В безодиночестве моём бескрайнем
я светозверь, попавший в западню
своих просчётов и своей листвы, —
просторен лес, где ближние мои
плодятся, пятятся и промышляют,
а я уединяюсь под эскортом,
который временем определён, —
со мной лишь волны моря,
звёзды ночи —
всего-то ничего, всего-то малость,
всего-то множество, всего-то всё.
Я, чьи глаза глядели в столько глаз,
чей рот пылал от стольких поцелуев,
чьи лёгкие отягчены дымами
давным-давно умерших паровозов
на ветхих и недобрых полустанках
и пылью бесконечных книжных лавок, —
мой смертный человеко-Я устал
от глаз, от губ, от дыма и дорог,
от книжных густолиственных чащоб.
И, затерявшись в самой глуби леса,
он внемлет вражеским шагам, бежит
не от других — от самого себя,
от нескончаемых бесед, от хора,
который хочет, чтобы пели все,
от самого обозначенья жизни.
Поскольку каждый раз и каждый сказ,
звук, слог и протяжённость темноты
или волны непогребённый отзвук
ведут его — меня — к свиданью с правдой -
не остаётся ничего другого,
как расшифровывать, распознавать,
озвучивать словами — вот и всё, —
и затворяются ворота леса,
и солнце катит, отворяя кроны,
луна плывёт, как белый плод, и ты
уже к своей судьбе приноровился.
© Перевод с испанского П. Грушко, 1977