Зверства немцев над пленными красноармейцами

«УМАНЬСКАЯ ЯМА» Рассказ старшего политрука С. Еворского

Попав в руки немцев после ранения в бою, я был брошен в концентрационный лагерь близ местечка Голованевское. Здесь я находился около трех недель, испытав вместе с другими заключенными, жителями оккупированных районов и пленными, все мыслимые и немыслимые человеческие муки. Гитлеровцы изощряются в издевательствах над советскими людьми как только могут.

В течение первых четырех дней нам не давали ни пить, ни есть. Только на пятый день нам принесли по две столовых ложки вонючего варева из концентратов, облитых керосином. Народ стал пухнуть и умирать от этой гадости, по 30–40 человек умирали ежедневно.

Никакой медицинской помощи не оказывали, люди гнили заживо. Раненые счищали червей с ран ложками. Так в жутких мучениях умерли зенитчик политрук Ткаченко и мой сосед красноармеец Афанасьев. Находившаяся среди нас медсестра Нина Фастовец попросила у коменданта лагеря несколько бинтов, чтобы перевязать раненых. За это ее тут же избили палками до потери сознания. Гражданский врач, старик, заключенный вместе с нами, фамилии которого я не помню, пытался чем мог помочь раненым. Узнав об этом, комендант вызвал его во двор и стал избивать палкой.

— Танцуй, русс, — приказал комендант, избивая 62-летнего врача. Старик не хотел этого делать, и избиение усилилось. Наконец, он не выдержал и под ударами начал танцевать. После этого его заставили стоять весь день, не двигаясь, на солнцепеке.

Население местечка Голованевское старалось помочь нам. Через проволочные заграждения нам бросали мед, фрукты, но все это забирали немцы.

В самых невозможных условиях советские люди сохраняли свое достоинство, заботились друг о друге. Из своего белья мы сделали бинты, которыми ночью, украдкой от фашистов, начали перевязывать раненых.

Через девятнадцать дней меня повели в другой лагерь. Я в последний раз оглянулся, прощаясь с товарищами, и увидел вокруг много могильных холмиков. Немного нас уцелело, в каждой могиле лежало 12–15 трупов советских людей, замученных здесь фашистскими палачами.

Колонну в новый лагерь гнали безостановочно, отстающих конвоиры расстреливали на месте. По дороге фашисты придумали для себя кровавую потеху: в то время как один приказывал строиться по четыре, другой командовал строиться по шесть; естественно, что из-за этого начиналась толчея, а за «невыполнение» приказа мерзавцы немедленно пускали в ход автоматы. Так в течение суточного перехода к Умани было зверски убито 64 наших товарища.

В Умани оказался еще более страшный концентрационный лагерь. Этот лагерь известен во всех захваченных районах Украины под названием «Уманьской ямы». Нас загнали в огромный глиняный карьер диаметром около трехсот метров. Отвесные стены этого карьера высотой до пятнадцати метров охраняли усиленным конвоем, открывавшим беспорядочную стрельбу из автоматов при малейшем движении в яме.

Здесь находилось несколько тысяч заключенных из пленных красноармейцев и гражданского населения, много железнодорожников из-под Аккермана. Управляли нами по радио. Каждое утро репродуктор выкрикивал приказ одной группе строиться у стены номер один, другой — у стены номер два, номер три и номер четыре. Стена номер два часто означала смерть, около нее расстреливались без всякого повода не понравившиеся чем-либо охране.

Голодали мы здесь еще больше, чем в Голованевском. Умерших от голода хоронили тут же в яме; мертвых было так много, что мы не успевали их закапывать, да и закапывать было нечем. Для того чтобы как-нибудь согреться, некоторые из нас руками вырыли в стене норы. Стена обвалилась и похоронила под собой 36 человек.

Однажды фашисты затеяли своеобразный спектакль. Голодным людям кинули вниз раненую лошадь. Когда мы ее стали резать, наверху появился фотограф, который запечатлел это на пленке. Очевидно, таким путем создавалась очередная немецкая фальшивка, извращающая какие-то факты. У лошади собралось слишком много людей, фотограф был недоволен кадром, но автоматчик помог ему и убил несколько человек.

В этот же день тот же фотограф инсценировал в яме «гитлеровское милосердие». Среди нас находился старший лейтенант Новиков, который имел одиннадцать ран. Новиков был совершенно раздет, фашисты перед объективом аппарата перевязали ему раны и надели чистую рубашку. Однако, как только фотограф закончил свою работу, эту рубашку отняли у Новикова, сорвали с его ран все повязки и зверски избили.

Была у фашистов еще одна излюбленная забава — спускать в яму собак и натравливать их на нас. Не одному человеку перегрызли они руки и ноги. Практиковалась и такая пытка: раненого клали на землю и вливали в него через лейку ведро воды. В «Уманьской яме» я находился всего несколько дней, но пережитого здесь никогда не забуду.

Из Умани меня погнали в Винницу. Однако по дороге я должен был перенести еще одно испытание. В пересыльном пункте у Гайсина было то же, что и в первых двух лагерях, только вместо палок палачи применяли резиновые дубинки.

В Гайсине мне удалось бежать. Когда в ближайшем селе я рассказал крестьянам, что вырвался из «Уманьской ямы», на меня смотрели, как на воскресшего мертвеца. Крестьяне отнеслись ко мне исключительно сердечно, переодели, накормили, указали дорогу.

Свыше полутора месяцев был я в лапах у немцев и каждый день снова и снова думал о том, что фашистский плен хуже смерти. Прежде я бы просто не поверил, что возможны такие зверства, какие творят немцы над советскими людьми. Но теперь я видел это собственными глазами, на себе испытал эту муку. До сих пор мои раны не зажили. Но сейчас я окружен товарищами, я — у своих, обо мне заботятся, и силы мои мало-помалу восстанавливаются.

Сейчас мне хочется только одного — чтобы поскорее зажили мои раны! Тогда я сполна рассчитаюсь за все с фашистскими негодяями. Я буду мстить им за кровь и страдания наших людей до тех пор, пока бьется мое сердце, я буду истреблять их беспощадно, как бешеных псов, как самых чудовищных гадин, какие есть только на земле.

ДИКИЕ ЗВЕРИ Рассказ сержанта Коверсун

Наша рота прорвалась в расположение врага. Бой был упорный. Мы пошли в контратаку. В тылу боя вместе с несколькими бойцами, действовавшими под командой лейтенанта Крупеева, я забрался далеко и оторвался от своих.

Двигаясь в лесу, мы подверглись внезапному нападению врага. Сопротивлялись упорно, но фашистов было во много раз больше, чем нас. Силы наши в конце концов иссякли, не стало патронов. Нас окружили и взяли в кольцо. Началась чудовищная расправа. Варварским пыткам был подвергнут лейтенант Крупеев. Ему свернули голову, вырвали руки и продолжали надругательство над трупом. Зверски замучен был красноармеец Щупаев. Его пытали, кололи пятки штыками, плевали в лицо, избивали. Потом ему размозжили череп прикладом.

Фашисты походили на зверей, упивавшихся человеческой кровью. Палачи действовали не торопясь и старались причинить своим жертвам наибольшие страдания.

Как я остался жив, сам не знаю. Меня истязали, кололи штыком, избивали прикладом. По-видимому, я потерял сознание, и фашисты сочли меня мертвым. Только это меня и спасло. Очнулся я ночью. Изуродованные до неузнаваемости тела моих товарищей лежали рядом со мной. Собрав последние остатки сил, я стал ползти вперед. Неимоверно болели руки и ноги. Кровь сочилась из ран. Я полз, напрягая всю свою волю.

Я знал, что свои где-то недалеко, и это ободряло меня. Но доползу ли до них, хватит ли сил? Мне казалось, что я передвигаюсь долго, бесконечно долго. Наконец, я услышал родной голос.

— Кто идет? — спросил часовой.

Это были свои, мой родной полк, дорогие мои товарищи.

Наутро, лежа на траве, весь перевязанный, я рассказал бойцам и командирам о виденном и пережитом. Какой злобой загорелись их глаза, как сжимались от ненависти к врагу их руки. Варвары не уйдут, от нашей мести: За каждую жизнь советского бойца фашистские гадины расплатятся десятками жизней.

В ЛАПАХ НЕМЕЦКИХ ОФИЦЕРОВ Рассказ заместителя политрука Петросяна

Бойцы и командиры одного из полков орденоносной дивизии, выбив немцев с занимаемого рубежа, подобрали здесь истерзанного заместителя политрука тов. А. А. Петросяна. На щеках Петросяна были вырезаны пятиконечные звезды, грудь и спина изрезаны лезвием бритвы. На теле много синяков и ссадин, несколько пулевых ран.

После того как ему была оказана медицинская помощь и товарищ Петросян немного отдохнул, он рассказал следующее:

«В районе местечка Н. противник ввел в бой свои резервы. Обстановка была сложная, напряженная.

Выносить раненых с поля боя было очень трудно. Командование поручило мне во что бы то ни стало эвакуировать раненых бойцов и командиров.

Когда я подобрался к одному раненому, чтобы вынести его в безопасное место, ко мне подползли два человека в форме Красной Армии — один со знаками различия старшего лейтенанта, другой — старшины. Неожиданно они схватили меня за руки, зажали рот и стали бить. Это были переодетые немцы.

Я долго сопротивлялся, но двое одолели меня. Избив, они отобрали наган, гранаты, сумку с бутылками. Затем они поволокли меня в лес, затащили в какую-то землянку. Здесь было шумно. Разговаривали немцы — мужчины и женщины.

Вся эта полупьяная компания набросилась на меня. Вначале они связали мне руки, потом стали обыскивать карманы.

Вскоре в землянку зашел еще один офицер. Он также обшарил мои карманы и несколько раз ударил по лицу. Изловчившись, я укусил злодея за ухо. Офицер застонал, закружился, схватил лезвие бритвы и в бешенстве раз десять саданул меня лезвием в грудь. При виде крови все мерзавцы пришли в неописуемый восторг. Они смеялись, громко выкрикивали:

— Вот тебе, молодой комиссар!

После этого начали обыскивать меня. В маленьком кармане гимнастерки они нашли звездочку. Офицер, схватив ее, сказал что-то женщинам. Затем они приложили эту звездочку к моей правой щеке и стали вырезать очертания звездочки на коже.

Несмотря на боль, я не произнес ни одного слова. Тогда офицер стал вырезать звездочку и на левой щеке.

В это время в землянку вошел второй офицер.

По чину он был старше всех присутствующих. Он подошел ко мне и предложит папиросу. Я отказался.

Офицер показал мне несколько фотокарточек. Он хотел убедить меня в том, что снятые на них люди добровольно сдались немцам.

— Это ложь, — ответил я.

Меня хотели заставить подписать бумажку, озаглавленную «Обращение к русским солдатам». Я отказался, заявив при этом:

— Умру, но никогда не изменю своей Родине!

Офицер, сохраняя внешнее хладнокровие, продолжал беседу. Вдруг он, как бы невзначай, спросил номер нашей части и ее расположение.

Я ничего не ответил.

Тогда офицер встал, прошелся по землянке и отрывисто сказал:

— Мы решили вас расстрелять?

Ко мне подбежали немцы и сорвали с меня одежду. Сняв нательное белье, они начали избивать меня, выдергивать волосы из моей груди.

От нестерпимой боли закружилась голова. Я упал. После всех издевательств враги вывели меня на улицу. Здесь около землянки лежали два замученных красноармейца. Лица их были изрезаны ножами.

— Могилу рой на троих! — крикнул мне немецкий ефрейтор.

Я взял лопату и стал копать.

Два офицера и ефрейтор наблюдали за работой. Они вынесли к могиле отобранные у меня гранаты и бутылки с горючим.

Вскоре сюда подкатил мотоцикл. Это был, вероятно, связной из штаба. Он отозвал офицеров в сторону и что-то им передал.

Ефрейтор, охранявший меня, стал прислушиваться к разговору.

В этот миг у меня явилась мысль убить ефрейтора, охранявшего меня. Размахнувшись, я ударил его лопатой по голове. Фашист упал без единого звука. Тут же я схватил гранаты, сумку с бутылками. Связку гранат бросил в офицера, а одну гранату в окоп.

Раздался выстрел. Пуля попала мне в ногу, вторая задела голову. Оказалось, что один из офицеров был еще жив. Но все же я успел наброситься на бандита и задушить его. Наконец, я пополз к линии фронта. Силы мне изменяли, по лицу текла кровь.

Около линии обороны немцев я заметил двух немецких солдат. Они стояли на моем пути. Свернуть я уже не мог, не хватало сил. Собрав всю энергию, я привстал и мгновенно швырнул в фашистов бутылку с горючим. Липкая горящая жидкость попала на немецкие гранаты. Получился страшный взрыв. Осколками гранат был ранен и я.

Что произошло потом, не помню. Очнулся я уже на руках красноармейцев и командиров».

НАПАДЕНИЕ ГИТЛЕРОВЦЕВ НА ГОСПИТАЛЬ Рассказ военврача 3 ранга Иванченко

Мне довелось видеть немало зверств немецких фашистов, от которых стынет кровь в жилах. На станции С. гитлеровцы сожгли госпиталь, в местечке Рудня они разрушили бомбами детский дом. И сейчас еще у меня перед глазами трупы семидесяти женщин и детей, залитых кровью, обезображенных, с оторванными руками. По то, что совершили немецкие палачи над ранеными красноармейцами нашей части, не поддается описанию.

Бой начался в 5 часов утра. Паша часть, несмотря на сильный огонь врага, упорно отстаивала позиции у деревни И. Не имея помещения для госпиталя, мы перевезли раненых на опушку леса, и я приступил к операции бойца, раненого разрывной пулей. Мне помогала одна из санитарок, семнадцатилетняя Варя Бойко.

Неожиданно к опушке пробилась рота немцев и открыла по госпиталю огонь из винтовок и автоматов. Пули косили раненых, поднимавших головы с повозок. «Здесь шпиталь, шпиталь!» — громко закричал я. Фашистские негодяи отчетливо слышали мой голос, ясно видели, что это госпиталь, но и не подумали прекратить бешеную стрельбу.

Окружив повозки, немцы бросились обыскивать раненых, выворачивали их карманы, вытаскивали деньги, часы, носовые платки — все, что попадалось. Когда солдаты закончили грабеж, офицер приказал раненым подняться и положить руки на головы. Раненый в руку красноармеец Шаламов, которому я всего за час до этого сделал операцию, не мог, конечно, поднять руки. Очкастый фашист в форме офицера с красным крестом на воротнике в упор выстрелил в Шаламова. Пуля пробила ему плечо, кровь залила всю гимнастерку. Тотчас я подбежал к бойцу и начал перевязывать его. Немецкий фельдшер ударил меня прикладом.

— Вы же фельдшер! — вскричал я вне себя от негодования по-немецки. — Зачем вы воюете с ранеными?

Вместо ответа он еще раз ударил меня прикладом, и я упал.

К моей славной помощнице, санитарке Варе Бойко, подскочили двое солдат. Они обыскали ее и подвели к фельдшеру. Тот спросил что-то. Маленькая санитарка спокойно взглянула в перекошенное злобой лицо врага и промолчала. Фельдшер повторил вопрос: кто из раненых командиры. Девушка отрицательно покачала головой. Тогда немец, отвратительно ругаясь, приставил винтовку к ее груди. Девушка разжала губы и плюнула мерзавцу в лицо. Немедленно раздался выстрел. Так погибла замечательная советская патриотка, чей светлый образ я навсегда сохраню в своей памяти.

Гитлеровский ублюдок в чине фельдшера продолжал издеваться над ранеными бойцами и командирами. Он ходил от повозки к повозке и прикладом избивал раненых, стараясь угодить по самому больному месту. Ударом приклада он раздробил череп тяжело раненому в голову лейтенанту Дилееву. Лежавший рядом с Дилеевым красноармеец Азимов пытался помочь лейтенанту. Фельдшер-палач в упор застрелил красноармейца.

Не знаю, сколько еще продолжалась бы дикая расправа гитлеровских головорезов над ранеными, но тут невдалеке раздалось «ура». Группа наших бойцов подошла на выручку госпиталя. Фашисты открыли огонь из автоматов и минометов, однако долго стрелять им не пришлось. Выскочивший из кустов ездовой Молчанов навалился на минометчика, выхватил у него штык и всадил ему в спину. С этим же штыком отважный ездовой ринулся на офицера и заколол его. Увидя, что офицер убит, немцы поспешно подняли руки. Поднял руки и фельдшер-палач. Он упал на колени и молил о пощаде. Он был жалок и мерзок в эту минуту — убийца и трус.

Гневом и яростью наполняется мое сердце всякий раз, когда я вспоминаю об этой чудовищной расправе немецких дикарей над ранеными красноармейцами и командирами. Месть, беспощадная месть ненавистному врагу!

МОРИЛИ ГОЛОДОМ, МУЧИЛИ И ИЗДЕВАЛИСЬ Рассказ красноармейца Степана Сидоркина

Во время боя в районе села Каменка меня ранило в грудь, и я потерял сознание. Очнувшись, я увидел вокруг себя немцев. Они обливали меня водой, подносили к телу горящие спички. Таким вот способом фашистские бандиты приводят в чувство раненых красноармейцев, попавших к ним в лапы.

Немецкий офицер спросил меня о чем-то на своем языке. Ничего не понимая, я молчал. Тогда по знаку офицера два солдата схватили меня за руки и начали выворачивать их. Офицер, наблюдавший за этой дикой сценой, выкрикивал какие-то ругательства.

Силы покидали меня, страшная боль пронизывала тело. Но я твердо решил ничего не говорить. Начались пытки: били прикладами по спине, переворачивали и били сапогами в живот. Потом один гитлеровец ударил меня чем-то тяжелым по голове, и я вновь впал в забытье.

Очнулся весь мокрый: видимо, фашисты опять поливали водой. Два солдата волоком потащили меня по земле. Ныли голова, грудь, спина, руки. Сквозь темноту я различал фигуры нескольких наших бойцов. Одни из них стонали от ран и побоев, другие лежали, не двигаясь; потом я узнал, что они уже давно умерли, но их не хоронили.

Так мы провалялись на сырой земле полдня. Ни пищи, ни воды нам не давали. Обессиленные, мы шли медленно, часто спотыкались. Солдаты подгоняли нас прикладами и штыками.

У входа в избу стоял офицер. Он предложил нам чай, хлеб, сало — добро, награбленное у наших колхозников. Мне страшно хотелось есть и при виде пиши закружилась голова. Но, поборов себя, я отказался от фашистского завтрака Отказались от него и мои товарищи. Гад хотел купить нас за кусок хлеба и выведать нужные ему сведения. Но он просчитался: советского человека не подкупишь.

Офицер ядовито произнес «Гут» и махнул рукой. Нас опять отвели в сарай, морили голодом, даже глотка воды не дали. Один тяжело раненый умирал и в бреду все время просил: «Пить, пить, пить». Часовой с бешенством открыл дверь и сапогом дважды ударил в лицо умирающего. Спустя пять минут он скончался. Днем сильно палило солнце, в сарае трудно было дышать от жары и запаха разлагавшихся тел умерших, которых по прежнему никто не убирал.

Вторые сутки мы лежали без перевязок, воды и пищи. Вечером немцы начали уводить пленных по одному. Бойцы возвращались окровавленные, с распухшими лицами, с выбитыми зубами и рассказывали, что гитлеровцы ставили перед ними еду и, не давая притронуться к ней, допрашивали. Но никто ни слова не говорил бандитам, и вот, вымещая свою злобу, фашисты принимались бить раненых чем попало.

Ночью опять выволакивали из сарая и тут же убивали. Мы слышали глухие удары, стоны, озлобленные выкрики врагов. На рассвете в саран вошел офицер и, обращаясь к солдату, сказал: «Русс хочет кушать. Накормим». Солдат принялся колоть нас штыком.

Вдоволь поиздевавшись, солдат вывел нас, последних десять красноармейцев, оставшихся в живых, и погнал в поле, где рос овес. Тут у меня созрел план побега. Упав в овес, я притворился, что ем его, а сам стал переползать с места на место. Так добрался до ручейка, утолил жажду и бегом — в лес. На другой день я уже был среди своих.

Никогда не забуду я кровавых зверств фашистов. За кровь моих товарищей, за расстрел раненых, за все гитлеровская свора получит сполна.

ВЕСЬ МИР ДОЛЖЕН ЗНАТЬ О ЗВЕРСТВАХ НЕМЦЕВ Письмо старшего сержанта Жаркова

Коллектив Чусовского металлургического завода получил из Н-ского госпиталя письмо от бывшего работника завода — старшего сержанта В. Н. Жаркова.

«Передаю всему рабочему коллективу боевой красноармейский привет, — пишет тов. Жарков. — Я имел счастье биться с наглым врагом с оружием в руках на передовых линиях, защищать нашу счастливую Родину. В боях 17 и 18 июля я получил рану в глаз и руки. Ранение вывело меня из строя. Я был помещен в полевой госпиталь, расположенный на опушке леса недалеко от передовой линии. Вечером 19 июля отдельная вражеская моторизованная колонна прорвалась через нашу линию обороны и отрезала полевой госпиталь от основных. Мы оказались невольно в тылу у врага. Как сейчас помню, с каким спокойствием наши бойцы командиры встретили показавшихся в госпитале немецких офицеров. Всем раненым бойцам немецкий офицер предложил на чистом русском языке подняться. Тяжело раненые насильно и грубо были подняты и посажены на койки. Командиров и политработников, коммунистов и комсомольцев офицеры отобрали в отдельную группу и стали беспощадно избивать прикладами. Ни одного стона не издали эти герои. Они смело смотрели в глаза смерти. После истязаний их вывели из госпиталя и расстреляли. У остальных больных офицеры пытались добиться сведений о расположении, численности и вооружении наших частей. Но безуспешно. Ни один не проронил ни слова. Тогда офицеры предложили производить допрос каждого в отдельности. По списку всех раненых по одному стали вызывать к офицеру.

Через некоторое время вызвали к офицеру меня и предложили водки, но я категорически отказался пить. Офицер, разъяренный, подскочил ко мне, выхватил пистолет, наставил на меня и предложил говорить все, что знаю. Я молчал. Офицер был в бешенстве. Затем он ударил меня рукояткой пистолета в зубы, и я потерял сознание. Очнулся в сарае с мыслью бежать из этого ада пыток. У сарая стоит немецкий часовой. Составляю план бегства. По поведению часового можно было видеть, что он спокоен за нас: куда побегут раненые, избитые, еле живые, истекающие кровью люди! Прошу часового отвести меня в уборную. Часовой небрежно указал на уборную, находящуюся в нескольких десятках шагов от сарая. Задняя ее стенка была забита на скорую руку старыми досками. Резким ударом сапога отбиваю несколько досок и вылезаю. Часовой не видит. Скрываюсь во ржи и бегом направляюсь к лесу. Прошло несколько минут, все тихо. Вот и лес, впереди свобода. Слышу, сзади поднялся шум и прозвучал одиночный выстрел. Мое бегство открыто. Напрягаю последние силы, чтобы добежать до леса. Вот опушка. Сзади меня нагоняет немецкий солдат и предлагает остановиться Чувствую, что больше бежать нет сил, и падаю на землю. В нескольких метрах от меня на немецкого солдата вдруг бросаются два человека. Одно мгновенье — и солдат мертвый лежит на земле от удара ножа. Это были два колхозника, они наблюдали за моим бегством и вовремя оказали мне помощь. С их же помощью я скрылся в лесу.

16 дней я находился в тылу у врага. Днем лежал в лесу, а ночью передвигался к своим. Два дня меня скрывали колхозники в одной занятой немцами деревне. Наконец, я добрался до своих.

В эти 16 дней я увидел многое. Немецкие звери в каждой деревне жутко расправляются мирным населением. Расстрелы, избиения мирных жителей, насилия над девушками — обычное явление. Продукты питания и одежду немцы отбирают у мирного населения дочиста. Все население с ненавистью и жгучей злобой встречает фашистских захватчиков. Все мужское население, даже старики, скрывается в лесу, создавая партизанские отряды. Весь мир должен знать о зверствах немецких фашистов.

Призываю вас, дорогие товарищи, к самоотверженному, героическому труду на вашем заводе».