Звезды не для нас [сборник]

Воображаемый друг

Ольга Кузьмина

г. Великий Новгород

Питер ненавидит оранжевый цвет. Даже от мандаринов отказывается, если угощают. Потому что каждый день ему дают таблетки из оранжевого пузырька с ватным шариком под тугой крышкой. После них он становится вялым и сонным. Каждую неделю на приёме у врача Питер надеется, что таблеток больше не будет. Он ведь просто говорит правду. Он не виноват, что никто не видит Кая.

– Да соври ты им, – ворчит Кай. Они сидят в своём тайном месте, и Питер отчаянно трёт слипающиеся глаза. – Ну, подумаешь, скажешь, что меня нет. Мы-то знаем, что я есть.

– Не хочу! – Питер упрямо мотает головой. – Ты мой друг. Настоящий, а не воображаемый!

Кай улыбается, растягивая лягушачий рот от уха до уха. Уши у него длинные, как у зайца. А зубы такие острые, что Питер даже испугался, когда первый раз увидел. Не сильно, чуть-чуть. "Ты эльф?" – спросил он тощего мальчишку с пегой гривой волос. "Сам ты эльф! – огрызнулся тот. – Ещё раз обзовёшь – в глаз дам!". Потом шмыгнул носом и добавил: "Расскажи сказку, а? Я слышал, как ты рассказываешь – там, у дуба".

Тогда мама ещё водила Питера в Кенсингтонские сады на детскую площадку. А он прилипал к решётке, огораживающей древний Эльфийский дуб, и рассматривал крошечных существ в трещинах коры. Разговаривал с ними, придумывал истории.

Теперь мама никуда с ним не ходит, не хочет позориться. Даже к врачу Питера водит специальная няня. И в парке они обходят детскую площадку, потому что Питеру нельзя перевозбуждаться. Можно только гулять у озера и кормить птиц.

Хорошо, что няня не слишком следит за ним – садится на траву под деревом и утыкается в айфон. А Питер потихоньку убегает в потайное место – к Каю. На этот раз он рассказывает другу про Питера Пэна.

– Нет такого острова – Нетландия. – Кай зевает. Эта сказка ему почему-то не нравится. – Авалон есть. Я там живу.

– А как туда попасть?

– Всё тебе расскажи. – Кай ложится на спину и закусывает чудом спасшийся от газонокосилки колосок дикого овса. – Многие знания – многие печали. Так в вашей Библии написано, между прочим.

– Ты её читал?!

– А что такого? У нас все читали. Интересно же.

– К вам можно попасть через озеро, да? – не отстаёт Питер. – Я видел, как ты ныряешь.

– Подглядывал? – Кай приподнимается на острых локтях. – Правильно раньше таким, как ты, глаза вырывали. Чтобы не видели, чего не следует.

Питер краснеет.

– Я случайно. Ну пожалуйста, возьми меня с собой! Я умею плавать. И целую минуту могу не дышать.

– Этого мало. – Кай вздыхает. – Мы от вас отгородились, понятно?

– Почему?

– Слишком много железа. Воздух плохой, вода грязная. Пару лазеек пока оставили, но их тоже скоро закроют.

– И ты больше не придёшь?!

Кай резко садится.

– Ой, только не плачь! Я тоже не хочу с тобой расставаться. Вообще-то есть один способ… Но тебе будет больно.

– Всё равно! – Питер торопливо вытирает слёзы. – Я не плакса, ты не думай. Я просто не хочу… без тебя.

Кай задумчиво накручивает на палец длинную, как у пони, чёлку. Щурит лиловые глаза, что-то прикидывая.

– Ладно, если ты очень хочешь, я тебя заберу. Прямо сейчас.

– Мама! А Кай опять жульничает! – заголосили под деревом. – Мы в прятки играем! А Питер подглядывает!

Госпожа Яблоневого сада страдальчески потёрла виски. Дети – это сплошная морока. Особенно младший. Сначала повадился бегать в Верхний мир. Теперь притащил оттуда эту странную игру в воображаемого друга.

Она выглянула из листвы.

– Милая, ты сама понимаешь, что говоришь? Как Питер может подглядывать? Ведь он воображаемый!

Её старшая дочь упрямо топнула ногой.

– Я и говорю – они жульничают!

– Разбирайтесь сами! Мне некогда – пора собирать яблоки.

– И я с тобой! И я! – Шестеро детей запрыгали, кувыркаясь, вокруг дерева.

– Вот и проваливайте, – прошипел Кай, отползая подальше под куст. – Нам и без вас хорошо. О, гриб!

Он понюхал красную шляпку, осторожно лизнул, но кусать не стал.

"Вкусный? – спросил Питер. – Дай попробовать".

– Не дам! А то будет, как в прошлый раз – ты отравишься, а мне полдня блевать.

Питер печально вздохнул.

"Жалеешь, что забрал меня, да? Я тебе мешаю?"

– Вовсе нет! – возмутился Кай. – Даже не думай! С тобой интересно. А грибы – ерунда. Ягоды вкуснее. Главное, что тебя от рыбы не воротит.

"Тогда пошли к морю! Ты обещал показать русалок".

– Ага, – согласился Кай, – они сказки любят. За твои истории они нам кучу жемчуга достанут. И черепа утопленников.

"А черепа нам зачем?"

– Пригодятся. – Кай выбрался из кустов и отряхнул ладони. – Безумный Друид, ну, тот, который нас гонял из своего круга камней, помнишь? Он за черепа красивущие кинжалы делает. А ты… – он замялся, – не жалеешь?

"Ни капельки! – честно ответил Питер. – Бежим?"

Кай звонко засмеялся и побежал, раздвигая грудью высокую траву. Здесь её никто не косил, и воздух был душистый, сладкий и чихучий от пыльцы. Питер взвизгнул, когда земля под ногами вдруг исчезла, и они полетели с обрыва прямо в море – такое чистое, словно это не вода, а зеленоватый воздух.

"Как хорошо… – прошептал он, когда они вылезли на пляж и увидели русалок. – Ой, Кай, как хорошо, что ты меня съел!"

Тепловоз

Валерий Камардин

г. Петропавловск-Камчатский

Наш папа – тепловоз, и все остальные дети нам завидуют. Их отцы обычные, они добывают еду, отгоняют снежников, укрепляют норы. Каждый день они воспитывают, поучают и наказывают своих детей.

А наш папа бывает дома раз в месяц и то недолго, зато от него всегда тепло и радостно. Три дня отдыха, и новый рейс – у него плотный график. Есть же и другие поселения. Папа привозит и скачивает в хранилище энергию, без которой людям не выжить. Поэтому ему везде рады. Но он там не задерживается, потому что по-настоящему любит только нас. Ещё, конечно, маму… Но нас всё равно больше, мы особенные, нас сразу двое, а мама всегда одна.

Дим говорит, что когда вырастет, тоже станет тепловозом. И будет везде ходить, спасать людей от холода. А ему все будут рады. Я с ним не спорю, но у меня не такая детская мечта. Учитель говорит, что каждый должен делать то, что у него лучше всего получается для общей пользы. Это не всегда легко понять, но для того мы и в школу ходим, чтобы в себе разобраться.

Лично я в себе уже давно разобрался. Не гожусь я в тепловозы. Нет во мне тяги к приключениям. Мне бы в гидропонке возиться, еду для всех выращивать. Да я бы из оранжереи вообще не вылезал! Ну, только ради папы, когда он домой приходит…

Сегодня как раз такой день – папа никогда не опаздывает. Дим с утра как на иголках, а его настроение сразу мне передаётся. Умом понимаю, что незачем так дёргаться, но телу не прикажешь. И я тоже волнуюсь, ёрзаю за столом, торопливо глотаю завтрак. Мама смотрит на нас с улыбкой, ерошит сильной ладонью наши волосы. Мои светлые, вьющиеся, у Дима – тёмные и прямые. Как у папы. Он вообще на папу больше похож.

– Бегите уже, непоседы! – улыбается мама, убирая посуду.

И мы бежим. От нашей норы до главного входа можно спокойным шагом успеть. Но разве Дима уймёшь? Несётся вприпрыжку. На всякий случай придерживаю его, а то ещё головой в потолок врежется.

Свод здесь нарочно низкий – легче обороняться, если ворота не выдержат. Такого, конечно, ни разу не было. Стражи перехватывают снежников снаружи в стороне от входа и не дают им ворваться в поселение. Но ради безопасности можно и низкие потолки потерпеть, и тесноту.

У входа на самом деле тесно – стражей столько, что ворот не видно. Мы на полном ходу вылетаем из-за поворота, и не успеваем затормозить. Дим лишь ойкает, врезаясь носом в чью-то жёсткую спину. Я локтём заслоняюсь, но тоже крепко бьюсь лбом.

– Тим-Дим, вы чего здесь?! А ну, брысь в нору!

Бугор. И так суровый, а сегодня мрачнее тучи.

– Мы идём встречать папу! – Дим шмыгает, чтобы унять кровь.

Бугор в ответ ругается и громко кричит поверх голов:

– Все по местам! Тепловоз на подходе!

Потом вновь на нас зыркает:

– Прочь, мальцы! Миграция раньше срока началась!

– Снежники?! Но там же папа! – Дим упирается, но я его одолеваю и волоку назад, за поворот. Туда, где лестница на галерею ведёт.

Взлетаем по ступенькам наверх, бросаемся к свободной амбразуре и замираем, столкнувшись лбами. Дим тихо шипит от боли, но всё его внимание уже приковано к тому, что творится снаружи. Я щупаю растущую шишку, кошусь по сторонам, замечаю, что стрелков сегодня меньше обычного, и уже потом смотрю вниз.

А там под косматыми тушами снега почти не видно! Конечно, в июле его и так немного, но всё же тварей столько, что вся наша долина кипит, как молоко в котелке. Снежники лезут напролом, бодают друг друга, толкаются. Тех, кто послабее, выталкивает из общей массы наверх, они недолго плывут на чужих спинах, потом проваливаются и исчезают под копытами сородичей.

Рёв стоит страшный, по галерее гуляет такое эхо, что стрелков рядом с нами не слышно, видно лишь, как губы шевелятся. Они ругаются от страха и от бессилия. Стрелять сейчас опасно, я понимаю. Голодное стадо идёт на юг. Есть шанс, что в такой толчее никто из них не учует наши норы. Иначе представить страшно, что тут начнётся…

Учитель говорит, когда поселения были неглубокими, их начисто вытаптывал даже десяток снежников. А здесь их тысячи! Правда, сейчас у нас норы глубокие, проходы узкие, у стрелков многозарядные громобои. И всё равно мне не по себе от вида живой лавины, стремящейся мимо. Пока мимо…

Дим подпрыгивает на месте, беззвучно разевает рот, тычет рукой вперёд и вверх. Я перевожу взгляд и вижу на перевале быструю тёмно-зелёную точку. Папа! Его доспех сохранил старомодную окраску. Мама называет этот оттенок хахи. По-моему, ничего смешного. У большинства растений в гидропонке такая листва. Очень хороший, правильный цвет. Жизнеутверждающий. Как и папа.

– Он же про стадо не знал! – кричит мне в ухо Дим и страдальчески морщится. А как тут заранее узнаешь? За перевал связь не добивает. Да что толку, если бы и знал? У него график, он бы всё равно к нам спустился. Обычно снежников заранее отгоняют. А сегодня даже выйти не решились…

Долина бурлит, стаду конца и края не видно. Папа летит вниз по склону, закладывая виражи, чтобы увернуться от торчащих повсюду скал. Что он задумал? Ещё пара минут, и на полном ходу врежется в ревущую косматую реку из снежников. Почему стрелки бездействуют?! Боятся привлечь тварей?

– Стреляйте! Ну же! – кричит им Дим, бьёт в отчаянии рукой по амбразуре. Даже я его не слышу, но по губам понятно. А стрелки почему-то медлят, Бугор внизу не атакует. Я начинаю понимать. Даже если снежники папу растерзают или затопчут, с аккумуляторами ничего не случится. Они на века сделаны. Их подберут и скачают тепло. А если всё это стадо ворвётся в поселение, некому будет теплу радоваться…

Обнимаю Дима, пытаюсь объяснить, что от нас ничего не зависит. Я тоже боюсь, но криком делу не поможешь. Да и стрельбой, видимо, тоже… Папа так разогнался, что затормозить уже просто не успеет. Прямо как мы у ворот. Но разбитым носом он не отделается. Снежники жилистые, твёрдые, несмотря на длинную лохматую шкуру. И несъедобные, кстати. А вот людей едят запросто. Мы для них лакомство…

Пока я борюсь с братом, папа почти спускается со склона. Ему бы остановиться за валуном, переждать живую лавину. А он из виража прямо на скалу вымахивает… и словно птица взмывает над долиной!

Мы с Димом всем телом вздрагиваем. И не мы одни. Стрелок справа дёргается от нечаянной отдачи. Громобой в его руках озаряет амбразуру сизой вспышкой. Молния впивается в спину снежника, разрывает его почти пополам. Остальные стрелки открывают беспорядочную пальбу, выкашивая тварей у входа. Там образуется завал из окровавленных останков. Стадо мечется во все стороны, теснится. Те, кого прижимают под карниз галереи, упираются рогатыми головами в створки ворот. Ноздри у них раздуваются, втягивая тёплый воздух поселения…

Я успеваю разглядеть, что папа летит, прижав руки к корпусу и пригнувшись к полозьям. Как в старом видео. Едва я это осознаю, папа приземляется в нескольких метрах перед завалом. Прямо в гущу ревущих тварей. Нескольких он просто ломает, вбивая в грунт, остальных отбрасывает в стороны ударной волной. Но через мгновение твари чуют лакомый запах и с удвоенной силой бросаются на папу. Его накрывает живая волна…

Тут же смолкают выстрелы – стрелки торопливо перезаряжают громобои. От ворот доносятся беспорядочные глухие удары и надсадный рёв Бугра, перекрывающий даже снежников:

– Держать створки, держать! Навались, ребята!

Тут уже и до Дима доходит, что никто не станет спасать папу. Он опускает голову и начинает позорно рыдать, словно девчонка. Я ещё держусь, но не могу отвести взгляд от того места, где в последний раз видел отца. Там бурлит водоворот из тварей. Снежники словно башню строят, лезут друг на друга, кусаются, цепляются рогами.

Я всё же всхлипываю пару раз. И тут эта куча мала исчезает в яркой вспышке! Всё вокруг дрожит от страшного удара. Через амбразуры в галерею врывается кровавый вихрь из обрывков меха и жилистых внутренностей. Нас сбивает с ног, отшвыривает к стене. Грохот сменяется жалобным воем снаружи. А затем гремит новый взрыв. За ним ещё один, и ещё…

Их мощь нарастает, с потолка уже сыплется каменная крошка. Мы лежим, ошеломлённые и растерянные. Дим перестаёт рыдать и только часто дышит, больно вцепившись в моё плечо. А потом наступает настоящая тишина. Становится слышно, как затихает вдали шум испуганного стада. И как скрипят внизу створки ворот.

Мы поднимаемся, скользим по липкому полу к лестнице. Сзади доносится:

– Вот это воронка!

– Он боевой модуль активировал…

Дим хочет обернуться, но я тащу его вниз.

Ворота распахнуты настежь, у входа пусто. Только вонючие ошмётки снежников повсюду. Стражи, столпившиеся впереди, при виде нас расступаются. Я иду, опустив глаза. Дим опять начинает ныть. У меня нет сил его одёрнуть. Наши ноги останавливаются на краю обугленной ямы. Вниз смотреть страшно…

– Герой ваш батя, – тихо говорит Бугор. А потом кричит в яму:

– Вставай, тепловоз! Пацаны пришли!

А он там ворочается в почерневших доспехах. Живой и невредимый…

– Папа!!! – кричит Дим и тянет меня вниз.

– Стоп, мальцы! – Бугор хватает нас за шкирку. – Он ещё не остыл, спечётесь…

– Тим-Дим, привет! – виновато улыбается папа.

– Аккумы в ноль? – уточняет Бугор.

– Наполовину… Разгружусь, утром обратно…

Вот как. Значит, уже завтра папа вернётся к жерлу, спустится вниз, чтобы вновь набрать тепла. А мне столько всего надо ему сказать…

– Видишь, я вам опять пригодился! – кричит он из ямы. Бугор досадливо отмахивается:

– Ты и к мирной жизни хорошо приспособился…

Я понимаю, ведь папу на самом деле готовили к войне. Той самой, после которой теперь всегда зима. И аккумы у него несъёмные. Фонят так, что детей лучше не заводить. Это мама решила, что мы нужны. Говорит, так любви больше…

Папа поднимается к нам, осторожно обнимает горячими руками.

– Не хочу быть тепловозом… – шепчет ему Дим, размазывая слёзы по щекам, – лучше в гидропонку пойду, как Тим…

Папа стискивает нас так, что рёбра трещат, и хохочет:

– Так это же здорово! Не придётся вас разделять, на еде сэкономим!

Гладит нас по головам – сначала Дима, потом меня. Вокруг мороз, а внутри нас становится тепло. И пусть у нас две головы на одних плечах, пусть мальчишки и дальше нас дразнят. Всё равно они нам завидуют. Потому что их отцы обыкновенные, а наш папа – тепловоз…

Жертвогор

Владислав Ефремов

г. Новосибирск

Я катился по главной аллее шахтёрского города Жерц и пытался отвлечься мыслями о долгожданной работе. Последняя геологоразведка закончилась камнепадом и переломом обеих ног. Следующие два года работа «в поле» для меня закрыта.

К счастью, итоговый анализ можно и нужно проводить за рабочим столом.

Навстречу, разрезая густой туман, в столовую направлялись шахтёры. Утренняя смена начиналась рано, но я не помнил, чтобы кто-нибудь жаловался. Эти люди прошли тщательный отбор, чтобы оказаться в Жерце, в шахтёрском городке нового типа. Компания «Славжок» потратила чудовищную сумму, чтобы возвести его около горы Иремель. Потому все здесь были преданы своему делу.

Кроме, разве что, Славика.

Коляска с непривычки отнимала много сил. Я не сразу заметил, что шахтёры впереди расступались перед женщиной. Она стояла посреди дороги и будто бы не замечала ничего вокруг, глядя в небо. С седыми волосами и жилистым телом под серым платьем незнакомка казалась камнем в оранжевой реке шахтёрских роб.

– Что-то интересное увидели? – спросил я.

Туман не проходил уже второй день, скрывая небо даже днём. Физик во мне чувствовал раздражение, не понимая, как такое возможно.

– Я бы не отказалась, но… – ответила женщина и повернулась.

Её глаза скрывались под чёрными очками, а в руке была трость.

– Простите, – смущённо сказал я. – Не часто встретишь слепых в шахтёрском городе.

– Как и человека на инвалидной коляске, – строго заметила она. – Звук приближающихся колёс меня на секунду озадачил. Что с вами произошло?

– Камнепад.

– А, – ответила незнакомка, нахмурившись. – Очень жаль.

Она отвернулась, показывая, что разговор закончен. Я пожал плечами и покатился дальше.

– Печально, что нельзя этого видеть… – послышался её шёпот.

Когда я обернулся, незнакомка снова подняла голову к небу.

У здания геологов мне не посчастливилось встретить Славика.

– Здарова, инвалюдина, – стиснув мою ладонь своей, сказал он.

– И тебе здоровья, Слава, – растеряно ответил я.

Как ни странно, я был рад его видеть. Вот, что делают две недели больничной койки с человеком.

– Быстро тебя подняли, – заметил Слава.

– Да уж. Оборудование и врачи здесь крутейшие. Не удивлюсь, если из соседних городов к нам будут лечиться ездить.

– Ну вот что, с вас, геофизиков взять? – вдруг возмутился приятель. -Лучше скажи, как там дела с медсёстрами?

Я устало улыбнулся, ничуть не удивлённый таким вопросом.

Пока я катился сюда, поток голодных шахтёров иссяк. Только двое стояли у соседнего здания. Я поглядывал на них иногда, в красках рассказывая историю о Свете и медформе маленького размера.

Что-то было не так.

Один из работников стоял лицом к стене. Вплотную, словно во время игры в прятки. Второй шахтёр, по всей видимости, не понимал, что делать. Он то тянул его за рукав, то пытался заглянуть в лицо.

– Серёга, ты чего? Что ты увидел? – обеспокоено говорил он.

– Посмотри-ка, – обернувшись к странной парочке, произнёс Славик. – Я те говорил, скоро запьют некоторые. Старые привычки не исправить.

Я промолчал. Человек у стены даже не двигался, когда его пытались одёрнуть. Разве пьяные так могут?

Из задумчивости меня вывел далёкий грохот камней. Это был уже третий взрыв за утро. Кому-то не терпелось разработать дополнительную шахту, пробившись сквозь скалы к заветным залежам.

– Ладно, – сказал я. – Мне пора. Я и так опаздываю.

– Давай докачу тебя, – сказал Славик, внезапно вставая сзади.

– Чёрт с тобой. Я и раньше от тебя убежать не мог.

Он довёл остававшиеся сто метров, иногда петляя ради шутки. Слава на удивление ловко управлялся с коляской. Я уже подумывал попросить каждый раз помогать с дорогой, как он вдруг резко затормозил. Меня дёрнуло вперёд. Ноги со жгучей болью впились в ремни.

– Ты чего? – возмутился я, оборачиваясь.

Слава смотрел в небо. Лицо выражало несвойственную ему хмурую озадаченность.

– Слава?

– А? – Он испуганно вздрогнул, словно забыв, что я здесь. – Да это… Показалось мне.

– Что показалось?

– Да неважно. Я пойду, – сказал он и, уже уходя, добавил. – Кстати, тебя Шеф звал после обеда.

В холле здания геофизиков лежали каменные изваяния. Не то, чтобы куски горных пород были здесь редким зрелищем. Наоборот. Обычный рабочий момент.

Только вот каменных идолов я ещё не видел. В острых, мрачных фигурах угадывались люди. Одни закрывали лицо руками, другие держали их вдоль туловища, широко раскрыв глаза. То ли от удивления, то ли от ужаса.

Я озадачено прокатился в кабинет. Там уже сидел Евгений Артёмович.

– А вот и ты, – с облегчением сказал он. – Жаль, что пришлось вытянуть тебя с больничного, но у меня уже голова кругом идёт.

– Я только рад, Евгений Артёмович, – ответил я. – А в честь чего такая инсталляция в холле?

– А, это… – махнув, пробормотал он. – Ни за что бы не поверил, если б сам не нашёл. После того треклятого камнепада раскрылась пещерка. Мы с ребятами заглядываем, а внутри они. Кто в кругу стоит, кто вплотную к стенам подвёрнут… Алтарь, короче.

– Это чей же? – удивился я.

– Чёрт его знает. Славян? Монголов? Или кто тут мог жить до нас? Я не разбираюсь. В центре там подношения лежали. Инструменты всякие.

– Как интересно, – пробормотал я.

– Чересчур много «интересного» в последнее время. Особенно геологоразведка.

Я подкатился к столу, на котором стоял компьютер, и мы принялись за работу.

Жерц заработал в полную силу всего два месяца назад, и почти сразу стало ясно, что кто-то серьёзно накосячил. В едва разработанных жилах не обнаружилось и десятой доли тех залежей, на которые рассчитывала компания «Славжок». До сих пор мы пытались разобраться, ошибка ли это или копнули не в том направлении.

По данным со того злополучного похода выходило, что нет здесь залежей ценных пород и быть не может.

После пяти часов непрерывной работы у меня разболелась голова и ныли глаза от напряжения. Ничего не сходилось. Почему мы вообще здесь? Неудивительно, что Евгений Артёмович в такой растерянности.

Взрывы со стороны горы начинали раздаваться чаще и с каждым разом всё громче. Словно источник приближался. После очередного, я озадаченно спросил:

– Если вы ничего нового не нашли, пока я валялся в больнице, то что это сейчас так упорно разрабатывают?

Евгений Артёмович вздрогнул, как от удара по лицу, и побледнел.

– Так это… Команд на новую разработку не давали, – запинаясь, ответил он. – Это не наши.

Я хмуро уставился на него, но промолчал. Это шутка? Чьи же это взрывы тогда?

И взрывы ли?

– Ладно, Евгений Артёмович, – сказал я, потирая веки. – Вы не волнуйтесь. Я сейчас к шефу скатаюсь. Он меня вызывал. Заодно узнаю у него всё.

– А, точно. Там же приехала важная шишка. Глава компании, – сказал Евгений, постукивая карандашом по бумагам. – Говорят, суровая дама.

– Дама, значит… – пробормотал я.

Мы попрощались, и я покатился к выходу.

Чем дальше я продвигался по аллее, тем меньше мне нравилось то, что я видел.

Туман стал гуще. Он сбивал все звуки, кроме каменного грохота, в невнятное бульканье. Словно мы хлопья в большой тарелке, а туман – воздушное молоко, трепетно обхватившее нас со всех сторон.

Близился обед, но я никого не видел. Лишь иногда рядом бесшумно пробегали люди. Только оранжевые робы мелькали в белом мареве.

Слышал бы я, если б они при этом кричали?

От зданий остались лишь неясные контуру. Я вдруг осознал, что не понимаю, где я. На коляске можно крутить колёса целую вечность и не проехать даже ста метров.

Я повернул к краю аллеи, чтобы рассмотреть ближайшее здание. Мне бы помог любой ориентир, но я не ожидал найти людей.

Сначала я обрадовался. А затем присмотрелся.

Шесть человек стояли лицом к стене, на разном расстоянии друг от друга. Ещё трое таким же образом у деревьев. Никто не двигался и, казалось, даже не дышал.

И ближе всех стоял Славик.

– Парни? – неуверенно окликнул я.

Какого лешего тут происходит?

С очередным каменным грохотом пришёл порыв ветра. С большим трудом, но он оттащил часть жадного тумана. На мгновение стали видны остальные здания.

И люди, стоявшие у стен и деревьев.

Сотни отвернувшихся людей.

Туман лениво вернулся на место. А с ним в голову ударила жгучая паника. Что происходит? Это какое-то шахтёрское мероприятие, о котором я не знаю? Ритуал?

Так, погоди-ка…

– Слава, это какой-то языческий ритуал? – с надеждой обратился я к приятелю. – Горные боги? Все дела?

Слава молчал и не двигался. Только сейчас я с ужасом заметил, что он не просто вплотную стоял к дереву, а вжимал лицо в его кору. По стволу бежала кровь, почти доставшая до земли.

Я попытался подкатиться, чтобы дёрнуть Славу посильнее. Ударить по ноге, чтобы он упал. Сделать, хоть что-то. Но я даже не смог подобраться. Бордюр оказался слишком высок, чтобы заехать на инвалидной коляске. Я едва не перевернулся, пока пытался.

Чёрт бы побрал создателей Жерца.

– Ладно. Ладно, – бормотал я, спешно разворачиваясь. – Надо добраться до шефа. Может, он сможет позвать помощь…

До дирекции оставалось рукой подать. Я крутил колёса изо всех сил, стараясь не обращать на замершие силуэты в оранжевых жилетах. Вокруг почему-то стало темнее. Хотя бы грохот больше не повторялся.

На небольшой площади перед дирекцией стояла та самая слепая женщина. Глава компании «Славжок» собственной персоной. Её лицо снова было повёрнуто к небу, а там…

Там, за туманом, стояло нечто огромное. Словно сама гора передвинулась ближе.

– О, колясочник, – усмехнулась слепая. – Вам повезло. Поломанные ему не нужны.

– Что… это? – Мой голос дрожал. – Что происходит?

– В древности мастера отдавали лучшие инструменты горному божку, имя которого забыли тысячу с лишним лет назад. А взамен получали удачу и мастерство в любой работе.

– Что за бред? Вы хотите отдать ему наши инструменты?

Слепая ответила, горько смеясь:

– В наше время лучшие инструменты – это люди.

Огромный силуэт шевельнулся, и туман вдруг отпрянул. Я не успел закрыть глаза.

Смертным нельзя смотреть на богов. Отвернись! Встань у стены и не смотри!

Эти мысли заполонили голову. Под грохот каменных шагов и чавкающих отвратительных звуков, похожих на всасывание еды в рот, я встал и пошёл к ближайшей стене.

Я хотел кричать от треска костей в ногах, но не мог.

Черная Снежинка

Александр Лещенко

г. Ростов-на-Дону

Что-то странное творилось с погодой в городке Северокузнецке. Вот уже почти неделю шел и все никак не прекращался снег. Везде все было белым: дороги, дома, улицы. Городок словно отрезало от остального мира плотной снежной пеленой.

А тут еще что-то неладное стало твориться с людьми: кто-то просто пропадал, а кто-то заболевал странной болезнью, которую прозвали «Черной Снежинкой». Ведь все заболевшие твердили, что на них упала снежинка именно такого цвета. У тех, кто подхватил ЧС, резко поднималась температура, как и при обычном гриппе, а все тело постепенно покрывалось черными прыщами, из которых постоянно тек гной. Заболевший жил один, от силы два дня, а потом умирал.

Но жертв было немного, недуг не передавался от человека к человеку, поэтому власти не спешили вводить карантин или какие-нибудь другие ограничительные меры. Появилась лишь пара невнятных репортажей по телевидению, да несколько туманных газетных публикаций в местных печатных изданиях – и все. Кто-то вообще считал Черную Снежинку вымыслом, журналистской байкой, чтобы заработать денег.

Даша сама во все это не верила, пока оно не коснулось ее напрямую. Точнее, не совсем ее, а подругу – Юлю.

Зазвонил телефон.

– Алло?

– Даш, это ты?

– Да. Юля, а что у тебя с голосом?

– Простудилась. Ты можешь ко мне сейчас прийти?

– А что случилось то?

– Придешь, тогда расскажу, – сказала Юля и повесила трубку.

Даша оделась потеплее, взяла зонтик, закрыла квартиру, спустилась по лестнице и уже на выходе из подъезда столкнулась с Верой Сергеевной.

– Ты куда это собралась? – спросила старушка, заступив дорогу.

– К подружке.

– Какая еще подружка! Там снег все валит и валит. Лучше дома сиди, в этих ваших сох-сетях общайтесь или просто по телефону.

– В соц-сетях, – машинально поправила Даша. – И мне действительно нужно встретиться с подругой, так что, пожалуйста, пропустите.

Вера Сергеевна отошла в сторону, давая Даше пройти. Она толкнула дверь подъезда и вышла на улицу. Снег валил валом, но хорошо, что Даше было недалеко идти, только до следующего двора. Лавирую между сугробами и, старясь не поскользнуться, она добралась до дома, где жила подруга. Поднялась на нужный этаж, позвонила.

Юля открыла сразу, словно бы все это время поджидала за дверью. Даше бросился в глаза нездоровый вид подруги: чрезвычайная бледность, черные круги под глазами, красные прыщи, покрывавшие не только лицо, но и руки. Они прошли в комнату Юли.

– У меня Черная Снежинка! – выпалила подруга.

– Не может быть.

– Еще как может.

Юля убрала волосы со лба и показала Даше вздувшийся черный прыщ.

– Выглядит он мерзко, но это же просто большой прыщик. С чего ты взяла, что у тебя Черная Снежинка?

– Я видела ее?

– Кого?

– Не кого, а что. Черную снежинку, она упала мне на лоб.

– А родителям ты сказала?

– Пока еще нет, не хочу их зря волновать, им и так сейчас нелегко.

– Если все так серьезно, то тогда надо обязательно вызвать врача.

– Врач не поможет, ты же слышала, что от Черной Снежинки нет лекарства, от нее можно только умереть. Я поэтому и хотела с тобой увидеться, чтобы попрощаться.

По щекам Юли потекли слезы, она обняла Дашу и крепко прижалась к ней.

– А теперь тебе пора идти.

– Но…

– Не спорь, так будет лучше!

Юля буквально вытолкала Дашу из квартиры и захлопнула дверь у нее перед носом. По ту сторону раздались приглушенные рыдания. Даше было очень жаль подругу, но она все еще не верила ни в какую Черную Снежинку.

«Это только слухи, сплетни для бабок типа Веры Сергеевны», – твердила Даша про себя, возвращаясь назад домой. – «А у Юльки просто критические дни тяжело проходят или может с родителями сильно поругалась, или еще чего».

На самом деле Даша боялась за подругу и отказывалась верить, что та подцепила болезнь, от которой нет спасенья. Казалось, что снег повалил еще сильнее, если такое было вообще возможно.

Вдруг сильный порыв ветра вырвал из рук зонтик. Прямо перед глазами мелькнуло что-то черное. Черная снежинка! Даша ойкнула и села пятой точкой в сугроб. Она закрыла лицо руками, но когда набралась смелости, чтобы встать, то никакой черной снежинки не было. Были только белые, которые продолжали падать сверху. Даша оттряхнула одежду, подобрала зонтик и направилась к своему подъезду. Внутри ее поджидала Вера Сергеевна.

– Ну что, встретилась с подружкой?

– Встретилась, – коротко ответила Даша и быстро прошмыгнула мимо любопытной старушенции, чтобы избежать дальнейших расспросов.

Ночью Даше приснилась Юля. Все тело подруги покрывали черные прыщи. Они лопались у Даши на глазах, из них струился темный гной.

– Мы все здесь кружимся вместе с ним, – прошептала Юля и затанцевала по комнате, поворачиваясь вокруг себя. – Давай, кружись вместе с нами.

Порыв ветра распахнул окно, и с улицы влетели комья черного снега. Они облепили Дашу с головы до ног.

Даша с криком проснулась. Утром она узнала, что Юля умерла. Похороны прошли быстро. Юлю просто кремировали, ведь никто не хотел долго стоять под непрекращающимся снегопадом, рискуя получить не только обычную простуду, но и Черную Снежинку.

Вернувшись домой, Даша собиралась немного поспать. Хотя вроде бы вчерашний кошмар и должен был надолго отбить сон, она все же чувствовала себя уставшей. Однако звонок в дверь расстроил ее планы на свидание с Морфеем. Пришла Вера Сергеевна.

– Здравствуй, Дашенька. Вот сахарку зашла попросить, а то у меня совсем закончился. А снаружи снег все валит и валит, в магазин и то боязно выйти.

– Хорошо, – сказала Даша и развернулась, собираясь идти на кухню.

Старушка ударила ее скалкой по затылку. Потеряв сознание, Даша упала на паркет.

Когда Даша очнулась, она попробовала пошевелиться, но из этого ничего не вышло. Кто-то хорошо ее связал, да еще и заткнул рот кляпом. Она оглянулась по сторонам и увидела Веру Сергеевну и еще каких-то людей. Все они были в белых балахонах, а на шеях амулеты в виде черной снежинки.

– О, Асгарот – Владыка Черных Снегов, мы нашли ту, на кого ты указал нам! – нараспев произнесла Вера Сергеевна. – Мы просим тебя, чтобы ты продлил свое благословение, которым ты осенил наш город. Прими же нашу жертву!

В руках старухи блеснул кинжал, и она занесла его над грудью связанной жертвы. Глаза Даши расширились от ужаса. Кинжал опустился.

За что гоблин Тимоша убил сторожа

Дарья Странник

г. Вупперталь

Кирилл Ахундов

г. Баку

Лохматый седой ведущий в маске, изображавшей приветливое человеческое лицо, был похож на ведущего телешоу.

– Приветствую всех на очередном собрании нашего клуба! – бодро воскликнул он.

Перед ним полукругом сидело полтора десятка страшилищ. Человеческие фигуры в невзрачных рубашках и блузках, джинсах и юбках и кроссовках и туфлях, выглядели почти нормально, если бы не странные головы: у одних – рожки, у других – клыки, у кого-то – волосатые ослиные уши, несколько скошенных подбородков.

– Давайте начнем с традиционного. Где мы находимся?

– В клубе анонимных душегубов, – нестройно прогудели уроды.

– Зачем вы приходите сюда?

– Чтобы признаться в грехах, – пробормотал красноглазый субъект, но его заглушила разноголосица: – Чтобы причаститься!

Ведущий одобрительно кивнул:

– Кто хочет начать?

– Здравствуйте, меня зовут Тимоша, – поднялся со стула верзила, похожий на гоблина. – Я убил сторожа.

Верзила был новеньким. Собравшиеся задумчиво рассматривали его зеленые щёки, квадратные губы, неестественно длинные руки и круглый живот. И чего новичок так мнётся? Подумаешь, убил сторожа, дел-то, плюнуть да растереть.

– Здра-авствуй, Тимо-оша, – вразнобой протянули участники.

Тимоша сгорбился, смахнул свисающую на нос прядь грязных волос. Ведущий задержал взгляд на плохо остриженных когтях, а потом ободряюще кивнул, не тушуйся, мол, мы слушаем.

– Мне было восемь лет, я учился во втором классе. Мне нравилась большая светлая школа, в которой во время войны размещался эвакогоспиталь.

Тимоша словно читал знакомую книгу. Голос его набрал силу, слова он произносил звучно и четко.

– Как часто бывает в детстве, всё в школе казалось просторным: коридоры, классы, кабинет биологии с пышными растениями, но больше всего впечатляла широкая мраморная лестница в холле. Она вела на первый этаж. Несмотря на общую простоту здания, лестница выглядела благородно. Я, конечно, тогда не понимал этого, но чувствовал.

Бледно-зелёные ступени с синими прожилками потускнели от времени и были местами выщербленными. Когда уборщица протирала ступени, они становились ярче и как будто даже шире.

Иногда казалось, что лестница живая. Спящий зверь. Может, часть гребня сказочного дракона, настолько могучего и невозмутимого, что его не смущает вес трёхэтажной школы.

Эта лестница, в отличие от остального здания, сохранила великолепие и неприступность. По ней нужно было ходить осторожно и с почтением. А мы бегали, прыгали, спотыкались. Это… казалось неправильным.

– Лестница, сохранившая девственность и неприступность! – Насмешливый баритон прервал воспоминания.

Ведущий укоризненно покачал головой.

Но Тимоша настолько увлёкся, что не обратил внимания на шутку.

– Каждое утро я подбегал к лестнице, поднимался вместе с толпой гомонящих, толкающихся, размахивающих портфелями мальчиков и девочек. Знаете… – Тимоша запнулся, – мне казалось, что я проникаю во дворец. Шестнадцать ступенек, ведущие в волшебный мир. Но каждый раз вместо дворцового великолепия меня встречал невыразительный коридор с деревянными полами и такая же невзрачная раздевалка. Мрамор уступал дереву. Сказка быстро кончалась.

– Он считал ступеньки, – пробормотал тот же баритон.

Ведущий недовольно нахмурился. Тимоша рассказывал дальше:

– А потом в школе начали бороться с опозданиями. Детей сначала стыдили, ставили двойки за поведение. Но кто из нас не опаздывал в школу? И вот решением дирекции холл перегородили деревянной ширмой со стеклянной дверью. Ровно в восемь утра сторож запирал эту хлипкую дверь. Шестнадцать ступеней вместе с опоздавшими детьми оставались за порогом. Нужно было ждать сорок пять минут, а потом покорно снести гнев завуча и получить предупреждение за прогул.

Я жил рядом со школой, и за три минуты пробегал два тихих квартала. Наверное, многие согласятся с простой истиной: чем больше времени в запасе, тем быстрее оно кончается. Я самонадеянно верил, что всегда успею до звонка. Однажды улицу перегородили из-за ремонтных работ, и мне пришлось идти в обход. Я спешил изо всех сил, но всё равно опоздал. Звонок прозвенел на первой ступеньке, на шестнадцатой передо мной захлопнулась дверь. Несколько секунд! Их отнял угрюмый небритый, сутулый человек с крючковатым носом и отвратительной бородавкой над переносицей

– Человек? – глухо переспросила большелобая толстуха, поглаживая свернувшуюся на её коленях змею.

– Школьный сторож, которому было поручено запирать дверь ровно в восемь утра. Я прижался носом к стеклу, чувствуя, что проваливаюсь в болото. За спиной послышался громкий возглас: моя одноклассница вместе с мамой спешили к заветной входу. О, чудо! Увидев, как запыхавшаяся женщина машет рукой, сторож поморщился и распахнул дверь. Девочка мышью юркнула в коридор. Я радостно сунулся следом, но сторож оттолкнул меня. Лучше бы ударил… нет… убил.

Болото превратилось в пропасть с кольями на дне.

Я словно обжегся. Как он мог пропустить ту, что появилась после меня?! То есть безнадежно опоздавшую.

Я стоял в окружении десятка таких же несчастных, и всё не мог понять. Две моих секунды против опоздания на полминуты… Разве было так сложно простить эти секунды, засчитать последним рывком бегуна к финишной ленте?

Толстуха хрюкнула, змея зашипела. Собравшиеся беспокойно зашевелились. Ведущий хлопнул в ладоши, призывая к спокойствию.

Гоблин взволновано продолжал:

– Рядом со мной топталась большая девочка, старшеклассница. Она нервничала, то улыбалась, то хмурилась, постоянно кивала сторожу, который продолжал стоять у запертой двери, как часовой возле штаба. Эта девочка чуть не растоптала меня. Она жестикулировала и тихо просила: «Пусти, ну, пожалуйста!».

Под белой блузкой у неё колыхалась грудь, и мне стало неуютно. Сторож вдруг резко распахнул дверь, и девушка моментально просочилась в деревянное царство. Я хотел было шагнуть за ней, но наткнулся на мёртвый взгляд сторожа.

Я оказался изгоем.

Парией.

Недочеловеком.

Сторожу явно было приятно чувствовать своё могущество. Ощущать власть и упиваться призрачным наслаждением казни. Это была песчинка, искорка, осколок тени спящего под школой дракона… и он творил зло и несправедливость.

Не отрывая своего взгляда от моего, сторож смачно плюнул на лестницу. Отвратительная слизь шлепнулась на верхнюю мраморную ступеньку. Плевок обезобразил и уничтожил всю красоту и справедливость на свете. Так мне показалось в тот момент.

Три четверти часа что-то во мне ломалось и гнулось, изменяя навсегда.

Прозвенел звонок. Я вошёл в чужую школу другим человеком. Это был мир подлости и жестокости.

Более двадцати лет я жил с этим проклятьем. Не способный испытать доверие, видя всё хорошее через призму омерзительного плевка. Мои мысли, сны, мечты вновь и вновь возвращались к сторожу, который превратился в злого идола. Обрастал моими фантазиями, как виноградником. Моя память сохранила весь кошмар. Я стремился в школу, словно убийца на место преступления. Будущего преступления.

Месяц назад вечером я проходил мимо своей старой школы. Меня словно подтолкнули. Я вошел в пустой вестибюль и стал подниматься по знакомым до боли ступенькам. На самом деле не ожидал встретить сторожа, но он стоял там же, у входа и, кажется, даже не узнал меня…

Я приложил его голову к каждой ступени лестницы – тем самым местом, где красовалась тошнотворная бородавка. Мне понравился вид крови на старинном мраморе…

Недолгую тишину нарушил обладатель хриплого баритона, оказавшийся пучеглазым водяным.

– Я – Володя…

– Здра-авствуй, Во-ло-одя! – послушно протянули участники. Пучеглазый нетерпеливо отмахнулся и обратился к Тимоше.

– Ты, конечно, больной на всю голову – все эти лестничные драмы и подсчет ступенек…

Ведущий предупреждающе кашлянул.

– …но сторожа ты правильно укокошил. Было у меня в детстве похожее… У того урода, правда, вместо бородавки шрам на лбу был. Утопил эту сволочь.

– И мне в детстве досталось! – неожиданно взвизгнула толстуха. – Уже в детстве была полненькой, а он издевался и хихикал так мерзко, лопоухий гад – никогда не забуду! Так замуж и не вышла. Кого не встречала, будто слышала злое хихиканье… Три года назад я нашла подонка и отравила.

Тут загалдели все участники, вскакивая с мест, и перебивая друг друга, они выкрикивали:

– И у меня!

– И я!

– Завалила на экзамене!

– Оклеветал! Подкинул сигареты.

– Как будто нечаянно заперла на сутки в подвале нашей многоэтажки!

– Тётка со злыми глазами и мелкой завивкой!

– Родимое пятно на шее!

– Как-то это странно… – недоумевал Тимоша.

– Попрошу тишины, – вмешался ведущий. – Нам всем есть, о чем задуматься. Сегодняшнее заседание клуба окончено. Увидимся через три недели… душегубы. Мне кажется, что у нас очень скоро появится новый товарищ.

Когда последний из взволнованных участников покинул помещение, ведущий запер дверь и снял маску, открывая крючковатый нос и бородавку над переносицей.

– Вот и стал очередной человечек гоблином, – почти пропел ведущий. – Переходим к следующему этапу.

Этап за этапом, от наивного детеныша – к униженному и обозленному, потом от обиды – к жестокости. От человека к монстру. А как станут монстрами, то можно и к дальнейшей работе приступать.

– Мы ещё посмотрим, кто кого, – пробормотал он, глядя куда-то вверх.

Ведущий тяжело поднялся со стула, охнул, потер поясницу. Задумчиво поскреб щеку и направился к импровизированному бару, где вместо бутылок красовались статуэтки героев комиксов. Завернув за стойку, нащупал неприметный рычажок и распахнул люк в подвал. Осторожно спустился в неожиданно просторное помещение. Старомодные светильники-прожектора освещали серые стены и каменный пол. Ведущий с наслаждением вдохнул мрачный аромат сладкой плесени и сырого мяса. Царящую тишину нарушал только шелест капель в углу.

На стене, в обрамлении ветхих розог, висел темный китель гимназиста. Стоячий воротник, широкий черный ремень с квадратной блестящей пряжкой. Под формой на полу был рассыпан крупный горох. При виде своего алтаря ведущий оскалился и хрипло вздохнул.

В центре зала теснились грубо сколоченные столы, на которых лежали тела: старуха с родимым пятном на шее, женщина с мелкой заливкой, лопоухий мужчина и многие другие. Ведущий снял маску, под которой не было лица, и неторопливо начал выбирать марионетку для очередного этапа, скользнув взглядом по любимой – старику с крючковатым носом и бородавкой на лбу.

Холодный арбузный суп

"… удивительно, но острый перец обладает уникальными…"

Дмитрий Владимиров

г. Гданьск

Подошва кроссовки предательски разломилась в тот момент, когда мерзкая толпа зомби нас учуяла.

– Джеки! Нужно искать люк! – прикрикнул Бенни.

Высокие каменные дома, мощеная улочка, старые фонари на солнечных батареях. Ветерок весело гонял обрывки бумажек, оберток от шоколадок, вермишели быстрого приготовления и легко узнаваемых желтых плакатов с предостережением: "Не подходить! Не кормить!" – и картинка выдохшегося зомбаря.

– Бегу, – огрызнулась я, и упала второй раз.

Чертов ветерок нас и подвел, мы крались незаметно по заброшенному участку офисного района – нам надо спешить к Ба и Де. Запах нас выдал; не только наших тел, а и вкусных пирожков. А зомби они такие – голодные до еды. Любой еды.

Подошва начала хлопать и подворачиваться при каждом шаге, но я героически побежала за Бенни. Ему было тяжелей, он еще арбуз пер в рюкзаке.

– Я ж тебе говорил, а ты мне говорила, – хрипел мой напарник.

Я выдохнула, сгоняя непослушные волосы с лица и прибавила скорости. Поворот, еще один, сетчатый забор и колючка сверху.

Бенни остановился, видимо, потерялся в каменных джунглях. Вот лопух, сколько раз карту изучали, крестиками люки открытые помечали, а он…

– За этим домом с вывеской о книгах, – показала я пальцем.

Мы перестали бежать. Зомби же на голодном пайке и болячка их сушит… Словно сухари – жизнь в них еще есть, а вот силенок уже нет.

Бенни, высокий для своих четырнадцати, кучерявый, как поношенный шерстяной носок, достал фомку и ей ковырял люк.

Я же вертела головой, хотя опасность еще далеко. Знатно мы оторвались!

И тут я увидела его. Бегущего зомби в красной клетчатой рубашке.

– В люк, Бенн, прыгай! – заорала я так, что в голове у самой зазвенело.

– Что? – уточнил он тупо.

Я толкнула его в вонючее нутро города и быстро полезла за ним. Рубашечник почти подбежал к нам, и в его руках прочно обосновался пожарный топор. Меня бросило в пот, я потянула крышку люка, и он с противным звуком захлопнулся, отрезая нас от дневного сентябрьского света.

Последнее, что я успела сделать, прежде чем упасть в мерзкие стоки, это заблокировать люк.

Мы просидели в тишине так долго, что я успела замерзнуть. Зажав рот Бенни я все ждала, когда странный зомби дернет люк…

Время утекало вместе со скудными вонючими ручьями. Зажгли фонарик.

– Ты уверена, что он бежал? Это же невозможно, – уточнил Бенни.

– Да, дылда, он бежал к нам с топором. Худой, грязный, как и все зомби, – прошипела я.

– «Зомби» говорить неправильно, – протянул обиженно Бенни, словно они все его родственники, – люди, больные вирусом в четвертой стадии, или просто – порожденные вирусом… А еще это… Ты когда толкнула, я упал и разбил арбуз.

– Зомби и есть зомби, – огрызнулась я, – дай посмотрю.

Арбуз разбился, но, предусмотрительно положенный в кулек, не испачкал рюкзак.

– Нормально, – сказала я, и толкнула его в нужную сторону. Туда, где дом Ба и Де.

– А зачем тебе сломанный арбуз?

– Суп сделаю, – честно ответила я.

Гыч.

Я схватила Бенни за руку.

– Слышал? – прошипела ему на ухо. – Кто-то люк дернул.

– Не напугаешь, Джеки, – ответил он, но бодренько задвигался в нужную сторону.

А я еще долго оглядывалась, пока мы топали по туннелям, а чертова кроссовка предательски черпала жижу. Бенни говорил и говорил, за что он мне и нравился. Еще за оптимизм, и за широкую спину, и глаза у него красивые, особенно когда он на меня смотрит…

– Джеки, вчера новость скинули, что ученые обнаружили способ лечения, и это не дорогущая процедура, а простой, обыденный…

– Ага, – отвечала я.

– Ты согласна, что временно изолированные районы с зараженными – это правильный выход? -продолжал он, и я начала забывать о Рубашечнике.

– Правительство кинуло нас на произвол, – ответила я. – Эй, ты что делаешь?!

И толкнула его в плечо.

– Что-что? Ем пирожок!

– Это же Ба и Де!

– Им хватит! Ты еще и суп собралась делать! Из арбуза! Ха!

– Сам ты… О! Вот и наш выход, – указала на отмеченный зеленой краской люк, – там, кстати, магазин, надо зайти.

– Зачем?

Я молча показала ему голодную кроссовку с оторванной подошвой.

Выползали мы аккуратно. За проникновение в запрещенные районы не сильно хвалили. Могло попасть от полиции, а главное, от мамы.

Двухэтажные домишки-близнецы стояли стройными рядами. Желтизна робко трогала листву на деревьях, пустота, казалось, заполнила весь район. Эх, как же нам хорошо тут жилось!

– А помнишь, мы играли возле соседнего дома? Там еще смешной сосед нас обливал из шланга, когда мы катались на великах?

– Он же в шутку, по-моему, даже ни разу не попал…

– Как думаешь, он умер? – спросил Бенни, и налет детского счастья смылся в унитаз действительности.

– Не знаю, – сказала я и направилась в магазин.

Пробрались мы через лестницу на второй этаж, походили по помещениям.

– Хорошо, что зомбики не лазят, сил им не хватает, – задумчиво сказала я, рассматривая полки. Обувь не находилась. Зато вместо товара лежали деньги, а иногда записки с обещанием оплатить после карантина. Да и сам владелец не попрятал все на нычку, и плакат над кассой оставил: свободная продажа. Карантин – он такой, показывает, кто человек, а кто так, падальщик по жизни.

– И не бегают, как некоторые придумывают, – поддел меня Бенни.

Я как раз отыскала новые колготки и, бросив мятые бумажки на стол, переодевалась. Конечно, слегка дразнила дылду, да и задумалась…

– Джеки…

– Что?

– А ты красивая, – неожиданно заявил он и стал маковый.

– Эээ… Знаю. Отвернись!

Я быстро натянула колготки, шорты, а вот мокрые кроссовки взяла в руки.

– Пошли в гости, – сказала я, и мы двинулись к дому Ба и Де.

Соседский дом и наш стояли плечом к плечу. Забор, который ставил Де, за ним лужайка, не убранная с весны, с начала карантина. Качели, брошенные стулья на веранде, заколоченные двери и окна на первом этаже.

– Ба! Де! Это мы, в гости! – крикнула я.

За дверью зарычал Де, словно медведь, которого разбудили от спячки.

– Идите на кухню! – крикнула я, хотя это не срабатывало. Мои любимые зомби! Я всегда любила честность.

Мы влезли по приставной лестнице на второй этаж, проскользнули по моей комнате, подошли к ступеням на первый этаж.

Де появился медленно, волоча за собой любимую биту из гикори. Косматый, высокий, он посмотрел на Бенна и сказал:

– Ээээ!

– Я же свой! Я же Курчавый Бенн, как вы меня называли!

– Эээ? – послышался из кухни голос Ба.

– Ба, это мы! Принесли еду!

– Эээ, – ответил Де и попытался подняться к нам. Он оступился на третьей ступеньке, его зашатало, словно на корабле во время бури. Теории разные, почему у зомби такое резкое головокружение, почему речь атрофируется, еще много разных "почему"…

Деда спасла цепь, обвязанная вокруг груди, как будто крестообразная повязка.

Из кухни выползла Ба: в любимых платье и кофте, с такой же предохранительной цепью. Она протянула к нам пальцы, будто острые ветки.

– Эээ!

– Извините, – сказала я, – Бенн, тяни их к столу.

Он начал крутить лебедку, и система заработала. Цепи натянулись, и Де с Ба потащились к столу в кухне. Бенни запыхтел, но все же дотянул их до последнего, заставляя сесть. Поставил на блокиратор.

– Фух, сегодня что-то сильно сопротивлялись.

Я смахнула слезу. Эту систему придумал и создал Де, когда начался конец.

На кухню я зашла с улыбкой. Защебетала птичкой, закрутилась, как детская заводная игрушка. Смахнула пыль, включила газовый баллон, налила воду из пластиковой бутылки в кастрюлю…

– Сейчас-сейчас, Ба, как ты и учила, открываю банку помидоров, теперь, Бенни, давай мне мякоть арбуза, да-да, семечки убирай!

– Я стараюсь, – ответил Бенни. Все же он побаивался Де. Или биты в его руках?

– Ба, Де, Бенни хороший, только медлительный! Честно, – тараторила я, стараясь не заплакать.

Такая знакомая кухня! Я тут провела половину детства!

– Я все слышу!

– Тихо, – сказала я ему, – теперь через сито мякоть. Ага, на огонь, Ба, на медленный, помню… Теперь перец…

– Эээ, – сказала Ба.

– Помню, помню, на верхней полке… Так, чили, молотый кайенский и чуток соуса табаско…

Вечер принес прохладу и темноту. Я разлила по глубоким тарелкам суп, подогрела на сковородке пирожки с мясом и базиликом.

– Кушайте, а мы в моей комнате побудем, – сказала я.

Мы поднялись наверх, сели на кровать. Заработал старый телевизор, а я полезла в шкаф.

– Смотри, кеды. Мамины. Они все хранят, с любовью, – сказала я, удивленная находкой.

Надела. Впору.

Закат.

– Не люблю смотреть, как они сейчас едят. Все разливается, пьют из тарелок, хватают руками, – печально сказала я, – как… зомби.

И заплакала. Бенни меня обнял:

– Все будет хорошо. Это болезнь, и скоро она отступит, они восстановятся…

Красная клетчатая рубашка нырнула в раскрытое окно.

– Попались, твари! – просипел он.

Я закричала, а Рубашечник резко ударил обухом топора по кучерявой голове Бенни. Следующий удар – мне в живот, и я упала ничком.

– Мне повезло, что я вас второй раз возле магазина вычислил, уродливые любители зомби, ничего, сейчас ты, шлюшка, получишь настоящего мужчину.

Он дернул меня за волосы, рванул футболку, схватил за грудь. Бенни лежал без сознания.

– Стой, я сама, – сказала спокойно. Медленно, виляя бедрами стащила шорты и резко кинула ему в лицо.

Ланью перескочила через кровать, он ринулся за мной, но родной дом помогал. Я успела выбежать на лестницу, с перепугу рванула лебедку…

– Шлюха малолетняя!

Худой, с бородой и вонючий. Не зомби, здоровый человек.

Я полетела вниз по лестнице.

– Не уйдешь, отымею, как шлюху, – просипел Рубашечник.

Бенни ударил его сильно, как учили на боксе. Сзади, со всей силы, по почкам. Тут же пригнулся от кругового удара топором, зарядил еще по брюху. Рубашечник покатился прямо на меня, упал сверху, придавил, схватил за ногу.

– Сейчас я ей голову…

– Эээ! – проревел Де. Ему никогда не нравилось, если меня обижали. Причем в собственном доме.

Он стоял в проеме кухни с неизменной битой.

– Эээ! – грозно сказала Ба.

– Чё? – спросил Рубашечник и бита опустилась ему на голову.

И еще разок. И еще.

Вечер замедлился. Подшаркала Ба и пнула ногой тело.

– Э? – спросил Де.

– Э! – ответила Ба.

– Эгэ, – ответил Де.

Ба нагнулась, провела пальцами по моим волосам. Де махнул Бенни битой и оставил её у стены. Подарил.

Они повернулись и медленно пошлепали за стол, доедать холодный арбузный суп.

Хаккер

Кирилл Ахундов

г. Баку

Пенсионер Мстислав Константинович Рун жил в однокомнатной квартире на первом этаже десятиэтажного кирпичного дома. Он был невысок, бледен, морщинист и застенчив. Соседи считали его домоседом и букой. При редких встречах они вежливо здоровались и равнодушно интересовались самочувствием старичка.

Одни считали его мичманом в отставке, другие почему-то видели бывшего мастера цементного завода. А некоторые отзывались о нем совсем пренебрежительно: «Ну, этот… старпер с первого». И только бабка Самсоновна из третьего подъезда при виде тихо бредущего Руна шипела и плевалась. Вредная Самсоновна с клюкой, бывшая проректор иняза.

Рун всячески одобрял широкое расхождение во мнениях о своей персоне и старался производить впечатление скучного мухомора. Родственников он не имел, друзьями не обзавелся. В домино не играл, пиво не уважал, завсегдатаем местных аптек не являлся.

Мухомор и есть.

По понедельникам и средам Мстислав Константинович отправлялся в соседние дворы, где осторожно исследовал содержимое мусорных контейнеров. Рано утром он облачался в потрепанный серый плащ, запасался пакетами, палкой с крючком и становился похож на рядового скромного бомжа. Возле своего дома Рун стеснялся ковыряться в мусоре, не желая привлекать нездоровое внимание.

Утро – хорошее время. Еще не вышли во двор ответственные бабушки и скучающие молодые мамы с малышами. Еще не слышны разноголосый детский смех и перекличка местных старожилов. Зато уже отправились на работу те, кто, убегая из дома, прихватил пакет с мусором.

За полтора часа Рун успевал исследовать две-три окружающие помойки. Его интересовали игрушки, посуда, книги, ткани. Причем не обязательно целые и качественные вещи; наибольший интерес вызывала рухлядь, ветхое старье, на которое не польстился бы даже мусорный маньяк.

Книги без обложек, кукольные головы, лопнувшие ремешки, осколки ваз и чашки с отколотыми ручками, – кому они нужны?

Изредка со смущенной улыбкой он прятал в пакет говяжий мосол или свиное ребрышко – обгрызенные и обсосанные до неприличной наготы кости. Удивленные бомжи не гнали странного конкурента, суровый дворник Мустафа пожимал плечами.

Дома Рун внимательно изучал добычу, долго щупал осколки и обрывки, иногда дышал на них и шептал загадочные слова. Часть выбрасывал в ведро, а некоторые предметы раскладывал на газетах, устилающих большой стол в комнате. Потом он начинал медленно передвигать избранные фрагменты, словно составлял паззлы.

Из никчемного хлама старик складывал мозаичные картины. Обычно у него получался неровный круг с крестом или звездой в центре. Звезду украшала кость. Это очень важно для обряда. Каждая кость помнит истину и справедливость жизни, значит, поможет рождению руны!

Есть немало людей, в основном пожилых, которые годами собирают коллекции странных раритетов. Не каких-то уникальных картин и самоцветов, а просто старых вещей. Да, да, тех, что копят пыль и безобразно занимают место в квартире. От тяжелых утюгов до граммофона, от фигурных ключей до вязаных салфеток. Альбомы, открытки, вазочки и елочные игрушки: вот их сокровище, подчеркивающее символику прожитого. Возможно, кто-то надеется, что среда грошового антиквариата породит симпатичного призрака…

Мстислав Константинович не копил хлам в дань ностальгии. И не жаждал общения с привидениями. Он проектировал и конструировал амулеты, которые, как известно, являются важным подспорьем в работе магов. Составлял сеты чашек, собирал гарнитуры игрушечных конечностей и строил шалашики из костей. Каждая маленькая коллекция возрождала чувства и настроения давно умерших людей. В ассортименте безделушек скрывались лучшие характерные черты уходящей эпохи. Как их извлечь и сохранить?

Из пестрых паззлов, из руин и отходов складывались руны, содержащие шифр духовности и темперамента человечества. Создавать магические символы мироздания невероятно трудно, не каждый чародей способен извлечь из кучки мусора таинство руны и прочесть ее знак.

Конечно, рождение рун происходило бы чаще, будь в распоряжении Мстислава Константиновича скелеты и костяки невиданных существ нынешнего и ушедших миров, оперение огненных птиц, горные ягоды, драгоценные камни края земли, кораллы теплых морей, кровь рыцарей и принцесс.

Но, как говорится, на безрыбье…

Загадочные слова, похожие на заклинания, плыли над потрепанными газетами. Исцарапанный стол – свидетель красоты колдовства и безумия утраченных форм – и ритуальный танец тонких белых пальцев.

Гордость и сила.

Таинство и природа.

Мудрость, милосердие, разум.

Руна чистых помыслов «Грамот», похожая на сытого медвежонка.

Руна откровений «Ламанда», напоминающая жемчужное ожерелье.

Руна спокойного дыхания «Гаспий» – словно круглый пирог с малиной.

Руна достойных замыслов «Великар», пышная, как хризантема.

Руна верности «Изурмуд», сравнимая с раскаленными углями.

Уникальная руна «Фло»… в ней воплотились черты детского лица (эта руна возникла благодаря салфетке с каплей крови маленькой Ули, уколовшей возле качелей пальчик).

Они созревали, как яблоки на росистых ветвях, и колдун ловко хватал призрачную руну, словно ловил укатившуюся монетку. Резкий жест – и руна поймана, трепещет, щекоча ладонь, съеживается, превращаясь в крошечного мотылька.

Он никому не дарил амулетов, не рассказывал о волшебных рунах. Жил. Питался овсянкой, килькой в томате и картошкой. Собирал мотыльков.

Но вот случилось то, что не могло не случиться.

Пришли ночные пастухи, фамильяры древних созданий тьмы. Демонические создания потустороннего мира. Невидимые, неуязвимые, неподкупные монстры, пожиратели позитива и доблести.

Город объяло облако. Словно пепел вулкана, опустилось на дома.

Людям не помогли запоры и щеколды, лики святых и священные книги. Магия зла оказалась слишком могущественна. Дети ночи проникли во все жилища, напустили болезни в людские души. Нет, спящие не умерли в постелях. И не превратились в кошмарных уродов. Мир уцелел, но обнищал, из него ушли светлые эмоции, погибли добрые чувства, оказались стерты мечты и память.

Мстислав Константинович держал оборону в своей комнате. Он грамотно построил защитный периметр, развесив у дверей и окон магические талисманы. Собрал свои драгоценные руны в коробку из-под пылесоса «Вихрь», спрятал коробку за диваном, а сам бродил по квартире, наблюдая, как тускнеют амулеты, и прогибается энергетический экран.

Сначала твари ворвались в прихожую. Потом они просочились через окно в кухню. Наконец, проникли в комнату.

…Когда-то он был дерзким колдуном гильдии рунознатцев, опытным специалистом в своей области. Умел создавать такие сложные амулеты, как египетский глаз Гора, турецкий назар, японский манэки-нэко и даже ассирийские таблички с заклинаниями.

Был на хорошем счету, но внезапно смутился… стал размышлять, искать ответы на запрещенные вопросы, попал в разряд диссидентов, а затем изгнан и заклеймен. Его назвали изменником и безумцем, странно, что оставили в живых.

Он долго скитался.

Что-то понял.

Проникся.

Изменился…

А сейчас наступила ночь испытаний. Ему было трудно. Он еле сдерживал ментальную атаку бывших соплеменников. Все-таки возраст!

Лопались и осыпались амулеты и талисманы. Таяли, растворяясь в сизой дымке, обереги. Вспыхнул и распался защитный периметр. Твари приблизились к дивану, но Мастер Костяных Рун произнес заклятье последнего рубежа, и окружил себя белыми щитами. Враги яростно штурмовали эту преграду, а старик сидел на диване, обхватив слабо содрогающуюся коробку. Так курица прикрывает цыплят.

Энергия утекала из него, и не было возможности поддержать силы. Разве что силу рун израсходовать?

Нет. Жадность.

Да. Глупость.

Нет. Я справлюсь.

Нет. Руны мои…

А если?…

Ночные пастухи бились в стонущую преграду, казалось, их когти рассекают тугой туман.

И магические силы Мастера иссякли. Щиты стали падать.

Но вдруг за окном начало светать. Так бывает вопреки любому злодейству: жизнь продолжается.

И твари отступили, проклиная бессмысленный старческий героизм, ушли в никуда.

Когда первые ответственные бабушки вывели во двор внучат, а суровая Самсоновна заняла свою лавочку возле жасмина, Мстислав Константинович, опираясь на швабру, попытался выйти во двор. Идти было тяжело, он хрипло дышал и с трудом удерживал коробку левой рукой.

Небо очистилось от туч, в синеве ловко скользили городские ласточки.

Жизнь во дворе изменилась. Никто не смеялся, дети сторонились друг друга, а взгляды взрослых обрели хищную подозрительность. Даже тени выглядели недоброжелательно.

Мстислав Константинович, кряхтя, опустил коробку к ногам, приоткрыл ее и осторожно пошурудил внутри ладошкой. Из коробки робко выпорхнула стайка золотистых мотыльков. Брызгая апельсиновыми искрами, посверкивающие мотыльки полетели в разные стороны, как мыльные пузыри.

Он улыбнулся. Возможно, так улыбается хакер, запустивший в сеть новые вирусы.

Мотыльки разлетались по двору, мгновенно пикировали на плечи детей и взрослых, прикасались к людям и взмывали вверх в поисках очередного пациента.

Старик погрустнел. Больше ему не ходить по дворам. Ночной бой отнял все силы. Теперь он полный домосед. Если не сказать – инвалид. Кто-то, вероятно, будет приносить ему овсянку и кильку в томате. А о рунах придется забыть. На восстановление уйдут годы.

Топ-топ: из песочницы вылезла Уля, на лямке ее сарафанчика поблескивала золотистая пылинка. Наклонив по-воробьиному голову, малышка подошла к старому колдуну.

– На, дедушка Слава, – протянула ему свою куклу.

Мастер Костяных Рун очень удивился, даже оробел. Но куклу принял.

– Как-кая красивая куккла, – застенчиво сообщил он.

Следом за Улей ковыляла Самсоновна, прижимающая к внушительной груди большую расписную чашку, явно из сервиза, сейчас такую и не встретишь. А за нею шагал Мустафа, который тащил в пакете баранью лопатку – веселую и блестящую, как самолет.

Призрак из 10-А

Максим Камардин

г. Петропавловск-Камчатский

Арина топнула ногой от негодования, яростно глядя на плакат. С него загадочно улыбался парень в ковбойской шляпе и маске на глазах.

– Безвкусица какая! – девушка сорвала постер со стены. – Вчера в неравном бою Призрак одолел тёмные силы… Тьфу!

Арина недовольно прищурилась, оглядывая коридор. На каждой стене висело не меньше десятка таких плакатов.

– И не лень же…

– Костя! Не пугай меня так! – воскликнула Арина, оглядываясь.

Парень поправил на руке красную повязку, укоризненно посмотрел на такую же у Арины и усмехнулся.

– Дежурный должен всегда быть готов к опасности. Как главный герой.

– Герои только в фильмах бывают.

Костя неопределённо повёл плечом.

– А ты всё воюешь с Призраком?

Арина вздохнула.

– Да сил уже нет никаких. Когда он только успевает их вешать?

– И печатать, – Костя пощупал краешек постера. – Явно не дома на коленке сделано. Ты их потом выкидываешь?

– Конечно! Что мне их, на стенку вешать?

Костя хмыкнул.

– Действительно. Ладно, пойду дальше дежурить.

Он двинулся вперёд по коридору. Арина смотрела ему вслед, сжимая в руках постер с Призраком, и думала, что обязательно раскроет эту тайну.

Ведь она уже так близка.

Классный час подходил к концу. Учитель меланхолично листал учебник, поглядывая поверх очков на класс. 10-А тоже с нетерпением ожидал звонка. Артём нервно смотрел то на часы, то на дверь. Игорёк тихонько ел припрятанные под партой чипсы. Светка внаглую красилась, разложив на парте косметику. Валя размеренно качался на стуле в такт секундной стрелке. Костя что-то внимательно читал в телефоне, но вдруг встретился взглядом с Ариной и улыбнулся. Девушка поспешно уткнулась в раскрытый дневник.

Она понимала, что никому нет дела до Призрака. Даже учителя считали его не больше, чем упорным шутником, местной достопримечательностью. Несколько лет назад вроде пытались его поймать с полицией, да всё без толку…

Прямо в дневник Арине прилетела скомканная записка.

«Сегодня ночью мы поймаем его. Приходи к школе к 11 вечера»

Арина оглянулась. Класс жил своей жизнью, и автор записки никак себя не проявлял. Девушка осторожно перевела глаза на Костю. Тот продолжал что-то внимательно читать на телефоне.

Не он? Но тогда кто? Может, сам Призрак решил подшутить над ней? Арина была уверена – таинственный хулиган точно в её классе. Ведь все эти постеры начали появляться, когда девушка пошла в 1-А. Никаких других доказательств и не нужно.

Призрак точно в её классе. Ошибки быть не может. И сегодня вечером она его поймает!

Арина куталась в шарф, сидя на скамейке. Морозный ветер забивался под куртку и пробирал до костей. В сквере около школы было тихо, даже обычные компании хулиганов отказывались выходить в стылую декабрьскую ночь. Девушка достала записку, перечитала её и убрала в карман. Возможно, она зря повелась на этот розыгрыш.

А возможно, зря пришла на полчаса раньше.

– Арина! Тебя тоже позвали?

Девушка поднялась и обернулась. По дорожке шла Светка.

– Ага, – Арина кивнула. – А кого ещё?

Светка поравнялась с ней и состроила задумчивую гримасу.

– Вроде всех, кто с первого класса остался. Вон, смотри, пацаны идут.

С другой стороны сквера приближались Артём, Валя и Игорёк. Они оживлённо болтали друг с другом. Арина почувствовала лёгкое разочарование, что с ними нет Кости, но тут же решительно замотала головой.

– Значит, не только я.

Арина обернулась и увидела Костю. Тот поправил шарф и улыбнулся.

– Так это не ты нас собирал? – удивилась Светка.

Костя покачал головой. Он дождался, пока парни подойдут ближе, поздоровался со всеми и посмотрел в сторону школы.

– Нас, кажется, уже ждут, – он указал на горящие на третьем этаже окна. – Обычно в это время ведь никто не занимается, так?

– Думаю, тот, кто нас собрал, сейчас внутри, – вдруг сказал Игорёк. – Можно на это всё забить, но когда ещё такая возможность выпадет?

– Ты о чём? – спросил Артём.

– В следующем году сдавать экзамены, – Игорёк развёл руками. – Почему бы не повеселиться в последний раз?

Арина почувствовала, как успокаивается. Это всё розыгрыш, скорее всего кто-то из учителей решил вот так их развеселить.

– Я готова! – решительно сказала девушка. Остальные поддержали её одобрительным гулом. – Идём ловить Призрака!

Дверь запасного входа оказалась не заперта. Костя приоткрыл её, заглянул внутрь и жестом позвал остальных.

– А чего это он командует? – проворчал Валя, проходя внутрь.

– Потому что он – герой, – Светка высунула язык.

– Да какой там! – усмехнулся Артём, стягивая с себя шапку. – То, что он отличник и спортсмен, не делает его героем.

– А что делает? – уточнил Игорёк, вытаскивая из кармана баночку газировки.

– Красота! – воскликнула Светка.

– Я вообще-то здесь стою, – недовольно пробормотал Костя.

Арина никогда не заходила в школу через эту дверь. Обычно через неё эвакуировали младшую школу, но так получилось, что девушка постоянно пропускала по болезни все тренировочные эвакуации. А настоящей, слава богу, ни разу не случилось.

В темноте школы только значки выхода горели бледно-зелёным светом. В потёмках Арина разглядела лестницу наверх, она почему-то казалась неожиданно старой и затоптанной.

– Странновато это всё, – Артём заглянул вверх по лестнице. – Свет не горит, никто не встречает. Это ведь точно над нами учителя прикалываются?

Костя задумчиво потрогал перила.

– Двигаемся дальше, – сказал он, немного помолчав.

Они поднялись на второй этаж и вышли прямо в вестибюль. Вокруг было темно, только свет ближайших домов струился через окна. Арине показалось, что школа неуловимо изменилась. Она вспомнила, как читала про восприятие в условиях плохой освещённости. Мозг пытается дорисовать невидимые участки, отсюда и ощущение другого мира.

Костя внимательно посмотрел вокруг и вдруг поднял руку. Яростное перешёптывание Вали и Светки тут же прекратилось.

– Что там? – тихо спросила Арина.

– Армия Тьмы на подходе! – ответил за Костю Артём и с радостным улюлюканием бросился в зияющую тьмой глубину школы.

– Стой! – крикнул Артём, но было поздно. Артёма уже и след простыл.

– Надо за ним! – Арина дёрнулась туда же, но Костя крепко схватил её за руку. – Пусти! Он же сейчас там что-нибудь сломает!…

Девушка встретилась глазами с парнем и замолчала. В глазах Кости читалась стальная решимость.

– Ты чего?…

Костя отпустил её и повернулся к остальным.

– Обойдём через третий этаж, – сказал он обычным голосом. – Если помните, то именно там горел свет.

– А Артём? – спросил Игорёк, доставая из кармана очередной батончик.

– Он же знает школу, дойдёт сам.

– А чего он тогда так рванул? – удивилась Светка.

– В туалет побежал, – Валя развёл руками. – Мы пока шли он всё ныл, как забыл сходить дома.

– Идём, – Костя махнул рукой в сторону лестницы. – Нас, кажется, заждались.

Арина вдохнула и выдохнула, пытаясь успокоиться. Нет ничего странного и подозрительного в бегущем Артёме. И в тёмной школе тоже никто не прячется, норовя выскочить из-за угла. Это ведь обычный мир, а не комикс.

Она украдкой посмотрела на Костю и почувствовала, как сердце бухнуло в груди.

Костя внимательно смотрел в темноту, в которой исчез Артём. И Арине показалось, что глаза у Кости горят красноватым огнём.

Из приоткрытой двери на пол падал длинный луч света, пересекая рекреацию поперёк. Стояла звенящая тишина. Арина подумала, что тот, кто сидит в кабинете уж очень хорошо скрывается.

– Ну всё, мне надоело прятаться, – Валя размял плечи и ринулся в дверь.

– Подожди!

Костя не успел поймать его. Валя с разбегу залетел в класс. Дверь захлопнулась за ним, словно её кто-то дёрнул за верёвочку. Свет в кабинете ярко вспыхнул и погас.

– Ловушка? – поинтересовался Игорёк, надкусывая невесть откуда взявшийся пирожок. – Отлично.

Арина стояла, не шелохнувшись. Ей вдруг стало по-настоящему страшно. Это всё не походило на обычный розыгрыш. А что, если тут какой-то маньяк? И ведь у них была возможность не пойти, они сами выбрали свою судьбу…

– Кость, – у Светки тряслись губы, – мне страшно, Кость!

– Да нас просто разыгрывают, – Игорёк пожал плечами. – А если и нет, то так даже интереснее.

– Дурак! – всхлипнула Светка. – Всё, я так больше не играю! Я – домой!

Она кинулась вниз по лестнице. Стук каблуков начал удаляться и вдруг резко оборвался. Повисла звенящая тишина.

– О, ещё минус один, – Игорёк сел на пол и скрестил руки на груди. – Классная атмосфера, мне нравится прямо.

Арина медленно перевела взгляд на Костю. Тот смотрел в окно и кусал губы, его глаза метались по сторонам. Кажется, он был по-настоящему напуган.

– Интересно, а там съедают или просто режут на кусочки и пакуют по фасовочным пакетам? – спросил Игорёк, улыбаясь. – Да что вы такие бледные-то?

– Потому что это не розыгрыш.

Голос Кости звучал холодно и спокойно. Арина заметила, что он заметно приосанился и расправил плечи.

– А что же это? – уточнил Игорёк.

– Ловушка на Призрака, – ответил Костя. – Школа надеялась застать его врасплох.

– Что значит «школа»? – спросила Арина, совершенно сбитая с толку.

Костя перевёл на неё взгляд и вдруг улыбнулся.

– Я мог бы ответить, что школа построена на старом кладбище, а мог – что на пространственно-временном разрыве. Наверное, такое объяснение тебя бы устроило. Но правда в том, что я не знаю. Просто это место требует постоянной борьбы, а у меня есть силы для этого. Я не задаю вопросов, не планирую наперёд, просто делаю то, что должен.

– Просто геройствуешь помаленьку, – кивнул Игорёк. – Почему тогда она раньше так не делала? Прибить тебя во время уроков намного проще.

Костя помотал головой.

– Она активна только ночью. Как и все злые силы, наверное.

Игорёк вздохнул и поднялся на ноги.

– Так себе объяснение. Ладно, я пойду в темноту схожу. Если меня начнут есть – крикну.

– Стой!

Костя рванул к Игорьку, но тот увернулся и почти добежал до лестницы, но вдруг обернулся. Его вечно хитрое лицо было предельно серьёзным.

– Ты это, спаси нас, что ли.

Он откинулся на спину, исчезая на во тьме прохода. Арина зажмурилась, ожидая грохот падающего тела, но вокруг стояла лишь оглушительная тишина.

– Я не смогу… – пробормотал Костя. – Не смогу…

Арина вдруг поняла, что любому герою нужна возлюбленная, которая будет вдохновлять его на подвиги. Поэтому девушка подошла к растерянному Косте и, схватив его за грудки, поцеловала в губы. Ей было жутко интересно, как он выглядит, но она не могла позволить себе открыть глаза. Воспитанные девушки так не поступают.

Спустя пару мгновений она отстранилась от Кости. В его распахнутых глазах читалось полное непонимание происходящего.

– Я, наверное, тоже пойду. Не буду тебя сдерживать.

Он схватил её за руку.

– Стой. Я не смогу…

– Всё ты сможешь. Тебе просто уверенности в себе не хватает. Ну же, давай!

Костя внимательно посмотрел Арине прямо в глаза. Потом вдруг усмехнулся и достал из-за спины невесть откуда взявшуюся ковбойскую шляпу.

– Всю битву со злом пропустишь, – его глаза загорелись красными огнями. – Не обидно?

Арина фыркнула.

– Подумаешь. Главное – нас спаси.

Она развернулась, оставляя его позади и со всего разбегу прыгнула в чернеющий лестничный проём. Девушку охватило ощущение полёта, которое всё длилось и длилось. В какой-то момент ей стало страшно, что Костя не справится, но она смогла себя успокоить.

Он ведь Призрак. Он всегда побеждает.

Арина вздрогнула и открыла глаза. Девушка сидела на скамейке около школы, холодный ночной ветер кусал лицо. Рядом сидел озабоченный Костя.

– Ты в порядке? – спросил он. – Вот знал же, что ты поведёшься на эту дурацкую записку.

– Костя?… – удивлённо спросила Арина. – А остальные?

Парень приложил губы к её лбу. Девушка ойкнула и замерла.

– Вроде нет температуры. А странные вещи говоришь. Кто остальные?

– Но мы же Призрака ловили!

Костя улыбнулся.

– Это тебе приснилось, наверное. Тут только мы с тобой.

Арина посмотрела в сторону школы. Здание казалось пустым и безжизненным, даже ни одно окно не горело. Может, и впрямь приснилось?…

– Извини…

– Да ладно, перетрудилась на уроках, – Костя несильно пихнул её в плечо. – Пойдём лучше кофе попьём, пока не все кафешки закрылись.

Арина шла по дорожке, держась за Костю, и ни о чём не думала. В голове осталась приятная пустота, а на губах, почему-то, вкус поцелуя из сна. Пусть она сегодня и не поймала Призрака, зато поймала Костю.

Тоже неплохой улов, если подумать.

Моё славное Пугало

Дмитрий Владимиров

г. Гданськ

– Долг! Долг не погашен, смерть уже ясна! Дай мне её! Впусти меня!

Правду глаголют, пришла беда, закрывай ставни, дверь на замок, а сам лезь в бомбоподвал. И жди, когда беда минет… А когда беды аж раз, два, три?

Первая подкралась незаметно, с холодным ветром и проливным дождем с едким запахом. Мать возвращалась с Поселка, и укрыться, как назло, ни под землей, ни в бетонных укрытиях. Впился дождь в тело, пронзил рогожу, ветер погнал по телу холод.

Кашель с мокротой, ядрено-зеленая слизь комьями, жар по телу, а ноги холодные.

– Лисика, как же мне… Я долгов набрала, крышу доделать, запасы до лета дотянуть, – стонала мать.

– Мам, я достану горькие таблетки, полегчает…

– Ох, тяжело, сиротам, тяжко… – причитала Мать в холодной постели.

Долги…

Это беда для нас, бедняков.

Те, кто побогаче, в поселках или в городах, процент хороший вешают. Причем знают когда. Бывает, чуть не бесплатно товар отдают, если он у них в избытке или гнить начинает. За гроши, за услуги – подмети, накорми худобу, сцеди с козы молоко или полынь горькую, сок который после Туманной Войны стал хуже кислоты… Да и тогда, дадут перчатки, ведерко закрытое…

А когда не сезон? Зимой за хлеб, даже из порошка довоенного, просят немало. Хочешь в долг? Серафима, у которой по углам картинки с людьми развешаны, даст, и еще сверху попросит. А Ермаль? Руки у него, словно у робота, все точно смастерит, все починит… И двушку сверху попросит…

А если нечем платить, то себя на части распускай… И делись с ними радостью, восторгом, нежностью или горем, презрением, отвращением, скорбью… Вон, гуторят, городские увальни любят веселиться до упаду, а среди жен их, наоборот, печаль и паника, ужас и трепет в почете…

Третья же беда стучала в двери.

Кожеход.

– Долг не погашен, смерть уже ясна! Дай мне её!

– Нет, Лисика, не открывай. Я завтра стану, долги в селе раздам, а потом, пусть окаянный меня хоть на куски разбирает… Не достанется ему ничего, – хрипела мать.

Лисика кинулась к двери и завопила:

– Запрещаю! Убирайся! Убирайся, тварь неживая!

В окно сунулась морда Кожехода. Узкое, бледное, как мука, с ржавыми зубами. Размер морды со стол в кухоньке, а сам он с телегу. Туловище под полупрозрачной пластмассой. Железные щупальца, вместо рук и ног, крутятся, вертятся, несут Кожехода долг собирать.

– И сюда нельзя! – верещала Лисика от страха.

Кожа на его лице неживая, на заводе сделанная, вонючая и мерзкая, как у мертвяка. Другие говорят, что у него так в башке записано, стараться на человека быть похожим. Только заводская кожа слазит, и он у живых срезает её и лепит себе…

– Денег дам, за Слепок её, денег дам… – запищал он тонким голоском.

Щупальца разошлись, он обхватил стену дома, бил по крыше. Длинный, как каракатица в химическом озере…

Лисика замерла от испуга. Перешитый попался. Значит не тем, что на заводе в него заложили, он пользуется, а тем, что подкорректировали в его мерзкой башке.

Сзади него возникла фигура в шляпе. Дырявый плащ развивался на вечернем ветру, а одинокий глаз-линза блестел пожаром заходящего солнца.

В его руке – топор…

– Я! Еще! Жива! – крикнула мать и зашлась кашлем.

Кожеход отступил в темноту.

Рано утром, когда холод крал каждую частичку тепла, Лисика выскользнула во двор. Землю перемесил щупальцами Кожеход. Сбег вчера в лес, то ли от крика матери сработала в его башке программа, то ли Пугало напугало… Хотя, Пугало ростом с человека, а то, юродивое, почти с дом.

Лисика проведя рукой по шее, пересчитала входы-выходы

Пугало вынырнуло из-за угла. Встало, держа топор на плече.

– Ой, это ты! Я испугалась, – сказала девочка.

Пугало отступило.

Механическое тело, фронтовая одежонка. На ногах стоптанные берцы, словно Пугало шло очень долго. Хотя, так, скорее всего, и было, от линии фронта далеко забрался боец.

– Извини, я еще не привыкла… Ты только неделю тому к нам приблудился и остался, – прошептала Лисика.

Это чистая правда, так часто бывает: когда железяк списывают в утиль, они пускаются на переработку, но некоторые бродят местами и селами. Они слоняются без дела, часто стоят неподвижно, словно вспоминая что-то важное, очень важное, и это ускользает от них в самую последнюю секунду, оставляя горчичный привкус.

А еще говорят, слепок, который Кожеход пытался снять с умирающей матери, слепок ее эмоций и личность, вживляют солдатом и отправляют на фронт.

И война продолжается… Живым там плохо, химия ползет по окопам, заставляя кожу гнить, а легкие выплевывать.

– Спасибо, – сказала тихо Лисика и, по озорному схватив кусок глины, приблизилась к Пугалу.

– Сейчас тебе слепим усы, пушистые, как у отца были, – сказала она и всхлипнула, – он тоже на фронте воевал.

Она сделала шаг назад, любуясь, а Пугало смешно наклонил голову на плечо.

– Ой… У меня бы шея сломалась от такого! Я скоро вернусь, постараюсь долги на себя переписать… Не звери же у нас в поселке…

Серафима, дородная бабища, которая держала за яйца своего мужа-мельника, и весь поселок поклонялся ей, повелительнице ржи, овса и, главное, пшеницы. В доме огороженном стеной, она встречала гостей в подсобке, из которой сделала хлебную лавку. Кирпичи и кругляши хлеба лежали на дерюге, аромат заставлял бурчать живот.

– Ах, ты бедненькая, ах ты колосок одинокий! Я же только с твой мамой договор… Что же сталось так? Говорила ей, переночуй у меня, тучи собираются, да и вонь химическая стояла… А она?

Лисика опустила голову и разглядывала дырявые штиблеты.

Серафима выглянула в оконце, убедилась что нет никого, и прижала к себе девочку. От нее пахло ванилью и корицей.

– Слушай внимательно, и чтобы никто не прознал. Дура твоя мать, дура. И я дура, что ей ссудила мешок овса и пшеницы. Знала, же что похоронка пришла на твоего отца, думала что с нее и рассчитается…

Серафима прижала еще сильнее, словно боялась, что Лисика даст деру:

– Горе я у тебя заберу, зачем оно тебе? Мать умрет, а у тебя в голове только шум вместо горя, и еще чуть заберу, не себе конечно, дочкам своим заберу… Еще изумление и бдительность…

– Не отдам бдительность… – глотая слезы заявила Лисика.

– Ладно, помни мою доброту, изумление заберу… Долг на тебя перепишу, и два мешка накину… Только попробуй трепаться об этом, со свету сживу…

Лисика кивнула и дотронулась до шеи.

Она очнулась на улице, подле дверей склада Ермаля. Тучи нагнали серость и цвета поблекли. Где-то залаяла собака, но Лисика не отреагировала, не было ярости или ужаса. Обманула толстая сука, высосала эмоции почти досуха.

Но долг с матери списала.

На складе, который Ермаль переоборудовал в дом, хранилось тыловое – военное. Именно ящик с искусственной крышей и продал он матери, ящик, который сам разложился серой черепицей.

– Попей чайку с медом. – Он подал чашку. – Ты на себя не похожа, всегда колокольчиком звенишь, а тут… Попей, а потом расскажи.

Лисика долго отходила от вытяжки эмоций. Серафима была груба в этом деле, аппарат у нее старый.

– Мать умирает… – наконец-то сказала девочка. Ермаль обнял ее, и из нее хлынуло, словно поток, и про Кожехода, и про Пугало, и про то, что отдать пришлось.

– Мне бы на себя долг. Мать умрет, и ее не скопируют, не заберут к себе городские. Не хочу, чтобы она стала железякой, не хочу, чтобы ее растащили на эмоции…

– И времени у тебя нет… И денег… И высосал тебя кто-то… Ладно, девочка, я по совести поступлю, последнее забирать не буду, хотя крыша дорогая.

Мужичек забрал чашку, и настойчиво повел ее к кровати. Дергаными движениями сорвал кофту, сорочку, дернул вниз юбку и толкнул ее на кровать.

– Привыкай, девочка, привыкай к взрослой жизни…

Лисика хотела заплакать, но в голове был только шум, а сердце стало кусочком льда.

Низ живота болел и кровил. Лесная дорожка, которую утром девочка преодолела без труда, стала казаться бесконечной. Хвойная подстилка пружинила, в воздухе витал запах озона.

– Мама, я успела, – твердила девочка.

Мужичек при ней списал долг, медленно вводя в экран буквы. Даже надпись показал: долга не числится – и имя с фото мамы.

– Мама, не умирай, – просила она.

На холме она замерла.

Кожеход нападал на Пугало. Лезвия выскользнули из щупалец, они крутились, создавая занавесу из стали.

– Нет, нет, я же все отдала, – простонала девочка и кинулась вниз.

Пугало уворачивался в последней момент от лезвий и резво крутился, избегая разделки тела на куски.

– У меня в голове своя команда! Я заберу её! И кожу её заберу!

Удар по деревьям – и скошены они, удар по заброшенной телеге – и развалилась она. Пугало крутилось и вертелось. Ловкий удар топором – и щупальце отпало. Кувырок, прыжок назад, и Пугало подхватило отрубленное щупальце…

– Это моя часть тела! – проорал Кожеход.

Пугало швырнуло в него топор, заставляя прикрыться всеми конечностями… А следом за топором прыгнул сам, в порванном плаще. Неимоверным прыжком, ломая сервомоторы суставов, он накинул щупальце на шею собирателя долгов.

– Наша. Армия. Всех. Сильнее, – прохрипел Пугало и затянул щупальце на шее врага.

Голова покатилась с плеч, тело рухнуло.

Когда Лисика подбежала, по телу Кожехода шли судороги.

Пугало стоял в порванном плаще, с топором. Капли дождя падали с вечно серого неба и, казалось, он плакал.

– Мама? – спросила Лисика.

Пугало стоял молча. Лисика обняла его, прижалась.

– Мне теперь горевать не получается. Только любить могу. Можно я полюблю тебя, Пугало?

Лисика спала беспокойно. В голове шумело, а сердце болело от холода. Ей марилось, как Пугало уходил в дождливую ночь.

Вернулся только под утро, с окровавленным топором и чем-то, завернутым в плащ.

Он по-хозяйски взял лопату и монотонно принялся рыть две ямы. В одну, вдалеке, подле отхожего места, он забросил огромное тело Кожехода и его голову. Потом добавил еще две, которые принес с поселка.

Мать он похоронил в саду.

Вернулся домой, тщательно вымыл свое тело и переоделся в чистое. Долго смотрел на голографию, особенно на мужчину на картине.

В его голове пропадал шум и врывались воспоминания.

Он вспоминал дом. Как уходил на фронт. И как бессознательное привело его назад, сюда, где ждала жена и дочь…

– Дочь, я снова научу тебя горю и радости. Обещаю, – прохрипел он.

А потом нарисовал себе усы.

Четвёртый

Максим Камардин

г. Петропавловск-Камчатский

Я кивнул трактирщику и едва успел взяться за кружку, как услышал за спиной громкий шёпот.

– Точно этот?

– Да откуда я знаю? Вот иди и спроси у него!

– Ну, вообще похож. Но молодой какой-то.

– А старых и не осталось. Все полегли. Кто-то к императору перешёл, кто-то сбежал.

– Катана на поясе висит. Значит, этот. Господин!

Я отставил кружку и повернулся. Осмотрел просителей равнодушным взглядом. Обычные крестьяне, кимоно уже изрядно поношенные. Один постарше, со спутанными седыми волосами, другой помладше с выбритым лбом.

– Господин, говорят, вы решаете любые проблемы.

Я покачал головой. Колокольчики на шляпе тихо звякнули.

– Не любые. Связанные со смертью.

– Вот, нам как раз и нужно…

– Знаю. Иначе не обратились бы ко мне. Имя?

– Моё? – уточнил старший. – Кейдзи.

– Имя того, кого нужно убить.

– Ах это… Понимаете, в чём дело…

Кейдзи замялся, подбирая слова.

– Мы слышали, что вы не убиваете женщин, – сказал младший, внимательно глядя мне в глаза. Хороший взгляд, острый. Редко теперь такой встретишь.

– Такие слухи вредят моей работе. Убиваю всех.

– Это отлично! – Кейдзи часто закивал головой. – Ваша цель – госпожа Мияко. Староста нашей деревни.

Я повёл плечом, разминаясь.

– Деньги вперёд.

– Понимаете, – заискивающе начал Кейдзи, – мы дадим вдвое больше, но через неделю. Зима была тяжёлая, и…

– Нет денег – уходите.

Я отвернулся и пригубил из кружки. Дрянь редкостная, но лучше в округе всё равно нет. Как накоплю денег – сразу уеду. Далеко, на самый край земли. Говорят, там очередная война намечается.

– Вот деньги.

Я скользнул взглядом по увесистому мешочку в руках младшего.

– Смерть – это то, что нельзя обратить. Вы уверены в том, чего хотите?

Младший скривился и хотел плюнуть на пол, но сдержался.

– Эта дрянь заслужила смерти.

Я ухмыльнулся и взял мешочек.

– Тогда ваше желание будет исполнено.

Я шёл по лесу, наслаждаясь ночным воздухом и серебряным светом луны. Мимо пролетали светлячки, окрашивая траву зелёным цветом.

– Чирик!

Я скосил глаза на воробья, устроившегося на моём плече.

– Чирик!

– Хочешь что-то сказать – говори.

– Совести у тебя нет! – недовольно начал воробей. – Мияко так много для деревни сделала, а ты её убивать собрался! Так нельзя!

– Это просто работа, – я погладил птицу по голове. – К ней нельзя подходить со стороны морали.

– Но!…

– Духи не должны задавать вопросы, духи должны наживаться на людских пороках.

Воробей недовольно взъерошил перья.

– Это кто тебе сказал? Мы должны наставлять их на истинный путь!

– Этим пусть боги занимаются, – я махнул рукой. – Меня моё положение устраивает.

– Бесчестно отбирать последние деньги у нищих крестьян! – не унимался воробей. – Ещё и потакать их тёмным желаниям!

– Судзу, для воробья ты подозрительно много знаешь. Просвети меня, что не так в этой деревне и почему я не должен убить их старосту?

Воробей яростно чирикнул и умолк. Наверное, думал.

– Син, одумайся, пока не поздно, – наконец сказал он. – У меня плохое предчувствие.

Я закатил глаза.

Лес неожиданно расступился, уступая место широкому полю. Колосья риса тихо покачивались в свете луны. Чуть поодаль виднелись деревенские дома.

– Если у тебя кончились аргументы, то лучше помолчи. Не хочу, чтобы местные тебя услышали.

Судзу несильно клюнул меня в щёку и умолк. Я двинулся в сторону деревни. Предчувствия, значит? У меня они тоже есть, уж больно интересно младший на меня смотрел.

С желанием убить.

– Стой!

Я замер, взявшись за рукоять катаны. Деревенский стражник грозно поднял копьё.

– Это покои старосты, путник. Уходи!

– Моё имя Син, и…

Стражник переменился в лице и опустил копьё.

– Конечно, конечно. Проходите, господин.

Я недоумённо склонил голову.

– Вы знаете, зачем я здесь, и не собираетесь останавливать?

– Она заслужила смерть.

Опять эта фраза. И чем же насолила им бедная староста?

– Пожалуйста, поторопитесь.

Я пожал плечами и двинулся вперёд к ступенькам перед входом. Воробей завозился за пазухой и шепнул:

– Мне это не нравится.

Мне тоже, Судзу. Но деньги есть деньги. А бедному духу они нужны так же, как и бедному крестьянину. Налоги, может, платить и не надо, но страдать от голода совсем не хочется. Хорошей войны давненько не было, заказов-то и нет почти.

– Помалкивай, птенчик.

Судзу клюнул меня и замолчал. Я открыл дверь и вошёл внутрь.

Одна большая комната. По углам дымят благовония. Прямо по центру матрас, окружённый свечами. На нём, скорчившись, лежала старушка и тяжело дышала.

– Госпожа Мияко? – на всякий случай уточнил я.

Старушка застонала и перевернулась на спину. На её лице замерла гримаса боли.

– Это…

Она говорила очень слабым и тихим голосом. Я подошёл поближе, не снимая руки с катаны.

– Это… ловушка…

Я замер, прислушиваясь к своим чувствам. Действительно, благовония притупляли реакцию, да и темноту разгоняли только свечи. Невыгодное положение.

Для человека.

– Умри, подонок!

Ближняя стена обрушилась, на меня выскочил парень с катаной. Не вытерпел, бедняга.

Я не стал дожидаться атаки и ринулся вперёд. Легко ушёл от удара и одним движением вспорол нетерпеливому убийце живот, отправляя парня ближе к богам. Он захрипел и повалился на бок, расплёскивая внутренности по полу.

– Мое имя Син, – крикнул я, стряхивая с лезвия кровь. – Четвёртый сын великого Тамы, высшего духа Истины. Я несу смерть всем посмевшим встать на моём пути. Ну, кто хочет следующим отправиться через Небесную Реку?

Послышался треск ломаемых стен, и сразу пять кандидатов на тот свет ввалились в комнату. Два копейщика встали впереди, перекрывая мечникам обзор.

Нет, ну так совсем просто.

Я подпрыгнул, уходя от синхронного удара копьями, и одним движением снёс голову левому противнику. Правый закричал и замахнулся для очередного удара. Я подхватил с пола копьё и метнул его в одного из мечников. Тонкое древко с хлюпаньем вошло в горло, оросив оставшегося копейщика кровью. Тот потерял меня из виду и промахнулся, задев другого мечника в ногу.

Я в один миг оказался у раненого и одним движением вогнал клинок ему в сердце, затем выхватил катану из его ослабевших рук и подрезал бедро копейщику, роняя того на пол.

– Умри! – закричал уцелевший мечник, кидаясь на меня.

Я вытащил свою катану из трупа и ткнул врагу в глаз, пронзая череп насквозь. Парень задёргался и обмяк. Я пинком скинул его с лезвия и повернулся к выжившему копейщику. Тот безуспешно пытался зажать рану на бедре, но пальцы постоянно соскальзывали с окровавленной конечности.

– Расскажешь, к чему это? – ласково спросил я. – Или тебя придётся мучать?

– Ты монстр!

– Нет, я дух. Дух смерти. Четвёртый. Син, смекаешь?

В его глазах плясал настоящий ужас.

– Мы просто выполняли его приказ!

– Чей приказ?

– Кейдзи! Это всё он!

– Ничего не понял, но смерть тебе принесу, – я поднялся, перехватывая катану поудобнее.

– Нет!…

Сталь легко прошила доспехи, сердце и с гулким стуком вошла в пол. Парень вскрикнул и замолчал.

– Слушай, Кейдзи, – я облокотился на рукоятку. – Выходи, поговорим. Я уже столько лишних людей поубивал, могу и тебя заодно прикончить.

– Они все заслужили смерть.

В дверях стоял младший, тот самый парень, с которым пришёл Кейдзи.

– Прямо все заслужили? – уточнил я. – А можно поинтересоваться, чем?

Младший скривился, словно от зубной боли и шагнул в комнату.

– Они мне все лгали. Отец торговал детьми из приюта при храме, говорил, что отправляет их в новую жизнь, а на деле продавал всяким ублюдкам. Мияко всё знала и ничего не делала. Один я как дурак ничего не знал!

– Неужели? – искренне удивился я. – Счастье в неведении. Но всё равно ничего не понял. Зачем тогда Кейдзи убивать удобную старосту?

– Она хотела часть дохода, и обещала рассказать сёгуну, если мой отец откажется.

Младший усмехнулся.

– Сначала он её отравил, но упрямая тварь продолжала жить. Тогда он и нанял тебя, в надежде что ты зарежешь Мияко, а он окажется невиновным.

– И заберёт себе всю славу, убив меня. Хороший план, против человека сработал бы.

Младший покачал головой.

– Ты просто хороший мечник, никакой не дух. Создал легенду, чтобы все боялись.

– Каков наглец, – я выдернул катану, стряхнул кровь и вложил в ножны. – Пытается доказать мне, что я человек.

– У него хотя бы моральные принципы есть! – чирикнул Судзу.

Я внимательно посмотрел на младшего. Что-то в его взгляде говорило против слов воробья. Как будто он искренне счастлив, что всё так вышло. Это не лицо мстителя, это лицо проходимца, укравшего из казны сёгуна годовой запас риса.

– И что теперь? Кейдзи берёт тебя в долю?

Младший задумчиво покачался вперёд и назад на носках.

– Почти. Отдаст мне всё.

Я заметил следы крови на его кимоно и понимающе кивнул.

– Деньги гораздо важнее семьи, соглашусь.

– Тогда согласись и с тем, что нужно умереть.

Он бросился ко мне, на ходу выхватывая танто из-за пазухи. Я отбил первые два удара, увернулся от третьего и попробовал подрезать наглецу ноги. Младший вовремя отскочил, и направил на меня лезвие.

– Я тренировался с детства, знаю все современные боевые стойки. Тебе не победить.

– Современные, значит?

Я перевернул катану и опустил перед собой. На лице младшего мелькнуло удивление.

– Вот тебе стиль больного журавля двухсотлетней давности. Умрёшь красиво.

Младший хмыкнул и побежал на меня, виляя то влево, то вправо. Я подался вперёд, одновременно поднимая катану на себя. Парень попытался увернуться, но я вовремя подставил ногу. Он полетел на пол, и я одним движением пригвоздил его к доскам сквозь правую лопатку. Младший закричал, под ним стала растекаться лужа крови.

– Ну как тебе? Дурацкий стиль, поэтому и не прижился. Но против дураков работает.

– Кха! – младший выплюнул кровь, отчаянно пытаясь освободиться из плена.

– Я не против твоего желания обогатиться, честно. Даже поощряю его, ведь такие как ты дают мне работу.

– Отпусти! – прохрипел младший. – Я заплачу!

– О, как ты заговорил! Прости, но у меня есть принципы. Не браться за новую работу, пока не закончу старую. И вот беда, твой отец уже меня нанял. Поэтому ничем не могу помочь.

Младший вдруг вывернулся и метнул в меня танто левой рукой. Я отскочил, оставляя катану в парне. Тот схватился за рукоятку и одним движением выдернул лезвие. Медленно поднялся, тяжело дыша направил катану на меня.

– Сегодня… умрёшь ты… Син!

– Это потому, что я безоружный? Звучит логично.

Младший сделал шаг вперёд и стремглав понёсся ко мне, замахиваясь катаной. Хороший воин. Ноги грамотно ставит, оружие держит правильно. На том берегу легко работу найдёт.

– Судзу! Вперёд.

В груди стало горячо, и воробей, разрывая моё кимоно, яркой огненной стрелой вылетел в сторону младшего. Парень не успел отразить атаку, и Судзу прошил его грудь насквозь. Младший покачнулся и рухнул на пол. Я склонился над ним.

– Ух ты, ещё дышишь. Это ненадолго, конечно. Поэтому запоминай пока можешь.

Младший смотрел на меня ненавидящими глазами и хрипел.

– По ту сторону Небесной Реки найди моего отца, Таму. Дом налево от высокой синей сакуры. Попросись в ученики, скажи, что от Четвёртого. Из тебя выйдет отличный дух-каратель.

По губам младшего я прочитал, куда он хочет меня послать, и улыбнулся.

– Можешь не слушать. Просто предлагаю работу.

Я наклонился к самому уху и прошептал.

– Ведь так ты сможешь вернуться и отомстить.

В его глазах мелькнуло что-то похожее на надежду, но спустя миг этот взгляд безжизненно потух. Младший покинул этот берег. Я поднялся и повернулся к тяжело дышащей старушке.

– А теперь разберёмся с тобой.

Я шёл по лесной дороге, поигрывая увесистым мешочком. Судзу нахохлившись сидел на плече и молчал.

– Слушай, я ведь извинился. И так нечасто тебя использую.

Воробей покосился на меня, но не ответил.

– Судзу, прекращай дуться. Станешь шариком и улетишь в небо.

– Син, он будет тебя искать.

Я остановился и удивлённо посмотрел на воробья.

– Так ты из-за этого переживаешь? Заботишься о моей шкуре?

– Дух-каратель может тебя убить по-настоящему.

– Всегда хотел знать, куда попадают духи смерти после смерти.

Судзу яростно клюнул меня в щеку.

– Ай! Да за что?

– За глупость. Он будет мстить!

– Месть – это болезнь нищих людей. Духи не могут позволить себе зацикливаться на чём-то одном. В первые годы работы у него будет слишком много, чтобы находить на меня время. А потом он втянется и забудет о мести. Потому что работа ему понравится.

Я погладил воробья по голове и улыбнулся.

– Мне же понравилась.

Руби!

Марина Румянцева

г. Тверь

Жёсткая щётка скользила по волосам.

Сверху вниз. Сверху вниз. Сверху вниз.

Не налюбоваться, какие они красивые и блестящие.

Аделька рассыпала локоны по плечам.

Затушила несколько свечей, тень легла на лицо, но волосы всё так же сияли в зеркале.

Красота!

Только не смотреть в эти маленькие глазки, на этот горбатый нос, на эти тонкие блёклые губы.

За окном, в темноте ночи, послышался смех. Разлился ручьём. Зазвенел колокольчиком.

Гулянья в самом разгаре.

Но у Адельки свои дела. Сегодня или никогда. Послезавтра конец Недели сватовства, если не решиться сейчас, «потом» уже может не быть.

Любимый женится. Женится! На другой.

Аделька так и останется в девках. Ничего-то у неё нет, ни красоты, ни приданого. Только Чёрная книга. Бабкина. Сначала была у матери, но теперь досталась Адельке.

Мать в прошлом году померла от лихорадки, отец запил, и Аделька оказалась предоставлена сама себе.

Но невелика печаль, в книге много всего интересного. Про травы, про знаки солнечные и лунные. Про погоду. Но главное, про любовь.

Аделька плюнула в зеркало, знаки нарисовала кровью. Колоть палец иголкой оказалось больнее, чем она думала, но ради любви можно пойти на жертвы.

Зеркало потемнело и перестало отражать.

Пламя затрепетало и погасло, дым от свечей потянулся к полу. Заклубился, словно туман. Окутал белёный пол, голые ступни. Заплескался морем у щиколоток.

Повеяло холодом.

Аделька сглотнула. Приложила руку к плоской груди, глубоко вздохнула, успокаиваясь.

– Неси кадушку для жертв.

– Пусть сначала Валько женится мне! Ничего не получишь до этого!

– Дай ещё крови…

Аделька надавила проколотый палец. Тёмная капля тут же выступила, покатилась по ладони.

За спиной отчётливо слышно, как лихо сглотнуло.

– Дай мне…

Аделька усмехнулась, облизнула сама.

– Сначала сваты, потом жертвы.

– Жди завтра сватов…

Голос скрежетал, как железо по камню. По камню с песком. Противно, как скрип ржавой петли.

Но Аделька не боялась, знала: уверенности побольше и не оборачиваться.

Только бы желание исполнилось, а там уж можно какие угодно жертвы… Лишь бы Валько заслал сватов…

Накинула платок на зеркало, потянулась.

– Утро вечера мудренее.

С улыбкой легла, но до утра так и не уснула, всё мечтала. Мечтала, мечтала…

Проснулась от скрипа ворот.

Вскочила, словно не спала. Глядь в окно.

Красное. Красное. Красное! Красное на снегу.

Аделька выбежала на крыльцо в чём была, холод обжёг босые ноги, но ужас схватил сильнее.

Валько недвижим лежал у неё во дворе. Точнее, его половина – разодрана в клочья, ног не видать. В руке сжат посох с кольцом цветных лент. Свататься шёл! Но теперь мёртв.

Поймало жениха лихо полуночное, тут дело ясное. Да только не водились они здесь доселе!

Взвыла Аделька, представив, что будет.

Что теперь будет!

Кинулась назад в избу, сдёрнула платок с зеркала, надкусила подживший палец. Плюнула со злостью.

– Ты нарушило уговор!

– Разве?

– Валько мёртвый лежит у порога!

– Но он же свататься шёл? Уговор был на это.

– Ах, проклятое!

– Так оно.

– Верни мне его! Но теперь не обманешь: верни его живым, пусть женится на мне!

– Нужна жертва. Крови мало даёшь, нельзя такой ценой выкупить.

Аделька закусила губу. Страшно!

– Руби правую руку! Топором руби и дай мне!

На улице голосили люди, стучали в дом, глядели в мутные окна, да Адельке не до них было. Сходила в сени, принесла топор.

Отец с вчера ещё не проснулся. Упился до полусмерти, раньше обеда не встанет. Соблазн взял Адельку. Себя-то жалко, а отцу уж всё равно. Пропойца.

– Э, нет! Свою руку надобно.

Вздрогнула Аделька, да пути назад нет уж. Взяла початую бутыль, хлебнула, плеснула на руку. Встала у зеркала, руку поясом затянула. Бочком пришла, чтобы не посмотреть назад ненароком.

Ещё большой глоток сделала. Скривилась.

До крови губу закусила.

– Руби!

Страшно! Да делать нечего.

– Руби! Руби! Руби!

Кричало, просило за плечом, не отказаться. Не вывернуть, договор дороже денег, кровью подписан.

Размахнулась Аделька, да с первого раза не отрубила. Закричала только. Закричала, заплакала. Завыла.

Но голос слева всё упрашивает, шепчет.

– Руби, если хочешь снова услышать Валько. Руби! Руби! Руби!

С воем взмахнула Аделька ещё раз, ударила. А потом ещё и ещё, пока обрубок не остался на лавке. Кровь хлынула на пол.

Слепая почти от боли перевязала тряпицей руку. Положила обрубок у зеркала.

Тишина вдруг упала в доме, ничего не слышно: ни отец не храпит, ни мыши не возятся.

– Аделина…

Ах, что за голос слышится! Неужто!

Обернулась Аделька, да не Валько увидала, а лихо лесное, болотное. Сидело на горе из костей, и руку отрезанную ело. Кусало. Глотало.

А затем смеялось, смеялось, смеялось.

Смеялось!

Много знала Аделька, да не всё.

Вмиг померк свет, позеленело, почернело вокруг. Вместо дома – болото. Смрад и трясина.

Закопошилось под тряпицей у Адельки. Заползали жуки да червяки под кожей.

Заплакала, заголосила Аделька, да поздно.

Крайний автобус

Владислав Ефремов

г. Новосибирск

Корова Викуля, как нежно называл её деда Толя, давала всё меньше молока. Её нельзя было винить. Она тщательно общипала траву во дворе и вокруг забора, насколько я осмелился её вывести. И этого отчаянно не хватало.

Я поставил полупустое ведро молока на стол и заметил, что деда Толя пытается собрать мой рюкзак. Он всё никак не мог нащупать застёжку, которая давно отвалилась. Зрение его подводило.

Как и память.

– Ваня, мы ж так на крайний автобус опоздаем, – тревожно сказал дед. – А у тебя первое сентября. Пятый класс.

– Может, я ещё на недельку останусь? – попытался отговорить его я.

– Чтоб с меня потом мама три шкуры сняла? – добродушно пробурчал он, потирая седую бороду.

Я кисло улыбнулся. Мама не вспоминала о дедушке, пока не появилась нужда сплавить меня на лето. Посадила в круглый, как старая булка, автобус с выцветшим номером и была рада.

– Не-не, – сказал дед, выходя из избы. – Там тебя учёба ждёт. И девочка, поди, какая. Бежать надо, а то на крайний автобус опоздаем.

Я устало вздохнул. Попробуй тут отговорить. Упрямость с возрастом становится только сильнее. Мелькнула шальная мысль, не запереть ли деда в избе. Только ведь он переживать будет. Старым такое нельзя.

Я схватил палку, словно она могла помочь, и пошёл следом.

На улице нас встретили покосившиеся домики и мёртвая тишина. Ни птиц, ни кузнечиков, никого.

Хороший знак.

– Здрасте, Вероника Антоновна, – вдруг кивнул дед в пустоту, не сбавляя шага.

Я вздрогнул, сжав палку. На земле, пригибая траву, появились следы сапог. Они прошли в стороне, и мне не хотелось думать, что могло случиться, окажись мы на пути.

– Деда, хватай меня под руку. Я нас кратчайшим путём поведу.

На подходе к центральной улице я услышал звонкие голоса, напевающие задорную песню под балалайку. Могло показаться, что там что-то празднуют. Наверное, когда-то так и было. Только теперь оттуда ещё пахло мясом и сгоревшими волосами.

– О, неужто Речковы свадьбу сыграли. Заглянем. Глядишь, угостят чем-нибудь, – довольно покачивая седой головой, предложил дед.

– Мы так на автобус опоздаем, – хмуро ответил я, разворачиваясь и уводя нас на другую улицу.

На этой как раз было пусто и тихо. Прогнившие заборы, которые под напором шевелящейся без ветра крапивы упали в нескольких местах, и дома, в которых заколотили окна и двери. И пускай, что в одном изнутри.

Шум свадьбы вдруг стал громче, словно она приближалась. Праздничная песня звучала уже не так весело. Скорее, надрывно и неестественно. Я повёл нас вперёд.

– Странности творятся в последнее время, – задумчиво пробормотал деда Толя. – Мож, бомбу какую хитрую где взорвали.

Я промолчал, беспокойно смотря на последний участок. Его не было видно вначале, а поворачивать уже было поздно.

Вместо забора там стояли двери самых разных размеров. Столько не нашлось бы во всей деревне.

Едва мы поравнялись с первой дверью, в неё постучали. Дед не обратил внимания, и я спешно повёл его дальше. Стучали и во вторую, и третью. В каждую следующую, когда мы проходили мимо.

Стоило пройти странный участок, двери затряслись. Во все стали стучать одновременно. Требовательно и угрожающей.

Я даже не обернулся. Свадьба была уже на этой улице.

Может, деда Толя был прав. Пока я был в деревне, в мире что-то произошло. Повзрывали столько бомб, что он не выдержал. Или, может, деревня стала исчезать, потому что о ней все забыли. Так бывает с вещами или людьми. Только те тихо пропадают, а деревня вот решила не сдаваться.

Мы практически добежали до остановки, тяжело дыша. Там стоял жёлтый автобус с заклеенным картоном от коробок передним окном.

Свадьба осталась позади. Я надеялся, что она решила открыть какую-нибудь дверь.

– Ну ладно, Ванечка, – сказал деда Толя, грустно улыбаясь. – А вот и крайний автобус. Я был очень рад, что ты решил навестить. Приезжай ещё. Мы тут гостям всегда рады.

Я крепко обнял деда и прошептал, сдерживая слёзы:

– Конечно. Обязательно.

Автобус затарахтел и поехал. Я был единственным пассажиром, поэтому уселся прямо за водителем, которого скрывала заклеенная рекламой перегородка.

Деда Толя оказался интересным и весёлым человек. Когда-то он был лётчиком и многое повидал. Мама об этом даже не рассказывала, будто его и не существовало. Если не считать коровы, дед жил один. Сердце становилось будто бы тяжелее, когда я думал об этом. В иной ситуации я бы правда стал приезжать в деревню каждое лето.

Жаль, что многие знания приходят к нам слишком поздно.

Никуда не сворачивавший автобус снова подъехал к деревне и остановился. Я потёр бороду, которая начала расти год назад, и вышел.

– Ну, здравствуй, Ваня, – радостно сказал деда Толя. – Пойдём. Я тебя корову доить научу. А там, глядишь, три месяца и обратно крайним автобусом, прямиком в пятый класс.

– Последним, деда Толя, – грустно поправил его я.

Хронический Вывих Мозга

Олег Балханов

г. Улан-Удэ

Шел шестнадцатый год от начала пандемии зомби-вируса. В марте 2048-го года, после трех лет службы в эко-спецназе, Вику Кирсанову перевели в резерв и отправили из Москвы в тыл. Ее назначили егерем экоконтроля в небольшом городке.

Зомби тут появлялись редко. Вика принимала жалобы от местных жителей, доставала из оружейки дробовик, автомат и экспансивные патроны. С парой пистолетов, заряженных дум-думами, она и так никогда не расставалась. Записывала в журнал дату, номер заявки и принимала боевые сто грамм из термоса с авамори. Вика привыкла все делать сама. Кроме уборки и утилизации – для этого была отдельная статья в бюджете, и местные бились за право отскрести мозги с мостовой или выловить трупы из озера.

Вика знала, что в этой дыре она ненадолго. Как перезарядит батарейки, попросится обратно в спецназ. Она часто вспоминала городскую мясорубку без выходных и праздников в стиле «рука колоть устала… и ядрам пролетать мешала гора кровавых тел». Поспать там удавалось в лучшем случае часа четыре.

На новом месте она отдыхала. По сравнению с Москвой, здесь был настоящий курорт. Узнав об этом, в гости к ней собралась лучшая подруга Нина Громова. Она сказала, что приедет в августе и привезет свою младшую сестру на пару месяцев.

Нину направили на север, в секретную лабораторию на курсы повышения квалификации по разработке боевых ядов. Детям до шестнадцати въезд туда запрещен, так что взять сестру с собой у Нины не получалось, а никаких родственников у них не осталось.

Сестру Нины звали Соня. Это была особенная девочка, она была с самого рождения серьезно больна. У Вики губы непроизвольно растягивались до ушей в дурацкой улыбке из-за диагноза Сони. Если коротко – хронический вывих мозга. Доктора не знали, с чем столкнулись, и придумывали такие диагнозы, чтобы хоть как-то классифицировать сотни разных новых болезней, появившихся за последние пятнадцать лет.

Вика представила, как Соню пригласили бы на одно тв-шоу в прошлой жизни. И как ведущие, клинические идиоты, смеялись бы над ней: знакомьтесь – это Соня, а это ее диагноз, Хронический Вывих Мозга.

Но внутри у Вики все сжималось, и рука тянулась к холодильнику за ингредиентами для порции «Гнойной Мэри». Прошло почти три года с того памятного барбекю, когда она видела Соню в последний раз. Потом лишь пару редких фотографий в олигофрамме, пока тот не накрылся вместе с мордолентой. Соня в тот день заскучала и продемонстрировала одно из своих отклонений. Некоторых гостей пришлось откачивать, в том числе троих видавших виды спецназовцев.

Вообще, Вика знала, что Соня – хорошая девочка. Особенно, когда спит. Но когда не спит, то не может сидеть без дела, ее надо все время чем-то занимать. Потому что если заскучает или загрустит, тогда в любой момент может случиться вывих; только держись. Нина обращалась к лучшим докторам, тратила кучу денег на обследования и пробовала разные методы лечения. В каком состоянии Соня сейчас, Вика не знала, и это ее беспокоило.

– Нянька из меня никудышная, – единственное, что пришло ей в голову при попытке отмазаться.

– Ты – единственная кандидатура. И нянька ей не нужна, она уже большая. Научишь ее всему, Соньке нравится все новое. Она тебя очень любит и радуется скорой встрече.

Шикарно, конечно. Для полного счастья осталось только научить Соню стрелять из дробовика. Вика открыла термос, чтобы отметить последний день спокойной жизни.

На следующее утро после шумных приветствий и обнимашек на крыльце, они зашли в дом. Соня, не отвечая на вопрос Вики, где ее кудряшки, подбежала к трофеям на полке у стены и с интересом стала разглядывать заспиртованные головы зомби, которых Вика зачистила здесь за полгода.

– Зачем ты постригла ее под ноль? – спросила Вика.

– Да это не я. Она сама – хочет быть похожей на тебя.

Соня спросила:

– Почему ты держишь головы мертвяков здесь?

Вика ответила:

– Думаю, что мой отец был бы доволен. Хотя это не точно.

Нина улыбнулась. Вика рассказывала, что отца подозревали в шестидесяти серийных убийствах и застрелили при задержании. Вике тогда было три года и она его совсем не помнила. Но гены никуда не денешь. Вот она и поступила в фабрично-заводское училище на эколога широкого профиля или, другими словами, охотника на зомби.

Нина рассказала, что два года назад нашла отличного специалиста. Он рассматривал отклонения Сони не как болезнь, а как сложную мутацию, которую надо взять под контроль с помощью специальных тренировок и медитации. Постепенно Соня научилась себя контролировать. Можно сказать, почти выздоровела. Но время от времени нужно было сбрасывать напряжение. Для этого они уезжали в безлюдные места, чтобы никто не пострадал.

– Здорово, – сказала Вика и спросила, – А что это за кубки она поставила на полку с трофеями?

– Новое увлечение – автогонки. Победила на детских соревнованиях в ралли в прошлом году, а месяц назад выиграла юношеский автокросс.

– Значит, я могу брать ее с собой на выезды?

– Само собой! Для четырнадцатилетней девчонки она отлично водит. И она уже год занимается практической стрельбой – стреляет не хуже нас в этом возрасте.

– И чему мне ее учить? Ты привезла мне готовую напарницу! Смотри, потом я тебе ее не отдам!

Нина рассмеялась. Обняла их по очереди, села в машину и помахала рукой:

– До встречи!

Вика позвала Соню в дом, чтобы вручить подарки: свой старенький АК-15 и слегка подержанный, девятимиллиметровый смит-и-вессон в новой кобуре

– Это мне?! Супер! – Соня посмотрела на Вику с восхищением и обняла ее руками за шею, – Огромное спасибо! Я так рада! Когда пойдем стрелять? Мне не терпится попробовать.

– Прямо сейчас и пойдем. Мне тоже не терпится узнать, как ты стреляешь.

Соня подогнала ремень автомата, повесила кобуру подмышку и сказала:

– У меня есть наушники Нины, она мне оставила.

Выбежала из оружейки и стала рыться в своих сумках.

– Вот! Последняя модель, усовершенствованная. Давай меняться, мне больше нравятся твои – они черного цвета.

Вика протянула свои наушники Соне и взяла ее. Белые и очень толстые, таких она раньше не видела.

Они вышли на задний двор, там был оборудован тир.

Соня стреляла просто отлично. Вика не ожидала такого уровня:

– Ты могла бы стать олимпийской чемпионкой.

Когда они вернулись в дом, раздался звонок телефона. Вика взяла трубку. Звонил егерь соседнего участка.

Из недавно возникшей аномальной зоны на северо-западе в их сторону направлялась толпа зомби. Сосед предлагал егерям пяти участков района объединиться до прибытия спецназа, и встретить мертвяков у старой паромной переправы. Вике было дальше всех до места встречи и выезжать надо было немедленно.

– С корабля на бал, – сказала она Соне, доставая свой новый АК-2039, дробовик и ящики с боеприпасами, – бери ту сумку и неси в джип.

Вика села за руль, сняла наушники и бросила на заднее сиденье. Соня устроилась на переднем пассажирском месте и подпрыгивала от возбуждения:

– Всегда мечтала быть, как ты! Одно дело сидеть в экологически чистом тылу и делать яды, и совсем другое – сражаться с врагами лицом к лицу!

Вика не смогла сдержать улыбку.

Они ехали вниз через перевал, когда увидели, что зомби уже подошли к недостроенному мосту через реку. Их было несколько сотен, если не тысяча. Четверо егерей прятались за бетонными блоками на этом берегу и совещались; никто не ожидал, что зомбаков окажется так много. Они не видели, что за излучиной несколько десятков зомби переплыли реку и теперь заходили к ним с тыла через высокий кустарник.

– Давай за руль, – скомандовала Вика, остановила машину, перебежала и села на пассажирское место, – гони к тем деревьям. Успеем ударить с фланга.

Соня быстро поправила сиденье и руль под себя и втопила педаль газа. Вика вставила в автомат рожок с экспансивными анти-зомби патронами и высунулась в открытый люк. Она начала стрелять, как только увидела, что отряд зомби вышел из кустов. Попала только в одного, пуля вырвала шейный позвонок, от чего голова упыря откинулась вбок, повиснув на сухожилиях, он сделал еще один шаг и упал. Остальные развернулись в их сторону и бросились навстречу джипу.

Вика двумя длинными очередями проредила толпу, пули прошивали зомбаков насквозь, вырывая большие куски мяса, но некоторые даже с дырой в груди продолжали идти вперед.

Вика быстро перезарядила и крикнула:

– Стой!

Соня резко нажала на тормоз и опустила стекло, взяла пистолет двумя руками и боком высунулась по пояс.

Вика перешла на короткие очереди и сразу стала попадать точнее. Пули пробивали черепа зомбаков со смачным звуком, пока автомат не заклинило.

Вика бросила его на пол и выхватила из кобур «беретты». Стала стрелять крест накрест с двух рук, выцеливая наверняка, в головы.

Соня тоже присоединилась, выпустив все восемь патронов, завалила двух зомбаков, нырнула обратно за руль, услышав команду Вики «сдай назад!», врубила заднюю. Сдала метров тридцать, остановилась и стала перезаряжать свой и Викины пистолеты, которые та бросила на пол.

Вика схватила дробовик и двух последних зомбаков, которые уже собирались запрыгнуть на капот, расстреляла почти в упор.

– Уфф, – шумно выдохнула, села и спросила Соню, – Где твой автомат?

– За сиденьем.

Вика перегнулась назад, достала АК-15 и проверила магазин.

– Ты молодец, двоих укокошила. Очень вовремя.

Соня кивнула и показала рукой с пистолетом в сторону берега.

Там что-то пошло не так. Толпы зомби с разбега прыгали с последнего пролета моста в воду и лезли на берег по трупам первых рядов. Егеря стреляли из автоматов, не переставая, но уже явно не справлялись.

Двое бросились к своим машинам. Третий что-то кричал им. Но зомби уже подбежали к оставшимся и моментально их прикончили. Кровь летела во все стороны из порванных артерий. Один из сбежавших егерей сел в свой пикап и проехал мимо Вики и Сони с безумными глазами, крича:

– Бегите! Уезжайте, нам их не остановить!

Но двое мертвяков, которые успели запрыгнуть в кузов, через крышу с двух сторон залезли в кабину и набросились на него. Пикап съехал в кювет и перевернулся.

Другой егерь повернул в сторону перевала, но зомби уже выбежали ему наперерез и перекрыли трассу. Они быстро окружили его джип. Тот забрался на крышу и стрелял из автомата, пока его не схватили за ноги и не стащили на асфальт.

Соня и Вика переглянулись.

– Прорвемся, – Вика дозарядила дробовик, – заводи.

Соня посмотрела на приближающуюся толпу упырей исподлобья, нахмурив брови; покачала головой:

– Ты садись за руль. Где те белые наушники? Надень их.

Вика открыла рот, чтобы возразить – кто здесь командир и все такое, но потом спросила:

– Хочешь напряжение сбросить? – взяла с заднего сиденья наушники и пересела за руль.

Соня перелезла, переступив через нее, и встала на пассажирское сиденье.

Раскинув руки в стороны, она спокойно смотрела, как зомби подходят ближе. Потом закрыла глаза и сосредоточилась. Всполохи золотого и красно-синего цвета на внутренней стороне глазных яблок закручивались спиралью и вихрем рвались наружу. Соня широко открыла глаза и рот, и выпустила своих хищных демонов.

Невероятное сочетание едва различимых звуков разных частот вступило в резонанс с внутренними органами, кровеносной системой и костным мозгом зомби, оказавшихся в секторе поражения. Раньше она никогда не использовала свой мрачный дар целенаправленно с целью кого-то убить. И теперь Соня испытывала себя, резко наращивая мощность до двухсот децибел.

Головы первых тринадцати зомби лопнули изнутри, мозги разлетелись в стороны, а кровь ударила вверх фонтанами. Второй и третий ряды зомбаков просто попадали замертво, а те, что шли за ними, развернулись и в ужасе разбежались, не разбирая дороги.

Соня коротко выдохнула, обвела взглядом поле боя, торжествующе вскинула кулачки и закричала:

– Ура!

Вика сняла наушники. Пораженная эффектной психотронно-акустической атакой Сони, она уже быстро соображала, какие перспективы открываются на горизонте.

– С твоими талантами надо в столицу.

– Нина тоже так считает. Когда мы туда поедем?

– Да хоть завтра.

Бесконечность

Роман Арилин

г. Зеленоград

Сазонов шел по размокшей обочине, иногда перепрыгивая длинные языки луж. Прихваченная утренним заморозком грязь окончательно размякла, превратившись в непролазную кашу. Еще и переполненное осенними дождями болотце в низине выплеснулось, заполнив мутной водой продавленную колею.

«Полуторка» буксовала почти на том же месте, как и прошлый раз. Задние колеса сердито разбрасывали вокруг себя грязь, но машина не двигалась, понемногу зарываясь и оседая на левый борт. Ей не хватило проскочить каких-то двадцать метров чуть дальше, где дорога взбиралась выше, и было гораздо суше.

Водитель выбрался из кабины, оказавшись по колено в воде. Обошел вокруг грузовик, как-то неловко прижимая к себе левую руку, потом посмотрел на заходящее солнце небо и заметил приближающегося к машине Сазонова.

– Мужик, выручай! Застрял, растудыть ее налево!

Сазонов остановился напротив засевшей в грязи машины, снял куртку и пристально поглядел на водителя. Рыжий, клочковатая бородка, слезящиеся красные глаза. Вспомнил, что в прошлый раз вместо бороды были усы, а так один в один.

– Ну как не помочь, если человек в беде. Чего делать-то?

Водитель подскочил к Сазонову, заглянул снизу вверх, не шутит ли невесть откуда возникший прохожий, и заулыбался:

– Надо под колесо жердей подложить и держать, чтобы не выскочили, а я в раскачку буду. Только того, дюже грязно. Брюки, что ли, сними.

Сазонов задорно подмигнул, снял ботинки с носками и положил рядом с курткой:

– Это ничего, грязь еще не самое страшное в этой жизни.

Стертая резина скользила по жерди, едва цепляясь за нее. Но когда водитель включал заднюю передачу, он понемногу подсовывал деревяшку между утрамбованной грязью и колесом. Помалу грузовик выбирался из глубокой колеи, ревя двигателем и попахивая жженым сцеплением. Наконец машина рванула на пару метров и выскочила из колеи на сухое место, рассержено шипя кипящим радиатором.

Сазонов выбрался из чавкающей грязи и сел на обочину, вытаскивая засевшие в ладони занозы.

Водитель выскочил из кабины и сел рядом, набивая махоркой газетный отрывок.

– Закипел. Но это ничего. Погодить маленько надо, остынет. Я уж думал все, ночевать тут придется. Выручил. А у меня груз…

Тут водитель осекся, словно только что заметил Сазонова. Ведь и правда, появился, словно ниоткуда, один, на ночь глядя. Что за нужда его принесла?

– Мужик, а ты куда идешь-то?

Сазонов достал из пачки пару сигарет и протянул ему.

– На, держи, не курил, небось, таких. Напрямки, в госпиталь иду.

Водитель заулыбался. Не лихой мужик, а вполне культурный человек. Странноватый чутка, но городские все такие.

– Чудные папиросы какие. Доктор, значит, будешь? Это правильно. Раненых тьма тьмущая, из под Вязьмы вроде навезли.

Сазонов неопределенно мотнул головой. Как хочешь, так и понимай.

Водитель продолжал говорить:

– Тоже в госпиталь, продукты везу. Должны сопровождающего давать. Но людей не хватает. Давай, говорят, Иван, один, не впервой. А у меня еще рука не того, сухожилие перебито, под Москвой… Списали вот в тыл. Тут, доктор, такие дела, что в темноте лучше не ездить. Шпана, растудыть ее налево. Детский дом тут, в деревне, через лес, эвакуированный. Воруют еду, в машину на ходу залазят. Отчаянные совсем, пацаны-то, с голоду.

Сазонов махнул рукой назад:

– Эти, что ли?

По кустам кто-то шуршал, не особенно скрываясь. В наступивших сумерках были видны бледные мелькающие лица.

Водитель вскочил, потащив за собой Сазонова, и кинулся в кабину. Зашелестел стартер, но двигатель не схватывал, гулко чихая.

– Ох, пропали мы, доктор.

Сзади уже кто-то стучал по бортам, зашуршал брезент.

Водитель приоткрыл дверь, хриплым от испуга голосом крикнул в темноту:

– Ты это что? А ну, не балуй!

В ответ раздался смех и забубнили невнятные голоса.

Сазонов открыл дверь, повернулся и бросил через плечо:

– Заводи с рукоятки и уезжай, а я с ними поговорю. Потом пешком доберусь, не впервой.

Водитель странно посмотрел на своего спутника и судорожно кивнул. Сазонов расслышал только шёпот, когда закрывал дверь.

– Эх, доктор…

Свет от фар разрезал темноту впереди машины желтоватым конусом. Позади тускло горела габаритная лампочка с правой стороны, едва освещая метр вокруг себя.

Сазонов подошел к брезентовому пологу и хлопнул по нему ладонью. В ночной тишине звук отразился эхом в лесу. Из кузова вылезло двое долговязых подростков в ватниках с чужого плеча, и скинули на землю мешок. Из темноты осторожно вышли еще трое, но уже помельче ростом, лет двенадцати на вид.

– Ну что, нашли, чем поживиться?

Самый высокий, из тех, что вылезли, подтянул ремень и сплюнул сквозь зубы под ноги Сазонову.

– Иди отсюда, дядя.

Сазонов взял мешок, вроде как мука, и молча закинул назад в кузов. Потом встал между подростками и бортом.

– Эти продукты для раненых. Они умрут без них. А вы их не заслужили.

Мелкие столпились вокруг свои заводил. Долговязый вышел вперед, доставая руку из кармана. Блеснула красным отсветом от огней габарита сталь бритвы.

– Мы тоже больные, блокадники. Наголодались, мы там, дядя, сверх всякой меры. Так что не мешай поправке здоровья. Уяснил?

Сазонов молчал. Он слышал, как водитель крутит стартер и чертыхается. Еще немного времени, и машина заведется. Так было и в прошлый раз. Оставалось только сказать самое главное, ради чего он здесь и оказался.

– У тебя кличка Дылда, так ведь? – спросил Сазонов. – Ты вроде как главный у этих.

– Ну, – насторожился долговязый.

– Продукты не дам трогать. Вы недостойны их. Давай я расскажу кое-что о тебе, Павлик-Дылда…

И Сазонов рассказал притихшему Дылде о Катьке. Ну, которая глухонемая, немного дурочка. Как он ее однажды поймал в подворотне, потом отвел на чердак, уложил на старое одеяло… А потом велел молчать, все равно дуре никто не поверит. Она ведь повесилась, так вот.

А таксист-татарин, которому они продали поддельное кольцо? Когда начал шуметь, ты полоснул его бритвой, и он умер в больнице. Осталось трое детей…

И как ты украл масло с кухни детского дома, обменял его на самогонку, которую потом выпил ее с компанией Федьки-Выборга. За масло воспитательницу сослали невесть куда, там и сгинула.

Или бабулька с набережной Фонтанки, из желтого дома…

Сазонов рассказывал, а они стояли и слушали. Заревел двигатель, грузовик сорвался с места и помчал, а и они остались в темноте.

– Хватит! Замолчи! – закричал Дылда.

Сазонов почувствовал, как ноги обхватили и его кто-то толкнул. Упав навзничь, он закрывал голову руками от посыпавшихся ударов. Били ногами, несильно, но умело. Когда наступала передышка, он обращался к Дылде.

– Эти раненые будут сниться тебе каждую ночь. Не сейчас, а потом, когда ты станешь взрослым… Все время… Из года в год… И каждый из них рассказывает, как он умирал. И все остальные тоже будут приходить. Бесконечно, понимаешь?

Потом его перестали бить, и он почувствовал обжигающее прикосновение холодной стали к шее.

Телевизор шипел и показывал серую муть. Сазонов выключил его и споткнулся о кучу испачканного в грязи вороха одежды. По полу запрыгала россыпь каких-то таблеток. Он пошел в ванную, включил холодную воду, подставил под пахнущую хлоркой струю лицо и держал, пока не веки не закололо мелкими иголками. Как всегда, после возвращения в голове крутилась муть и подташнивало. Вытер лицо и посмотрел в треснутое зеркало.

На шее истекал какой-то белесой сукровицей тонкий шрам. Он налепил на него пластырь и вернулся в комнату. Достал из тумбочки пожелтевшую газету «Ошлинский крестьянин», от ноября 1943 года.

Буквы расплывались и менялись прямо на глазах. Заметка «пропала машина с продуктами, от истощения умерло десять человек» пропала. Вместо нее появилась статейка «Фронту – трудовые подвиги». Положил газету назад и достал старую пожелтевшую фотокарточку с обтрепанными краями. Долговязый парень, с колючим взглядом, в окружении таких же волчат. На обратной стороне написанные от руки плюсики и минусы. Сазонов поставил маленький плюсик и спрятал карточку назад, к газете. Теперь до следующего года, а потом все снова. Бесконечность…

Мицхалыч

Михаил Ямской

г. Долгопрудный

– Алва итта двергу! – грохотал боевой клич над окутанной дымом бухтой.

– Эуалла париссия! Дургдибл стравосклифи! – подхватывали одни звонко, другие хрипло.

– Агр-р-р-р-р! Рр-р-ау! – гремела мохнатая кривоногая толпа, перехлёстывая через борт.

Визгливый треск обрушенных мачт сливался со звоном стали и хлопками ручных молний. Глаза слезились от вони горящей селитры.

Базиэль крутанул мечом, и оскаленная рожа орка запрокинулась, плеснув фонтаном чёрной крови, а другой враг скорчился, зажимая косой разрез на брюхе. Боевая цепь третьего свистнула в воздухе, обвивая бронзовый наруч, но одного рывка хватило, чтобы сбить косорылого с ног, и сталь меча довершила дело. Глаза метнулись в сторону, ловя растерянный взгляд Мицхаля. Припадая на ногу, альв медленно отступал к палубной надстройке, а пятеро клыкастых с ликующим рёвом размахивали ятаганами.

– Каррафалла двергу! – раздался вопль за спиной. – Коротышки предали!

Сзади послышался топот, но обернуться Базиэль не успел: сокрушительный удар по затылку погрузил всё вокруг во тьму.

Василий жадно затянулся сигаретой. Назойливые образы таяли, разъятые горьким дымом. Голова трещала, будто в тисках. Кто ж его так саданул-то? Подкрался сзади, мразь – небось тот, с бородой в косичках. Пировали вчера, в вечной дружбе клялись. Мир, союз… Как можно было доверять этим бородатым?

Тьфу! Нет здесь альвов и нет двергов. Он тряхнул головой и скривился от боли. Оперативка стиралась медленно, заменяясь байтами с родного диска, и клочки памяти из чужого слоя наползали на реальность. Дурацкие слова, всё не то и не так… то есть как бы не совсем то, но как иначе скажешь? Машинки две, но программа та же – суть, в общем, ясна. Жопа, граждане. Жо-па.

Интересно, кто первый отдаст концы, он-тот или он-этот? Ещё неизвестно, при такой-то жизни. Да какая разница? Остаться в единственном лице – уже счастье.

А если умрём оба? Ну, смерть вообще дело тёмное, об этом лучше не думать… но всё-таки хотелось бы узнать, что с Мицхалем. Если орков не удалось отбить, сожрут всех.

Рассветный туман за перилами балкона казался дымом сражения, а косилка в руках смуглого гаста в оранжевой жилетке рокотала с торжеством победившей орды. Говорил же диблерой: нельзя записывать сны! Только начнёшь, и трындец.

Диблерой… кто это? Бредятина.

За спиной послышался неразборчивый гомон, в котором выделялись визгливые интонации бабки с третьего этажа. Василий прошёл в прихожую и выглянул в глазок, но за спинами на лестнице ничего не разглядел. Отпер дверь и нос к носу столкнулся с соседкой, уже тянувшейся к звонку.

– Что такое?! Михалыч?

Она всхлипнула, закусив губу. Часто закивала.

– Сердце… приступ. Скорая увозит!

Вассу дёрнулся и открыл глаза, судорожно всасывая воздух.

– Не пора ли раццакзать мартыхенам с думана, гадопа и протчих баготных… – ворвались в уши радостные лепетки дикторессы.

Он потянулся и отжал кофорилл. Потряс головой, отгоняя прилипчивые бороды, байты и мохнатые рожи с секирами. Схватил кулёк с травлетками, забросил одну в пасть и запил остатком скляти из кружки. Надо всегда сразу, как проснёшься: диблерой сказал, тогда ибостаз слабеет, а раскол и мерцание вредят. Пока своя тушка в здраве, рано уходить в другой слой.

В ухо приветливо дунули Порис, ткнулись трубчатым хоботком. Мягко переваливаясь, поскакали на кухню. Полупрозрачный близнец на кожистой перемычке болтался вверх-вниз, как риссиновый гусенец, а пухлые лапки лелеяли акварий: на дне жадно разевали рты неоновые Миц и Холли. Время поить, не то жабры пересохнут.

Пиарилка на торклае шибала в нос. Пистерия "Раздольников", пять презиков – рупь. Монолог отторбасен репликами Хрупацки – находка болтажора. Новое слово в искацве! Другой листок сурово скалился зубьями официальной печати. "Вам следует…"

Храк и жопот! Как же он позабыл!

Вассу вскочил, на ходу подхватывая авоську для тернеты. Сластенька давно уж заняла очередь! Если не…

Перед глазами у Василия поплыли круги, он схватился за дверной косяк, уставясь на соседку. А всё отец, отец виноват! Сам ещё на позапрошлой тысче раскатывал терешопль, а их отправил в какой-то глухч. Могли бы выучиться, стать триархонтами. Как теперь жить, как? Уже и Порис давно нет, а он… Проклятые орки!

Двое коротышек в белых халатах уже тащили из соседской квартиры носилки, укрытые простынёй. Узкие глазки санитара подозрительно блеснули из-под кудлатых бровей.

Рука Базиэля метнулась к поясу. Меча не было. Ах да…

Шагнув на лестницу, он решительно перехватил у бородача носилки.

– Сам понесу… и поеду с ним. Я друг!

– Хорошо, только осторожно, – разочарованно буркнул коротышка-дверг.

Соседка за спиной благодарно всхлипнула. Восковое лицо Мицхаля над простынёй дрогнуло, один глаз приоткрылся и лукаво подмигнул. Ещё поживём!

Ты водишь

Роман Кузьмичев

г. Москва

До конца жизни Максима оставалось одиннадцать минут. Он спешил на подработку по занесенному снегом тротуару, как всегда, проспав два будильника. Хоть график и был с часу дня до девяти вечера, это не мешало ему спать до победного. Мама неустанно повторяла все его детство: «Поспешишь – людей насмешишь», и сейчас ее слова крутились у него в голове, но не спешить он не мог – ему уже сделали два выговора, третий может оказаться последним, а подработка так нужна, ведь скоро Вике рожать и нужно подкопить немножко денег. Поэтому, когда Максим подбегал к пешеходному переходу, где светофор только загорелся красным, он решил не останавливаться, а проскочить. Так же подумал и водитель легковушки, решив не притормаживать, раз уж зажегся зеленый, и на полной скорости влетел в Максима.

– Твоя очередь. Виталик, до конца улицы, налево, вторая арка справа, двор. – услышал Макс голос, доносившийся из слепящего пятна света.

Яркий свет исчез, но грудь стискивала непонятная тревога. Что-то случилось, нет, случится совсем скоро. Что-то нехорошее. Максим вскочил и, не обращая внимания на столпившихся прохожих, бросился вниз по улице. Пока он бежал, тревога все нарастала, но в то же время, наступало небольшое облегчение с каждым метром. Чувства разрывали его.

Наконец, он забежал во двор, где дети играли в снежки. Макс сразу понял, кто из детей тот самый Виталик и увидел сосульку, которая только сорвалась с крыши и летела вниз, пересекаясь траекторией с бегущим Виталиком. Ни думая ни секунды больше, Макс бросился вперед и, делая подкат перед Виталиком, сбил его с ног и тот упал плашмя в снег. В это же время перед ним упала сосулька, обдав мальчика брызгами осколков.

А Макс уже мчался дальше. Через сорок восемь секунд парень захочет выброситься из окна дома в соседнем квартале. Макс не понимал откуда он это знает, и что его направляет, но уже точно знал, что спасти парня удастся, зацепив его майку на карниз окна. Так он и сделал, успел. Побежал дальше.

Он бегал от одного места к другому, толкая людей в сторону, дергая, останавливая, все, чтобы уберечь от смерти. Где-то кинул на спящую женщину кота, чтобы она не задохнулась в дыму в горящей квартире; где-то толкнул официанта на подавившегося посетителя ресторана, чтобы тот выплюнул кость; где-то дернул поводок с собакой, чтобы мальчик не выбежал на дорогу. Макс постепенно замедлялся, воспринимая информацию о большем количестве людей, видел больше способов им помочь.

Но в какой-то момент он остановился. Голос в его голове затих, тишина вокруг оглушала. Больше некого было спасать. Он остановился впервые с того момента как его сбила машина. Сколько прошло времени? Он не знал.

– Пугает осознание, а? – к Максу шел молодой человек, широко улыбаясь.

– Что простите?

– Ну, ты сейчас стоишь такой и думаешь: что со мной, почему я бежал, откуда голоса в голове и прочая чушь. Верно?

– Можешь не отвечать, – махнул незнакомец рукой. – Я тебе сам расскажу. Ты умер, парень.

– Умер?

– Оригинальная реакция. Именно. И теперь ты будешь спасать каждого, кто будет стоять на пороге смерти недалеко от тебя.

– Что-то навроде ангела-хранителя? – невнятно произнес Макс.

– В точку, пупсик! И так пока не опоздаешь…

Макс рванул с места инстинктивно, не задумываясь, и не дослушал странного незнакомца, который мог пролить свет на случившееся. Голос в голове снова ожил и вскоре Макс уже об этом не думал.

Незримый, он проносился от одного человека к другому, спасительным ветром мчался по улицам города. Количество людей все возрастало и Макс с неприятным холодком начал осознавать, что в какой-то момент может просто не успеть.

«Мужчина, заснул за рулем, через улицу; мальчик бежит вдоль канала, может сорваться, провалиться под лед, набережная; беременная девушка, может подвернуть ногу, упасть с лестницы, разбиться, второй дом справа» – все это почти одновременно пронеслось в голове у Макса, и он с ужасом понял, что девушка – это его Вика, его будущая, вернее, уже бывшая невеста.

Сам он мог успеть спасти только одного, но уже точно знал, как поступит. Он завернул на набережную, пробегая мимо паренька, дернул его за капюшон, чтобы тот свалился на дорогу, и рванул к машине с заснувшим водителем. Макс подбежал как раз в тот момент, когда случилась авария. Водитель вылетел через лобовое стекло от страшного удара и был мертв прежде, чем коснулся земли. Макс уже растворялся в воздухе, из последних сил приближаясь к водителю, и, коснувшись его, с улыбкой произнес:

– Ты водишь. Вика, второй дом справа, третий этаж.

Лишь рядом быть перестают

Сергей Пономарев

г. Липецк

Мой папа – самый настоящий волшебник.

Это я не просто ради шутки пишу или чего-то такого. Нет. У него и волшебная палочка есть!

Он разбудил меня рано утром:

– Юленька, принцесса, вставай! У нас гости!

Папа был весел – чумовой фиолетовый колпак рогом украшал седеющую голову. В длинных пальцах он держал палочку – волшебную! От улыбки у него морщины в уголках глаз углубились как будто.

– Наряжайся! – шепнул он и ускользнул за дверь.

По коридорам замка прокатилось эхо его шагов.

День был в полном разгаре. Солнце по глазам лупило через резные окна. Хотелось чихать. Пахло выпечкой – это мама с утра приготовила.

Я нарядилась и пришла в столовую, коснулась холодной колонны с изящной лепниной.

Гонец стоял перед длинным обеденным столом. От сквозняка по его ярко-красной мантии ходили волны. Он смотрел в пол. Я сразу поняла – случилось страшное.

– Крагг наслал порчу на вас, милорд. На всё наше королевство.

Папа не унывал. Его вообще-то невозможно было разозлить. Одно слово – волшебник.

Папа улыбнулся и сделал шаг навстречу гонцу.

– Он привлёк всех самых зловещих волшебниц из Блезни. Вы не сможете ему противостоять. Волшебство не поможет. Он постепенно заберет из вас все силы.

Плечи гонца дрогнули.

Папа подошёл к нему вплотную и обнял.

– Ничего, – сказал он. – Мы что-нибудь придумаем.

Он обернулся и подмигнул мне. Я знала, что папа не сдастся. Никогда.

Он отпустил гонца, достал палочку, взмахнул ею трижды и воздух завибрировал, как над костром. Через секунду там, синим отражаясь на паркетном полу, блестел портал.

– Готовь драконов, – велел папа сквозь пространство-время. – Мы отправляемся в путь. Нам нужно победить Крагга. Пока не поздно. Пока я достаточно силён!

Я же говорила! Папа не сдастся никогда. Это он таким всегда у меня был.

Я ложилась спать под утро – когда всё было готово к долгому путешествию. Оставалось только выспаться.

Мне снилось страшное. Жуткое. Непонятное.

Я стояла посреди столовой. Холодная колонна вдруг оледенела. С неё начала сыпаться лепнина. Медленно, словно снег, она крошилась на пол. Уже на полу ее кусочки вдруг чернели, обращаясь в пепел.

Вместо колонны я увидела холодильник. На нём стоял телевизор.

Страшным был не сам процесс обращения колонны. Вовсе нет. Мне стало жутко от того, что я знаю, что это такое – «холодильник» и «телевизор».

Я растерянно осмотрела ладони и обернулась.

Папа стоял там же. Только на гонце почему-то был белый халат вместо ярко-красной мантии.

Это показалось мне самым диким. Ужасным. Непоправимым. Сквозь сон я почувствовала, как колотится сердце. И сразу же проснулась.

Мы летели на драконах над горами и лесами, над реками и озёрами – я подумала, что они похожи на маленькие зеркала, которые обронили боги-растяпы.

Я обнимала папу, сомкнув руки ему на животе. Он полуоборачивался и говорил громко, силясь перекричать порывы ветра:

– Мы победим, принцесса.

Папа всегда побеждал.

Папа спас меня, когда вредные близняшки Алль и Кого пытались меня отравить. Они подсунули мне мензурку, сказав, что там – волшебное зелье. Папа ворвался в комнату, выхватил стекло из наших рук и превратил отраву одним взмахом палочки в сок. Близняшек ждал суровый выговор. С последствиями. А с их родителями папа беседовал отдельно. Ох, какую же взбучку он им устроил.

Папа спас меня от двух великанов, которые забрели в королевскую рощу. Когда папа отвесил им пару звонких оплеух, они убежали- земля дрожала под могучими ногами.

Мальчишки всего королевства знали – с папой Юли не шути. Мигом в лягушку обратит. Так сильно её – меня то есть – любит, оберегает.

Самый настоящий волшебник – не зря же я об этом пишу постоянно!

Только Крагг был намного хитрее и опаснее любых врагов королевства. Он мог убивать на расстоянии, постепенно высасывая силы. Снять проклятье не мог никто из живых. Даже колдуньи Блезни. Излечивающего заклинания просто ещё не придумали.

Дракон взмахнул крылом, солнце резануло по глазам. Мы пролетали земли Грании, когда впереди – на горизонте – увидели армию Крагга.

Тысячи умелых бойцов.

Они могли бы победить любого. Наверное.

Но я точно знала одно – они пожалеют, что связались с моим папой.

– Снижаемся, – папа похлопал дракона по чешуйчатой спине.

Нам предстояла грандиозная битва.

Мне снова снилась нелепица.

Крылья дракона вдруг прекратили всякое движение – словно застыли под взглядом Медузы Горгоны. Отлились металлом, потеряли окрас.

Я почувствовала тряску и поняла, что не сижу на спине дракона – я внутри него, прямо в желудке. И вокруг – ещё двести людей.

Тряска усилилась. Все начали пристёгивать ремни. Папа чмокнул меня в лобик, поправил причёску и сам пристегнул меня. Поднял столик, который был встроен в сиденье спереди.

– Не волнуйся, принцесса, – он вымученно улыбнулся. – Разбудили тебя, да? Спи давай, сладенькая.

Во сне это называли «самолётом». Самолёт этот летел в Германию.

В России был снег, это да, это классно. В Германии снега нет, конечно, зато там есть врачи. А сейчас это куда как важнее. Так сказал папа.

Когда мы вышли из самолёта, я растерянно осмотрелась по сторонам – солнечно.

Больше всего на свете я обожала играть в снежки. С папой. Валяться в снегу. Поднимать и опускать руки, делая снежных ангелов. Лепить снеговика с уродским носом.

Как раньше.

– Нету.

– Снега? Я предупреждал.

Впереди вибрировала человеческая масса – тысячи ожидающих. Нам предстояло протиснуться через них, чтобы вновь глотнуть свежего воздуха.

Это было чересчур даже для сна.

Захотелось поскорее проснуться.

Армия Крагга бежала в ужасе. Драконы кружили над несущимися на север полчищами испуганных бойцов. Нагоняли страху. Чтобы другим передали. И больше никто не лез на меня и моего папу.

Мы подошли к дворцу Крагга, когда уже стемнело. Древние боги высыпали на чёрное полотно неба мириады светящихся точек звёзд. Скрипели половицы, пахло спиртом и потом.

Мы поднимались всё выше – к владениям Крагга и заглядывали в комнаты – в каждой нас ждали причудливые изобретения. Овальные идеально закругленные белые сооружения, напоминающие гробы. Приборы, которые, словно ожившие, чернилами рисовали на бумагах причудливые волнообразные графики. Самое интересное – освещение. Ярче солнца по глазам били продолговатые светящиеся трубки.

Мы поднимались всё выше, и папа держал меня за руку. Рядом откуда-то оказалась мама. Видимо, уже успела прибыть со всей остальной свитой в новые завоеванные земли.

Мы стояли перед огромной дверью. Её покрывал резной барельеф – человек поднимал руки, чтобы остановить надвигающуюся на него волну. Волну самого настоящего цунами. Было понятно – глупцу не спастись. Стихия сильнее.

Папа ударом ноги распахнул дверь.

Крагг напоминал огромного краба. Вместо рук у него были огромные клешни. Мерзкое лицо дрогнуло от грохота двери. Длинные усики-антенны шевельнулись.

– Кто к нам пожаловал? Король – собственной персоной.

Папа ненавидел беседы ни о чем. Он направил волшебную палочку на Крагга и произнёс устрашающе:

– Я оставлю тебя в живых, если ты снимешь проклятье.

Крагг рассмеялся. Мама схватила меня и крепко прижала к себе. Я чувствовала, как колотится её сердце. Чувствовала, как слеза скользит по её щеке. Чувствовала её страх.

– От твоего проклятья нет спасения, идиот. Нет заклинания, которое могло бы тебя излечить. Пока что нет. Но…

Он подпер клешнёй подбородок.

– Я могу дать тебе время, король.

Папа оглянулся на нас с мамой. Он убрал палочку в карман. Поднял руки и указал Краггу на дверь.

Мама выдохнула, как будто во время всего разговора не дышала, и разрыдалась. Она упала на колени и обхватила меня за талию.

Мне казалось, что я во сне.

Мне снилось радостное.

Важный врач с закрученными по-пижонски усами сообщил, что у папы какая-то там «ремиссия». Все из-за этого были очень счастливы. Мама приготовила отличный ужин – я помогала делать ей салат. Нарезала огурчики. Папа купил нам подарки – маме кольцо, а мне – новый ежедневник с ручкой. Чтобы я могла и дальше сочинять свои интересные истории.

Мы вернулись в Россию, когда зима уже закончилась. Это меня расстроило – мы так и не успели поиграть с папой в снежки.

Во сне всё менялось быстро – раз! – и я уже стою около окна в квартире и смотрю на Парк Победы, который начинается прямо через дорогу от нас. Именно там папа спас меня от двух хулиганов, которые сначала просили мелочи, а потом начали обзываться и угрожать. Как они уносились, а? Знали – если папа догонит – им хана.

Я обернулась. Здесь близняшки мне алкоголь дать впервые пытались – прямо на этой постели. Только тогда на ней была постель голубая – с волнами, на цунами похожими. И откуда они в двенадцать-то лет спиртное достали? Спёрли у родителей, наверное. Это сейчас, в семнадцать, смешным кажется, а тогда. Ох, и стыдно же было…

Скрипнула дверь в мою комнату – папа заглянул ко мне. Он улыбнулся, но уголки губ его вдруг задрожали. Я поняла – он едва стоит на ногах. Лицо бледнело каждую секунду. Правой рукой он схватился за сердце.

– Принцесса, – он снова попытался улыбнуться, но вместо этого лишь простонал. – Принцессочка, вызови скорую, а?

Счастье не бывает бесконечным. Это я усвоила давно.

Папа лежал на больничной койке. Мама – почему-то вмиг поседевшая мама – держала его за руку. Она не плакала – уже давно. Влага, словно по движению волшебной палочки, навсегда покинула её глаза.

Я подошла с другой стороны койки и положила голову ему на колени.

– Ну что?

– Ой, – он махнул рукой. – Что ты, не знаешь что ли? Всё в одной поре. Да и что они нового скажут? – указал на дверь. – Всё одно, принцесса.

Я хотела спросить что-то жутко страшное: «Папа, ты умираешь?». На подобные вопросы он всегда отвечал одинаково, посмеиваясь: «Родители не умирают, принцесса. Лишь рядом быть перестают».

Поэтому я сказала:

– Сейчас бы в снежки поиграть, а?

– Два месяца до зимы, – папа всмотрелся в окно. Деревья роняли жёлтые листья в лужи. -Может, успеем ещё, малышка.

Мама выдохнула. Мы обе знали – не успеем. И папа знал.

В этот момент – прямо во сне – я испытала странное чувство. Мне не хотелось просыпаться.

Я хотела подольше побыть с папой здесь. Лежать у него на коленях. Чувствовать, как он длинными пальцами копается у меня в волосах. Глупо шутить и вспоминать, как мы слепили снеговика, которому вместо морковки вставили еловую шишку. И так крепко она держалась – даже мальчуганы со двора снежками сбить не могли.

Мне не хотелось просыпаться потому что я боялась, что там – в реальности? – там папы уже нет.

Я проснулась.

За окном светило яркое солнце. Я надела плюшевые тапочки и вышла в коридор. В замке было необычайно пусто – я не встретила даже никого из прислуги.

Заглядывала во все комнаты – пусто. Ни мамы, ни папы.

Я чувствовала себя опустошенной. Разбитой. Как будто не успела сделать чего-то важного. Но вдруг услышала смех со стороны двора.

Это был смех папы.

Я наспех оделась и выскочила на улицу.

– Ну что, принцесса? – крикнул папа, увидев меня. – Сыграем в снежки?

Я развела руками. Указала на дерево, с которого только что сорвался оранжевый листок.

– Рано ещё.

Он подошёл ко мне поближе. На его голове не было ни одного седого волоска. Его щёки украшал румянец. Мелкая сеточка морщин казалась едва заметной на молодом, дышащем жизнью лице.

– Принцесса, – мягко улыбнулся он. – Когда же рано – было для нас проблемой? А?

Он взмахнул волшебной палочкой, и через секунду начался такой снегопад, какого наше королевство не видела уже сотни лет.

Мы бегали и кидались друг в друга снежками. Звенел смех. Снег скрипел под ногами. Изо рта выплёскивались облачка пара.

Оранжевая листва пятнами украсила идеально ровную снежную поверхность.

Мы легли на снег и начали то поднимать, то опускать руки. Делали снежных ангелов. Как раньше – когда папа был ещё жив.

Он взмахнул палочкой, и ангелы сорвались со снега и взлетели в небеса.

– Забыла что ли, кто твой папа? – папа обнял меня за плечо и передал волшебную палочку.

Не забыла.

Мой папа – самый настоящий волшебник.

Табло

Михаил Востриков

г. Москва

На таймере 239 часов. Я устремляю глаза на мощные прожекторы метрах в тридцати над головой и не отвожу, пока от рези в висках не замолотит. Тушу папиросу на половине и сую к заточке в нагрудный карман, затем откидываю полог импровизированного лазарета, и носоглотку обжигает мешаниной смрадов: гной, застарелый пот и моча. По обе руки от меня громоздятся три койки. Все заняты редко, но чтоб лазарет пустовал – это не про Загон. Нет у нас тут целехоньких, зато жестокости, от которой у рассудка гайки начинают откручиваться, нам насыпали с лихвой и по щепоти сдабривают еще с каждым циклом.

На крайней койке вижу паренька лет двадцати с броским лицом и шапкой белокурых волос. Его положение незавидное настолько, что тянет либо перекреститься, либо сбежать, лишь бы ненароком его неудачу не приманить. Когда его забрали в разделочную, я лишний раз убедился в своих задатках провидца – не зря у меня холодок по нутру полз. В разделочной шутки ради вшили ему прямо в живот помпу на манер инсулиновой, только с первосортным галлюциногеном, и срабатывает она, когда ей вздумается, так что ходит в астрал это бедолага регулярно. По рассказам он что только не видел: и родных в огне, у которых лицо уже обуглилось, но они еще живы; и в разделочной от него оставался только мозг в банке – живой и мыслящий; и пауки по нему ползали, кислотой плюясь. Словом, да, не позавидуешь.

Скрежещут пружины дальней койки. Там в горячечном бреду мечется мальчишка с лицом простым и невинным. И семнадцати ему не дашь, ранение явно первое. Каждый в Загоне после ранения – теряешь сознание, а приходишь в себя уже здесь, среди тех, над кем в разделочной поколдовали.

– Это новенький? – спрашиваю у приземистого и плотно сбитого ветеринара, единственного врача на весь Загон.

– Угу, – бросает он и бионическим протезом подносит к губам папиросу.

Повезло, что рука у ветьки прижилась. Работает не хуже живой, а мизинец он даже заточил под скальпель. Таких счастливчиков мало. Все больше тех, от кого либо крупная дрожь проберет, либо истерический хохот. Вживили тут одному что-то в голову, так он на каждое слово по пять синонимов выдавал. Спросишь его: «Как живешь?», а в ответ: «Ничего-средненько-держусь-прорвемся-не сдаюсь». Тогда ты: «Да что с тобой?», а он: «не знаю-без понятия-черт разберет-труха в голове-не смыслю». Другого так часто забирали, что в какой-то момент он вернулся с молнией поперек брюха.

– Что хоть с ним? – продолжаю я.

– Пулевое.

Невольно хмыкаю. С первых дней восстания правительственные штурмовики жгут нас световым оружием, – и где достали-то столько? – а раны до сих пор «пулевые».

Световое ружье бесшумно. Все твои спутники на поле боя – вопли раненых, шкварчание кожи да звук вытекающей крови, но раньше или позже все смолкает, уступая место вязкой, скребущей по костям тишине. Для многих она хуже чирканья пуль, рвущих воздух, землю и плоть, или фугасных разрывов, что молотят перепонки в кровь. Меня же она расслабляет. Целебным бальзамом умащивает покромсанную душу, и мысли на время даже перестают жечь мозг, как грязный палец – свежую ссадину.

– Дядя Стёпа вон, – угрюмо кивает ветька на койку. – В этот раз легко отделался. Ухо.

Переметаю взгляд на койку. Там Стёпа без обеих ног, правой руки, с выколотым глазом, а теперь еще и пробитым ухом. Голова его перемотана повязкой с пятнышком крови на месте, где это самое ухо должно быть.

Стёпа – невылазный жилец лазарета. Его забирают в разделочную каждый третий цикл и чего-то лишают. Обе ноги и глаз уже как слизало, пробито ухо, лишили руки. На ней все равно одной фаланги недоставало, как-то пошутил я, так он меня таким презрением обдал, что я чуть в точку от стыда не сжался. Стёпу планомерно превращают в чайничек, как из той книжки про войну прошлого, – оставляют ему только «краник».

Для одних он предсказуемая переменная в непредсказуемости нашего мирка, и этим мирок рушащая, другие же видят в нем мученика. Первых тут большинство, так что к его имени накрепко прикипела ироничная добавка «дядя», а прозвище «святой», которое в ходу у вторых, сдает позиции по всем фронтам. Не знаю, за что ему мстят в разделочной, а ему непременно мстят, потому что если нет – ну его к черту, этот спасительный прутик, и прими меня с головой, стремнина безумия!

– Стёп, – тихо зову я.

Очнулся, нутром чую. Веки не размыкает, не хочет узнавать, какого своего куска лишился теперь. Он не смотрит, он един, он цел.

– Скоро, Степ. Уже совсем скоро.

– Ты думаешь? – подрывается он и глядит на меня единственным глазом навыкате, как шляпка огромного болта.

Глазницы его очерчены тенью, скулы на худом и выцветшем, как у парафиновой куклы, лице туго обтянуты кожей, губы почти стаяли. Сказал бы, жить ему осталось час, да он такой уже давно. Ему не дают умереть.

– Конечно.

И опять спрашивает:

– Точно думаешь, да?

– Точно тебе говорю. Все получится. Наверняка сегодня.

– А как? Ни у кого ведь не получалось, – гнет он свое.

– Увидишь. Жди пока, скоро 240.

Он ненадолго замолкает, но затем вдруг выдает уж больно нелепый вопрос:

– А если сработает, табло обнулится?

– Вот и посмотрим, – улыбаюсь я.

Когда на табло будет 240 часов, прожужжит гудок, и вспыхнет номер следующего заключенного. Тягучий от напряжения воздух рассечет резкий, как вскрик безнадеги, лязг единственной на весь Загон двери. Впечатывая каблуки массивных сапог в грунт, Загон перечертят шестеро в черной броне и масках, схватят нужного человека – и очертя голову обратно. Пробовали сопротивляться или прятаться, но все одно: найдут и силой уведут.

Я выхожу из шатра и подкуриваю половину сигареты. Сейчас слышится только шорох из дальнего угла ставочников. Кто-то плюет в их сторону, а я поражаюсь: даже на скотобойне прохиндеи! Предмет пари один – кого заберут следующим, и мое имя нынче на первых позициях: я в разделочной еще не бывал.

А правда, что будет с таблом? Обнуляется, только когда очередного заключенного уводят на разделку, но сегодня-то никого не уведут!

Вдруг из мыслей меня выдергивает шарканье. Передо мной возникает старичок в лохмотьях, настолько пестрых от грязи, что вся фигура его напоминает гору ветоши. Он тычет на меня крючковатым пальцем и мычит, шамкая беззубыми челюстями.

– Умм… Умм!…

Это наша местная звезда и одновременно самое ненавидимое существо во всем Загоне. Имя его давно истерто хлесткими потоками гнева, и зовут старика просто Ану, потому что кроме как: «А ну пошел отсюда!» он от людей мало что слышит. Дело простое: Ану в загоне старожил, и при этом его не забирали ни разу. Ему, надо думать, и самому от такой жизни убиться хочется – или хотелось, когда он еще в себе был. Тут вообще поди поищи тех, кому жизнь мила, да ведь сам с ней не расстанешься: попробуешь наложить на себя руки, и бравая черная бригада унесет тебя на носилках, а потом вернет в бинтах.

Я понимаю, к чему клонит Ану и отдаю ему окурок. Жадно затянувшись, он отходит прочь.

Мне не отделаться от хорошего предчувствия. Сегодня повезет, прямо все нутро неспокойно. Плевать, скурю две последние. Сегодня, сука! Всасываю первую, что аж в голове шумит, а вот вторую смакую.

240. Жужжит гудок. На весь Загон разносится лязг, ударяя по тугим нервам – туже натянутых тросов. Я поедаю взглядом табло. Там вспыхивает 3154-822985. Говорю же, зря провидцем не заделался.

Щелчком отшвырнув бычок, проскальзываю в липкий чад лазарета. Стёпа поднимает голову, его единственный глаз горит надеждой, и я без слов киваю. Он откидывается на подушку.

Стараюсь идти спокойно, но из глубины живота у меня поднимается пьяный экстаз. Лезу во внутренний карман. Ветька не увидит, ветька разгребает скудные запасы на столике. Заточку стискиваю, что аж скрипит. Рука опущена, наливается кровью – не рука, а свинцовое грузило, того и гляди меня перевесит! Проворачиваю ее кругом в плече и вонзаю Стёпе в сердце с такой лихостью, что его подбрасывает с матраса, я ему еще удар, другой, третий, и от каждого по его туловищу как ток пропускают. По рубахе с четырьмя дырами расползается рубиновое пятно.

– Ты с ума спятил?! – вопит ветька, но мне уже все равно.

Срывая грунт, подскакиваю, и заточка по рукоять вворачивается ему в висок. Вытаскиваю и дырявлю горло, алая артериальная брызжет у него сквозь тонкие механические пальцы, окропляя все вокруг. Ответ на это следует странный: ветька, зажмурившись, прокручивается вокруг себя и оскаливается неуместной улыбкой. Затем валится к моим ногам, надсадно хрипя и трясясь.

Долговязый с помпой в животе очнулся от шума, в его глазах стоит панический крик.

– Н-не надо… – бормочет он почти беззвучно. – Не н-надо…

– Извини.

Всех они не спасут, а я хочу увеличить свои шансы.

Прыгаю на него сверху, но он выставляет руки, скребя мне лицо ногтями, лезет пальцем в глаз. И тут – мысль! Перехватываю заточку и как полосну его снизу вверх по брюху раз, другой. Из его глотки вырывается проникнутый неразбавленным страхом визг, паренек ерзает, отпихиваясь, а по животу его змеятся багровые струйки. Лицо его искажено ужасом, а глаза – два черных омута, затянутых ледяной коркой шока.

Снаружи, близко-близко, скрежещет под сапогами земля. Внутрь шатра проскальзывает рука в черной защитной перчатке… и через мгновение убирается назад. Из просвета наискось льются белые лучи фонарей.

– На выход! – рявкает голос.

Засады боятся, сволочи, не заходят.

Мгновения утекают каплями в песок. Лоб мой весь в бисеринках пота, грудь тяжко ходит вверх-вниз, и каждый бесшумный вздох для меня сродни набатному бою, грохоту артиллерийской канонады, но на деле это грохочет в ушах моя кровь. Сознание мое – вакуумная камера, страха моего не существует, как не существует меня, как этого концлагеря, как штурмовиков. Аккуратно нащупываю промежуток между ребрами, и разрешаю мозгу передать верховенство рукам. Вот они прямые, с заточкой в кулаке, моргнул – и согнутые, моргнул – выпрямились и согнулись. Левую заволакивает немота, но мускулы еще не одеревенели, сжимаются и разжимаются. От поясницы вверх ползет тянущее жжение, заканчивая путь в затылке, а по брюшине к паху ползут, щекотя букашками, капли. Я не замечаю, как колени у меня подламываются, и валюсь навзничь, руки у меня при этом в чем-то красном, липком. Веки смеживаются, на их изнанке мерцают цветные всполохи, писк в ушах разрастается до рокота танкового движка, и сознание меркнет, утягиваемое липкими волнами черноты.

На изломе беспамятства одна только картинка выжигается в моем мозгу, и по задворкам разума проносится отголосок ужаса: солдафоны уносят меня на носилках в дверь, и я гляжу вверх. А табло там обнулилось.

Капелька

Александр Лещенко

г. Ростов-на-Дону

Капелька не помнила, откуда она появилась и кем была ранее. Вроде бы в ее сознании мелькали какие-то образы: горящий камень, пронзающий небо и падающий в воду. Но это было не важно, главное сейчас – голод. Существо очень хотело кушать или даже просто жрать.

Сначала капелька была очень маленькой и с трудом смогла поглотить неосторожную рыбешку, оказавшуюся рядом. Существо проникло внутрь, растворив чешую, и стало есть. После краткой трапезы, оно стало больше, но стал больше и его голод. Захотелось чего-то более сытного. И тут прекрасно подошел зазевавшийся краб. Капелька сначала сожрала его клешни, а потом принялась и за все остальное. Было вкусно.

Затем капелька умудрились сцапать сразу двух рыбешек, благо размеры уже позволяли. Когда она одновременно ела два живых организма, то почувствовала, что ее сознание как бы раздвоилось. Отдавшись этому чувству, существо поняло, что разделилось на две части, причем вторая часть полностью ему подчинялась. Эксперимента ради оно приказало своему второму «я» стать с ней единым целым. Получилось. Теперь капелька при желании могла делиться, но для этого требовалась еда – много еды.

Сожрав все, что было на дне в пределах досягаемости, существо решило, что пора подняться повыше. И там первой его жертвой стал игривый дельфин, отбившийся от стаи. Он даже не успел понять, что произошло, когда капелька схватила его и принялась поглощать. И тут открылась еще одна ее способность, она прочитала мысли жертвы и узнала, что неподалеку находится целая стая дельфинов.

Но их было слишком много, и капелька решила отложить «дельфиний банкет» на потом, когда она станет больше и сильнее. А сейчас нужно просто подняться еще ближе к поверхности воды и выяснить, нет ли там чего-нибудь более вкусного и питательного. Ее затея увенчалась успехом.

Капелька встретилась с яхтой полной людей, но только вот беда: она не могла до них дотянуться. Существо попробовало, схватить корабль и растворить его, но материал, из которого было сделано судно, оказался ему не по зубам. Тогда капелька «подтекла» под яхту и попробовала перевернуть ее, но ей не хватило сил, та оказалась слишком тяжелой. А ведь на борту было так много вкусной еды. Существо чувствовало ее близость и буквально сходило с ума.

Но вот удача – кто-то из людей на яхте решил искупаться. Как раз то, что было нужно капельке. Она проникла в тело девушки, на которой из одежды оставались лишь трусики. Существо подавило в себе желание сразу сожрать жертву, так можно спугнуть остальных, вместо этого оно потекло по артериям и венам несчастной, пока не достигло ее мозга. Тут капелька взяла бразды правления в свои руки.

В воде оказывалось все больше и больше людей, желающих освежиться. И существо поступало с ними точно так же, как и со своей недавней жертвой: растворяло микроскопический участок кожи, попадало внутрь и брало под контроль.

Купавшиеся поднялись назад на яхту и набросились на остальных. Они превращались в какую-то мерзкую черную жижу, которая выплескивалась на людей и растворяла их, как кислота. Впрочем, она уничтожала лишь органику, одежда оставалась нетронутой. Преотлично закусив на яхте, капелька вспомнила о своих планах и устроила «дельфиний банкет».

Сожрав такое количество живых организмов, капельке нужно было передохнуть, чтобы переварить не только их плоть, но и их мысли. Она погрузилась в некое подобие сна, однако из него ее выдернул гудок проходящего мимо морского лайнера. Существо почувствовало огромное количество еды, намного больше, чем оно смогло бы съесть за раз. И капелька, которая теперь уже больше напоминала огромное нефтяное пятно, поплыла следом за кораблем.

Ловец человеков

Ольга Краплак

г. Евпатория

В серебрящейся воде медленно шел карбас с одинокой человеческой фигуркой, укутанной в просоленный бушлат. Серое, почти неразличимое в мутном ледяном тумане солнце низко нависло по правую руку рыбака Игната. Парус черного карбаса бессильно повис, а рыбак с опустевшим взором приник к мачте и вдыхал густой ледовитый пар.

Невероятная, пустая тишина, не прерываемая даже окриком нечаянной птицы, тянулась столько, что даже мучительная память о звучании живых голосов казалась рыбаку дьявольским обманом. Уже сорок дней его карбас пересекал эти проклятые сизые воды, и в скорости уже должна была показаться изрезанная кромка Новой Земли, но Игнату казалось, что уже сотую свою жизнь он проводит в этом истерзанном карбасе наедине с невидимым горизонтом и раскрошенными пластинами льдин. Впрочем, возможно и вправду не стало вдруг ничего в огромном студеном мире, кроме этой воды и соленого тумана, разъедающего рыбаку душу.

Странное дело, чем дольше длилось плаванье, тем меньше примет жизни находил рыбак, хоть бы какая лодчонка мелькнула, время-то самое рыбное. Раньше, когда северные воды да мертвое безмолвие еще не стали всей обозримой Игнатовой жизнью, они с меньшим братом ходили к Гусиному озеру на гольца в эти месяцы. Бывало, что и зверя какого добудут. А потом пришла в деревню хворь, и не стало меньшого брата.

Серое марево между тем становилось глухой чернотой. В такой темени измученному глазу разное видится, вот и рыбак вглядывался в черное ничто, и как будто различал обитаемый берег, и чудился ему высокий город над водой, там, где людского жилья никак быть не может.

К утру задышал южный ветер, туман истлел, и мир вокруг Игната обрел ясность. Совсем близко чернела полоска острова. Подплыв к ледяному берегу, рыбак не встретил знакомых очертаний замысловатых фьордов западной стороны Южного острова. Вероятно, неведомое течение отнесло его много севернее, в нехоженые морские пространства, потому что суша, которую он наблюдал, была похожа не на вырванный из плоти материка клочок, как острова Новой земли, а на некую древнюю вершину ушедшей в океаническую тьму земли.

Осторожно приблизившись, рыболов сошел на невиданный берег. Бледные волны касались льда, и его драгоценная изумрудная чистота казалась неестественной и жуткой, как будто это белое тело напитано раствором мышьяка. Игнат нашел взглядом некую рукотворную правильность углов, совершенно не представимую в этом настолько далеком от всего человеческого месте. В отдалении высились странные многогранные башни, похожие на граненный ледниковый выступ.

– Господи помилуй, – Игнат перекрестился. – Святой Николай, заступник морской, куда же ты меня привел?…

Мало кто ходил севернее широты мыса Желания, потому что дальше, покуда видит глаз, тянется тяжелый ледовой щит. Но здесь вода была почти свободна, только треснутые пласты льда лежали на темной поверхности океана.

Рыболов бесстрашно направился к далеким башням. Тяжкая пытка бескрайними тихими водами истомила его душу, и он боялся, что далекий город обратиться дьявольским наваждением, и остров этот растворится вместе с ним, Игнатом, в этих тысячелетних студеных морях.

Игнат снял рукавицу и тронул мертвый камень, из которого был выстроен неприветливый дом с пустыми продолговатыми окнами.

– Стало быть, и впрямь набрел на Божий-Град-На-Блаженном-Острове, – вздохнул примирившийся со всеми тайнами бытия рыбак.

Поверья о тайном острове в северных водах, где время леденеет и стынет, гнездились с самых темных уголках Игнатова сознания. Народ из теплых мест выдумывали сказочный остров Буян, с молочными реками да кисельными берегами, и царит там, мол, вечная весна. Но мрачное северное воображение поморских рыбаков, первопроходцев безжизненных берегов, рисовало иные картины. В Игнатовой деревне рассказывали про Остров Блаженных, куда уходят, повинуясь повелительному зову Полярной Звезды, несчастные обитатели поморских селений.

Называют эту хворь "мерячением" или "полярной истерией". Словно околдованные, покидают люди свои натопленные избы, сходят на лед, и упрямо бредут куда-то на север, блаженные, и, конечно, гибнут в морозных далях. Изредка находят их застывшие тела с опустевшими навеки глазами, про иных же говорится, мол, "звезда их увела в свои города, прости Господь их грешные души". Бывает, что вся семья "замерячит", или даже целую деревню пустую найдут. Перст смерти касался только тех, в чьих жилах текла студёная кровь севера.

Приезжие этнографы да выписанные из города врачи, следуя материалистической доктрине, посмеиваются над суеверными северянами, да и сам Игнат не шибко верил этим пустым страшилкам, а потом меньшого братишку эта самая "полярная болезнь" и забрала. Его рвущееся тело привязывали, и запирали, но все равно тот вырвался из ненадежных пут и ушел, когда стороживший его Игнат уснул. И стал Игнат тайно верить, что не сгинул братец в ледяном море, а нашел где-то там, в невиданных далях, заповедный остров с высоким городом, куда так настойчиво призывала его Полярная Звезда. Оказалось, правы были сказки, ведь чудо-город – вот он, правда, ничего живого тут не слыхать, только ветер вьется в улиточьем изгибе единственной улицы.

Сплошные каменные стены и черное, промерзшее дерево высоких арок, смыкающихся высоко над головой, хранили множество примет существ, неведомо когда выстроивших этот странный, похожий на окаменелый панцирь древнего подводного существа, город. Гладкий белесый камень, будто выглаженная морем цельная скала, весь исчерчен достаточно натуралистичными изображениями удивительных рыб незнакомых Игнату пород, изредка в этом чешуйчатом кружеве попадались диковинные буквы, состоящие из перекрестий и пружинных завитков. Улица спиралью вела рыболова к сокровенному центру, постепенно сужаясь. В стенах чернели проходы, откуда тянуло тлением, и как будто доносился приглушенный шепот множества призрачных губ, словно церковные прихожане еле слышно шуршали свои молитвы. Игнат поспешно проходил мимо пугающих шепчущих провалов, боясь даже представить образы здешних обитателей, утешая себя разумным доводом, что это просто вздыхает попавший в ловушку ветер.

Поднявшийся утром резкий ветер стих, растворив туман, и слепящий полдень резал глаза. Рыбак уже несколько часов кружил, озираясь, в казавшейся нескончаемой спирали города, так и не достигнув его сердцевины. Это неживое место, с тошнотворно преувеличенными пропорциями, неуютными сколами башен-домов и этим проклятым стелящимся вслед шепотом, не вызывала у Игната даже тени доверия. Поэтому дойдя до очередного темного провала в стене, увидав хищно оскаленную морду дьявольской рыбины, похожей на отвратительную крылатую щуку, рыболов решительно повернулся и зашагал назад, к оставленной на берегу лодке.

Густо-фиолетовые тени острых льдин на нетронутом снегу удлинялись час за часом, пока небо не стало чернильным, а затем в вышине выступили капли звезд, сгущающиеся в рукаве Млечного пути в мерцающую полосу, чтобы маленький человек, глядящий на них, остро ощутил свою беспомощную ничтожность в грандиозном плане космоса. В небе змеились ленты полярного сияния. Цвета льда у морской кромки, ядовито-зеленый обруч превращался в удивительно правильную спираль, повторяя нечеловечью архитектуру здешнего города, который казался теперь Игнату не обетованным божьим градом, а умело расставленной рыбьей сетью, приманивающей и пожирающей души неосторожных странников.

Сияние ритмично вспыхивало, как будто световое сердце мерно билось в небесном пространстве, рождая тяжелые малахитовые волны. Игнат выкарабкался из лодки, где он пытался уснуть, стал на ноги и бессмысленно таращился на увенчавшее крыши города свечение, вслушиваясь в гудящий рой голосов, который шел оттуда. Видать, страшные тени, населившие эти древние стены, выползли наружу, и зовут бедного рыбака присоединиться к их тысячегласному хору.

Игнат вошел в первую арку спиралевидного города, и в потустороннем свете северных огней увидел пустоглазые лица обитателей, похожие на глупые рыбьи маски, но все же черты их были человеческими. Они шевелили белыми губами, и выходила из их горла странная песня, мелодию которой Игнат тут же невольно подхватил. Вместе с толпой теней он медленно плыл к центру спирали, неузнанный и безоговорочно принятый за своего. Странным образом Игнат не испытывал должного ужаса, будто бы именно здесь, в этой поющей процессии теней ему и следует быть, и тайна этого места вот-вот откроется ему.

Игнат заметил, что знаки на стенах становятся все более похожими на нынешний алфавит, и он понял, что тысячи поколений странников, угодивших в эту древнюю западню, вычерчивали среди узора из многочисленных чешуйчатых тел свои имена, слова напрасных молитв, символы ненужной теперь веры. "Ultima Thule" – вырезано колючими, строгими буквами [1]. Увидел Игнат и последние слова своего соотечественника, который в страшной догадке о природе этого места высек слова из Евангелия, сказанные Христом ученикам-рыболовам Петру и Андрею: "Идите за Мною, и сделаетесь ловцами человеков".

Улица стала совсем узкой, и рыбак видел, что медленно подходит к широкой площади в сердце города-ловушки. Пройдя меж замерших по краю теней, которые, как уже понял Игнат, когда-то были живыми людьми, а теперь, лишенные имен и памяти, стали жертвами этого места, рыбак увидел хитрый лабиринт, сложенный из острых камней. В самом центре зияла бездонная воронка, словно алчущая пасть голодающего древнего бога.

Пение оборвалось. Белые лица обратились в сторону Игната. Кольцо призраков плотно сомкнулось, не вырваться, да и некуда Игнату возвращаться. Только и остается, что послушно ступить в сложные концентрические кольца лабиринта и бесконечно долго падать в равнодушную, всепожирающую тьму.

[1] лат. "Дальний Туле" – имеется ввиду мифический остров Туле, северный предел ойкумены на некоторых старинных картах. Остров Туле немецкие ученые-оккультисты называли прародиной германской нации и связывали его северное расположение с так называемой космогонической "доктриной вечного льда".