Зверь в тени

Глава 5

Очертания ее тела просматривались под покрывалом – абсолютно неподвижным. Его не колыхало даже слабое дыхание. Обычно мать даже в худшие дни укладывала волосы и делала вечерний макияж, поэтому ее темные пряди, хаотично разметавшиеся поверх одеяла, повергли меня в ужас. Страшась обнаружить ее похолодевшей и застывшей, я метнулась вперед.

– Мама! – вскричала я.

И принялась ее трясти, а ноги онемели.

Мать забурчала, отпихнула мои руки и – с затуманенными глазами – медленно уселась на кровати.

– Что такое, Хизер? Что случилось?

Я моментально испытала облегчение. Еще через миг ногам вернулась чувствительность, горячая кровь прилила к лицу, глухо застучала в ушах. Я постаралась сохранить тон спокойным. Если бы мать сейчас, уже пробудившись, расслышала в моем голосе хоть малейшую дрожь, она бы меня выбранила.

– Ничего, мама. Прости… – Я быстро соображала, как выкрутиться. – Я просто хотела тебе сказать, что мы с Джуни вернулись с репетиции.

Мать откинула с лица спутанные волосы, потянулась за пачкой сигарет на прикроватной тумбочке. Огонек вспыхнувшей зажигалки в затененной комнате очертил ее заострившийся подбородок. Как и всегда, при взгляде на лицо матери меня переполнила гордость. Ее чрезмерная худоба, ее кости, проступавшие под истончившейся бледной кожей – все это было неважно. Для меня важным было другое: ее глаза – они были огромные, сине-фиолетовые; ее нос – мягкая пирамидка; ее губы – пышные подушечки.

Красота моей матери была изысканной, утонченной.

И если бы не черные волосы, они с рыжеволосой Джуни могли сойти за двойняшек.

А я… я относилась к другому подвиду. Нескладная барабанщица. Девушка-уродина: слишком высокая, с костлявыми коленками и локтями и стрижкой «длинным клином» в стиле Дороти Хэмилл, давно вышедшей из моды, зато прикрывавшей мое обожженное ухо. Но, глядя на маму, я забывала про себя. Настолько красивой она была! Мне отчаянно захотелось раздвинуть шторы, впустить в спальню лучи вечернего солнца и позволить им упасть на мамино лицо, чтобы я могла полюбоваться ею.

Но у меня хватило ума этого не сделать.

– Как все прошло? – поинтересовалась мама.

Мне потребовалась пара секунд, чтобы вспомнить, о чем мы говорили.

– Мы хорошо порепетировали, – ответила я, разгладив наморщенный лоб. – Правда, хорошо. А в эти пятницу и субботу мы будем играть на окружной ярмарке. Это наше первое настоящее выступление на публике.

Я не собиралась сообщать матери о выступлении. Иногда она прекрасно воспринимала такой объем информации. Но бывало и по-другому. «Как она отреагирует сейчас?» – пронеслось в мыслях. Я видела, как мать напряженно обмозговывает мою новость. Ее лицо сначала замерло, потом на нем отобразилась усталость. В ожидании ответа, созревавшего в ее голове, по затылку у меня пробежал холодок.

Но вот, наконец, к счастью, правильные слова встали на свои места и сложились в совершенно нормальное предложение:

– Замечательно! Мы с отцом придем посмотреть, как вы играете, девочки.

Сознавала ли мать, что лгала? А какая, в принципе, разница? Стоило ли ее расстраивать? Сегодня у нас выдался хороший денек. Я поймала себя на том, что терла свое целое ухо, массируя его большим и указательным пальцами. И опустила руку.

– Это необязательно, мам. Мы будем выступать на разогреве. Поиграем минут пятнадцать, и то в лучшем случае. А на ярмарке многолюдно и шумно. Да еще и вонь, наверное, будет жуткая. Тебе лучше остаться дома.

– Ерунда, – заявила мать. И, пригладив волосы, уложила их так, как укладывала всегда, когда они с отцом уходили из дома на званый обед. Ее взгляд смягчился, и мне стало интересно: «Она тоже об этом подумала?» – Мы непременно там будем, – пробормотала она наконей. – Непременно. – А потом ее взгляд внезапно сфокусировался на мне. Я слишком быстро расслабилась. – Ты будешь такой хорошенькой, если слегка подкрасишься.

Я втянула воздух носом. Мать «затачивала ножи», готовясь перейти к наступлению. С годами я научилась распознавать ее первые выпады, чтобы ретироваться до того, как мне «пустят кровь».

– Спасибо, мама. – Я попятилась к двери. – Спагетти с тефтельками на ужин пойдут?

– Мы их ели два дня назад, – прошипела мать, наблюдая прищуренными глазами за моим отступлением. Ей не нравилось, когда с ней отказывались вступить в сражение.

– Ты права, – проговорила я мягким, покорным голосом. – Мне следовало это помнить.

Я не забыла, что готовила два дня назад. А еще понимала, что смогла бы всю оставшуюся жизнь прожить без тарелки спагетти. Зато Джуни их любила, и они с отцом часто напевали эту глупую песенку «Мы разделаемся со спагетти», накручивая на свои вилки длинные нитевидные макароны. Так что мне пришлось приспосабливаться.

– Да, следовало, – сердито буркнула мать. – Ты такая забывчивая, ненадежная девочка.

Ноги поднесли меня уже почти к самой двери. Не отворачиваясь от матери, я протянула пальцы к ручке; уголки губ изогнулись в улыбке:

– Мы можем съесть замороженные обеды. Папа принес их целый набор. Каждый выберет на свой вкус, а я разогрею.

– Прекрасная идея, – отозвалась мама; ее агрессия вмиг улетучилась, глаза устремились к задвинутым оконным шторам, рука с сигаретой опустилась в опасной близости от постельного покрывала. – Я сегодня чувствую себя не очень хорошо; возможно, даже не спущусь на ужин.

– Папе приятно, когда ты приходишь, – сказала я. – Мы все этому радуемся.

Угадать, как поведет себя за столом мать и будет ли нам по-настоящему приятно ее общество, было невозможно. Но когда мама бывала в настроении, она сверкала как алмаз. Правда, на моей памяти в последний раз она озаряла собой комнату несколько лет назад, до злополучного несчастья со мной. Они с отцом принимали гостей, и мать буквально лучилась обаянием, а гости покатывались со смеху, пока она с живым, искрометным юмором рассказывала им об унижении, пережитом во сне, в котором она разгуливала по «Городу покупателей Зайре» голышом, с одними бигуди на голове. Все мужчины в гостиной лыбились, не сводя с нее глаз. И даже женщины не могли удержаться от хихиканья. Мама была чудесной рассказчицей.

Быть может, мы могли бы устроить одну из таких грандиозных вечеринок еще раз, скажи я матери, что приготовлю еду. Приготовление пищи и так уже легло на меня. Никто меня об этом не просил, это вышло само собой. И один раз наготовить еды для кучи народа, наверное, не составило бы особого труда. В продуктовом отделе «Зайре», где теперь мы все работали – и я, и Клод, и Рикки, – как раз для таких вечеринок продавались открытки с рецептами из «Поваренной книги Бетти Крокер». Я могла бы купить несколько, воспользовавшись своей дисконтной картой сотрудника.

Впервые с той минуты, как я вошла в родительскую спальню, меня охватило приятное возбуждение. Мать не дала мне четкого ответа, придет она на ужин или нет. Хуже того, ее сигарета уже догорела до самых пальцев. Попытка отобрать окурок была авантюрной. Но я настолько воодушевилась, вообразив вечеринку, что решила рискнуть.

Сдав без боя отвоеванное пространство, я поспешила обратно к кровати. Напевая про себя, выудила тлевшую сигарету из щелки между кончиками маминых пальцев и раздавила ее в переполненной пепельнице. А потом, поддавшись порыву, убрала с лица матери пряди и ласково поцеловала ее в лоб. Прошло уже несколько дней с тех пор, как мама принимала душ. «Надо бы набрать для нее ванну, – подумалось мне, – ванну с лепестками роз». Наши розовые кусты все еще утопали в цветках. Они пахли свежестью неба. И всякий раз, готовя горячую ванну для мамы, я прыскала в воду ее любимое миндальное масло и рассыпала по ней лепестки, как конфетти. Потому что лишь в такую ванну мне удавалось уговорить ее залезть. Иногда она даже просила меня остаться в ванной комнате и поговорить с ней – как в прежние добрые времена.

– Я люблю тебя, – произнесла я, выходя из спальни.

Я не ожидала ответа и потому не обиделась, когда его не услышала.

На кухонном столе выстроились рядком четыре замороженных обеда «Свенсон». Я выбрала их, исходя из предпочтений каждого члена нашей семьи: «Рыбу с картофелем фри» для мамы, хотя и сомневалась в том, что она выйдет из спальни; «Стейк по-солсберийски» для отца, любимый Джуни «Полинезийский стиль» с апельсиновым кексом к чаю и единственный оставшийся вариант – «Сосиски с фасолью» – для себя (вовсе не такой плохой, как могло бы показаться по названию). Я ждала, пока духовка разогреется, когда мое внимание привлек звук в подвале. Я подошла к лестнице и заглянула вниз, в темноту. Звук больше не повторился. «Должно быть, померещилось», – решила я.

И стала раскрывать коробку с «Рыбой и картошкой фри». Но тут зазвонил телефон: за тремя долгими гудками последовал один короткий, а это значило, что звонили нам. Я слышала, что в больших городах уже избавились от абонентских линий коллективного пользования; живи мы в таком городе и затрезвонь телефон, было бы сразу понятно – звонят кому-то из нашей семьи. Но в Пэнтауне такого еще не было.

Схватив со стены золотисто-желтую трубку и примостив ее у себя на плече, я вызволила из коробки контейнер с рыбой и фри. В самом большом отделении лежали два треугольника светло-коричневой рыбы, припорошенной инеем. Самое маленькое углубление заполняли рифленые ломтики картофеля. Больше в контейнере ничего не было, никакого десерта или овощей. Только рыба и картофель.

– Алло? – проговорила я в трубку.

– Ты одна?

Это была Бренда. Я скосила взгляд в коридор. Джуни еще не вышла из своей комнаты, а мать, скорей всего, снова заснула.

– Да, – ответила я. – Что случилось?

– Я знаю, что ты можешь подарить мне на день рожденья.

Мое лицо скривила усмешка. Бренда делала такие звонки каждый август, где-то за неделю до своего дня рожденья. И всегда выдумывала что-нибудь совершенно недоступное. Например, свиданку с Шоном Кэссиди или красные кожаные сапоги, которые мы увидели на ногах Нэнси Синатры в повторном выпуске телешоу Эда Салливана.

Я взялась за коробку со стейком по-солсберийски.

– Что?

– Ты можешь пойти со мной на вечеринку, которую устраивает в пятницу Рикки. После выступления на ярмарке.

Улыбка слетела с моего лица.

– А ну, немедленно прекрати это, – сказала Бренда, как будто разглядела его выражение.

– Рикки – балбес и бездельник, – парировала я.

И это было правдой. Даже до того, как он начал тусить с Эдом, Рикки стал странным. За прошедший год он пропускал школу чаще, чем посещал. А еще он перестал ходить в церковь. Никто из нас, детей Пэнтауна, не горел желанием ходить на службы в церковь Святого Патрика, но мы это делали. Все, за исключением Рикки.

– Да, так и есть, – согласилась со мной Бренда. – Но у него есть ключ от хижины какого-то приятеля, около каменоломни. Там наверняка будет весело.

– И когда он тебе об этом сказал? – спросила я.

И услышала в собственном голосе подозрительный тон матери. Мне не понравилась зависть, заскребшаяся в груди. Сначала Морин начала флиртовать с «чертовски сексапильным» Эдом, теперь Бренду пригласил на вечеринку Рикки… без меня. И не важно, что я не горела желанием туда пойти. Просто мне тоже хотелось получить приглашение – настоящее, а не из вторых рук, пусть и подруги.

– Он позвонил мне. Я только что закончила с ним разговаривать, – голос Бренды стал протяжно-озорным. – А знаешь, кто еще будет на вечеринке?

– Кто?

– Ант. – Бренда выдержала паузу, словно ожидала моей реакции. А когда ее не последовало, продолжила, но уже раздраженно: – Рикки сказал, что ты нравишься Анту. На сегодняшней репетиции он назвал тебя горячей штучкой.

– Фу, как пошло, – пробормотала я, вспомнив, как странно вел себя Ант в гараже. Антон Денке мог повзрослеть и стать превосходным нейрохирургом, а я бы все равно видела в нем мальчишку, съевшего мел в первом классе. – И с чего это вдруг Рикки позвонил тебе? По тому, как вела себя сегодня Морин, я решила, что они пара.

Подготовив стейк по-солсберийски, я выудила из коробки сосиски с фасолью. Они выглядели хуже, чем мне запомнилось, – не то что невкусными, а вообще несъедобными. Размотав телефонный провод, я дошла с трубкой до холодильника и заглянула внутрь в надежде найти еще один замороженный обед, спрятавшийся где-нибудь в глубине, – что-нибудь еще, кроме неаппетитных колбасок с фасолью.

Не повезло. Ну почему отец купил именно этот набор? Почему?

– Нет, они не вместе, – сухо проговорила Бренда после слишком долгой паузы. – Ты же знаешь, какая Мо. Ей нравится флиртовать. Рикки сказал, что они никогда не встречались и что с сегодняшнего дня она с Эдом. Похоже, так возбудилась из-за предстоящего выступления на ярмарке, что захотела «отблагодарить его как следует»… Слушай, а ты можешь поверить в то, что мы дадим настоящий концерт? Это будет так здорово! Как взлет на наших собственных американских горках!

– Лучше не мечтать, – заметила я, опять улыбнувшись (против желания). Родители Бренды свозили нас в Вэллифейр, новый парк аттракционов в пригороде Миннеаполиса, через две недели после его открытия. Нам пришлось отстоять в очереди целый час, чтобы прокатиться на горках. – Мягче будет падать.

– Соломки подстелем! – хихикнула Бренда. – Ну, так ты пойдешь на вечеринку?

– Куда же я денусь, – вздохнула я.

– Вот и чудненько… – Бренда помолчала несколько секунд. – А ты слышала про ту официантку? Бет или как там ее…

– Нет. – Я открыла последнюю коробку, полинезийский обед Джуни цвета вечерней зари. – А что с ней?

– Эта Бет работает в ресторане «Нортсайд». Вроде ходит в церковь Святого Патрика. Мой отец столкнулся с ее матерью на рынке. Та была очень встревожена, сказала, что Бет пропала. Я подумала, может, твой отец упоминал о ней что-нибудь?

Я замотала головой, хотя Бренда не могла этого видеть.

– Нет, и, значит, она вряд ли пропала по-настоящему. – Я прикусила язык, чтобы не сморозить какую-нибудь гадость, типа «она сбежала с каким-нибудь парнем, как вы с Морин». – Я уверена, что она со дня на день найдется. Эй, не хочешь поиграть в «Чай-чай-выручай» в тоннелях? Сегодня вечером, после ужина?

Я не знаю, почему я это предложила. «Чай-чай-выручай» – детская игра, в которую мы не играли уже много лет. Что-то среднее между прятками и салочками. От пряток и салочек она отличается тем, что, когда водящий находит и осаливает какого-нибудь спрятавшегося игрока, тот не становится салкой, а замирает на месте и кричит «Чай-чай-выручай!» до тех пор, пока какой-нибудь другой участник игры не отважится вынырнуть из своего укрытия и спасти замершего, дотронувшись до него. Да, это была детская игра, но мне вдруг отчаянно захотелось поверить в то, что мы еще могли играть в детские игры.

Я могла не волноваться за ответ Бренды, сердце которой было больше всех сердец в Пэнтауне. Которая плакала перед сном, посмотрев рекламный ролик со зловещими словами: «Застрахуйте свою жизнь до того, как смерть заберет ее у вас», и которая организовала в нашем микрорайоне субботник после того, как отец провез ее мимо билборда с плачущим индейцем.

– Поиграть сегодня вечером в «Чай-чай-выручай»? Отличная идея! – воскликнула подруга. – Я приглашу Морин. А ты позови Клода и Джуни.

– Договорились, – сказала я с облегчением, явно несоразмерным ситуации.