Зуб мамонта

День 154-й

Лишь пятнадцать дней осталось до того главного события, к которому приближается наш рассказ.

Но никто из героев повествования об этом не знает, не догадывается.

Не знает и Алька. Ему даже не было известно о том, что в субботу 154-го дня, к одиннадцати часам, тетя Кира ждала Вадима.

Если бы Алька мог догадаться! Не пошел бы он за червями-трубочниками, не трясся бы в трамвае и автобусе. Но как он мог догадаться? Когда тетя ожидала возвращения из Прибалтики Петра, то Алька видел, что она и у зеркала сидела, и волосы накручивала, и выбирала платье. А тут ничего не заметил. Была тетя, как обычно, в домашнем халате и волосы не накручены. И утром, когда он сказал, что собирается за трубочником, она ничем не выдала себя.

— Только с транспортом осторожнее, — предупредила она.

И Алька, положив в хозяйственную сумку (уже давно ставшую его собственностью) пустую литровую банку, отправился за Валеркой. Тому отпроситься было сложней. Мать с семи часов торговала на базаре яблоками, и Петр должен был подвезти туда новую партию. Пока он, подставив лестницу, с крайней от дома яблони осторожно снимал спелую грушовку, Валерка складывал отборные плоды в корзины, ведра и относил к мотоциклу, стоявшему наготове у ворот. И Альке пришлось помогать ему. Лишь после того, как коляска была полностью загружена, надежно увязана веревками и Петр выехал на улицу, лишь после этого друзья смогли отправиться в далекий поход за кормом.

Кира сидела с книгой у приоткрытого окна и все видела: как Петр отъехал, как с сумками в руках скрылись за поворотом ребятишки. Она читала книгу, но плохо понимала, что читает. Временами взгляд ее скользил мимо страницы. В памяти всплывали и хорошие дни, когда все у них с Вадимом ладилось, но чаще почему-то вспоминалось его угрюмое, злое лицо, обрамленное темной бородкой, и будто слышался голос его, раздраженный, резкий или молящий о прощении. Все бы ничего, она бы свою гордость как-то смирила, если бы не частые выпивки Вадима. В такие часы он делался невыносимым. Грубил, придирался, был мелочен, жесток и одновременно жалок.

И с работой по этой причине стало у него не ладиться. Картины его браковали, иные сам рвал и снова пытался найти утешение в винном похмелье.

Четыре последних года, которые прожила без Вадима, Кира считала отдыхом.

Так неужели он снова хочет предложить то же самое? Или другим стал, как уверяет Елена Сергеевна, понял что-то?..

Время приближалось к одиннадцати (Елена Сергеевна вчера позвонила в театр и предупредила, что Вадим собирается прийти в это время), а ей и шкаф, где висели платья и кофты, открывать не хотелось. Правда, когда старинные часы кинули в тишину одиннадцать размеренных ударов, она все же вместо халата надела платье и волосы свои, пышные, золотистые, расчесала.

Она увидела его издали и сразу узнала. Он шел не быстро и как-то неуверенно. Вот посмотрел на букет цветов, что нес в правой руке, видимо, еще раз мысленно проверял, хорош ли. Понравится ли ей? «Помнит, что цветы моя слабость», — без радости подумала она. Кроме беспокойства и тревоги, ничего другого визит бывшего мужа в ней не вызывал.

«Ой, да у него же бороды нет!» — вдруг поняла Кира. И не могла решить — лучше ему без бороды или хуже…

Тем временем Вадим уже был у калитки. Она не пошла встретить его, буднично крикнула из окна:

— Открывай!

Вадим не забыл, как это делать: зажал под мышкой что-то большое, завернутое в бумагу, просунул руку в расширенную щель калитки и повернул металлическую ручку.

В переднюю она вышла. На тихий стук разрешила войти.

— Ну, здравствуй, Кира, — взволнованно сказал он, все еще прижимая к боку что-то завернутое в бумагу.

— Здравствуй, Вадим, — сдержанно ответила она и добавила: — Проходи.

Неловко ступая, он двинулся следом за ней в комнату, положил сверток на стол, а цветы протянул ей.

— Благодарю. — Мысленно она отметила, что букет он выбрал удачный — пионы, фуксии, садовые ромашки — без холодных и надменных лилий. «Неужели и это помнит?» — Садись. — Она показала на стул. Сама же, положив скрещенные руки на колени, устроилась на Алькиной тахте.

Вадим опустился на стул, достал из кармана пачку сигарет.

— Можно курить? — Он волновался.

— Если только в виде исключения, — сказала она. — Впрочем, тогда садись у окна. В этой комнате живет Алик.

— Понимаю, — кивнул он и перенес стул поближе к окну.

— Ты изменился, — сказала она. — Сбрил бороду. Помолодел.

— Да, уже год, как сбрил, — подтвердил он.

— И только? — сама не желая того, язвительно спросила она.

— Не понял. — Вадим глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым в окошко.

— Изменения коснулись только бороды? — Она никак не могла отделаться от иронического, колкого тона.

— А-а, вот о чем… — протянул Вадим.

— Прости за прямоту, — не выдержала паузы Кира. — Ты по-прежнему пьешь?

— Если скажу, что нет, ты не поверишь. — Вадим снова сделал глубокую затяжку. — Но это правда: я не пью.

— Совсем?

— Что значит совсем? Бывают праздники…

— …встречи, провожания, воскресенья, обмывка картины, новой покупки…

— Не злись, пожалуйста, — попросил Вадим. — Я пришел не за этим.

И все равно она не в силах была сдержаться. Отказали нервы.

— Пришел сказать, что не можешь без меня. А ты меня спросил: могу ли я без тебя? Отвечу: да, могу. Эти четыре года, когда тебя не было…

Он терпеливо, не перебивая, не пытаясь вставить ни слова, ждал, пока она, нервно ходя по комнате, выговорится. Он не заметил, как выкурил новую сигарету и прикурил следующую… И дождался. Словно после тяжелой работы, обессиленная и поникшая, Кира вновь села на тахту, вздохнула:

— Я все сказала. Теперь ты в состоянии понять меня?

— Кира, — глухо проговорил Вадим, — поверь: ничего нового ты мне сейчас не сказала. Я это знал. Давно понял. И еще понял самое главное: это верно — мне без тебя трудно. Плохо без тебя. Но я ни о чем не прошу. Просто я постараюсь доказать, что тоже могу быть нужным тебе. На это ведь я имею право?

— Да, конечно, — сказала она и горько добавила: — Если сумеешь доказать… Я, Вадим, не собираюсь скрывать: четыре года, пока тебя не было, я провела не в монастыре. И встречалась, и дружила. Одного не было — большого чувства. А без чувства и уважения — все ложь… Вот и сейчас сосед Петр Шмаков — приличный человек, хороший хозяин, здоровяк, силища как у Жаботинского или у кого там еще… Не пьет, даже не курит, всего на год старше меня, так вот, он очень хочет, чтобы я вышла за него замуж. Куда больше: обещает унести на руках в Париж или в саму Антарктиду. Заманчиво. Но не соглашаюсь. Нет настоящего чувства. Знаешь, как в городе, где много машин, — смог образуется, не хватает кислорода. И мне кислорода чувств не хватает.

— Но ведь когда-то, вначале, мы хорошо жили, — осторожно напомнил Вадим и посмотрел на сидящую Киру. — Мне казалось, любили друг друга…

— Наверное, любили, — после некоторого раздумья согласилась она. — Но после стольких лет начинать все сначала? После того, как официально развелись…

— Тем не менее я готов на это, — сказал Вадим и поднялся со стула. — Больше не стану задерживать. Спасибо, что позволила прийти. Об одном прошу: помни, что я здесь, что я очень хочу начать все сначала. Не станешь возражать, если я буду иногда напоминать о себе?

— Не стану, — ответила Кира и без улыбки подала руку. — Я провожу до калитки.

— Это тебе. — Вадим показал на сверток, лежавший на столе, и вышел из комнаты.

Она проводила его к калитке, слабо кивнула на прощание и вернулась в комнату. С минуту смотрела из окна, как он, словно истаивая, делаясь все меньше и меньше, удалялся от дома. Вот и поворот. Скрылся… Все сначала… Разве это возможно? Разве бывает так? Склеить разбитый кувшин… Разбитый или только треснувший?..

Нелегкие ее размышления неожиданно прервал вынырнувший из-за поворота мотоцикл с коляской. Кира не могла не узнать голубой «ИЖ» Петра. И его самого, широкоспинного, в красном шлеме. Но что это? Почему Петр вдруг круто развернул машину и вновь скрылся за поворотом?

«А что, если он ехал навстречу и узнал Вадима? — подумала она. — Нет, ничего плохого Петр себе не позволит. Не должен позволить. Впрочем, от него можно всего ожидать. Но почему, по какому праву?..»

Кира уже готова была побежать туда, узнать, в чем дело, но из-за темных кустов вновь показался голубой «ИЖ» с коляской.

«Что-то все же было, — решила она. — Не зря ведь он возвращался. Если это так, то визита долго ждать не придется. Петр не из тех, кто терпит рядом соперника».

Петр даже не стал заезжать домой. Лишь каску круглую снял, положил под брезент. Ей не хотелось, чтобы он сам открыл калитку. Поспешила навстречу.

— Можно к тебе на минутку? — подозрительно рассматривая ее, спросил Петр.

— Здравствуй, во-первых, — сказала она. — В гости? С визитом? Милости прошу.

Петр быстрым и цепким взглядом осмотрел комнату, цветы увидел, сверток, а на подоконнике даже окурки сигарет и пепел на бумажке приметил.

— Вадима сейчас твоего видел, — сказал он.

— Может быть, сядешь? — спросила она.

— Не узнал сначала. Без бороды. Развернулся, подъехал, смотрю — он. В обратном направлении двигает. От тебя, значит.

А Кира, как и при Вадиме, спокойно устроилась на тахте.

— Так ты присядешь все-таки?

Петр подошел к окну, брезгливо покосился на подоконник.

— Хотя бы пепельницу попросил. Ну, народ! Хамье! А туда же — цветочки! Подарочки! — Он ткнул пальцем в сверток на столе.

— В самом деле, что же там? — только сейчас по-настоящему обратив внимание на что-то завернутое в бумагу, удивилась Кира. Она вдруг подумала: не зуб ли мамонта?

Ничего похожего. Это оказалась высокая коробка конфет, на уголках перевязанная фиолетовой шелковой ленточкой.

Эх, выяснять отношения так выяснять! Она в одну секунду сняла ленточку и подняла крышку.

— О, прелесть какая! Не иначе как в Москве, в Елисеевском магазине покупал! Угощайся. — И сама взяла из бумажной клеточки высокую, похожую на графинчик шоколадную конфету.

Петр и пальцем не притронулся к коробке. Покривил губы:

— Угощайся! А ты подумала о том, что эта конфета в горле у меня застрянет?

— Ты чего, собственно, хотел? — посерьезнев, спросила Кира. — Чтобы я пинком выставила его за дверь? И цветы вслед швырнула?

— Да нет, зачем… — Петр сразу сбавил тон. — Дело, конечно, твое… Только хорошо ли это? Я руки твоей прошу, ты вроде не отказываешь, а сама цветы принимаешь, конфеты…

— Се ля ви. Такова жизнь, — сказала она. — Что делать, если кислороду не хватает.

— Кислород-то здесь при чем? — совсем сбитый с толку, спросил Петр.

— Ты так красиво написал про церковь Святой Анны. Я не ожидала… Обещал унести в Париж.

— Шуток не понимаешь.

— Шутка… — Она вздохнула.

— Не в том смысле, — поправился Петр. — А вообще, с милым удовольствием. Вот куплю машину — хоть и правда в Париж махнем. Если, конечно, разрешат… Ты Вадиму-то что сказала?

— Вадиму?.. — Она с недоумением пожала плечами. — А что я могла сказать ему? Ничего… Впрочем, сказала, что есть у меня Илья Муромец, Жаботинский, сказала, что обещает унести на богатырских своих руках в Париж.

— Вот и умница! — Петр подошел к ней и хотел обнять, но Кира отстранилась.

— Ничего ему обещать я не могла… Так же, впрочем, как и тебе. Пойми, Петр, ну нет настоящего чувства. Кислорода нет.

Опять о кислороде! Петр взглянул в окно. Там возле мотоцикла уже крутились босоногие малыши — осваивали седло и коляску.

— Эй, эй! Отойдите от машины! Я вас! — строго крикнул Петр. — Ну, а как он там на Севере? Не рассказывал? — убедившись, что угроза подействовала и малыши неохотно отошли в сторону, поинтересовался Петр.

— Ты о чем? — спросила Кира.

— Ну, о заработках, например.

— Господи! — с тоской выдохнула она. — Опять одно и то же! Нет, он не рассказывал! А я, представь, не расспрашивала! Я ни о чем не расспрашивала. И о чем расспрашивать? Неужели снова о машине? Вы все — и Алька тоже! — все помешались на машинах! Но ведь есть же что-то еще, кроме этих дурацких ваших машин!

Петр опешил — так это было неожиданно. Что он такого сказал? Чего она злится?

— Я, пожалуй, пойду, — пробормотал он. — Надо еще за матерью съездить. Да корзины привезти…

После его ухода Кира лежала на тахте и грустно смотрела в потолок, на извилистую сеть тонких трещинок.

В таком положении и застал ее вернувшийся Алька. Он тоже, едва вошел в комнату, как и Петр, в одно мгновение увидел посторонние вещи. Только в обратном порядке: сначала конфеты, потом цветы.

— Ого! Были гости? — спросил он. — Кто был?

— Вадим приходил, — устало проговорила тетя Кира.

— Вадим?! — завопил Алька, словно был не в комнате, а в лесу или на речке. — А зуб принес?

— Ну, конечно, только о твоем зубе я и должна была спрашивать!

— Не о моем. О зубе мамонта!

— Ах! Какая разница.

— Сравнила! Мой зуб и зуб мамонта!

Тетя Кира невольно улыбнулась:

— Не переживай, в следующий раз спросим.