Зря ты нанял меня, артефактор!

Зря ты нанял меня, артефактор! Крейн Антонина

Глава 1. Новый заказ для воровки

Всем бунтующим, всем смиренным,

всем заблудшим,

сошедшим с пути —

посвящается

Ноль.

Еще ноль.

Еще…

Пятый по счету ноль в чеке заставил меня только отрицательно покачать головой.

— Как бы вы ни увеличивали сумму, это не мой профиль. Я просто не беру такие заказы, — максимально спокойным тоном объяснила я.

Потом поднялась и вежливо указала рукой на дверь:

— Было приятно пообщаться. Удачи вам с поисками исполнителя.

Но пожилой мужчина в богатом бархатном костюме не спешил подниматься из посетительского кресла. Мы находились в моем кабинете: стены, обшитые красным деревом, карликовое дерево в кадке, почтовые вороны в огромной клетке. Большое круглое окно в эльфийском стиле выходит на тихую холмистую улицу Непрощенных: по ночам ее подсвечивают светлячки и оранжевые бумажные фонари, свисающие с острых крыш.

Мой кабинет выглядит респектабельно и находится в дорогом квартале столицы, но по сути это — кабинет воровки. Я — воровка.

Джеремия Барк к вашим услугам.

Я все еще держала руку приглашающе вытянутой в сторону двери, когда заказчик тяжело вздохнул.

— Я понимаю, что это не ваш профиль… — он задумчиво подкрутил густые серебристые усы. — Но господин Мокки Бакоа лично направил меня к вам. Мне очень важно заполучить этот амулет именно сегодня.

Мужчина достал из кармана конверт из темной бумаги и протянул мне через стол. Я нахмурилась и разломила восковую печать со знакомым оттиском в виде острой рыбьей косточки. Письмо внутри было написано явно второпях.

«Джерри, помоги ему».

И никаких больше объяснений. Никаких «пожалуйста». Все очень лаконично. Истинный Мокки Бакоа, король Гильдийского квартала. «Rex verba sunt pensanda portabat aurum» — «Слова царя на вес золота», как в поэме Ристохана, написанной на мертвом нитальском языке, предположительно иномирном.

— Ладно, — вздохнула я, убирая письмо в карман. — Тогда расскажите подробнее, что за амулет вам нужен и откуда его надо украсть.

Старик в бархате ласково улыбнулся.

— Не откуда, а у кого, госпожа Барк. Хозяина амулета зовут Тилвас Талвани, он аристократ и сегодня на закате должен приехать в наш город…

***

Проводив заказчика, я бросила взгляд на часы.

До заката оставалось достаточно времени, а значит, я могу поискать дополнительную информацию об аристократе Тилвасе Талвани. Никогда не стоит идти на дело неподготовленной, даже если это дело и яйца выеденного не стоит, как сегодня.

Я написала запрос для информатора, попрыскала бумагу своими любимыми духами — сандал, кедр, пачули — и, достав из клетки одного из воронов, прицепила записку ему на лапу. Всего у меня живет шесть почтовых воронов, и я назвала их по именам богов-хранителей. Можно сказать, это моя маленькая месть: держу богов на побегушках… Но и кормлю. И ухаживаю. И глажу по антрацитовым лоснящимся перьям по вечерам.

— Лети в цветочную лавку, Карланон, — велела я, распахивая окно и выпуская гордую птицу на волю. — Принеси мне немного данных о Тилвасе Талвани.

С хриплым карканьем ворон развернул крылья и понесся прочь между черных и красных крыш столицы.

Вообще, обычно я не граблю живых людей.

Моя специализация — розыск легендарных артефактов, поэтому чаще всего я работаю на древних кладбищах, в затонувших святилищах и заброшенных монастырях. Чуть реже — в фамильных склепах и средневековых библиотеках.

По мнению коллег из Полуночного братства, я даже не совсем воровка. Так, расхитительница гробниц. Авантюристка. Гильдийская принцесса. И если вам почудился комплимент в последнем словосочетании — вам почудилось. Это, скорее, пренебрежение. И отторжение чужачки.

Прошло уже пять лет с моего появления в квартале гильдий, но я до сих пор слегка выделяюсь среди большинства воров. Например, иногда по привычке цитирую классические поэмы на мертвых языках. Еще у меня чересчур гордая осанка: в детстве я училась гимнастике, танцам и стрельбе из лука, это не вытравишь. У меня есть ученая степень, полученная в лучшем университете страны по одной замечательной дисциплине, но… Так получилось, что сейчас я преступница.

Да.

Так получилось.

Никто во всем этом городе, кроме черноглазого психа Мокки Бакоа, понятия не имеет, откуда я тут взялась. И в моих интересах, чтобы так оставалось как можно дольше.

…Почтовый ворон, вернувшийся ко мне от информатора, передал, что господин Тилвас Талвани сегодня в восемь вечера будет проезжать в своем экипаже сквозь Плачущую рощу.

«Ты сразу узнаешь его карету, — писал мой любимый информатор Жан по прозвищу Герань, ибо для прикрытия держит цветочную лавку. — Экипаж очень вычурный, с золотыми узорами в виде птиц.

Этот господин Талвани — настоящий светсткий бездельник. Последний представитель угасшего рода Талвани, он бессовестно прожигает жизнь. По окончании университета он уезжал куда-то на север на несколько месяцев, а вернувшись, продал свой фамильный замок. Когда его укоряют в безалаберности, он говорит, что занимается волшебством, но, если спросить о деталях, он сразу рассмеется и попробует тебя соблазнить, заявив, что лучше покажет свое волшебство на практике. (Пишу это, и меня уже тошнит, Джерри!).

Талвани вхож во все знатные дома Пика Волн, его постоянно видят на приемах у наместника Исцинари. Он удивительно хорош собой, но очень неприятен, как и всё бессмысленное в этом мире. Амулет, который тебе нужен, всегда болтается у него на груди, как очередной признак дурного вкуса.

В общем, Джерри, просто сорви побрякушку и убегай — это изнеженное чучело тебя ни в жизни не догонит».

Изнеженное чучело!.. Какая прелесть. Жан всегда был силен в метафорах.

Что ж, подстеречь красавчика в Плачущей роще — отличный план.

***

Я надела замшевые штаны, свободную майку и длинную кофту с капюшоном. За пояс — дротики со снотворным и метательные ножи. На указательный палец — кольцо иллюзий, благодаря чему мои синие волосы — ведь я чистокровная шэрхен — стали казаться черными, не такими приметными. На другие пальцы — еще перстни с полезными функциями. Я вообще люблю артефакты: тут подсветка, тут чары, тут электрический удар – и жить становится интереснее.

— Аррьо, ребятки! — крикнула я воронам на прощанье, и они ответили неравномерным птичьим гвалтом.

Аррьо — это шэрхенмистовское «пока-пока».

Мой путь лежал через центральные районы Пика Грёз.

Наш город — одна из двух столиц Шэрхенмисты. Он расположен в гористой местности, в самом центре сумрачного острова Рэй-Шнарр. Он очень красивый: весь в скалах, кедрах, причудливых озерах и загадочных подземных реках. Вокруг столицы кольцом вырастают неприступные горы — мы живем будто в чашке. Чтобы комфортно въехать в Пик Грёз, нужно воспользоваться либо Подгорным туннелем, либо широким Рассветным трактом, либо старой дорогой через Плачущую рощу — так называется лес, расположенный в ущелье.

Деревья там вырабатывают какое-то невозможное количество смолы, причем черной, и издали кажется, что они обливаются горючими слезами. Все это выглядит довольно угрюмо, поэтому дорога пользуется меньшей популярностью, чем другие.

Добравшись до леса, я устроила засаду в корнях величественного кедра. Черная смола стекала по стволу надо мной огромными каплями, темно-зеленые иголки падали сверху и устилали тонким ковром все вокруг. В роще все еще было светло, закат приближался неспешно, почти вразвалочку, и дорога, хорошо просматриваема далеко вперед, пустовала.

В ожидании я еще раз прочитала данные об амулете Тилваса Талвани, который мне надо украсть.

Этот амулет аристократ носит на груди уже несколько лет. Украшение представляет собой медальон в виде двуглавого ворона: в центре — черный кристалл, а вокруг серебряная оправа. На все вопросы Талвани отвечает, что это некое сентиментальное напоминание, и сразу же активно напускает на себя томность и загадочность. Хм. Выпендрежник.

Наконец вдалеке послышался свист кучера, скрип экипажа и цокот копыт. Я подготовила дротик со снотворным.

Когда темно-синяя карета моего клиента — и впрямь изысканная — была ко мне максимально близко, я поднялась и метко плюнула дротиком сквозь специальную трубочку.

Идеальное попадание: кучер даже не понял, что случилось. Лишь хлопнул себя по шее, будто от мухи отмахивался, а уже через пару секунд отпустил вожжи и грузно обвис. Я подскочила к карете и распахнула дверцу.

Моим глазам предстал молодой аристократ собственной персоной.

Он расслабленно полулежал на обшитом бархатом диванчике, закинув одну руку за голову и держа какую-то книгу в другой. Выражение лица у господина Талвани было томное, на губах блуждала легкая усмешка. Густые каштановые волосы, небрежно заправленные за уши, выразительные синие глаза, длинные ноги… Тилваса Талвани с ног до головы окутывало облако физического совершенства.

На груди, поверх алой рубашки, висел, слегка переливаясь в свете вечернего солнца, искомый амулет. Что ж, как и обещано, все будет просто.

— Привет! — осклабилась я и, потянувшись вперед, схватила цепочку медальона.

И с силой дернула на себя.

Но…

— Привет, — в тон ответил мне Тилвас Талвани, перехватывая мое запястье. — А ты у нас кто такая?

И его избалованное выражение лица сменилось неожиданно хищным оскалом.

Гурх.

— Налоговая! — рявкнула я, ребром свободной ладони ударив его по шее.

Глава 2. Плачущая роща

Нитальский язык – один из мертвых языков, был популярен среди поэтов Шэрхенмисты в прошлой эре. Предположительно иномирный. На нитальском языке написано много классических пьес и поэм.

Чего-чего, а удара Тилвас не ожидал. Как минимум по той причине, что я заранее активировала кольцо на мизинце — с эффектом мгновенного оцепенения. Аристократ вздрогнул и задохнулся, инстинктивно отпрянывая, а потом застывая. Я дернула за амулет еще раз.

И еще. И еще.

Да что ж такое-то! Из чего эта цепочка сделана, что не рвется?!

Намертво вцепившись в медальон, я практически вытянула онемевшего Тилваса из кареты. Я уже прикидывала, насколько уместно будет развернуть мужчину спиной и расстегнуть подвеску, когда цепь все-таки поддалась.

— Ну наконец-то, — с облегчением выдохнула я и нежно погладила господина Талвани по щеке. — Прости, милый. Считай платой за въезд в наш город. Уверена, с тебя не убудет. И не надо меня догонять, только ноги в лесу переломаешь.

Синие глаза Тилваса Талвани в ответ наполнились яростью. Причем такой сильной, что у меня по спине побежали мурашки. Надо же, настолько не хочет расставаться с игрушкой?..

Сжимая трофей в кулаке, я спрыгнула на землю и рванула прочь. Однако я убежала недалеко: сзади вдруг раздался страшный, отчаянный хрип. Я обернулась.

Мой клиент, отошедший от заклятья, буквально вывалился из кареты. Одной рукой он держался за горло. Кожа его посерела, глаза лихорадочно горели, из уголка рта и из ушей лилась кровь, заляпывая шикарную рубашку. Он дышал рывками, с трудом, как будто что-то мешало.

— Что с вами? — опешила я.

— Меда… льон… — прохрипел Тилвас Талвани.

Глаза его закатились, и он рухнул на пыльную дорогу.

Я попыталась заставить себя отвернуться. Бежать дальше. Не мои проблемы. Именно так должен поступить нормальный вор — сваливать от неприятностей со всей доступной ему скоростью.

Но... Ругнувшись, вместо этого я бросилась обратно к карете.

Я упала возле аристократа на колени и завязала порванную цепочку грубым узлом вокруг его шеи. Только сейчас я заметила, что в моих руках медальон потух, став скучно-черным, зато на груди Тилваса вновь замерцал, будто ночное летнее небо.

Ничего не происходило…

— Да чтоб тебя! — в сердцах воскликнула я. Этот мерзавец не дышал.

Нет. Я не хочу опять стать убийцей.

Снова выругавшись, я запрокинула голову Талвани назад и, зажав ему нос, открыла рот и накрыла его губы свои губами. Раз выдох. Два выдох. Ты уж прости, что наше знакомство оказалось таким тесным, парень. Я сама не в восторге. Теперь тридцать надавливаний на грудную клетку. Не шевелится. Раз выдох. Два выдох…

На последнем выдохе мне вдруг подались навстречу. Да так страстно, что это никак не соответствовало всей сцене вокруг — кто будет целоваться с незнакомкой, которая откачивает тебя после приступа?..

Но оказалось, что аристократ просто попытался меня придушить — и подался навстречу, чтобы было сподручнее.

Я отпрыгнула, однако была недостаточно шустрой. Резко севший Тилвас выбросил руку вперед и схватил меня за щиколотку. Другой рукой аристократ продолжал стискивать свое горло. Здоровый вид стремительно возвращался к нему, а глаза снова наполнились гневом и цепкостью.

— Кто?! — прошипел он, испепеляя меня взглядом и за ногу подтягивая все ближе. — Кто тебя нанял?

Не успела я ответить, как откуда-то из глубины леса вылетела стрела. Он просвистела возле затылка Тилваса Талвани и застряла глубоко в обшивке кареты.

Я ахнула, когда следом за ней прилетела вторая — и воткнулась в дерево уже за моей спиной.

На нас напали?

Полностью оживший аристократ рванул меня за щиколотку — от неожиданности я начала падать, но он каким-то чудом поймал меня, перехватил за шкирку, как котенка, и закинул обратно в свою карету. Запрыгнул следом и захлопнул дверь.

Я уже решила, что он сейчас будет меня пытать — под свист усиливающегося обстрела. Но Тилвас распахнул противоположную дверь кареты и выскочил уже туда. Мудро. Лес тут тоже есть, а экипаж нас прикроет.

Не дожидаясь меня, аристократ бросился в сгущающуюся тьму между кедров. Я следом. В какой-то момент я обернулась: а что там с кучером? Его не пристрелили?

И обнаружила печальную картину: кучер очнулся после моего снотворного и деловито вытащил из-под козлов арбалет... После чего недвусмысленно направил его в мою сторону.

Зарычав от разочарования, я еще быстрее рванула в лесную тьму. Преследователи кинулись в погоню. Судя по голосам, их было несколько человек.

— Главное: грохнуть их! — кричал кто-то. — Не жалеть, не брать в плен, сразу грохнуть!

— Джеремию Барк тоже?

— Да!

Великолепно.

— Так может спустим на них браксов, шеф?

— А давай!

Браксы?.. Это еще кто?

Раздавшийся позади вой буквально вынул из меня всю душу. Он ввинчивался в уши, как шуруп, и я задохнулась от боли, внезапно пронзившей все мое естество.

Сразу после послышался хруст ломающихся веток, топот и глухое рычание. Я перепрыгивала овраги и петляла, но браксы стремительно приближались. Ночная тьма уже полностью затопила Плачущую рощу. Антрацитовая смола кедров как будто светилась, заранее оплакивая мою глупую смерть.

Решив залезть на дерево — выиграть немного времени и придумать план — я притормозила у огромного кедра. Он имел две ярких отличительных черты: дупло в человеческий рост и ветви, которые были расположены достаточно низко.

Я уже готовилась подпрыгнуть, как вдруг чья-то невидимая рука схватила меня за плечо и затащила в дупло.

— Ай!

— Тише ты! — велел невидимый шепот, в котором я узнала голос Тилваса Талвани. — Почему ты остановилась именно у этого дерева?!

— Может, это мое дерево-любимчик! — огрызнулась я. — А почему ты невидимый?

— Артефакт, — кратко бросил он и прижал палец к моим губам. Тотчас и я тоже стала невидимой, судя по пропавшим из виду рукам. — Не двигайся! — приказал он.

— Немедленно убери свою грязную руку с моего рта, иначе я откушу тебе палец, — предупредила я, клацнув зубами.

— А ты немедленно умолкни, иначе браксы откусят все пальцы тебе, — в тон отозвался он, но все же послушно перевел руку мне на плечо. Джентельмен, то же мне!

Снова раздавшийся вой приближался… Я и без подсказки не хотела переговариваться, но одна вещь требовала немедленно прояснения. Привстав на цыпочки, я почти беззвучно шепнула куда-то туда, где предполагалось ухо аристократа.

— Следы и запах. Невидимость от них не спасает, гений.

— Моя невидимость спасает и от них, — тихо, упрямо ответил он. — Артефакт запутает следы и уведет преследователей дальше. У нас пятнадцать минут. И — для справки — я уже жалею, что втащил тебя в это дупло.

— А я жалею, что не втащила тебе как следует первым ударом, — от души поделилась я.

Снаружи послышался еще один ужасный вой, и мы с Тилвасом, сколько бы неприятных эмоций ни испытывали на сей счет, еще сильнее подались друг к другу.

Где-то совсем рядом с деревом раздался жадный хриплый лай и какое-то будто потустороннее чавканье. Браксы крутились вокруг, и я ощущала их присутствие, как давящее на грудь отчаянье, липкий страх, ползущий вверх по ногам. Я старалась не дышать, или, как минимум, дышать ровно — чтобы ни браксы, ни мой несостоявшийся клиент не слышали той паники, что прорывалась во мне с каждым вдохом.

Это чавканье... Я крайне болезненно отношусь к подобным звукам вследствие некоторых обстоятельств. Крайне болезненно. Меня невольно начало колотить.

Тилвас Талвани почувствовал эту дрожь. На мгновение он замешкался, а потом вдруг крепко и утешающе обнял меня двумя руками, будто близкого человека после долгой разлуки. Это оказалось так неожиданно и… по-доброму, что ли, что я от удивления перестала дрожать. При этом хватка у аристократа была удивительно крепкая. Руки, которые выглядели балованными, не знающими ни работы, ни забот, на самом деле оказались полны внутренней силы.

М-да, кажется, мой информатор Жан Герань просто ужасно ошибся в своих характеристиках… Прям-таки катастрофически! Стоящий рядом со мной человек — кто угодно, но не «изнеженное чучело».

Наконец, ничего не найдя, хищники взвыли третий раз и побежали дальше. Вслед за браксами пробежали наши преследователи, перекрикиваясь на ходу.

— Цэп, Джуп, расставьте ловушки на дороге! Брого, на тебе выход в город, не пропусти этих ублюдков! Вайнс — на тебе южные ворота ущелья. Остальные — продолжаем прочесывать рощу, эти сволочи никуда не денутся.

— Шеф, а может, отправить кого к Джеремии домой?

— Ты придурок, что ли? Там давно все схвачено. Но я хочу, чтобы мы закопали их тут. Наш отряд, а не городской. Ясно тебе?

— Ясно, шеф!

Я громко сглотнула. Это не просто несколько человек, это целая облава. Небеса всемогущие, да во что я вляпалась?!

Вскоре голоса удалились и наступила тишина. И темнота.

Снаружи были слышны лишь звуки ночного леса: шепот травы, шорох иголок, тихое уханье филинов… Остро пахло смолой и каким-то цветочным парфюмом — от Тилваса. Я чувствовала, как у меня колотится сердце. Бой сердца мужчины — куда более спокойный — я тоже слышала, так близко мы находились.

Только после того, как рассеялся эффект невидимости, Тилвас Талвани отстранился. Он сделал полшага назад и, опершись на противоположную стенку дупла, вскинул подбородок. На подбородке у него была симпатичная ямочка.

— Ну? — резко сказал он. Глаза его метали гром и молнии. Недавнее ободряющее объятье показалось мне сном. — Еще раз: кто тебя нанял?

— Я не знаю, — бросила я.

— Ты согласилась убить человека и не спросила имя заказчика?

— Я не соглашалась никого убивать! Я воровка, а не убийца! Моей задачей было украсть твой дурацкий медальон — и все! Откуда я знала, что ты без него подыхать начнешь?!

Тилвас ничего не ответил, только стиснул амулет пальцами и как-то мрачно, странно зарычал.

— Неужели ты сам не знаешь, кто хочет тебя убить? — вскинула брови я.

— Представь себе, не знаю.

— Что, слишком длинный список желающих?

— Напротив. Ни одного имени в голову не приходит.

— Пф. А по тебе и не скажешь. Ты что, святой?

— Нет, я нормальный. Жаль, что в твоем мире, воровка, смерти не желают только святым.

— Вообще-то им тоже желают, я перепутала. Именно так они святыми и становятся: после долгого мученичества.

— Что ж, вдвойне жаль.

И, развернувшись на пятках, он шагнул наружу, в лес.

— Эй! — окликнула я. — Куда ты?

— А что? Предлагаешь с тобой остаться?

— Ты меня бесишь, но вообще-то это не худший вариант.

Он оглянулся, вскинув точеную бровь. Взгляд у него был такой, что мне мгновенно захотелось дать ему в глаз, а не предлагать сотрудничество, но логика пока была сильнее эмоций.

— Как это ни прискорбно, но мы оба влипли, — объяснила я. — Я тоже нужна им и, судя по их душевным беседам, у меня нет шансов мирно договориться. Действуя заодно, нам будет легче выбраться из этого ущелья: я хорошо знаю местность, а у тебя припасены всякие полезные штучки. И мы оба умеем дать отпор.

Его бровь всползла еще немного выше.

— Ты пыталась меня убить, вообще-то.

— Зато потом я тебя спасла. Фокусируйся на хорошем.

— Мой психолог говорит так же.

— Умный психолог.

— Вовсе нет, я его уволил.

И, лукаво улыбаясь, глядя мне в глаза, Тилвас Талвани слегка наклонил голову вбок. Что-то вроде: ну, что скажешь на это, воровка?

Не знаю, чего он ждал, но я сказала:

— Что ж, тогда иди нахрен.

А потом:

— Счастливого отдыха в Пике Грёз. Незабываемых приключений и все такое. Не могу сказать, что меня порадовало наше знакомство, но теперь на практике подтверждено, что я умею делать искусственное дыхание. День прожит не зря. Аррьо!

Я развернулась, чуть не врезалась в кедр и быстро пошла прочь по лесу. Ну, так быстро, как могла в неверном свете луны.

Сзади раздался смешок.

Я в ответ подняла руку с поднятым среднем пальцем.

Глава 3. Я артефактор

У представителей народа шэрхен, в чьих жилах течет знатная кровь,

волосы насыщенно-синего цвета.

Возвращаться на единственную дорогу в ущелье мне определенно не стоило, но и бродить по чаще было ужасной идеей.

Я неплохо умею скрываться от людей, но эти гончие браксы казались мне опасными хотя бы потому, что я до сих пор понятия не имела, что они из себя представляют. А их вой… Он был впечатляющим — в худшем из смыслов.

Короче, первое, что мне нужно сделать — это лишиться следов и запаха. И как можно скорее.

Я прислушалась. Где-то впереди раздавался монотонный плеск и шум воды — идеально, она-то мне и нужна. Я побежала туда и вскоре вышла к небольшой речушке, которая еще и распадалась на три рукава — очень удачно.

Перед тем, как залезть в воду, я сорвала на берегу несколько цветов деричавки. Деричавка очень сильно и терпко пахнет, крестьяне обмазывают ее эссенцией чучела, чтобы дополнительно отпугивать птиц. Я энергично растерла цветочки между пальцами и протерла получившейся кашицей уши, шею и запястья. Что ж. Теперь я воняю ужасно, но неожиданно для свидетелей.

Я пошла вверх по реке, против течения, размышляя о том, что же все-таки сегодня случилось и как мне с этим быть.

Я слукавила, сказав Тилвасу Талвани, что не знаю, кто меня нанял. Вернее, как: имя заказчика действительно было мне неизвестно, но ведь он пришел от Полуночного братства. От самого Мокки, прах бы его побрал!

Полуночное братство — это гильдия воров в Пике Грёз. Раньше в нашем городе было целых три воровских сообщества, но, когда братство возглавил Мокки Бакоа, он уничтожил конкурентов. Теперь у Полуночного братства монополия в Пике Грёз, и черноглазый Бакоа ловко крутится в жерновах судьбы, пытаясь удержать захваченную власть.

Иногда он отправляет клиентов мне: если считает дело подходящим для меня или если не хочет по тем или иным причинам поручать его своим ребятам. Я не принадлежу гильдии, я сама по себе. Несмотря на откровенную неприязнь большинства членов, я могла бы вступить в братство, но… Знаете, как минимум, меня отталкивает, что воры живут все вместе в огромных особняках и тайных убежищах, разбросанных по всему Пику Грёз, делят не только работу, но и повседневность. Они ведут себя как семья, но при этом каждый готов воткнуть нож в спину другого. И если Мокки нравится царствовать в квартале Гильдий, наслаждаясь опасностями, стычками, интригами, плетя чарующую преступную сеть, то я предпочитаю коротать дни в относительном спокойствии улицы Непрощенных.

Впрочем, есть и минус в том, что я не из гильдийцов: случись сегодняшняя ситуация при том, что я была бы членом Полуночного братства — и мальчики Мокки Бакоа стопроцентно разобрались бы со всем вместо меня…

Значит, мой следующий шаг — это добраться до Мокки и выяснить, какого такого неприятного человечка он выдал мне в качестве заказчика.

Река начала резко забирать вверх, в горы. Я последовала за ней. Вскоре подниматься стало абсолютно невозможно, течение усилилось, речные пороги постепенно превратились в водопады. Я выбралась из воды и теперь, сжав зубы, занималась незапланированным скалолазанием.

Это было тяжело — особенно при том, что никакой страховки у меня, естественно, не имелось, а стоящая над горами луна была некачественным осветителем. Но я полагала, что выбранный путь, каким бы пагубно вертикальным он не казался, — это лучшее решение. Потому что даже если я тут еле справляюсь, то моим преследователям придется совсем туго, если вдруг они нащупают след!

Учитывая такие условия, пожалуй, и хорошо, что Тилвас Талвани отказался объединять со мной усилия по побегу из ущелья. Он бы просто не смог следовать за мной под этим уклоном и тормозил бы меня.

Хотя его артефакт запутывания следов мне понравился. Очень понравился. А уж штука, висящая на груди!.. Очень интересно, что не так с этим аристократом. Пусть господин Талвани и заявил, что он «нормальный», мне показалось это глубоко сомнительным.

Как минимум, нормальные люди не носят на шее что-то, без чего они мгновенно откидываются. И не пестуют годами образ прожигателя жизни, который схлопывается, как карточный домик, при встрече с неприятностями, обнажая какую-то весьма хищную сущность…

В чем же твоя тайна, Тилвас?

***

Прошло несколько часов, прежде чем я оказалась достаточно высоко и далеко в горах для того, чтобы счесть себя в безопасности.

Я находилась на совершенно чудесном лугу — тут наверняка пасут не одно стадо овец и коз. Но сейчас луг был пуст и тих, и только сверху на него смотрели тысячи и миллионы слабо мерцающих звезд. Небольшой дорожный указатель уведомил меня, что за соседней скалой есть таверна «Приют пилигрима» для странников, которые совершают паломничество к горному монастырю имени богини Селесты.

Я решила, что стоит зайти в нее. Отдохну, подумаю над маскировкой — и тогда уже двинусь дальше, спущусь в город и пойду в Полуночное братство.

Я долго кружила вокруг таверны. Заглядывала в окна и убеждалась, что здесь нет никого со зверскими рожами моих врагов — только благостные и веселые путники, а также симпатяги-официантки. После этого я старательно смыла с себя деричавку, воспользовавшись водой из бочки: иначе бы меня просто не пустили внутрь из-за резкого запаха.

И, наконец, я слегка изменила внешность: сняла кольцо иллюзий, позволив синим волосам рассыпаться по плечам и аж до пояса, вывернула грязную куртку наизнанку — внутри она у меня светлая, а не зеленая, плюс выпустила спрятанные под пуговицами слои ткани — так куртка стала тонким летящим плащом. Я завязала майку узлом и нацепила круглые очки со стеклами, которые придают моим зеленым глазам синий оттенок — удачно, что они не разбились во время гонки и скалолазания.

Проведя эти процедуры, я нырнула в таверну и устроилась в самом темном углу за барной стойкой — так, чтобы в зеркале на стене видеть дверь.

Каково же было мое удивление, когда полчаса спустя в нее зашел никто иной, как Тилвас Талвани. Я чуть водой от неожиданности не захлебнулась.

— Я передумал, — сообщил он, залезая на соседний от меня табурет. — Работаем вместе.

— Как… как ты здесь оказался?! — прошипела я, хватая его за грудки.

Тилвас проигнорировал мои руки на своей рубашке. Он лишь с достоинством приподнял указательный палец, подзывая бармена. Тот скользнул по грязной одежде и залитому кровью подбородку Талвани подозрительный взглядом, но мой несостоявшийся клиент улыбнулся так ослепительно, что бармен мгновенно оттаял.

Зашибись.

Я над переменой внешности пыжилась, а он даже умыться поленился. Вон, рубаха тоже вся в крови. И амулет с двуглавым вороном, как ни в чем ни бывало висит поверху.

— Ты придурок, — обреченно резюмировала я.

— Нет, я Тилвас, — вежливо возразил он.

— Хорошо, Тилвас, а теперь отвечай быстро и гладко, — я демонстративно сдвинула руку поближе к его амулету и погладила двуглавого ворона большим пальцем — так, чтобы угроза была понятна. — Что ты делаешь в этой таверне?

Аристократ преувеличенно нежно накрыл мою руку своей. Теперь со стороны казалось, что мы парочка влюбленных, а не готовые убить друг друга незнакомцы. Пожалуй, это было хорошо — для остальных посетителей таверны. Пусть лучше умиляются при виде нас, а не пугаются. Так безопаснее.

То ли для того, чтобы усилить эффект маскировки, то ли чтобы еще сильнее меня взбесить, аристократ вдруг наклонился вперед и почти интимно зашептал мне дальнейшие фразы в самое ухо, слегка перебирая прядки волос и поставив несколько пальцев в опасной близости от сонной артерии. Я в ответ положила свою вторую руку ему в район подреберья — туда, где есть одна очень хитрая болевая точка.

Так мы достигли баланса сил.

— Как я оказался в таверне, спрашиваешь? Все очень просто: я прицепил на тебя маячок в дупле, — шепнул Тилвас.

— Хм… Интересно, зачем? Жить надоело?

— Ну что ты, — расстроился он. — Просто мы достаточно долго и тесно обнимались для того, чтобы я, как джентельмен, захотел угостить тебя ужином. Видишь, как всё удачно сложилось.

— Я в тебя сейчас нож воткну. И тогда удачно сложишься ты. Пополам, — предупредила я.

— А ведь еще недавно ты не желала мне смерти.

— Так то недавно. Может, я тоже передумала? — и я зубасто ухмыльнулась.

Тилвас фыркнул, рассеянно провел носом мне по уху и наконец отстранился, заканчивая нашу маленькую игру. Скрестил руки на груди, вольготно откинулся, опираясь спиной на стену таверны. И заговорил уже более деловым тоном.

— Я поставил на тебя маячок для того, чтобы убедиться, что ты не заодно с нашими преследователями. Вдруг это всё была история с двойным… то есть тройным дном. Но судя по твоим метаниям, ты действительно просто воровка, попавшая в западню.

Нет, он определенно не глуп, этот Тилвас Талвани.

Я тоже отодвинулась куда подальше — вместе с барным стулом и, приспустив на носу очки, уставилась на него исподлобья.

— Как ты залез в гору? Это, мягко говоря, непростая задача. Я бы даже сказала, невыполнимая — для обычного человека.

— В любой невыполнимой задаче главное — правильная мотивация. У меня она была.

Бармен плюхнул перед нами наши заказы. Передо мной — уже вторую устрашающе огромную кружку с колодезной водой, перед Тилвасом — стакан поменьше и тарелку с картошкой и грибами. Они пахли так аппетитно, что, несмотря на то, что я уже поела, я мигом захотела еще. Но личность моего собеседника сейчас казалась мне более интересной.

— Откуда у тебя вообще маячок? — нахмурилась я. — Это редкие штучки, они даже мало у кого из стражей есть. Ох. Нет. Только не говори, что ты из Тайной канцелярии, — я рефлекторно положила руку на ремень с кинжалами.

Он оскорбленно поморщился.

— Я похож на кого-то такого? Они же там все серые, неприметные, одинаковые, чтобы в глаза не бросаться…

— Не юли, — потребовала я, многозначительно проводя пальцами по острым лезвиям — так, чтобы Тилвасу это было видно. Он легко рассмеялся этому ребячеству и закатил глаза.

— Я артефактор, — сказал он после паузы. — Колдун-артефактор. Поэтому у меня и есть маячок — я сам его сделал.

Хм-м-м. Я окинула его оценивающим взглядом. Артефактор, значит. Маячки — это хороший уровень колдовского мастерства.

— А та штука, которая путает следы?

— Да. Тоже мое производство.

А это вообще высший класс.

Тилвас принялся за еду. Я еще раз внимательно оглядела таверну и каждого из посетителей в отдельности: их было немного, они мирно сидели за тяжелыми деревянными столами, уставленными свечами, и ели грубую, но вкусную пищу. Потом я встала, подошла к окну и, стоя от него сбоку, слегка отодвинула ситцевую занавеску, чтобы незаметно выглянуть наружу. Горное плато было умиротворяюще пустым.

Я проделала все это потому что подумала, что у наших преследователей в теории тоже мог быть маячок. Но вроде все тихо.

Тогда я вернулась за стойку. У меня еще было много вопросов к аристократу, который сейчас, казалось, был полностью поглощен едой, отринув все другие заботы. Кстати, по ходу поглощения пищи он очевидно добрел. А я просто неспешно привыкала к его крайне паскудной, хоть и красивой, роже — поэтому наш разговор постепенно переставал быть похож на поле боя.

— Артефактор — это вполне достойная профессия, — сказала я Тилвасу. — Так почему ты скрываешь ее ото всех, предпочитая казаться безработным щеголем? — я вскинула брови, в очередной раз припоминая данные о несостоявшемся клиенте. — И, хранителей ради, что за убийственная жуть висит у тебя груди? Тебе не приходит в голову хотя бы за шиворот ее спрятать?

Тилвас доел и только потом ответил:

— Я думаю, тебе уже вполне достаточно информации обо мне. Ты и так, я вижу, неплохо осведомлена. Даже лучше, чем мне бы хотелось. А вот я знаю про тебя только то, что тебя зовут Джеремия Барк, ты неплохо бьешь в горло, промышляешь воровством и приятно пахнешь. Кажется, это духи из сандала и кедра? — догадался он и, закинув в себя последний грибочек с тарелки, звонко клацнул зубами. — Ах, да. Еще в твоих жилах течет знатная кровь. И ты явно занималась акробатикой или танцами.

Я ошарашенно моргнула такому количеству аналитики. Потом поморщилась:

— Ничего себе «только».

— Я был бы не против узнать больше, — подмигнул он. А затем строго поднял указательный палец: — Однако в наших обстоятельствах считаю сближение неразумным. Поэтому я не буду ничего рассказывать о себе — только то, что потребуется для нашего дела, — но и у тебя сказки на ночь не попрошу. Взаимное право на тайны и анонимность — как тебе такое, Джеремия?

Я пожала плечами:

— Привычно. Вот только никакого такого «дела» у нас с тобой нет, милый. Я не собираюсь с тобой нянчится: мое предложение касалось только Плачущей рощи. И ты, и я выбрались из нее живыми. Конец сотрудничеству. Пересаживайся от меня на другой конец зала, а лучше поищи себе другую таверну и другой город.

— Вот как? — аристократ вскинул брови. — А не разумнее будет объединиться, чтобы выяснить, кто и зачем хочет нас убить, а потом вместе помешать им в этом крайне сомнительном начинании?

Я изобразила сочувствующую мину.

— Чувак, ты, кажется, что-то не понял! У меня уже есть план, и ты в нем отсутствуешь. Предполагаю, что именно ты был первичной целью заказчиков — а мне просто не повезло стать твоим «плюс один» в этой убийственной веселухе. Если ты не знаешь, кто хочет тебя укокошить, то от тебя, туриста, мне никакого проку — одна головная боль.

— Хм, — сказал он, оценивающе меня оглядывая. Судя по тому, что сразу не стал возражать, понимал — я права. — А если я тебя найму?

Я закатила глаза.

— Я воровка, ау. Для чего ты меня наймешь?

— Своруй мне немного времени для жизни, — подмигнул он. — Раз уж кто-кто поместил мое имя в графу смертников.

— Метафора? Хорошая попытка.

— Сколько?

— Иди в задницу.

— Да ладно, у нас с тобой ведь одна цель. И у меня есть кое-какие полезные навыки. Единственное, чего мне не хватает — это знания вашего города и порядков. Я готов за него заплатить. Щедро.

— Если я помру из-за того, что прицепила тебя на хвост, никакие деньги мне уже не будут актуальны.

— Но ведь наверняка есть что-то интереснее денег?

Глава 4. Духи, Тилвас, горы, я

Рёххи – зооморфные духи природы, которые населяют острова Шэрхенмисты.

Я вздохнула. Какой… упёртый аристократ.

Вообще, если не считать того факта, что я в принципе крайне раздражена и взбешена всей ситуацией, у меня нет особых причин отказываться от сотрудничества на данном этапе. Бросить его я всегда успею.

И, прах побери, он артефактор. Я ведь, кажется, уже говорила вам, что моя воровская специализация — легендарные артефакты? Я отношусь к ним со всей серьезностью.

Это — одно из немногих увлечений, которое напоминает мне о моей настоящей жизни, оборвавшейся пять лет назад. Несмотря на то, что по большей части поиск артефактов связан с расхищением гробниц и раскопками древних святилищ — делами грязными, коленко-обдирающими, лопата-машущими, — этот поиск странным образом протягивает призрачную ниточку к той интеллигентной студентке, которой я была когда-то.

Как будто невидимая Джеремия Барк из прошлого всегда стоит у меня за плечом с фонарем в руке и ободряет:

— Давай-давай. Копай, милая. Справа упырь приближается, готовь кинжал. Это стоит того. Будет так интересно воочию увидеть браслет Анаита из героической поэмы VII века, верно? Помнишь те строфы, которые вы учили на четвертом курсе:

И день падёт, восстанет черная луна,

И небо, расколовшись, сгинет в море,

Всшипит песок, взбурлит вода,

И Анаит, крича, утонет в горе…

— «Всшипит» песок, ну офигеть теперь! Вы тогда всей группой возмущались, что это странный перевод. Помнишь: сидели на подоконниках на четвертом этаже, там такие широкие, розоватые подоконники, а за ними — один из этих шпилей с эмалированным украшением в виде цветка анемона. Ты обычно забивалась к самому витражу и уже оттуда декламировала стихи, и Кашфиэль делал пометки по истории, а Финна лихорадочно искала все аллюзии к предыдущим поэмам автора — лектор говорил, их должно быть сорок две штуки. И вот это «всшипит» вас всех бесило, всю группу! Вы потом специально пошли на берег проверять и поняли, что вообще да, именно так этот звук и надо назвать, древний поэт был прав, хоть и фриволен с языковыми средствами… Кажется, ты так хорошо помнишь эту поэму, потому что как раз после нее Финна перевелась на отделение теологии — и вы уже общались не так часто, к сожалению... А потом... Эх... Копай, Джеремия. Ищи долбанный браслет! Пора увидеть его своими глазами!

Эта призрачная Джеремия Барк, топчущаяся за моим плечом в иные моменты — то еще трепло. Однако я отношусь к ней с нежностью. Как и к поиску артефактов. Всем нам нужно какое-то утешение в этой изменчивой жизни, которую в любой момент может слизнуть языком тяжелая, необъяснимая тьма, даже годы спустя удущающая тебя во сне.

Я с силой, до боли, сжала кулаки, отгоняя непрошенные воспоминания. А потом нахмурилась, глядя на мастера-артефактора напротив.

А ведь еще у него наверняка должен быть допуск к закрытым столичным библиотекам, в которые ни одному вору не пробраться. А значит, он еще и потенциально может помочь мне с разгадкой одного шифра, над которым я так отчаянно и безуспешно бьюсь в последние годы…

Тилвас смотрел на меня, любознательно наклонив голову набок, и смиренно ждал вердикта. Каштановая прядка волос падала ему на лицо, резко разделяя облик на две части: светлую, освещенную керосиновой лампой на барной стойке, и темную, зрачок в глазу которой казался колодцем в небытие.

— Я назову свою цену потом, — наконец решила я. — Когда пойму, что полезного ты сможешь мне дать. А если окажется, что ничего — прости, но я просто уйду.

— М-м-м. В роще у тебя это не получилось, — сочувственно напомнил Тилвас.

— Ладно: просто уйду, предварительно задушив тебя. Так лучше? — уточнила я.

— Гораздо. Люблю честные предупреждения.

— Тогда лучше не поворачивайся ко мне спиной.

— Воткнешь нож?

— Пинка дам.

— Только попробуй, милая.

В честь обозначенного сотрудничества мы чокнулись нашей водичкой. Бармен явственно закатил глаза, не радуясь таким трезвенникам-клиентам, но возражать не стал.

После это Тилвас Талвани заказал еще две порции картошки, одну из них — мне, что мне определенно понравилось. Не размениваясь на пустую болтовню, мы начали прикидывать план ближайших действий.

***

Мы решили переночевать в горах и отправиться в Полуночное братство утром, на рассвете. Потому что, во-первых, перед долгим днем явно нужно набраться сил, а во-вторых — если мой приятель Мокки Бакоа за что-то и может убить, так как за то, что ты разбудишь его за час до рассвета.

— Куда ты? — нахмурился Тилвас Талвани, когда мы обо всем договорились, и я, спрыгнув со стула, целеустремленно направилась к выходу из таверны.

— Я зайду за тобой после рассвета, — пожала плечами я. — Я не собираюсь спать прямо здесь. Хотела изначально, но… Ты явился сюда ровно в таком же виде, как был в чаще, и если посреди ночи сюда нагрянут наши враги, то бармен сходу укажет на твою спальню, и тогда вся таверна — до свидания. Я не хочу подвергать себя такой опасности.

— Наши враги не смогут добраться сюда по тем отвесным скалам. А в обход, как я понимаю, сюда много-много миль.

— Но ты же добрался. По скалам.

— У меня есть некоторые преимущества.

— Какие?

— Мы же договорились остаться при своих секретах, — сверкнул глазами Талвани.

— Спокойной ночи, — пожала плечами я и вышла на улицу.

Я прихватила в сарае и конюшне при таверне кое-что из вещей, потом обмоталась старой, драной попоной, став похожей на какое-то привидение, и добрых полчаса петляла между окрестных скал и гор, пока не выбрала себе удобную пещеру для сна.

Ну, относительно удобную.

Но мой жизненный опыт — достаточно обширный — уже включал в себя ночевки в разнообразных заброшенных святилищах, на крышах и в подвалах, в полях и на побережье, даже в тюрьме. Так что я не жаловалась. Небо над головой — потолок, который мне по-своему нравится, ведь под ним, как минимум, никогда не бывает душно.

…Когда я уснула, ветер тоскливо пел между скал и горных кедров, а луна кокетничала за вуалью из облаков. На лугу стрекотали цикады.

А когда я проснулась, в пещере рядом со мной сидел Тилвас. Возле его колен лежала корзинка с завтраком.

— Мать твою!!! — рявкнула я от неожиданности. — ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?!

— Мой маячок продолжает действовать, — улыбнулся он. — А ты его так и не сняла.

***

Тема с маячком мне категорически не нравилась, но вот беда — я не понимала, где он находится.

Перед сном я старательно осмотрела всю свою одежду, но ничего не обнаружила, поэтому решила, что он, как и многие артефакты, саморазрушился через некоторое время после активации.

Теперь же я пребывала в недоумении и гневе и требовала ответа: где на мне находится эта мерзкая дрянь. Тилвас Талвани в ответ невинно пожимал плечами и предлагал устроить стриптиз, чтоб уж точно избавиться от маячка.

К его вящему удивлению, я и впрямь начала раздеваться.

— Хм, — только и сказал артефактор.

— Что, засмущался? — фыркнула я, но в самый интересный момент ушла за один из сталактитов пещеры.

Там я нацепила вместо своей одежды вещи, прихваченные в сарае таверны. В сарае стоял ящик для пожертвований — напомню, таверна находилась на дороге к монастырю — и я без особых сомнений взяла оттуда штаны, шляпу и рубаху.

Еще одну пару брюк и линялую кофту я швырнула в Тилваса, выходя обратно.

— Переоденься, — велела я. — И пойдем в город.

Когда он, в свою очередь, появился из-за скалы-раздевалки, я почти зарычала.

— Парень, ты должен спрятать свой долбанный амулет под одежду. Иначе, мягко говоря, наш маскарад не имеет смысла. Еще на лбу напиши: я Тилвас Талвани. И то не столько внимания привлечешь: идиотов в Пике Грёз много, а вот богатых идиотов с такими побрякушками — уже ограниченное количество.

Аристократ ощерился.

— Я не могу его убрать.

— Почему это? Ностальгия заест? — ядовито поинтересовалась я.

Тилвас не стал отвечать, просто взял амулет и закинул его за ворот. Я удовлетворенно кивнула, но… мгновение спустя неверяще протерла глаза.

Амулет был снаружи. На кофте.

— Стоп, — сказала я.

— Пха, — сказал Тилвас.

— Сделай это еще раз!

Он убрал амулет. Я моргнула. Амулет вернулся.

— Не утруждайся догадками, Джеремия, — пропел аристократ, заприметив тяжелую работу мысли на моем свеженьком поутру лице. — Это необъяснимо. Я потратил шесть лет, пытаясь спрятать эту дрянь — раз уж снять пока не судьба, — но, увы, он неизбежно оказывается сверху.

— Я снова начинаю думать, что зря с тобой связалась, — проворчала я.

А сама сделала мысленную пометку: шесть лет, ага. Надо будет как-нибудь невзначай выяснить, чем занимался мой спутник в то время, может, и о происхождении амулета догадаюсь.

— Я могу прикрывать медальон рукой, — предложил артефактор и патетически возложил руку на грудь. — Буду изображать туриста, очень растроганного видами города.

— Мы идем в злачное местечко. Скорее ты будешь испуганным туристом, — предупредила я.

***

Мы покинули пещеру и отправились искать дорогу в город. Вернее, не дорогу, а максимально неочевидный спуск. Тут Талвани полностью положился на меня.

Денек был свежим и погожим, как лимонное мороженое на палочке. Кучевые облака беспечно шатались по небу, им вторили пухленькие овцы, выгнанные пастухами на прогулку. Светло-зеленая трава шепталась и волнами перекатывалась на прохладном апрельском ветру.

Мы пересекли несколько очаровательных лугов, лежащих мягкими синусоидами. В центре последнего из них находилось небольшое святилище духа горных лугов — груовви. Я попросила Тилваса подождать и направилась туда.

Я не религиозна.

Мои отношения с шестью богами-хранителями ограничиваются тем, что иногда мне нравится читать о них комиксы, подрисовывая усы богине Авене (она как мужик, ей-небо). И да, как я уже говорила, моих почтовых воронов зовут в честь богов. Я училась в университете имени Селесты, а перед походом в какую-нибудь гробницу могу поставить свечку богине Дану, знаменитой своей способностью выворачиваться из неприятностей.

Однако мне не понять серьезного культа богов-хранителей. Я имею ввиду: достаточно сложно поклоняться тем, кто реально существует, разве нет? В нашем мире или где-то еще во вселенной — неважно. Боги — они ведь… плотные. У них есть тела, сексуальные предпочтения, характеры, они совершают ошибки, живут (или, как минимум, жили) среди смертных.

И поэтому я им не доверяю.

К тому же, однажды, когда мне это было очень нужно, никто из богов не пришел, хотя в тот раз я искренне воззвала. И знаете, что? Я прощаю их за это. Как прощаю слабых людей. Но поклоняться — увольте.

Другое дело — духи природы, так называемые рёххи.

Бесплотные сущности, которые, согласно сказкам, покровительствуют тем и другим природным зонам Шэрхенмисты. Домашние духи. Глубоко нематериальные, невидимые. Не факт, что существующие. Похожие на животных — а вот животных я как раз люблю. В общем, это наш маленький островный культ, почти игрушечный, просто как услада для тех, кто уже ни гурха не вытягивает психологически, а идти к знахарю не хочет.

Духам природы мне нравится молиться. Точнее, использовать их святилища для мини-медитаций.

Сейчас я подошла к святилищу груовви — духа, которого принято изображать в обличие сурка и который покровительствует горным лужайкам Шэрхенмисты.

Святилище груовви выглядело, как небольшой источник, обложенный по кругу камнями, с деревянным навесом и медным черпаком, висящем на перекладине. На крыше сидела деревянная фигура самого груовви — сурок был толстеньким, удовлетворенным жизнью и солнечным весенним деньком.

Я сняла черпак, набрала в воды и обмыла сначала левую руку, потом правую, а после — прополоскала рот. По правилам воду из источников духов нельзя пить, но я считаю это глупостью — такая вода, напротив, гораздо вкуснее обычной. Если даже груовви и существует, я очень сомневаюсь, что бесплотному сурку будет обидно из-за пары глотков, утекших в меня, а не в землю.

Я закончила ритуал низким поясным поклоном, после чего деловито вернулась к Тилвасу Талвани.

Он ждал меня, сидя на обочине горной тропинки и играя с ящерицей, которая с какой-то радости его не боялась, а, напротив, залезла на колено мужчины и сладко жмурилась сообразно тому, как Тилвас почесывал ей кожистую макушку.

Артефактор никак не прокомментировал мою внезапную обрядовость. Если что-то и роднит всех без исключения истинных шэрхен — так это глубочайшее уважение к чужим ментальным проблемам.

Кстати, про истинных шэрхен.

— А почему у тебя-то не синие волосы, если ты аристократ? — спросила я, когда мы уже осторожно спускались к Пику Грёз по острым скалам.

— Моя мать чужеземка, и ее гены оказались достаточны сильными для того, чтобы теперь я не был похож на знатного, — он пожал плечами.

— Хм. Я слышала, ты из угасшего рода. Твои родители мертвы?

Уже на половине фразы я поняла, что это слишком жесткий вопрос даже для моего образа воровки. Но Талвани ответил.

— Живы, насколько я знаю. Просто не живут в Шэрхенмисте, наша страна кажется им слишком мрачной, они предпочитают Лесное королевство. Мать родом оттуда. Меня вырастили другие родственники. И вот они мертвы, ты права.

Кажется, он хотел произнести последнюю фразу по-светски дружелюбно. Определенно, у него не получилось. Мы с Тилвасом быстро и неловко переглянулись, будто одновременно почуяв холодное дуновение смерти, так некстати забравшейся в разговор.

— Мне жаль, — наконец произнесла я.

Он ничего не сказал, только кивнул и неловко зачесал волосы назад ото лба.

Ох. Зря он руку от камня оторвал!

Не удержавшись без четвертой опоры, Талвани тотчас потерял равновесие. Мелкие камешки радостно попрыгали вниз из-под его ног, срываясь туда, в огромную котловину, в которой переливался под лучами солнца Пик Грёз — острые спиральные башни, причудливые дома из темных пород древесины, множество веревочных мостиков, поверху соединяющих целые кварталы, озера и каналы, плавающие по ним черные плоты, кедры и скалы, ярко-оранжевые храмы богам…

Да, наш город контрастный и мрачный, что есть, то есть. Но не настолько жестокий, чтобы скидывать на него сверху ритуальную жертву в лице Тилваса Талвани.

Я ловко подпрыгнула к артефатору и схватила его за плечо, помогая вернуть равновесие.

— Я бы справился! — нахмурился он, вырывая руку.

— Всегда пожалуйста, — закатила глаза я.

Спустившись, мы прямиком отправились в Гильдийский квартал. По городу шлялось много людей, ибо была солнечная весенняя суббота, и меня это напрягало — сложно удержать всех во внимании, можно случайно пропустить «хвост» или нападающего.

Я пока не понимала, насколько активно за нами охотятся, но вчерашние переговоры преследователей в Плачущей роще намекали на большую поисковую кампанию…

Наконец мы оказались у главного здания Полуночного братства.

— Жди здесь, — попросила я Тилваса. — Внутрь чужакам нельзя, только клиентам — и то в предбанник. И постарайся не привлекать лишнего внимания, тут неприятные люди бродят.

— Да уж, я по тебе понял, — отозвался Тилвас и еще драматичнее прижал руку к сердцу, пряча медальон.

Я хмыкнула:

— Любуешься городом, как и планировал?

— Нет, сдерживаю тошноту. Любоваться тут правда нечем. Копия нашего Пика Волн, только без моря и с этими ужасными кедрами вместо елок. Почему у вас вообще есть статус столицы? Дыра какая-то.

— Ты неблагодарная дрянь, — жестко осадила я Тилваса. — Именно Пик Грёз зарабатывает деньги для всего государства и зачем-то делится с вами, приморскими городишками.

— Не веди мы морскую торговлю, вы бы стухли в своих горах. А еще мы — культурная столица.

— А мы — настоящая, — с нажимом сказала я. — Сенат заседает у нас, у вас лишь наместник. Что касается культуры…

…Как любые настоящие шэрхен, мы могли до посинения спорить о том, какая столица лучше — береговой Пик Волн или скалистый Пик Грёз. Это настолько классическая тема, что, с одной стороны, ее неинтересно обсуждать, а с другой — ты просто не можешь остановиться. Есть мышечная память, а есть, кажется, дискуссионная — твой мозг может уйти в отключку, а язык будет плеваться остротами на тему второй столицы.

Впрочем, хотя такие споры нередко доводят до взаимных проклятий с использованием тканных кукол и втыкаемых в них иголок, в душе мы не злимся друг на друга.

Мы, шэрхен, вообще не злимся по-настоящему. В глубине нас живет древняя безмятежность, спокойствие океана, которое напоминает о себе в напряженные моменты, не позволяя впасть в истерику — то есть воспользоваться любимым способом разрядки материковых стран.

Нет, мы не такие. У нас есть достоинство. И почти нет чувств — мы чаще изображаем их или намеренно раскачиваем внутри себя, потому что массовая культура внушила нам, что это здорово — эмоциональные качели, дикие страсти. Впрочем, если чувство все же появляется само по себе… Настоящее, глубинное — мы относимся к нему с пиететом и уважением.

Сейчас Талвани и я с пиететом и уважением обозвали друг друга «портовым шлюхом» и «дворцовой подстилкой», после чего самодовольно разошлись. Он нырнул в ближайший переулок, а я поднялась на ступеньки гильдии.

Упоминать о том, что я сама — уроженка и фанатка Пика Волн, из-за чего вся ругань с моей стороны была откровенной ложью, я, конечно же, не стала.

Глава 5. Полуночное братство

Квартал гильдий — один из районов Пика Грёз, фактически самоуправляемый город в городе. Здесь расположены такие гильдии, как: воров, ассасинов, черных торговцев, наслаждений, игроков, охотников, бойцов и виноделов. Не заходите в Гильдийский квартал просто так.

Главный штаб Полуночного братства выглядит, как оплывший панцирь из черного камня.

Круглые окошки затянуты красными слюдяными пластинками, и кажется, будто на тебя смотрит какое-то черепахоподобное существо. Большая часть комнат располагается под землей, наверху лишь холл, кухня, библиотека и кабинет Мокки Бакоа. А в подвале уже спальни, уборные, тренировочные зоны, владения счетоводов и, конечно, склады награбленного.

Всего во владениях Полуночного братства сейчас находится пять зданий. Два из них — бывшие штабы других воровских гильдий. Еще два — Убежища, то есть что-то вроде шикарных конспиративных домов, скрытых в центральных районах Пика Грёз. В Убежищах воры могут прятаться от властей или отдыхать между серьезными делами. Найти Убежища просто так — невозможно.

В столице есть еще одно, третье Убежище, которое когда-то принадлежало Братству Скользких, и которое Скользкие отказались выдавать даже ценой своих жизней. Мокки активно ищет его для своей коллекции, но пока что поиски не увенчались успехом.

Я поднялась к штабу по трем полукруглым ступеням и резко постучалась в кованую дверь. В центре ее был нарисован знак в виде рыбьего скелета — символ Полуночи. Не успел затихнуть последний из моих ударов, как в двери приоткрылось узкое окошко. В окошке появился глаз.

— Привет, Чо, — я подняла два пальца в приветствии.

— Привет, Коготочек. Что тебе надо? — миролюбиво отозвался салага Чо.

Коготочек — это моя воровская кличка.

— К Мокки на пару слов.

— Мокки занят.

— Мокки сейчас жрет свой завтрак, насколько я знаю его любовь к четкому расписанию. Я не скажу ничего такого, что бы заставило бы подавиться.

— Ну смотри. Плохое настроение Мокки — много проблем для всех нас. Не подведи.

И Чо открыл мне дверь.

Внутри гильдии все потихонечку просыпались и выползали наверх, приманенные запахами с кухни. Чо — белобрысый выходец из болот южной части острова, бледный и всегда маниакально сбривающий брови — захлопнул за мной дверь и потопал туда же.

Но он ушел недалеко. Я схватила его за плечо и развернула:

— А ну вернул.

— Коготочек, ты зануда, — надул губки Чо и вытащил из кармана только что снятый с меня перстень увеличения ловкости.

Мокки, в чей кабинет я по-свойски ввалилась, сидел прямо на столе, нахохлившись и поедая лапшу из картонной коробки. Травянистые шаровары, серая майка-алкоголичка, опасная бритва, висящая на шее на длинной цепочке, и раскрытая финансовая газета на коленях — шеф воров в своем репертуаре.

Господин Бакоа — блёсен, то есть житель подводной страны Рамблы, которого в один прекрасный момент достало существование на дне. Тогда Бокки сорвал с себя специальный дыхательный аппарат, выполз на сушу и начал интенсивно эволюционировать[1]. Он переехал к нам в Пик Грёз — как можно дальше от моря.

***

[1] Если что, блёсны — такие же люди, как мы, поэтому про эволюцию я просто шучу. Под водой им позволяют жить специальные аппараты, искажающие до удобного уровня давление, гравитацию, скорость и так далее. И заодно решающие вопрос кислорода.

***

Мокки красивый и злой, у него шальные черные глаза и русые волосы. Он великолепный организатор и сдвинут на порядке — ему нужны четкие расписания, правильно разложенные вещи, идеально выглаженная одежда. Если ты разозлишь Мокки, он тебя убьет.

Но мне он нравится. Если не сказать сильнее…

Однако за все годы нашего знакомства я убедилась в том, что самое лучшее, что я могу сделать с долбанными бабочками в своем животе — это приколоть их булавками на стену очень плохих идей.

Мокки никого не любит. Не способен любить.

Максимум доступной ему душевности — завести рыбок и угрожать немедленной расправой всем, кто посмотрит на аквариум неровным взглядом. И то не ради рыбок, возможно. А потому что Мокки — абсолютно поехавший тип.

Когда я вошла, мастер воровской гильдии скользнул по мне острым взглядом и вновь вернулся к лапше. Мокки всегда ест ужин на завтрак, а завтрак на ужин. Ему приятно начинать день с перченых событий, а заканчивать — на сладкой ноте.

Я заправила волосы за уши и села в глубокое кожаное кресло перед столом, немало не смущаясь того, что оказалась на уровне острых коленок Бакоа.

— Привет, Мокки. Ты вчера прислал мне заказчика — увы, он оказался с душком и теперь открыл на меня охоту. Дай его контакты, пожалуйста. Надо разобраться.

Мокки не спеша отхлебнул зеленый чай из маленькой глиняной чашечки. Изящные пальцы знаменитого взломщика сжимали ее лениво-расслабленно.

— Печально, — сказал Бакоа, чуть погодя. — А за что он тебя охотится? Ты не выполнила заказ?

— Можно сказать и так.

Я детально рассказала ему о случившемся. Мы с Мокки вместе пережили нечто очень неприятное. Такое, о чем не принято вспоминать, что заставляет просыпаться в холодном поту и потом, при встрече с Бакоа, отводить глаза. Хотя он все равно всегда замечает это и молча протягивает мне фляжку с крепким пойлом:

— Проветри мозги, Джеремия.

Если я кому-то и доверяю в Пике Грёз, то этому своеобразному парню, выползшему с самого дна — во всех смыслах этого слова.

Мокки слушал меня внимательно. Он отложил лапшу и, не расплетая ноги из лотоса, подпер щеку кулаком.

— В общем, в истории пока куда больше вопросов, чем ответов, но я в любом случае хочу знать, кто сидит по ту сторону игральной доски, — подытожила я.

— Понимаю твое желание. Но есть проблемка.

Бакоа пожевал губами и хрустнул пальцами, прежде чем сказать:

— Я вчера не посылал к тебе никаких заказчиков, Джерри.

Кровь отхлынула от моего лица.

— Невозможно! — нахмурилась я. — Он сказал гильдийский пароль, знал мой адрес и правильный стук в дверь. Он дал мне письмо, запечатанное твоей личной эмблемой, в конце концов!

— Письмо у тебя?

— Нет. Оставила в кабинете.

— Вот крыса, — широко улыбнулся Мокки. — Нет, не ты, Джерри. А тот из наших, кто всё это подделал и сдал.

Он с кошачьей грацией спрыгнул со стола, взъерошил мне волосы и снял со стены кабинета длинный боевой посох в стиле южных пустынь.

После этого Мокки с ноги распахнул дверь в основное помещение гильдии, которое уже полнилось гомоном Братьев и Сестер Полуночи, шумно завтракавших за общим столом.

— СУКИ! — гаркнул Мокки, крутанув посох в руках и после долбанув им о каменный пол гильдии.

Разговоры тотчас оборвались. Я, стоявшая в дверях, с интересом оперлась плечом о косяк.

***

— Кто. Сдал. Наши. Явки? — прошипел Мокки Бакоа, как форменная гадюка, и, нехорошо волоча за собой посох — он неприятно скрипел по камню, — медленно пошел к столу.

Очень медленно. Опасно.

Лица воров вытянулись и побледнели. Лапочка Джайя подавилась круассаном и теперь выбирала, что лучше — сдохнуть от удушья или от того, что она перебьет Мокки своим кашлем, что карается смертью.

— В нашем братстве не так много правил, милые… — угрожающе рокотал Мокки, обходя стол и эдак по-отечески поглаживая по щеке каждого из подчиненных. Посох во второй его руке искрил и горел фиолетовым, набалдашник в виде черепа ожил и скалился. — Важнейшее из них — быть верным…

Бакоа устрашал, и вся гильдия наполнилась отчетливым запахом страха. Они и впрямь боятся его. До икоты.

В его однозначном безумии есть что-то темное и привлекательное, но только после того, как ты это безумие пережил. А в процессе вспышки все, чего ты хочешь — это оказаться как можно дальше от господина Бакоа…

Что касается меня, то я была рада, что на моей стороне такой союзник. Если в братстве есть крыса — я ей сочувствую, но не настолько, чтобы не радоваться грядущей поимке.

Мокки впечатляюще разглагольствовал, руки воров все сильнее дрожали, я пыталась догадаться, чем закончится дело, как вдруг во входную дверь гильдии — запертую — заколотили.

Бакоа не обратил на это ни малейшего внимания, ключник Чо не посмел шелохнуться. Стук продолжился, становясь все интенсивнее, к нему добавились невнятные выкрики — совершенно непонятные из-за шумоизоляции, установленной в братстве.

В итоге я двинулась к двери, решив, что с меня не убудет, если я ее открою. Но я не успела сделать и нескольких шагов, как дверь распахнулась сама.

Вернее, просто с слетела с петель и с диким грохотом упала внутрь. Оторванная дверная ручка покатилась по полу гильдии, мерзко звеня.

За дверью стоял Тилвас Талвани с какой-то светящейся штукой типа отвертки в руках. Тоже, наверное, артефакт. Взрывающий.

Аристократ выглядел незабываемо. Только сейчас, с расстояния в несколько метров и в привычном интерьере, я осознала, какую идиотскую одежду нашла ему в горном сарае: короткие выцветшие штаны, лоскутная рубаха, потрепанный кушак. И все равно Тилвас был подозрительно привлекательным — будто манекенщик, подопытная жертва модного дизайнера с кукушкой, уехавшей за горизонт, и чрезмерно богатой фантазией.

Немая сцена, воцарившаяся после падения двери, была очень впечатляющей, но недолгой.

Потому что Тилвас рявкнул мне:

— Пригнись!!!

И едва я послушалась приказа, как над головой у меня просвистело что-то, прилетевшее с обратной стороны, что затем врезалось в зеркало рядом с бывшей дверью и разбило его вдребезги.

На сей раз Мокки Бакоа взревел кое-что совсем непечатное. Я сначала решила, что его гнев направлен против Тилваса, но нет: оказалось, что на гильдию напали.

Какие-то головорезы с лицами, не отмеченными печатью интеллекта, вышибали, одно за другим, слюдяные окна у противоположной стены — и швыряли сквозь них магические коктейли Гложотова вперемешку с дротиками.

В здании братства, испокон веку не подвергавшегося атакам, мгновенно воцарился хаос.

Братья и сестры Полуночи, еще не отошедшие от моральной порки под авторством своего мастера, срочно вооружались, давали отпор или прятались. Окончательно рассвирепевший Мокки швырнул свой посох, будто копье, в одно из разбитых окон — и человек за ним без единого вскрика рухнул где-то за пределами сцены.

Тилвас Талвани отскочил от входной двери внутрь помещения в тот самый момент, когда туда закатилась граната с удушающим и оглушающим газом и, не успел кто-либо что-либо сделать, как она взорвалась.

А вслед за гранатой в помещение вбегали ассасины в очках и дыхательных масках. И да, под «ассасинами» я имею ввиду никого иного, как членов Алого братства — наших соседей по кварталу, таких же вольных ребят, как мы, воры, и с которыми подчиненные Мокки Бакоа всегда общались по-дружески и нередко устраивали совместные пирушки.

Вот у этих незваных гостей, в отличие от «оконных», лица были в чем-то даже приятные.

Как минимум, знакомые.

Что в данных обстоятельствах ни разу не утешало…

От наполнившего помещения газа меня мгновенно скрутило: в ушах поднялся нестерпимый звон, легкие горели от ядовитого воздуха. Еще хуже мне было от понимания того, что на нас напали Алые. Если уж брат идет на брата — то что здесь все-таки происходит?

Дальнейшее смешалось в дикую круговерть: попытки выжить, попытки понять, где свои, а где чужие, в конце концов, попытки осознать — неужели это все из-за нас с артефактором?!

Я решила: первым делом нужно было ликвидировать стрелков, занявших все окна, и палящих в нас, как в дурацкий равнинный скот. Я говорила, что не кидаю свои ножи в людей?.. Сейчас пришлось.

Но не успела я обрадоваться, что освободила еще одно окно, как в помещение вкатилась вторая граната. На сей раз ослепляющая. Все заволокло черным дымом, и в этот же момент кто-то схватил меня со спины и сжал горло с такой силой, что мои ноги подкосились.

Мгновение спустя мир померк и исчез.

***

Я очнулась в каком-то темном, сыром месте. Все, что можно было сказать — здесь влажно и холодно. Шея болела. Голова раскалывалась. Я осторожно покрутила головой: судя по всему, это какая-то пещера, и огромная. Скорее даже подземный туннель. Далеко впереди я разглядела огонек свечи, стоявшей прямо на каменном полу.

Также я услышала негромкие голоса откуда-то с той стороны.

Я осторожно поднялась и бесшумно покралась туда. Голоса стали громче, разговаривавшие сидели за поворотом тоннеля, а свеча, привлекшая мое внимание, стояла как раз на углу.

Я узнала голоса Мокки Бакоа и Тилваса Талвани. Третий принадлежал женщине.

— Нет, я не смогу дать вам эту информацию, — говорила женщина. — У меня ее нет.

— Так своруй. Точнее, пусти меня, я сворую, — с нажимом предлагал Мокки.

— Я и так пошла против своих, я не хочу нарываться дальше… Но есть другой вариант.

— Какой? — заинтересовался Тилвас.

— Где мы и что происходит? — хрипло спросила я, выворачивая из-за угла.

Глава 6. Сделка

Хождение в тенях — особый навык, применяемый ассасинами и ворами. Не имеет ничего общего с магией, просто определенная ловкость высокого уровня.

Трое собеседников сидели вокруг маленького костерка, разведенного в каменной пещере.

Тилвас выглядел примерно так же, как и раньше: то есть возмутительно хорошо.

Правая рука Мокки была перевязана и подвешена на бинте у груди, под глазом расплылся впечатляющий синяк. Серая майка-алкоголичка была порвана, а широкие болотные шаровары запачканы кровью. Судя по всему, чужой.

Незнакомая мне женщина была одета в черный комбинезон ассасина. У нее была короткая светлая стрижка, орлиный нос, большие глаза карего цвета и тонкий шрам, пересекающий бровь. С трудом я вспомнила, что видела ее среди напавших на гильдию, а до этого — пару раз на общих вечеринках квартала.

— Меня зовут Раэль, — она протянула мне руку. — И мне не понравился навязанный нам геноцид воров. Поэтому я решила вывести приз из игры, после чего бойня в Полуночном братстве оказалась бессмысленной и утихла сама собой.

— То есть это ты меня вырубила? — сказала я.

— Да. Тебя, его и его, — она кивнула на Мокки и Тилваса, помахавшего мне. — И накрыла вас сетями отвода глаз, после чего начала кричать, что объекты ушли. В суматохе наемники, не входящие в наше Алое братство, не обратили внимание на мой маневр и поверили. Я же оставила коллег, которые цивилизованно повязали остальных воров, а вас притащила сюда. Теперь мы обсуждаем дальнейшие действия.

— И каковы они? — поинтересовалась я.

Раэль пожала плечами и обвела нас троих взглядом.

— Как я понимаю, вы хотите узнать имя заказчика. У меня его нет. Но его знает архимастер нашей гильдии. Если вы добудете ему кое-что, что он ищет, то он поделится информацией — и тогда вы поймете, кто открыл охоту на вас и заплатил нам достаточно для того, чтобы мы напали на Полуночное братство.

Не успела ассасинка договорить, как Мокки Бакоа рассвирепел.

— Ах ты гадина! — зарычал он, за грудки хватая Раэль и приподнимая ее над полом даже одной здоровой рукой. Его глаза с густыми, почти по-женски длинными ресницами загорелись безумным огоньком, а сбитые в драках костяшки пальцев побелели. — Геноцид воров тебе не понравился, да?! Скажи, как есть — это часть плана твоего архимастера! Ты спасла этих двух придурков и остановила резню не потому, что тебе было жалко, а потому что заранее хотела продать нам информацию!

Он явно был прав. Раэль скривилась, но отрицать ничего не стала.

— Что хочет получить твой архимастер? — спросила я.

— Сначала скажи ему отпустить меня, — процедила она, глазами указывая на Мокки.

— Увы, мои слова ему до фонаря, как и любые чужие, — я развела руками.

— Молодец, Джерри, все правильно сечешь, — отозвался папочка воров, но ассасинку все-таки выпустил.

Тилвас Талвани наблюдал за сценой молча и только с очевидным интересом переводил взгляд с вора на убийцу и обратно.

Раэль с достоинством отряхнулась от невидимых пылинок, потом задрала подбородок и отбарабанила:

— Повторю еще раз, чтобы вы точно осознали: нам, ассасинам, действительно совсем не понравилось, что нас вынудили напасть на вас, наших братьев-воров. Но заказчик такого рода, что ему нельзя было отказать. Поэтому мы изобразим, что не можем вас поймать. У вас есть две недели, чтобы разобраться с ситуацией, до тех пор все воры будут у нас в плену, а мы якобы будем вас безуспешно искать. После этого по требованию заказчика мы начнем убивать воров. Хорошо бы вам до этого самим разобраться с тем, кому нужны ваши головы.

— Так скажи нам его имя! — снова прошипел Мокки и потянулся здоровой рукой к бритвенному лезвию, которое носит на цепочке на шее.

Но Раэль поспешно подняла руки ладонями вперед: жест «я сдаюсь» и вызов к переговорам одновременно.

— Шеф намекнет вам на имя заказчика, если вы поможете ему кое с чем… Он просит, чтобы вы достали ему бриллиантовое колье герцогини Льовез. Оно хранится в сейфе в библиотеке в замке в Опаловом лесу. Говорят, там такой замо́к, что хоть на две секунды притормози после введения неправильной цифры — и взлетишь на воздух. Мокки, в предыдущие годы мы несколько раз пытались дать тебе этот заказ, но ты отказывался. Может, согласишься теперь?

Тилвас удивленно и высоко вскинул брови, а Мокки, вопреки моим опасениям, теперь лишь саркастически расхохотался, а не устроил Вянзенскую мясорубку.

— Какая прелесть, — осклабился он. — В заднице Джеремия, а платить просят меня.

— Ты тоже в заднице, — «утешила» Раэль. — Точнее, твои воры.

— А я могу себе новых набрать.

— То есть мы их режем? Так и передам.

— Стоп! Нет! — я вмешалась до того, как этот псих скажет «да». — Я украду для вас бриллиантовое колье.

— Ты не справишься, — бросил Мокки.

— По-любому не справишься, — поддакнула Раэль.

— Я смотрю, тебя в этом городе ценят? — лукаво шепнул Талвани мне на ухо.

Я стрельнула в него мрачным взглядом.

Несмотря на улыбку, Тилвас сейчас казался очень задумчивым, как будто старательно прикидывал что-то.

— Вообще, ваше предложение и впрямь несколько несправедливо по отношению к господину Бакоа, — протянул аристократ, глядя на ассасинку. — Тогда как мы с Джеремией хотим узнать, кто нас преследует, на господина Бакоа вы просто пытаетесь надавить, что, как я понимаю, чревато. У меня есть идея. Давайте я присоединюсь к просьбе ассассинов, чтобы сделать ее более привлекательной для вас? — он обернулся к Мокки. — То есть найму вас.

— Вчера ты нанял меня, сегодня пытаешься нанять его? — я изогнула бровь.

— Всех нанимаю!... — беспечно-дворянски отмахнулся Талвани. — Я же богатенький аристократ, как никак. Могу расплатиться звонкой монетой и все такое. Украдите это несчастное колье из замка Льовезов — и помимо информации от убийц получите увесистый мешок с золотом от меня… Потому что меня тоже прямо очень интересует имя того, кто мог меня заказать. И да, я хочу поехать в замок с вами. С кражей украшения не помогу, но поеду обязательно, — не терпящим возражения тоном закончил он.

Мои брови от такого финала уползли куда-то на затылок, Раэль сказала: «О?», а Мокки с интересом наклонил голову набок.

Когда пауза стала слишком долгой, я прокашлялась:

— Тилвас, это отличная попытка, но ты все-таки не можешь нанять Бакоа. Тебе денег не хватит покрыть убытки, которые понесет квартал гильдий в его отсутствие. Здесь тотчас развернется война банд, и, думаю, наши друзья Алые тоже понимают, — я обернулась к Раэль, — что всё это дохлый номер.

— Не торопись, Джеремия, — вдруг прервал меня Мокки. — Я еще не сказал «нет».

Я удивленно обернулась.

Какое-то время вор буравил Тилваса и Раэль своим бешеным антрацитовом взглядом, а потом прищурился:

— Я «за». Давайте сыграем в вашу игру. Нанимаешь так нанимаешь, аристократ. Скатаемся в замок, и там мы с Джерри стащим колье.

— Пока вы будете ездить к Льовезам, наше братство позаботится о том, чтобы вас не искали в Опаловом лесу, — деловито кивнула Раэль. — И мы постараемся не допустить войны банд. Нас вполне устраивает твое главенство над кварталом, Бакоа.

Мокки отмахнулся и закатил глаза. Я погрозила пальцем ассасинке.

— Мне нужно, чтобы кто-то из ваших людей позаботился о моих воронах, пока меня нет. Позаботился не означает свернуть им головы, — подчеркнула я. — Это значит кормить, холить и лелеять.

— Договорились, — согласилась Раэль. — Тогда добудьте колье, и после этого встретимся здесь. И только попробуйте проигнорировать нашу просьбу: шеф лично удостоверится в том, чтобы вас нашли где угодно. С очень неприятными для вашего здоровья последствиями. Не говоря уж о плачевной судьбе воров. Но, Мокки, конечно же, мы приносим извинения за нападение на твой дом, — она неожиданно уважительно склонила голову перед главой воровской гильдии.

Тот в ответ плюнул ей на обувь.

Раэль не среагировала. Коротко кивнув мне, она сделала два скользящих шага назад и будто исчезла. На самом деле — профессионально растворилась в тенях, сливаясь в едином танце с окружающей обстановкой — умение, которое тренируют и воры тоже, но в котором асассины особенно преуспели.

Мы остались в пещере втроем.

***

Очень странная компания. Только сейчас я наконец сообразила, где именно мы находимся: в пересохшем русле одной из подземных рек, некогда текших под городом. Теперь же эти тоннели используются как тайные ходы, соединяют здания разных гильдий и кое-какие места столицы, но допуск сюда имеют только архимастера и их приближенные, поэтому раньше я здесь не бывала.

— Ты не знаешь, в гильдии все выжили во время битвы? — спросила я у Мокки.

Он ничего не ответил. Только искривил губы и прикрыл глаза. Значит, не все… Я выругалась. Нехорошо.

— Мне жаль. Это всё моя вина, — сказала я.

Мокки набычился и посмотрел на меня исподлобья долгим внимательным взглядом. В полумраке пещеры зрачки у него были расширенные. В них отражалась я и Тилвас Талвани, притворно зевающий неподалеку.

— Тебе жаль, Джерри? — нехорошо протянул Мокки Бакоа. — Это всё, что ты скажешь?

Я покосилась на то, как вор незаметно скрестил мизинец и безымянный палец, и тотчас, громко сглотнув, выдавила:

— Чем я могу помочь братству?

— Серьезно? Ты за гибель помощью отвечать собралась? Охренеть просто. И чем же тут можно помочь, мне интересно? — развеселился Мокки.

— Я...

— Да, ты. Что ты? Расскажи, будь добра, как ты искупишь чужую смерть? Сто способов наберешь? На десяти сдуешься? А может, и один придумать не сумеешь, а, Джеремия? Ты принесла неприятности в мой дом, и теперь должна расплатиться.

— Мокки… — намеренно испуганно заблеяла я, глядя на то, как он медленно приближается ко мне, не разрывая зрительного контакта и поигрывая бритвой в руке.

Но вдруг Тилвас Талвани шагнул вперед.

— Кхм-кхм, господин Бакоа, а какие у вас вообще претензии к Джеремии, если жертва была… так себе?

Мокки резко обернулся к нему.

— Лезешь в чужие дела, а, аристократишка? — процедил вор. — Заступаешься за хрупких леди?

— М-м, — Тилвас задумался. — Нет, просто видел на сегодня уже достаточно крови. Еще одна драка? Пожалуй, хватит.

— То есть ты не против, чтобы я ее грохнул?

— Развлекайтесь. Только не при мне.

Бакоа скользнул по Тилвасу подозрительным взглядом от головы до пяток, будто просвечивающая лекарская лампа.

— Тогда отвернись, — равнодушно бросил он.

И тотчас быстрым скользящим шагом подступил ко мне, повернув бритву так, что она опасно блеснула на свету вблизи от моего горла. Вопреки своим словам, Тилвас так же стремительно бросился вперед. Он успел схватить Мокки за запястье и занес кулак второй руки для удара, но вор вывернулся и буквально растворился в тени, чтобы мгновение спустя оказаться приплясывающим в дальнем углу и ехидно улыбающимся. Никакой бритвы у него в руке уже не было.

— А говорил: «развлекайтесь»! — с маньячной улыбкой посетовал Мокки.

Я во время всей этой сцены стояла, не двигаясь. С момента тайного знака было ясно, что предполагаемая экзекуция задумана всего лишь как своеобразный тест для аристократа. На благородство. На скорость реакции. Или на глупость. Как посмотреть.

Тилвас его прошел.

— Он бы меня не убил, — одними губами пояснила я, обращаясь к Тилвасу. Тот только неопределенно хмыкнул, глядя на нас с Бакоа уже с куда большим интересом, чем прежде.

— Так что там с жертвами? — напомнила я Мокки. — На самом деле?

Вор вздохнул. На его лице вновь воцарилась привычная скучающая мина. Он подошел и традиционно стукнулся со мной кулаком о кулак, отмечая разыгранную сценку.

— Да в общем-то, ничего, — сказал Бакоа. — Пока ты была в отключке, Раэль любезно пояснила нам, что они как раз-таки убили крысу, — и он назвал имя одной из мелких сошек. — Очень жаль, это случилось быстрее, чем я смог допросить ее. Иначе бы нам не пришлось идти на эту идиотскую сделку по поводу колье, чтобы в итоге узнать имя придурка, которому я сначала отрежу все пальцы на ногах, потом на руках, потом... Впрочем, интереснее будет импровизировать на этот счет, — сам себя перебил Мокки.

Я кивнула.

Что ж. Земля пухом предателю.

Потом воровской мастер ткнул пальцем в сторону Тилваса Талвани.

— Что касается тебя, парень… Уж не знаю, кто ты такой на самом деле, — многообещающе протянул он, — но, судя по шумихе, ты разозлил кого-то действительно серьезного. И если кто-нибудь предложит мне сделать ставку, я проголосую за твою скорую смерть. Потому что едешь ты с нами или нет, а нянькаться я с тобой не собираюсь. Ты сам по себе, красавчик.

Тилвас в ответ улыбнулся. В свете костра черты его лица заострились, приобретя неожиданно хищный облик. Кажется, он понял, по каким правилам и в каких амплуа у нас здесь играют, и теперь готов отрываться на полную катушку.

— А я всегда был сам по себе, мне не привыкать, — мелодично пропел Талвани. — Так что мой тебе совет: не ставь против меня серьезные суммы, вор. Разоришься. Опозоришься. Расплачешься, в конце концов.

И аристократ издевательски изобразил, как вытирает слезы Мокки Бакоа.

— Ну на-а-адо же, — протянул тот, сузив глаза. — Этот воробушек считает себя саблезубым, а, Джеремия?

Он пружинисто шагнул к Талвани и уставился на него снизу вверх: Мокки среднего роста, тогда как аристократ явно не пренебрегал в детстве морковкой.

— Это хорошо, что ты дерзкий, — умилился Мокки Бакоа. — С такими обычно весело. Поначалу. Но постарайся вовремя прикусывать язычок.

— А то что? — улыбнулся Талвани. — В следующий раз не станешь уворачиваться, дашь мне все-таки врезать тебе, как следует?

— Да нет, просто я уже знаю твой секрет, понимаешь ли… — подмигнул Бакоа и нежно обхватил пальцами медальон в виде ворона.

И вдруг случилось неожиданное.

Рука воровского мастера вспыхнула синим цветом, и Мокки, невнятно взвыв, отскочил аж на два метра, тряся кистью.

— Какого хрена? — зашипел он, глядя то на меня, то на Тилваса, невинно засвистевшего.

— Защита от дураков, а? — ухмыльнулся аристократ.

Мокки повернулся ко мне на пятках:

— Ты говорила, его можно просто сорвать?

— Потому что я просто его сорвала, — удивленно отозвалась я.

И, чтобы не оставаться голословной, тоже подошла к Тилвасу. Он настороженно замер и посмотрел на меня очень внимательно, но не стал возражать, когда я положила руку на медальон…. Моя рука осталась в полном порядке. Под ладонью я чувствовала, как мерно и спокойно бьется сердце артефактора.

— Защита от дураков… И что это значит? — спросила я Тилваса.

— Что ты не дура? — предположил он.

А потом искренне развел руками:

— Я не знаю, почему он не действует на тебя. Всех остальных мой артефакт всегда отталкивал. Так что твое нападение в карете стало поистине неприятным и непредсказуемым сюрпризом.

Мы с Мокки переглянулись, как бы решая: верить словам Тилваса или нет? Бакоа вдруг хрипло расхохотался.

— Знаешь, Джерри, а кажется, не просто так именно тебя приставили к этому гиблому делу… — протянул воровской хозяин. — Странные дела тут творятся. Напомни мне, пожалуйста, обговорить с заказчиком и этот момент тоже, когда мы привяжем его к стулу. Интересно же. А сейчас — пора готовиться. Мне надо собрать кое-какие сведения и отмычки для сейфа в замке Льовезов. Ваша задача — найти нам транспорт для дальней поездки. Встретимся на закате в таверне Ричарда, что за Рассветным трактом. Вопросы есть?

— Вопросов нет, Мокки, — кивнула я.

— А я вообще по жизни понятливый, — хмыкнул Талвани.

Мокки скривился.

— Аррьо, придурки! Выход там, — кивнул вор куда-то на глубину тоннеля и, чуть прихрамывая, пошел в обратную сторону.

Глава 7. Это будет двойная кража

Все рёххи делятся на две категории: мелкие и характерные. Мелких рёххов абсолютное большинство. Характерных рёххов всего два десятка. Это — мощные духи, имеющие особые способности.

Подземный тоннель вывел нас с артефактором в районе Падающих садов — богатом квартале Пика Грез, чьи жители подсобрали деньжат и насадили вдоль дорог растения, которые — ух ты, ух ты! — не являются кедрами или можжевельником.

Мы шли мимо роскошных частных коттеджей. Дома были построены из камней и частично облицованы черной древесиной. В среднем в каждом из них было по четыре этажа — и каждый из этажей обязательно окружал деревянный выступающий балкончик. Крыши у нас в Пике Грёз обычно острые, прямоугольные, их углы выдаются далеко вперед и слегка загибаются вверх. С них свисают цепи, на которые крепятся магические фонари: темно-красные и темно-синие сферы, опутанные цепочками. Когда город погружается во мрак, кажется, будто это много-много хищных глаз смотрит на тебя отовсюду.

Но сейчас был день.

Яркий солнечный свет ослеплял после темных подземных ходов, и мы с Тилвасом шли, отчаянно щурясь. Хотя вскоре оказалось, что артефактор щурился скорее из хитрости.

— Этот Бакоа… — протянул он. — Ты давно в него влюблена?

— С чего ты взял, что я влюблена в него? — мгновенно вскинулась я.

— От тебя несёт влюбленными парами за километр, когда ты рядом с ним.

— Ты под чем-то, что ли? Какими парами?

— Точно влюблена, — подытожил Тилвас.

И чуть погодя добавил:

— Это не очень хорошая идея — влюбляться в такого, как он.

— Так, знаешь, нам надо заехать в аптеку. Куплю там порошок от склероза, а то я что-то не помню, чтобы я спрашивала твое мнение на этот счет, — процедила я.

— Просто господин Бакоа — опасный человек. Мне кажется, он убивает чаще, чем целуется.

Несмотря на то, что я была полностью согласна с оценкой Тилваса, сейчас меня дико раздражало, что он поднял эту тему. Точнее, пугало: он догадался о моих чувствах, прах бы его побрал, как? Неужели я настолько плохая актриса? А если да — вдруг Мокки тоже о них знает? Вдруг о них знают все?

Или не только о них?..

— Ты общался с Мокки меньше часа. С чего ты взял, у тебя о нем правильное мнение? Может, все, что ты видел — всего лишь маска, а по жизни Бакоа — гребаный одуванчик?

— Конечно, маска, — легко согласился Тилвас. — Но я клянусь тебе: под ней — совсем не цветочки.

— Еще раз: с чего такая уверенность?

— Может быть потому что я такой же, как он. Или еще опасней.

Я фыркнула.

— То есть в тебя тоже влюбляться не надо.

— А что, ты уже готова?..

— Нет, напротив. Радуюсь, что такая ошибка мне точно никогда не грозит. Я от нее застрахована. Точно-точно.

— Ты пытаешься меня задеть, что ли? Какая прелесть.

— Я пытаюсь донести до тебя, что по сравнению с Бакоа ты нежный котенок, воспитанный в теплом замке да на парном молочке, и да, у тебя в заплечном мешке ворох сомнительных тайн, но то, что ты вообще говоришь о любви и что-то там вслух анализируешь в чужих сердцах, уже разносит вас с Мокки по разным сторонам галактики.

— А. Я понял. То есть ты способна влюбиться только в отбитого психопата. Ну да, тогда я и впрямь в безопасности: томный взгляд Джеремии Барк на мне не остановится.

— Смотри, кажется, я и впрямь тебя задела?

— Не-а. Зато ты великолепно обнажила свое больное место, дав мне восхитительный рычаг давления — и тему для шуточек на ближайшую неделю… напарница, — мурлыкнул он и расхохотался, отпрыгивая, когда у него под носом оказался мой кулак, увенчанный всякими полезными перстеньками.

— Неловко пошутишь про любовь при Мокки — он тебя в пюре подавит, — на всякий случай предупредила я.

— Конечно. Поэтому я буду изводить только тебя. Тайно. Скрытно. Шепотом. Раз за разом.

Я не удержалась и на сей раз пнула Тилваса в бок.

Он улыбнулся. Я заметила, что, несмотря на всю ту ересь, что он безостановочно несёт, у него добрая улыбка. Точнее, искренняя: вместе с ней приподнимаются брови, чуть щурятся лазоревые глаза и все лицо как будто преображается.

А вот взгляд остается цепким.

Непроницаемым.

Впереди замаячила конюшня. Талвани хотел свернуть к ней, но я покачала головой и упрямо потащила его дальше. В ответ на ехидное предположение о том, не хочу ли я опуститься до того, чтобы даже коней своровать, я лишь презрительно фыркнула.

Нет, воровать коней я не собиралась.

Но для поездки в Опаловый лес, который расположен за цепью болот и гор, гораздо лучше подойдут не лошади, а гаррары — ездовые рептилоиды, бегающие на двух задних ногах, очень усердные и выносливые. Гаррары — это наша шэрхенмисткая диковинка, на материке таких нет. Немногие соглашаются кататься на гаррарах, потому что они слишком специфичны, но в наших условиях, думаю, это лучший выбор.

Так что мы с Талвани отправились на постоялый двор, на чьей табличке был нарисован гаррар с уздой, зажатой в мощной челюсти. Тилвас незаметно поморщился моему решению о рептилоидах, но ничего не сказал.

Вскоре мы присмотрели двух достаточно симпатичных красных гараров. Ну, насколько гаррары вообще могут быть симпатичными с учетом того, какие у них огромные головы, зубастые пасти и короткие передние лапки. Зато задние — мощные и быстрые, способные на такие прыжки, каким позавидуют лучшие скакуны.

Оседлав ящеров, мы помчались напрямик к восточному выезду из города — Рассветному тракту. По дороге мы пересекали центральную часть Пика Грёз — мне бы не хотелось светиться, но, с другой стороны, так мы выигрывали время. Плюс у гараров так удобно расположены шипы на шее, что за ними не видно груди всадников — и, значит, медальона Талвани.

Самое примечательное здание в городе — это круглый дворец Сената. Вокруг него стоят огромные особняки старой и новой знати, шесть храмов по числу богов-хранителей, дом градоправителя.

Пока мы ехали, Тилвас с интересом крутил головой, всматриваясь в гербы, украшавшие фасады всех крупных домов.

Я тоже засмотрелась на них.

Гербов было великое множество. Они все изображали животных, рыб и птиц — тех самых духов природы, рёххов, о которых я рассказывала вам раньше, и которые являются нашим «местечковым» культом. Дворяне в Пике Грез украшают их изображениями свои особняки и этим самым просто пародируют стены храмов, на которых рисуют самих богов-хранителей.

Они бы и хранителей нарисовали, конечно, но это уже богохульство. А совсем без узора скучно. Вот знать и выбирает нечто среднее: вроде как покровителей, но не особенно крупных…

Мы видели дома с изображением медведя урсу, рыбки пракашши, змеи сайнаджо, уже знакомого вам сурка и многих других. На островах Шэрхенмисты очень много разных природных зон — у нас есть болота, горы, холмы, низины, заливные луга, разные рощи, несколько вулканов, пустоши, даже вечно заснеженный лес имеется…

У каждой зоны свой покровитель. Всего у нас то ли семь, то ли восемь десятков разных рёххов. Среди духов есть мелкие — нейтральные и безобидные, а есть так называемые характерные — те, кого часто можно встретить в легендах и песнях, и которые за столетия обросли яркими личностями, далеко не всегда положительными.

У некоторых характерных рёххов есть свои мелкие друзья и недруги. При этом островные рёххи чаще склонны к одиночеству или, максимум, «дружбе на двоих», а вот морские рёххи очень трепетно относятся к союзам. В легендах подводные рёххи всегда выступают заодно. Разозлишь одного — огребешь от всех и сразу.

— А у нас в Пике Волн не принято так украшать дома, — отметил Талвани, задумчиво глядя на особняк, над дверью которого был изображен белый лис пэйярту.

Этот лис — хитрая тварюга. Один из самых мощных характерных рёххов — хаотично-нейтральный, непостижимо-самодурный, герой многочисленных сказок. Пэйярту покровительствует высокогорным кедровым рощам. Одинок, упрям, самодоволен.

В ответ на замечание Тилваса об украшении домов я хотела по привычке ляпнуть что-то из серии: «Еще одно доказательство, что мы лучше», но Талвани безмятежно продолжил, не дав мне вставить реплику:

— Кстати, я был не до конца честен с тобой и Мокки.

Т-а-а-а-ак.

Приехали: проблемки, раунд третий. Или пятый. Или какой там уже — я со счета сбилась.

Я резко дернула за поводья своего гаррара, и ящер мгновенно остановился, застыв, будто камень.

— Та-а-а-ак? — повторила я, на сей раз вслух, для Талвани.

Тилвас тоже остановился и, увидев эпичный уровень моей угрюмости, рассмеялся.

— Ничего криминального, — сказал он. — Просто по поводу замка Льовезов — я захотел присоединиться к вам не потому, что, скажем, боялся остаться здесь один до вашего возвращения, а потому что мне самому туда надо, — он цокнул языком. — Собственно, посещение замка было одной из целей моей поездки в Пик Грёз. Так что мне до пепла повезло с тем, что ассасины погнали вас туда же.

— Но зачем тебе в замок? — опешила я.

— Ты не поверишь… — Талвани искренне наслаждался ситуацией. — Но я тоже хочу его ограбить.

***

Я поняла, что такой разговор не стоит начинать в центре города.

И вообще лучше вести его в присутствии Мокки — чтобы дважды не тратить свои душевные силы на удивления, ругань или что там вызовет признание аристократа. А так: сейчас я спокойно подожду вечера, а там Бакоа живенько среагирует за меня.

Это рационально, не правда ли?

Так что я непререкаемо захлопнула распахнувшуюся варежку Талвани и только сказала:

— Давай-ка уедем из столицы поскорее. А там уже поболтаем.

Мне и впрямь хотелось быстрее покинуть город. Ведь ассасинка Раэль сказала, что Алое братство проследит за тем, чтобы нас не искали именно в Опаловом лесу — а дома опасность оставалась на прежнем уровне. Особенно с учетом того, что аристократу явно надоедало держать руку на медальоне, и он то и дело опускал ее, выставляя своего дурацкого ворона на всеобщее обозрение.

Мы отправились в путь.

Вскоре мы уже мчались по широкой светлой дороге прочь от Пика Грёз. Езда на гаррарах утомляет гораздо сильнее, чем на лошадях, поэтому на скаку мы почти не общались. За пару часов до заката мы достигли таверны Ричарда, где собирались встретиться с Мокки, а потом переночевать.

В ожидании Бакоа мы с Тилвасом разошлись по своим комнатам.

Когда ты вор или авантюрист по профессии, ты очень ценишь комфорт, потому что знаешь, что в любой момент он может смениться жесткими нарами. Так что я предпочла потратить свободное время на заботу о своем теле.

Я постирала одежду, потом, воспользовавшись одноразовым гостиничным наборчиком для шитья, слегка улучшила ее под себя — ведь это, напоминаю, были бедняцкие шмотки из горного сарая. Потом я сама долго распаривалась в большой деревянной ванной на волчьих ножках, смывая с себя грязь и пот. Когда я вылезла, вся комната была затянута густым молочным паром. Я ладонью протерла зеркало и, открыв рот, старательно подкрасила губы помадой, стащенной в обеденном зале у какой-то девицы.

Теперь надо было одеться, конечно же.

Но вдруг за окном ливанул дождь. Такой шумный, сильный — настоящий весенний ливень, да еще и с грозой. Раскаты грома пришли внезапно, будто выплыли откуда-то из-за горизонта и разом обрушились на весь лес и таверну.

Я застыла перед зеркалом с помадой наперевес.

Нет. Я не боюсь грозы. Или почти не боюсь — мозгом. Или сердцем. Или где там живет страх.

Но от грозы у меня начинают мгновенно и страшно болеть старые раны…

Я выругалась, отвернулась от зеркала и через плечо долгим взглядом окинула свои лопатки и поясницу.

Да уж…

Спина у меня, конечно, отстой.

Мою кожу от плечей и вниз покрывают золотые узоры татуировки: странные, кривые вязи, в один момент обрывающиеся, незаконченные.

Вообще, я не люблю татуировки. Терпеть не могу. В Шэрхенмисте наколками клеймят людей двух типов: пойманных преступников и госслужащих. По мне так и то, и то — не очень завидная судьба. Но то, что прячется под моей татуировкой — еще хуже, чем золотая краска…

Шрамы. Много выпуклых страшных шрамов в виде непонятных символов, которые не удалось свести ни одному из подпольных лекарей — поэтому я «забила» их контуры поверху татуировкой. Что не мешает шрамам болеть во время грозы, горячеть и саднить, как свежая рана.

Тот самый шифр, который я так хочу — и боюсь — разгадать.

Я открыла кран с ледяной водой и, сцепив зубы, начала прижимать мокрые холодные ладони к коже, стараясь остудить ее. Вскоре стало полегче.

В комнату постучались. Я завернулась в полотенце и пошлепала открывать.

— Твоя агрессивная любовь прискакала: ждет внизу и бьет копытом, — отрапортовал Талвани, оказавшийся на пороге.

Аристократ тоже явно прихорошился и приоделся. Мокрые после душа каштановые волосы слегка завивались. Он окинул меня в полотенце заинтригованным взглядом, а потом — то ли вспомнив о приличиях, то ли заскучав, — перевел глаза куда-то мне за спину. На мгновение в его лице скользнуло удивление, но он тотчас тщательно его потушил.

Что там? Увидел весь арсенал моих магических свитков, разбросанных по столу, и в кои-то веки впечатлился?

— Сейчас спущусь, — кивнула я артефактору и захлопнула дверь.

Но обернувшись, я поняла, что Талвани смотрел не на свитки, а на зеркало в дальнем конце комнаты. И в зеркале этом минуту назад отражалась моя татуированная спина.

Хм.

Глава 8. В таверне у Ричарда

Кошкоглавые — один из народов Лайонассы. По большей части живут на южных территориях Иджикаяна и в северных городах Шэрхенмисты. Худшее оскорбление: наступить кошкоглавому на хвост или неожиданно брызнуть в него водой.

Вскоре мы втроем сидели в самом темном углу таверны.

Таверна Ричарда — это на самом деле, целый комплекс из четырех домиков-гостиниц. На первом этаже каждого расположен зал для еды и увеселений, на втором и третьем этажах — спальни. Здесь бывает публика всех сортов, потому что это самое крупное заведение на Рассветном тракте — таверну видно издалека, а для уставших путников это зачастую главный показатель успеха и одобрения.

Сам Ричард — кошкоглавый толстяк в расшитом алом халате, приехавший из пустынь Иджикаяна — славился тем, что каждый вечер величаво обходил свои владения, дом за домом, что-то гортанно урча и подергивая кисточками на ушах. Сегодня мы уже успели лицезреть это зрелище: ало-оранжевый томный кот, плавуче рассекающий замершую толпу постояльцев... И потом также гордо исчезающий во тьме. Мне кажется, Ричард в такие моменты чувствует себя примой столичной оперы.

Может, ради таких моментов он и живет.

Сейчас зал был забит посетителями, официанты шустро сновали туда-сюда. Остро пахло жареным луком и копченым мясом, симпатичная барменша щедро наливала всем сливовое вино из прозрачного кувшина. Сквозь стекло было видно, как буро-лиловые плоды болтаются там, сталкиваясь и медленно расплываясь по сторонам.

Мокки Бакоа, нимало не смущаясь людей вокруг, протирал и полировал многочисленные отмычки, разложенные на столе длинным рядом. Раненую руку вора уже подлатал знахарь-пилигрим, и теперь Бакоа ловко и быстро крутил-вертел острые щупы между пальцами.

Я проводила ревизию своих однозарядных магических свитков и колечек, а Талвани объяснял, что он хотел украсть в замке Льовезов. И зачем.

***

— Как я уже рассказал Джеремии, я артефактор. И сейчас я работаю над одним проектом, для которого мне не хватает пары вещей. Ради этих вещей я и приехал в Пик Грёз. Одна из них — древняя статуэтка пэйярту, которая хранится в родовом склепе замка Льовезов.

— Пэйярту? — непонимающе буркнул Мокки Бакоа.

Далекий от вопросов религии выходец из Рамблы, он меньше всего на свете интересовался такой нематериальной фигней, как духи природы. Не увидеть, не пощупать, не услышать и не почувствовать — зачем они вообще нужны, спрашивается?

— Белый лис, один из рёххов, — пояснил вору Талвани, потом кивнул мне: — Мы с тобой сегодня на одном доме его изображение видели.

— Да, я помню.

— Прекрасно. Собственно, я хочу украсть статуэтку из замка.

— Почему не купить? — нахмурилась я.

— Так у меня же есть вы, замечательные воры. К чему тогда лишние траты? — Талвани широко-широко улыбнулся и, откинувшись на спинку стула, самодовольно отхлебнул вина.

Мокки аж притормозил в полировке: так и замер с тряпочкой в руке, и лишь опасно прищурил глаза, глядя на Тилваса исподлобья. Я тоже была слегка ошарашена такой бессовестностью благородного господина.

— Сгорел сарай, гори и хата? — я вскинула брови.

— Да, гулять так гулять, — так же поговоркой беспечно ответил аристократ.

— М-да. С каждой твоей репликой я всё больше понимаю тех, кто заказал твое убийство. Может, мы зря им малину портим?..

— Джерри, учитывая, сколько денег пообещал мне аристократишка, мы можем просто сами потом заказать его тем же Алым, — подумав, хрипло хмыкнул Бакоа. — А пока… Признаться, мне нравится такой настрой, — и он, отложив отмычку, приветственно поднял чашу с вином навстречу аристократу. — Единственное, меня напрягают подобные совпадения. Как бы нам убедиться в том, что ты не врешь, Тилвас? И что все это — не одна большая подстава?

— Я клянусь, что это не подстава, — нахмурился Тилвас.

— Очень смешно. С каких пор клятва незнакомца чего-то стоит?

Тилвас открыл рот, чтобы что-то сказать, но тотчас задумчиво его захлопнул.

Между тем, я как раз дошла до маг-свитка под названием «Три Памяти Чекушки Билла», о котором успела благополучно забыть. Все свои маг-свитки я ношу свернутыми в узкие тугие трубочки, которые прицеплены к кожаному ремню — его я либо надеваю на бедра или талию как ремень, либо перекидываю через плечо — зависит от остальной одежды. Некоторые свитки я использую часто и покупаю новые вновь и вновь, а вот другие могут пылиться месяцами и годами, ожидая подходящего часа.

Так случилось с «Чекушкой Биллом»: этот свиток работает как детектор лжи.

— Вот, — подмигнула я, разворачивая свиток. — Вот так мы сейчас проверим тебя на искренность, Талвани.

Тилвас закатил глаза, но согласился с такой мерой.

— Развлекайся, — щедро предложил он и вытянул правую руку вперед запястьем вверх.

Мокки протянул мне одну из отмычек с острым наконечником, и я, не мудрствуя лукаво, полоснула ей по запястью артефактора.

Талвани даже не дернулся. Положив пальцы на ранку, я начала шепотом зачитывать магический текст из свитка. Сообразно этому буквы на пергаменте зажигались и тухли. Люди за соседними столиками косились на нас, но, в принципе, прилюдное применение магии не казалось чем-то сверхстранным. Тем более, других посетителей мгновенно успокаивала равнодушная рожа Мокки Бакоа, который сидел на стуле на скрещенными ногами и расслабленно прихлебывал сливовое вино, пока мы с Талвани баловались колдовством.

— Скажи: «Я клянусь, что не знаю, кто заказал мое убийство. И я клянусь, что я не в сговоре с ассасинами: то, что они послали нас в тот же замок, в который направлялся я — совпадение, которое я не мог предсказать. Я клянусь, что не замышляю зла против Джеремии Барк и Мокки Бакоа».

— Так, ну с последним ты загнула, конечно, — проворчал аристократ. — Я тут целый день корячусь, объясняя, что я серьезный парень, а ты просишь поклясться в том, что для вас я — пушистый зайка? Хотя… Ладно, прах с ним. Я клянусь, что не знаю, кто заказал мое убийство, и я клянусь, что… — послушно проталдычил за мной Талвани.

Я завершила формулу. Кожа аристократа слегка потеплела, а потом вернулась к нормальной температуре. Одноразовый свиток почернел и осыпался пеплом.

— Не врет, — подытожила я, убирая руку с запястья Талвани. На моих пальцах были капельки его крови, я тщательно вытерла их о салфетку. Он же просто опустил рукав рубашки, прикрывая ранку.

Мокки взъерошил себе волосы и пожал плечами:

— Тогда в замке мы разделимся. Я достану колье, а вы вдвоем развлекайтесь в склепе.

— Но Мокки, — я нахмурилась. — Я не обещала Тилвасу помощь. Он себе это придумал, пусть сам и справляется — а мы просто дадим ему пару советов и щуп. Я лучше тебе помогу.

— Поможешь мне? С сейфом модели Фрактуса? Авена всеблагая, я надеюсь, ты прикалываешься. Хотя это даже не смешно, Джерри, — презрительно заявил вор. — Это просто глупо, вот и все.

Потом он залпом допил вино, с грохотом поставил бокал на стол и, поднявшись, пошел через зал к скрипящей винтовой лестнице — и наверх, в свою комнату.

На сей раз мизинец и безымянный палец у него не были скрещены. А реплика при том была жесткой. Я проводила Мокки долгим взглядом, с неудовольствием понимая, что в глазах у меня защипало от обиды.

Помните, я говорила, что не вступаю в Полуночное братство потому, что не хочу жить в этом дурдоме?..

Если честно, иногда мне кажется, я вру, предлагая такое объяснение. Возможно, я не вступаю в него потому, что боюсь — Мокки просто меня не примет. Скажет: уровнем не дотягиваю. Рассмеется. Выставит на посмешище.

Тилвас Талвани подпер щеку ладонью и уставился на меня своими невозможно-голубыми глазами.

— Что? — рявкнула я.

— Любуюсь твоей эмоциональной беззащитностью. Это так обворожительно, — улыбнулся он.

Я замахнулась ножом и резко воткнула его в стол между раскрытых пальцев второй руки артефактора, лежащей возле тарелки. «Э-э», — сказал проходящий мимо официант, но сильнее комментировать не рискнул.

Талвани только моргнул.

— Беззащитность идет в задницу, — раздельно сказала я, поднимаясь и тоже направляясь к лестнице.

***

Я уже ложилась спать, когда в мой номер постучались.

Тот же стук, что до ужина — абсолютно аристократический. Я проигнорировала его, лишь накрыла голову подушкой, чтобы не слышать. Стук затих.

В свете луны, наискось падающем через окно, я увидела, как под дверь просовывается записка. Так. А вот это уже интересно.

Бесшумно я подкралась к листку и воровато подняла его.

«Мокки рявкнул на тебя потому, что не хочет, чтобы ты думала, что ты ему так дорога, что он по первому щелчку рванул через полстраны на сложную кражу ради тебя, да еще и оставив своих ребят в непростой ситуации. Так что расслабься, воровка. Мы, психопаты, такие — с чувствами полная задница».

Я скомкала записку и вышвырнула в окно. Этот Тилвас достал уже лезть не в свое гребаное дело.

Но, засыпая, я легонечко улыбалась.

***

Наш путь лежал сквозь центральный регион острова, где каменные холмы (горами их язык не поворачивается назвать) неожиданно сменялись топкими болотами и обратно.

Чем ближе мы подъезжали к Опаловому лесу, тем чаще останавливались у местных нотариальных контор, управлений недвижимостью, библиотек и лавок… Там мы с Мокки собирали недостающий реквизит и информацию, а Тилвас загорал на весеннем солнышке.

В пути мы обсуждали план грядущей двойной кражи. К счастью, у нас и до заказа ассасинов было немало данных о том, куда мы едем, потому что замок Льовезов был одним из богатейших угодий Шэрхенмисты, и каждый вор в свое время прикидывал, чем и как там можно поживиться.

Интереснее всего, конечно же, был верхний этаж поместья, где находился пресловутый сейф с кучей фамильных драгоценностей, а также очень важными государственными документами — герцог Льовез входил в состав Малого Совета. На этом этаже всегда было много охраны, много замков и ловушек-заклинаний. Туда по нашему плану отправлялся Мокки — в гордом одиночестве, действуя классическим воровским путем — то есть пробираясь тайно и скрываясь в тенях. Перед делом, естественно, Мокки отправится на тщательную разведку.

— А почему ты отказывался обнести этот сейф несколько лет подряд, если на самом деле столь многое знаешь о замке и можешь подготовить кражу за пару дней? — подозрительно нахмурился Тилвас Талвани.

— А я что, ручная собачка, что ли, чтобы брать все заказы подряд? — фыркнул Бакоа. — К тому же, ограбить сейф Льовезов можно лишь единожды. А вот отказываться от ограбления, тем самым повышая ставку и свою будущую оплату, можно сколько угодно раз. Это бизнес, аристократишка. Благодаря моим отказам у этого сейфа невероятная репутация Невзламываемой Жести — не сказать, чтобы совсем не заслуженная, но…

— Так ты спекулянт? — прыснул Талвани.

— Я гений, — отрезал Мокки.

Тилвас повернулся ко мне (мы с ним скакали на одном гарраре, я сзади) — и эдак недоверчиво вскинул бровь: правда, гений, что ли? Я пожала плечами: считай, как хочешь.

Я действительно не знаю, можно ли назвать Бакоа столь громким словом, но он определенно был лучшим вором в Пике Грёз и окрестностях.

Сейчас большую часть его времени занимало управление Полуночным братством, но иногда Мокки выходил на полевую работу, для поддержания статуса и развлечения, — и обычно об этих кражах еще долго говорила вся столица.

Собственно, именно так он и завоевывал репутацию, когда появился в городе. Он своровал ряд предметов, считавшихся невозможными к краже, и каждый раз оставлял на месте преступления свой знак — высушенный рыбий скелет. Этим Мокки создал себе некий полусказочный образ — газеты называли его «Рыбья Косточка», намекая, что он встал поперек горла властям и гильдийским ворам.

И только потом, уже прославившись в таком стиле, Мокки явился на порог Полуночного братства — самого хилого и вялого из трех воровских сообществ.

Две другие гильдии — братство Скользких и братство Сломанной Отмычки — были озадачены таким пренебрежением со стороны знаменитого вора. Казалось, он мог бы выбрать лучших, разве нет?.. Но аппетиты Бакоа шли дальше, чем просто членство в гильдии.

Меньше года потребовалось Бакоа, чтобы сместить бывшего папочку Полуночи и самому стать шефом. А потом заменить и всю старую команду, ибо: «Если вы предали его, ребятки, то предадите и меня. У вас есть пять секунд, чтобы покинуть помещение. Аррьо!».

Еще через год Бакоа стер с лица земли Скользких и Сломанную Отмычку. Кто-то перешел в братство Полуночи, другие просто бросили «профессию», третьих — особо упирающихся — ждали неприятные последствия. Под началом единого шефа в квартале Гильдий, всегда бурлящем от интриг и борьбы за власть, воцарился непривычный порядок.

Мокки приходилось крепко держать бразды правления. Я знала, как ему важен порядок — до маниакальной одержимости. Сколько сил отнимает у него правлением кварталом — давая в ответ чувство удовлетворения и, конечно же, деньги.

Тем неожиданнее для меня было то, что Мокки согласился поехать со мной к Льовезам. Впрочем, возможно, он давал искал повод для отпуска, и вот он подвернулся… Ведь даже от любимой работы надо отдыхать.

Возвращаясь к Рыбьей Косточке, из-за огромного количества «шефской» работы эта ипостась Мокки поутихла, однако не сгинула совсем. Так, вчера в таверне у Ричарда я заметила, что вор куда-то дел скелет окуня со своей тарелки…

В общем, с сейфом у нас, в принципе, все было схвачено.

Помимо дорогущего колье в замке Льовезов был интересный склеп — огромное древнее захоронение. Именно в нем находилась фигурка белого лиса пэйярту, которую хотел добыть Тилвас Талвани. В этой части плана — немудреной, но обаятельной, — главной оказалась я.

Наконец мы приехали к Опаловому лесу.

На его границе располагался небольшой, однако весьма благополучный городок: наряду с обычными домами и службами здесь была хорошая гостиница, парфюмерный дом, театр… И симпатичное ателье готовой одежды. После заселения в номера и легкого ужина, во время которого я активно прислушивалась к разговорам за соседними столиками, Мокки ушлёпал на разведку, а я потащила Тилваса Талвани именно в ателье.

— Я думал, расхищение склепа предполагает кирки и фонарики, а не сюртук, — вскинул брови Тилвас, когда я указала ему сначала на вешалку, потом на примерочную.

— До гробницы надо еще добраться, — отозвалась я, прихватывая первое попавшееся вечернее платье. — В склеп Льовезов нет входа с улицы. Только тайная лестница, начинающаяся в одной из комнат.

— А ты-то откуда ты знаешь?

— Давно присматривалась к этому захоронению.

— Могилку забронировать надеешься?

Я скорчила рожу.

— Тебе повезло, Талвани. Просто это моя специальность: легендарные штуковины и места. Я ищу для клиентов те или иные артефакты древности. А иногда отправляюсь на поиски чего-нибудь и без заказа, и потом продаю на черном рынке. Обычно я, правда, предпочитаю посещать заброшенные территории, потому что те, что находятся в частных владениях, приносят слишком много проблем. Хотя даже такие я все равно прописываю в свой… список желаний, назовем это так. На будущее, когда не лень будет заморочиться.

— То есть мы с тобой идем в гости в замок, — подытожил Тилвас уже из соседней примерочной.

Я в своей сражалась с вечерним платьем, у которого было какое-то неадекватное количество дырок: кажется, дизайнер просто для красоты наставил их на рукавах и на талии. Ну ладно. Предположим.

— Да, но не просто в гости, а на свадьбу дочери хозяина. Она состоится через два дня, и туда приглашено множество людей.

— Ненавижу свадьбы, — сказал Тилвас.

— Я тоже.

Глава 9. Свадьба в тенистом замке

В Шэрхенмисте есть шесть университетов, каждый посвящен одному из богов-хранителей. Самый крупный и престижный — университет имени Рэндома в Пике Волн. Самый дорогой и закрытый — университет имени Селесты, расположенный на уединенном западном побережье.

— Нам нужно как-то тебя страховать? — полюбопытствовал Тилвас, когда в день кражи мы с Мокки расходились в разные стороны на лесной опушке.

Сосновый бор постепенно заполнялся багряными всполохами закатного солнца: лучи будто отскакивали от гладких высоких стволов, погружая овраги в сумрак, а нас затапливая янтарной патокой благополучия. Редкие шапки иголок сверху пропускали свет тут и там — очень ненадежный лесной покров эти скалистые сосны! Темно-зеленую траву и кустарники расцвечивали алые горошины каких-то ягод — наверняка ядовитых. Если вы наступали на них, они с хлопком лопались, и вверх взмывала струйка то ли дыма, то ли пара — даже не знаю, как это правильно назвать.

Выглядели мы втроем, конечно, зажигательно.

Я в шикарном наряде — шелк и бронзовая вышивка; Тилвас в изумительном сюртуке — бархат и серебряные вязи.

И мелкий Мокки в черном комбинезоне — как приблудшая сирота.

— Вам нужно разобраться со своей миссией так, чтобы не поднять весь замок на уши, придурки, — процедил Бакоа, накидывая глубокий капюшон своего воровского наряда и проверяя инструменты на поясе. — Если тут кому-то кого-то и стоит страховать, так это мне вас. Вот только я не из племени альтруистов — поэтому просто постарайтесь не сдохнуть. А если и сдохнуть, то хотя бы не выдав мое присутствие перед этим.

— Хм, а ведь это идея, — прикинул Талвани, элегантно отбрасывая волосы со лба. — Если что не так, сразу орём: «В библиотеке вор! В библиотеке вор!». Они отвлекаются, мы выживаем. Что скажешь, Джеремия?

Я приподняла брови:

— Выжить, чтобы потом призрак Мокки ныл у меня над ухом до глубокой старости? Сомнительная перспектива.

— Ныл? Что значит — «ныл»? — оскорбленно прошипел Бакоа. — Я буду душить тебя цепью, как минимум.

— Что-то я не вижу цепи на твоем комбезе, — парировала я.

— Ничего, сейчас в замке специально прихвачу. Первым делом, — пообещал он.

Тилвас закатил глаза:

— Многоуважаемые воры, я рад, что вы так активно готовитесь к своим посмертным ролевым играм, но я предпочитаю все-таки двинуться на праздник. Джерри? — он подставил мне локоть и, когда я не сразу за него уцепилась — пыталась прочитать реакцию Мокки на высказывание об играх (она отсутствовала) — сам плюхнул мою руку на свою.

После этого мы с Талвани гордо ступили на лесную дорогу, планируя арендовать кэб на ближайшей стоянке, а Мокки бесшумно и безнадежно нырнул в овраг.

— Ты же обещал, что все романтичные шуточки будут мне на ухо! — буркнула я пять шагов спустя.

Тилвас даже не сразу понял. А потом хмыкнул, иронично двинул бровью и наклонился ко мне:

— Подожди, так цепь на шее — это романтика? Прости, не знал.

***

Мы с Тилвасом легко прошли на территорию замка, представившись родственниками со стороны жениха, и успешно затерялись в праздничной толпе в освещенном саду. На гравийных дорожках тут и там светлели высокие фуршетные столики, уставленные изысканными закусками. Прямо в землю были воткнуты факелы, дающие не только свет, но и тепло — лица гостей играли румянцем, и я порадовалась, что в моем платье такая летящая, тонкая ткань — не жарко.

И дырки!

На празднике действительно было очень много людей — замок Льовезов, хоть и находился в глуши, считался одним из крупнейших поместий на востоке острова.

Играла музыка — в темном углу сада сидела арфистка, создавая нежную атмосферу для тех, кому мила романтика, а ближе к главному входу расположилась группа с лютнями и гобоями. Мимо нас на руках проходили артисты, полностью покрытые золотой краской, официанты разносили на подносах деликатесы — кукушкины сердечки, щечки гаранов, малину, вымоченную в терпком вине. В центре сада была огорожена территория, полностью засыпанная тлеющими углями, и над ними на вертелах жарились бобер, заяц и лиса — прямо в шкурах. Мало кто из гостей радовался таким традиционным блюдам, и Тилвас тоже сморщился и поспешил отвернуться.

Я же с интересом осматривалась и мысленно вела подсчет: на какую сумму потянут украшения вон той дамочки? А вот этой?

— Возьми меня под руку, — вдруг процедил Талвани.

— С чего бы это? Тебе подурнело от роскошеств, аристократ?

— Нет, просто ты ведешь себя неприлично. Ты леди, а идешь, сложив руки на груди. На тебя все смотрят.

— Они смотрят на меня потому, что я красотка, — заявила я и морально приготовилась к какой-нибудь словесной оплеухе из серии: «ага, надейся».

Но Тилвас только улыбнулся этой своей странной, обворожительной улыбкой — когда верхняя губа поднимается так, что видно десну, большинству такое не идет, а ему почему-то очень, — и повторил:

— Возьми меня под руку. А то кто-нибудь решит, что ты свободна, а вовсе не моя пара, и уведет тебя в танец. Тебе это надо, воровка?

— Ты не поверишь… — ухмыльнулась я.

Как будто в подтверждение слов Талвани к нам целенаправленно пошел молодой человек, отделившийся от группки разговаривавших у фуршетного столика. Он нес два бокала с игристым и — да — явно двигался с ними ко мне, предварительно скользнув по Тилвасу неуверенным взглядом.

— Учти, он нормальный и скучный. Вряд ли в твоем вкусе, — через плечо бросил мне артефактор перед тем, как отойти.

Я с улыбкой встретила незнакомого юношу. Он был… симпатичный. Обычный. Смазливый даже, что, впрочем, меня совершенно не касалось. Мы мило поболтали и потанцевали, в ходе чего я выяснила, что вон тот паренек в голубом сюртуке — сын хозяина замка. Я возжаждала с ним познакомиться, чтобы поблагодарить за отменный вечер. Пока я благодарила, по ходу дела незаметно вытягивая информацию о том, где именно в замке открывается потайная дверь в склеп с сокровищами, вокруг нас образовался небольшой кружок.

***

Да, кажется, я и впрямь выбрала себе удачное платье.

Темно-синее с голыми плечами и широкими летящими рукавами, с золотым шитьем на груди и плотным корсетом поверху, оно чудесно сочеталось с моими иллюзорно-блондинистыми волосами.

Я оглянулась через плечо, почему-то надеясь, что засранец Тилвас Талвани видит, какой бешеной популярностью я пользуюсь на вечере, и с неудовольствием обнаружила, что он тоже не скучает — флиртует, небо голубое, с самой невестой.

А сзади сиротливо жмется жених. Класс.

Мои кавалеры жаждали танцевать, и мы танцевали. Я всей душой люблю танцы — и обожаю быть в центре внимания. Пожалуй, это очередной минус моей нынешней воровской профессии — она не удовлетворяет мою тягу к тому, чтобы на меня смотрели десятки глаз одновременно. На сцене в университете Селесты с этим было как-то попроще: ведь мы нередко разыгрывали древние пьесы по ролям для почтенной публики — билеты по пять золотых, как сейчас помню. Мне всегда доставалась партия инженю* — вот ирония …

***

*Инженю — актерское амплуа, роль наивной неискушенной девушки.

***

Но в и моей нынешней жизни в иные вечера — такие, как сегодня, — можно оторваться. Тем более, что все, необходимое для открытия склепа, у меня уже было, а по ходу танцев я цепляла на костюмы своих кавалеров маленькие дымовые артефакты.

Их вчера полдня мастерил Тилвас Талвани. Мокки просто сгрузил колдуну на колени гору материалов, заявив:

— А это будет твоя плата за нашу помощь тебе с кражей статуэтки.

Тилвас удивленно хмыкнул, но возражать не стал — зачаровал все, как миленький.

Артефакты были нашей мерой предосторожности: если у Мокки вдруг что-то пойдет не так, я нажму специальную кнопку, и две дюжины блестящих гостей вдруг начнут дымиться по-страшному. Охрана, какой бы вышколенной она ни была, отвлечется — и нам будет легче сбежать.

Впрочем, Бакоаские «планы Б» я больше всего люблю за то, что до них обычно не доходит.

Объявили танец фацхель — его танцуют, выстроившись кругом, и каждые тридцать два счета идет смена партнера. В один прекрасный момент напротив меня оказался Тилвас Талвани.

— Ты, кажется, говорила, что не любишь свадьбы? — напомнил он. Его рубашка уже была расстегнута на одну пуговицу ниже положенного, а волосы стояли каким-то веселеньким дыбом — интересно, кто тому виной?

— Я не люблю тот момент, где все клянутся друг другу в вечной верности и сморкаются в носовые платки, — уточнила я. — Пока до этого не дошло, мне тут замечательно. А ты что, заскучал, артефактор?

— Да. Потому что у меня чуть более изысканный вкус, — усмехнулся он. — Но я понимаю, что тебе даже такие праздники в новинку. Не волнуйся, я не собираюсь отбирать у тебя конфетку. Наслаждайся: это действительно приятно — иметь допуск к высшему свету. Хотя бы разок за всю жизнь.

И он резко наклонил меня к земле — как, впрочем, и полагалось по рисунку танца.

— Ты так старательно возводишь между нами стену социальной пропасти, — проворковала я, — что у меня возникают сомнения в том, насколько ты все-таки аристократ. Очень уж явные комплексы. Ты не бастард часом, милый?

— Это не комплексы. Просто мне интересно, что еще тебя может задеть, кроме беседы о том дёрганном психе, который сейчас корячится на внешней стене третьего этажа замка.

Я невольно вскинула глаза вверх после этих слов. Но никакого Мокки среди плющей, густо увивавших замок, не было.

— Пф. Ну уж точно не общественное положение, — я сдула с глаз упавшую прядку волос.

— А почему? — Тилвас закрутил меня против часовой стрелки и после прижал к себе спиной, покачиваясь то вправо, то влево. — Ты же воровка. Зачем ты воруешь, если тебе плевать на материальные блага?

— Мне не плевать. Но они не имеют никакого отношения к моей самооценке. Я хороша что с деньгами, что без них. Что в дорогущем платье, — я кокетливо повела плечом, — что в дерюжном мешке.

— Я уж думал, ты скажешь: «…что без него», — вздохнул Тилвас Талвани. — Ай, думаю, этот вечер становится интереснее.

— И не надейся.

Круговорот танца вновь сменил направление. Звуки лютни стали тише, на первый план выступил напряженный бой барабанов: привет, интермедия! Самый активный элемент фацхеля, где партнерам приходится хорошенько попотеть.

Обычно эту часть танца опускают на праздниках: она слишком древняя и сложная. Ее не учат просто так, для развлечения, однако при этом фацхель считается традиционным танцев шести шэрхенмистских университетов — студенты гуманитарных направлений исполняют ее на зимних праздниках. Немного странно, что интермедию решили сыграть на свадьбе… Хотя, наверное, хозяева хотели подчеркнуть классическое образование дочери и ее жениха.

Многие покинули круг, и Тилвас вроде как тоже дернулся в сторону с танцплощадки, но я никуда не торопилась. Аристократ удивленно приподнял бровь, увидев мою упрямую готовность плясать, и почти незаметно пожал плечами: ну как хочешь.

Под звуки барабанов мы с Тилвасом переплели пальцы на поднятых на уровень плеч ладонях, и стали быстро сходиться-расходиться, разворачиваться, подпрыгивать и подныривать под руки, иногда резко отпуская друг друга и делая ритмичные хлопки то над головой, то у бедер. В нужные моменты мы и остальные пары поочередно выкрикивали слова старинного университетского гимна — призывы радоваться проявлениям жизни в каждой капле дождя и каждом падающем лепестке вишни. Всякий раз тяжелые удары гонга подчеркивали эти слова. Со стороны все это было больше похоже скорее на живенькую театральную сценку, чем на танец — так и должно быть.

— Где ты выучила шаги интермедии? — выдохнул Тилвас, когда эта часть танца закончилась, вновь сменившись стандартным ритмом.

Мы оба были раскрасневшиеся, довольные, и я невольно рассмеялась:

— Fluctibus unda tenebris latet occulta, — что означало: «таят в себе секреты воды темных волн» — еще одна строка из студенческого гимна.

Тилвас пытливо прищурился:

— Да кто же ты такая, Джеремия Барк?

— Кто ты такой, Тилвас Талвани? — подмигнула я. — Что, ты уже готов сменить политику наших секретов — начать раскрывать карты?

— М-м-м, нет, ни в коем случае. Просто до опасного очарован. Ностальгия — мое слабое место, понимаешь ли, — со смешком отозвался он.

— Факультет Артефакторики в Пике Волн был настолько хорош? — фыркнула я.

— Я учился не на Артефакторике, а на Сущностях и Духах, — спокойно сказал Талвани, глядя мне в лицо.

— Да ладно? — я опешила. — А почему… как ты стал артефактором?

Тилвас загадочно-беспечно пожал плечами: мол, а фиг его знает. Но мне не нужно было быть ясновидящей, чтобы понять: он жутко недоговаривает. И вообще упомянул про свой факультет, чтобы увидеть мою реакцию.

Вдруг нас прервали.

— Вы уже три тура танцуете вместе, весь круг из-за вас стопорится! — прошипел один из организаторов праздника, подскочив к Талвани со стороны. — Либо меняйте партнершу, либо выходите из игры и не мешайте остальным получать удовольствие!

— А потом удивляются, что в стране сплошные измены… — пробормотал аристократ, покидая круг танцующих.

На его место тотчас подскочил кто-то из ожидавших. Пару туров спустя я до конца распределила все свои «дымовушки» и вышла. Я хотела найти Талвани и отравиться в склеп, но вдруг мне в глаза бросилось нечто очень странное...

А именно: у одной из девушек, разносивших напитки, на груди болтался… медальон с двуглавым вороном.

Точь-в-точь, как у Тилваса Талвани.

Глава 10. Остров Нчардирк — слышали о таком?

На всякий случай хочу еще раз уточнить, как и прописала в аннотации, что эта версия романа является сетевым черновиком двадцать первого года. Весной будет редактура, направленная в том числе на уточнение фактов, фраз на нитальском языке и деталей типа эпиграфов.

Я встала столбом, всматриваясь и пытаясь понять, не кажется ли мне. Но нет, все было верно: такая же гордая черная птица, серебряная оправа, холодный черный блеск эмали.

В остальном девушка-подавальщица ничем не отличалась от своих коллег, работающих на празднике. У нее были светло-льняные волосы, чуть-чуть синеватая кожа, как у жителей северных островов, узкие штаны и блузка с объемными рукавами — так выглядел весь персонал на свадьбе.

Я, энергично пробираясь между танцующими, рванула к ней.

Девушка с вежливой улыбкой замерла, предлагая мне взять напиток с серебряного подноса. Я так и сделала, а потом как бы невзначай бросила:

— У вас красивый амулет.

— Благодарю, госпожа, — пискнула подавальщица.

По правилам ей нельзя было много болтать с гостями.

— У него есть какие-то магические свойства? — не отставала я.

— Нет, госпожа, — мило ответила девушка и хотела было уйти дальше со своим подносом, но я решительно преградила ей путь.

— А можно я рассмотрю его поближе? Люблю необычные украшения. Если позволите, я здесь же, при вас, его изучу и верну вам, — широко и нагло улыбнулась я.

Девушка заметно смешалась, глаза у нее забегали.

Ага. Значит ли это, что передо мной стоит еще одна жертва медальонной магии? Неужели, если я сдерну с нее амулет, подавальщица тоже откинется?

Пока девушка мялась, я завертела головой, пытаясь углядеть в толпе Тилваса. Вот только я не знала даже, что будет лучше: позвать его посмотреть, или, наоборот, скрыть от него факт присутствия тут коллеги с загадочным амулетом?..

— Вы можете рассмотреть мой медальон, если хотите, — наконец сказала девушка, немало удивив меня согласием. — Только я не могу сейчас поставить поднос, и я боюсь, что будет выглядеть неприлично, если вы начнете сами расстегивать его на мне. Если вам он настолько интересен, я могу найти вас ближе к концу вечера и… подарить вам его.

— Подарить?! — вот тут я искренне изумилась.

— Да, — девушка пожала плечами. — У меня дома есть еще парочка таких.

— Я думала, это уникальное украшение?..

— О нет, госпожа! Совсем нет! — живо запротестовала девушка. — Это просто сувенир. Я родом с острова Нчардирк — слышали о таком? Нет? Понимаю… Нчардирк находится на самом севере архипелага, выше только безымянные необитаемые земли. Наш остров ничем особенно не славен, но у нас очень красивый герб — двуглавый ворон. И поэтому, когда к нам все-таки заезжают гости — это происходит редко, но все же — мы дарим им такие амулеты на память. Я переехала сюда пару лет назад и прихватила несколько медальонов, чтобы дарить новым друзьям и вот так, потихоньку, разносить славу своей родины… Правда, мне так и не удалось никому вручить ни одного украшения: говорят, ворон слишком большой, вульгарный даже… — она вздохнула. — Так что я рада, что вас он заинтересовал!

Я кивала, все больше поражаясь ее радостному щебету. Остров Нчардирк? Дешевый сувенир?..

Как-то это не очень вяжется с той штукой, которая болтается на груди Тилваса.

Я вдруг вспомнила один кусочек информации об аристократе, которую мой информатор Жан дал мне перед кражей амулета: «После окончания университета он уезжал куда-то на север на несколько месяцев, а вернувшись, продал свой замок в Пике Волн и неизвестно куда дел деньги».

И, кстати, это как раз сходится с комментарием Талвани о том, что «я потратил шесть лет, пытаясь снять эту дрянь». Вчера вечером за ужином один из официантов встал в позу и заявил, что не продаст нам вино, пока не увидит наши удостоверения личности. Мол, вдруг мы несовершеннолетние? Мокки в ответ чуть его не загрыз, я порадовалась комплименту, а Тилвас как ни в чем не бывало полез в карман за значком. Естественно, после того, как официант изучил его, уже я выхватила удостоверение аристократа!

Там было указано:

— полное имя: Тилвас Хлогорун Талвани;

— название родового замка: Крыло Заката;

— дата рождения: девятнадцатое апреля тысяча девятьсот девяностого года от ухода богов-хранителей.

Таким образом, по моим расчетам, Тилвас как раз примерно шесть лет назад и закончил высшее образование.

Значит, аристократ выпустился. Причем с факультета Сущностей и Духов. Потом уехал в путешествие на север. Там у него появился медальон — предположительно сувенирный — и сопутствующая ему проблема.

Потом Тилвас вернулся, продал замок и долго и упорно изображал для всех знатного бездельника, а сам сменил профиль — стал изучать артефакторство.

Так. Логично, если он начал практиковать науку артефакторства затем, чтобы разобраться в медальоне, висящем у него на груди. Но все-таки: почему он делал это тайно? И, получается, проблема не в амулете как таковом, а в том, как он зачарован? Но кто его зачаровал? И зачем?

Может ли образование Тилваса — Сущности и Духи — быть связано с тем, что сейчас мы отправляемся за фигуркой пэйярту? Может ли быть это связано с самим медальоном?

Вот гурх, вопросов-то немало.

Пока я раздумывала над всем этим, к нам с девушкой-подавальщицей подбежал уже знакомый мне свадебный организатор. На сей раз он накричал на нее — за то, что она стоит со мной, а не кружит по саду, как полагается. Девушка послушно ретировалась, а ко мне вскоре приблизился Тилвас.

— У тебя такое лицо, будто ты решаешь задачки по высшей математике, — хмыкнул аристократ.

— Не, — лениво отозвалась я. — По географии. Ты когда-нибудь слышал об острове Нчардирк? — невинно закончила я, пристально глядя ему в лицо.

Уголок рта Талвани непроизвольно дернулся. В глазах на мгновение полыхнула ярость, и я даже отшатнулась — мне показалось, он сейчас вцепится мне в горло.

— Не припомню, — наконец равнодушно сказал артефактор и потом дружески приобнял меня за плечи. — Джерри, я думаю, нам пора в склеп.

***

Пока мы поднимались по каменным ступеням в замок и шли через главный холл — там все было красиво подготовлено к церемонии, которая, по нашим традициям, будет проходить ровно в полночь, — я продолжала вслух пространно размышлять о разных островах архипелага Шэрхенмисты и их гербах. Но Тилвас не поддерживал разговор, предпочитая отшучиваться и переводить тему. Его пальцы у меня на плече каждый раз сжимались, когда я вновь и вновь, как заведенный болванчик, упоминала остров Нчардирк.

Я заткнулась только тогда, когда пальцы аристократа вдруг мягко, но демонстративно легли мне на спину между лопаток, и слегка надавили. Сквозь ткань платья стали ощущаться бугры шрамов под татуировками, и я замерла, как пойманный кролик.

— Если я сейчас начну повторять: «шрамы-шрамы-шрамы», как заведенный, тебе будет приятно, госпожа Барк? — серьезно спросил Тилвас, поймав мой затравленный взгляд. Глаза у него были грустные. Глубокие. Никаких привычных шуточек и издевок.

Я медленно и отрицательно качнула головой.

— Вот и мне неприятно, — тихо сказал Тилвас, отпуская меня.

Мы молчали, стоя напротив, всматриваясь в лица друг друга. Второй раз за вечер меня посетило странное ностальгическое чувство: Талвани был так похож на моих друзей, от него веяло той самой жизнью, которую я столь любила и потеряла… А теперь еще этот взгляд, парадоксально-знакомый.

Будто он тоже пережил нечто ужасное. Нечто такое, что навсегда остается с тобой, в тебе, извращенной тенью следует по пятам.

В глазах Тилваса я видела старую боль. Он был как икона: старый, затертый временем лик, полный потерь и страданий.

— Я… — сглотнув, начала я, чувствуя странное желание извиниться.

Но аристократ вдруг будто очнулся, тряхнул головой и с галантной улыбкой предложил мне руку:

— Пора продолжить наш путь, верно?

Морок рассеялся. Поколебавшись, я вложила свою руку в его — приятно-теплую. Какое-то время мы шли молча, но уже к третьему лестничному пролету господин Талвани вновь стал веселиться и хорохориться, будто крылышки после дождя расправил.

….Собственно, будем считать предположение верным: свой амулет и сопутствующие ему проблемы Тилвас получил именно там.

***

Как бы парадоксально это ни звучало, но вход в семейный склеп находился в гардеробе в спальне хозяина замка.

Видимо, это было аранжировкой известной фразочки про скелеты в шкафу.

По коридорам мы крались, таясь в тенях, а со спальней вышла неприятная заминка, связанная с тем, что хозяин оказался на месте. Причем не то что бы спящим или, не дай небо, в чьем-то обществе — он просто благообразно скучал в кресле и читал газеты, что-то недовольно брюзжа под нос и явно никуда не торопясь

Это было неприятным осложнением. Как-либо выдавать свое присутствие — ударом по голове или кляпом в рот — мне совершенно не хотелось, потому что так мы можем навлечь беду заодно и на Мокки. Но, сколь бы искусной в хождении по теням я ни была, незаметно пройти мимо сидящего в кресле, бодрствующего человека я не сумею.

— Что ж, твой выход, артефактор, — пожала плечами я. — Какие фокусы покажешь?

— А какие нужны?

— У тебя широкий ассортимент, что ли?

— Ты даже не представляешь насколько.

Я с сомнением окинула взглядом его фигуру. У меня самой под подолом платья были прицеплены кирка, набор отмычек, веревка и несколько выбранных маг-свитков для упокоения нежити. Но я не помню, чтобы Тилвас как-то особенно готовился к нашей миссии.

— Выбери что-нибудь подходящее случаю, — попросила я.

— Хорошо, — сказал он и открыл дверь в спальню, не размениваясь на размышления.

Хозяин замка, герцог Льовез, тотчас всполошено вскочил со своего кресла.

— Что такое? — возмутился он, глядя на нас.

Я была солидарна с этим вопросом.

— Ох, гурх, — сказал Тилвас, мрачно хмурясь на герцога. — Мне сказали, это будет моя спальня.

— Кто вам сказал? — опешил хозяин, наощупь ища сброшенные тапки под креслом.

— Ваш бой. Пирси или как его там. Хабловий малый.

— Какой бой?! На каком языке вы разговариваете?! — взревел господин Льовез.

— На языке любви, конечно же, — осклабился Талвани и, резко обернувшись ко мне, вдруг страстно меня поцеловал.

Я так опешила от этого поворота, что даже не сразу среагировала.

Одно мгновение я пыталась понять, что от меня требует дальнейший сценарий, а осознав, что никакого сценария нет, и Талвани просто вовсю развлекается, я залепила ему такую пощечину, что артефактор аж зашипел.

— Да вы с ума посходили!!! Развратники! — ахнул господин Льовез, и, мимо нас пробежав в коридор, начал истошно вопить, призывая слуг и справедливость попеременно.

— Ты охренел? — чуть емче высказалась я.

— Тщ-щ! — шикнул Тилвас и вдруг бросил в коридор какой-то маленький стеклянный шарик, который до этого крутил между пальцами.

Шарик, упав на каменный пол, вспыхнул туманным облачком и вдруг обратился двумя нашими фигурами — достаточно призрачными вблизи, но кажущимися вполне реальными издалека. Фигуры о чем-то говорили, размахивая руками.

— Что стоишь? Взламывай прахов шкаф! — подтолкнул меня артефактор.

Я, ругнувшись, и стала это делать. Замок на шкафу был элементарный — несмотря на то, что в склепе хранится немало ценностей, предполагалось, что немногие воры захотят туда вот так бросаться. Те же ритуальные штуки можно найти в более приемлемой обстановке.

Замок поддался, я распахнула резные дверцы. За ними была винтовая лестница, убегавшая куда-то вниз.

В коридоре послышались шаги и крики — это хозяин возвращался со встревоженной подмогой. Тилвас хлопнул в ладоши, и наши призрачные фигуры в коридоре перестали бесхозно топтаться на одном месте и побежали, посмеиваясь и обжимаясь, в противоположную сторону от явно ускорившихся — судя по воплям — свидетелей.

Мы зашли в шкаф.

Я закрыла за нами двери и на сей раз стала также активно запираться. Тилвас терпеливо ждал, только стоя почему-то вплотную ко мне и похихикивая у меня над ухом.

— Ты чокнутый, — наконец пробормотала я. — Абсолютно, мать твою, неадекватный. У тебя эмоциональные качели с размахом в тысячу метров, никакой страховки, а поручни намазаны маслом — соскользнешь в самую пропасть и не заметишь.

— Мне кажется, или ты завидуешь масштабу моей личности?

— Я скорее сочувствую той лепешке, что останется, когда ты сорвешься.

— То есть я психопат.

— Полный.

— Твой типаж, да?... — мурлыкнул он, и подумала, что еще немного — и спрячу отмычку у него в солнечном сплетении.

А что, надежный тайник. Не хуже прочих.

Мы побежали вниз по лестнице в склеп.

Глава 11. Склеп

Архипелаг Шэрхенмисты состоит из двух больших и сотни маленьких островов, расположенных к востоку от материка Лайонассы. На туристических картах принято изображать Шэрхенмисту довольно компактной, хотя ученые признают, что в реальности она примерно в два раза больше.

Семейное захоронение герцогов Льовезов резко пахло тленом и безнадегой. Мой любимый запах, хоть меня от него и мутит.

Наверное, я тоже психованная. Съехавшая на полную катушку, раз вместо собачки или кошечки завожу воронов, иногда скребущих стены в поисках мышей, пью чай, залитый крутым кипятком и получаю странное удовольствие, когда подправляю форму бровей, выщипывая лишние волоски — больно и сладко одновременно, жуткий, соблазнительный контраст.

Хотя это многие любят.

Но, с другой стороны, с какой радости мне сравнивать себя с другими, если я хочу убедиться в своей нормальности — в этом мире нет нормальных, это мир чокнутых, пропащих, заблудших и поехавших, мир, где, пытаясь выделиться, ты оказываешься в толпе таких же пестрых и поломанных, и единственный способ выжить — либо заранее смириться со своей благополучной серостью, либо с гиканьем ухнуть в водоворот омерзительнейших вещей, потому что с каждым новый днем тебе нужен все больший кач психики для прежнего удовольствия, потому что ты подсаживаешься на любую силу, будь то вдохновение или боль, и единственное, что бесит тебя по-настоящему — это то самая пресловутая безмятежность и спокойствие, она же — смерть.

Чем хуже, чем лучше.

Вот как я живу.

Вот почему сейчас я воровка, хотя могу быть кем-то другим. Вот почему я сохну по Макки Бакоа, хотя хорошие парни нередко зовут меня на свидания. Вот почему я согласилась отправиться сюда с Талвани, хотя могла послать его очень далеко и бескомпромиссно…

Я просто больная, и я выбираю себе больной мир. Осознаю это? Да. Хочу променять его на нормальный? Нет, спасибо. Не в этой жизни.

Мы молча шли по склепу.

Гробница Льовезов была трехуровневой. Ее верхний этаж отводился для будущих поколений, и сейчас полнился лишь мрачными, пылью затянутыми скульптурами. Помещение было огромным, будто спортивное поле. Сырость и темнота, мягкий глиняный пол.

На втором уровне уже были захоронения. Я провернула камень на одном из своих колец, и он загорелся тусклым зеленоватым светом, чей луч теперь высвечивал маленькие склепы-домики, похожие то ли на древние храмы, то ли гигантские собачьи конуры. В их двери были вставлены цветные стекла, а у порогов рассыпана защитная соль — на случай, если упокоенный родственник вдруг решит прогуляться.

В конце второго этажа находилась небольшая часовня, посвященная богу Теннету — хранителю времени. Мы с Тилвасом искали не ее, одна я не удержалась от соблазна зайти внутрь — такие частные молельни, особенно старые, бывают очень интересными и полны приятных сокровищ.

Внутри было тихо. Крохотное помещение — всего два на два метра, зато с высокой треугольной крышей. Клан Льовезов вообще не поскупился на разрытие холма под замком — думаю, склеп в глубину уходил на столько же, насколько само здание в высоту, не меньше.

Скульптура Теннета изображала молодого бога сидящем на большом камне. Он замер, понурив голову, и в его руках, сложенных лодочках, лежали сломанный циферблат с разбитыми стрелками и перепутанными цифрами.

«Никто, ничто, никогда»

— было выведено на подоле божественной тоги. Вьющиеся волнами волосы падали вниз, скрывая лицо хранителя, но, если наклониться и все-таки заглянуть в него, было видно, что глаза Теннета закрыты, а из-под век льются каменные слезы.

Я посветила кольцом туда и сюда. Справа от ноги хранителя лежал суконный мешочек, который я подняла и деловито развязала. Оттуда мне улыбалось было несколько драгоценных камней.

— Тебе это надо? — спросила я каменного хранителя, потрясая перед ним мешком. — Если надо — скажи. Дай знать. Не то я заберу себе — зачем им здесь пропадать.

Скульптура не шевелилась.

— Мать твою, как меня бесит, что вы, древние существа, никогда не размениваетесь на ответы, — помолчав, с чувством сказала я. — Как я могу в вас верить, если вам абсолютно по барабану? Что должно склонить меня перед вами, если вы никогда не отвечаете? Всю свою гребаную жизнь я вслушиваюсь в пустоту только затем, чтобы убедиться — по ту сторону нет никого и ничего, кроме вселенской тьмы. Ну и зачем вам поклоняться? Что это меняет?

Скульптура не издавала ни звука.

Я почувствовала, как в горле у меня встает комок.

— А может, ты и сам не знаешь ответа, — с горечью сказала я. — Или знаешь. Но он такой безнадежный, что куда милосерднее — промолчать.

Я подбросила мешочек в руке и вышла из склепа, не оглядываясь. Тилвас Талвани стоял снаружи, поигрывая метательным ножом, который я дала ему.

— Я думал, ты им молишься, — сказал он, поднимая на меня свои непостижимые синие глаза, совсем дикие в зеленоватом свете перстня. — А ты с ними ругаешься, оказывается. С сурком на горе тоже поцапалась, да? Приходишь снять стресс, оборать того, кто не может ответить?

С сурком я не ругалась, но мне не хотелось объяснять это Тилвасу.

— Заткнись, — только и бросила я ему.

— Я их тоже не люблю, если хочешь знать. Богов-хранителей. Им слишком легко все досталось — и вечная молодость, и могущество, и красивые тела.

— Мне плевать, Талвани.

— Было бы плевать, ты бы эту тему не поднимала.

— На твое мнение мне плевать.

— Вот как.

М-да, получилось и впрямь грубее, чем я рассчитывала.

Тилвас наклонил голову набок, задумчиво всматриваясь мне в глаза. Многовато у нас гляделок для одного вечера. Так и привыкнуть можно.

— Короче, знаешь, — проговорил Талвани наконец. — У всех нас есть свои болезненные наросты на этой странной мышце под названием сердце. И иногда они такие здоровенные, что мешают дышать. Это ужасно и нормально одновременно: дурацкий побочный эффект бытия человеком. Захочешь поговорить — я готов. Где еще делиться тайнами, как не глубоко под землей?

— Нигде, Талвани. Тайны на то и тайны, что ими делиться не надо.

Он закатил глаза.

— Ты слишком сурова, Джерри. Ладно. Тогда вот что скажу: боги-хранители пусть катятся к праховой бабушке: тем более, тут недалеко, — он многозначительно оглядел склепы вокруг нас. — Но что касается рёххов: давай ты хотя бы с лисицей-пэйярту грызться не будешь, когда мы спустимся, м?

— Не буду. Просто сопру фигурку и все, — пообещала я.

***

Святилище пэйярту располагалось на третьем, нижнем этаже склепа.

Все захоронение Льовезов было наполнено тишиной, но тут, в царстве самых старых мертвых, эта тишина едва ли не вибрировала от толщи веков, давящих на нее из какого-то внешнего, пятого измерения.

Мы с Тилвасом осторожно шли по дому усопших. Артефактор с интересом оглядывался, хотя в темноте немногое можно было разобрать, а я старательно прощупывала путь перед нами железным прутом, выломанным из одного захоронения.

Гробницы и ловушки часто ходят рука об руку, причем в случае частных захоронений это скорее традиция, чем реальная необходимость. Однако традиция, исполняемая со всем тщанием…. И мне совсем не хотелось, чтобы мне сейчас снесли голову какой-нибудь мимо-пролетающей секирой.

— Кстати, а почему тебе нужен именно этот пэйярту? Что в нем такого особенного? — полюбопытствовала я, когда мой прутик все-таки наткнулся на едва заметную натянутую леску, и теперь я сидела у стены, разоружая капкан.

Крючок за крючком, осторо-о-о-ожненько.

Тилвас терпеливо ждал рядом.

— Говорят, в местную статуэтку вплавлен коготь самого Белого Лиса, — отозвался он.

Я утерла пот со лба — ловушка выматывала — и строго наставила на аристократа отмычку:

— В смысле — «вплавлен коготь»?

— В прямом смысле, то есть магическом. Оторвали у зверюшки коготок, изверги, и заключили в статуэтку.

— Но ведь духи природы — бесплотны и неощутимы. А что еще вероятнее, являются просто очередным умозрительными концептом, которые наши предки изобрели, чтобы объяснять мир.

— Так. Для начала про бесплотность: слово «магия» тебе знакомо?.. Оно позволяет манипулировать объектами на разных энергетических уровнях, если вдруг ты каким-то образом прогуляла всю среднюю школу, где это изучали. А что касается рёххов: уж поверь специалисту по духам — они существуют, — фыркнул Тилвас.

— Доказательства, пожалуйста?

— Есть люди, которые могут с ними взаимодействовать.

— Люди в легендах, ты имеешь ввиду? Выдуманные персонажи?

В древних сказаниях действительно почти всегда обязательно вставляют героя-человека с суперспособностью осязать рёххов, и такой бедолага тянет на себе весь драматический конфликт. Потому что иначе авторам было бы сложно возбудить интерес публики к своим детищам: нужно иметь в тексте хоть что-то родное и близкое, что перекидывает мостик от таинственных духов к обычным людям...

Да, безусловно, у сильных рёххов есть свои «понятные» черты и характеристики. Например, альбатрос эндольф славится тем, что никогда не забывает лица. Честному слову лисички пэйярту всегда можно верить. Змея сайнаджо в легендах предпочитает находиться рядом с людьми: следить за ними, интересоваться ими, вести эдакий дневничок наблюдений за смертными.

Но все же хочется кому-то сочувствовать, и в этом плане хотя бы один герой-человек — хорошая находка. Поэтому древние авторы и клёпали персонажей, которые умели и с духами пообщаться, и корову с утра подоить. Эдакая кость перемирия между привычным и странным.

Но одно дело сказки, другое — реальность. В реальности рёххов почувствовать невозможно.

Впрочем, Талвани так не считал.

— Не все, о чем не принято болтать, — выдумка, — пожал плечами он. — Некоторые вещи выгоднее скрывать от широких масс населения.

— Это я-то широкая масса?

— Как минимум, ты эгоцентрик, который все меряет по себе, — расхохотался Тилвас.

— Ну-ну. Так, ладно, и зачем тебе статуэтка с коготком?

— Как я уже сказал, это один из компонентов, которые нужны мне для запланированного ритуала.

Я обратила внимание, что на этих словах артефактор непроизвольно коснулся амулета на своей груди.

— Что за ритуал? Он связан с тем, что ты хочешь избавиться от медальона?

Рука Тилваса тотчас метнулась в карман, будто пойманная на горячем. Аристократ устало вздохнул и опустился рядом со мной на корточки.

— Джеремия, — проникновенно проговорил он, — а тебе никогда не говорили, что ты дико приставучая девица?

Я вскинула брови, с ехидцей на него покосившись, и резко дернула за последний крючочек капкана. Тотчас из стены в каких-то десяти сантиметрах от нас выдвинулся и прошил весь коридор насквозь длинный игольчатый бур.

Я надеялась, что Талвани завизжит, как девчонка. Но он лишь продолжал внимательно смотреть на меня, даже не шелохнувшись. Все его лицо выражало то ли лукавство, то ли благорасположение — так сходу и не поймешь.

— Нет, не говорили, — выпрямилась я. — Сочту за комплимент.

Мы пошли дальше.

Впереди нас ждало еще несколько ловушек. Одна из них оказалась до безобразия сложной: нужно было взломать ряд замков, чтобы нейтрализовать ее, и у меня никак не получалось справиться с одним из них.

— На, скушай яичко, успокойся, — аристократ, сидевший на полу склепа, вдруг протянул мне на ладони пару перепелиных яиц.

— Откуда ты их взял? — опешила я.

— Прихватил на фуршете, — Тилвас рукой похлопал по карману сюртука, который и сейчас, как я вдруг увидела, слегка топорщился.

— Ты положил перепелиные яйца в карман вечернего наряда? Серьезно? Да уж, это ни капельки не странно… — пробормотала я, садясь рядом с ним.

Впрочем, угощению я была рада. Тилвас пожал плечами.

— Я подозревал, что быстро мы тут не справимся. Икру или ягоды в карман не положишь, а перепелиные яйца я очень люблю, — он ногтем подковырнул пеструю скорлупку.

— Я тоже их люблю, — сказала я. — Да и вообще еду. Признаться даже, я люблю ее больше, чем людей.

Тилвас расхохотался.

— Чокнемся за это.

***

Мы стукнулись яйцами.

И начали говорить о еде: точнее, о том, кто какие необычные блюда пробовал. Где-то на полпути нашего соревнования я начала немилосердно врать, рассказывая вместо своего опыта о тех диковинных яствах, которые помнила из книг. Талвани просёк это и обозвал меня лгуньей. Я возмутилась, что он некорректен в выборе выражений:

— Нужно было сказать: у вас богатая фантазия, госпожа Джеремия Барк, — ученым тоном пояснила я.

— Фантазия, говоришь? Тогда попробуй еще разок приложить ее к внутренностям этого замка, — парировал аристократ, указывая на ловушку. — А то твой дружок Мокки Бакоа, наверное, уже справился со своей ролью в библиотеке и устал нас ждать.

Это вряд ли: сейф, с которым где-то наверху должен был разбираться сейчас Бакоа, сложнее всей нашей миссии, да и дорога к нему для вора должна была быть долгой. Но Тилвас прав: пора и поработать.

После привала замок мне все-таки поддался. Своевременный отдых — топливо для успеха.

И вот наконец впереди замаячил слабый огонек: лампада, стоявшая в святилище белого лиса.

Мы приблизились к нему. Это был небольшой домик — аккурат в человеческий рост — выполненный из белого мрамора. Камень исчерчивали пейзажи кедровых рощ. По ним тут и там бегали схематичные белые лисы, их отпечатки были выдавлены в камне, как будто настоящие. Из-за стволов некоторых деревьев выглядывал дух волка горфуса — сказочного врага и одного из соперников пэйярту, покровителя голых скал.

Я наклонилась, чтобы не удариться макушкой о притолоку, и зашла внутрь святилища. На сей раз Талвани последовал за мной.

На постаменте в центре домика сидел лис. У него между лапами были сложены сокровища-подношения: гранатовые браслеты, золотые монеты, мешочки с драгоценными специями, завезенными из других уголков мира. А также лежала небольшая серебряная фигурка в виде точно такого же лиса: уши торчком, распушенный хвост, умный и хитрый взгляд.

— Хм, все оказалось так просто, — подивился Талвани, глядя, как я тянусь к статуэтке. — Я представлял себе процесс расхищения более… увлекательным.

— Слушай, чувак, если бы ты разоружал ловушки, а не яйца трескал, ты бы сейчас иначе пел, — проворчала я.

— Но мы не встретили никого из нежити. Я ждал ее.

— Мы в фамильном склепе, — я пожала плечами, уже убирая трофей в сумку. — Как я вижу, за ним все-таки немного ухаживают, поэтому у нежити не было достаточного количества времени и одиночества, чтобы переродиться и устроить тут веселую жизнь.

— Однако я не чувствую здесь запаха людей.

— Ну, наверное, они все-таки моются перед тем, как навещать родственничков, — буркнула я.

— А вот потусторонний запах тут достаточно мощный.

— Слушай, Тилвас. Ты точно артефактор, а не нюхач? Какой такой, блин, потусторонний запах?

И в этот момент я услышала сиплый рев где-то сбоку из темноты.

Так. Кажется, Талвани был прав в своей парфюмерной оценке.

Мы не успели и шагу сделать из святилища наружу, как в его дверях показалась фигура цавраску. Цавраску — это земляной монстр в виде старухи, у которой нет лица, пальцы метают ножи, а руки обвиты прыгучими змеями. Он рождается на забытых кладбищах, если за ними давно не следят, и сам берет на себя заботу о мертвых. Цавраску хранит свою территорию в чистоте, но любых чужаков считает незваными гостями и видит в них единственную функцию — упокоить рядышком со «своими», расширив владения.

Взвыв, старуха вскинула руки, и змеи, разматываясь бросились на нас шипящим клубком.

Я наискось рубанула по ближайшей из них кинжалом. Потом отскочила вбок, уворачиваясь от брошенного старухой ножа, и потратила несколько драгоценных секунд, чтобы отцепить от себя еще одну змею, пока она не успела меня укусить. Когда я выпрямилась, то увидела, что цавраску заносит нож над Тилвасом, зажатым в углу. Я хотела помочь ему, но не успела: третий змей вдруг вцепился мне в щиколотку острыми клыками.

Гурх.

Это плохо.

Клыки таких змей ядовиты: они мгновенно вызывают страшные галлюцинации, однозначно мешающие соображать. Так случилось и со мной: я не успела отодрать мерзкую тварь и швырнуть ее на камни святилища, а мир вокруг уже затопило искаженной иллюзией.

Краски как будто потухли, сменились палитрой в серых тонах: серые камни, серые змеи, белое пятно старухи. Я увидела, как цавраску втыкает нож прямо в живот Талвани, а он только улыбается ей в ответ, после чего все вокруг вдруг полыхнуло ярко-оранжевым светом, монстр и его прихвостни страшно завыли, превращаясь, как мне показалось, в хлопья пепла…

Я мешком осела на пол.

Мир пропал.

***

Знаете, как отличить кошмарный сон от реальности?

Да никак.

Если это полноценный кошмар, не стесняющий себя в средствах, то как ни готовься с вечера, а все-таки застынешь кроликом перед распахнутой пастью ужаса. А у меня-то и времени на подготовку не было: я только и успела что отметить — сейчас будет плохо и беспамятно — и стало очень, очень плохо.

Все как заказывали.

Иллюзия под авторством цавраску отправила меня в городок Зайверино. Туда, где я познакомилась с Мокки Бакоа. Туда, где узнала, что такое настоящий ужас.

Туда, где оказаться вновь было сродни мучительной смерти...

Глава 12. Воспоминание о Зайверино

Должен признать, что студенты университета имени Селесты весьма и неожиданно… развращены. Впрочем, чего еще ждать от людей, чей круг интерес полностью выстроен вокруг мертвых языков и несуществующих персонажей?

Лиффиш, Мастер Наблюдающий за академическими программами

Это была середина июля, пять лет назад.

Отгремели университетские экзамены, давшие нам степени мастеров второго уровня, и теперь, если мы хотели учиться дальше, нам нужно было готовиться к новым вступительным испытаниям. Но сначала, конечно, хотелось как следует отдохнуть.

Мы с однокурсниками собрали вещи и на два месяца покинули холодные, но такие родные дортуары* университета — разъехались по домам.

***

*Дортуары — общие спальни для студентов.

***

Вернее, большинство из нас — по замкам.

Потому что обучение в университете имени Селесты — очень маленьком и закрытом учебном заведении, специализирующимся на архаичных гуманитарных науках — стоило просто бешеных денег. Сюда в основном поступали младшие дети древних родов, которые могли позволить себе заниматься такой приятной и бесперспективной вещью, как учеба на отделении драматургии, актерского мастерства или поэтики.

У меня единственной на курсе имелась полная стипендия, выданная за выдающиеся академические способности.

Вообще, раньше меня звали Хэвергри Лайсо. Я родилась в Пике Волн, в семье профессора и актрисы. В жилах родителей текла старая знатная кровь, но они происходили из обедневших родов и сами всего добились в жизни — добрались до того уровня, что у нас принято считать «твердым средним классом». Еще у меня было два младших брата, попугай и пес. Я всей душой любила Пик Волн, наш дом находился неподалеку от Озера Истинных Намерений, и я часто гуляла возле него, заглядывая в темную воду, которая никогда не отражала твое лицо — только твои потаенные мысли, как бесплатный и очень жестокий психолог…

Я росла, будто нежная принцесса: родители не жалели денег на мое образование. Я с детства обучалась танцам, гимнастике, иностранным языкам, манерам, поэзии и драматургии. Мне нравилась работа матери — актриса, но меня также прельщали исследования отца. Мне точно стоило пойти куда-то в область гуманитарных наук.

Я никогда не мечтала о том, что я хочу получить.

Я всегда мечтала о том, какой я хочу быть.

Умной. Красивой. Утонченной. Обходительной. Я хотела быть леди, которая живет в красоте, созидает красоту, чье сердце полно любви и знаний, которые освещают мир. Я хотела быть ласковой и игривой, вдумчивой и честной, гибкой и благородной.

Благополучной. Идеалом женщины из древних поэм — вот кем я хотела быть.

И, конечно, я хотела учиться в закрытом университете имени Селесты на восточном побережье острова — и нигде больше. Когда я добилась этого, получила стипендию в самое харизматичное из учебных заведений Шэрхенмисты, я была совершенно счастлива.

Помню свой шок в первый год обучения. Мир богатых аристократов, помешанных на древности, оказался куда более наркотически-томным, чем я представляла себе из нашего сада с цветущими глициниями. Но он понравился мне, боги, да, он мне понравился!..

Пьесы, сцены, темнота, красота — это было квинтэссенцией нашего бытия в университете Селесты. Наверное, можно сказать, что в некоторой степени я пошла по наклонной дорожке, но эта жизни была по-своему прекрасна. И я думала: за спуском будет новое возвышение. Зато мне будет о чем вспомнить. Есть разница между тем, чтобы бесконтрольно и бездумно падать в порок, и тем, чтобы выбирать для своей жизни разные цвета и оттенки — чтобы наполнить ее контрастами, чтобы ни о чем не жалеть в старости.

Я думала, у меня все под контролем.

Моей лучшей подругой была Финна Торчергуд. Тем летом я ненадолго заехала домой, а потом отправилась гостить к ней.

Финна была наследницей замка Зайверино, растущего на морском побережье неподалеку от одноименного городка. Незадолго до выпуска Финна перевелась с отделения филологии на теологию и поставила себе целью объединить две компании друзей — «литературную» и «божественную».

Как я сказала, у нас — небольшой университет. Нас, словесников (объединенное отделение актерского мастерства и литературы), насчитывалось всего лишь шесть человек на курсе. Теологов — и того меньше, пятеро. Получалось маленькое, но восхитительное соцветие томных интеллигентов, свихнутых на богах и поэзии, расслабленных, довольных жизнью и немного снобских.

О да, мы были хороши.

В Зайверино к нашим услугам был весь пустой замок — горничных отпустили, а семья подруги где-то путешествовала.

Пара дней прошли как один дурманный мираж — я только и помню, как мы бесконечно зависали в старинной библиотеке, узкой и высокой, похожей на колодец. Шторы опущены. Зажжены разноцветные магические сферы. Их огни отражается в черненых зеркалах, и все, о чем мы жалеем — это то, что слишком жарко для розжига обаятельного камина…

Я возлежала на кушетке из темно-бордового бархата и наизусть читала поэму Шуки Макадуро «Ты и все твои звезды», старательно воя и закатывая глаза на особенно пронзительных пассажах. Кашфиэль ныл, что в коктейль принято класть только одну оливку: что за безобразие, скупость человеческая границ не знает! — и все пытался умыкнуть горьковатый плод из бокала Чокчи Фламберга — рослого парня, специализирующегося на средневековой комедии и всегда игравшего на сцене роли героя-любовника, хотя в жизни он был таким забитым зайчиком, что мы непрерывно его стебали. Патрик и Кларисса искали себе жертву, чтобы попрактиковаться в искусстве шибари*, Финна играла на скрипке, а студенты-теологи жарко спорили о чем-то своем внеземном. Один из них — Дерек — иногда так внимательно смотрел на меня из-под густых ресниц, что я уже предчувствовала романтическое продолжение каникул…

***

Шибари — искусство связывания.

***

На субботу Финна решила запланировать какую-то эксцентричную вечеринку.

— Пока ничего не скажу, но вам понравится, — пообещала она, загадочно понизив голос. — Это будет незабываемый опыт. Грандиозный.

И, выгнав нас всех на море, подруга готовила нечто секретное в Малой Гостиной.

Но я не смогла принять в участие в развлечении.

Перед приездом в Зайверино я взяла несколько частных уроков по акробатике — хотела освоить пару новых трюков, которые пригодились бы нам на сцене. Один раз переборщила с прыжками, сильно ударилась, упав, и меня еще какое-то время преследовали мигрени.

В вечер назначенной вечеринки головная боль вспыхнула нестерпимо.

Это было ужасно обидно. Вечерело. Финна вот-вот должна была пустить нас в Малую Гостиную для своих таинственных развлечений, но мне пришлось оставить ребят у бассейна и пойти — а точнее, поползти — в спальню.

Я была разочарована и зла. Я заткнула уши, чтобы не слышать их хохота и не завидовать, накидалась таблетками от головной боли — которые, конечно же, не помогали, — опустила шторы, нацепила маску для сна, и, чертыхаясь, обмотав голову мокрым холодным полотенцем, легла в кровать, в уютную пещеру балдахина.

Я быстро уснула.

Но позже… Меня что-то разбудило.

Сердце билось, как ненормальное. Я резко села в кровати. Вытащила беруши. Мне послышались снизу какие-то звуки… Я не могла даже предположить, что это было — тихое, хлюпающее, странно-чавкающее, — но мне стало так страшно, что я буквально оцепенела.

Долгое время я сидела в кровати, не решаясь даже пошевелиться. Потом все затихло. Я понимала: нужно проверить, что там происходит.

Дрожащими руками я зажгла свечу. Потом медленно, на цыпочках вышла из комнаты и двинулась по толстым коврам второго этажа к лестнице… Замок Зайверино стоит практически на пляже. В окна светила полная луна, море вдалеке угрожающе перекатывало ночные темные волны.

Снизу не доносилось ни звука. Мне казалось, я иду сквозь плотное марево страха и колдовства — каждый шаг давался с трудом. Чем ближе была лестница, тем отчаяннее что-то во мне кричало: плохое! Случилось что-то действительно плохое! — хотя внешне ничего не менялось.

Интуиция, обоняние, аналитика — не знаю, что было тому виной, но перед тем, как спуститься вниз, я завернула в кабинет герцога Торчергуда и, вытащив почтового ворона из клетки — он трясся, как на холоде — послала с ним записку в отделение городской стражи. В ней было всего одно слово — «помогите!».

А потом я все-таки спустилась. И, перейдя темный коридор, приоткрыла дверь Малой Гостиной.

То, что я увидела, останется со мной до конца жизни.

А может и дальше — в беспросветном океане космоса, в каждой частичке всепронизывающей энергии бытия.

Гостиная была залита кровью и колдовством.

Все мои друзья были мертвы.

Все.

Спирали светящегося ядовито-зеленого тумана бродили по комнате, как приглашенные зрители, выхватывая то изломанную фигуру Кашфиэля со свернутой головой, то растерзанное тело Фламберга.

Когда я увидела, что стало с Клариссой, меня затошнило.

Вокруг были следы бурного праздника. Везде горели свечи. Душно благоухали лилии в высоких вазах. На столе, уставленном яствами, дымились благовония и лежали какие-то книги.

Стояла гудящая тишина, но… Вот ее прервало странное, хлюпающее чавканье. Я застыла, чувствуя, что меня буквально пригвоздило к месту. Я моргнуть не могу, не то что шевельнуться.

Чавканье прекратилось. И вот зеленый туман снова качнулся, обнажив мертвое тело Финны.

Подруга лежала в дальнем конце комнаты — на полу среди цветов и свечей. Ее платье тлело, кончики пальцев были покрыты копотью, остекленевшие глаза смотрели вверх, рот раскрыт в безмолвном крике.

А над ней сидел студент-теолог Дерек, так понравившийся мне на днях.

На мгновение я задохнулась, решив, что он тоже только что пришел, что пытается помочь. Но затем мое сердце как будто бы вышло, хлопнув ребрами: Дерек поднял лицо, и я увидела, что губы и зубы парня испачканы кровью, а у Финны на шее — дыра.

Я завизжала. Я визжала так, что у меня немела гортань, а стекла в высоких арочных окнах замка мелко тряслись.

Дерек зарычал, задрав верхнюю губу и медленно поднялся во весь рост. Он выглядел… странно. Человеческое тело, человеческие глаза, но в то же время — что-то дикое проступало за ним, стояло, как будто тень, обнимая за плечи. В руке Дерек сжимал столовый нож.

***

Оцепенение, завладевшее мной до этого, спало.

Я развернулась и выскочила из гостиной. По счастью, некоторые комнаты в Зайверино имели внешние замки — я лихорадочно накинула цепочку на дверь и что есть силы припустила к главному холлу. Сзади раздался звериный рык, два удара, глухой стук — и вот уже Дерек уверенно шагает по лакированному паркету.

— Не надо бежать, дорогая. Нас ждет прекрасный вечер, — со смешком сказал студент. Его сытый голос разносился по холлу, будто усиленный заклинанием.

Я всхлипнула и всем весом навалилась на входные двери замка. Они распахнулась. Я выбежала на крыльцо и, сломя голову, понеслась прочь по песчаной дороге. Мне бы бежать в сторону города, но я знала, что те ворота заперты на ночь. А вот дорога на пляж — свободна. Я стрелой летела туда.

Свеча у меня в руке давно потухла, и я бежала впотьмах, только редкие замковые фонари давали какие-то ориентиры. Все небо было затянуто низкими грозовыми тучами. Землю как будто расплющило под весом небес, море выглядело бурлящей смолой, береговые сосны казались щепками, которые сейчас раздавит и сломит. Ни звука. Птицы молчат, попрятались. Цикады умолкли. Ветра нет.

Вдруг раздался грохот грома… Мгновение спустя — вспышка молнии, разорвавшая небо до самого горизонта.

— Дорогая-я-я-я… — издевательски пропели сзади во воцарившейся тишине.

Гораздо ближе, чем мне бы хотелось: Дерек стремительно сокращал расстояние. Снова гром. Снова молния. Черное море, как будто бы вставшее на дыбы. Хриплый хохот.

Я вдруг с отчётливой ясностью поняла: я сейчас утоплюсь. Что угодно, лишь бы это не нападало на меня. Лишь бы не разорвало, не сожрало, не выпотрошило, как Клариссу…

До воды оставалось пять шагов, когда мой преследователь ухватил меня за плечо.

— Я же сказал: не надо бежать, — прорычал Дерек, дергая меня на себя.

А потом изо всех сил толкнул лицом вниз. Я хотела вывернуться, лягнуть его — но он был гораздо сильнее и быстрее.

Гораздо.

Нечеловеческая скорость.

Дерек сел мне на спину и одной рукой надавил на голову, заставляя захлебываться песком и слезами. А второй… Стал резать мне спину столовым ножом. Разорвав рубашку, он рисовал на мне что-то, одновременно тихонько мурлыча под нос.

Я орала. Я плакала. Я молила богов прийти и спасти меня.

Потом — убить.

Но богам было плевать.

Я все еще продолжала бороться, но уже как-то устало, заранее зная, что это проигрыш. Я не понимала, что происходит и зачем, просто хотела, чтобы это закончилось. Чтобы не было этого мурлычащего пения. Этой боли, омерзительного запаха крови.

И вдруг в поле моего затуманенного зрения появился еще один человек.

Он вывалился прямо из моря: черное на черном, такое странное в искаженном электрическом свете молнии. Человек был мокрый с головы до ног, вода стекала с него и мокрые волосы облепили лицо. Он сорвал с лица маску, похожую на медузу, и уперся руками в колени, приходя в себя.

— Чтоб вас, — наверняка сказал он. Шторм бушевал у него за спиной.

Грохот. Вспышка. Мурлыканье. Нож.

— Ты такая красивая, — шепнул Дерек, ведя лезвием мне вдоль хребта.

— Спасите! — заорала я.

Незнакомец вздрогнул и обернулся.

И вот — в момент кромешной темноты между молниями — он рванул к нам. Он прыгнул на Дерека, сбивая его с меня. Я тотчас вывернулась, пнула наугад. Дерек взревел.

Вспышка молнии. Нож, выпавший на песок. Дерек толкнул незнакомца с такой силой, что тот отлетел на прибрежные камни, но тотчас вскочил обратно и вновь бросился в драку, как мелкая злая ящерка. Я нащупала нож на песке — он был весь липкий. Моя спина — одна огромная рана, глаза застилала кровавая пелена. Пошатываясь, я поднялась и кинулась вперед: Дерек уже повалил моего неожиданного помощника и теперь готовился сделать с ним что-то плохое. Но я была быстрее.

Я напала со спины, вложив в удар всю силу и ярость. Дерек дернулся и взревел, разворачиваясь, отшвыривая меня в воду одним мощным ударом — но нож оставался в нем. Шустрый незнакомец тотчас перехватил рукоятку и, выдернув оружие, нанес еще удар. И еще. И еще.

Несмотря на раны, Дерек не становился слабее.

Я, захлебываясь приливом, схватила какой-то камень и что есть силы ударила его по виску. Мерзкий звук. Дереку было плевать. Я продолжила бить. Он хохотал, хотя его голова стала кашей.

— Идиоты, — смеялся он, душа незнакомца. — Идиоты.

И вдруг на пляже зажглись маг-фонари городской стражи. Топот, крики, свист, грубая ругань — все это показалось оглушающим и неуместным.

Дерек внезапно отпустил чужака.

От него будто отошла какая-то тень — хотя, возможно, это свет фонаря, смешавшегося с морским туманом и ужасом, застилающим мои глаза, дал такой эффект.

— Всем лечь! Руки вверх! — орали стражи, приближаясь.

Я и собиралась так сделать, но вдруг Дерек, все еще перемазанный кровью — моей, своей, чужака — рухнул на песок и жалобно закричал:

— Помогите!… Они убивают меня!.. Мое лицо!.. Помогите!...

Я потеряла дар речи от такого поворота. А мой спаситель вдруг, ругнувшись, сипя и кашляя, выполз из-под Дерека и бросился прочь, и не думая останавливаться по приказу стражи. Ему в спину неслись арбалетные болты, но в темноте он ловко исчез между прибрежных сосен.

Гром. Вспышка.

Наконец хлынул дождь…

Дальнейшее было скомканным и окрашенным сплошь в багровые тона. Кажется, я потеряла много крови — когда стражи приблизились, мои ноги подкосились, и я просто выключилась.

А очнулась я в камере для преступников. Меня колотило, температура была высочайшей, я ничего не соображала. Вся спина пульсировала и горела. Я смутно помню, как меня допрашивали, как орали, что это я убила их — десять студентов, включая изуродованного Дерека, который на пляже умер от ран, повторяя, что я вытащила его из замка и напала на него с каким-то парнем, вылезшим из воды.

Я пыталась объяснить стражам что-то, но у меня плохо получалось. Единственный мотив, который я запомнила: это повторяющаяся мысль о том, что я сумасшедшая и завистливая «беднячка», «драматургическая душонка», которая «тусовалась среди знати», и поэтому, вероятно, «исходилась завистью» — и однажды слетела с катушек.

— Мне нужен адвокат, — бормотала я. — Я не буду говорить без адвоката…

Но адвоката мне не спешили предоставить. Я догадываюсь, что весь Зайверино и вся восточная Шэрхенмиста тогда ходили ходуном, потеряв столько молодых аристократов.

Дни шли за днями. Я металась в полубреду, мне отказывались вызывать лекаря, не разрешали никаких посещений. Позже я узнала, что тогда все ждали какую-то шишку из Правого Ведомства, который бы занялся «Резней в Зайверино». Без него боялись начинать. До его приезда все встало на паузу, как в заклинании остановки дождя.

В моей камере было два окна: одно в стене и крохотное на потолке. Как-то днем вдалеке послышались крики, скандирование толпы, и в вдруг в большом окне появилось множество искаженных яростью лиц. «Убийца!!!» — орали они и трясли решетки, и кто-то плюнул сквозь прутья, а кто-то — кинул нож, но не попал.

А ведь Дерека действительно убила я...

Прибежала стража. Толпу линчевателей разогнали, окно заколотили.

В окне на крыше целыми днями сидел черный ворон. Между своими галлюцинациями и снами я решила, что он — мой друг. Более того, что он — дух природы, ворон лорли, покровитель вересковых пустошей. Он был единственный маяком реальности в духоте кошмаров, наполнивших тогда Зайверино.

Кажется, именно то присутствие ворона толкнуло меня к двум вещам в будущем: к тому, что в дальнейшем я прониклась симпатией к духам-рёххам и теперь не прохожу мимо их святилищ без короткой медитации; и к тому, что потом я завела воронов дома.

Между тем, ночью примерно через неделю после Резни, когда я металась во сне на жестких нарах, замок в двери моей камеры неожиданно щелкнул. В узкой полоске дрожащего лунного света, проникающего в окно, я увидела того незнакомца с побережья.

Несмотря на путаность моего сознания и болезнь, я сразу его узнала — эти бешеные черные глаза на треугольном лице. Я почему-то испугалась, что он убьет меня, но он только резко шикнул:

— Молчать! — пружинисто подпрыгивая ко мне и накрывая мне рот ладонью. — Я не причиню тебе вреда, пока ты не причинишь его мне — а у тебя на это сил не хватит. Надо двигать отсюда, потому что ты не хочешь на виселицу. А они повесят тебя, рано или поздно. Уж я-то знаю таких ублюдков. Сейчас я уберу руку. Крикнешь — потеряешь свой нахрен последний шанс. Ясно?

Я кивнула. Он убрал ладонь.

— Кто ты? Почему ты помогаешь мне? — пробормотала я.

— Да просто не люблю беспорядок, — процедил незнакомец.

Но тут он слукавил.

***

Когда мы выбрались, оказалось, что у незнакомца был еще и более прагматичный мотив, чем просто «ликвидация беспорядка».

Он был чужеземцем — рамбловцем. А у нашей страны есть магическая защита: чтобы чужак получил возможность свободно перемещаться по острову, кто-нибудь из народа шэрхен должен авторизировать его, прочитав ритуальное приветствие. [1] В теории это может сделать кто угодно, но, учитывая обстоятельства, у чужака было немного вариантов — весь Зайверино искал его, моего «сообщника». Так что он выбрал меня.

***

[1] Размер «зоны прибытия» зависит от побережья. Где-то чужеземцам дается сто метров, а где-то — пара миль вглубь острова.

***

Незнакомца звали Мокки Бакоа. Он был вором в Рамбле и решил остаться им в Шэрхенмисте. А я с его легкой руки вором стала.

Но сначала мы просто пытались выжить.

Мои раны, жар, галлюцинации и кошмары. Его сломанные ребра, непривычность к суше, незнание острова. Как две разорванных тени, мы блуждали по лесам, скрываясь от стражи. Остерегались разжигать костры и в темноте сидели друг напротив друга, глядя исподлобья, хрипло дыша. Сигнальные огни облавы иногда подбирались так близко, что я молча плакала от бессилия и ужаса, а на изнанке век у меня облизывалась страшная фигура Дерека…

Кого вызвали мои друзья?

Я заставляла себя снова и снова прокручивать в голове случившееся в Малой Гостиной, преодолевая тошноту, ища подсказки.

Белые лилии, потрескавшиеся кожаные переплеты, витые свечи цвета черного вина. Гранатовые косточки на каменных досках. Ладан: терпкий, немного хвойный, раскачивается в серебряном сосуде над столом. В разожженном камине тлеет пучок дурмана. Через спинки стульев перекинуты ткани с серебряными вышивками… На них что-то написано… Сейчас… Еще разок и…

Святая Селеста, снизойди!

Я вскрикнула, вспомнив это. Мои друзья хотели вызвать богиню-хранительницу. Финна-теологиня мечтала увидеть чистую, бесконечно красивую покровительницу любви, а пригласила в свой дом… Кого?

…Израненные и заблудившиеся, мы с Мокки добрались до Пика Грёз и спрятались там от целого мира.

Мы не доверяли друг другу, но остальные для нас и вовсе были врагами. Я иногда просыпалась от собственных рыданий, и Мокки молча протягивал мне воду. Он, бывало, во сне бормотал что-то, очень зло, а потом начинал сам себя расцарапывать до крови — тогда я будила его.

Мокки ничего не рассказал мне о Рамбле. А вот я рассказала ему о Зайверино. Может, поэтому я в него и влюбилась, а он в меня — нет?

Я учила его шэрхенлингу и тонкостям культуры шэрхен. Он добывал нам еду, находил дома для ночевок, присматривался к городу, в чьим темных кварталах уже тогда хотел навести порядок.

Мне все время казалось, что за мной кто-то следит. Я боялась собственной тени, шарахалась от людей. Мокки был единственным, кому я позволяла прикасаться к себе — чтобы перевязать раны на моей спине.

— Они выглядят странно, — однажды, помолчав, сказал он. — Будто магический шифр.

Я хотела сказать: «да, я тоже так думаю», но вместо этого… разрыдалась. Бакоа обнял меня и не отпускал до утра. Его объятья были похожи на тиски охотничьего капкана, но я не хотела, чтобы он разжимал руки.

— Чего ты хочешь? — иногда спрашивал меня Мокки, чья карьера Рыбной Косточки постепенно шла в гору.

— Я хочу безопасности, — честно сказала я.

— Ты в безопасности со мной.

Но я упрямо качала головой и не верила.

А однажды я сказала:

— Я хочу узнать, что это за шрамы у меня на спине. И убедиться, что та тварь больше не появится. Никогда. Нигде. Не причинит никому вред.

Мокки долго смотрел на меня, потом резко кивнул.

— Тогда за дело, — сказал он. — Я не оставлю тебя с этим одну.

И мы с ним стали исследовать разные магические традиции. Книги. Свитки. Артефакты. Что угодно, чтобы понять, что это за странные закорючки у меня на спине. Постепенно Мокки стал совмещать это с воровством в местах, куда мы ходили. Однажды я ахнула: «Это что, легендарный артефакт из сказаний Аврелианна?!». «Да, — сказал Мокки. — Тебе он знаком?». Конечно, он был мне знаком по университетской учебе...

Еще через несколько ночей Мокки обвешался кирками, лопатами и отправился на кладбище. «Ты куда?». «Раздобыть золотую чашу Парама». Я пришла в волнение. «Я хочу с тобой». Мокки не стал возражать.

«Мне кажется, или тебе нравится добывать артефакты?» — еще пару недель спустя сказал он. «Это как будто приближает меня к прошлой жизни», — призналась я. Потом я сходила на подобное дело одна. Потом еще раз. И еще. Мокки занимался обычными кражами, а я — «историческими». Так я стала воровкой — авантюристкой, расхитительницей гробниц, как хотите — которая специализируется на поиске древних артефактов.

Постепенно я стала профессионалом в своем деле. Меня увлекло это. Поиски шифра на спине оставались такими же важными, но они были сопряжено с болью, ужасом, страхом, полностью не покидавшим меня никогда, тогда как авантюрная работа вызывала азарт и отвлекала. Воровство стало для меня пластырем, которым я пыталась заклеить свою рваную душу.

Иногда Мокки спрашивал меня:

— Что ты хочешь теперь?

Я качала головой. Пусть жизнь и обрела новые краски, я все еще не чувствовала себя в безопасности, а пока ты не закрыл базовый уровень потребностей, невозможно тянуться к чему-то большему. Это так не работает.

Сам Мокки всегда хотел одного: свободы и власти над Гильдийским кварталом. И шаг за шагом он добивался этого, пока не встал во главе Братства Полуночи, подмяв под него заодно Братство Сломанной Отмычки и Братство Скользких.

Два года назад свершилось странное.

Власти Зайверино объявили, что нашли Хэвергри Лайсо — то есть меня — и приговорили ее к смертной казни. Девушку успели повесить к тому моменту, как я прочитала об этом.

Я была в шоке. Я прибежала к Мокки. Он только недавно возглавил воров, его власть была под сомнением, но он все равно оставил Братьев и Сестер Полуночи на неделю — и мы направились в Зайверино, где взломали судебные архивы. Я раздобыла документы следствия, а Бакоа разговорил помощника судьи. Мы выяснили, что та девушка умирала от рака и согласилась на такую сделку в обмен на щедрые выплаты ее семье.

— Это дело надо было закрыть, понимаете? Надо было закрыть… — всхлипнул помощник, привязанный к стулу, стоящему на краю крыши, с ногой Бакоа, упершейся в перекладину: легкий толчок — и…

— А родители Хэвергри Лайсо были на казни? — ласково уточнил Мокки, раскачивая стул на задних ножках.

— Нет. Они не приехали. Сказали — это не их дочь. Мы попросили… Попросили газеты сказать так: «Чета Лайсо отреклась от дочери-убийцы».

Я тихонько выдохнула.

Все эти годы я слала родителям анонимные письма, суть которых сводилась к тому, что я жива и однажды обязательно вернусь. Но пока — нельзя. Как и отправить мне ответную весточку.

— Что ж, теперь ты сможешь жить спокойно как Джеремия Барк, — сказал Мокки, когда мы возвращались в столицу.

— Ничего подобного, — покачала головой я. — Теперь я еще сильнее хочу узнать правду.

Однако некоторым мечтам не суждено сбыться.

Несмотря на все возобновившиеся старания, мое исследование не продвигалось ни йоту. Я не смогла ничего узнать ни о ритуалах вызова, ни о сущностях, подобных той, что вселилась в Дерека, ни о шрамах на своей спине — которым уделила особенно много времени.

В конце концов я решила, что мой поиск бессмысленнен, а это действительно просто раны.

Просто темный образ, поглотивший Дерека, получал удовольствие, терзая свою последнюю жертву. Разрезая, сервируя нежную белую кожу перед тем, как испить, выпотрошить и облизнуться.

Ведь он слишком торопился с моими друзьями — был ненасытен и голоден. Он убил их, урча, жадно глотая горячую кровь в окружении лилий, в полчаса — одним махом, одной сумрачной тенью — перерезал девять звенящих жизней. Когтем подцепил и выбросил.

Финна

Кларисса

Фламберг

Кашфиэль

Патрик

Шейла

Рори

Нахаби

Лофин

Дерек

Я вас помню.

Я помню вас.

Я не забуду...

Глава 13. Шмоточники

— Джерри. Джеремия. Барк. Госпожа Джеремия Барк. Мать твою четырежды за ногу левым способом, да хватит уже дрыхнуть, воровка!

Кто-то мягко щекотнул меня пальцами по шее — очень неожиданно и гуманно после таких-то слов. Я думала, Тилвас меня тряхнет или пнет, ан нет.

Я открыла глаза и тотчас сурово нахмурилась. Мы больше не были в склепе! Мы находились под стеной замка, на улице. Еще точнее — я живописно раскинулась под розовым кустом, а Тилвас Талвани — невероятно грязный, уже без сюртука, только в рваной черной рубашке — сидел рядом со мной, вертя в руках статуэтку белого лиса. На запястье у него висело несколько мешочков — явно с ценными камешками, прихваченными из склепа. А судя по звукам музыки и хохоту издалека, на противоположной стороне замка все еще продолжался праздник.

У меня же было такое ощущение, будто прошло сто лет, не меньше.

— Как мы здесь оказались? — не поняла я, резко садясь и сбрасывая руку артефактора со своей шеи.

— Я нас вывел. Ты, конечно, тяжелая со всеми этими кирками, но не настолько, чтобы тебя не дотащить.

— Сам ты тяжелый! — возмутилась я.

— Я еще тяжелее, да. Особенно характером, — покорно улыбнулся аристократ.

— А что со старухой-нежитью?

— Ничего.

— В смысле — ничего?

— Я ее убил, — его голубые глаза оставались абсолютно безмятежными.

У меня челюсть отвисла.

— КАК?! — взвыла я.

Он прищурился:

— Тебя технические подробности интересуют? Или это просто способ показать, что ты шокирована? Если первое — что ж, и такой артефакт у меня тоже нашелся. Если второе — я польщен столь бурной реакцией.

— Но ты… Ты ранен?! Она пырнула тебя?

Я вдруг поняла, что все эти бурые пятна, покрывающие лицо и руки артефактора — это вовсе не грязь.

— Нет. Я не ранен. Тебе показалось.

— А откуда все эти дыры на рубашке?

— Сам на груди разорвал — победу праздновал, — на полном серьезе сказал Тилвас.

Я хотела еще что-то спросить, но тут меня резко повело вбок из-за головокружения — сказывались последствия яда цавраску. Я невольно прилегла обратно под куст, изо всех сил делая вид, что так и было задумано, а Талвани нахмурился:

— Как ты себя чувствуешь?

— Хуже, чем хотелось бы, — не стала лукавить я.

— То есть возвращаться на праздник и вновь танцевать мы не будем?

— Грязные и обвешанные краденым добром-то?... Да, это было бы триумфальное появление, что уж тут сказать.

— Я люблю эпатаж.

— Я заметила, — слабо пробормотала я, вновь прикрывая глаза.

Держать их открытыми было невозможно: посмотришь вправо — там неуместно джентельменская рожа Тилваса, посмотришь прямо — звезды, ходящие ходуном, а слева вообще какая-то обшарпанная стенка. Совсем не то, что требуется умирающему человеку.

— Понятно, — вздохнул артефактор.

Я не успела спросить, что именно ему там понятно, как он сгреб меня в охапку, поднял, установил условно вертикально и эдак по-братски закинул мою руку себе на плечо.

— Идем-идем, — подбодрил он. — Надо добраться до места встречи с Мокки, а там уже туда-сюда, завалимся в какую-нибудь карету — и домой. Точнее, в гостиницу. Нескольких часов не пройдет, как окажешься в кровати. Закажем тебе чай — или что там приболевшая преступность хлещет — накроем этим мерзким одеялом из гусиного пера… И жизнь наладится.

Голос у него был на удивление дружелюбный. Даже странно.

— Ого, — пробормотала я, плетясь вслед за ним вдоль замковой стены. — Ты что, провинился в чем-то, Талвани? С чего такой милый тон?

— Да я вообще ничего так, — мгновенно отозвался Тилвас и поправил несуществующий галстук.

— Нет, ну а серьезно?

— А что, я должен был бросить тебя в склепе и свалить, предварительно пнув сапогом в живот?

— Скорее, доканывать подколками без передыха, — прикинула я.

Талвани открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом резко захлопнул его. Продолжая поддерживать меня и упрямо тащить по хрустящей гравийной дорожке, он эдак элегантно зачесал волнистые волосы набок, прикусил губу, явно над чем-то раздумывая, а потом, поколебавшись, все-таки протянул:

— Ты разговаривала во время галлюцинаций.

Я аж подпрыгнула, что по меркам моего тогдашнего самочувствия было долбанным чудом.

— Нет!..

— Да.

— И что… Что я говорила?

Он взглянул на меня исподлобья.

— Подозреваю, что правду. Мне очень жаль, что с тобой такое случилось, Джеремия Барк. Или лучше сказать — Хэвергри Лайсо?

Моя рука невольно скользнула к плечу и спине — старые шрамы разболелись после видения. Я с ужасом почувствовала, что у меня задрожали губы, как перед плачем. Тилвас галантно отвел взгляд.

— Я не хочу говорить об этом, — прошипела я, чувствуя, как в груди набатом колотится ярость. — Слышишь, Талвани? Не вздумай меня расспрашивать, или сочувствовать мне, или «припоминать»: а, дескать, резня в Зайверино, я слы-ы-ы-ышал, ух ты-ух ты, да ты оттуда, дорогая?... Я не намерена обсуждать это, как-либо дискутировать, ставить, мать твою, автографы или что-то вроде. Не вздумай даже заикаться на эту тему. А если ты попробуешь выдать меня властям — хоть мысль об этом допустишь, хоть замечтаешься на секунду, — я найду тебя где угодно, Тилвас Талвани, и поверь: тебе это совсем не понравится. Ты понял меня, аристократ? — зашипела я, крепко хватая его за ворот и приближая свое лицо к его лицу.

Тилвас остался серьезен и спокоен. Меня же колотило от стыда и ярости. Преимущественно от стыда. Я не слабая. Я не жертва.

Меня

не надо

жалеть.

Тилвас, не отрывая от меня бесстрастного взгляда и не пытаясь высвободиться, кивнул. Мы были так близко, что я почувствовала между нами напряжение, какое возникает между двумя магическими сферами — или ладонями, если перед этим их хорошенько, до жара, потереть друг о друга.

Несмотря на мои угрозы, Талвани продолжал держать меня. Глупый Тилвас. Зачем удерживать от падения того, что готов перегрызть тебе глотку? Отпусти — будь нормальной среднестатической сволочью, ну. Не ломай шаблоны.

— И никаких больше грустных рож, пока мы не закончим с нашей миссией, — продолжала диктовать я, подтягивая его за ворот еще чуть ближе. — Все, давай, натягивай обратно свое ехидство и легкомыслие! Быстро! Живей, Талвани! Ты ничего не слышал. Ты ничего не знаешь. Я — несносная воровка, которая тебя бесит аж до дрожи. Ясно?

Он снова серьезно согласился. На дне его глаз мне виделись волны далекого моря: спокойные, вечные, безмятяжеые.

А потом Тилвас моргнул и… сделал все ровно по заказу, ах ты ж умничка, тебе бы в официанты! А именно — он криво, бестолоково ухмыльнулся:

— Предельно ясно, мэм, — фыркнул он, панибратски меня обнимая. — Но поддерживать-то я тебя могу, воровка? Я имею ввиду, физически. Ты, кажется, сейчас упадешь из-за количества яда.

Это правда: меня шатало, будто мачту на ветру.

Вскоре мы углубились в лесную чащу — все еще территория замка, но уже тихая, благообразно-полуночная. Постепенно меня перестало колотить, вернулось спокойствие. Впереди показался небольшой лесной источник с установленным возле него причудливым фонарем в виде цветка и музыкальными чашами, подвешенными на деревья на нитках. Именно тут мы должны были встретиться с Мокки Бакоа.

— Мокки про цавраску говорить не будем, — решила я. — Я не хочу, чтобы он знал, что я облажалась, не почувствовав нежить вовремя, и что ты в курсе нашей истории. Боюсь, он просто тебя прикопает прямо тут — и все.

— Хм. Спасибо за заботу, но мне кажется, твой друг не настолько идиот, чтобы не заметить, что ты какая-то вялая, — вскинул брови Тилвас, поудобнее перехватывая меня, чтобы я не грохнулась.

— Скажем, что просто головой стукнулась.

— В детстве, ага.

Я застонала от нового приступа слабости, и Тилвас, критически цокнув языком, позволил мне элегантно возлечь на землю у фонаря. Лежать рядом с бегущей водой было приятно. Я смотрела на темное отражение: в нем виднелась бледная горизонтальная я и задумчивый Тилвас, стоящий рядом и барабанящий пальцами одной руки по локтю другой.

Судя по залегшей между бровей морщинке, он думал о чем-то настолько напряженном, что ни шло ни в какое сравнение с думами предыдущих дней.

Наконец он вздохнул:

— Джерри, я полагаю, пришло время нам немного пересмотреть наши….

Но не успел он договорить, как ветки деревьев качнулись, и в речной рамке появилось еще одно действующее лицо.

***

А именно — тень Мокки Бакоа, бесшумно выступившего из-за деревьев.

Мокки шагнул к Тилвасу сзади и двумя руками ухватился за горло артефактора.

— Что. Ты. Сделал. С. Джерри? — очень тихо и ну о-о-о-очень нехорошо прошипел воровской мастер, сжимая пальцы сильнее.

Тилвас булькнул. Секунда потребовалась мне, чтобы осознать, что это обо мне так загадочно заботятся.

— Я просто головой ударилась! — взвыла я, перекатываясь на бок.

— Она просто головой ударилась! — синонимично прохрипел Талвани.

Мокки по-ящериному прищурился и отпустил пальцы, от которых на шее аристократа осталось аж десять невнятных пятен.

Только теперь я заметила, что Мокки выглядит слегка специфично. А именно: у него на шее, поверх черного гильдийского комбинезона, болтается шикарное колье, сверкающее в свете взошедшей луны.

Редчайшие эльфийские бриллианты, с ума сойти.

— Я так понимаю, кража удалась? — резюмировала я.

Мокки в ответ молча раскрыл передо мной пальцы веером. На каждом было по перстню с впечатляющим камнем.

— Что у вас? — отрывисто спросил вор.

— У нас — хорошие манеры, — процедил Тилвас, гневно проводя ладонью по свежим синякам.

— И яйца, — сказала я.

— Что? — не понял Мокки.

— Яйца. Перепелиные. Хочешь?

— Она прямо сильно стукнулась, не обращай внимания, — вздохнул Тилвас. — Хотя, возможно, с тобой как раз на таком языке и надо? Минус десять пунктов интеллекта, и все сразу становится понятнее.

— Я бы грохнул тебя, но я слишком жаден. Так что искренне предупреждаю: как заплатишь мне за работу — вали из города подальше, аристократишка, — прошипел Бакоа, подходя ко мне и помогая подняться.

— Хм… Я одного не понимаю: как так вышло, что вашу якобы настоящую столицу держит шпана с расстроенной психикой? — цокнул языком артефактор.

Да, наверное, просто все мы устали к этому моменту. Вчерашний день был долгий. Сегодняшний день тоже долгий. Про ночь я вообще молчу.

Так или иначе, Мокки зарычал и бросился на Талвани, отпустив меня на безжалостную волю гравитации. Тилвас уклонился и подставил вору подножку. Я успела возмущенно подняться, но тут Мокки рухнул и ударил по колену уже меня — я упала на Тилваса, мимоходом рубанув его по кадыку, — Тилвас взвыл и негодующе вцепился мне в плечи в стиле «Как ты смеешь?!», и мы оба сверху грохнулись на Мокки Бакоа, издавшего сдавленный хрип.

…Небо над лесом расцветилось фейерверками: это в замке до кульминации дошла свадебная церемония. Клянусь быть с тобой единым целым, пока смерть не разделит нас, — и все такое.

— Идите к гурху, вы, идиоты, — пробормотала я, закрывая глаза.

По всем драматическим канонам мне нужно было упасть в обморок, но три обморока за два дня — это немного слишком. Так что я просто лежала пластом, не реагируя на внешние раздражители, и позволила этим двоим переругиваться, скидывать меня на землю, потом поднимать и ворчливо тащить куда-то, обсуждая мое «слабое здоровье».

А что?

Неплохая оказалась тактика.

***

Вскоре таким макаром мы вырулили к тайнику, где лежала заранее припасенная сменная одежда и сумка для драгоценностей. Дурацкий яд цавсраску продолжал волнами перекатываться у меня в крови: мне становилось то немного лучше, то гораздо, гораздо хуже. Общая слабость не покидала, и к ней добавилось мерзкое жужжание в ушах: комары в мозгу, бабочки в животе, ну что ж такое-то.

Пока я мучительно долго ковырялась с переодеванием, а Мокки хмурился, уточняя, точно ли я сама ударилась, а не эта каланча меня головой обо что-нибудь приложила, упомянутая "каланча" удалилась в кустики, а вернулась с каким-то белым, светящимся в темноте цветочком.

— Это тебе, — помявшись, сказал Талвани. — Конечно, обычно я преподношу девушкам цветы в букетах, но сегодня получается вот так. Цветок поможет с шумом в ушах.

После этого нас ждала долгая и неприятная дорога через чащу — мы не собирались возвращаться в гостиницу, с которой начали, предпочтя вместо этого добраться до лесного городка Шга`Нчаух, располагавшегося с другой стороны от Опалового леса.

Мы вышли из леса и, несмотря на позднюю ночь, сумели поймать случайный кэб: сегодня они катались тут и там, надеясь на праздничных пассажиров. Для кэбмена Тилвас и Мокки разыграли великолепную сценку, которая была призвана как-то объяснить наше неурочное присутствие в этой части леса. Легенда заключалась в том, что мы были крестьянской компанией — парень с девушкой и их младший братишка (Мокки), которые надеялись пробраться на свадьбу в замке, но их турнули прочь, предварительно сыпанув немного золотых — щедрость во время праздников считается хорошей приметой.

Кэбмен поверил и всю дорогу до города расспрашивал нас о свадьбе. Мокки угрюмо молчал, я жевала цветок, пребывая в полубессознательном состоянии («Мухоморов наелась» — объяснил Тилвас), зато сам Талвани разливался счастливым соловьем, живописуя свадьбу — «вид из-за забора».

Наконец кучер выкинул нас у какого-то амбара, игравшего роль нашего дома. Едва он скрылся за поворотом, как мы перестали махать ему. Мокки скинул с плеча мешок и вручил нам еще одежду.

— Снова переодеваемся, — велел он.

— М-да, — цокнул языком Тилвас. — Мое главное открытие за последние несколько суток: основная часть работы воров — наряжаться. Кто бы знал, что вы такие шмоточники.

На сей раз Мокки вновь надел воровской комбинезон, я оказались в наряде усталого торговца-мужчины с обвисшими усами, а Тилвас — в костюме шута-черной-птицы.

Это аристократу не понравилось.

— И к чему такой выбор? — хмуро попросил он, поднимая руки, от которых вниз убегала имитация черных крыльев.

— В таком антураже твой амулет не заметен, — пожал плечами вор. — Скажешь, что работал на празднике клоуном, а кэб взял пополам с господином торговцем, чтобы дешевле вышло, — и Мокки издевательски подмигнул аристократу. — Заходите в гостиницу с главного входа и покупайте комнаты. Я через окно приду, незваным гостем.

— К кому?

— В пустой номер, естественно, — осклабился Мокки и растворился в темноте.

В гостинице при помощи Тилваса я кое-как добралась до спальни.

— Чай, кофе, еще могильный цветок или, может, душевные разговоры? — на прощанье предложил артефактор, глядя на то, как я большим чугунным ключом едва нащупываю скважину.

— Я сейчас сдохну, какие разговоры?.. Стоп. Ты сказал могильный цветок?! Я ела могильный цветок?!

— Да, там кто-то прикопан в лесу, кажется. Но ведь помогло?

— Напомни мне такие на твоей могиле посадить, артефактор, когда я или Бакоа тебя все же пристукнем.

— Какие же вы оптимисты, а, — фыркнул Тилвас.

Я зашла в комнату и рухнула на кровать в изнеможении.

***

Однако спала я недолго.

Глава 14. Северный крест

Судя по всему, прошло не больше часа. За тонкими гостиничными занавесками все еще было темно, хоть глаз выколи, когда за дверью моего номера послышался разговор.

— Торговец остановился здесь, а шут — вот там, — тихонько сказала хозяйка гостиницы.

— Отлично. Ключ. И выматывайтесь отсюда, — потребовал неприятный мужской голос.

Каждый вор обладает одним очень хорошим умением: чутко спать, мгновенно просыпаться и приходить в полную боевую готовность при любом подозрительном звуке. Так и тут: к тому моменту, как дверь открылась, я успела бесшумно спрыгнуть с кровати и метнуться в угол комнаты на невысокий комод — примитивная засада.

В мою спальню ввалилось сразу двое наемников. Они прямиком бросились к постели, одеяло на которой топорщилось, будто под ним кто-то есть, и, не мудрствуя лукаво, рубанули по нему топорами.

Класс.

Доброе, чтоб тебя, утро.

— Здесь пусто, шеф! — взревели наемники, увидев вместо крови лишь кучу гусиных перьев.

Их предводитель, оставшийся в коридоре, что-то ответил, но его слова заглушили вопли и грохот, раздавшиеся из соседней комнаты.

Итак, нас с Тилвасом каким-то образом выследили и вновь пытаются усекновить. Радует одно — это не ассасины из Алого братства, а обычные громилы из злачных районов. У них больше мышц и меньше мозгов — довольно оптимистичный прогноз для жертвы.

Наемники обернулись от кровати, и перед ними предстала я во всей красе — сидящая на комоде. Я спрыгнула с него, одновременно прокручивая перстень на своем безымянном пальце — он выпускает несколько очень ярких, дезориентирующих лучей света.

Выиграв этим еще пару секунд и нелестных слов в свой адрес, я прошмыгнула в санузел. Там над ванной было небольшое окошко — я ввинчусь, а вот наемники вряд ли.

Крики в соседнем номере стали громче, здание легонько тряхнуло.

Я запрыгнула в ванную и целомудренно задернула за собой шторку. Потом одной рукой схватила фарфоровую лейку для душа, второй — открыла окно. Первый наемник влетел в комнатку и бросился ко мне, срывая штору, будто кулису. Я встретила его горяченьким шоу: резко провернула кран и обдала мужика бодрящей порцией кипятка в лицо. Он с вскриком отшатнулся, я перевела душ ему под ноги. Мужик поскользнулся на мокрых плитах и стал падать назад — на своего появившегося в дверях коллегу. Оставив их разбираться друг с другом в слишком маленькой ванной, я ухватилась за оконную раму, подтянулась и угрем выскользнула наружу.

Помню, с вечера под гостиницей стояла телега с сеном, и… Она все еще здесь! Супер!

Приземлившись в кипу ароматных трав, которые мгновенно налепились мне на кожу, я невольно вдохнула полной грудью — а как приятно пахнет! Пряно, горьковато, бодрит не хуже нападения!

Потом я спрыгнула на землю и огляделась, оценивая обстановку в гостиничном дворе Шга`Нчауха. В свете двух фонарей у ворот и маг-сферы, болтавшейся над крыльцом, было видно много интересного…

Окно соседней от моей комнаты на втором этаже разбилось, и в него вылетело тело, грузно рухнувшее на землю и застонавшее. Внутри этой комнаты вспыхивали какие-то разноцветные огни и слышалось много брани, частично выкрикиваемой певучим голосом Тилваса Талвани. По острому коньку крыши легко и быстро бежал Мокки — будто на утреннюю прогулку вышел — и не успела я удивиться, какого гурха он там делает, как Бакоа помахал мне, ловко соскользнул к упомянутой комнате и впрыгнул внутрь.

Брань тотчас сменилась воплями ужаса.

Так, я надеюсь, вор помогает Талвани, а не убивает исподтишка…

На крыльцо гостиницы выскочила испуганная хозяйка, окна тут и там распахивались, в них появлялись растерянные лица других постояльцев. Из разбитого окна на мгновение появился Тилвас:

— Джерри! — свистнул он мне и швырнул в меня статуэтку пэйярту.

Не успела я ответить что-нибудь значительное или просто спросить, как дела, как Тилвас исчез снова. Ладно. Будем считать, он просто хочет спуститься по лестнице, а не кто-то втянул его внутрь. Рассудив, что нам точно пора валить, я рванула к лошадям, взволнованно перетаптывающимся у ворот. Судя по всему, это и были кони наших незваных гостей. Едва я успела отвязать их, как ко мне от главного входа с мрачной решимостью бросились мои «покинутые» наемники — мокрые, слегка ошпаренные и очень злые.

Я тоже была зла.

Эти идиоты разбудили меня до рассвета, да еще и настолько невежливо! К тому же, я не успела забрать ни свои маг-свитки, ни кинжалы, и это меня откровенно бесило. И вообще: я вынуждена защищать свою жизнь и честь в трусах и майке, в которых спала! Какого гурха!

Наемники были уже близко, когда я, засунув статуэтку за пояс, запрыгнула на лошадь — только не в седло, а на седло, то есть ногами на него. Привет, акробатика. Лошадь удивилась, но не успела сделать что-либо непростительное, как я прыгнула еще выше — на один из двух гостиничных фонарных столбов. Он был выполнен в виде изогнутого цветочного стебля с маг-сферой в «распускающемся» бутоне и с приветственной табличкой «Добро пожаловать!», болтавшейся на цепях на изгибе. Теперь на табличке болталась еще и я, а подо мной скакали, чертыхаясь, преступники с топорами.

Я подтянулась и села на столб верхом. Наемники слегка растерялись, потому что швырять в меня тяжелым оружием было явно не оптимальной идеей (гравитация вернет топор и все такое), а повторить трюк с лошадью они не могли хотя бы потому, что все пять коней теперь, как угорелые, носились по двору, слишком расстроенные происходящим.

Из окна гостиницы вылетело еще одно тело. К задней калитке началась истерическая миграция ни в чем не повинных постояльцев.

Я отмотала от своей щиколотки трубочку со снотворным дротиком — ношу ее, привязанную тканью, как раз для таких экстренных случаев, — и одним плевком уложила более крупного наемника баиньки. Наемнику помельче моя помощь не потребовалась, так как одна из теней двора вдруг будто ожила, превращаясь в Мокки Бакоа, и мгновение спустя мужик уже смирно лежал в придорожной пыли.

— Где Тилвас? — спросила я, съезжая со столба.

Мокки молча указал пальцем вбок. Там господин Талвани каким-то образом умудрился поймать двух лошадей и теперь бежал к нам, держа их под уздцы.

— Валим, — коротко приказал Мокки, глядя на то, как из гостиницы выбегает последний наемник.

Судя по всему, тот, что и был главным. Он сильно хромал и пошатывался, но все равно был полон решимости поймать нас. А еще у него в руках медленно собиралось заклятье — это был не просто бандит, а колдун…

Однако, когда нам в спину полетела магическая формула, мы уже на полном скаку вылетели за резные ворота гостиницы. Я оглянулась и увидела, как они вспыхнули черным пламенем.

Мы скакали прочь по предрассветным улочкам Шга`Нчауха: Тилвас на одном коне, мы с Мокки на втором. Наш невольный спектакль разбудил этот маленький каменно-деревянный город, и теперь, сообразно нашей скачке, тут и там зажигались огни в окнах, а придорожные фонари — уже классические, прямые, — разбуженно вспыхивали оранжевым светом при нашем появлении: были снабжены маг-датчиками движения.

— Какой план? — поинтересовалась я у своих спутников. — У них еще остались лошади, но у нас хороший отрыв. Поскачем в сторону столицы? Ты ведь успел взять колье, Мокки?

— Естественно, — рявкнул Бакоа и похлопал по груди: только сейчас я увидела, что под черной рубахой с капюшоном у него что-то топорщится. — Я спал в нем. Начинаю привыкать. Еще пару дней вместе, и я вообще не захочу с ним расставаться.

Тилвас — взъерошенный и невыспавшийся — усмехнулся:

— Бакоа, мне кажется, или ты за мной повторяешь в плане украшений? — и аристократ постучал пальцем по своему амулету-ворону.

Мокки явно хотел ответить ему что-то резкое, но вдруг над всполошенным городом Шга`Нчаухом поплыл страшный звериный вой… Яростный и голодный. Глубокий и хриплый. Он проникал в самую душу и выжимал ее, будто мокрую простыню, выдавливая слезы и мольбы о пощаде.

— Браксы!.. — выдохнула я, узнавая этот вой. Те же неведомые твари, которые гнались за нами с Тилвасом в Плачущей роще.

Наши лошади встали, как вкопанные, посреди переулка. Ночная темнота будто бы стала гуще, стены домов стали искажаться в перспективе, накрывая нас куполом.

Тилвас резко перестал улыбаться.

Один вой, второй, третий… Десяток звериных потусторонних голосов, стягивающихся со всех сторон. Наемники были не одни.

— Что за хрень это воет? — напряженно сказал Мокки.

***

Не успела я ответить ему (не то что бы мой ответ мог сильно помочь), как Тилвас, скрипнув зубами, протараторил:

— Браксы — это темные призывные сущности, духи проклятых кладбищ, которых некоторые колдуны умеют обращать в рабство, что браксам, естественно, не нравится. А они и без того не отличаются славным характером. Но сейчас не настолько важна их природа… — аристократ мрачно обернулся на нас. Лицо его в свете уличного фонаря опасно заострилось. — …Сколь то, что у меня больше нет артефакта, который помог бы нам скрыться. А в бою с ними мы не выстоим. Поверьте.

— Тогда нечего трепаться! Гоним быстрее! — прошипел Мокки, подстегивая лошадь, но она не двинулась: стояла, крупно дрожа всем корпусом.

Вой стал ближе. Неба над нами практически не было видно из-за исказившихся домов — уж не знаю, было то магией браксов или чародея, вызывавшего их, но с пространством творилась максимально сюрреалистичная муть.

Гребаные колдунишки, а.

— Куда гоним, интересно? — саркастически поинтересовался Талвани, окончательно растерявший все свое великосветское обаяние и шуточки. — Я могу заставить лошадей поскакать, но, как видишь, город браксам не помеха. На равнине они догонят нас еще быстрее.

— Тогда в оружейную лавку, может? — предложила я. — Хоть чем-то этих тварей завалить можно, а, Талвани? Ядовитые стрелы? Лепестковые мечи? Бомбы?

— Только магия, Джерри. Магия еще более темная, такая, которую браксы банально испугаются… Вряд ли в Шга`Нчаухе кто-то владеет таким колдовством… — к концу фразы Тилвас вдруг стал говорить тише и медленнее, будто напряженно вспоминал что-то — или лишился всяческих сил.

— Не вздумай падать в обморок от страха, артефактор! — рявкнул на него Бакоа. Тилвас только отмахнулся и жадно уставился на меня:

— Джерри, ты же у нас спец по легендарным местечкам. Монастырь Северного креста — слышала о нем?

— Конечно, — я нахмурилась, не понимая, с чего вдруг такой вопрос.

Новый вой браксов раздался так близко, что я невольно подпрыгнула в седле и тотчас почувствовала на своем плече тяжелую ладонь Бакоа: не дергайся, не вздумай выпасть, замри.

— Он же где-то рядом, да? — возбужденно забормотал Талвани, поглаживая своего коня по гриве так, что тот вдруг отмер, перестал трястись и даже удивленно переступил ногами. — Не так далеко от Шга`Нчауха?

— Да, но…

— Ты знаешь, как туда добраться отсюда? Сможешь привести нас? — синие глаза аристократа вдруг блеснули каким-то странным, нездешним пламенем, и я прикусила язык, на котором так и вертелась тысяча вопросов и возражений.

— Смогу.

— Тогда, пожалуйста, сделай это, — широко, я бы даже сказала торжествующе, улыбнулся Талвани.

Потом погладил и нашу с Мокки лошадь тоже, заставив и ее как будто очнуться от страха. Мы с Бакоа переглянулись, и вор сделал такую физиономию, типа: «Я удаляюсь из зала заседания, разбирайтесь сами».

Что, в принципе, означало его пассивное согласие.

— Н-н-но! — хлестнула я лошадь, направляя ее вперед по переулку.

***

Наша гонка длилась долго.

Как это всегда и бывает, организм, накаченный адреналином, превратил время в смоляную жвачку, растянутую удальцом между пальцами — такое длинное и тягучее, вмещает в себя куда больше, чем требуется по стандарту.

Мы летели прочь из Шга`Нчауха.

Мир вокруг продолжал искажаться от колдовства, будто неведомый скульптор поливал песочный замок водой. Никто из нас не оборачивался, но, когда мы скакали по широкой каменистой долине к северу от города, в свете восходящего солнца стало видно, что нас догоняют узкие длинные тени… Браксы были нестерпимо близко.

Мы пересекли долину, потом чудом перескочили на лошадях какую-то расщелину, исходящую сизым паром (судя по краткому вою боли позади, кто-то из браксов в нее упал). Затем, поднимая шумные брызги, преодолело Плещойверо — по сути, огромную зелено-синюю лужу глубиной сантиметров тридцать, на картах обозначенную как озеро и таящую в себе множество загадочных цветов. Я очень боялась, что лошади поскользнутся, но обошлось. Что касается браксов, то, судя по всему, они слегка растерялись при виде Плещойвера — гончие явно отстали, но недостаточно для того, чтобы прекратить преследование. Потом я увела коней на извилистую горную дорогу… Сообразно нашей гонке над Шэрхенмистой поднималось солнце — бледно-желтое, слабое, будто ему было плохо. Мне казалось, что еще немного — и наши лошади падут, но Тилвас иногда кричал им что-то — и они лишь еще ускорялись.

Что за магия у него такая?.. Откуда?

— Долго еще?! — поинтересовался Мокки. Всю поездку я чувствовала его присутствие — шутка ли, на одном коне едем — и это слегка успокаивало.

— Почти приехали!

— Хорошо, — ворчливо одобрил вор. — А что это за монастырь?

— Скажем так: в любой другой ситуации я бы туда не совалась! — крикнула я.

И мы вывернули из-за острой графитовой скалы — последней в хаотичном лабиринте этой части гор. Я услышала, как Мокки удивленно буркнул что-то на дольнем языке — наречии подводной Рамблы — а Тилвас сзади ликующе гикнул.

Впереди, за огромным полем, поросшим пшеницей и васильками, клубились лиловые сумерки. Будто день вдруг угасал или неведомый художник случайно мазнул по пасторальному пейзажу темной кистью. Пшеница жухла: колосья пригибались к земле, а затем и вовсе валились мертвыми сухими трупами, в воздухе мерцали огоньки с темными аурами, становившиеся все гуще и гуще. Фиолетовый сумрак был прозрачным, как драгоценное стекло островов Муйрэнна, но пугающе-ледяным. В нем виднелись развалины древнего монастыря: несколько полуразрушенных зданий, разбитые арки, изуродованный фонтан и щербатая колокольня…

Это и был Северный крест.

Когда-то — оплот духовности и науки, сейчас — зона отчуждения, на которую не указывает ни один дорожный знак. Давным-давно Северный крест сгорел в страшном пожаре, после чего его решили не восстанавливать, а забросить.

Это было необычное решение для нашего педантичного народа: я подозреваю, что уже тогда жители монастыря почувствовали некую темную силу, захватившую Северный крест. И возможно — только возможно, уж простите мне мое драматическое мышление — огнем они пытались очистить свой дом… Но не вышло.

Шли годы, и лиловая темнота поднималась от земли, заволакивала развалины. Монахи, жившие здесь, пошли по всем городам и везде монотонно стирали, вычеркивали и вымарывали свой монастырь из карт и атласов Шэрхенмисты. На все вопросы они отвечали: «Забудьте об этом месте, отдайте его темноте, лучше пожертвовать камни, чем души».

Но легенды и сказания о блестящем прошлом Северного креста — очень детальные, подробные, как и водится у архаичной лирики — остались. И благодаря ним я знала, как его найти, и как монастырь выглядит — выглядел раньше — внутри.

Мы на полном ходу приближались к Северному кресту. Я нервничала. Было видно, что там, в лилово-прозрачной темноте, развалины поросли крапивой и влажно-бархатистыми звездочками цветов.

На странном гортанном языке Тилвас снова крикнул что-то нашим лошадям, собравшимся было тормознуть перед первыми щупальцами сумрака. И кони, пусть и с явной неохотой, не стали замедлить свой бег.

— Гурх, а это похоже на дом, — вдруг заявил Мокки, когда мы преодолели бывшие стены монастыря, сейчас — лишь длинные ряды камней.

И действительно: воздух стал более тягучим и прохладным, как вода. От копыт лошадей во все стороны прыскали ящерицы и лягушки, в небе откуда-то взялась призрачная луна, в полном молчании восходившая над щербатыми стенами, под ступнями времени с тихим шорохом крошились камни.

Вой браксов сзади продолжался какое-то время, а потом резко затих. Кажется, Тилвас был прав, и наши преследователи не рискнули сунуться в монастырь.

Я натянула поводья, чтобы остановить лошадь, но аристократ гаркнул:

— Рано! — и, вырвавшись вперед, повел коня в самый центр развалин.

Только там Тилвас спрыгнул, затем дождался, пока спешимся мы с Мокки, и непререкаемо указал на железную крышку какого-то, кажется, подвала, едва видимую в густой траве у колокольни.

— Мокки, помоги мне открыть! Нам надо спрятаться! Быстро! — потребовал аристократ, двумя руками хватаясь за ржавую скобу.

— Псины отстали, в чем подвох? — нахмурился вор, хватаясь за другую.

— Нет, Мокки, псины не отстали, — вдруг слабо промямлила я, как раз обернувшаяся. — Просто их едят.

Глава 15. Здравствуй, Ори!

Как вы, возможно, догадываетесь, всё, что связано с пожиранием трепещущей плоти, вызывает у меня крайне негативные ассоциации и воспоминания. А у подобных эмоций есть одно плохое качество: они мешают здраво мыслить и сосредотачиваться.

Мне очень хотелось завизжать при виде того, как тучные тени, поднимающиеся от земли, обгладывают браксов, но я не располагала правом на такую роскошь. Так что я просто хлестнула наших лошадей:

— Бегите! Прочь отсюда, живо! — и Тилвас, как раз распахнувший свою створку люка, пронзительно добавил им что-то на неизвестном языке.

Кони рванули — я надеюсь, им удалось убраться, — а мы, подгоняемые жутчайшей плотной тишиной и слабым скулежом, один за другим скатились вниз по скрипучей лесенке. Тилвас, спускавшийся последним, захлопнул железные дверцы, и нас поглотила кромешная темнота.

Пару секунд мы молчали, и только хриплое дыхание разрывало тишину.

Потом я молча провернула свой Блистательный перстень: несколько лучей света выстрелили в пол и слегка подсветили окружающее. Судя по сводчатым потолкам, истлевшим полкам и терпкому аромату, мы находились в бывшем винном погребе монастыря. Воздух здесь, как и снаружи, был наполнен неясной зловещей силой.

— Лучше не повышайте голос, — шепнул Тилвас, напряженно всматривающийся в границу света и тени.

— Я правильно понимаю, — едва слышно, но крайне ядовито процедил Мокки Бакоа, — что мы, образно выражаясь, отгрызли себе руку, потому что нам мешал заусенец? Свалили от браксов в объятия чего-то более страшного? Умирать — так с размахом, да, аристократишка?

— Молодец, вор, твои когнитивные способности начинают меня радовать, хотя пессимизм удручает, — рассеянно отозвался Талвани и еще чуть подался вперед, будто вслушиваясь. — Я знаю, что делать. Все будет хорошо.

— И что же нам делать? — с сомнением уточнила я.

— Вам — немножечко подождать вот там… — пробормотал артефактор и, сграбастав меня за руку, уверенно потащил куда-то во тьму подземелья. Мокки, чертыхнувшись, двинулся следом — причем задом наперед, не желая поворачиваться спиной к люку, ведущему на улицу.

Тилвас указал на самый угол погреба: каменный пол, какие-то истлевшие тряпки, кованый сундук. Причем при виде последнего Талвани резко втянул воздух ноздрями, издал удивленное восклицание и открыл крышку. Потом достал изнутри припыленную бутылку вина, обнюхал ее по кругу — это выглядело очень странно в исполнении долговязого аристократа — и вручил Бакоа:

— Вот. Хорошо сохранилось. Сидите. Пейте. Болтайте — только негромко. Ждите. Я скоро вернусь.

— Ты совсем больной? — в ответ вкрадчиво и даже как-то сочувственно поинтересовался Мокки. — Талвани, сволочь ты сухопутная, ты правда думаешь, что меня устроит полное, мать твою, отсутствие объяснений? Либо ты сейчас же рассказываешь свой гребаный план — и молись, чтобы он у тебя был — либо я…

— Либо ты, — перебив, покорно согласился Тилвас.

А потом неожиданно-мягко подшагнул вперед и обнял Бакоа. Крепко, будто родная мать.

— Что… ЧТО?! — ахнула я, когда вор обмяк и начал съезжать вниз. — Что ты с ним сделал?!

— Да ничего, просто усыпил ненадолго, — Талвани ловко увернулся от моего кулака и, усадив гильдийца у стены, повернулся. — Джерри. Пожалуйста. Я тебя очень прошу, пойми ты: я знаю, что делать, — он на мгновение замер, тревожно прислушиваясь к чему-то. — И если мы хотим выбраться отсюда, то просто Сядь. У. Долбанной. Стены. И подожди, ясно? И когда этот очнется, убедись, что он никуда не денется! Вот, — Тилвас вдруг схватил наручники, висящие на камнях (зачем монахам наручники в винном погребе — неизвестно и, пожалуй, не слишком и хочется знать), — Можешь приковать его, если хочется, главное не дергайтесь.

Где-то там, в темноте у нас за спинами, вдруг заскрипел и застонал люк, ведущий наружу. Меня тотчас прошибло страхом. Неизвестные тучевые твари насладились браксами и идут за нами?..

— Почему я должна тебе верить? — устало спросила я Тилваса.

Аристократ двумя пальцами взял меня за подбородок и заглянул мне в глаза. В его зрачках плескалось сочувствие — что бесило меня, ужасно; и понимание, что удивляло. А еще странная, зыбкая нежность и что-то вроде принятой ответственности.

В общем, это был один из тех взглядов, которым в литературе принято уделять не менее двух абзацев описания — и я, столкнувшись с таким наяву, будто споткнулась. Сердце стало биться еще громче, чем прежде.

— Ты и не должна мне верить, — серьезно и спокойно сказал Тилвас. — Уж кому-кому, а мне не должна, это правда. Но я, представляешь, хочу изменить такое положение дел. Считай это моей прихотью или долгом. Когда мы выберемся отсюда, я расскажу тебе свою историю: про остров Нчардирк, про амулет, про запланированный ритуал с фигуркой пэйярту. И может быть даже… — он вздохнул, — и может быть даже свои идеи о том, кем была тварь, убившая твоих близких.

Я вздрогнула и инстинктивно подалась назад, чуть не грохнувшись, но Тилвас не шелохнулся при виде моей очевидной паники и неуклюжести. И правильно сделал: попробуй он удержать меня или схватить, силой подтянуть обратно — он бы мгновенно стал для меня врагом — на инстинктивном уровне. Свобода равно возможность сбежать, возможность упасть, когда хочется.

— Сядь у стены, хорошо? Пожалуйста, — повторил свою просьбу Тилвас. — Те штуки с улицы сюда не зайдут. Испугаются.

— Ядрен-батон, здесь что, третий уровень потустороннего трешака?!

Талвани подмигнул, не говоря ни да, ни нет. Я сглотнула, встревоженно глядя в сторону люка, о который что-то скреблось, и опустилась рядом с прикорнувшим Бакоа. Тилвас всунул мне в руку пыльную бутылку вина, кивнул, сделал два шага назад и будто исчез, растворившись в сумраке подземелья.

— Выключи свет, — шепнул он из ниоткуда.

Я провернула перстень. Мрак и тишина обступили меня со всех сторон.

***

Понятия не имею, сколько прошло времени, но, пусть условия и не менялись, в итоге мне просто надоело бояться. Всему приходит конец, знаете ли. В том числе нервам: возможно, они у меня сгорели дотла, и теперь я железная госпожа из старинных гномьих поверий.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А потом и Мокки очнулся.

Пробуждение Мокки — это всегда непросто. Потому что Бакоа, как вы уже поняли, очень любит контролировать ситуацию: а на свете нет ничего менее похожего на контроль, чем когда тебя вырубает какой-то непредсказуемый хлыщ в проклятом монастыре, а очухиваешься ты в кромешной темноте в сыром подвале.

В общем, первым делом Мокки резко втянул воздух ноздрями, выбросил руку ударом вбок и так засадил мне локтем в солнечное сплетение, что я даже пикнуть не сумела. Мгновение спустя вторая рука Бакоа сжалась у меня на горле, и вот тогда он каким-то образом все-таки понял, что это я, а не невидимый враг.

Отсипевшись и тихонько откашлявшись, я обрисовала ему ситуацию.

Не то чтобы там многое можно было рассказать: сидим и ждем, и вроде нас пока никто не жрет, что тоже плюс, а где носит Талвани — а гурх его знает. Дополнительным достоинством происходящего было то, что от всего пережитого стресса у меня окончательно ушли последствия яда цавраску — вышли с потом. В принципе, я была свежая как огурчик: и тоже немного пупырчатая — от мурашек, ибо трусы, майка и ледяное подземелье в царстве вечной ночи — не самые сочетаемые вещи!

Мокки молча снял свою рубаху с капюшоном и отдал мне. Я прикинула, как теперь он выглядит: мягкие шаровары, голый торс и шикарное ожерелье. Неплохо. Потом вор, шипя сквозь зубы какие-то ругательства на дольнем языке, отмычкой вскрыл бутылку вина.

— Значит, отдыхаем, — мрачно подытожил он, и в темноте послышалось бульканье. Оно немного поплясало под забытыми сводами погреба, затем прервалось.

***

…Интересно, где там шляется Талвани?

Я помнила по двум поэмам VII и IX веков («Песнь о Грофшиси» и «Кольцо Рибаринда»), что вино из погребов Северного креста развозили по всем замкам Шэрхенмисты. На здешних бутылках всегда стоял монастырский знак качества, а к горлышкам привязывались пергаменты с благословением от того или иного хранителя, что очень нравилось клиентам и успокаивало их совесть, волнующуюся из-за вредных привычек. Местные виноградные и сливовые плантации были восхитительны, а система подземелий — вдохновляюще огромна…

Что означало: Тилвас с равной вероятностью мог как учапать прах знает куда, хоть обратно на половину пути к Шга`Нчауху, так и молча сидеть в нескольких метрах от нас — темнота, как и смерть, может скрыть многое.

Мокки меланхолично постукивал ногтями по бутылке. Я прикрыла глаза и, поколебавшись, нашла в темноте его острое холодное плечо — уложила голову на него.

Вдруг тихий потусторонний скрип о люк над нами — уже привычный — сменился куда более натуральным звуком: рокочущим раскатом грома, за которым мгновенно последовал тяжелый шум дождя.

С ума сойти. Опять гроза. Даже в этой проклятой зоне!.. Не люблю весну именно за это — слишком часто, слишком беспощадно льет и терзает, раскалывает город, горы, горе пополам. Я невольно провела рукой по задней стороне своей шеи, над шрамами и рисунками, и Мокки почувствовал мое шевеление.

— Так, по ходу, впереди нас может ждать что угодно, и поэтому я хочу напомнить тебе, что ты сильная натура, Джерри, — хрипло и непререкаемо заявил он. — Ты не будешь бояться какого-то долбанного дождя. Приказ понятен?

— Ты сейчас серьезно?

— Да, Джерри, я охренеть мать твою как серьезно. Шуточки — вообще не моя стихия, и я поражен до глубины души тем, что все еще веришь, что мы с юмором иногда заходим друг к другу в гости, — я прямо видела, как Бакоа в темноте взметнул вверх изящную бровь.

— Слушай, ну с поэтикой у тебя все отлично, — проворчала я. — А там и до юмора недалеко. Юмор, как ни крути, это просто гимн отчаянью, когда мозг не может совладать с контрастом между красотой и болью окружающего мира.

— Прекращай свои текстовые штуки, Джеремия.

— Прекращай говорить со мной приказным тоном. Ты мне не шеф.

— Я и не говорил с тобой по-шефски. Разговоры по-шефски — это удел тех избранных, кого на следующий день хоронить будут. А тебя я меньше всего хочу увидеть в подземной горизонтальке со сложенными руками.

И не успела я подумать, что это, должно быть, очень приятная фраза на языке отбитых гильдийцев, как Мокки продолжил, лениво растягивая слова:

— Ведь это мне придется за твои похороны платить, верно?

Я легонько боднула его головой о плечо. Мокки дернул меня за ухо, потом тяжело вздохнул и вновь забулькал вином.

— Ты все равно дрожишь, — недовольно резюмировал он минуту спустя. — Это дождь, просто дождь, Джеремия. Вода, низвергающаяся вертикально. Нет смысла бояться.

— Ты же знаешь, что дело не в дожде. А в Зайверино. Гроза напоминает мне о случившемся.

— Ну и что?.. Однажды придется оставить это в прошлом, — Бакоа философски пожал плечом. — Хотя я соглашусь: ночь и впрямь была дерьмище. Я знал, что суша не встретит меня с распростертыми объятиями, но такое?... Недружелюбие Шэрхенмисты превзошло все мои ожидания. Хоть обратно ныряй, чертыхаясь.

— Однако ты не нырнул, а все равно остался с нами. Почему?

Задав этот вопрос максимально небрежным тоном, на самом деле я подобралась и навострила уши.

Дело в том, что Мокки очень редко говорит о Рамбле и своем прошлом. Точнее, он в принципе о них не говорит — так чтобы нормально, цельным монологом. Лишь иногда упоминает что-то или неохотно бросает кусочек информации мимоходом — будто кость бродячему псу, что, конечно, не вдохновляет на дальнейшие расспросы.

Однако сейчас — в нашей хриплой темноте, которой ни видно ни конца, ни смысла, — я подумала, что у меня есть шанс узнать чуть больше, чем обычно.

И не прогадала.

Вор тяжело вздохнул. А потом переместил мою уставшую голову себе на грудь, и, приобняв (сердце мое забилось), проговорил:

— Чтоб ты знала, в Рамбле за мою голову назначена такая цена, что даже распоследняя селедка с удовольствием ее отпилит. Найдет где-нибудь лобзик и давай потихонечку-полегонечку, до победного конца. Я мог бы жить и скрываться под чужими именами, но… Джерри, давай по правде: в Рамбле до ужаса скучно. Ты у нас не была, верно? Так вот поверь: жить на сниженной скорости — это отстой. Даже пощечину ни с того ни с сего дать не можешь — пока замахнешься, соперник все осознает. Хоть придонные маски и помогают со всеми этими подводными неувязками, но у вас всё гораздо интереснее и быстрее. Но если мне наскучит — я вернусь. И с удовольствием побегаю от этих идиотов.

— А что ты такого сделал, что стоишь — как преступник — так дорого?

Вопросы о том, каким именно вором Мокки был раньше, я тоже задавала тысячу раз.

И Мокки — ну надо же — и их пропускал где-то между ушей, между пальцев и между мыслей — вышвыривал прямо в окно, под ноги полночным гулякам квартала гильдий. Но сегодня в мироздании явно сдвинулось что-то внезапное, потому что вор буркнул:

— Я связался не с тем человеком.

Я невольно вскинула брови. Сидение в подполе определенно начинало мне нравиться.

— Я думала, для всего окружающего мира ты сам и есть «не тот человек». Или на каждую рыбу найдется рыба побольше?

— Я не имею в виду с преступником, — проворчал Мокки. — Наоборот. Тот человек был приличным. Слишком приличным, чтоб его.

Бульк-бульк.

Я забрала у него бутылку. Бульк.

— И что именно ты сделал с тем приличным человеком, раз теперь считаешься таким большим преступником в Рамбле? — подойдя к запретной теме Бакоаского прошлого, я не хотела отставать.

Мокки вздохнул, а потом — я знала его привычки — подпер острую скулу рукой и сузил глаза.

— Твои идеи, — лениво протянул он.

— Очевидная: обокрал.

— Нет.

— Убил.

— Ты же у нас вроде начитанная. Давай варианты поинтереснее.

— Обесчестил.

Мокки усмехнулся, ткнувшись подбородком мне в макушку.

Я уже открыла рот, чтобы выдать еще что-нибудь не менее драматургическое, но Бакоа вдруг процедил:

— Вот и они так это назвали, прикинь.

Я поперхнулась.

— Да ладно, правда, что ли?

Судя по недовольному шевелению, Бакоа начал раздражаться. Лучше бы сменить тему, но я этого не хотела.

— Не мои проблемы, — почти прошипел Мокки, — что определенные слои населения исповедует определенно устаревшие нормы. Моя совесть чиста нахрен. Все было по взаимному согласию — и даже не вздумай сомневаться в этом, Джерри: я легко режу всяких ублюдков, но я никогда не причиню вред безоружному — тем более, вред такого толка.

— Это же с кем надо перепихнуться, чтобы за твою голову цену назначили? — вслух протянула я.

— Сама подумай! — рявкнул Мокки, свирепо сжимая пальцы на моем плече.

О да.

У них, рамбловцев, нет того глубинного спокойствия, которым отличаются люди шэрхен.

А еще у них, возможно, теперь по подводному дворцу бегает какой-нибудь черноглазый малолетний уголовник. Хотя, может, все было не так плохо. Да и с дворцом я могла лишнего хватануть — это так, первая мысль. Понятия не имею, что там в Рамбле с верховной властью — знаю, что блёснами давно уже правит владычица с непроизносимым именем, но вот что насчет подводных принцесс, доступных к порче… Вопрос открытый.

Надо будет просветиться.

Мы-то, в отличие от них, не монархия, а республика. Шэрхенмистой управляют десять сенаторов, и из большинства наших правителей уже песок сыплется. Среди них есть только один «новичок», вступивший в должность два года назад — амбициозный господин Цига Лорч или как-то так. Не помню. Когда у страны аж десять шефов, ты называешь их просто «эти», а не по именам.

…За каким гурхом я начала рассуждать о политике, спросите вы?

О, все элементарно.

Просто чтобы отвлечься от только что услышанного от Мокки и не ревновать. А то сама спросила — сама расстроилась. Мой любимый подход.

Между тем, тишину подземелья вдруг наполнил странный шепот…

***

Он звучал, как дуновение ветра по осени — шорох листьев, скребущих по старой брусчатке на улице Рваной Подковы, что к югу от столичного квартала Гильдий. Шепот начался в отдалении, за поворотом, а потом пауками разбежался по всем углам, и мы с Мокки замерли, как пойманные на горячем. Могильным холодом потянуло по каменным плитам.

Что-то приближается.

Мы с Бакоа поднялись и встали бок о бок, спинами прижавшись к шершавой каменной стене.

Впереди — очень далеко, только сейчас я начала действительно осознавать размеры подземелья — зажегся крохотный зеленый шарик света. Судя по всему, он выплыл из какого-то бокового тоннеля. Свет странно манил — будто заколдованный болотный огонек, уволакивающий путников в самую топь. Потом рядом с ним появился еще один. Они оба слегка подрагивали и прыгали, как пламя свечи у окна.

Ледяные струйки воздуха, ползущие вдоль пола, стали мощнее.

Огни поплыли к нам. Они приближались — а вдалеке вспыхивали, появляясь из-за поворота, их братья…

— Что это? — шепнула я.

И, будто в ответ мне, первые два огонька начали менять форму. Они стали расти в размерах до тех пор, пока не обрели неясные контуры людей… А еще точнее: монахов в глубоких капюшонах и со скорбно опущенными лицами. Прозрачно-зеленые сияющие сущности наполняли подземелье: пара за парой. Очень медленно, в тревожной патоке-тишине. Под капюшонами я видела нижние части их лиц — рты шевелились. Монахи беззвучно пели.

Мурашки побежали у меня по рукам при виде этой загробной мессы.

— Призраки? — меж тем, с откровенным презрением процедил Бакоа.

Свет зеленых монахов наполнил пещеру, и я разглядела, как Мокки одной рукой сжал свою бритву, снятую с цепочки, а второй поудобнее перехватил бутылку — на манер биты. Я сама стояла, сжав кулаки — никакого другого оружия у меня не было.

Но как это поможет нам против привидений?..

— Я не понимаю, что происходит, — пробормотала я, когда зеленые монахи двумя колоннами замерли перед нами. Получился был как будто очень широкий коридор, уводящий вперед.

Призраки казались несчастными, полными боли, но… неопасными. При взгляде на них меня затапливало сочувствием, а не страхом. Поддавшись наитию, я вдруг шагнула вперед, решив, что фантомы показывают нам путь куда-то.

Но стоило мне шевельнуться, как ближайшие два монаха вдруг мигнули, как неисправные фонари. Мне по ушам резанул яростный визг, подземелье пронзила нестерпимо вспышка света, и на одно мгновение монахи превратились в искаженные образы скелетов, замахивающихся на меня мечами. Я вскрикнула и отшатнулась. Свет угас, и перед нами снова были молчащие призраки.

Пальцы Мокки крепко обвили мое запястье, чтобы больше не дергалась.

Призраки не двигались. Подумав, Бакоа наклонился, положил бутылку вина на пол и подтолкнул ее вперед. Когда она докатилась до первой пары призраков, вспышка, крики и скелеты повторились.

Вот только вино, в отличие от меня, не дернулось обратно. Вместо это стекло вдруг хрустнуло и рассыпалось осколками, будто на него наступили.

— Ага. Класс. Так, ну и где нашего придурка носит? — пропел Мокки, обводя изумрудные силуэты недовольным взглядом. — Мне кажется, самое время для каких-либо объяснений.

— Да уж, — согласилась я.

Меня не покидало ощущение, что на меня кто-то смотрит: внимательно, изучающе, решая, как быть.

Нет, не монахи. И не Мокки, прикидывающий, что нам делать. И даже не Тилвас, который, мне казалось, вполне может прятаться за одним из углов, будто хитрая лисичка из детской книжки-игрушки, где нужно искать животных, незаметно помещенных в причудливые пейзажи и городские улочки.

Кто-то другой… Кто-то, кого я не осязаю, но о чьем присутствии догадываюсь.

— Джерри? Что с твоей одеждой? — вдруг спросил Мокки.

Я сначала почувствовала, а потом опустила взгляд и увидела, как ткань майки на моем животе натягивается, будто кто-то взялся за нее и тащит на себя. Я сглотнула и потянула ткань обратно. Она сопротивлялась. Мокки, нахмурившись, резко провел рукой передо мной — если б там был кто-то невидимый, тянущий за одежду, он бы почувствовал. Но ладонь Мокки не встретила сопротивления. Зато сразу после этого неведомая сила потянула и за штаны Бакоа, таща его вперед.

— Какого хрена?! — возмутился вор.

И одновременно с этим, не успела я решить, что пора раздеваться, раз странная сила влияет на вещи, но не на людей, под сводами погреба разнёсся голос Тилваса Талвани.

— Здравствуй, Ори, — низко и певуче сказал откуда-то артефактор, будто пропел заклинание.

А потом и появился воочию: шагнул из полной темноты в коридор призраков, в дальний от нас конец. Я поперхнулась, увидев Тилваса.

Он выглядел не так, как раньше, прах бы его побрал. Глаза аристократа горели ярко-оранжевым светом, вокруг тела покачивались какая-то странная жемчужно-белая аура, а на двух открытых ладонях сияли две красные спирали. Амулет с вороном весь искрился и чуть ли не дымился на груди артефактора.

— Будь добр, не трогай моих людей. Посмотрел — и хватит с тебя, проныра. Щупать запрещено, — усмехнулся Талвани и растянул губы в своем хищном оскале, особенно впечатляющем при такой подсветке.

Моя майка и штаны Бакоа тотчас вернулись в нормальное состояние. Призрачные монахи все, как один, развернулись в обратную сторону — лицом к Тилвасу.

— Да, мне жаль, что мы нарушили твое уединение, — кивнул Талвани, продолжая сиять, как долбанная праздничная иллюминация. — Да-да, я помню: тебя все достали, и ты хотел покоя, и в итоге даже согласился на то, чтобы рядом с тобой жили те отвратительные тени-хищники, которые сейчас разгуливают наверху и облизываются после поедания полудюжины браксов… У вас получился не очень-то позитивный, но взаимовыгодный симбиоз, да? Ты не терпишь присутствия смертных и других духов, поэтому позволил хищникам жить при тебе, как рыбам-прилипалам. Хищники отпугивают все живое, а ты спишь — в кои-то веки спокойно. Они кормятся твоими снами, и, если какая-то бестолочь придет на твою территорию — этой бестолочью заодно!.. Сами хищники к тебе не приближаются, но отпечатки всех, кого сожрали, отправляют к тебе сюда, вниз, как свои подаяния. Я смотрю, у тебя уже собралась прекрасная коллекция монахов. Да что ты говоришь, в дальних залах еще есть авантюристы?.. Историки? Влюбленные?.. Скоро и браксы появятся, да. Будут у тебя прекрасные изумрудно-призрачные псинки.

— Нет, Ори, нет, — после паузы Тилвас вдруг улыбнулся еще шире. — Моих людей тебе нельзя взять. Нет. Ни кусочка. Да, даже несмотря на то, что мы так охамели, что проникли в твои владения. Да, даже несмотря на то, что я сейчас так выгляжу.

Мы с Мокки переглянулись.

— Почему нельзя? — издевательски вскинул брови Тилвас. — О. О, тут все элементарно. Просто я сильнее.

И в следующее мгновение Тилвас Талвани резко упал на колени, а потом ударил своими сияющими ладонями по камням. Грянул гром, подземелье содрогнулось, и жемчужно-белое с алыми всполохами сияние рвануло во все стороны, наполняя вековечную тьму нестерпимым светом.

Призрачные монахи, дико воя, перекидываясь то в скелетов, то вновь в монахов, рванулись туда и сюда, раздирая друг друга пальцами, а потом сжались до крохотных стеклянных шариков и градом осыпались на пол. Мы с Мокки сиганули было вбок, но свет достиг нас быстрее — и не причинил вреда.

Так что мы замерли, зачарованно глядя в центр погреба. Там, весь опутанный красно-белыми сияющими сетями, исходящими от Тилваса, дергался, стонал и пытался вырваться, переступая с ноги на ногу, огромный мохнатый паук с молочными глазами…

«Ори, — подумала я, не в силах оторвать от этого зрелища взгляд, — а точнее: оришейва — один из характерных духов природы, повелитель мертвых земель. Легендарный. Слепой. Слышащий всё и вся. Несуществующий... По идее».

Глава 16. Паучьи тропы

Тилвас еще какое-то время держал свое заклинание, заставляя паука конвульсивно подергиваться и расплескивать ясные волны ярости. Потом Талвани оторвал ладони от пола…

Сияющие путы, связавшие Ори, исчезли. Свет потух. Тьма и молчание заполнили подземелье, и я с удивлением услышала, как стучат мои собственные зубы.

— Верни свои огоньки, оришейва, — ледяным властным тоном приказал Тилвас. — Так будет удобнее разговаривать. И проявись для моих спутников: уважай гостей.

Постепенно вокруг нас вновь разгорелись изумрудные фантомы монахов. А между ними чуть погодя вновь появился паук: он тоже был полупрозрачным, призрачным — что совсем не мешало выглядеть ему максимально устрашающе.

— Так-то лучше, — подмигнул ему Тилвас. Аристократ стоял, как ни в чем ни бывало: изящно отставил вбок одну ногу, сложил руки на груди и задрал подбородок. Он уже не светился бело-красным — ну хоть что-то в пределах нормы! — однако его пальцы… Я сглотнула, увидев, что они покрыты копотью и дымятся. Выражение лица у Талвани было совершенно спокойное, улыбчиво-наглое, но я все смотрела на эту обугленную кожу и думала: гурх, ему больно. Ему точно больно, чем бы… кем бы он ни был.

Между тем, оришейва переступил с одной мохнатой ноги на другую и вдруг припал на передние, будто кланяясь Тилвасу.

— Ну, ну, не стоит! — нахмурился аристократ. — Мне не нужно твое унижение, Ори, мне нужна только информация.

— Какая?

Когда паук произнес эти слова, у меня внутри все завибрировало. Его голос был низким и далеким, как рокот волн в океане забытой планеты. Казалось, голосом Ори говорит сама ночь, и звезды, и вечность.

— Кто из рёххов сейчас находится в людях? Пошли своих паучков разузнать, будь добр. Мне нужны все имена.

— Зачем тебе это, ferkhen Тилвас Талвани?

Когда я услышала, что оришейва назвал артефактора тем же именем, под которым его знала я, у меня странным образом отлегло. Не то чтобы это отменяло все странности колдуна, но хотя бы немножечко — немножечко! — оставляло его на знакомом мне уровне понимания.

А вот ferkhen?.. Я нахмурилась, припоминая это слово: оно точно встречалось мне в книгах. Но где именно… И что это… Озарение пришло быстрее, чем можно было ожидать. Ferkhen — «тюрьма» на протошэрхенлинге. Кажется, ори так долго спал, что говорит на архаичном наречии.

Тюрьма Тилвас Талвани, серьезно?

Вдруг Мокки Бакоа нарочито громко, нарочито небрежно зевнул, высказывая этим всю степень своего пренебрежения к С Ума Сойти Охренеть Просто Какой Безумной Ситуации. Тилвас покосился на нас с вором и следующую реплику сказал на том же странном языке, на котором общался с лошадьми.

Вот это я уже не знала, увы.

Ори, кажется, забеспокоился. Он толкнул достаточно длинный монолог, после которого Тилвас искреннее и вновь на шэрхенлинге воскликнул:

— Иссохли?!

— Да, ferkhen.

— Вот гурх. Ладно. Ори, повторяю свою просьбу: мне нужен весь список имен.

— Хорошо, но это займет время.

— Сколько?

— Я не знаю. Ты приперся ко мне с этими тремя кусками мяса, потревожил мой сон, запретил завтракать и хочешь, чтобы я был продуктивен? — в голосе паука появились капризные интонации. — К тому же, что, если теперь и на меня захотят охотиться? — Ори расстроенно загудел.

— Ой, да кому ты нужен, старый хрыщ, — отмахнулся Талвани.

Не очень-то вежливо, но оришейва не обиделся. Хотя не берусь сказать, как бы я сумела идентифицировать обиду паука: не считая того крайнего случая, где он откусывает Тилвасу голову.

Вместо этого паук вдруг призрачной ногой мягко, почти по-дружески ткнул в грудь артефактора — как раз в амулет двуглавого ворона. Мне показалось, что в глазах Тилваса на мгновение мелькнула паника, но… Возможно, отсвет зеленых монахов и собственная фантазия подвели.

— А кому нужен ты, Тилвас Талвани? — протянул оришейва.

— Хороший вопрос. Еще недавно я был уверен, что никому, но я как-то забыл взять в расчет вашу духовно-природную компашку… — пробормотал артефактор.

— «Вашу», — вот на сей раз паук обиделся. И даже еще разок повторил: — «Вашу»… Впрочем, ты прав, ferkhen. Я дам тебе список имен, когда он у меня будет. Шэрхенмиста должна быть спокойна, все

должны быть на своих местах, потому что, когда они шастают тут и там, мои сны пахнут тревогами. А сейчас забирай своё мясо и уходи.

— Хорошо, но мы хотим уйти по паучьей тропе.

— «Засуньте свои желания себе в одно место» — кажется, так нынче говорят люди?

— М-м-м, думаю, так люди говорят уже много-много веков. Можем у Джерри спросить, она словесница, — Тилвас вдруг подмигнул мне. — Но не думаю, что это настолько уж важно, чтобы открывать ученый диспут. А про паучью тропу: я не шучу. Ты вроде предпочитаешь жить без гостей, верно? Так вот, если мы выйдем из Северного креста, нас наверняка скоро снова найдут. И поймут, что ты и твои прихвостни отпустили нас, хотя сожрали браксов. А так они решат, что сожраны все и проникнутся к тебе таким уважением, что еще тысячу лет будут обходить монастырь по широкой дуге. А не, скажем, забредать прямо сюда в поисках драгоценностей.

— Но я и впрямь могу сожрать вас всех. Точнее, скормить хищникам.

Тилвас непреклонно покачал головой и раскрыл перед пауком ладонь, в центре которой вновь загорелась красная спираль. Паук ощутимо сглотнул и даже попятился.

— Хорошо, — проворчал Ори пару секунд спустя. — Но я не в состоянии взаимодействовать с мясом, ты же знаешь.

— Зато я еще как в состоянии. Открой тропу в Лайстовиц, а дальше я разберусь.

Паук вздохнул.

***

А потом оришейва приподнял одну из своих лап и слегка покрутил ей в воздухе, что-то заунывно бормоча. Нога исполинского паука засветилась глубинным багровым цветом, и он потянулся ею куда-то вбок, будто хотел достать до какой-нибудь чашечки или деликатеса на полке на собственной кухне. Его бормотание стало громче, потом дошло до торжественной высокой ноты, и вдруг в подземелье появилось бесчисленное множество слабо серебрящихся нитей-паутинок…

Они шли отовсюду — и всюду: сквозь стены, потолок, пол, причудливо пересекаясь. Некоторые нити были тоньше, другие — плотнее. По одной штуке прошивали меня и Мокки Бакоа насквозь в области сердца, еще две дырявили Тилваса Талвани.

Паучья сеть…

Я немного знала об оришейве, но мне показалось, что эти нити похожи на энергические каналы, связывающие все вокруг нас.

Ори своей лапой подцепил одну из нитей и потянул на себя.

— Лайстовиц… — бурчал паук. — Лайстовиц, Лайстовиц… Придется сделать пересадку.

— Ничего страшного, — благосклонно кивнул артефактор.

Оришейва проделал с выбранной нитью какие-то манипуляции, тогда как все остальные каналы угасли, вновь став прозрачными. Другой ногой паук очертил на полу окружность, которая засияла глубоким черничным цветом. Ори натянул нить вниз так сильно, что она, казалось, готова лопнуть — и коснулся ею пола. Нарисованный черный круг тотчас превратился в бурлящую воронку.

— Готово, — объявил паук.

— Замечательно. Джеремия, Мокки, подойдите ко мне, пожалуйста, — попросил Тилвас.

Я шагнула вперед, сильно подозревая, что Бакоа сейчас выскажет все свои многочисленные сомнения на счет происходящего, а может даже устроит миниатюрную мясорубку. Но вор, как ни странно, с абсолютным спокойствием и какой-то пугающей покладистостью выполнил просьбу Талвани. Хм. Ну ладно.

Я остановилась на границе черного варева булькающей червоточины и подняла глаза на артефактора.

— И что теперь?

На слепые молочные глаза оришейвы мне смотреть не хотелось.

— Теперь будет немного странное ощущение, — объяснил Тилвас. — Не отпускай меня в процессе, договорились? А то потеряешься в энергических потоках Шэрхенмисты, и всё. Будешь максимум как невнятная тень в зеркалах заброшенных особняков появляться, уборщиков пугать, а реально твоего тела уже не останется… Мокки, и ты тоже держись. Я вижу по блеску твоих глаз, что тебе многое хочется сказать, а еще, кажется, нехило меня отдубасить, но чтобы это желание осуществилось, надо добраться до Лайстовица, а для этого — взять меня за руку и умудриться пробыть в таком состоянии минут десять…

— Хватит трепаться, Талвани, — процедил Бакоа, и, скривившись, сам сомкнул руку на запястье артефактора в стиле живых кандалов.

Я предпочла чуть более классический вариант: ладонь в ладонь, за что получила пугающе дружелюбное пожатие от аристократа.

— Пересадка будет на Дварф-Гауче, — сказал оришейва.

— Отлично, — согласился Тилвас. — Тогда спасибо и до связи.

А потом он шагнул в червоточину и подтянул меня за собой. Мокки шагнул сам. Полмгновения ничего не происходило, затем амулет в виде двуглавого ворона на груди артефактора буквально надулся изнутри, взбухнув стеклом так сильно, что я испугалась — лопнет. Глаза Тилваса вновь засветились оранжевым, зрачки стали вытянутыми, а ухмылка — странно-чужой. И тотчас я почувствовала, как невидимая сила хватает меня за майку — совсем как паук оришейва полчаса назад — и куда-то тащит, прямо-таки выдергивает. Хорошо хоть, целиком, а не только внутренности!

— Держись, Джерри! — повторил Талвани.

И я держалась. Мир превратился в безумные всполохи алого цвета — будто языки пламени с вожделением облизывали реальность — а я вцепилась в ладонь артефактора — горячую, крепкую, всю в саже — и разрешила невидимой нити тащить меня чуть ли не за пупок в неизвестном направлении. Ни Тилваса, ни Мокки не было видно — только море алых огней вокруг и внутри.

В какой-то момент случилась "пересадка".

Это произошло так: мы вдруг снова оказались в нашем пласте реальности (не знаю, как обозначить это иначе), причем в каком-то… этническом ресторане, что ли. С трудом я припомнила, что Дварф-Гауч — это городок с большим анклавом кошкоглавых, расположенный на западе нашего острова. И действительно: вокруг в огромном количестве сидели на низких скамеечках и за квадратными столиками кошкоглавые. Разносчица-рысь с кокетливыми кисточками на ушах, увидев нас, так и грохнула поднос с оранжевыми плошками креветочного супа, и со всех сторон донеслось злое рычание и урчание.

— Продолжаем держаться! — приказал Тилвас и в ответ так ощерился на кошкоглавых, что бедняги обмерли на своих местах. А артефактор сделал шаг вперед — мы с Мокки за ним — и под его ступней вдруг забурлила еще одна червоточина.

Ощущение «дергания за ниточки» повторилось.

А еще несколько минут спустя все закончилось.

Первым делом я почувствовала под своими босыми ступнями мягкий и немного влажный мох. Потом появилось птичье пение — многоголосое, торжественное и совершенно незамутненное: так могут петь только птицы, которых не донимают круглыми сутками скачущие мимо кэбы, всадники и гаррары, не перекрикивают торговцы и не отстреливают из арбалетов гильдийцы в плохом настроении…

Затем возник шум падающей воды. Когда огненные всполохи окончательно угасли, появилась и картинка.

Как красиво!..

Мы втроем стояли в центре потаенной изумрудной долины, спрятанной среди темно-синих и острых гребней гор. Причем с большинства склонов текла вода — узкие и широкие, но неизменно высокие водопады обрывались куда-то далеко вниз, насыщая воздух миллионами крохотных капель. Солнце стояло высоко в синем небе, мимо него то и дело стаями проносились птицы.

Под ногами был мох, нежная, мягкая трава и мириады нежно-розовых цветов. Рядом с нами раскинулись какие-то древние развалины — белоснежно-парадные колонны и портики забытого храма или, возможно, обсерватории. Вся долина состояла из таких пластов земли, для каких у геологов наверняка есть специальное и умное название, а вот мне они больше всего напоминали рассыпанные щедрой рукой зеленые чипсы. Вдалеке я увидела горный тоннель, явно ведущий прочь из долины, и рядом с ним — несколько очаровательных избушек с соломенными треугольными крышами. Вдоль всех окружающих нас скал земля обрывалась, заставляя центр долины будто парить в невесомости — по краям находились глубокие ущелья, и моя драматургическая душа решила, что надо обязательно заглянуть вниз, восхититься, но сначала необходимо поговорить о, кхм, насущных проблемах с Тилвасом Талвани.

Или кто он там такой.

— Итак? — я еще несколько раз моргнула, чтобы зрение приноровилось к яркому дневному свету, и, вынув ладонь из руки артефактора, мрачно воззрилась на него снизу вверх. — Сам объяснишься, или нам с Мокки пора вспомнить искусство пыток?

— Я думал, это агрессивное предложение будет исходить от Бакоа, — проговорил Талвани, покосившись на вора.

Мокки, меж тем, был странного зеленого цвета: его явно укачало от нашего невозможного путешествия. В каждом из бриллиантов украденного колье, которое он за отражалось бледное и острое лицо Бакоа, и я подумала, что впервые за все пять лет вижу его таким обалдевшим.

Да уж, вестибулярный аппарат способен сбить чью угодно спесь.

Однако вор собрался с силами и даже вполне пугающе пообещал:

— От меня, аристократишка, жди реализацию.

— Заметано, — улыбнулся Тилвас. Как-то слабенько, бледно улыбнулся.

А потом вдруг его глаза закатились, артефактор резко втянул носом воздух и упал навзничь, где стоял, лицом к небу.

— Ты что?! — ахнула я.

Амулет с двуглавым вороном на его груди стал бешено пульсировать, потом слабо дзынькнул — и на шее птицы я увидела трещину.

— Тилвас!..

Из угла рта и ушей Талвани потекла кровь, кожа стала бледной, как некрашеная ткань, дыхание замедлилось. Так. Стоп. Мы это уже проходили. В день знакомства. Когда я сорвала гурхов амулет, и все завертелось. Но сейчас-то!..

— Амулет на тебе, эй!! Хватит умирать, придурошный! — панически возмутилась я, плюхаясь рядом с ним на колени. — Что делать?!

— Можешь снова поцеловать, — едва слышно пробормотал Тилвас.

— Поможет?!

— Нет, но будет приятно.

— Судя по всему, он не так уж и страдает, — едко заметил Бакоа, но был неправ.

Артефактору явно было плохо.

— Найдите… Галасу… Дарети… — прохрипел Тилвас на прощание и отключился под незамутненное пение какой-то малиновой птички, опустившейся рядом с нами на камень.

Глава 17. У госпожи Галасы Дарети

Мы с Мокки переглянулись и смотрели друг на друга достаточно долго — по меркам наших экстренных обстоятельств.

Я не знаю, какие мысли крутились в голове Бакоа, но у меня большими буквами было написано прямо на лбу: и что дальше? И во что мы теперь ввязались? И кем, трижды гурх по семерчатой вафле, окажется эта Галаса Дарети, раз предыдущее знакомство Тилваса не влезало ни в какие рамки реалистичности?

— Сделаем, как он просит? — наконец кисло спросил Мокки. Так кисло, что, ответь я: «нет, давай сбежим отсюда, пусть умирает» — вор явно бы согласился. Причем с облегчением.

— Сделаем, — кивнула я.

— Тогда ищи эту тетку, а я подтащу его.

Бакоа решительно взвалил Тилваса на себя и, кляня рост артефактора на чем свет стоит, поплелся с ним к одноэтажным домикам на том конце долины. Я побежала вперед, обгоняя их.

М-да. Не уверена, что мне, в моем-то потрепанном виде, будут очень рады в этой деревне. Как там она называется? Лайстовиц?..

Впрочем, деревня безмолвствовала. Несмотря на разгар рабочего дня, на ее единственной улочке не было ни души, хотя в садовых загонах я увидела и кур, и парочку лошадей. А также несколько коз, которые при моем приближении испугались, и поэтому дружно и обреченно завалились набок, выставив одеревеневшие ноги. Причем одна коза так усердствовала в имитации собственной смерти (читай: несъедобности), что умудрилась скатиться в канавку в таком «оконечелом» виде. Обожаю наших шэрхенмистких козочек: они прекрасные актеры.

А вот людей в Лайстовице не было. Причем вблизи стало видно: домики нежилые. В одном прямо на крыше устроил гнездо аист, в другом — порог был засыпан опавшими цветами яблони так, что даже дверь толком не откроешь.

— Так, на всякий случай: еще одних призраков сегодня я не выдержу, — сквозь зубы процедила я, вихрем проносясь по деревне. — Слышишь, мироздание? Не нарывайся, не зли меня и вообще — знай меру.

Мироздание ответило шаловливым цветочным ветром.

И только с последним домом мне повезло. Он выглядел гораздо живее, а во дворе на веревке сушилась одежда. Я перемахнула через низенький заборчик и вскоре уже колотила в дверь.

— Кто там? — донесся спокойный и очень тихий женский голос изнутри. Возможно даже, он уже несколько раз спрашивал «кто там?», просто я из-за колотьбы не слышала.

— Я ищу Галасу Дарети!

— Зачем? — также тихо.

— По просьбе Тилваса Талвани. Ему плохо. А если драматизировать, я бы сказала, что он умирает.

Дверь распахнулась. Глаза мои — тоже, может быть даже шире.

Женщина, стоявшая на пороге, совсем не выглядела отшельницей, спрятавшейся в кольце гор в заброшенной деревеньке. Наоборот, у нее была настолько контрастная внешность, какой могут похвастаться не все жители двух столиц.

Кожа госпожи Дарети была темнее самого черного кофе, а вот длинные волосы, частично связанные в узлы по бокам от макушки, оказались платиново-белыми. Необычные почти прозрачные светло-зеленые глаза смотрели устало, но ясно. Свободное серое платье с широкими рукавами, уходящими в пол, украшали вышитые надписи на стародольнем языке. Пробежавшись по ним глазами, я выхватила несколько слов из тех и других известных целительских заговоров. В руках госпожа Дарети держала пучок каких-то пахучих растений.

— Вы знахарка? — уточнила я.

— Да. Где господин Талвани? Что с ним?

— Вон он, — я пальцем указала в начало деревни, где как раз появился пошатывающийся Мокки с Тилвасом. — Потерял сознание, побелел, течет кровь. До этого колдовал и водил нас… кхм… паучьими тропами? — с вопросительной интонацией закончила я, глядя на то, как госпожа Дарети отбрасывает пучок трав, моет руки в рукомойнике у двери, потом хватает какой-то сундучок из-под шкафа и делает еще миллион предположительно целительских приготовлений.

— Я так понимаю, дело в его амулете… — продолжила я. А потом со значением закончила, внимательно прищурившись на отшельницу: — Или в его суперсилах.

Она в курсе тайны Тилваса или нет?

Госпожа Дарети, наклонившаяся за еще какими-то штуками, осталась совершенно безмятежной. Она никак не среагировала на мои интонационные выкрутасы: только побежала вглубь дома, молча поманив меня с собой.

Избушка была уютная. Огромная деревенская печь с камином и лежанкой, переоборудованной в место для чтения; альков с кроватью, над которой висело много-много разноцветных ловцов снов и перышек; кресло-качалка и три шкафа: платяной, посудный и книжный. В центре комнаты находилось два стола — один явно «бытовой», для жизни — с чашкой чая, букетиком мать-и-мачехи, какой-то вышивкой на пяльцах; второй — ближе к окну — уставленный разнообразными ступками, ретортами, банками с ингредиентами и прочим целительским скарбом. Кухню отделяли от основного помещения шторы из деревянных бусин и музыкальные чаши, выстроенные по полу в ряд.

Мы с Галасой освободили один из столов.

— Разожгите камин, Джерри, — тихо попросила она, и я вздрогнула, услышав свое имя из чужих уст.

— Мы знакомы?...

— Нет, — мягко улыбнулась Галаса, и, видя эту улыбку, я вдруг поняла, что она совсем не молода — как минимум в полтора раза старше меня, а то и в два, просто внешность такая, времени не поддающаяся. — Но я иногда вижу кое-что о людях. У меня такой дар.

— Очень странно, что вы увидели именно имя Джерри, — резко сказала я, но безмятежность Галасы не шелохнулась.

— Вы ведь так себя называете, — уточнила знахарка. — Думаю, мой дар обладает некоторым чувством такта.

В этот момент на пороге избушки появился Мокки. Он скользнул по Галасе изучающе-ледяным взглядом и водрузил артефактора на стол. Молчаливая госпожа Дарети быстро, но без спешки осмотрела Тилваса, проделала над ним каким-то магические манипуляции и кивнула.

— Мне нужна ваша помощь, — сказала она, и стала просить нас то растолочь какие-то травки, то принести свежей воды из колодца, то перемешивать зелье, поставленное на огонь. Сама Галаса замерла над Талвани с закрытыми глазами и медленно водила руками над его телом, иногда что-то тихо напевая, не размыкая губ. Я заметила, что ловцы снов под потолком начали раскачиваться, хотя окна в избушке были закрыты, а музыкальные чаши тихо и переливчато зазвенели. Руки женщины то и дело начинали слабо светиться, а кожа Тилваса поочередно покрывалась испариной и мурашками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Зелье кипит, — сказала я от плиты. Мокки, у которого уже не было задачи, просто стоял рядом со столом, сложив руки на груди, и отнюдь недобро следил за действиями знахарки. Я бы наверняка была недовольна такому пристальному вниманию к своей работе, но безмятежная Галаса и глазом не моргнула. То ли она перебарщивает с валерьянкой и всякими благовониями, то ли медитирует тут по семь часов в день и давно познала истинное Спокойствие Океана.

— Хорошо, спасибо, — сказала женщина, убирая ладони от Тилваса. — Лечение займет достаточно много времени. Сейчас я попрошу вас уйти. В соседнем доме есть вода и еда, можете переночевать там. Берите все, что нужно для комфорта.

— А если мы хотим остаться? — вскинул брови Бакоа. — Мало ли, что вы тут делать собираетесь.

— Я не причиню вашему другу вреда, — кротко сказала Галаса.

— Он нам не друг. Должник, — осклабился Мокки.

— Зато мне — друг, — наклонила голову целительница и вежливо, но непреклонно кивнула на дверь, которая приглашающе заскрипела, открываясь.

Мы с Мокки вышли на порог, и дверь закрылась за нами.

— Ну и денёк, — вздохнула я, с силой потирая виски.

Золотисто-медовое солнце уже подкатывалось к кольцу острых скал, окружающих долину. Не пройдет и получаса, как нас затопит холодом, стремительным и беспощадным.

Мы неприкаянно сходили на разведку в указанный травницей дом. Ожидание – это всегда самое невысимое, особенно ожидание после таких непонятных, душу вытаскивающих событий. Я рассеянно поела, Бакоа сомнамбулически и машинально взломал замки на всех ларях – совершенно бессмысленно, лари были пустыми.

В конце концов, уже когда давным-давно миновала полночь и близился рассвет, стало понятно, что лучше бы нам и впрямь все-таки лечь спать. Быстрого лечения не будет. Но мы не остались в пустом доме: вернулись обратно на участок Галасы. Там Мокки самоуверенно подошел к бельевой веревке, снял с нее какие-то одеяла госпожи Дарети, и одним обмотался сам, а второе протянул мне.

В подсвеченном зашторенном окне было видно, как целительница делает какие-то пассы руками над аристократом.

Переглянувшись, мы с Бакоа обогнули избушку травницы. С задней стороны к ней примыкал ночной сад, полный лекарственных растений — на каждой грядке имелась табличка, а впереди — импровизированное святилище змеи санайджо. Небольшой источник, каменная статуэтка змеи, молельная скамеечка и черпак на длинной медной ручке. Также тут была крохотная жаровня: если у тебя есть какое-то пожелание к змее — покровительнице водопадов — ты можешь написать его на специальной бумажке, поджечь в жаровне, и повторить ритуал с омовением рук столько раз, сколько получится за то время, пока идет дым.

Я вздрогнула, еще раз вспомнив о страшных молочных глазах оришейвы.

— Я действительно собираюсь ночевать прямо здесь, — предупредил Бакоа.

— Как и я.

Мокки сорвал какой-то стебелек, потом улегся прямо на землю, завернувшись в одеяло, и прикрыл глаза. Я устроилась неподалеку, натянув одеяло до подбородка и глядя на высокие острые звезды, кружащиеся над частоколом гор, постепенно розовеющую из-за наступающего рассвета воду горных водопадов вдалеке и прозрачное журчание святилища рядом.

***

Я уснула очень быстро. И надолго. Проспала добрых двенадцать часов, совершенно пропустив дневной Лайстовиц как явление – сразу попала в вечер.

В принципе, немудрено после бессонных суток, полных хаотичного безумия и темных событий. Если бы я была чуть моложе или чуть наивно-оптимистичнее, я могла бы предположить: я и до этого спала, и все, начиная с Опалового замка, мне приснилось.

Но нет.

Мир не добр, а я не принцесса из лесной сказки: я знаю — все было на самом деле.

Я проснулась, почувствовав чей-то взгляд. Резко выпрямилась: на щеке будет отметина от ладони. Обернулась. Там Мокки, запахнувшись в простыню и свернувшись клубочком, спал среди серебристо-зеленых трав под светом закатного солнца. Удивительно мирное зрелище. Мне бы хотелось посмотреть на него еще, но я подняла глаза выше: госпожа Галаса Дарети стояла, прижавшись к стене своего дома, и вытирала руки о влажную тряпочку, остро пахнущую календулой.

— Я закончила. С Тилвасом всё хорошо, но он пока спит, — сказала знахарка. Женщина молча посмотрела на свои одеяла, превратившиеся в эдакие древние и слегка раскормленные тоги, однако никак не прокомментировала их преображение.

Мокки, услышав ее голос, резко сел и привычно схватился за бритву. Потом поморщился, поняв, что тревога ложная. Я начинала понимать, что вору для хорошего расположения духа прямо очень нужна веселая потасовка. Все эти мистические штуки не в счет: в них мы были скорее зрителями, а не участниками, а Мокки бесит быть зрителем. "Это моя жизнь, и я достаточно жаден для того, чтобы жаждать прожить ее на полную катушку. Везде — главная роль, на меньшее я не согласен," — говорит иногда он.

— Вы хотите есть? — спросила Галаса Дарети.

Ох. Очень.

— Первым делом мы хотим знать правду о Тилвасе, — я подошла к женщине.

Одновременно с этим алое солнце, наколовшееся на горный пик, будто лопнуло, скрывшись за ним целиком, и Лайстовиц поглотили фиолетовые сумерки. Так что свой следующий вопрос я задавала под жужжание и разгорание светло-зеленых светлячков, летавших по саду целительницы.

— Он рёхх, да? — спросила я. — Тилвас Талвани — не человек, а долбанный дух природы? Как оришейва, но не паук, а — вот тут более рискованная догадка — лисица пэйярту? От человека в нем только тело — «кусок мяса», как выразился Ори. А внутри сидит дух. Я права?

Галаса улыбнулась. В сумраке и на контрасте с кожей ее зубы казались белыми, как засахаренный миндаль.

— Вы не правы, — мягко возразила она. — Тилвас Талвани — человек. У него человеческая душа, человеческий ум, человеческий опыт, надежды, память. Поверьте, я знаю. Мы с ним знакомы давно, я преподавала ему Целительство, когда он учился в университете. И хотя для Тилваса это не было профильной дисциплиной, некоторые обстоятельства привели к тому, что я была его неофициальной наставницей. Нет, — Галаса подняла руку с раскрытой ладонью, увидев, как цепко прищурился Мокки: он так щурится, когда уже придумал какой-то каверзный вопрос, после которого люди обычно белеют и начинают дрожать. — Я больше ничего не скажу. Тилвас очнется и сам все объяснит.

— А что это за амулет двуглавого ворона у него на груди? — поинтересовалась я.

Галаса покачала головой и повторила:

— Я ничего не скажу. Это слишком похоже на сплетню. А три самые черные судьбы: это сплетни, ложь и воровство.

Я моргнула. Мокки пренебрежительно фыркнул:

— Три самые черные судьбы — это глупость, лень и гордыня.

— Как скажешь, — наклонила голову набок госпожа Дарети.

Мы втроем вернулись в избушку. Тилвас так и лежал на столе, но теперь вокруг него стояли низкие деревянные подставочки с благовониями, у головы — букет полевых цветов, а у кистей и ступней — низкие белые свечи.

Мне вдруг подурнело. Я вспомнила Малую Гостиную Зайверино и своих друзей. А также то, что обгоревшие пальцы Тилваса — сейчас их обматывала чистая ткань — напоминали руки Финны в ту страшную ночь.

— Сюда зло не пройдет, — твердо сказала Галаса, протягивая мне чашку с густым горячим супом и кусок свежего дрожжевого хлеба. — Не сегодня.

Мы молча ели, сидя на печи. Я все смотрела на то, как на углу стола замерла фигурка пэйярту, украденная из склепа — мы чудом не потеряли ее в монастыре и на паучьих тропах. Казалось, белый лис смертельно устал.

Галаса собрала корзину, накинула на волосы платок и сказала, что идет в долину за лечебными цветами, которые появляются из-под земли только в это время суток. На обратном пути она поухаживает за всеми своими животными.

— А почему ты здесь одна, знахарка? — мрачно спросил ее Мокки. — Где остальные жители Лайстовица?

— Они давно покинули эти края. Еще до того, как я пришла сюда. Долина красива, но здесь сложно и одиноко жить. Я же искала уединение.

— Почему?

Я думала, Галаса проигнорирует вопрос и красиво растворится в ночи — это было бы очень в духе ее образа, как мне кажется, но целительница ответила Бакоа.

— Тому две причины. Во-первых, здоровым людям я приношу скорее вред, а не пользу. Я часто вижу то, что нарушает выстроенные ими границы — это неприятно и им, и мне, потому что все мы — огромные духовные миры, вынужденные делить одно материальное пространство, и вторгаться в то, что человек не показывает, значит быть взломщиком его души. К тому же, увидев что-то, поняв, где сломано, я всегда очень хочу помочь… Но нельзя помогать тем, кто не просит помощи, ведь так мы вмешиваемся в их судьбу и уроки, которые им нужно пройти. Однако и проигнорировать страждущего — жестоко. Так что моральную дилемму того, как быть с людьми, мне еще предстоит решить: в уединении. А во-вторых, я продолжаю учиться своему ремеслу. С определенного момента ступени любого учения переходят из внешнего мира во внутренний — и отшельничество неизбежно для всякого, ищущего мастерство.

Она говорила так медленно, так убаюкивающе, что я снова чуть было не начала клевать носом. Но Мокки не терял деловой настрой.

— И что, Галаса, во мне ты тоже видишь что-то сломанное? — вызывающе спросил он.

В ответ на вопрос Мокки целительница едва заметно приподняла свои контрастные светлые брови.

— Вижу, вор, — сказала она без тени вызова или улыбки.

— Ну и как же ты хочешь помочь мне?

Галаса несколько мгновений молча смотрела на него. Мокки равнодушно грыз аппетитную хлебную корочку.

Наконец женщина неспешно заговорила низким, грудным голосом:

— То, что кажется тебе изъяном, на самом деле — красивый узор. Такой же прекрасный и необычный, как многие другие. И в глубине души ты это знаешь, Мокки Бакоа. Но столь многие говорили иначе, что ты стал сам своей жизни наносить увечья, пряча за ними этот узор. Перестань калечить себя. Ты прекрасен, Мокки. Ты прекрасен. Ты достоин. Тебе ничего не надо для этого менять, ты и так хорош, изначально. Ты имеешь право любить себя, более того — мир хочет, чтобы ты себя любил.

После этих слов повисла пауза. Да такая, что стало слышно, как в окно бьется светло-зеленый мотылек. А затем Мокки, замерший было, скорчил такую кисло-«задолбанную» физиономию, что всякая магия растворилась. Увидев это, Галаса молча развернулась к двери из избушки. Открыла ее, уже ступила на порог, но в последний момент все-таки развернулась...

Ее зеленые глаза чуть прищурились, и целительница вдруг небрежно, будто что-то очень неважное, бросила:

— И еще. Честнее было бы рассказать.

И знахарка и вышла в ночь.

— Во всех этих «духовных учителях» и «просвещенных», которых такое неадекватное количество на вашем острове, меня больше всего поражает то, что они настолько одинаковые, — едва за ней закрылась дверь, выдохнул Мокки. — Говорят негромко, одеваются «природно», считают, что вселенная нас любит и все такое. Энергию туда же приплетают. Про религию особенно не упоминают, потому что это не модно, но мотивчики все те же. И главное: если ты не реагируешь, они говорят, что, дескать, не-не, он среагировал, но точно среагировал внутри, ребята, я вас уверяю, но его всякие там колючки и плохие черты характера не дают ему это показать, ведь ему БОЛЬНО!.. И в конце так драматично: "я вижу твою боль, я понимаю тебя", — у Мокки получилась настолько идеальная скорбно-сочувствующая интонация, что я хмыкнула.

— А вот этот твой монолог не означает, что ты среагировал? — пожурила я.

— Не-е-е, — помотал головой Бакоа. — Этот монолог означает, что я в край задолбался. Тилвасу пора проснуться и объяснить, какого гурха тут происходит, иначе я встану прямо сейчас и пойду домой. Заберу своих воров у Алого братства, а потом разверну такую бойню в гильдийском квартале, что в итоге вообще никаких других гильдий не будет — лишь одна, имени Мокки Бакоа. Подомну весь район и город. Зря, что ли, эта Галаса сейчас сказала, что я достоин? Вот, считай, мотивировался. Не в том направлении, в котором она хотела, зато как успешно!.. — он подмигнул.

Я фыркнула. Потом еще раз. Потом не выдержала и в голос расхохоталась. Мокки тоже стал смеяться, еще громче.

Мы сидели на огромной белой печи, заваленные подушками, и смеялись так, что окна тряслись. Взлохмаченные и мокрые волосы Мокки — он успел сходить в душ — торчали во все стороны, как птичьи перья, и то и дело падали ему на глаза, я тоже отчаянно заправляла за уши свои выбившиеся из хвоста синие прядки. Мы оба были одеты в какие-то расшитые халаты, выуженные для нас госпожой Галасой из огромного узорного ларца, и сами себе напоминали торговцев из увесилительного квартала Пряной Ласточки. Пока мы хохотали, ловкие пальцы взломщика не переставали привычно крутить в руках какую-то прихваченную на столе финтифлюшку — Мокки часто что-то вертит в пальцах, чтобы не терять навык. Чаще всего — когда нервничает... Я же все время придерживала халат — он, безразмерный, украшенный тяжелым бисером, так и норовил съехать с плеча, оголить его, и я упорно этому препятствовала, хотя... Может, халат прав?

За окном была весенняя ночь и мириады пляшущих светлячков. Камин потрескивал, печь тихо гудела, на столе дрожали свечи. Было сумеречно-интимно и как-то распахнуто-оголтело — особенно из-за всего этого хохота и предшествующих ему приключений, — и я подумала, что Мокки точно должен меня сейчас поцеловать.

Ну прямо должен. Ну как иначе. В теории, я и сама могу, но…

Мокки вдруг очень резко перестал смеяться и, подавшись вперед, посмотрел на меня в упор. Мы оказались волнующе близко. Наши носы почти касались друг друга, и я видела крохотный белый шрам над правым глазом Бакоа. От Мокки пахло свежим бергамотовым мылом и немного морем — потому что от него всего пахнет морем — пустынным, черным, ночным. Закрыть глаза и утонуть, забывшись, — что может быть проще? В шальных зрачках Бакоа отражалось мое взбудораженное, бдительное лицо. Сам вор выглядел странно. Он был разгоряченным и гневным, будто сейчас кто-то его очень разозлил. Я непонимающе нахмурилась.

— Джерри, — тихо сказал Мокки, кладя обе ладони мне на плечи и вцепляясь в них до боли, так, что я чуть не зашипела. — Джерри, я должен…

Но именно в этот момент на кухонном столе случилось экстренное восстание из мертвых. А именно: Тилвас Талвани резко сел, снял с глаз два фиалковых цветка, за каким-то гурхом положенные туда целительницей и вздохнул, глядя на них:

— Хорошо хоть, не свежие огурцы.

Потом аристократ повернулся к нашей живописной композиции и слегка, на полсантиметра, вскинул бровь:

— Я помешал?

Не успела я удивиться тому, как, оказывается, рада увидеть его живым и снова приятно-румяным — несмотря на все отягчающие обстоятельства, связанные с его личностью и крайне неудачным моментом пробуждения, — как Мокки зарычал.

— Я ТЕБЯ СЕЙЧАС УНИЧТОЖУ! — гаркнул Бакоа и одним каким-то диким кошачьим прыжком перелетел с печи на стол, где кульком сбросил Тилваса на пол, и сев на него сверху, начал трясти.

Глава 18. История артефактора

Впрочем, длилось это недолго.

Что ни говори, а логика у Мокки тоже присутствует: убивать того, кого только что спасли, и кто хранит нужную тебе информацию — довольно глупая затея.

Тилвас тоже это понимал, поэтому даже особенно не сопротивлялся нападению. Просто переждал внеплановый лимфодренажный массаж, а потом с издевкой спросил:

— Угомонился, Бакоа? Тогда слезай, будь добр. Или близость ко мне — необходимый элемент твоего душевного спокойствия?

— Я просто мечтаю о том дне, когда все это закончится, и я наконец тебя грохну, — с чувством сказал Мокки, напоследок пиная артефактора. — Сделаю чучело, поставлю при входе в гильдию. Будешь всем улыбаться и махать в стиле старой сенаторши Бесты[1].

— Гадость какая. У тебя совершенно нет вкуса, вор. Напомни, я порекомендую тебе учителей: такую фантазию нужно направить в хорошее русло, — поморщился Тилвас, садясь и глядя на собственный амулет в виде ворона.

***

[1] Помните, я говорила, что Шэрхенмистой управляют десять сенаторов? Трое из них — женщины, одну зовут Беста, она самая старая.

***

При виде трещины, пошедшей по стеклу, аристократ побледнел и прикусил губу:

— Sakken… — пробормотал он.

— Тилвас, — я спрыгнула с печи. — Мне кажется, самое время для правды. Всей правды. Ты обещал.

Талвани поднял на меня свои удивительные глаза того странного сине-зеленого оттенка, по которому не поймешь — теплый он или холодный. Как и по самому Тилвасу, впрочем.

— Ты права, — наконец хрипло сказал он. — Тем более, времени у меня осталось совсем немного.

— Это еще что значит?

Вслед за колдуном я посмотрела на его амулет. Мокки тоже недоуменно сощурился на двуглавую птицу, сувенир с острова Нчардирк. Из крохотной трещины на ее шее будто просачивались какие-то слабые мерцающие искры — и растворялись в теплом воздухе натопленной избы.

Талвани не ответил на мой вопрос.

Он встал, вытянувшись во весь рост, и уточнил:

— Может, прогуляемся? На ходу думается лучше. Не говоря уж о том, что так легче рассказывать о своем прошлом: появляется приятное ощущение, будто ты оставляешь его за спиной шаг за шагом.

— Это иллюзия, — жестко отрезала я. А потом смягчилась: — …Но я тебя понимаю.

— Вся жизнь — одни сплошные иллюзии, что поделать. Остается только выкачивать из них максимум, сшивая «под себя».

Мы вышли в ночь.

***

Рассказ Тилваса Талвани

На бытовом уровне колдовству может научиться практически каждый — было бы время, упорство и желание. Но некоторые изначально рождаются с теми или иными магическими способностями.

Так, есть люди, одаренные (или, скорее, проклятые?) даром видеть наиболее вероятное будущее, есть те, кто, наоборот, видит чужое прошлое — как Галаса Дарети, например. Есть те, кто понимает шепот деревьев, и те, чьему обаянию сложно противостоять, есть оборотни, в конце концов. Способности бывают очень разные, у кого-то они развиты сильнее, у кого-то слабее. Кто-то пользуется ими, другие — игнорируют.

Я, Тилвас Хлогорун Талвани, наследник угасающего знатного рода, тоже родился с определенным даром. Очень редким.

А именно: я вижу скрытые сущности из мира духов. Все невидимые и бесплотные существа, в изобилии населяющие Шэрхенмисту, не представляют для меня секрета. Я чувствую их, находясь рядом, я вижу их, даже если они не хотят показываться, и я могу взаимодействовать с теми из них, кто обычно никак не пересекается с людьми (собственно, последнее касается рёххов). Грубо говоря, у меня есть доступ к пласту реальности, в котором они существуют. И в первую очередь это касается духов природы, в чье существование большинство шэрхен вообще не верит.

В детстве, помню, всё это дико напрягало моих родственников. Я мог часами пялиться в пустой угол комнаты, и угукать, и смеяться, и рыдать, а чуть позже — возбужденно и деятельно рассказывать пустоте о своем дне, и спрашивать ее мнения…

— Кто там, Тилвас? — обеспокоенно спрашивала нянюшка. — Там никого нет!

— Есть! Там черный человек с оленьими рогами! — восторженно объяснял я. — Вон, прямо у окна!

— Нет, Тилвас, там никого нет, тебе кажется!

— Есть! Вот! Он шагнул к тебе, он стоит у тебя за спиной — ну посмотри в зеркало, ты что, не видишь?!

Нянюшки увольнялись одна за другой.

Когда стало ясно, я действительно вижу, а не обладаю излишне живым воображением, старый колдун Хавэций Осгилиар, друг моего давно почившего деда, посоветовал мне не распространяться на эту тему.

— Оборотная сторона любого дара в том, что несет за собой соблазны для других и искушения для тебя, — сказал он.

Скажем так: я послушался его частично. Свой дар я не афишировал, но иногда в личных беседах не скрывал. Плюс, на тот момент я еще не знал, что вижу рёххов — в городах духи природы не водятся, а в том, чтобы созерцать и шпынять мелких сущностей, живущих бок о бок с людьми, большого достоинства я не видел.

Хотя, возможно, лучше сказать иначе: мне нравилось иметь тайну. Тайны — лучший на свете парфюм, привлекательнее феромонов.

После школы я поступил в университет имени Рэндома, на факультет Тварей, Духов и Сущностей. Я думал, среди моих однокурсников наверняка найдется кто-то еще с таким даром, но я ошибался. Однако духов могла видеть госпожа Галаса — наша преподавательница по Целительству. Мы выяснили это в один осенний день, когда, не сговариваясь, объявили волонтерскую охоту на злокозненного духа гаэко. Это такое не очень приятное существо, которое высасывает энергию из тех, кто, по его мнению, пытается предстать храбрецами во мраке ночи, хвастаясь бесстрашием — несмотря на тьму, одиночество и тишину этого времени суток. Короче, дух — радикальный блюститель порядка. Гаэко было чем поживиться в университетских стенах, и многие студенты ходили выжатые, как тряпки — они винили наши роскошные празднества, но на деле их тихо подъедал гаэко.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И вот я решил его отловить, и госпожа Галаса Дарети решила сделать то же самое, и мы столкнулись как-то ночью в Гранатовой Библиотеке с заклинаниями и дерюжными мешками наперевес, и, успешно отловив​​‌‌‌​ ​​‌‌‌‌гаэко, подружились.

— Я предпочитаю не рассказывать о своем даре никому, — сказала Галаса. — Я не хочу как-либо с его помощью влиять на мир. Этот инструмент кажется мне неправильным.

— О моем даре здесь знает только декан, — пожал плечами я. — Я сказал при поступлении. Надеюсь, подкинут пару баллов!

— Значит, однажды за тобой придут, Тилвас.

И они пришли.

Это случилось на последнем курсе, в самом конце обучения.

***

После слов целительницы я невольно ждал чего-то плохого.

Однако человек, который однажды вечером постучался в мою спальню, выглядел безобидно: хрупкий седовласый старичок в мягком джемпере с замшевыми локтями. В страшных сказках таких «профессоров» обычно убивают первыми. Старик был энергичным и явно увлеченным своим делом, его добродушные глаза прятались за огромными круглыми очками, а на пальце правой руки виднелась мозоль от частого письма. Посетитель смотрел на меня с невиданной надеждой.

Он представился сэром Айтешем и пригласил меня прогуляться по Пику Волн.

— Если мне не солгали, молодой человек, — дребезжаще, но дружелюбно говорил Айтеш, — то вы просто прекрасно подходите для одной замечательной работы! Милый Тилвас, вы когда-нибудь слышали об Ордене Сумрачной Вуали?...

Но не успел я ответить отрицательно, как старичок разулыбался и замахал руками:

— Впрочем, конечно, не слышали! Ведь это одна из самых тайных организаций в стране. Если бы вы сейчас сказали: «Да, я читал о ней вчера в вечерней газете», то я сначала бы поперхнулся, потом бы пережил инфаркт, а под занавес был бы вынужден немедленно принять меры — и по отношению к вам, и по отношению к себе… Ведь это я — глава Ордена, и в том числе я обязан регулировать его секретность. Это мой высший долг. Тилвас, не буду томить вас и сразу скажу, как есть. Орден Сумрачной Вуали занимается тем, что подселяет рёххов в людей. Это происходит исключительно по взаимному согласию и приносит обеим сторонам выгоду — хотя мне больше нравится говорить, что это помогает рёххам и людям. Специалисты с вашим даром нужны нам, потому что только вы можете взаимодействовать с духами природы и тем самым организовывать первый этап подселения.

…Несмотря на то, что сэр Айтеш выглядел немного сумасшедшим, дальнейшее общение показало: он говорит истинную правду. Это действительно был один из самых влиятельных людей Шэрхенмисты.

У меня, конечно же, имелся миллион вопросов и подозрений, но старичок в зеленом джемпере успешно ответил на все. Постепенно: мы встречались несколько раз, проводя за беседами долгие часы.

Оказалось, что Орден Сумрачной Вуали существовал уже много столетий. Причем организовал его не кто иной, как один из моих предков по имени Тулли Талвани. Я, конечно, мгновенно заподозрил в происходящем некий мошеннический подтекст: это еще что за совпадения? Но оказалось, что это, скорее, закономерность: редкий дар общения с духами часто возникает в одних и тех же семьях, передаваясь по наследству сквозь века.

На личном опыте — его жена умирала от неизлечимой болезни — мой прапрадед Тулли выяснил, что, если подселить рёхха к человеку, то тот выздоравливает от всех болезней, а рёхх получает невероятный, ценный опыт — возможность побыть материальным существом с плотным телом.

— Вы даже не представляете, милый Тилвас, как интересно духам природы почувствовать себя по-настоящему живыми, — объяснял сэр Айтеш. — Для них это — самая волшебная магия. Чудесатое колдовство!

— А что происходит с сознанием? Как они делят тело? — хмурился я.

— Человек остается главным. Рёхх сидит в теле, как будто в театре, но у носителя появляются некоторые его черты. Например, одна мой знакомая с мышкой флейкой внутри очень полюбила тыквенные семечки, зато кошек теперь терпеть не может.

— А если рёхх захочет взять власть над человеком?

— Не сможет. Да и не захочет! Для рёхха такой концерт — жизнь — это само по себе настоящее чудо. К тому же, мы подселяем только самых миролюбивых духов: мышек, птичек, ящерок… Да еще и берем с них миллион ненарушаемых клятв. К характерным рёххам нашим кодексом запрещено даже приближаться, потому что они, конечно, могли бы наворотить дел. Да и человек с сильным рёххом окажется… негармонично могущественным, — пожал плечами Айтеш. — Впрочем, те характерные рёххи, с которыми мы все же успели встретиться, и сами не хотят соединяться с людьми. Они презирают нас, считают неповоротливыми и гниющими кусками мяса, обреченными на разложение с самого момента своего появления на свет. Зачем им такая обуза?

Я непроизвольно вздрогнул, услышав такое неприятное и, в то же время, четкое определение.

— А к кому вы подселяете рёххов? — уточнил я.

— К тем, кто смертельно болен, и кого мы не можем вылечить другими методами. Да, Тилвас, это действительно сложно, — старичок поднял ладонь, не давая мне задать новый вопрос, — понимать, что с помощью духов можно помочь далеко не всем, ведь больных больше, чем рёххов. Дух подселяется навсегда: он освободится только в момент смерти человека, потому что иначе все болезни, которые лечит магия рёхха, мгновенно вернутся. Но я верю, что лучше так, чем никак, — сэр Айтеш помолчал, прежде чем со вздохом добавить: — Пусть даже наш выбор построен на циничных рассуждениях о том, чья жизнь сейчас особенно нужна обществу… И все же. Если у тебя есть двадцать ампул с лекарством и сто умирающих, будет очень глупо выбросить эти ампулы вместо того, чтобы спасти хоть часть людей, так я считаю.

Позже я узнал, что эта реплика была завуалированным упреком госпоже Галасе Дарети, которая в свое время категорически отвергла приглашение в Орден. Галаса верила, что, если кому-то суждено умереть — он должен умереть, и приплетать сюда духов — дурная затея, противоречащая некоему всеобщему замыслу.

— Тем более, они ведь не смотрят в глаза тем, кого не вылечат, — говорила целительница. — Организация тайная, о ней узнают лишь те, кому повезло.

— А разве это так уж важно — смотреть в глаза? — возразил я. — Иногда лучше не знать.

— Знать нужно всегда.

— По-вашему, они злодеи? — я загадочно подвигал бровями.

— Нет, совсем нет, — со вздохом признала Галаса. — В Ордене состоят нормальные люди, которые верят, что делают доброе дело. И, наверное, действительно делают его до некоторой степени… А еще они безобидные. Они даже смирились с тем, что я знаю о них: по идее Орден стирает память всем неудавшимся кандидатам, но со мной этот трюк не прошел, потому что мой дар быстро возвращает мне воспоминания. И за это никто меня не убил и даже не пригрозил расправой: меня просто по-человечески просят молчать, иногда напоминая об этом конфетами. Ты не в счет, — улыбнулась она, — ты же хочешь с ними работать, как я поняла?

И да, она поняла правильно. В общем и целом мне понравился Орден Сумрачной Вуали.

Я согласился стать переговорщиком — то есть специалистом, который находит рёхха, предлагает ему подселение, обсуждает с ним все нюансы, а потом помогает духу перейти в специальный Артефакт Объединения, из которого рёхх уже попадет в «своего» человека.

— Официально мы сможем принять тебя только после тестового задания, — объяснял сэр Айтеш. — Если ты не справишься с ним или просто поймешь, что не хочешь работать с нами — это нормально.

Идеальный шеф!

В итоге я просто не мог дождаться конца университета и выпускного: настолько мне теперь хотелось отправиться на первую миссию.

Меня попросили поехать на север архипелага Шэрхенмисты и попробовать найти там певчую птичку слявкойли.

— Когда найдешь птичку, нужно будет с ней договориться. Объяснить все плюсы и минусы. Потом — с ее разрешения — втянуть ее в артефакт и вернуться с ним, чтобы здесь мы провели ритуал. Если слявкойли не захочет присоединяться — ничего страшного, есть еще много свободных рёххов, мы найдем кого-то другого.

Сэр Айтеш вручил мне загадочный стеклянный диск с вырезанной серединой — так называемое внешнее кольцо Артефакта Объединения. Дырка в центре артефакта была очень странной формы. Это сделано специально: только когда в нее вставят подходящую внутреннюю часть и проведут назначенный ритуал, дух перейдет в клиента. Артефакт Объединения был невероятно сложной штукой, чей механизм держался в тайне (естественно) и который лучшие артефакторы Шэрхенмисты дорабатывали веками. Без шуток. Веками.

— Ну, с богами-хранителями! — сэр Айтеш попрощался со мной туманным летним утром, и я отправился на север.

Поиски слявкойли шли очень долго и привели меня на скалистый остров Нчардирк. Действующий грязевой вулкан, высокогорные кедровые рощи, скалы и ущелья, море и всего одна деревушка — таким был остров, путь до которого занял почти месяц: лодки между северными землями, широко разбросанными по морю, ходили очень редко.

Но именно на таких удаленных территориях нередко обитали рёххи, которых пугала активная жизнь главного острова Шэрхенмисты.

В Нчардирке мне — молодому, веселому и очень редкому гостю — были рады. Жители деревни думали, что я картограф — я представился так, чтобы оправдать свой интерес к дальним и пустым территориям острова, куда собирался отправиться в одиночестве. Селяне подарили мне амулет со своим гербом — огромный и вычурный медальон в виде двуглавого ворона. Он выглядел до одури жутко, но я надел его, чтобы им было приятно...

***

Путешествовать в одиночку по промозглым, туманным нагорьям Нчардирка оказалось невероятно тяжело. Мне кажется, до того в моей обласканной, роскошной жизни аристократа не было ни намека на подобные испытания.

У меня имелись: я сам, огромный рюкзак со сменной одеждой и припасами, остроконечная шляпа с сеткой, защищающей от комаров, внешнее кольцо Артефакта Объединения, кое-какие маг-свитки и копия Кодекса Ордена, которую я взял в дорогу, чтобы как следует изучить.

Кодекс писали кровью, он был затянут магической сеткой непреложных клятв и обетов. В нем сотрудники Ордена и пациенты расписывались в самых главных правилах, нарушение которых каралось многолетним заключением в тюрьме, а то и казнью. Да-да. Пусть даже краеугольным камнем Сумрачной Вуали была некая целительская история, правонарушителей здесь ждала страшная расправа.

Так, сотрудники ни при каких условиях не имели права подселять рёххов в себя — только если сами попадут в программу как пациенты, и будут единогласно одобрены для подселения. Также запрещалось приближаться к характерным рёххам и как-либо вступать с ними в связь. Пациент вы или член Ордена, нельзя было обсуждать происходящее ни с кем, даже с самыми близкими родственниками. Возбранялось показывать кому-либо Артефакт Объединения, и тем более, использовать его или копировать.

Все эти вещи карались безжалостно. Когда ты поступал в Орден, ты подписывался под правилами, и если бы ты нарушил их — белки твоих глаз бы почернели, и все увидели твою ложь. А еще эти клятвы распространялись на то, что у нас принято называть «стукачеством»: если бы ты узнал о промахе кого-то из коллег и не донёс об этом, твои глаза тоже сменили бы цвет.

В общем, это было не самое радужное чтение в не самых оптимистичных условиях!

Прахов дождь на острове Нчардирк вообще не прекращался, и я забыл, что такое сухая одежда. Я забивался под каменные навесы скал и там пытался разводить костры, но получалось далеко не всегда. Как я ни прислушивался, как ни подманивал рёхха, на стылых землях Нчардирка не было ни намека на нужную мне птичку слявкойли. У меня саднило горло, я хрипел и мёрз, и в какой-то момент я решил, что, наверное, надо сворачиваться, но…

Почуял далекий след рёхха.

Ура!

С новыми силами я рванул на охоту, подчиняясь чутью, отыскивая призрачные следы духа природы. Для меня они выглядят как мерцающие пятна, появляющиеся то на камнях, то на деревьях, то прямо в воздухе — их видно только если определенным образом прищуриться, и они очень быстро тают.

След рёхха привел меня в самую дикую часть острова — в долину Уркус-Файя. Она была похожа на страшный сон: в Уркус-Файе сплошняком торчали острые каменные скалы с глубокими проломами между ними, и все они постепенно становились выше, выше, пока не заканчивались хищным грязевым вулканом. Вулкан бурлил, далеко плевался валунами, иногда сбивая те или иные части скал и растущие на них каменные кедры. Мне казалось, я попал в другой мир.

А еще в бинокль я наконец увидел слявкойли!

Крохотная лазоревая птичка летала над долиной. Я попробовал призвать ее, но было слишком далеко. Тогда я поудобнее подтянул лямки рюкзака, поправил шляпу и полез по скалам вперед. Вскоре я окликнул птицу, но она, судя по всему, никогда прежде не видела человека с даром — и так испугалась, что рванула прочь, вновь увеличивая расстояние. Ругаясь и пытаясь объяснить ситуацию, я скинул тяжелую ношу и налегке бросился ей вслед. Отшельница слявкойли улепетывала, несясь впереди светлым пятном, я гнался за ней, оскальзываясь на валунах, долина Уркус-Файя ревела и сипела странными испарениями, и вдруг…

Вдруг вулкан заревел, зарычал, плюнул — и несколько мгновений спустя огромный камень сбил меня со скалы в черное ущелье, по ходу дела ломая и кроша мне кости.

Удар об острые камни. Бесконечная боль.

Темнота.

***

…Тилвас Талвани лежал на спине, захлебываясь кровью.

Небо было грязно-серым, бессмысленно-плотным. Как будто старый матрас висел над островом, и ошметки облаков были похожи на торчащие нитки. С неба сыпался мелкий дождь, похожий на порошок…

Тилвас не мог шевелиться.

Не закрывай глаза, — думал он. — Не закрывай глаза: на этот раз ты их не откроешь…

Не было ни единого шанса, что кто-то найдет его на этой далекой земле. Разве что-то жители деревни через пару недель отправят поисковый отряд… Но это будет поздно. Судя по крови, клокочущей в горле, ему осталось недолго.

Рука Тилваса непроизвольно дернулась, и он почувствовал под пальцами Артефакт Объединения, лежащий в нагрудном кармане. Да уж… Штучка оказалась куда крепче его. Стоило соглашаться на такую работу — помочь кому-то выжить с помощью рёхха — чтобы самому погибнуть.

Боги-хранители, как же глупо…

Он даже ничего не сделал в этой жизни. Едва успел начать жить… Ни любви, ни свершений, ни особых знаний — зачем ты вообще рождался, Тилвас?

Можно плакать. Никто не увидит.

Небо как будто стало еще ниже. Зрение подводило; все расплывалось.

Нет, — подумал Тилвас, — нет, я не сдамся. Я не… — он смог чуть-чуть изменить положение тела, — сдамся!..

Уже стемнело. Над островом восстала глухая и ледяная ночь, полная далекого волчьего воя, тихого гула моря, когда Тилвас, ни на секунду не прекращавший борьбу, смог отползти от места падения на… полтора метра.

Полтора жалких метра. За ним тянулся широкий кровавый след.

Талвани не хотел прекращать борьбу. Он мысленно подбадривал себя, ставил маленькие, но жесткие цели — ты проползешь еще полтора метра до рассвета, парень, и это не обговаривается, — но беда в том, что Тилвас умирал.

Тихо и с сожалением отключались его разбитые органы. Кровь, впитываясь в шершавые камни Нчардирка, темнела от стыда — я покидаю тебя, любимый. Зрение почти угасло, а в груди пережало что-то — и каждый вдох оказывался страшной борьбой, полной хрипа и крови.

И вдруг… Перед лицом колдуна появилась белая лисья морда. Почти прозрачная. Морда с любопытством склонилась над ним и тихо втянула воздух вытянутым носом. Глаза у лисы были ярко-багровые, взгляд удивительно осмысленный.

«Предсмертные галлюцинации», — решил Тилвас.

— Ты видишь меня, человек? — эти мысленные слова прозвучали в голове юноши одновременно с тем, как лисья морда наклонилась вбок. Лис ощерился и недобро сузил глаза. Передней лапой он наступил на грудь колдуна, и это призрачное касание породила волну боли.

Тогда Тилвас понял, что это по-настоящему.

Пэйярту.

К нему пришел сам пэйярту — Белый Лис, хранитель кедровых лесов. Один из сильнейших рёххов, герой многочисленных легенд — коварный, хитрый, опасный Белый Лис.

Который сейчас с живейшим интересом смотрел на Талвани.

— Да… Я… вижу… духов… — едва слышно прохрипел Тилвас. — Здравствуй… Пэйярту…

Лис хищно облизнулся.

— Ты даже имя мое знаешь.

— Да.

— Откуда?

Тилвас закашлялся кровью. Ему было слишком тяжело говорить. Он попробовал прикрыть глаза, чувствуя, как растворяется в волнах боли, как молочная белизна небытия постепенно окутывает его пуховым одеялом, но тут лис пэйярту вдруг изо всех сил ударил его лапой по груди.

— Говори, человек! Говори! — приказал он, и глаза его разгорелись еще более алым. — Это ты охотился сейчас за слявкойли? Зачем мы тебе? Что это за магическая вещь у тебя в кармане? Не смей умирать! Говори!

Боги-хранители, да зачем ему это… Он не знает про подселение?.. Идиотский пэйярту… — мысленно простонал Тилвас, но все-таки начал рассказ. Едва слышно, запинаясь. Если он замолкал, призрачный Лис бил его когтями по груди — и судя по тому, что эти удары ощущались очень болезненно, Лис не жалел своих сил.

Когда Тилвас рассказал ему всё об Ордене Сумрачной Вуали, пэйярту вдруг встал на него всеми четырьмя лапами и стал деловито ходить туда-сюда по молодому человеку.

— Что ты делаешь? — простонал Тилвас, ощущая давление духа.

— Думаю, что можно вставить в центр твоего Артефакта взамен отсутствующего куска.

— Зачем?..

— Я хочу объединиться с тобой, человек.

Тилвас попробовал рассмеяться. С каждым смешком кровь струйкой вытекала у него изо рта. Лис раздраженно махнул хвостом.

— Ничего смешного, — прорычал он, скалясь.

— Еще как смешно. Меня хочет спасти пэйярту.

— Мне нет дела до твоего спасения, человек! Я просто тоже хочу познать материальную жизнь. Я ушел сюда, в Нчардирк, несколько сотен лет назад. Я не знал о том, что мы можем объединяться с людьми. Теперь знаю. И не собираюсь упускать свой шанс.

— Вы — характерные — и не можете с нами объединяться. Это запрещено.

— Ты правда думаешь, что мне не плевать? — блеснул глазами пэйярту.

— Мне сейчас тоже плевать, — просипел Тилвас. — Но я не умею проводить ритуал.

— Жить хочешь — проведешь. Так. Мне кажется, вот это подойдет для внутренней части Артефакта, — лис зубами приподнял дурацкий амулет в виде ворона, который каким-то чудом не разбился, продолжая висеть на шее аристократа. — Давай. Запихивай меня туда, а потом в себя. Нет ничего невозможного. Есть только недостаточно нужное.

— Учти: мы оба можем погибнуть, — не то прошептал, не то подумал Талвани.

— Я не могу. Я же дух, идиотина. А ты так и так сейчас сдохнешь — хотя бы попробуй, что ли.

И лис, ощерившись, вложил амулет и артефакт юноше в руку.

Глава 19. Сцена у водопада

В этой части своего рассказа Тилвас Талвани надолго замолчал.

Мы втроем дошли до края долины Лайстовиц, и теперь земля перед нами обрывалась куда-то вниз. Там, невидимая в темноте, бурлила вода из водопада, ревевшего по другую сторону ущелья. Водопад был высоким, маслянисто-черным и опасным в ночи. Мне пришлось задрать голову, чтобы увидеть его верхушку и гребень горы. Наверное, он куда выше, чем та скала, с которой упал Тилвас шесть лет назад. Но даже если так, больно представить, что Талвани чувствовал во время падения. И, конечно же, после него…

Взъерошенный Мокки вытащил из кармана флягу, которую прихватил в избушке целительницы, и без слов протянул ее артефактору. Тилвас улыбнулся, будто оттаивая от своих темных воспоминаний. Он приподнял фляжку, салютуя, но пить не стал.

— В общем-то, мы оба тогда ошиблись, — сказал аристократ уже бодрее. Он сел на краю ущелья и свесил ноги в пустоту. — Я, когда пытался провести ритуал. И пэйярту, когда сказал, что не может погибнуть, потому что он дух.

Тилвас подобрал какую-то палочку и на рыхлом клочке земли нарисовал большой круг, а в нем кляксу.

— Ритуал подселения происходит следующим образом, — объяснил он. — У Артефакта Объединения есть внешняя часть и внутренняя, на них нарисована схема-маршрутизатор, зачарованная под конкретного рёхха. Колдун шепчет заговор, и рёхх добровольно входит во внешнюю часть. После этого вставляется внутренняя часть, и схема зажигается, отмечая маршрут. Колдун надевает амулет на клиента, и рёхх перетекает в него. Это по плану. У нас же получилось прах знает что. Амулет с вороном не был оригинальной запчастью, схема на нем отсутствовала, да и форма подкачала. Пэйярту равен обычному рёхху, умноженному примерно на тридцать, Артефакт не предназначался для такой мощи. Я понятия не имел, какой заговор читать, а еще я, как бы, умирал, поэтому прошептал что-то почти наугад, вкачав в заклинание всю свою оставшуюся энергию и благополучно отключившись. Белого Лиса это не смутило: он «зашел» в Артефакт и… — Тилвас вдруг коротко хохотнул. — Застрял. Будто хвост прищемило. Дверью. Межпространственной.

Мокки тоже было хмыкнул, но аристократ погрозил ему пальцем:

— Не вздумай ржать, Бакоа. Над собственным горем могу смеяться лишь я сам.

— Да не больно-то и хотелось. Я чихнуть собирался: у меня аллергия на лис.

— С каких это пор? — прищурилась я.

— С пятницы. Аккурат когда ты заявилась в мою гильдию с этим придурком.

Тилвас стер с земли свой рисунок и бросил палочку вперед, где ее тотчас сломали и закрутили тугие струи водопада.

— В общем, застрявший пэйярту не обрадовался и попробовал выйти обратно. Ритуал не предполагал такого трюка. Лис упирался, а пэйярту — это ведь не шутки. Он так упорствовал, что… Хм. Представьте себе эффект от разорвавшейся резинки в каком-нибудь мучном окружении. Взрыв. Сумятица. Полная неразбериха. Мы с пэйярту смешались, перепутались и слились в одну сущность, расколотую между моим телом и амулетом. — Он похлопал по украшению в виде двуглавого ворона. — Поэтому я умираю, если снять медальон. Ко мне не только возвращаются старые раны, но еще нас с пэйярту как бы разрывает. Причем обоих. Однако в тот момент ритуал казался величайшей победой… Когда я очнулся, я понял, что мое тело излечилось. А еще я был очень, — он ухмыльнулся, — очень доволен собой. Чуть ли не впервые в жизни. И вообще неприлично хорош.

— То есть ты утверждаешь, что завышенная самооценка досталась тебе от лиса? — я вскинула брови.

Тилвас прищелкнул пальцами и указал на меня в стиле «бинго!».

Я села на край ущелья рядом с ним. Прохладные брызги водопада долетали до наших лиц, остужая воспоминания.

— Тилвас, так ты все-таки скорее рёхх или человек? Галаса сказала — второе, но… — я пожала плечами.

Он отзеркалил мой жест.

— Давай сойдемся на том, что я — экспериментальная модель? — грустно усмехнулся он. — Впрочем, если судить по памяти, опыту, желаниям и манерам держаться в обществе (за редкими игривыми исключениями) — то я человек. Лисья сущность будто разлилась по черно-белому рисунку моей жизни, окрасив его в новые цвета, но не изменив сюжет. Думаю, получилось весьма органично. Хотя со стороны я могу казаться персоной с раздвоением личности: так резко меня мотает от мягких контуров человеческой натуры к ярким краскам животной сущности.

— Да уж, это мы заметили.

— Молодцы, сто баллов в зачетку. А вот в Ордене, к счастью, никто не обратил внимания. Внешняя часть Артефакта Объединения разрушилась после ритуала, и мне пришлось возвращаться с пустыми руками, надеясь, что я смогу обмануть сэра Айтеша. Иначе, согласно кодексу, меня бы просто отдали под суд и казнили. С ложью все прошло легко: тут лисья сущность показала себя во всей красе. Я подстраховался: перед тем, как уезжать с острова, устроил небольшое крушение на рыбацком судне. Благодаря этому у меня было много свидетелей того, как я отчаянно тону и теряю все свои вещи, которые тотчас утягивают подводные зыбучие пески. Я и моряки чудом спаслись, но вот мой рюкзак — увы. В нем якобы был и Артефакт — так я сообщил в Ордене. Про птичку слявкойли я сказал просто: не нашел. Я успешно выдержал все собеседования и тест на маг-детекторе лжи, а потом со стыдом направился в комнату стирания памяти — такова финальная ступень для неудавшихся кандидатов. По идее это было секретом — но мне-то о нем умудрилась сболтнуть Галаса Дарети… Так что я заблаговременно написал себе подробное письмо с рассказом о произошедшем. В итоге Орден остался разочарован моей неудачной поездкой, но не затаил зла. И тогда для всего мира я стал легкомысленным аристократом, а сам подпольно придумывал, как все-таки снять с себя медальон и объединиться с застрявшей в нем частью… Быстро выяснилось, что для этого нужно знать Артефакторство, поэтому я углубился в эту науку. Я учился у лучших, но инкогнито. Бесконечно практиковался. Даже зáмок продал, чтобы расплачиваться за такое… хобби. Собственно, так и прошли для меня эти шесть лет.

Мокки пожал плечами:

— Шесть лет — немалый срок, аристократишка. Почему бы просто не смириться с украшением и не жить с ним в свое удовольствие? Я так понимаю, в целом у тебя все хорошо.

— Я бы так не сказал, — покачал головой Тилвас. — Во-первых — и это самое очевидное — мне очень не нравится то, что у меня на груди находится вещь, потеря которой может меня убить. Даже если большинство людей не в состоянии коснуться медальона, я в теории могу зацепиться за что-то типа колеса кареты или потерять его в море. Неловко получится. Во-вторых, о теплых обнимашках можно забыть, ведь всех, кроме Джерри, шарахает током, а Джерри появилась на сцене недавно и скорее обнимет фонарный столб, да?... — он быстро стрельнул в меня глазами, и я сделала вид, что оцениваю перспективы.

— Столб не так уж и плох, — подытожила я.

Ответом мне было довольное фырканье. Чего еще от тебя ждать, воровка? Я так и знал, я люблю пикировки, Джерри.

— В общем, в отсутствии объятий моя чуткая лисья душа страдает: я так хотел испытать человечность! И где? И что? Но продолжим список моих недовольств. Его третий пункт гласит: амулет действует, как ограничитель. Все воспоминания, а также большая часть рёххова могущества застряли в нем.

— А вчерашнего могущества тебе мало, что ли? Не наглей, — возмутился Мокки, морщась при воспоминании о паучьем подземелье.

Тилвас проигнорировал его реплику. Просто продолжил, вновь перейдя на серьезный чеканный тон:

— Ну и в-четвертых, представьте, что амулет — это как отрезанный палец. Сразу пришить его можно. А вот какое-то время спустя — уже не получится. Но у нас в уравнении — не палец, а часть души. С каждым годом мне все больнее жить без нее. Это почти физическое ощущение потери. Как… вечный холод. Будто у тебя внутри — ледяная иголка, и она с шорохом проворачивается в тебе денно и нощно, и что бы ты ни делал, где бы ни был — ты слышишь этот шорох, похожий на тихие, с ума сводящие шепоты мёртвых из-подо льда. Ты можешь заткнуть уши, закрыть глаза — но ты слышишь это бормотание смерти и беззвучные шаги, уходящие за горизонт. И когда часть, заключенная в амулете, окажется слишком далеко, перейдет невидимую грань — мы погибнем. Лис и я. — Глухо закончил он.

Тилвас откашлялся, ловко поймал пролетающего мимо светлячка и вновь отпустил его мгновение спустя.

— А что касается могущества, Мокки… В том-то и беда. Вчера я насильно постарался вытянуть свои силы из амулета, фактически, призвать самого себя, будто отдельного духа. И, как помнишь, последствия неприятные, — Тилвас поморщился, поочередно глядя то на свои замотанные бинтами пальцы, то на треснувший медальон. — Видите эти искорки? — он указал на крохотные мерцающие точки, просачивающиеся сквозь раскол. — Грубо говоря, я теперь не только расщеплен, но еще и истекаю кровью. Точнее, энергией. И если это не прекратить, я просто умру. И у меня в запасе уже не несколько месяцев, как предполагалось раньше, а несколько недель. А то и меньше.

Тилвас замолчал и, сцепив руки замком на затылке, упал назад, на траву.

***

Густой изумрудный клевер примялся под аристократом волной. Луна выплыла из-за туч, и в ее серебристом свете мне почудилось, что по лицу Тилваса бродят призрачные тени. Я вдруг подумала, что он стал мне гораздо ближе после своего рассказа. Не просто понятнее — по всем формальным составляющим, — а именно ближе. Ледяная игла внутри, отмеряющая время. Шуруп вечного холода, который всегда с тобой — в любом даже самом счастливом моменте. Смерть — это зашитый в людей сюрприз, специальная начинка в фирменном блюде жизни, которую ты обязательно надкусишь, но никогда не знаешь, когда и как…

Я устроилась, обняв себя за колени, и свежий ночной ветер играл моими волосами. Мокки раскачивался назад-вперед, сидя на самом краю утеса. Тилвас, казалось, уснул, вымотанный своей исповедью.

Так забавно.

Я не помню, говорила я вам это или нет, но в какой-то момент на свадьбе в Опаловом замке я была особенно зла на Тилваса Талвани — и, заодно, на себя. Я тогда заметила, насколько легко мне общаться с Тилвасом: перекидываться цитатами из древних книг, исполнять сложнейшие этикетные выкрутасы, залихвацки ругаясь в паузах, с одинаковым интересом смотреть на какую-нибудь изысканную финтифлюшку на гербе — потому что мы знаем ее происхождение. Мы взрослели в похожих условиях богато-интеллектуальной жизни и, кажется, относились к ней с одинаковым расслабленным пренебрежением. И меня это одновременно привлекало и бесило в артефакторе. Страшно бесило, потому что от него веяло той жизнью, которую я потеряла в Зайверино. В некоторых наших перебранках я ругалась не по сценарию, а от души — я действительно… завидовала ему. И злилась.

А теперь…

Я покосилась на аристократа и осторожно прислушалась к своим чувствам. (Привычка самоанализа: лучшая привычка истинных шэрхен). Мне казалось, сейчас я пойму, что вместо раздражения во мне поселилось сочувствие, но…

О. Нет, смотрите-ка!

Он меня все еще бесит. Даже сильнее.

Но теперь из-за того, что так сладко вырубился, оставив меня в растерзанных чувствах после своего рассказа.

— А ну подъем! — рявкнула я, больно щелкнув Тилваса по лбу.

Он мгновенно открыл глаза — внимательные и настороженные.

— Твоя история не закончена.

— М-да? А по-моему, вполне закончена. Это называется открытый финал.

— Открытые финалы идут нахрен! Рассказывай дальше.

— Что именно?

— Как мы будем тебя спасать.

— «Мы»? Мне нравится, — осклабился Тилвас.

— О, нет, поверь, тебе не понравится, — фыркнул Мокки.

Тилвас изумленно к нему обернулся:

— У нас настолько широкое «мы»?

— Пока я с тобой, у меня набегают проценты за переработку, — вор пожал плечами. — Ты ведь не потратил все деньги с продажи замка, придурок? Иначе мне придется попросить что-то поинтереснее. Например, своего рёхха внутри.

— Даже не думай! — вдруг рявкнул Талвани так жестко, что я вздрогнула, а Мокки, до того равнодушно сидевший спиной, заинтересованно обернулся.

— Больше никаких рёххов внутри, — холодно сказал артефактор. — Ни у кого. Ни ради спасения, ни как-либо иначе.

— Почему? — нахмурилась я.

Аристократ пружинисто поднялся, сложил руки на груди и посмотрел на меня сверху вниз.

— Когда мы встретились, я действительно не знал, кто мог заказать мое убийство. Но постепенно появлялись детали, и теперь я практически уверен: за нами охотится кто-то из характерных рёххов в теле человека. Он очень силен и хитер. Мы — не первые его жертвы. Он уже заставил исчезнуть двух людей с подселенными младшими рёххами: так, что территории, которым они покровительствуют, внезапно иссохли и погибли... Раньше такого не случалось, — объяснил артефактор Мокки Бакоа. — Что-то могло исчезать из мира природы, но само, постепенно. Сами духи бессмертны. А теперь — наш враг что-то делает с рёххами в людях, и этим влияет на весь мир духов и плотный мир.

Тилвас вновь перевел взгляд на меня:

— Мы с тобой — новый объект его охоты. Он знает, кто я, и знает мою историю. А еще он знает твою историю, Джеремия Барк. Он выбрал тебя для моего убийства специально, потому что он понимал, что ты сможешь коснуться моего медальона...

Тилвас прикусил губу и продожил чуть ниже:

— Ведь он сам подарил тебе эту силу… Тогда. В Зайверино. Пять лет назад.

Мне на щеки будто плеснуло горячей водой. Пальцы онемели. Я не могла ничего сказать, голос просто исчез, и только сердце сумасшедше колотилось, а шрамы на спине как будто извивались, смеясь.

— Зачем? — невозмутимым тоном поинтересовался Мокки.

Тилвас ответил ему так, будто это я задала вопрос: обращаясь ко мне, смотря на меня.

— Он хотел жить в тебе, Джемерия Барк. Он готовился овладеть тобой. И хотя у него не получилось, он все еще считает тебя своей добычей. И присматривает за тобой.

Я резко вскочила на ноги. Голова кружилась. Будь я чуть менее ловкой, упала бы назад, в рычащую мглу водопада.

Тилвас потянулся ко мне, чтобы поймать, но я рявкнула:

— Не трогай меня! Отойди!

— Джерри?

— «Подарил», значит, да?! — я металась на краю ущелья, словно кошка, попавшая в западню. — «Подарил мне силу» твой друг, я правильно расслышала? «Овладеть» хотел? Серьезно? «Присматривает»?! Это так теперь называется?!

Тилвас сквозь зубы выругался.

— Я просто так выразился, Джерри, — он вновь настойчиво протянул ко мне руку, с опаской глядя на землю, крошащуюся вниз под моими ногами.

Я зарычала:

— Не вздумай касаться меня, рёхх! — последнее я слово я почти выплюнула, с ужасом чувствуя, что в глазах собираются слезы злости и страха. — Не подходи ко мне, не смотри на меня и только попробуй до меня дотронуться! Я убью тебя, слышишь?! Я действительно тебя убью. Как убила Дерека. Как убью всех, кто посмеет причинить мне боль. Мне плевать, сколько вас, и какие у вас способности. Я вас всех уничтожу, я сотру вас с лица земли — я клянусь тебе, я смогу, только троньте.

— Джерри… — выдохнул Тилвас.

— Мать твою, Джерри, ты уже перебарщиваешь, — скороговоркой выпалил нахмурившийся Мокки.

Я судорожно втянула ноздрями воздух, сама оттолкнула от себя Тилваса двумя руками и побежала прочь.

Быстро. Еще быстрее.

Сквозь полночную долину, под вой далеких волков, по прохладной траве босиком. Мысли путались. Спина горела. В голове я вновь и вновь слышала тихий смех и мурлыкающий голос Дерека: «Дорога-а-а-я…». Ровно с той же интонацией, с какой Тилвас поёт: «Джереми-и-и-и-я…». Их образы начали путаться, соединяться в моем мозгу, воспаленном паникой, болью, усталостью, возможно — банальным безумием человека, однажды попавшего в беду…

В глубине души я всегда знала, что Дерек — на свободе. Что эта сущность никуда не делась, что она бродит по острову, скребет когтями кору старых буков и облизывается на луну. Что ее губы покрыты кровью, а пальцы помнят растерзанные тела моих друзей. Я знала: зло существует.

Но я думала, что я живу в воровской тени, спрятанная от него. Я думала: я в безопасности.

Я бежала до тех пор, пока не споткнулась о какую-то корягу и не упала. Тогда вместо того, что подняться, я свернулась калачиком на влажной земле, закрыла глаза, зажала виски руками и долго, долго беззвучно рыдала во тьме.

«Дорога-а-а-а-я….»

Глава 20. Одеяльные дела

Когда слезы закончились, я продолжала лежать.

Я не шевелилась и только медленно дышала. Вдох на восемь, задержка дыхания на десять, выдох на двенадцать. Спо-кой-не-е… Мысли неслись хаотичным потоком, но вот он становился слабее, уже не грозил утопить. Я старалась пропускать все мимо себя, ни на чем не сосредотачиваться, позволить моей внутренней тишине умыть меня и утешить.

Восемь.

Десять.

Двенадцать.

Не знаю, сколько прошло времени.

Я почти задремала, что здорово, ведь сон исцеляет, но вдруг почувствовала чье-то присутствие. Я резко открыла глаза и увидела Тилваса, стоящего в паре метров от меня. У него в руках было свернутое пуховое одеяло, и артефактор тянулся им вперед, явно собираясь положить на землю — максимально близко ко мне, но не пересекая воображаемую черту. Будто принес корм дикому животному и пытается просунуть сквозь решетку. Брови Тилваса были сведены в одну суровую линию, губа прикушена от старания. Он пытался быть максимально незаметным, и с этим справлялся на ура — я не слышала его приближения, сработала чистая интуиция.

— Я не собираюсь тебе мешать и, конечно, не стану приближаться, Джерри, — после паузы сказал он, обнаружив, что его засекли. — Я просто хотел оставить одеяло. Земля холодная.

— Кинь его мне.

Он кинул. Я поймала. Затем села, тыльной стороной ладони вытерла щеки — наверняка все в красных пятнах — и стала методично разворачивать теплое одеяло. Тилвас бесшумно развернулся и двинулся прочь, его силуэт казался очень черным на фоне поляны, залитой лунным светом.

— Я уйду утром, — сказала ему в спину я. — Не буду заходить в дом Галасы. Прощай, Тилвас Талвани.

Аристократ остановился.

— А как же Мокки?

— Захочет — найдет меня сам.

Тилвас поколебался, прежде чем сказать:

— Ты поняла, что не только он сможет найти тебя, если захочет?

— Угрожаешь? — я приподняла верхнюю губу, будто скалясь на артефактора.

— Нет. Пожалуйста, вспомни еще раз те мои слова, которые тебе так… не понравились у водопада.

Он мог не просить. Они и так проносились у меня в голове снова и снова, никакая медитация до конца не заглушит.

Он хотел жить в тебе, Джемерия Барк. Он готовился овладеть тобой. И хотя у него не получилось, он все еще считает тебя своей добычей. И присматривает за тобой.

— «Присматривает» — не метафора, — сказал Тилвас. — Джерри, тот рёхх чувствует тебя. Ты — его маячок.

— Я поняла это! — шепотом рявкнула я. — Не обязательно повторять по сто раз.

— Не обязательно уходить.

— Зато тебе — обязательно. С этой поляны. Сию секунду. Все, что от тебя требовалось, аристократишка, это вежливо ответить мне «прощай» и свалить на все четыре стороны, а не задерживаться для долгих разговоров. Все, мы уже не союзники. Я знаю, кто хочет меня убить, мне этого достаточно. Ты тоже знаешь — с моей помощью. Супер, сделке конец, я больше на тебя не работаю.

— В таком случае, я хочу с тобой расплатиться, — сказал он.

Вот сволочь Тилвас Талвани: не уходит и не уходит, зараза такая. Плюс, как специально, выглядит очень усталым, абсолютно человеческим без всяких там примесей, смотрит проникновенно. И слабачка я: поддаюсь, отвечаю, забываю, что он — враг.

— Кстати, ты так и не сказала, чего ты хочешь в оплату.

— Ничего мне от тебя не надо. Считай это благотворительностью сирым и убогим. Поломанным и скоро сломающимся вновь. В двойном объеме. Ты должен был сдохнуть, а сам взял взаймы у жизни, Тилвас, и теперь расплатишься двумя душами вместо одной, поздравляю. В чем-то это даже справедливо. Неужели хитрый лис не знал, что за все прилетает ответочка?

Вот тут я все-таки дотянулась до его больного места. Глаза Тилваса потемнели, губы сжались. Он резко опустился на корточки — то ли чтобы оказаться на одном уровне со мной, то ли повинуясь какому-то лисьему инстинкту — и подался мне навстречу таким плавным и стремительным движением, что два метра как-то внезапно превратились в один.

— Да, прилетает, — гортанно пророкотал он. — Спасибо, что напомнила, а то я-то ни секунды не потратил на подробные размышления. Знаешь, Джеремия, ты можешь злиться, и бояться, и ненавидеть меня — можешь насмехаться или пытаться самоутвердиться за мой счет — ты абсолютно в своем праве — но я бы на твоем месте попробовал извлечь из собеседника пользу, раз ты такая умная.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок? — фыркнула я.

Мое недавно обретенное спокойствие унеслось к праховой матери, уступив место желанию сбить спесь (или то, что казалось мне спесью) с красивого лица Талвани.

— Да, молодец, ты словесник и выучила много поговорок, мы все это поняли… — недобро начал Тилвас, но я перебила:

— И это кто еще за чей счет самоутверждается?

— Ты хочешь узнать, что я тебе предлагаю или нет?! — заорал он, обеими руками в ярости ударив по земле.

Я мгновенно втянула голову в плечи, вспомнив, что так активировалась магия рёхха в подземелье у паука. Да и этот его звериный оскал — теперь расстояние между нами лишь полметра — не чета моей пародии… В этот раз ничего не случилось — ладони и земля, земля и ладони, внимательные синие глаза артефактора без единого всполоха алого цвета, — но паника, промелькнувшая у меня на лице, и весь мой защитный жест были, видимо, настолько очевидными, что Тилвас мгновенно отпрянул и выругался сквозь зубы.

— Я не хотел тебя испугать.

— Заткнись и уйди уже, а. Такая мудрая мысль была явиться сюда с одеялом, и так ты ее испоганил, Талвани. Третий раз говорю: прощай.

Он покачал головой: мол, нет, я тебе не отвечу тем же, иди к гурху со своими придуманными правилами.

— Две вещи, — упрямо объявил Тилвас, вновь поднимаясь и делая шаг назад. — Первое: я могу попробовать сделать так, что тот рёхх не сможет тебя найти, но это потребует твоего доверия. Второе: в Лайстовице мы в безопасности. Над этой долиной висит одно старое заклятье, которое не даст нас найти. Спокойной ночи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И он наконец-то ушел.

***

Я проснулась, вся замотанная в одеяло, только нос торчит. Под боком у меня сидели две белки и самозабвенно жрали орехи, раскопанные после зимы. Тот факт, что гора, о которую они опирались, оказалась живым человеком, поразила их столь глубоко, что я всерьез забеспокоилась: беличьи глаза не вывалятся от удивления?..

Зверьки сиганули прочь, отчаянно матерясь (Тилвас бы их наверняка понял), а я села, кое-как взбила волосы и двинулась в сторону дома Галасы Дарети. Одеяло лежало у меня на плечах, как плащ, и тянулось длинным подолом. Такими темпами мы перепортим целительнице все белье.

Погода была чудесная: яркое солнце, пронзительно-синее небо, припекает. Шум воды, окружающей Лайстовиц, настраивал на благодушный лад.

Проходит ночь — проходит паника. С большинством проблем нужно просто переспать. Я имею ввиду, метафорически. С людьми-проблемами спать не надо. (Рубрику «Мудрые советы от Джеремии Барк» объявляю открытой).

Когда я открыла дверь избушки, на меня разом обернулись все трое: Мокки, Тилвас и Галаса. Они завтракали, а вокруг них на дубовом столе были разложены карты острова и архипелага.

Воцарилось молчание, полное напряженных взглядов. Наконец Галаса спросила:

— Чай или кофе?

— Чай, — ответила я, и эти простые слова как будто растопили ледяную корку ушедшей ночи.

Я села за стол и пододвинула к себе миску с фруктами, свежим хлебом и орехами.

— Выспалась? — спросил Мокки.

— Вполне.

— Я не стал искать тебя, потому что знаю, что в таких ситуациях требуется одиночество.

— А что ж ты артефактора-то не просветил? — беззлобно фыркнула я.

Вообще, Мокки мог не объясняться: я не только понимала, но и разделяла его точку зрения. Впрочем, притащенное кое-кем одеяло мне тоже пригодилось…

— Ну так в няньки он меня еще не нанял, — ухмыльнулся Бакоа и похлопал Тилваса по плечу. — Пс-с, артефактор, как тебе идея?

— Я кажется уже рассказывал, что с няньками у меня с детства не складывалось? — вскинул бровь тот, покачивая в руках крохотную чашечку кофе.

— Таких, как я, у тебя еще не было.

— Невероятный и ужасный господин Бакоа, гроза всех сейфов и стражей, грезит о карьере моей сиделки? Я в восторге.

— А, ну раз в восторге, тогда не грежу, — лениво отмахнулся Мокки и, поставив оба локтя на стол, в упор посмотрел на меня.

Я с трудом удержалась от того, чтобы не отвести взгляд: последний раз мы с Мокки так переглядывались вчера на печи, и, если вы помните, эту сцену возмутительным образом прервали. Несмотря на все случившееся потом, я о ней не забыла, и мне очень хотелось узнать, что блёсен не договорил… Но Мокки, судя по безмятежному лицу, решил оставить вчерашний день в прошлом — целиком и полностью. Они с Тилвасом вели себя так, будто сцены у водопада не было: будто мы обсудили биографию артефактора, и, порадовавшись сдвигу в деле, спокойно и даже задорно пошли дальше.

В принципе, в таком отношении тоже был смысл.

— Джерри, мы тут сварганили план, — вор деловито побарабанил пальцами по картам. — В общем-то, сначала мы хотим постараться объединить Тилваса с пэйярту, пока он не откинулся. А потом разберемся с тем, кто ведет за вами охоту. И — факультативно — прикроем Орден, если кому-то хватит золота на оплату такого широкого фронта работ.

— Хорошо, — я кивнула. — А если мы провалимся уже на первом этапе?

— Капец ты оптимистка, — процедил Талвани.

— Ты шесть лет потратил на свой медальон. С чего ты взял, что снимешь его за две недели?

— Потому шесть лет я не потратил, а проинвестировал, Джеремия.

Взгляд аристократа был полон возмущения и какого-то такого выражения типа: «Хей, так нечестно. Уже утро, мы должны отставить оружие, разве нет?». Я кивнула: «Согласна. Это я по инерции». И сказала вслух:

— Что ж, хорошо, что шансы есть!.. И что нам нужно сделать?

Талвани вытащил откуда-то из-под стола фигурку белого лиса, добытую в замке Льовезов, и объяснил. Кратко перескажу вам идею.

Чтобы объединиться с пэйярту, нужно провести двухступенчатый ритуал.

Первая ступень такого ритуала: вытянуть рёхха из Тилваса и медальона, то есть освободить его. Для этого и нужна старинная статуэтка из склепа: ее можно использовать как магнит-ловушку. Так что здесь все уже схвачено.

Вторая ступень ритуала: запихнуть лиса в аристократа заново, на сей раз полноценно. Для этого нужен Артефакт Объединения, созданный «по меркам» пэйярту. За прошедшие годы Тилвас уже подготовил все магические и технические формулы, но у него до сих пор не было материала, из которого делается Артефакт. А еще он не смог до конца просчитать схему вживления духа: ту самую, которая рисуется на внешнем и внутреннем кольцах артефакта и приводит весь механизм в движение.

— …Итак, мы отправляемся за лунными кораллами? — подытожила я. Именно из них следовало делать артефакт.

— Не просто лунными кораллами, а лунными кораллами, которые видели лик хранительницы Дану.

— Что-то я сомневаюсь, что божественный взор влияет на свойства материи, — встрял Мокки.

— Что-то я сомневаюсь, что ты когда-либо изучал этот вопрос, — парировал Тилвас. — А я изучал.

Бакоа закатил глаза и так лихо откинулся на стуле, что буквально попрал все законы гравитации, не грохнувшись.

— Ну и как мы отделим святые кораллы от обычных? — спросил вор.

Уж не знаю, был ли у Тилваса заготовлен ответ, но тут меня внезапно пробило на информацию.

— Например, с помощью поэмы «Поучения благого ассасина»! — сказала я. — Это такая дидактическая книжечка второго века до нашей эры. Ее написал убийца, который раскаялся, увидев красоту богини Дану, и с тех пор ходил за ней по следам и дотошно описывал все ее действия, щедро приправляя их моралью. Причем местами очень заметно, что мораль натянута — Дану в те два года, пока он за ней таскался, вела весьма… богемный образ жизни, назовем это так. Но ассасин был упорен и дотошен, в этом ему не откажешь. По его «Поучениям» можно написать целый путеводитель по Восточным пределам той эпохи, причем с точными координатами. И если большая часть мест, где бывала Дану, не сохранилась до сегодняшнего дня, то вот западное побережье нашего острова практически не изменилось. Я не помню все детали поэмы, конечно, но ее можно найти в любой крупной библиотеке… И так мы получим местоположение нужных кораллов.

Мокки, выслушав мою тираду, раздельно поаплодировал. Тилвас вдруг тепло улыбнулся и подмигнул.

Мы вгрызлись в наш план, углубляя его, уточняя детали. Галаса Дарети не участвовала в обсуждении, занимаясь своими делами на кухне, но иногда приносила Тилвасу какие-то чашечки с зельями.

— Раньше пятницы я не выпущу вас из Лайстовица, — сказала она. — Я знаю, что твое время на исходе, Тилвас, но тебе нужны еще хотя бы несколько суток, чтобы восстановиться.

— Слушай, Мокки, а там Алое братство не перебьет твоих ребят? — вдруг вспомнила я. — Они ведь должны отпустить их в обмен на колье… — я кивнула на ожерелье Льовезов, беззаботно сверкающее на подоконнике.

Бакоа пожевал губами, раздумывая. Потом подкинул яблоко, поймал его, хрустнул и обратился к целительнице:

— Пс, Галаса! Тут почта есть?

— В восьми милях отсюда есть небольшой городок.

— Супер. Отправлю Алым подарочек. И заодно, может, там продается лапша? — поморщился он, явно не вдохновившись фруктом.

— По почте, серьезно?.. — не поверил Тилвас.

— Я поставлю на коробке знак Рыбьей Косточки. Поверь, эту посылку они доставят с величайшими почестями, — осклабился вор.

Потом подхватил колье и, небрежно крутя на указательном пальце что-то вроде трех миллионов сребров, пошел на улицу.

Мы с Тилвасом начали расписывать наши дальнейшие перемещения. Мы упорно обходили несколько тем стороной: тему Дерека; тему меня-маячка и тему того, что первый этап нашего плана — полноценное подселение пэйярту — все-таки выглядит очень сомнительным, каким бы оптимизмом мы ни пытались его раскрасить…

Потому что кто гарантирует, что белый лис, покинув тело артефактора, согласится сразу в него вернуться?

Глава 21. Я посмотрю?

День клонился к вечеру.

Мокки еще не вернулся, Галаса заботилась о животных, а я отправилась на пробежку. Проблемы проблемами, но физическое благополучие — это база, на которой выстраивается все остальное. Так что какие бы подлянки мир ни совал мне под подушку, я буду упрямо и дисциплинированно придерживаться некоторых вещей.

Я сделала несколько хороших кругов по долине, потом потренировала баланс и гибкость и, наконец, вернулась в деревушку раскрасневшаяся и решительная. Приняла душ и, несколько раз глубоко вдохнув-выдохнув для спокойствия, поднялась на второй этаж домика.

Там в светлой комнате, увешанной пучками разнотравья, у окна сидел Тилвас. На коленях у него лежала книга, но он не читал ее, вместо этого невидящим взором глядя в розовато-синее небо за распахнутыми ставнями. В глиняной чашке на подоконнике дымился горячий мятный чай. Четкий профиль артефактора с растрепанными надо лбом волосами сквозил печалью, длинные пальцы машинально барабанили по кожаному книжному корешку. В мягком свете, заливающим комнату, было видно, как наравне с пылинками пляшут черные искорки, просачивающиеся из его медальона наружу. Утекающая грамм за граммом лисья душа.

Как бы бесшумно я ни поднималась, аристократ все равно обернулся, стоило мне шагнуть на порог.

— Я готова. Давай сделаем это, — сказала я и начала расстегивать пуговицы на рубашке.

Тилвас ехидно-изумленно вскинул брови.

— Какой внезапный способ поднять мне настроение! Не ожидал от тебя, Джеремия.

— Иди к гурху. Ты знаешь, что я имею ввиду.

— Догадываюсь, — он сощурился, с интересом глядя за моим разоблачением. — Только вот кто тебе сказал, что для этого надо раздеваться?

Я запнулась на мгновение и начала также технично и быстро застегивать рубашку обратно.

— Не-не, ты все правильно делала, — рассмеялся Талвани. — Я просто удивился.

— А всё, а поздно уже, я тебе уже не верю, — буркнула я. — Снимай с меня заклинание так.

— Я бы не назвал это заклинанием, — задумчиво пожевал губами Тилвас.

Он захлопнул книгу — это оказался справочник по духам природы рёххам, ничего себе, — и плюхнул ее на подоконник, по ходу дела удачно убив одного из первых в сезоне комаров.

— Скорее, эта некая связь, которая позволяет врагу чувствовать тебя и находить, когда он считает это нужным.

— Называй как хочешь, только разберись. Пожалуйста.

— С ума сойти, мы дошли до «пожалуйста»?! Воровка, да это прогресс. Я горжусь тобой!

— Ты какой-то слишком веселый для умирающего, не?

— Ну когда-то же надо начинать веселиться?

В процессе диалога артефактор смотрел на меня так и эдак, прищуривая то один глаз, то другой, вглядываясь сквозь веер разноцветных стеклышек, вытащенных им из кармана. Затем ое удовлетворенно кивнул, обошел меня и встал сзади. Я видела его через зеркало, висящее на стене, но все равно поморщилась: ненавижу, когда кто-то находится у меня за спиной.

— Можно? — совсем другим, серьезным тоном спросил Тилвас, потянувшись к моим волосам.

Я кивнула. Он осторожно собрал их и перекинул мне через плечо, чтобы обнажить шею и верхнюю часть спины. Там уже виднелись первые шрамы. Поймав через зеркало мой настороженный взгляд, Талвани стал разматывать повязки на своих обожженных пальцах. Один слой… Второй… Я присвистнула, когда увидела совершенно чистую здоровую кожу.

— Кажется, Галаса Дарети действительно хороший целитель? — одобрила я.

Тилвас подмигнул и элегантным жестом дорогой стриптизерши сбросил ненужные бинты на пол. Они легли, будто змеиные шкурки. Я фыркнула, Талвани как-то нехорошо хрустнул пальцами… А потом внезапно наклонился вперед и легонько подул мне на голую шею — волоски на загривке стали дыбом от мятной прохлады его дыхания. Сразу после этого Тилвас пробежался пальцами по верхнему шраму, видному над воротом рубашки, — тому, что шел почти вдоль всего позвоночника. Хоть я и стояла навытяжку, как солдат, а все равно дернулась от неожиданного прикосновения.

— Тише. Всё хорошо, — почему-то шепотом сказал Тилвас. Он слегка надавил на позвонок в начале шрама и начал мягко его массировать, одновременно пристально рассматривая. У меня сразу же зачесалась шея, я потянулась к ней, но Талвани небрежным щелчком отбил мою ладонь и строго покачал головой. В зеркале я увидела его строгий взгляд исподлобья.

Тише.

— Сейчас будет немного странное ощущение, — наклонившись к моему уху и чуть ли не задевая его губами, негромко предупредил аристократ.

— Странное или болезненное?

— А тебя не проведешь, да, Джерри? — улыбнулся Тилвас, и теперь потянулся к моей шее почему-то носом. — Странное. Я предпочитаю называть вещи своими именами.

— Ой, ну конечно! Я встречала немногих, кто так же склонен темнить, как ты.

— Тем не менее, ты уже знаешь всю мою биографию. В рамках необходимого.

— Раз в рамках, то не считается, разве нет?

— Я бы подумал, что ты со мной флиртуешь, если бы не видел, как панически бьется жилка у тебя на шее.

— Я бы подумала, что ты меня соблазняешь, если бы не верила в совесть в людях.

— Так я же не совсем человек?

Я уже открыла рот, чтобы сразить его своим саркастичным ответом, но в этот момент артефактор как-то по-особенному нажал мне на позвонок, и по всему тело разлилось неожиданно-искристое тепло. Я охнула.

— Не больно же? — уточнил Тилвас.

— Но и не странно!

— Значит, я недооценил твой чувственный опыт, — беззлобно прыснул он. — Странно еще будет, не беспокойся.

***

И странно действительно было.

Не отпуская меня, Тилвас потянулся к стене, на которой на длинных гвоздях висели разнообразные магические диковинки. Стена была достаточно далеко, и Талвани пришлось растянуть обе руки по сторонам, да еще и балансировать на одной ноге, чтобы достать до нее. Наконец он подцепил что-то вроде зеленой лупы с большим количеством рычажков на рукоятке. Все это время он не переставал массировать мою гурхову шею, и меня это, признаться, слегка сбивало с толку. Мне было очень приятно, а это не то ощущение, которое ждешь в подобных обстоятельствах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Тилвас поднес лупу к моему шраму, дернул один крючок на ручке артефакта, и из изумрудного стекла мне на кожу полился мерцающий свет. Талвани стал проделывать какие-то махинации с этим светом, одновременно сосредоточенно нюхая мою кожу за ушами и в основании плеч. Я порадовалась тому, какое душистое цветочное мыло используют в доме госпожи Галасы. А потом подумала: не помешает ли его запах ритуалу? В чем вообще смысл меня нюхать?

Но спрашивать не стала.

Внезапный сеанс массажа после появления лупы закончился, и я расслабилась и даже слегка заскучала, когда вдруг заметила, что от деревянного пола поднимается смутная темная аура. Я нахмурилась, решив, что это какой-то дым — готовка внизу пошла не по плану? — но дым явно был потустороннего происхождения. К нему добавился еще один эффект: деревянный пол комнаты стал медленно покрываться черными лужами. Из углов поползли клубы тени и порванного в лоскуты серо-грифельного тумана. Неуверенный треск донесся с потолка: я подняла взгляд и увидела, как встревоженно искрит маг-светильник, со всех сторон осаждаемый темнотой.

— Это нормально? — напряженно спросила я.

— Что?

— Я вижу… тени.

Тилвас не сразу ответил. Он отложил лупу и теперь снова касался меня пальцами, медленно вел ими по узору шрама, будто ища что-то наощупь.

Мне уже казалось, что в комнате наступила глубокая ночь, хотя времени было едва шесть вечера. Звуки тоже притихли, будто бы уши мне обложило ватой. Я не видела свои ноги до колена, потому что они были полностью погружены в черноту. Теперь она сгустилась до состояния воды – гладкой и холодной зеркальной поверхности, быстро поднимающейся все выше и выше. На потолке комнаты тоже собирались черные капли, тягучие, как смола. Они просачивались сквозь доски и, медленно набухая, будто черная кровь срывались вниз.

Кап. Кап. Кап.

Во всех углах комнаты.

Кап.

Черные круги шли по вязкой черной крови, наполнившей дом. Стены уплывали в никуда, отдаляясь, уменьшаясь сообразно расстоянию. Все вокруг растворилось в незряче-зеркальном космосе пустоты, и остались лишь мы с Талвани – две фигуры, погруженные в воду.

Кап. Кап.

Безумие.

— Джерри, — попросил Тилвас, — позволь я все-таки посмотрю всю твою спину?

Он не знал, что мы скоро утонем. Я опустила голову и посмотрела на наши отражения в черной воде. Я вся была покрыта запекшейся кровью, а глаза и руки Тилваса светились багряно-красным цветом, тьма венчала его короной. Его отражение скалило зубы, примериваясь к моей шее сзади.

— Э-т-то точно иллюзия? – с трудом выдавила я.

— Да, — уверенно сказал артефактор, тогда как Тилвас-Во-Тьме впился в меня острыми звериными клыками, и мое отражение затряслось в безмолвном вопле. – Так можно?

Я закрыла глаза, кивнула, и резко рванула рубашку на груди, стремясь закончить все это как можно быстрее. По полу посыпались пуговицы, и это странным образом утешало – значит, в реальности пол действительно есть, пол – не вода…

Тилвас осторожно оттянул ткань рубашки вниз, обнажая мне плечи и спину, и нежно повел пальцами по рисунку шрамов. Это подействовало успокаивающе. Я на мгновение приоткрыла глаза, но зря. Зеркально-черная бесконечность никуда не делась, и альтер-эго Тилваса в воде уже беззвучно топило меня, вгрызаясь в плоть острыми зубами.

Но в этот раз в отражении был кто-то третий. Два желтых немигающих глаза наблюдали за убийством из темноты. Они удовлетворенно, садистски щурились, перебегая взглядом с моей царапающейся, захлебывающейся фигуры на голодного Тивалса. Я шумно сглотнула.

— Тилвас, тут кто-то есть, кроме нас.

— Кого ты видишь? — резко спросил он, замерев.

— Я... Не знаю. Только глаза.

— Цвет?

— Желтые.

— Какое у него лицо?

— Я не вижу.

— Всмотрись.

— Я...

— Если ты будешь смотреть на него, не моргая, есть шанс, что увидишь больше.

Я не хотела смотреть на него. Совсем. Тем более, я не хотела видеть то, что делает со мной Темный Талвани, потому что сцена минуты к минуте становилась все страшнее.

— Ты же сказал, что это иллюзия. Тогда какая разница, что я там рассмотрю? — запротестовала я.

Он догадался.

— Там что-то еще происходит, да? Что-то плохое?

— Я... Ох, небо. Нет! НЕТ!

Происходившее там уже было слишком.

— НЕТ! — заорала я, собираясь нырнуть в темноту, спасти отраженческую себя.

— Секунду! Дай закрою каналы! И всё, прекращаем! — крикнул сзади реальный Талвани, не давая мне вырваться, и вдруг с силой провел ладонью по моей спине снизу вверх, а потом вновь странно ущипнул за позвонок на шее, буркнув какую-то формулу.

Черное видение рассыпалось хлопья пепла.

Но я уже все-таки пнула артефактора — острым локтем в солнечное сплетение — заставив его отшатнуться, а сама по инерции сделала пару шагов вперед, врезавшись в угол журнального столика и уронив его.

— Твою мать! — взвыла я, когда к очевидным душевным невзгодам добавилась еще и острая боль в коленке.

— Так тебе и надо... — проворчал сзади Талвани, потиравший грудь, и комком швырнул в меня мятую рубашку. — Я же сказал: секунду!

— Знаешь, учитывая, что за жесть я видела, там и милисекунду прождать нельзя было!

— Видела ты, а виноват я? — язвительно поинтересовался он.

Я поморщилась и промолчала. Что есть то есть.

— Тебе удалось разорвать мою связь с тем рёххом? — со вздохом спросила я.

— Желтоглазым рёххом, как можно предположить, потому что ни одно видение не появляется из ниоткуда... — задумчиво протянул артефактор. — Нет, я не могу вот так сходу разорвать связь. Но теперь я знаю, какие травки тебе надо пить, чтобы у врага сбилась к праховой бабушке вся наводка. Мы возьмем их с собой и дважды в день будем устраивать изысканное чаепитие по всем правилам, благодаря которому нашим преследователям придется искать нас безо всяких там магических поблажек. Я обещаю тебе: в этом смысле ты будешь в безопасности.

— А в каком не буду?

— Ну, слушай, мы вроде как в состоянии войны с кем-то мощным, плюс жизнь в принципе полна неприятных сюрпризов, плюс нам надо найти святые кораллы — и вся моя интуиция, что человеческая, что лисья, утверждает, что по пути мы нахлебаемся приключений, так что… Во всех остальных смыслах? — он развел руками.

— Класс, — подытожила я, прикидывая, хватит ли мне терпения собрать с пола все рубашечные пуговицы и пришить их обратно. Солнечный свет в окно действовал умиротворяюще и помог забыть неприятный опыт, но шитье... Это какой-то новый уровень садизма.

— А зачем ты меня нюхал, Талвани?

Артефактор на мгновение замер в углу комнаты. Потом небрежно пожал плечом.

— Да просто. У нас с тобой это как-то с первого дня повелось: или как, по-твоему, я нашел тебя тогда в горах после нашей сделки в «Приюте пилигрима»?

Я вытаращилась на него.

— Так там не было маячка?!

— Сначала был — после дерева и нашей встречи — но он саморазрушился через пару часов. Дальше — чисто обоняние. Ты всегда пахнешь лемонграссом, что чистая, что грязная, что в гостинице, что в склепе — ты в курсе? Я специально замеряю и экспериментирую.

— Ты сейчас раскаяньем запахнешь, экспериментатор хренов! — зарычала я, кидаясь на него.

Тилвас с хохотом увернулся, щелкнул меня по плечу — осалил! — подмигнул и проворно сбежал с лестницы. Мне так и виделся у него за спиной пушистый лисий хвост.

Надумка, конечно. А все же.

Глава 22. Бал-Варал

Как и было намечено, мы ушли из Лайстовица в пятницу утром. На прощанье Галаса Дарети снабдила нас каким-то невозможным количеством пузырьков и смесей — что-то для Тилваса, что-то для меня.

Только для Мокки у нее не нашлось подарка. Вор оскорбился и в ответ устроил небольшую диверсию: стащил несколько зелий, о чем, впрочем, никто из нас не догадывался до определенного момента, которому еще лишь предстояло наступить…

— Пожалуйста, держи меня в курсе событий, — попросила целительница Тилваса на пороге. — И я бы хотела помочь в какой-то момент.

— Галаса, я боюсь, помощь может потребоваться уже на этапе прямой конфронтации. Вряд ли это то, что ты любишь, — шевельнул бровью Талвани.

— Если бы мы делали только то, что любим, мир был бы достаточно странным местом, — пожала плечами она.

Мы попрощались и уехали на ее лошадях — мы отправим их обратно, когда доберемся до ближайшего города и придумаем себе какой-то другой транспорт. В городке — он назывался Бал-Варал и был населен сплошь горняками — мы собирались разделиться.

Я направлялась в библиотеку, где без зазрения совести должна была украсть экземплярчик «Поучений благого ассасина» — нашей маршрутной карты. Тилвас хотел пойти в банк — снять немного золота со счета, потому что наши финансы подтаяли — ко всеобщему огорчению.

Но Мокки внезапно воспротивился этому:

— Никаких денег, будь добр.

— Да ладно? — хмыкнул Тилвас, глядя на Бакоа сверху вниз. — В тебе что-то сломалось, что ли? Деньги, деньги — прием, прием. Просто хочу напомнить, что это — те самые круглые золотые штуки, которые так любишь.

— Еще сильнее я люблю свободу, — вызверился Мокки в ответ. — Я смирился с тем, что ты накачиваешь Джерри непонятной травой, убирая Якобы Магическую Связь, но ты полный придурок, аристократишка, если... Хотя нет, погоди, — вдруг перебил сам себя вор. — Полный придурок ты в любом случае, это уже даже не аргумент. Но деньги в банке ты снимать не будешь. Потому что для знающих людей это — куда более четкий след, чем какая-то потусторонняя хрень, давшая тебе повод раздеть Коготочка, — последние слова Мокки неожиданно для всех почти прорычал.

Я аж с шага сбилась. Бакоа и сам встал, как вкопанный.

Хм.

Вот это поворот.

— Он тебя Коготочком зовет, серьезно? — Талвани повернулся ко мне с неподражаемым и неподдельным выражением ликования на лице.

— Обычно не зовет, — я почему-то стеснялась посмотреть на вора.

— Значит, сегодня есть особенный повод?

— Спроси у него сам.

— Очень странно, что два таких образованных человека, как вы, не в курсе, что в третьем лице говорить о присутствующем — дурной тон, — крайне ядовито отозвался отмерший Мокки. — Встретимся в пять у фонтана на ратушной площади. Деньги я добуду. Дернешься к банку, артефактор, — я тебя застрелю.

И Бакоа, утопив руки в глубоких карманах шаровар, бесшумно и мгновенно скрылся в узком, почти незаметном переулке.

Мы с Тилвасом переглянулись. Конкретно так, надолго переглянулись.

Уж не знаю, что там происходило за синими зерцалами артефактора, за которыми предполагалось наличие то ли одного, то ли аж двух мозгов — человеческого и лисьего, но у меня все мое пресловутое душевное «спокойствие океана» обрушилось в бездонную впадину, вызвав и цунами, и торнадо, и банальный шторм.

— Он ревнует, — наконец вслух вывел артефактор, растягивая губы в маниакально-торжественной улыбке. — Джеремия, мать твою, Барк, твой психопатичный приятель только что явил нам образец чистейшей, прекраснейшей, я бы сказал — хрестоматийной ревности! Боги-хранители власть предержащие, да это было ВЕЛИКОЛЕПНО!!!

— Да не-е-е-е-е, — притворно отмахнулась я.

— Да ДААА!!! — осклабился Тилвас. — Это ж надо! Прям как по нотам, а. И главное: он ведь сам понял, что мы поняли, что он сморозил что-то, что не хотел. Что его нахрен в секунду мгновенно выдало. Ты вообще оценила, с какой скоростью его сдуло?

— Я бы на твоем месте не веселилась, Тилвас, — я перестала изображать, что не согласна с его вердиктом, и теперь изо всех сил старалась не расплыться в улыбке в ответ. — Ты знаешь, что Мокки делает, когда недоволен?

— Дай подумать. Вредительствует?

Откуда-то с соседней улицы донесся дикий вопль. Тилвас поперхнулся своей улыбочкой. С меня тоже немного спало лицо.

— Не факт, что это Мокки, — с надеждой, но отнюдь не с уверенностью прокомментировала я. — Тут много других бандитов. Но в общем и целом, недовольный Бакоа — это либо очень эффективно, либо очень опрометчиво.

— Мне нравится и то и то, если честно, — признался артефактор.

— Мне тоже, — после некоторых раздумий сказала я. — Судя по всему, я сейчас неправильно выразилась.

— Пожалуй. Я все еще полагаю, как и в первый день знакомства, что твой угловатый друг экстремально опасен. И тем приятнее было сейчас увидеть, как что-то в нем пошло не по плану, — Тилвас был таким довольным, что мне невыносимо захотелось влепить ему в лицо тортом или чем-нибудь еще, просто чтобы посмотреть, как наиболее эпично можно стереть такую физиономию. — Повторять не будем, наверное. Ну, в плане, специально его провоцировать не будем.

— Не будем, — решительно согласилась я.

— Хотя я не до конца уверен, что это все-таки ревность. Может, просто он взбесился оттого, что в доме случилось что-то интересное, пока он отсутствовал.

— Ты же сам сказал: точно ревность, чистейший образец?

— Джеремия, это может тебя шокировать, но иногда даже я ошибаюсь.

— Да ревновал он, эй.

— Не факт.

— Тилвас. Он. Рев. Но. Вал.

— Блин, я слишком тебя обнадежил. Джерри. Ты же сама знаешь: господин Бакоа — полноценный социопат. Может, он какое-нибудь успокоительное забыл с утра выпить, вот и дернулся невовремя. Если бы он был в состоянии ревновать, вероятно, ты бы видела подобные вещи и раньше — вы же давно знакомы. Ну или еще увидишь в нашей поездке. Один раз — это просто случайное совпадение. Оно не говорит ни о чем: ни в ту, ни в другую сторону. Я имею ввиду… Маловато для выводов. Я не хочу давать тебе ложные надежды за счет такой ерунды.

— Тилвас, а Тилвас, — нехорошо прищурилась я, хватая его за воротник рубашки и подтягивая поближе, чтобы он сейчас не посмел отвернуться, спрятав лицо. — Ты меня совсем за идиотку держишь?

— Что? Я? Почему?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Сама невинность.

— Потому что ты провоцируешь меня.

— Небо голубое, да на что, Джерри?

— На то, чтобы повторить. Повторно сделать что-то, что вызовет ревность Мокки. Или не вызовет. Ты прямо сейчас разводишь меня на что-нибудь… Что-нибудь эдакое.

— Как ты можешь говорить такое, Джеремия! — возмутился он.

Я видела уголок улыбки, старательно припрятанный у него на губах. Я цепко щурилась. Я ждала признания.

Тилвас оскорбленно поцокал языком, оторвал мои руки от своей рубашки, и, пылая праведным гневом, сокрушенно повторил:

— Как ты можешь говорить такое!...

После чего подмигнул и сгинул куда-то в работящие переулочки Бал-Варала.

***

Ночь давно опустилась на городок Бал-Варал. Тучи набили небо до самого горизонта, как перезревшие сливы — бутылку вина, и ледяной ветер, шастающий между домами, пьянил головы и склонял ко сну.

Я сидела за угловым столиком таверны «Веселый висельник» и, позевывая, дочитывала украденную книгу. Вокруг меня на грубом деревянном столе полукругом стояли пустые кружки из-под самых разных напитков: в своем вынужденном читательском запое я перепробовала чуть ли не все меню. Подавальщик уже трижды менял свечи у меня на столе — в такой глуши не было маг-светильников, и я иногда задумчиво скребла ногтем лужицы подтаявшего воска.

Рядом дремали Тилвас и Мокки. Тилвас спал сидя, расслабленно откинув затылок на стену, и одна прядка растрепанных каштановых волос упала ему на глаза так, что мне очень хотелось ее поправить.

Мокки, наоборот, бахнулся лбом на сложенные на столе руки. Иногда он вздрагивал во сне, и один раз так дернул ногой под столом, что коленкой врезался в мое колено. И замер. Теперь я не шевелила этой ногой, хотя она уже прилично затекла.

Бакоа, как и обещал, раздобыл нам денег — и судя по тому, что нам не пришлось бежать из города немедленно, он сделал это достаточно незаметно, хотя сумма оказалась внушительной. Тилвас весь день бился над формулой переселения, и судя по вороху разорванных бумаг, высящихся перед ним, ничего у него не получалось.

Других посетителей в таверне в этот поздний час не было. Нам бы тоже уже стоило разойтись по комнатам, но я слишком увлеклась чтением и не заметила наступления темноты, Талвани, видимо, так же сильно погрузился в работу, пока не отрубился, а Мокки… Мокки вообще был на как иголках: лихорадочное остервенение сквозило в каждом его жесте, и мне все сильнее казалось, что добром это не кончится. Ревность виновата или нет (скорее, все-таки, нет), но у темпераментного папочки воров наступала беспокойная фаза его психического (не)благополучия. Насколько я его знаю, в ближайшие дни он станет совершенно бесчувственным и агрессивным, будет мыть руки по пятьдесят раз и педантично соблюдать симметрию в предметах, а если кто-то случайно толкнет его — он вполне в состоянии сломать неосторожному человеку руку и расхохотаться. В гильдии в такие периоды все ходят по струнке и работают впятеро усерднее, за неделю-две (дольше маниакальные фазы Мокки не длятся) делая чуть ли не годовую выручку. Но братьев и сестер Полуночи под рукой нет, так что отдуваться придется нам с Талвани.

Подумав над этим еще немного, я все-таки убрала свое колено от колена Бакоа.

Я дочитала последние строки книги: «И хранительница Дану, протянув мне руку на прощанье, сказала, что никогда еще у нее не было такого настойчивого спутника, как я, и она счастлива, что теперь я решил написать книгу о наших путешествиях, пусть даже это значит, что я больше не буду сопровождать ее. Глубоко вздохнув и счастливо улыбнувшись — ибо ей нужно было преподать мне урок смелости перед выбранным решением, — она ушла, не оборачиваясь, и вскинув две руки в кулаках над головой. «Свобода!» — крикнула Дану, и голос ее был полон ужаса перед грядущим одиночеством. Но я знал — я должен написать эту книгу и донести будущим поколениям всю мудрость моей богини. Так что я крикнул «Благость!», заставив богиню вздрогнуть, зашел в дом, взял стопку превосходного пергамента и, обмакнув деревянную палочку в чернила, начал писать…»

Я закрыла «Поучения благого ассасина» и задумчиво побарабанила пальцами по вощеному корешку. Так, надо будить парней и рассказывать им о наших опциях. Я снова посмотрела на прядку волос, так маняще упавшую на глаза Талвани, но одернула себя и только тихонько прочистила горло, собираясь сказать: «Подъем!».

Но тут проснулся Мокки Бакоа: с урчащим стоном потянулся, одновременно выбрасывая по сторонам сразу все конечности, пальцы и даже отмычки в сладкой истоме, зевнул, пристально посмотрел все на ту же Тилвасовскую прядь и резко сдул ее, перегнувшись через стол.

Тьфу ты. Увели игрушку.

— От тебя табаком воняет, — мгновенно отозвался артефактор, открывая глаза.

— Сейчас еще и вином будет, — снова зевнул Бакоа, деловито заглядывая во все подряд кружки в поисках хотя бы одной не пустой.

— Я бы сказала, что у нас всего одна приличная опция по поиску святых кораллов, — протерла глаза я и махнула рукой подавальщику, чтобы принес кофе.

Ночь за окном медленно перевоплощалась в утро. Она снимала черные тени аллей и острые каблуки преступных кинжалов, смывала алые губы-фонари, пушистые ресницы полночных шепотов — заменяла все это на розовую комбинацию рассвета, тапочки пушистых облаков и душистую росу пробуждающихся тут и там розовых клумб. Я завидовала ее обновлению и спешила закинуться хотя бы кофе, раз закинуть саму себя в постель пока что не вариант.

— Согласно книге, Дану и ассасин точно видели коралловые рифы в четырех местах: в Жемчужном море (это нам не подходит), у атолла Невервайл (тоже), в ста километрах к югу от Пика Волн (уже лучше, но все еще далеко), и неподалеку от Дабатора. Буквально в нескольких километрах от берега. Собственно, вот эта опция кажется мне наиболее удачной.

— Дабатор — это ведь плавучая рыбацкая деревушка на восточном побережье острова, верно? — припомнил Талвани, отпивая глоток горяченного капучино. Я кивнула. — И впрямь неплохо. Отсюда всего два дня пути: тогда предлагаю поспать и двинуться туда.

— Поддерживаю. Мокки, ты чего?

Вор так мрачно смотрел в кружку, будто увидел там в отражении врага. В принципе, в какой-то степени так и было, наверное, ведь у всех нас есть претензии к собственному «я», но…

— Ничего, — яростно прошипел вор и встал так резко, что весь стол подпрыгнул, зазвенев посудой.

Он сорвал с ремня шароваров и чуть ли не с вызовом швырнул в меня мешок с золотом:

— Расплатитесь. Я спать. Выезжаем в полдень.

Мокки скользнул по мне, а потом по Тилвасу настолько невидящим и одновременно ненавидящим взглядом, что я даже растерялась. Не успел кто-либо что-то сказать, как Бакоа быстро и бесшумно исчез из обеденного зала — причем провернул свой уход в воровском стиле, утонув в тенях.

— Это что сейчас было? — нахмурился Тилвас.

Я помотала головой: прах его знает…

— Пойдем тоже спать? — вздохнула я, отставляя недопитую чашку.

— Это приглашение? — осклабился артефактор и подмигнул.

Я скорчила рожу.

— Нет, серьезно, учитывая, что у нашего лохматого друга психика разъезжается по швам, мне просто опасно ночевать с ним в одной комнате. А на третью у нас уже не хватает бюджета.

— Иди к гурху, Талвани.

— Да, по сути, к нему и иду, — закатил глаза аристократ. — Гурхи — это ведь те сумасшедшие и глазастые степные сущности, которые выворачивают кости путешественникам, забывшим поприветствовать их перед сном? Чем-то похоже на Мокки.

Я усмехнулась и пожелала ему доброго, и, главное, безопасного утра.

Глава 23. Едем на дилижансе

К Дабатору мы решили отправиться общественным транспортом.

Восточное побережье острова Рэй-Шнарр достаточно густо заселено, каждые десять-двадцать километров тут обязательно торчит какая-нибудь деревушка или крохотный городок, чьи черные витые башни — наша архитектура зиждется на черных витых башнях, если вы еще не поняли, — видно издалека. Путников встречают ворота и хлопающие на ветру, болтающиеся на тонких столбах алые полотнища, на которых вертикально написаны руны, обозначающие название местности. Это — чистый выпендреж и фирменная фишка восточного побережья.

Между всеми эти городками и деревушками проходят маршруты дилижансов. Стандартно общественные кареты рассчитаны на восемь-двенадцать человек, в них могут быть впряжены как лошади, так и ящеры-гаррары (в этом случае проезд стоит дешевле, так как трясет).

У нас после Бал-Варала сбился режим: мы тогда продрыхли весь день, выехали в ночь, и, собственно, следующий день провели так же — днем отсыпались, ночью ехали. В чем-то это было хорошим решением: на ночные маршруты претендует не так много желающих, так что последний участок пути мы провели втроем, не считая возницы.

— Вы тоже торговцы изумрудами, а? — спросил нас кучер, когда мы забирались в карету.

— Нет. С чего вы взяли? — ответила я.

— Очень часто они пользуются этим маршрутом. И всегда предпочитают ехать ночью, чтобы оказываться на бирже драгоценных камней Шавершохана к открытию. Завтра там вообще какие-то большие торги, очень много народа должно собраться! И еще торговцы изумрудами обычно тоже тройками ездят: красавица и двое охранников.

— Оу. Понятно. Нет, мы не торговцы.

— Я похож на охранника? Серьезно? — возмущался Тилвас, когда мы тронулись, и словоохотливый кучер за стенкой начал трындеть уже со своими лошадьми.

— Удивительнее даже, что на охранника похож я… — проворчал Мокки, вытягиваясь на лаковой лавке во всю длину и прикрывая глаза.

— У тебя на ремне четыре ножа висит, — напомнила я.

Их вор купил вчера на рынке. Просто так. Чтобы хотя бы слегка исправить дурное свое настроение последних дней, которое теперь ходило за нами, как новый спутник и темная туча, иногда отплевывающаяся молниями проклятий.

— У тебя тоже ножи на ремне, — пожал плечами вор. Потом вдруг хохотнул: — Вообще, наверное, кучер нас с тобой, Джерри, принял за охранников. А Тилваса — за «красавицу». Его синяки под глазами похожи на подводку.

Я прыснула, аристократ оскорбленно фыркнул.

— Феминность в мужчинах — это тренд, — заявил он, но потом обеспокоенно покосился на стекло кареты.

Насколько я поняла, вчера Тилвас вообще не спал, предпочтя вместо этого снова заниматься разработкой схемы-формулы для переселения. Из-за этого его глаза и впрямь были будто обрисованы темной каймой усталости.

Талвани не обсуждал с нами свою работу — ни я, ни Бакоа ни шиша не смыслили в колдовстве и не могли бы помочь, но я видела, что артефактор нервничает. Где-то там. Внутри. А еще иногда он невольно прикасался к собственному амулету — мерцающие искорки продолжали виться вокруг него тонкой струйкой, и я заметила, что одна из двух голов ворона стала как будто уже не такой черной. Она выцветала.

Как-то раз Тилвас перехватил мой любопытный взгляд, устремленный на медальон, и немигающе, прямо, спокойно держал его, пока я сама не отвернулась со странным волнением. Он будто хотел сказать: «Да, я умираю. И что в этом такого?». В том взгляде духа было явно больше, чем человека.

Дилижанс ехал сквозь темное предрассветное ущелье. Справа скалы, в них вбиты гвозди с латунными колокольчиками и алыми шелковыми ленточками — здесь так загадывают желания. Когда в ущелье дует ветер, оно все звенит и поет чужими мечтами. Слева — темная расческа корабельных сосен. Скрипят, старые. Раскачиваются во тьме.

Я дремала, упершись головой в стекло, Мокки дрых на лавке напротив, а Тилвас в полусумраке единственной маг-сферы шуршал по тетради пером: за эти два дня он израсходовал бумаги больше, чем некоторые столичные фирмы — за год…

Вдруг снаружи послышался хлопок и дилижанс резко остановился.

— Эй! — крикнул наш кучер. — Уйдите с дороги! Что вы вообще тут делае…

Он не договорил: голос сменился хрипом и тишиной. Лошади заржали, тотчас снаружи послышались какие-то приказы, крики, топот.

— Твою мать, — с чувством сказал Талвани, откладывая перо. — На нас что, опять напали?

— Причем, кажется, по ошибке... — скривилась я, расслышав слова "И чтоб ни один изумруд не забыли!".

— Не опять, а снова, — ликующе осклабился Бакоа еще до того, как открыть глаза и сесть на лавке. — Ну наконец-то. А то я уж соскучился.

Дверь дилижанса открылась, и внутрь швырнули ядо-дымовую гномью гранату. Я успела узнать ее по характерному серебристо-лиловому боку.

— Наберите воздуха и закройте глаза! — крикнула я.

До этого я потянулась было за маг-свитками, но теперь передумала: локтем выбила окно кареты и мгновение спустя выпрыгнула в него. Окошко мелкое, парни в него не пролезут. Я приземлилась, сгруппировавшись, и шустро откатилась вбок. Краем глаза заметила, как в то место, где я только что была, воткнулось несколько арбалетных болтов.

Пока нападавшие перезаряжали оружие, я набрала в грудь воздуха и скрылась в темном дыму, который полностью скрыл дилижанс и распространялся вокруг него, энергично вываливаясь сквозь разбитое мной окно. Через минуту-две он уже выветрится, конечно, а пока в нем удобно прятаться.

Я запрыгнула на крышу дилижанса и, нащупав пожарный люк, распахнула его. В лицо мне дыхнуло ядом. Я свесилась вниз — все еще с закрытыми глазами — и наугад схватила кого-то из ребят, потянула на себя. Ага, это Мокки. Он все понял: дважды шлепнул меня по запястью — универсальный воровской жест — и мгновение спустя подпрыгнул, подтянулся и, едва я успела отшатнуться, вылез на крышу.

В полном молчании: в дыму таких бомб нельзя дышать и говорить, иначе тебе хана, — Мокки скатился с крыши дилижанса. Вскоре раздалось его хищное:

— Приве-е-е-е-етики! — и, судя по крикам и звону оружия, завязался бой.

Я же вновь нырнула в упругую ядовитость кареты. Где там Тилвас?

***

Не сразу, но мы все-таки нашли друг друга в слепой мгле заклятия, и вскоре аристократ вслед за мной вылез на крышу дилижанса. Я упруго спрыгнула на землю. Черный дым уже расходился, и я наконец увидела наших врагов.

Ой-ой…

Кажется, люди на этом побережье очень любят изумруды. Прямо очень.

Вокруг обнаружилось никак не меньше дюжины разбойников, снабженных оружием всех мастей, в том числе магическими артефактами. Их было действительно много, я никак не ожидала такого количества покушающихся на нашу честь идиотов. Часть из них стояла с арбалетами: они тотчас направили их на нас, и мы с Тилвасом только каким-то чудом умудрились увернуться, брызнув в стороны, как сумасшедшие кошки. Другие разбойники окружили Мокки, который огрызался кинжалами и остротами, но, увидев нас, расформировались и кинулись в бой.

Мне очень хотелось объяснить, что никаких драгоценных камней у нас нет, и лучше бы бандитам не тратить ресурсы на настолько бессмысленные телодвижения, но времени на светские беседы не оставалось. К тому же, вряд ли бандиты передумали бы вести бой и со всем почтением посадили бы нас обратно в карету: подозреваю, они бы убили нас просто так, из обиды на то, что сами обманулись.

Так что оставалось драться. Хорошо хоть, арбалетчики не рисковали стрелять, когда мы клубком сцеплялись с их товарищами.

На меня насел один из грабителей, ловко орудующий средним клинком, и я многажды прокляла его сквозь зубы. Несколько неумелых противников куда лучше одного мастера – они мешают друг другу и дают тебе больше пространства для маневра, а этот мужик был хладнокровен и четок в своих действиях, и пристал ко мне, как банный лист. Из стратегических соображений я не могла убежать от него – меня бы тотчас догнали арбалетные болты, жадно следящие за нами из кустов, будто зрители с непомерно дорогими билетиками на шоу. Так что я вынуждена была исхитряться делать что-то на расстоянии вытянутого клинка. Позвать на помощь Тилваса и Мокки тоже не представлялось возможным, так как у ребят хватало врагов. Мокки медленно выжимал кровь из своих противников где-то поодаль — порез за порезом, тысяча штук, настоящая пытка в старинном стиле, — а вот Талвани со своими «поклонниками», так и жаждущими отрезать кусочек аристократической плоти, крутился совсем рядом.

Несколько раз «мой» бандит чуть не продырявил меня насквозь, в один момент рубанул мечом так резко, что срезал кулон у меня на шее – я еле уклонилась. Мгновение спустя выяснилось, что это был мой любимый кулон, теперь печально разбившийся о камень дороги. Единственная из моих вещей, не считая нижнего белья, которая пробыла со мной все время с начала нашего приключения. Более того: единственная из вещей, сохранившаяся у меня с эпохи До-Зайверино… Мне его когда-то подарила Финна: стеклянный цветок дурмана с тычинкой-глазком. "Разобьется — влюбишься!" — завещала подруга.

Я посмотрела на бандита. Нет. На суженого он никак не тянет.

— Вот это было зря, — мрачно сообщила я и, рисково поднырнув под блеснувший меч, сбила противника с ног подсечкой.

Бандит потерял равновесие и упал. Я резко выбила меч у него из руки и планировала уже с гиканьем прыгнуть сверху, чтобы негодующе придушить, но мне помешала сделать это серия последовательных щелчков.

— Джерри! – услышала я окрик Тилваса Талвани.

Арбалеты.

Гурх, арбалеты.

Я же сама про них говорила, а теперь…

Я невольно вжала голову в плечи, ожидая своего неминуемого превращения в решето, но ничего случилось. Лишь перед глазами промелькнула тень — кто-то длинный и лохматый красивой рыбкой пролетел мимо меня, падая на землю.

Это был Тилвас.

В полёте он странно дергался... А теперь лежал, пробитый полудюжиной болтов, и нежно-зеленый мох под ним быстро раскрашивался кровью.

Один болт торчал прямо из горла. Глаза артефактора закрылись.

Все как-то разом замерли...

Странный эффект, снова и снова возникающий в бою: казалось бы, обе стороны готовы к смерти, даже жаждут ее, но когда кто-то погибает на твоих глазах – друг ли, враг ли, — ты на мгновение цепенеешь. Так и сейчас: на несколько долгих ударов сердца над темным ущельем повисла тишина.

— Нет, — как-то тупо и деревянно сказала я, ошарашенно глядя на тело аристократа. — Нет!

— Да, — громогласно возразил один из разбойников, видимо решив, что это — лучшее время для переговоров. — Отдавайте изумруды, не то вас постигнет судьба вашего друга.

— Вот теперь вам точно конец, — вместо этого так тихо и с такой нежной улыбкой сказал Мокки Бакоа, что бандиты вокруг него невольно подались назад, хоть и были на голову-две выше вора.

Я же смотрела только на Талвани.

Чувство несправедливости и тупой, до кишок пробирающей горечи затопило меня целиком, и я вдруг поняла, что никак не была готова к такому. Пусть даже мы столько раз сталкивались с опасностью за эти дни. Мне казалось, если Тилвас или кто-то из нас и погибнет, то точно не в таких обстоятельствах. Это было несправедливо и так... буднично. Он столько лет боролся со своей старой смертью, чтобы вот так прыгнуть и вместо меня поймать шесть смертельных ран — при том, что мы, мягко говоря, не стали друзьями — колкостей в наших беседах было куда больше, чем близости... Хотя нам было о чем помолчать, и о чем пошутить, и каждый раз эти молчания и шутки становились для меня как будто ценнее.

— ...Вам конец, — ледяным тоном повторила я вслед за Мокки, чувствуя, как глаза затапливают жгучие слезы.

И, кажется, бандитов пробрало. Если на такую же реплику Бакоа они среагировали мелкими подрагиваниями и лишь лёгкой потерей самообладания, то мои слова заставили их открыть рты и выронить оружие из рук.

Впрочем, мгновение спустя, когда я сморгнула слезы, оказалось, что это не я причина такой моральной разрухи в рядах противников.

Просто бледный как тенистая поганка низинных болот Тилвас Талвани захрипел, сел и окоченевшими пальцами с мерзким хрустом вырвал из своего горла арбалетный болт.

А потом из груди. Еще из груди. Из живота. И так далее.

Каждый раз эту операцию сопровождал фонтанчик алой крови, но уже полсекунды спустя дыры на теле артефактора начинали светиться перламутрово-коралловым цветом — ночь вокруг нас засияла, как день.

Тилвас поднялся во весь рост. Выпрямился.

Потоки света лились от него во все стороны. Глаза нестерпимо горели оранжевым, а вокруг тела вились маленькими смерчами черные искры. Крошки земли, мох и трава как будто бы отползали от Талвани, оставляя артефактора одного в круге тьме и огня.

— Вам... — странным двоящимся голосом начал аристократ.

— Конец, — шёпотом согласились бандиты и сиганули кто куда.

***

Мы с Мокки, прикрыв глаза от яркого света, молча смотрели на Тилваса Талвани.

Тилвас морщился, рефлекторно крутя в пальцах вырванный арбалетный болт. Вокруг была тишина и смолянистая чернота лесной дороги, и только он торчал посреди тракта, как свечка, неловко переступая с ноги на ногу. Вдалеке затихали перепуганные вопли разбойников.

— Ты что, раньше не мог сказать, что светишься? — вздохнула я. — Сэкономили бы на фонариках!

— Чтобы ты каждый вечер пыталась меня убить? Это было бы до пепла неразумно, Джеремия. — Талвани усмехнулся. — У тебя слеза на щеке, кстати. Должен сказать, я польщен тем, с какой готовностью ты стала меня оплакивать.

— И не мечтай. Просто от моего противника резко воняло луком.

— Это так не работает, милая. Он же не луковица на ножках.

— Может и луковица. Ты ведь не дал мне его расчленить, чтобы проверить.

— Ну, тем более: плакать не с чего. В случае луковицы ты начинаешь, когда свежий сок вытекает из…

— Да заткнитесь уже, а! — закатил глаза Бакоа, нервно вытирая кинжал о сорванный лист папоротника. Мокки нужна чистота, идеальная чистота и немедленно. До ужаса щепетильный убийца. — Ладно раньше у меня Джеремия треплом под боком была, но когда вас двое никак не умолкнет — это похоже на персональную преисподнюю.

— А ты чего такой злой? — фыркнул Тилвас. — Ты хотел драку — ты получил драку, вор. Что не так-то?

— Мало, — односложно ответил Мокки и, подняв с земли ловко срезанный у кого-то кошель, стал педантично и сухо пересчитывать в нем монетки.

— А еще, — он мрачно крутанул один золотой на ладони, — у нас теперь нет транспорта. И я буду лжецом номер один в этом мире, если не скажу, что меня просто задолбало шляться пешком.

Дилижанса и впрямь у нас теперь не было. Лошади, перепуганные дракой, умчались вместе с каретой. Судьба кучера осталась неизвестной: либо он был мертв, либо ранен, но той ночью на дороге тело мы так и не встретили.

Мокки продолжал брезгливо вытирать испачканное оружие, лицо и руки. Чуть ли не вылизывался, как кот. Тилвас светился еще какое-то время, прежде чем регенерация перешла в более скромную, незаметную глазу фазу.

— До какой степени тебя можно разрезать, пока ты не умрешь? — спросила я, когда издали мы с Мокки перестали быть похожи на двух придурков, поджегших своего товарища.

Артефактор содрогнулся.

— Давай не будем экспериментировать?

— Ну а всё же?

— Я не ящерица: хвост или другую конечность не отращу. И, наверное, будь этих болтов в два раза больше, сил пэйярту на спасение тоже бы не хватило. А если ударить меня прямо в сердце хирургически верным ударом и провернуть — то это верный конец.

— Но все-таки сорвать с тебя амулет — куда проще, чем убивать другим способом, да?

— Да, — кивнул Тилвас. — Поэтому подослать тебя ко мне было действительно мудрым решением со стороны нашего врага… И очень неожиданным. Я расслабился за предыдущие годы в этом смысле.

Я вздохнула и взяла его за руку. Нет, не спешите представить себе романтичную прогулку: просто мне стало интересно, как поживает глубокий порез, оставленный мной за запястье Талвани неделю назад в таверне Ричарда. Как и следовало ожидать, какие-либо следы отсутствовали.

— Мелкие раны затягиваются за четверть часа, — объяснил аристократ. — Большие — дольше. И… Нет! Не надо трогать! — отшатнулся он, когда я по-свойски потянулась к его горлу, чтобы изучить дыру от болта. — Боль настоящая, не усугубляй, будь добра.

— Тебе сейчас больно? — я искренне удивилась.

— О да, — ядовито ответствовал он, рукой проводя вдоль разорванной одежды и ассортимента дырок. — По-твоему, я проветриваюсь? Легкий бриз и свежий ветерок? К сожалению, нет.

Только теперь, снова привыкнув к слабому свету луны над нами, я разглядела, что у Тилваса чуть запали глаза и над верхней губой выступила капелька пота. А пальцы легонько трясутся и, в принципе, он все еще выглядит скорее мертвым, нежели живым. М-да.

— Так и не скажешь, что ты страдаешь, — все же неловко буркнула я.

— Потому что ты не одна тут актриса, гурх тебя побери, Джерри. Я поражен тем, что ты до сих пор не врубилась: я шесть лет всем постоянно вру. Ты в своем долбанном университете училась меньше, чем у меня реальной практики лицедейства!

Я поморщилась, но на сей раз не стала острить в ответ.

Мокки, угрюмо сидевший на дороге, вдруг замер над чисткой кинжалов, а мгновение спуся прижался ухом земле. Выпрямившись, он сладко облизнулся.

— По дороге едет дилижанс, — прищурился Бакоа. — И что-то мне подсказывает, что это те самые ребята с изумрудами, за которых нас приняли по ошибке.

— Что ж, их можно поздравить с безопасной дорогой, — проворчал Тилвас, с неприязнью глядя на свой порванный камзол.

— О нет… — Мокки улыбнулся еще шире, очевидно взбодрившись. — Нет-нет-нет. Потому что теперь их изумруды заберем мы. Нужна же мне хоть какая-то моральная компенсация?

— Я умираю, придурок, — пропел Талвани.

— Умирай в кустах. Мы с Джерри справимся.

— Джерри вроде не любит разбойничать? — двинул бровью артефактор.

Я усмехнулась.

— Тилвас, я все-таки воровка. И да. Изумруды — это красиво. А дилижанс — удобно. Двигай в кусты, и впрямь. Мы с Мокки будем сбрасывать стресс.

— Я бы мог подсказать вам способ поинтереснее, но никто же не спрашивает, — фыркнул артефактор, покорно спускаясь в овраг.

Вскоре у нас снова был дилижанс и несколько приятных мешочков с драгоценными камнями. Торговцев и кучера мы оставили на обочине, мило предложив им продолжить традицию и захватить уже следующую карету. Я не уверена, что они вдохновились, но возражать Мокки Бакоа благоразумно не стали.

***

И вот мы в Дабаторе.

Дабатор!

Небольшая плавучая деревушка, круглогодично пахнущая солью и водорослями. Древесно-скрипящий, бутылочно-зеленый камешек в мозаике острова Рэй-Шнарр. Очень, очень снобское место.

Бедное и снобское. Так бывает.

В Дабаторе нет лошадей и кэбов, потому что и земли нет: дома плавают прямо в море, соединенные деревянными настилами, и все это добро держится на огромных цепях и якорях, уходящих к морскому дну.

Чтобы попасть в деревню, ты должен пройти пешком почти милю по деревянному пирсу, тянущемуся от вулканического пляжа Забытой Слезы. И не дай небо тебе выйти в шторм: если тебя смоет волна, никто не нырнет на помощь. Никого рядом просто не будет: в Дабаторе в шторм крепко запирают ставни и жгут витые голубые свечи в честь даллофи — рёхха-покровителя морских пучин.

С берега тоже никто не поможет: он пустынен и дик. Только чайки визгливо кричат на море, а море, рыча, иногда накидывается на них острым гребнем — и белые перья взлетают, как пух.

У входа на пирс стоит покосившийся козырек привратника — мрачного шэрхен с такими длинными волосами, что коса из них доходит ему до пят. Этот шэрхен взял с нас плату за вход (нехилую, изумруды пригодились), перебросился с нами с Тилвасом несколькими вежливыми словами (и артефактор, и я покорно сняли свои колечки иллюзий, чтобы показать ему синие волосы) и совсем не восхитился, узнав, что Мокки — блёсен.

— Блёсны… — сплюнул он.

Бакоа в ответ настолько крепко пожал ему руку на прощанье, что лицо привратника побледнело, а кадык испуганно дернулся туда-сюда.

Мы пошли по пирсу. Небо было серым и низким. Накрапывал дождь, и выглядело все вокруг так, будто у нас октябрь, а не сезон цветения.

— Предлагаю для начала найти ночлег, — сказал Тилвас, оценивая мутно-зеленую воду, булькающую под пирсом.

Мы согласились с этим планом.

Глава 24. Ночные разговорчики

Всю ночь бушевал шторм. Нам пришлось разделиться, потому что ни один житель деревни не хотел принимать сразу трех чужаков, а такого понятия, как гостиница, в Дабаторе не существовало. С буквой «г» тут вообще было туго: «грохот», «гадалки» да «грог», а «гостиницы» нет.

Меня приютила женщина с кожей морщинистой и темной, как кора корабельной сосны. Она была заклинательницей жемчужин: каждое утро на рассвете садилась в лодку и пела, пела розовой кромке зари так, что ее голос отражался от воды и взмывал в небеса. А в море этот голос преображался, спускаясь в темные пади, песчано-бархатные ущелья, и заставлял моллюсков приплясывать в своих раковинах, быстрее создавая жемчуг.

Я помогла ведунье приготовить ужин, а потом долго слушала ее рассказы.

— Нет, — сказала она в какой-то момент. — Конечно, я не хотела провести в Дабаторе всю свою жизнь: я грезила о путешествиях, богатстве, приключениях… Но день шел за днем, я каждый раз выбирала остаться здесь, откладывая переезд на завтра, и теперь мне кажется, что быть тут — далеко не худшая судьба. Рассветное солнце целует мои плечи, море поет со мной в унисон, а жемчужины, созданные в ритме моих мелодий, поблескивают на прилавках многих стран.

Мне казалось, она лжет: внутри ей грустно из-за всех упущенных возможностей. Но я лишь улыбнулась в ответ ведунье.

Потом она легла спать в просоленный гамак, зацепленный посреди комнаты за потолочную балку. Мне предназначался хрустящий матрас, который хозяйка вытащила из шкафа. Я легла на него, укрылась льняным отрезом ткани, но не могла уснуть. Хижина раскачивалась из-за бури, весь Дабатор ходил ходуном под давлением моря. В окно было видно, как подвесной фонарь на столбе — пучеглазая железная рыба со светящимися глазами — летает туда и сюда булавой, и неуемные мотыльки жадной толпой следует за ним. А дальше — волны. Свинцовые темные волны, пахнущие песком и холодом, сметают пристани, иногда врезаются в стены хижин, скатывают плохо прибитые бочки — утром рыбаки отправятся в поисковую экспедицию…

Под тихий храп хозяйки я ворочалась с бока на бок, но сон не шел, и я наконец сдалась: пошла на улицу. Дабатор спал, не горело ни одного окошка — только редкие уличные фонари. Лодки стучали бортами о деревянные настилы, у главной пристани этот перестук был совсем ритмичный — будто пляшущие мертвецы гремят костями.

Я направилась туда: села на почтительном расстоянии от воды и залюбовалась луной и ее мерцающей сизой дорожкой, всё рвущейся под натиском черных волн. Из хижины я прихватила термос с горячим чаем и теперь, отвинтив крышку, наслаждалась запахами пряностей и брусники.

— Не спится? — вдруг раздался голос у меня за спиной.

Подлетев на добрый метр, я усилием воли вернула сердце на законное место и процедила:

— Талвани, будь добр — не подкрадывайся, а?

Аристократ бесшумно опустился на деревянные доски рядом со мной.

— Я и не подкрадывался. Я всегда так хожу, а тут еще и волны глушат. Но ладно, если это принципиальный момент, в следующий раз я буду орать тебе издалека. Что-нибудь типа: «Госпожа Джеремия Барк, предупреждаю: я стою в двадцати метрах у тебя за спиной и готов пойти на сближение…». Пусть все в Дабаторе знают, да? — подмигнул он, сбросив с глаз каштановую челку.

— Что ты чокнутый? Пусть, — фыркнула я и примирительно протянула ему чай. Талвани подозрительно принюхался, потом с удовольствием глотнул рубиновое варево.

— Что я готов пойти на сближение, — повторил он.

— Не поняла?

— Давай дружить, Джеремия.

— Что? — я рассмеялась было, но подавилась своим смехом под темно-синим взглядом его невозможных глаз. — Не понимаю. Мы же и так дружим.

Талвани с интересом изогнул бровь.

— Ну, мы сотрудничаем, — пожала плечами я. — Спасаем друг друга из передряг. Я знаю главную задницу, случившуюся в твоей жизни. Ты знаешь про Зайверино. У нас похожее университетское прошлое, и, если я заговорю цитатами из Овредия, ты меня поймешь. Наверняка у нас полно общих знакомых — но узнать это иначе как перечислять имена всех-всех-всех не представляется возможным, а мне лень. Мы вместе танцевали, путешествовали, делили ужин, и даже пару раз целовались — хотя это вряд ли относится к дружбе.

— Это было каким-то недоразумением, а не поцелуями, я… — ввернул Талвани и явно не закончил на этом, но я перебила, «утешив»:

— Ты слишком самокритичен. Продолжая тему: у нас общий враг и все такое. А сейчас мы красиво сидим ночью в одной из самых обворожительных деревень восточного побережья и, если не отползем на пару метров назад прямо сейчас, то нас смоет во-о-он та волна…

Мы отползли. Волна разочарованно разбилась о пристань: будто башкой о стену покаянно — «эх, не удался маневр!»

— Хм. Должен сказать, в твоем пересказе наши отношения звучат внушительно, — усмехнулся Тилвас. — Мне кажется, я впервые слышу от тебя столь долгую речь.

— Настроение такое. Дурное. Не хочу оставаться со своими мыслями наедине, вот и сбегаю в монологи.

— Что случилось?

Я вздохнула и подлила нам еще чаю. Брусничный аромат не мог перебить запахи морской соли и пепла, разлитые в воздухе, но придавал обстановке приятно-домашний оттенок.

— Я все чаще жалею, что я не книжная героиня.

— Оу. Вот как, — заинтересовался артефактор.

— Я имею ввиду: у них в анамнезе обычно тоже есть беда. Что-нибудь поистине дерьмовое, что заставляет волосы вставать дыбом, а читателей — покрываться сладостными мурашками. Но в комплекте с бедой всегда идет цель: вернуть все на круги своя, например. Возродить утраченный золотой век, только сделать его еще лучше, потому что в прошлом скорее всего были свои червячки. А вот будущее однозначно будет великолепным. Эта цель героини, она… Имманентна. Предопределена. Ее нельзя оторвать от персонажа, ну никак. Вектор выбран заранее: убить чудовище, выйти замуж за короля, вступить в свои права в том или ином смысле, но… В жизни-то все не так, Талвани. Среди нас очень мало людей с назначенными заранее судьбами. Большинство из нас либо живет без цели, либо придумывает эту цель сам, как умеет, и божественного размаха в этом процессе хватает не многим. Я имею ввиду: я завидую им, гурх раздери. Этим нереальным принцессам, избранным, шефиням — им не надо ломать голову над сюжетом, он у них есть по праву рождения. Остается либо согласиться, либо резко воспротивиться — и то и другое дает красивую «арку», не так ли?

— А тебе демиурги, значит, не подкинули готовый шаблон.

— Ага. Зажмотили, твари. Все самой, все самой… Постигай созидание — шутка ли? И ведь не на ерунде какой-то, а сразу на собственной жизни, такой единственной и неповторимой. Лениться нельзя, если хочешь красивую историю. Нельзя «забить». Пустить на самотек. Мне иногда кажется — очень самоуверенное утверждение, заранее прошу прощения — что мне всё вокруг не по размеру. Что Зайверино — я сейчас страшную вещь скажу — настолько ярче других событий моей жизни, что я не представляю, какую цель поставить впереди и кем стать, чтобы оно оказалось лишь шагом к будущему величию. Зачем я здесь, в этом мире? В чем смысл жизни? Чего я должна достигнуть? Извне ответов ждать бессмысленно, а придумывать самой… Знаешь, бывает сложно. Как у тебя с философией, а, Талвани?

— Да тоже хреново, три балла было, — отмахнулся он задумчиво. — Я так понимаю, Джерри, ты рассчитываешь на успех в нашей борьбе, раз уже страдаешь из-за недостаточности целей в будущем.

— Что-то типа того.

— Ну, я тебя понимаю. Но мне всегда казалось, что путь открывается постепенно. И формируется тоже. Сейчас мы поставили целью вот тот горный пик — так давай доберемся до него по возможности живыми, а там наметим следующую амбициозную цель. Довольно сложно придумать весь сюжет своей жизни разом: мы же растем и меняемся, прах побери. Все меняется. Логично, что ты не можешь сам себе сразу придумать великую кульминацию.

— То есть ты тоже не знаешь, в чем смысл твоей разнесчастной жизни.

— Конечно, не знаю. И пэйярту не знает. Вообще никто не знает, зуб даю. И в этом есть не только ужас, но и… как думаешь, что?

— Свобода?

— Свобода, — подтвердил Талвани. И тотчас стыдливо поморщился: — Пугающие банальщины мы изрекаем, воровка.

— Обстановка способствует, — развела руками я.

Мы с Тилвасом молчали, сидя бок о бок.

Море ночью — странная штука, особенно штормовое море. Царила та редкая погода, когда небо очень ясное — звезды можно считать, хватая руками, как ягоды голубики, а ветер гневливо-шквальный, поэтому темные горы волн вырастают неравномерно и сразу пугающе близко. Вдали — одна лишь чернота, стирающая мысль о горизонте.

Мы передавали друг другу крышку от термоса, наполненную чаем, и маленькими глотками по очереди потягивали темно-красный напиток. Можно было отдать крышку Тилвасу, а самой пить из горла, но мне очень нравился наш внезапный ритуал. В нем было что-то правильное: горячий напиток, горячие пальцы — контраст холодной ночи вокруг. Как будто не чай передаешь, а надежду, снова и снова. Все будет хорошо.

Когда чаша опустела, артефактор наполнил ее и вновь протянул мне. Но не успела я забрать ее, как Тилвас уверенно и мягко накрыл мои ладони своими.

— Я поднял вопрос о наших отношениях не просто так, — сказал Талвани, поднимая на меня взгляд. — Мне придется доверить тебе свою жизнь.

Я непонимающе нахмурилась.

— Мой ритуал, — пальцы Тилваса сжались чуть крепче. — Когда первый этап ритуала закончится, и пэйярту освободится, я не смогу не то что колдовать и использовать Артефакт Объединения — а вообще — дышать не смогу. Ты уже видела это в день нашей встречи.

— Продолжай.

— Кому-то другому придется запустить Артефакт и подселить лиса ко мне, пока я буду умирать. Я постараюсь создать артефакт максимально простым, но, боюсь, запуск все равно потребует определённых усилий: у меня просто нет времени и возможности сделать процесс автоматическим, как в Ордене Сумрачной Вуали.

Талвани коротко объяснил, каких именно усилий потребует ритуал. Задача звучала сложно. Очень сложно. Я прикусила губу, прикидывая шансы на успех.

— Так что скажешь, Джерри: я могу доверять тебе?

Он не шутил. Его глаза бродили по моему лицу, ища то ли насмешку, то ли опору. Я внимательно смотрела на него в ответ. Миндалевидные глаза, брови, будто созданные для виртуозной мимической игры, приятно-твердый подбородок. Каштановые волнистые волосы так и пляшут по лбу, повинуясь прихотям ветра.

Я вдруг подумала, что, знай я Тилваса в прошлой жизни, наверняка влюбилась бы. Мой типаж, надо же. Красивый, решительный и умный, в праздничной упаковке шуточек и лукавства.

Правда, в этой жизни мои потрепанные «бабочки» уже давно сделали убийственно-агрессивную раскраску крылышек и строятся безнадежным маршем при виде Мокки Бакоа. Помнится, я уже говорила об их дурном поведении. Но некогда вредители-насекомые были бы до пепла довольны образом артефактора…

Эта мысль вызывала смутное беспокойство. Будто предательство. Будто однажды ты выбрал биться головой о прекрасную бетонную стену, а потом вдруг в крамольной этой башке родилась мысль остановиться. Ужас как непоследовательно. Подозрительно, странно, ошибочно.

— Можешь рассчитывать на меня. Я сделаю все, что смогу, Тилвас, — пообещала я.

— Спасибо, — кивнул он, продолжая смотреть мне в глаза.

Мы все еще сидели, сплетя руки вокруг чашки, но теперь ощущение скрытого пламени, исходящего от пальцев аристократа, казалось мне интимным, а не братским.

Тилвас разжал пальцы, я все-таки забрала чай.

Я сплела ноги в лотос и, выпрямив спину, неспешно попивала напиток. Талвани же расслабленно откинулся назад, обеими руками упершись в шершавые доски пристани. Он забросил голову к небу, и в свете луны было видно глубокую ямочку между его ключицами. Из-под ресниц он наблюдал за мной, якобы тайно, но в итоге до неприличия откровенно, как за спектаклем для одного.

И я подумала: какого гурха?

Я развернулась и села к нему лицом, изящно сложив ноги. Задрала подбородок и, поигрывая пальцами на чашке, начала разглядывать его как будто бы сверху вниз. Тилвас лениво-саркастически вскинул бровь: "А это что значит?". Я продолжала вальяжно рассматривать его, позволяя себе изучать, что хочется, не заботясь о приличиях или его комфорте.

Тилвас растянул губы в хитрой улыбке и повернул голову чуть набок, обнажая еще больше шеи, в том числе сонную артерию — универсальный знак доверия у людей и животных... И приглашение к игре.

Не моргая, я глотнула чая и медленно облизала верхнюю губу, на которую попала рубиновая капелька. Еще пара капель застыла снизу, но их я оставила на потом — хорошенького понемножку. Талвани лениво сдул с глаз прядку волос и чуть прищурился: мягко, как хищник, изображающий дрёму.

Морские волны разошлись: остервенели бились вокруг, подбираясь все ближе. Я игнорировала их: не хотела разрывать зрительный контакт со своей упоительной игрушкой.

Главное правило: боишься, что кто-то возьмет над тобой власть? Возьми ее первой и больше не бойся.

Я уверенно смотрела на Тилваса, чувствуя, что мое сердце бьется все медленнее и властнее. Тилвас смотрел на меня, его мышцы напряглись, а зрачки постепенно расширялись. Мы не шевелились и не разговаривали, а воздух неумолимо наполнялся электричеством, будто предшествующим грозе. Что-то неясное и темпераментное обволакивало пристань, отодвинув холод и шторм далеко-далеко за пределы мира, и мне уже не то что хотелось выиграть в нашей спонтанной дуэли — мне просто хотелось продлить это приятное ощущение еще немного... И еще... И...

Тилвас вдруг стремительным и плавным движением подался вперед, в полмгновения уничтожив разделявшее нас пространство.

Не успела я опомниться, как он твердо и остро облизнул мою нижнюю губу, забирая себе те самые капли. А потом почти до боли укусил ее — быстро, очень быстро и клеймяще, одновременно рукой сжав щиколотку согнутой ноги. Ты уверена, что готова шутить со мной, Джеремия?

Это было настолько внезапно и раскрепощенно, что я на мгновение смешалась, а когда опомнилась, Талвани уже равнодушно стоял во весь рост в метре от меня. Только лёгкий запах амбры и горячая острота на губах убеждали: мне не показалось.

— Волна, — бесстрастно сказал артефактор, скрещивая руки на груди.

— Что? — хрипло переспросила я.

По телу бежали всполохи магических искр, будто кто-то раскинул ловчую сеть, и на контрасте с этим пламенем одна шальная волна — ах, вот ты о чем, Талвани, — неожиданно дотянулась до нашего места и рокотом, ледяным глубинным урчанием накрыла мои голые ноги, тело, мысли.

Спасибо, волна. Охладила дурную голову.

— И это тоже, конечно же, не считается поцелуем, если вздумаешь продолжить подсчет, — едва слышным шепотом в самое ухо уведомил Тилвас, подняв меня после малого пристань-крушения. В глазах его плясал лукавый лисий огонь, но лицо оставалось невозмутимым. И уже в полный голос: — Доброй ночи, Джерри.

— Доброй ночи, — чинно ответила я, мысленно прибавив "засранец".

Как ни в чем не бывало, мы разошлись по разным сторонам. В зеркальце, висящем на чьей-то ставне для отпугивая злых духов, я увидела, что Тилвас будто нехотя обернулся, уходя. А потом еще раз. Я молодец: я успешно удержалась от подобных соблазнительных вещей.

Вернувшись в хижину, я долго не могла уснуть. Да уж, прогулочка не спасла от бессонницы, а усугубила её...

Небольшая часть моих бабочек внутри переобувалась в полете, и в конце концов я решила, что лучше всего будет завтра их всех перестрелять. Разом. Безжалостно. В монастырь уйти, мать его. Мать их. Обоих.

Глава 25. Морские охотники

Весь следующий день мы готовились к нырянию. Погода была серая, промозглая, море затянуто тонкой пеленой пеленой тумана. Мы ходили, раздвигая его руками, будто кулисы, и жители деревни появлялись из него внезапно — призраки, а не люди. Только тусклые фонари путеводными маячками позволяли не промахиваться мимо деревянных настилов.

В лавке зельевара — ее легко было найти по специфическому запаху трав — мы купили Эликсир Подводного Дыхания.

— Он какой-то особенный, что ли, что вы все слова с большой буквы написали? — хмыкнул Тилвас, вертя в руках тускло-зеленую бутылочку.

После этого комментария мы лишились предложенной поначалу скидки.

А из-за Мокки нам еще и накрутили цену… Потому что Бакоа вихрем промчался по лавке, пощупав все, что можно, и в итоге презрительно вывел:

— Фуфло.

— П-п-п-простите? — оскорбился интеллигентный зельевар.

— Подводные таблетки для нормализации давления у вас наполовину смешаны с известкой, — любезно пояснил Бакоа, кроша между пальцев тестовый образ упомянутого товара. — В Зелье Скорости, судя по запаху, подмешан банальный спирт. Яд для гарпунов, на которых ловят леди-мурену, на самом деле…

— Он что, рамбловец?! — возмутился зельевар, поворачиваясь ко мне.

— Да, — сказала я.

— Для чужестранцев стоимость другая — налоги, знаете ли, — мстительно подытожил зельевар.

Он хлопнул в ладони, буркнув маг-формулу, и цифры на ценниках пренепреятнейшим образом изменялись… Впрочем, под полой неисправимый Мокки вынес чуть ли не пол-магазина, так что в этом плане грустить было не с чего.

Затем я отправилась на Ловчью Пристань, где около двух дюжин рыбаков в треугольных шляпах сидели в ряд с длинными бамбуковыми удочками. За звонкую монету один из них рассказал мне о лучших местах для спуска за кораллами.

— Только… Вы это… Того… — шмыгнул носом рыбак. — Учитывайте: вообще-то охотиться под Дабатором нельзя, только рыбачить с поверхности. У нас издавна такое соглашение с Рамблой на этой территории: внизу их угодья, наверху — наши.

— Но до Рамблы ведь отсюда очень далеко? — нахмурилась я.

Подводный город-государство, знаменитый своим специфическим нравом, и впрямь находился на полпути от Шэрхенмисты к материку.

— Да, но кое-кто из рамбловской знати любит охотиться на донных хищников именно здесь, и, в общем-то, мы заключили с ними соглашение…

Судя по тому, как начал мямлить рыбак, соглашение было отнюдь не государственного уровня. А рыбаки, как я вдруг заметила, не по статусу дорого одевались.

— Нас не интересуют рыбы, — сказала я. — Только кораллы.

— Ну вы всё равно блёснам на глаза не попадайтесь, — попросил рыбак. — У них… Достаточно специфическое настроение во время охотничьих заездов. Им пыль азарта тревожит ноздри и застилает глаза, и они становятся жадными до смерти.

— Дикая охота, — кивнула я. — Наслышана.

— Да-да… Могут убить из томного интереса, а потом сказать, что приняли вас за дельфина…

Учитывая, что у нас был Мокки, разыскиваемый соотечественниками, мы бы и так не стали нарываться, но сообщение об охотниках было не лишним.

Вообще, официально Дикая охота считается церемониальным праздником подводного мира: когда владычица и ее двор выезжают на своих черных конях эх-ушкье и галопом проносятся по Шепчущему морю, взбивая воду в пену и оставляя позади клубы песка, хохота и причудливой музыки. Но мы, ближайшие соседи блёснов, знаем, что на самом деле в течение года проходит много тайных, зато истинных Охот.

Средневековая дичь отлетевшей знати: когда всадники действительно разят направо и налево, а жемчужная пудра, вдыхаемая ими из специальных амулетов, превращает цивилизованных людей в охочих до крови монстров.

Правильно Мокки говорил: рамбловцы на всю голову отшибленные. Может потому, что и впрямь обычно вынуждены двигаться медленно и чинно: душа требует безумства в перерывах. Может потому, что, почти не снимая, носят придонные маски — наверное, у всех испортится характер, если лицо все время укрыто магической массой с длинными трубками, которую ты снимаешь, заменяя на Эликсир Дыхания, только изредка — для важных церемоний, похорон и любви.

— Кстати, про возможность встретить блёснов. Может, мы просто нырнем без тебя, Бакоа? — предложил Тилвас вечером, когда мы ужинали в плавучей таверне «Луна и хлеб».

— Нет. Без тебя, — отозвался вор, остервенело кроша батон белого хлеба за борт.

— Обожаю твои контраргументы. Точнее, их отсутствие, — вздохнул артефактор, подливая мне еще знаменитого черного вина восточных регионов.

Оно было очень терпким, элегантно-пьянящим и, по слухам, предсказывало судьбу. Я покачивала стеклянный кубок из темно-гранатового стекла так и эдак, но антрацитовая мгла внутри только поблескивала и плескала, не показывая никаких картинок.

Может быть, это к лучшему. А может, это мне не стоит нырять.

— Я серьезно. Ты остаешься на суше, аристократишка, — пожал острыми плечами вор.

— С чего бы это?

— А нахрена ты нам там нужен? — лучисто улыбнулся Мокки.

Мои брови полезли наверх, Тилвас изумленно фыркнул.

— Мы с Джерри сработанная пара, а от тебя до сих пор проблем больше, чем пользы, — изволил развернуть свою мысль вор. — К тому же, если там все-таки будет Дикая охота, и мы все-таки с ней столкнемся, Джерри я выторгую. А тебя уже ничто не спасет.

— Офигеть, так это что, забота? — восхитился Тилвас.

— Это логика, придурок.

— Слушай, Мокки, мне надоело слышать, что я придурок.

— Ну поплачь, я не знаю.

— Так, парни, я все решила: я ныряю одна, — меж тем объявила я, глядя на вора. Сегодня он был еще более нервным. Срыв близок.

— С какой это радости? — хором возмутились мои спутники.

— С той, что со своей тенью я еще сработаннее, чем с Бакоа, — я отмахнулась. — Как я понимаю, Мокки, выторговывать меня ты будешь своей головой, если что. И это категорически не принимается. Ну а Тилвас — ни в какие рамки не вписывающаяся беда, что есть то есть, — я высунула язык в ответ на возмущенную рожу артефактора.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я обсчитался. Вас тут двое — придурков, — после паузы резюмировал Бакоа и, не размениваясь по мелочам, вышвырнул за борт весь батон разом.

Какая-то рыба получила по кумполу.

— Никуда я тебя не отпущу, — раздельно и внятно сказал мне Мокки.

А потом ушёл. Мы с Тилвасом долго смотрели друг на друга после этих слов.

***

На рассвете я стояла на пристани для ныряния. Было зябко и пустынно, хотя ставни тех и других домиков уже потихоньку открывались, а какой-то петух — кто вздумал заводить петуха в морской деревне? — проорал уже несколько раз, да так громко, что, думаю, его кукареканье долетело по морю до самого материка.

Я намеревалась провернуть операцию в одиночестве, еще до завтрака. У меня были с собой все необходимые для ныряния инструменты: ночью я стащила их из избушки, где ночевали парни… Ибо воровка я или кто?

Это получилось легко. После ужина в «Луне и хлебе» мы с Тилвасом еще довольно долго сидели вдвоем, почему-то не решаясь обсуждать Мокки. Потом пошли в сторону наших избушек, не удержавшись от пары живописных кругов по деревне. По дороге Тилвас купил у ночных рыбаков кулек со светящимися хрустящими цнорками — нестандартную морскую закуску.

— Попробуешь? — предложил артефактор.

Я с опаской посмотрела на ультрамариновую засушенную водоросль.

— Спасибо, нет. Выглядит чересчур необычно.

— Так в этом же самый смак, — артефактор улыбнулся и захрустел цнорками. — Подсознательно мы все без ума от новизны. От новых вкусов, знаний, поступков, от всего, что преображает картину нашего мира… Страх иногда мешает нам наслаждаться новизной, но, если отпустить его, то мы получаем колоссальное удовольствие от всего интересного. Вокруг столько нового — можно загребать двумя руками. У рёххов нет такого многообразия. И нет других им подобных, каждый — бессмертен и одинок, представляешь? — вдруг неожиданно закончил он.

Я подняла глаза на Тилваса. Тилвас хрустел водорослью, спокойно глядя на море. Я вытащила одну цнорку из пакетика и, откусив, скривилась. Он по-доброму рассмеялся.

— Ну все равно ведь было интересно попробовать, Джерри?

— Было, — согласилась я. — Можно я зайду к вам воды попить? А к себе сама дойду потом.

Мы как раз стояли у избушки, где ночевали они с Мокки. Тилвас, ничего не подозревая, согласился, пустил меня, и на кухне я незаметно отвернула крючок на окне. А чуть позже, когда увидела, что свет погашен, незваной гостьей пролезла в дом.

Мокки и Тилвас спали в общей комнате в таких же гамаках, какие были у моей ведуньи. Мешок с нашими припасами для ныряния лежал под боком у Бакоа. Я на цыпочках подкралась и осторожно, не дыша, потянула его на себя. Вор завозился… Его зрачки беспокойно бегали под опущенными веками, темные волосы торчали во все стороны, а нос казался ужасно острым. Ловкие пальцы вора дрогнули, когда я дотронулась до мешка, но Мокки, к счастью, не проснулся. Забрав припасы, я позволила себе какое-то время молча полюбоваться на Рыбью Косточку.

Да быть не может, чтобы ты, вор, все эти годы не видел, как я к тебе отношусь. Да, ты чокнутый, но не дурак ведь? И пусть я актриса, но некоторые вещи написаны на лбу. Если видел, почему ничего не скажешь? И эти твои вроде-как-намеки-на-ревность последних дней — как их объяснить? Если бы я тебе нравилась — разве не логичнее было бы поговорить об этом? А если нет — не честнее бы?

«Честнее было бы сказать», — вспомнились мне слова Галасы Дарети, обращенные к Мокки, и я мысленно застонала, глядя на шальное лицо Бакоа. Надеюсь, однажды ты все-таки договоришь фразу, начатую тогда на печи.

Мне показалось, что спину мне буравит чей-то внимательный взгляд. Но когда я оглянулась на гамак с Тилвасом, аристократ спал.

***

И вот я на пристани.

Я сделала небольшую разминку, готовясь к нырянию в холодное море. Сумку для кораллов повесила на плечо. Затем поочередно опрокинула в себя несколько пузырьков зелий: для дыхания, для зрения, для скорости и от давления. Подумав, по логике «не пропадать же добру?» я глотнула еще и говорильного зелья — того, что позволяют звуку четко распространяться под водой.

Теперь точно все готово.

Я оглянулась через плечо на солнце, медленно восходящее над Шэрхенмистой, и, последний раз вдохнув воздуха, прыгнула в воду. Очень скоро рассветный свет — и без того слабый — сменился темно-зелеными сумерками моря.

Я плыла все ниже и ниже в безмолвном подводном мире, и наконец оказалась на дне. Белый песок, редкие ракушки и множество подводных цветов. Стайки рыб сигают во все стороны, тут и там огромные валуны облеплены морскими звездами и моллюсками. Эпическая темнота, и только благодаря эликсиру я вижу все вокруг хоть немного ясно.

Согласно «Запискам благого ассасина», где-то тут должны быть руины времен Позабытой эпохи — темных веков еще до появления хранителей и драконов. Богиня Дану спускалась, чтобы изучить их, и как раз вокруг руин произрастало множество кораллов. Я отправилась на поиски, и вскоре вдалеке замаячило что-то вроде песчаной поляны, по бокам которой росли кораллы, а в центре высилось несколько дольменов.

Я уже собрала все необходимые кораллы, когда разноцветные рыбы, уже привыкшие к моему обществу, испуганно метнулись по сторонам, а вода зашевелилась чуть энергичнее, чем прежде. Не успела я осмотреться, ища причину, как ко мне беззвучно и стремительно подплыл Мокки Бакоа… Под водой его волосы шевелились, как медузы, подтянутое тело казалось сделанным из мрамора, а глаза приобрели непривычный зеленоватый оттенок. Он даже ничего не сказал, просто одной рукой вцепился мне в плечо и, развернув к себе, мрачно посмотрел мне в лицо.

— Я сказала, что нырну одна, — сглотнула я.

— А я сказал, что это очень плохая идея, — процедил Мокки. — Блёсны, помнишь? Маршрут Дикой охоты идет четко вдоль этих руин. Более того: здесь всадники любят останавливаться на отдых.

— Откуда ты знаешь?

— Принимал как-то раз участие.

Я вскинула брови.

— Ладно. Вот только сейчас рассвет ничем не примечательного вторника. Дикая охота проходит несколько раз в год и обычно по выходным. Ты правда думаешь, что нам настолько не повезет? — воспротивилась я.

— Да, Джерри, думаю. Потому что фортуна от меня без ума, — самоуверенно заявил Бакоа.

И, кажется, он был прав в этом громком заявлении… Ведь вдалеке почти сразу же раздался звук охотничьего рога.

Я посмотрела на Мокки. Мокки растянул губы в горькой усмешке, потом вдруг болезненно расхохотался, а два мгновени спустя его лицо уже сменилось холодной, отстраненной маской. Я посмотрела туда, откуда донесся звук рога. Вода там стала темнеть от поднятого песка.

Мы с Бакоа рванули в сторону группы острых скал, вокруг которых извивалось множество водорослей. Ободрав локти и колени, мы прорвались в самый центр каменного круга и замерли.

Звук охотничьего рога повторился еще пару раз, приближаясь, а затем сменился звонкими и будто неземными голосами, диковинными мелодиями, хрипением подводных коней эх-ушкье. Сквозь щели между скалами мне стало видно вереницу всадников, появившихся вдалеке.

Блёсны.

***

Кавалькада охотников выглядела так, будто сошла с полотна старинного гобелена.

Прохладные синие и зеленые наряды, развевающиеся в воде. Бледная кожа сверкает серебром в свете жезлов-фонарей, которые держат слуги, спешащие вслед за знатью на толстых рыбах. Носы и скулы скрыты дыхательными масками со множеством тонких трубок: из-за них блёсны немного похожи на призрачных кошек. В глаза втерта жгучая мазь, защищающая их от воды — из-за нее радужки у блёснов совсем черные, а белки — слегка голубые. Тонкокостные и безжалостные, на огромных мускулистых конях эх-ушкье — воплощениях смерти, в руках — гарпуны и копья.

Причудливое, странное зрелище, все в дурманной жемчужной пыльце, шлейфом тянущейся за Охотой.

Медноволосую голову блёсна, скачущего впереди кавалькады, украшал ракушечный венец. Одетый в изящный темно-зеленый костюм с широкими длинными рукавами, он был самым красивым из рамбловцев. Я невольно залюбовалась его точеным профилем, высоким лбом и гордым орлиным носом, видным под маской. Густые локоны цвета красного дерева доходили ему до плеч и слабо колыхались под водой, мягкие губы напоминали розовые лепестки.

На мелодичном дольнем языке блёсен приказал своему двору остановиться. Охотники, спешиваясь с черногривых эх-ушкье, хохотали и пели, огрызались и целовались. Слуги, сопровождавшие вереницу, стали спешно распаковывать припасы, устилать морское дно тяжелыми тканями, уставлять напитками и яствами подводного мира. Донные яблоки — медовые и сладкие; устрицы и морские ежи; зажаренные птички-ныряльщики, нашпингованные пастернаком и черемшой.

Кто-то из блёснов, почти не целясь, швырнул за скалы гарпун — и слуги вытащили из зарослей мертвое существо, похожее на дельфина. Алая кровь облачками взмывала вверх.

— А вот и завтрак: зажарьте его для нас, — мелодично пропел блёсен в венце и лег на блестящую ткань.

Слуги начали колдовством разводить подводный огонь — нестерпимо синий — а другие охотники и охотницы садились и ложились вокруг своего господина, велеречиво переговариваясь, скаля белые, будто жемчуг, зубы, передавая по кругу табакерки с пыльцой. Их смех был похож на звуки бьющегося хрусталя, а бешеные, злые взгляды напоминали Мокки — только будто замедленного в своем бытие.

Мы с Мокки не могли уплыть: нас тотчас стало бы видно на большой песчаной поляне… Бакоа зашипел от гнева и беззвучно саданул кулаком о камень, после чего закрыл глаза и погрузился в ожидание. Я наблюдала за блёснами, хвастающимися друг перед другом убитыми сегодня жителями глубин: слуги приносили их и уносили по легкому мановению руки. В какой-то момент чуть не вспыхнула драка: одна блёсна обвинила кудрявого юношу с татуировкой во все лицо в том, что он перехватил намеченную ею акулу сегодня. Тот зарычал и выхватил из-за пояса стеклянный светящийся меч. Но блёсен в венце поднял ладонь, запрещая дуэль, и тихо сказал что-то с улыбкой. Все рассмеялись, ссора была забыта.

Я уже было расслабилась — ну, подождем, — но вдруг один из всадников — огромный, мрачный, с рисунком морской звезды в разрезе рубахи — поднялся и, подозрительно покрутив головой, пошел в нашу сторону с гарпуном наперевес.

— Мокки! — я ткнула вора в плечо — он так и сидел неподвижно, будто уснул. — Кажется, у нас проблемы.

— Почему я не удивлен? — процедил вор, прижимаясь всем телом к камню и прижимая туда же меня откинутой в сторону рукой.

Устрашающий блёсен приближался.

— Что ты там ищешь, Вальорен? — я вновь услышала мелодичный голос блёсна с венцом.

— Мне кажется, там кто-то есть, мой принц.

Принц?

— Не по статусу нам гоняться за каждой креветкой. Вернись и раздели со мной кубок, нам скоро снова пора отправляться в путь.

— Я чувствую запах испуганной плоти. Человеческой плоти, мой господин. Кажется, рыбаки нарушили договор.

Толпа охотников зашелестела удивленно-взбудораженными ахами и охами.

— Гурх, — прошептала я. Пальцы Мокки, лежавшие у меня под ключицами, невольно сжались.

— Тогда я сам хочу посмотреть, Вальорен. Где мой гарпун?

Вода молчала: ни шагов, ни дыхания — не поймешь, как близко от нас враг. Только волны шепотов растекались по песчаной поляне.

Оказалось, блёсен обошел наш круг из скал. Неожиданно он ступил нам навстречу из зарослей подводных цветов. Я замерла на вдохе, увидев его так близко. Розовые губы принца вскинулись в улыбке, обнажая немного острые зубы, глаза сузились, оценивающе глядя на меня, гарпун в руке поблескивал в свете рыбы-удильщика, сопровождавшей мужчину.

Блёсен издевательски наклонил голову набок и уже нараспев начал:

— Вальорен, да ты…

Как вдруг он заметил Мокки и замер. И без того бледная, кожа рамбловца в венце совсем побелела. Он очень медленно моргнул, в плывущих из-за пыльцы зрачках на мгновение появился ужас.

— Убирайся. Немедленно, — одними губами — трясущимися — сказал принц.

Свободной от гарпуна рукой он резко рванул на себе ворот изумрудного одеяния, будто ему не хватало воздуха — такой странный жест на глубине.

— Не. Мед. Лен. Но, — повторил принц и отвернулся, всколыхнув зеленые водоросли, а потом продолжил в полный смеющийся голос: — …Да ты совсем потерял свой охотничий нюх, Вальорен! Никого здесь нет, какое разочарование! Знаете? Мне не нравятся настолько тусклые места, эти руины — пресвятая Авена, да эти руины мы видим по трижды в год, я хочу устроить привал в другом месте. На вершине Муренового холма, под светом звездных потоков, ниспадающих сквозь морскую толщу… Охота! Продолжим гонку!

И рамбловец шагнул прочь. И не прошло и пяти минут, как вся мелодичная, неземная, странная кавалькада жестоких блёснов с музыкой и пением неслась по морю прочь: эх-ушкье мчались то по песчаному дну, то по воде, то снова по дну…

Я обернулась к Мокки.

Бакоа выглядел, как только что выловленный мертвец, жертва сорокадневных пыток. Дико стрельнув в меня глазами, он равнодушно бросил:

— Повезло.

И, оттолкнувшись голыми ступнями от острого камня — слишком острого, капли крови мгновенно затуманили море — Мокки быстро и молча поплыл вверх, в Дабатор.

Глава 26. Посланцы оришейвы

Догнать рамбловца в воде — дохлый номер.

Когда я вынырнула, Мокки уже не было в поле зрения. Зато с деревянного настила мне протянул руку Тилвас Талвани. На щеке у него стремительно разливался темно-лиловый синяк, на плече был длинный порез от бритвы.

— Что у вас случилось? — спросил артефактор, вытягивая меня наверх. — Бакоа вынырнул, врезал мне без предупреждения и с криком «Встретимся в Джинглберри!» свалил за горизонт, поднимая смерчи из щепок. Я еще не видел его таким.

Джинглберри был следующей точкой нашего путешествия: именно там жил мастер, способный изготовить из кораллов Артефакт Объединения.

— Я… Я потом тебе расскажу, — задумчиво протянула я. — Но хорошо, что ты не стал прыгать вслед за нами. Это было бы неуместно.

— Я хотел, — с нажимом сказал Тилвас. Синяк к этому моменту успел раствориться так же безмолвно, как появился. — Вот только Бакоа утром выплеснул остатки зелий, а задерживать дыхание больше, чем на три минуты, я не умею. Пришлось ждать.

Я наклонилась, выжимая мокрые волосы. В голове у меня шумело — то ли из-за воды, то ли из-за сцены с рамбловцами. Испуганные зрачки и голубые белки подводного принца при взгляде на Мокки не выходили у меня из мыслей.

— Джинглберри так Джинглберри, — наконец невпопад сказала я.

***

Мы добрались туда к следующей ночи.

Как сказочные герои оставляют за собой хлебные крошки, так Мокки Бакоа везде, где проезжал, сеял хаос и разрушения. Кто-то обокрал придорожный чайный домик. Кто-то увел лошадь из таверны, оставив в обмен клячу с дабаторскими стременами — всю в пене. Кто-то проник в винную бодегу, где стащил ящик лучших вин, а остальные — перебил, причем, судя по разбрызганной крови, голыми кулаками.

— Это был сущий демон, — говорила испуганная служанка, встретившая вора на лестнице. — Сущий демон…

— Он совсем головой поехал, — констатировал Тилвас.

Я только тихонько вздохнула.

В Джинглберри нам сказали, что очень странный постоялец заселился в трактир «Багровая корка».

— Багровая корка, серьезно? — Талвани сегодня взял на себя все коммуникации с окружающим миром. — Это которая на ранах образуется?

— Нет, — смутился сторож. — Там просто пекут хлеба с добавлением тмина и красного перца, и у них получается такая аппетитная красная корочка, поэтому и назвали… Боги пресвятые… Я ж тебе буду думать только о крови, слыша это название…

— Хм. Тогда простите, что сломал вам его, — бессовестно развел руками Талвани.

Он тоже был слегка на взводе. Если спусковой крючок Мокки уже успешно сорвался, выбивая один за другим психозы и зубы непонравившихся ему горожан, то мы с артефактором были натянуты, будто струны.

«Гроза. Скоро будет гроза», — подумала я, поднимая взгляд к небу, темно-серые тучи которого опускались, будто столбы на кладбищах. Трубчатые облака, как называют их стихийники. Редкое, мутное зрелище.

К моему удивлению, оказалось, что упомянутой гостиницей владела супружеская пара Фехху и Зармирки Чачерри — наши с Мокки знакомые из гильдийского квартала Пика Грёз. Раньше они были мастерами Гильдии Бойцов, чей особняк находится через улицу от Полуночного братства, а два года назад решили уйти на покой и переехать из столицы в какое-то более тихое место.

— Да, старина Рыбья Косточка снял у нас номер, — улыбнулась Зармирка — приятно округлая женщина средних лет с каштановыми кудрями, о чьем шедевральном владении полуторными мечами невозможно догадаться по ее миролюбивой внешности. — Но он изобразил, что не знает меня.

— Пожалуй, в иные моменты это максимально доступная ему вежливость, — добродушно подхватил Фехху, который был на две головы выше женушки.

Лысый отельер протянул нам с Тилвасом по тяжелому бронзовому ключу:

— Заселяйтесь на третий этаж, там лучшие комнаты. Нет, доплачивать за это не надо, мы же из одного квартала, — Фехху коротко побарабанил пальцами по своему плечу — старинный гильдийский символ взаимопонимания. — Только, чур, у своих не воровать.

Я подмигнула и ответила тем же жестом.

В номере Мокки не оказалось. Я аккуратно, чтобы не повредить замок, вскрыла его комнату (предварительно сняв ниточку-сигнализацию), но Бакоа внутри отсутствовал. Везде валялись упаковки из-под чипсов, коробки из-под лапши, пустые бутылки, догорали какие-то мерзкие благовония — впечатляющий бардак для того, кто прожил в гостинице меньше суток. Надо будет оставить хорошие чаевые горничной.

Тилвас подозрительно принюхался, потом взял какой-то зеленый пузырек, опрокинутый на подоконнике, мазнул пальцем по горлышку изнутри, лизнул и скривился.

— Джеремия, будь добра, напомни мне поговорить с Бакоа по душам, когда он вернется, — угрожающе пророкотал артефактор, и мне на секунду показалось, что его тень исказилась, став темнее и острее. — И еще обязательно напомни, что я не убиваю людей. Принцип такой, ага.

— Что это за склянка?

— Он украл ее у Галасы Дарети, — обтекаемо ответил Тилвас. — А уж какой эффект даст зелье с учетом всех остальных веществ и концентратов, поглощенных этим психопатом, я даже предположить не могу! — он зло пнул банку с мелкими перечными леденцами. — Один и тот же эликсир будет действовать по-разному в зависимости от контекста!

Банка опрокинулась, и крохотные черные драже весело покатились по паркету. Судя по всему, пол в гостинице был кривоват, потому что шарики прыгали достаточно долго… Когда они замерли живописным и совершенно случайным узором, Тилвас вдруг тоже застыл.

— Ох, только не говори, что у тебя тоже какие-нибудь проблемы вроде столбняка! — застонала я, закрывая глаза и падая на кровать гильдийца.

— Нет, — каким-то странным тоном отозвался Тилвас, не спеша отмирать. — Никаких проблем, Джеремия.

Я приоткрыла один глаз.

Тилвас пялился на конфетки.

— Одно и то же будет действовать по-разному в зависимости от контекста… — зачарованно повторил артефактор. — Это применимо к чему угодно. И в том числе к схемам подселения духов. Джерри! — вдруг заорал он, заставив меня вздрогнуть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А потом начал наматывать такие бешеные круги по комнате, чтобы мне пришлось открыть второй глаз, чтобы аристократ влез в мое поле зрения.

Лицо Тилваса натурально сияло бешеным, все сметающим огнем Чистого Озарения. Он едва не приплясывал, было видно, что внутри он уже бежит,

бежит куда-то,

к победе,

к триумфу,

к восторгу истинного бытия…

— Твои шрамы на спине, — сказал Тилвас, останавливаясь и тыча пальцем в сторону моих плечей. — Я же не сказал тебе, что именно они — не просто гарант вашей связи и не прихоть садиста-врага, а оригинальная схема, которая позволила бы Дереку овладеть твоим телом, полностью стерев твою сущность? И схема эта почти закончена, ему не хватило пары штрихов до конца ритуала?

— ЧТО?! — рявкнула я. — Нет, Тилвас, ты как-то упустил эту незначительную крохотную детальку.

— Оу, нехорошо получилось! — он скорчил рожицу.

И не успела я придумать, как вообще мне реагировать на такую информацию, как Тилвас, нахмурившись, продолжил:

— Тем не менее, это так... Прости. Я планировал сказать тебе о шрамах после того, как соединюсь с пэйярту. Но сейчас я понял, что я могу адаптировать для себя эту схему, уже готовую. Поменять некоторые условия, добавить пару блоков и... У меня не получается создать новую, Джерри. Совсем не получается, — сглотнул он. — А тут крохотный шанс есть. Контекст. Все будет зависеть от контекста.

— А что в случае неуспеха?

— Я умру, — улыбнулся он. И тотчас улыбка эта превратилась в звериный оскал, а уши будто встали торчком. — Зато пэйярту останется, и тело будет очень даже бодрячком — а не гнить в безымянной могиле… В общем, в случае неуспеха Белый Лис нечаянно осуществит план твоего Дерека: получит стопроцентную власть над телом, а не зрительское место или синтез двух душ.

Я сглотнула.

— И что ты хочешь от меня, Тилвас?

— Еще раз посмотреть твою спину. Перерисовать. Провести пару процедур... Джерри, я знаю, что для тебя это очень тяжело, — его голос стал серьезней и тише, будто ему было стыдно говорить следующие слова. — И воспоминания. И доверие мне. И вообще вся наша история. Если честно, иногда я думаю, что мне незаслуженно повезло встретить именно тебя, и…

Я помотала головой.

— Ты сказал: ему не хватило пары штрихов, — перебила я растерянно. — А теперь? Теперь эта схема уже нерабочая? Годы ее размыли, размазали, вывели в неликвид? Враг не сможет ей воспользоваться, верно? Ни при каких условиях не сможет?

Лицо Тилваса оставалось непроницаемым. Стало слышно, как по комнате кружит муха, уже жадно прикидывающая план поглощения Бакоасских брошенных яств.

— Сможет, если закончит схему, — сказал Талвани.

Я молча закрыла глаза.

***

Я спустилась на первый этаж, чтобы попросить Зармирку сказать, если Мокки появится (хотя велик был риск, что вор захочет вернуться тайно, как и ушел). Добродушная экс-воительница охотно пообещала это, но потом долго расспрашивала меня о столичных новостях.

— А этот синеглазый красавчик — твой кавалер? — подмигнула она, и Фехху, месивший тесто для «багряного» хлеба, тоже тотчас с интересом высунулся из кухни.

У них с женой были одинаковые фартуки с надписью «Добро пожаловать в Джинглберри», и у меня невольно дергался глаз при виде такого благополучия, так как я четко помнила их обоих измазанными кровью на гладиаторской арене Пика Грёз.

— Нет, просто заказчик. Аристократ. Поручил нам с Мокки одну непростую работу и решил поехать с нами на выполнение. Причуды богачей.

— Хм-м-м-м, — заулыбался Фехху, опершись могучим плечом о косяк и подбрасывая тесто в руках. — Я бы на твоем месте присмотрелся к нему получше. Рано или поздно всем гильдийцам хочется нормальной жизни, и такие взбалмошные богачи — отличный вариант.

— Не всем, — покачала головой я. — Не всем хочется «нормальной жизни», Фехху.

— А я полагаю, тебе стоило бы…

Зармирка рассмеялась и отмахнулась, перебивая мужа:

— Не обращай на него внимания, Джерри. Мне иногда кажется, он у меня из прошлого века. Думает, что границы бывают только между государствами.

— Просто я люблю простую жизнь, простые радости и простой хлеб, — развел руками Фехху. — Вечную классику. А что у молодежи какие-то особые пожелания — чем страннее, тем лучше, ведь все так хотят выпятить свою индивидуальность — этого мне не понять!

Увы, разговор со старыми знакомыми не смог отвлечь меня от новостей о спине, хотя у меня и была смутная надежда на это. Когда Фехху и Зармирка занялись приготовлением ужина для постояльцев, я с некоторым облегчением отправилась к Тилвасу в номер, чтобы артефактор смог перерисовать схему.

***

Я сидела на высоком табурете у окна, прикрыв грудь полотенцем, а Тилвас шелестел документами у меня за спиной, старательно перенося узоры шрамов на бумагу. Из-за золотой татуировки, нанесенной поверх, дело шло медленно.

Я наблюдала за закатом, разливавшемся по Джинглберри. В городке были сплошь красные острые крыши с бумажными фонарями, свисающими по углам. Солнце, опускающееся за горную гряду, будто граблями проходилось по улицам, расчесывая их на вечерние и дневные пряди. Из ремесленных лавок и частных компаний выходили служащие, спеша домой. Суетились карманники: наметанным глазом я отличала их еще до того, как они опускали руки в кошельки прохожих. Вдали звенел гонг, знаменующий закрытие биржи.

Тилвас подошел и, не спрашивая разрешения, снова дотронулся до моей спины, видимо ища, как именно шел разрез там, под татуировкой. Во время всей «перерисовки» он был деловит, сосредоточен и явно воспринимал меня чисто как носитель нужной информации. Ни слова, ни хохмочки. Когда-то я мечтала, чтобы эта самоуверенная каланча заткнулась, но сейчас мне не нравилось молчать. В голове было слишком много мыслей, и страхов, и волнений — враг, Мокки, вся наша миссия — и — я поняла это с некоторым удивлением — я бы хотела обсудить всё происходящее с Тилвасом, а не запираться, как делаю это обычно.

Меня бесило, что он в кои-то веки молчит, но я бы скорее откусила себе язык, чем первая начала беседу.

— Я видел спины многих женщин… — вдруг задумчиво пробормотал Талвани. — Но твоя отличается.

Фух, ну наконец-то!.. От облегчения я ядовито прыснула:

— Ай, молодец какой! И похвастался, и проявил недюжинную наблюдательность, а, Талвани?

— Да, я мастерски умею убивать двух зайцев, — язвительно отозвался он. — И убил бы трех, если бы у кого-то в этой комнате (подсказочка: не у меня) было чувство ритма. Странно, что ты не в курсе такого понятия, как драматическая пауза.

— В курсе, но не даю ей шанса, — строптиво ответила я. — После паузы обычно идут донельзя предсказуемые реплики, а я не люблю банальность.

Прошло несколько секунд, заполненных молчаливым танцем длинных пальцев на моей спине. Я кашлянула.

— Заболеваешь? — участливо поинтересовался Тилвас.

— У нас вроде диалог был, нет? — напомнила я.

— Нет. У нас не было диалога. Я хотел сказать тебе комплимент, ты перебила, и все, мы снова молчим, чтобы не дай небо не скатиться в банальность и не расстроить твою тонко-чувствующую натуру.

— Ты издеваешься! — опешила я.

— Отнюдь нет. Я просто вежливо откликаюсь на твои желания, сформулированные вербально.

Я затылком чувствовала его широчайшую бессовестную ухмылку.

— Не мне тебя учить, что куда важнее слов интонации и жесты, — проворчала я.

— Да. И запахи. Особенно запахи, — промурлыкал Тилвас.

— Это еще к чему?

— Ты хочешь знать, какой комплимент я собирался сказать, вот к чему, Джеремия. Но я уже не скажу.

— Ой, ты себе льстишь, Талвани.

— Это ты себе льстишь, если думаешь, что я не чувствую в твоем запахе еще кое-что.

Я дернулась.

— Пф. У меня нет секретов. Не осталось. Излишки совместного путешествия. А, подожди, или ты про то, что я вчера украла духи из парфюмерной лавки? Ну, можешь надеть на меня наручники.

— Ну вот, теперь и косвенное вербальное подтверждение подтягивается… Наручники, а что дальше? — хмыкнул он и, не успела я разразиться гневной и обязательно очень острой тирадой в ответ, вдруг зажал мне рот рукой. — Тихо! Смотри!

— М-м-м-м! — взбрыкнула я, но бесполезно.

К тому же, я увидела то же, что Тилвас. А именно: через окно к нам на подоконник вылезло три крупных паука. Вытянувшись шеренгой, они поклонились Тилвасу, а потом так же безмолвно побежали обратно по внешней стене гостиницы.

— Посланники оришейвы. Быстрее за ними! — приказал артефактор, натурально сигая в окно.

— А схема? — растерянно крикнула я.

— Я давно ее перерисовал! — отозвался он откуда-то издалека.

Ах ты гад.

***

Вслед за черными паучками мы бежали по улицам Джинглберри.

Гонка наша была слегка идиотской, потому что гонцы старого рёхха были маленькими и незаметными, и пробегали между людей совершенно бессовестно, тогда как Тилвас и я работали локтями, щурились, теряя паучьи силуэты в тенях, а иногда банально не были способны на тот или иной трюк вроде взлета по вертикальной стене.

— А ты в лиса превращаться случайно не умеешь? — крикнула спутнику я.

— Пока нет! — отозвался Талвани, сверкнув улыбкой через плечо.

По дороге к нам присоединялось все больше и больше пауков… Они стекались со всех сторон, заставляя бродячих кошек шипеть, выгибая спины, а псов — отчаянно лаять. Пауки вели нас прочь из городка, и вот мы, следуя за целой паучьей армией, оказались в светлом кедровом лесу…

Между стройными деревьями совершенно не было травы и кустарников — только темный шэрхенмистский песок, и, изредка, каменные домики-фонари, в которые принято ставить свечи во имя усопших. Мы трусцой бежали по гравийной дорожке, будто шевелящейся от пауков.

— Я надеюсь, они не собираются таким макаром вернуть нас в сам Северный крест, поболтать с начальником! — буркнула я, уже порядком запыхавшись.

— Я бы на твоем месте надеялся, что они не ведут нас напрямую к врагу… — отозвался Тилвас, заставив меня споткнуться на полушаге.

Но не успела я грохнуться — позор для акробатки, но некоторые мысли слишком уж рушат баланс — как аристократ метнулся ко мне и подхватил под локоть. А потом вдруг высоко вскинул брови и расфыркался, будто его лисий нос макнули в муку. Затем Тилвас изумленно воззрился на пауков.

— А это еще тут зачем, извините пожалуйста? — иронично поинтересовался он. Пауки не ответили, просто так же безмолвно стали разбегать по сторонам. Их миссия явно была выполнена.

— Ты о чем? — не поняла я.

— О той бестолочи, что пялится на тебя, кудахтая от восторга.

Я завертела головой, но никого не увидела.

— Рёхх? — догадалась я.

— Рёхх, — фыркнул Талвани, глядя на пустое место на гравийной дорожке перед нами. — О, нет, мой хороший, — его голос приобрел покровительственные нотки. — На тебя я свою магию тратить не буду. Преклони колени так, а потом явись, чтобы моя спутница также могла тебя видеть, и объяснись — за каким гурхом паучки оришейвы устроили нашу встречу? — артефактор на мгновение вскинул верхнюю губу, неприятно ощерившись и тем самым намекнув, что он и без магии сможет, если захочет, кое-кем закусить…

"Преклони колени". Ничего себе у Тилваса требования к коллегам, я вам скажу.

Пару секунд ничего не происходило, а затем на дорожке неожиданно появился… павлин.

Очень крупный павлин с огромным синим хвостом, который, раскрывшись, всматривался в меня бесконечным множеством «глазков». Несколько перьев, впрочем, были уродливо сломаны. Странно курлыкнув, павлин повернулся сначала одним боком, явно красуясь, потом другим, потом слегка потрепыхал перышками.

Этого рёхха звали пурлушэм. Я знала, что он из мелких духов, хотя при этом символизирует величие, неподкупность и вечную славу.

Пурлушэм, между тем, клекотнул очень недовольно.

— Твоей смертной спутнице не нравится мой облик? — почти прошипел он, обиженно мотнув хохолком.

— Просто таких, как ты, она ест по праздникам, зажаренными на вертеле и набитыми красными ягодами, поэтому радуйся, что она еще тебя не ощипывает, — посоветовал Тилвас.

Я ни в жизни не ела павлинов, но возмущаться не стала — в отличие от пурлушэма. Ахнув, рёхх быстро закрыл-открыл свой хвост, и вдруг вокруг него образовалось блестящее облако дыма, из которого мгновенние спустя выступил… человек.

Синеволосый, как самый настоящий шэрхен, с очень горбатым клювом-носом, в изысканном плаще сине-зеленых тонов и с лаковой тростью.

— Так лучше? — улыбнулся пурлушэм мне. — Или так? Или так?...

Его облик менялся, приобретая то более атлетичную, то худощавую форму, становясь выше и ниже, меняя прическу и черты лица. Только плащ и трость оставались незыблемы. У меня закружилась голова от такого многообразия мужиков.

— Хватит выпендриваться, пурши, — как бы мимоходом посоветовал Тилвас, и павлин, забывший, кажется, о Талвани, вдруг побледнел и остановился на каком-то случайном облике глазастого доходяги. — Зачем ты здесь, объяснись?

Глава 27. Великий модник

Пурлушэм легонько склонил свою курчавую голову, украшенную сине-зеленым венцом.

— Слушаюсь, мастер. Я здесь потому, что пауки искали информацию обо всех рёххах, кто находится в людях. А я должен был оказаться в человеке. Два года назад меня нашел один из заклинателей Ордена Сумрачной Вуали и предложил поселиться в их новом клиенте. Конечно, я согласился! Смертная жизнь — сколько нарядов я мог бы надеть, в кои-то веки не лиц, а настоящих тканей!.. Мы обо всем договорились, и заклинатель уже собирался перенести меня в свой Артефакт, как вдруг на меня напали со спины, так, что я потерял сознание. Когда я очнулся, заклинатель из Ордена сидел на земле сам не свой, баюкая раненую руку. Его одежда была порвана, лицо полосовали длинные порезы, лесная поляна вокруг оказалась выжжена, и в воздухе разливался запах горелой хвои и подпаленной плоти. А Артефакт — полный, судя по сытому мерцанию — лежал у заклинателя на коленях. Я поинтересовался, как всегда учтиво, что же случилось, пока я был без сознания, и заклинатель испуганно объяснил, что сделка отменяется, мое место займет другой рёхх. Я высказал деликатное неудовольствие этим фактом, и заклинатель дрожащим голосом посоветовал мне заткнуться и обернуться. Я так и сделал… Под лесными деревьями, сколько было видно, лежали убитые птицы и кролики. Десятки трупов наших материальных братьев — еще полчаса назад весело воспевавших жизнь… «Я думаю, не надо злить этого рёхха», — сказал заклинатель, глядя на меня с ужасом. «Вы до пепла правы, сэр», — мигом оценил обстановку я и поскорее скрылся с этой поляны смерти.

Тилвас сжал кулаки.

— Ну и кто это был? — резко спросил. — Что за рёхх?

— Я не знаю. Я же потерял сознание.

— И что, ты не поинтересовался позднее?

— Нет, — пурлушем выглядел удивленным. — А зачем? Это же был кто-то из характерных, раз он смог одолеть заклинателя в борьбе, да еще и нанести урон лесу. А я стараюсь не пересекаться с вами и равными вам по рангу… мастер, — осторожненько закончил павлин, глядя на то, как желваки ходят под скулами Тилваса.

— А ты знаешь, в кого тебя должны были вселить? — спросила я.

— Нет. Какая разница? Но заклинатель взял с меня клятву, что я не расскажу ни одному духу или заклинателю ни об Ордене, ни о том, что случилось на поляне. Как я понимаю, тот рёхх занял мое место тайно для остальной организации… Орден думает, что в каком-то человеке нахожусь я, а на самом деле там сидит характерный. Какой стыд! — горько вздохнул пурлушем. — Его дурной вкус наверняка приписывают мне, это же позорно!

— Почему же ты говоришь с нами, если с тебя взяли клятву? — я удивилась.

— Вы не рёххи, — пожал плечами пуршу. — Ты смертная, а Тилвас уже не рёхх и не заклинатель — он нечто иное, он ferkneh моего господина. Хорошо быть уникальным, не правда ли?.. Из-за этого формально я не нарушаю клятву, иначе бы из моего рта уже сыпались мотыльки, а ладони проросли кучерявым горошком. А вот оришейве я не мог ничего рассказать, поэтому его пауки и привели меня к вам.

Мы еще немного порасспрашивали павлина о случившемся, надеясь поймать хоть какие-то зацепки, но у него больше не было полезной информации. Он не смог ничего добавить про рёхха, а лицо заклинателя не запомнил. Вообще. Дурацкая павлинья логика сосредотачивалась только на одежде, но стандартный алый халат и черные туфли заклинателя отнюдь не являлись особой приметой в такой стране, как наша Шэрхенмиста.

Тем не менее, даже нынешней информации с лихвой хватало для нового шага. Отпустив павлина восвояси, мы, приободренные, пошли обратно в городок.

— Кажется, теперь наш путь лежит обратно в Пик Грёз, к сэру Айтешу, — улыбнулся Тилвас. — Надо спросить у старика, в кого должны были подселить павлина, и так мы получим имя врага.

— А письмом узнать не получится? — вздохнула я.

— Пф. Конечно, нет. Более того, мне придется все-таки попросить о помощи Галасу Дарети. Я никогда не был в штабе Ордена, и понятия не имею, как его найти. А она помнит со времен своего неудачного рекрутинга.

— В Пике Грёз за нами наверняка снова охотятся, раз Алое братство получило свою оплату в обмен на жизнь братьев и сестер Полуночи… — пробормотала я. — Слушай, Тилвас, как бы не оказалось, что наши головы жаждет заполучить кто-то из политиков. У врага столько каналов влияния, и этот павлин как символ власти, и выход на Орден…

— Да, — кивнул Талвани. — Мне тоже кажется, враг сидит где-то на самом верху.

— Тебя это не напрягает?

Он пожал плечами.

— Мы же догадывались об этом с самого начала, разве нет? Суть не в том, чье это тело. Богача оно бедняка — оно не становится менее смертным — или менее неуязвимым при рёххе внутри... Да, у врага есть деньги и власть — ну и что? У нас тоже будет, как только Орден узнает о нарушении. Суть в том, кто внутри врага… И как нам остановить его. И успеем ли, — закончил аристократ, подняв свой амулет двуглавого ворона.

Против света закатного солнца стало видно, что обе птичьих головы уже пусты и прозрачны. Лисья душа, утекавшая по крупице, растворялась, исчезала, погибала в мире материальных вещей.

Поколебавшись, я утешающе пожала Тилвасу руку. А он воспользовался моментом и больше ее не отпускал — до самого Джинглберри.

***

В городе мы разошлись: я направилась в гостиницу, а Талвани пошел к мастеру-ювелиру, чтобы заказать ему форму для Артефакта Объединения.

— К ужину меня не ждите, — кивнул Тилвас на прощание, отцепившись-таки от моей ладони с таким невозмутимым видом, будто в том, чтобы держать ее все наши пешкодральные километры, не было ничего странного. — Мы часов до трех ночи провозимся, как минимум.

Ювелиры, работающие с магическими материалами, открывают свои лавки исключительно по ночам: говорят, лунный свет при всей своей эфемерности благотворно влияет на процесс работы. Вполне вероятно, что это верование не имеет под собой ничего иного, кроме как какого-нибудь родоначальника-«сову», но традиция есть традиция. Лавочки ювелиров легко узнать по светящимся табличкам в виде бриллиантов, которые подсвечивают ночные улицы холодным синим светом, подманивая бабочек и отпугивая бродяг: аура денег скорее отталкивает, а не привлекает беднейшие слои населения, хотя сами они не в силах признаться в этом.

Я шла по ночному Джинглберри, подняв воротник куртки, утопив руки глубоко в карманах. Город перемигивался со мной окнами открытых таверн и баров, взрывался хохотом разношерстной публики. Нет-нет, а я заглядывала в панорамные окна центральной улицы, ожидая узнать в одном из гуляк Мокки Бакоа. Но нигде не мелькала знакомая лохматая голова.

В гостинице Фехху и Зармирка уже ушли спать, оставив на первом этаже сонного ночного портье.

Он с трудом вспомнил наказ хозяев следить за возвращением некоего Бакоа, и в итоге пришел к выводу, что Мокки не приходил. Я все равно провела.

Это действительно оказалось так: когда я поскреблась в номер вора, с той стороны была лишь тишина, и отсутствие Мокки ощущалось очень ясно даже через запертую деревянную дверь. Гурх. Меня это волнует. Очень волнует.

Но как найти того, кто явно не хочет находиться? И надо ли?

Поколебавшись, я заказала ужин в номер («Будет через час, госпожа») и вернулась к себе. Я долго стояла под горячим, почти раскаленным душем, надеясь, что тугие струи воды помогут мне очистить мысли.

Все внутри было похоже на путаный клубок, за какую ниточку ни потяни, она застревает, а начинаешь дергать — больно. Хочется взять ножницы и раскромсать все это к пепловой матери, но зачем? Устроить еще больший хаос?

Тишина и смерть никогда не бывают ответом.

Схема на спине. Рёххи. Тилвас. Мокки. Зайверино. Враг. Я узнаю, кто он, что дальше? Чего я хочу? Его голову на золотом блюде? Его спину уже под моим ножом? Удалить, стереть из бытия, уничтожить? Что дальше? Кто я? Если страх уйдет — чего я захочу?

Ничего. Мне кажется, я уже давно ничего не хочу.

Только сделать что-то с дырой внутри, обогреться, зажечь свет, посмотреть на вселенную, щурясь: так вот ты какая, стерва, — а дальше — понятия не имею.

Я уже не словесница, не актриса, я не вернусь в то амплуа, как бы ни сложились обстоятельства. Та девушка мертва уже пять лет, от нее остался лишь призрак, смутное отражение в старом зеркале. Остается лишь попрощаться. Я даже близких видеть не хочу. Я могу дать им утешение — если оно им нужно — объясниться, появиться, но точно не возвращаться.

А воровкой я себя так и не признала. Зависла не тут и не там. Незакрытое дело, нитка, тянущаяся из прошлого сквозь все слои настоящего. Враг как фокус, гарант, как черная свечка, вытягивающая в себя весь смысл. И если она потухнет — ищи, Джерри, смысл заново.

Так мы привязываемся к своим мучителям, да?

И это я еще Мокки считаю психом.

Мокки. Тилвас. Тилвас. Мокки. Не бывает такого, чтобы кого-то, по кому ты сохнешь пять лет, ты за пару недель променял на другого. Не бывает такого, что ты вообще нормально влюбляешься, если в груди — чернота. Ты не можешь дать то, чего у тебя нет.

Во мне нет любви. Откуда ей взяться? И в Тилвасе нет. В Мокки нет. Во всей Шэрхенмисте, кажется, есть только тёмное шевеление, танцы уставших, спотыкающихся на каёмке вечности, захлебывающихся глубиной и спокойствием прахова океана, что смывает поколение за поколением, не приводит ни к чему, кроме повторяющегося ритма бесчеловечной вечности.

Как и зачем создавать свет, если сам ты — слеп? Он получится извращенным.

Только и остается, как рёххам, думать: прикольное тело, такое интересное, такое материальное, развлекусь-ка с ним, пока можно, раз уж дают.

…Как бы ни были воспалены, судорожно заняты мои мысли, чуткие воровские уши услышали стук в дверь номера. Я выключила душ, в густом молочном паре с трудом нашла полотенце, и, разгоняя руками мельтешение тихой истерики, пошла в комнату.

Наверное, принесли ужин.

Но когда я открыла дверь, за ней стоял Мокки Бакоа. Темнее смерти, с лихорадочным румянцем на острых скулах, с волосами, всклокоченными еще сильнее, чем обычно. Глаза Рыбьей Косточки горели, как антрацитовый некромантский огонь, были воспаленно-сухими, яростными. От Мокки пряно пахло кожей, солью и чем-то неуловимо-густым, вмиг разлившемся по комнате терпкой аурой. Его трясло.

— Пей, — сквозь стиснутые зубы приказал Бакоа, хватая меня за шею и поднося к моим губам какую-то склянку. — Пей, Джерри.

Его голос доносился будто из подземного мира. Глаза то ли проклинали, то ли молили о чем-то — я не могла оторвать от них взгляда, мне казалось, мир рухнет, если я сейчас моргну. Все будет потеряно. Я приоткрыла рот, и Мокки влил в меня вязкое зелье.

Когда пузырек опустел, вор отшвырнул его — тот разбился о стену с жалобным всхлипом. Мокки ногой толкнул дверь, захлопывая ее, двумя руками обхватил мое лицо и глядя с ненавистью, полным отчаяньем, поцелуем впился в мои губы.

Глава 28. Мокки. Тилвас. Тилвас. Мокки.

Я замерла, не веря, что это действительно происходит.

Точнее, попыталась замереть: то, с какой силой прижался ко мне вор, заставило меня отступить на несколько шагов назад.

Подожди!

Подожди.

Дай осознать…

Осознать не получалось: в голове будто взрывались огромные фейерверки, оставляя лишь бездумное чувствование, сырое проживание момента.

Мы с Мокки с грохотом врезались в шкаф. Что-то треснуло у меня за спиной, под ногами хрустнули осколки. Я задохнулась от неожиданности и наконец подалась Бакоа навстречу.

Клубок нервов.

Комок оголенных эмоций.

Здравствуй.

Я ошалело погладила шею Бакоа там, где были такие глубокие впадины над острыми ключицами. Другую руку я попыталась запустить ему в волосы, но Мокки не дал — непререкаемо перехватил мои пальцы, сплел со своими и с силой прижал к дверце шкафа у меня над головой.

— Джерри, — с непонятной интонацией сказал он и вновь стал меня целовать.

От Мокки исходил жар, настоящее пламя — беспощадное, все сжирающее. Когда его рука спустилась от моей скулы вниз — очертила линию подбородка, дальше на шею, на плечи, на твердый краешек махрового полотенца — я открыла глаза.

Я хочу это видеть.

Оказалось, Бакоа все это время смотрел на меня в упор, не моргая. Это было так внезапно, что я вздрогнула. Его глаза светились отчаянной решимостью и одновременно уязвимостью — он никогда ещё не выглядел таким открытым. Я впервые рассмотрела, какие у Мокки густые ресницы. Какие светло-зеленые прожилки пляшут на темной радужной оболочке.

Настоящее море в глазах.

Ночное и рассветное. Черно-зеленый океан.

Мокки, кажется, тоже увидел меня как-то по-новому. Мы замерли, разглядывая друг в друга в сгустившейся ночной темноте. Я чувствовала, как горят у меня губы, как стесаны костяшки пальцев, прижатые к шкафу твердой рукой Бакоа. Как внутри одна за одной падают, рассыпаются башни из надежды, сомнений, мыслей, остается только всепоглощающее желание.

Тусклая, неважная комната. Мокки — единственный источник света. Маяк.

— Почему сейчас? — с трудом выдохнула я, шаря по его лицу ищущим взглядом. — Что было в зелье?

Мокки резко мотнул головой.

— Неважно.

— Важно.

— Ты хочешь спорить со мной, Джеремия Барк? — брови вора взметнулись вверх.

— Я хочу знать.

— Так знай: я люблю тебя, ясно?

Я подумала, я ослышалась. Мокки криво усмехнулся, задрав острый подбородок. У меня подогнулись колени.

— Но не так, как хочу, — жестким, хриплым шепотом закончил Бакоа, до боли вцепившись мне в плечо. — И Дикая охота снова напомнила мне об этом. Зелье было не для тебя, Джерри. Для меня. В первую очередь — для меня.

— Я… — начала я растерянно, но в этот момент внутри у меня что-то щелкнуло.

Осознание — такое простое. Когда пазл складывается в единую картинку. Как будто я очень давно подозревала это, но только сейчас наконец-то решилась признать.

Возможно, как и Мокки.

Мы снова посмотрели друг на друга. Оценивающе. Откровенно. Зелье — странный эффект — добавляло не только безумие, но и спокойствие, предшествующее шторму. Грудь Бакоа тяжело вздымалась. Задравшаяся майка обнажала худой подтянутый пресс. Жилистые руки, казалось, могут перемолоть мои кости в муку. Меня колотило, я чувствовала, как внутри проходят то горячие, то ледяные волны – смесь ужаса и предвкушения. Напряжение в комнате ощущалось физически, и единственная маг-сфера на письменном столе не выдержала и лопнула.

Грянул дождь: забарабанил по распахнутым окнам, по деревянному подоконнику, по крыше.

Три…

Два…

Один…

Когда небо расчертила тугая тетива молнии, мы с Мокки вновь набросились друг на друга.

В кромешной темноте мы опустились на пол. Вместе с майкой я сорвала прахову бритву с шеи вора и выбросила как можно дальше. Мокки порезался об осколки флакона.

От минуты к минуте мир становился все иллюзорнее. Эффект возбуждающего зелья ходил по комнате густым туманом. Я хотела запомнить каждый момент, каждый кусочек кожи Бакоа, его касания, шепоты, тяжелые взгляды — это не повторится, это ведь точно не повторится, мы взломали систему, — но все стиралось в тяжелом пьянящем дурмане.

Впрочем, как и любые сомнения. Стеснения. Мысли. Страхи.

— Ты меня возненавидишь завтра, — прохрипела я в какой-то момент. — Ты себя сейчас предаешь, Бакоа.

— Заткнись и иди сюда.

И снова гром и молния. Дождь уже обосновался в комнате, превратил ее в филиал океана, шипел, попадая на голую кожу, дотягиваясь, присоединяясь, я тоже хочу.

Комната тонула и искажалась, времени больше не существовало. Зрение полностью уступило осязанию. Тонкие пальцы. Острые плечи.

Я все-таки дотянулась до твоих волос, вор.

Я все-таки сделаю это, Джерри.

Колени. Локти. Подбородок. Губы.

Странное ощущение: потерять себя. Странное и сладкое: в дурмане, в ком-то другом, в опыте, о которым вы оба знаете — это настолько противоестественно, что, возможно, сожжет, растерзает обоих изнутри, — но все же это невозможно упустить, потому что некоторые истории, пусть и неугодны истине, а так хочется написать…

Гром и молния, молния и гром.

Вдруг темноту полоснул нестерпимо-янтарный луч света: открылась дверь. Она что, не была заперта?

— Джеремия, у тебя тут тележка с ужином под дверью стынет… — начал голос Тилваса Талвани и оборвался так резко, будто острым ножом отсекли.

Комната ходила ходуном. Все поглощал прельстительный лиловый туман, танцевала шальная улыбка Бакоа, а в дверном проеме виднелись такие огромные глаза Талвани, что были похожи на два колодца. Сердце билось у меня в голове, в ушах, везде.

Кажется, Тилвас что-то еще сказал. Мокки рассмеялся.

Потом вор поднялся, сделал несколько быстрых шагов к двери и обеими руками схватил артефактора за ворот рубашки.

***

Ливень грохотал, давя на барабанные перепонки. Вода заливала паркет у окна. Ночь продолжалась.

Я лежала на спине, глядя на то, как по дощатому потолку бродят резкие тени — ветви деревьев под призрачным светом вновь включенного уличного фонаря. У меня на ребрах лежала рука Бакоа.

— У тебя пальцы совсем не шевелятся. Слишком напряжены. Ты не спишь, — почти беззвучно вывела я.

— Ты чересчур умная, — также шепотом огрызнулся вор.

Пауза.

— Почему ты никогда не говорил мне? И вообще никому?

— Потому что я ненавижу это.

— Что за бред. Ты же не ненавидишь Чо и пару наших знакомых из Алых.

— Я в себе это ненавижу. Я это не выбирал, и это сложнее, чем стандартная ситуация. А я ненавижу сложности, которые мне навязали. Будь то природа или что угодно еще. На других мне плевать, Джерри.

— В Рамбле с этим плохо?

— В Рамбле с этим лучше, чем где-либо. Но не для вора. И не с Лиорданом.

— Лиордан… Красивое имя.

— Нет, обычное.

— Ты его любил?

— Я никого никогда не любил. Мне так кажется.

Я вспомнила, что несколько часов назад он был другого мнения. Мокки тоже вспомнил об этом. Его рука сжалась.

— Ты сейчас лжешь или тогда лгал, Бакоа? — подмигнула я.

— Терпеть не могу такие прямые вопросы. Сейчас, — твердо. Потом, паясничая: — Мне так кажется.

Мы синхронно усмехнулись.

— Я тебя тоже люблю не так, как надо, — задумчиво сказала я. — Ты меня пугаешь. И заводишь. И при этом я доверяю тебе. Ты мой самый близкий человек в последние годы, Мокки. Однако для любви... Меня что-то всегда смущало, помимо твоего очевидно отвратительного нрава.

Он лениво царапнул меня по ребру: эй.

— А теперь, когда все стало понятнее, мне гораздо проще и... хм. Дружелюбнее?

— А ты у нас конформистка, да, Джерри? — проворчал Мокки, как мне показалось, с благодарностью. И добавил совсем тихо: — Ты тоже мой самый близкий человек. Не в последние годы, а вообще. И меня ярость берет, что при таком раскладе ничего не работает. Я бы сказал: "пошло оно нахрен, я тут все уничтожу, любой ценой, а сделаю, как мне хочется", но в вашем светском, чтоб его, обществе говорят: "очень жаль". А жизнь — светская стерва. Обобрать получится, переубедить — нет... Очень жаль.

— Очень жаль, — эхом отозвалась я. — Однако твой сегодняшний план был скорее из серии "пошло оно нахрен".

Я почувствовала, как он улыбается в темноте, и сама беззвучно рассмеялась. Да уж. Вот это дурдом.

— Расскажешь кому-то — и я тебя убью, — стерев улыбку, максимально холодно сообщил Бакоа. — Вас обоих.

— Ну да, естественно. Эта угроза лучше подойдет для утра, — фыркнула я. — Сейчас я тебе не верю, извини.

— Утром будет не до угроз. Чую, зелье старушки Галасы добьет нашу психику, как только выветрится. И твою, и, конечно, мою. Только аристократишка будет в относительном порядке.

— Ты так и будешь звать его аристократишкой?

— Конечно. Это традиция. Могу "лисом", но это немного палевно, не находишь?

— Имя предлагать бессмысленно, я поняла. А про зелье: я думала, оно уже выветрилось.

— Смешно, — язвительно буркнул вор. — Джерри, тогда бы меня здесь не было. Ты почувствуешь, когда оно закончится, поверь. Я тотчас перестану быть душкой, у меня сейчас та стадия, когда я и без зелья не очень... И, кстати, не подходите ко мне еще пару дней. Себе дороже. Не за чем это — трупы плодить.

— Да уж действительно, — с чувством проговорила я. — Нам ведь совсем не надо срочно спасать чью-то жизнь, можно хоть полгода отдыхать. Или ты думаешь, что теперь ему и умереть не жалко?

Боль промелькнула в лице Бакоа. Он цыкнул на меня: тише. Я замерла, скосив глаза и прислушиваясь, но всё было так же сонно и тихо, не считая дождя. Мы снова расфыркались, на удивление беззаботно, хотя только что, кажется, поняли ещё одну причину срыва.

— Ты бы предпочла, чтобы этого не было? — какое-то время спустя запальчиво спросил Мокки.

Так запальчиво, что сейчас бы я поверила фразе про убийство. Хотя нет. Это не злость в его голосе. Это отчаяние.

Я старательно обдумала вопрос. Потом повернулась на бок, осторожно убрала прядку темных волос со лба Бакоа и заглянула ему в глаза. Привет, Мокки-без-маски. Вот ты какой.

Интересно, смогу ли я смотреть на него завтра. Есть нехилый шанс, что я скорее предпочту облиться керосином и поджечь себя от столового канделябра, чем вообще оказаться в поле зрения Бакоа и Тилваса. И постояльцев соседних комнат. Мокки просит не трогать его два дня? Пф. Умоляй он меня об обратном, вот тогда бы у нас возникли проблемы.

— Думаю, это было очень нужно, — честно сказала я. — Правда, я не уверена в некоторых нюансах, но...

Он закатил глаза, и я снова поцеловала его. Осторожно. Нежно. Потом мы бесшумно разобрались с одеялами и тоже уснули.

Глава 29. Все нормально? Нет

Как и следовало ожидать, пробуждение было непростым. Мне снилось, что я лежу в лодке, а вокруг плещутся волны. Меня укачивало даже во сне — что уж говорить о бескомпромиссной реальности.

Мои глаза открылись еще до того, как я вспомнила, чем закончился вчерашний вечер, и я моргнула, глядя на разрушения, постигшие гостиничную комнату.

Мокки лежал, положив одну руку под щеку, другой вцепившись в ворсистый мягкий ковер. Костяшки его пальцев побелели, а между бровей залегла морщинка, как будто он напряженно что-то высчитывал. Безмятежная гора перьевых подушек и одеял высилась по другую сторону от меня.

Меня затапливали противоречивые эмоции. Я мечтала задержаться в этом странно-манящем сонном царстве, но в то же время мне хотелось немедленно вскрыть черепушку Бакоа самой острой из его отмычек и спросить, о чем, прах побери, он думал и как представляет нашу дальнейшую коммуникацию?

Слышит ли он тот же звон разбившегося золотого века, что и я?

Или он всегда с ним жил? Или его золотой век кончился в Рамбле, как мой — в Зайверино, а Тилваса — в Нчардирке? Что тогда мы утратили сегодня? Или золотые века склонны к регенерации?

Ну, в одном Бакоа был точно прав: эффект выветрившегося зелья чувствуется на всю катушку, ни с чем не спутаешь.

В голове у меня гудело. Шипя, я поднялась и двинулась в сторону окна. Распахнутое ночью, сейчас оно было закрыто и плотно зашторено — кое-кто «вовремя» позаботился о приватности. Из-за уходящих в пол синих портьер я даже примерно не могла представить, какое сейчас время суток, и это меня откровенно фрустрировало.

На полпути я натянула штаны и рубашку и оглянулась через плечо. Не мираж. М-да...

Это полный кошмар, но я рада, что это случилось. И одновременно мне так обидно, что оно уже в прошлом... Рано или поздно это должно было произойти — или бездарно сойти на нет с учетом обстоятельств. Ведь нельзя вечно жить предчувствием и предвкушением. У возможностей тоже есть срок годности, а поменять розданные карты все равно нельзя, и в этом плане... Да, мы выжали максимум из ситуации.

При виде сумрачной комнаты, перьев, белеющих тут и там, и поблескивающего в темноте флакона духов, упавшего с полки, мое сердце болезненно сжималось. Всё это было до странности красиво, и мне вспомнились Патрик с Клариссой, двое из моих университетских друзей.

Случившееся было бы очень в их духе. Они всегда были такими — увлекающимися: превращали свою жизнь в рассыпающееся искусство, пропитанное отвращением к повседневности, и обставляли свои миры с такой меланхоличной роскошью и восхитительным равнодушием к общепринятым нормам, что оставалось только удивляться. Драматургия в каждой реплике. Эксперименты и нетерпеливое эстетство. Подойдешь на шаг ближе, останешься в их дортуаре после заката — и всё, тебя унесет куда-то в тенистую область, имеющую мало общего с реальностью.

— Главное, чтобы было интересно, — всегда говорил Патрик, любитель бархатных халатов и шолоховской поэзии. — А что большинство боится — что ж, быть большинством как раз неинтересно.

Я скучала по ним. По их голосам. Манерам. Шуткам. Ужасно Серьезным Спорам.

Не разорви их Дерек на десятки кровавых кусков, Патрик и Кларисса аплодировали бы мне сейчас.

Меня замутило, и я рывком раздвинула шторы. Судя по ослепительно-лимонадному свету, льющемуся с западной части небес, по времени было никак не меньше трех пополудни. Милый садовник вовсю махал тяпкой у гостиничной клумбы, пара девушек в шляпках сплетничали в летнем кафе, на углу улицы стояла дорогая карета – кажется, кто-то приехал за покупками вон в тот салон «Изысканных шелков и затей»…

Увидев в оконном стекле свое растрепанное отражение, резко контрастирующее с миленьким провинциальным городком, я тихо выругалась и на цыпочках направилась к двери.

Свежий, пахнущий лимонами и печеньем коридор простирался в обе стороны. На первом этаже был слышен смех и разговоры постояльцев: в это время Фехху и Зармирка подают им чай и пирожные на тонком фарфоре.

Я застыла у лестницы, думая, как быть. Являться в таком виде в обеденный зал не хотелось, но и возвращаться не вариант. Я решила прокрасться в общую ванную, гадая, смогу ли раздобыть точную копию разбившейся ночью маг-сферы, и если да, то как быстро. Я не хотела, чтобы Фехху и Зармирка пожалели о том, что по-приятельски поселили меня в лучший номер.

— А мы не зря по-приятельски поселили тебя в лучший номер, да? — вдруг рассмеялись у меня за плечом, и я чуть не кувыркнулась с лестницы: услышать свои мысли со стороны всегда бывает неожиданным, особенно в такой ситуации.

Зармирка в светлом платье и фартуке успела схватить меня за плечо и вернуть обратно в вертикальное положение за какую-то долю секунды. Во второй руке она держала поднос, уставленный крохотными чайными чашечками, — он даже не дрогнул от этого маневра. Вот что значит старая бойцовская школа.

Пухленькая хозяйка гостиницы окинула меня оценивающим взглядом. Ее каштановые кудри были подвязаны пестрым платком.

— Сейчас отнесу этот поднос дорогим гостям из Пика Волн — ваши соседи, кстати, говорят, не выспались почему-то, — и налью тебе крепкого зеленого чая. Я хочу все знать.

— Нет, — сказала я.

— Не спорь со старшими, Джеремия Барк.

— Все равно нет.

— Как насчет бесплатной ночевки завтра?

— Нэйхт. Натти. Норген. Ноупэ. НЕТ, — пролистнула я свой лингвистический словарь.

Зармирка усмехнулась.

— Тебе повезло, юная леди, что Фехху спит в берушах. Ты ему вчера сказала, конечно, что не заинтересована в спокойной жизни, как у нас, но… Думаю, он все равно бы удивился. Впрочем, в некоторым смысле ты последовала его совету, так что…

— Зармирка, а можно мы сразу перейдем к этапу чая? По всем правилам чайной церемонии?

— То есть молча? Какая коварная Джеремия Барк!... Эй, ты чего? — нахмурилась она, увидев, как я побледнела.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Чай.

Я забыла выпить чай вчера вечером. Тот, который заглушает мой след для врага.

Сколько часов прошло с последней «дозы»?..

Извинившись перед Зармиркой, я побежала обратно в комнату. На полпути выругалась и развернулась: чай же хранился у Тилваса, я хотела выпить его еще когда мы рисовали схему, но паучки оришейвы помешали.

Дверь была заперта, отмычки у меня не было, а выбивать деревянное полотно при Зармирке, с любопытством поднявшейся вслед за мной, я постеснялась.

— Дашь ключ? — попросила я.

— Все интереснее и интереснее, — протянула хозяйка гостиницы. — Ключи на первом этаже, но там сейчас постояльцы. Можешь взять запасной у Фехху — он на заднем дворе, — она указала на боковую лестницу, ведущую сразу на улицу в обход основного зала.

Выкатившись в сад, я в первый момент чуть не ослепла из-за слишком яркого солнечного света. Потом заметила бывшего воина, который чинил почтовый ящик и разговаривал с кем-то, кого я не видела за углом здания.

— Фехху, ты мог бы, пожалуйста… — начала я уже издали.

Гильдиец обернулся и, улыбнувшись, показал на меня рукой:

— О, а вот и она, кстати. Джерри, тебя тут ищет друг вашего аристократа, он приехал с утра вон на той шикарной карете…

Я остановилась, как вкопанная. Мужчина, говоривший с Фехху, выступил из-за поворота и посмотрел на меня. Я не знала его. Никогда прежде не видела.

Но не то чтобы это важно в ваших обстоятельствах, да?

Незнакомец был одет в алый костюм с прихотливой вышивкой, его неприятно-скуластое лицо пересекали длинные тонкие шрамы.

— Джерри, все нормально? — спросил Фехху, почуяв неладное.

«Нет», — хотела сказать я, но не успела.

Кто-то схватил меня сзади, прижимая к носу тряпку с сонной жидкостью. Последнее что я увидела перед тем, как отключиться, — это то, как чужак наколдовывает серое колдовское облако, и старый добрый Фехху, вставший было в боевую стойку, засыпает и падает на газон.

Взрывы хохота из обеденного зала сделали его падение совсем беззвучным...

Глава 30. Заклинатель в алом

Я открыла глаза и обнаружила себя в сырой старой камере.

Влажные шершавые стены, каменный пол. Обитая железом дверь с квадратной решеткой в центре. Никаких вещей — только жестяная койка на колесиках, на которой я и очнулась.

Кажется, это тюрьма.

Мои руки были связаны за спиной, но я избавилась от веревок сразу же, как только к онемевшим пальцам вернулась чувствительность. Подойдя к двери, я выглянула наружу. Коридор пустовал, только на стенах чадили факелы и были видны нечитаемые из-за сажи рисунки. Я попыталась рассмотреть их — изображения явно были очень древними — но без толку.

— Хей! Выпустите меня! — я несколько раз хорошенько ударила по двери.

Конечно, просьба наивная — но что еще орать в таких обстоятельствах? «Прием-прием?» «Я вас уничтожу?». Просто визжать без словесного выражения?

Впрочем, никто все равно не отвечал.

Я пыталась расковырять дверное полотно, чтобы подцепить какую-то щепку и взломать замок, но это не привело к успеху: только пальцы сточила в кровь. Я простукивала стены, искала шатающиеся камни, долбила койкой о дверь.

Тишина. С каждой минутой мне становилось все страшнее: именно из-за этого — из-за пустоты, отсутствия действия…

Наконец я забилась в самый дальний угол камеры и, обхватив колени руками, замолчала.

Колдун, похитивший меня в Джинглберри, был мне незнаком. Но шрамы на лице и красный костюм напомнили мне рассказ пурлушема: заклинатель, пришедший по душу рёхха-павлина, выглядел именно так после нападения Врага.

Шли часы. С легкими хлопками факелы в коридоре один за другим потухли, погрузив меня в темноту. Мне казалось, что с каждой минутой шрамы на моей спине становятся горячее, будто плавятся. Но я не знала, в чем причина: в моем страхе или в том, что Враг действительно где-то рядом…

Забавно: в какой момент в моей голове он стал Врагом с большой буквы? И что ему надо? Ведь прежде охота на нас сводилась к желанию немедленного убийства.

И очень интересно, как там Тилвас и Мокки. Они знают, что меня похитили? По идее да: Фехху был свидетелем. Но также есть вариант, что Мокки успел проснуться и, ненавидя весь мир и себя в особенности, свалил в неизвестном направлении прямо через окно: тогда Бакоа может и не подозревать о случившемся.

Я не уверена, что Тилвас станет искать его.

А меня? Меня станет?..

Да. В этом я не сомневалась. Как минимум, я нужна ему для ритуала подселения: я — лучший кандидат из имеющихся. Мокки не сможет помочь ему, как бы ни хотел, а поймать для роли какого-то левого танцора и акробата — не вариант. Ни за какие деньги чужой человек не сможет сделать все с нужной степенью хладнокровия и самоотдачи.

(Кажется, я до сих пор не рассказала вам, в чем будет суть ритуала. Что ж. Терпите, расскажу потом. Если доживу до него).

Тилвас Талвани. Любопытно, а с каких пор я настолько не чужой человек артефактору, что всех прочих считаю неподходящими для ритуала? Как так случилось, что за время нашего путешествия самоуверенный аристократишка оказался тем, чью жизнь я собираюсь агрессивно спасать, если надо — ценой собственной?

Так. Стоп. Последняя мысль только что стала откровением и для меня тоже. Пока не произнесла — и не думала об этом. Клянусь.

То ли моя драматургическая душонка просто жаждет уже сдохнуть наконец ради какой-нибудь великой цели. То ли я так мало общаюсь с людьми, что первый же незнакомец с похожим прошлым умудрился вызвать у меня стойкую привязанность. То ли мне действительно близок Талвани.

И я не имею ввиду в узком романтическом смысле. Я имею ввиду: глобально. По-настоящему.

Мне важен Тилвас. Кажется, это нужно признать, и чем быстрее, тем лучше. Не так много элементов этого мира имеют свой уголок в моей циничной душе: архаичная литература и густая поэтика, кольца-артефакты, рассветные пляжи, университетская жизнь, цветочная лавка Жана Герани, возможность что-то разгадывать, добывать и лгать (ограбления тут неплохо вписываются, а театральные постановки — еще лучше), память о моих друзьях и родителях, драгоценные камни, старые библиотеки, тайны, Мокки Бакоа.

И вот теперь еще Тилвас.

Ну офигеть.

Тесновато становится!

Моим размышлениям пришел конец, когда факелы вновь разгорелись, на сей раз пугающе-синим цветом, и я услышала шаги в коридоре.

Я затаилась сбоку от двери, сжимая в руках веревку. Когда дверь открылась, я напрыгнула сзади на вошедшего человека и перекинула веревку ему через голову.

— Одно движение — и я переломлю тебе шейные позвонки, — холодно сообщила я.

Человек послушно замер. А вот сзади меня раздался неприятный сиплый смех…

— Ты правда думаешь, воровка, что я бы пришел один? Слезь с него. Я у тебя за спиной.

Я обернулась. В дверях стоял мужчина в красном наряде со шрамами на лице. Человек, на которого я набросилась, оказался всего лишь типичным тюремным надзирателем, который теперь дико косился на меня из мятой униформы.

Гурхов колдун в бордовом наряде ходил бесшумно, поэтому я не ожидала его приближения. Близко посаженные глаза, костистый нос и безвольный подбородок. В ладонях пляшет сгусток магической энергии, так и готовый полететь мне в грудь.

— У вас лицо труса, — сообщила я.

— А у тебя лицо зарвавшейся бешеной стервы, — пожал плечами он. — Но это, к счастью, только на радость Хозяину.

И он кинул в меня пульсар.

Я застыла от заклинания и начала падать, но тюремщик в последний момент поймал меня, не дав размозжить башку о каменный пол.

— Положи ее на кушетку и жди за дверью, — приказал колдун.

Надзиратель вышел. Я не могла шевельнуть даже пальцем и только чувствовала, что внутри у меня все визжало, орало, рассыпалось от паники.

— Я не причиню тебе вреда, Джеремия Барк, — лениво протянул колдун, вставая сбоку от меня. Краем глаза я увидела докторский чемоданчик, который он раскрыл с легким щелчком. — Будет не так уж больно, хотя нам и придется обновить всю схему. Хозяин приказал растянуть работу — «удовольствие» — как он выразился — на несколько дней.

Когда он достал скальпель, я осознала, что сейчас будет.

Отвратительно, когда ты понимаешь, что происходит что-то ужасное, и никак не можешь противостоять этому. Когда видишь пожар, пожирающий родной дом. Наводнение, уничтожающее мирный город. Взрыв, стирающий поселение. Смерть в глазах старика.

Кто вообще придумал смирение? Кто сказал, что это — благо?

Смирение — трусость. Смирение проистекает не из мудрости, а банально из нашей слабости. Слабый, очень слабый человек, чья пресловутая гордыня не столько порочна, сколько смешна. Потому что мы все равно проиграем.

Смирение — хрень.

И меня никто не переубедит в этом.

— Изначально мы планировали убить тебя, — доверительно поделился колдун, делая тонкий надрез у меня на лопатке. — Для хозяина ты была ненаписанным черновиком. Первым и неудачным шагом к его величию, который он оставил в живых исключительно из ностальгии, и иногда из скуки приглядывал за тобой. Так боги смотрят на своих смертных детей: и смехотворно, и мерзко, и в то же время есть что-то родное...

Меня тошнило от его слов.

— Но когда оказалось, что пэйярту застрял в Тилвасе Талвани, мы поняли, что ты можешь помочь избавиться от Белого Лиса навсегда. Однако ты не смогла сыграть по нотам даже эту простую партию — бессмысленная воровка!.. Мы долго гонялись за вами. И когда ты сделала что-то такое, что Хозяин перестал чувствовать твой запах, нас озарило.

«Нас». «Мы». «Нам».

«Ты не только трус, ты еще и собственного «я» не имеешь. Рыба-прилипала», — хотелось сказать мне, но из-за заклинания я продолжала недвижимо ждать, пока старая схема на моей спине обновляется, истекая свежей кровью.

— «И как же вас озарило?» — наверное, думаешь ты, — продолжал жеманничать колдун. Жаль, что я не могла его разочаровать. — Просто Хозяин понял, что ему будет скучно, когда вы с Тилвасом исчезнете… Он успел привязаться к вам. Поэтому с пэйярту мы заведем новую игру, куда более интересную, чем просто смерть, а тебя доделаем и оставим себе. Будет здорово.

Скальпель исчез. Чемоданчик захлопнулся. Несколько беззвучных шагов — скрип двери — и я осталась одна. Прошло еще много времени, прежде чем эффект оцепенения закончился. Схема пополнилась новым штрихом, а я ничего, ничего не могла поделать с этим.

***

На следующий вечер все повторилось. И еще раз. И еще.

Теперь во время своих визитов заклинатель молчал. Меня кормили, не давая столовых приборов. Выводили в уборную под конвоем четырех человек. На разговоры никто не реагировал, а каждая из попыток побега заканчивалась провалом. Однако мне не причиняли никакого физического вреда, не считая резьбы по спине.

Чем чаще я думала, что это значит, тем хуже мне становилось.

— У него уже есть тело, зачем рисовать схему на мне?! — успела крикнуть я перед тем, как заклинатель в очередной раз швырнул в меня пульсаром.

На этот раз колдун ответил:

— Разве наличие одной лошади мешает тебе купить вторую, другой породы и для других задач?.. К тому же, тела так быстро износятся во власти Хозяина.

Гурх.

А на пятый день мне удалось. Удалось сделать это — вытащить штырь из колеса койки. Я ковыряла его голыми руками пять суток, и в итоге смогла.

Ничто и никогда еще не казалось мне таким сокровищем, как этот металлический прутик длиной три сантиметра. Я была готова целовать его. Я изо всех молилась, чтобы никто из тех, кто приносит мне еду, не заметил, как теперь покосилась кушетка.

С трудом дождавшись ночи, я стала ковыряться в дверном замке. Отмычка, мягко говоря, была не лучшей... По ощущениям, я копалась несколько часов, но наконец что-то щелкнуло.

Не дыша, я открыла дверь. Темный коридор убегал по обеим сторонам: молчаливый, сонный. Я двинулась направо: я знала, что слева была только лестница вниз, под которой тупик и туалет. Периодически я видела другие двери в камеры, но они были пустые. Перед поворотом я остановилась: за углом горела лампада и было слышно тихое посапывание. Это тюремный надзиратель увлеченно читал какую-то маленькую книжечку.

Я подождала, надеясь, что он уснет, но история оказалась неплохой: страницы листались, тюремщик продолжал сопеть. Внутри у меня поднималась нетерпение.

Это так сложно: стоять на пороге свободы, но не иметь возможности дотянуться до нее прямо сейчас.

Ладно. Время рисковать. Я стремительно выскочила из-за угла и напала на тюремщика, ударив его головой о стол. Потом полминуты хладнокровно держала руки у него на сонной артерии — надеюсь, он не скоро очнется.

Я сняла с его пояса связку ключей, лампаду и меч. Обобрала по полной. Вскоре коридор сменился лестницей. Я поднялась по ней, открыла замок одним из ключей: снова коридор, такой же, в каком была моя камера…

Пустые карцеры. Поворот. Еще один уголок тюремщика с канделябром, но этот сам по себе спит, уронив голову на стол. Связки ключей нет. Я занервничала, на цыпочках проходя мимо.

Почему эта тюрьма такая большая и такая пустая? Где, я прах побери? Это не похоже на действующее пенитенциарное учреждение.

Еще один этаж. Пустые карцеры. Поворот. Тюремщик уронил голову на стол, у него ни меча, ни ключей…

Стоп. Нет!

Я дрожащими руками подвинула голову бессознательного надзирателя. Под щекой у него лежала маленькая книжечка. Тюрьма заколдована. Я хожу по кругу.

Вспомнив, что смутило меня несколько дней назад, я подошла к стене и все-таки разглядела старый рисунок, выбитый на ней давно умершим мастером.

«Гребень Проклятых» — было написано рунами стародольнего языка.

Лампа выпала из моей руки.

Глава 31. Гребень Проклятых

Я знала об этой тюрьме из старых легенд.

Гребень Проклятых — это темный осколок тяжелого форта, разрушенного в конце десятого века вследствие каких-то экспериментов срединного народа.

А срединники, в свою очередь, — это самый знаменитый из древних народов Лайонассы. Такой же магический, как и мы, шэрхен, только при этом обласканный вниманием богов-хранителей… Что, впрочем, не привело срединников к счастливому концу: вся нация была жестоко вырезана и уничтожена в 1147 году нашей эры. В живых осталось только несколько десятков студентов, живших в то время у нас на островах, чьи потомки затем, века спустя, вернулись на материк, чтобы построить там Лесное королевство со столицей в Шолохе. Уже не срединники, еще не шэрхен — когда я вижу шолоховцев, я думаю, что они обманули саму вселенную, уготовившую им теплую могилу. Именно поэтому они кажутся такими легкими и бессовестными оптимистами, вызывающими не что иное, как глухое раздражение у других стран… И зависть. Да, наверное, зависть.

Так вот, в последние пару столетий перед своей гибелью народ срединников постоянно что-то мутил в океане к востоку от Шэрхенмисты. Они проводили какие-то исследования, щедро платя нам драгоценностями и знаниями в обмен на допуск.

Никто не знает, привели ли те эксперименты хоть к чему-нибудь. Но физические следы разрушений, оставленных луноликими срединниками, раскинуты по восточным островам Шэрхенмисты до сих пор…

Так и Гребень Проклятых.

Некогда форт, он оказался в руинах — сохранились только нижние тюремные этажи. Местное пространство склонно к искажениям: коридоры закольцовываются, пламя в факелах загорается и гаснет по своему желанию, комнаты меняются местами. Под светом полной луны Гребень Проклятых исчезает, а в новолуние возвращается вновь — и если кто-то был в нем в момент пропажи, он уже не вернется. Снаружи — кладбище, и кости усопших чародеев поднимаются каждый вечер, нападая друг на друга или на незваных гостей.

А самое неприятное то, что Гребень Проклятых находится на отдельном острове к востоку от Рэй-Шнарра. Значит, мой путь к свободе дольше, чем я думала.

Но сначала надо выбраться из заколдованных коридоров. Колдун в красном и остальные тюремщики как-то делают это — значит, и я смогу.

На сей раз я решила пойти не направо, а налево. Дверь, лестница, а под ней — вторая дверь, в туалет, — все это я знаю по предыдущим дням. Загадка таилась именно здесь: по логике, как раз на этой лестнице между двумя дверями происходил «сбой», когда мой подъем на этаж выше «перекидывал» меня снова вниз, так что я поднималась в то же место. Значит, тут и надо ломать шаблон. Хм-м-м.

Я вновь прошла мимо бессознательного охранника, поднялась по лестнице около него, открыла дверь, но не позволила ей закрыться у меня за спиной.

Вместо этого я подпихнула под нее связку ключей так, что она оставалась распахнутой. Потом я задом наперед поднялась по лестнице, держа в поле зрения каморку тюремщика, наощупь открыла верхнюю дверь у себя за спиной, и…

ДА.

Я почувствовала свежий морской запах еще до того, как обернулась, чтобы понять: мой «родной», чтоб его, коридор наконец-то сменился другой локацией!

— Красотка Джеремия Барк! — удовлетворенно цокнула языком я, трусцой отправляясь вперед.

На сей раз я бежала по каменной галерее, в чьих нишах были бойницы, сквозь которые виднелись поля суховатого вереска и море. Оказывается, сейчас вечер, а не ночь: солнце уже почти утонуло в Западном океане, плавясь в нем, как поддельный рубин.

Вдруг из-за угла мне навстречу выступил еще один тюремщик. Он ахнул, увидев меня, и, не успела я что-то сделать, взорвал сигнальную петарду, выхваченную из кармана. Гурх!

— Тревога, господин! Тревога! — голосил тюремщик.

Я метнулась обратно по коридору. Тюремщик бежал за мной, и, судя по крикам, к нему присоединился кто-то еще. Я поднажала: несколько поворотов спустя в стене появилось окно, закрытое трухлявыми ставнями. Выбив их ногой, с жутко колотящимся сердцем я вывесилась наружу: высоко? Нет! Нормально!

— Стой! — рявкнул тюремщик у меня за спиной. — Не надо!!!

Но я все равно спрыгнула: прямо туда, где среди покосившихся надгробий из влажной земли вылезали руки мертвецов со скрюченными пальцами.

Одна из мертвых кистей выпросталась прямо у меня под ногами — схватила за щиколотку. Ахнув, я рубанула по ней дешевым мечом тюремщика. Кости скелета треснули, но очередная рука, вынырнувшая рядом, так цепко схватилась за лезвие, что мне пришлось оставить ей последний из своих трофеев.

Солнце совсем закатилось. Я бежала сквозь древнее кладбище, и мертвецы, упрямо выползавшие по сторонам, пугали меня куда меньше, чем человеческие перекрикивания сзади, в форте. Тюремщики сами боялись спускаться, но уже ждали заклинателя, который сможет достать меня издалека магической формулой, будто стрелой.

Подвывая от ярости, я пнула черепушку какого-то из скелетов и опрометью взвилась на холм перед берегом. Темно-синее море сегодня было спокойно, вдалеке мерцали огни Рэй-Шнарра. И ни одной лодки.

Ни одной.

Неужели мне НАСТОЛЬКО не повезло, что плоскодонка этих ублюдков находится с ДРУГОЙ стороны Гребня?!

Ладно. Ладно.

— Значит, вплавь, — самой себе пообещала я, еще немного поджимая.

На макушке холма находились каменная беседка — я не обращала на нее внимание ровно до того момента, пока не увидела впереди всполох алого цвета.

Колдун.

Я еле успела пригнуться, уклоняясь от оцепеняющего заклятья.

— Следующий раз я не промахнусь! — крикнул заклинатель, выходя из-за колонны мне навстречу. — Лучше остановись сама. У тебя все равно нет вариантов, а я не хочу лишний раз калечить твое тело. Равно как и позволить им сделать это.

Я оглянулась.

Мертвецы, уже полностью вылезшие из-под земли, быстро и хромоного ковыляли ко мне в сумерках, безостановочно клацая зубами. Целая армия. Некогда живые срединники.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Иди ко мне, — приказал чародей. — В беседке — тайный проход обратно в форт. Я умею открывать его. Ты — нет. Подойди сюда, и мы вместе уйдем от этих костежевателей.

— Пусть лучше они сожрут меня, чем ты дорисуешь схему, — ответила я, надеясь, что мой страх не так заметен.

Колдун со шрамами неприятно улыбнулся.

— Я уже дорисовал, милая. Когда пробьет час, она активируется.

Мое лицо исказилось. Я судорожно вздохнула и снова оглянулась через плечо на подступающих мертвецов.

Что делать? Думай, Джерри. Не о его словах, нет. Думай о том, как выжить сейчас. Потом разберешься.

— Поверь, это куда лучше, чем быть съеденным ими, — ворковал колдун. — Они толком не ели тысячу лет… Не считая тех редких врагов, которые Хозяин ссылал сюда, когда остальные средства дипломатии оказывались нерабочими.

Вот как. Я глубоко вздохнула, понурила плечи и пошла к заклинателю.

— Умничка, — сказал он, и в который раз за эти дни я подумала, что он копирует своего «Хозяина».

Я не знаю имени ни одного из них, но это не мешает мне видеть их гурховы архетипы: садист-извращенец Враг и лебезящее ничтожество в красном.

— Давай сюда руки. И побыстрее, наши костистые друзья приближаются, — колдун пощелкал наручниками. — Веревки тебя не сдержали, так что теперь — кандалы.

Я протянула к нему открытые ладони. Колдун, поглядывая мне за спину, застегнул скобу на одном моем запястье и потянулся к другому, но… В этот момент амплуа послушной беглянки пришел конец.

Практически без размаха и без инерции, но со всей возможной силой я врезала колдуну кулаком в лицо. Наручники добавили, проехавшись ему по виску.

— Тварь!! — ахнул он, отшатываясь, но потом сразу же зажигая в руках маг-формулу.

Но я бросилась на него первой.

Единственный вариант побороть колдуна — вступить в ближний бой, чтобы у него не было возможности делать магические пассы руками. Бороться, не отступая ни на шаг, прилеиться, будто банный лист. Ни в коем случае не бежать, как бы ни хотелось.

Мы сцепились, рыча и катаясь по голым плитам беседки.

— Идиотка! — шипел он. — ОНИ убьют нас! — имея ввиду скелеты, чье дробное клацанье, действительно, было слышно уже совсем рядом.

Я не тратила силы на разговоры — я была гораздо мельче и слабее и не могла позволить себе трепаться. Меня помогало отчаянье, но… В какой-то момент моя физическая истощенность все же сыграла на руку противнику.

Колдун оттолкнул меня, и я, врезавшись в одну из полуразрушенных колонн беседки, упала. Я не спешила подниматься, и заклинатель, на чьем лице определенно прибавилось порезов, злорадно осклабился. Он выругался, поняв, что скелеты уже окружили нас, и сплюнул кровь из разбитого рта:

— Бешеная стерва. Надеюсь, Хозяин поймет мой выбор, — после чего все-таки зажег в руках смертельное заклинание.

Только тогда я поднялась ему навстречу. Но теперь я руке я сжимала острый прут арматуры, валявшийся под разбитой стеной. Не успел колдун осознать, что это за черная штука в моей ладони, как я с размаху и изо всех оставшихся сил загнала ее ему под ребра.

Заклинатель захрипел и упал. Магический шар в его ослабевшей руке потух.

Тяжело дыша, я обвела взглядом беседку. Во всех проемах между колоннами толпились скелеты. Они будто ждали конца нашего боя, и теперь, щелкая челюстями, как аплодируя, в едином порыве хлынули ко мне.

Кто выжил, тот и ужин.

Взвизгнув, я попыталась куда-то метнуться, что-то сделать — под потолок? Сквозь толпу? Прямиком в преисподнюю?

Но прощание с жизнью оказалось преждевременным. Что-то бахнуло и взорвалось,

оглушая,

слепя;

и скелеты, чьи пальцы уже хватали меня за одежду, рассыпались серым пеплом.

***

Я зажмурилась и застыла скрюченной статуей над мертвым колдуном.

— Джерри! — раздался встревоженный оклик.

Мгновение спустя меня обняли теплые руки.

— Все хорошо. Все уже хорошо. Ты можешь говорить? Ты ранена?

Я мотала головой, не поднимая лица, изо всех сил пытаясь не расплакаться. Моя рука, которой я заколола заклинателя, тряслась, ладонь вся была перепачкана кровью — арматура исцарапала меня, так сильно я вцепилась в нее тогда.

— Мне кажется, ты самая сильная личность из всех, кого я знаю, — вздохнул голос после еще полудюжины вопросов о моем самочувствии.

Я все-таки открыла глаза.

Передо мной стоял бледный Тилвас Талвани. Вокруг нас ветер разгонял над землей пепел, оставшийся от мертвецов. Всё было в пепле, всё. В сером моровом облаке, поднимающемся выше и выше, будто медленно таяло само время, пыль столетий. Кончики пальцев Талвани светились оранжевым цветом сочной хурмы, глаза казались совсем звериными, а двуглавый ворон на груди был практически пуст от населявшей его некогда темноты. Глубокие вечерние тени, наполнявшие беседку, ластились к ногам артефактора. Особенно искореженная тень мертвого заклинателя в алом…

Тилвас посмотрел на него и покачал головой.

— Я убила его, — тупо и хрипло сказала я.

И все-таки разрыдалась. Тилвас снова крепко обнял меня. Его пальцы вздрогнули, ощутив новые раны на моей спине, но артефактор не стал комментировать это — и я была благодарна ему.

— Надо уходить, — вдруг со странным выражением сказал Талвани, глядя в сторону форта. — Развеяв мертвецов, я разбудил кое-что другое.

Я проследила за его взглядом.

Там, в каменных стенах Гребня Проклятых, что-то горело. Пожар! Тюремщики бегали и отдавали друг другу запутанные приказы, а под внешней стеной из земли медленно, но уверенно выкарабкивалось еще какое-то костяное существо… Земля ходила ходуном, почва тряслась, надгробия кривились по сторонам.

Я никак не могла понять, что это.

Оно было гораздо крупнее людей, и рисунок костей выглядел странно… О нет. Это ведь не мог быть мертвый дракон?! Насколько же давно он погиб здесь!

Я ахнула, Тилвас критически цокнул языком и потащил меня прочь в сторону моря. На темной воде до сих пор не было ни единой лодки.

— Как ты вообще здесь очутился?! — не поняла я, пока мы на полной скорости бежали по пустому пляжу, а сзади били в гонг, орали, и над всем этим сипело мертвое чудовище со светящимися зеленым глазницами, которое теперь осаждало Гребень Проклятых всей своей тысячью древних костей. И пускало клубы зеленого потустороннего огня, под которым трава и камни выцветали и становились пылью.

— Помнишь, у меня был артефакт невидимости? За время нашего путешествия я сделал еще один! — крикнул Тилвас, деловито входя в воду и шаря руками вокруг. — Нашел! Залезай!

С его помощью я запрыгнула в невидимую лодку, и сама тотчас исчезла с глаз. Было очень странно не видеть ни себя, ни лодки под собой — только воду и Тилваса, который отступил на шаг назад, отпустив меня, и приказал:

— Жди здесь. Я скоро вернусь.

— Что? Куда ты?.. — ахнула я.

— Надо забрать Бакоа!

— Он тоже тут?!

— Да. Мы разделились, и… — Тилвас оглянулся на полыхающий Гребень. — Прах. Все, Джерри, оставайся здесь и никуда не уходи!

— Я хочу помочь, я…

— Не заставляй меня потратить последние силы пэйярту на то, что заколдовать тебя. Пожалуйста, — упрямо попросил Талвани. — Если не вернемся до полного восхода луны — уплывай, — и, не дожидаясь ответа, он бегом рванул обратно к разрушенному форту, атакованному мертвым чудовищем.

Плеск и шепот воды.

Серебристые блики вечернего моря, по которым скользят огни: коралловые отблески восходящей луны — красной сегодня, будто рубин, — голубые пятна испуганных фосфоресцирующих рыб, поднимающихся со дна, чтобы узнать, что это за рёв столетий, что за страшная тень разламывает стены Гребня Пролятых.

Я обняла себя за колени, и, сидя на прозрачной лодочной банке, рефлекторно раскачивалась туда-сюда. Голова опустела. Силы, собранные для борьбы и побега, вдруг покинули меня, и я бездумно смотрела на полыхающие развалины, чувствуя тупую тяжесть в груди.

И вдруг на фоне оранжевого, черного и зеленого — пламя, пепел, мертвый дракон — появилось два знакомых силуэта. Один из них хромал, но все равно каким-то образом умудрялся обгонять второго на прямой дистанции, после чего оборачивался и недовольно шипел что-то, пока наконец не ухватил Тилваса за рукав и не потащил на буксире, как маленький злой щенок — огромную палку.

Я выпрыгнула из лодки им навстречу. Одновременно с тем мертвый дракон, которого явно пресытил форт, вдруг развернулся и полетел в нашу сторону.

— Гурх! — ахнула я. — Быстро! Сюда!

— Привет, Джерри! — с ненатуральной бодростью отозвался Мокки, чей подбородок был залит кровью, и зубы на этом фоне казались пугающе-белыми.

— Я сейчас вернусь, — сказал Тилвас. — Еще одно дело осталось.

— Да что с тобой не так?! — опешившим хором ахнули мы с Бакоа. — А ну стоять!!

Но Тилвас с такой силой толкнул нашу лодку, что она чуть не перевернулась, и пока мы восстанавливали равновесие, артефактор оказался уже на берегу.

Прямо перед мертвым драконом.

— Если он сейчас использует свои последние силы и умрет, я даже убить его за это не смогу — и это просто бесит! — застонал Мокки и собирался уже тоже рвануть из лодки, но на сей раз я его тормознула, схватив за плечо.

Тилвас сложил руки на груди и низко поклонился перед костистой мордой древнего чудовища. А потом — нараспев заговорил.

Заговорил на языке, которого я не знала, но в котором смешались нотки и стародольнего магического наречия, и рунических вязей древних шэрхен, и какие-то странные фонетические переливы, больше похожие на звериные голоса.

Мертвый дракон слушал, наклонив голову. Зеленое сияние вокруг него уменьшалось, и сами кости, казалось, становились темнее, старее.

Под конец Тилвас сказал что-то совсем тихо и виновато опустил голову. Дракон вздохнул.

Этот вздох шелестом пробежал по прибрежной траве, взметнул черный песок и заставил сияющих рыбок мгновенно скрыться на глубине. Из костяной глазницы ящера скатилась слеза.

— Kooro. Ko-gra tehhe baleira. Ten-ne, — очень низким, неземным голосом пропел дракон.

Тилвас снова кивнул.

— Ten-ne… — повторил дракон и, с новым порывом ночного ветра, стал рассыпаться… Распадаться на мириады серых частиц, разлетающихся по побережью, беззвучно растворяющихся в темноте.

Я не могла вдохнуть от печальной красоты этого зрелища. Невидимый Мокки рядом тоже замер, сжимая мое плечо.

Тилвас какое-то время постоял на побережье совсем один, а потом, развернувшись, пошел к нам. Его лицо было уставшим и грустным.

Мы молча протянули ему руки, и вскоре наша маленькая лодка поплыла прочь от острова: в тишине, вдоль мерцающей лунной дорожки. Некоторое время спустя эффект артефакта невидимости закончился, и мы увидели друг друга в ночи, но продолжали молчать. Мокки был бледен и серьезен. Тилвас казался рассеянным.

— Что ты сказал ему? — наконец рискнула нарушить молчание я. Правда, шепотом.

Артефактор с трудом вынырнул из далеких мыслей. Посмотрел на меня.

— Я сказал ему, что его время ушло. Давно, тысячи лет назад. И что мне жаль, что я возвратил его к бытию так жестоко. Что теперь ему пора уходить навсегда. И что я прошу прощения.

— А он? — тихо спросил Мокки.

— А он сказал, что мертвецам не стоит просить прощения у мертвецов. Что совсем скоро мы увидимся на Той Стороне.

И Тилвас отвернулся к ночному морю.

Глава 32. Возвращение в столицу

Всю ночь мне снились желтые глаза, которые шарили в темноте, пытаясь меня отыскать. Враг был взбешен: пожаром в своей тюрьме, смертью своего слуги, моим побегом...

Я знала, что все это просто нервы, потому что, не успели мы проплыть и половины расстояния до Рэй-Шнарра, как Мокки достал со дна лодки термос и протянул мне:

— Твой чай.

Враг не мог меня видеть своим внутренним взором, зато видела я — образ заклинателя со скальпелем. И свою вновь изуродованную спину — точнее, ее отражение, которое я поймала в блестящих лодочных снастях, обернувшись через плечо.

Ужасное зрелище.

— Прости, что мы не нашли тебя раньше, — сказал Тилвас, уже когда мы заселились в какой-то дрянной трактир в прибрежной деревушке, откуда до сих пор можно было разглядеть столб дыма на острове Гребня Проклятых.

Мы с артефактором стояли в коридоре между нашими комнатами.

Мокки в это время совершал обход территории. Он ни слова не сказал о похищении, но то, как вор теперь цепко оглядывал каждого встречного, входил во все помещения первым и под дурацкими предлогами — а то и без них — умудрялся попробовать всю мою еду до меня, было весьма показательно. И даже, пожалуй, мило. Хотя это слово — «мило» — рядом с Бакоа увядает, будто розочка, опущенная в ядовитую кислоту.

Впрочем, вру.

Еще в лодке Бакоа сказал про Гребень Проклятых это:

— Я допросил пару тюремщиков, пока искал Джеремию. Они понятия не имеют, кто их шеф. Всегда видели только того ублюдка в красном.

Сейчас я вздохнула, положила ладонь на дверную ручку, ведущую в мой номер, и пожала плечами:

— Все хорошо, Тилвас. Я сожалею только о том, что убила того заклинателя раньше, чем мы успели его допросить.

— Это точно не то, о чем следует волноваться, — протянул Талвани. — Мы и так получим информацию. До Пика Грёз отсюда всего два дня пути. Там мы все узнаем благодаря Ордену: Галаса уже едет и покажет нам путь в их тайную резиденцию.

— А нам не надо сначала провести твой ритуал? — я покосилась на почти пустой амулет.

Тилвас покачал головой:

— Артефакт Подселения еще не готов. Ему необходимо… как бы это сказать… немного времени настояться. Да и тебе нужно прийти в себя, разве нет? И выучить шаги ритуала.

— Я уже выучила.

Глаза аристократа удивленно расширились, уши встали торчком. Его тень на стене будто поплыла, на мгновение показавшись звериной.

— Я тренировала их прямо там, в камере, — я бесстрастно пожала плечами. — Времени было полно, знаешь ли.

— Но… У тебя же не было инструкции?

— С тех пор, как ты попросил моей помощи в рыбацкой деревне, я каждый вечер по чуть-чуть смотрела твои записи. И в ту ночь в Джинглберри, когда все… ммм… случилось, — я чуть покраснела, Тилвас хмыкнул, — я тоже их успела просмотреть до того, как ко мне пришел Мокки. Мне так удобнее запоминать информацию: повторять что-то много-много раз, пусть даже без особенных стараний — и все в итоге накрепко врезается в память. Одной недели для таких повторений, конечно, не хватило бы, но то зелье… Кажется, помимо основного эффекта оно умудрилось еще и повлиять на мою память. Я очень четко помню весь тот вечер.

— О нет, — рассмеялся Тилвас. — Я-то думал, вам с Мокки всю память отшибло. А ты ходячий компромат теперь.

— На саму себя, ага, — рассмеялась я в ответ.

Мы переглянулись и снова заржали. И громче, и громче, складываясь пополам, хватаясь за животы и закрывая лица ладонями.

— Если честно, я думала, это встанет между нами стеной, — призналась я, утирая слезы, выступившие от смеха (или все-таки от ужаса, просто пробравшиеся контрабандно, под прикрытием?).

— Ну… — Тилвас заправил волосы за уши — они у него жутко отросли за время наших блужданий, — и скорчил рожу. — Нет. Наверное, у девяносто пяти процентов людей это вызвало бы проблемы. У меня — нет. У вас с Мокки, видимо, тоже нет. К сожалению, это лишь еще раз подчеркивает отнюдь не благородные проблемы нашей психики, и гордиться тут нечем, но я рад. Мучительно страдать сейчас было бы крайне неуместно, хоть, может, и полезнее для души.

— Лису бы понравилось? — кивнула я на амулет, имея ввиду, что рёххи при подселении жаждали познать поближе весь суетный театр смертных жизней.

— Лису и так понравилось, — отмахнулся-фыркнул Тилвас.

Потом лицо его вновь стало серьезным:

— Ты действительно выучила все шаги ритуала?..

— Да! — сказала я.

— С ума сойти, — он присвистнул, опираясь на дверной косяк. Усталые синяки под глазами Тилваса были устрашающе темными, зато улыбка светила на сто карат. — Ты великолепна, Джеремия Барк! Ты просто, пепел тебя задери, какой-то гурхов гений. Как тебя вообще земля носит?! Тогда как только артефакт застынет, мы проведем ритуал. А пока… Скажи, как много они успели нарисовать на твоей спине?

Мне тотчас расхотелось кокетливо улыбаться.

— Заклинатель сказал, что рисунок закончен.

Тилвас изо всех сил постарался не измениться в лице. Я видела его старания. Но губы артефактора все равно дернулись, и, кажется, в моем случае это было почти приговором.

— Я что-нибудь придумаю, — сказал он.

— Не сомневаюсь, — соврала я.

Потом неожиданно для себя привстала на мысочки, поцеловала его в щеку и ушла в комнату.

Ложась спать, я вдруг увидела какую-то тень у себя на карнизе — она мелькнула на мгновение в щели между плотно задернутыми шторами. Напрягшись и взяв с тумбочки столовый нож, украденный за ужином, я приготовилась в который раз защищать свою несчастную жизнь.

Осторожно, на цыпочках, я подкралась к окну. Без резких движений с помощью зеркальца посмотрела, что там происходит. И тотчас с удивленным облегчением выдохнула.

Это не были таинственные враги. Это Мокки Бакоа, обложившись лапшой и газетами, удобно устроился на карнизе спиной ко мне, нахохлившись и сложив ноги бабочкой. Он бесшумно жевал, бесшумно читал, мягко опирался спиной об окно и иногда мрачно смотрел на ночную деревню.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он так и просидел там всю ночь. Сторожил.

***

И да, да, да!...

Я помню, что должна рассказать вам про ритуал, а то вам, чужестранцам, совершенно неясна вся эта муть про «шаги» и «рисунки».

Что ж, сейчас, наверное, самое время. Я как раз ненадолго проснулась где-то между пятью и шестью утра (Мокки так и сидит, замерз, думаю, но вряд ли он хочет, чтобы я знала о его сердобольности, поэтому изображу, что понятия о нем не имею, пусть закаляется), и у меня есть возможность дать вам некоторые объяснения.

Идея в том, что Тилвас не смог создать автоматический Артефакт Объединения — как те, что делают в Ордене Сумрачной Вуали. Поэтому весь ритуал нужно будет проводить вручную. По сути, моей задачей будет зачаровать Тилваса, пэйярту и фигурку белого лиса так, будто я сама — мастер-артефактор. Всю магическую нагрузку на себя возьмет Артефакт, но вот механика — на мне.

Соответственно, мы приходим к вопросу: а как именно артефакторы зачаровывают объекты? Как это выглядит?

Наверное, вам известно, что чародеи, чтобы колдовать, создают магические плетения. Обычно они состоят из двух компонентов: последовательность жестов, которую выполняют пальцами, и слова — так называемая магическая формула.

В разных заклинаниях соотношений жестов и слов разное. Чтобы зажечь свет, достаточно щелкнуть пальцами и буркнуть формулу. Чтобы развернуть какое-нибудь страшное проклятье, придется выплести сложный узор и разразиться нехилым монологом. А бывают заклинания, где чародей долго размахивает руками, будто мельница, а в конце издает всего один какой-нибудь звук.

Жестовая часть колдовства называется плетением потому, что колдун выплетает своими пальцами невидимые нити энергии унни. Если между фалангами колдуна натянуть резинки во время магии, они увлекательным образом завяжутся в узлы.

Так вот артефакторы создают эти плетения вокруг тех и других объектов. А еще это очень сложные, многоуровневые плетения — ведь надо не просто разово заколдовать предмет, а передать ему полноценные магические функции, сохранить их на долгое время, задать лимиты, создать систему восстановления ресурса и прочие настройки, на каждую из которых — своя строчка плетения.

Короче, артефакторы — долбанные паучки-вязальщики. Бабушки со спицами отдыхают: то, что может сплести из энергетических нитей магистр Артефакторики, будет виртуозно и очень, очень сложносочиненно.

Но как физически плести эти штуки вокруг объекта?.. Обычно артефакторы проводят зачарования в пустых аудиториях и пользуются большим количеством специальных маг-крючков. Артефактор заранее рисует план плетения, а потом день за днем, не спеша, натягивает одну нить… Потом вторую… Третью… Предмет все это время лежит в центре.

Потом артефактор вбахивает в плетение свою энергию, все полыхает, он кричит формулу — и вуаля! У вас уже не булыжник, а артефакт.

Но. Не всегда у артефактора есть возможность так долго и тщательно готовить узор. Плюс все-таки бывают не очень сложные зачарования — где нужно все две-три нити, скажем.

И тогда артефактор может станцевать свое плетение. Безо всяких материальных ниточек — сразу пользоваться энергией, прочертить весь рисунок за один раз, прямо своим телом. Это сработает при условии, что у колдуна замечательная координация — ведь каждая нить должна тянуться по своему рисунку. А если ты ошибешься в шагах или взмахах руками — тебя так хлестнет незаконченным заклинанием, что мало не покажется.

И ладно, если заклинание простое. Но если сложное — от тебя останется гурхова головешка. Энергия унни не терпит, когда ее мутят зря — это одно из главных правил магической науки.

Короче, именно это я и должна сделать для Тилваса во время ритуала.

Станцевать плетение, которое вложит в Артефакт Объединения последний кусочек формулы и запустит ритуал. В Ордене Сумрачной Вуали артефакты были заколдованы так, что сразу действовали автоматически. Но у Тилваса это не получилось, поэтому придется «подпнуть» снаружи. Всю магическую нагрузку на себя возьмет Артефакт, но разжечь в нем огонек предстоит мне.

Об этих «шагах» мы и говорили: о странном шаманском танце, в котором у моих пальцев, макушки и ступней будут свои траектории… Потому что нитей в плетения Тилваса — аж тринадцать штук. И иногда они текут так, что без акробатического сальто с прямыми ногами не обойдешься.

Да уж, аристократу и впрямь повезло со мной.

***

Весь следующий день мы провели в дороге: ехали обратно в Пик Грёз, искать таинственную резиденцию Ордена.

Погода была ужасная: лил даже не дождь, а какое-то смутное безобразие, настолько противно-коричневое, что у меня волей-неволей возникал вопрос к небесам в стиле — у вас что, прорвало канализацию?.. Что это вообще за фигня такая?

Чтобы как-то оклематься от подобных метеорологических ударов, по пути мы говорили о чем угодно, но только не о проблемах.

Да, прикиньте. Вот прямо так — взяли и захлопнули фолиант из планов, сомнений, ярости, догадок. Ни слова о Враге, моей спине, амулете Тилваса, Ордене.

Единственная неприятность, которую пропустила наша цензура — это шипение Мокки на тему Полуночного братства.

— Капец, — говорил вор, скача на лошади бок о бок со мной. — У моих идиотов ни разу за все эти годы не было такого продолжительного отпуска. Да еще и у всех разом.

— Они вроде как в заложниках у ассасинов были первые две недели? — усомнился Тилвас.

— И что? — фыркнул Бакоа. — Не работали — значит, отпуск. Плюс все последующие дни… — и он, не заканчивая мысль, тихонечко заскрежетал зубами.

— Морально готовишься найти Братство в руинах? — подмигнула я.

— Ага. И превратить их в склеп, уложив всех там в новый отпуск. На сей раз бессрочный.

— Ты шутишь? — вскинул бровь Талвани.

— Я? Никогда, — гордо ответствовал Мокки, но слишком резкий угол в линии его подбородка намекал, что все-таки да — шутит…

— В принципе, я давно не обновлял состав гильдии, горевать не буду, — деловито продолжил Мокки.

— А меня возьмешь? — снова Тилвас.

— Тебе-то зачем? — Бакоа.

— Надо же кому-то держать вас в тонусе с Джеремией. Мне кажется, я на вас позитивно влияю, — осклабился артефактор. — К тому же, я аристократ. Это придаст вашей шайке весу.

Мы с Мокки дружно закатили глаза и непочтительно расфыркались.

— Я не в гильдии, если что, — объяснила Тилвасу я. — Делать мне нечего: делить кров с бакоасским сбродом.

— Так он же говорит: всех порубим, наберем новеньких. Ты готова делить кров со мной, Джеремия Барк?

Я на мгновение опешила от шутливого, по идее, вопроса, но потом беззлобно рассмеялась:

— Точно, ты же продал свой замок Талвани!.. Да, я понимаю, почему теплая гильдия кажется тебе симпатичной. А где ты жил последние годы, кстати?

— То тут, то там, — белозубо улыбнулся Тилвас. — Шикарные отели, отвратительные трактиры, приятели, любовницы, съемные квартиры, съемные дома, съемные виллы, съемные лодки, пустые дома с привидениями, ночные дилижансы, тюремные камеры…

— Так, все, заткнись! — охнул Мокки, явно впечатленный этот сорвавшейся плотиной. И я вовсе никак не могла отыскать оброненную челюсть. — Я-то думал, я тут сирота. Не знаю, шутишь ты или нет, аристократишка, и, возможно, у тебя там еще пара родовых поместий в рукаве зактнуто, но ладно — я отдам тебе комнату в гильдии, ясно? Будешь ты в ней жить или нет — сам решай. Если нет — сделаю музеем имени Разжалобившего Лиса. Эдакой комнаткой для наказанных.

— Ух ты, — восхитился Тилвас.

А потом, какое-то время помолчав, на всякий случай уточнил:

— Эй, ну если что, я богат, как бы. Очень богат. Просто с домом так по-дурацки вышло.

— И с крышей, ага, — съязвил Бакоа. — Куда-то, мать ее, уехала без спроса.

Дорога продолжалась.

Щеки у меня болели от улыбки — с непривычки.

Глава 33. Орден Сумрачной Вуали

Непогода продолжалась и когда мы приблизились к столице. Но на сей раз я была этому рада. Тоскливый весенний косохлест заставлял прохожих кутаться в плащи и низко натягивать капюшоны, и нам было куда легче затеряться между ними, да еще и под прикрытием серой стены дождя.

Непосредственно перед Пиком Грёз мы разделились. Я поехала в город сквозь Подгорный тоннель, Тилвас — по Рассветному тракту, а Мокки — через Плачущую рощу. Затем мы провели несколько часов по одиночке, убеждаясь, что за нами нет слежки и проверяя условленное место встречи на отсутствие преследователей.

У меня аж кончики пальцев чесались от желания отправиться домой и посмотреть, как там мои вороны, но это было бы самоубийством. А вот другому соблазну я поддалась: разрешила себе издалека посмотреть на лавку Жана Герани — моего любимого информатора и достаточно близкого друга.

Я отправилась в район Гневливых Гроздьев — богатый, особенно мрачный даже по нашим меркам, застроенный сплошь узкими витыми башнями из черного камня, — и там зашла в многоэтажный магазин «Изыски», каждый ярус которого был отдан товарам определенной категории: на первом уровне башни — парфюмы и натирки, на втором — дамские шелка, на третьем — мужские, четвертый — книги, пятый — еда, которую ты можешь съесть тут же.

Также на пятом этаже был круговой балкон. На него-то я и вышла, и, слегка перевесившись через опасно низкие перила (дураков и неуклюжих у нас не жалеют), посмотрела на противоположную сторону оживленной улицы. Там, после черных настилов тротуара и ровных рядов кедров стояли уже маленькие, отдельные домики-магазинчики.

Один из них и принадлежал Жану Герани. Острая крыша, черная черепица в форме ракушек и прихотливая чугунная вывеска: «Подари ей труп цветка, если не хочешь сам стать трупом».

Мне всегда казалось, что у Жана есть некоторые проблемы с позиционированием, но богатеи Гневливых Гроздьев находили такой призыв очаровательным. Либо, что вероятнее, Жан брал их своим обаянием. Он был добродушный, голубоглазый и всегда носил одежду белого цвета, а также — почти поварской колпак. На фоне темного Пика Грёз Жан походил на жемчужное пятно и волей-неволей притягивал взгляд. Жан любил говорить, что он родом с севера — то называл Норшвайн, то княжество Вухх, но не тут-то было. Шэрхен обыкновенный, островной, белобрысый.

Я издалека полюбовалась на то, как информатор собирает какому-то покупателю корзину шикарных светло-голубых гортензий. У его ног вертелось два полосатых кота, в аквариуме ползала огромная черепаха. И, что особенно мне понравилось, так это то, что в цветочной лавке появилась большая клетка, а в ней дрыхли в рядок мои птицы. Ура! Герань понятия не имел, что со мной случилось, и куда я пропала, но я очень рада, что ему хватило сил и желания позаботиться о моих питомцах. Даже несмотря на то, что вот тот бродяга, сидящий на углу улицы и зыркающий глаза туда и сюда — явно совсем не бродяга, а шпион. И Жан тоже наверняка это понял.

Кажется, в моем мире это вообще маркер хорошего человека — доброе отношение к животным. Вот правда. Мне плевать, кто и как относится к людям — я сама не в восторге от нашего брата, — но для меня показательна чужая любовь к зверюшкам. Очень.

Когда я спустилась на улицу и пошла прочь от цветочной лавки, из нее вдруг выбежала девушка в легком платье — дочь и помощница Жана. Она рванула ко мне, сжимая в руках букет пионов, и всунула мне его в руки с криком:

— Ваш заказ! Мы помним, что вы опаздываете, поэтому вынесли навстречу! Чудесного праздника!

— Спасибо, — невозмутимо ответила я и, придирчиво оглядев цветы, кивнула: мол, принимаю работу.

Бродяга на углу не счел это подозрительным. Завернув за угол, я покопалась в цветах и нашла тяжелый латунный ключ с адресом в Верхнем городе. И записку: "Мы волнуемся за тебя, Джерри. Охота за тобой не утихает уже месяц. Если нужно будет, воспользуйся. И, ради неба, выбирайся из передряги, чем бы она ни была".

Люблю Жана!

***

В девять вечера, как и было условлено, я зашла в трактир «Голова Грифона», где наша команда собиралась вновь, да еще и с прибавлением в виде Галасы Дарети.

Трактир был большой, прямо в зале росло несколько мощных деревьев, в чьих кронах прятались столики для особенных гостей: эдакий аналог приватных кабинок, но похаризматичнее. Мы как раз арендовали одно из таких мест, и я по веревочной лестнице забралась в логово из ветвей и листьев.

Там уже сидел Тилвас. Столик был очень низкий, поднимался от деревянной платформы всего сантиметров на двадцать, так что сидеть приходилось на подушке, а не на стуле. Перед Талвани стоял кувшинчик и рюмки с каким-то горячим напитком, а также жестяное ведерко с аппетитными креветками в кляре.

— Как прошел твой день? — улыбнулась я, опускаясь на вышитую подушку рядом с аристократом и по-свойски выхватывая одну креветок из промасленной шуршащей бумаги, устилавшей ведерко изнутри.

— Рука онемела, — усмехнулся Тилвас. — Так и приходилось ходить, прижимая ее к груди, чтобы прикрыть амулет — как на следующее утро после нашего знакомства. Кстати, поздравляю тебя, Джеремия Барк: с момента твоего покушения на мое убийство прошел ровно месяц.

— Ух ты. У меня немного теплеет на душе, когда я думаю, сколько денег Враг слил на то, чтобы оплачивать услуги наших преследователей все это время.

— И у меня. Разорим его, а потом грохнем: идеально, — хмыкнул Тилвас.

— Мы очень плохие.

— Невероятно плохие, да.

— Думаю, я даже хуже тебя, Тилвас.

— Да ладно? С чего бы это, маленькая миленькая Джеремия Барк?

Он подмигнул мне, мы чокнулись рюмками с ароматным травяным ликером. Я лениво откинулась назад, опершись затылком о шершавый ствол дерева.

— Я злая сама по себе. Как человек, безо всяких там внешних примесей вроде древнего скучающего рёхха в крови, на которого можно многое списать. И вообще: все мои нравственные принципы сводятся к одному: «постарайся не быть стервой», но даже в нем я постоянно лажаю. Так что… — я пожала плечами.

— Если тебе повыбивать зубы, возможно, ты даже будешь не такой интересной, так что не парься, — задумчиво сказал Тилвас, и я поперхнулась новой порцией, оплевав ликером весь стол:

— Прости, что?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он расхохотался.

— Я имел ввиду, что внешняя агрессия — часть твоего обаяния. Внутри ты хорошая.

— Это комплимент?

— Это факт.

Веревочная лесенка, ведущая на платформу, зашаталась, и к нам присоединился Мокки Бакоа. Вслед за ним с помощью специального канатного лифта поднялся поднос еще с несколькими блюдами столичной кухни.

— Где там Галаса? — с места в карьер холодно поинтересовался вор. — Я сегодня издали последил за Полуночным Братством, и должен признать, что это самое омерзительное зрелище на свете. Никогда прежде я не встречал столь быстрой и безжалостной деградации двуногих существ. Мне придется купить хлыст в компанию к посоху, чтобы хоть как-то вернуть этих бестолочей обратно в рамки приличия. Я остерегался, что кто-то захватит власть в мое отсутствие — но… Лучше бы захватили. Позорище.

— Ты же собирался их закопать и найти новых? — напомнил Тилвас.

— Это крайняя мера. А так: люблю давать людям последние шансы. Я, знаешь ли, добрый.

Мы с Тилвасом переглянулись и, памятуя о своих репликах еще две минуты назад, рассмеялись. Мокки изогнул бровь, но не стал расспрашивать. Его самооценка не допускала, что мы смеемся над ним, а в остальном Бакоа давно уже смирился с тем, что у него в спутниках два припадочных клоуна.

И вот наконец явилась Галаса Дарети.

В городском интерьере целительница выглядела хмурой и потерянной. Ей явно не нравилось находиться в Пике Грёз, но она все-таки приехала сюда, чтобы помочь, и это было здорово. Галаса села за стол вместе с нами. Тилвас кратко рассказал ей о некоторых событиях последних двух недель — тех, что счет важными, — и госпожа Дарети не смогла сдержать сочувственного взгляда в мою сторону. Зато при виде Мокки ее шоколадные глаза наполнились легчайшей долей то ли ехидства, то ли превосходства…

— Ты хотя бы разок попробовал улыбнуться своему узору, да, вор? Твое сердце сегодня бьется немного легче, чем прежде.

Бакоа сделал вид, что не слышит, и уткнулся острым носом в тарелку с моллюсками.

Когда трактирные часы пробили десять вечера, Галаса поднялась.

— Нам нужно идти, — сказала она. — Насколько я помню, Незримую Стену Ордена можно открыть снаружи только раз в сутки: ровно в полночь.

Мы покинули трактир и под предводительством целительницы стали петлять по темным холмистым улочкам Верхнего Города — центральной части столицы. Из-за непогоды и позднего часа вокруг было совсем мало прохожих. Иногда Галаса останавливалась у тех или иных уличных скульптур и старых домов и нажимала на ничем не примечательные камни в них.

Камни послушно надавливались под ее рукой и слабо мерцали. Ничего себе.

Наконец, за пять минут до полуночи, мы вчетвером стояли перед огромной стеной, плотно заросшей темно-зеленым плющом. Я вдруг поняла, что, хотя идеально знаю город, и саму эту стену видела тысячи раз, никогда даже не задумывалась о том, что за ней.

Мысли просто соскакивали.

— Я не знаю, как нас там примут, — предупредила Галаса напоследок, уже занеся руку над финальным, видимо, волшебным камнем. — Сомневаюсь, что в Орден принято приходить вот так, без спроса.

— А там вообще кто-то будет ночью? — уточнила я.

Целительница развела руками.

— Когда сэр Айтеш рекрутировал меня, он говорил, что они работают по ночам просто потому, что он — сова.

— И мне то же самое говорил, — кивнул Тилвас.

— Давайте уже зайдем, — отмахнулся Мокки. — Только помните: совы — хищники.

Галаса нажала на камень.

Мох на стене как будто вздохнул и зашелестел под невидимым ветром, а затем вся тяжелая каменная стена задрожала и исчезла.

Один за другим мы вошли безлюдный внутренний дворик Ордена…

Глава 34. Сэр Айтеш...

Даже воздух здесь был другим.

Никакого пепла, песка и горьковатых цитрусовых, как везде в Шэрхенмисте: только влажный запах земли, коры и мха, чьи зеленые озера густо затянули брусчатку двора. Когда ты наступал на них, твои ступни проваливались в теплую мягкость. Будто идешь по ковру.

В центре двора — неожиданно большого — находилось святилище рёххам.

Не кому-то конкретному из духов, а сразу всем. На каменном заборчике, окружавшем источник, были вырезаны изображения десятков духов. Они сплетались в невыносимом танце, и глаза всех рёххов были обращены прямо на зрителя.

Мы вас видим. Мы знаем, что вы делаете тут с нами, смертные.

На узкой длинной перекладине над источником висел медный черпак, а рядом — колокольчик; в каменном углублении курились благовония — гости могли по желанию провести ритуал омовения и приветствия.

Вокруг росли кедры. Очень старые, непривычно-кряжистые, они будто смотрели на нас своими уставшими морщинами. Над их кронами почти не было видно ночного неба. На ветвях висели стеклянные светильники со свечами внутри.

Никто не зажег их, они раскачивались бесцельно.

Не считая стены с плющом, вновь бесшумно появившейся за нашими спинами, внутренний дворик опоясывали корпуса одного и того же здания. С его внутренней, ближней к нам стороны шла аркада — и сквозь многочисленные кипарисы в высоких кадках, насаженные между арок, я видела прекрасные витражные окна Ордена Сумрачной Вуали.

Темные окна. Пустые. Разбитые.

Прошлогодняя листва засыпала каменную дорожку, ведущую к главному входу. Покосившаяся дверь на сорванных наполовину петлях висела, как плеть. Грязная худая кошка шипела на нас и гнула спину на одном из обвалившихся подоконников, пока Тилвас не зашипел на нее в ответ, после чего животное бесшумным призраком унеслось на крышу и прочь.

Ни души. Ни духа.

— Авена всеблагая… — растерянно шепнула Галаса Дарети, оглядывая двор. — Что случилось с Орденом?..

— Кажется, сэра Айтеша сейчас мы здесь не найдем, — резюмировал Тилвас. — Разве что еще пару загадок?

Несмотря на то, что мы находились на улице, за голосом Тилваса возникло эхо — оно разнеслось вокруг, потом будто заплясало между деревьев и наконец угасло. Это значило, что, какая бы судьба ни постигла Орден, его резиденция все еще была полна магии, ищущей себе воплощение. Смысл.

— А ну не унывать! — пристально сощурился Мокки. — Насколько я вижу, там, за разбитыми окнами, вполне себе сохранилась обстановка. Идем и попробуем сами раздобыть информацию о том, в кого должны были подселить вашего павлина, а подселили — врага. Не знаю, кому как, а мне с самообслуживанием даже удобнее.

— Мы надеялись получить не только ответы, но еще и поддержку Ордена, вор, — строго начала Галаса, но Мокки отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, и быстро пошел вперед.

Перед входной дверью на земле лежала каменная плита, на которой было высечено угловатое изображение лица, чью верхнюю часть скрывала темная вуаль, а губы были прикрыты ладонями, сложенными в молитвенном жесте. Когда Мокки наступил на нее, мне показалось, что плита как будто вздохнула, но никто из моих спутников, также внимательно оглядывающихся, не обратил на это внимание, и я оставила свои сомнения при себе.

Возможно, это всего лишь неверный лунный свет.

Вслед за Бакоа мы зашли в главный холл Ордена. Все затягивала паутина и пыль, характерно пахло сыростью. Книжные шкафы и картины на темных стенах взбухли от влаги и потрескались. В дальнем углу возле конторки регистратора я заметила гору тряпья и какие-то коробки — такие укрытия обычно оборудуют себе бродяги, которым негде ночевать в холода. Но ни одной живой души сейчас тут не было, а золотые и явно дорогие канделябры на высоких стойках остались в целости и сохранности… За исключением грязи и неопрятности, холл находился в полном порядке. Следы разрушений отсутствовали. Здесь не разразилось битвы, почти не орудовали вандалы.

— Такое ощущение, что Орден просто покинули, — пробормотала я. — Его могли… распустить?

— В теории, конечно, могли, — задумчиво цокнул языком Тилвас.

— Я не представляю, чтобы сэр Айтеш пошел на это, — вступила Галаса. — Вы знаете, я не любила Орден и то, что он делает. Но Айтеш верил в свое детище. Он бы не закрыл его вот так. Не бросил бы все эти богатства.

— Кто финансировал Орден, кстати? — лениво поинтересовался Мокки, чуть ли не обнюхивая золотые канделябры, но благоразумно не дотрагиваясь ни до одного из них. — Я бы на месте инвесторов обязательно спросил, за каким гурхом мои деньги теперь просто валяются вот так, без дела.

— Насколько я понимаю, Сенат, — развела руками Галаса.

— Если ты про шэрхенмисткий Сенат, то сенаторы бы точно уже забрали тут все, переплавили, а территорию Ордена сдали в аренду, — Бакоа вскинул брови.

— И заодно подтерли документацию, — согласился Тилвас, роющийся в ящиках за конторкой. Они были полны бумаг, сургучных печатей, писчьих перьев и прочих брошенных вещей. — Когда закрываются такие проекты, память о них принято закапывать как можно глубже.

— И что это значит? — нахмурилась Галаса.

— Сенат не знает, что резиденция Ордена находится в таком плачевном состоянии, — объяснила я. — И что, возможно, самого Ордена тоже нет… Кто бы ни был связующим звеном, он каким-то образом делает вид, что все в порядке. Уже достаточно долгое время.

— Почти два года, возможно, — Мокки указал пальцем на бронзовый куб календаря, лежавший на стойке регистратора.

И действительно: цифры на нем застыли на дате, соответствующей позапрошлогодней весне.

Тилвас побарабанил пальцами одной руки по локтю другой.

— Пойдемте и найдем уже местную картотеку с данными о реххах, — предложил он.

— Разделимся, чтобы сделать это быстрее? — предложила Галаса.

Мы с Мокки невольно расфыркались, наши смешки звучали неуместно в этом пропахшем зимой здании.

— Как в книгах ужасов? — почти сочувственно уточнил вор.

— Наша жизнь — не ужасы, — возразила целительница.

— Завидую тебе, если так. Впрочем… — Мокки зевнул. — Давайте разделимся, гурх с ним. Кто со мной?

Я хотела шагнуть вперед, но Тилвас остановил меня, покачав головой.

— Только мы с Галасой можем видеть духов, а если где-то особенно велик шанс напороться на темную сущность, то это в местах типа этого. Ведь не зря бродяга тут не остался? Хотя место по-своему уютное и явно симпатичнее вашего Гильдийского квартала... — объяснил он, кивая на груду тканей в углу. — Поэтому с Мокки иду либо я, либо Галаса.

— Я пойду, — решила целительница, мягко ступая к скривившемуся Бакоа. — Мне кажется, у вашего вора так и чешется поругаться со мной о том или другом, — с доброй и чуть хитрой улыбкой продолжила она. — Грех не дать человеку шанс выговориться.

— Он со всеми хочет ругаться, не обращай внимания, — хмыкнул Тилвас.

— Разве? По-моему, вас двоих он скорее хочет съесть.

— Так, мы в Западный корпус, аррьо! — оборвал Бакоа и, схватив за Галасу за рукав, утащил за собой в какую-то дыру в стене.

Мы с Тилвасом переглянулись.

— Я не хотел этого, — сказал артефактор, поднимая руки.

Мы отправились в Восточный корпус. Зажгли по лампаде и зашли в ближайшее помещение, оказавшееся библиотекой с бесконечными книжными рядами красного лакового дерева и глобусами на тяжелых подставках.

— Зато лис внутри в восторге, небось? — буркнула я.

— Конечно. Но не из-за пикантности ситуации.

— А почему?

— Знаешь, кажется, ему просто очень приятно находится с тобой вдвоем. Ты ему нравишься. Точнее: ты мне нравишься. А он так. По-братски поддерживает.

— Ох, не подкатывай ко мне, Талвани! Не в такое время.

— А в какое, Джерри? У меня его осталось не так-то много, знаешь ли, — артефактор вдруг резко остановился.

Лампа в его руке мигом стала похожа на допросный тюремный фонарь. В ее свете было видно практически пустой амулет двуглавого ворона на груди. Тилвас слегка прищурился, пристально глядя на меня сверху-вниз. Прядка густых каштановых волос привычно упала ему на лоб, и, хотя обычно Тилвас сразу поправлял её, сейчас он не шевельнулся.

— Большинство людей так и проживает всю жизнь, говоря что угодно, кроме правды, и плачет на смертном одре оттого, что им не хватило смелости быть честными хотя бы с собой, — отчеканил он. — А я не хочу этого. Так что лучше я покажусь неуместным легкомысленным идиотом, но все-таки скажу, что думаю, ясно? Ты мне нравишься. Все. Делай дальше, что хочешь.

Его голос звучал гораздо резче, чем можно было ожидать.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга в заброшенной библиотеке Ордена. Глаза Тилваса были внимательными и сердитыми, ключицы торчали в вырезе рубашки, как восклицательные знаки. Я почувствовала, что краснею. Точнее, я бы хотела покраснеть. Я изо всех сил пыталась вызвать этот дурацкий румянец — это ведь должно быть плевое дело для актрисы! — чтобы Талвани увидел его и понял, как мне неловко, и боязно, и до странности хорошо от его слов, потому что сказать все это вслух я просто не могу, а румянец — румянец бы был определенно читаемым знаком… Но моя гурхова кожа и образ жизни и впрямь, кажется, сделали из меня холодную суку, которой меня обозвал заклинатель, и поэтому кожа не краснела и все тут, и я стояла молча.

— Проехали, — наконец сказал артефактор и, отвернувшись, нырнул в соседний проход с книгами.

— Тилвас! — крикнула я, шагая за ним.

Гурх, скажу вслух.

Ты мне тоже нравишься, Тилвас Талвани. Да, ты поехавший на всю голову, меня бесит твоя нескромная красота, и твой невыносимый нрав, и мы уже увели наши отношения очень далеко от общепризнанной романтики, и ты не человек, что Вообще Очень Напрягает, но при этом, возможно, скоро откинешься, что напрягает Еще Сильнее, однако, в принципе, плевать, потому что…

Я подавилась своим монологом, потому что, вывернув из-за стеллажа, увидела то же, что увидел Тилвас передо мной. И из-за чего теперь он стоял, понурив голову, прижав пальцы к груди и, кажется, бормоча молитву.

Здесь между книжными полками прятался проход в небольшую круглую комнату с резными панелями на стенах и высоким хрустальным куполом. Она вся была усыпана давно засохшими цветами. Всюду стояли огарки свечей. В глубоких медных чашах плавали жемчужины, призванные облегчить переход искры из царства живых на Ту Сторону, ее растворение в великой энергии унни. Лежали записки с разными почерками, местами чернила плыли от слез.

На треноге в центре комнаты стоял портрет пожилого улыбающегося мужчины, смотрящего на нас через плечо, уходящего к пустому осеннему морю. И дата: около двух лет назад.

«Я бреду по пустому берегу, где когда-то была моя жизнь.

Всё песок и волна, но замки мои останутся в памяти моря.

Разбивай или нет о скалы, а прошлого не сотрешь.

Не забыт. Не забыт. Не забыт»

В память о сэре Айтеше,

главе Ордена Сумрачной Вуали,

— гласила надпись под портретом.

***

— Мне так жаль, — пробормотала я, подходя к Тилвасу. — Мне так жаль…

Артефактор покачал головой.

— Мне тоже, — тихо сказал он. — Хотя я почти не знал его.

И в этот момент откуда-то из другой части здания послышался крик Галасы Дарети.

Мы бросились обратно сквозь библиотеку еще до того, как он прекратился. Мне почудилось, что мир двоится: у каждой книги и каждой полки дрожала ее призрачная копия. Со всех сторон слышался тяжелый раскатистый звон колоколов. Они звучали как убийцы, как штормовая волна, поглощающая ветхую рыбацкую деревню. Пол вибрировал, вибрировали стены. Витражи в стеклах дребезжали, пока мы мчались по главному холлу. Я взвизгнула, когда почувствовала, что что-то невидимое подхватывает меня и отрывает от пола.

— Тилвас!

Он, убежавший далеко вперед, обернулся. Его глаза полыхнули оранжевым.

— Отпусти ее, gherkin! — прошипел Тилвас, медленно идя обратно, и на стене у него за спиной на мгновение возникла тень ощерившегося, выгнувшего спину лиса.

Неведомая сила бахнула меня об пол. Мне почудился скулеж.

— Что происходит?! — закричала я, поднимаясь.

Звон колоколов отдавался у меня в самом сердце.

— Духи! Вокруг нас — сотни духов! Что-то разбудило их! — Тилвас схватил меня за руку и потащил за собой, то и дело клацая зубами по сторонами.

— Реххи?..

— Не только.

Я не стала уточнять.

Под несмолкающий гул, под ледяными потоками воздуха, чувствуя, как со всех сторон ко мне тянется костлявыми пальцами неведомое, я вслед за Тилвасом влетела в Западный корпус Ордена.

Галаса снова закричала.

Мы оказались в круглой комнате, в чьих стенах было огромное количество ящичков с пронумерованными табличками. Картотека. Один из ящиков был вынут и лежал на столе в центре помещения. Возле него стояла Галаса Дарети, сжимая в руках карточку.

А Мокки застыл поодаль, возле картины, только что снятой со стены. За которой был сейф — классический. Бакоа одной рукой держался за замок, а другую тянул к Галасе с выражением: «Ну эй, ну что там у тебя?».

Оба не шевелились. Не могли пошевелиться — их окутывали странные серые петли, сжавшие Мокки и Галасу на манер призрачного питона, такого огромного, что заполнил собой всю комнату. Но рот Галасы был открыт — и она, явно из последних сил, — смогла закричать третий раз.

Призрачный «питон» шевельнулся, еще немного сильнее сжимая жертв. Я ахнула: мне почудился треск ребер Бакоа. На самом деле я не могла бы его услышать: колокола звонили так, что у меня из ушей шла кровь.

— Твою мать! — с чувством проорал Талвани, ударяя кулаком о косяк двери, в которой мы замерли.

— Что? Что все это значит? — я ни гурха не понимала.

— Они разбудили какую-то охранную систему, — выдохнул артефактор. — Я не знаю, что именно. Но сейчас весь Орден набит темными сущностями и неявленными призраками, а того, что держит ребят в неподвижности, я вообще никогда не встречал. Ни в одном трактате. Я не знаю, что это, Джерри. Я не знаю, как им помочь.

Я скорее догадывалась, что говорит Тилвас, глядя на его артикуляцию, чем действительно слышала его.

Острый кончик призрачного змеиного хвоста как будто погладил неподвижного Мокки по животу, и в этой потусторонней ласки было слишком много угрозы... Потом хвост подцепил цепочку со знаменитой бритвой Бакоа, и, сдернув ее с шеи вора, стал поигрывать ей тут и там перед лицом взломщика.

— Неужели проблема в том, что Мокки полез к сейфу?! — крикнула я, еще раз оценивая обстановку в комнате.

— Вполне вероятно! — зло рявкнул Талвани.

— У тебя есть какой-нибудь полезный артефакт на этот случай?

— Нет!

— Тогда… а мы не можем просто… унести их отсюда?

— Сомневаюсь! Джерри! Дай мне подумать!

— Пока ты будешь думать, Тилвас, мать твою, Хлогорун Талвани, это хрень перемолет их в муку!

— Ты сказала «Талвани»?

Голос, ответивший мне, определенно не принадлежал Тилвасу.

Я вздрогнула и обернулась. Одновременно с этим призрачные колокола затихли, умолкли так резко, будто кто-то обрезал им языки. Вдруг стало гораздо легче дышать: если мгновение назад Орден был набит невидимыми тварями, то сейчас он вновь оказался пуст… Только серые контуры «питона» продолжали сжиматься вокруг наших безмолвных друзей.

Тилвас предостерегающе схватил меня за запястье и завел себе за спину.

Перед нами посреди коридора висел призрак.

Нормальный призрак, из «проявившихся». Из тех, что иногда селятся на заброшенных мансардах или донимают своим назойливым присутствием паломников. Чьи искры слабо мерцают в груди, боясь перейти Черту, удерживаясь по Эту Сторону силой воли, незаконченным делом, банальным страхом…

Явившийся нам призрак выглядел как пожилой мужчина, одетый в стиле позднего средневековья. Он был тусклого серебристо-жемчужного оттенка, черты лица плохо читаемы, но при жизни он безусловно мог похвастаться холодной аристократической красотой.

— Назовитесь, — велел призрак, завладев нашим вниманием.

— Вы первый, — резко ответил Тилвас.

Как ни странно, тот послушался.

— Все зовут меня просто Страж. Я просыпаюсь, когда в Орден ступает нога чужака, и жду, пока чужак не уйдет. Обычно мое вмешательство не требуется. Но эти двое, — призрак кивнул на Мокки и Галасу. — Эти двое вслух назвали имя, чьего обладателя и чьих последователей я с трудом смог изгнать из своих владений в прошлом году. Я решил, что вы — его посланники. Я пробудил Прилив.

— Вот как? — вежливо отозвался Талвани.

Судя по смягчившейся линии плеч, артефактор пришел к тому же выводу, что и я: Страж не зол. Произошла некая ошибка. Возможно даже, Страж — на нашей стороне.

— Назовитесь, — повторил призрак, подплывая чуть ближе.

— Джеремия Барк, — сказала я.

Удобно, когда тебе нечего скрывать, кроме настоящего имени, прошлого, предпочтений, мечтаний и вкусов.

— Тилвас Хлогорун Талвани, что вы, в принципе, уже слышали, — протянул Тилвас, внимательно оглядывая призрака с ног до головы.

— Да, — подтвердил тот. — Вы из настоящих Талвани? Из основателей Ордена?

— Сэр Айтеш говорил, что да.

— Похож… А преемника сэра Айтеша вы знаете? Нового главу Ордена? — призрак сощурился и подался вперед, и вновь мне почудилось в нем что-то знакомое.

— Нет, — покачал головой Тилвас. — Но мы будем рады, если вы скажете нам его имя. Хотя я, увидев это запустение, решил, что Орден распущен.

— Лучше бы он был распущен, — сказал призрак. — Новый глава уничтожил мое детище. Уничтожил все принципы. Забрал артефакты. Стер память одним служащим. Других убил. Он пытает рёххов. Он уничтожает нашу землю. Он — искаженный, больной, искореженный ребенок, выросший в злого взрослого, играющего властью, стремящегося к боли оттого, что ничего, кроме боли, сам никогда не знал… Он хотел рёхха. ОЧЕНЬ хотел рёхха внутри. Капризный, злой ребенок, обличенный властью. Сэр Айтеш испугался его и согласился на сделку, выбрал ему пурлушэма, отправил заклинателя. Но вместо пурлушэма внутри оказался другой, такой же охочий до греха. Сэр Айтеш понял, что его обманывают, что это не пурлушэм. Тогда он убил сэра Айтеша… Он встал во главе Ордена. Две ненасытных души в одном человеке: человеческая и рёххова. Он думал, что хочет пыток. Крови. Мести своим врагам. Он стал использовать свою силу для зла. Он думает так до сих пор. Он находит рёххов, которые когда-то преступили ему путь, и вселяет их в людей, и пытает, чего никогда не смог бы сделать с реххами в их изначальном состоянии… Он думает, что наслаждается их болью. Иссыханием. Но на самом деле ему не становится лучше, ведь внутри он хочет другого… Откуда растет порок? Из боли. Всегда. Всегда из боли. Он слишком порочен. Он продолжает докладывать в Сенат, будто бы все идет по плану, но на самом деле мой Орден мертв. Мертв уже два года. Я закрыл местные стены от него, от малейшего упоминания его имени. Ваши друзья в ловушке, потому что произнесли его имя вслух. Грязное, смертное, мертвое имя… Найдите способ остановить его. Melle ef mortze qam verecundza. Прощайте. У вас есть десять минут до того. I fiera succenoff domas meas. Mortze friggides, callef tibo erioff.

И призрак исчез.

А потом исчезли очертания огромных змей, в ловушку забравших Галасу и Мокки. Растворились беззвучно, растаяли в пыльном воздухе забытого помещения.

Галаса ахнула, оседая на пол. Мокки, шипя, скрючился. На рубашке его проступила кровь. Значит хруст ребер мне не послышался…

— Мы слышали ваш миленький диалог сейчас. И мы нашли, — прохрипел вор, съезжая вниз вдоль стены и сплевывая кровь пополам с розовой пеной. — Мы нашли имя того, в ком должен был жить пурлушем. Это он теперь глава Ордена. Наш Враг.

— Кто он? — Тилвас поддерживал чуть не падающую Галасу, а сам глазами нет-нет да тянулся в сторону карточки в ее руке.

— Это… — начала целительница.

Но я прервала ее, рявкнув:

— Быстро на выход! На улице разберемся!

Все трое изумленно обернулись ко мне.

— Призрак говорил на лакосском языке, — скороговоркой пояснила я и повторила слова призрака, переведя их на шэрхенлинг. — «Смерть лучше стыда. Прощайте. У вас есть десять минут до того. Потом я сожгу свой дом. Смерть холодна, и я согрею ее». Так что советую поторопиться!

— Какой-то призрак способен сжечь Орден?! — не поверил Мокки, с трудом поднимаясь на ноги.

— Не какой-то, — выдохнул Тилвас. — А мой прапрапрадед. Тулли Талвани. Создатель и вдохновитель всего местного дерьма.

— Бежим! — крикнула я.

И мы рванули прочь.

Глава 35. В убежище

Мы успели покинуть территорию Ордена аккурат к тому моменту, когда за высокой каменной стеной что-то грохнуло, взвизгнуло, и в небо над Пиком Грёз взмыл столб темно-фиолетового дыма, обратившийся градом стекла.

Осколки витражей резиденции.

В домах вокруг тотчас началось шевеление. Зажигались ночники, потушенные на ночь, распахивались ставни. Не пройдет и нескольких минут, как здесь объявятся пожарные — каково оно, тушить место, которого официально не существует?

— Поджигатели! — крикнул кто-то, указывая пальцем на нас.

Иногда я ненавижу людей за то, сколь скоро и с каким удовольствием они выносят вердикт, даже не попробовав разобраться в случившемся.

Мы четырьмя тенями мчались по холмистым полуночным улицам прочь, а крики «поджигатели!» сзади набирали громкость. Едкий дым расползался от невидимой резиденции Ордена, треск деревянных сводов, погибающих в огне, был слышен даже отсюда. Мокки шипел, зажимая окровавленную рубашку, и отбрыкивался от помощи Талвани, в кулаке Галасы пряталась смятая карточка с именем врага.

— Сюда! — я поманила ребят в один из особенно узких переулков Верхнего города.

В нем и так было сложно разойтись, а цветочные кадки и деревянные бочки, выстроившиеся в ряд, и вовсе делали переулок почти непроходимым. Но оно и к лучшему. Сюда выходили задние, глухие стены окружающих частных домов, и только в самом конце переулка пряталась полукруглая дверь за вычурной ажурной решеткой.

— Где мы? — Тилвас с сомнением посмотрел на символ из двух скрещенных отмычек, выбитых на двери.

— В безопасном месте. Мой информатор передал мне ключ сегодня, — объяснила я, вставляя ключ в заржавевший замок.

— Какой такой информатор? — снова сплюнул кровь Бакоа.

— Жан Герань. Ему можно доверять.

— Жан? Из бывшего Братства Скользких? — в голосе Мокки послышались стальные нотки.

— Да, — подтвердила я.

Дверь поддалась и открылась. Петли идеально смазаны, ни скрипа.

Внутри наверх сразу вела крутая лестница. Я наощупь поводила рукой по стене и обнаружила цепочку: дернула за нее, и под потолком с треском зажглись маг-светильники. Стало видно, что на лаковых лестничных перилах высечен орнамент из птиц, все стены обшиты теплым деревом. Пахнет мылом и розами. Наверху были двери, ведущие в просторные комнаты: большую кухню с круглым окном и многочисленными ящиками, набитыми разными ингредиентами и припасами; в гостиную с камином и двумя низкими диванами вокруг тяжелого столика на львиных ножках; в спальню с кроватью под балдахином и своей ванной комнатой; и во что-то вроде музея, полного старинных предметов искусства и оружия.

— Очень мило, Джерри, что ты знала об этом месте, но никогда прежде не заикалась о нем, — ровно сказал Мокки, падая на кожаный диван и потирая ребра.

— Это бывшее убежище Братства Скользких, — объяснила я Тилвасу и Галасе. — Раньше в квартале Гильдий было три воровских общества: Полночь, Сломанной Отмычки и Скользкие. После того, как Мокки захватил власть в Братстве Полуночи, он уничтожил две других банды. Кого-то переманил. Других запугал и изгнал из города. Их штаб-квартиры стали новыми Домами Полуночи.

— В твоих устах все это звучит не слишком привлекательно, — ворчливо отозвался Бакоа. — А я просто хотел порядка для этого города.

— Так ты еще и тиран, оказывается? — по-матерински улыбнулась Галаса, уже успевшая сходить на кухню и вернувшаяся с какими-то лечебными травками.

— Мой приятель Жан раньше был Скользким и работал как гильдийский хранитель — хранитель убежищ, в том числе этого дома. Следил за тем, чтобы здесь всегда была еда, вода, а трофеи воров блестели, как новенькие. После войны группировок он решил, что самое лучшее для него — молча уйти в закат. Потом мы стали с ним общаться, как с информатором, подружились, и вот… Узнав, что я в беде, он передал мне ключ от своего безопасного места.

— Спорим, знай он, что я с тобой, ключа бы не было? — вздохнул Бакоа, с омерзением глядя на то, как Галаса водит ладонями над его посиневшими ребрами, и что-то шепчет.

— Они ненавидят тебя не так сильно, как ты полагаешь, — покачала головой я. — Но даже не думай прибрать это убежище к рукам. Оно останется за Жаном.

— Я могу прибрать его вместе с Жаном.

— Не вздумай.

Тилвас во время нашего разговора успел обойти дом, подозрительно принюхиваясь и приглядываясь. Теперь он также опустился в одно из кресел, наугад пошарил рукой в тумбочке возле него и с присвистом вынул закупоренную бутылку виски. Дорогую. Я разожгла камин.

— Ладно, — сказал артефактор. — Я рад, что нам есть, где провести эту ночь, и что Мокки уже планирует расширение владений, но… Кто наш враг?

Галаса и Мокки как будто смутились под взглядом аристократа. Потом целительница мягко подтолкнула по столу мятую карточку из библиотеки Ордена. Тилвас взял ее и развернул, глаза его на мгновение расширились.

Я подсела на подлокотник его кресла и прочитала:

Клиент: сенатор Цига Лорч. Избран в Сенат, через два дня посвящен в историю Ордена Сумрачной Вуали.

Рёхх для подселения: пурлушэм

Должность до избрания в Сенат: главный следователь Правого Ведомства в Пике Волн.

Основание для подселения: показаний по состоянию здоровья нет. Но господин Лорч уже сталкивался с неизведанным в городе Зайверино, где вел дело «Резни в Зайверино» (предположительно: одержимость духом; предположительно: класс опасности А; выживших после казни Хэвергри Лайсо — нет). С тех пор господин Лорч интересовался рёххами и всюду искал следы их присутствия, а потому с большим удовольствием узнал о существовании нашего Ордена после избрания в должность. Так как господин Цига Лорч является одним из глав государства, крайне заинтересован в феномене рёххов и нашем Ордене, мы соглашаемся сделать исключение и подселить рёхха пурлушема в здорового человека. Вероятно, это повысит лояльность Сената к нашим исследованиям и позволит расширить научную программу Ордена.

Назначенный на дело заклинатель: Пэрри Шитбро.

Подпись: Сэр Айтеш.

А ниже — уже не отпечатанный на машинке, а рукописный взволнованный текст:

Это не пурлушэм. Пэрри не признается, но это не пурлушэм. Он подселил в Лорча кого-то другого.

И еще ниже. Совсем быстрыми буквами, будто пытающимися убежать от кого-то:

Горфус?...

— Прах, — сказал Тилвас.

Артефактор был бледен. Его зрачки как будто бы вытянулись, уши настороженно встали торчком. Я же чувствовала, как липкий страх сковал меня по рукам и ногам.

Да, мы знали, что наш враг — могущественен. Да, мы знали, что рёхх в нем — один из самых сильных, характерных.

Но все-таки один из десяти сенаторов, то есть одно из первых лиц государства… И горфус — Черный Волк, старинный враг пэйярту, покровитель голых скал и безымянных могил — это, пожалуй, действительно плохая новость.

Как зачарованная, я смотрела на строчки: «вел дело «Резни в Зайверино». Та сама «шишка» из Пика Волн, которую все ждали, пока я была в тюрьме. Тот самый следователь, который отдал приказ казнить неизвестную девушку, назвавшуюся моим именем и признавшуюся в убийстве студентов — чтобы поскорее закрыть это неудобное дело.

Или чтобы никто больше не искал правду? Чтобы не делиться с другими своими догадками о темной сущности, вселившейся в Дерека?

— Это не все, — сказала Галаса. — Перед картотекой мы с Мокки успели побывать в кабинете сэра Айтеша. Там лежала его курительная трубка. Когда я коснулась ее, мне удалось вызвать кое-какие видения из его прошлого.

— Рассказывай, — попросил Тилвас.

***

И Галаса рассказала.

О том, как одним холодным весенним утром в Орден Сумрачной Вуали торжественно привели новоизбранного сенатора — Цигу Лорча. Как сэр Айтеш провел для него экскурсию, с воодушевлением и внутреннем трепетом рассказал про их проекты, про лечение неизлечимых. Показал отдел Заклинателей, показал артефакты, каталоги, все на свете.

Лорч с искренним интересом слушал и признавался, что давно подозревал о том, что рёххи ближе, чем кажется. Что он счастлив узнать, что его подозрения оправдались, и приложит все силы чтобы дело Ордена ширилось.

Лорч был приятным и обходительным, и когда он ушел после знакомства, пообещав скоро вернуться, сэр Айтеш был очень доволен. Каждый раз он боялся, что Орден прикроют, потому что остальные сенаторы относились к нему с брезгливой опаской, то и дело заводили речь о неких «этических аспектах», а в последние годы все сокращали и сокращали финансирование... Однако новоизбранный Лорч оказался полностью на их стороне и пообещал лоббировать дело Ордена среди коллег.

Вскоре Лорч вернулся с очень, очень хорошим чеком. Но ничего не делается просто так, и сенатор начал убеждать Айтеша, что ему тоже нужен рёхх. Свой рёхх.

— Я же должен знать, за что плачу? — ласково улыбался он. — Все великие ученые проверяют свои гипотезы на себе, в конце концов.

Он был так деликатен, так убедителен. Свежая кровь в Сенате. Деятельный, энергичный. Прекрасная улыбка. Сэр Айтеш сомневался, но…

Деньги. Даже мечтателям, даже ученым, даже лекарям нужны деньги — вот она, неприглядная истина нашей жизни.

После несколько раундов переговоров сэр Айтеш отдал приказ подселить в Цигу Лорча рёхха пурлушэма. Павлин — замечательный выбор. Из мелких духов, но символизирует власть и почёт. Лорч был доволен.

Обряд прошел как надо, хотя заклинатель Пэрри Шитбро нервничал куда сильнее обычного, а сам Лорч после подселения не только избавился от всех, даже мельчайших хворей, но и стал выглядеть гораздо моложе, чего обычно не случалось с пациентами Ордена.

«Странно,» — подумал тогда Айтеш, но не стал акцентировать на этом внимание.

Сенатор был доволен, финансирование стало щедрее, свободы — больше. Единственное —сотрудница картотеки доложила о том, что один из помощников сенатора якобы рылся в Орденских записях о других пациентах в день подселения… Но это звучало странно. Скорее всего, мужчина просто заблудился.

После подселения Лорч перестал приходить в Орден, а вот чеки все прибывали и прибывали. Айтеш иногда писал ему, спрашивал о самочувствии. Он посылал к Лорчу заклинателя Пэрри для регулярных осмотров — раз они уже были знакомы — и Пэрри каждый раз возвращался с отчетом: все хорошо, подселение прошло удачно, пурлушэм прижился.

Но Айтеш знал Пэрри много лет, он сам выбрал его из студентов университета имени Рэндома. Он видел — Пэрри врет. С сенатором что-то не так.

К тому же, по письмам стало понятно: у господина Лорча изменился почерк. Стиль речи. Его обходительность теперь казалось опасной, будто у животного, замершего перед прыжком. Газеты все чаще величали сенатора «властным» и «внушительным хищником политической арены». Иногда о его глазах почему-то говорили как о желтых, хотя Айтеш ясно помнил: они голубого цвета.

Вскоре Айтешу сообщили, что несколько прежних пациентов Ордена пропали. Три человека за неполных два месяца. А области, за которые отвечали рёххи в этих пациентах, пришли в упадок.

— Что за ерунда? — негодовал Айтеш. — Найдите их! Не могут же люди просто исчезать в цивилизованном мире! И рёххи… Что с рёххами?

Сотрудники искали, безуспешно. А вот детективы Пика Грёз — нет. Смотрящие бездействовали, и Айтеш стал подозревать, что это как-то связано с сенатором. А еще, что в сенаторе — совсем не пурлушэм.

Тогда сэр Айтеш начал свое расследование. Трех пропавших рёххов объединяло то, что, согласно легендам, они все были мелкими врагами горфуса, Черного Волка. Одного из сильнейших духов природы, помешанного на власти. Того, кто, как и Белый Лис пэйярту, и Змея санайджо, и Великий Альбатрос эндольф, уже сотни лет не приходил на остров Рэй-Шнарр, предпочитая жить в отдалении, в северных землях архипелага, не зная ничего об Ордене, не интересуясь происками «жалких смертных».

И хвала богам, что мы их не интересуем.

— Нет… — пробормотал Айтеш, проведя эти параллели. — Нет-нет-нет. С чего бы горфусу захотеть в человека? Откуда бы он узнал про Орден?..

Айтеш продолжал лихорадочно изучать документы по рёххам. Искал связи между те и другими духами природы. Почти у каждого из характерных духхов были свои мелкие друзья и недруги. Единственным «другом» горфуса была птичка слявкойли.

Сэр Айтеш вспомнил, как несколько лет назад отправлял новобранца Тилваса Талвани на остров Нчардирк за этой птичкой. Но юноша тогда провалил миссию, не сумев поймать птицу и разбив артефакт. Ему стерли память. А что, если птичка слявкойли сама проследила за заклинателем? А потом донесла горфусу о том, что происходит на материке?

Могло ли быть такое, что горфус захотел попробовать прелести человеческой жизни?..

Зная нрав горфуса из легенд и мифов, сэр Айтеш сказал бы, что волк презирал людей. «Бездарные мешки мяса, начинают гнить в тот самый момент, как рождаются».

Но, с другой стороны, горфус ненавидел быть не первым. Его мало интересовали младшие рёххи, однако… Если бы он подумал, что кто-то из характерных уже мог вселиться в человека (что, конечно же, невозможно), он бы пошел на что угодно, чтобы тоже попробовать, познать человеческую юдоль. Чтобы стать победителем. И чтобы воспользоваться всеми теми возможностями, что дает плоть для раскрытия самых страшных пороков его бессмертной души…

Айтеш содрогнулся, подумав об этом, и — чего не случалось с ним никогда прежде — коснулся лба в молитвенном жесте.

Если горфус живет в сенаторе, нам всем конец.

Сэр Айтеш написал сенатору Лорчу, что вновь пришлет к нему Пэрри, чтобы тот провел профилактические обследование. Но вместо этого Айтеш воспользовался обрядом Примерки Чужого Лица и сам под личиной заклинателя явился в зимнее поместье сенатора — замок на утесе одного из далеких островов.

У них вышел очень занимательный диалог… Душевная беседа нанимателя и предателя-подчиненного, которому в последнее время вменялась одна-единственная главная цель:

— Найти. Гребаного. Пэйярту, — прошипел Лорч, сбрасывая со стола горы бумаг. — Это что, так сложно с учетом того, что у на груди болтается сраный амулет?

— Я все сделаю, господин Лорч, — ошарашенно отвечал Айтеш под видом заклинателя.

А на обратном пути из замка он «заблудился». И попал в подвалы.

И пропавшие рёххи как-то удивительно удачно нашлись… «Их ведь нельзя убить, да?» — тоскливо думал сэр Айтеш, стоя перед пыточным подземельем, слыша плач своих пациентов. — «Зато можно пытать, пока они в человеческих телах. Наслаждаться той властью, какой никогда не было у одного рёхха над другим, неважно, характерный он или младший. Гурхов садист. Бешеное животное. Боги, как я мог допустить это? И как мне от него избавиться?».

И в этот момент кто-то подшагнул к сэру Айтешу сзади и обхватил голову стальной хваткой.

— Ты просчитался, старик. Пэрри не зовет меня «господином Лорчем». Я — Хозяин, — шепнул сенатор перед тем, как переломить ученому шею.

***

Долгое время после рассказа Галасы Дарети мы сидели в молчании.

Думаю, каждого из нас устрашала мысль о том, что случилось. И что случается — прямо сейчас с теми реххами. И случится — с нами, с городом, с миром.

— Я не могла увидеть дальше, — тихо сказала целительница, — потому что жизнь сэра Айтеша оборвалась там. Но я полагаю, что сенатор Лорч выставил его смерть несчастным случаем и забрал из Ордена все, что могло ему пригодится для его… игр. А остальное бросил в запустении.

Тилвас полулежал в кресле, вытянув к камину свои бесконечно-длинные ноги в закатанных до колена брюках. Мы все были слегка мокрые после дождя, сопровождавшего наш побег из резиденции Ордена, и сейчас, во время рассказа Галасы, потихоньку разоблачались под уютный треск огня в камине. И пили. Кто-то чай. Кто-то не чай.

Талвани пошевелил пальцами на своих голых ступнях и рассеянно зачесал волосы назад ото лба.

— Что ж… Давайте думать, как мы можем разобраться с сенатором Лорчем.

— Его же методом, нет? Пыточная камера и вечное заключение? — мрачно предложил Мокки, перевязанный бинтом и раскинувшийся на диване так, что Галасе оставалось место на самом краешке.

Но вору никто не ответил.

И мы стали думать. Еще. И еще. Иногда безуспешно пытаясь отвлечься на беседы или игру в карты — просто чтобы мозг не взорвался.

За мозаичными окнами убежища зажегся рассвет, а потом потух, переродившись в серо-комковатый весенний день без особых примет. Галаса дважды ходила на кухню, вернувшись оттуда сначала с вяленым мясом, оливками и сырами, а потом — с печеньем и имбирными пряниками. В бывшем убежище Скользящих было немало припасов, что оказалось приятным сюрпризом для всех нас.

Мокки так впечатлился добычей целительницы, что даже подвинулся на диване: теперь они с Галасой делили его более или менее пополам. Тилвас так и лежал в кресле, только теперь окружив себя безумным количеством бумаг, в которые записывал все наши идеи и расчеты. Я предпочитала оставаться на пушистом ковре поближе к камину.

В конце концов у меня затекло все, что могло затечь. Мозг не варил.

Когда Галаса пошла на кухню третий раз — на сей раз за бодрящим кофе, чтобы дать нам еще немного заряда, — я присоединилась к ней. Целительница была какая-то нервная. Точнее… Мы все нервничали, безусловно. Но за пять лет жизни во лжи я научилась видеть, когда кто-то другой что-то скрывает. И сейчас таким человеком была Дарети.

— Галаса? Что случилось? — тихо спросила ее я. — Вы видели что-то еще? О чем не сказали нам?

Рука целительницы слегка дрогнула, пока она наливала кофе в маленькие чашечки-наперстки. Поколебавшись, она посмотрела прямо на меня и сказала:

— Нет. Я ничего не видела, Джеремия.

Она точно врала.

Я посмотрела, как Галаса, подхватив поднос с кофе, возвращается в гостиную. Впрочем, напиток определенно запоздал.

Тилвас отключился, как был, в кресле, закинув голову назад. Мокки свернулся на диване в неожиданно уютный крендель. Мы не стали их будить: мы более или менее составили план действий на ближайшие дни, и сейчас скорее нужно было набираться сил, которые мы слишком долго брали взаймы у самих себя, чем провести еще несколько часов за мозговым штурмом на грани шизофрении.

Тем более, нас с Талвани через пару дней ждет ритуал подселения. Мне желательно полноценно ожить к этому моменту.

— Займешь спальню? — предложила мне Галаса.

— Она ваша, — покачала головой я.

Глава 36. Ритуал

Я с надеждой затаила дыхание и рывком распахнула последний из кухонных ящиков Убежища. На мгновение мне показалось, что мои поиски наконец-то увенчались успехом, но…

Разочарованный стон вырвался из моей груди при виде скучного наполнения. Спагетти в коробках, рыбные консервы и оливки. Да что ж такое-то.

Впрочем, я не оставляла парадоксальной надежды. Закрыла ящик и открыла вновь. Ну вдруг что-то изменится. Содержимое, увы, осталось прежним, и отнюдь не прельщало.

— Матерь всеблагая, Джерри, что ты здесь устроила?! — раздался сзади удивленный вздох Тилваса.

Я цокнула языком, оборачиваясь. Кухню заливал закатный свет из круглого окна. В его оранжевом сиянии сонный и взъерошенный Тилвас был похож на апельсиновый леденец. Я неловко пригладила волосы, обозревая учиненный мной бардак, и голым большим пальцем одной ноги зацепила за палец другой.

— Я хотела мюсли на завтрак.

Удивительно, как благополучно-капризно прозвучал мой голос.

Тилвас едва ли не поперхнулся.

— Мюсли, — сказал он.

— Мюсли, — подтвердила я. — Мы больше месяца не были в столице. На днях мы, возможно, умрем. Хотя нет, погоди, есть шанс, что ты и я и вовсе откинемся прямо сегодня. Я хочу, гурх бы его побрал, нормально поесть напоследок!...

Я вновь рефлекторно открыла ящик — и с досадой его захлопнула.

Тилвас широко зевнул и сел на пол, выложенный лимонно-серыми мраморными плитами.

— Волнуешься перед ритуалом? — спросил он без тени насмешки.

— Да.

— Я схожу и куплю тебе мюсли.

— Не надо.

Я поморщилась, недовольная собственными капризами. Потом налила вчерашний кофе в две кружки, подхватила другую еду — не такую приятную, но тоже подходящую для внеурочного завтрака, так и быть, — и пошла обратно в гостиную.

Комната все еще хранила тепло наших снов. Догорел огонь в камине, опустели чашки. Сквозь приоткрытую дверь в спальню было видно, как Галаса Дарети тщательно заправила за собой кровать, прежде чем уйти в город — ей нужно было найти ингредиенты, которые потребуются нам в борьбе с Циго Лорчем. На диване, на котором спал Мокки — он тоже ушел, раздобыть сведения о расписании и местонахождении сенатора, — была уютная ямка по форме вора.

Галаса и Мокки сказали, что вернутся к рассвету. Их миссии требовали не так много времени, но время нужно было нам с Тилвасом.

Ритуал.

Мы были настроены оптимистично, но на самом деле никто из нас не знал, каков будет исход. Ребята ушли еще до того, как Тилвас проснулся. И я видела, как Галаса нежно погладила спящего артефактора по голове на прощанье. А Мокки долго стоял над ним, сложив руки на груди и глядя, не мигая — жутковато! — а потом что-то прошипел и отвернулся так резко, будто Тилвас его оскорблял самим фактом своего существования.

О том, что я тоже потенциально могу умереть, если не доведу Танец Ритуала до конца, наши спутники не знали. И хвала небу, пожалуй.

Мы с Тилвасом сидели за низким столиком, в середине которого стояла фигурка пэйярту и лежал Артефакт Объединения. Я остервенело грызла рыбные чипсы, глядя в стол, мысленно повторяя шаги. Тилвас, пивший кофе, выглядел пугающе спокойным. Для ритуала мы решили спуститься в подвал Убежища — там была большая пустая комната. Я так и не поняла, для чего она нужна была Братству Скользких. Мокки предположил, что она сигнализировала об их полной воровской несостоятельности: наверняка они предполагали, что это будет трофейный зал, но трофеев недосчитались.

Я поставила будильник на полночь. В полночь мы спустимся, и начнется. До полуночи можно жить спокойно.

Очень спокойно, ага. Вдох на четыре, выдох на восемь.

Рас-слаб-ля-ем-ся…

В напряженной тишине было слышно, как под потолком летает комар. Я, как могла, заглушала его жеванием.

— Джерри, — сказал Тилвас.

Я перестала хрустеть и подняла взгляд на артефактора. В его темно-синих глазах было сочувствие. Много сочувствия. Мне это не понравилось, я физически ощутила, как внутри все протестует. Он думает, что я не справлюсь? Он боится за меня? Или за себя, а сочувствует за компанию? Или просто натянул физиономию наугад?

— Я планировал сказать это потом, но, с учетом всех рисков ритуала, лучше все-таки сейчас, — помедлив, протянул артефактор.

Если он снова скажет, что я ему нравлюсь, я разобью голову о ближайшую стену. Его голову. А потом свою.

Я и так не знаю, как пережить этот вечер. Я умею нести ответственность за себя, но мне страшно не суметь помочь другому человеку. Симпатия… Еще сильнее все усложняет. Я пытаюсь забыть о ней. Я пытаюсь быть отстраненной, отнестись к тебе, как к кому-то чужому, а к ритуалу — как к обычной игре на театральной сцене, ты что, не видишь, Талвани, что здесь чувства будут лишними? Или тебе просто нравятся игры чужими эмоциями, гурхов лис?

За считанные мгновения я довела себя до той стадии, что была готова жестоко рявкнуть на него, едва он произнесет хоть что-то галантное. Но Тилвас сказал совсем не то, что я ожидала.

— Я придумал, что можно сделать со схемой на твоей спине. Но идея тебя не порадует.

Вот как. Фух. В некотором роде — облегчение.

— Содрать с нее вообще всю кожу? — предположила я, протягивая руку за новой чипсиной. — Я уже думала об этом, и я не против, если это поможет.

Тилвас, кажется, был слегка ошарашен моей бесчувственностью.

— Это не поможет, — мотнув головой, наконец признал он.

Сердце у меня сжалось. Я упрямо взяла еще чипсов. Говорят, 80% людей заедает стресс. Оказалось, со мной тоже работает эта тактика.

— Схема уже внутри, энергетический путь создан. Но я могу, наоборот, дополнить его новыми надрезами.

— М-м-м, больше пыток!...

Никогда не знаешь, насколько ты на взводе, пока не заговоришь вслух.

— Это не лишит формулу силы, — упрямо продолжил Тилвас. — Я не могу ее деактивировать — никто не может, Джерри. И да, я уверен, что мы ликвидируем горфуса до того, как случится что-то плохое. Я лично приложу к этому все силы. Но если все-таки так случится, что враг… захватит твое тело, дополнительные надрезы сделают так, что твое сознание не умрет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я смяла пустой пакетик.

— В смысле?

— Как рёххи в случае орденского подселения становятся зрителями в людях, так ты будешь зрителем внутри себя.

Я осмыслила. Я сузила глаза.

— О, зашибись. То есть в случае чего я буду видеть все, что этот урод делает со мной? Как живет во мне и так далее? Ты правда считаешь, что это хорошая мысль, Тилвас?

— Да, — твердо сказал Талвани, не реагируя на мои стервозные нотки. — Потому что пока ты жив, есть надежда и есть возможность все изменить. Тебе ли не знать, Джерри? Тюрьма в своей голове лучше смерти в мире. Это оставит тебе шанс на дальнейшую борьбу.

Не так-то приятно слышать, что волшебной таблетки не существует. Не то что бы я надеялась, но…

— Ты можешь отказаться, конечно, — помолчав, сказал Тилвас. — Можем ничего не менять в этой схеме.

— И тогда, если вдруг у нас ничего не получится, и горфус с какой-то радости в меня вселится, я умру, верно?

— Да.

— А мое тело останется его телом, так?

— Да.

— И он будет свободно делать с ним что угодно. Любые злодейства моими руками?

— Да.

— И тогда ты меня убьешь.

Тилвас не ответил.

— Это не вопрос, — сказала я, беря со стола нож и тщательно вытирая его о свою рубашку. — Это констатация факта. Режь.

***

Едва Тилвас нанес последний штрих на мою спину — боги, кажется, я уже научилась не чувствовать эту боль, — часы над камином ожили и пробили полночь.

Не глядя друг на друга, мы собрали все нужные для ритуала инструменты и спустились в подвал.

Я положила фигурку пэйярту в юго-восточном углу зала. Тилвас зажег благовония с лавандой и шалфеем, расставил их по семи лей-линиям, что бы это ни значило. Затем он, прикусив губу от усердия, нарисовал у меня на пальцах, лбу и груди точки рябиновым соком — отсюда потянутся энергетические нити зачарования. Потом Тилвас лег в центре помещения, вытянул руки вдоль тела и закрыл глаза. Вокруг него уже были отмечены стрелочки — наброски моей схемы Зачарования, подсказка на случай, если у Джеремии Барк отключится голова и память.

— Джерри, спасибо тебе. Даже если ни праха не получится, я хочу, чтобы ты знала: я тебе очень бла… — начал Тилвас, но я перебила:

— Нет. Поблагодаришь, когда очнешься, артефактор, — и брызнула ему в лицо сонным лекарским эликсиром.

Тилвас затих. Теперь его ничто не разбудит.

Я осталась в подвале одна. Попрыгала, разминаясь, покрутила головой, хрустнула пальцами.

— Ну что. Время потанцевать.

***

Когда я нажала центральную часть Артефакта Объединения, внутри него что-то стало тихо щелкать. Щелк. Щелк.

Щелканье нарастало и ускорялось, пока не превратилось в безостановочную череду тревожного звука, напоминающего бой барабанов.

— Гурх, только не говори, что ты сломан… — прошептала я, чувствуя, как Артефакт стремительно горячеет в моих руках.

Его уже невозможно было держать, когда стукт вдруг затихли, зато по подвалу пронесся шквал ледяного ветра. Он спутал мои волосы и задул все свечи. На несколько мгновений я осталась одна в кромешной темноте и тишине.

ЩЕЛК, — нехотя раздалось последний раз, будто последний кузочек пазла встал в нужное место. Свечи нехотя, потрескивая и подергиваясь, разожглись вновь.

А еще засветилась моя кожа — пронзительно-красным цветом в тех местах, где Тилвас отметил энергетические линии. Я положила артефакт на грудь Талвани — он был в таком глубоком лечебном забытьи, что казался мертвым в своем склепе — и осторожно, на пробу, повела рукой, в каждый палец которой будто вживили фонарик.

В воздухе осталось пять мерцающих линий. Они повисели, переливаясь, похожие на струны из загадочной пыльцы — а потом беззвучно растворились…

Работает.

Боги-хранители, я колдую.

Сглотнув, я встала на обозначенное место начала ритуала. Потом очень крепко обняла себя за плечи, будто пытаясь утешить, и пропела заученную маг-формулу. Артефакт на груди Тилваса снова стал тихо щелкать, а фигурка лиса пэйярту в углу зала будто слегка шевельнулась.

Напевая колдовской мотив, я сделала первый скользящий шаг. Светящиеся энергетические нити потянулись за мной, дотошно показывая траекторию — любой недостаточно плавный жест тотчас был бы виден, как крохотное колебание, сбой в тончайшем узоре схемы.

Сначала мне было тяжело. По виску у меня сползала капелька пота, я изо всех сил следила за маршрутом и концентрацией, нарочито выпевала каждую гласную заклинания. Постепенно подвал заполнялся светящимся кружевом нитей, магической формулой во плоти, в центре которой возлежал бледный Тилвас Талвани.

Я не начертила еще и трети схемы, а мне уже казалось, что я не выдержу. Впереди было самое сложное — череда прыжков и кульбитов, ошибки в которых вызовут нежелательные пересечения нитей, которые, в свою очередь, станут причиной обрушения заклинания и «магической отдачи», которая чаще всего равна огромному взрыву.

Я уже чувствовала, как у меня дрожат от напряжения поджилки, боялась, что не впишусь в сальто, как вдруг… Что-то случилось.

Не во внешнем мире, нет. Во мне.

Ритуал перестал быть работой, которую я должна сделать. Сложной миссией, в которой так много надежды и рисков.

Теперь я сама была ритуалом. Я была танцем. Я была схемой, каждой ниточкой и каждым всполохом энергии, каждой нотой заклинания и каждым щелчком внутри артефакта, вдруг показавшимся столь похожим на пульсирующее сердце колдовства.

Не Джеремия Барк исполняла ритуал. Ритуал сам исполнял ритуал.

Я чувствовала себя инструментом, импульсом, проводником чего-то большего. Это не были шаги, заученные мною в камере Гребня Проклятых, подсмотренные в бумагах Талвани. Это были шаги, пришедшие откуда-то извне, и они были прекрасны.

Я стала рыбаком, тянущим сеть, сотканную из лунного сияния, полную пойманных звезд. Я слышала шепот полночной вселенной, подсказывающей, как быть. Мне чудилось, что я стою на предрассветном холме, и мимо меня летят белые лепестки цветов, подхваченные южном ветром.

Hoc est quod maius est quam natus est. И так рождается нечто великое.

Вдохновение, которое всегда казалось мне эфемерным самообманом в поэмах классиков, унесло меня так далеко от реальности, что я с трудом вернулась в ощущение момента, когда рисунок схемы был успешно завершен.

Дрожа и мерцая, в центре зала пульсировало великолепное кружево, окружившее Тилваса Талвани, будто охранная система — бесценное сокровище. Я пропела финальную строчку заклинания, и мои пальцы перестали светиться.

Пригибаясь, чтобы не нарушить созданный узор, я проникла в центр кокона к спящему аристократу. Из-за мягкого, переливчатого сияния вокруг по его лицу бродили тени, похожие на блики на поверхности подземных рек, по которым плывет одинокий лодочник с пустым фонарем. Я еще раз оглянулась на фигурку белого лиса, чуть светлеющую за кружевом схемы, и, выдохнув для смелости, резко сорвала с груди артефактора амулет двуглавого ворона.

— Еt domum tuam exspectat! — приказала я, приложив все силы, чтобы мой голос звучал уверенно.

Тилвас продолжал спать.

Но его лицо побледнело, обратившись серым пергаментом. Из уголка рта потекла струйка крови, темные пятна, похожие на багряные розы, стали медленно проступать на льняной рубашке. Руки артефактора, сложенные на груди, задрожали, из груди донесся болезненный хрип, его выгнуло, как одержимого, потом резко ударило обратно о каменный пол.

— Ну же! — крикнула я, в бессилии глядя на Тилваса. — Давай, пэйярту! Час пришел! ДАВАЙ!

И вот это случилось.

Вся построенная мною схема вспыхнула еще ярче, чем прежде, и от фигурки белого лиса к Тилвасу протянулся будто перевитый канат сияющих белых нитей. Как и задумывалось, фигурка из склепа Льовезов вытягивала рёхха из аристократа, действуя, как магнит. С замиранием сердца я смотрела за тем, как прозрачно-голубое облачко поднимается над Тилвасом и наконец, будто сдавшись, позволяет «канату» резко утянуть себя прочь.

Все подземелье вздрогнуло. Здание над нами ощутимо тряхнуло, на меня посыпалась каменная крошка, свечи потухли окончательно, и по подвалу разнесся едкий запах дыма от благовоний.

Но кружево схемы продолжало гореть. И в его пульсирующем свете я увидела, как тень от статуэтки пэйярту начинает расти в размерах. Она увеличивалась, пока не заняла всю стену, не стала больше потолка. Тень дернула хвостом, клацнула зубами, и тогда сама статуэтка вдруг

резко открыла глаза.

Глава 37. Прощание с ferkhen

Они сияли темно-оранжевым огнем, напоминающим лаву.

— Здравствуй, Джерри, — ощерился лис, поднимаясь на всех четырех лапах и тоже увеличиваясь до размеров крупного горного волка.

Голос пэйярту звучал как будто из-под земли. Он был низкий и властный, очень древний, будто со мной говорили сами скалы и кедры, побережья и моря, составляющие Шэрхенмисту. Я вспомнила, как поразил меня голос паука оришейвы в монастыре Северного креста — но даже он по сравнению с голосом Лиса был лишь тенью от тени.

— Здравствуй, пэйярту, — ответила я.

— Ты смогла вытащить меня из моего ferkhen.

Пэйярту начал медленно, хищно кружить вокруг сияющей схемы. Мрамор, составлявший статуэтку, теперь казался текучей изменчивой субстанцией: то ли водой, то ли металлом, то ли самим временем, сгущенным до одного мгновения. Мне почему-то казалось, что, если пэйярту дотронется до схемы, или меня, или Тилваса, то даже легчайшее прикосновение будет сокрушительным, как падение многотонного храма.

— Да, пэйярту. Я смогла, — твердо сказала я. — И я прошу тебя вернуться в Тилваса вновь.

— Зачем мне это? — Лис с притворным любопытством наклонил голову.

С такой же интонацией он мог бы сказать «мне это незачем».

— На этот раз все получится, как должно было быть изначально, — сказала я. — Ты видел: артефакт работает, ритуал проведен по всем правилам. Ты больше не будешь разорван, твоя душа не будет утекать сквозь трещины в случайном медальоне. Ты объединишься с Тилвасом по-настоящему. Клянусь.

— Я не прошу гарантий, воровка. Я спрашиваю, зачем.

Я переступила с ноги на ногу.

Гурх. Я не так представляла наш разговор. Точнее, я знала, что лис спросит. Но я думала, пэйярту будет больше похож на Тилваса, раз столько лет они были одним целым, пусть и сломанным… Я не ожидала увидеть настолько древнюю сущность. Глухую к жизни. К состраданию.

Глухую ко мне.

— Твой враг, горфус. Он тоже в человеке, ты ведь… Ты ведь знаешь все, что знает Тилвас, верно? — на всякий случай уточнила я.

Пэйярту медленно, подтверждающе кивнул и белой лапой потянулся к одной из ниточек схемы. Она задрожала при его приближении, зазвенела. Она бы неминуемо порвалась, но в последний момент лис лениво убрал лапу прочь, стабилизировав плетение.

— С помощью Тилваса ты сможешь избавиться от горфуса, остановить его. Поквитаться с врагом, причинившем вред стольким людям и рёххам.

— Мне это неинтересно.

Мне показалось, что меня ударили под дых.

— Меня не интересует месть и дела горфуса, — скучающе повторил пэйярту. — Это он, Черный Волк, всегда хотел чего-то от меня. Ему нравится боль и страдания других. Мне — нет. Если я буду в Тилвасе, мне придется бороться с ним. А мне этого не хочется. Зато если я вновь буду свободным рёххом, я просто покину остров, и что будет творится здесь, то меня не касается.

— Хорошо, — сглотнула я. — Предположим. Но Тилвас! Он умрет без тебя. Он погибает прямо сейчас. Ты шесть лет жил в нем. Неужели тебе не жаль его, Лис? Он был твоим домом…

— Он был моим ferkhen, — зарычав, перебил меня пэйярту.

Глаза рёхха полыхнули яростью.

— Он… он не хотел, — я понимала, как жалко звучат мои слова, но отчаяние постепенно затапливало меня — соразмерно тому, как я слышала сзади затихающие хрипы умирающего во сне Талвани.

Лис зевнул, сел и почесался задней ногой. Это провал.

— В конце концов, ты ведь зачем-то вселился в Тилваса тогда, на острове Нчардирк? Был у тебя мотив, верно? — мой голос стал медленно обретать прежнюю уверенность. — Чего ты хотел, пэйярту?

Лис навострил уши.

— Ты хотел познать жизнь человека. Ты хотел узнать, каково оно: жить в теле, как в тесном доме, из которого никак не выйдешь, и одновременно быть совершенно свободным — при условии, что тебе хватит смелости взять эту свободу. Быть таким маленьким по сравнению с миром — и одновременно почти всемогущим. Ошибаться и подниматься вновь. Поддаваться чувствам, мыслям, бросаться в жизнь, как в омут с головой, создавать себя и свой путь — самому… Видеть. Слышать. Обонять. Говорить. Трогать. Уметь сосуществовать с миллионами других таких, как ты. Ненавидеть. Любить. Бояться. Восторгаться. Смеяться и плакать. Ты хотел жить, пэйярту. И ты все еще хочешь, раз ты сидишь здесь передо мной, а не сбежал в далекие кедровые рощи — ведь в нашем ритуале нет ничего, что держало бы тебя. Ты говоришь со мной, потому что это тебе интересно. Ты хочешь вернуться в Тилваса. Сам. Я зря тебя уговариваю, ты и так вернешься в Талвани.

К концу монолога мой голос окреп.

Белый лис ощерился.

— Какая самоуверенность, — сказал он, поднимаясь и отворачиваясь к выходу.

Мое сердце будто пробило стеклянной стрелой. Я дура. Все кончено.

Но, поднявшись на первую из ступеней подвала — тени следовали за ним, как свита, — пэйярту вдруг остановился и обернулся.

— Впрочем, ты права. Я хочу вернуться в Тилваса Талвани. Но только при одном условии.

— Говори, лис.

— Я хочу, чтобы ты дала ему то, что он ищет. От чего сама закрываешься. Не сразу. Не по принуждению. Но я хочу, чтобы ты зажгла свет.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Все ты понимаешь. В своих мыслях ты нередко называешь вас людьми, танцующими в темноте. Уставшими, спотыкающимися на каемке вечности. Людьми с дырами в груди, в которых нет ни любви, ни надежды, только долгая смерть, подкрадывающаяся из-за угла, обреченными на угасание, родившимися, чтобы исчезнуть, ничего не создав. Но я не для того становлюсь человеком, чтобы утонуть в темноте. Либо однажды ты зажжешь для Тилваса свет, Джеремия Барк, либо дай ему умереть прямо сейчас — потому в темноте время неважно.

— Нельзя зажечь свет для кого-то другого, лис. Мы делаем этот выбор только для себя.

— Но можно показать, где находится свет. Зажечь свой фонарь и дождаться.

— Не факт, что другой на него пойдет.

— Тилвас уже шел.

— Я не понимаю.

Глаза пэйярту горели, как огромные костры на далеких холмах, что зажигают в нóчи приветствия мертвых. Лис сидел неподвижно, как статуя. Дым благовоний, заполнявший подвал, заставлял меня дышать медленно, осторожно. У меня слезились глаза, но я не знала, от чего: от едкости горящего шалфея или оттого, что наш диалог, слишком смутный, слишком обскурный, заставлял мое сердце биться быстрее.

— Я хочу дополнить историю Тилваса Талвани, которую ты знаешь, несколькими чертами, которые он опустил или исказил, — сказал лис. — Наши отношения были не такими простыми, как он рассказал вам с Бакоа.

Я кивнула.

***

Рассказ пэйярту

Ты уже знаешь, что Тилвас, наследник одного из самых древних родов Шэрхенмисты, родился в замке Крыло Заката. Его отец был шэрхен, но мать — шолоховка. Леди Талвани никогда не хотела быть чьей-либо матерью, и уж точно не в таком юном возрасте — по меркам Лесного королевства. Называя вещи своими именами, они с отцом Тилваса просто сбежали, когда у них родился сын, оставив его на воспитание деда, бабушки и многочисленных слуг. «Послеродовая депрессия, надо развеяться».

Они вернулись через несколько лет, чтобы выяснить, что их мальчик «какой-то не такой». Видит то, чего нет. Незримых сущностей, населяющих Шэрхенмисту. Они хотели забрать его на материк, но дед и бабушка не отдали. Тилвас жил с ними в Крыле Заката.

Тилвас получил домашнее образование. Он рос настоящим джентельменом: изысканно одевался, говорил на семи языках, умел превосходно танцевать, цитировал древнюю поэзию целыми главами и разбирался в искусствах. При этом он был угрюмым, замкнутым, молчаливым снобом. Впрочем, в своем амплуа Тилвас чувствовал себя как влитой и проводил свою юность в тенистой прохладе замковых библиотек, за работой.

— Ты состарился быстрее, чем вырос, — однажды в шутку сказал дед.

Тилвас серьезно обдумал эти слова. Но нет. Нет. Ему еще предстоит вырасти. Тогда, в Крыле Заката, он закладывал фундамент своей личности — полезные привычки, изысканные манеры — но его реальная жизнь точно должна быть связана с его даром. Если для этого надо будет пожертвовать всем — Тилвас сделает это. Он готов к судьбе гения, хотя, судя по книгам, эта судьба всегда незавидна.

— А как же любовь? — говорила бабушка. — Как же люди?

— Я не уверен, что это моё, — рассудительно отвечал Талвани. — Мой дар — вот что важно. Ведь он дан мне не просто так? Должна быть цель, верно?

Дальше, о чем тебе известно, Джеремия Барк, Тилвас поступил в университет имени Рэндома, на факультет Тварей, Духов и Сущностей. Там он начал свою тайную охоту на незримых обитателей кампуса — в рассказе для вас с Мокки он значительно преуменьшил важность той деятельности для себя. Он буквально жил этим в свободное от учебы время. Также он не сказал вам, что у него не было друзей. Вообще. Тилвас был элегантным, умным, воспитанным одиночкой-аристократом, держащимся поодаль от всех остальных. Может, ему было скучно с ними. Может, он презирал их — слепцов. Они завидовали его запонкам.

Только вследствие знакомства с Галасой Дарети у него появился человек, с которым он мог разговаривать больше получаса — и с удовольствием…

Когда после выпуска к нему пришел сэр Айтеш, Тилвас был счастлив. Настоящая жизнь начинается. Сноб-отличник в университетском джемпере наконец-то станет тем, кто делает нечто важное. Годы одиночества и замкнутости будут оплачены. Aliquam ut faciam mirabilia. Пришло время творить чудеса.

Дальше: пробное задание. Остров Нчардирк. Вежливая попытка сойтись с местными жителями: надеть их медальон на грудь, чтобы им было приятно. Охота за слявкойли. Неудачная. Падение со скалы. Подступающая смерть.

И мое появление.

Десятки и сотни лет я жил вдали от человеческих городов и не знал об Ордене Сумрачной Вуали. И да. Я захотел попробовать смертную юдоль. Несмотря на то, что наш ритуал прошел совсем не по плану и меня расщепило между Тилвасом и амулетом, поначалу это не казалось проблемой. Я чувствовал лишь страшное, потрясающее возбуждение.

Оказывается, у воздуха имелись запах и температура. У самого меня обнаружились прекрасные пальцы, уши, ноги, тридцать три крепких белых зуба. Когда я касался предметов, я ощущал их гладкость или шершавость, жесткость или мягкость. Мир материи был моим личным подарком, и мне не терпелось его развернуть. Все шуршащие слои, один за другим.

Личность Тилваса Талвани — сосредоточенная, рафинированная — ушла на задний план при моем подселении. Я был куда сильнее испуганного умирающего мальчишки. Я затолкал его в самую глубину, в дальний угол сознания.

Сдержанный джентельмен превратился в воодушевленного лжеца.

Мы вернулись в Пик Волн. Мы обманули Орден Сумрачной Вуали. Мы зажили на полную катушку — я обнаружил в морской столице тысячи других людей. Это было потрясающе. Столько возможностей с каждым из них. Первое «привет» — и ты никогда не знаешь, во что он превратится дальше. Дружба. Флирт. Драки. Ненависть. Интриги. Игры. Партнерство. Обманы.

Из родового замка Крыло Заката мне писали, что бабушке Тилваса плохо в последнее время, стоит приехать. Но у меня не было времени и желания навещать чью-то бабку. Я дышал в унисон со столицей, я не мог оторваться от пульсирующей жизни Пика Волн.

«Ты была права, бабушка, — написал я в Крыло Заката почерком Тилваса Талвани. — Общество и люди — это прекрасно. Куда прекраснее дара».

«Я не говорила «общество». Я сказала тогда другое слово, Тилвас», — пришло от нее.

Мне было лень вспоминать.

Именно в те первые месяцы после Нчардирка родилась моя репутация «кутилы». Заслуженная.

А потом однажды после бала у наместника Исцинари я узнал, что бабушка и дедушка Тилваса умерли. Точнее, умерла бабушка, к чему все и шло. А дед выпил яд, потому что не хотел жить без нее.

«Мы любим тебя, Тилвас», — было написано в его прощальном письме. «Жаль, что ты так и не приехал», — как будто бы читалось между строк.

Я почувствовал… Я не знаю, как это описать. Ярость? Отчаяние? Стыд? Боль? Непонимание, за каким гурхом я это чувствую?

Личность Тилваса слабо билась где-то в глубине меня. Я испытывал смутное волнение, подобное которому пока не возникало у меня в нашем симбиозе, каких бы вещей мы ни делали в столице. Я собрал вещи и поехал в Крыло Заката.

И там, едва моя нога переступила мшистый порог древнего замка, Тилвас взбунтовался.

Он подавил мою личность. Захватил тот круг света в голове, из которого, как мне казалось, я живу и действую с момента подселения. Как безумный, совсем не похожий на того немногословного и бесстрастного студента, каким он был раньше, Талвани промчался по замку, срывая гобелены, рыча, распугивая слуг. Он нашел невидимых сущностей, живших здесь испокон веку, тех, с кем разговаривал еще в детстве, пугая нянек, он пленил их заклинаниями, он потребовал:

— Верните их. Пусть они вернутся. Найдите их искры. Верните их. Я приказываю вам.

Но духи не могли помочь молодому хозяину замка.

И тогда Тилвас Талвани остановился перед старым зеркалом в замковом фойе. Он сжал медальон двуглавого ворона. Он посмотрел своему отражению — мне — в глаза.

— Пришло время тебе поработать, пэйярту.

То, как он сказал это, заставило меня зауважать своего ferkhen, которого прежде я считал лишь телом.

Мы отправились кедровую рощу возле бегущей воды, на скале неподалеку от замка — в таких местах, Тилвас знал это, мощь пэйярту возрастает. Там Тилвас Талвани попробовал использовать мою силу, чтобы вернуть семью с Той Стороны. Деревья ломались и гнулись. Тучи нахлынули с моря, топя Шэрхенмисту в густой черноте. Со скалы вниз срывались камни, фамильный замок стонал, одна из башен обрушилась.

Ничего не вышло. Это вне человеческих сил, вне сил рёхха — вернуть погибших.

Талвани упал на камень, он рыдал, сотрясаясь, и дождь тугой серой стеной скрывал колдуна от мира.

Но пусть Тилвасу не удалось возродить мертвых, он сумел тогда сделать кое-что другое. Он достучался до меня. Ему было так плохо, что я, живущий в нем, будто перерождался внутри этой боли.

Тогда, на скале, Тилвас вдруг с острой ясностью понял, что люди — это действительно самое важное. Важнее дара.

А я понял, что важность людей — это не власть над ними. Не игры. Не обладание.

Важно совсем другое. То и те, кого ты любишь.

И кого у Тилваса Талвани теперь не было. И, тем более, не было у меня, Белого Лиса, сколько бы веков я ни жил на земле.

Вот в тот момент мы объединились по-настоящему.

Наши личности и желания, хотя физически часть меня оставалась в медальоне, а моя память по большей части была скрыта от смертного юноши.

Одиночество сдавило меня на той скале, как тиски. Прошли долгие часы перед тем, как я наконец поднялся с камня. И тогда я почувствовал что-то странное, какую-то слабость и ужас. Я взял свой амулет двуглавого ворона, и увидел, что на его внутренней стороне появилось серое пятнышко…

Бум.

Бум.

Бум.

Что-то билось в моей голове, какое-то старое знание, будто магическая книга в волшебной клетке. Я подошел к бегущей воде и, глядя в свое отражение, вдруг осознал — я не должен был колдовать, пока мы с пэйярту не объединимся целиком. Я совершил огромную ошибку. Для той части меня, что спрятана в амулете, будто перевернулись песочные часы. Посыпалось время. Стал слышен шорох, похожий на тихие, с ума сводящие шепоты мёртвых из-подо льда. Я знал, что, когда время кончится, мы оба умрем. Надо было что-то делать.

Только тогда у меня появилась цель избавиться от медальона. Я продал замок. Стал учиться артефакторству. Продолжил играть роль щеголя для всех вокруг, а сам погрузился в науку.

И, конечно, это было хорошим вектором для движения.

Но беда в том, Джеремия Барк, что тот свет, то простое и ясное озарение, засиявшее во мне — в нас с Тилвасом — на скале у Крыла Заката — я потушил.

Я хочу, чтобы ты зажгла его вновь.

***

— Это все, — сказал пэйярту.

Тень рёхха была такой огромной, что на стене подвала умещался лишь контур оскаленной морды. Я стояла внутри своей схемы-плетения, обняв себя за плечи. Энергические нити уже потрескивали и иногда мигали — мы держали их слишком долго, куда дольше, чем планировалось. Тилвас в центре рисунка не шевелился. Я боялась, что, независимо от моих слов, может оказаться слишком поздно.

Талвани слишком долгое время пробыл без рёхха. Возможно, он уже мертв, и тогда все было зря, и тогда рассказ лиса о ценностях жизни скорее похож на издевку, чем на откровение, пробившее белую шкуру древнего духа.

Пэйярту наклонил голову набок и сказал еще раз:

— Зажги свет, Джеремия. Хотя бы в себе.

В этот раз интонации лиса были похожи на тон Тилваса. И не успела я ответить, как пэйярту вдруг прыгнул вперед, на меня.

Огромная белая тень, в прыжке еще выросшая в размерах. Кружево энергетических нитей затрещало и стало рваться, шипеть, распадаясь тут и там, давно потухшие свечи вспыхнули ярким рыжим пламенем, взметнувшимся до потолка. Вновь раздался настойчивый, громкий щелк-щелк-щелк из артефакта объединения, теперь он становился громче и громче до тех пор, пока весь мир не растворился в этом звуке, пугающе похожим на клацанье зубов.

Он хочет нас убить, — пронеслась у меня в голове дикая мысль при виде распахнутой пасти пэйярту, в которой были сплошь звезды и мерцающие галактики, и я, крича, отпрыгнула спиной назад, пытаясь загородить собой Тилваса, но Белый Лис пролетел сквозь меня, бесплотный и неощутимый.

Все погасло: схема, свечи, глаза рёхха.

В полной темноте я грохнулась на пол и какое-то время сидела, тяжело дыша, не понимая, что теперь. С минуту ничего не происходило, а потом я вдруг осознала, что слышу не только свое дыхание. Я замерла, настороженно прислушиваясь.

— Джерри? — после паузы раздался тихий, слегка ошарашенный голос Тилваса. — Это ты?

— Это я, — выдохнула я. — ...Кажется, все получилось?

Снова пауза. Сосредоточенная. Будто кто-то старательно проверяет целостность всех систем. Будто кто-то не уверен, на каком он свете, и в какой комплектации, и вообще — кто он. И что. И зачем. И когда. И как с этим жить. И стоит ли.

А потом наконец на выдохе:

— ...Получилось. Джерри... Спасибо.

Тепло, с которым было сказано последнее слово, заставило меня чуть ли не расплакаться, почувствовать себя совершенно сентиментальной дурой.

А затем в черноте подвала внезапно зажглись два оранжевых глаза, и вместо слез я ругнулась от неожиданности.

— О? — в голосе Талвани слышалось приятное удивление. — Кажется, теперь я идеально вижу в темноте.

И глаза вместе со своим обладателем целеустремленно поползли в мою сторону.

Глава 38. Затишье

По плану Галаса и Мокки должны были вернуться в Убежище ровно к пяти утра. Галаса пришла за час до этого, Мокки — за полчаса. Толстая входная дверь и глухая стена здания, выходящая в переулок, не давали им не единой подсказки о том, что творится внутри. Идет ли еще ритуал? Закончился? Жив ли Талвани?

Вор и целительница молча стояли у двери в тайный дом Скользких, не глядя друг на друга. Мокки туго сплел руки на груди и нервно стучал мыском ноги по земле. Галаса присела на краешек огромной глиняной кадки с можжевельником, положила на колени свою соломенную корзину и перебирала зелья, купленные на ночном базаре. Бакоа мрачно следил за ней исподлобья.

— У меня есть плотная хлебная лепешка с морской солью. Будешь? — предложила целительница, разворачивая вощеную бумагу, в которой лежало нечто круглое и ароматное.

Мокки хотел отказаться-огрызнуться, но вместо этого вдруг повел носом, как собака.

— В Рамбле делают такие же, — сказал он. И, после паузы: — В детстве я ел их каждый день. Месяцами мог питаться только ими.

— Неужели они настолько вкусные? — Галаса протянула ему хлеб.

Мокки надломил лепешку и сел рядом с ней на кадку. Он смотрел на хлеб скорее с исследовательским интересом, нежели с аппетитом.

— Нет, — сказал Бакоа наконец. — Просто их бесплатно раздавали беднякам в трущобах. Я не сразу стал вором, знаешь ли.

— Знаю, — сказала Галаса, и Мокки вдруг вспомнил, что Дарети видит чужое прошлое.

Поджав губы, он раскрошил лепешку и бросил на землю, тщательно и брезгливо отряхнув руки. Налетевшие чайки с удовольствием съели подачку.

— Ты специально ее принесла? Тебе от меня что-то надо, Галаса? — в глазах Бакоа плескалось подозрение.

— Я просто сама хотела попробовать такой хлеб, — сказала Дарети, откусывая свою половинку лепешки. И тотчас поморщилась: — Надеюсь, под водой это ощущается интереснее.

— Надейся, — едко отметил вор.

Галаса тоже покормила чаек. Синхронно они с Мокки подняли взгляд на старые часы, висевшие на столбе в конце переулка. Еще десять минут.

«Я надеюсь, ты выживешь, придурок», — пронеслось в голове Бакоа, и он недовольно поморщился, чувствуя, как взволнованно ускоряется бег сердца.

— Мокки, тебе понравилась моя деревня? Лайстовиц? — вдруг спросила целительница.

Бакоа обернулся к ней, удивленно вскинув брови.

— Нет, — прямо ответил он. — Скучно, как в гробу. А что?

Галаса серебристо рассмеялась.

— Значит, я ошиблась. Мне казалось, что понравилась. Но, если что, — для тебя вход в долину всегда открыт. Вот так выглядит руна, которую нужно начертить на скале, чтобы открылся путь под водопадом, — она взяла руку Бакоа и пальцем нарисовала на его ладони несколько пересекающихся линий.

Прикосновение Галасы было нежным и легким, как теплое подводное течение к югу от Рамблы. С ладони целительница перешла на покрытое старыми шрамами запястье вора, на предплечье и под локоть, продолжая выводить загадочные контуры. Легкие мурашки бежали по коже Мокки Бакоа.

В первый момент он напрягся оттого, что она увидела отметины от бритвы на запястьях — свидетельства его отчаяния с тех времен, когда Мокки был слишком глуп и юн. Но везуч, ужасно везуч, раз выжил. Шрамы были настолько старыми, да еще и скрытыми под татуировкой в виде рыбы, что обычно на них никто не обращал внимание. Но когда трогаешь пальцем, да еще так трепетно, как целительница, то, конечно, чувствуешь характерные продольные линии.

Однако, когда мягкие прикосновения Галасы забрались выше, а вторая рука женщины неожиданно легла ему на лицо, Мокки напрягся уже по другой причине.

— Только не говори, что ты со мной заигрываешь! — вор гневно отпрянул. — Это было бы чересчур с учетом того, что ты первая меня раскусила.

Галаса вновь рассмеялась.

— Я тебе в матери гожусь, Бакоа, — с укором сказала она.

— Тогда какого гурха? — вор обвинительно нахмурился и потрогал свое лицо.

В предрассветном сумраке следы от пальцев Галасы слегка серебрились, образуя странный узор. Не слишком-то похоже на одну-единственную руну для входа в Лайстовиц.

— Ты хороший человек, Мокки. Лучше, чем хочешь казаться. Иногда это небезопасно, — Галаса смотрела ему прямо в глаза.

У нее был обреченно-открытый взгляд человека, который сделал все, что мог, но знает, что этого недостаточно. У мамы Мокки был такой же взгляд каждый раз, когда она возвращалась после рабочей смены и пересчитывала полученные деньги. С каждым днем их становилось меньше сообразно тому, как госпожа Бакоа слабела из-за долгой, мучительной болезни. В восемь лет Мокки ушел из дома, чтобы в большой семье стало меньше ртов. Вот тогда в Рамбле появился новый вор.

Мокки чувствовал легкое жжение в руке и на лице. Какого гурха!.. Он сощурился, готовясь к проведению внепланового допроса — если понадобится, жесткого, — но в этот момент вдали прозвенел монастырский гонг, отмечающий ровно пять утра.

И одновременно с тем дверь Убежища распахнулась. Чайки, доедающие последние крохи морского хлеба, недовольно разорались и растопырили крылья, как щиты.

На пороге стояла Джерри. Изможденная, с огромными темными кругами вокруг своих выразительных глаз, с синими волосами, свободно рассыпавшимися до талии. Несмотря на разбитые костяшки и колени, порез на лице и синяки на плечах, она, как всегда, выглядела слишком изысканной для этого города. Что-то сжалось у Мокки в горле. И оттого, что он все-таки любил ее: сердцем и мозгом — два из трех, пугающе мало, но все равно больше, чем принято у многих даже совпадающим по предпочтениям людей. И оттого, что Джерри вышла к ним одна, а значит...

Барк интенсивно потерла глаза руками, будто спохватившись, что появилась с неподходящим выражением. Когда она убрала ладони, на ее лице сияла абсолютно счастливая улыбка, хоть и дрожащая от усталости.

— Все получилось, — сказала она.

***

— Без своего амулета ты как будто голый, — сказал Мокки.

— Выпьем за это! — хмыкнул Тилвас.

Мы вчетвером сидели на покатой крыше Убежища. Если бы кто-то из нас вдруг съехал вниз из-за недостаточного трения, он бы затормозил на краю, загибающемся, как вафля. Крыши соседних домов были такими же волнистыми по бокам. В промежутках между ними виднелись мокрые после дождя, умытые улочки столичных кварталов. Черное дерево, псевдо-бумажные фонари, святилища, кедры. Бочки, бродяги, бакланы, безнадежно клюющие брусчатку — вдруг найдут крошки чего-нибудь вкусного.

Светало.

Красное солнце медленно выползало из-за короны скал и постепенно заливало красками город — за улицей улицу. Еще вчера мне казалось, красный — цвет крови. Сейчас, после ритуала, он казался скорее цветом победы и губ, перепачканных в вишневом вине.

Слушая перебранку Тилваса и Мокки, деликатное и улыбчивое молчание Галасы, я опустилась на спину, умостив бокал на животе. Из-за наклона крыши получилось, что я лежу под углом градусов двадцать. Небо росчерками измеряли чайки. Из соседнего переулка повеяло запахом крепкого жасминового чая — работяги Пика Грёз один за другим просыпались для нового рабочего дня.

— И что, ты теперь умеешь превращаться в лиса?

— Я и есть лис, Бакоа.

— Нихрена подобного. Две руки, две ноги, никакого хвоста — я все еще вижу гуманоида. No critte homo! Не скрыть человека!

Я аж подавилась, услышав, как Мокки цитирует стихотворную строчку родом из прошлого тысячелетия. Приподнялась на локтях, приподняла бровь.

Вор пожал плечами в ответ на мое удивление и подмигнул мне.

— Джерри, наивно думать, что за годы нашего знакомства я не нахватался у тебя громких фраз.

— Предлагаю тебе тогда вернуться в Гильдийский квартал с проповедью на каком-нибудь мертвом языке, — хмыкнула я. — Это будет впечатляюще. Могу подогнать пару текстов. Все, кто сейчас покушается на власть в братстве Полуночи, мгновенно передумают скалиться на Рыбью Косточку.

Мокки, казалось, призадумался, а Тилвас панибратски взъерошил вору волосы с азартным:

— Мокки, кто из нас быстрее доберется до Колокольни Судного Знамени, ты или я? — и, не дожидаясь ответа, сиганул вверх и дальше по кромке здания.

Легкий, быстрый, вполне себе человек — если не считать слишком хищной и самовольной тени, у которой то и дело мерещились лисьи уши. И чересчур плавных движений, гладкой кожи, блестящих глаз, в которые не получалось смотреть долго — зрачки утягивали, как колодцы, и голова начинала кружиться.

Да и вообще: после ритуала Тивлас стал выглядеть еще лучше, чем раньше. С учетом его исходных внешних данных это был повод не для комплиментов, а для опасений: слишком красивые люди — это чаще проблема, чем радость. Как мы его маскировать теперь будем? Не очень-то удобно жить рядом с солнцем: потянутся фанатики, отбивайся от них...

Полчаса назад я уже успела повозмущаться на эту тему, но Тилвас тогда решил, что я просто льщу и лащусь к нему, а Мокки меня обсмеял.

— Не тебе, — фыркнул он, — Джеремия Барк, высказывать такие опасения. Ты даже вся в своих синяках, порезах и после ряда бессонных ночей выглядишь прельстительной наядой, беспутно завлекающей моряков в свои соблазнительные сети. Но я пять лет рядом с тобой как-то выдержал, пусть и чувствую себя иногда каким-то недоразвитым драконенком со слишком остро торчащими косточками. Злым мальчиком, играющим в ножи и рыбьи скелеты на пустынной отмели подводного моря. Подонком с полным ассортиментом грехов и психических отклонений, которые, как черное пятно от огня, расползаются по театральной афише твоей красоты.

Судя по длине и общему колориту фразы, Мокки уже тогда нехило наклюкался.

А сейчас, глядя в спину ускакавшему Талвани, он уверенно сказал:

— Подержи-ка мое вино.

Он всунул бокал Галасе, и, хрустнув пальцами, во весь рост поднялся на шершавой черепице.

Я не стала его останавливать. С крышами Пика Грёз Мокки не то что «на ты», они — его органическое продолжение, свита истинного короля, и Мокки может танцевать, кувыркаться и гулять по ним в любом состоянии. Все местные кошки — его враги, а он — захватчик.

Я снова села, взяла с тарелки сыр с плесенью (какой-то редкий, незнакомый мне сорт, очень надеюсь, что плесень тут все-таки по замыслу).

Когда вор растворился в рассветных тенях, мы с Галасой Дарети остались вдвоем.

— А он вам теперь доверяет, — улыбнулась я, кивая на бокал. — Не столь важно, о чем именно попросил Мокки, важно, что в принципе попросил.

— Нет, вряд ли доверяет, — покачала головой она. — Хотя час назад я умудрилась сравнить себя с его матерью, и он, возможно, подсознательно впечатлился и согласился.

Сначала я опешила, потом обдумала это и усмехнулась.

— Вы отчитали его в нашу первую встречу, а потом то кормили, то лечили, то укладывали спать. Пожалуй, ваше предположение звучит не столь уж безумно.

Галаса тихо, грустно рассмеялась.

— Сколько вам лет? — вдруг спросила я.

— Достаточно, чтобы не пить это дешевое вино, — она с укором поболтала бутылкой. — И чтобы иметь смелость признать, что вообще-то я хочу спать в шесть утра, а не встречать рассвет на крыше.

Я глотнула вина. Да ладно. Вкусное же.

— А как насчет смелости сказать, о чем вы умолчали касательно своих видений?

Мой голос был столь спокоен, что волна боли и холода, плеснувшая в меня от Галасы, оказалась действительно неожиданной.

— Спокойной ночи, Джеремия, — просто сказала она, поднимаясь и направляясь к люку.

Я осталась сидеть на крыше одна.

Эти два олуха вернулись одновременно. Причем оба так хитро улыбались, что каждый, кажется, успел поддаться по дороге второму и теперь в душе чувствовал себя великодушным победителем гонки... А что, неплохая тактика.

Мокки лег, положив голову мне на колени. Мне нравилось, что он смотрит куда-то вдаль, на светлеющие крыши квартала. Я могла без стеснения перебирать его волосы между пальцами, чего наверняка не случилось бы, смотри он на меня в упор своим безумным взглядом. Мне было бы стыдно, понимаете? А так — ну мало ли, вдруг я задумалась. И он — вдруг тоже задумался. И эти мурашки на шее, и сбивчатое дыхание — не спугнуть ее — просто… ну, просто. И никто не осознает происходящее, вот и все. Фоновый процесс, а не обоюдная тихая радость.

Тилвас сидел со мной спина к спине. Мне нравилось, что я могу закинуть голову назад и почувствовать под затылком его крепкое плечо, и как его каштановые волосы щекотят мне щеку, и как он, дурачась, дует мне в ухо уголком рта. Мне нравилось, что моя правая рука и его левая рука переплелись, опущенные на черепицу.

Мне вообще все нравилось, в кои-то веки.

— Жить хорошо, — будто озвучил мои мысли Талвани, и Бакоа что-то невнятно, но одобрительно проворчал.

Мы валялись на крыше до тех пор, пока окончательно взошедшее солнце не стало немилосердно поджаривать нас, троих гурховых грешников, а идея о том, что нас вообще-то могут найти, не пробралась в расслабленные мысли.

Тогда Тилвас поднялся, размахнулся и изо всех сил выбросил амулет с двуглавым вороном. Он пролетел через узкий проулок между двумя соседними зданиями и с громким плеском ухнул в фонтан на соседней улочке. Чайки, сидевшие на парапете, страшно выругались. А потом взлетели и целой стаей направились к нам, чтобы, видимо, отчитать еще раз, поближе. Или оскорбить действием.

Пришлось, хохоча и спотыкаясь, прятаться в доме. В Убежище.

— Нет, без вариантов, — сладко зевнул Мокки перед сном. — Я хочу этот дом себе. Все закончится — пойдем на переговоры с Жаном.

Глава 39. Морские реххи

Когда я проснулась и пришла на кухню Убежища, готовая к новому этапу работы над нашим планом борьбы с сенатором, трое моих спутников встретили меня гробовым молчанием.

— Что? — спросила я.

Тилвас молча подтолкнул ко мне свежую газету. Две заметки в ней были обведены красным цветом.

Первая гласила:

«Преступный элемент, известный под именем Рыбья Косточка, погиб в пожаре, разразившемся в центре Верхнего города. Власти полагают, что вор покусился на редкие ценности, хранившиеся в древнем архитектурном комплексе. Остается загадкой, что вызвало пожар, но Р.К. сгорел там же, попав в огненную ловушку. Все, что осталось от вора — его знаменитая цепочка с гравированной бритвой.

Наш человек в департаменте стражи сообщил, что Р.К. все эти годы плотно сотрудничал с властями Пика Грёз. Р.К. выдавал страже секреты и тактики своих конкурентов из преступного мира в обмен на свою безопасность и некоторые поблажки, даруемые Братству Полуночи, которое возглавлял Р.К. Именно это во многом обеспечивало долгий «карьерный» успех Р.К. «К счастью, у нас есть и другие информаторы в квартале Гильдий» — сообщает источник».

— Ох, — только и выдохнула я.

Они назвали Мокки предателем. На всю страну объявили «крысой», которой никогда не был.

К статье было приложено изображение бритвы Бакоа с выгравированной на ней строчкой стихотворения на дольнем языке. Эту бритву знал каждый в квартале Гильдий, равно как и то, что Мокки с ней не расстанется по доброй воле. Эту же бритву снял с вора призрачный змей в Ордене Сумрачной Вуали.

Я во все глаза смотрела на Мокки. Он развалился на кухонном стуле так намеренно беспечно, что, казалось, у него сегодня выходной, и завтра выходной, и вообще — вся жизнь полна сплошных выходных, а любимый цвет — несомненно розовый.

— Плохая новость, — сказала я, еще раз оценив статью.

— Я бы вообще не назвал это новостью, — бесстрастно прокомментировал Бакоа. — Считай, это разрешение на бойню в квартале Гильдий. Все и всё, к чему я когда-либо прикасался, сейчас окажется под сомнением. А когда большое количество оставшихся без контроля преступников сомневается, погодные маги предсказывают дождь из оружия, запрещенных веществ и трупов. Ровным счетом ничего хорошего. Мне надо скорее вернуться к работе, пока не стало слишком поздно.

Зная, что квартал Гильдий — шаткое место, будто выстроенное из фишек домино, а Мокки уже больше месяца не было на месте, что и так породило слухи и дестабилизировало обстановку, я не была уверена в том, что успех вообще возможен. Когда начнется резня среди воров за освободившееся место шефа, то она эхом прокатятся и по остальным братствам: ассасинов, охотников, бойцов, черных торговцев, виноделов, наслаждений…

Кроме того, обвинение в крысятничестве детективам — это очень, очень грязно. Квартал Гильдий всегда был сам по себе, город в городе, покупавший себе право на «сумеречную свободу» большим количеством анонимных взносов в казну. В нем действовал определенный кодекс чести: да, мы ублюдки, но все проблемы мы решаем между собой. Газетное сообщение поколеблет эти принципы. Разочарованные Гильдии сожрут сами себя.

Я посмотрела на вторую обведенную заметку.

Когда я прочитала ее, мне по-настоящему поплохело.

Очень сухо и коротко она сообщала, что сегодня на рассвете в саду «одной приличной семьи, проживающей Пике Волн в частном доме неподалеку от озера Истинных Намерений» нашли десять белых мертвых лисиц с вырванными сердцами. Лисы были повешены на раскидистом буке, их сердца разбросаны по газону, а кровью кто-то написал на крыльце:

«Иди ко мне».

«Чета Л. клянется, что не имеет никакого отношения к убийству редких животных. Ведется следствие», — заканчивалась заметка.

Чета Л. Лайсо. Старый раскидистый бук, на котором я так любила читать в детстве. Горфус угрожал моей семье.

— Это… неприятно, — только и смогла, что хрипло выдохнуть я.

***

— Птички нашептали мне, что сенатор Цига Лорч сейчас находится в своей островной резиденции. И будет там до конца недели, — сообщил Бакоа. — В пятницу у него состоится закрытый прием-маскарад для небольшого количества шишек из правительства. Вот список гостей и наемных работников.

Судя по разбитому носу Мокки Бакоа, «птички» активно сопротивлялись выдаче данных.

А еще Мокки зачем-то проколол язык. Как прокомментировать это крайне спонтанное решение, я не знала. Металлический шарик теперь был виден всякий раз, когда вор открывал рот.

Возможно, это была своеобразная замена бритве?..

Галаса и Тилвас тоже уставились на неожиданный аксессуар Бакоа, но не сказали ни слова. Мы вообще не особенно разговаривали в эти дни, только по поводу плана. Я чувствовала себя как в тумане, снова и снова перечитывая одну и ту же долбанную газетную заметку. Я знала, что лучшее и единственное, что я могу сделать — это как можно скорее избавиться от врага. Но мне все равно было страшно, и этот страх холодил кровь в жилах и мешал сосредоточиться.

— Сколько по времени добираться до резиденции? — спросил Талвани.

— Отсюда — трое суток, — отозвался Бакоа.

— Хм. Как раз успеем к пятнице, если заложить еще один день на подготовку на местности.

— Не лучше ли сделать все после приема? — подала голос целительница. — Будет гораздо меньше охраны и…

— Нет, — хором перебили мы ее.

Получилось жестко. Даже агрессивно. Воцарилось молчание.

— Время имеет значение, — чуть мягче добавил Тилвас.

— Я знаю, — отозвалась Дарети.

После полуночи мы покинули Убежище.

Маленький островок, на котором располагался замок сенатора, целиком принадлежал Цига Лорчу. Он находился в море к востоку от острова Рэй-Шнарр, неподалеку от дабаторского побережья. Портовая деревушка, из которой можно было добраться до острова, носила красивое название – Приливная Волна. В резиденцию сенатора, конечно же, не ходили общественный транспорт, однако перед приемом организовали пару корабликов для гостей и работников праздника.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍После того, как прибыли в Приливную Волну, у нас оставалось две ночи до приема у Циги Лорча. Мы не рискнули провести их в портовой деревушке. Скорее всего, сенатор сейчас усилил меры по нашим поискам, а попасться накануне главного действия было бы слишком глупо. Так что мы организовали стоянку на лоне природы, в прибрежном лесу из сосен и скал.

Это оказалось очень красивое место.

На вулканическом пляже росли вековые сосны-гиганты. Они стояли редко — им всем требовалось много места для жизни, для всего того опыта, корней и воспоминаний, что хранило каждое дерево. Между соснами торчали длинные, тонкие скалы, похожие на пальцы мертвецов. Они были такими же черными, как песок под ногами. В нем копошились морские черепахи, чахли редкие колючие кустарники с зелеными, пока неспелыми ягодами.

Черный и темно-зеленый — всего два цвета, раскатывающиеся на несколько миль прибрежной полосы, до самого порта. Здесь удивительно легко дышалось, в этом просторном и странном лесу. Смотря наверх, ты видел игольчатые ветви деревьев. Смотря вниз — свои неожиданно белые ноги на фоне шишек, камней и пепельных песков. Смотря прямо — темное море на горизонте.

Вчетвером мы долго сидели вокруг костра. Он потрескивал, так уютно, что казалось, мы просто собрались на вылазку на природу. В душе я парадоксально обрадовалась, что здесь нас ждет целых две ночи.

Мне было страшно ехать к горфусу. Я хотела этого. Очень хотела покончить со всем этим. Но боялась, и мой страх проявлялся именно в таких вещах: тихих и постыдных улыбках тому, чему улыбаться совсем не стоило, потому что каждая минута могла усугубить положение…

Когда все легли спать, я не могла уснуть.

Я лежала на спине, глядя в небо. Во всю его бархатно-черную ширь, обрамленную кружевом сосен, горели огромные, особенно яркие вдали от столицы созвездия Северного креста. Иногда сверху сыпались древесные иголки. Потрескивали последние угольки в костре.

Вдруг краем глаза я заметила шевеление.

Покосившись в ту сторону, я увидела, что Тилвас бесшумно поднялся со своего места по ту сторону кострища и молча уходит между сосен к морю. Хм, хорошо.

Но когда аристократ не вернулся через полчаса, а потом через час — звезды и луна сместились достаточно сильно, — я нахмурилась и тоже встала. Направилась в ту же сторону, прихватив нож.

В отличие от Талвани, я не видела в темноте, но света с ясного ночного неба мне хватало, чтобы не врезаться в каждую скалу на пути. Поэтому я медленно, но уверенно брела к пляжу, а потом замерла и беззвучно ахнула.

Впереди между деревьями мелькнул серебристо-белый силуэт. Слишком стремительный, слишком легкий для обычного животного. Изумительный прыжок — и растворился где-то в темноте. И снова — р-р-раз, мелькнул слегка светящийся хвост вдали, а потом — пустота.

Да ладно!..

Он действительно умеет превращаться?

Прикрыв ладонью рот, теперь я стала не то чтобы идти, но красться. Мне хотелось посмотреть на пэйярту поближе, однако не выдавая своего присутствия. Еще дважды впереди, все ближе и ближе к морю, мелькал призрачный лисий силуэт, а потом не появлялся очень долго.

Я дошла до последнего ряда скал и сосен перед пляжем и выглянула из-за одного из каменных пальцев. Наверное, лис носится по всей отмели, как угорелая дворняга? Умчался куда-нибудь далеко, вперед, вперед, выть-тявкать на луну, вот и не видно?..

Но на первый взгляд пляж был пуст.

Я села на песок лицом к морю, спиной к камню, и стала детальнее осматривать пейзаж.

Мирно дышало ночное море. Поблескивал в воде планктон, черепахи шебуршились в песке. Далеко справа горели редкие огоньки рыбацких лодок — говорят, по ночам лучше всего ловить мерцающих рыб, которые исполняют желания. Я повернула голову, вытянула шею и прищурилась, старательно вглядывалась в них. Вдруг лис умеет носиться поверхности моря? Но нет, тишина…

Тогда я вернула свою шею в нормально-анфасное положение. И тотчас взвизгнула, обнаружив, что прямо перед мной на песке сидит светящийся белый лис. Вот прямо впритык. Лапки почти касаются моих скрещенных ног. Белая голова с интересом склонилась набок, оранжевые глаза поблескивают из-под ресниц.

— Тилвас! — шепотом возмутилась я. — Какого гурха!

— Это ведь ты за мной следила? — осклабился лис.

— Потому что я волновалась, что тебя поймали!

— Но когда поняла, что нет, все равно ведь продолжила.

Лисья голова хитро поменяла угол наклона. У лиса-Тилваса был куда менее устрашающий облик, чем у «чистого» пэйярту, с которым я общалась во время ритуала. Тилвас был скорее… приятным, что ли. Не очень крупный. С пушистым хвостом. Глаза горят, но это не оранжевый цвет мести, а, скорее, напоминание об уютном очаге в далеких северных государствах. У лиса были аккуратные коготки и такая мягкая шерстка, что я не удержалась и, протянув руку, погладила его по богатому меховому «воротнику».

— Пф! — сказал Тилвас, уклоняясь.

— Напугал меня — теперь терпи. В качестве компенсации. Обожаю животных, — безапелляционно заявила я.

— Я не хотел тебя напугать. Клянусь.

— Ну да, конечно.

— Конечно, да! Честному слову пэйярту всегда можно верить, ты же это знаешь, Джерри. Сборники легенд не так бессмысленны, как можно подумать.

На третьем поглаживании он уже не стал уклоняться. Наоборот, подвинулся поближе, а потом и вовсе лег у моих ног, свернувшись калачиком и ткнувшись острым носом в изгиб колена.

***

Какое-то время мы бездельничали. Было здорово так сидеть. Как будто бы я – не я, а простая девчонка с ручным зверьком, которая ночью пошла полюбоваться на море. Как будто сейчас мы насладимся пейзажем, потом поспим, а утром примемся за суровый ежедневный труд, коим полнятся жизни жителей прибрежных деревень. Я бы чистила рыбу, зверек возился в ногах, мешая и надеясь, что ему что-нибудь перепадет. Потом рынок. Весь день в делах. Простой, но вкусный ужин, какие-нибудь там товарищи-ухажеры. Лавка, укрытая одеялом. И все по новой.

Безыскусная жизнь, о которой приятно погрезить минуту-другую, но которую я ни при каких обстоятельствах не хотела бы проживать. И не буду.

— А какие еще способности у тебя теперь есть, кроме превращения в лиса? – спросила я, осторожно потрепав Талвани за ухом. Он, кажется, успел задремать.

Пэйярту сладко зевнул и выпустил-втянул когти.

— По большей части я просто очень хорошо колдую, — сказал он. – Разные боевые и защитные вязи – это прямо мое. И, конечно, все, что связано с животными, духами и сущностями.

— А я думала, раз ты лис, то твоя магия будет из сферы иллюзий.

— Навести чары я тоже могу, — согласился пэйярту. – Но это будет сравнимо с человеческим колдовством высокого уровня. Например, Галаса Дарети очень хороша в иллюзиях: можно будет как-нибудь устроить с ней соревнование, проверить. А еще теперь я могу воровать, — лисья морда вдруг расплылась в ухмылке.

— Прости? – не поняла я.

Я подумала, сейчас будет какая-нибудь шутка на тему того, что люди не обращают внимание на симпатичных белых лисов, поэтому Тилвас сможет срывать у них кошельки в больших городах, но пэйярту вместо этого вдруг положил когтистую лапу мне на колено и закрыл глаза.

Тотчас струйка холода побежала у меня по ноге. Будто прицельный ледяной ветер вдруг подул прямо в коленную чашечку. Я удивленно расширила глаза, увидев, что моя кожа покрывается инеем. Над второй лапой пэйярту между тем возникла из воздуха и расцвела призрачная кедровая шишка.

— Одна из моих уникальных способностей заключается в том, что я могу подворовывать энергию у людей, — пояснил пэйярту, снимая с меня лапу.

Иней на моей коже тотчас растаял, превратившись в капельки, которые лис непринужденно слизнул горячим шершавым языком.

— Ах ты жулик! – возмутилась я.

— Так и есть, — улыбнулся он.

— А вернуть?!

— Вот этого уже не могу, прости.

— Точно жулик.

— Я лис, чего ты хотела? – фыркнул он.

— А что со способностями других рёххов?.. – спросила я.

Тилвас какое-то время молчал.

— Я не знаю, какая уникальная способность есть у горфуса, если ты об этом, — наконец признался он. – Мы пересекались раньше, конечно же, иногда в бою. Но я ни разу не видел, чтобы он прибегал к каким-то нестандартным умениям. В легендах тоже об этом молчат. Тому есть две основные трактовки… — лис задумчиво положил морду на белые лапки. – Либо умение горфуса такое редкое и тайное, что он хочет оставить его в секрете. Либо…

Пэйярту выдержал паузу.

— …Либо у горфуса, единственного из всех рёххов, нет никаких особых умений. Это многое объяснило бы, Джерри.

Например, почему он такой садист и так жаждет власти.

Я устроилась на песке поудобнее и подперла кулаком щеку.

— А какие умения у остальных?

— Оришейва умеет открывать паучий путь, что ты уже видела. Медведь уйру может говорить на языке деревьев и трав. Альбатрос эндольф – без всяких артефактов ненадолго вселяться в материальные объекты, а также выталкивать из них других рёххов. Люди тоже попадают под категорию «объектов», кстати.

Разморенная предыдущими предложениями, я как-то даже сразу не осознала всю важность последней фразы. А осознав, вскочила на ноги.

— Повтори! – потребовала я.

Тилвас повторил.

— Почему ты не говорил раньше?! Нам нужен альбатрос! – ахнула я.

И тотчас сама подавилась своим возмущением. Дело в том, что альбатрос эндольф был настоящим отшельником. Абсолютно нейтральной могучей силой. Ни в одной из поэм или сказок он не вмешивался ни в какие разборки. Было даже такое расхожее выражение в V-VII веках: «играть эндольфа» — что означало сохранять упорный нейтралитет, даже если вокруг все полыхает войной, и в кресло под твоей задницей тоже уже заложена бомба.

— Эндольф действительно сохраняет нейтралитет в ста процентах случаев, которые касаются разборок земных рёххов, — согласился Талвани, выслушав, как я саму себя осадила. – Точнее, «касались». В последние столетия все было тихо до наших с вами проблем, — он вздохнул. – Но при этом эндольф возглавляет клан морских рёххов. А они, в отличие от нас, живут как семья – общаются друг с другом, вместе противостоят рамбловцам, загрязняющим океан, и все такое. У них не бывает стычек, вот эндольф и не вмешивается. Однако из документов Ордена мы узнали, что один из тех младших рёххов, что пропал за прошедшие два года, был из морских духов. Я уверен, морские рёххи и эндольф будут крайне возмущены, если узнают, что горфус взял в плен их маленького друга, живущего в человеке. И, кстати, именно поэтому я сейчас пришел на побережье в облике лиса. Нас ждут переговоры, Джеремия.

Морда пэйярту растянулась в довольной ухмылке.

Я захлопнула свой надолго открывшийся рот.

— Но почему ты не предложил этот вариант сразу?!

— Во-первых, тогда я был ferkhen, а с «тюрьмой» они бы не стали говорить. К тому же, прах его знает, этого эндольфа – вдруг бы он вырвал меня из меня, считая это справедливостью, и я-Тилвас бы умер? Альбатрос – один из трёх духов, превосходящих меня по силам. А во-вторых… Даже сейчас я не уверен, что морские согласятся помочь. Я не хотел тешить вас ложной надеждой. Но попробовать надо.

Пэйярту поднялся, с удовольствием потянулся и неспешной серебристой трусцой отправился к побережью.

— Я могу остаться и посмотреть? – крикнула я.

— Конечно. Но я позову не эндольфа, а деллифо, рёхха помладше. И я не могу гарантировать, что он покажется тебе. Он не очень-то любит смертных, в отличие от модника-павлина.

— А приказать ему ты не сможешь, раз он помладше? Как делал это с другими рёххами?

Лис повернулся, забавно встопорщил усы.

— Джеремия, — пропел он. – Тебе не кажется, что «приказы» и «дружеские переговоры» — это слова из разных опер? Через деллифо нам надо убедить всех морских рёххов, что мы – душечки, в отличие от горфуса. Это явно другая тактика, госпожа Барк!

Я примирительно подняла ладони: он был прав. Затем вслед за лисом подошла к кромке морской воды.

Глава 40. Credo

Блестящая лунная дорожка рябила под северным ветром, а запах соли оказался таким сильным, что я буквально чувствовала ее на языке.

Пэйярту сел на песок, низко опустив морду к груди. Прошло некоторое время, и вдруг на его шерстке проступили узоры – круги и спирали, геометрические формы и волны – все светящихся красных и зеленых цветов. От них во все стороны потянулись призрачные ленты, которые слабо колыхались, разворачиваясь все дальше и дальше, так, что теперь лис казался каким-то осьминогом, у которого вместо щупалец – магия.

Одна из таких «лент» дотянулась до воды и хлестнула по ней на мотив хлыста. Пэйярту проговорил что-то на незнакомом мне языке. Потом еще раз, сообразно новому удару ленты. В море зажегся далекий огонь.

Пэйярту продолжал говорить, его голос понизился, став таким же далеким и гулким, как голос паука-оришейвы. Свет в воде мерцал все ближе и выше, и наконец из моря вынырнуло сияющее голубовато-белым существо, похожее на дельфина. Оно зависло в метре над водой, левитируя так спокойно и уверенно, будто это вовсе не было невозможным.

Деллифо.

Уже четвертый характерный рёхх в мою коллекцию. Хоть мемуары пиши теперь.

Пэйярту коротко тявкнул, и все его магические ленты исчезли. В ночи остались только два удивительных существа: вполне материальный белый лис и призрачный синий дельфин, настороженно замершие друг напротив друга. Вокруг каждого из них пульсировала слабая, но большая аура света. Издалека, наверное, казалось, будто на пляже зажглись два городских фонаря.

— Пэйярту, — ровно сказал дельфин. – Далеко ты забрался от своих кедровых рощ. Небезопасно.

— Деллифо, — с той же интонацией отозвался лис. – Люблю путешествовать. Как сам?

И они перешли на свой странный язык, исключив меня из беседы. Переговоры шли долго. По интонациям было понятно, как старательно лис убеждает морского рёхха, как тот гневается – сначала на нас, потом на горфуса. Как они обговаривают детали. Как пэйярту снова убеждает, а деллифо – выдвигает какие-то условия. Как пэяйрту ошеломленно и возмущенно шевелит ушами, но потом соглашается. Как деллифо кивает и наконец исчезает в морской глубине…

— Ну что? – спросила я, когда мы снова остались одни.

Белый Лис задумчиво и раздраженно подвигал носом. Потом он вдруг резко крутанулся вокруг своей оси, и еще раз, и еще – будто решил погоняться за собственным хвостом – и вдруг весь засиял крохотными искорками, растущими вверх, как столб. Мне даже послышалась музыка: далекий звон колокольчиков. Когда искры осыпались с приятным звоном, передо мной стоял Тилвас Талвани. Человек.

— Вау, — сказала я. – Вот это спецэффекты.

— Красиво? – подмигнул он.

— Очень. Но что насчет морских?

Тилвас вздохнул, зачесав растрепавшиеся волосы назад ото лба. Они, как обычно, легли шикарной волной.

— Морские рёххи помогут. Но у них есть кое-какие условия.

Когда она рассказал мне конкретику, я побледнела. Сердце обдало холодом, как будто пэйярту снова решил взять у меня немного сил – контрабандой.

— У них… Много условий, — тактично кашлянула я.

Аристократ стрельнул в меня быстрым внимательным взглядом. Бок о бок, молча, мы побрели обратно к нашей ночной стоянке. У последней скалы перед лагерем Тилвас остановил меня, взяв за руку.

— Давай просто не скажем Мокки и Галасе об этой новой опции? – предложил он. – Сделаем так, как планировали изначально, сами. И все.

Я была рада тому, что он сказал это. На самом деле, просьбы морских рёххов был не такими уж ужасными… Но они слегка выбили меня из колеи.

Вообще, наш с ребятами стартовый план заключался в том, чтобы парализовать сенатора Цигу Лорча. Это был единственный сочиненный нами способ избавить мир от горфуса надежно и надолго.

Ведь расклад в нашей борьбе был не слишком удачным:

— убить сенатора очень сложно;

— если все-таки получится, то он может переселиться в меня;

— если и меня убить (не хотелось бы), то сам по себе рёхх горфус просто окажется на свободе – бессмертный и бестелесный, всегда готовый найти себе новое тело…

Так что мы хотели тайно подсыпать парализатор сенатору. Галаса сварила такое зелье, от которого не было ни единого противоядия. Они с Тилвасом начали разработку этого зелья еще во время нашего визита в Лайстовиц, и, что самое интересное, травница в крохотных дозах пробовала его на Талвани, прикидывая необходимый концентрат. После того, как в один из тестов супер-регенерирующий Тилвас не мог оклематься от паралича в течение суток, травница умножила концентрацию на тысячу, бахнула туда дополнительных ядов и, в принципе, на том и закончила.

Уже в Убежище она ставила тесты на змеях. Они были успешные. (Не для змей).

В общем, по задумке мы бы парализовали сенатора после его приема и выкрали бы тело. А потом, страшное дело, долгие годы холили бы и лелеяли его, поддерживая в монстре жизнь.

Да, план казался не слишком радужный. Но, с другой стороны, Бакоа уже даже в чем-то грезил о том, какую чудесную камеру обустроит врагу в подвалах Братства Полуночи…

Однако теперь морские рёххи были готовы отомстить горфусу вместо нас. Вот только условия у них оказались достаточно необычные.

Я зябко поежилась. Между скал и деревьев летал ледяной морской ветер. Он колол мои руки и щеки, выхватывал синие локоны из небрежного пучка, и, казалось, остужает до самых костей. Я уже мечтала о том, как сейчас заберусь в шерстяной спальник. Не факт, правда, что усну. А пока здесь, на пляже, только и было теплого, что сжимающая мою руку большая ладонь Талвани.

Я вздохнула и подняла взгляд на артефактора. Какие же красивые у него глаза. И рот. Даже когда он сжат в одну прямую суровую линию, как сейчас.

***

— Я рада, что рёххи помогут, — честно сказала я. — А что касается их требований… Что ж, думаю, сенатор все равно догадывается о нашем появлении на празднике, — я заправила выбившуюся прядку волос за ухо Талвани. – Он же не зря оставлял эти провокационные сообщения, верно?

— Верно. Прием почти наверняка должен быть ловушкой, — кивнул аристократ и мягко коснулся моих пальцев, задержавшихся у его уха.

Я хмыкнула:

— Очень мило, что мы все вчетвером это понимали, но строили предыдущий план так, будто нет.

— Люди часто лгут себе, Джеремия. Это в нашей природе. Думаю, завтра утром кто-нибудь все же высказал бы сомнение вслух, и мы бы обсудили это. Или дождались бы маскарада и на полной скорости скатились в импровизацию. Нам, впрочем, не привыкать.

— Тилвас… А Галаса может видеть будущее? – неожиданно спросила я.

— М-м-м. Обычно все-таки прошлое. Но пару раз с ней случалось, да.

Он не спросил «а что?» или «почему ты спрашиваешь?», из чего я сделала вывод, что Тилвас тоже обратил внимание на странное поведение целительницы в последние дни. И ничего не собирался с этим делать. Доверял ей. Или просто знал – кое-что изменить нельзя.

На чистое дотоле небо наползли темные тучи. Лишь в одном разрыве между ними было видно луну – самый краешек, но такой яркий, что выхватил нас с Тилвасом, будто фигурки на магазинной витрине, подсветил и приласкал.

Поднявшийся из-за ветра песок крутился маленькими смерчами у ног Талвани. Аристократ покосился на них и по памяти процитировал:

— Ventus autem immitis aiebant mutatio! Tuus sum ego, quo veniat ad lucem!

«Будь беспощаден, ветер, дуй, сзывая перемены! Твой повелитель, я зову рассвет!». Строчка была из старой пьесы Овирра, которую так любили разбирать преподаватели риторики и нитальского языка. Я улыбнулась, узнав ее. Там все заканчивалось более или менее хорошо – редкий случай для драматургии золотого века – хотя и не без потерь…

— Aurora voco. Credo quia nullum vestigium vel umbra remanebit ac tenebras. Si sol facti sunt, amica mea.

«Я зову рассвет и верю, что от мрака не останется ни следа, ни тени, если ты тоже станешь солнцем, любовь моя».

— Вот как? – с интересом отозвался Тилвас, и я, поняв, что его удивило, тотчас возмущенно рассмеялась:

— Из песни слов не выкинешь. Не путай цитаты и реальность, Талвани! Я просто вспомнила следующую строфу, и все.

— Сredo, — примирительно кивнул аристократ.

Что-то красивое и хрупкое танцевало у меня внутри, когда я смотрела на него. Сейчас Тилвас был одет в такую же по фасону рубашку, как в тот день в карете, когда я напала на него. Я задумчиво провела рукою по кружевному воротнику.

— А ты вообще знаешь, как я тебя ненавидела в первую неделю нашей встречи? – спросила я.

— Могу только догадываться, — галантно отозвался артефактор.

— До луны, Тилвас. До созвездий. До иных миров. Все в тебе бесило меня, все. То, как ты уверен в себе, как легко обращаешься с жизнью – будто с игрой, созданной эксклюзивно для тебя. То, как ты ухожен. То, что у тебя было то, что я потеряла – вся эта спокойная, размеренная жизнь в старинном замке, величавый аристократический уклад, манеры и достоинство, все это право и возможность быть человеком голубой крови, быть элитой… То, для чего я росла, понимаешь? То, к чему стремилась. У тебя это было. У меня – нет.

— Я понимаю. Я нередко удивлялся, что ты не сломала мне нос.

— Хм, но я, помнится, пыталась. Поначалу.

— О нет, ты путаешь. Нос? Ни разу. Ты хотела проткнуть меня ножом – это было. Ты уничтожала меня при помощи острых слов – тоже да. Помнится, разок столкнула с гаррара. И даже успешно разбила мне сердце…

Я неуютно замерла. Щеки потеплели. Тилвас наклонил голову, вглядываясь в меня, ожидая реакции.

— …Если ты про Мокки… — начала я, понятия не имея, что скажу дальше.

— Небеса, конечно же, я не про Мокки, — он сощурился, явно предугадав, что я скажу именно это. – Бакоа, на мой взгляд, замечательно себя чувствует в сложившейся ситуации, и, скажем так, у меня как раз нет особенных причин ревновать. Я говорю про то, что как-то раз ты обмолвилась о шубе из лисьего меха у тебя в шкафу… Вот это было больно.

— А… — сказала я.

— Ага, — вскинул брови он.

Мы помолчали. Я скорчила виноватую рожу. Тилвас пофыркал. Я пообещала похоронить шубу, как живую. Тилвас сначала опешил, потом оценил.

Потом мы еще помолчали, пытаясь изгнать этот сюрреалистичный мрак из нашего диалога. Далеко-далеко над морем разнесся тихий ликующий возглас рыбаков. Они явно поймали что-то большое. Ох, надеюсь, не кого-нибудь из протеже эндольфа, а то еще настроят морских рёххов против всего человеческого рода…

— Джерри, — серьезно сказал Тилвас, когда далекий смех затих, вновь сменившись спокойным гулом ночного моря. – Можно я тебя поцелую?

Не то что бы это был какой-то неловкий вопрос.

Но я покраснела, потому что то, как Тилвас произнёс это, резко отличалось от всех предыдущих опытов нашего сближения (всегда бывших скорее столкновением, страшной аварией двух всадников, развивших слишком большую скорость).

Я медленно, не отводя от него взгляда, кивнула.

Тилвас наклонился и легко поцеловал меня в уголок рта. В щеку. В острую скулу. Бесшумно — в ухо. Он совершил тот же ни к чему не обязывающий путь обратно, чтобы у меня было время понять, хочу ли я продолжения, и плевать, что за скалой спят наши спутники, один из которых окружен своими и чужими влюбленностями, как охранным заклинанием. На сей раз, когда наши губы соприкоснулись, я подалась Тилвасу навстречу.

Этот поцелуй был… будто история, которую мы писали вместе. Паузы, рифмы, полутона ощущений, быстрые, лихорадочные строки – и долгие терпкие многоточия, когда два взгляда замирают в ночи под грохот сердец и шепот заснувшего моря. Бессловесный разговор и загадочная рапсодия, звучащая в пустом позаброшенном храме. Тихое, на цыпочках, путешествие вглубь себя и другого.

Поцелуй был похож на игру, в которой мы то и дело менялись ролями, не стесняясь всех своих проявлений, желаний, остро-колкостей и уязвимостей. Мы будто оживляли друг друга, вытаскивая из глубины, трепетно предподнося второму все самое пронзительное и хрупкое, обычно дремлющее глубоко под щитами иголок.

Мне казалось, что до этого я не умела дышать – и лишь теперь поняла, каково это на самом деле – получать кислород в свое распоряжение. Руки Тилваса переместились мне на талию. Я обнимала его за шею, я чувствовала, как нагревается его кожа, как припухают губы.

Время замерло. Не существовало ничего, лишь мы с Талвани, будто плывущие в вечной пляске космоса.

Да.

Вот это был поцелуй.

Остановившись, мы долго смотрели друга на друга. Мое сердце колотилось куда пуще, чем прежде. Талвани прижал мою голову к своей груди.

— Мы не умрем, слышишь? Мы не умрем, — шепнул он, положив подбородок мне на макушку.

Я обняла его крепко-крепко.

Ночь, прошу, не заканчивайся никогда.

Глава 41. Маскарад сенатора Лорча

Темные грозовые тучи заволокли небо над Шэрхенмистой. Они были настолько плотные, что, казалось, ни четверг, ни пятница просто не наступили. Одна ночь сразу сменилась новой, а потом еще одной, и никакой пощады, никакого проблеска света для грешников. Море низко гудело, разгневанное оттого, что ему приходится отражать эту свинцово-темную хмарь. Было очень душно и жарко, но при взгляде на темно-серую воду и серую пену, заполнившую побережье, что-то холодело внутри.

В прибрежной деревушке — Приливной Волне — не стали выключать уличные фонари. Когда мы вчетвером шли мимо них, они слегка потрескивали, по стеклянной поверхности пробегали крохотные молнии: у маг-светильников принято сбоить перед грозой.

Мы едва не опоздали на корабль: столь многое нужно было сделать для подготовки. Пристань полнилась дорогими каретами. Парусная шукка, приготовленная для морского путешествия на острове сенатора, выглядела шикарной. И темной.

Черное дерево, черные паруса с блестящей золотой вышивкой, и даже официанты на корабле, уже потчующие гостей напитками из высоких тонких бокалов — в черных ливреях.

— Кажется, вечеринка и без нас планировалась мрачная, — прокомментировал Бакоа, когда мы поднялись на борт.

— Ученые выяснили, что черный и золотой ассоциируются у большинства людей с роскошью и богатством, — вполголоса отозвался Талвани. — А наш сенатор явно любит производить впечатление.

Дав охране проверить поддельные приглашения, мы разошлись по сторонам, чтобы оглядеть обстановку.

Оказалось, что корабль позиционировался как зона разогрева перед вечеринкой. Разумное решение при том, что путь от большой земли до острова сенатора занимает больше двух часов.

Гости уже надели свои маски. Музыканты расположились на палубе, в кают-компании шла игра в покер. Шукка рассекала бурлящие волны, повинуясь не столько даже силе шквального ветра, сколько мощи магического кристалла — своеобразного сердца корабля, которое помещают в трюме парусников.

Проверив, что все вокруг безобидно, я опустилась на деревянный шезлонг на непопулярном колнце палубы, и, рассеянно помешивая коктейль соломинкой, смотрела вдаль.

Впереди, сколь хватало взгляда, было лишь море. Точнее даже — океан… Остров сенатора находился с восточной стороны Шэрхенмисты, там, где заканчивается мир и остается одна вода. Бесконечная вода, плавно огибающая планету, чтобы потом превратить уже в западные моря Лайонассы.

Колоссальная пустота. Чуждая, живущая по совершенно иным законам, чем населенный мир.

Но и здесь, в видимости берега, океан уже начинал показывать нрав. Далеко впереди из темной толщи воды били огромные фонтаны. Столбы воды возносились в воздух из подводных скал с невероятным, смертельным напором — на сорок метров и выше. Это загадочное явление, было, вероятно, еще одним последствием опытов срединного народа в прошлом тысячелетии. Самое удивительное, что в океанских фонтанах — как их называли — бурлила пресная вода. И даже целебная, как утверждали смельчаки, добывающие ее для продажи.

На острове сенатора тоже имелись такие опасные источники, однако их давным-давно взяли в плен и обуздали магией, крепко заперев в подземельях замка. Лишь пара серебряных труб тянулись от зачарованных и запертых подземных резервуаров, чтобы кухонные работники могли подавать целебную воду к столу Циги Лорча.

Океанские фонтаны шипели далеко от нас, но мне чудилось, что и на корабль долетают их свежие брызги.

На шезлонг рядом со мной опустился Мокки. Острое и опасное лицо вора, укрытое белой полумаской, бледнело над грациозной синевой костюма. Сшитый дорого и со вкусом, этот костюм не вызывал у Бакоа ничего, кроме презрения, но при этом уже на корабле заработал вору несколько заинтересованных взглядов, пару кокетливых улыбок и даже одно многообещающее прикосновение. В своей шелковой броне Мокки казался обманчиво миролюбивым и нежным, но на деле, кажется, едва сдержался, чтобы рефлекторно не скинуть за борт даму, посмевшую к нему прикоснуться.

— Ты прекрасно выглядишь, — оценила я.

— На себя посмотри, — буркнул Бакоа.

Мы молча потягивали напитки, глядя на туманную полосу горизонты и упругие столбы океанских фонтанов. Рядом с нами у парапета стояли двое гостей, которые живо обсуждали что-то. Я заметила, как напрягся Мокки, и тогда тоже прислушалась.

Мужчина и женщина разговаривали о квартале гильдий.

— Снова война банд, — сетовала дама. — Это ужасно утомляет. Полагаю, если в течение недели-двух квартал не угомонится, мы отправим туда магов и чрезвычайников и просто зачистим территорию.

— Либо можно дождаться, пока они перебьют друг друга, — цинично отозвался мужчина.

— Это чревато. Их разборки выползают и в другие, мирные районы. К тому же, создается впечатление, что гильдии — неуправляемая сила, а это невыгодно для репутации города. Будем надеяться, одна из группировок все же одержит верх как можно скорее. Лично я ставлю на возрождение Сломанной Отмычки.

— Лично мне плевать. Одни швали ничем не лучше других, но субординация важна. Так что поддержу тебя — за Сломанную Отмычку!

Гости чокнулись.

Я сглотнула и вновь покосилась на Мокки. Я боялась, что он сожмет тоненькую ножку бокала в руке так сильно, что та просто лопнет. И что, да, парочка гостей все же нахлебается морской водицы, так и не доехав до праздника. Но, к моему удивлению, Бакоа держал себя в руках. Более того — выглядел уверенным и спокойным. Хотя возможно, это просто магия костюма.

Когда болтливые гости ушли искать стол с канапешками, я пересела на шезлонг к Мокки. Он неохотно подтянул ноги, чтобы мне было где разместиться.

— Мокки, что если в квартале действительно захватят власть? Что если ты не сможешь отвоевать ее?

— Ничего.

Длинная тень от паруса вкупе с сумерками надежно скрывала нас, и вор снял белую полумаску, чтобы я могла лучше видеть его лицо. И знала — он не врет.

— Ты же всегда так хотел ее. Власти.

Бакоа усмехнулся, проспустив соломинку от коктейля между зубов так, что она смялась до плоскости.

— Я не власти хотел, Джерри. Я хотел доказать себе, что я могу.

Он стал наматывать останки соломинки на палец. Наматывать и разматывать снова, как дурное и непостоянное кольцо. Мокки не смотрел на меня и говорил так тихо, что приходилось задерживать дыхание, чтобы разобрать его ускользающие слова.

— Я полжизни провел, пытаясь признать, что я гей. Потом я познакомился с Лиорданом на Долгой охоте (в которой участвовал, потому что нигде так легко и приятно не получается обворовывать знать, как во время их бешеных охотничьих развлечений). Мы встречались, а потом, когда во время одного городского праздника я захотел подойти и просто поздороваться, он… Он сказал гвардейцам, что понятия не имеет, кто я и что хочу от него, и меня утащили как городского сумасшедшего, свихнувшегося на принце, а в участке стало ясно, что я — тот самый вор, который так давно и неуловимо всех третирует. Я сбежал, пришел к Лиордану. Он, вместо того, чтобы признать, что он струсил, стал обвинять меня. Мы подрались. Очень плохая идея с сыном морской владычицы: на сей раз меня швырнули в дворцовую тюрьму. Потом Лиордан пришел и выпустил меня, тем самым активно спалившись для всех и вся вокруг. Как я мог трактовать это? «Ты меня любишь?» — спросил я его на прощанье. «Я принц», — сказал он. «Это значит «да?» «Это значит, что ты гребаный педик. Тебя никто не любит, ясно?». И я сбежал из Рамблы, и вынырнул на суше возле Зайверино. Те первые дни, когда мы с тобой прятались в лесах… Ты даже не представляешь, сколько во мне было злости. Меня обозвали, отвергли, а потом кинули подачку-свободу. Естественно, я до пепла хотел кому-то что-то доказать, и чем больше трудностей было в процессе — тем лучше. Квартал гильдий оказался идеальным местом. Но теперь… Скажем так, я все еще люблю порядок. Но еще я знаю себе цену. У меня есть вы с Тилвасом, которых я люблю. И которые любят меня. Безоценочно, без условий. Да и я сам себя люблю. Мне теперь вообще не придется отвоевывать власть, Джерри. Я просто приду и возьму ее — без крови, по праву, потому что я — достойный, и я лучшее, что может случиться с кварталом Гильдий. Я хочу, чтобы у тебя и у Тилваса было безопасное место. Я действую не чтобы доказать, а из другого чувства. Вот и все. Мой успех неизбежен.

К концу монолога он смял несчастную соломенку в какой-то невзрачный шарик, который теперь упрямо перекатывал между пальцами. Я молча отобрала у него это безобразие.

— Спасибо, что открылся мне, — тихо сказала я.

— Ой, давай вот без мозгоправских формулировок, Джерри, — закатил глаза Бакоа.

— Просто ты даже не представляешь, как мне важно было услышать это.

— Я уже жалею, что варежку распахнул.

— Хм. Понятно: обсуждения не будет. Ну, может, тогда хотя бы обнимемся?..

— …Ну может.

Не успела я вернуться на свой шезлонг, как рядом с нами откуда ни возьмись появилась Галаса Дарети. Целительница бесшумно и неожиданно шагнула из глубокой темноты под парусом, будто бы из другого мира, и я не сдержала удивленного возгласа.

— Мокки научил меня ходить и таиться в тенях, как это делаю воры, — объяснила Галаса.

— А у тебя отлично получается! — одобрительно цокнул языком Бакоа.

Травница сокрушенно покачала головой, увидев металлический шарик его нового пирсинга.

Поколебавшись, она попросила:

— Может, ты снимешь его с языка, вор? Люди, приглашенные к сенатору, не ходят с пирсингом.

— Ага. А еще не планируют его убийство, так что забей, — отмахнулся Мокки и, довольный и гибкий, одним текучим движением поднялся с шезлонга. — Вам принести что-нибудь? На острове, думаю, будет не до еды.

— Любите море? — спросила я Галасу, которая оперлась на борт корабля и позволила холодному ветру трепать ее белые волосы, уложенные в изысканную прическу. Светло-салатовое платье потрясающе смотрелось на кофейной коже целительницы, ее грудь воздымалась оттого, как медленно и глубоко дышала Галаса.

— Очень, — она улыбнулась. — Но свой Лайстовиц люблю сильнее.

Мокки вернулся уже с Тилвасом и с деликатесом.

Все вчетвером мы стояли у борта корабля на палубе, негромко переговариваясь, угощая друг друга устрицами и морскими ежами. Постепенно все борта вокруг нас тоже оказались заняты: гости собрались здесь, когда до прибытия осталось недолго.

Под звуки арфы мы смотрели, как из густого вечернего тумана проступают очертания компактного острова, окруженного океанскими фонтанами, будто пиками садовой ограды. Длинная песчаная отмель, скалы, поднимающиеся ввысь, древний каменный замок на скале. Очень тяжелый, приземистый, с широкой центральной башней. Одна его сторона нависала над морем, и злые волны бились о валуны крепости.

— Да будет этот вечер незабываемым! — провозгласил распорядитель праздника, когда корабль мягко причалил к пристани.

— Это мы гарантируем… — пробормотал Талвани.

***

На берегу нас встречало около дюжины актеров. Одетые в черное с золотым люди стояли на пляже молча и торжественно, в руках у каждого горела свеча. Пламя отражалось в мелком бисере, котором были густо расшиты жилеты встречающих.

За спинами у них начиналась дорожка из факелов, воткнутых в землю, которая тянулась до самого замка. Воодушевленной вереницей гости отправились вперед. С каждым новым поворотом дороги перед нами появлялись новые детали праздника. Столики с закусками, стоящие прямо на скалах. Официанты с дымящимися бокалами из разноцветного стекла. Все новые и новые музыканты — мелодия оставалась одна и та же, но на каждом отрезке пути ее играли на разных инструментах. Все вокруг пребывали в восторге.

У меня же мурашки бегали по всему декольте. А декольте было серьезным: узкое и длинное, опускающееся ниже пупка. На такие мероприятия негласно принято являться в нарядах с открытой спиной, что я не могла позволить себе по понятным причинам, поэтому выбрала альтернативу. Помимо декольте у моего темно-бордового платья в пол был вдлинный вырез на правом бедре. Там, на мелькающей ри ходьбе полоске кожи, можно были при должном старании разглядеть подвязку с прицепленным крохотным флакончиком. А на груди у меня на тонкой длинной цепочке висел амулет, похожий на яйцо.

Точно такой же украшал Галасу Дарети. Это было два парных артефакта для связи: качни один, и сразу качнется другой, где бы ни находился его обладатель. Чуть позже они нам потребуются.

Мы прошли сквозь внешние ворота замка и оказались в главном дворе, заросшем корабельными соснами. Впереди было основное здание. На его пороге, перед распахнутыми арочными дверьми, стоял человек в черном костюме. Он любезно здоровался с гостями, тянущимися мимо него взбудораженной, непрекращающейся вереницей.

Я не видела его никогда прежде, но все равно узнала.

Сенатор Цига Лорч. Горфус.

Пепельные с проседью волосы, статная фигура. Слегка раскосые карие глаза. Узкие губы, гордый нос и настолько раздвоенный подбородок, что можно выдергивать гвозди — это считается признаком мужественности, но мне показалось отвратительным.

— Он не почувствует тебя, Джерри, — на ухо сказал мне Тилвас. — Просто веди себя, как все вокруг. У тебя точно получится, ты прекрасная актриса.

— Получится, — согласилась я, сглотнув. — Мы с тобой… Уже сейчас расстаемся, верно?

— Да, — кивнул Талвани, и его рука на моем локте сжалась чуть сильнее. — Все будет хорошо.

Я чуть притормозила, чтобы посмотреть на артефактора. Под темно-зеленой полумаской в цвет бархатного костюма его глаза казались особенно яркими. Поймав мой встревоженный, сосредоточенный взгляд, Тилвас подмигнул и, быстро наклонившись, легко поцеловал меня в кончик носа.

— На удачу, — сказал он.

— Я буду ждать тебя.

— Я приду.

И, тогда как я продолжила идти вперед, прямо к сенатору Лорчу, Тилвас безмолвно и грациозно ступил прочь с подсвеченной факелами дорожки. Мокки и Галаса шли в паре перед нами. Они легло миновали хозяина вечеринки, мурлыкнув ему что-то необязательно-вежливое. Я за оставшиеся шаги успела присоединиться к какому-то грузному гостю, кажется, из Казначейства, и он чудесным образом поблагодарил Лорча за гостеприимство вместо меня.

Думаю, меня за ним вообще не было видно. Так, какая-то цаца.

В зале я мгновенно сбежала, к вящей растерянности своего недолгого спутника. Спрятавшись за колонной, я выдохнула и огляделась. Когда я рассмотрела интерьер, у меня перехватило дыхание…

Тебе кажется, Джерри. Тебе просто кажется из-за того, что ты сама об этом так часто думала. На самом деле никакого сходства нет.

Но самоуспокоение не работало.

Вездесущие душные белые лилии — кладбищенский запах, умеющий перекрыть вонь разлагающихся тел. Длинные витые свечи — в изысканных канделябрах, расставленных вдоль зеркал, из-за чего изображения двоились, уводя гостей в сумрачное царство иллюзий. Виноград, гранатовые косточки и соцветия алых роз в прохладных каменных чашах. Жареные сердца перепелок на шпажках. Меню — на листках бумаги, похожих на выдранные страницы древних книг. И под потолком — ткани с серебряной вышивкой.

Точь-в-точь Зайверино.

Мои зубы стали отстукивать страшную дробь. Я стояла в углу зала, а кругом шутили, смеялись, обменивались комплиментами богатые, довольные жизнью гости Лорча. Жемчужные улыбки. Блестящие ткани. Терпкие ароматы духов.

— Как хорошо, что мы сменили план, — проворчал Мокки, найдя меня в толпе.

— Да уж.

— Мы с Галасой уже поняли, куда идти, чтобы попасть в подземелья из внутренних помещений. Начинаем? Ты готова остаться одна?

— Ага, — как можно беспечнее сказала я.

Прядка волос падала на бешеные глаза Бакоа в обрамлении маски, а чуть вздернутый нос будто подрагивал в нетерпении, готовясь к неприятностям. Мокки похлопал меня по плечу — жест, максимально неуместный на званом вечере, — и, больше ничего не говоря, исчез среди гостей.

Я покосилась на часы и, вздохнув, стала пробираться в нужном мне направлении.

Вчера мы каким-то чудом (чудо звалось Талвани) раздобыли карты замка, и заранее запланировали, что и где должно происходить.

У ребят было две задачи. Обе располагались в подземельях замка. Одну из них, связанную с океанскими фонтанами, инициировал Тилвас, а потом подхватывала Галаса. Вторую задачу полностью брал на себя Мокки, так как мы подозревали: против Тилваса там — а именно, в тюремных и пыточных камерах — будут стоять особые ловушки, потому что сенатор наверняка ждет появление пэйярту.

Я же весь вечер проводила по своему сценарию. И теперь я уверенно двигалась к незаметной дверке в дальнем конце зала, которая ведет в коридор, который ведет в другой, жилой корпус замка, где…

Мои размышления перебила Галаса Дарети, остановившая меня на полпути. Когда ее нежные пальцы коснулись моего запястья, сердце мое оборвалось, потому что в первый момент я решила, что это Лорч — раньше срока. Но нет. Целительница.

— Я сейчас догоню Мокки, — сказала она, предупреждая мой немой вопрос. — Просто я хотела сказать: я знаю — ты справишься, Джеремия Барк.

— Знаете в смысле дружеской поддержки или «знаете-знаете»?

Галаса криво усмехнулась.

— Но если вдруг нет… — протянула она, игнорируя мой вопрос. — Я все-таки взяла с собой еще одно парализующее зелье. Так что ты сможешь его использовать.

И она, вложив мне в руку перстень с большим поддельным камнем, скрывающим потайной отсек, скрылась в толпе. Перебрасывая кольцо из руки в руку, я подумала: возможно, Галаса предполагает, что это зелье придется выпить мне.

***

…Я продолжила свой путь в жилой корпус замка. Не прошло и получаса, как я оказалась перед нужным помещением. На вскрытие замка ушло две отмычки. Если здесь была магическая защита, то настолько хорошая, что я не то что не почувстовала ее — не могла даже предположить, куда она вшита…

Деревянные раздвижные двери, разрисованные белыми аистами на черном фоне, с тихим шорохом разъехались по сторонам. Я зашла в спальню сенатора Циги Лорча.

Все в сдержанных черно-молочных оттенках. Много камней. Много бамбука. Старинные зеркала и на стенах, и на дверцах шкафа. Грифельные шторы скрывают раздвижное окно в пол, ведущее в потаенный внутренний сад замка. Возле пышной кровати с необычным балдахином, который поднимается, закатываясь в рулоны, столик. На столике — графин воды и стакан: слуги позаботились о том, чтобы сенатор, вернувшись с приема, мог освежить горло глотком чистейшей воды из океанских фонтанов, запертых в подземельях замка.

Где их прямо сейчас расковыривает потихонечку Галаса Дарети.

Я приоткрыла окно, затем подошла к прикроватному столику. Отцепила от своего бедра закрепленный там флакон с парализующим зельем, открутила крышку и стала методично, никуда не спеша, капать его в графин.

Кап. Кап. Кап.

Как в древней пытке.

Это был почти медитативный процесс, который прервался, когда входные двери вновь зашуршали, уходя в стенные пазы.

— Какая приятная неожиданность. Наконец-то ты пришла ко мне, Джеремия Барк, — раздался у меня за спиной пренебрежительный смешок.

Я сглотнула и, не оборачиваясь, молча бросилась к окну в сад.

Началось.

Глава 42. Я не жертва

Сад, примыкающий к спальне сенатора, был пуст.

Тихо стояли в вечерних сумерках кипарисы, одинокая цикада едва слышно звенела в траве. Сад был достаточно просторный: квадратная площадка, замкнутая между высокими замковыми стенами. В центре — фонтан, журчащий в тени раскидистого бука. Сюда можно было попасть только из хозяйских покоев. Музыка и смех гостей не долетали: корпусы находились слишком далеко друг от друга.

Подхватив слишком длинный подол платья, я выбежала на площадку и остановилась у фонтана. В серебристой воде на мгновение промелькнула какая-то тень, поколебавшая мое отражение. Это хорошо.

Отчаянно метнувшись туда и сюда, я замерла, когда хруст камешков у меня за спиной сменился самоуверенным голосом:

— Ну и что ты сюда подмешала, воровка?

— Выпей — узнаешь, — с неприязнью посоветовала я, оборачиваясь.

Сенатор Лорч стоял передо мной, лениво покачивая в руках стакан с прикроватной тумбочки. Камзол глубокого агатового цвета с синей вышивкой сидел точно по фигуре. Пепельно-русые волосы лежали идеально.

На мой взгляд, было совершенно очевидно, что Цига Лорч — не человек. Не совсем человек. Как и Тилваса после недавнего ритуала, сенатора окружала некая аура гладкости, неествественного совершенства. Знаете, как художники иногда придают портретам чуть больше лоска, чем имеется в оригинале? Так и здесь. Но если Тилвас с этой аурой выглядел просто душкой, нечаянным победителем в лотерее генов, то сенатор казался ожившей скульптурой, слишком далекой от реальности. Наверное, люди думали, что он вкладывают в свою внешность очень много денег.

— Не хочешь отвечать мне, Джеремия? Очень жаль, — цокнул языком Лорч и коротко крикнул что-то на неизвестном языке.

Из спальни — из-под кровати — к нам вдруг выбрался крупный черный пес. Такой уставший и старый, что до этого совершенно не обеспокоился моим вторжением.

— Хороший мальчик. Сидеть. Хочешь пить? — поинтересовался сенатор, подходя к собаке со стаканом наперевес.

Гурх.

— Нет! Не надо! Это зелье паралича, — я импульсивно шагнула вперед.

— Умно, — осклабился Лорч.

Он небрежно потрепал пса за ухом и вновь отдал ему гортанно-рычащий приказ. Собака, еле перебирая ногами, ушла обратно в комнату.

— Пес достался мне от прежнего постояльца. Никак не найду повод одарить его смертью, — со змеиной улыбкой сообщил Лорч, смахивая с плеча невидимые пылинки. По его интонации было ясно, что под «постояльцем» он имеет ввиду изначального сенатора Цигу.

Равнодушно вылив содержимое стакана прямо на землю, Лорч прищелкнул пальцами. По всему периметру сада тотчас зажглись синие светящие руны: туманные, колеблющие на ветру, они крутились вокруг своей оси, как выставочные образцы в дорогих витринах.

— Не вздумай бежать, попортишь себе лицо, — предупредил Лорча, после чего сел на высокий бортик фонтана и похлопал рукой рядом с собой.

— Ну и почему же именно ты пришла подливать мне зелье? Где же пэйярту? Я чувствую, что здесь его нет, — приподняв верхнюю губу в оскале, поинтересовался Лорч.

Вблизи от него пахло гарью. Карие глаза, изучавшие меня, после колдовства приобрели желтый оттенок.

— Потому что меня ты не убьешь, если вдруг обнаружишь, — после паузы ответила я.

— С чего такая уверенность? — хохотнул Лорч.

— У тебя уже было слишком много шансов свернуть мне шею. Если бы ты хотел моей смерти, не было бы никакого смысла похищать меня и держать в Гребне Королей в начале месяца. Можно было сразу убить. И, кстати, привет тебе от Пэрри Шитбро. Он умер быстро и молча, но, думаю, если бы я дала ему пару секунд на раздумье, он бы обязательно вспомнил о тебе.

Лорч возбужденно шевельнулся.

— Так это ты убила его, дорогая?

— Да.

— Прекрасно. Только зря ты поторопилась. Можно было сделать это медленно. Быстрые смерти — это так… скучно. Выбор обывателей, не понимающих истинную красоту и высшую ценность переходного состояния. Как ты могла лишить себя и Пэрри такого удовольствия? — посетовал Лорч.

Холодок пробежал у меня по спине от вкрадчивого голоса сенатора. Я кашлянула.

— Ты действительно думаешь, горфус, что смерть может принести удовольствие хоть кому-то, кроме таких психопатов, как ты?

Он рассмеялся, рукой поглаживая воду в фонтане, как будто шелковую ткань.

— Ах, Джеремия… Люди, как всегда, склонны огрызаться на все, что не понимают. Вы глупы; в выстраивании своей картины мира вы сравнимы со слизняками, не ведающими, что творят. Впрочем, вас можно простить: вас пускают на эту землю слишком ненадолго для того, чтобы вы научились хотя бы немного думать. Девяносто пять процентов мыслей взрослого человека не меняются изо дня в день, ты знала? Вы не живете, вы спите, превращая свое прошлое в будущее, упуская самое главное — настоящее. А если кто-то вдруг и поймет истину — не иначе как случайно, — то у него ни за что не получится передать ее остолопам вокруг.

Лорч отечески положил ладонь мне на плечо. Я не шевелилась. Тень сенатора на земле исказилась, теряя человеческие очертания и приобретая волчьи. Легкий ветер гулял по саду, перебирая листья. Я отсчитывала удары сердца и старалась не отводить взгляд от тех желтых, хищных, беспощадных глаз, которые снились мне и следили за мной так долго.

— Так вот, истина в том, что смерть — это высший дар, Джеремия, — шепнул горфус.

Его дыхание пахло осенью.

— Она будто приподнимает над собой всю историю человека. Но, чтобы увидеть это, нужно быть бессмертным и бестелесным. Когда ты человек, наделенный плотью и временем, у тебя есть очень много игрушек. Но смерть интереснее всех их, потому что она загадочна и необратима. Однако до нее нужно… как бы это сказать? Дорасти. И тому, кто умирает. И тому, кто отнимает жизнь. Смерть — интимный обряд для двоих, священнодейство, требующее особой подготовки. Признаюсь, я сам не сразу научился подавать это блюдо правильно. Мои первые убийства можно сравнить с тем, как изголодавшийся бродяга одну за другой пожирает паровые булочки — голод движет им, не давая даже как следует прожевать. Впрочем, и такие сцены надолго врезаются в память. Я помню их — свои первые убийства — до сих пор, а ты? М-м-м. Они были такие вкусные! Патрик... Финна… И этот — кудрявый — с тонкими косточками, аппетитно хрустящими на зубах… Ты не застала, как он плакал? Кажется, его звали Кашфиэль. Он был последним из тех десятырех, я затолкал ему несколько лилий в горло, и когда взрезал его ножом, лепестки выпадали наружу… Очень красиво.

Я изо всех сил пыталась дышать ровно.

Но мое сердце застряло в груди, а в ноздрях появился тошнотворный запах цветов и благовоний. Мне чудилось, будто я вижу своих друзей. Они стояли за плечами горфуса — истерзанные, окровавленные, и их прозрачные лики были полны страдания. Я невольно дернулась, но Лорч сжал руку на моем плече, не давая шевельнуться. Его аккуратные овальные ногти заострились, впиваясь мне в кожу.

— Тщщщ… — успокаивающе шепнул он, приближая ко мне хищное лицо. — Ты же сама завела эту тему, дорогая, отчего ты теперь дрожишь? Если же ты про моих пленных рёххов, то их я не убиваю: они недостойны этого дара. Зачем? Чтобы они просто вышли обратно в мир духов? О нет, так не пойдет. Тут надо знать золотую середину пыток: чтобы им было больно, по-настоящему, обновляюще, растягивающе момент до бесконечности, но чтобы сердце не останавливалось — ни за что. Они, знаешь ли, разозлили меня в свое время. Каждый из них. Я рад, что теперь у меня наконец-то есть инструмент — тела, — чтобы помочь им понять, как они заблуждались, и искренне попросить у меня прощения.

Боги-хранители.

Горфус — действительно настоящий психопат. У таких в голове — и неважно, голова это человека или рехха, — что-то просто перекошено. Изначально вставлены не те детали. Это непоправимо, их не переделаешь, если ты столкнулся с таким — надо бежать, сразу, без оглядки, если дорога своя жизнь. Не геройствовать.

Но и остановить их кто-то должен… Сегодня «кого-то» играем мы вчетвером. Я собрала силу воли в кулак и постаралась не думать о когтистых пальцах на своем плече.

— Ты ведь понимаешь, что пытаешь не столько рёххов, сколько ни в чем не повинных людей? — жестко спросила я. — Тех, кто не имеет к тебе никакого отношения?

— Что поделать! Когда ты солнце, ты не выбираешь, кому светить, — горфус пожал плечами. — Ты ведь тоже не имела ко мне никакого отношения, Джеремия Барк, но теперь я — твой бог. Все твои желания связаны только со мной. Вот и получается, что иногда мы благодетельствуем случайно.

Я подумала, что ослышалась.

— Прости, что? — мой голос понизился до рыка. — Мой бог? Да ты ублюдок, убивший моих друзей. Все, что я хочу — это уничтожить тебя так надежно, чтобы тебя просто больше не существовало!

— Хм. Как и многие люди, ты не хочешь видеть факты, — горфус улыбнулся. — Правда состоит в том, что тебя нет без меня, Джеремия Барк. Ведь это я создал тебя. Твои мысли, страхи, надежды, все, что определяет тебя как личность — даже имя твое! — родились в ту ночь в Зайверино, когда я по воле судьбы наградил тебя своим вниманием. Чего ты боишься? Меня. Чего страстно желаешь? Свободы от меня. О ком ты думаешь каждую ночь, кого видишь во сне? Меня. Благодаря кому ты встретила вора? А пэйярту? Более того, ведь белый лис, столь близкий тебе, — всего лишь слабая пародия на меня, жалкий рёхх с обломанными клыками… Я — центр твоей вселенной. Не станет меня — и тебе незачем будет жить. Именно я подарил тебе главную драму, твой характер, судьбу и урок. Это я сделал тебя тобой: трагической, потерянной и потому такой интересной фигурой… Ты — мое лучшее творение в этом смертном мире.

Закончив, сенатор приподнял бровь и низко, тепло рассмеялся. От этого смеха что-то внутри меня сломалось. Ночное небо над нами безнадежно набухло тучами, они тихо рокотали, воздух наполнился духотой, предшествующей грозе. Моя голова шла кругом. Я попробовала отодвинуться. Лорч не дал.

Страшнее всего было то, что я понимала, о чем он говорит.

В Джинглберри я сама думала об этом. Что горфус — как порог, за который я не могу заглянуть. Все эти годы я не мечтала ни о чем, кроме как об избавлении от врага. Я проживала сумрачный черновик своей жизни, отказываясь подумать о чистовике, потому что видела тень, стоящую у меня за плечами.

Возможно, когда все будет кончено, со мной случится то же, что бывает с преступниками, вышедшими из тюрьмы после долгого срока — они изо всех сил стремятся обратно: для них нет жизни без беды. Нет жизни без состояния жертвы, без страдний, без страха. Они разучились быть свободными.

Как и я.

— Я вижу, что ты понимаешь, дорогая, — прошептал сенатор. Его желтые глаза светились от удовольствия. — Вся эта бархатная темнота, горькие ундиньи глаза с поволокой, невысказанная притягательность сломанного существа, страсть к древним книгам в попытках разгадать шифр, оставленный мной на твоей спине, — все, что составляет прелесть твоей личности, подарено мной. Благодаря мне твое второе имя — Трагедия, Джерри. Я нарекаю так.

И вдруг меня прошибло странным осознанием… Да, в словах горфуса о моей личности была правда, но это была не вся правда.

Другая ее часть заключалась в том, что я и раньше была такой. Я распахнула сердце трагедиям давным-давно, еще до Зайверино. Меня изначально привлекал такой путь — терново-колючий, полный иллюзий, дурмана, отчаянной энтропии, пыльных книг и сладостного падения.

Для нормальных людей страдание — это лишь указатель на ту сферу жизни, которую им надо изменить. Просто знак неполадки, помогающий на пути к счастью. Но я видела в страданиях достоинство, и это было и до Зайверино. Именно из-за этой тяги к драме я поступила в университет Селесты.

Ты говоришь: бархатная темнота, горфус? Да, безусловно. А чего еще ждать от человека, выросшего на древних поэмах и песнях, в которых герой всегда обречен, а катарсис достигается потерей, разрядкой через рыдание? Я изначально была такой — мрачной, влюбленной в запах пыли и дыма, слишком долгое время проводившей в компании мертвых языков и мертвых поэтов.

Да, сейчас эта бархатная темнота составляет сто процентов моей личности. Но из них только часть родилась из-за горфуса, а остальные со мной давно.

Это не ты меня создал, ублюдок. Это я создала себя в том жанре, который мне близок, а тебе разрешила сыграть роль в моей пьесе.

Избавившись от врага, я потеряю лишь часть моей самости, а не всё. Я отстрою ее заново, еще лучше.

И да.

На сей раз я выберу не темноту.

Наш с тобой разрыв будет не таким болезненным, как ты надеешься. Ты веришь, что я боюсь его? У меня плохие новости. Я его предвкушаю.

Я — не мертвая земля, которой ты покровительствуешь, горфус. Я — земля, готовая зацвести.

Мне хотелось рассмеяться в лицо врагу, но нельзя было — согласно сценарию.

Я опустила голову, позволив сенатору упиваться ощущением полной психологической победы. Скосив глаза на воду в фонтане, я видела едва заметное движение в глубине.

Гость слушает.

Все это время у нас с сенатором Лорчем был невидимый зритель. Морской рёхх по имени ономоррэ — морской конек, чья особая способность заключалась в том, что его не могут почувствовать другие духи природы, если он этого не хочет. Идеальный шпион и… судья, в нашем случае.

Морские реххи не могут находиться на суше. Они могут появляться только над водой или в воде. Ономоррэ заранее приплыл в этот фонтан — его питают воды океана — чтобы посмотреть на спектакль, обещанный нами с Тилвасом, и решить по итогам: будут вмешиваться духи природы или нет.

Если будут, нам придется дать сюда много, много воды, чтобы армия морских смогла совладать с горфусом: расщепить его так, чтобы он, бессмертный, долгие десятилетия собирал обратно свою бесплотную форму.

Но пока что судья ономоррэ продолжал наблюдать: не все условия выполнены.

— Теперь ты понимаешь, что я — твой создатель, Джеремия? — горфус положил руку мне на щеку. — Я далеко не сразу понял, как важна наша связь. Я злился, что не успел вселиться в тебя, и долгие годы искал другие способы попасть в человека. Став Лорчем, я рассеянно приглядывал за тобой и рассчитывал, что займусь тобой позже. Потом, когда мои подручные выяснили, что в Тилвасе спрятан расщепленный пэйярту, я понял, что тебе будет проще, чем остальным, убить его — просто сорвать амулет, чья защита не действует на тебя, ведь ты благословлена моими касаниями. Но когда вы с пэяйрту начали сбегать и скрываться… Когда я наблюдал за тобой все пристальнее и дольше… Я понял, как ты дорога мне. Как я горжусь тобой.

Я покачала головой.

— Ты болен, горфус. Ты не можешь адекватно оценивать реальность.

— Адекватно — это как? — он сощурился. — Как все? Согласно общепринятой морали? А кто тебе сказал, что она правдива? Откуда мы вообще знаем то, что знаем, Джеремия Барк? Кто нам это сказал? А кто сказал это тем, кто сказал нам? Вдруг вся нравственность построена на клубке заблуждений?

— У тебя просто нет сердца. Иначе бы ты знал правду. Ее не обязательно спрашивать у кого-то, достаточно заглянуть в себя. В глубине у нас всегда есть знание о том, что правильно или нет.

— И у тебя тоже?

— И у меня.

Он облизнулся и, подавшись вперед, погладил меня по щеке.

— Я с удовольствием однажды проверю это, Джеремия. Когда сменю свое тело на свое.

Помогите.

— Этого не будет, — твердо сообщила я. — Я не даю тебе разрешение, я категорически против того, чтобы ты вселялся в мое тело. Ego autem absit. Я запрещаю.

Формулировка была предназначена специально для морских — для их сложной этической задачки «хороший горфус или все же козлина?» — и, признаться, я боялась, что Лорч раскусит неествественность фразы. Но мне удалось произнести ее с нужной интонацией. Сенатор лишь глумливо расхохотался.

— Да мне плевать на твои запреты, — выдохнул он мне в лицо. — Я давно уже твой Хозяин. Ты — не более, чем глина в моих руках, и никакие больше разрешения от тебя не нужны. Ты слышишь меня?

Но я не слушала.

Я смотрела мимо него — туда, где в полночый сад из спальни бесшумно ступил Тилвас Талвани.

Артефактор на мгновение остановился у светящихся синих рун, наколдованных горфусом. Потом тихо шепнул что-то и потянулся пальцами к ближайшей из них.

— Ты слышишь меня? — угрожающе повторил Лорч, перемещая пальцы на мою шею. — Смотри на меня, когда я говорю с тобой, Джеремия!

— Слушай, ты задрал уже трепаться. Иди к пеплу, а лучше — прямиком в преисподнюю, — выдавила я.

Глаза сенатора расширились от удивления, а нос слегка дернулся, потому что он наконец-то почувствовал запах своего врага...

В этот самый момент Тилвас коснулся руны, и весь магический барьер на границах сада вспыхнул пламенем, чтобы мгновение спустя перекраситься из синего в красный — цвет пэйярту.

— Здравствуй, горфус, — ровно сказал Талвани, переступая колдовскую линию и педантично закатывая рукава белой рубашки. — Я слышал, ты ищешь меня по всей Шэрхенмисте? Так вот — я здесь.

Глава 43. Полночный сад заполнен пустотой

Вы когда-нибудь видели, как животное реагирует на принесенный ему свежий кусок мяча? Точно так же повел себя сенатор Цига Лорч в ответ на появление Талвани.

Он подобрался. Он втянул воздух ноздрями. Его глаза засветились горчично-лимонным светом, а руки дрогнули в кровавом предвкушении.

— Пэйярту, какая встреча… — с выдохом пропел-промурчал Лорч, оборачиваясь к артефактору. — Я уже и не надеялся.

Сенатор спрыгнул с высокого бортика фонтана и быстро сплел пальцами некую вязь. Камень запузырился, и от него тотчас отделились своеобразные мраморные хлысты, сковавшие мои руки и ноги.

Гурх. А повелитель голых скал неплохо работает с магией камня.

Тилвас стоял недвижимо в кругу из мерцающих рун. Увидев маневр врага, артефактор покачал головой:

— Отпусти ее, горфус. И всех других своих пленников. Ты носишь лицо человека — так будь человеком, хотя бы с людьми.

— Философия хороша только в книгах. Лучше скажи: в чем моя выгода отпускать Джеремию? — с интересом наклонил голову горфус.

— Разорви вашу связь, и я добровольно отдамся в твои руки, клянусь — а ты знаешь, что моему слову можно верить. Отпусти ее — и у тебя буду я. Делай со мной, что угодно. Ты ведь этого хотел.

Сенатор, прищурившись, посмотрел на Талвани, стоящего, сложив руки на груди, и манерно обнял себя за плечи. Я, шипя, крутила запястьями в тугих каменных путах. Не выбраться.

— Изначально я хотел этого, ты прав, пэйярту, — лениво протянул Лорч. — Но в процессе оказалось, что с людьми вообще и с Джеремией в частности куда веселее. Зачем соглашаться на меньшее, если есть большее? Так что прости — если ты не готов пообещать мне вас обоих, то мирной сделки не получится. Впрочем, кому вообще нужен мир, если я могу взять свое силой и тем самым начать наш праздник прямо сейчас? — улыбнулся он.

И тотчас развернул бой.

Мощным жестом обманчиво-расслабленный горфус раскинул руки, и в Тилваса полетел ослепляющий синий свет. Артефактор выставил ладони навстречу: с его пальцев сорвались мириады оранжевых капель и сомкнулись овальным щитом. Две силы столкнулись в центре сада, заставив противников пригибаться под волей энергии унни, скрежетать зубами.

— Ты что, забыл, насколько я сильнее тебя, пэйярту?! — злорадно крикнул Лорч, шагая вперед, будто против сильного ветра, и единым скользящим движением отбросил в сторону сцепившиеся щит и свет.

Клуб колдовства врезался в замковую башню и взорвался. Тилвас резко взмахнул руками, алые руны по контуру сада полыхнули, и ветви бука, растущего над фонтаном, вдруг ожили, упруго отбивая по сторонам посыпавшие камни. Если бы не они — осколки стены попали бы в меня.

Горфус, крутанувшись на месте, воздел руки к нему, и дерево заполыхало огнем. Пожар бушевал прямо надо мной, но всё, что я могла — это лишь сильнее прижаться к бортику фонтана, стараясь не сгореть заживо. Сквозь опаленные ресницы я видела, как над водой слабо серебрится контур рёхха-наблюдателя… Морской конек ономоррэ хладнокровно смотрел на разрушения вокруг. Ему все еще было мало для того, чтобы пригласить остальных.

«Вот зараза», — подумала я, чувствуя, как падающие сверху угольки прожигают мне платье. — «Нейтральность нейтральностью, но что тебе стоит хотя бы потушить долбанный бук?!»

Тилвас новым заклинанием поднял воду из фонтана, обратив ее на полыхающее дерево.

Спасибо!

Горфус воспользовался тем, что пэйярту отвлекся: он выкрикнул гортанный приказ, текуче сменил боевую стойку, и там, где находился Талвани, брусчатка вдруг раскалилась, а мгновение спустя лопнула, уродуя двор глубоким провалом. Артефактор едва успел кувырком откатиться с места, где теперь из-под земли вырывались хищные тени, похожие на языки пламени.

Когда Талвани поднялся, в его пальцах возникли изогнутые клинки из красного света. Он бросился вперед, но горфус не хотел допускать ближнего боя. Вместо этого Лорч низко зарычал, припав к земле обеими руками. Сад содрогнулся, из того же провала вдруг хлынули тени волков — беспощадная стая, бросившаяся к Тилвасу. Им навстречу, сорвавшись с сапог Талвани, скакнула одна-единственная лисья тень.

Боги-хранители, насколько же пэйярту мельче горфуса!

Артефактор упал на колени, ногтем прорубив по земле острую линию — по всему саду на мгновение вспыхнул золотой свет, стерший все тени, за исключением лисьей. Однако стоило свету потухнуть, как из дымящегося раскола стали выныривать новые, новые теневые волки…

Тени рёххов уже метались не только по двору, но и по окнам спальни, по замковым башням — это была охота, настоящая травля маленького белого лиса. Все раны теневого пэйярту отражались на Тилвасе-человеке: он страшно хромал, через всю грудь по белой рубашке бежала алая полоса крови. Эти раны, в отличие от обычных, не спешили залечиваться.

Но Тилвас все равно шел вперед. Шаг за шагом, упрямо наклонив голову, отбивая кинжалами смертоносные заклинания горфуса. Древние стены вокруг нас стонали, дребезжали панорамные окна спальни, кипарисы сгибались в поклонах. Небо раскалывали сухие молнии.

Я не могла оторвать взгляд от битвы двух рёххов, как вдруг краем глаза увидела какое-то движение…

В узкой арке сбоку от фонтана появился изможденный парниша в рваной одежде с огромным количеством шрамов и кровоподтеков. Тот самый младший рёхх из морских, один из пленников горфуса. Его буквально колотило. Бросив бешеный взгляд на сцену во дворе, он прижался к стене, дрожа всем телом, закрыв глаза и заплакав.

Несмотря на сочувствие к юноше, я не удержалась от выдоха облегчения.

— Ономоррэ! — шепотом окликнула я рёхха в фонтане, столь же зачарованного боем горфуса и пэйярту. — Вот ваш пленник, смотри!

Морской конек обернулся к арке. Показ освобожденного рёхха был последним условием морских. Мы обязались вывести его сюда, чтобы ономоррэ увидел все три требуемых ими компонента: пленника горфуса, агрессию горфуса и его готовность захватить тело человека против его воли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Педантично вглядевшись в дрожащего юношу в арке, ономоррэ наконец чинно кивнул мне.

Мы готовы вмешаться, пускайте нас.

Тилвас и я видели его, сенатор, вновь стоявший спиной к фонтану — нет. Мы с Тилвасом быстро переглянулись, и я резко изогнулась, заставив тем самым качнуться подвеску в виде яйца у меня на груди. Где-то там, в подземелье, точно такая же качнулась у Галасы Дарети.

Суд прошел в нашу пользу. Пора пускать океанские фонтаны наружу.

Краем глаза я также увидела, как из тени арки бесшумно выступил Мокки Бакоа. Вор за руку потянул трясущегося морского рехха обратно, в укрытие, и пленник с облегчением скрылся. Он и так настрадался, не надо ему участвовать в битве.

Мокки снова высунулся из арки, явно намереваясь двинуться ко мне, помочь, но я отрицательно замотала головой — не вздумай, эй, мы же обсуждали это! По нашему плану Мокки и Галаса не должны были участвовать в происходящем.

Одновременно с моим молчаливым протестом горфус повернул голову в сторону арки — видимо, почувствовал какое-то движение, — и вор мгновенно растворился в тени, чтобы остаться незамеченным.

— Знаешь, что мне не нравится в нашей битве, пэйярту?.. — вдруг проговорил горфус, новым заклинанием возводя перед Тилвасом полыхающую стену синего огня, разделившую сад пополам.

Тилвас в своей прекрасной манере — никакого бисера свиньям — не стал отвечать. Просто мастерски крутанул в руках магические алые кинжалы и попробовал прорубить ими ход в синем пламени. Получилось, но лишь на секунду — синие стены вновь сомкнулись. Талвани отбросил ножи и стал выколдовывать другое плетение, призванное остановить огонь.

— …Мне не нравится то, как ты спокоен, — вкрадчиво продолжил горфус, монотонно шагая вдоль стены на нашей стороне. — Я начинаю думать, что ты не слишком переживаешь за Джеремию, зная мою слабость к ней. Однако не всё потеряно, ведь я…

Не договорив, сенатор резко повернулся ко мне и метнул в меня светящееся лезвие, в мгновение ока выдернутое им из пустоты.

Вот это уже не по плану.

Лицо Тилваса исказилось.

Глаза его полыхнули незнакомым мне светом, сухожилия напряглись. Артефактор отпустил незаконченное заклинание и шагнул сквозь пламя прямо так, как был.

Синий огонь обхватил его со всех сторон. Тилвас прошел сквозь него, не думая о ранах, расцветших тотчас по всему телу. Тень лиса пэйярту также скользнула сквозь пламя, оставляя стаю воющих, рычащих волков позади. Полыхая, израненная, но ловкая, тень бросилась ко мне, а ее хозяин Талвани что есть сил швырнул вперед формулу отмены.

Но… Лезвие, брошенное сенатором, было первым. Ведь даже у магии есть скорость. И фора.

Глядя на то, как туманное колдовское лезвие приближается, крутясь вдоль своей оси, метясь мне прямо в сердце, я судорожно вдохнула. Время будто замедлилось. Прикованные руки не давали мне возможности увернуться.

Да, прах побери, это вообще не по плану.

Лезвие было уже совсем близко, как вдруг из тени возле меня скользящим гильдийским шагом вынырнул Мокки. И замер лицом ко мне, передо мной.

— Я… — начал он, и в этот самый момент кинжал пронзил его насквозь.

Краешек лезвия показался в груди, взорвался, а потом мгновенно растворился, оставив по себе фонтан крови и клочья рубашки.

Глаза Бакоа расширились и остекленели. Без единого звука мертвый вор упал на землю.

Убит.

Убит.

Убит.

Я заорала. Я орала так, что мне казалось, весь мир должен рухнуть — если еще нет. Я чуть не вырвала себе руки, пытаясь освободиться от пут горфуса, я не видела и не слышала ничего, кроме безжизненного тела на земле полночного сада и тишины — там, где должно быть биение сердца и вечная, самоуверенная,

наглая

насмешка

Мокки над жизнью.

Когда мой крик иссяк, оставив лишь слезы и оглушающую тишину, горфус закончил:

— …Не все потеряно, ведь я в курсе, что ты дорожишь не одной только Джерри.

— Я убью тебя, — холодно и чуждо сказал Тилвас двоящимся голосом, в котором было только одно — смерть.

— Так-то лучше, — осклабился горфус. — Хотя погоди, пэйярту. Сделаем еще интереснее. Propter flammae caelestis tinea non miserebor. Не жалко мотылька для пламени небес.

— НЕТ!

Что-то заставило меня поднять взгляд от мертвого Мокки, чтобы увидеть, как горфус вгоняет еще одно призрачное лезвие – на сей раз себе в грудь. С бешеной улыбкой, с сияющим взглядом Цига Лорч дважды провернул кинжал в своем сердце.

Темная тень отошла от рухнувшего тела сенатора одновременно с тем, как весь остров тряхнуло.

Башни древнего замка вздрогнули, со всех сторон оглушительно зазвенели сирены, а камни сада взрывались — из-под них хлестала вода, верхушки океанских фонтанов, наконец-то освобожденных, пришедших мстить за долгие столетия плена.

Остров погружался в темноту сообразно тому, как в окнах лопались маг-сферы. Послышались далекие, будто сквозь вату, отчаянные крики гостей. Водяной пар затягивал сад и замок, а я поняла, что моя спина полыхает от боли, пронзившей все мое естество.

Мертвый Мокки смотрел на полночное небо, из открытого рта у него вытекала кровь, грудь была как алая роза, раскрывшаяся на рассвете.

Что-то затянуло мои глаза черной пленкой. Кто-то будто отодвинул меня в самый дальний угол черепа, и я почувствовала, как чужое сознание разворачивается и обживается в моем теле. Я зарычала, рванула руки — и заклинание, сдерживавшее их, рухнуло с треском.

Я спрыгнула с бортика фонтана, легко переступила через мертвого Бакоа, шагнула вперед и улыбнулась бледному, яростному Тилвасу.

— Вот теперь мы развлечемся, пэйярту, — сказала я.

На Тилвасе не было лица.

— Это не развлечение! — отчаянно прорычал он. Его тело пыталось заживить раны, нанесенные синим огнем, лисья тень бесновалась отдельно от артефактора, шарахлась от меня, выгибая спину. — Ты ничего не понял, горфус. Ничего!

— Как это не развлечение? А зачем еще ты стал человеком, лис? — я поправила волосы и соблазнительно провела рукой по своему лицу, подбородку, шее. — Чего еще ты хотел, когда вселялся в поломанного мальчишку на острове Нчардирк?

— Я всегда хотел лишь любви!

Эти слова были настолько искренними и болезненными во тьме вокруг, что мое сердце, даже под властью горфуса, сжалось. Но внешне я лишь глумливо рассмеялась и широко улыбнулась.

— Так вот она я, твоя любовь. Нравится?

Я сделала несколько быстрых шагов вперед. Лицо Тилваса было искажено болью и пустотой, сопровождающей настоящее горе. Облизнув губы, я приподнялась на мысочки, будто желая поцеловать его, но вместо этого с рычанием оскалилась и укусила в шею.

Что-то внутри меня рушилось — небо, сколькому там еще можно рухнуть, сколько сил можно вычерпать, даже когда уже думаешь — всё? — пока я вгрызалась в шею артефактора, сладко обхватывала его руками, подтягивала к себе, наслаждаясь запахом страдания.

Он не мог оттолкнуть меня.

Он знал, что во мне горфус. Он знал, что я съем его заживо, как Кашфиэля, Финну и остальных в Зайверино. Но он все равно не мог оттолкнуть меня.

Милый Тилвас…

Просто однажды тебя перестает хватать на всю эту тьму. Вместо ответного удара ты выбираешь молчание, чтобы не порождать новую войну, не подбрасывать еще поленьев в пламя ненависти. Да, ты сгоришь. Но когда-нибудь, если все перестанут отвечать на ненависть ненавистью, ненавидеть станет просто некому. Ненависть, война, тьма — умрут без подпитки.

Милый Тилвас…

Мои зубы покрылись его кровью.

— Джерри… — шепнул он.

«Я не она», — хотела сказать я, но в этот момент какая-то сила оторвала меня от Талвани и развернула.

Глава 44. Огни вдалеке

Утро приходит даже за самой темной ночью,

Забытые корабли возвращаются, в парусах качая ветра.

Полночный сад был затоплен водой.

Ее тонкая лаково-черная пленка покрывала и камни, и мхи, и осколки разбитых стекол. Покрывала мыски моих туфель, перебирала разметанные волосы мертвого Лорча, мертвого Мокки, играла струйками крови, как красками, тут и там. Вода, журча, затапливала сад все выше и выше.

А над ней — в воздухе передо мной — висел легион морских рёххов.

Безмолвные и траурные, светящиеся бледно-голубым, они парили над черным зеркалом, вперив в меня десятки обвиняющих взглядов. Мне казалось, я попала в пространство чужой дремы. Сад был похож на лунатика, заблудившего в океанских кошмарах.

Вскинув подбородок, я хрипло рассмеялась и утерла тыльной стороной ладони окровавленный рот.

— Что вам, падальщики? — ощерилась я, властно оглядывая ряды духов. Каждый из них — укор.

На переднем плане, во главе легиона, парил белый величественный альбатрос.

Эндольф.

— Горфус, — прогремел он, обращаясь ко мне. Так могло бы говорить само время. — Ты нарушил Негласный Закон.

И не успела я открыть рот, чтобы плюнуть в него, оскорбить, объяснить, что Закон нынче — я, пошли прочь из моих владений, твари, как альбатрос ударил меня своим крылом.

Меня будто наполнил очищающий свет. Я задохнулась и вскрикнула, упала назад, на руки Тилваса Талвани, а на том месте, где я стояла, теперь находился призрачный волк — очень черный по сравнению с голубовато-белыми морскими духами.

Горфус низко, рокочуще зарычал и, припав на передние лапы, злобно оглядывал ряды рёххов перед собой.

— Ты жива? — едва слышно пробормотал Тилвас, удержавший меня от падения.

Я ошеломленно обернулась к нему. Увидев, что мои глаза — снова мои, артефактор рвано выдохнул, а потом крепко обнял меня. Это было одно из тех объятий, в которых хочется остаться навсегда — но получается лишь на долю секунды. В ужасе я смотрела на то, как истерзана мной его шея. Меня трясло от осознания, что…

— Я — да… Я жива… Но… — заторможенно, в ужасе, проговорила я.

Все еще бледный, Тилвас обхватил меня, пригнулся и вместе со мной поднырнул под парящий легион — мы бежали к фонтану, где лежало тело Мокки Бакоа.

Вокруг нас нарастал гнев рёххов. Он ширился, подобно морскому ветру, проносился по саду, превращая листву в паруса, отскакивая от разбитых стен замка, затапливая все древней, как сам океан, яростью. Духи дрожали и выгибались, их рты искажались, призрачные контуры мигали во вспышках молний, пронзающих небо. Морские шептали имя горфуса, повторяя его, как заклинание, и смыкая ряды вокруг волка.

Их призрачные сущности уже заполонили весь сад, и сообразно тому, как поднималась вода, призванная нами, реххи становились все крупнее. Альбатрос энгольф вырос столь огромным, что возвышался над фонтаном, и его призрачные крылья закрывали небо.

Я слышала, как рёххи вразнобой стонут:

— Ты предал нас, предал нашего друга, предал… — шепот волн, постепенно превращающийся в рев стихии.

Грохнула молния. Пролился дождь, наделяя их новой силой.

— Как ты мог?.. Как ты смел?..

— Это. Не ваше. Дело, — раздельно и четко произнес горфус. — Никогда прежде одни рёххи не вмешивались в жизнь других. Уходите прочь в свое море! Это касается только нас с пэйярту. Не вас!

— Но ты сам… Сам ты вмешался в нашу жизнь, ты мучал нашего корролэ…

— Я не виноват, что он согласился на сделку с Орденом и объединился с человеком.

— Это был его выбор, его… — шептали морские. — А вот ты принял решение за него. Нарушил его свободу. Принес ему муки. Свел с ума, и теперь красные подводные цветы вянут, погибая, и тьма наполняет наше царство.

— У вас там и так тьма, — прорычал горфус, хищно обнажая зубы.

Он осознал, что договориться не получится. Все вокруг уже было заполнено духами. Замок плыл в ночи, как разбитый корабль, но горфус все же попробовал вырваться.

Вскинув морду к небу, протяжно взвыв, он призвал армию теней, хлынувшую на рёххов в попытке загрызть их, воспользовавшись эффектом неожиданности. Но морские уже давно были, будто натянутые тетивы, и теперь сорвались в атаку — кишмя кишащее светящееся марево силы и мести.

Я не смотрела на бой. Я плакала над телом Мокки, брошенным, словно сломанная кукла, у фонтана.

Убит.

Убит.

Убит.

— набатом звучало в моей голове.

Мои пальцы тряслись. Распахнутые глаза вора давно остекленели, рот был открыт в безмолвном крике. Растерзанная грудь похолодела. Вода, затоплявшая сад, обступала Мокки, от ран во все стороны тянулись красные ручейки.

Я взвыла. Я вцепилась в застывшее тело Бакоа, я уткнулась лбом в его раненую грудь, я молилась всем и всему, что я знаю, я хотела заключить сделку — любую сделку, с духами, с богами, с природой, с самыми темными силами, что ни есть — лишь бы они вернули его. Рыдая, я билась в истерике, а надо мной темными вихрями, яркими вспышками шла битва морских рёххов и горфуса.

— Джерри. Джерри, хватит, — с болью попросил Талвани, касаясь моего плеча.

Я с рычанием скинула его руку и развернулась.

— Сделай что-нибудь, Тилвас! СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ! Что угодно! Ты должен вернуть его, слышишь?!

— Я не могу.

— Убеди кого-нибудь из них! — я вскинула руку вверх.

Полчище рёххов над нами скрывало небо.

— Пусть вселятся в него! Пусть оживят! Мне плевать какой ценой, верни его, Тилвас!

— Джерри, он уже мертв.

Талвани тоже плакал. Он обессиленно сгорбился, положив руку на плечо Бакоа. Его лицо было серьезным и скорбным, возможно — жестоким, но крупные слезы скатывались одна за другой по его щекам, и увидев это — плач Тилваса — я поняла, что все

действительно

кончено.

Смерть нельзя отменить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я думала, — захлебываясь рыданиями, всхлипнула я. — Я думала, мы все наконец-то будем счастливы, понимаешь? Что страдания обязательно окупятся. Я… Боги-хранители, Тилвас, я была уверена, что, несмотря ни на что, мы все же достойны счастья. Все вместе и каждый сам по себе. Что Мокки, признав себя, будет дышать полной грудью. Что я смогу снова думать о чем-либо, кроме выживания. Что ты наконец обретешь свободу и найдешь, что ищещь. Что мы втроем… Я не знаю. Я правда верила, что пеплова сказка должна быть со счастливым концом, но…

Я не смогла договорить. Слова потерялись.

— Я тоже так думал, — тихо, надтреснуто сказал Талвани и протянул руку, чтобы закрыть глаза и рот мертвецу. — Я не мог не верить.

Убит.

Убит.

Убит.

Вдруг ладонь артефактора замерла. Поколебавшись, Тилвас судорожно вдохнул и стал шире раскрывать челюсть погибшего Бакоа.

— Что ты делаешь? — возмутилась я.

— Пирсинг, — очень медленно протянул Талвани. — У Мокки проколот язык. А у него — нет.

— Но…

Металлического шарика на языке действительно не было.

Мы с Тилвасом замерли, напряженно глядя друг на друга. Мое сердце билось так рвано, так криво, что, казалось, сейчас разорвется на куски. Надежда замерла на пороге души, не уверенная, что ей можно входить.

— Я не понимаю, — выдавила я.

Тилвас долго молчал, не отвечая. Потом он положил ладонь на лоб Бакоа и шелестяще шепнул:

— Ostende te.

Его пальцы замерцали мягким оранжевым светом, и чары стали развеиваться.

По мертвому телу прошла слабая рябь, как вздох, как последнее дуновение летнего ветра перед началом осени. Золотистая дымка окутала Мокки, и под ней медленно перетекли черты лица. Неохотно сменился рост и одежда, волосы, кожа, обувь. Одно оставалось прежним — смерть, сковавшая тело. И решимость в мертвых глазах.

Вместо Мокки перед нами лежала Галаса Дарети.

Боги-хранители…

При виде погибшей целительницы меня пронзила глубокая печаль, но по сравнению с прежним горем, выворачивающим суставы, она казалась почти облегчением. Я судорожно вздохнула.

Вот почему она так смотрела на меня в последние дни. «Будущее в моих видениях необратимо». Она видела, что горфус метнет в меня колдовской кинжал, и что Мокки шагнет под него, пожертвовав собой. И тогда она исправила… что могла.

Наверное, она не сразу решилась. Наверное, ей было очень нелегко сделать этот выбор.

Я вспомнила, как в Убежище Галаса и Мокки играли в покер, и в какой-то момент, какую бы карту ни вытягивала себе целительница, они все были тузами.

— Что за шутки, вор? — добродушно рассмеялась она тогда.

— Поддаюсь тебе как могу, — проворчал Бакоа. — Иначе ты меня никогда не обыграешь. А так — подменил пару карт, и все вроде как счастливы. Кое-кто бездарный победил первый раз в жизни, а я хоть пальцы размял.

— Но когда ты успел подменить их?..

— Я подготовил все, как только твердо решил, что в этой партии из нас двоих должна победить ты, — зевнул вор. — А подменил перед раздачей, конечно же.

Тилвас, до белизны сжав пальцы, саданул кулаком по борту фонтана.

— Галаса! — с непонятной интонацией воскликнул он.

Для него эта потеря была не легче предыдущей. Наставница. Подруга. Лекарь. В отличие от меня, он знал ее долгие годы, рос под ее крылом, вместе с ней охотился на темных сущностей в университете имени Рэндома, и сейчас лицо Тилваса полнилось скорбью.

Пробормотав что-то на языке рёххов, Талвани опустился и с почтением коснулся губами лба мертвой целительницы.

Высоко над нами рёххи и горфус как будто слились в единое грозовое торнадо. Вихрь непрощения, марево мести, ворочащееся над замком, как древний гигант. Башни замка вокруг дрожали и стонали.

— …Так. И где же тогда Бакоа? — хрипло спросил Тилвас, поднимаясь и поднимая Галасу на руки.

— Это очень хороший вопрос, — отозвалась я.

И в этот самый момент битва морских рёххов и горфуса наконец закончилась.

Небо будто взорвалась яркой вспышкой. Мощная энергетическая волна пронеслась во все стороны, срывая свежие листья с деревьев. Она обрушила постамент, выбила оставшиеся окна замка, осушила мои слезы и заставила воду в саду бурлить, превращаясь в пар. Все тряслось, по земле побежали трещины, в которых булькали огромные соленые пузыри. Только заклинание, выкрикнутое артефактором, укрыло нас с ним и Галасой от смерча осколков.

Волна энергии оглушила и придавила, а потом растворилась в ночи. Теперь слышался только плач проливного дождя и журчание разбитого фонтана. Сад продолжал заполняться водой, еще стремительнее, чем прежде, ведь теперь под напором стихии сдавались даже нижние этажи замка, отдавая все больше власти океанским фонтанам.

— Джерри! Яйцо у тебя на груди!

Артефакт-подвеска яростно бился, оголтело качался туда-сюда, чуть ли не обрывая цепочку.

Так.

По идее, второй такой артефакт должен был быть у Галасы Дарети, чтобы она знала, когда открывать вентили в подземелье, в то время как Мокки оттуда же выводил к нам пленного морского рёхха. Но Галаса сейчас была здесь, без амулета. Значит, именно там, в подземелье, травница подменила Мокки — сначала в том, чтобы привести рёхха, и потом и внешностью. Уж не знаю, как она объяснила потребность в обмене ролями («у меня клаустрофобия?» «я не смогу развинтить вентиль?» «просто помоги мне, Бакоа, ведь ты хороший человек, и только мне позволяешь видеть это?»), но, вполне вероятно, что она тайно заперла вора внизу, чтобы он не вздумал побежать наверх после освобождения воды.

Чтобы он не помешал ее жертве.

И Мокки спокойно ждал знака от меня — «пускаем фонтаны» — а потом попробовал выбраться, но обнаружил, что дверь заперта, а его отмычки кто-то стащил. Он стал биться наружу, злиться, ладно, хорошо, я подожду, пока вы спуститесь, победители гурховы, и тогда мы разберемся, как, блин, нахрен так вышло, а, Дарети?, но теперь… Теперь он уже всерьез бил тревогу, потому что подземелье стремительно затапливало океанской водой.

Переглянувшись, мы с Тилвасом рванули через затопленный сад в опустевший замок...

***

Немые каменные коридоры. Со всех сторон льется вода, черная в темноте. Мигающие разбитые маг-сферы под потолком, иногда взрывающиеся, плюющиеся искрами. Осколки бокалов, брошенных гостями. Лепестки белых лилий, устилающие толстые и промокшие ковры.

Весь замок тихо гудел, как призрачный колокол далекого Асулена. Все сбежали еще при первых признаках боя с горфусом, сейчас здесь были лишь мы и журчащая со всех сторон вода.

— Жди здесь! — крикнул Тилвас, опуская тело Галасы на сундук на лестничном пролете.

Мы уже пробежали большую часть пути, ведущего в подземелье с вентилями, и увидели, что ниже всё затопило. Амулет-яйцо, бесновавшийся раньше у меня на груди, теперь висел молча. Плохой знак.

— Нет уж! — воспротивилась я, набирая воздух в легкие и первой ныряя вниз, в соленую воду.

Темнота. Тишина. Прохлада. Мое шелковое платье обвивает ноги и похоже на чешую. Никаких ориентиров в мутной воде, лишь тут и там медленно покачиваются старинные инкрустированные кубки, да серебряные нити в гобеленах на стенах поблескивают, будто спины загадочных рыб.

Рядом со мной взметнулись пузырьки — Тилвас тоже нырнул, и, мощно загребая руками, устремился вперед и вниз вдоль затопленной шахты. Я плыла за ним, отталкиваясь от каменных поручней лестницы, чтобы было быстрее.

«А ведь это почти Рамбла», — мелькнула мысль. — «Вот только у Бакоа с собой нет придонной маски…»

Мы проплыли мимо тюремного отсека с распахнутыми и пустыми клетками для бывших пленников горфуса. Краем глаза я видела, как деревянные табуреты всплывали в камерах, долбясь о решетчатые потолки. Пыточные орудия слабо колыхались, как злые кожаные водоросли.

Наконец показалась нужная нам дверь, запертая снаружи — вход в вентильную. Мы с Талвани, подплыв, стали дергать разбухший засов. Он поддавался с трудом даже при всей мощи пэйярту. Мы были под водой уже долго, я чувствовала, как перед глазами у меня пляшут разноцветные точки, предвестники обморока. Мои легкие горели, барабанные перепонки почти разрывались, очень хотелось вдохнуть, позволить воде затопить себя...

Но проиграть теперь? Невозможно.

Тилвас рванул засов еще раз — и тот покинул железную скобу. Мы потянули дверь на себя, и с той стороны ее тоже толкали. Было темно. Вода притупляла ощущения. Я уже ни праха не могла разобрать, когда мне навстречу из черного зева подземелья рванул кто-то мелкий и верткий, цепко сграбастал за шиворот Тилваса и меня, и, работая ногами как ластами, все выше и выше, потащил нас наверх по шахте…

Не успели мы вынырнуть, как Мокки с покрасневшими глазами и синими губами истинного утопленника взревел.

— Какого пепла это было, Галаса?! — орал он, поднимаясь по последним ступенькам уже пешком. — С какой радости ты заперла меня во время главного веселья?! Спасибо, что зелье подводного дыхания подсунула, но вообще — КАКОГО, МАТЬ ТВОЮ, ГУРХА…

Он споткнулся на полуслове, разглядев мертвую целительницу.

Вор резко обернулся к нам. Круглые глаза Бакоа стали совсем огромными, в них поочередно вспыхнули неверие, гнев, попытки придумать план, боль и наконец — понимание. Он увидел, как мы смотрим на него — как на восставшего из мертвых. Как стучат мои зубы, какие синяки на шее оставил горфус. В каком ужасном состоянии Тилвас, чьих сил после боя уже не хватало на регенерацию.

Мокки прикрыл глаза, устало опустил плечи. Растерянно провел рукой по своему локтю и лицу, будто припоминая что-то.

— А в остальном… — сипло спросил он. — В остальном у нас всё хорошо?

— Будет, — после паузы твердо сказала я.

***

Выбравшись из молчаливого замка, мы тайком крались по побережью. Гости, слуги, стражи — все уже были у главной пристани, растерянные и возбужденные, укутанные в пледы, не понимающие, что случилось, где сенатор, ждущие помощи с большой земли.

— Нам однозначно надо покинуть остров до того, как прибудет стража и следователи, — сказал Мокки.

— Мы справимся с такой непогодой?

— Мы с чем угодно справимся, — отозвался Тилвас.

Море страшно бушевало. Шторм, разбуженный битвой рёххов, заставил волны яростно нападать на остров, высокими гребнями прокатываться по всему океану. Хлестал косой дождь.

Мы украли лодку и, погрузившись, зажегши один фонарь, отправились в беспросветную тьму в сторону Рэй-Шнарра. Не прошло и несколько минут, как в чернильном воздухе перед нами возникли призрачные очертания белого альбатроса. Ливень наискось бил прямо сквозь рёхха.

— Пэйярту, — сказал эндольф. — Мы помогли тебе с горфусом. Какое-то время его не будет в мире.

— Благодарю вас за это, — отозвался Тилвас.

— Спасибо и тебе за то, что нашел нашего короллэ и остановил насилие. Однако я полагаю, что ты все же в долгу у меня, Белый Лис.

— Я буду рад однажды вернуть свой долг.

Они чинно поклонились друг другу: исполинская белая птица и аристократ, каким-то чудом сумевший держать равновесие в лодке, которую волны швыряли туда и сюда, пытаясь разбить в щепу.

Эндольф исчез, а нас ждал долгий, бесконечно долгий путь сквозь штормовое море. Три живые души на лиги ночи вокруг, огоньки, льнущие друг к другу, чтобы умножить тепло.

Мокки и Тилвас сидели на веслах, я вычерпывала воду, а мертвая Галаса будто спала, уложив голову на моток рыбацких сетей. То и дело каждый из нас надолго вперивал в нее невидящий взгляд. Казалось — коснись, потряси за плечо, и Галаса очнется.

— Она бы хотела, чтобы мы похоронили ее в Лайстовице, — сказала я.

— Согласен. Но нам туда нет входа: долина под защитой, и только Галаса знала, как снять ее, — покачал головой Талвани.

Бакоа вдруг криво ухмыльнулся:

— «Знала только Галаса» и «я не знал» — разные вещи, аристократиш… Тилвас.

Талвани цепко прищурился.

— Она показала руну-ключ мне, — пояснил Мокки, — утром после вашего ритуала. И тогда же, видимо, «сохранила» себе мою внешность при помощи заклинания — это был странный эпизод, но в тот момент я неверно трактовал его. Крайне… неверно, — судорожно вздохнул он.

— Ты и не должен был понять, — утешающе сказал Тилвас. — Она бы не хотела этого.

— А чего она хотела, а?! — на мгновение вскинулся Мокки, но вспышка тотчас утихла, сменившись болью.

— Чтобы ты жил, — хором сказали мы.

Бакоа опустил глаза. Потом потер запястья, вновь посмотрел на Галасу и одними губами шепнул: «Спасибо...».

Потом перевёл серьезный взгляд на меня:

— И тебе спасибо.

На Тилваса:

— И тебе. Зелье подводного дыхания уже заканчивалось, когда вы нашли меня. Ещё бы пара минут — и все.

— Да куда же мы без тебя, бестолочь, — вздохнул Тилвас.

— Как ты меня сейчас назвал?!

Талвани улыбнулся. Мокки вздохнул, но потом тоже улыбнулся. То ли робко, то ли просто ужасно криво — с непривычки. Они посмотрели на меня, третьего участника нашего тайного клуба, возникшего так быстро, но будто бы бывшего всегда, и Тилвас коснулся рукой фонаря, который я придерживала на мысу лодки. Свет стал гореть ровнее.

— А какая руна ведет в Лайстовиц? — спросила я.

Мокки изобразил на своем колене нечто, похожее на угловатую букву «Р». Мы с Тилвасом переглянулись.

«Вуньо». «Радость».

И вдруг шторм утих.

Волны опали, сменяясь полным штилем. Мягко растворилась небесная мгла, являя небо, полное звезд, своей щедростью похожее на прилавок ювелира. Луна выплыла из-за последней тучи и простерла по морю жемчужную ленту. Из темно-синих глубин поднялся планктон. Запели ночные птицы-ныряльщики.

Мы втроем замерли, ошарашенные этой внезапной красотой.

И вот очень медленно вдали сквозь морской туман проступил берег Шэрхенмисты — на нем зажигались все новые и новые огоньки. Огни домов, говорящие о надежде, о свете, что пробьется сквозь любую тьму.

Огни вдалеке, дарящие надежду тем, кто, казалось, давно уже сдался,

сошел с пути, бунтовал, смирялся, терял и терялся,

всем, кто отчего-то

снова и снова, падая, поднимался и выбирал идти вперед…

Эпилог

Кухню Убежища заливали разноцветные лучи солнца, просеянные сквозь витражное окно.

Я сидела за массивным дубовым столом. Передо мной стояла миска мюсли с апельсиновом соком, аппетитно поднимался пар над чашечкой крепкого кофе. По дальней стороне столешницы вышагивал почтовый ворон Карланон. Пять его пернатых товарищей предпочитали спать в клетке — она, трехъярусная, заняла тот угол кухни Убежища, где раньше стояла огромная плита для варки вещей, которые лично я варить точно не собираюсь. И никому не советую.

Откинувшись на спинку стула, я рассматривала очень тонкую, очень древнюю книжицу. Часть рукописного текста размылась от времени, края были порваны и истреплены. Я осторожно перелистывала немногочисленные пергаментные страницы и вглядывалась в те редкие слова, чье значение знала.

Например, слово ferkhen — «тюрьма». Или gherkin — «продавший совесть».

Вдруг круглый витраж открылся: просто повернулся вдоль своей центральной оси, как это принято у потолочных окон. В комнату тотчас брызнуло запахами утреннего Пика Грёз: смола, сосны, пепел, тонкие блинчики из рисовой муки с бобовым соусом, зеленый чай, специи, кедры. Сквозь нижнюю щель в окно нырнул маленький белый лис, сжимающий в зубах газету.

Упруго прыгнув в центр стола, лис заставил Карланона зашипеть и с негодованием смыться в клетку к собратьям. Потом пэйярту выплюнул свою ношу, вторым прыжком перелетел ко мне на колени, затем приземлился уже на пол. Крутанулся на месте, затопил все на мгновение янтарными искрами и превратился в Тилваса Талвани. Как всегда — возмутительно элегантного, будто не он сейчас сигал по острым крышам Верхнего Города.

Так выглядит утренний спорт Тилваса: артефактор чередует нормальные человеческие пробежки с лисьими спринтами. Первые проходят по тротуарам, вторые — по острым гребням центральных крыш. После первых в Убежище (которое, на самом деле, уже скорее просто Дом) оказывается свежая выпечка, после вторых — газеты. Хозяин книжной лавки думает, что лис — это экзотическое домашнее животное Тилваса, а не сам аристократ. Никто не спешит его поправлять.

— Доброе утро, — подмигнул Талвани, ероша мне волосы и стремительно выхватывая из подвесного шкафа свою кружку.

— И тебе keenash, — отозвалась я, подглядев в пергамент.

— О? Неужели ты раздобыла учебник по рёххенлингу?..

— Ну, назвать эти жалкие листки учебником было бы сильным преувеличением, — я хмыкнула. — Но пару таинственных строк я отсюда как-нибудь выцеплю! Если расшифрую. Или если ты поможешь.

— Дай посмотреть.

Тилвас налил себе кофе, сел на стол рядом со мной и с любопытством пролистал книгу.

— Где ты ее нашла?

— В луговом святилище Дану неподалеку от Джинглберри. Если помнишь, на прошлой неделе я искала там один магический свиток, и заодно наткнулась на это. Слово ferkhen я узнаю в любом контексте, вот и прихватила. А что?

Тилвас усмехнулся. Покачал головой. Его самоуверенная тень на мраморном полу повернулась в профиль и погрозила мне пальцем.

— Джеремия, это сборник скаредных анекдотов, составленный со слов барсука груовви в тот год, когда он умудрился подружиться с одним заклинателем и в стельку напился призрачного лютгардийского вина. Я сомневаюсь, что здесь есть хоть что-то таинственное — помимо того факта, что кто-то вообще додумался это записать.

Хм.

— Тогда куплю стеклянный колпак и просто оставлю ее в Музее, как очередной элемент коллекции, — решила я.

Музеем мы называли подвал, в котором когда-то провели ритуал подселения. Если помните, еще у бывших хозяев дома он был отведен для этой роли, но Скользкие не преуспели в его заполнении. Зато мы — да.

— Ты сегодня в Сенат? — спросила я Тилваса, когда мы вышли из дома.

Талвани сейчас занимался наследием Ордена Сумрачной Вуали. В роли независимого эксперта он помогал специальному тайному комитету, организованному при Сенате, разобраться с той выжженной пустыней, что осталась на месте Ордена после двух лет правления горфуса. Никто в Сенате не знал, что у Тилваса самого рыльце в пушку (в белом пушку, ага).

С гибелью Циги Лорча никого из нас тоже не связали — мы не оставили по себе улик на острове. Однако самоубийство Лорча вызвало множество вопросов. Началось расследование, быстро раскрылось злоупотребление Лорча властью, его садизм, хищение средств в особо крупных масштабах, урон имуществу государства и прочие преступления. Стали пересматривать его старые дела, еще с тех пор, когда он был следователем Правого ведомства в Пике Волн. В том числе задним числом оправдали некую Хэвергри Лайсо.

Но я не стала менять имя обратно. Я осталась Джеремией Барк, авантюристкой, однако теперь в любой момент могла свободно ездить домой. А к моей привычной деятельности в Пике Грез скоро должно было добавиться еще одно занятие: то, по которому я скучала столько лет, которое даже снилось мне иногда — пустая сцена, проникновенный шепот, замершие на вдохе зрители...

Тилвас покачал головой:

— Я уже решил все срочные вопросы по Ордену, поэтому в ближайшее время у меня нет необходимости являться в Сенат. А просто так наведываться туда явно не стоит: мне кажется, у меня аллергия на подобные невыразительные места.

— Понимаю, — отозвалась я. — Тогда хочешь пойти со мной посмотреть на вывеску?

— Конечно. В этом и был план, — улыбнулся Талвани.

Мы поймали кэб и отправились в квартал Гильдий.

Там, на месте разрушенного старого склада, бездарно гнившего десятки лет, строился театр. От братства Полуночи до него было всего три дома.

Круглый, деревянный и с причудливой мшистой крышей, театр планировался довольно компактным, но уже стал одним из главных мест притяжения в квартале. Гильдийцы всех мастей то и дело стекались к стройке, чтобы заранее рассказать свои идеи насчет постановок — в большинстве случаев довольно неожиданные.

Впрочем, то, что собиралась ставить и играть на сцене я, удивит их еще сильнее: древние пьесы. Трагедии, восходящие к забытым временам. Мертвые языки, стихи, неповоротливые, как драконы, трепет и красота, разливающиеся по сердцу после того, как опустится бархатный занавес.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Будущий театр принадлежал братству Полуночи, а еще конкретнее — Мокки Бакоа.

Мокки действительно очень быстро вернул себе власть среди воров. С городом тоже получилось договориться: Гильдийский квартал оставит за собой свои старые льготы, если "среди этих пропащих улиц появится хоть что-то, достойное приличного общества". Например, театр.

Сейчас Мокки стоял у деревянной вывески, лежащей на земле возле стройки, и критически оценивал ее внешний вид и габариты. На вывеске был изображен закатный пейзаж в виде изумрудных скал и ниспадающих с них сверкающих водопадов. Точь-в-точь Лайстовиц.

«Театр Дарети» — гласила надпись.

— Очень красиво, — оценила я, подходя.

— Слишком красиво для Гильдий. Сопрут, — придирчиво цокнул языком Бакоа.

— У тебя-то? — фыркнул Талвани.

— Ага. Ищи потом, мсти, руки пачкай. Хотя ладно, поставим маг-защиту.

На стройке что-то рухнуло, над кедрами и покатыми крышами гильдий взметнулась пыль, похожая на муку. Я сочувственно зашипела, Бакоа явственно скрипнул зубами. Из-за строительных конструкций выбрался ошарашенный рабочий и начал было что-то извинительно блеять, но тут вдалеке грохнул гонг, обозначающий полдень.

— А ну цыц! — Мокки непререкаемо стукнул своим любимым посохом о землю. — Слышал гонг? С этого момента у меня отпуск, и я не хочу знать, что вы опять сделали не так. Объяснишь все Жану Герани. Давай, двигай отсюда, он где-то в братстве. Ищи его. Все ищите его! — отрывисто приказал Мокки, покуда из-за лесов выбирались все новые и новые рабочие, чем-то похожие на суррикатов. — И чтобы больше никаких крушений при мне, потому что иначе я засуну вам эти стропила туда, где вы точно не захотите их видеть!

Работники понурой вереницей потянулись к Полуночному братству — искать вышеупомянутого Жана Герань, который теперь не только владел цветочной лавкой, но и был правой рукой Мокки в воровских делах.

— Ты не боишься передавать столько власти Жану? — поинтересовалась я, когда мы втроем пошли по сумрачной, наискось исполосованной солнечными лучами аллее, украшенной каменными домиками-фонарями и тоненькими оранжевыми воротами, с небольшим святилищем змее санайджо в конце. Было приятно-прохладно, ветер играл алыми ниточками-браслетами на моих запястьях, пахло жареными каштанами и далеким морем. Тилвас шел, жмурясь от удовольствия, расслабленно спрятав руки в карманы. Мокки помахивал посохом и пинал угловатый камешек.

В ответ на мой вопрос вор отрицательно покачал головой.

— Нет. Во-первых, Жан меланхолик без амбиций. Во-вторых, ты ему доверяешь. В-третьих, у него жена и дочь, и он пару раз видел, как я передаю им пирожки, а значит, живо представляет риски, вытекающие из моей дурной репутации. В-четвертвых, я сдержал обещание и не заселил его Убежище братьями и сестрами Полуночи, чего он так категорически не хотел — он должен быть благодарен.

— Ну да, зато ты заселил Убежище нами, — хмыкнула я.

— Это уже детали, главное, что гордость Жана как Склизкого сохранена. И еще его высокая должность в нашем братстве помогает мне вербовать некоторых новых ребят. И в целом стабилизует ситуацию в квартале. А больше всего мне нравится, что мне есть на кого оставить воров, когда я хочу уехать, как сейчас.

— Ты можешь оставлять их на меня. Люблю новый опыт, — лукаво сощурился Тилвас.

— Очень смешно. Тем более, ты едешь со мной. И ты тоже, Джерри.

Мы переглянулись.

— А куда это мы едем, позволь спросить? И зачем?

— В Лесное королевство. Ходят шепоты, что в одном особняке в их столице есть сейф, который не смог взломать никто из лесных воров и никто из кнасских, хотя пытались многие. Мне кажется, это до пепла похоже на вызов. К тому же, я давно хотел обнести сокровищницу их Башни магов. Шолоховцы половину своих артефактов притащили из Шэрхенмисты: возвратим их домой, восстановим историческую справедливость. Да и вообще, пора Рыбьей Косточке расширять сферу влияния.

— …Ты же помнишь, что мои силы пэйярту тают вне Шэрхенмисты? — на всякий случай уточнил Талвани.

— Тем интереснее нам будет, аристократишка. Джерри? Как у тебя с дольним языком?

— «И я коснулся дна, и оттолкнувшись вверх, поплыл на свет невидимых, неведомых планет», — процитировала я старинную дэльскую песню.

— Идеально. А ты тогда сыграешь немого братишку Джеремии.

— Я обычно ее жених, а ты — братишка.

— Джерри, скажи ему, что очень опасно стать жертвой одного амплуа.

— Вообще-то это чаще ведет к мастерству, Мокки. Особенно если мы говорим о преступных ролях.

— Вы зануды. Всё. В этот раз никто не будет братишкой. По дороге придумаем что-нибудь свеженькое. Новая страна, новая авантюра, новый сюжет. Наши гаррары уже ждут в стойлах. Погнали, пока у меня за спиной не рухнуло еще что-нибудь, и мне не пришлось устраивать показательную порку. Гильдийский квартал — аррьо!

КОНЕЦ