Звук чужих мыслей

7

Когда-то реклама была заповедной вотчиной художников. Потом в этом бизнесе появились настоящие профессионалы. Они осознали, что мало нарисовать роскошную блондинку в рекламируемом лифчике на мостике пиратского фрегата. Они призвали на помощь психологов и физиологов. Целые лаборатории занялись выяснением вопроса, какого цвета следует изготовлять коробки для стирального порошка, чтобы в сознании покупательницы помимо ее воли возникал образ благоухающей пены. Универмаги начали устанавливать потайные рапидные кинокамеры, нацеленные на посетителей магазина, и проявленная пленка позволяла точно определить, сколько секунд покупатель смотрел на товар не отрываясь.

Автомобильные фирмы кинулись штудировать Фрейда, выясняя, какие модели авто больше отвечают подсознательным сексуальным устремлениям будущих владельцев, а фабриканты джина начали изыскивать универсальную этикетку, равно притягательную для мужчин и для женщин.

Но существует одна отрасль промышленности, которая может позволить себе смотреть на рекламу свысока. Ей незачем пробуждать у своих клиентов нужные ей инстинкты. Это игорный бизнес. Игорные автоматы, однорукие бандиты с заманчиво торчащей хромированной рукояткой и вечно разинутой для монеток пастью, ипподромы и игорные дома — всем им незачем конвульсивно дергаться огнями скачущих вывесок или покупать целые, полосы респектабельных газет. Вся жизнь страны работает на них, ибо все вокруг вопиет, просит, умоляет, грозит, взывает: купи! Игорный же бизнес молча предлагает: выиграй — разбогатеешь, — добьешься цели. Вы остаетесь один на один с судьбой, без посредников, разве что казино удержит какой-то процент с оборота. Вы один на один со своим счастливым случаем, вам никто не мешает, и уж сегодня-то наверняка вы ухватите его за фалду и заставите вмиг сделать вас и умным, и образованным, и счастливым, и приятным для собеседников — только выиграйте!

Разные религии имели свои святые места, куда нескончаемым потоком тянулись пилигримы. Рено, Лас-Вегас, Лейк-Тахо стали Меккой для миллионов людей. Они прилетают и приезжают сюда со сладкой надеждой и уезжают убежденные, что им случайно не повезло. Если бы только шарик рулетки остановился не на № 34, а на № 33! Если бы за длинным столом шмен-де-фера остановиться на шести, а не прикупать еще карту… Но владельцы казино и отелей в столицах азарта, гангстеры и киноактеры, отставные политические деятели и миллионеры сознают свой долг перед обществом. Никто не может упрекнуть их, что они просто-напросто обирают приезжих. Они платят десятки тысяч долларов модным певцам и год за годом импортируют из Парижа прямо в пески Невады знаменитый парижский стриптиз «Лидо», в котором представительницы десятка стран символизируют собой интернациональное братство обнаженных ног, бедер и груди.

Мало того, владельцы казино и отелей — добрые люди. Они предоставляют вам номер в отеле с воздушным кондиционером за половину той цены, которую потребовали бы в любом другом месте. Да здравствует демократия! И пусть любой американец сможет совершить паломничество в храм шанса и принести себя на заклание на зеленом сукне алтаря. Долой снобистско-аристократические казино Старого Света с их фраками и пыльным плюшем! Да здравствует равенство долларов, ложащихся в аккуратные стопки на полках стальных сейфов казино!

Дэвид вышел из «боинга-707» и вздрогнул под сухим ударом невадского солнца. Оно изливалось на землю физически ощутимым густым потоком, и тени казались островками спасения.

Дэвид несколько раз потер уши, их у него всегда закладывало при посадке, сколько бы он ни глотал слюну и не разевал рот, словно вытащенная на берег рыба.

Пока Росс добрался до гостиницы, рубашка прилипла к спине, и пиджак начал казаться чугунным. Зато эйр-кондишн номера встретил его прохладой, которая была нереальной после сухого зноя улицы. Он переоделся и сошел вниз пообедать. Дэвид не слышал оживленного гула ресторанной публики, не обращал внимания на то, что ест. Он думал о том, что прежде всего ему нужно выиграть деньги. Они всегда были нужны ему, но раньше то были нужды, с которыми Дэвид привык уживаться. Он жил размеренной жизнью работающего человека, с точными часами службы, со своей пусть маленькой, но квартиркой, со встречами с Присиллой, с кино и телевизором, и привык к ней. Теперь он был выброшен из привычного ритма, предоставлен сам себе, и лишь двести долларов в кармане отделяли его от океана нищеты, омывающего остров благополучия. Пока у него были деньги, то или другое, местечко на острове было ему обеспечено. Но уйдут эти двести долларов, и его попросят с острова. Барахтайтесь, мистер, в волнах — глядишь, и снова выплывете…

За несколько дней он превратился из пристойного молодого человека, репортера «Клариона», в авантюриста, который не знал, где он будет завтра и чем займется послезавтра. У него не было никакого плана. Он знал лишь, что ему нужны деньги, много денег, чтобы уйти, убежать, исчезнуть из того мира, где Эрни Фитцджеральд рассматривает увеличенные фотографии отпечатков пальцев, отпечатков его пальцев, снятых с автомата. О, Эрни Фитцджеральд знает, что такое вещественное доказательство и прямые улики, и сумеет передать свою уверенность суду присяжных…

Дэвид расплатился и пошел в игорный зал. Переступив порог, он остановился, оглушенный гулом. В первую секунду Росс не мог понять, откуда шум исходит. Он огляделся по сторонам. Лица игроков были сосредоточенны, и они молчали, лишь изредка бросая отрывисто: «Карту! Еще карту!» И тут же Дэвид понял: он слушал мысли всех этих людей, мысли необычайно напряженные, и звук этих мыслей был похож на гул разъяренной толпы. Все эти люди наверняка не умели думать в обычных обстоятельствах, и мысли их вяло бродили в голове. Но поставив пять-десять долларов, все их существо жадно сосредоточивалось на ловко брошенной банкометом карте, и мысли их кричали, прыгали по залу, переплетаясь, словно эхо: «Только не картинку!», «Туза, туза!», «Боже, проиграл снова!», «Двойка, пусть придет двойка!»

В зале играли в «блэк-джек», род американского «очка», и, сидя за вогнутой стороной столов, банкометы бесшумно и точно, как катапульты во фраках, выбрасывали карты игрокам.

Дэвид никогда не бывал здесь раньше, и все поражало его воображение: виртуозные в своей быстроте и точности движения рук крупье, бледно-пылающие лица игроков, кучи разноцветных фишек на зеленых полях столов.

Росс подошел поближе к одному из столов и вдруг понял: он напрасно приехал сюда. Несмотря на свою странную способность читать чужие мысли и видеть образы, плывущие в чужих головах, он имеет столько же шансов выиграть, как и все это потеющее от волнения стадо овец. Банкомет ведь сначала дает карты играющему, а потом себе. Что толку, что Дэвид будет знать, какие у того карты, если он уже не может изменить свои карты?

Неужели и здесь тупик? Изо всех способов заработать деньги, пользуясь умением читать чужие мысли, Дэвид выбрал только один — казино. Ему казалось, что здесь, в анонимной атмосфере напряженного азарта, ему легче всего будет обзавестись деньгами, чтобы… Чтобы что? Он не думал о том, что будет потом.

Он вытер выступивший на лбу пот и перешел в другой зал. Вокруг нескольких рулеток стояли кучки людей. «Делайте ставки», — говорил крупье, и шарик рулетки с легким звоном начинал кружиться по слившимся в один прозрачный круг клеткам колеса.

«И здесь то же, — подумал с ужасом Дэвид. — Какое у меня будет здесь преимущество? Никакого! Крупье не знает заранее, где остановится шарик. Ему это даже безразлично, ведь казино просто снимает какую-то часть общей суммы, проходящей через рулетку».

Шмен-де-фер и баккара заставили его прислониться в изнеможении к стене. Он потратил без малого сто долларов на дорогу сюда, чтобы убедиться в крахе своих надежд. Ему всегда не везло; ему не повезло даже с этим проклятым даром, который пока что отнял у него все и ничего не дал взамен, даже шанса выиграть.

Он вернулся в первый зал. Гул чужих жадных, молящих и торжествующих мыслей раздражал его, но он не мог не слышать его.

— Что не играешь, приятель? — спросила его платиновая блондинка с густо наложенной на ресницах маскарой. — Или ты уже выиграл все деньги? Тогда ты мне нравишься.

— Еще не все, — криво усмехнулся Дэвид и подумал: «По крайней мере, с этой проще и честнее, чем с Присиллой. Не будет говорить о любви и думать при этом о своем Теде».

— Тебе должно повезти сегодня, — сказала блондинка и подмигнула ему. — Встретимся еще.

— Обязательно, — ответил Дэвид.

Он стоял у одного из столов и внезапно услышал чьи-то мысли, поразившие его своим спокойствием и даже ленивой, привычной уверенностью на фоне других — потных и молящих. Он поднял голову и понял, что это мысли банкомета. Он ловко и небрежно держал в левой руке колоду, а правой сдавал очередному игроку. Но про себя он говорил не просто: «Карту! Еще карту!» — а называл те карты, которые точно швырял очередному игроку. Он знал карты! Должно быть, они были краплеными, и банкомет точно знал, какую карту сейчас сдает своему сопернику.

Дэвид почувствовал, как у него забилось сердце. Он посмотрел на лицо банкомета: равнодушное, скучное лицо.

«Вон еще один ходит вокруг, как рыба около крючка. Сейчас клюнет», — услышал Дэвид его мысли и понял, что речь идет о нем. Он пошел к кассе и получил за сто долларов целую пригоршню разноцветных пластмассовых фишек с гербом казино.

Дэвид сел за стол и принялся ждать своей очереди. Ему вдруг стало смешно. Он сидел прямо напротив банкомета и думал о том, что вряд ли кто-нибудь мог бы себе представить, в какую игру они будут сейчас играть. Банкомет знает, какие карты он сдает Дэвиду. Дэвид знает о том, что он знает, и знает, какую следующую карту получит. Шулер и телепат, дар приобретенный и дар нежданный. И все-таки у Дэвида, если он только не ошибался, должно быть преимущество. Если он знает о махинациях шулера и твердо намерен воспользоваться ими, то банкомет принимает его еще за одну безымянную рыбешку, подманенную блеском легкого выигрыша.

— Десять долларов, — сказал Дэвид, стараясь унять биение сердца. В руках у него была тройка.

«Сейчас я сдам ему восьмерку», — подумал банкомет, и Дэвид получил восьмерку. У него было одиннадцать очков.

«Сдаю ему семерку. У него будет восемнадцать, Больше он не возьмет, — подумал банкомет. — А что там, интересно, он мне подкинет? Ага, двойка».

— Еще одну карту! — сказал Дэвид, и ему показалось, что голос его охрип и дрожит от волнения.

— Даю, — сказал банкомет и подумал: «Берет при восемнадцати, отчаянно играет…»

Дэвид держал перед собой свои пять карт, и в голову ему пришла забавная мысль, что зря он так тщательно прячет их. Банкомет все равно прекрасно знает, что у него на руках. С таким же успехом они могли играть в открытую.

— Девятнадцать, — механически пробурчал банкомет и ловко подвинул толчком к Дэвиду десятидолларовую фишку.

«Пожалуй, второй раз лучше остановиться более традиционным образом», — подумал Дэвид. Банкомет сдавал карты с виртуозностью фокусника. Руки его мелькали, как спицы колеса. «Понятно, почему они получают в казино зарплату, большую чем профессора университета, — подумал Дэвид. — Чем быстрее они работают, тем больше оборот и больше доход казино».

— Прошу! — сказал банкомет Дэвиду.

— Десять, — сказал Дэвид и положил перед собой фишку. — Две карты.

Теперь у него на руках было пятнадцать, и он услышал голос шулера, ощупывающего очередную карту: «Дама». «Дама, как и любая картинка, — десять очков, — подумал Дэвид. — У меня будет перебор, но так надо».

— Еще одну карту, — сказал Дэвид и постарался изобразить на лице досаду, когда он бросил карты и подвинул банкомету фишку.

Справа от него сидела не молодая уже женщина, и на лице ее была написана такая неприкрытая жадность, что Дэвиду стало неловко за нее. Он ощутил бы меньшее смущение, если бы вдруг она оказалась совершенно нагой. Должно быть, привезла свои жалкие сбережения и твердо намерена выиграть. Кто она? Учительница, мать семейства? Какое это имело значение? Один из ста тысяч агнцев, ежемесячно ритуально закалываемых здесь.

Слева беспрестанно курил совсем еще молодой человек, лет, наверное, двадцати трех — двадцати четырех. Видно было, что курить ему совсем не хочется, но постоянными суетливыми движениями он пытается скрыть волнение и дрожь в руках.

— Вам? — спросил банкомет Дэвида.

— Двадцать пять, — ответил Дэвид. На руках у него была четверка. — Еще две карты.

«Прибавляет, — подумал банкомет. — У него четверка, сдаю короля и тройку. Всего семнадцать. Вряд ли возьмет еще одну. А там снова четверка».

Дэвид изо всех сил старался изобразить на своем лице борьбу. Он вытер лоб платком и закурил, сломав спичку.

— Еще карту! — сказал Росс громче, чем предписывали правила хорошего тона. Он прижал карту к тем, что уже были у него, и принялся томительно медленно выдвигать ее.

— Блэк-джек, очко! — крикнул он и, тут же спохватившись, добавил: — Простите…

Шулер чуть заметно пожал плечами: он привык ко всему. Ежедневно перед ним проходила процессия человеческой обнаженной жадности. Респектабельные граждане, набитые громкими фразами о достоинствах добродетелей и зле порока, стучали кулаками по столу, плакали, смеялись, ругались, молились, скрежетали зубами.

Через полчаса Дэвид уже выиграл около сотни долларов. Соседи с завистью поглядывали на него, а белокурая вечерняя охотница невесть откуда снова появилась около стола и улыбалась ему, заговорщически подмигивая.

«Парень намесил теста, — подумала она, — надо не упускать его из виду. Новичкам всегда везет».

Дэвид посмотрел на нее и улыбнулся в ответ. У него есть «тесто», у нее — желание прибрать это «тесто» к своим рукам. Все просто и ясно. Продажа газеты в розницу по-своему честнее подписки. Покупатель свободен: прельстит его первая полоса своим оформлением и заголовками — купит. Не прельстит — не купит. Подписка же, как и брак, — контракт, в котором одна из сторон уже заплатила деньги, а вторая вправе подсовывать за них все, что вздумается.

Он решил играть крупнее и поставил семьдесят пять долларов. Валет и король дали ему двадцать очков.

Банкомет взял себе три карты. «Пятнадцать, следующий идет туз, будет перебор. Надо передернуть», — подумал он, и Дэвид непроизвольно подался вперед, пристально следя за пальцами шулера. «Может заметить, черт с ним! Все равно все спустит».

Когда у Дэвида было уже больше трехсот долларов выигрыша, он встал из-за стола. Больше ему сегодня играть не нужно, нельзя слишком привлекать к себе внимания.

— Что я сказала? — кивнула ему блондинка и внимательно проследила взглядом путь бумажника, который Дэвид положил во внутренний карман пиджака.

— В правом, в правом, — усмехнулся он.

— Что в правом?

— Бумажник.

— А, вот ты о чем, — рассмеялась она. — Мог бы и не говорить, сама видела.

— И я видел, что ты видела.

— И я видела, что ты видел, что я видела… — Она снова рассмеялась. — Так мы никогда не кончим. Пойдем лучше в бар, выпьем. Меня, кстати, зовут Клер.

— Хамберт Хамберт, — поклонился церемонно Дэвид.

Клер расхохоталась. Видно было, что она смеялась часто и охотно.

— Но я же не Лолита… Не то чтобы я хуже этой маленькой авантюристки из кинофильма, но лет мне больше. Да и ты еще пока не годишься на роль любителя маленьких девочек.

— Ладно, зови меня… ну… Эрни.

— Эрни так Эрни. Какое мне дело? Не под венец же мы идем, а совсем наоборот.

— Мне так тоже показалось.

Виски шевельнулось теплым мягким комком в желудке, и Дэвид почувствовал, как напряженность медленно выдавливается из него, вытесняемая алкоголем, выигрышем и близостью этого доступного веселого существа, не скрывающего своей заинтересованности в его «тесте».

«По-моему, торговаться не будет… И парень ничего, похож на Кирка Дугласа…» — лениво подумала девушка, и Дэвид рассеянно кивнул ей.

— Ты что?

— А?

— Ты что кивнул?

— А… Просто приятно на тебя глядеть и гадать о том, о чем ты думаешь. За твое здоровье!

Дэвид проглотил виски. Мир медленно нагревался, становился ярче и терял холодную враждебность. Капитан Фитцджеральд со своими отпечатками в сейфе отодвигался куда-то на второй план, терял резкость и реальность угрозы. Черт с ней, с Присиллой, с ее Тедом, с принципиальным мистером Барби и его неподкупным, принципиальным «Кларионом»! Черт с ними, с этими двумя трупами на тротуаре у ювелирного магазина Чарлза Майера! Что он, апостол Павел? Почему он должен думать о всех них?

— Выпьем еще, Клер? — спросил он.

— С удовольствием, — кивнула она и украдкой снова посмотрела на карман пиджака, откуда он вынимал бумажник.