Звезды не для нас [сборник]

Гипермэн

Александр Лещенко

г. Ростов-на-Дону

Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

Заходящее солнце окрасило город в желтый цвет. Старушка переходила улицу, когда из-за поворота показался большой внедорожник. Он пьяно вилял из стороны в сторону, то оказываясь на встречной полосе движения, то возвращаясь на свою.

Горел зеленый свет, и бабулька неспеша ползла по пешеходному переходу, не смотря по сторонам. Видимо, думала, что зеленый человечек убережет ее от всех бед. Но она ошибалась. Внедорожник неумолимо приближался, грозя размазать старушку по дороге.

И тут появился Гипермэн. Красный костюм обтягивал его с головы до ног, был виден каждый мускул тренированного тела. Он рванулся к переходу, красный плащ с синей буквой «Г» затрепыхался на ветру.

Гипермэн уже готовился подхватить бабульку и взмыть со спасенной в небо, уйдя от смертоносных колес автомобиля, когда произошло непредвиденное. В самый последний момент старушка резко развернулась навстречу приближающейся машине и ткнула ее маленьким кулачком. Послышался страшный скрежет, переднюю часть внедорожника смяло, как будто он налетел на бетонный столб. Покореженную машину отбросило назад, а бабулька спокойно продолжила свою шествие по пешеходному переходу.

Зависнув в воздухе, Гипермэн проводил старушку взглядом.

«И она тоже из этих», – грустно подумал он.

Вздохнув, Гипермэн взмыл в небо и улетел.

Никто не знал, откуда взялся этот вирус, и кто выпустил его гулять по всей Земле. Заразившиеся не умирали, не превращались в зомби или в каких-то других монстров; на многих он действовал, как обычный грипп. Однако каждый четвертый или даже каждый второй получал сверхспособности. Кто-то силу, кто-то скорость, кто-то возможность летать. Были и такие, кто получал множество способностей сразу.

Супергероев прошлого, таких, как Гипермэн, стали забывать. Ну в самом деле, подумаешь летать умеет? Сейчас так может почти каждый. Суперсила? Да я теперь сам могу с легкостью пару тонн поднять. Суперскорость? Щелк – и я уже на другом конце города. Зачем нужны какие-то там Мэны, если каждый теперь сам себе супергерой?

На город опустилась ночь. Гипермэн сидел на крыше одного из домов и предавался невеселым размышлениям, когда услышал крики.

– Помогите! Кто-нибудь, пожалуйста, помогите!

– Ну наконец-то, – пробормотал, улыбнувшись, Гипермэн.

Он полетел на крики. Трое мужчин преследовали девушку. Хотели ли они ее просто ограбить, или сделать с ней кое-что похуже, Гипермэн не знал. Да и какая, собственно, разница! Главное, что есть девушка в беде, есть противники, и есть он – тот, кто спасет ее и разберется с ними.

Троица загнала несчастную в тупик, их ухмылки не предвещали ничего хорошего. Сжав правую руку в кулак и вытянув ее вперед, Гипермэн устремился на ближайшего негодяя. Удар должен был, как минимум, вырубить врага, а то и вовсе свернуть ему челюсть, если не оторвать голову. Но противник вдруг исчез, и Гипермэн смачно впечатался в землю. Куски асфальта разлетелись в разные стороны.

Один из бандитов превратился в черную массу, напоминавшую желе. Она выстрелила вперед многочисленными щупальцами, обхватила Гипермэна и шандарахнула его об стену ближайшего дома. Посыпались кирпичи. Не успел Гипермэн подняться, как на него, словно порыв урагана, налетел третий преступник и внезапным апперкотом уложил его на обе лопатки. Нога наступила на грудь, обтянутую красной тканью. Бандиты сгрудились вокруг поверженного противника.

– Так, так, кто тут у нас?

– Ужас, летящий на крыльях ночи!

– Заткнись, придурок. Это из другой оперы.

– Давайте его обшмонаем. Где там кошелек?

– Твою мать, да как его обшмонаешь? У него даже карманов нет.

Внезапно в одного из преступников ударила шаровая молния. Второй задергался, как будто его поразил разряд сильного электричества. Запахло озоном и паленым.

– Какого хрена?! – воскликнул третий, убрал ногу с груди Гипермэна и заозирался по сторонам.

– Лысого!

Сверкнула еще одна молния, брызнули искры, и третий бандит вскрикнул, нелепо взмахнул руками и осел на землю. К Гипермэну подошла девушка, звавшая на помощь. Протянула руку, помогла подняться.

– Спасибо, что вмешался. Я бы и сама с ними разобралась, но они появились так внезапно. Я испугалась, побежала и совсем забывала про свое электричество.

Девушка нервно хихикнула.

– Был рад помочь, – потупившись, проговорил Гипермэн.

Он развернулся и уже собирался взмыть в воздух, когда рука девушки легла ему на плечо.

– Может, дашь свой телефончик.

Гипермэн продиктовал номер. Обычно это он иногда брал телефоны у спасенных девушек, а не наоборот. Но, что поделать – времена меняются, и мы меняемся вместе ними. Хорошо хоть девушка была симпатичной, с такой не грех контактами обменяться. Потом он взмыл в воздух и исчез в ночном небе.

Гипермэн уже привык к тому, что в небе стало не протолкнуться. В мире появилась куча летающих людей, но для них полет был просто средством передвижения. Спешащие на работу мужчины с дипломатами, домохозяйки возвращающиеся домой из магазинов с набитыми сумками, дети, которые забавлялись, выделывая в воздухе мертвые петли.

Космос. Вот, что ему было сейчас нужно! Спокойная, убаюкивающая и бесконечная чернота, блестящая миллионом звезд. Орбита Земли – лучшее место для медитации. Гипермэн взмыл в небо, словно ракета, и продолжил со страшной скоростью набирать высоту. Вскоре, белое и синее сменилось черным. Он добрался до пункта назначения, завис в пустоте и блаженно закрыл глаза.

Но блаженство продолжалось недолго. Раздалась громкая музыка, хихиканье, свист. Группа подростков решила устроить в космосе вечеринку. Гипермэн стиснул зубы. Кажется, он начинал понимать суперзлодеев.

– Злобоглаз у аппарата.

– Привет, это я.

– Гипер! Какими судьбами?

– Есть дело.

– У нас с тобой могут быть общие дела?

На том конце провода безумно захохотали.

– Прости, прости, давно я так не смеялся, аж слезы потекли из глаза.

– Я думаю, ты в курсе последних событий?

– А, ты про Новогеров. Конечно, конечно. Летают туда-сюда, носятся по улицам, как угорелые, ну и тому подобное.

– Я хочу вернуть все назад, чтобы было, как раньше.

– Хм. Что, слишком много конкурентов стало?

Злобоглаз издевательски захихикал.

– Что-то типа того. Тебе ведь тоже это не нравится?

– Да. Новогеры такие непредсказуемые, не то, что ты. К тому же их слишком много, а я и с тобой одним справиться-то не могу.

– Так что, ты согласен помочь мне?

– Идея безумная, но мне нравится. Встретимся сегодня вечером в том городе, где мы, кхм, развлекались в прошлый раз. Помнишь, где это?

– Ага. До встречи.

Гипермэн сидел в кафе и ждал Злобоглаза. Красный обтягивающий костюм с плащом сменили синие джинсы и коричневая рубашка. Глаза прикрывали черные очки. С улицы раздался ужасающий шум, словно садился самолет. Это прибыл Злобоглаз.

Пятиметровый робот-тираннозавр приземлился рядом с кафе. Злобоглаз вылез из кабины, спустился по трапу и зашел внутрь. Белый лабораторный халат; лицо, обожженное кислотой; левый глаз закрыт черной повязкой, а правый сверкает злорадным огнем; черные волосы, тронутые сединой и торчащие в разные стороны. Все, как всегда. Злобоглаз сразу направился к столику Гипермэна и, подойдя, сел напротив.

– Привет, Гипер. Маскируешься?

– Привет, Злобоглаз. Как всегда не можешь без показухи?

– Показуха – наше все, – важно изрек Злобоглаз и поднял указательный палец. – Что конкретно ты от меня хочешь?

– Хочу знать, можно ли сделать антивирус?

– Превратить всех Новогеров обратно в нормальных людей?

Гипермэн кивнул.

– Хорошая идея. И как она мне самому в голову не пришла? А ты не думал о том, чтобы перейти на темную сторону? Нам нужны такие смышленые ребята.

– Каждому – свое, – улыбнулся Гипермэн. – К тому же, ты мне как-то уже предлагал, я отказался.

– Прости, запамятовал. Но вернемся к нашему делу. Чтобы сделать антивирус, мне нужен образец исходного вируса.

Гипермэн протянул Злобоглазу колбу с зеленой жидкостью.

– Но как?! Где ты его раздобыл?

– Лучше не спрашивай.

Воровато оглянувшись по сторонам, Злобоглаз сцапал колбу и спрятал ее в недрах халата.

– Сколько на все уйдет времени?

– Точно не знаю, – Злобоглаз потер подбородок. – Где-то неделя, чтобы сделать антивирус, потом мои спутники распылят его по всей Земле. После чего должна начаться глобальная пандемия, точнее, я хотел сказать, глобальное исцеление. Итого, я думаю, на все про все уйдет месяц или около того. Но я не могу дать тебе стопроцентной гарантии, что все пройдет так, как надо.

– Понятно. Тогда удачи тебе.

– Спасибо, – Злобоглаз пристально посмотрел на Гипермэна. – А здорово они тебя достали, а?

– Да.

– Ха, я так и знал. Ну в таком случае до скорого. Думаю, еще увидимся.

– Пока.

Злобоглаз поднялся из-за столика, вышел из кафе и зашагал к роботу. Проводив его взглядом, Гипермэн вздохнул. Быть заодно со Злобоглазом? Раньше такое бы ему не приснилось и в самом страшном сне. Но времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

Грабители банка захватили заложников и требовали вертолет. Гипермэн влетел в здание, проломив стену. Он двигался с умопомрачительной скоростью. У преступников не было ни единого шанса. Один вылетел через окно прямо под ноги полицейским, второй сполз по стене, отброшенный сильным ударом, третьего подбросило к самому потолку, четвертого впечатало мордой в пол, а пятый бросил оружие и сам поднял руки.

Вспышки фотокамер осветили Гипермэна, вылетавшего из банка. Антивирус Злобоглаза не подвел. Все стало так, как было.

Кровавая любовь

Татьяна Хушкевич

г. Киев

Зоя Михайловна заведовала самым опасным отделом библиотеки: отделом любовных романов. Коллеги, опасливо оглядываясь, шепотом передавали слухи о том, что в острых каблуках ее туфель прячутся кинжалы, а в старомодном ридикюле – переносная химическая лаборатория. Зоя Михайловна, сама и распустившая большую часть этих слухов, лишь холодно улыбалась молоденьким стажеркам и молчала.

– Зоя Михална! Зоя Михална! – Светочка, только-только закончившая третий курс, еще плохо разбиралась в иерархии библиотекарей и потому решила со своей проблемой пойти к милейшей даме. В людях Светочка тоже не разбиралась. – Там… Там…

– Убийство? Пожар? Потоп?

– Хуже! – выдохнула Светочка. – Там в «Кровавую любовь» Смирнова провалилась!

Зоя Михайловна закрыла глаза, вдохнула глубоко и застыла статуей, почти такой же, что торчала у входа.

– Зоя Михална-а, так чего делать?

– Надо думать, книгу ей выдали по ошибке. – У милейшей дамы оказались очень злые глаза. – И ошибку эту вы предлагаете исправить мне. Так?

– А… – Светочка решила, что терять ей нечего, и зарыдала. – А-а-а!

Зоя Михайловна встала и посмотрела в зеркало – длинная юбка, строгая блузка, украшенная брошью, волосы в тяжелом узле. Годится. Она подхватила объемистый ридикюль и направилась к конторке, на которой валялась небрежно брошенная книга. «Кровавая любовь». Мерзейшая история о сумасшедшей героине и ее возлюбленном, юном вампире, которая заканчивалась как и положено готическому роману – смертью.

Зоя Михайловна всмотрелась в текст. «И тогда Анна увидела его – прекрасного принца, посланного на землю, сюда, в темный сад, ангелами исключительно ради спасения ее души…»

Хорошо, самое начало. Заведующая продолжила чтение – и Светочка смогла сама увидеть, как быстро ее фигура истончилась, поблекла и, наконец, пропала.

В книге герой и героиня встретились в саду во второй раз – первым был тот, когда вампир пожалел ребенка и не стал убивать, ограничившись ее родителями. Милейшее создание. Но дальше автор решила, что истории требуется больше крови, и отправила героиню в заброшенный замок, наполненный монстрами и убийцами, а героя заключила в секретную тюрьму, созданную специально вампирами для вампиров. Герой, не будь дурак, даже прикованным умудрился очаровать одну из мучительниц, сбежал с ее помощью, затем ее же и убил, а потом отправился на помощь героине. Но в финале с ним случилось кратковременное помутнение рассудка, потому любимую он растерзал. О чем горько затем сожалел – целых пятьдесят страниц.

И вот в такой кошмар умудрилась попасть Смирнова.

Зоя Михайловна сняла с плеча листок, оправила юбку и изящно выступила из кустов на дорожку. Каблуки тут же увязли в песке. Зоя Михайловна досадливо цыкнула, но продолжила идти на шум. Где-то впереди возмущенно мычали и, кажется, кого-то били.

За поворотом нашлась скамейка, укрытая нависшей кроной дерева, на которой барахтались два тела. Прекрасный принц, урча и жадно сглатывая, пытался присосаться к шейке героини, а та – в тонких чертах лица проглядывала знакомая простодушная мордашка Смирновой – отбивалась что было сил. А сил хрупкому тельцу не хватало.

Увидев знакомое лицо, Смирнова обрадованно промычала и даже перестала отбиваться, на что ее прекрасный принц отреагировал новой попыткой прокусить тонкую кожу. Зоя Михайловна не утерпела и легонько щелкнула нахала по затылку.

– Что?… А вы кто такая? – возмутился вампир. И впрямь хорош, мерзавец; на описание его внешности автор потратил времени куда больше, чем на проработку характеров.

– Зоя Михайловна! Помогите!

– Секунду, – попросила Зоя Михайловна и полезла в ридикюль.

Вампир мгновенно переместился – так, что посторонний зритель ничего не заметил бы – и застыл напротив Зои Михайловны, сверля ее взглядом алых глаз. Росточка он был невеликого, так что смотреть ему приходилось снизу вверх.

Зоя Михайловна наконец нащупала пакетик со смесью перцев, сухого чеснока, соли и прочих приправ для запекания и, надорвав, высыпала порошок прямиком в поднятое к ней лицо. Лицо покраснело, пошло пятнами, из-под поползшей кожи показались кости.

– А-а-а! – взвыл вампир.

– Осторожно! – крикнула Смирнова, когда разъяренный вампир бросился на Зою Михайловну.

Но та встретила стремительный бросок не менее быстрым ударом остро заточенного кола.

– А шуму-то, – поморщилась Зоя Михайловна, когда вампир наконец прекратил шипеть и распался прахом. Брезгливо тронула туфлей горку пыли и строго велела: – Смирнова, возьми меня за руку и закрой глаза.

Светочка встретила их слезами и объятьями, от которых увернулись обе путешественницы.

– Светлана, вы разобрались…

– Да! Вот, я всего одну циферку перепутала, – повинилась Светочка и выложила на конторку «Начала анализа».

Зоя Михайловна зловеще щелкнула замком ридикюля.

Отрицание и принятие

Сергей Пономарев

г. Липецк

Государственное учреждение здравоохранения «Елецкая городская поликлиника №7»

– Одевайтесь, Тумаков, – Катюша указала на мятую майку и застиранные серые джинсы, валявшиеся у ног пациента.

– И что, – Тумаков кашлянул в жёлтую ладонь, схватился в первую очередь за джинсы. – Результаты когда?

– Когда-когда, – Катюша тыкнула в синий экран, по которому бежали буковки под ручку с циферками. Подобное визуальное самоуправство до чёртиков пугало Тумакова. – Сейчас.

Тумаков сглотнул и натянул майку.

Катюша жестом показала оставаться на том же месте. Сама подцепила из нагрудного кармана очки и принялась всматриваться в экран.

Тумаков предчувствовал нехорошее.

– И зачем вообще это? У меня и не болит ничего… – начал было он.

– Не болит-не болит. А у кого болит? – пробормотала Катюша, не отрывая взгляд от экрана. – Там сказали, – она указала пальцем на потолок, – всех. Значит – всех. Я что?

Тумаков кивнул и принялся ковырять малюсенькую дырку чуть ниже правого кармана.

– Ох, – выдохнула вдруг Катюша и схватилась за смартфон.

Тумаков понял – он обречён.

– Ирина Витальевна, у нас случай, – Катюша не сбавила тон, но зачем-то прикрыла левой ладонью нижнюю часть телефона, как заправский шпион. – Да-да. Показывает, что девяносто процентов. А я что? Сказали – докладывать. Нет-нет. Госпитализировать? Ну а я откуда знать могу, ИринВитальн? Ну ладно-ладно. Ему-то что сказать? О-о-о-ох.

Катюша шлёпнула худеньким пальчиком по экрану телефона и положила гаджет на стол. Повернулась к Тумакову. Закинула за ушко выбившуюся прядь. Поправила халатик и глубоко вздохнула.

– Я… – она сделала шаг. – В общем, у вас диагноз.

Тумаков почувствовал, как холодеют пальцы. Сердце принялось поколачивать внутренние органы. В горле моментально пересохло. Он смог лишь повернуть головой. Мол, продолжайте.

– Вы больны нищетой.

Тумаков со свистом, словно проколотый иголкой воздушный шарик, выпустил накопившийся в лёгких страх-воздух. И хохотнул. Одновременно облегчённо, удивлённо и настороженно.

– Что?

– Что-что. Эта программа, – Катюша снова затрясла указательным пальцем в сторону потолка, – она для поиска тех, кто болен нищетой. Новые средства нашли, – она сделала два шага вперёд, склонилась над Тумаковым и заговорщицки прошептала. – Говорят, до десяти процентов населения… Ну, понимаете.

– Но я же на заводе, – начал приходить в чувство Тумаков. – Я же на счету. Хоть и не без… Бывает иногда всякое, с кем не бывает. И того… Не без… Но всё же! Я ж на повышение стоял!

Катюша пожала худенькими плечами.

– Я же-я же. И я. Сочувствую, – она повернулась, открыла шкафчик секретера и выхватила оттуда стопку заготовленных бумаг. – Теперь вы нищий. Сейчас оформляться будем. Госпитализируют вас. Нужно много чего подписать.

– А если… – осторожно проговорил Тумаков.

– Если-если. Тут без если, Тумаков, – Катюша склонила голову и поджала губки. – В этот раз. Под контроль всё поставили.

Тумаков умоляюще сложил ладони.

– Никак, правда. Я бы с радостью. Но с этим, – она сделал ударение на слове «этим», – всё строго.

Тумаков взял протянутую ему ручку и принялся подписывать бумаги.

Общественная приемная депутата Новосибирского областного Совета депутатов шестого созыва по избирательному округу №5 Свиридова А.Ю.

Аркадий Викторович Винокуров сидел в приёмной депутата и не шевелился. Армейская осанка, неподвижность лицевых мышц, острые скулы – всё выдавало в нём если не бывшего военного, то человека очень властного. Лучше сказать – волевого.

«Исполин какой. Такие оскороблений не терпят. Не переборщил бы Алексей Юрьевич с ним. Он может. О, какой. Статуя! И зачем это к нам?», – подумала секретарша Ниночка и вздрогнула, когда зазвонил телефон.

– Да, ЛексейЮрьич, – быстро выговорила она. – Нет, его вчера уже закопали. А кого? Да-да, сейчас приглашу.

Трубка со звоном обрушилась на телефонный аппарат. Ниночка кивнула в сторону двери:

– Ожидают-с.

Аркадий Викторович Винокуров выпрямился, поправил стопку бумаг, которую аккуратно держал в руках, словно батюшка – Библию.

Он широкими шагами преодолел коридор приёмной, распахнул массивные двери и оказался перед длинным столом, за другим концом которого сидел маленький, щупленький и плюгавенький депутат.

– Чем можем? – пробормотал депутат, не отрываясь от экрана компьютера и даже не посмотрев в сторону вошедшего.

– Я болен нищетой, – Винокуров вкрадчиво повторил давно заученную речь. – А в медучереждениях города мне диагноз не ставят. Нуждаюсь оспаривать. И привлекать, – тут он сбился, осмотрелся по сторонам, словно в поисках нужного слова, и добавил. – К ответственности. Виновных. И заинтересованных.

Депутатишка наконец повернулся к Винокурова. Окинул с ног до головы.

– Да какой же вы нищий? Аристократ!

– Попрош-ш-шу! – голос Винокурова сорвался. – Вы не вникали даже! Извольте!

Он в два шага пересёк кабинет и вывалил перед депутатишкой заготовленные бумаги.

– Извольте! – Винокуров потряс перед лицом Свиридова первой же страницей. – Это выписка по моему счёту. За все года на службе!

Свиридов выхватил лист. Бегло ознакомился.

– И что же? – он протянул бумагу обратно Винокурову.

– Даты поступлений и списаний наблюдаете? Наблюдайте!- Винокуров вновь выложил лист перед депутатом, указывая идеально остриженными ногтями на циферки. – Я игроман. Азартный человек. Проигрывал всё на следующий же день после зарплат. И премий. Я болен. Более того, я- нищий.

В подобных людях Свиридов разбирался, как оказалось, плохо. Намного хуже, чем его собственная секретарша.

– Вы не больны, – Свиридов убрал листок в противоположную от Винокурова сторону. Он таких раскусывал быстро. – Более того, – он спародировал тон Винокурова. – Вы – мошенник. Выйдете немедленно из помещения. Иначе буду вынужден вызвать…

Он не договорил.

– Мошенник? – прохрипел Винокуров. – Я?

Он ударил Свиридова головой о стол с такой силой, что голова депутатушки треснула и раскололась, как арбуз. Кровавый сок стекал по обоям и петлял между досок паркета.

Винокуров не терпел оскорблений. В этом Ниночка оказалась абсолютно права.

Винокуров осмотрел поле боя и решил, что прошения придётся временно оставить. А как хорошо бы было – сколько привилегий, сколько выплат, плюс – единовременная. Её бы на чёрное. Или, глядишь, на зеро.

Эх…

Он оставил думы, когда услышал приближающийся стук каблуков. Вынырнул через окно с грацией кота и шмыгнул между деревьев с проворностью лиса.

В спину ударил истошный вопль Ниночки. Винокуров смахнул его, подёрнувшись, и поспешил в сторону вокзала.

Покои потомственной ясновидящей Елизаветы Званной в Набережных Челнах по улице Холмогорской, строение 7

– Входите, – голос из-за балдахина был тихим, хрипящим, притупленным будто.

Новицкий локтем отодвинул ткань в сторону и заглянул в комнату.

Пахло ладаном. Помещение тонуло в приглушённом красном свете. Посреди подушек, разбросанных по полу, сидела женщина с закрытыми глазами. Она покачивалась из стороны в сторону, словно в трансе. С удивлением Новицкий заметил, что одним глазом колдунья едва заметно подглядывает за гостем, как ребёнок, играющий в прятки.

– Я… Э…

– Я знаю, – прошептала колдунья. – Я всё знаю. Садись.

Новицкий плюхнулся на одну из подушек. Он прижал к себе дипломат и погладил его гладкую крокодиловую кожу.

– Э, – пробасил он, прождав пару секунду. – И?

– Рассказывай.

Новицкий, ожидавший, что всезнающая колдунья сама начнёт ему всё рассказывать, заёрзал на подушке.

– Э… Ну, мне нужно излечить от, ну, э, ну, от нищеты…

– Ты болен, сын мой, – прошептала колдунья, открыв глаза. Её зрачки оказались абсолютно чёрными от линз. – Как жаль…

– Да нет, – Новицкий выудил из дипломата фотографию и протянул Елизавете. – Жёнушка моя…

– Конечно-конечно, – кивнула колдунья, рассматривая фотографию. – Это я про другое… Что же, что же. Ситуация тяжёлая. Глубокая.

– Но ведь, э… Ну, не предвещало ж ничего, – попробовал оправдать супругу Новицкий, совсем растерявшись. – В детском саду, э, трудится!

– Что же, что же, – прошептала колдунья Елизавета. – Сейчас многие… Никто не застрахован.

– Да-да, – Новицкий попытался забрать фотографию у Елизаветы, но та лишь одёрнула руку. – Да, э… Да. Сколько же?

Елизавета бросила взгляд на дипломат из крокодиловой кожи. Оценила пиджак Новицкого.

– Пятьдесят.

– Ох, – выдохнул Новицкий. – Э… А что, если? Ну, если не выйдет?

– У нас нищие еженощно, – прошептала Елизавета, окончательно забыв про наигранную хрипотцу. – По десять раз бывает ходят. Что же я? Наловчилась уже. Сто процентев даю!

Новицкий выдохнул ещё громче. Выложил на соседнюю подушку пачку денег. Пересчитал. Подвинул к колдунье.

– Свободны, – Елизавета схватила купюры.

– А обряд? Э… Или что там положено?

– Я сама, сынок, – уже громко и нервно проговорила Елизавета. – Одной надо. Иди-иди.

Новицкий вышел, чувствуя одновременно облегчение и растерянность. Вроде сделал всё, что мог. А вроде и надурили.

Елизавета же переключила свет с красного на обычный, убедившись, что Новицкий ушёл.

Сложила деньги в сейф и хихикнула в сморщенный кулачок.

– Побольше бы нищих, – сказала она вслух и захлопнула металлическую дверцу. Стопки купюр внутри шелохнулись и приятно прошуршали.

Государственное бюджетное учреждение здравоохранения для больных нищетой «Исправительная больница Калининградской области №4»

– Бежим сегодня? – прошептал Сергеев, когда в коридоре стихло.

Пахло медикаментами и ногами. В окно билась одинокая муха.

– Зачем?- Алфёров приподнялся с койки.

– Как зачем? Тебе не надоело что ли? Я думал, ты тоже…

– А вдруг вылечат скоро?

– От чего? Я не нищий. Ты – тоже, – Сергеев распахнул окно и посмотрел вниз. Второй этаж, не так уж и высоко. – Да тут никого нищего нету, бред всё это!

– У меня диагноз был точный. Сказали, миллион процентов, что нищий я.

– Да они там с ума сошли. Показное это всё. Мол, от нищеты страну спасают. А сами – просто случайных людей упекли в психушку.

– Мне и тут неплохо, – Алфёров улёгся обратно. – Кормят, поят. Фильмы показывают. Пособию уплочивают вовремя. Что ещё надо-то?

– Ну и нищуйте себе! – сказал Сергеев и выпрыгнул из окна.

Он сломал ногу и отправился в отделение интенсивной терапии. А Алфёров вылечился через месяц и получил руководящую должность в рамках программы помощи вылечившимся от нищеты.

На предприятии он часто рассказывал подчинённым историю о Сергееве и всегда заканчивал её так:

– Нищету не вылечить побегом от неё. Только принятием!

Большое сердце

Анастасия Вий

г. Миргород

Мешки под глазами у него сегодня были ещё темнее. Воротник рубашки расстёгнут, галстук сбился набок, длинная шея изогнута, словно знак вопроса. В целом, помятый такой видончик, будто после конкретной пьянки, но я понимал, что дело в другом. Снова киснет наш Веган.

То ли дело математик, всегда подтянутый, весёлый, хвост пистолетом – и всегда готовый подсунуть убойную каверзу. Я вздохнула: свежая тройка ощущалась, словно кирпич в портфеле. Нет, задачка была не то чтобы супер, едва для начальной школы, но кто ж знал, что для двойного интегрального преобразования сперва потребуется разложение в гармонический ряд!

Мы привычно встали, приветствуя биолога, но Веган этого словно не заметил.

– Хотите посмотреть на сердце? – буркнул он и плюхнул на стол большой пластиковый пакет.

Класс оживлённо загалдел.

– Вот это да!

– Настоящее?

– Да, – кивнул учитель, – и совсем свежее.

Класс выжидательно притих.

– Совсем у Вегана крыша поехала, – шепнул мне сосед по парте по прозвищу Скалозуб и покрутил пальцем у виска. – Сырое мясо на урок притащил.

Биолог запустил в пакет пятерню и извлёк из него скользкий красно-коричневый ком. Должно быть, прямо с утра в мясной заскочил.

Он подманил нас ближе, и мы послушно сгрудились у его стола, растерянно переглядываясь. Уж не спятил ли Веган окончательно и бесповоротно?

– Сожмите кулак, – велел он. – Вот такого размера у нас сердце… ну, плюс-минус.

Одни приложили кулаки к груди, другие поднесли к глазам, будто впервые видят.

– Большое сердце, верно? А знаете, почему?

– Добрей?

– Великодушней?

Веган опустил голову, помолчал, став ещё мрачнее.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал он со вздохом. – У кого ещё какие догадки?

Догадок у нас не было. Мы просто стояли и хлопали глазами.

Дожидаться, пока у класса вылупится новая идея, Веган не стал и воткнул в сердце скальпель. Из разреза выступил сгусток крови. Скальпель продолжал свою работу, и наконец сердце распалось на две симметричные половинки, словно экзотический фрукт.

Поддев одну ножом, учитель принялся объяснять:

– Это сердце перекачивает каждый день тысячи литров крови, гораздо больше, чем наше. Кровь попадает в него через вот этот отдел, так называемое предсердие, а потом идёт в желудочек и оттуда раздаётся в лёгкие и прочие части тела. Красиво, да? – Некоторые кивнули. – А сколько всего у сердца отделов? Посчитайте-ка!

– Четыре!

– Правильно. Оно четырёхкамерное. А у нас? – Он обвёл нас печальным взглядом, но ответа не дождался и объявил: – У нас трёхкамерное… Так чьё же это сердце? Подсказываю: два предсердия и два желудочка характерны для млекопитающих.

– Коровье?

– Нет, коровье намного крупнее.

– Козье?

– Наоборот, мельче.

– Обезьянье?

– Уже ближе… Ладно, так и быть – это сердце человека!

Ну точно, из магазина. Где бы он взял обезьянье? Дикие приматы остались только в Африке.

Биолог взял сердце в две пригоршни и протянул нам. Мол, рассмотрите хорошенько и передайте следующим. Багровый кусок мяса в когтях странно успокаивал. Холодный, влажный, и неожиданно тяжёлый. Мы пустили его по кругу, будто коробку для сбора мзды на школьные нужды.

Близорукая Зубаста поднесла сердце так близко к глазам, что запачкала себе нос кровью и облизала его кончиком языка, а Веган уже повернулся к нам хвостом и испачканными в коричневой слизи лапами увлечённо корябал на классной доске научные термины и их расшифровки, разборчивые, что твоя альтаирская грамота. Зато всякие схемы он рисовал здоровски, и минут десять мы зачарованно наблюдали, как на чёрной глади доски рождалась замысловатая диаграмма, изображавшая строение и функции сердца.

Он предложил задавать вопросы. Мы не остались в долгу и затронули не только дела сердечные, но и смысл самого бытия: «Сердце есть у всего под солнцем? А зачем? Почему бьётся? Существует ли бог? Сердца у нас, ящеров, такие же, как у всех остальных, или шире и благороднее? Где вырос ваш человек? Мучился ли, когда убивали? Куда денется сердце после урока?».

Учитель охотно ответил на каждый вопрос, причём без тени насмешки или сарказма. Не то что ехидный математик, от которого доброго слова не дождёшься. Вот только печаль в глазах у Вегана всё усиливалась. Казалось, он вот-вот заплачет.

Вас, наверное, интересует, что произошло с сердцем после урока? Ну, его отдали старушке-вахтёрше, а та порезала на кубики и потушила с морковью и луком.

Амнистия

Антон Олейников

г. Барнаул

– Ну и что это? – спросил инспектор, пролистав бумажную папку, полученную от начальника колонии.

– Как что? Дело его, конечно.

– Но тут же часть страниц в труху превратилась! А буквы… Нет таких в русском языке! Ничего не понятно.

– Ну, чем богаты, – обиделся начальник. – Этот дед – наш самый старый сиделец. Я когда двадцать лет назад колонию принимал, он уже тут был. Говорят, его к нам перевели в восьмидесятые, а откуда – не знаю.

– Ладно, разберёмся, – махнул рукой инспектор. – Приведите заключённого.

Не успел приехать, а уже домой хочется. Закончить бы поскорее. Не везёт ему с командировками, и от злой начальницы просто спасу нет.

– Итак, – сказал инспектор, сев напротив сухонького невысокого старика с барсучьими глазками. – Бессмертный Костя… Что за безобразие? Почему в деле воровская кличка? И где отчество?

– Нету у меня отчества, – прошамкал старик. – Не придумали ещё эту хрень, когда родился. А звать меня Кощей, и не кличка там, а фамилия.

Инспектор покосился на старика. Вроде не врёт.

– Ладно, сейчас мы проведём небольшую беседу о возможном освобождении. В стране готовят амнистию.

– Сдалась мне ваша амнистия! Мне и тут неплохо. На воле, я погляжу, чёрт-те что творится. Смуты-перевороты, глобализм-феминизм… Тьфу! А на зоне с Борискиных времён, считай, не менялось ничего. Только жратва лучше стала.

«Условиями содержания доволен», – пометил инспектор в блокноте, а про Ельцина писать не стал. Нужно разобраться, когда всё-таки сел заключённый.

– Расскажите для начала, какой была ваша жизнь на свободе.

– А какой? Нормальной была! Куролесил я иногда, не спорю, но и подсобил немало в своё время. Володя Красно Солнышко, Ваня Грозный не чурались у меня совета спрашивать. Да если б не я…

Кощей махнул рукой, а инспектор записал имена старых подельников и подчеркнул – проверить!

– Хорошо, а за что вас осудили? Тут крайне неразборчиво написано…

– В последний раз? Да пришил одного гада! – сорвался Кощей. – Всю жизнь мне испоганил, падла! Украл моё яйцо и…

– Какое яйцо? – не понял инспектор. – Золотое?

– Нет, обычное. Это он, гад, золотых наделал и брюликами обложил, и моё тоже. Разбить не смог, не богатырь, чай, так спрятать решил. Вот я его, гниду, на перо и посадил.

– А звали убитого…

– Фаберже.

«Опять кличка, ну ладно».

– И последний вопрос: что бы вы сделали, окажись на свободе.

Кощей ненадолго задумался, пожал плечами.

– На родину бы съездил – на остров Буян, тыщу лет там не был.

Инспектор залез в интернет и выяснил, что такого острова в составе Российской Федерации нет.

«Иммигрант», – написал он и поставил знак вопроса. Остров могли и после развала Союза переименовать.

– Ну а потом бизнесом бы занялся, как щас говорят. Трын-траву бы барыжить стал: она к чаю хороша, хоть и крепкая, зараза!

Инспектор удивлённо посмотрел на Кощея. Впервые при нём зэк так открыто заявлял, что намерен продолжить преступную деятельность. Вывод очевиден – в амнистии отказать.

– Ладно, благодарю за ответы, вы получите письменное уведомление.

– Ага. Василисе привет передай.

– Кому?

– Начальнице своей! И муженьку её – идиоту. Скажи, чтоб перестала дурачков засылать. Пусть сама в гости приезжает. Я зла не помню – сто лет уже не виделись!

Песня без названья

Артём Кельманов

г. Москва

Кешу обдавал лёгкий утренний матерок. Глаза были закрыты, а голова гудела, потому Кеша не понимал, кто и чего от него хочет. Щёку неприятно царапал асфальт. Судя по всему, Кеша лежал на боку, а некто неизвестный очень тактично пинал его ботинком сзади, пытаясь привлечь внимание. Кеша повернулся на спину и открыл один глаз. Над ним возвышался Владимир Ильич. Он стоял на высоком постаменте и указывал рукой в светлое будущее, но, к его огорчению, никто туда не смотрел. Верный голубь на плече вождя, нахохлившись, курлыкал «Пиастры! Пиастры!» Выходило у него крайне печально. Кеша открыл второй глаз и увидел упитанного представителя правопорядка. Его пушистые рыжие усы прыгали вверх-вниз в такт открывающемуся и закрывающемуся маленькому рту. Грубо-мелодичные звуки, выплёскиваемые этим ртом, оформились в два слова:

– Проснулся, наконец!

– Товарищ мили… цейский, – с трудом прокряхтел Кеша. – Мне бы в больницу.

Порыв ветра унёс милиционера вдаль, вслед за ним унёс голубя и вождя. Вождь хитро щурился, голубь отдал честь, а милиционер махал Кеше фуражкой.

Внезапно Кеша обнаружил себя в помещении с длинными коридорами и жёлтыми стенами. Над стеклянной перегородкой в стене крупными буквами было написано «…ЕГИСТРАТУРА», буквы были чёрные на белой табличке. Кеша никак не мог справиться с бахилой, застрявшей на почему-то голой пятке.

– Вы стоите? – спросила миниатюрная бабуля.

– Определённо, – ответил ей Кеша, сопоставив своё положение с полом и потолком.

Кто-то поинтересовался, не нужно ли ему помочь, на что Кеша попросил отнести его, куда полагается. В тумане Кешу несли по ступенькам и коридору, светили в глаза фонариком, а потом ему поставили капельницу и он сладко-сладко спал. Койка была уютная, а подушка мягкая, гораздо мягче асфальта.

Кеше снился Ленин, он всё указывал и указывал куда-то, а Кеша не смотрел. Тогда Владимир Ильич плюнул и присел на постамент.

– Устал, – сказал он Кеше.

Кеша понимающе кивнул. Голубь потёрся головой о щёку Ильича и высоким голосом прокартавил:

– Товарищ беспутен и для мировой революции совершенно бесполезен.

Владимир Ильич подставил голубю руку и тоскливо поинтересовался:

– Семечки будешь?

– Яволь! – воскликнул голубь и убрал монокль в нагрудный карман.

Тут Кешу осенила мысль, что голуби-то и есть настоящие коммунисты. Он так радовался этой мысли, что проснулся в чудеснейшем настроении.

За окном была ночь. Лунный свет проникал в четырёхместную палату, в которой Кеша находился почему-то совершенно один. Над койками висели настенные светильники, был столик с двумя стульями и даже тумбочка с телевизором. Кеша потянулся, зевнул от души – птичка залетит, как говорила ему в детстве мама. Что делать он не знал, поэтому, шмякнув по выключателю, зажёг над собой тусклую лампочку, мерцающую холодным светом сквозь круглый плафон, немного посмотрел по сторонам и начал вспоминать.

Вспоминать получалось плохо – Кеша помнил своё имя, помнил, что проснулся утром на площади у памятника и что, вероятно, его на скорой привезли в больницу, а вот все воспоминания до этого как будто стёрлись, жёсткий диск отформатировали. Иногда в памяти всплывали какие-то картинки – Кеша вспомнил, как в раннем детстве бегал по деревне за рыжим котом Васисуалием, а потом бегал от кота, потому что Васисуалий рассердился и вознамерился Кешу проучить. А ещё там, в деревне, петух клевался. Петуха Кеша побаивался и лишний раз во двор не выходил, если его видел, или быстро-быстро бежал до калитки, захлопывал её с той стороны и дразнил недовольную птицу, оставшуюся без человечинки. А кота Кеша любил, кот лет двадцать у бабушки прожил, хороший был, умный.

Кеша вспомнил, как в школе хотел стать космонавтом, хотя одноклассники в большинстве своём мечтали вырасти бизнесменами, это тогда было модно. А Колян футболистом хотел, но не стал. Вспомнил Кеша мехмат, военные сборы, Машку, с которой они в подъезде целовались, а потом её отец Кешу гонял, как кот Васисуалий. Воспоминания были приятные, но не те. Как он заснул под Ильичом и что было до этого, Кеша не понимал.

– Узнать бы, что случилось, – с досадой выдохнул он.

С громким выхлопом в палате взвилось синее облачко, моментально задымившее всё вокруг. Когда дым рассеялся, Кеша обнаружил посреди палаты милую, чем-то знакомую девушку. Загвоздка была в том, что девушка имела бледно-лиловую кожу, короткие зелёные волосы, янтарные кошачьи глаза и четыре неоново светящиеся антенки на лбу.

– При-и-и-вет! – голос гостьи был звонким и беззаботным. – Вот ты где, оказывается! А я все морги обзвонила. Нет, не тебя искала. Просто я внезапно поняла, что никогда не звонила в морг. И увлеклась.

– Привет… – озадаченно поздоровался Кеша. – А ты кто?

– Юля. Ты что, забыл?

– Ничего не помню. Утром меня милиционер разбудил, на площади. Голова болела, и вот я здесь, с шишкой и без памяти.

– Типичный ты! – Юля махнула рукой, а между пальцами её обнаружились перепонки. – Я твоя жена, уже полтора года как.

– А что моя мама сказала?

– Да мы с ней лучшие подруги! А вот моя тебя почему-то невзлюбила.

– Хм…

– Ладно, давай, Кеша, расколдовывай меня!

– Я тебя заколдовал?

– Ну конечно! Совсем-совсем не помнишь?

– Не-а.

– Вчера ты не хотел идти на работу.

– И?

– И не пошёл! Потом кофе захотел выпить – и выпил. Потом тебе погода не понравилась, говоришь: «Хочу, чтоб солнышко было!»

– Неужели тучи рассеялись?

– Ага. Но до тебя не дошло, поэтому, когда я тебя начала уговаривать в отпуск поехать на Тибет, ты и ляпнул: «Не понимаю я тебя, Юлька. Вот была б ты инопланетянкой, я б ещё понимал, почему я тебя не понимаю». И вот! – Юля, демонстрируя себя, провела руками вдоль тела. – Платье порвалось, пришлось надевать старое, в котором я была ещё то-о-о-олстая! – она разревелась.

– Это я сделал? – глаза у Кеши полезли на лоб.

– Угу, – Юля размазала по лицу блестящие оранжевые слёзы. – И потом такой: «Чтоб мне провалиться!»

– Догадываюсь, что произошло потом. И как мне тебя назад превратить?

– Не знаю… Пожелай. Только давай быстрей, не знаю, как эти твои инопланетянки в туалет ходят, – она перешла на шёпот. – Но очень-очень хочется.

– Не могу смотреть на твои страдания! Пусть Юле вернётся первоначальный облик! – торжественно провозгласил Кеша.

– Сработало? – Юля любопытно зашевелила антенками.

– Похоже, что нет. Давай ещё раз попробую. Желаю, чтобы моя жена Юля вновь стала такой, как была до того, как я её заколдовал. Ну, пожалуйста! – Кеша скрестил пальцы.

И тут действительно произошло чудо. Антенки и перепонки втянулись, глаза видоизменились – Юля приобрела вполне человеческий веснушчатый облик, только волосы остались зелёными, Кеша вспомнил, что они такими и были.

– Ура-а-а! – Юля радостно захлопала в ладоши.

Кеша улыбался и радовался вместе с женой, но, между тем, он был сильно озабочен происходящим.

– Ну что, идём домой? – спросила его Юля.

– Одну секундочку. Хочу перестать желать!

В палате повисла тишина.

– Пойдём? – осторожно поинтересовалась Юля.

– Не хочу, – вредно ответил Кеша.

– А чего хочешь?

– Хочу песню, без названья!

На столике появился радиоприёмник, откуда внезапно своим мощным голосом запел Градский:

Мне несладок, неприятен дым сгоревшего Отечества

Но его золой и пеплом не посыплю я главу

Суть не в качестве лекарства, все равно недуг не лечится

Ни за плату, ни по блату, ни во сне, ни наяву

Восемнадцать путей решения

Дмитрий Владимиров

г. Гданськ

– Так, теперь дорисую вот тут…

Рисовать мелом по ламинату хорошо получалось, а вот сделать круг, как можно более идеальный, оказалось сложнее.

Надька, прежде чем все начать делать, подготовилась.

– Ещё не вечер, время есть.

Надька проблему с кругом решила просто – нашла старый обруч на балконе и положила на пол в комнате, предварительно оттянув ковер и усердно обрисовав мелками.

Не простыми, а бабушкиными. И соль она взяла, как было написано в старом бабушкином блокноте, и соды, и листьев лаврушки, и даже не поленилась выйти во двор и ложкой набрать твёрдую землю в кулёк.

Всё, как написано красивым бабушкиным почерком.

– Пора, – сказала Надька и, высунув кончик языка, с волнением посмотрела. Всё верно -получилось три круга защиты и свеча посередине.

Чиркнула спичка, свечка загорелась.

Надя села рядом на свой маленький, ещё детский, стульчик. Тот жалобно заскрипел – за лето Надя подросла, да и четвертый класс – это не садик; как ласково назвала ее мама: оленёнок.

– Почему я оленёнок? – спросила Надя.

– Выросла длинноногая, все скачешь и бегаешь, – с усталой улыбкой объяснила мама.

Время бежало, стрелки часов крутились, но ничего не происходило. Свеча, а скорее, уже огарок с несколько сантиметров, догорал; в последний момент вспыхнул чуть ярче и…

– Не получилось, – вздохнула Надя.

– Ай! Хвост! Мой хвост! Кто же так свечки ставит! Ее же с краю надо!

– Получилась!!! – в ответ крикнула Надя, и захлопала в ладоши.

В кругу вертелся волосатый и хвостатый, в коротких штанишках и белой рубашке. Рожки смешно выпирали, казалось, что просто накрутили курчавые волосы.

– Да что у тебя получилось! – обиженно крикнул призванный. Он пытался отодвинуться от свечки, упёрся спиной в круг, его хвостик чуть коснулся соли…

– Ааа! Больно! За что!

Надя прижала пальцы к губам, ей стало жалко волосатого паренька.

Тот схватил свой хвост и баюкал его, словно играл в дочки-матери, а ему поручили уложить спать куклу, прикусил губу от боли.

Наде стало его очень жалко.

– Ой, я не подумала, что круг будет маленький для тебя!

– Не подумала… Свечкой обожгла, круг вообще для дохляков. А если бы ты Деда призвала?! У него только голова бы поместилась!

– Прости. Я первый раз вызывала.

– Серьёзно? – удивился волосатый.

– Ага.

Хвостатый отодвинул свечку, выпрямил спину и поднял руку вверх:

– Я, Петенданиус, готов выполнить одно желание, о дева, которая меня призвала!

В конце от топнул копытцем.

– Значит, так, Петя. Оплата будет печеньем и молоком, – сказала Надя.

– А есть колбаска? – с надеждой спросил Петя.

– Докторская.

– Из доктора? Нет, я ж не людоед. И душа мне твоя не надо. Мы из интеллигентной семьи.

– О! Тогда ты мне и нужен. Я ж тебя для чего позвала? – сказала Надя.

– Для чего? – настороженно спросил хвостатый.

– Вот. – Надя достала учебник и тетрадь, – надо решить задачку по математике.

– Цифра? О нет, только не цифра! Языки – знаю, могу из воды компот сделать, могу кошака напугать, но только не цифра! Прошу!

– Ты же должен исполнить моё желание!

– Я же тоже ещё учусь!

– И что нам делать с математикой?! Завтра урок, а мама скоро придёт; я обещала, что найду как её решить, используя восемнадцать разных способов!

– А что ты уже пробовала? – заинтересовался Петя.

– Пыталась сама, интернет, просила сбросить подругу… – смешно загибала пальцы Надя, – ну вот, вызвать тебя был восемнадцатый способ.

– Хммм, получается, ты ответ знаешь? – робко спросил Петя.

– Ага, – вздохнула Надя.

– Слушай… А дай списать… У нас тут ввели школьную программу, как у вас, чтобы не было дис-со-нан-са… А у меня с цифрами беда…

– А ты мне с языками поможешь? – обрадовалась Надя.

– Но проблем, зер гут, мон ами! – уверил её Петя, – ты только про колбасу из доктора не забудь, а то есть хочется от всей этой учёбы!

Моя бабуля – дебоширка

Кирилл Ахундов

г. Баку

В субботу мы с бабулей решили разгромить супермаркет «Третий круг ада». Я взял биту и мешок. Бабуля вооружилась лопатой. Натянув лиловые леггинсы и мохнатый джемпер, она кликнула кухонную суккубу Варвару, и мы втроем отправились на подвиги.

В «Третьем круге» нас встретили аплодисментами и улюлюканьем. Молоденькие кассирши, похожие на кукол Барби, трепеща халатиками, порхнули кто куда, лишь бы убраться с траектории погрома. Отступление замыкал приземистый грузчик Бобров с пузатыми щеками хомяка.

Продуктовые полки напоминали опрокинутые набок рояли в детской библиотеке. Запахи перца, апельсинов, какао. Дрожь перламутровых бликов на сверкающих витринах.

Мы начали с молочного отдела. Бабуля размахнулась лопатой, едва не пришибла меня, с торжествующим хеканьем нанесла первый удар. Полетели осколки и картон, брызнули белые хлопья, хлынули ручьи.

«Не отставай, Тимошка!», – вопила бабуля, одной рукой держась за поясницу, а другой сокрушая молочное царство. Я брел следом, наступая на шуршащие и хлюпающие руины. Кухонная суккуба Варвара невозмутимо подбирала уцелевшие упаковки творога и стаканчики йогурта, складывала их в тележку. Наши тени скользили по тающим сугробам сметаны. Я вздохнул.

В кондитерском отделе навстречу кинулся Чебурашка с лицом Борисыча.

– Алевтина Гаврииловна, голубушка, помогите, спасите!

В темном углу притаился Кошмарный Рысь. Желт, жирен, жаден. Вокруг топорщились охапки шоколадных конфет, сладко подмигивали вишневые и лимонные пироги. Монстр злобно заурчал, бабуля не спасовала, пошла в атаку. Я уставился на банку клубничного варенья. Варвара осторожно сунула мне в ладошку колючую корку. Хлеб! Я надкусил этот волшебный сухарик – вкус прокисшего теста и аромат углей.

Кошмарный Рысь вцепился бабуле в рукав. Она дергала чудовище за куцый хвостик. Оба пыхтели и плясали, словно в мультике. Наконец они обрушили полку с вареньем. Монстр с визгом бежал. Бабуля тяжело дышала, сжимая бархатную тряпочку. Торжествующе косилась на меня. Вкусняшки погибли, под ногами чавкало райское болото.

– Тимошка, бей консерву! – гаркнула бабуля, сдвинула на затылок шапочку-таблетку и вытерла нос хвостиком Кошмарного Рыси. Она похожа на боцмана, подумал я. Жестяные банки громоздились обезлюдевшими бастионами.

Я послушно напал на баклажанную икру и сардины в томате. Не усердствовал. Варвара подобрала банку свиной тушенки «Добрый хряк». До скрежета зубовного хотелось наваристой каши с комочками мяса.

Настоящий голод почувствовал рядом с пухлыми колбасами, румяным окороком, на фоне косого среза буженины с чесночной слезой. Бабуля устало расколошматила гнездо деликатесов, красная икра брызнула ягодным салютом. Варвара погладила меня по плечу, играем дальше?

Какая же это игра, когда умирают с голоду. Я хотел догрызть сухарик, но пожалел бабулю. Она так старалась!

Нехотя растоптал пакеты с рисом и гречкой. Макароны хрустели и лопались, как косточки ягненка в пасти волка. Мне очень хотелось есть. Как серому волку. Как маленькому мальчику, для которого кусок хлеба уже богатство и пиршество.

Мы собрали кукол в мешок. Кинули туда Борисыча, Боброва, поролоновую рысь и рысий хвостик, потом пришьем. Оглядели место побоища, ушли из чулана, переступая через старые жестянки и журнальные вырезки. Растаял придуманный мир, стих шорох вкусных призраков.

За дверью нас ждала Буся. Она сидела в кресле-каталке и неодобрительно качала головой.

– Алька! Опять?!

Бабуля потупилась.

– Алька! Зачем?!

Бабуля отважно шагнула к Бусе.

– Мама, ну как ты не понимаешь… Мальчику нужно бороться. Симилиа симилибус курантур…

– Мальчику нужно смириться, – фыркнула Буся. – Голод голодом не лечится. Мы, кажется, с тобой договорились…

– Но я не могу спокойно участвовать в твоих опытах! Мне достаточно твоего военного детства. Твоих воспоминаний, реанимированных лишений и мучений.

– Каждый в нашем роду обязан пройти испытание, – мрачно изрекла Буся. Ее шаль сползла, обнажив пегую травку на голове. – Это закон.

Дверь в гостиную распахнулась. На пороге возникла, нет, воцарилась Бамочка. Очень похожая на императрицу Екатерину Великую. Статью, красотой, сдержанностью и пышными одеждами.

– Девочки, опять ссоримся? – Бамочка спокойно улыбнулась. – Давайте лучше чаевничать.

– Мама, ты нарушаешь режим, – возмутилась Буся и в сердцах скомкала шаль, но кухонная суккуба Варвара ловко развернула кресло и покатила мою суровую прабабку к накрытому столу.

– Духовность и связь поколений важнее режима, – пропела Бамочка и погладила меня по голове. – Тебе бриошь или парфе?

Я сглотнул, кивнул.

Да, хочу, конечно, хочу!

Что такое бриошь – вдруг котлета?

Массивный стол, застеленный тяжелой серебристо-зеленой скатертью, был уставлен блюдами и тарелочками. Сверкали подносы и кувшинчики, фарфоровый чайник источал аромат мяты. Хрупкие бутоны льняных салфеток. Хрустальная ваза пуста, но прекрасна драгоценным блеском граней.

Мы сели за стол. Перед каждым на тончайшем блюдечке – кусочек сухого хлеба.

Только у Варвары прибор был пуст.

Я убрал локти со стола, выпрямился и прикоснулся к чашечке с кипятком.

Вошла мама и сказала:

– Тима, убирай свои игрушки, сейчас будем ужинать.

– Ужинать?

– Да, сына. Перловка с сосисками. – Мама чуть виновато вздохнула. – И остатки вчерашнего кекса.

Я погладил зеленую скатерть и посмотрел на портреты. Умные строгие женщины взирали на меня со стен.

Варвара внесла сверкающую кастрюльку с дымящейся перловкой.

Ценность момента

Максим Мирошников

г. Донецк

На почтовой станции было тихо. В комнате для отдыха проезжие находились в полудрёме. Поскрипывая дубовыми стульями, они ждали смены лошадей, вполголоса рассуждали о погоде и неважных дорогах. Самовар без дела красовался в углу на столике с резными ножками: в этот знойный день гости предпочитали холодный квас. Возле большого окна с лепным декором сидел молодой человек, вытирая лоб кружевным платком. Двое пожилых мужчин в задумчивых позах и отражением острой мысли на физиономиях склонились над шахматной партией.

Тишину уютного помещения сотрясли голоса, доносившиеся из вестибюля.

– Поймите, Ваше благородие, коням отдых нужон. Как будут свободные – почт-комиссар тотчас же оповестит. Как все с умыслом сговорились: господин обер-шталмейстер последнюю тройку в полдень забрал. Всем ведь не угодишь.

– Нет, ну чёрт знает, что творится. Почему я должен ждать? Всегда есть с десяток свободных лошадей на конюшне, а сейчас ни одной подготовленной. Частные извозчики в округе словно вымерли.

Недовольный человек в двубортном сюртуке из тёмно-зеленого сукна вошёл в комнату отдыха. Он внимательно осмотрел почтовое помещение, мебель, самовар, расписные орнаменты на стенах, путников, их пыльные дорожные вещи. Орлиный нос и острые скулы придавали ему хищный вид. На лице застыло выражение брезгливости, как будто несколько минут, проведённых в этой компании, – тяжёлое бремя. Покончив с осмотром, человек выбрал наиболее удобное кожаное кресло. Усевшись, он расстегнул верхнюю пуговицу белой шёлковой рубашки.

– Да не огорчайтесь вы так, почтенный, – послышался голос сзади. Говорил полный мужчина, одетый в синий кафтан с чёрным воротником. Широкое лицо его светилось радушием. – Лучше немного отдохнуть: вид у вас больно уставший.

Почтенный слегка повернулся и перевёл взгляд глубоко посаженных глаз на незнакомца: – Прошу прощения, но я не нуждаюсь ни в чьих советах. Единственная моя нужда – это лошади, чтобы скорее попасть домой.

– Поскорее – это вряд ли, – невозмутимо и даже с некоторым весельем заметил полный, разглаживая пальцами пышные рыжеватые усы. – Я первый в очереди и то жду третий час. Зачем попусту тратить нервы? Канцелярию в этих уголках одолеть сложнее, чем выбить дух из пруссаков под Цорндорфом. Так что, лучше принять ситуацию, как она есть. Ценить момент, так сказать. А скоротать время помогает вот это хорошее, смею вам доложить, красное вино. Изволите попробовать?

– Какое вино! – Не выдержал мужчина, едва не выпрыгнув из кресла. – В поездке пятый день – голова кругом идёт. И без вина пьяный.

– Ну-ну. А всё же с ним веселее. – Мужчина, всё также разглаживая усы, умолк, обдумывая что-то. – А знаете что? Вы мне как-то сразу понравились. Давайте сделаем так: вы разделите со мной эту бутылку франконского вина, а я вам уступлю свою очередь. И вы сможете отправиться в самое ближайшее время. – При этом он достал из кармана и положил на стол сложенную вчетверо путевую грамоту. – Как вы оцените такой момент?

– Вино из Франции, говорите?

– Так здесь уверяют. Только по-честному, не финтить. Самому пить, что за прок? Один чудак сказал, что пить в одиночестве – это искусство. Но для меня это искусство непонятное. Ни тебе разговоров, ни тебе…

– Что ж, звучит заманчиво, я согласен, – несколько с раздражением перебил мужчина в кресле. – Наливайте ваш францвейн.

Вино шумно опустилось на дно бокалов, и спутники выпили, поиграв бордовым напитком, словно при дегустации.

Вскоре с пунцовым от прилившей крови лицом и веселым блеском в глазах полный мужчина рассказывал:

– Нужно ценить момент. Никто ведь не знает, что выкинет судьба в следующую минуту. Вот расскажу я вам одну историю. Если вы не против, разумеется.

– Не против, – ответил собеседник, заняв более удобное положение. Он будто принимал условия договора, что вместе с вином будут литься истории этого чудаковатого путника.

– Так вот, ценность момента я узнал, когда и вовсе не задумывался о таких вещах. Где взять денег на краюху хлеба – этот насущный вопрос волновал меня куда сильнее. Я человек военный, привык обходиться малым. Ветхая кровать? Всяко мягче стылой земли будет. Разбито окно? Законопатим. Да вот пустой желудок законопатить невозможно. В пятницу, а было это, как сейчас помню, осьмого числа, пошёл я в канцелярию выбивать полагающийся военный пенсион. А там: канители, задержки, документы какие-то затерялись. А мне зачем это знать? Вынь да положь – и дело с концом. И без того выплаты не шибко большие. Вот не люблю, когда юлят. Стукнул, конечно, по столу, дал волю голосу. В общем, крыса эта канцелярская пообещала исправить всё к следующей пятнице. А это ж ещё семь дней ждать. Печалюшка. Вышел в прескверном, смею доложить, настроении. Подвернулся кабак, а в кармане пара монет пузо трёт. Ай, думаю, была-не была – зайду, опрокину пару боевых. – Широкое лицо наклонилось к собеседнику. – Я не скучно рассказываю?

– Нет-нет. Весьма даже занятно. Я прикурю, если вас это не смутит? – спросил собеседник, вынув на свет фарфоровую с янтарным мундштуком трубку.

– Куда там. Сам любитель покоптить. Недавно отличный табачок достал…

– Так что там с кабаком? – Мужчина вернул табакерку в карман сюртука.

– Ага. Так вот, наклевался я там знатно. Выпил-то немного, но на пустой желудок вино трактирное бьёт, как шуваловский единорог. Вышел на свежий воздух, и, цепляясь за каждое деревце, пошёл вдоль мостовой. Шёл, пока не увидел роскошное поместье: подстриженные кусты, шумные деревья, ухоженный во всех смыслах дом. Часовых, на удивление, не оказалось, вот я и подумал шальною мыслью через забор-то сигануть и в саду поспать. Влез меж кустов, чтоб не видно было. Трава мягкая, изумрудная, птички щебечут – прелесть. Всё ж не кабацкая лавка или, что хуже, заплёванная подворотня. Проснулся я ближе к вечеру от грохота этих, как его, фойерверков. Встал, отряхнулся и побрёл по садовой дорожке. Вокруг всё светится огнями, манит запахами. И так хорошо на душе было. И так мне захотелось прикоснуться к такой жизни. А что терять? Пруссаков не пугался, а здесь и подавно. Свои как никак – не убьют же. И полетел я на свет, как мошкара захудалая. И тут на дороге, – рассказчик сделал многозначительную паузу, усмехнувшись в усы, – вот он, момент-то! На дороге я нашёл маску. Да-да, обычную праздничную маску, которая закрывает верхнюю половину лица. Каким провидением она там оказалась – поди уразумей. Видимо, потерял кто-то. Оказывается, в поместье устроили маскарад. Наряд мой, признаю, так себе, хоть и лучший мундир одел. Да, потёрт на локтях, но с наградами выглядит весьма убедительно. Одев маску, продолжил путь, чтобы под общее веселье утащить свиную рульку или куриную ножку. А в животе, чтоб понимали, трещало так, словно вот-вот разорвётся пушечное ядро.

– Признаю, это начинает казаться забавным, – струйка клубящегося дыма, выпущенная тонкими губами, взметнулась к расписному потолку.

– То-то же! Дальше больше. Всё светло, как днём, куча гостей, лакеи бегают, как охотничьи псы. Вдруг, в толпе загудели, зашумели голоса. Сама императрица изволила дом посетить! Я и обомлел. Начал озираться по сторонам, так хотелось взглянуть на матушку, да людно было, не пробиться. А толпа вокруг красками слепит: диковинные наряды, маски, перья, украшения… Кто-то в гусаров решил переодеться. Тоже мне вояки: я таких соплёй перешибал. Кто-то даже нищими притворялся, смешно выпрашивая не милостыню, а поцелуи. Ну, и я под стать – солдат-бедняк: с медалями на потёртом мундире.

– И никто не догадался? – На орлином лице возникла лёгкая улыбка.

– Куда там – за своего приняли. – Широкое лицо расплылось в улыбке. – С одним перекинулся фразой, со вторым. Я, как вы поняли, шибко до разговоров охочий. Рассказать многое могу, всякого в жизни повидал. И так ходил я меж гостей, пока меня кто-то не схватил за руку и не потащил в глубину сада. А сад, доложу я вам, роскошный: кованые фонари, праздничные гирлянды, цветами пахнет, парфумами. Все веселятся, смеются, куражатся. Ох и зрелище! Вы были на маскарадах?

– Приходилось.

– Так вот, уверен, любой из них по сравнению с этим, что тюлька на фоне осетра.

– А кто ж схватил-то?

– Дама в пышном кремовом платье и маске с позолотой. И так уверено потащила, словно я с ней десяток лет знакомство вожу. Что-то говорила, шептала. А я-то что – сам щебетать могу, как лесной соловей. Баб что ль бояться? Фрица не убоялся, а здесь в штаны наложить – это не про меня. К дамам дорожку завсегда найду, да и выправка солдатская осталась. Значит, приосанился, плечи расправил, приобнял одной рукой. А приобнять было что – фигура пышная. Как я люблю. Вот так и ворковали мы под шампанское да под винные ягоды, фланировали под раскидистыми деревьями. Пару раз пошлые шуточки отвесил. Забавы ради. Её забавляло, а всё ж думал, язык свой без костей поменьше распускать. Дама видная, по речи слышно. Как бы не опростоволоситься.

– И что же дальше? – Мужчина в кресле снова пригубил вино.

– А что дальше? Мужик-то я ничего. Это… – Усач в кафтане оглянулся по сторонам: не подслушивает ли кто. В глазах его угадывалось некое торжество и самодовольство. – Между нами только… В общем того, повертел я её, как курочку на вертеле: в темноте, среди шёпотов да вздохов страстных.

– Ох и жук, однако.

– Ага, жук… Позже, как узнал, кто это – струхнул не на шутку.

– Неужто сама императрица нового фаворита нашла?

– Помилуйте. Нет, конечно, иначе протирал бы я сейчас задом лавки шлиссельбургских камер. Но особа из знати оказалась. Муж её по важному заданию надолго отъехал, вот и скучно ей стало. Затеяла, значит, маскараду эту.

– А звать как?

– Эээ, мил человек, так я и поведал. Да только несколько камешков занятных от неё за молчание перепало. Я что: солдат, тайну хранить умею. Это ж, куча моих пенсионных жалований разом выходит. Такой вот момент – ценный. Во всех смыслах. Разбогател слегка. Теперь думаю, каким товаром для лавки торговой обзавестись. А что? Дают – бери, бьют – беги. Да только терзают меня воспоминания грешные, как подумаю о тех чудесных ароматах, свежести фонтанов и дивных скульптурах в тенистом саду.

– Фонтаны, скульптуры в саду… Должно быть, очень красиво…

Послышался звук шагов, и в комнату вошёл кучер. – Барин, извольте отправляться.

Человек в дорожном сюртуке резко вскочил: – Ну, наконец-то. Анисим, захвати-ка ты бутылочку здешнего красного вина. Выпью по дороге, подумаю.

– Что ж, мне пора, – сказал он, обращаясь к собеседнику. – Благодарствую за интересную историю. Сама встреча, как вы сказали, – весьма ценный момент. А путевую грамоту заберите – у меня государственный пропуск имеется, со штемпелем почтмейстера и печатью вице-канцлера.

Человек с орлиным лицом поправил манжеты сюртука, водрузил цилиндр на голову и поспешно удалился.

Кучер Анисим расплатился за вино и, пересчитывая на ходу монеты, направился к выходу.

– Послушайте, голубчик, а кто таков ваш хозяин? – Поинтересовался полный, вглядываясь в кучера захмелевшими глазами.

– Так, Его Сиятельство Андрей Евстафьевич, князь N-ский. После государственных поручений домой спешит: к жене, вкусному ужину и к скульптурам своим любимым. Пять дней в пути. Злой, как собака. Всех коней чуть не загнал… Что с вами, милейший? Вам плохо?

Лицо полного человека приобрело бледный вид цвета почтовой бумаги.

– Воды… Воды принеси… Будь человеком.

Страшилка

Мария Гуркина

г. Тверь

Влево-вправо… влево-вправо, поднять, сполоснуть, отжать и по-новой. Противный скрип колёсиков тачки с ведрами. Монотонность работы усыпляет. Оно и понятно, сплю всего четыре часа. Ну, ничего, ещё два этажа и можно пойти, пить кофе. И снова на работу.

Первое время очень боялась убирать пустые гулкие тёмные коридоры в школе. Директор сразу предупредил, что основной свет нельзя включать, только небольшие светильники. На всём экономил, жмот. Мне всюду слышались шаги, странные звуки, голоса, иногда двери кабинетов сами открывались, поначалу я пугалась, но потом привыкла и перестала обращать на это внимание.

Ну вот, остался только первый этаж и я свободна. Заменив воду в вёдрах, покатила тачку дальше. На доске объявлений заметила большой красочный лист: «Встреча выпускников! Место проведения – актовый зал школы». В памяти тут же возникла витрина с одеждой одного из магазинов, где я подрабатывала вечерами. На манекене висело чёрное платье. Вроде бы простое, но элегантное, тонкий поясок на талии, края подола и рукавов обшиты золотой нитью. И цена, как раз по карману.

Возможно… Если директор выдаст зарплату завтра, как и обещал, то…

Хотя, куда я его потом одену? Дом, работа и снова дом…

Но память тут же подкинула недавний разговор с бывшей одноклассницей, которая где-то нашла мой телефон:

– Скоро встреча выпускников, ты должна всенепременно быть!

Шесть утра. За окном ещё темно. Прогноз погоды обещал дождь. А я как назло забыла зонт дома. Да и зонтом это не назовёшь, весь в заплатах. Ну, ничего ведь скоро…

– П-простите…

От тихого голоса за спиной я застыла, как вкопанная. Медленно обернулась.

– Простите… – я увидела пожилого мужчину в коричневом пальто, в руках он держал портфель и зонт. – Не хотел вас напугать.

– Д-да?

– Кажется, я заблудился, – незнакомец осмотрелся по сторонам. – Точнее, возможно, вошёл не в ту дверь.

Взглянув на него внимательнее, я пришла к выводу, что он пришёл с улицы: с зонтика капала вода. От мысли, что я забыла закрыть дверь со стороны чёрного входа, внутренне похолодела. Сначала подумала, что это один из учителей, но было ещё слишком рано для того, чтобы прийти на работу.

– Я не посмел бы вас отвлекать, но не смог найти выход.

Если директор узнает о том, что в школу проник посторонний, точно лишит меня зарплаты.

– Если вас не затруднит, то не могли бы вы…

– Показать выход, – закончила я его предложение.

– Да, – на его лице появилась улыбка.

– Пойдете прямо по коридору, выйдете к большому холлу, там налево и увидите дверь на улицу.

– Спасибо вам большое!

Мужчина ушёл, а я продолжила мыть пол. Что-то странное было в этом незнакомце. И ходит он странно… Точно, шаги! Я не слышала, как тот подошёл, и тем более, не слышала, как он уходил. Люди в его возрасте редко ходят бесшумно. Да и вообще, должны были быть хоть какие-то звуки: скрип подошвы, шарканье, но ничего.

Главное, что он ушёл, остальное неважно.

Раннее утро, город просыпается, сонные люди заполняют улицы.

Всего один светофор отделял меня от чашечки вкусного кофе, и даже обещанный дождь не казался такой уж неприятностью. Рядом остановилась женщина с девочкой лет пяти-семи. У малышки на спине висел розовый рюкзачок, в руке она вертела жёлтый зонтик с милым рисунком. Помпошка на шапке смешно подпрыгивала в такт движениям головы.

Малышка почувствовала взгляд и посмотрела на меня.

– Ма-а-ам…

– М?… – Женщина смотрела на светофор, прикрывая зевок ладонью.

– Мам, – малышка настойчивее потянула её за руку, не переставая смотреть на меня.

– Ну что, Алиса? – Во взгляде, который мать бросила на дочь, явно читалось недовольство.

– А почему у тёти такое лицо?

– Ты о чем? – теперь во взгляде появилось недоумение. – Какая тётя?

– Ну вот, стоит рядом. Почему у неё такие глаза?

На лице женщины отразился ужас. Рядом никого не было, но девочка продолжала уверенно смотреть в пустоту. На меня.

– Доченька, здесь нет никакой тёти. Ты, наверное, ещё не проснулась, – она взяла её на руки, оглядываясь по сторонам.

– Как нет? Вот стоит в красной куртке и чёрных ботинках, у неё глаза странного цвета…

Тут, наконец, загорелся светофор, и женщина поспешила перейти дорогу, бросая испуганные взгляды назад.

Я пожала плечами. Странные. Посмотрела на своё отражение в рекламном щите. Глаза как глаза, как у…

Влево-вправо…, влево-вправо, скрип-скрип. Надо попросить смазать колёсики у тачки, а то звук мерзкий какой-то… Влево-вправо…

Карантинная школа № 69

Михаил Ковба

г. Екатеринбург

Дмитрий Владимиров

г. Гданьск

Миша мял в кармане пакет с подсушенным на сковородке чёрным хлебом. Он взял его с собой, чтобы угостить Катьку… На спину давил рюкзак.

Впереди показалась школа в три этажа. Формой как опрокинутая буква «Н», она врастала в землю за стройными рядами тополей-охранников. Дети ручейками стекались туда по широкой дороге, огибая наполненные грязью ночного дождя ямы. Их цепко провожали камеры, понатыканные в кирпичные стены хрущёвок.

Толпа шестиклассников разбивалась о стайку хулиганов. Наглые, самоуверенные пацаны стояли, широко расставив ноги. У каждого на лице – маска. У Толстого – свиное рыло с пятаком красного цвета. У мелкого Сявы – дешёвая, многократно стиранная одноразовая – какая же ещё может быть в семье алкоголика? У Кирюхи – крутая, с рисунком из новой игры, многослойной защитой и специальным клапаном.

Миша знал, что поджидают именно его.

Стайку обходили, но те успевали дать пинка зазевавшимся школьникам. Девчонка с синими волосами, та самая Катька, протянула им яблоко. Яблоко полное витаминов, намного дороже соевого шоколада. У Миши аж слюнки потекли: маминой зарплаты не хватало на настоящие фрукты. После пандемии весь мир стал искусственным: еда – соевая, информация – в гаджетах, общение через смартвизор.

Миша попытался слиться с толпой, но его заметили.

– Иди сюда, заучка! – крикнул Кирюха. – Я тебе задачку задам!

– Гы, задачку по кумпалу с кулака, – подхватил Толстяк.

Миша посмотрел по сторонам. Безнадега. Помощи ждать неоткуда. Пятилетний карантин приучил людей придерживаться правил, и дети выходили на улицу в одно время, взрослые в другое, а старики выползти за едой и в аптеку последними.

– Быстрее двигай ходулями, тупик, – вякнул Сява.

Остальные загоготали. Чего веселого, Миша не понимал. В последнюю неделю его встречали так каждый день. Он покорно подошел, стараясь не наступать в лужи. Ботинки протекали и слегка натирали ногу. Ничего, на этот сезон ещё хватит…

Промозглый ветер по-западлому залезал под штопаную курточку, холодил спину. Живот крутило, и в горле скребло, словно там водили старым бритвенным лезвием.

– Мы тебе че говорили? А? – выпалил Толстый.

Миша промолчал.

– Ну? Что говорили? – повторил Кирюха. Он старался копировать манеру отца, большой шишки: слегка вальяжная поза, уверенный голос.

– Не звать учительницу на урок, – ответил Миша.

– А ты что вчера сделал?

– Позвал.

– Хорошо-о-о-о, – протянул Кирюха.

– Ты чего зашкваришь? – спросил Толстый. – Сегодня тоже пойдешь звать?

– Если пойдешь, я тебя бить буду. В живот. Понял? – сказал Сява и толкнул в спину.

– Понял, – ответил Миша.

– Что понял? – уточнил Кирюха и провел рукой по волосам, зачесывая назад. Снова подражание отцу.

– Что бить будете…

Из троицы только Кирюха правильно разобрал ответ:

– Заучка, я ж по-хорошему с тобой. Посмотри в глаза.

Ком в горле предательски не хотел проходить, мешал отвечать. Сява схватил Мишу за голову, насильно повернул к Кирюхе…

Сначала Миша не мог понять, почему Кирюха, маленький как глист, руководил хулиганами. Нет, конечно, отец, который даже сейчас ездит на крутой машине… А потом Кирюха как-то заглянул ему в глаза, вот как сейчас.

Карие глаза манили, гипнотизировали Даром, появившимся у некоторых детей после вакцины. В голове у Миши пронёсся маленький водоворот, закружило, возникли картинки из прошлого…

– Папа… – прошептал Миша.

Как наяву, он увидел усатое лицо отца. Большой и сильный, тот всегда говорил негромко. Работал врачом, лечил, спасал других. В белом халате и синем костюме-пижаме. Таким он запомнился Мишке. И его слова, когда он лежал под аппаратом в последний день… Именно они выдернули из наваждения.

– Отстаньте от меня! – крикнул Миша и вырвался из рук Сявы. Тот ухватился за маску, попытавшись сорвать, но Миша не дал этого сделать – штраф-то платить маме.

Он кинулся бежать, за ним затопали… Ветер, вырвавшийся с серых улиц в просторный школьный двор, гнал в спину. Сбоку за забором маячила недостроенная заброшка, окружённая бетонной стеной. Свалявшиеся неубранные листья громоздились в канавах. Миша топнул в холодную лужу, и вода промочила вязаные носки.

– Пусть идет! Скоро урок. Он и так все понял! – услышал он позади голос Кирюхи.

Плечом толкнув мутное стекло двери, Миша влетел в школу. Оглянулся – его действительно не преследовали. Хотя если поймают здесь – ещё хуже, чем на улице: там хоть камеры и маленькая надежда, что все записывается, что мама потом узнает от полицейских, если что-то случится. Тут же нет видеонаблюдения: жалобы родителей дали свои плоды. Да и как писали в даркнете, везде не хватает оборудования, даже в больницах, чего уж говорить о пустующих школьных коридорах.

Миша взлетел по ступенькам со стертой краской, хватаясь за пластмассовые перила. Рюкзак бил по спине, погоняя, словно кнут. Около двери учительской он заметил Катьку.

Засмущался. Ему нравилась темноволосая, задорная одноклассница. Она теребила в руках яблоко, и Миша подумал, что его черный хлеб её не порадует. Стало стыдно за такой подарок.

– Миш, стой! – раздался голосок.

– Кать…

– Я хотела тебя попросить… Понимаешь… Ты же идешь звать учительницу на урок, да?

– Да, – ответил Миша. Холод поднимался по ногам, словно он проваливался в лужу.

– Я сегодня не выучила задание. Вчера нам посылка пришла, мы отмечали… Смотри, я тебе тоже яблоко принесла! Вот, бери его, оно желтое, спелое!

Катька улыбнулась, щечка её дернулась, и Миша вздохнул. Тяжело вздохнул.

– Бери яблоко, я завтра еще принесу. Только не зови Мари Ивановну, договорились?

Миша покачал головой. В дальнем конце коридора появился автоматический пылесос. Он тащился между завядшими цветами на подоконниках и пыльными плакатами на стене, громко жужжа.

Пропуская робота, Катька отошла от двери. Миша воспользовался этим и постучал. Можно было не делать этого, но его учили быть вежливым, и ещё он надеялся на чудо.

– Пожалуйста, – прошептала Катька, выставив руку с яблоком вперед.

Миша открыл дверь:

– Марья Ивановна, вы тут?

Тишина. Только хрипел кондиционер, гоняя воздух.

Учительница сидела за столом и смотрела в окно. Седые волосы связанны в незатейливую дульку, белая жилетка на синтепоне, пигментные пятна на коже. В последнюю неделю она всегда приходила после уроков сюда.

Миша робко подошел:

– Марья Ивановна, пора идти на урок. Дети собрались. Ждут, – вытолкнул он последнее слово и покраснел. Враньё ему давалось тяжело.

Учительница не отреагировала. Миша взял её за руку и, заглянув в глаза, выпалил:

– Марья Ивановна, вы хорошо выглядите! Пора нас учить! Пожалуйста!

Учительница вздрогнула, словно от удара током, заморгала:

– Салинский, ты что тут делаешь? Быстро в класс, я сейчас спущусь, – сказала она безжизненным голосом.

Прозвенел звонок. Миша плёлся по пустому коридору, и из-за редких дверей слышались голоса. Взрослые старались не покидать классов. Спрятавшись за пластиковыми экранами и масками, пропитанные запахом антисептиков, они вели уроки. Только детей вирус не трогал, хотя жгучий укол вакцины под лопатку получили все. Последнюю дозу буквально пару недель назад. После неё, как считал Миша, всё и началось. Странное, липкое, непонятное.

Перед нужным классом Мише показалось, что ноги заледенели, и он не сможет сделать даже шагу. Страх сковывал, хотелось убежать домой.

Внутри было мало учеников, и он зашел последним. Троица стояла возле дверей.

– Ты что, позвал училку?

– Да, – четко ответил Миша.

Сява сжал кулак, но Толстый успел подскочить первым и толкнуть в грудь. Миша не удержался, начал падать, налетел на стенку. Рядом дверь, спасение, дорога домой…

– Заучка, ты что, любишь, когда тебя бьют? – спросил Кирюха.- Я не понимаю, в чем проблема? Пришли, отсидели уроки и домой. Зачем ты ее зовешь? От нее уже вонь идет! Ладно, раньше ещё, сейчас-то зачем?

Сява ударил Мише в живот. Тот осел на пол, попытался подняться.

Катька внимательно смотрела, ногти впивались в сочное яблоко.

Злость. Чувство, которое согрело Мишу. Он почти закричал:

– Затем, что хочу учиться! Затем, что не хочу, как мама работать до упаду и получать копейки! Затем, что хочу стать как отец и лечить людей!

– Так учись дома, – пожал плечами Кирюха

– Да? Вот ты, Кирюха – крыса. Знаешь почему? Дома с тобой возятся репетиторы, учат. Родители на кружки записали, все онлайн, все индивидуально! А дальше что? Папик пристроит тебя, и будешь плевать на нас с высоты должности! А мы? Толстый до сих пор читать не умеет! Кем он станет? Твоим водителем? Сява, а ты сразу в тюрьму готовишься? Кто с тобой занимается? Никто. Я не хочу расти дебилом! Я хочу, чтобы вокруг были умные люди, с которыми мы восстановим то, что было раньше!

– Держите его. Я ему сейчас покажу, что будет, если тявкать на кого не следует. Отец тебя в базу внесет, из дома хер нос покажешь, – прошипел Кирюха. – Инфа сотка. Он у меня надзиратель, а твоя мамаша – поломойка.

Толстый отступил:

– Может, он прав? Чего нам стоит-то уроки отсидеть?

– Ты чего сливаешься, Толстый? У меня с этого ботана уже бомбит! – Сява подскочил и уже привычно за спиной схватил голову Миши.

Тяжёлый взгляд карих глаз. Нахлынуло. Миша видел перед собой умершего отца. Могильные черви заползали ему в нос, поедали кожу. Миша снова, как и на улице, услышал спокойный папин голос:

– Главное, учись, сынок. Знание – это сила, которая поможет тебе в жизни.

Последние слова отца при жизни звучали гулко, хотя черви жрали его лицо.

По ногам растеклось тепло.

– Да он обоссался, – радостно крикнул Сява.

– Сейчас я его сломаю, – прошипел Кирюха, пристально вглядываясь в глаза. – Уже почти.

– Нет. Отойдите от него оба, – сказала Катька.

– Ты чего, тоже захотела?

– Захотела. Вернее, поломойкой быть у Кирюхи-крыски не хочу. Такое моё будущее, да? Сегодня яблоко вам отдай, а завтра – что?

– Что я скажу, то и будет! Сява, ударь её!

Сява вперевалочку подошел к ней…

– Не хочешь ходить в школу? – спросила Катька и глянула ему в глаза. – И хорошо. У тебя как раз обе ноги судорогой свело.

Сява упал, закричал от боли.

Кирюха улыбнулся и снял маску. Точно подметили, мелкие черты лица делали его похожим на крысу.

– Я не думал, что и у тебя Дар. После вакцины, да? Ну, посмотри мне в глаза, я тебе покажу страх…

Катька поправила челку:

– А зачем смотреть, если ты слепой, крысёныш, слепой. Понимаешь?

На Кирюху навалилась темнота. Он заплакал.

– Слушайте меня внимательно, – сказала Катька. – Мы все сюда ходим учиться. Кому не нравится, идите в другую школу. Кто захочет обидеть Мишу – я накажу навсегда. Сейчас вы все сядете, и мы дождемся Марью Ивановну. Всем ясно, а мальчики?

Марья Ивановна спускалась не спеша. Когда вошла в класс, все сидели на местах. Кирюха тёр слезящиеся глаза, Сява разминал голени.

Учительница за последнее время высохла, стала быстро уставать. Лишь приход Миши выводил её из тягучей патоки бытия. Другого бытия. Миша не знал, почему у него проснулся такой Дар – делать мёртвых живыми на несколько часов. Об этом он узнал в минувший понедельник, когда не застал Марью Ивановну в классе за привычной перегородкой.

– Начнем урок. Кто пойдет к доске? – спросила учительница.

Миша поднял руку.

Крошка Лху и козявки

Михаил Ямской

г. Долгопрудный

Небо было тусклым и сумрачным, бескрайний ледяной склон отливал густой синевой в рассеянном свете. Морские бездны ещё не пробудились, древние рыбы и черви застыли неподвижно в укромных щелях, рачки и ракушки в своих норах ещё даже не грезили о весне. Рыхлая ледяная кора, так надолго покрывшая планету, уже почти сошла, но главный лёд, совсем другой, тяжёлый и твёрдый, спрессованный на дне океанов гигантским давлением солёной толщи, всё ещё лежал в долинах и ущельях нетронутым сине-зелёным одеялом.

Тишина тянулась долго, очень долго, но вот её прорезал негромкий треск, и свод пещерки, где спал Крошка Лху, обвалился, засыпав его обломками. Он тревожно забарахтался, продирая глаза и разгребая подтаявшие синие ледышки – и вдруг радостно подскочил на всех щупальцах разом, переливаясь розовым и зелёным.

Весна пришла! Весна!

Тут же опасливо присев, малыш вытянул голову и заглянул вниз с уступа. В пещере ниже по склону спали мама Лху с папой Лху, а ещё глубже, в кромешной тьме ледяного ущелья, пребывал в спячке дедушка. Туда весна ещё не скоро доберётся.

Крошка Лху нарочно упросил родителей позволить ему зимовать отдельно и повыше – мол, здесь теплее. На самом деле это был единственный шанс проснуться первым и тайком сплавать наверх. Иначе не отпустят одного, а какой, скажите, интерес плестись следом за взрослыми, слушая занудные наставления? Да и времени у родителей вечно нет. А дедушку лучше и не просить: строгий он, хоть и добрый в душе. Самый старый и мудрый из всех лху, его имя известно каждому!

Но почему так темно? Крошка Лху задрал голову и вгляделся. Может, солнце низко стоит? Да нет, вон оно, светлое пятно, бежит в вышине. Ах да, понятно, ведь синий лёд на дне уже начал таять, и воды сверху добавилось, свету трудно пробиться. К концу весны океаны наполнятся до краёв, сольются воедино, и могучие волны покатятся одна за другой от горизонта к горизонту. Вот ещё почему всплывать лучше сейчас: если такая шарахнет о скалу, щупалец не соберёшь.

Была и ещё одна причина: воздушные козявки. Зимой, когда почти вся вода в океане сжимается в тяжёлый донный лёд, они вовсю плодятся на обнажившейся суше и строят себе высокие жилища из камней и деревьев. Красиво, даже папа с дедушкой хвалят – надо же наконец увидеть и самому! К концу весны то и раньше вода поднимется и всё затопит, а волны ещё и разобьют на мелкие кусочки, так что для осенних штормов уже и работы не останется.

Надо спешить, пока все спят! Он оттолкнулся от уступа и поплыл вверх по склону, стараясь всё же подниматься медленно – иначе закружится голова. В проталинах уже потихоньку пробуждалась жизнь: посверкивала многоцветьем рыбья мелочь, сновали рачки, личинки крабов и прочие ползучки, кое-где уже пробивались ростки водорослей. Чем выше, тем жизни больше, а на мелком шельфе она не замирает даже зимой.

Жаль, настоящей дичи ещё не найдёшь. Ближе к лету выйдут из спячки на глубине пузатые чешуйчатые ящеры с острыми гребнями и длинные морские змеи, что лежат пока что во льду, обвившись вокруг острых скал. Тогда папа отправится на охоту… Крошка Лху мечтательно зажмурился. А вдруг на этот раз возьмёт и его?

А сейчас… Он снова задрал голову. Так и есть! По светлой поверхности воды, оставляя волнистые следы, двигалась цепочка продолговатых силуэтов. Киты!

Опасливо глянув за спину – достаточно ли далеко отплыл? – он выпятил клюв, выставил вперёд щупальца – и загудел, завибрировал всем своим маленьким телом, испуская зов:

– Лху-у-у-у! Ух-ху-у-у!

Эх, слишком громко нельзя, родители проснутся. Тем не менее, точно нацеленный звук зацепил одного из китов, и тот завертелся на месте, корчась в судорогах, а потом стал тонуть. Маленький лху подоспел вовремя и ловко подцепил падающую тушку. Откусил сразу половину и с аппетитом зачавкал, всасывая густую красную кровь. По телу расходилось приятное тепло. Весна!

Скорее! Выше, выше!

До поверхности оставалось совсем немного, толща воды мерно колыхалась – наверху штормило. Спрятав в складках кожи недоеденного кита, он поспешил дальше вдоль склона.

И вскоре понял, что опять опоздал.

Крутой подъём сменился пологим шельфом, но не пустым, заросшим водорослями, как обычно. Ещё недавно здесь жили козявки! Кривые зубья обрушенных стен, поваленные колонны… Искорёженные конструкции с разбитыми прозрачными панелями торчат в разные стороны, словно голые чёрные ветви погибших кораллов. И повсюду жалкие крошечные скелетики, похожие на рыбьи – придавленные камнями, обгрызенные крабами.

Всю красоту успело затопить! Стоило ли ради этого провести всю зиму в одинокой неуютной пещерке?

А только, если вдуматься, зачем нужна красота, если она не вечна? Поглядел и забыл. То ли дело океан, особенно весной! Весна приходит из года в год, без обмана.

Вообще-то, эти козявки бывают даже опасны. Когда разведётся их слишком много, перессорятся да как начнут между собой воевать! Вынырнешь неосторожно и получишь огнём и дымом прямо в физиономию – мало не покажется. А иногда успевают так развоеваться, что могут и серьёзно покалечить. Папа говорит, они вообще вредные, отравляют воду. Когда попадаются, топит их кораблики, а дедушка как-то раз обрушил целый остров! Мама даже плакала тогда потихоньку.

Конечно, хоть и вредные, а козявок жалко. Живут-то всего ничего – сколько поколений сменится за одну только зиму, и не сосчитать. А тут новое половодье – и начинай строить всё сначала! Такого и врагу не пожелаешь. Вот научились бы дышать в воде, другое дело… да где ж им научиться, бестолковым.

А в следующий миг Крошка Лху увидел такое, что чуть не умер от страха. С трудом удерживаясь, чтобы не пуститься наутёк – разве тут убежишь! – он сжался в клубок и зажмурился, побелев от клюва до последней присоски.

Издалека, с возвышения среди развалин, раздувшись от пунцовой ярости и воинственно протянув щупальца, ему грозил… сам дедушка!

Вот только странно… Крошка Лху чуть отодвинул щупальце и глянул одним глазом, потом другим. Развернулся и посмотрел обоими.

Да нет же, дедушка совсем близко! Но тогда почему он такой маленький? Не может быть!

Ах вот оно что! Подплывём-ка ещё ближе.

Посреди площадки, выложенной белыми плитами, возвышалась тёмно-красная скала, а верхушка её была вырезана в виде рассерженного старого лху. Вроде того как мама иногда вырезает фигурки для бус из кораллов, но здесь работа куда сложнее! Каждая чёрточка передана один в один, каждая присоска, даже морщинистая кожа и чуть обвисшие складки вокруг клюва и налитых гневным пурпуром глаз. Потрясающе!

Крошка Лху невольно усмехнулся. Понятно, почему дедушка тут злой – ведь только таким его козявки небось и видели.

Нет, но какие мастера! Пожалуй, всё же стоило проснуться так рано.

За развалинами начинался лес. Вернее, чаща из обломанных пней, а сами стволы и ветви когда-то росших на воздухе деревьев плавали наверху, колыхаясь вверх-вниз уродливой кашей. Штормовые волны поработали на совесть. Чтобы не продираться сквозь мусор, Крошка Лху не стал приближаться к самому берегу и всплыл раньше. Раскинул щупальца по сторонам и завис у самой поверхности, мерно поднимаясь и опускаясь вместе с водой и выставив наружу только глаза.

Однако предосторожности оказались излишними. Берег был пуст, да и мало кому пришло бы в голову оставаться здесь в такую погоду. Волна накатывалась за волной, обрастала пенистым гребнем, и с грохотом обрушивалась прямо в древесную мешанину, перемалывая её в щепки. Если кто из козявок и выжил, то прячется дальше – там, где за чёрными скалами вздымается в облака высокая гора.

Интересно, что останется от этой горы, когда на дне растает весь тяжёлый лёд, океан разбухнет вдвое и волны заревут, набирая полную силу? Хорошо если маленький островок. Как найдут тогда пропитание остатки козявок на голых бесплодных вершинах?

С сожалением глянув на огрызок кита, он откусил ещё кусочек – совсем маленький! – а остальное, размахнувшись, зашвырнул подальше в лес. Пускай хоть напоследок перекусят, бедолажки… И как они только до сих пор не вымерли все до единой?

Внезапно океан вокруг дрогнул и запенился, всё тело ощутимо тряхнуло.

Папа зовёт! Сейчас будет ругать…

Крошка Лху сжался, подбирая щупальца, и кувырком ушёл в глубину. Задержался лишь на миг, чтобы отломить и взять с собой верхушку красной скалы с резной фигурой.

Может, дедушка Кту, когда проснётся и увидит её, не будет больше так суров к несчастным козявкам.

Македонский

Полина Кузаева

г. Оренбург

Я был готов заплакать, вырвать у себя волосы, несмотря на то что последние десять лет у меня гладкая, как коленка, голова.

– Вы не можете отправить меня туда, я не заслужил! У меня опыт работы, две премии…Тут я замолчал. Взгляд шефа разрезал меня на кусочки и поджаривал на мелком-мелком огне.

– Джо, дорогой, – я пошёл на последнее. – Ты же мой друг…

– Был им, – отрезал он. – Завтра летишь на Землю-1. Обычная командировка. Чтобы привёз не меньше пяти материалов.

– Не боишься потерять лучшего журналиста? – спросил я невозмутимо, решив, что унижений с меня достаточно.

Джо сделал страшную гримасу: «После того, как я потерял друга, мне уже ничего не страшно. Пока, Лёня. А лучше прощай!…».

Я не хотел расстраивать домочадцев. Но за ужином жена так долго сверлила меня взглядом, что даже сын не выдержал.

– Пап, скажи уже, что случилось, – хихикнул он, – а то у мамы всё остынет.

– Не дерзи, мелочь, – ласково цыкнул я, – завтра улетаю в командировку.

Маша посмотрела на меня ещё выразительнее. Я сглотнул и признался:

– На Землю-1.

Сын аж взвизгнул:

– Ура! Привезешь мне иферот?

– Привезу, – пообещал я, а про себя подумал, что дай Бог вернуться оттуда в здравом уме.

Хмурое утро я провел в порту. Ждал свою мини-ракету на две персоны, да гадал, один полечу или с попутчиком. Письмо в галактический союз журналистов я отправил ещё вчера. И вот пришёл ответ, что на Земле-1 меня встретят по первому разряду. Туда редко приезжают с нашей планеты, и они будут рады моему визиту.

Земля-1 совсем недавно вышла на контакт. А по мне лучше бы и вовсе не выходила. Кому как, а мне место, где, кроме людей, обитают, кажется, только змеи, кажется чем-то похожим на одиночную камеру с тараканами. И я вовсе не хочу быть там гостем.

В ракете я сразу занял место у прохода. Не люблю смотреть в окно – мне тогда сразу начинает казаться, что мир падает. Достав из кармана книгу, я принялся читать об истории возникновения Земли-1.

– Простите?

Не отрываясь от чтения, я сдвинул в сторону ноги и постарался улыбнуться как можно шире: «Проходите!».

– Ну уж нет. Сами сидите у окна!

Я поднял глаза, намереваясь бороться за своё место до последнего. Передо мной на задних лапах стоял серый кот и воинственно топорщил усы.

– Вы, коты, не боитесь высоты! Вот и сидите у окна, – заявил я, – и вообще я первым взошёл на корабль.

Тут на табло загорелось: «Займите свои места. Немедленно».

– Видите? – вежливо поинтересовался я у кота. – Садитесь скорее.

Тот мотнул головой: «Нет. Я умру там от страха».

Моя профессия приучила меня искать компромиссы. Часто во вред себе. И тут я не изменил себе.

– Есть предложение, – сказал я шепотом. – Садитесь ко мне на колени. Я никому не скажу. Обещаю.

Табло остервенело горело красным. Еще чуть-чуть, и запиликает система безопасности. Если повезет, нас просто оштрафуют, если нет, снимут с рейса.

Кот, конечно, это тоже знал. Вздохнув, он прыгнул мне на руки и тут же зарылся носом в собственный бок. Дескать, сплю, не вздумайте мешать.

Ну-ну. Лететь не меньше шести часов. Тебе ещё придётся поговорить со мной, злорадно подумал я. Однако скоро сам провалился в сон.

Проснулся будто от пинка. Открыв глаза, я обнаружил, что мои брюки мокрые. На плече сидит кот и манерно вылизывает лапу. При том старательно делает вид, будто меня вообще нет.

– Что случилось? – спросил я спокойно, хотя был в панике. Что подумают обо мне, когда я выйду с корабля в мокром белье?…

И что если это?… Тут я даже запретил себе думать. Только принюхался и, не уловив специфического запаха, облегченно вздохнул. Нет, определенно чем-то пахло в салоне, но вот чем, я никак не мог понять.

– Неужели вы могли подумать, что я вас…? – кот намеренно проглотил последнее слово. – Это оскорбительно!

Я тоже умею манерничать. И прежде чем спросить, я так искусно заломил левую бровь, что захотелось полюбоваться на себя в зеркало. – Тогда что здесь произошло? -

Кот закатил глаза: «К чему поднимать шум из-за ерунды? Пока вы спали, я решил перекусить. И нечаянно пролил воду. Сядь вы у окна, как сделал бы любой гуманный Homo Sapiens, этого бы не случилось».

Я счёл, что лучше промолчать. И так всем известно, что наглее котов нет созданий. Достал из кармана записную книжку и стал думать, что же мне на Земле-1 делать. Мыслей не было. Хотелось одного – поскорее вернуться домой. Посмотрев на табло, я с огорчением обнаружил, что лететь ещё три часа.

– Да… препротивнейшее занятие – ожидание! – неожиданно промурлыкал мне в самое ухо кот.

И тут меня проняло. Пахло водкой. Да что там пахло! Кот был весь пропитан запахом спирта! И гадать не надо, значит, и брюки тоже.

– Ну вы и налакались, – не выдержал я. – Как не стыдно?

Кот поднял голову и посмотрел мне в глаза. Жёлтые с чёрной замочной скважиной посередине – они были жалобными и наглыми.

– Я лечился, – изрёк кот. – А то, что пролил, – извините.

Решив, что нет ничего лучше примирительного молчания, я снова открыл блокнот. Пять материалов…о чём же написать? Нет, надо было сразу уволиться.

– Зачем летите? – спросил кот. Вид у него был прежалкий. Усы дрожат, хвост дергается. Может, уже похмелье пришло? Кто знает, как быстро это у них происходит.

– В командировку. Я журналист. Издание «Главные». Слышали, наверное.

Кот оскорбительно помотал головой. Мне даже захотелось потянуть его за ухо зубами.

– Вы тогда что там забыли? – довольно-таки грубо сказал я.

– Ничего не забыл. Сколько до посадки осталось? – пробурчал кот.

– Около трёх часов, так что предлагаю ещё поспать. Или у вас водка осталась?

Кот кивнул: «Осталась».

Откуда-то из густой шерсти этот контрабандист вытащил фляжку и протянул мне. – Будете?

Я покачал головой: «У меня гастрит».

Кот посмотрел на меня с такой жалостью, что я почувствовал себя самым презренным существом в мире. Жалким червяком без необходимого для яркой жизни потенциала.

Не глядя, я взял у него из лап флягу и сделал глоток.

– Ну вот. Давайте теперь знакомиться, – сказал кот, – я – Македонский. С кем имею честь путешествовать?

Хорошо, что водку я уже проглотил. От таких оборотов мог бы и захлебнуться. Македонский он…А как витиевато говорит-то!

– Леонид Северов. Вас и дома так зовут? – ехидно спросил я.

Македонский покачал головой, и из его глаз брызнули слезы. Они попали мне на губы и подбородок. Вытащив из кармана платок, я начал с остервенением вытирать рот. Кот между тем снова приложился к фляжке. Алкоголик что ли.

– У меня нет дома, – закрыв лапой глаза, он снова зарыдал.

– Полноте, перестаньте, дружище! Я пытался успокоить его, обеспокоенный, что мой костюм теперь станет мокрым от слез. – Куда же делся ваш дом?

– Я его проиграл, – театрально прошептал кот. – В карты. На последние деньги я купил этот билет. «Зачем?» – спросите вы, а я промолчу. Ибо и мы, коты, не всё знаем и ищем ответы на вечные вопросы.

Оставшиеся полчаса Македонский, всхлипывая, прикладывался к фляге, а я сидел и гадал, бездонная она что ли?…

Неожиданно кот замолчал и, хитро уставившись на меня, спросил:

– Ну как вам? Сильно?

– Что? О чём это вы? Надо сказать, я был уже изрядно утомлен своим попутчиком и ждал, когда же смогу, наконец, с ним расстаться.

– Моим выступлением. Чем же ещё. Или вы…поверили?…

Глаза у Македонского засветились померанцем. – Вы поверили в эту историю? Я артист! Разве вы не слышали про Македонского?…

Кот раздулся от важности, а я начал припоминать, что, кажется, действительно что-то слышал.

– Вы в театре служите? – вежливо поинтересовался я.

Македонский, манерно изогнув спину, протянул:

– Театр слууууужит мне. Тут он, вспомнив что-то, как-то весь обмяк и прошептал: «Или служил».

– Выгнали? – я постарался спросить как можно участливее.

– Нет, в командировку отправили.

– Гкхм, меня тоже, – признался я. – У вас ещё осталась водка?…

Фляжка и правда оказалась без дна. Такие делают на планете Тетра-S.

Скоро я совсем перестал смотреть на часы. Оказалось, что Мак отлично поёт. Приземлялись мы под песню про отважного зяблика.

В порту нас встречали. Обнявшись, мы расплакались.

– До встречи, дружище, – прокричал я, целуя Македонского в усы.

Три следующих дня прошли как в тумане. Меня куда-то возили и что-то показывали. Кормили какой-то студенистой жижей. Мой диктофон был битком набит рассказами про быт и верования жителей Земли-1. Честно говоря, кроме особенностей местной кухни, я не нашел кардинальных отличий. Такие же люди, как и мы. Холодные только какие-то. Ни пошутить не могут, ни рассмеяться. Это, наверное, оттого, что на планете из зверей и правда есть только змеи и птицы. Вот и человек тут на них похож. Вроде и живой, а без порывов, без искры. Если бы не ифероты… разноцветные камни из огромного бескрайнего моря. Я набрал целую горсть для сына, и в их причудливых бликах мне чудились теперь грифоны и гарпии.

Когда меня привезли обратно на космодром, я едва ли не пел!

Топчась у ракеты, я ждал время отлёта. 20 минут, 15, 10… Скажу честно, я уже нервничал, когда вдалеке показался автобус. Из него выпрыгнул мой лучший друг и собутыльник Македонский. На шее у него висела связка сушеной рыбы, в глазах плескалась сумрачная решимость.

– Мак, – закричал я, – брат мой!

– Лёня, родной! – кот заключил меня в объятия.

Надо ли говорить, что весь полёт мы пели песни, заедая их на редкость невкусной рыбой.

– Я дал четыре моноспекталя, – всё рассказывал Мак. – Показал им «Гамлета», «Дон-Кихота», «Великого Гэтсби» и, конечно, «Мастера и Маргариту». И они ничего не поняли! Вежливо хлопали. Я чуть не умер, Лёня!

– Как же ты умудрился один все сыграть? – восхищался я, целуя Македонского в усы.

– Мне помогла моя фляжка!

Шесть часов лета пролетели стремительно. Обменявшись адресами, мы расстались. Через месяц я повел Машу и сына в театр на премьеру, в которой Мак играл главную роль. Денег на билеты хватило благодаря премии, которую мне дали за лучший материал недели. Он назывался «Как я летел на Землю-1». За остальные четыре мне даже не заплатили. Сказали, что читать такую дребедень невозможно. Честно говоря, я тоже так думаю. Джо, конечно, простил меня. А того гада, кто рассказал ему, что я тушу окурки в горшке с его любимым фикусом, я найду. И месть моя будет страшной!

Лекарство

Роман Арилин

г. Зеленоград

Сквозь разбитую форточку, заткнутую тряпкой, тоскливо подвывала метель. За ночь на подоконнике скопилась горка снега и небольшой лавиной обрушилась на мерзлый пол. Миронов вытащил ногу из-под одеяла и тут же дернул ее обратно. Холодно…

Сверху зашаркали по полу, донесся приглушенный трескучий кашель. Иван Захарович, фельдшер, проснулся и выкуривает свою утреннюю папиросу. Значит, пора вставать, скоро начнется еще один бесконечный день.

Миронов представил длинную очередь крестьян с заспанными глазами, ждущих приема уже спозаранку во дворе их земской больницы, и ему захотелось оказаться за сотню верст, прочь отсюда. Бесконечные свищи, нагноения, вывихи и прочие хвори хирургического плана. И ведь идут, когда уже и бабкины травки не помогли, да заговоры местной знахарки толку не дали. А ты доктор давай, лечи, и порошков не жалей.

В дверь постучали, потом раздался голос фельдшера:

– Сударь мой, извольте вставать. Нас ждут великие дела сегодня.

Миронов нащупал валенки под кроватью, накинул шинель и пошел в уборную, которая располагалась в самом углу двора, между дровяным сараем и невесть кем-то притащенным большим плугом.

День начался престранно. В приемную с боем ворвалась, закутанная в несколько платков баба, с мальчонком наперевес. Сопровождали ее трое ребятишек, державшиеся за измызганный серый подол. И вся эта делегация протаранила и бесконечную очередь, и рассерженно-растерянного Ивана Захарыча, словно их и не было.

Баба голосила, ей вторили ревем ребятишки:

– Ой, умирает Петруша! Спасите-помогите, люди добрыя!

Миронов вначале хотел цыкнуть на замотанную бабу, потому как не любил, когда начинали голосить и причитать. Дело в таких случаях кончалось какой-нибудь сущей ерундой, а спектакль затевался, чтобы обойти смурных мужиков, сидящих в очереди. Но когда взглянул на мальчика, кинулся к нему, разматывая одеяло и оглядывая худое тело, прикрытое рубашкой. Серое, без кровинки, лицо, без сознания, пульс едва прощупывался. И тяжелая от крови штанина.

– Иван Захарович, операционную, воды горячей, и хлороформ готовьте! Не ори, дура! Чего стряслось?

Баба забормотала, охая и ахая. Попал под сани, ногу измочалило и вывернуло.

Миронов оставил мать в приемной, крикнув сиделке, чтобы дала ей валерьяны, и детям горячего чаю, а сам понес мальчика в операционную.

Коленный сустав вывернуло из сумки, открытый перелом, осколок перебил вену. Иван Захарович глянул через плечо, обдав запахом табака, и сказал тихо в сторону:

– Не жилец он, сударь мой, я вам сразу говорю. Не мучайте вы его и себя.

Ну, это мы еще посмотрим, спокойно подумал Миронов. Не все так страшно, на самом деле. Кость это ерунда, сустав-то цел, только связки разворотило. Откуда-то пришла уверенность, что все будет хорошо…

Когда Миронов уже зашивал рану, он заметил одну странность.

– А ну как, помогите мне перевернуть его на живот, – попросил он фельдшера.

Из штанов у мальчика торчал хвост. Собачий, толстый, черного окраса. Он слабо подергивался, а когда Миронов дернул за него, хвост тоже дернулся. Начинался он из копчика, и Миронов заметил небольшой аккуратный шов. Словно кто-то пришил.

– Это еще что? Вы видите, Иван Захарович? – спросил Миронов, вытирая руки.

– Обычный хвост, – пожал плечами фельдшер, и потом добавил. – Собачий, определенно.

Бабе сказали, что мальчик требуется оставить в стационаре на несколько дней, а может и больше. Та успокоилась, как увидела ребенка.

– Послушай, любезная… – неуверенно начал спрашивать Миронов. – Давно у него… хвост?

– Да уж два года как, – просто ответила баба.

– А зачем он? – глупо спросил Миронов.

Баба посмотрела на Миронова, словно первый раз его увидела.

– Ну ты чудной, доктор, – сказал она. – Для богатства.

Миронов сконфузился. Правда, таких вещей не знать.

– И где же ему этот хвост пришили? – глупо спросил он.

Баба сделала испуганное лицо, обернулась, чтобы никто не услышал.

– Так фельдшер и пришил, – шепнула она Миронову на ухо. – Благодетель он, уж такое спасибо.

Вечером фельдшер позвал Миронова на домашний ужин. Жена у него давно померла, но из деревни ему всегда приносили домашнее. Курицу, мяса, яйца, свежий хлеб. Уважали фельдшера за душевность, а может и еще за что.

Иван Захарович накладывал Миронову картошки с ароматный маслом и пододвигал тарелку с хрустящей моченой капустой. Достал фельдшер и крепкой наливки. Видно, что настроение у него было хорошее.

– Золотые у вас руки, сударь мой. Вам бы в Белокаменную, или в Петербург, а не в нашей дыре прозябать, – с некоторым укором сказал фельдшер. – Держали бы практику. Экипаж, дом, жена, дворецкий на входе.

– Так ведь там и без меня умелых хватает, – усмехнулся Миронов. – Без протекции нечего и думать. А я что есть? Родители мещане, сестра чахоточная… Все жалованье им отправляю. Верите, даже рубашки белой нет!

– Ну, какие ваши годы, – махнул рукой фельдшер. – Еще схватите удачу за хвост.

– Кстати, Иван Захарович, – вскинулся Миронов. – Признайтесь, вы такое видели раньше? Я про мальчика с хвостом.

– Обычное дело в этой местности, видимо, дело в особом составе почвенных вод. Каждый двадцатый в этом уезде с хвостом, – немного деланно пожал плечами фельдшер, разливая еще наливки. – Отдаст потом мать мальчонку в цирк. Будут показывать по весям империи. Семье великая помощь, опять же. Мать и убивалась, что ежели умер бы сыночек, то весь план о богатстве прахом.

– Так это же сенсация! – разгорячился Миронов. – Это же надо в журнал, наконец, статью написать. И диссертацию!

– Не надо, – твердо сказал фельдшер. – Огласка в этом деле… Словом, не ворошите вы это. Нет у этих крестьян просвета в жизни. Нищета, болезни, чахотка, подати, неурожай… Средство от бедности, хвост, сударь мой.

Миронов неловко замолчал, чувствуя, что разговор даже как-то неприятен собеседнику. Но после наливки словно какой-то черт засел в нем, и все дергал выложить правду.

– Ну, хорошо, а вот, предположим, у меня хвост может вырасти? – издалека начал Миронов. – Я ведь тоже воду пью.

– А вы этого хотите? – поднял бровь Иван Захарович.

Миронов задумался. Что его ждет? Он же погрязнет в этой земской больнице, со свищами и вывихами. А жизнь-то идет, проносится мимо.

– Хочу, – посмотрел в глаза фельдшеру Миронов. – Экипаж, дом, жену, дворецкого… Сделайте мне хвост, Иван Захарович.

– Будете выступать на ярмарках? После бородатой женщины и до заклинателя змей? – усмехнулся Иван Захарович.

Миронов и сам не понимал, что он, собственно будет делать с этим хвостом. Преглупый разговор, рассердился он на себя.

– Это все ребячество, сударь мой, – махнул рукой Иван Захарович. – Сдался вам этот хвост, право. Для хирурга он совсем без надобности. А вы хирург от бога, уж я знаю, о чем говорю. Сдается мне, вы и сами можете пришивать хвосты.

– Если бы вы знали, до чего меня довела нищета. Вон, у вас до выдачи жаловаться пару рублей постоянно занимаю и не отдаю, – со стыдом признался Миронов. – И эти крестьяне, со свищами и квасной отрыжкой. Сил моих нет видеть их… Я бы не то что хвост, а и два хвоста заимел, лишь бы не знать это все.

– Идет спать, вы сегодня весьма устали, – поднимаясь, сказал Иван Захарович. – Завтра будет тяжелый день.

Миронов вытащил ногу из-под одеяла. Холодно…

Опять истопник экономит дрова, без особой злобы подумал Миронов, выходя во двор и входя в уборную. Когда он снял штаны, ему на секунду показалось, что между ног покачивается хвост. Рыжей расцветки, вроде как у сеттера. Миронов выскочил, как есть, наружу, со спущенными штанами, и упал в снег. Потом провел дрожащей рукой сзади. Никакого хвоста не было.

Миронов неуклюже перекрестился и припустил бегом назад, в комнату. Чертовщина какая-то, подумалось ему. Во дворе столбом стоял мужик, ломая в руках шапку. Как только он увидал Миронова, то бухнулся на колени в снег, и забасил прокуренным голосом:

– Ваше благородие, окажите милость, сделай мне хвост. Работы нет, помещик мироед. Жена говорит, езжай на заработки. Мужик ты, говорит, или видимость одна безденежная?

– Больше хвостов не будет! Буду ампутировать их, к чертовой бабушке! – уставил в него палец Миронов. – И в деревне всем так и передай!

– Ампутировать… – печально повторил мужик, нахлобучил шапку и вышел прочь со двора.

Как Щщец тумбочку собирал

Михаил Востриков

г. Москва

Борис Вениаминович Щщец, промышленный заклинатель пятидесяти лет, бочком протиснулся в дверь с коробкой под мышкой. Припухшую физиономию его окропляла свежесть, ведь день стоял приятный: Борис ступил в новую жизнь. С мыслью зацементировать этот порыв души поступком из поступков, Щщец заимствовал в цеху волшебной сборки мебели тумбочку оттенка спелой папайи, дабы обновкой в доме ознаменовать свое перерождение. Руки его горели до пальцев – скоро он разложит панели на пол и зачерпнет волшебной пыльцы; горело нутро – крикнет заклятье, и тумбочка соберется! Горели у Щщеца и трубы, что обратило бы его в хмурую тучу, если бы не прохлада пузыря в кармане. Заметим, что не одним возлиянием крыл Борис минуты уныния, лелея на задворках мозга клад, катая, как леденец на языке, истомную думу: возносило его над челядью тайное знание, сила сборки мебели чарами и – тут он благоговел – без инструкции.

– Один во всем свете умею, – нашептывал он с хитрой улыбкой.

Плюхнув коробку в комнате, Щщец поспешил на кухню. Хрустнула пробочка, сверкнул в стакане декохт и умаслил глотку заклинателю. Как и всякий колдырь, Борис не терпел в быту двух вещей: ручного труда и душевных тереблений, ибо по рукам они били мелкой дрожью, на лоб выгоняли бисеринки пота, а трубы прожигали почище бензина в дровяной печи. Благо судьба избавила его от хлопот обывателей, одарив мебельным волшебством.

Раздухаренный, Щщец истерзал коробку, и ему предстали заветные панели цвета спелой папайи. Сыпанув поверх пудры из мешочка, он заголосил заклятье на тайном языке сборщиков мебели. В конце, выдержав паузу, прикрыл глаза.

– Тумба, соберись!

Стучат детали, вгрызаются саморезы, запрыгивают в отверстия шканты, – под опущенными веками человечек из инструкции плющится исполинским щщецовским сапогом, – лает собака… Собака? Щщец метнул взгляд на открытую форточку, затем на парящую в воздухе тумбочку и опешил: та грудой так и лежала на полу. Неужто навоображал?

Борис запустил пятерню в жидкие волосы. 17 лет отбарабанил в цеху, мебели собрал на город с небоскребами, волшебной пудры расшвырял целое нагорье – а так не плошал. Желчное расположение забоксировало по его осоловелому существу, разжигая позыв вспрыснуть. Откушали-с четверть пузыря.

– Голова садовая! – воскликнул вдруг он. – Пудру надо бережнее бросать!

Чахлый червяк сомнения всего на миг опутал его думы, но уже упал искромсанным когтистой хваткой заклинателя. С видом мудреца он бережно ссыпал порошок на верхнюю панель и вновь прочел заклятье.

Но деревяшки предательски не шевелились.

Восстал червяк. Разросся, выпустил клыки, подозрительно похожие на змеиные, и наметился на сердце Щщеца. Борис вспыхнул до ушей. В тягостном чувстве он стиснул пузырь, и откушанье его не знало мер.

Прошел час. Щщец с ретивостью пьяного десантника терзал себя и все вокруг тщетными попытками чудотворства. Под конец в голове у него так шумело, что бедолага швырялся предметами и горланил «Интернационал» заместо слов силы. Его тайное знание, единственная отрада и любовница, не раз баюкавшая на ласковой груди, изменила ему, грязным ногтем ковырнула мозг, вызвав тяжелый абсцесс. Вот поползла по воспаленным извилинам капля гноя: «я покорю тебя, собака фанерная». Зазмеилась струйка: «это все она, сучья бумажка!» А вот лопнула натянутая жилка: «она знает о твоей силе и поклялась извести ее на корню!»

Щщец пронзил драконьим взглядом сумрак коробки, где таился его всезатмевающий враг, корифей коварства, сокрушитель сознания – инструкция по сборке. Он шагнул к ней, но вдруг осекся: за спиной хмыкнули. Заклинатель крутанулся с воплем:

– Кто смеялся?!

Вдруг белый стол побагровел и затрепетал, давя в себе хохот. Следом прыснул диван, и шакально так, гаденько. Взорвавшись облаком слюны, скрипя захихикал по-тюленьи шкаф, залихватски стуча дверцей. Гогот чашек, стульев, самой квартиры заполнил уши.

Обмер Щщец. Бетонным столбом обратился. Скажи ему кто вчера, что диван, который он до последней капли спиртного оборонял от жены при разводе, взбунтуется, он бы плюнул под ноги собеседнику, а, возможно, и по зубам съездил. Бумажка, чье имя он презирал и страшился, провела его вокруг пальца, обдала благородную фамилию Щщеца смердящим позором.

– Измена! – вопил несчастный, бросаясь из комнаты.

И тут свет прозрения вонзился ему в ум. Запустив пальцы в карман, он достал коробок. Спичка не чиркнула – взвизгнула, как колесо о дорогу, и звучно упала на ковер. Вылетевший из квартиры Щщец уже не мог видеть, как пламя ластится к шторам, поигрывая текучими мускулами под шкурой, наваливается на стол. И как плавятся едва заметные стяжки, скреплявшие панели цвета спелой папайи.

Нашли Щщеца у бумажной фабрики с веткой сирени в руках, и свезли в лечебницу.

Беспрецедентный случай

Роман Кузьмичев

г. Москва

Макс еле успел на отходящий магнитный трамвайчик. Ещё немного и пришлось бы отчитываться перед Михаилом за опоздание, а Макс ох как не любил этого педантичного засранца. Экраны над поручнями передавали последние новости.

«Сегодня знаменательный день для столичной полиции, – беззвучно тараторила симпатичная ведущая, ее слова отображались текстом на бегущей строке. – Будет произведено введение Искусственной Интеллектуальной Системы в сферу безопасности. Как уже сообщалось ранее, все данные и доступ будут переданы ИИС, а самих полицейских заменят роботы, прошедшие не одну проверку на военных полигонах».

Картинка сменилась, и взору смотрящих предстали ряды новехоньких роботов-полицейских. Все как один атлетического телосложения, одинаковой темно-синей расцветки с белым порядковым номером на плече. Словно на параде, они зашагали мимо такого же строя обычных полицейских, отдавая им честь.

Макс скептически фыркнул, закинул полупустой рюкзак на одно плечо и выскочил из трамвая. Пробежав от остановки еще метров триста, он свернул в подворотню и вышел к покосившейся подъездной двери с облупившейся краской. Посмотрел на часы – вовремя. Вдохнул и открыл дверь.

В подъезде его уже ждали трое ребят. Если бы Макс их не знал, то мигом выскочил из подъезда и пустился наутёк, лишь бы не видеть эти бандитские рожи. Хотя факт того, что он знал этих ребят, не сильно менял дело.

– Ахой, Максик, – самый старший подошёл к нему, сухой, осунувшийся и лысый, – Принёс?

– Принёс, Михаил, а как же, – Макс сильно нервничая, полез в рюкзак и достал небольшую коробочку.

– Весь софт подлатал? – Михаил говорил с присвистом, как астматик, с коварной полуулыбкой.

– К-конечно, Михаил, о чем речь! – Макс давно избавился от заикания, но в периоды сильной нервной нагрузки, бывало, запинался.

– Ну смотри, – сухой достал из коробочки детальку в виде полумесяца размером вдвое короче мизинца и вставил в паз за ухом. Две идентичные детали отдал своим телохранителям.

– Ну-ка, ну-ка, – глаза Михаила подернулись дымкой, система подключалась к его встроенным имплантам.

– Как будто бы все хорошо, – снова зловеще улыбнулся Михаил.

Холодок пробежал по спине Макса. Когда он согласился на эту работу, то пережевал, что эти бандиты могут не заплатить. Теперь он надеялся хотя бы уйти живым и не покалеченным. Макс нервно поправил лямку рюкзака на плече. Уже который раз за эти пятнадцать минут.

– Держи, заслужил, – Максу протянули туго свернутые банкноты.

Кивнув и глупо улыбнувшись, Макс взял деньги и вышел из подъезда. Он еле сдерживался, чтобы не перейти на бег. Только когда подошёл к оживленной улице и вышел на остановку, его накрыла волна облегчения. Макс даже нервно хихикнул. Судя по размеру и цвету трубочки свернутых банкнот, там было немало, наверняка даже больше, чем он рассчитывал.

К остановке бесшумно подлетел трамвай. Как раз его маршрут. Насвистывая, Макс зашёл в трамвайчик, проскочил мимо табло для оплаты и сел у окна, думая о том, на что потратит деньги. В первую очередь надо отослать немного маме с папой, так, чтобы им было приятно, но не слишком много, чтобы не было вопросов. Скажет, получил премию. Ещё нужно купить еды себе и Клёпе, коту. Ну и, конечно же, заказать то железо для компа, которое он давно присмотрел. Так, захваченный приятными мыслями, Макс глядел в окно. Через одну его остановка.

Когда трамвай остановился, у первых дверей люди начали гомонить и расступаться. Привлечённый шумом, Макс попытался разглядеть, что там, но причина такого пристального внимания пассажиров сама вышла к нему. Это был робот-полицейский, один из тех, которые сегодня в новостях шли ровным строем, отдавая честь. А что, выглядит он здорово. Макс, как человек сведущий, оценил сие произведение искусства.

– Максим Каготов, вам предъявлено обвинение, – Макс не сразу понял, что это говорит робот, уж больно голос был человеческий, эмоциональный.

Робот говорил с такой интонацией, как будто был новичком, наткнувшимся на первое в своей карьере полицейского нарушителя, – дерзковато, растягивая имя и фамилию. Конечно, он таковым новичком и являлся, но эмоции от бездушной машины – звучало жутковато.

Хотя Максим не обратил на это внимание. Им завладел животный ужас, в груди образовалась пустота и неприятные мурашки пробежали ото лба до копчика. Его засекли с этими бандитами. И надо же было попасться в первый день введения этой ИИС! Хотел же после сегодняшней сделки завязать на время. Не дослушав робота, Макс резко нырнул ему под правую руку и через уже закрывающиеся двери проскочил на улицу.

Обернулся. Робот просунул руку между закрывающимися дверьми и раздвигал их в стороны. Надо бежать! Не задумываясь о направлении, Макс рванул на следующую остановку, пытаясь опередить трамвай. На этом участке улицы некуда было свернуть, поэтому он надеялся успеть добежать до следующей остановки, чтобы заскочить в последний момент в трамвай или свернуть там во дворы. Подгоняемый страхом, парень бежал не оглядываясь. Лишь на остановке он позволил себе обернуться. Робот его нагонял. Полицейский оказался гораздо быстрее, чем предполагал парень и бежал, ритмично двигая руками. Макс запаниковал. Трамвай не успел подойти, поэтому он решил нырнуть в толпу на остановке, чтобы робот потерял его из виду, а затем свернуть в подворотню через метров десять. Протискиваясь через людей, Макс еще раз оглянулся и увидел, как робот-полицейский, не сбавляя скорости, врезался в толпу. Раздались крики, несколько человек упало, остальные поспешили уйти с пути робота. Макс свернул в подворотню. Двор был сквозным, с другой стороны, если перебежать через детскую площадку, можно было добраться до арки. Туда парень и рванул. Решив оглянуться, он сходу врезался во что-то твёрдое в арке. Он поднял взгляд – робот! Услышав шаги сзади, Макс понял, что это другой. Они окружили его.

– Вы задержаны за препятствие правосудию.

Макса доставили в ближайшее отделение. Всю дорогу он сокрушался. Как теперь родителям в глаза смотреть, им же наверняка обо всем сообщат. И раскроется вся его криминальная деятельность. А он даже до конца не знает, что именно сделал, установив требуемый софт на импланты этих бандитов. Может, это поможет ему? Мол, не знал кому устанавливает, просто попросили. Сдаст этого Михаила, все равно он никогда ему не нравился. Так, лихорадочно размышляя, он очутился в допросной. Роботы провели его, усадили, и один из них вышел. Другой замер у двери, напротив Макса.

Сидеть пришлось недолго, открылась дверь, в проеме возникла фигура толстого мужчины. Белая рубашка была заправлена в темно-синие брюки и сильно натягивалась на животе, так что между пуговицами был виден просвет. Воротник был расстегнут, на шее поблескивала золотая цепочка. Лицо было похоже на бульдожье, только с усами. Человек, не заходя придерживал дверь и с кем-то разговаривал, кого Макс не видел.

– Указ! – брызгал слюной человек с бульдожьим лицом. – Да согласно этому указу здесь вообще никого быть не должно! Меня из постели подняли в мой законный выходной, потому что у нас уже двое убитых. Сопутствующий ущерб!

– Прекрасно вас понимаю, – ответил ему спокойный голос. – Но ИИС нужна адаптация.

– Система списала все на сопутствующий ущерб! – будто не слышал собеседника толстяк. – Да если бы обычный полицейский в погоне пристрелил или сбил бы двоих гражданских насмерть, его бы сразу под суд отдали, уголовный! А тут что? Тут что, я вас спрашиваю!

– Товарищ генерал-майор, это беспрецедентный случай…

– В первый день работы системы!

– К совершенной системе компьютерного вычисления и холодной логики мы добавили эмоциональный спектр, что позволило ей принимать человеческие решения. Это первый шаг к тому, чтобы искусственней интеллект импровизировал! Конечно, не обойдется без ошибок, но мы над этим работаем.

– Плохо работаете, – генерал-майор понемногу успокаивался. – Эмоции машинам добавили, а совесть забыли. У них нет ни чувства вины, ни сочувствия. Голые эмоции не приведут ни к чему хорошему, лишь совесть делает человека человеком. Очень сильно вы просчитались, профессор. И как только правительство все это одобрило.

– Но роботы выполняют свою работу, система работает, – попытался оправдаться профессор.

– А семьям погибших новость тоже роботы сообщат? – начал снова закипать полицейский. – Даже не думайте об этом! Все, вы свободны, – махнул он рукой. – Поговорим с вами позже.

Генерал-майор вошел в комнату, закрывая за собой дверь.

– И что же ты такое натворил, дружок, что в результате погони за тобой было убито двое гражданских? – со злостью спросил он Макса и, не поворачиваясь, обратился к роботу, все так же стоящему у стены. – Объявить правонарушение.

Робот повернулся к ним.

– Безбилетный проезд.