Звучащий свет

Откуда бы музыке взяться опять?

Оттуда, откуда всегда

Внезапно умеет она возникать —

Не часто, а так, иногда.

Откуда бы ей нисходить, объясни?

Не надо, я знаю и так

На рейде разбухшие эти огни

И якоря двойственный знак.

И кто мне подскажет, откуда плывёт,

Неся паруса на весу,

В сиянье и мраке оркестр или флот,

Прощальную славя красу?

Не надо подсказок, – я слишком знаком

С таким, что другим не дано, —

И снова с её колдовским языком

И речь, и судьба заодно.

Мы спаяны с нею – и вот на плаву,

Меж почвой и сферой небес,

Я воздух вдыхаю, которым живу,

В котором пока не исчез.

Я ветер глотаю, пропахший тоской,

И взор устремляю к луне, —

И все корабли из пучины морской

Поднимутся разом ко мне.

И все, кто воскресли в солёной тиши

И вышли наверх из кают,

Стоят и во имя бессмертной души

Безмолвную песню поют.

И песня растёт и врывается в грудь,

Значенья и смысла полна, —

И вот раскрывается давняя суть

Звучанья на все времена.

Конечно же, это всерьёз —

Поскольку разлука не в силах

Решить неизбежный вопрос

О жизни, бушующей в жилах,

Поскольку страданью дано

Упрямиться слишком наивно,

Хоть прихоть известна давно

И горечь его неизбывна.

Конечно же, это для вас —

Дождя назревающий выдох

И вход в эту хмарь без прикрас,

И память о прежних обидах,

И холод из лет под хмельком,

Привычно скребущий по коже,

И всё, что застыло молчком,

Само на себе непохоже.

Конечно же, это разлад

Со смутой, готовящей, щерясь,

Для всех без разбора, подряд,

Подспудную морось и ересь,

Ещё бестолковей, верней —

Паскуднее той, предыдущей,

Гнетущей, как ржавь, без корней,

Уже никуда не ведущей.

Конечно же, это исход

Оттуда, из гиблого края,

Где пущены были в расход

Гуртом обитатели рая, —

Но тем, кто смогли уцелеть,

В невзгодах души не теряя,

Придётся намаяться впредь,

В ненастных огнях не сгорая.

Ставшее достоверней

Всей этой жизни, что ли,

С музыкою вечерней

Вызванное из боли —

Так, невзначай, случайней

Чередованья света

С тенью, иных печальней, —

Кто нас простит за это?

Пусть отдавал смолою

Прошлого ров бездонный,

Колесованье злое

Шло в толчее вагонной, —

Жгло в слепоте оконной

И в тесноте вокзальной

То, что в тоске исконной

Было звездой опальной.

То-то исход недаром

Там назревал упрямо,

Где к золотым Стожарам

Вместо пустого храма,

Вырванные из мрака,

Шли мы когда-то скопом,

Словно дождавшись знака

Перед земным потопом.

Новым оплотом встанем

На берегу пустынном,

Песню вразброд не грянем,

Повременим с почином, —

Лишь поглядим с прищуром

На изобилье влаги

В дни, где под небом хмурым

Выцвели наши флаги.

Для смутного времени – темень и хмарь,

Да с Фороса – ветер безносый, —

Опять самозванство на троне, как встарь,

Держава – у края откоса.

Поистине ржавой спирали виток

Бесовские силы замкнули, —

Мне речь уберечь бы да воли глоток,

Чтоб выжить в развале и гуле.

У бреда лица и названия нет —

Глядит осьмиглавым драконом

Из мыслимых всех и немыслимых бед,

Как язвой, пугает законом.

Никто мне не вправе указывать путь —

Дыханью не хватит ли боли?

И слово найду я, чтоб выразить суть

Эпохи своей и юдоли.

Чумацкого Шляха сивашскую соль

Не сыплет судьба надо мною —

И с тем, что живу я, считаться изволь,

Пусть всех обхожу стороною.

У нас обойтись невозможно без бурь —

Ну, кто там? – данайцы, нубийцы? —

А горлица кличет сквозь южную хмурь:

– Убийцы! Убийцы! Убийцы!

Ну, где вы, свидетели прежних обид,

Скитальцы, дельцы, остроумцы? —

А горлица плачет – и эхо летит:

– Безумцы! Безумцы! Безумцы!

Полынь собирайте гурьбой на холмах,

Зажжённые свечи несите, —

А горлица стонет – и слышно впотьмах:

– Спасите! Спасите! Спасите!

Воображенья торжество

Да непомерные мученья,

Как бы на грани всепрощенья,

А рядом – рядом никого.

Покуда силятся сверчки

Пощаду вымолить у неба,

Я жду и всматриваюсь – все бы

Так миру были бы близки.

Когда бы все ловили так

Приметы каждого мгновенья,

В ночи оттачивая зренье,

Прозрел бы звук, звучал бы знак.

Не потому ли мне дана

Впрямую, только лишь от Бога,

Как небывалая подмога,

Душа – и чувствует она,

Как век, отшатываясь прочь,

Клубясь в сумятице агоний,

Зовёт, – и свечка меж ладоней

Горит, – и некому помочь,

Никто не может, ничего,

Что схоже с откликами, нету, —

И вот, в тоске по белу свету,

На ощупь ищешь ты его.

Тирсы Вакховых спутников помню и я,

Все в плюще и листве виноградной, —

Прозревал я их там, где встречались друзья

В толчее коктебельской отрадной.

Что житуха нескладная – ладно, потом,

На досуге авось разберёмся,

Вывих духа тугим перевяжем жгутом,

Помолчим или вдруг рассмеёмся.

Это позже – рассеемся по миру вдрызг,

Позабудем обиды и дружбы,

На солёном ветру, среди хлещущих брызг,

Отстоим свои долгие службы.

Это позже – то смерти пойдут косяком,

То увечья, а то и забвенье,

Это позже – эпоха сухим костяком

Потеснит и смутит вдохновенье.

А пока что – нам выпала радость одна,

Небывалое выдалось лето, —

Пьём до дна мы – и музыка наша хмельна

Там, где песенка общая спета.

И не чуем, что рядом – печали гуртом,

И не видим, хоть вроде пытливы,

Как отчётливо всё, что случится потом,

Отражает зерцало залива.

Для высокого строя слова не нужны —

Только музыка льётся сквозная,

И достаточно слуху ночной тишины,

Где листва затаилась резная.

На курортной закваске замешанный бред —

Сигаретная вспышка, ухмылка,

Где лица человечьего всё-таки нет,

Да пустая на пляже бутылка.

Да зелёное хрустнет стекло под ногой,

Что-то выпорхнет вдруг запоздало, —

И стоишь у причала какой-то другой,

Постаревший, и дышишь устало.

То ли фильма обрывки в пространство летят,

То ли это гитары аккорды, —

Но не всё ли равно тебе? – видно, хотят

Жить по-своему, складно и твёрдо.

Но не всё ли равно тебе? – может, слывут

Безупречными, властными, злыми,

Неприступными, гордыми, – значит, живут,

Будет время заслуживать имя.

Но куда оно вытекло, время твоё,

И когда оно, имя, явилось —

И судьбы расплескало хмельное питьё,

Хоть с тобой ничего не случилось,

Хоть, похоже, ты цел – и ещё поживёшь,

И ещё постоишь у причала? —

И лицо своё в чёрной воде узнаёшь —

Значит, всё начинаешь сначала?

Значит, снова шагнёшь в этот морок земной,

В этот сумрак, за речью вдогонку? —

И глядит на цветы впереди, под луной,

Опершись на копьё, амазонка.

Вот и вышло – ушла эпоха

Тополиного пуха ночью,

В час, когда на вершок от вздоха

Дышит лёгкое узорочье.

Над столицею сень сквозная

Виснет маревом шелестящим, —

И, тревожась, я сам не знаю,

Где мы – в прошлом иль в настоящем?

Может, в будущем возвратятся

Эти шорохи и касанье

Ко всему, к чему обратятся, —

Невесомое нависанье.

Сеть ажурная, кружевная,

Что ты выловишь в мире этом,

Если дружишь ты, неземная,

В давней темени с белым светом?

Вспышка редкая сигаретки,

Да прохожего шаг нетвёрдый,

Да усмешка окна сквозь ветки,

Да бездомицы выбор гордый.

Хмель повыветрит на рассвете

Век – железный ли, жестяной ли,

Где-то буквами на газете

Люди сгрудятся – не за мной ли?

Смотрит букою сад усталый,

Особняк промелькнёт ампирный, —

Пух сквозь время летит, пожалуй,

Повсеместный летит, всемирный.

Вот и кончились приключенья,

Ключик выпал, – теперь не к спеху

Вспоминать, – но влечёт мученье —

Тополиного пуха эхо.

Курево скверное – «Ватра»,

Ветер вокруг расплескал

Южного амфитеатра

Улиц, извилин и скал

В духе небрежного жарта

Отзвуки – и на потом

Бросил в сторонке без фарта

Всё, что завяжет жгутом.

Буквы аршинные, титры

Видео, ругань и ложь,

Мирта уступы и митры,

Всё, что живьём не возьмёшь,

Всё, что оставят на завтра,

На опохмелку, в запас,

Для перековки, для гарта —

Словом, подальше от глаз.

Пляжи скольжением гидры

Слепо мелькнут за бортом,

Слёзы случайные вытри,

Молча в кругу испитом

Стой – и гляди неотрывно,

Как остаётся вдали

Всё, что кричало надрывно

О приближенье земли.

Как бы мне выпало время

Там побродить, где бывал

В юности вместе со всеми,

Кто эту жизнь познавал, —

Только по нраву ли будет

Всё, что по праву влекло?

Кто меня там не осудит? —

И вспоминать тяжело.

Разъединённые в сумятице мирской,

Утратили способность мы к сближенью,

А это значит, жизни продолженью,

И звенья сдерживаем россыпи людской

Уже с усилием – вот-вот и разорвётся

Цепь связей наших, и пойдёт разброд,

Где, хаос не приемля, небосвод

Над новой смутой горько усмехнётся.

Увидев то, что только нам дано

Увидеть было, – долгую неволю,

И всё, что с веком выпало на долю,

И то, что в сердце было сожжено,

Познали мы немалую печаль,

Но знания такого, видно, мало

Нам было, – вот и терпим, как, бывало,

Терпели в дни, которых, впрочем, жаль.

И ждём чего-нибудь, да только вот – чего?

Не то что радости – спокойствия хотя бы,

Шагаем через ямы да ухабы,

А рядом нету никого,

А рядом пусто, пусто и темно,

И ночь вселенскою нам кажется порою —

И то нас тянет вроде к Домострою,

А то затягивает скверное вино.

И нет возможности сдержать разлад и бред,

Скрепить мгновения хотя бы нитью тонкой, —

Уже и почва под кислотной плёнкой

Натужно дышит, и белёсый след

Солей несметных вытянулся вдоль

Земной оси, засыпал все широты —

И Млечный Путь настиг у поворота,

Где живы всё же – Дух, Любовь, Юдоль.

Век не гулянье и кровь не вода,

Верность и та запоздала,

Время пройдёт – и не сыщешь следа,

Где красота отрыдала.

Время вплеснётся – и вытянет нить,

Свяжет узлы и событья, —

В чём же ненастье ты хочешь винить

С нечистью, с волчьею сытью?

В том ли, что часто встречались они

В трудную пору, в дороге?

Время встряхнётся – и прежние дни

Кажутся чище в итоге.

Век ненасытен – и поздно вставать

На перепутье дозором, —

Время взгрустнёт – и нельзя горевать,

Глядя на пламя с укором.

Ходишь и смотришь – и дальше ходи

Там, за рекою рябою,

Слышишь и видишь – и дальше веди

Всех, кто пойдёт за тобою.

Хочешь и можешь – и должен пройти

Весь лабиринт становленья,

Чуешь и веришь – и должен в пути

Всех оставлять в изумленье.

Проще смотри на земные дела,

Реже советчиков слушай,

Чаще молись, чтобы вера вела

Кромкой меж морем и сушей.

Шире объятья для речи раскрой,

Душу свою сберегая,

Чтобы вон там, за Святою горой,

Эра встречала другая.

Слова и чувства стольких лет,

Из недр ночных встающий свет,

Невыразимое, земное.

Чью суть не всем дано постичь,

И если речь – в ней ключ и клич,

А может, самое родное.

Давно седеет голова —

И если буйною сперва

Была, то нынче – наподобье

Полыни и плакун-травы, —

И очи, зеленью листвы

Не выцвев, смотрят исподлобья.

Обиды есть, но злобы нет,

Из бед былых протянут след

Неисправимого доверья

Сюда и далее, туда,

Где плещет понизу вода

И так живучи суеверья.

И здесь, и дальше, и везде,

Судьбой обязанный звезде,

Неугасимой, сокровенной,

Свой мир я создал в жизни сей —

Дождаться б с верою своей

Мне пониманья во Вселенной.

Багровый, неистовый жар,

Прощальный костёр отрешенья

От зол небывалых, от чар,

Дарованных нам в утешенье,

Не круг, но расплавленный шар,

Безумное солнцестоянье,

Воскресший из пламени дар,

Не гаснущий свет расставанья.

Так что же мне делать, скажи,

С душою, с избытком горенья,

Покуда смутны рубежи

И листья – во влажном струенье?

На память ли узел вяжи,

Сощурясь в отважном сиянье,

Бреди ль от межи до межи,

Но дальше – уже покаянье.

Так что же мне, брат, совершить

Во славу, скорей – во спасенье,

Эпох, где нельзя не грешить,

Где выжить – сплошное везенье,

Где дух не дано заглушить

Властям, чей удел – угасанье,

Где нечего прах ворошить,

Светил ощущая касанье?

От разбоя и бреда вдали,

Не участвуя в общем броженье,

На окраине певчей земли,

Чей покой, как могли, берегли,

Чую крови подспудное жженье.

Уж не с ней ли последнюю связь

Сохранили мы в годы распада,

Жарким гулом её распаляясь,

Как от дыма, рукой заслоняясь

От грядущего мора и глада?

Расплескаться готова она

По пространству, что познано ею —

Всею молвью сквозь все времена, —

Чтобы вновь пропитать семена

Закипающей мощью своею.

Удержать бы зазубренный край

Переполненной чаши терпенья! —

Не собачий ли катится лай?

Не вороний ли пенится грай?

Но защитою – ангелов пенье.

Тому, кто сам уже оставил впрок

Предтечей речи путаницу строк,

Тому, кто знал приметы одичанья

В загоне от молчанья до звучанья,

Тому, кто сам бывал себе законом,

Нередко – спящим, изредка – бессонным,

Тому, кто ведал то, к чему влечёт

Душа, к чему судьба приволочёт.

Стеченье обстоятельств не считай

Счастливым ни для мыслей, ни для стай

Пичужьих, то летящих на чужбину,

То чувств нежданных вызвавших лавину

В родных пределах, где и так в избытке

В любую пору милости и пытки, —

Не с миру ли по нитке собирать

Надежды на покой и благодать?

И потому – конечно, потому,

Что быть, как все, несладко одному,

Да и вдвоём, и целою плеядой,

Пусть непохожесть явится отрадой

Для сердца, – эти строки адресую

Тому, кто чует истину, кочуя,

Тому, кому сейчас не по себе,

Тому, кто завтра сам придёт к тебе.

Что же мы видели, глядя сквозь пламя? —

Семя проросшее? новое знамя?

И в зеркалах отражались мы сами

Вроде бы вниз головой, —

Всё бы искать для себя оправданья,

С грустью бесслёзною слушать рыданья,

Строить в пустыне, как зданье, страданье —

Пусть приютится живой.

Новое знанье и зренье иное,

К сроку пришедшие, ныне со мною,

Время прошедшее – там, за стеною,

Имя – и здесь, и вдали, —

Выпал мне, видимо, жребий оброчный,

Вышел мне, стало быть, путь непорочный,

Выдан в грядущее пропуск бессрочный —

Не оторвать от земли.

Привыкший делать всё наоборот,

Я вышел слишком рано за ворота —

И вот навстречу хлынули щедроты,

Обрушились и ринулись вперёд,

Потом сомкнули плотное кольцо,

Потом его мгновенно разомкнули —

И я стоял в сиянии и гуле,

Подняв к востоку мокрое лицо.

Там было всё – источник бил тепла,

Клубились воли рвенье и движенье,

Земли броженье, к небу притяженье,

Круженье смысла, слова и числа, —

И что-то там, пульсируя, дыша,

Сквозь твердь упрямо к миру пробивалось, —

И только чуять снова оставалось,

К чему теперь вела меня душа.

Бывало всё, что в жизни быть могло,

И, как ни странно, многое сбывалось,

Грубело пламя, ливнями смывалось

Всё то, что к солнцу прежде проросло, —

Изломанной судьбы я не искал —

И всё, как есть, приемлю молчаливо,

Привычно глядя в сторону залива,

Где свет свой дар в пространстве расплескал.

Как мученик, верящий в чудо,

На острове чувства стою —

И можно дышать мне, покуда

Всего, что могу, не спою.

И вместо кифары Орфея

В руке только стебель сухой —

Но мыслить по-своему смею,

Затронутый смутой лихой.

И кто я? – скажи-ка, прохожий,

Досужую выплесни блажь, —

У нового века в прихожей

Ты места спроста не отдашь.

А мне-то жилья островного

Довольно, чтоб выстроить мост

К эпохе, где каждое слово

Под звёздами ринется в рост.

И всё-таки зренье иное

Дарует порою права

На чаянье в мире земное,

Чьим таяньем почва жива.

Ты думаешь, наверное, о том

Единственном и всё же непростом,

Что может приютиться, обогреться,

Проникнуть в мысли, в речь твою войти,

Впитаться в кровь, намеренно почти

Довлеть – и никуда уже не деться.

И некуда бросаться, говорю,

В спасительную дверь или зарю,

В заведомо безрадостную гущу,

Где всяк себе хозяин и слуга,

Где друг предстанет в облике врага

И силы разрушенья всемогущи.

Пощады иль прощенья не проси —

Издревле так ведётся на Руси,

Куда ни глянь – везде тебе преграда,

И некогда ершиться и гадать

О том, кому радеть, кому страдать,

Но выход есть – и в нём тебе отрада.

Не зря приноровилось естество

Разбрасывать горстями торжество

Любви земной, а может, и небесной

Тому, кто ведал зов и видел путь,

Кто нить сжимал и века чуял суть,

Прошедши, яко посуху, над бездной.

Всё дело не в сроке – в сдвиге,

Не в том, чтоб, старея вмиг,

Людские надеть вериги

Среди заповедных книг, —

А в слухе природном, шаге

Юдольном – врасплох, впотьмах,

Чтоб зренье, вдохнув отваги,

Горенью дарило взмах —

Листвы над землёй? крыла ли

В пространстве, где звук и свет? —

Вовнутрь, в завиток спирали,

В миры, где надзора нет!

Всё дело не в благе – в Боге,

В единстве всего, что есть,

От зимней дневной дороги

До звёзд, что в ночи не счесть, —

И счастье родного брега

Не в том, что привычен он,

А в том, что, устав от снега,

Он солнцем весной спасён, —

И если черты стирали

Посланцы обид и бед,

Не мы ли на нём стояли

И веку глядели вслед?

А чуда ни за что не рассказать —

За дружеской неспешною беседой

На сплав немногословности не сетуй

С тем, что узлом впотьмах не завязать,

Не выразить, как взгляды ни близки

И сколь ни далеки шаги в пространстве, —

И всякий раз, и в трезвости, и в пьянстве,

Кусаешь недомолвок локотки.

Коль чуду не стоять бы на своём,

Иную обрели бы мы дорогу,

Ведущую к забвенью понемногу, —

И мы его и видим, и поём,

И чествуем, и чувствуем везде,

Где есть надежда так, а не иначе

Уйти к нему тропой самоотдачи,

В мирской не задержавшись чехарде.

Когда подобно рвению оно

И вместе с тем похоже на смиренье, —

Намёков и примет столпотворенье

Горенью без раздумий отдано

Для жертвенного света и тепла,

Для внутреннего строгого отбора,

Где истины крупицами не скоро

Сверкнут на солнце пепел и зола.

Те же на сердце думы легли,

Что когда-то мне тяжестью были, —

Та же дымка над морем вдали,

Сквозь которую лебеди плыли,

Тот же запах знакомый у свай,

Водянистый, смолистый, солёный,

Да медузьих рассеянных стай

Шевеленье в пучине зелёной.

Отрешённее нынче смотрю

На привычные марта приметы —

Узкий месяц, ведущий зарю

Вдоль стареющего парапета,

Острый локоть причала, наплыв

Полоумного, шумного вала

На событья, чтоб, россыпью скрыв,

Что-то выбрать, как прежде бывало.

Положись-ка теперь на меня —

Молчаливее вряд ли найдёшь ты

Среди тех, кто в течение дня

Тратят зренья последние кошты,

Сыплют в бездну горстями словес,

Топчут слуха пустынные дали,

Чтобы глины вулканный замес

Был во всём, что твердит о печали.

Тронь, пожалуй, такую струну,

Чтоб звучаньем её мне напиться,

Встань вон там, где, встречая весну,

Хочет сердце дождём окропиться,

Вынь когда-нибудь белый платок,

Чтобы всем помахать на прощанье,

Чтоб увидеть седой завиток

Цепенеющего обещанья.

Выскользнув и пропав

(Спрятавшись, так – вернее),

Звук, безусловно, прав,

Благо, иных сильнее.

Вон он опять возник,

Выросший и восставший, —

Мыслящий ли тростник,

Виды перевидавший?

Ветер ли на холмах,

Шорох ли дней негромкий?

Вздох, а вернее – взмах,

Вздрог – за чертой, за кромкой.

Ломкой причины злак,

Едкой кручины колос?

Лик, а вернее – знак,

Зрак, а вернее – голос.

Врозь – так незнамо с кем,

Вместе – в родстве и чести, —

Зов! – но и – зевом всем —

Вызов любви и вести.

Заумь? – летящий слог,

След на песке прибрежном, —

Свет, а точнее – Бог,

Сущий и в неизбежном.

Ты, душа, влеченья не скрывала

К берегам, где встарь уже бывала.

К берегам, где издавна томится

Всё, что днесь то вспомнится, то снится,

К берегам, где волю славит лира,

К берегам, где скоро будет сыро,

К небесам, где музыка витала,

К облакам, рассеянным устало.

Ты, душа, упряма в этой тяге —

Дни пройдут, и власти сменят стяги,

Не застынут вести на пороге,

Подоспеют новые итоги,

Выпьют вина, слитые во фляги,

Не просохнут строки на бумаге, —

А тебя попробуй удержи-ка,

Узелок незримый развяжи-ка.

Ты, душа, беспечна в этой блажи,

В раж вошедши, празднична – и даже

Хороша в движении к истокам,

В этой смеси запада с востоком.

В этом сплаве севера и юга,

За чертою призрачного круга,

Где тропа спасительная слово

Из ненастья вывести готова.

Покуда завораживаешь ты

Своим напевом горьким, Киммерия,

Бессмертен свет, сходящий с высоты

На эти сны о воле неземные,

На этот сад, где, к тополю склоняясь,

Тоскует сень сквозная тамариска

О том, что есть неназванная связь

Примет и слов, – невысказанность близко,

Чуть ближе взгляда, – ветром шелестит,

С дождём шумит, якшается с листвою,

То веткою масличною хрустит,

А то поёт над самой головою,

О том поёт, что нечего искать

Вот в этой глуби, выси и просторе,

Поёт о том, что сызнова плескать

Волною в берег так же будет море,

Как некогда, – как, может, и тогда,

Когда потомкам что-нибудь откроет

Вот эта истомлённая гряда,

В которой день гнездовье не устроит, —

И вся-то суть лишь в том, чтоб находить

Всё то, что сердцу помнится веками, —

И с этой ношей по миру бродить,

Рассеянно следя за облаками.

Эти выплески сгустками крови

Стали вдруг – пусть вам это не внове,

Пусть ухмылки у вас наготове

И скептически стиснуты рты, —

Не достаточно, видно, панове,

Было дней, чтобы клясться в любови,

И теперь поднимаете брови,

Распознав изумленья черты.

И поэтому может случиться,

Что ещё захотите учиться

Незапамятным светом лучиться,

На досуге стихи сочинять

О таком, что давно мне известно,

Что листвою шумит повсеместно, —

И вдобавок скажу, если честно, —

Не сумеете душу понять.

Пусть, раскинув стволы над оградой,

Будет сад мне земною отрадой,

Будут годы сплошною шарадой,

Чью разгадку попробуй и ты

Отыскать, если это возможно,

Если сердце забьётся тревожно,

Если всё, что я пел, непреложно

В осознанье своей правоты.

Воспоминание томит меня опять,

Иглою в поры проникает,

Хребта касается, – и сколько можно спать? —

Душа к покою привыкает,

К жемчужной свежести, рассветной, дождевой,

А всё же вроде бы – что делать! – не на месте,

Не там, где следует, – и ветер гулевой

Ко мне врывается – и спутывает вести,

С разгону вяжет влажные узлы

Событий давешних, запутывает нити,

Сквозит по комнате – и в тёмные углы

С избытком придури и прыти

Разрозненные клочья прежних дней

От глаз подальше судорожно прячет,

И как понять, кому они нужней,

И что же всё же это значит? —

И вот, юродствуя, уходит от меня, —

И утро смотрится порукой круговою,

Тая видения и в отсветах огня

Венец признания подняв над головою, —

И что-то вроде бы струится за окном —

Не то растраченные попусту мгновенья,

Не то мерцание в тумане слюдяном

Полузабытого забвенья,

Не то вода проточная с горы,

Ещё лепечущая что-то о вершине,

Уже несущая ненужные дары, —

И нет минувшего в помине,

И нет возможности вернуться мне туда,

Где жил я в сумраке бездомном,

Покуда разные сменялись города

В чередовании огромном,

Безумном, обморочном, призрачном, хмельном,

Неудержимом и желанном,

Чтоб ныне думать мне в пристанище земном

О чём-то горестном и странном.

Страны разрушенной смятенные сыны,

Зачем вы стонете ночами,

Томимы призраками смутными войны,

С недогоревшими свечами

Уже входящие в немыслимый провал,

В такую бездну роковую,

Где чудом выживший, по счастью, не бывал, —

А ныне, в пору грозовую,

Она заманивает вас к себе, зовёт

Нутром распахнутым, предвестием обманным

Приюта странного, где спящий проплывёт

В челне отринутом по заводям туманным, —

И нет ни встреч ему, ни редких огоньков,

Ни плеска лёгкого под вёслами тугими

Волны, направившейся к берегу, – таков

Сей путь, где вряд ли спросят имя,

Окликнут нехотя, устало приведут

К давно желанному ночлегу,

К теплу неловкому, – кого, скажите, ждут

Там, где раздолье только снегу,

Где только холоду бродить не привыкать

Да пустоту ловить рыбацкой рваной сетью,

Где на руинах лиху потакать

Негоже уходящему столетью?

Взглянуть успел и молча побрести

Куда-то к воинству густому

Листвы расплёснутой, – и некому нести

Свою постылую истому,

Сродни усталости, а может, и тоске,

По крайней мере – пребыванью

В краю, где звук уже висит на волоске, —

И нету, кажется, пристойного названья

Ни чувству этому, что тычется в туман

С неумолимостью слепою

Луча, выхватывая щебень да саман

Меж глиной сизою и порослью скупою,

Ни слову этому, что пробует привстать

И заглянуть в нутро глухое

Немого утра, коему под стать

Лишь обещание сухое

Каких-то дремлющих пока что перемен

В трясине тлена и обмана,

В пучине хаоса, – но что, скажи, взамен? —

Труха табачная, что разом из кармана

На камни вытряхнул я? стынущий чаёк?

Щепотка тающая соли?

Разруха рыхлая, свой каверзный паёк

От всех таящая? встающий поневоле

Вопрос растерянный: откуда? – и ответ:

Оттуда, где закончилась малина, —

И лето сгинуло, и рая больше нет,

Хоть серебрится дикая маслина

И хорохорится остывшая вода,

Неведомое празднуя везенье, —

Иду насупившись – наверное, туда,

Где есть участие – а может, и спасенье.

День к хандре незаметно привык,

В доме слишком просторно, —

Дерева, разветвясь непокорно,

Не срываясь на крик,

Издают остывающий звук,

Что-то вроде напева,

Наклоняясь то вправо, то влево

Вслед за ветром – и вдруг

Заслоняясь листвой

От неряшливой мороси, рея

Как во сне – и мгновенно старея,

Примирённо качнув головой.

Так и хочется встать

На котурнах простора,

Отодвинуть нависшую штору,

Второпях пролистать

Чью-то книгу – не всё ли равно,

Чью конкретно? – звучанье валторны,

Как всегда, непритворно,

Проникает в окно,

Разойдясь по низам,

Заполняет округу

Наподобье недуга —

И смотреть непривычно глазам

На небрежную мглу,

На прибрежную эту пустыню,

Где и ты поселился отныне,

Где игла на полу

Завалялась, блеснув остриём

И ушко подставляя

Для невидимой нити – такая

Прошивает, скользя, окоём,

С узелками примет

Оставляя лоскут недошитым,

Чтоб от взглядов не скрытым

Был пробел – а за ним и просвет.

Призрак прошлого к дому бредёт,

Никуда не торопится,

Подойдёт – никого не найдёт,

Но такое накопится

В тайниках незаметных души,

Что куда ему, дошлому,

Торопиться! – и ты не спеши,

Доверяющий прошлому.

Отзвук прошлого в стёклах застрял

За оконною рамою —

Словно кто-нибудь за руки взял

Что-то близкое самое,

Словно где-нибудь вспыхнуло вдруг

Что-то самое дальнее,

Но открыться ему недосуг, —

Вот и смотришь печальнее.

Лишь озябнешь да смотришь вокруг —

Что за место пустынное?

Что за свет, уходящий на юг,

Приходящий с повинною,

Согревающий вроде бы здесь

Что-то слишком знакомое,

Был утрачен – да всё же не весь,

Точно счастье искомое?

Значит, радость вернётся к тебе,

Впечатления чествуя,

С тем, что выпало, брат, по судьбе,

Неизменно соседствуя,

С тем, что выпадет некогда, с тем,

Что когда-нибудь сбудется, —

И не то чтобы, скажем, Эдем,

Но подобное чудится.

От заботы великой твоей

О таких вот усталых

Сочинителях книг запоздалых

О слетевших с ветвей,

Индевеющих листьях, о тех

Улетающих к югу пернатых,

Что в лесных обитали пенатах

И напелись за всех,

О таком, что потом

Непременно напомнит о прошлом,

От которого жарко подошвам

На ковре золотом,

Пересыпанном зернью росы,

Зачернённом дождями,

Там, где ржавыми вбиты гвоздями

Дорогие блаженства часы,

От заботы о том,

Что томит меня ночью туманной,

Что аукнется тьмой безымянной,

Перевяжет жгутом

Что-то нужное сердцу – а там

Переменит пластинку,

Что тревожит меня под сурдинку,

Что идёт по пятам,

Как-то зябко становится вдруг,

Чаровница-погодка, —

Воровская ли ветра походка

И луны ведовской полукруг

В запотелом окне

Навевают под утро такое, —

Но стоишь, позабыв о покое,

От людей в стороне.

Шум дождя мне ближе иногда

Слов людских – мы слушать их устали, —

Падай с неба, светлая вода,

Прямо в душу, полную печали!

Грохнись в ноги музыке земной,

Бей тревогу в поисках истока, —

Тем, что жизнь проходит стороной,

Мы и так обмануты жестоко.

Падай с неба, память о былом,

Припадай к траве преображённой,

Чтоб не бить грядущему челом

Посреди страны полусожжённой.

Лейся в чашу, терпкое вино,

Золотое марево утраты, —

Мне и так достаточно давно

Слёз и крови, пролитых когда-то.

Где-то там, за гранью тишины,

Есть земля, согретая до срока

Тем, что ждать мы впредь обречены —

Ясным светом с юга и с востока.

Не томи избытком доброты,

Не пугай внимания нехваткой, —

В том, что явь не пара для мечты,

Важен привкус – горький, а не сладкий.

Потому и ратуй о родном,

Пробивай к неведомому лазы,

Чтоб в листве, шумящей за окном,

Исчезали века метастазы.

Может, весть извне перелилась

Прямо в сердце, сжатое трудами?

Дождь пришёл – и песня родилась,

Чтобы стать легендою с годами.

Где в хмельном отрешении пристальны

Дальнозоркие сны,

Что служить возвышению призваны

Близорукой весны,

В обнищанье дождя бесприютного,

В искушенье пустом

Обещаньями времени смутного,

В темноте за мостом,

В предвкушении мига заветного,

В коем – радость и весть,

И петушьего крика победного —

Только странность и есть.

С фистулою пичужьею, с присвистом,

С хрипотцой у иных,

С остроклювым взъерошенным диспутом

Из гнездовий сплошных,

С перекличкою чуткою, цепкою,

Где никто не молчит,

С круговою порукою крепкою,

Что растёт и звучит,

С отворённою кем-нибудь рамою,

С невозвратностью лет

Начинается главное самое —

Пробуждается свет.

Утешенья мне нынче дождаться бы

От кого-нибудь вдруг,

С кем-то сызнова мне повидаться бы,

Оглядеться вокруг,

Приподняться бы, что ли, да ринуться

В невозвратность и высь,

Встрепенуться и с места бы вскинуться

Сквозь авось да кабысь,

Настоять на своём, насобачиться

Обходиться без слёз,

Но душа моя что-то артачится —

Не к земле ль я прирос?

Поросло моё прошлое, братие,

Забытьём да быльём,

И на битву не выведу рати я

Со зверьём да жульём,

Но укроюсь и всё-таки выстою

В глухомани степной,

Словно предки с их верою чистою,

Вместе с речью родной,

Сберегу я родство своё кровное

С тем, что здесь и везде,

С правотою любви безусловною —

При свече и звезде.