпустила шквал из зазубренного металла вверх по людям, пойманным на вершине склона. Мощь взрыва разнесла пушку на куски, добавив к атаке зазубренные железные осколки и разрезав людей Честера на куски.

Прежде чем они успели прийти в себя, команда Мунго поднялась из-за укрытия котлов и пошла на них сквозь дым. Их вел Мунго. Он перепрыгнул через разбитый нос, шлепнул по мелководью и бросился с саблей на окровавленную массу людей перед ним. Типпу стоял слева от него, держа в руках абордажный топор, а Виси - справа с копьем, которое он привез из Африки.

Ополчение Честера состояло из самых грубых людей в округе - скандалистов, бродяг и бездельников. Но они больше привыкли к потасовкам в барах и уличным дракам, чем к настоящим битвам. Они уже несколько месяцев охраняли Бэннерфилд от врага, который так и не появился, забирая деньги Честера и выпивая его виски. Теперь, когда нападение наконец началось, они были совершенно не готовы. Воздух был наполнен ужасом - предсмертные судороги "Нелли Мэй", когда она разваливалась на части; шипение пара из ее лопнувших котлов; крики умирающих и тонущих людей.

Милиция сломалась и побежала, убегая в хлопковые поля к большому дому вдалеке. Мунго последовал за ними, задержавшись лишь для того, чтобы схватить пару брошенных винтовок и закинуть их за плечи. Он бежал так быстро, что догнал нескольких бегущих милиционеров. Он срубил их саблей и оставил корчиться в грязи, чтобы Типпу или Виси прикончили их.

Он добрался до жилища рабов, ряд за рядом беленых лачуг. Хотя была уже середина дня, жители исчезли, разбежавшись, как птицы перед землетрясением. Они не желали защищать своего господина, но если бы они взялись за оружие, то их постигла бы самая ужасная смерть, какую только можно себе представить. Вместо этого они растаяли, позволив Мунго беспрепятственно проходить через их жилища.

За деревней рабов земля поднималась по травянистому склону. И там, в самом центре, стоял дом.

От такого масштаба у него перехватило дыхание. Особняк Честера представлял собой не что иное, как замок, расположенный на холме и окруженный со всех сторон широкими прудами, похожими на ров. Единственным выходом была узкая дорожка между прудами, которая вела к парадной лестнице.

И он был хорошо охраняем. Пуля вонзилась в землю у ног Мунго. Он бросился на землю, укрывшись за невысокой стеной, окружавшей ров, когда в него ударили новые пули. Ополченцы, возможно, и сбежали с площадки, но они были более чем готовы защищать дом.

Типпу подполз к нему и рискнул взглянуть.

- Честер здесь?’

- Думаю, да, - ответил Мунго.

- Чтобы попасть внутрь, нужны пушки.’

Мунго бросил еще один быстрый взгляд. - Мы могли бы переплыть ров.’

Типпу покачал головой. Он указал на дальний край пруда, где у подножия стены лежало что-то похожее на длинный ствол дерева.

‘Крокодилы.’

- Аллигаторы, - поправил его Мунго.

Он много раз видел их двоюродных братьев в реках Африки и знал, как глупо пытаться плавать. Он крепко задумался.

- Может быть, есть другой способ.’

Для людей, охранявших дом в Бэннерфилде, это было ошеломляющее утро. С тех пор как Честер узнал, что его врага Мунго Сент-Джона видели в Новом Орлеане, ополченцы ждали в полной боевой готовности, но после того, как Честер три дня назад отбыл на борту "Уиндемира", они ослабили бдительность. Урожай был собран, их хозяин ушел. Конечно, теперь бояться было нечего.

Потом их разбудили новости с реки о внезапном возвращении Честера. Не успев окончательно проснуться, они услышали выстрелы, а затем оглушительный грохот, эхом разнесшийся по полям. Вскоре после этого Честер вместе со своим надсмотрщиком, сыном и рабыней – хозяйкой выбежал на тропу, выкрикивая приказ готовиться к бою.

Они схватили ружья и заняли позицию, хотя солнечным утром в самом сердце Луизианы трудно было представить, кто может вторгнуться. Вскоре, однако, у них появились свидетельства ужасной борьбы. Люди возвращались с реки - одни бежали, другие хромали, - все окровавленные и покрытые пороховым дымом. Они рассказывали невероятные истории - орды чернокожих, снующие с реки; корабли в огне; массовые убийства на хлопковых полях. Для мужчин в доме это было трудно поверить. Но раны были вполне реальны.

Поток беглецов замедлился, но теперь из помещения для рабов к главному дому выбежала последняя группа людей. Их было с полдюжины, одетых в синие милицейские мундиры и черные фуражки. Они побежали по насыпи к дамбе между прудами. Дюжина чернокожих мужчин, размахивая копьями и ружьями, бросилась за ними.

Возможно, охранники в доме не сразу узнали беглецов, бежавших к ним. Но затем их лица были скрыты под фуражками, и они опустили головы, чтобы избежать пуль преследователей. В любом случае Честер завербовал столько людей, что невозможно было узнать их всех. И одно было неоспоримо. Люди в форме были белыми, а преследователи - черными.

Черный человек, вооруженный, восставший против своих белых хозяев, был тем, чего не мог допустить ни один человек в доме. Не колеблясь, они открыли двери, чтобы впустить своих товарищей.

Мунго помчался по мосту, перекинутому через ров, боясь, что сейчас выскочит из позаимствованной милицейской куртки. Каждый инстинкт в его теле кричал, что это безумие, бежать сломя голову к вражеским орудиям, но он не мог позволить этому чувству проявиться. Теперь его единственной защитой была уверенность. Если бы он дал людям в доме хоть малейший намек на то, что он не тот, за кого себя выдает под синей курткой, он был бы мертв.

На дальнем конце моста он остановился, повернулся и выстрелил в преследователей. Пуля пролетела мимо головы Виси - хотя и достаточно близко, чтобы быть убедительной. Виси бросился на землю и закатился за каменную урну, чтобы мужчины в доме не могли его ударить.

Мунго побежал дальше. Перед ним была лестница, ведущая к большой двери дома - и она была открыта. Он перепрыгивал через три ступеньки, а Вирджил Хендерсон и другие белые люди из команды "Ворона" бежали за ним.

Из-за двери, как крыса, выглядывало покрытое шрамами лицо.

- Забегай! - воскликнул он.

Мунго вбежал. Похожий на пещеру вестибюль превратился в нечто среднее между полевым госпиталем и арсеналом. Раненые лежали, истекая кровью, у стен, а в глубине комнаты громоздились ящики с боеприпасами и бочонки с порохом. Мешки с песком были наспех сложены у подножия лестницы, чтобы создать импровизированную баррикаду.

‘Не закрывай дверь, - сказал Мунго. - ‘Нас будет еще больше.’

Человек со шрамом снова выглянул наружу. Черные снова отступили за земляные насыпи, хотя время от времени им удавалось высунуться, чтобы выстрелить.

‘Кто они, черт возьми?- сказал он. - Мистер Мэрион сказал, что на нас могут напасть. Но я никогда не думал, что это сделают ниггеры.’

‘Не сомневаюсь, - сказал Мунго и вонзил нож ему в сердце.

В хаосе, царившем в зале, никто ничего не заметил. Человек рухнул на пол, из его груди сочилась кровь, но это не отличало его от других раненых в комнате. Это дало Мунго время проникнуть глубже внутрь. Хендерсон и его люди рассыпались вокруг него веером.

- Кто здесь главный?- Спросил Мунго.

Человек с лейтенантским эполетом обернулся.

‘Я.’

Мунго выхватил пистолет и прицелился в него. Лицо лейтенанта расширилось от шока. Но даже тогда он не понимал всей опасности. Все, что он мог видеть, был белый человек в форме.

‘Что, во имя всего святого...’

- Бога это не интересует.’

Мунго выстрелил; мозги лейтенанта вырвались из черепа и брызнули на лица людей позади него. Они все еще вытирали их с глаз, когда люди Хендерсона бросились на них с саблями и топорами.

Разразился хаос. Не зная, кто друг, а кто враг, большинство ополченцев просто бежали. Раненые, только что избежавшие одного побоища, попытались присоединиться к ним. Те, кто не мог ходить, тащились по полу, спотыкаясь о других и забивая дверные проемы. Это делало их легкой мишенью для команды "Ворона".

Люди на верхних этажах не знали, что произошло, но они слышали выстрелы и крики снизу. Каким-то образом враг проник внутрь. Они оставили свои посты и побежали - одни, чтобы присоединиться к битве, другие, чтобы бежать от нее. Таким образом, путь для Виси и его людей был свободен. Они перебежали через дамбу и ворвались в дверь, как раз вовремя, чтобы вступить в бой с милицейским подкреплением, спустившимся по лестнице.

Вскоре в зале никого не было. В живых остались только те ополченцы, которые были слишком слабы, чтобы идти куда-то умирать.

- Обыщите дом! - Крикнул Мунго, перекрывая шум. - Найдите Камиллу! Найдите Честера!’

Команда "Ворона" рассредоточилась, парами переходя из комнаты в комнату, останавливаясь только для того, чтобы выстрелить или перезарядить оружие. Некоторые из ополченцев пытались спрятаться за занавесками или под мебелью; их вытаскивали и убивали. Некоторые бросались из окон, но потом оказывались в ловушке во рву. Некоторые пытались переплыть его, но никто не добрался до другого берега.

Мунго двигался сквозь дым и кровавую бойню, как демон, выкрикивая имя Камиллы. В одной из комнат он увидел целую стену, украшенную золотой картой. Кровь забрызгала аккуратно раскрашенные поля; в штукатурке, куда попали пули, виднелись дыры. В другой комнате рояль был перевернут на бок, как баррикада.

Он остановился на мгновение, чтобы перезарядить пистолеты. Пауза дала ему возможность прислушаться. Звуки битвы теперь доносились изредка – его люди в основном выгнали ополченцев из дома. Все, что он слышал, были случайные выстрелы и мучительные крики раненых.

И - гораздо ближе - детский плач.

Мунго пошел на звук, прошел через бильярдную и гостиную к открытой двери. Она вела на широкую мраморную террасу, уставленную статуями в классических позах. А там, среди каменных фигур, четыре живых человека - Камилла, Исаак, Гранвилл и Честер.

Они были грязные. Под взглядом этих безупречных белых статуй они казались существами из-под земли. Их одежда была испачкана сажей, кровью и грязью, волосы оборваны и растрепаны. Должно быть, они бежали через весь дом, надеясь перебраться через террасу в восточное крыло, но огромный шкаф был придвинут к противоположной двери и преградил им путь наружу. Им больше некуда было бежать.

Гранвилл увидел Мунго в первую очередь. Он прицелился и выстрелил, но кремень щелкнул о пустой лоток. Мунго улыбнулся. Он поднял свой пистолет и выстрелил Грэнвиллу прямо между глаз.

- Исаак закричал . Мунго пересек террасу, пристально глядя на Честера. Серые глаза, когда-то такие жестокие и самоуверенные, покраснели и заплакали от дыма. Волдыри на его лице лопнули, из них потекли кровь и гной. Он всегда был чудовищем, подумал Мунго. Теперь зло внутри него стало явным для всего мира.

Месть пела в сердце Мунго с ясностью ангельских голосов. Он уничтожил Честера. Он обанкротил его, унизил, доказал, что он трус, и разрушил его дом. Он лишил его всего, что у него было, – всего до единой вещи. Теперь оставалось только закончить это.

Мунго подошел ближе. Он поднял пистолет и направил его на голову Честера.

‘Ты отнял у меня всю мою жизнь, - прошипел он. - ‘Я поклялся, что сделаю то же самое с тобой, что заставлю тебя смотреть, как я разбираю твою жизнь по кирпичику и превращаю ее в пыль.’

Он уже собирался нажать на курок, когда внезапное движение отвлекло его внимание. Исаак выбежал из-за статуи, где прятался, и бросился на Честера.

- Не трогай моего папу.’

Это было последнее, что Мунго ожидал услышать от него. Он остановился в изумлении и опустил глаза, чтобы посмотреть на мальчика, который прижался спиной к ногам Честера, вызывающе глядя на Мунго. Лицо у него было темнее, чем у Честера, волосы черные и жесткие. Но когда Мунго посмотрел ему в глаза, широко раскрытые и испуганные, он увидел ту же силу воли, что и у человека позади него.

Мунго замер. Он посмотрел на Камиллу, и его глаза наполнились ужасом.

‘Я думал, что это твой сын.’

- Да, - прошептала она.

‘Ты сказала мне, что отец был одним из надсмотрщиков Честера.’

Камилла не ответила. Но это не имело значения. Правда была написана ясно и смело на лице Честера.

‘Если в твоем сердце есть хоть капля человеческой доброты, я умоляю тебя пощадить его, - взмолился Честер. Исаак начал плакать. Почти не думая, Честер поднял его и прижал к груди. - ‘Он невиновен.’

Мунго перевел взгляд с Честера на Исаака и Камиллу. Пожалуй, единственный раз в жизни его словно парализовала нерешительность.

‘Почему ты мне не сказала?- тихо сказал он.

- Потому что я боялась, что ты убьешь его, - ответила Камилла.

‘Ты мне не доверяла?" - В глазах Мунго вспыхнул огонь. - ‘Когда ты собиралась мне сказать? Когда я убил бы Честера и освободил тебя? Когда я усыновил бы мальчика, как своего собственного? Когда я назвал бы его своим собственным наследником? Неужели ты думала, что я буду глух к тому, как Честер смеется надо мной из могилы, как он мстит за то, что посадил свою кукушку в мое гнездо?’

‘Ты не поймешь, - сказала Камилла. Ее глаза были наполнены слезами. - Ты говоришь, что Честер забрал у тебя все. Но разве ты когда-нибудь терял свободу? свое имя? Само право называть себя человеком? Исаак - это все, что у меня когда-либо было.’

‘Ты меня поймала, - сказал Мунго.

‘И если это что-то значит – если ты действительно любишь меня, как говоришь, - тогда пощади Исаака.’

Ружье качнулось влево-вправо, как компас в шторм. Камилла и Честер - любовь или месть. Эти два чувства боролись в груди Мунго так яростно, что ему казалось, он вот-вот разорвется на части. Честер стоял на заднем краю террасы с Исааком на руках. Тело мальчика блокировало торс Честера и часть его головы, так что Мунго почти не целился. Даже если он попадет, сила выстрела может отбросить Честера назад, с террасы, в ров. Он возьмет с собой Исаака.

- Отпусти его, - сказала Камилла. - Ты уже достаточно сделал.’

Мунго почти не слышал ее. Как он мог пощадить Честера, оставить свою месть незавершенной? Но если Исаак умрет, Мунго потеряет Камиллу навсегда.

"Я не собираюсь выбирать", - сказал Мунго Соланж. И снова, как тогда, на берегах Африки, он услышал, как судьба смеется над ним.

Что ты будешь делать?

Он снова оказался в рабском трюме "Черного Ястреба". Зловоние, страдания, звуки - бездна человеческих страданий - и молодая девушка с испуганными глазами. Если Мунго не убьет Честера, все его ужасные поступки окажутся напрасными. Жажда мести, которая привела его в самые темные уголки земли, никогда не будет утолена.

- Пожалуйста’ - взмолилась Камилла.

Мунго кивнул. Его лицо прояснилось. В глубине его души, казалось, развязался какой-то огромный узел.

Он навел пистолет на голову Честера и выстрелил.

Выстрел обрушился на мраморную террасу, эхом отразившись от стен особняка, как полный залп военного корабля. Но даже над всем этим Мунго услышал пронзительный крик, который прорезал шум, а затем резко оборвался.

Дым щипал ему глаза, но не настолько, чтобы он не видел, что натворил. На другой стороне террасы Честер застыл в шоке. Он не смотрел на Мунго. Он уставился в пол, где у его ног лежала окровавленная фигура в белом. Круглое отверстие, чуть выше левой груди, показывало, куда попала пуля, когда она бросилась на ее пути.

- Милла! - Закричал Исаак. Он вывернулся из отцовской хватки и спрыгнул вниз, рыдая, как ребенок, впервые в жизни делающий вдох. Он подбежал к Камилле. Он потянул ее за руку, но она не двинулась с места. - Мамушка!’

Мунго с трудом оторвал взгляд от Камиллы. Но за ее спиной он увидел руку Честера, которая тянулась к его пальто – точно так же, как в кабинете в Уиндемире, в тот день, когда Мунго вернулся из Кембриджа, когда он вытащил маленький револьвер с перламутровой рукояткой, который держал там.

Честер так и не закончил ее движение. С ревом Мунго прыгнул на него через упавшее тело Камиллы. Правая рука Честера все еще была под пиджаком; он не был готов защищаться. Прежде чем он успел среагировать, Мунго схватил его за обе руки. Он поднял все тело Честера в воздух, сделал шаг вперед и сбросил его с края террасы.

Честер упал, размахивая руками и ногами, как сломанное насекомое, и приземлился в воду внизу. По мере того, как рябь распространялась по поверхности, темные фигуры поднимались с берегов, сходясь там, где он упал. Вода начала закипать.

Мунго этого не видел. Он стоял на коленях рядом с Камиллой, баюкая ее в своих объятиях, гладя ее лицо, снова и снова выкрикивая ее имя, пока ее кровь впитывалась в его рубашку. Слезы потекли по его щекам и упали на ее лицо. Она не двинулась с места.

Тонкая струйка крови потекла по руке Мунго и обвилась вокруг запястья.

Камилла была свободна.

После битвы Мунго сидел один на парадной лестнице, глядя на пруды и пустые хлопковые поля за ними. Виси и его люди выносили тела из дома и складывали их, как дрова, на подъездной дорожке. Справа от него поднимался дым, но это были всего лишь костры для приготовления пищи в деревне рабов. Как только бой закончился, рабы вернулись домой и занялись своими делами, как будто их никогда и не прерывали. Для них ничего не изменилось.

Из деревни донеслась песня и поплыла над полями. Низкий, печальный плач. Мунго слышал эту мелодию в Уиндемире и знал, о чем она говорит.

"О, Сатана сказал мне не молиться, он хочет мою душу в Судный день".

Где-то на дне одного из этих прудов то, что осталось от Честера Мариона, должно было осесть в иле. Мунго сделал то, что намеревался сделать. Он вспомнил обещание, данное Соланж. Я разобью каждый кирпич здания, на котором он построил свое состояние, пока он не останется голым в руинах своей жизни. Теперь, когда он сидел в одиночестве жизни Честера, это казалось пустой похвальбой.

Он схватил медальон, висевший у него на шее. Он резко дернул рукой, и цепочка порвалась; серебряное сердечко оказалось у него на ладони. Дрожащими пальцами он расстегнул маленькую застежку и уставился на изображение внутри. Это было даже не очень хорошее сходство. Он сам нарисовал его при свете лампы в обсерватории Уиндемира. Он никогда не был хорошим художником и изо всех сил старался сделать картину достаточно маленькой, чтобы поместиться в медальоне. Но он уловил в глазах Камиллы что-то живое, ее улыбку и красоту. Он вспомнил, как она хихикала, когда он рисовал его - он пытался заставить ее сидеть спокойно, она пыталась отвлечь его, нетерпеливо возвращаясь в постель.

‘Это очень важно, - сказал он ей. - ‘Когда я поступлю в Кембридж, это все, что я буду помнить о тебе.’

Теперь ему было невыносимо смотреть на нее. С внезапной судорогой он захлопнул медальон и отшвырнул его прочь. Как только он покинула его руку, он хотел взять его обратно, но было уже слишком поздно. Медальон взмыл в воздух, сверкнув на мгновение на солнце, затем упал в пруд и затонул.

Он все еще смотрел на рябь, когда услышал стук лошадиных копыт и стук колес по гравию. По подъездной аллее ехала карета, запряженная четверкой белых лошадей. Кучер натянул поводья прямо перед грудой тел, спрыгнул на землю и открыл дверцу.

Соланж выглянула из окна. Она осмотрела все вокруг - трупы, ружья и пули, разбросанные по земле, оспины на стенах и запах пороха в воздухе. Она не выглядела очень удивленной.

Она пересекла дамбу, осторожно обходя лужи крови и стреляные гильзы. Она остановилась у подножия лестницы и посмотрела на Мунго.

- Почему ты здесь?- Его голос был едва ли больше, чем карканье.

- Чтобы осмотреть мой новый дом. Благодаря тебе я стала новым владельцем этой собственности.- Она засунула палец в пулевое отверстие на балюстраде. - Хотя это потребует некоторой работы. Он не в таком хорошем состоянии, как вы обещали.’

Мунго не улыбнулся. Соланж искоса взглянула на него.

‘Ты его убил?’

Мунго кивнул.

- Тогда дело сделано. Ты достиг того, чего желало твое сердце.- Она склонила голову набок. - ‘Похоже, это не принесло тебе счастья.’

- Камилла мертва.’

Слова вырвались из него мучительным воем, вырванным из его души. Он уставился в землю, желая, чтобы она поглотила его, но Соланж не позволила. Она смотрела на него, пока сила ее взгляда не заставила его поднять глаза. Ее миндалевидные глаза не отрывались от его глаз.

- Мне очень жаль.’

Она поднялась по ступенькам и села рядом с ним, не обращая внимания на пыль, покрывавшую ее платье. Она обняла его за плечи и прижала к себе.

‘Ты не можешь здесь оставаться, - сказала она. - Только не после того, что ты сделал.’

- Кому какое дело, что я убил раба?’

Мунго попытался вырваться, но она крепко вцепилась в его руку, впиваясь в нее ногтями.

- Честер Марион был самым могущественным человеком в штате. Они будут заботиться о нем.’

‘Я вызвал его на дуэль перед половиной Нового Орлеана. Они не преследуют за это.’

- Они преследуют за ведение частной войны. Даже в Луизиане к этому относятся неодобрительно.- Она указала на груду трупов в синих куртках. - ‘И ты не можешь притворяться, что всех этих людей никогда не существовало. Кто-то захочет узнать, как они умерли.’

Мунго промолчал.

‘Мы сообщим властям о восстании рабов, - решила Соланж. - Они были разбиты – Честер погиб в бою.’

Мунго кивнул.

‘Но ты не можешь быть здесь, когда они прибудут.- Она указала на Виси, стоявшего на страже наверху лестницы. Раздетый до пояса и с острым копьем в руке, он выглядел как видение из кошмара рабовладельца. - ‘Это будет тяжело для ваших людей.’

‘Да.’

- Уйдите на время. Поезжай в Техас или Калифорнию. Там можно сколотить целое состояние.’

‘Нет.’

‘Только на время, - сказала она. - ‘Я хочу, чтобы ты вернулся. Вспомни о сделке, которую мы заключили. Деньги, которые я дала тебе, были ссудой, а не подарком. Я буду ждать возмещения.’

‘Ты получишь свои деньги обратно, - пообещал Мунго.

Он видел, что долг сделал с его отцом, а потом и с Честером. Он никогда не будет обязан ни одному мужчине или женщине. Он заплатит то, что должен, что бы ему ни пришлось сделать.

- Конечно, у меня есть Баннерфилд. Это чего-то стоит, хотя и не так много, как раньше.’

Мунго это не волновало. - Сожги его и запиши на мой счет, - свирепо сказал он. - ‘Я больше никогда не хочу видеть это место.’

Она погладила его по руке. - Ты будешь думать иначе позже, когда твои раны не будут так кровоточить.’

"Мои раны никогда не заживут", - хотел сказать он. Казалось, она прочла это по его лицу.

‘Все наши раны рано или поздно превращаются в шрамы, - сказала она. - А шрам - это всего лишь кожа. Нам не нужно показывать то, что находится внутри.’

Она встала и поманила его туда, где ждали Типпу и Виси. Они подошли и помогли Мунго подняться на ноги. Они вместе спустились по лестнице.

У подножия лестницы Мунго кое-что вспомнил. Он обернулся и позвал Соланж.

‘Где-то в доме есть ребенок. Сирота. Позаботься о нем.

- Я уверена, что сегодня ты сделал много сирот.’

- Этот совсем другой. Он сын Камиллы.’

На лице Соланж появилось непроницаемое выражение.

- Тогда тебе лучше найти для него хороший дом.’

Мунго не поехал в Калифорнию. Он и его люди отправились в Новый Орлеан, тайно спустившись вниз по реке на угольной барже. Глубокой ночью они поднялись на борт "Ворона" и сняли его с якоря. Никто не видел, как они уходили. Единственным грузом, который они погрузили, был длинный, обитый свинцом ящик, который они привезли из Баннерфилда. Они отплыли в Чесапикский залив, вверх по реке Джеймс, и бросили якорь у маленького островка в устье ручья Уиндемир. Тропинка уже давно заросла, но Типпу и Виси прорубили себе дорогу, чтобы отнести гроб в обсерваторию.

Они похоронили Камиллу в мягкой земле поляны. Мунго и Типпу вырыли могилу. Мунго не поставил никакого знака, потому что земля не принадлежала ему. Вместо этого он разбросал розы по свежевспаханной земле и посадил кизил, чтобы весной его цветы падали на могилу.

Затем "Ворон" направился к океану.

***

Мир мало сочувствовал павшему герою. Эдвин Фэрчайлд на собственном опыте убедился, насколько непостоянной может быть публика. В тех же иллюстрированных газетах, где когда-то он вызывающе стоял на палубе "Черного Ястреба", окруженный леденящими кровь головорезами, теперь печатались карикатуры на него, лежащего на дне ямы, в то время как три обезьяны сидели на дереве и смеялись над ним. - "Клянусь Богом, - гласила подпись, - эти термиты еще большая помеха, чем работорговцы". К его вечному огорчению, Фэйрчайлд стал посмешищем.

Но его это не остановит. Он все еще верил в Бога, в свое дело, и это придавало ему сил. В течение нескольких месяцев он бродил по коридорам и приемным Адмиралтейства, умоляя любого человека, которого он мог найти, купить корабль. Он использовал все семейные связи, на которые мог претендовать, вызывал благосклонность Кембриджских друзей. Он даже подумывал о том, чтобы сделать предложение молодой женщине, чей дядя был членом Адмиралтейского Совета.

Здравый смысл - и безразличие леди - разрушили этот план. Но, в конце концов, его настойчивость взяла верх. Теперь через окно своей комнаты в пансионе он мог видеть свою награду, стоящую на якоре в порту Портсмута - красивый маленький шлюп с шестнадцатью пушками, готовый снова вступить в бой с работорговцами.

Все, что ему было нужно, - это команда. Его грехопадение означало, что стало меньше людей, жаждущих присоединиться к нему, даже без трудностей стоянки в Западной Африке, чтобы удержать их. Но было несколько человек, которые верили в его дело и были готовы служить под его командованием. Теперь один из них стоял прямо перед ним. Он был странным ребенком. Его волосы были ангельски золотистыми, а кожа - бледно-бледной, за исключением тех мест, где она прорезалась красными прыщами, покрывавшими его подростковое лицо.

Фэйрчайлд взглянул на рекомендательное письмо, которое мальчик принес от отца.

«Мой сын никогда не был в море, но он сгорает от страсти к свободе человечества. Ты найдешь в нем послушного ученика, и со временем, смею надеяться, он станет прекрасным офицером».

‘Вы хотите служить на борту "Странника"?’

Мальчик энергично закивал.

‘Это тяжелая жизнь, - предупредил Фэйрчайлд. Он почувствовал боль в ноге и поморщился. Рана не зажила должным образом, и до конца своих дней он будет хромать. - Есть болезни, лишения, опасности моря . . . Не говоря уже об опасностях битвы.’

- Все, чего я хочу, - это освободить рабов.’

Мальчик был так молод, что его голос еще не сорвался. Слова вырвались с неуклюжим визгом. Но даже в этом случае нельзя было упустить силу, заключенную в нем.

- Тогда я рад, что ты в моей команде. Мои поздравления. . . Фэйрчайлд опустил глаза на письмо, чтобы вспомнить имя мальчика. - Мичман Кодрингтон.’

Несмотря на свой возраст, рукопожатие мальчика было крепким, как у взрослого мужчины, а голубые глаза смотрели на Фэйрчайлда с такой настойчивостью, что даже Фэйрчайлда это нервировало.

- Благодарю вас, сэр. Я не буду ...

Его прервал стук в дверь.

- Войдите! - ответил Фэрчайлд. ‘Это, наверное, шкипер, - сказал он молодому мичману. - ‘Я попросил его позвать. Он будет отвечать за ваше обучение.’

Но в дверь вошел не парусный мастер. Это были два человека, которых Фэрчайлд никогда в жизни не видел. Одной из них была женщина с седыми волосами и добрым лицом, закутанная в дорожный плащ. Другой, сжимая ее руку и выглядывая из-за юбок, был маленьким мальчиком. У него были взъерошенные черные волосы, маленький лукообразный рот и оливковая кожа. Ему едва исполнилось три года.

Женщина молча достала из-под плаща письмо и протянула его Фэйрчайлду. Оно было написано на плотной бумаге с тисненым гербом и именем "Баннерфилд".

Мальчик, который сопровождает это письмо, был рабом, который попал в мое владение. Я освободил его. Как поклонник вашей глубокой приверженности делу освобождения негритянских народов, я избрал вас его опекуном. Я верю, что вы позаботитесь о нем и проследите, чтобы он получил надлежащее образование.