Звезда психологии

ЧЕТЫРЕ МРАМОРНЫХ СЛОНИКА

— У нас ЧП, Кира Владимировна, — сказал Морев. — Вот, полюбуйтесь.

Он открыл ящик письменного стола и вытащил — одного за другим — четырех мраморных слоников. На полированной поверхности стола, рядом с элегантным телефоном в стиле «ретро», слоники смотрелись странно: все-таки «ретро» — игра в старину, а слоники и в самом деле были старыми. Ну, а Морев выглядел отлично. Здесь, в своем модерном кабинете, он был вполне на месте. Замшевая куртка, модные очки... Современный молодой директор современного процветающего НИИ. Впрочем, теперь он назывался генеральным директором научно-производственного объединения.

— Сюжет для Агаты Кристи, — продолжал Морев. — Смесь детектива и мистики... Этажом ниже кабинет Зарайского, моего зама по кадрам. Четыре дня назад Зарайский открыл утром свой сейф... Все было в сохранности, но на папках стоял вот этот слоник, — Морев показал на самую маленькую фигурку. — Кто и зачем поставил его туда? И главное — как? На следующее утро в сейфе появился второй слоник, побольше. Надо было что-то предпринять... Вечером Зарайский закрыл сейф при мне, мы тщательно опечатали сейф и дверь в кабинет. Утром в сейфе был третий слоник... Ну, вот, этой ночью я остался работать в кабинете Зарайского. Часов до двух писал. Потом читал английский детектив, — он рассмеялся. — Преступники под видом привидений орудуют в старом замке... Из кабинета я не выходил. И все-таки в сейфе оказался вот этот четвертый слоник... Надо обратиться в компетентные органы... Но я решил сначала поговорить с вами. Очень благодарен, что вы нашли время...

Слоники были знакомые, я их где-то видела, вот только где... Чтобы выиграть время, я сказала: тут нужен сыщик, а я психолог. Но Морев, видимо, хорошо продумал разговор.

— Мне важно знать ваше мнение, Кира Владимировна. Пять лет назад намечался хоздоговор между нашими НИИ. Мы просили, чтобы ваша лаборатория дала рекомендации. Вы начали знакомиться с институтом, а потом, к сожалению, отказались заключить договор. Была, если помните, неприятная беседа. Лет через пять, сказали вы, в НИИ сделают потрясающие открытия, но не благодаря вам, товарищ Морев, а вопреки... С тех пор прошло пять лет. Извините за скверный каламбур: открытие сейфа — не научное открытие, но все-таки... Нет ли тут связи?

Похоже, старая история волновала его не меньше, чем таинственные слоники. Молодые генералы НТР чрезвычайно чувствительны к тому, как их оценивают...

— Тогда, Игорь Петрович, вы спокойно отнеслись к моим словам, — напомнила я. — Ответили, что подлинные открытия всегда неожиданны и непредсказуемы.

— Разве не так? Но, признаюсь, я был обижен. Я ведь только пришел в институт, только приступил к работе, а вы твердо гарантировали, что за пять лет не удастся сделать ничего принципиально нового.

Забыв о слониках, Морев стал объяснять, какие результаты получены в институте за пять лет. Я слушала не очень внимательно — вспоминала наш прошлый разговор. В ту пору Морев перестраивал институт, не ожидая наших рекомендаций. Из-за этого я и отказалась от договора: деньги нам были нужны, но к чему корпеть над рекомендациями, если их заведомо не будут использовать? Мореву требовалась галочка — преобразования, мол, согласованы с психологами...

— Вы сосредоточили все силы на самых надежных направлениях, — сказала я. — Там, где успех почти гарантирован. И получили... этот успех. Но неожиданных открытий у вас нет. Их просто не могло быть при такой стратегии.

— У нас сохранились поисковые темы — в отделе Канарчука, например. А лаборатория Панкратьева вела общетеоретические исследования.

Я фыркнула, никак не могу избавиться от этой дурацкой привычки... Морев действительно не тронул нескольких «китов». Они не годились для получения тактических результатов, а драться с ними он тогда не хотел.

— Вас не обманешь, — усмехнулся Морев. — Да, с Панкратьевым я просто не хотел связываться. Канарчук собирался на пенсию... Поймите, при моем предшественнике институт годами не давал ничего существенного. Мы тогда крупно отстали от японцев и итальянцев. Почти две тысячи человек — НИИ, КБ, опытный завод, — а отдачи никакой. От меня ждали результатов, для этого и назначили. И вдруг появляется девочка... Простите, Кира Владимировна, на вид вам было не больше двадцати. Кандидат не то педагогических, не то психологических наук, ничего не понимающий в химии, но готовый учить меня, как руководить химическим НИИ...

Если бы тогда перед Моревым появился седобородый академик, результат был бы тот же.

— Чему вы смеетесь? Что-то не так?

Я объяснила: все в порядке, просто представила, как он выглядел сегодня утром, когда открыл сейф и увидел четвертого слоника.

Морев пожал плечами.

— Если вас интересует точное определение, я обалдел... Но вернемся к прошлому. От меня ждали быстрых и весомых результатов. Пришлось выбрать наиболее перспективные направления и сосредоточить на них всех толковых людей. Я установил жесткие сроки, заставил работать в энергичном темпе...

И вот тут я вспомнила, где видела слоников. У меня даже сердце ёкнуло. Ну и дела, подумала я, с ума можно сойти...

— Вы упомянули о неожиданных открытиях, — продолжал Морев. — Но ведь они непредсказуемы — именно из-за своей неожиданности. Как же я мог их планировать?!

Определенно, это были те слоники! У самого маленького чуть-чуть отбит хобот...

— Неожиданные открытия предсказуемы, — возразила я. — Если, конечно, предсказуемо поведение человека, который ведет исследование.

— Не понял, — Морев упрямо мотнул головой. — Поясните, пожалуйста, свою мысль.

Пять лет назад в лексиконе Морева не было этих слов — «не понял». Прогресс!

— Допустим, дело происходит в начале века. В НИИ парового отопления сидит чудак, который измеряет проводимость меди при низких температурах. Запихивает медный провод в корыто со снегом, что-то измеряет... Вокруг все заняты важными делами, совершенствуют паровое отопление. На чудака смотрят косо — какой толк от его работы? Лет через десять чудак радостно сообщает: результатов нет, потому что снег и лед практически не меняют сопротивление проводников... Нормальный человек тут бы и остановился, но у чудака готов план дальнейшей работы на десять лет: продолжать опыты, постепенно подбираясь к температуре жидкого азота. Есть и задумки на третье десятилетие: посмотреть, что произойдет, если провод охладить еще сильнее, например, до абсолютного нуля... Начальство рвет и мечет. Снег и лед ничего не стоили, а тут придется покупать жидкий азот. Да и вообще — в плане-то паровое отопление!.. Вот такая ситуация. Причем вы знаете, что чудак этот — человек упорный. Начихал он на паровое отопление и гнев начальства — при всех обстоятельствах не бросит работу...

Картинка эта обидела Морева (особенно «НИИ парового отопления»), но суть он схватил мгновенно.

— Вы хотите сказать, что тут можно спрогнозировать открытие сверхпроводимости?

Я пояснила: нет, спрогнозировать открытие сверхпроводимости нельзя, но можно предвидеть, что будет что-то открыто. Удивительно, если бы свойства веществ не менялись при приближении к абсолютному нулю.

Морев молча смотрел на меня. Ах, как он смотрел! Честное слово, впечатление было такое, что он готов и сейчас попросит телефончик...

— Знаете, Кира Владимировна, с некоторых пор я стал собирать о вас... информацию. Дела в НИИ шли хорошо, но без взлетов. Я часто вспоминал наш разговор. Информация накапливалась странная — вроде бы выдумки, мифы, научный фольклор. Но теперь я готов верить всему... Значит, НИИ парового отопления, а в нем чудак, изучающий низкие температуры. И как в данном случае зовут этого... чудака?

— Иван Кузьмич, — сказала я и подумала, что все-таки это свинство, Иван Кузьмич мог бы поставить меня в известность. — Демешкин Иван Кузьмич. Лаборатория фотохимии.

Морев виновато развел руками. Ивана Кузьмича он, конечно, не помнил.

— Лет десять назад у вас была тема, связанная с быстропротекающими процессами. По заказу ваших химиков Демешкин конструировал аппаратуру. Нужны были вспышки в одну миллиардную секунды, нет, меньше, что-то около 10^-10 или даже 10^-11. Демешкин разработал совершенно новые способы, институт их запатентовал...

— Помню, — кивнул Морев. — Мы даже продали две лицензии японцам.

Человека он не помнил, а про лицензии знал, хотя продали их до его появления в институте. У меня вертелась на языке пара теплых слов, но я сдержалась.

— Так вот, Демешкин Иван Кузьмич, — продолжала я. — До войны кончил девять классов. С сорок третьего — на фронте. Сапер. Два ранения, орден Красной Звезды, орден Славы III степени, медали. Демобилизовался, работал, по вечерам учился... Упорный человек. Кончил автодорожный институт... У него талант экспериментатора, тяга к тонкой механике, оптике. К вам в НИИ он попал, когда ему было сорок шесть. И впервые осознал свое призвание. Это как поздняя любовь — счастье, которое страшно потерять, потому что знаешь, что потом ничего уже не будет. Ну, пять лет он делал то, что соответствовало его призванию и нужно было институту. А потом тема кончилась. Он собирал хитрейшую аппаратуру, у него были потрясающие идеи насчет измерения сверхмалых промежутков времени, но это никому не требовалось. Впрочем, в институте помнили проданные лицензии, и некоторое время Демешкина не трогали. А потом пришли вы. Толковых людей вы мобилизовали, бестолковых выгнали, а чудаковатый Демешкин повис в воздухе. Я его сразу приметила: вот человек, умеющий измерять 10^-15 секунды, в планах у него рывок к 10^-25, но он никому не нужен в этом химическом НИИ — со своим автодорожным дипломом и со своей сумасшедшей любовью к этим «минус в такой степени»... Зарайский предложил ему уйти по собственному желанию: лаборатории потребовался химик-аналитик.

— Вспоминаю, — кивнул Морев. — Тут есть деталь, ускользнувшая от вас. Допустим, чудак в НИИ парового отопления планирует испытания не при абсолютном нуле, а ниже, понимаете, ниже, ну, при минус 500 . Что бы вы тогда сказали? Вспышка — материальный процесс. А самые быстрые процессы — сильные взаимодействия в атомных ядрах — протекают за 10^-23 секунды. Нельзя планировать получение вспышки в 10^-30 или 10^-40 секунды. Это физически безграмотно. Зарайский рассказал мне о планах Демешкина. Что ж, в конце концов, в интересах Демешкина было перейти в другой институт.

— Как же!.. В его интересах было остаться с аппаратурой, которую он собирал годами, — я с трудом сдерживалась. — Вы говорите, самые быстрые процессы продолжаются 10^-23 секунды, так? Теперь представьте на мгновение, что каким-то чудом удалось выйти в область процессов, длящихся на несколько порядков меньше. Тогда слоник свободно пройдет сквозь любые стены. Ведь стены состоят из атомов, и эти атомы не успеют прореагировать с атомами слоника.

Морев понял идею, но я не могла отказать себе в удовольствии разъяснить популярно:

— Если очень быстро, например, за одну миллионную долю секунды опустить палец в кастрюлю с кипящей водой и так же быстро вынуть палец — ожога не будет, не правда ли?

От примера с кастрюлей он рассвирепел: «Вы допускаете три фундаментальные ошибки...» — но я не дала себя перебить.

— Одна ошибка, Игорь Петрович! Одна ошибка — вера в незыблемость барьеров. Мы абсолютизируем сегодняшние пределы знания. Ну кто сказал, что в глубинах элементарных частиц не могут идти сверхбыстрые процессы? Ведь сто лет назад не знали о ядрах атомов и, следовательно, не знали про сильные взаимодействия, тогда 10^-23 секунды тоже можно было объявить принципиально недостижимыми... И вот что, глубокоуважаемый Игорь Петрович, если вы намерены и дальше твердить о невозможности, ждите следующих слоников. У Демешкина их семь.

Морев сразу погас.

— Значит, вы с самого начала в курсе этой... шуточки?

— Ничуть! Просто год назад я была у Демешкина дома. Он болел. Лежал на диване. Знаете, старый диван с высокой спинкой, а на спинке зеркало и полочки. На одной полочке стояли слоники. Я их увидела у вас — и вспомнила.

— Где он работает, Ваш Демешкин?

— У меня в лаборатории, где же еще. Четыре года. Я его оформила... психологом. Достаю оборудование, выбиваю премии, у него большая семья.

— Представляю, сколько неприятностей было за четыре года...

Нет, вряд ли Морев представлял, сколько их было, этих неприятностей! В каких только инстанциях меня не прорабатывали... Дважды я ставила вопрос так: выгоните Демешкина — я тоже уйду... К бездельникам привыкли, их может собраться целая толпа — никто не возмутится. А когда один человек делает что-то, считающееся невозможным, вот тут все бросаются экономить государственные деньги...

— Вы только не обижайтесь, Кира Владимировна, — сказал Морев, и я почувствовала, что он действительно не хочет меня обидеть. — То, что делает Демешкин, просто не укладывается в рамки науки. Вы что — в самом деле верили в успех?

Что я могла ответить? Рамки науки... Я верила, нет, твердо знала, что кто-то должен набивать себе синяки и шишки, раздвигая эти рамки.

— На такой успех не рассчитывала, — сказала я. — Но что-то, понимаете, что-то должно было найтись в этой невозможной области сверх-сверхбыстрых процессов...

Мы помолчали. Потом Морев сказал:

— Если меня уволят, я попрошусь к вам младшим научным сотрудником. С темой «Исследование свойств вещества при температурах ниже абсолютного нуля». Возьмете?..

На улице я долго рассматривала свой «Запорожец». Коралловая эмаль сверкала на солнце: у меня прекрасная шведская паста. Я смотрела на «Запорожец» и думала, что скоро такие машины останутся в музеях. Пусть даже не очень скоро. Важно, что найден новый принцип.

Потом я села за руль и заставила себя не думать о делах. Впрочем, одна мысль все-таки промелькнула. Сейчас к Меркурию летит первая экспедиция, забавно, если на месте посадки экипаж встретят семь мраморных слоников...