Zweck, или цель

Zweck или цель Из книги "Guide to Kulchur" (1968)

Наконец-то хоть кто-то из обозревателей в одной популярной (или по крайней мере с огромным тиражом) газете оказался настолько порядочным, что признал, что я иногда заставляю читателя "внезапно увидеть" или что я выпаливаю замечание, "которое раскрывает весь предмет с совершенно нового угла зрения".

Это и есть цель письма. В этом и есть причина представления сначала одной грани, затем другой - я имею в виду, что цель письма — раскрыть предмет. Идеограмматический метод состоит в представлении одной грани, затем другой до того момента, пока не совершится переход с мертвой, утратившей чувствительность, поверхности читательского ума, на ту его часть, которая способна регистрировать.

"Новый" угол нов для читателя, а он не может быть одним и тем же читателем. Новизна угла является относительной, а цель писателя, по крайней мере цель данного писателя, — это просто откровение, не зависящее от новизны или старины.

Иными словами: не важно ни на грош, нагружена ли ваша память хронологическими последовательностями того, что случилось, или именами протагонистов, авторами книг, генералами, главными политическими краснобаями, коль скоро вы понимаете тот процесс, который происходит сейчас, или те биологические, социальные, экономические процессы, которые происходят сейчас, вовлекая вас как индивида в социальный порядок, — процессы, которые сами по себе вряд ли окажутся столь уж "новыми", независимо от того, насколько свежими или банальными они представляются участнику.

Единственное ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ТРЕБОВАНИЕ - это то, что читатель абсолютно НЕ должен оказать одураченным, скажем, Болдуином или газетами, которыми руководят лишь те, кто наслаждается в этой жизни всеми тираническими преимуществами, выпадающими на долю собственности в пять миллионов долларов (с меньшей суммой начать издавать ежедневную газету невозможно).

Образование состоит в том, чтобы «поумнеть» в самом грубом и примитивном смысле этой части арго. Это активное, мгновенное и настоящее осознание не дается в колледжах и системой частного или/и общего образования. Здесь останется индивид, останется индивидуализм, без каких бы то ни было теоретических и идеологических подпорок. Человек будет продолжать обретать и терять свою собственную душу. Он будет это делать, даже если какое-то подобие серого бараньего и совершенно отвратительного социализма Уэббсов и Вийяров получит завтра свой мелкий шанс. Чего не произойдет, хотя даже и такое деградировавшее недочеловеческое подщитовидное состояние не сможет стереть различие в понимании между Джоном, Джеймсом, Говардом и Уильямом.

Пробегите глазами по страницам истории, и вы увидите громоздкие волны, непрестанные движения и триумфы, которые рушатся, как только каменеет их идеология.

Лучше всего это можно увидеть на примере самых грандиозных триумфов. Урок завоеваний Мухаммеда и его неудачи — это урок всем реформаторам, даже для небольших десяти- и сорокалетних движений. Идеи каменеют. Коран установлен, ортодоксия создана и вместе с ней — требование к каждому проглотить ее.

Национальный дивиденд, дистрибутивная экономика, уничтожение снобизма, Аверроэс, Авиценна, красота философского письма, мечта, выведенная лучше чем платоновская, Алказар1, Альгамбра2, тысячи мечетей, которые даже Китс не смог бы перехвалить, чувство человека и человеческого достоинства, еще не уничтоженное. В 1906-м в Танжере это можно было увидеть в походке мусульман.

Презрение к бедности, гордость великолепием ума и чувство интеллектуального богатства, которое со спокойным достоинством нес в себе ботаник-араб у Фробениуса, по внешнему виду — простой нищий.

Знание может быть, а может, и не быть необходимым для понимания, и нет ни малейшей пользы или нужды сохранять его в форме мертвых каталогов, как только ты понял процесс.

Да, как только процесс понят, вполне вероятно что знание, невесомое и удерживаемое без усилия, останется близ человека.

Около тридцати лет назад, сидя на одном из очень твердых и скользких, совершенно неудобных стульев в главном читальном зале Британского музея с кипой больших книг по правую руку и меньших по левую, я поднял глаза на ряды томов и фальшивых дверей покрытых подделками книжных переплетов, окружающих место моих занятий. Подсчитав напряжение глаза и количество страниц за день, которые человек способен прочесть, за вычетом по крайней мере 5% времени, необходимых каждому отдельному человеку на размышление, я вынес отрицательное решение. Должен существовать какой-то другой способ использовать все это обширное культурное наследие.

В библиотеке Колледжа Гамильтона, которая, должно быть, имела не больше каких-то 40 000 томов, в основном находящихся за пределами того, что может представляться любопытным, громадная задача поглотить это проклятое количество выглядела менее отвратительной.

Я знал старого квакера, делавшего моторы для тракторов и читавшего Британскую энциклопедию том за томом по мере выхода. Это, конечно, лишь один из способов справиться с проблемой. Я никогда не читал всего Бэйля3, я не путешествую с четырьмя томами in folio. Даже в мое время я видел стариков, которые должны были «идти в институт» читать газеты и, очевидно, выискивать там частички учености.

И я слышал, как одна толстенная особа, синий чулок, осуждала наиболее почтенную из этих персон, утверждая, что монсеньор Р. знал все и не понимал ничего, и хотя это было не совсем так, но, по крайней мере, предполагало различие в Anschauung' e4.

Факт остается фактом, что англосаксонский так мир никогда и не создал механизма, равного тому, что когда-то существовал, — и которого, увы, уже нет, в Париже.

Даже в моем собственном случае я тщетно боролся за исправления, я тщетно взывал к непонятным отрывкам дополнительного знания. Знаменитый профессор и историк Г. обещал просветить меня насчет средневековой философии. Я, исполнившись тщеславия, выслал ему свой лучший набор фотоснимков с комментариев Дель Гарбо к Гвидо (Кавальканти). И за этим последовали годы молчания.

В течение тридцати лет я трубил, что не существует адекватной связи между учеными, писателями и проклятыми газетами, прессой. У нас нет никаких стандартов точности, которые бы оптик или физик могли счесть какими-либо иными, чем просто неряшливыми и мошенническими.

И этот позор так же глубок в чисто «культурных» декоративных или приятных предметах, как и в жизненно важной статистике и в тех фрагментах истории, которые должны быть достоянием любого человека с улицы.

В действительности же читать надо для приобретения силы. Человек читающий должен быть человеком напряженно живущим. Книга должна быть световым шаром в нашей руке.

Читать и сознавать акт чтения для некоторых людей (настоящий автор в их числе) означает страдать. Я ненавижу эту операцию. Мои глаза устремлены к горизонту. Тем не менее, когда я ловлю запах горячего следа, я читаю днями напролет. И я, как и всякий усталый деловой человек, читаю так же и тогда, когда я «дошел», когда я слишком утомлен, чтобы использовать свой разум с какой бы то ни было пользой или получать какое-то веселье или удовольствие от чтения.

Есть множество стародавних сравнений, показывающих, что другие люди сталкивались с той же проблемой. Fructus inter folia. Семена от плевел, и т.д.

Мы могли бы последовать примеру бухгалтеров Система вкладных листов употребляется в хорошем бизнесе. Все отчеты, отчеты о заболевших или отбывших клиентах еще недавно забивали страницы гроссбухов.

Мы могли бы начать с различения между ретроспективным или проспективным исследованием.

«Образование» 1958 года, которое не приспособляет студента к жизни между 1940 и I960 гг., — это мошенничество и позор.

«Признано, что это не имеет никакого отношения к действительной жизни, но сказано, что курс не может быть изменен. Поэтому я отказался от курса».

Это от кембриджского (Англия) студента, подумывавшего об изучении экономики в этом дурдоме.

И так сильна духота на этом отделении, что в мои студенческие дни никто из студентов последнего курса даже и не подозревал о дантовской страсти и шекспировской страсти к жизни.

Некоторые из моих современников страдали, посещая Schцnbrun5 . Я видел одну даму, в слезах покидавшую венецианскую Biennale по причине настоящей депрессии от того, что там висело на стенах.

Давайте скажем, что это гиперэстезия, или лучше давайте решительно отрицать, что это нечто большее, чем просто очень высокая форма интеллекта, способная почуять идиотизм и разложение там, где безглазый и не обладающий нюхом ум вообще ничего не чувствует. Люди находят идеи скучными потому, что не различают между живыми и теми, что набиваются на книжную полку. Я имею в виду, что существуют идеи, факты, понятия, которые ты можешь посмотреть в телефонной книге или в библиотеке, и другие, которые сидят в животе или печени и их не надо помнить, хотя очень часто, то там то здесь, они дают о себе знать.

Ценность Лео Фробениуса6 для цивилизации не правоте или ошибочности того или иного его мнения, но в том способе мышления, который он практикует (о чем будет сказано гораздо позже).

Он, в частности, увидел и очертил некий тип знания — разницу между знанием, которое надо приобретать путем определенного усилия, и тем знанием, второе находится в людях, «в воздухе». Он подчеркнул ценность таких фактов.

Пример: крестьяне протестовали против выемки железнодорожных путей. Царь въехал в разверстую землю на этом месте. Инженеры стали копать и извлекли бронзовую колесницу Диса, похороненную в течение двух тысяч лет.

Было бы несправедливо в отношении Фрэйзера сказать, что его работа была всего лишь ретроспективной. Но в работе Фробениуса наличествует совершенно другая стадия.

«Там, где мы находили такие наскальные рисунки, всегда обнаруживалась вода на шесть футов от поверхности». Этот тип исследования идет не только в прошлую и забытую жизнь, но указывает на завтрашнее водоснабжение.

Это не только утилизация, это двойное начисление, чувство двух ценностных совокупностей в их соотношении.

Чтобы избежать слова или группы слов, нагруженных мертвыми ассоциациями, Фробениус использует термин «Паидеума» для обозначения запутанного клубка или комплекса глубоко укорененных идей любого периода.

Даже если бы я назвал эту книгу «Новым обучением», то все равно я должен был бы отвесить поклон в сторону Фробениуса. Я тщательно избегал его термина в основном лишь по той только причине, что обычный англосакс ненавидит всякое возвышенно звучащее слово, а в особенности незнакомое греческое слово. «Паидеума» — это не Zeitgeist, хотя я не сомневаюсь, что найдется много людей, попытающихся затопить ее в поздне-романтическом термине. Наполеон сказал, что он потерпел неудачу, поскольку противостоял духу своего времени.

Как я это понимаю, Фробениус взял не ходовое слово с целью удалить наросты и «привкус» долго использовавшегося термина.

Когда я сказал, что хочу новой цивилизации, думаю, мог бы употребить термин Фробениуса.

В любом случае в своих собственных целях и на протяжении этого трактата я буду использовать «Паидеума» для обозначения хрящевых корней тех идей, что вступили в действие.

Я оставлю «Zeitgeist» в качестве термина, включающего всякого рода атмосферы, оттенки интеллектуального воздуха и idee recue, понятия, которых по уже забываемому обычаю еще придерживается или наполовину придерживается громадное количество людей,

«Новое Обучение» в виде идеограммы ступки может означать все, что люди моего поколения способны предложить своим потомкам как средства нового понимания.

Большая часть школьного обучения МЕРТВА Она так же смертельна, как и трупная зараза.

Шинь Минь7 , новая Паидеума начнется с того же приказа, с которого начиналось всякое сознательное обновление обучения.

Достигнув ясной терминологии, из которой ни одну часть нельзя принять за другую, учащийся может рассмотреть и другой вопрос, поднятый Фробениусом во время интервью с др-ом Монотти.

«Не то, что человек говорит, но та часть, которую его слушатель считает важной, измеряет масштаб его сообщения».

СТИЛЬ, обретение стиля состоит в таком знании слов, при котором возможно передавать различные части того, что говоришь, с теми различными степенями и весомостью в значениях, с какими пожелаешь.

Ни один человек не знает достаточно об искусстве. Я видел молодых людей, имевших самые блестящие дарования, и которые не смогли оценить длину пути. Anseres, гуси, как заклеймил их Данте, невосприимчивые к учению и т.д.

Я слышал Бранкузи: la sculpture n'est pas pour les jeunes hommes8.

Бранкузи также сказал, что Годье был молодым парнем, у которого был громадный талант и который мог бы сделать что-то, если бы остался в живых. Бранкузи видел только полутонные репродукции работ Годье. Ни один человек, кроме Бранкузи, не имел и не имеет права на такое суждение. Я хочу сказать, никто не знает о скульптуре достаточно, чтобы сказать это с честностью и со всею скромностью.

То же, что нам известно об искусстве, известно нам от практиков, чаще всего из их работ, иногда из их замечаний. Наше знание достается нам зачастую из вторых рук и становится все более зыбким с каждой новой передачей.

Мы НЕ знаем прошлой хронологической последовательности. Может быть, удобно выложить ее в не-эстетизированном виде на стол вместе с датами, приклеенными здесь и там, но то, что мы действительно знаем, мы знаем из той ряби и спиралей, что расходятся из нас и из нашего собственного времени.

Тут нет никаких собственнических притязаний на большинство моих утверждений и я не могу прерывать каждое предложение или параграф, чтобы наделить авторством каждую пару слов, особенно в виду того, что очень редко присутствует какое-то притязание а priori на фразу или даже на полуфразу.

Вы можете писать историю отслеживая идеи, обнажая рост понятия.

Вы также можете выделить качество или направление чувствительности определенного отрезка времени. Это означает историю искусства.

Например, в течение двух столетий провансальской жизни было отдано немало сил motz el son, единству слова и музыки.

Вы можете связать это тонкое разграничение с разграничением в архитектуре и со ссылкой на ростовщичество либо вы можете проследить это отдельно, от Арнаута и его соратников до Жанекена9, когда его заменило уже новое восприятие.

Но чего вы не должны делать, так это предполагать, что если что-то не так с искусством, то что-то так ТОЛЬКО с искусством.

Когда поражен какой-то отдельный гормон, он будет портить всю систему.

Отсюда и рассказ о том, что Фробениус посмотрел на два африканских горшка и, исследовав их форму и пропорцию, сказал: если вы обследуете такое-то место и там начнете копать, вы найдете следы цивилизации с такими-то и такими-то характеристиками.

Так это и случилось. На деле доказано.

Чтобы проиллюстрировать другую сторону Института Фробениуса и Африкархив, м-р Бутхарт извлек на свет божий отчет Стюарта Милля о макуте. Хотелось бы мне знать, имел ли Милль хоть какое-то представление об африканцах. Фробениус не особенно интересуется экономикой. Тем не менее я справился о том, был ли Милль действительно прав, говоря, что определенные племена используют макуту. Согласно Миллю, макута была мерой ценности. Это не было именем чего-то еще. Никто не видел макуту. Это не монета. Это не кусок денег. Это «деньги для счета», ты обмениваешь шкуры стоимостью столько-то макут на эквивалентное количество макут соли.

За неделю Франкфурт присылает мне имена племен, использующих макуту.

Милль был прав насчет племен, использующих деньги для счета, т.е. прав в своей главной мысли, в самих целях своего доказательства. Но макуты когда-то служили соломенной подстилкой. Это имя еще долго просуществовало после того, как португальцы применили его к отчеканенным единицам. Эта тевтонская тщательность — то качество, без которого Европе не обойтись. Сравните это с Университетом К., который, говорят, владеет манускриптом Кавальканти. Я посылаю запрос библиотекарю. Профессор романской филологии, лично знакомый с аналогичным отделением в К., поддерживает мой запрос. Дальнейшее — молчанье.

Очевидно, что американской университетской системой управляют по большей части наймиты и деревенщины. Последней уловкой вымогателей и ростовщиков было подавить обучение дарами. Вы дарите университету так много готических зданий, что весь его доход идет на содержание этих анахронистических чудовищ.

Д-Р Брестед из Чикаго счел предложение о межуниверситетском сообщении — наподобие того, что существует в Берлине как центре Германии, — мечтой, уровнем много выше уровня современных приходских священников. Или, возможно, мое предложение несколько опережало квартальный Zeitschrift10, возможно, я предположил, что обучение не ограничивается людьми, нанятыми на работу в дурдомах. Брестед хотел бы видеть средства сообщения установленными. И он предвидел, что такая простая мера не будет введена в его время.

Ростовщичество не дарит печатных станков. Ростовщичество не желает циркуляции знания.