100 Великих мифов и легенд

Древнерусские эпические сказания — былины — в отличие от сказок воспринимались как повествования о событиях, действительно происходивших в давние времена.

Термин «былина» ввел в обиход в середине ХЕК века историк и фольклорист И.П. Сахаров, взяв его из «Слова о полку Игореве» — «по былинам сего времени…». Сами исполнители эпических песен называли их «старинами».

Былины складывались на протяжении длительного времени, с X по XVI век. Наиболее древние из них своими корнями уходят в мифологию. Среди былинных героев есть персонажи, связанные с природными явлениями (Святогор — с горами, Вольга — с лесом, Микула-с землей), есть мифические чудовища (Змей Горыныч, Тугарин Змеевич, Соловей-разбойник).

Былины, созданные во время татаро-монгольского ига (XIII–XV века), принципиально отличаются от более ранних. Их герои борются не с мифическими, а с реальными врагами — татарами. Древние сюжеты в это время переосмысливаются, и мифические чудовища приобретают конкретно-исторические черты. Так Змей Горыныч берет «в полон русских людей», Тугарин Змеевич грозится захватить Киев и т. д.

По мнению многих исследователей, былины возникали в разных частях Руси, но со временем место их действия оказалось сосредоточенным в Киеве. Такая «киевизация» былин произошла в XIV–XV веках, в период формирования централизованного Московского государства. Эпоха Киевской Руси тогда уже воспринималась как отдаленное героическое прошлое, и былинный «Киев-град» — это не столько реальный город, сколько представление об идеальной столице государства, «князь Владимир стольнокиевский» — не конкретный правитель (хотя его зачастую соотносят с киевскими князьями Владимиром Святым, жившим в X веке и с Владимиром Мономахом, жившим в XII веке), а символ княжеской власти.

Главные герои былин — богатыри — отважные и благородные воины, сражающиеся и с мифическими чудовищами, и с врагами своей родины.

Больше всего былин посвящено трем богатырям — Илье Муромцу, Добрыне Никитичу и Алеше Поповичу. Древнейшие былины об этих героях возникли в разное время и первоначально не были связаны между собой, но в былинах более позднего времени Илья, Добрыня и Алеша становятся названными братьями и часто действуют вместе.

На протяжении многих веков былины существовали в устной форме. Записывать их начали в XVIII веке. Первый сборник былин, исторических и лирических песен, скомороший, баллад, духовных стихов был составлен Киршей Даниловым, предположительно, в середине XVIII века, впервые опубликован в 1804 году.

Систематическое собирание и изучение былин началось в XIX век. В это время живое исполнение былин бытовало, главным образом, на севере России. Один из собирателей былин, Н.Е. Ончуков, писал: «День на Печоре осенью и особенно зимой очень короток и, проработав часов 5–6, при наступившей темноте, все принуждены на невольный отдых. (…) Вот тут-то и выступают на сцену сказочники и старинщики».

Былины, как правило, не рассказывались, а пелись. Известный собиратель былин, П.Н. Рыбников, описал, как он впервые услышал былину в живом исполнении. Будучи чиновником в Петрозаводске, по долгу службы он объезжал губернию и однажды, переправляясь через Онежское озеро, заночевал вместе с гребцами у костра на острове Шуй-Наволока. «Меня разбудили, — пишет Рыбников, — странные звуки: до того я много слыхал и песен и стихов духовных, а такого напева не слыхивал. Живой, причудливый и веселый, порой он становился быстрее, порой обрывался и ладом своим напоминал что-то стародавнее, забытое нашим поколением. (…) Сквозь дрему я рассмотрел, что в шагах трех от меня сидят несколько крестьян, а поет-то седатый [1] старик с окладистою белою бородою, быстрыми глазами и добродушным выражением в лице, (…) я разобрал, что поется былина о Садко-купце, богатом госте».

На протяжении XIX–XX веков было собрано и опубликовано большое количество былинных текстов (с учетом вариантов — около двух с половиной тысяч).

Изучение былин идет по двум основным направлениям: исследователи, принадлежащие к так называемой «мифологической школе», выявляют связи былин с мифами; сторонники «исторической школы» отыскивают реальную основу былин. Былины дают материал для умозаключений в обоих направлениях. Например, былинный Вольга может быть достаточно убедительно истолкован и как древнее божество охоты, и как отражение памяти об историческом князе Вещем Олеге. Тем не менее представители этих двух школ уже более полугора столетий ведут полемику, которая вряд ли когда-нибудь будет завершена.

Исполнители былин, хранители живой былинной традиции, в отличие от исследователей, воспринимали былины непосредственно и цельно. В конце XIX века один из лучших исполнителей былин, крестьянин И.Т. Рябинин, на вопрос, правда ли то, о чем поется в былинах, ответил: «Знамо дело — правда, а то — кака же потреба и петь их?» И добавил: «В те-то времена, поди, чего не было!»

78. МИКУЛА СЕЛЯНИНОВИЧ

Микула Селянинович — пахарь-исполин — один из самых монументальных и загадочных образов русского эпоса. Известный писатель и ученый-этнограф Д.М.Балашов пишет: «Образ Микулы Селяниновича, как он дошел до нас, (…) смыт, полузабыт в отдалении веков. Это гигантский осколок некогда бывшего цикла сказаний».

В настоящее время известно лишь два былинных сюжета о Микуле Селяниновиче.

В одном из них Микула противостоит Вольге Святославичу, князю-кудеснику, обученному «хитростям-мудростям», понимающему язык птиц и зверей, умеющему превращаться в различных животных. Однажды князь Вольга поехал со своей дружиной собирать дань с подвластных ему городов. В чистом поле он услышал, как вдалеке «орет» (то есть пашет) «ратай» (пахарь):

Вольга захотел взглянуть на пахаря, но смог доехать до него лишь за трое суток. Его взору предстало величественное зрелище богатырской пахоты:

Между князем и пахарем завязывается разговор, и пахарь (еще не названный по имени) предупреждает Вольгу, что дорога, по которой тот собирается ехать, небезопасна, поскольку на ней засели разбойники, рассказывает, как сам недавно отбил разбойничье нападение.

Вольга просит пахаря: «Поедем со мною в товарищах».

Отправились они в путь. Вдруг пахарь вспомнил, что он «оставил сошку в бороздочке», а надо было ее

Вольга послал на поле пятерых своих дружинников, но «пять молодцов могучих»… сошку за обжи (оглобли) вокруг вертят, Ане могут сошки с земельки повыдернуть.

Вольга послал им в помощь еще десятерых дружинников, затем поехал сам с остальной дружиной, но «повыдернуть сошку» им всем так и не удалось.

Тогда пахарь выдернул ее из земли «одной рукой» и бросил за ракитов куст. Вольга спросил пахаря' «Аи же ты, ратаю-ратаюшко! Как-то тебя именем зовут, Как величают по отечеству?» Пахарь называет свое имя: «Молодой Микулушка Селянинович».

В некоторых вариантах былины рассказ продолжается дальше: на княжий отряд нападают разбойники, Микула обращает их в бегство, и Вольга награждает Микулу «тремя городами со крестьянами».

Но чаще былина заканчивается тем, что Микула Селянинович называет свое имя. Это свидетельствует об особой значительности и изначальной общеизвестности этого образа. По мнению многих исследователей, он принадлежит к древнейшему пласту русского эпоса и первоначально был не просто земледельцем, а богом земледелия.

Не случайно противопоставление Микулы Вольге и явное первого над вторым превосходство. Дело в том, что Вольгу обычно отождествляют с богом охоты. В древнейшие времена охота была для человека основным источником существования, а затем, в конце каменного века, ее сменило земледелие. Таким образом то, что в былине Микула оказывается сильнее Вольга и всей его дружины, верно отражает процесс исторического развития.

Однако со временем образ Микулы стал восприниматься иначе — как олицетворение русского крестьянина-труженика.

В другой былине Микула Селянинович противопоставляется богатырю Святогору. Святогор — также один из древнейших мифологических персонажей русского эпоса. Он олицетворяет абсолютную вселенскую силу. Сильнее него нет никого на свете, он настолько огромен и тяжел, что его «не держит мать сыра земля», и он ездит на своем богатырском коне по горам. В этой былине образ Микулы приобретает космическое звучание.

Однажды Святогор увидел идущего впереди «добра молодца пешего». Святогор пустил своего коня «во всю силу лошадиную», но не смог догнать пешехода.

Проговорит богатырь таковы слова:

Прохожий остановился, снял с плеч свою суму и положил ее на землю. Святогор спросил: «А что у тебя в сумочке?» Прохожий ответил: «А вот подыми с земли, так увидишь!» Стал Святогор ее поднимать, да не смог даже позволить, «а сам по колена угряз в землю».

79. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

80. ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ

81. АЛЕША ПОПОВИЧ

82. САДКО

Эта былина относится к новгородскому циклу былин. Возникновение новгородских былин исследователи датируют XII веком, времени упадка Киевской Руси и расцвета Новгорода. Новгород был крупнейшим торговым городом, его непосредственно не затронуло татаро-монгольское нашествие. Д.С. Лихачев писал: «Расцвет Киева был в прошлом — и к прошлому Киева прикрепляются эпические сказания о военных подвигах Расцвет же Новгорода был для XII века живой современностью, а темы современности были прежде всего социально-бытовые».

Герой новгородской былины Садко — не воин-богатырь, а купец.

Былина состоит из трех частей, которые встречаются и в качестве самостоятельных былин.

В наиболее древней части былины рассказывается о пребывании Садко в подводном царстве. Этот сюжет восходит к мифам о путешествии героя в «иной мир». Такие мифы встречаются у всех народов. Мифологичен образ морского царя и морских «девиц- красавиц», мифологичен запрет «блуд блудить» в синем море (в шумеро-аккадском мифе подобный запрет получает бог Нергал, спускавшийся в подземное царство).

В мифах многих народов встречается и образ певца-музыканта, завораживающего своей игрой все живое и неживое — таков греческий Орфей, карело-финский Вяйнямейнен.

Позже в былину был включен рассказ о том, как Садко разбогател при помощи золотых рыб, подаренных ему морским царем, услыхавшим его игру на берегу Ильмень- озера. Некоторые сказители в этой части былины говорят не «морской», а «водяной» царь. Это позволяет предположить, что речь идет о двух разных персонажах. Известно, что в русском фольклоре существует представление о трехступенчатой иерархии духов воды: водяные, обитающие в небольших ручьях, реках и озерах, водяные — хозяева более крупных водоемов, и морской царь — владыка мирового океана.

Самой поздней частью былины является колоритный рассказ о том, как Садко пытался «повыкупить все товары новгородские».

Некоторые исследователи считают, что у былинного Садко был реальный прототип — богатый новгородец Садко Сытинич, упомянутый в летописи в связи с тем, что он в 1167 году построил в Новгороде каменную церковь во имя Бориса и Глеба.

Жил Садко в славном городе Новгороде. Не было у Садко золотой казны, были только гусельки яровчатые. Ходил-играл Садко по честным пирам, веселил новгородский люд.

Да случилось как-то раз — не позвали Садко на пир. От такой обиды пошел Садко на берег Ильмень-озера, сел на бел-горюч камень и стал сам для себя играть во гусельки яровчатые.

Вдруг Ильмень-озеро всколыхнулося, от желтого песка замутилося, заходили по нему волны высокие — поднялся из воды царь водяной.

Говорит водяной царь Садко: «Аи же ты, Садко новгородский! Распотешил ты меня в Ильмень-озере, разуважил! Чем же мне тебя за игру твою пожаловать? Пожалую-ка я тебя тремя рыбинами, да не простыми, а с золотыми перьями. Ступай сейчас в Новгород, побейся об заклад с купцами новгородскими, что выловишь таких рыб из озера. Клади в заклад свою буйную голову, а купцы пусть положат по лавке красного товару».

Воротился Садко в Новгород, говорит новгородским купцам: «Аи же вы, купцы новгородские! Знаю я в Ильмень-озере чудо чудное: ходят там три рыбины — золотые перья. И я тех рыб выловлю».

Купцы Садко не поверили, тогда побился он с ними о велик заклад — заложил свою буйну голову против лавок красного товару.

Связал Садко шелковый невод, пошел вместе с купцами к Ильмень-озеру. Закинул Садко невод в воду — добыл рыбину — золото перо. Закинул невод в другой раз — добыл вторую, закинул в третий — добыл третью.

Подивились купцы такому чуду, отдали Садко по лавке красного товару.

Стал Садко торговать, получать барыши великие. Построил он себе белокаменные палаты. На небе солнце — и в палатах солнце, на небе месяц — и в палатах месяц, на небе звезды — и в палатах звезды. Садко по палатам похаживает, белыми перстами пощелкивает, золотыми перстнями побрякивает, желтыми кудрями потряхивает.

Созвал как-то раз Садко новгородцев на почестей пир. Наедалися гости досыта, напивалися допьяна, стали друг перед другом похваляться. Один хвалится золотой казной, другой — удалью молодецкой, третий — добрым конем.

Тут и Садко прирасхвастался: «Нету счета моей золотой казне. Хотите — повыкуплю на торгу все товары новгородские, не оставлю ни на малую денежку? А если всех товаров не выкуплю, заплачу вам денег тридцать тысячей!» Вставал Садко поутру ранешенько, давал своим слугам без счету золотой казны, посылал их на новгородский торг, велел покупать все товары — и худые, и добрые. К вечеру выкупили садковы слуги все дочиста.

А назавтра пришел Садко на торг, смотрит — вдвойне там товаров против прежнего, ко великой ко славе новгородской.

Снова стал Садко выкупать товары, снова повыкупил все дочиста. А на дру-гойдень видит-втройне товаров принавезено, подоспели товары московские.

Тут Садко призадумался: «Выкуплю товары московские, подоспеют товары заморские. Не выкупить мне товаров со всего белого света. Хоть и богат Садко-купец, да побогаче его славный Новгород».

И пришлось Садко, как обещал, заплатить новгородцам тридцать тысячей.

Поубавилось у него золотой казны. Решил Садко ехать торговать в края заморские. Снарядил тридцать кораблей, погрузил на них товары, что повыкупил на новгородском торгу, набрал дружину корабельщиков.

Вот убрали сходенки дубовые, вынимали якоря булатные, поднимали паруса полотняные — и пошли садковы корабли по реке Волхову, из Волхова — в Ладожское озеро, из озера — в Неву-реку, а из Невы — в синее море.

Продал Садко за морем новгородские товары, получил великие барыши. Насыпал он бочки красного золота, чистого серебра и скатного жемчуга, поехал назад в Новгород.

Вот плывут садковы корабли по синему морю. Вдруг встали корабли, словно на якоре, и с места нейдут. А кругом расходилась непогода — бьет корабли волной, рвет ветром паруса.

Велел Садко корабельщикам щупать в море щупами железными: нет ли под кораблем каких камней или песчаной отмели. Ничего щупами не нащупали. Послал Садко в воду водолащиков. Вернулись водолащики, говорят: «Нет под кораблями ни камней, ни песчаной отмели».

Говорит тогда Садко: «Видно, требует от нас дани морской царь. Долго мы по морю ходили, а дани ему не плачивали».

Приказал Садко прикатить по бочке красного золота, чистого серебра и скатного жемчуга — и бросить в море.

Корабельщики все исполнили, а непогода все равно не унимается, садковы корабли по-прежнему с места нейдут.

Запечалился тут Садко и говорит: «Не хочет морской царь ни злата, ни серебра, ни жемчуга, в хочет в сине море чьей-то живой головы».

Стали корабельщики с Садко жребий бросать — кому идти к морскому царю. Вырезали жеребья из дуба, написали на них свои имена и побросали в море.

У корабельщиков жеребья гоголем плывут, а у Садко — ключом на дно.

Делать нечего, попрощался Садко со всей дружиной, попрощался с белым светом, попрощался со славным Новгородом.

Говорит он дружине: «Возьму я с собой в синее море гусельки яровчатые — не так страшно будет мне в синем море смерть принять».

Спустили корабельщики на воду дощечку дубовую. Взял Садко гусли, помолился Николаю Угоднику-защитнику плавающих по морю, и спрыгнул в море на дощечку.

Тут же унялась непогода, сошли с места корабли и поплыли домой, в Новгород.

А Садко остался посреди синего моря. Налетела высокая волна — разлучила его с белым светом. Опустился Садко на морское дно — чуть виднеется сквозь воду красное солнышко.

Пошел Садко в палаты белокаменные к морскому царю.

Сидит царь морской, рядом с ним — царица Водяница, а кругом — бояре да слуги.

Говорит морской царь: «Долго ты, Садко, по морю хаживал, а мне, царю морскому, дани не плачивал! А теперь сам пришел ко мне в подарочек. Отныне будешь играть мне на гуселькахяровчатых».

Брал Садко гусельки яровчатые, струночку ко струночке налаживал. Начал Садко играть, а морской царь — плясать. Пляшет морской царь, машет шубой по стенам палаты белокаменной. Царица Водяница с красными девушками хоровод водит, а слуги да бояре вприсядку пошли.

От той пляски море всколебалося, заходили по нему волны великие, стали тонуть в море большие корабли, еще больше потонуло мелких судов.

А Садко про то не ведает — играет да играет.

Вдруг кто-то тронул Садко за правое плечо. Обернулся Садко — стоит за его спиной седой старичок, не простой старичок, а сам Николай Угодник.

Говорит Николай Угодник: «Аи же ты, Садко новгородский! Полно играть в гусельки яровчатые, полно потешать царя морского. От его пляски гибнут в море души неповинные!» Тут Садко оборвал шелковые струны, сломал яровчатые гусли.

Перестал плясать морской царь, успокоилось синее море, перестали тонуть корабли.

Спрашивает морской царь: «Что ж ты не играешь, Садко новгородский?» А Садко отвечает: «Не во что мне больше играть — поломались гусельки яровчатые».

Стал Садко просить морского царя отпустить его обратно в Новгород.

Говорит морской царь: «Оставайся, Садко, навсегда в синем море. Дам я тебе в жены девицу-красавицу. Завтра поутру выберешь себе ту, что посердцу придется».

Лег Садко спать в синем море. Во сне явился ему Николай Угодник и говорит: «Завтра морской царь выведет перед тобой стадо девиц. Ты первые триста девиц пропусти, и вторые триста пропусти, и третьи триста пропусти. А позади всех будет идти девушка-Чернавушка — ее и бери в жены. Да смотри — не твори с молодой женой блуда в синем море, иначе не бывать тебе больше в Новгороде, а останешься ты в синем море навеки».

Послушался Садко Николая Угодника. Выбрал в жены девушку-Чернавушку. Лег Садко спать с молодой женой, да подальше от нее отодвинулся, руки к сердцу прижал.

Заснул Садко в синем море, проснулся — в Новгороде. Лежит он на крутом кряжу, а рядом речка Чернава течет.

Видит Садко — бегут по Волхову его корабли. Поминает дружина Садко: «Остался Садко в синем море, не бывать ему больше в Новгороде!» Глядь, а Садко встречает их на берегу!

Повыгрузила дружина с Садковых кораблей золотую казну. Построил Садко в Новгороде церковь Николаю Угоднику.

83. СТАВР ГОДИНОВИЧ

В стольном городе Киеве на пиру у князя Владимира расхвастался молодой боярин- новгородец Ставр Годинович: «У меня-де, Ставра-боярина, широкий двор не хуже города Киева. Раскинулся двор на семь верст, палаты у меня из белого дуба, крыша крыта седыми бобрами, потолок-из черных соболей, пол — чистого серебра, засовы у дверей позолочены!» Разгневался князь Владимир на похвальбу Ставра Годиновича, приказал заковать Ставра во тяжкие оковы, посадить его в глубокий погреб.

А была у Ставра молодая жена Василиса Микулишна. Дошла до нее в Новгород нерадостная весть, что сидит Ставр-боярин в глубоком погребе. Погоревала Василиса, а потом решила ехать в Киев вызволять Ставра Годиновича.

Обрезала она свои длинные косы, нарядилась в мужское платье, обула сапожки зеленого сафьяна, назвалась Василием Микуличем, села на коня и поехала в Киев.

По пути встретила Василиса княжьих гонцов. Послал их князь в Новгород запечатать двор Ставра, а жену его в Киев привезти.

Спрашивают княжьи гонцы Василису: «Ай же ты, удалой добрый молодец! Куда ты едешь, куда тебя Бог несет?» Отвечает Василиса: «Еду я из дальней земли, из Золотой Орды, от грозного царя Етмануйла Етмайнуловича, еду ко городу ко Киеву, ко великому князю Владимиру, брать с него дани-невыплаты, ни много ни мало — за двенадцать лет».

Поверили княжьи гонцы Василисе, повернули коней и поспешили в Киев — предупредить князя Владимира, что едет из Золотой Орды грозный посол Василий Микулич.

Испугался, заметался князь Владимир. Велел улицы в городе мести, сам вместе с княгинею вышел к воротам встречать грозного посла.

Вот прибыл посол. Проводили его в княжью палату, усаживали за дубовый стол, угощали яствами сахарными, подносили питьеца медвяные. Ест посол, пьет, на князя с княгиней грозно поглядывает.

Да княгиня была приметчива. Молвила она князю тихохонько: «Не бойся, князь, не печалуйся. Не грозный это посол, а женщина. Она по двору идет, будто уточка плывет, частенько ступает. На лавку садится — коленца жмет. Ручки у нее беленькие, пальчики тоненькие, а на пальчиках — следы от золотых перстней».

Не поверил ей князь, но все же засомневался.

Наелся посол, напился, встал из-за стола.

Предложил Владимир послу позабавиться — побороться на княжьем дворе с семью богатырями. Асам думает: «Если и впрямь не посол он это, а женщина, то не станет он бороться».

Но посол не попятился — вышел бороться с богатырями. Одному руку выдернул, другому ногу выломал, третьего хватил поперек хребта, да ударил оземь посреди двора.

Как увидел это князь Владимир, плюнул да и пошел прочь. Стал он бранить княгиню: «Глупая ты, княгиня, неразумная! У тебя волос долог, а ум короток. Этакого богатыря принять за женщину!» А княгиня знай свое твердит: «Не посол это, а женщина!» Решил князь испытать посла еще раз. Говорит ему: «А не хочешь ли ты пострелять из тугого лука?» Вышли на двор двенадцать княжьих стрелков, стали стрелять по сырому дубу. Один выстрелил — недострелил, другой выстрелил — перестрелял, третий выстрелил — не попал.

Выстрелил посол Василий Микулич — разлетелся сырой дуб на мелкие щепки. Говорит посол: «Не жаль мне сырого дуба, жаль своей стрелы. Улетела она далеко в чистое поле, так что и не найти».

Снова стал Владимир бранить княгиню. А она на своем стоит: «Не посол это, а женщина!» В последний раз решил князь испытать посла — усадил с собой в шахматы играть. Первую заступь посол проиграл, и вторую проиграл, а третью — выиграл.

Говорит посол: «Пора мне возвращаться в Золотую Орду к царю Етмануйлу Етма- нуйловичу. Отдавай мне, князь, дань за двенадцать лет, за каждый год по три тысячи».

Отвечает князь Владимир: «Нечем мне заплатить тебе дань, грозный посол. Бери меня самого головой вместе с княгинею!»

Стал посол собираться в дорогу.

Говорит он князю Владимиру: «Что-то мне нынче невесело. Нет ли у тебя искусного гусельщика, чтобы развеял мою грусть-тоску?» Вспомнил князь Владимир, что Ставр-боярин горазд в гусли играть, послал за ним в глубокий погреб, велел его расковать и привести в княжью палату.

Стал Ставр Годинович в гусли играть.

Развеселился посол, говорит Владимиру: «Ой ты гой еси, Владимир-князь! Не плати ты мне дани-подати, а отдай ты мне этого гуселыцика».

Обрадовался князь Владимир, отдал Ставра обеими руками.

Вот отъехали посол со Ставром от Киева. Посол говорит: «А помнишь, Ставр Годинович, как мы с тобой в свайку игрывали? У тебя была сваечка железная, у меня — колечко позолоченное?» Удивился Ставр, говорит: «Никогда я с тобой, посол, в свайку не игрывал!» Доехали они до белого шатра. Зашел посол в шатер, скинул платье посольское, надел платье женское.

Тут узнал Ставр свою жену, молодую Василису Микулишну.

Поехали они домой в Новгород, стали жить да быть, долго здравствовати.

Былина «Ставр Годинович» по своему сюжету близка к сказке. В фольклоре многих народов встречается сказка об умной жене, которая выдает себя за мужчину и спасает своего незадачливого мужа.

Былина о Ставре известна во множестве записей, но все они сводятся к двум основным вариантам, условно называемым «богатырским» и «новеллистическим».

В богатырском варианте жена Ставра выдает себя за грозного посла, побеждает семерых богатырей, лучше княжеских лучников стреляет из лука.

В новеллистическом варианте она не наделена богатырской силой, а приезжает к княжьему двору под видом жениха, сватающегося к дочери (или племяннице) князя Владимира. Из испытаний, которые устраивает ей князь, Василиса выходит победительницей не при помощи силы, а хитростью.

Некоторые исследователи считают, что эта былина имеет под собой историческую основу. В одной из летописей сообщается, что в 1118 году Владимир Мономах разгневался на новгородских бояр и на сотского Ставра — и заточил его. Б.А. Рыбаков пишет: «Здесь налицо совпадение четырех элементов: 1) имя летописного Ставра и былинного Ставра Годиновича; 2) летописный сотский соответствует былинному боярину-«управителю»; 3) оба Ставра прибыли в Киев из Новгорода; 4) оба боярина Ставра заточены в Киеве князем Владимиром в погреб».

В1960 году на стене Софийского собора в Киеве была обнаружена процарапанная надпись: «Господи помози рабу своему Ставрови недостойному рабу твоему», сделанную почерком XI–XII веков. Б.А. Рыбаков полагает, что это — автограф боярина, послужившего прообразом былинного Ставра, и отмечает, что Ставр «был вполне грамотен и обладал красивым, выработанным почерком с налетом книжности».

Исторические предания — особый вид устного народно-поэтического творчества.

По мнению исследователей, исторические предания относятся к одному из первоначальных видов словесного творчества. Наиболее древней формой исторических преданий были родо-племенные сказания о первопредках рода, о переселении племени, о его вождях и героях. Цель таких сказаний — закрепить и сохранить для потомков память о наиболее важных событиях в жизни рода и племени.

С возникновением письменности исторические предания о давних временах стали включаться в летописи. Пересказывая эти предания, летописцы обычно отмечают их изустный, легендарный характер.

В исторических преданиях история представлена с точки зрения народа, в них запечатлелась не только народная память о конкретных исторических событиях, но и отношение к ним, отразились народные идеалы.

Наряду с реальной основой в исторических преданиях почти всегда присутствует доля вымысла, но, по словам В.К. Соколовой, автора монографии «Русские исторические предания», «вымысел, точнее домысел (…) не противоречит исторической правде, а способствует обобщению действительности, выявлению в ней наиболее существенного, «типического».

84. ОСНОВАНИЕ КИЕВА

Археологические раскопки, проводившиеся на территории Киева в XIX–XX веках, показали, что уже во II веке нашей эры там существовали три поселения, впоследствии слившиеся воедино.

В летописях, составленных в XII веке, приводится рассказ о легендарных основателях Киева. Рассказ этот очень краток: «И были три брата: один по имени Кий, другой — Щек, и третий — Хорив, а сестра их была Лыбедь. Сидел Кий на гаре, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозывается по нему Хоревицей. И построили городок во имя старшего своего брата, и назвали его Киев».

Младшие братья и сестра, по мнению большинства исследователей, являются чисто легендарными персонажами, вымышленными для того, чтобы объяснить названия холмов Щековица и Хоревица и реки Лыбедь. Старший же брат, Кий, вероятно, является личностью исторической.

Академик Б.А. Рыбаков пишет: «Ярко выраженная притяжательная форма названия города Киева («город Кия», «Киев город») заставляет допустить существование человека по имени Кий, владевшего этим городом или построившим его».

Рассказ об основании Киева повторяется почти без изменений в двух летописях — Киевской, известной под названием «Повесть временных лет», и Новгородской. Разница лишь в датировке. Киевский летописец Нестор относит время основания города к VII веку, а новгородский — к IX веку.

Киев и Новгород издавна соперничали между собой. Поэтому новгородский летописец указывает более позднюю дату, не желая признавать, что Киев древнее Новгорода. Кроме того, он не признает Кия князем, а, ссылаясь на народную молву, называет его лодочником, державшим перевоз через Днепр.

Нестор вступает в полемику с новгородским летописцем и в свою летопись включает дополнительное разъяснение: «Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком: был де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, оттого и говорили: «На перевоз на Киев». Однако, если бы Кий был перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду. А между тем Кий этот княжил в роде своем и ходил он к царю, — не знаем только, к какому царю, но только знаем, что великие почести воздал ему (…) тот царь».

В этом разъяснении Нестор сообщает новые, очень важные сведения: Царь-градом тогда на Руси называли столицу Византии Константинополь, а царем — византийского императора, значит, Кий посетил Византию и был с почетом принят императором. Б.А. Рыбаков, сопоставив эти сведения с другими летописными данными, выдвинул убедительную гипотезу о времени, к которому относится деятельность Кия. Рыбаков пишет: «Это сказание (…) очень хорошо укладывается в историческую действительность VI века».

Имя Кий, возможно, означает «кузнец». Исследователи славянской мифологии В.В. Иванов и В.Н. Топоров отождествляют Кия с героем древнего предания о создании Змиевых валов — земляных укреплений, протянувшихся вдоль Днепра на сотни километров. Их происхождение и время возведения не установлены. В эпоху Киевской Руси они служили оборонной линией против печенегов.

Предание гласит, что в стародавние времена прилетел из-за моря крылатый змей — и стал пожирать людей. Гибли люди, «как трава под ногами скота, как просо на солнце».

Кузнец — «Божий коваль» — победил змея, запряг его в плуг — и пропахал борозду до самого моря. Борозда, заполнившаяся водой, стала Днепром, а вывороченная земля — Змиевыми валами, существующими и поныне.

Образ кузнеца-змееборца восходит к славянскому богу огня, покровителю кузнечного ремесла Сварогу, и можно утверждать, что легенда об основании Киева имеет не только исторические, но и более глубокие — мифологические — корни.

85. ВЕЩИЙ ОЛЕГ

О Вещем Олеге — древнерусском князе, жившем в IX–X веках, сообщают древние летописи, его имя упоминается в исторических документах, но большинство сведений о его жизни и деятельности дошли до нас в виде народных сказаний, в которых реальные события тесно переплелись с легендарными.

Во многом легендарный характер имеет и рассказ о Вещем Олеге в летописном своде Нестора «Повесть временных лет».

Нестор называет Олега родичем новгородского князя Рюрика. Но из других источников известно, что Олег не имел родственных связей с князем, а был его воеводой и достиг высокого положения лишь благодаря своим личным достоинствам.

Он обладал выдающимся талантом полководца, а его мудрость и предусмотрительность были столь велики, что казались сверхъестественными. Современники прозвали Олега Вещим.

Возможно, что народная память о Вещем Олеге отразилась в образе былинного князя- кудесника Вольги:

Похотелося Вольге много мудрости:

В 879 году скончался Рюрик. Умирая, он завещал княжение Олегу и оставил на его попечение своего малолетнего сына Игоря.

Три года правил Олег в Новгороде, а затем, собрав сильную дружину и взяв с собой Игоря, отправился покорять новые земли.

В то время обширные пространства Русской земли были заселены многочисленными племенами. Летопись называет более десяти славянских племен: вятичей, кривичей, полян, северян, радимичей и другие. С ними соседствовали племена угро-финские: чудь, весь, меря, мурома.

Олег со своим войском двинулся с севера на юг водным путем. Плыли по Ильмень- озеру, затем по Ловати-реке и Западной Двине, а потом, волоком перетащив ладьи, по Днепру.

По пути Олег завоевал кривичский город Смоленск и северянский Любеч, оставив там своих воевод.

Наконец, прибыл Олег в богатые и плодородные земли полян — и увидел на высоком берегу Днепра большой, красивый город. Назывался тот город — Киев. В Киеве княжили два князя — Аскольд и Дир. Оба они были выходцами из Новгорода и когда- то, как и Олег, служили князю Рюрику.

Решил Олег захватить Киев, но, видя, что город хорошо укреплен, применил не силу, а хитрость.

Он оставил большую часть своего войска позади, а сам, с юным Игорем и малой дружиной, на одной ладье подошел под самые киевские стены и отправил к Аскольду и Диру посланца: «Мы-де варяжские купцы, везем много хороших товаров. Пусть придут киевские князья посмотреть — может, чего купят».

Аскольд и Дир поверили, что в Киев прибыл мирный купеческий караван, и вышли на берег без всякой охраны.

Олег приказал бывшим с ним воинам до поры до времени залечь на дно ладьи. Когда киевские князья подошли близко, он поднялся им навстречу и сказал: «Вы не княжеского рода, а я — князь, и со мною Игорь, сын Рюрика. Мне, а не вам надлежит здесь княжить!» Он подал знак своим воинам — и те мечами вмиг зарубили Аскольда и Дира.

Карамзин, очень высоко оценивая деятельность Олега, этот его поступок безоговорочно осуждал: «Общее варварство сих времен не извиняет убийства жестокого и коварного».

Олег победителем вступил в город и повелел: «Да будет Киев матерью городам русским!» Утвердившись на Киевском престоле, он продолжил дело завоевания соседних земель и покорения населяющих их племен. Олег подчинил себе древлян, северян, радимичей и наложил на них дань. Под его властью оказалась огромная территория, на которой он основал множество городов. Так образовалось великое Киевское княжество — Киевская Русь.

Когда Игорь стал взрослым, Олег выбрал ему жену — Ольгу (по некоторым данным, она была дочерью самого Олега), но княжества не уступил.

В 907 году Олег собрался идти войной на Царьград.

Снарядив две тысячи кораблей и собрав огромное конное войско, Олег выступил в поход. Корабли плыли по Днепру, направляясь к Черному морю (его называли тогда Понтийским, или Русским), а конная рать шла берегом.

Достигнув моря, конница тоже взошла на корабли, и Олегово войско устремилось к Царыраду.

Вот показалась столица Византии — ее белые крепостные стены, золотые купола храмов.

Византийский император Лев Премудрый, увидев корабли с несметным войском, приказал спешно запереть гавань. Через залив протянули крепкие железные цепи, преградившие путь кораблям Олега.

Пришлось Олегу свернуть в сторону и высадиться на берег поодаль от города.

Олеговы воины разорили царьградские предместья, пожгли дома и храмы, поубивали мирных жителей и побросали в море. Летописец, оправдывая жестокость воинов Олега, поясняет: «Так обычно поступают на войне».

Но самого Царырада Олег взять не мог — цепи надежно защищали город от вторжения с моря. Тогда он приказал своим воинам изготовить колеса, поставить на них вытащенные на берег корабли и поднять паруса.

Подул попутный ветер — и корабли понеслись к городу по суше, как по морю.

Карамзин относит этот эпизод к числу легендарных: «Может быть, он (Олег) велел воинам тащить суда берегом в гавань, чтобы приступить к стенам городским; а баснословие, вымыслив действие парусов на сухом пути, обратило трудное, но возможное дело в чудесное и невероятное».

Однако историки более позднего времени признают достоверность этого эпизода. Д.С. Лихачев пишет: «В условиях речного судоходства на севере Руси — корабли и ладьи, поставленные на колеса, были явлением обычным. «Волочение» судов на колесах или катках происходило на Руси (…) в местах водоразделов рек (…). Киевский летописец рассказывает о движении кораблей Олега посуху, как о чем-то удивительном. Это и понятно — «волоков» близ Киева не было.

Однако для «новгородца» Олега и его новгородской дружины в этом не было ничего необычного».

Так это было или иначе, но устрашенные византийцы признали себя побежденными и согласились выплатить Олегу дань, какую он пожелает. Олег потребовал по 12 гривен на каждую пару весел на своих двух тысячах кораблей, а также дань для русских городов — Киева, Чернигова, Полотска, Ростова и прочих.

В знак победы Олег укрепил на воротах Царырада свой щит. Между Русью и Византией был заключен договор о мире и неизменной дружбе. Соблюдать этот договор христиане-византийцы поклялись святым-крестом, а Олег и его воины — славянскими богами Перуном и Велесом.

С честью и великой славой возвратился Олег в Киев.

Олег княжил долгие годы. Однажды он призвал к себе волхвов-прорицателей и спросил: «Отчего суждено мне умереть?» И волхвы ответили: «Примешь ты, князь, смерть от своего любимого коня». Опечалился Олеги сказал: «Если так, то никогда больше не сяду на него». Он приказал увести коня, кормить его и беречь, а себе взял другого.

Прошло немалое время. Как-то раз вспомнил Олег своего старого коня и спросил, где он сейчас и здоров ли. Ответили князю: «Уже три года прошло, как умер твой конь».

Тогда воскликнул Олег: «Солгали волхвы: конь, от которого они сулили мне смерть, умер, а я жив!» Он захотел увидеть кости своего коня и поехал в чистое поле, где лежали они в траве, омытые дождями и выбеленые солнцем.

Князь тронул ногой конский череп и сказал, усмехнувшись: «От этого ли черепа смерть мне принять?» Но тут из конского черепа выползла ядовитая змея — и ужалила Олега в ногу.

И от змеиного яда умер Олег.

По словам летописца, «оплакивали его все люди плачем великим».

Пересказывая в своей «Истории государства Российского» летописное сказание об Олеге, Н.М. Карамзин говорит, что рассказ о его смерти — «народная басня» (то есть легенда), «достойная замечания по своей древности».

Эта легенда вдохновила Пушкина на создание знаменитой «Песни о Вещем Олеге».

86. ГАРАЛЬД ХРАБРЫЙ И ЕЛИЗАВЕТА ЯРОСЛАВНА

В XI столетии в Киеве княжил великий князь Ярослав Владимирович, по прозванию Мудрый. Расцвела и украсилась при князе Ярославе Киевская Русь. Далеко в степи отогнал он печенегов и укрепил русские границы. Построил в Киеве двенадцатиглавый храм во имя Софии Божьей Премудрости, красоты дотоле невиданной, украсил его дивными мозаиками и фресками, а на площади перед храмом поставил привезенную из дальних краев скульптуру, изображающую колесницу, запряженную квадригой коней. Ярослав был великим почитателем книжного знания. «Книгам прилежа, и читал их часто и в ночи, и в дне, и собрал писцы многи, и прекладаше с грек на словенское письмо, и списаша книги многи», — говорил о нем летописец.

Было у Ярослава Мудрого шестеро сыновей и три дочери: старшая Елизавета, средняя — Анна, младшая — Анастасия. Все три были хороши собой, умны и образованы, и Ярослав прочил им в мужья могущественнейших королей Европы.

Но нежданно-негаданно к старшей из княжен, Елизавете Ярославне, посватался молодой варяг, служивший в дружине у Ярослава.

Звали того варяга Гаральдом. Волею судьбы он был вынужден покинуть свое отечество и служить на чужбине как простой наемник.

Однако происходил он из знатного норвежского рода. Старшим — сводным — братом Гаральда был сам Святой Олаф, прославленный конунг, объединивший под своей властью всю Норвегию и обративший норвежцев в христианскую веру. Но проделал он это с такой жестокостью, что вызвал всеобщую к себе ненависть. Поэтому, когда на Норвегию напали датчане, многие норвежцы перешли на их сторону. Олафу пришлось сражаться с войском, втрое превосходящим его собственное. И во всех сражениях рядом с Олафом был его младший брат — пятнадцатилетний Гаральд. Тяжелый боевой меч он мог поднять лишь двумя руками, но сражался храбро.

В битве при Стиклестаде Святой Олаф погиб. На норвежском престоле утвердился датский король.

Гаральд, спасая сына Олафа, шестилетнего Магнуса, бежал с ним в Гардарику — Страну Городов, как называли тогда скандинавы Киевскую Русь.

Ярослав принял маленького Магнуса, как родного сына, а Гаральд стал начальником сторожевой дружины.

Когда увидел Гаральд молодую княжну, прекрасную Елизавету Ярославну, пленили его ее ясные очи и соболиные брови, тонкий стан и лебединая походка — и полюбил он Елизавету на веки вечные.

Красивый и храбрый, Гаральд искусно владел копьем и мечом, быстро бегал на лыжах и умел управлять кораблем в открытом море, играл на сладкозвучной арфе и обладал бесценным даром слагать стихи. Сердце Елизаветы громко говорило в пользу Гаральда, но он был нищим, бездомным скитальцем — князь Ярослав хотел не такого мужа своей дочери. Строго-настрого запретил он Елизавете даже думать о молодом варяге, и она не посмела ослушаться отца. Приняв гордый вид, но с печалью в сердце Елизавета отказала Гаральду.

Тогда Гаральд покинул двор Ярослава, снарядил корабль, набрал храбрую дружину и отправился в далекие, неведомые страны. Скоро слава его уже гремела по всему свету. Из уст в уста передавались рассказы о необыкновенной храбрости Гаральда, о его удивительных подвигах и приключениях. Он воевал в Сицилии и Африке, штурмовал неприступные крепости на Востоке и служил у византийского императора, сражался с морскими разбойниками и был у Гроба Господня в Иерусалиме.

И каждый раз, захватив богатую добычу, отсылал он в Киев в дар Елизавете Ярославне золото и серебро, украшения тонкой чужеземной работы и узорные ткани.

Но дороже всех подарков, дороже золота и драгоценных каменьев были для Елизаветы привозимые заезжими певцами и сказителями стихи Гаральда, в которых описывал он свои подвиги, свою любовь и свою тоску. Каждая строфа его стихов заканчивалась горестным рефреном: А дева русская Гаральда презирает!

Ежечасно думала Елизавета о Гаральде, трепетала при мысли об опасностях, его окружающих, и молила Богородицу сохранить его от вражеских мечей и от морской пучины.

Шли годы. И однажды корабли Гарольда показались под стенами Киева. Увенчанный славой, добывший богатство, он приехал, чтобы вновь просить руки прекрасной Елизаветы.

О втором сватовстве Гаральда сохранилась память в русской былине:

Радостно вздрогнуло сердце Елизаветы, когда увидела она сходящего на берег Гаральда. Князь Ярослав на сей раз принял его милостиво — и вскоре сыграли пышную свадьбу. Дубовые столы ломились от угощения, рекой текли мед и пиво, гости величали новобрачных:

Гаральд стал собираться на родину. Много лет прошло с тех пор, как он покинул Норвегию, и о событиях, там происходящих, до него доходили лишь смутные слухи.

Норвежцы свергли датского короля, устав от его притеснений, и призвали на престол юного Магнуса, все еще жившего в Киеве. Вернувшись в Норвегию и став конунгом, Магнус начал мстить бывшим противникам своего отца, а поскольку таких было много, в стране росло недовольство.

Вероятно, Гаральд побоялся подвергать молодую жену опасностям назревающей усобицы. Во всяком случае, известно, что он уехал в Норвегию один.

Теперь пришел черед Елизаветы писать ему приветные письма и посылать подарки, чтобы он не забыл ее и не усомнился в ее любви.

Так в разлуке прошло еще несколько лет. Гаральд правил Норвегией вместе с Магнусом. Но однажды Магнусу приснился сон. Увидел он своего отца, святого Олафа, который спросил: «Хочешь ли ты сейчас уйти со мною на небо, или останешься на земле, будешь жить долго и станешь великим конунгом, но совершишь в своей жизни столько злого, что путь на небо будет тебе закрыт навсегда?» Магнус ответил: «Решай сам, отец». Тогда Снятой Олаф сказал: «Иди со мной». Проснувшись, Магнус рассказал свой сон приближенным, а вскоре заболел и умер.

Гаральд, став единовластным правителем Норвегии, смог, наконец, соединиться с Елизаветой.

В Норвегии Елизавету Ярославну называли Элисавой, она не раз упоминается в сагах. У Гаральда и Елизаветы было две дочери — Ингегерда и Мария.

Гаральд правил страной разумно и справедливо, но он был, прежде всего, воином. А воин, как говорили в то время, рожден не для долгой жизни, а для славных дел. И Гаральд задумал новый поход. Он решил покорить Англию.

В ночь перед началом похода воинам Гаральда снились недобрые сны. Один увидел злую троллиху, которая плясала и корчила рожи, другому приснились черные вороны, облепившие корабль, третьему — огромные волки, пожирающие людей.

Но Гаральд не внял предостережениям. Он был настолько уверен в своей удаче, доселе ему не изменявшей, что взял в поход Елизавету с дочерьми.

Через несколько дней корабли Гаральда достигли берегов Англии. Гаральд высадил Елизавету и дочерей на маленьком островке, а сам двинулся дальше, навстречу английскому войску.

Битва произошла близ города Йорка. Когда оба войска стояли друг против друга, конь Гаральда споткнулся. И сказал английский король: «Гаральд — красивый и сильный воин, но удача отвернулась от него».

Это оказалось правдой. Едва успел начаться бой, как стрела, пущенная из английского лука, насмерть сразила Гаральда.

Норвежские воины, видя гибель своего конунга, дрогнули, смешались — и были разбиты.

В великой тревоге, полная тяжелых предчувствий, ждала Елизавета вестей об исходе битвы. Предание утверждает, что в тот самый момент, когда был убит Гаральд, его младшая — любимая — дочь Мария неожиданно вскрикнула — и умерла.

С уцелевшими остатками войска, под черными парусами, отплывала от берегов Англии Елизавета Ярославна, оплакивая две смерти и увозя два гроба.

Что было с Елизаветою дальше — доподлинно неизвестно. По одним сведениям, она вскоре умерла, подругам, — вышла замуж за датского короля Свена.

Но вот уже много веков неизменно трогает душу и волнует воображение история гордой красавицы и храброго воина, история, где, по словам поэта Н.А. Львова, переведшего в XVIII веке «Песнь Гаральда» на русский язык, «соединились любовь с воинской добродетелью».

87. СКАЗАНИЕ О НАЧАЛЕ МОСКВЫ

Все мировые исторические столицы, основание которых скрыто во тьме веков, имеют легенды о своем возникновении. Существуют легенды и о начале Москвы.

Первое письменное упоминание о Москве содержится в летописи и относится к 1147 году. Этот год условно считается датой ее основания. Хотя очевидно, что Москва в то время уже существовала и была поселением, достаточно крупным и значительным.

Летопись сообщает, что в 1147 году суздальский князь Юрий Владимирович, по прозвищу Долгорукий, впоследствии ставший Великим князем, возвращаясь из удачного похода на Новгород, сделал остановку на берегу Москвы-реки и послал оттуда своему родственнику и союзнику князю Святославу грамоту, в которой было написано: «Приди ко мне, брате, в Москов», а когда Святослав прибыл со своей дружиной, то устроил для них «обед силен».

Известный русский историк, знаток Москвы И.Е. Забелин, писал: «Приди ко мне в Москву! Приди ко мне на Москву!» В этих немногих словах как бы пророчески обозначилась вся история Москвы… Москва тем и стала сильною и опередила других, что постоянно и неуклонно звала к себе разрозненные русские земли на честный пир народного единства и крепкого государственного союза».

В XVI веке, когда Москва уже была столицей сильного и обширного Российского государства, ее стали воспринимать как духовную наследницу двух великих христианских столиц — Рима и Константинополя. Москву начали называть «третьим Римом, добавляя: «а четвертому — не бывать!» На Руси были хорошо известны легенды о знамениях, бывших при основании Рима и Константинополя. При закладке городской стены Рима нашли человеческую голову, что предвещало ему быть головой многим городам. Когда начали строить Константинополь, то из горы выполз змей, а с неба слетел орел — и они стали сражаться. Это предвещало, что быть Константинополю царем среди городов, как орел — царь среди птиц, и сражаться с врагами.

С возвышением Москвы образованные москвичи занялись изысканиями и обработкой бытовавших в народе легенд о ее основании. В XVII веке появились сразу четыре повести неизвестных авторов, посвященные основанию Москвы. И.Е. Забелин писал: «Они (…) вносили в свои повести ходившие в народе предания и несомненные остатки уже забытых песенных былин».

В одной из повестей основателем Москвы назван некий князь Данило Иванович — лицо вымышленное. (Вероятно, автор назвал его по ассоциации с московским князем Даниилом — сыном Александра Невского. При Данииле Москва стала столицей удельного княжества.) Поехал великий князь Данило Иванович «изыскать место, где ему создати град престольный к великому княжению своему». Оказался князь в темном, непроходимом лесу, и было в том лесу топкое болото. Вдруг посреди болота Данило Иванович увидел пестрого зверя «превелика и пречудна, троеглава и красна зело».

Князь спросил у сопровождавшего его ученого грека Василия: «Что значит это видение?» Ученый грек ответил: «Великий княже! Будет построен на этом месте град треугольный, превеликий, пречудный и прекрасный. А пестрота зверя означает, что будут жить в том городе люди разных племен».

И князь Данило Иванович заложил на том месте город и назвал его Москва.

Другая повесть об основании Москвы своей краткостью напоминает летописную запись. В ней рассказывается об основании Москвы Вещим Олегом «При княжении своем Олег прийде на Москву-реку, в нее же текут Неглинна да Яуза, и поставил тут град и нарече Москва». Автор домыслил летописное свидетельство о том, что Олег был основателем «городов многих», — и назвал среди них Москву.

Утверждение это чисто легендарное, но то, что Москва во времена Олега уже существовала как поселение, подтверждается археологическими данными: на ее территории были найдены украшения и монеты IX–X веков.

Автор третьей повести, самой пространной, создает напряженный, драматичный сюжет. Повесть называется «О зачале Москвы и князе Даниле Суздальском», она известна во многих списках и была популярна в качестве занимательного чтения в XVIII и даже в XIX веках.

Основателем Москвы в этой повести назван князь Владимирский Андрей Александрович. Его историческим прототипом скорее всего был сын Юрия Долгорукого Андрей Боголюбский.

В повести рассказывается, что у князя Андрея был брат-князь Суздальский Данило Александрович. Прослышал князь Данило, что в лесной стороне, на берегу Москвы- реки, живет богатый боярин Кучко и есть у него два сына, лучше которых нету во всей Русской земле.

Автор повести в соответствии с терминологией XVII века называет Кучка боярином, тогда как на самом деле он был вождем какого-то местного славянского или угро- финского племени. Историчность Кучка отчасти подтверждается до сих пор сохранившимся в Москве названием «Кучково поле» (территория в районе Чистых прудов и Сретенского бульвара).

Князь Данило Александрович вытребовал молодых Кучковичей у их отца и взял к себе на службу: одного сделал стольником, другого — чашником.

Красивые юноши приглянулись распутной Даниловой жене Улите. Княгиня вступила с ними в любовную связь и подбила на убийство своего мужа.

Во время охоты Кучковичи заманили князя Данилу в чащу и «начали убивать». Но довести злое дело до конца не смогли: конь князя унес своего раненого хозяина. Убийцы пустились в погоню. Князь, оставив коня, пешим скрылся в лесу, и преследователи потеряли его из виду.

Прибежал Данило Александрович к перевозу через Оку и хотел переправиться на другую сторону, чтобы вернее уйти от погони. Денег у него не было, и он предложил перевозчику в уплату свой золотой перстень.

Перевозчик, не узнавши князя, сказал: «Люди-то нынче лихие, обманчивые. Иного перевезешь за реку, а он уйдет, не заплатив перевозного. Положи-ка перстень на весло, а уж потом садись в лодку». И он протянул весло князю.

Данило Александрович исполнил требуемое, но перевозчик, завладев перстнем, тут же отпихнулся от берега и уплыл.

Опасаясь, что убийцы настигнут его, князь Данило снова бежал в лес. Тем временем «уже к вечеру лучилось, к темной ночи осенней приближалось». Страдая от ран, измученный усталостью князь набрел в лесу на «срубец» — бревенчатую могилу, в которой лежал покойник, и, забыв страх от мертвого, залез в этот срубец, лег и уснул.

Темная осенняя ночь, лесная чаща, близость покойника — все это характерные элементы литературного жанра, получившего впоследствии название «готического».

Меж тем молодые Кучковичи вернулись к Улите «в печали, во скорби великой, что упустили князя Данила жива». Испуганные Кучковичи сказали княгине: «Уйдет теперь князь Данило во Владимир, к своему брату князю Андрею Александровичу, явятся они сюда оба с сильной дружиной, и быть нам тогда лютой смертью казненным, а тебе, княгиня, в землю по плечи живою закопанной».

Стала Улита думать, как отыскать и погубить князя Данилу — и надумала.

Был у Данилы Александровича любимый пес. Когда-то говорил князь жене: «Если захватят меня в бою и уведут в полон, или буду я ранен и останусь лежать среди убитых, или убьют, и от кровавых ран образ мой так переиначится, что нельзя будет узнать, и не найдут моего тела, то позовите любимого моего пса, он сыщет меня, и опознает, и даже мертвому мне будет радоваться и руки мои лизать».

Позвала Улита любимого мужнина пса и дала его Кучковичам (Автор повести восклицает. «Какая кровожадная львица, какая свирепая медведиха может содеять такое!») Кучковичи доехали до места, где был давеча ранен князь — и пустили пса по следу. Взяв след, пес быстро отыскал срубец, сунул туда голову и, найдя хозяина, стал ему «радоваться ласково».

Подоспевшие Кучковичи увидели пса, «радующеся и хвостом машуще», подняли крышку срубца — и добили князя.

Оставив тело в том же срубце, они вернулись домой, уверенные, что надежно схоронили свою тайну.

Но все тайное становится явным. Дошла весть о «злоубивствии» до брата князя Данилы — князя Владимирского Андрея Александровича, и он с большой дружиной поспешил в Суздаль.

Узнав об этом, Кучковичи бежали из Суздаля и укрылись у своего отца-боярина Кучка.

Князь Андрей предал смерти княгиню Улиту и отправился в поход, чтобы найти и покарать убийц своего брата. К его дружине присоединились многие суздальцы, желавшие отомстить за своего князя.

Княжеское войско вступило на землю Кучка. Против сильного войска «немного возмог Кучко боярин боем биться». Он был захвачен и казнен вместе с сыновьями.

Князь Андрей в гневе хотел немедля сжечь огнем села и слободы Кучка, но отложил до утра. А утром, встав ото сна, посмотрел окрест — и «вложил Бог в сердце князю Андрею мысль» построить тут город.

Созвал князь со всех концов Русской земли умелых мастеров-строителей: и суздальцев, и владимирцев, и ростовцев, и многих других. Возвели они над Москвой-рекой «все градное устроение» — стены и башни, дома и храмы.

«И оттоле начал именоваться и прославился град тот Москва» — так заканчивает автор свою повесть.

Четвертая повесть об основании Москвы — самая известная. В ней в соответствии и исторической традицией основателем Москвы назван Юрий Долгорукий.

Ехал князь Юрий Владимирович через Русские земли и «прииде на место, идеже ныне царствующий град Москва».

Место это принадлежало Стефану Ивановичу Кучке, который, чувствуя себя полноправным хозяином, «возгордился зело» и не оказал великому князю подобающих почестей. Оскорбленный князь приказал «боярина оного ухватити и смерти придати».

Затем князь Юрий взошел на высокую гору, «и обозрев с нея очами своими семо и овамо по обе страны Москвы-реки и за Неглинною и возлюбил селы оны, и повелел на месте том вскоре сделати мал древян град и прозвал его званием Москва-град по имени реки, текущей под ним».

Эти точные и звучные слова стали классическими, с них теперь начинается едва ли не всякая книга по истории Москвы.

88. СКАЗАНИЕ О НЕВИДИМОМ ГРАДЕ КИТЕЖЕ

В заволжских лесах есть озеро под названием Светлояр.

Озеро невелико, но глубина его — до тридцати метров, и уровень воды всегда одинаковый, что летом, что весной в паводок. Зимой на озере намерзает особый «кружевной» лед. Светлоярская вода необыкновенно чиста, прозрачна и обладает целебными свойствами. Местные жители говорят: «Пей воду прямо из озера — не бойся, неси домой — месяцами будет стоять, не испортится».

М.М. Пришвин, побывав на Светлояре, писал в очерке «Светлое озеро»: «…глянуло на меня из леса спокойное, чистое око. Светлое озеро — чаша святой воды в зеленой зубчатой раме».

Здесь, на берегу озера Светлояр, возникло сказание о невидимом граде Китеже.

В сказании говорится, что в давние времена великий князь Георгий Всеволодович поставил на берегу Волги город Малый Китеж или Городец, а затем, переправившись — через речки Узолу, Санду и Керженец, пришел к реке Людне, берущей начало из озера Светлояр.

Места там были красивые, обжитые, и князь, «по умолению жителей», построил на берегу Светлояра город Китеж Великий, но сам в нем не остался, а вернулся в Малый Китеж.

В это время, «как темные тучи по небу», на Русь двинулись полчища татаро-монгол под предводительством хана Батыя. Враги подошли к Малому Китежу и взяли город приступом, перебив почти всех его защитников.

Князю Георгию Всеволодовичу с остатками войска удалось скрыться в лесах. Тайными тропами ушел он в Китеж Великий, чтобы собрать там новые силы.

Батый не смог отыскать следов князя и стал «примучивать» пленных жителей Малого Китежа, желая узнать дорогу, по которой ушел князь. Один из пленных «не смог мук стерпети» и провел Батыя лесом к Великому Китежу.

Татары осадили город, но вдруг, Божьим соизволением, Китеж стал невидим.

Устрашенные свершившимся чудом, враги бежали.

О том, как именно Господь сберег от врагов Китеж, в народе рассказывают по- разному.

Одни говорят, что город по-прежнему стоит на своем месте, но только никто его не видит, другие — что город скрылся под высокими холмами, окружающими Светлояр. Писатель В.Г. Короленко, побывавший на Светлояре в конце XIX века, записал такой рассказ местного старого рыбака: «(…) наше, брат, место не простое… Не-ет… Не простое… Тебе вот кажет: озеро, болотина, горы… А существо тут совсем другое. На этих вот на горах (он указал на холмы), сказывают, быть церквам. Этто во, где часовня — собор у них стоит Пречистого Спаса. А рядом, на другом-те холме — Благовещение. Тут в стары годы береза стояла, так на са-амой, выходит, на церковной главе».

По третьей версии, город вместе с жителями опустился на дно озера Светлояр. В нем по-прежнему живут люди, и иногда из-под воды доносится звон китежских колоколов.

Сказание о невидимом граде Китеже долгое время существовало в устной форме, передаваясь из поколения в поколение.

В XVII веке в лесах Заволжья стали возникать раскольничьи скиты — тайные поселения приверженцев «старой веры», не признаваемой официальной церковью. Именно раскольники в XVIII веке впервые записали сказание о Китеже в сочинении «Книга, глаголемая Летописец».

В изложении раскольников сказание приобрело ярко выраженный религиозный характер. В их представлении, подводный город — это монастырь, в котором живут праведные старцы, а видеть Китеж и слышать китежские звоны могут только люди, истинно верующие.

Со временем озеро Светлояр стало местом паломничества для верующих. В.Г. Короленко рассказывал: «Сходятся на берегу Светлояра толпы людей, стремящихся хоть на короткое время отряхнуть с себя обманчивую суету суети заглянуть за таинственные грани. Здесь, в тени деревьев, под открытым небом день и ночь слышно пение, звучит (…) чтение нараспев, кипят споры об истинной вере. А на закатных сумерках и в синей тьме летнего вечера мелькают огни между деревьями, по берегам и на воде. Благочестивые люди на коленях трижды ползут кругом озера, потом пускают на щепках остатки свечей на воду, и припадают к земле, и слушают. Усталые, между двумя мирами, при огнях на небе и на воде, они отдаются баюкающему колыханию берегов и невнятному дальнему звону… И порой замирают, ничего уже не видя и не слыша из окружающего. Глаза точно ослепли для нашего мира, но прозрели для мира нездешнего. Лицо прояснилось, на нем «блаженная» блуждающая улыбка и — слезы… А кругом стоят и смотрят с удивлением те, кто стремился, но не удостоился по маловерию… И со страхом качают головами. Значит, он есть, этот другой мир, невидимый, но настоящий. Сами не видели, но видели видящих…»

Вера в реальное существование невидимого града сохранялась в окрестностях Светлояра и в более поздние времена. В1982 году фольклористы записали рассказ местной жительницы: «Люди рассказывают, что где-то на середине озера есть дырка — не очень уж большая — ну вроде как с ковш будет. Только найти ее очень трудно. Зимой лед на Светлояре бывает чистый-чистый. Так надо прийти, разгрести снег, и можно посмотреть, что там на дне делается. А там, говорят, всякие чудеса: дома белокаменные стоят, деревья растут, колокольни, церкви, рубленные терема, люди живые ходят… Только не всякому покажется, не всякий эту дырку найти сможет».

В конце 1930-х годов от некоего старика Маркелова была записана такая история. Жил у них в селе «мужик, смелой такой». Этот смелый мужик заинтересовался норой, которую обнаружил под корнями поваленной березы, — и полез туда. «Лез-лез, потом видит место светлое, и на том месте сидят старцы светлоликие и дела крестьянские разбирают. И он своего деда узнал, а дед ему пригрозил клюкой, не велел больше лезть».

Другой местный житель в 1982 году рассказывал со слов своего отца, как тот «в граде Китиже бывал — накормили его там, денег дали». Отец рассказчика «ходил в извоз», и вот однажды его подрядили с обозом отвезти мешки с зерном. «И тронулся обоз. Только на тракт вышли — стемнело. Уж не знаю, сколько часов ехали и куда, только видят — ворота тесовые. Вроде как монастырь. Въезжают. Темно там, какие-то дома стоят. Пока разгружали обоз, всех провели в дом, накормили, дали денег — и щедро. А перед рассветом ворота отворили, и поехал обоз, уже пустой, назад… Где же они ночью были? (…) Пока судили-рядили, обернулись — а ворот-то уж никаких нет».

Рассказы о том, как китежане покупали у крестьян хлеб, местными жителями воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Один рассказчик уточняет: «Хлеб китежские старцы у вятских покупали». Другой приводит случай «с одним вятичем», который «привез из своего Вятского края на базар в село Воскресенское рожь продавать. И вот (…) подошел к нему старичок седенький, посмотрел зерно, попробовал на зуб и говорит: «Я куплю у тебя весь воз ржи (…). Только я попрошу тебя, добрый человек, отвези хлебец-то к нам во Владимирское. Я тебе за это лишнюю плату за каждый мешок дам». Вятич согласился. Возле Владимирского (ближайшего села от Светлояра) он увидел монастырь. Монахи встретили его, помогли ссыпать зерно в амбар. Получив плату, вятич поехал обратно. «Отъехал сколько-то от озера, остановился и хотел помолиться на монастырь за удачу с продажей. Оглянулся назад — а монастыря-то и нет». (Запись 1974 года.)

Местным жителям, по их словам, известны случаи, когда китежане помогали людям в самых обыденных делах. «Помнится, мне, еще мальцу, бабушка рассказывала про то, что жил тут в деревне у озера — во Владимирском или в Шадрине, что ли, старик один. Так вот, пошел тот старик как-то в лес за грибами. (…) Ходил-ходил, и все без толку — ни одного грибочка нет! Умаялся старик, устал. И вот сел он на пенек, отдохнуть захотелось. (…) Обидно ему, что много обошел, а сбора никакого нет. Тут и подумалось ему что-то: «Хоть бы старички китежские помогли». Не успел подумать, как дремота на него напала. (…) Через какое-то время проснулся старик, открыл глаза, глянул в корзину — и глазам своим не верит: в ней до краев грибы. Да еще какие — один к одному, да все белые!» Сказание о Китеже нередко сравнивают с легендой об Атлантиде. Историчность невидимого града (также, как и Атлантиды) неоднократно пытались доказать или опровергнуть.

С середины XIX века сказание о Китеже стало объектом исследований. Оно вызывало интерес у самых разных специалистов — фольклористов, литературоведов, историков, археологов. На Светлояр не раз снаряжались научные экспедиции. В 50-70-х годах XX века было установлено, что озеро Светлояр образовалось в результате «провала» — внезапного, сильного сдвига почвы, причем это произошло приблизительно в то время, к которому легенда относит исчезновение Китежа. На дне озера была обнаружена некая «аномалия» — полуметровый слой полужидкой породы, в которой во множестве присутствуют обломки древесины. Экспертиза показала, что на этих обломках «имеются следы режущих орудий», то есть они обработаны руками человека.

Поэтический образ града Китежа вдохновлял многих поэтов, художников, композиторов. О Китеже писали Максимилиан Волошин, Николай Клюев, Сергей Городецкий. Н.А. Римский-Корсаков написал знаменитую оперу «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии», Н.К. Рерих создал живописное панно-занавес для этой оперы — «Сеча при Керженце».

Легенда о граде Китеже — чудесно спасенном Богом от разорения врагами, укрываемом и сберегаемом до лучших времен, когда он вновь явится миру, сохранив древний корень, древнюю веру и правду — одна из самых заветных легенд русского народа, в течение веков подвергавшегося нашествиям внешних врагов.

89. СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

8 сентября 1380 года, когда Русь уже более ста лет находилась под татаро-монгольским игом, русские войска под предводительством великого князя московского Дмитрия Ивановича в битве на Куликовом поле разбили орды татаро-монгольского хана Мамая.

Д.С. Лихачев в статье «Мировое значение Куликовской битвы» пишет: «Куликовская победа не означала полного уничтожения ига, но (…) сделала несомненным для всех грядущее полное освобождение от национального порабощения».

Куликовская битва, будучи значительнейшим событием своего времени, послужила темой для нескольких литературных произведений конца XIV–XV веков, известных в истории литературы под названием «Куликовского цикла». Центральное произведение этого цикла — «Сказание о Мамаевом побоище».

Слово «побоище» в то время имело иное значение, нежели теперь «Мамаево побоище» — это «победа над Мамаем».

«Сказание», посвященное реальному историческому событию, тем не менее обретает фольклорно-легендарные черты, по форме и по духу оно тесно связано с традиционньгмипроизведениямирусскогонародно-поэтическоготворчества. Оно получило большое распространение на Руси, до нашего времени дошло большое количество ее списков, больше, чем других произведений древнерусской литературы.

…Задумал безбожный хан Мамай, ненавистник Христовой веры, идти походом на Русь, как сделал это сто лет назад неистовый Батый, пожечь города и села, порушить Божьи церкви, истребить народ православный.

Собрал Мамай несметное войско и сказал своим воинам: «Пойдем на Русскую землю, разбогатеем от русского золота!» И двинулись мамаевы орды на Русь.

О грядущем нашествии первым на Руси узнал рязанский князь Олег. Он был обижен на великого князя московского Дмитрия Ивановича за то, что дед великого князя некогда отобрал у князей рязанских город Коломну и присоединил к Москве. Замыслил Олег Рязанский измену, решив вступить в союз с безбожным Мамаем.

Послал Олег к хану Мамаю большое посольство с богатыми дарами и грамотой. В той грамоте было написано: «Великому хану, вольному Мамаю, от Олега Рязанского, верного твоего слуги. Слышал я, господин, что ты хочешь идти на Русь, на князя Дмитрия Московского. Хорошо выбрал ты время, полна сейчас Москва золотом и серебром и всяким богатством тебе на потребу. А князь Дмитрий — против тебя не воин. Как услышит он твое грозное имя, так уйдет в свои дальние вотчины — в Новгород Великий, на Белоозеро, или на Двину, а все московские богатства останутся тебе в добычу».

Другую грамоту Олег Рязанский послал князю литовскому Ольгерду: «Великому князю Ольгерду Литовскому-радоватися! Ведомо мне, что издавна желаешь ты, князь, в Москве княжить. Приспело теперь для этого время: грядет на Русь хан Мамай. Если мы с тобой к нему присоединимся, то отдаст он тебе Москву и другие города, а мне — Коломну, Владимир и Муром, которые лежат близко от моего княжества. Я уже послал к Мамаю богатые дары — пошли и ты. И напиши ему грамоту, а как — сам знаешь, ибо больше моего в этом разумеешь».

Ольгерд Литовский послушался совета князя Олега и отправил к Мамаю свое посольство. Оба изменника стали ждать, когда Мамай придет на Русь. Они надеялись, что великий князь Московский, Дмитрий Иванович, устрашенный, бежит из Москвы, и намеревались, дождавшись хана Мамая, встретить его с великими дарами и умолить уйти из русских пределов. Тогда изменники могли бы занять Москву, а Московское княжество поделить между собой.

Тем временем Дмитрий Иванович, узнав, что враги надвигаются на Русскую землю, не устрашился и не покинул Москвы, а стал готовиться к отпору.

Разослал он гонцов во все концы Русской земли, ко всем князьям, воеводам и боярам — и повелел им немедля собраться со своими дружинами в Москве.

Съехались в Москву князья и бояре, привели своих воинов. Пришел двоюродный брат великого князя Владимир Андреевич Серпуховской пришли князья Белозерские — Федор и Семен, пришел Андрей, князь Кемский, и Глеб Каргопольский, и Дмитрий Ростовский, и многие другие князья.

По всем московским улицам было слышно бряцанье доспехов, стук копыт, звон конской сбруи. Так много собралось в Москве войска, что не уместилось оно в городе и заняло окрестности.

Тут узнал Дмитрий Иванович от верных людей, что Олег Рязанский и Ольгерд Литовский заключили союз с Мамаем. Опечалился великий князь и воскликнул со слезами: «Когда враги творят нам всякие пакости, то знаем мы, что так и должно быть — на то они и враги. Но теперь друзья мои, близкие мои восстали на меня! Я им никакого зла не сотворил, любил их и награждал дарами. Пусть будет Господь их судьей!» Князь Дмитрий решил не дожидаться врага в Москве, а идти ему навстречу. Прежде чем выступить в поход, Дмитрий Иванович отправился в монастырь святой Троицы, чтобы испросить благословения у праведного игумена Сергия Радонежского.

Сергий пригласил князя к монастырской трапезе. Во время трапезы прискакал к Дмитрию Ивановичу гонец с известием, что татары двинулись к Москве.

Князь заторопился и стал просить Сергия дать ему благословение Сергий окропил святой водой князя и его воинов и сказал: «Иди на битву с именем Божьим. Господь будет тебе помощником и заступником, и ты победишь врагов!» Двое из монастырской братии, иноки Пересвет и Ослябя, в миру бывшие воинами, испросив благословения у Сергия, присоединились к княжьему войску. Сергий сказал им: «Мир вам, братья! Не щадите жизни за веру православную!» Великий князь вернулся в Москву и встал во главе войска, готового идти на врага.

Проводить воинов вышли их жены. Плакала княгиня Евдокия, жена Дмитрия Ивановича, плакали прочие княгини и боярыни, прощаясь со своими князьями и боярами, плакали жены простых воинов, не зная, увидят ли они своих мужей живыми.

Дмитрий Иванович сказал: «Если Бог за нас, никому нас не одолеть!» Сел великий князь на коня, сели на коней все князья, бояре и воеводы — и русское войско выступило в поход. Выходили воины из Москвы тремя воротами — Фроловскими, Никольскими и Константиновскими. Князь Дмитрий разделил войско на три части и приказал идти по трем дорогам, потому что одна дорога не вместила бы всего войска, так велико оно было.

Из своего высокого терема смотрела княгиня Евдокия, как по зеленому берегу Москвы-реки идет, удаляясь, войско Дмитрия Ивановича.

Местом встречи была назначена Коломна. Там, на широком поле, великий князь сделал смотр войскам, и сердце его исполнилось радостью — велика русская сила!

Двинулись дальше, переправились через Оку и вступили в Рязанские земли — владения изменника Олега Рязанского. Дмитрий Иванович строго-настрого запретил каждому воеводе и всем воинам чинить обиды жителям Рязанской земли.

Меж тем Олег Рязанский узнал, что идет князь Дмитрий против Мамая во главе великой силы, что идут с ним воины со всей Русской земли.

Испугался Олег Рязанский, раскаялся в своей измене: «Горе мне, окаянному! Не только отчину свою я потерял, но и душу погубил. Земля не станет меня носить за то, что вместе с нечестивыми ополчился я на православную веру! Рад бы я сейчас присоединиться к великому князю, да не примет он меня, потому что ведает об измене моей!» И не пошел Олег на помощь Мамаю.

А Ольгерд Литовский, как было уговорено с Олегом, уже шел со своими полками, чтобы присоединиться к мамаеву войску. Но возле города Одоева он получил известие о великой силе, собранной князем Дмитрием, и о том, что Олег Рязанский испугался выступить против этой силы. Сказал Ольгерд в досаде: «Когда нет у человека своего разума, нечего надеяться на чужой. Послушался я Олега, а он и меня с толку сбил, и сам пропал!» Ольгерд решил не двигаться дальше, а оставаться на месте — и выжидать, чья будет победа.

Тем временем русское войско подошло к Дону. Дмитрий Иванович послал в степь двух лазутчиков, и они добыли «языка» — татарина из придворных самого хана Мамая.

Великий князь спросил у пленного: «Много ли силы у хана и скоро ли он прибудет к Дону?» Татарин ответил: «Никому не сосчитать ханских воинов, потому что их многое множество, а будет хан на Дону через три дня».

Стал великий князь держать совет со своими воеводами: «Здесь ли нам ждать Мамая или переправиться через Дон, где впадаете в него Непрядва-река, и встать на том берегу, на Куликовом поле?» Сказали воеводы: «Государь, переправимся через Дон! Если будет у нас за спиной река — накрепко будем стоять, потому что отступать некуда. Победим татар — все честь примем, а погибнем — общую смертную чашу изопьем, все — от князей до простых ратников».

Переправилось русское войско через Дон и встало на том берегу, ожидая врага.

На другой день прискакал из степи разведчик и сказал: «Совсем уже близко татары. За ночь дойдут они до Непрядвы-реки».

Повелел Дмитрий Иванович строиться русским полкам в боевой порядок, чтобы все запомнили, кому где надлежит завтра стоять, а полк брата своего, Владимира Андреевича, отправил вверх по Дону, чтобы укрылся он в засаде, в густой дубраве — и мог неожиданно ударить на врага. Воеводой засадного полка князь назначил мудрого и опытного Дмитрия Боброка-Волынца.

Выехал великий князь на высокий курган, обозрел оттуда русское войско. Колышется оно, как неоглядное море, реют по ветру знамена, словно облака в небе, блистают шлемы, будто солнце в погожий день.

Сказал князь воинам: «Братья мои милые! Близится ночь, а завтра будет грозный день. Мужайтесь и крепитесь, и уповайте на Бога. А меня простите, братья, и в этой жизни, и в будущей, ибо неизвестно, что будет с нами».

Наступила ночь, теплая и тихая. Не спится князю Дмитрию Ивановичу, не спится старому воеводе Боброку-Волынцу. Сказал воевода князю: «Садись, государь, на коня, поедем в поле».

Выехали они на место завтрашней битвы, остановились между двух станов — русского и татарского. С татарской стороны слышен шум и крик, и стук, и скрип колес, словно съезжается народ на торг. Позади татарского стана волки воют, ворони грают, орлы клекочут. На Непрядве-реке гуси-лебеди крыльями плещут, как перед великой грозой. А над русским станом — тишина, и в небе над ним — свет, будто заря занимается.

Сказал Боброк-Волынец: «Доброе это знамение!» Потом старый воевода сошел с коня, припал ухом к земле. Долго слушал, а когда поднялся, то поник головой.

Спросил великий князь: «Что услышал ты, воевода?» Ответил Боброк-Волынец: «Плачет земля на два голоса. Один голос — как у старой матери. Причитает она на чужом языке над детьми своими. Другой голос — девичий. Плачет девица, словно свирель жалобная. Это знамение сулит нам победу, но много русских воинов поляжет в бою».

На восходе солнца пал на землю густой туман. Не видно в тумане ни русского, ни татарского войска. Но вот зареяли над туманом знамена, с обеих сторон взыграли боевые трубы. Вышли оба войска навстречу друг другу. От великой тяжести прогибается поле Куликово, реки выходят из берегов.

Князь Дмитрий Иванович, облаченный в булатные доспехи, объезжал полки и говорил воинам, ободряя их к бою: «Братья мои милые! Встаньте за веру православную, за святые церкви! Не смерть вы обретете, а жизнь вечную!» Затем вернулся князь к своему знамени, переменил коня, снял княжеское оплечье, надел простое платье — и встал в ряды воинов.

Закричали князья и бояре: «Не подобает тебе, великому князю, самому биться! Тебе, государь, подобает стоять на высоком месте и оттуда смотреть, как мы, слуги твои, свою службу несем».

Дмитрий Иванович ответил: «Братья мои! Не хочу за вашими спинами хорониться. Если погибну — то с вами, если жив останусь — с вами же!» Туман рассеялся, и стало видно поле Куликово от края до края. Двинулись русские полки на врага. Татары навстречу идут, словно темный лес. Негде им развернуться — сами от своей тесноты задыхаются.

Хан Мамай с четырьмя ордынскими князьями с высокого холма наблюдал за началом сражения.

По обычаю, бой подобало начать поединком. Из рядов татарского войска выехал богатырь по имени Челубей и остановился, ожидая противника. Инок Пересвет, что был в передовом полку, воскликнул: «Я готов сразиться с ним! Молитесь за меня, братья!». Он пришпорил коня и устремился к поскакавшему ему навстречу Челубею. Так крепко сшиблись они, что едва не проломилась под ними земля — и оба упали с коней мертвыми.

Закричали русские воины: «С нами Бог!» И началась великая битва.

Поперек поле Куликово — тридцать верст, в длину поле Куликово — сорок верст, но тесно на нем могучим ратям. Сверканье мечей слепило глаза, будто солнце, копья стучали подобно грому небесному. Потекли по полю кровавые реки, встали кровавые озера.

Но вот — за грехи наши — стали одолевать нас поганые. Как скошеная трава, падали русские воины под копыта вражеских коней. Сам великий князь Дмитрий Иванович был тяжко ранен. Отовсюду наступали татарские полки, а русских становилось все меньше и меньше.

Князь Владимир Андреевич и воевода Боброк-Волынец видели это из засады. Вскричал Владимир Андреевич: «Воевода! Чего мы ждем? Скоро не к кому будет идти нам на помощь, ибо все погибнут!» Ответил Боброк-Волынец: «Еще не время, князь! А как придет наш час — всемерно воздадим врагам!» Со слезами молился Владимир Андреевич Господу: «Боже, отец наш! Мало показнив нас, много помилуй! Не дай торжествовать врагам нашим!» Плакали воины засадного полка, глядя, как гибнут их товарищи, и рвались в бой, но Боброк-Волынец удерживал их, говоря: «Немного уж ждать нам осталось!» Наконец, татары стали изнемогать, и тут, по Божьему соизволению, переменился ветер — подул русским в спину, татарам — в лицо.

Сказал Боброк-Волынец: «Приспело время!» Громким голосом воззвал князь Владимир Андреевич: «Братья мои и друзья, князья и бояре и все силы русские! За мною, на битву!» Словно ясные соколы на журавлиное стадо ринулись воины из зеленой дубравы. Падают под их мечами татары, как трава под косой, как лес под налетевшей бурей.

Закричали татары: «Горе нам, горе! До сего часа меньшие с нами бились, а теперь старшие бойцы пришли!» — И обратились татары в бегство.

Увидел хан Мамай, что войско его разбито, вскочил на коня и с четырьмя ордынскими князьями ускакал в степь. Погнались за ним русские воины, да не догнали, потому что у Мамая и его князей кони были свежие, а у русских — уставшие в бою.

Так закончилась великая Куликовская битва.

Владимир Андреевич встал под великокняжеские знамена и велел трубить сбор.

Воины, кто остался жив, начали собираться под знаменами своих полков. Ехали они со всех сторон Куликова поля и пели стихи — мученические и богородичные.

Но ни с какой стороны не приехал к своему знамени князь Дмитрий Иванович. Долго ждал его Владимир Андреевич, потом, рыдая сердцем, отправился искать великого князя, расспрашивая, кто и когда видел его в последний раз.

Сказал один воин: «Я видел князя в пятом часу. Крепко бился он с врагами своей палицей».

Другой воин сказал: «Я видел его в шестом часу. Он один сражался против четырех татар».

Сказал третий: «Я видел Дмитрия Ивановича перед тем, как ударил засадный полк. Был князь пеший, тяжко раненый».

Тогда все, кто мог ходить — и князья, и бояре, и простые воины — разошлись по всему Куликову полю искать среди убитых Дмитрия Ивановича — живого или мертвого.

Два молодых воина спустились к реке — и увидели великого князя, лежащего под иссеченной березой. Тяжко страдал он от раны, но был жив.

Быстро разнеслась радостная весть по полю. Собрались перед Дмитрием Ивановичем князья и бояре, низко ему поклонились и сказали: «Радуйся, государь наш, ибо ты победил врагов!» От такой вести вернулись к великому князю силы. Поднялся он на ноги и возблагодарил Бога: «Велик Господь и чудны дела Его!» Подвели князю коня. Он сел в седло и поехал через поле Куликово. Не видно на поле порожнего места, все оно усеяно телами павших. Множество полегло русских воинов, всемеро больше — татар.

Едет Дмитрий Иванович по полю — и слезы омывают его лицо.

Вот лежат восемь князей Белозерских, а рядом — углицкий князь Роман и четверо его сыновей, вот пятеро князей Ярославских, и князья Догобужские, и Глеб Иванович — князь Брянский, и Михаил Андреевич Бренок, и Тимофей Валуй, с ним — дворецкий его Иван Кожухов, и Троицкий инок Пересвет, а простых воинов — без числа.

Двенадцать дней оставалось русское войско на Дону, двенадцать дней разбирали тела убитых.

Князей, бояр и дворян отвезли в их вотчины к женам и детям, а простых воинов похоронили здесь же, на Куликовом поле. Выкопали для них триста тридцать братских могил, сверху насыпали высокие курганы.

Сказал князь Дмитрий Иванович: «Прощайте, братия! Суждено вам лежать на поле Куликовом, между Доном и Непрядвой-рекой. Сложили вы головы за святую веру христианскую. Вечная слава вам, и вечная память!» Всего же пало на Куликовом поле русских воинов полтретья от ста тысяч и еще три тысячи, а в живых осталось пятьдесят тысяч.

С великой славой вернулось русское войско в Москву.

Князь Дмитрий Иванович за победу над татарами на берегу Дона получил прозванье — Донской, а его брат Владимир Андреевич — Храбрый.

90. ЧУДО ИЗБАВЛЕНИЯ МОСКВЫ ОТ РАЗОРЕНИЯ ОРДАМИ ХАНА ТАМЕРЛАНА

Летом 1395 года монгольский хан Тимур, по прозвищу Тамерлан, что значит Железный Хромец, во главе полумиллионного войска переправился через Волгу, прошел приволжские степи, разорил город Елец, пленив тамошнего князя, и устремился на Москву.

Тамерлан гордо заявлял всему миру: «Судьба у меня в руках, и счастье всегда со мной».

На Руси в нем видели второго Батыя и ждали такого же страшного разорения, как сто шестьдесят лет тому назад. По словам автора древнерусского сказания, был Тамерлан «вельми нежалостив, зело немилостив, лют мучитель, зол гонитель, жесток томитель». Ужас и отчаяние овладели москвичами. Все московские церкви были открыты сутра до глубокой ночи, москвичи молились и готовились к неминуемой смерти.

Но Московский князь, восемнадцатилетний Василий Дмитриевич, не поддался всеобщему унынию. Помня славу своего отца, Дмитрия Донского, он стал готовиться к обороне. Собрал большое войско, причем среди воинов было немало тех, кто пятнадцать лет тому назад сражались на Куликовом поле, выступил из Москвы и встал за Коломной на берегу Оки в ожидании неприятеля.

А еще повелел князь митрополиту московскому Киприану послать людей во Владимир и перенести оттуда в Москву старинную русскую святыню — чудотворную икону Божьей Матери, называемую Владимирской по нахождению ее в Успенском соборе города Владимира.

Еще в те времена, когда столицей Руси был Киев и никто не думал, не гадал, что маленькой лесной крепости на берегу Москвы-реки суждено «царством быти, государством слыти». Константинопольский патриарх Лука Хризоверх прислал великому князю киевскому Юрию Долгорукому бесценный дар — чудотворный образ «Умиление»: Богородица держит на руках ласково к ней прильнувшего младенца-Христа. По преданию, написал этот образ святой евангелист Лука, и сама Богородица, увидев образ, сказала: «Благодать Родившегося от Меня и Моя да будет со святой иконой».

Юрий Долгорукий поставил икону в Вышгородском монастыре близ Киева.

Село Вышгород принадлежало сыну Юрия Долгорукого Андрею Юрьевичу. Князь Андрей, человек мужественный и великодушный, был за свое благочестие прозван Боголюбским. Он не любил Киева, раздираемого враждой и ненавистью младших князей, не одобрял алчного честолюбия своего отца и в Вышгороде томился, как в неволе. Андрей родился в Ростово-Суздальской земле, и северная Русь была его сердцу милее, чем южная. В 1155 году он покинул Вышгород и направился в Ростов Великий. Как самую большую драгоценность князь Андрей увез с собой дар константинопольского патриарха — образ Богородицы.

Не доезжая до Ростова, близ города Владимира, лошади вдруг встали, и никакая сила не могла сдвинуть их с места. Пришлось там заночевать. Во сне князю Андрею явилась Богородица и сказала, что чудотворный образ Ее должен остаться во Владимире.

Князь послушался. Два года спустя, получив после смерти отца во владение Ростово-Суздальскую землю, он сделал Владимир столицей своего княжества, а на высоком берегу протекающей через город реки Клязьмы повелел построить белокаменный храм дивной красоты, посвященный Успению Богородицы — и поставить в нем чудотворную икону. С тех пор и стали ее называть Владимирской иконой Божьей Матери.

За века существования тускнели и осыпались на иконе краски, и не раз приходилось ее поновлять греческим, а потом и русским мастерам, но, наверное, действительно была на ней особая благодать — она оставалась такой же прекрасной и одухотворенной.

При Андрее Боголюбском Владимирское княжество стало первым среди русских княжеств, подчинив себе даже древний Киев. Главная святыня новой столицы — икона Владимирской Божьей Матери — стала почитаться как покровительница и защитница всей русской земли.

В 1164 году, идя в поход на волжских болгар, Андрей Боголюбский взял эту икону с собой. Перед решительным боем воины целовали ее, восклицая: «Всяк уповающий на Тя, Владычица, не погибнет!» А после победы, когда перед иконой прямо на поле сражения служили благодарственный молебен, от иконы заблистал небесный свет, озарив все далеко вокруг.

Андрей Боголюбский княжил почти двадцать лет, но в 1175 году недовольные им бояре составили заговор и в глухую полночь, вломившись в княжескую опочивальню, убили князя.

Поутру, когда весть об убийстве распространилась по городу, вспыхнул мятеж. Лихие люди бросились громить княжеский дворец, грабить казну. Их пример увлек простой народ. Грабежи и убийства начались по всей округе.

Мятеж разрастался — и некому было его унять.

Тогда священники, облачившись в парадные ризы, вынесли из Успенского собора образ Богоматери и торжественно пронесли его по улицам, среди царящего там неистовства. И мятеж утих сам собой.

В 1237 году черною тучей хлынули на Русь свирепые полчища Батыя, сметая все на своем пути и оставляя после себя «токмо дым, землю и пепел». Разорив Рязань и Москву, враги захватили Владимир. Владимирцы укрылись в Успенском соборе, татары обложили его хворостом — и подожгли.

Множество народу погибло в огне, задохнулось в дыму. Собор был разграблен. Батыевы воины унесли церковную утварь и священные облачения, сорвали драгоценную ризу и с чудотворной иконы.

Но сама она, среди пепелища и разорения, была невредима, вселяя в тех, кто остался в живых, мужество и надежду.

Шли годы. Русские земли объединились вокруг новой столицы — Москвы, и русское войско уже могло дать отпор неприятелю. В1380 году московский князь Дмитрий Иванович разбил татар на Куликовом поле. Казалось, что полное освобождение близко, но вот над Россией нависла новая угроза — нашествие Железного Хромца, жестокого Тамерлана.

Московские послы прибыли во Владимир — за чудотворной иконой. Владимирцы со слезами провожали свою святыню. Почти две недели на руках несли икону Владимирской Богоматери от Владимира до Москвы. По обе стороны дороги стояли толпы народу и, преклоняя колени взывали: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!» 26 августа икона прибыла в Москву. Москвичи вышли встречать ее за город, на Кучково поле (нынешний район Сретенского бульвара «Весь град изыде противу иконы на сретенье ея, — говорит летописец. — Мужи и жены, юноши и девы, дети и младенцы, сироты и вдовицы от мала до велика со кресты и со иконы, со псалмы и со песньми духовными».

На Кучковом поле перед иконой отслужили молебен по случаю ее благополучного прибытия в Москву, потом снова подняли на руки, в сопровождении ликующей толпы торжественно понесли в Кремль и установили в Успенском соборе.

Теперь, чувствуя себя под защитой Богородицы, москвичи ободрились — и уже с надеждой ждали вестей из военного лагеря от своего князя.

Наконец, известие пришло. Было оно радостным и удивительным: Тамерлан без боя повернул свои войска к югу — и ушел из российских пределов.

Историки до сих пор не могут точно сказать, что побудило Тамерлана поступить подобным образом. Современники же свято верили, что произошло чудо: говорили, что в тот самый день, когда в Москве встречали икону Владимирской Богоматери, Тамерлану явилась во сне Лучезарная Жена, окруженная сиянием и сонмом ангелов с огненными мечами. Подняли ангелы свои мечи и обратили их против Тамерлана. В ужасе проснувшись, Тамерлан созвал своих мудрецов и гадальщиков и стал спрашивать, что значит сей сон и кто та Лучезарная Жена. Ответили мудрецы и гадальщики: «То мать христианского Бога, заступница русских, и сила ее неодолима». Испугался Тамерлан — и повернул свои несметные войска назад.

«Бежал Тамерлан, гонимый силою Пресвятой Девы!» — записал летописец.

В том же году на Кучковом поле, там, где москвичи встречали чудотворную икону, была поставлена церковь Владимирской Богоматери, а вскоре основан монастырь, названый Сретенским в честь установления в Москве праздника Сретения (встречи) иконы Пресвятой Богородицы Владимирской. С тех пор каждый год 26 августа из Успенского собора Кремля в Сретенский монастырь устраивался торжественный крестный ход.

О чудесном избавлении Москвы от Тамерлана сообщают летописи, а в XV веке об этом событии была написана повесть, имевшая большое распространение по всей Руси и дошедшая до нашего времени в большом количестве списков.

В 1480 году на Русь двинулся хан Ахмет. Он встал лагерем на реке Угре, притоке Оки, в ожидании подкрепления от литовского князя и польского короля. Русское войско стояло напротив, на другом берегу.

В московских храмах служили молебны перед чудотворными иконами и особенно перед Владимирской иконой Божьей Матери.

И вдруг хан Ахмет, как и Тамерлан сто лет тому назад, поднял свое войско и увел его, не принимая боя.

Современники объясняли это новым заступничеством Богородицы, а Угру стали называть «поясом Богоматери».

«Стояние на Угре» положило конец татаро-монгольскому игу. Карамзин писал: «Митрополит установил особенный ежегодный праздник Богоматери и крестный ход июня 23 в память освобождения России от ига монголов: ибо здесь конец нашему рабству».

До 1918 года икона Владимирской Божьей Матери пребывала в Успенском соборе Московского Кремля, после установления советской власти была передана в Исторический музей, а в 1930 году — в Третьяковскую галерею. В1994 году был возвращен верующим и отреставрирован храм Николая в Толмачах (XVII век), находящийся на территории Третьяковской галереи — и в настоящее время чудотворная икона Владимирской Божией Матери находится в этом храме.

Почитание святых пришло на Русь из Византии в X веке — одновременно с принятием христианства.

Описание жизни святых-жития, переведенные с греческого языка, были самыми читаемыми книгами. Образы святых праведников прочно вошли в народное сознание как идеал нравственной силы и чистоты, справедливости и милосердия.

Наряду с каноническими, церковными житиями на Руси стали складываться народные сказания о святых в традициях устного народного творчества. По словам профессора К.С. Шамбинаго византийские жизнеописания святых «обжились в новой среде, превратились в произведения национальные».

Русские сказания о святых бытовали в форме легенд и в форме так называемых «духовных стихов». Этими сказаниями восхищался Пушкин и писал, что они заключают в себе «много истинной поэзии».

Со времени принятия Русью христианства клику святых было причислено немало русских людей — мучеников, пострадавших за веру в период установления христианства и во время татаро-монгольского ига, праведников, просветителей, религиозно-культурных деятелей. Их жития, будучи письменными памятниками и нередко являясь замечательными произведениями древнерусской литературы, по сути близки к историческим преданиям, в их основе лежат местные легенды (как в житии Алимпия Печерского, сказании о Петре и Февронии Муромских), или живые воспоминания людей, лично знавших святого (как в житиях Сергия Радонежского и Стефана Пермского).

91. ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ

Святой Георгий — один из самых почитаемых святых во всем христианском мире. Но особенной любовью пользовался он на Руси.

Каноническое житие рассказывает, что святой Георгий родился во второй половине III века в малоазийской провинции Римской империи Каппадокии. Будучи знатного рода, он поступил на военную службу, проявил себя храбрым воином и, несмотря на молодость, получил высокий чин военного трибуна. Но однажды на него снизошло просветление, он уверовал во Христа и, приняв христианство, покинул службу, раздал свое имущество бедным и стал проповедовать христианскую веру.

По приказу римского императора Диоклетиана — жестокого гонителя христиан — Георгия арестовали и подвергли мучениям, требуя отречься от Христа. Но Георгий остался непоколебим в своей вере — и был казнен. Христианская церковь причислила его к лику святых.

На Руси наряду с каноническим житием святого Георгия издревле бытовали народные сказания о нем — духовные стихи. Духовные стихи были одним из жанров устного народного творчества, их исполняли странствующие певцы-сказители — «калики перехожие». В духовных стихах святые приобретали черты сказочных героев, а иногда и мифологических персонажей, родственных древним языческим богам, повелителям природных сил.

Официальная церковь строго противопоставляла христианство язычеству, но в народном сознании языческие и христианские представления очень долгое время мирно уживались, создавая единый и величественный образ гармонии мира.

В одном из духовных стихов о святом Георгии он как типичное языческое божество упорядочивает хаос и «устраивает» природу, причем природу именно русскую. Делает он это «по Божьему все велению, по Георгиеву все молению».

И все совершается по слову святого. Затем святой распределяет «по всей земле светло-Русской» моря и реки, горы и холмы:

Некоторые ученые склонны считать, что в этом духовном стихе святой Георгий отождествляется с Ярилой — славянским богом производительных сил природы.

Кроме того, святой Георгий принял на себя функции еще одного языческого бога — Белеса — повелителя лесных зверей и покровителя домашней скотины. Один из церковных праздников, посвященных святому Георгию, приходится на 23 апреля (6 мая). На Руси, по традиции, в этот день первый раз после зимы выгоняли скот на пастбище. Это важное в крестьянской жизни событие сопровождалось магическими обрядами, один из которых заключался в том, что пастух обносил вокруг стада икону святого Георгия, чтобы уберечь скотину от хищных зверей.

По народному поверью, святой Георгий в этот день собирал в лесу вокруг себя волков и медведей и брал с них слово не трогать домашнюю скотину без крайней надобности и без его, Георгия, особого разрешения. Это поверье отразилось в народной поговорке. «Что у волка в зубах — то Егорий дал». (Георгия на Руси часто называли просторечной формой его имени — Егорий.) К Георгию обращались и особым «окликаньем»:

Постоянный эпитет святого Георгия в русском фольклоре — Храбрый — связан с его ролью воина-защитника. Особенно важной эта роль стала в период татаро-монгольского нашествия.

Одним из самых распространенных сюжетов духовных стихов о святом Георгии является его борьба с «царем-басурманищем». В этих стихах часто совсем забывается иноземное происхождение святого, и местом его рождения называется город Чернигов.

Внешность Егория «Свет Храброго» описывается в чисто сказочном ключе:

Напал на Русскую землю царь-басурманище Демьянище (иногда его называют Диаклетианище, как слабый отзвук канонического жития святого Георгия), пожег города и села, Божьи церкви на дым пустил, святые иконы коням под копыта побросал, а Егория Свет Храброго в полон взял и стал уговаривать отречься от веры христианской, поверовать в басурманскую. Но Егорий ответил: «Злодей царище Демьянище, Безбожный пес басурманище! Я умру за веру христианскую!» Царь-басурманище разгневался и приказал мучить Егория «муками разноличными». Стали его топорами рубить — топоры поломались, стали пилой пилить — у пилы зубья затупились. Привязали Егорию на шею тяжелый камень и бросили в воду — а он не тонет, против теченья гоголем плывет. Стали Егория в кипящей смоле варить — а он не варится, поверх смолы стоит, поет стихи херувимские. А тут еще огонь под котлом погас, выросла травка зеленая, расцвели цветики лазоревые.

Тогда велел Демьянище посадить Егория в яму глубиной в сорок сажен, закрыть досками дубовыми, забить гвоздями железными, засыпать песками рудо-желтыми. Царь-басурманище песок притаптывает, приговаривает: «Не ходить Егорью по белу свету, Не видать солнца красного, месяца ясного, Не бывать на святой Руси, Не слыхать звона колокольного, Пенья церковного!» Но тут налетели ветры буйные, развеяли пески рудожелтые, поломали гвозди железные, разметали доски дубовые. Сошла с небес сама Богородица и вывела Егория на волю.

Пошел Егорий по святой Руси, пришел в свой родной город и увидел его разоренным, выжженым и обезлюдевшим. Уцелела лишь церковь Божия, а в ней молилась Богу Егорьева матушка.

Егорий испросил у нее благословения на бой с царем-басурманищем, добыл себе богатырского коня и меч — и отправился навстречу врагу.

На иконах святого Георгия чаще всего изображают в образе всадника на белом коне, поражающего копьем страшного змея.

Именно таким он запечатлен на Московском гербе.

Победа Георгия над змеем-людоедом — самое известное из его чудес.

В русском духовном стихе «Чудо Георгия о змие» сюжет обрастает яркими драматическими подробностями, приобретая характер народной сказки.

В некоем «царстве Рахлинском» царствовал нечестивый царь Агапий и была у него дочь-христианка Алексафия (или Олисава). Неподалеку от царской столицы в пещере на берегу моря поселился свирепый змей и стал требовать себе человеческих жертвоприношений. По жребию отправлялись жители царства Рохлинского «лютому змею на съедение, пещерскому на прожрение».

Однажды жребий выпал самому царю Агапию.

Царь закручинился, а его жена-царица, такая же нечестивая, как и он сам, сказала:

Царь последовал совету жены; призвал к себе царевну и сказал ей «слова обманные»:

Царевна, заподозрив неладное, всю ночь не спала-молилась Спасу Пречистому.

Утром ее посадили в черную повозку, которой правил «детина в платье траурном», отвезли на берег моря и оставили одну возле змеиной пещеры.

Села Алексафия на крутой бережок — и стала ждать неминуемой смерти. Но тут Господь послал ей на выручку святого Егория.

Ударил Егорий змея копьем «во прожорище», приговаривая: «Так будь, змея, кротка и смирна!» Змей был побежден. Егорий обвязал вокруг его шеи конец пояса — и Алексафия повела чудовище «на поясе, как коровушку будто доеную».

Егорий сказал царевне:

Агапий исполнил повеление Егория, принял христианство и построил три церкви: одну во имя Богоматери, другую — во имя святой Троицы, третью — во имя святого Георгия. А кроме того пообещал: «Я не раз Егорью в году буду праздновать, Я не раз в году — два раза».

Один из праздников памяти святого Георгия — 26 ноября (9 декабря); считается, что именно в этот день произошло сражение Георгия со змеем, другой — 23 апреля (6 мая), этот праздник на Руси называют Егорий вешний.

Святого Георгия почитали как одного из покровителей русского воинства. В 1769 году был учрежден орден Святого Георгия. Этим орденом награждали только за военные подвиги. В статуте ордена было сказано, что его удостаивается «единственно тот, кто не только обязанность свою исполнил во всем по присяге, чести и долгу, но сверх сего ознаменовал себя на пользу и славу Российского оружия особенным отличием».

После Октябрьской революции этот орден был упразднен, а недавно — в 2000 году восстановлен вновь.

92. НИКОЛАИ УГОДНИК

Николай Чудотворец, Угодник Божий, на Руси почитался наравне с Иисусом Христом и Богородицей, превыше всех других святых. В народе даже бытовала легенда, что он должен был стать Богом, да отказался.

По убеждению русского человека, святой Николай был его первым помощником во всех делах и защитником от всех бед. В одной из былин говорится: «Господи Владыко свет помилует, и Пресвятая Мать Богородица заступится, и сохранит да ведь Микола Многомилосливый».

На Руси святой Николай был известен еще до принятия христианства. В летописи упоминается, что полулегендарный киевский князь Аскольд, княживший во второй половине IX века, то есть за сто лет до крещения Руси, был христианином, носил христианское имя Николай, и над его могилой в Киеве была поставлена церковь, посвященная святому Николаю.

Каноническое житие сообщает, что святой Николай жил в IV веке, был архиепископом города Миры в Ликии — малоазийской провинции Римской империи и принадлежал к числу святителей — церковных деятелей первых веков христианства.

Во время гонений на христиан, предпринятых римским императором Диоклетианом, святой Николай вместе со своими единоверцами был заключен в тюрьму и пробыл там долгое время, «перенося тяжкие страдания, претерпевая голод и жажду и тюремную тесноту. Своих соузников от питал словом Божьим и напоял сладкими водами благочестия, (…) убеждал быть твердыми в исповедении Христа и усердно страдать за истину».

Когда на римском престоле язычника-Диоклетиана сменил христианин Константин Великий, Николай вышел на свободу и продолжил свою церковную деятельность.

Святой Николай обладал способностью творить чудеса. В житии рассказывается о том, как он словом успокаивал морские бури и спасал тонущие корабли, поэтому его почитали как покровителя всех плавающих и путешествующих. Неоднократно он являлся во сне сильным мира сего, чтобы восстановить справедливость и спасти невинно осужденных. Существует рассказ о том, как он оживил трех юношей, убитых разбойниками.

Но часто помощь святого Николая не носила чудесного характера, а была обычным человеческим милосердием. Однажды он узнал, что некий горожанин до того обнищал, что решил продать в дом терпимости трех своих дочерей. Святой Николай ночью тайком забросил ему в окошко три узелка с золотом. Горожанин поправил свои дела — и все три девушки благополучно вышли замуж. (С этим эпизодом связан существующий до сих пор в Западной Европе обычай тайно подбрасывать детям на Рождество чулок с подарками «от Санта Клауса» — святого Николая.) На Руси образ святого Николая — печальника о людских бедах полностью заслонил образ Николая — церковного иерарха. В народном сознании Николай превратился в крестьянского — «мужицкого» — святого, мудрого и справедливого, понимающего повседневные человеческие нужды, всегда готового помочь.

Николай Угодник — Никола Милостивый — стал героем множества русских народных легенд, причем в них Николай зачастую противопоставляется другим святым, гордым и недоступным.

Однажды шли по земле святой Касьян и Никола Угодник — и увидели мужика, пытавшегося вытащить увязнувший в грязи воз. Касьян прошел мимо — не захотел марать райского платья, а Никола помог мужику. Когда узнал об этом Господь Бог, то положил Николе два праздника в году, весной и осенью, а Касьяну — лишь один в четыре года, 29 февраля. В другой легенде рассказывается, как Никола шел по земле уже с самим Господом Богом. Повстречали они голодного волка, и Бог разрешил ему съесть пегую корову, принадлежавшую бедной вдове. Как услышал это Никола, забежал вперед волка — и перекрасил пегую корову болотным илом в черный цвет. Волк не узнал ее — и корова осталась жива.

Народный образ святого Николая восходит к языческим верованиям и имеет очевидную связь с древнеславянским богом Белесом. В языческую эпоху Белес был народным, крестьянским богом и противопоставлялся богу-громовержцу Перуну-покровителю княжеской, военной власти. С принятием христианства функции Перуна перешли на святого Илью Пророка и, отчасти, на святого Георгия. Поэтому в легендах очень распространен сюжет о конфликте Николы с Ильей или Егорием, из которого Никола выходит победителем, решив его мирным путем.

Захотели раз Никола и святой Егорий помочь мужику вспахать поле. Никола впрягся в соху вместо коня, а Егорий стал пахать. Вспахали, поблагодарил их мужик. Никола спрашивает. «Скажи, мужичок, кто важней: тот, кто в сохе стоял, или тот, кто за соху держался?» Мужик подумал и ответил: «Конь важней. Без коня пахать не будешь, а с конем и баба вспашет». Разобиделся Егорий, что мужик его с бабой сравнил, призвал к себе на помощь Илью Пророка — и стали они вместе тому мужику всякие козни чинить: то нашлет Илья на мужиково поле бурю-грозу, то сделает Егорий пшеницу неумолотной. Но Никола всякий раз от мужика беду отводил и, наконец, посоветовал: «Поди в воскресенье в церковь, купи две свечки, одну за грош, другую за пятак. Ту, что за грош, вымарай сажей, а ту, что за пятак, не марай. Стань лицом к образу Егория и скажи: «Святой Егорий, вот тебе свечка чистая за пятак, а грошевую да замаранную поставлю Николе-обманщику». Тогда он от тебя отвяжется». Мужик послушался совета — и впредь жил спокойно.

Никола в народных легендах всегда был милосерден, и даже грешников не карал, а вразумлял.

Однажды вор обокрал крестьянский дом, да едва не попался: заметили его, послали погоню — вот-вот настигнут. Взмолился вор святому Николаю: «Батюшка, отец Николай, сокрой меня — я тебе гривенную свечку поставлю!» Вдруг, откуда ни возьмись, появился перед ним старичок — и указал канаву, где можно спрятаться. Да только в той канаве валялась дохлая лошадь и сильно смердела. Но, делать нечего, залез вор в канаву, затаился. Погоня его не заметила, мимо пробежала. Вылез вор из канавы, стал благодарить старичка, а тот спрашивает: «Каково было тебе в канаве лежать?» Вор отвечает: «Душно, дедушка. Едва не задохся». Тогда старичок (а это был, конечно, сам Никола) говорит: «Вот и святому Николаю было бы также душно от твоей свечки!» Сказал — и скрылся из глаз.

В описании внешности Николы в народных легендах обычно подчеркиваются его простонародные черты: «сивой, сивой древний старичок». Нередко такие же черты видны и в его иконописных изображениях. В руководстве для иконописцев о святом Николае говорится так: «борода невелика, взлыс, плешив, на плеши мало кудрецов».

Многие иконы с изображением святого Николая на Руси почитались чудотворными. Наиболее древняя из них — так называемый «Никола Мокрый», находящаяся в храме Святой Софии в Киеве. Чудо, связанное с этой иконой, произошло в XI веке.

Жили в Киеве благочестивые муж с женой, и был у них единственный сын, в то время еще младенец. Однажды они всей семьей отправились в Вышгород, чтобы поклониться мощам святых Бориса и Глеба. Ехали они по Днепру на лодке, и вот, мать задремала, а младенец упал в воду — и утонул. Родители в горести стали; упрекать святого Николая, которого считали своим покровителем: «Для того ли имели мы великую веру к святыне твоей, чтобы ты не сохранил единственного нашего сына?» Но вскоре они одумались и, решив, что Бог наказал их за грехи, перестали роптать, смиренно попросили прощения у святого Николая и вернулись домой в Киев. Николай пожалел несчастных родителей — и совершил чудо. На другой день утонувший младенец, живой и невредимый, оказался в храме святой Софии перед образом святого Николая. С младенца текла вода, поэтому образ был назван «Мокрым».

Одна из самых почитаемых чудотворных икон святого Николая-образ Николы Зарайского.

Первоначально эта икона находилась в греческих владениях, в церкви апостола Иакова в городе Корсуни. Однажды причетнику этой церкви Евстафию явился во сне святой Николай и велел ему, взяв образ, идти с ним на Русь, в Рязанские земли.

Затем святой явился во сне сыну рязанского князя Федору Георгиевичу и сказал: «Иди, княже, встречать мой чудотворный образ Корсунский». В том же сновидении Николай предсказал молодому князю, что он сам, его будущая жена и еще не рожденный сын после смерти обретут «неувядаемые венцы в царствии небесном».

Князь Федор торжественно вышел навстречу Евстафию, принял от него чудотворный образ и поставил в храме своего города, который в то время назывался Красным.

Это произошло в 1225 году. А двенадцать лет спустя на Русь напали полчища Батыя. Рязань была разорена, и рязанский князь Георгий Игоревич вынужден послать своего сына Федора с данью к Батыю. Батый, узнав, что Федор недавно женился и что жена его Евпраксия славится своей красотой, потребовал, чтобы молодую княгиню доставили к нему.

Федор дерзко ответил, что у христиан не в обычае показывать своих жен нечестивым язычникам. Разгневанный Батый приказал убить князя Федора, а его тело бросить на растерзание зверям и хищным птицам.

Евпраксия, узнав о смерти мужа, вместе с новорожденным сыном бросилась с высокой башни — и разбилась (в то время говорили «заразилась») насмерть.

С тех пор город Красный стал называться Зарайском.

Княгиня и ее сын, а позже и князь Федор, останки которого перенесли в город, были похоронены при храме, где находился чудотворный образ Николы Корсунского, получивший теперь название Зарайского.

Ко времени татарского нашествия относится появление еще одного чудотворного образа святого Николая — Николы Можайского.

Враги осадили город Можайск, и защитники его уже теряли последние силы. Но вдруг в воздухе над собором появился святой Николай, державший в одной руке меч, а в другой — изображение храма, обнесенного крепостной стеной. Татары, устрашенные этим видением, сняли осаду — и бежали.

По живому впечатлению, можайские иконописцы создали образ Николая, представив его таким, каким он явился в видении: с мечом и изображением храма.

Прославленный чудотворный образ Николая — Никола Угрешский также связан с борьбой против татар.

Дмитрий Донской, отправляясь на Куликовскую битву, остановился со своим войском на ночлег верстах в пятнадцати от Москвы. И там явился князю образ святого Николая. Образ парил в воздухе над высокой сосной, и его окружали сверкающие звезды. Князь и воины пали на колени и вознесли молитву. Тогда образ сошел с высоты и лег на руки князю. Дмитрий Донской сказал, что дивное это явление «угреша» (то есть согрело) его душу. Образ получил название Угрешского.

Позднее князь на том месте основал Николо-Угрешский монастырь.

Помощник в крестьянском труде, защитник от врагов, покровитель во время путешествий, святой Николай постоянно присутствовал в жизни русского человека. В старинном духовном стихе поется:

93. СВЯТОЙ АЛИМПИЙ ИКОНОПИСЕЦ

В давние времена, когда древний город Киев только начал украшаться храмами и монастырями, в княжение великого князя Всеволода Ярославича в Киево-Печерской Лавре была заложена церковь Успения Пресвятой Богородицы.

Сам Господь указал огненным столбом место, где должна быть построена церковь, а в далекой царьградской земле Богородица явилась четверым тамошним живописцам и велела им идти на Русь, чтобы расписать ту церковь святыми образами.

Царьградские живописцы пустились в дальний, трудный путь и, достигнув Киева, принялись за работу.

В помощники им был дан киевский отрок Алимпий, который сызмала обучался живописному мастерству и был уже довольно искусен.

И вот, когда царьградские мастера расписывали алтарь, а отрок Алимпий им помогал, произошло чудо. Образ Богородицы засиял вдруг светлее солнца, и от него отлетел белый голубь. Стал тот голубь летать по всей церкви, подлетая к образу каждого святого, подлетел к образу Спаса — и исчез. Поняли живописцы, что был это не простой голубь, а Дух Святой, и что Господь благословил их труд.

Прошло несколько лет. Алимпий стал известным иконописцем и принял пострижение в Киево-Печерской Лавре. Он работал не покладая рук, и труд был для него радостью, а иконы, написанные им, сияли небывалой святостью и красотой.

Алимпий писал иконы и для монастырей, и для храмов, и для мирян, а когда не было у него работы, то разыскивал по церквам старые, обветшавшие иконы и поновлял их или переписывал заново.

За свою работу Алимпий или вовсе ничего не брал, или брал самую малость. Полученные деньги он всегда делил на три части: одну раздавал нищим, на другую покупал то, что было нужно ему для иконного писания, и только третью оставлял себе.

Слава об искусстве Алимпия и его святой жизни разнеслась по всей Русской земле.

Однажды пришел к Алимпию человек, которого Господь наказал за грехи жестокой болезнью, так, что все его тело покрылось язвами и струпьями. Горько плача, покаялся он перед Алимпием в своих грехах. Алимпий взял краску, которой писал образа, и замазал ею язвы на теле грешника. Потом велел ему омыться водой, которой умываются священники, и тут же зажили язвы, отпали струпья, и стал тот человек здоров.

Прошли годы. Когда Алимпий был уже старцем, один киевлянин заказал ему икону Богоматери и просил непременно закончить ее к празднику Успения, потому что хотел он в тот день поставить новую икону в церкви.

Алимпий пообещал, но случилось так, что он расхворался и никак не мог приняться за работу.

Накануне праздника заказчик пришел за своей иконой и, увидев, что она еще не начата, стал пенять святому: «Зачем же не сказал ты мне о своей немощи? Я бы дал писать икону другому, а теперь праздник не будет для меня светел и радостен».

Алимпий смиренно ответил: «Сын мой! Разве я по лености не исполнил того, что должен? Бог поможет мне совершить мою работу».

Заказчик ушел.

А поздним вечером в келье Алимпия появился незнакомой юноша. Он молча поклонился святому, взял краски, установил доску и стал писать икону.

Алимпий подумал, что рассерженный заказчик прислал другого живописца. Юноша работал искусано и споро: растирал краски на камне, выкладывал фон золотом. Через три часа икона была окончена. Юноша положил кисти и спросил Алимпия: «Отче! Ненужно ли еще что-нибудь сделать? Не ошибся ли я в чем?» Алимпий сказал: «Ты хорошо поработал. Господь помог тебе так искусно написать икону».

Тут юноша осветился неземным светом и стал невидим. И Алимпий понял, что это был ангел Господень.

Заказчик же провел ночь без сна, печалясь о том, что не будет в церкви к празднику новой иконы. Утром пошел он помолиться и едва переступил церковный порог, как неведомо откуда появилась в церкви икона Богоматери, окруженная сиянием.

Народ дивился такому чуду и поклонялся иконе в веселии душевном.

Киевлянин поведал игумну, что заказал эту икону Алимпию, но еще вчера она не была даже начата.

После службы все, бывшие в церкви, пошли к Алимпию. Святой лежал на смертном одре, и близок был его последний час.

Игумен спросил его: «Отец мой! Как была написана та икона?» Святой Алимпий ответил: «Ангел Господень написал ее. И вот теперь он стоит возле меня и хочет взять меня с собою».

С этими словами он испустил дух и вознесся ко Господу. Произошло это в 1114 году.

Иконы, написанные Алимпием, были во многих церквах. И не раз случалось так, что церковь сгорала от пожара, или во время войны бывала разорена врагами, но иконы, написанные Алимпием, оставались невредимы.

Одна икона его работы — Царь Царем — до сих пор хранится в Успенском соборе Московского Кремля. Иногда святому Алимпию приписывается икона Богородицы, известная под названием Оранта Ярославская, находящаяся сейчас в Третьяковской галерее.

Рассказ о святом Алимпий входит в «Киево-Печерский патерик», — составленный в 20-х годах XIII века, — сборник жизнеописаний наиболее прославленных иноков Киево-Печерского монастыря, он был написан монахом того же монастыря Поликарпом на основе устных преданий.

94. СКАЗАНИЕ О ПЕТРЕ И ФЕВРОНИИ

Муромский князь Петр и его жена Феврония жили, как сообщает летопись, в начале XIII века. Они оставили по себе настолько добрую память, что после смерти их стали почитать как святых. Сначала — только в Муромских землях, а позже — по всей Руси.

К лику общерусских святых Петр и Феврония были причислены в середине XVI века. Тогда же известный церковный писатель Ермолай-Еразм на основе сказаний, бытовавших в народе, написал «Повесть о Петре и Февронии». Заканчивая повествование, Ермолай-Еразм говорит: «Написал о том, что слышал, не ведая, может быть, и другие о том написали, знающие более меня».

Хотя «Повесть о Петре и Февронии» имеет подзаголовок «житие», она очень отличается от традиционных произведений житийной литературы и напоминает — и по сюжету, и по образному строю — народную сказку. Поэтому митрополит Макарий, крупный церковный и культурный деятель XVI века, составивший Великие Четьи Минеи — собрание житий святых, не включил в них житие муромских святых, а в «Словаре святых, прославленных в Российской церкви», изданном в 1862 году, говорится: «Подробности жития благоверного князя Петра и супруги его неизвестны».

Признавая существование святых Петра и Февронии, церковь отрицала достоверность сказания о них. Но в народе оно было очень популярно, фольклористы записывали его варианты от народных сказителей вплоть до середины XX века.

В сказании говорится, что у князя Петра был старший брат Павел, который княжил в Муроме и имел красавицу-жену.

По дьявольскому наущению повадился летать к молодой княгине крылатый змей и принуждать ее к блуду. Змей был хитер: княгине он являлся в своем истинном обличье, но когда его мог увидеть кто-нибудь другой, принимал облик князя Павла.

Рассказала княгиня о своей беде мужу. Опечалился князь Павел, стал думать, как избавить жену от напасти, как извести проклятого змея. Нелегко было это сделать: ведь в змее был заключен сам нечистый дух. Долго думал князь, да так ничего и не придумал.

Тогда сказал он княгине: «Выведай у змея, какой смертью суждено ему умереть. Если я буду об этом знать, то смогу избавить тебя и от его дыхания, и от шипения, и от прочей мерзости, о которой и говорить-то смрадно».

Княгиня послушалась мужнина совета. Когда прилетел к ней змей, оплела его льстивыми речами и как бы невзначай сказала: «Все-то тебе ведомо! Верно, знаешь ты и о том, какова будет твоя кончина и от чего она приключится?» Змей, великий обманщик, на сей раз сам обманулся и открыл княгине свою тайну: «Будет мне смерть от Петрова плеча, от Агрикова меча».

Крепко запомнила княгиня змеевы слова и пересказала их мужу.

Князь подумал: «Не о брате ли моем Петре говорил змей?» Позвал он брата к себе и поведал ему о своей догадке. Молодой князь Петр был храбр и не усомнился, что именно ему суждено одолеть змея.

Но прежде надо было раздобыть Агриков меч.

Знал князь Петр, что жил некогда на свете Агрик-богатырь, владевший чудесным мечом, но не ведал, где этот меч теперь.

Пошел князь Петр в дальнюю, загородную, церковь, которую особенно любил, и стал там в уединении молиться.

Вдруг явился перед ним ангел в образе отрока и сказал: «Князь, я укажу тебе, где скрыт Агриков меч. Иди вслед за мной».

Привел отрок князя Петра в алтарь этой церкви и показал, что в алтарной стене между камнями есть широкая щель. А в глубине ее лежит меч.

Взял Петр чудесный меч, пошел в дом своего брата и стал ждать дня, когда прилетит змей.

Однажды беседовал князь Петр с братом в его покоях, а потом пошел поклониться княгине. Заходит в княгинин терем и видит: сидит рядом с княгиней князь Павел. Подумал Петр: «Как же успел брат придти сюда раньше меня?» Вернулся он в покои брата — а брат там. Понял Петр, что видел у княгини змея. Сказал Петр князю Павлу: «Никуда отсюда не выходи, а я пойду биться со змеем, и с Божьей помощью одолею его!» Взял он Агриков меч и снова пошел к княгине. Так опять увидел он Павла, но зная, что это не он, а змей, поразил его мечом.

В тот же миг принял змей свое истинное обличье, затрепетал в предсмертных судорогах — и издох, окропив князя Петра своей кровью.

От поганой змеиной крови покрылось тело молодого князя язвами и струпьями, тяжко занедужил князь Петр. Стали лечить его лекари и знахари, но ни один не смог исцелить.

Прослышал князь Петр, что есть искусные лекари в соседней Рязанской земле, и приказал отвезти себя туда.

Вот прибыл недужный князь в Рязанскую землю и послал своих дружинников искать лекарей.

Один молодой дружинник завернул в деревню под названием Ласково. Поднялся на крыльцо крайнего дома, вошел в сени — никого там не встретил. Зашел княжеский дружинник в избу и видит: сидит за ткацким станом девица, ткет полотно, а на полу перед ней заяц пляшет, ее забавляючи.

Увидела девица княжьего дружинника и, смутившись, сказала: «Беда, когда двор без ушей, адом без очей!» Подивился дружинник непонятным речам и сказал: «Выслушал я тебя, девушка, а ни слова не понял».

Усмехнулась девица: «Чего ж тут не понять? Уши двора — собака. Услыхала бы она тебя и залаяла. Очи дому — ребенок. Увидел бы он из окошка, что ты идешь, и мне бы сказал. А так застал ты меня за работой да в будничном платье».

Дружинник спросил девицу, где ее домашние.

Девица ответила: «Отец вместе с матерью ушли взаймы плакать, а брат в лесу под ноги глядит да смерть свою видит».

Того пуще удивился дружинник, а девушка пояснила: «Отец с матерью ушли на похороны, по покойнику плакать. А когда за ними смерть придет, то другие станут оплакивать их. Стало быть, сейчас они плачут взаймы. Брат добывает мед диких пчел из дупел на высоких деревьях, он сейчас в лесу взобрался на дерево и вниз поглядывает, как бы не упасть. А если упадет туда, куда смотрит, то приключится ему верная смерть».

Сказал княжий дружинник: «Вижу я, что премудрая ты девица. А как твое имя?» Ответила девица: «Имя мое Феврония».

Рассказал княжий дружинник Февронии, что прибыл в Рязанские земли недужный князь Петр, надеясь на исцеление, и спросил, не знает ли она, где найти искусного лекаря.

Феврония ответила: «Вели привезти твоего князя сюда. Если он смиренен и мягкосердечен, я исцелю его».

Привезли князя Петра к мудрой деве.

Сказал ей Петр: «Если ты и вправду исцелишь меня, то я награжу тебя великим богатством».

На это Феврония ответила: «Богатства мне не надобно. А лучше пообещай, князь, что, если я тебя исцелю, ты возьмешь меня в жены» Петр подумал про себя: «Не бывало такого, чтобы князь женился на дочери простого мужика!» Но Февронии сказал: «Обещаю исполнить все, что ты хочешь».

Феврония зачерпнула в малую посудину хлебной закваски, подула на нее и велела княжьим слугам: «Истопите для князя баню, и пусть помажет он этим зельем все свои язвы и струпья, все, кроме единого».

Слуги стали топить баню. А князь решил испытать мудрость Февронии. Послал он к ней своего слугу с пучком льна и велел передать, что хочет-де князь, чтобы, пока он моется в бане, девица из того льна соткала полотно и сшила для него рубаху, порты и полотенце.

Выслушала Феврония княжьего слугу, взяла лен, а в обмен дала березовую щепку и сказала: «Пока я буду лен расчесывать, пусть твой князь сделает из этой щепки ткацкий стан, чтобы было мне на чем ткать полотно».

Слуга передал князю ответ Февронии, и князь подумал: «Воистину, мудра эта девица!» Вот пошел князь париться в баню. Смазал свои язвы и струпья хлебной закваской, что дала Феврония, и тут же стал здоров.

Тело его опять было чисто и гладко, как прежде; остался лишь один струп, который он не стал мазать, как велела мудрая дева.

Но князь, исцелившись, не исполнил своего обещания, не захотел взять незнатную девицу в жены. Он вернулся к себе в Муром, а Февронии, вместо сватов, послал богатые подарки.

Однако Феврония подарков не приняла.

Недолго радовался князь своему исцелению: вскоре от того струпа, что остался на теле, пошли во множестве другие язвы — и расхворался князь пуще прежнего.

Со стыдом вернулся Петр к Февронии и стал просить еще раз исцелить его, твердо пообещав взять мудрую деву в жены. Феврония, не держа на князя зла, снова приготовила зелье, и князь исцелился.

Петр тут же обвенчался с Февронией, и они отправились в Муром.

Спустя недолгое время старший брат Петра Павел скончался, и Петр унаследовал княжий престол.

Но неспокойным было его княжение. Муромские бояре невзлюбили молодую княгиню из-за ее низкого рода — и задумали разлучить ее с мужем. Стали они наговаривать Петру на Февронию.

Вот говорят бояре князю: «Государь, твоя княгиня не умеет себя за столом держать: прежде, чем встать из-за стола, собирает хлебные крошки в горсть, будто голодная».

Решил князь проверить, правда ли это. Повелел Февронии обедать с ним за одним столом. Отобедали они, и Феврония, как привыкла в деревне, смахнула крошки со стола себе в горсть. Взял князь ее за руку, разжал пальцы и увидел, что на ладони у Февронии — благовонный ладан.

В другой раз пришли к Петру злокозненные бояре и сказали: «Князь! Всемы хотим верно тебе служить, но не хотим, чтобы наши жены служили твоей низкородной княгине. Если ты желаешь быть нашим господином, то избери себе другую жену, а Февронию награди богатством — и пусть идет она, куда хочет».

Князь Петр говорит боярам: «Скажите об этом Февронии — и послушайте, что она ответит».

Пошли бояре к княгине и сказали: «Госпожа! Не хотят наши жены быть у тебя в подчинении. Возьми себе богатства и иди, куда хочешь!» Ответила Феврония: «Я исполню ваше желание, если дозволите мне взять с собой то, что мне всего дороже».

Бояре не стали перечить, с охотою согласились: «Бери все, что тебе угодно».

И сказала Феврония: «Не нужно мне ничего, кроме моего любимого супруга князя Петра».

Тут бояре подумали, что ежели Петр откажется от княжеского престола, то они изберут другого князя по своему желанию, и говорят Февронии: «Если Петр пожелает уйти с тобой, то пусть уходит».

Когда князь Петр узнал, что надобно ему выбрать между княжеством и женой, то рассудил, что лучше лишиться земной власти, чем пренебречь Божьей заповедью, ибо в Писании сказано, что если кто отошлет от себя безвинную жену и женится на другой, то сотворит он прелюбодеяние.

Петр снарядил корабль, взял с собой верных слуг и вместе с Февронией покинул Муром.

Целый день плыли они по реке Оке, вечером причалили к берегу и расположились на ночлег. Тут князь Петр задумался о том, что же будет с ними дальше. Феврония, угадав его невеселые мысли, сказала: «Не кручинься, князь! Бог нас не оставит».

Меж тем в Муроме бояре между собой перессорились: каждый хотел быть князем. Началась между ними драка, потом схватились за мечи, многих порубили, а те, кто остались в живых, решили просить Петра вернуться на отчий престол. Выбрали они челобитчиков и послали их вслед за Петром.

Вот предстали челобитчики перед князем, низко ему поклонились и сказали: «Вернись, князь! Молим мы тебя и твою княгиню не гневаться и не оставлять нас сиротами».

Возвратились князь Петр и Феврония в Муром и стали жить там в благочестии, соблюдая все Божьи заповеди. Правили они своей вотчиной не яростью, а кротостью, странников принимали, голодных насыщали, нагих одевали, и никто не терпел от них притеснения.

Так прошли многие годы. Петр и Феврония состарились и молили Бога, чтобы дал Он им умереть в один день. Велели они сделать двойную гробницу и завещали похоронить в ней себя вместе.

Когда почувствовали они, что недолго осталось им жить на этом свете, то приняли иноческий чин в разных обителях. Петр был назван в иночестве Давидом, а Феврония — Евфросиньей.

Однажды сидела Феврония в своей обители и вышивала покров для храма. Тут пришло ей послание от Петра: «О, сестра Евфросинья! Хочет душа моя отойти от тела, и жду я только тебя, чтобы умереть нам вместе».

Ответила Феврония: «Подожди, господин. Дай дошить мне покров для церкви святой». Оставалось ей вышить на покрове лишь ризу одного святого.

Но снова принесли посланье от Петра: «Я умираю, и не могу ждать».

Тогда Феврония воткнула иголку в покров, обернув ее ниткой, которой шила.

Послала она к Петру сказать, что готова к смерти.

Помолившись, в один час предали Петр и Феврония свои души в руки Божьи.

Неразумные люди решили пренебречь их завещанием и похоронить порознь, рассудив, что в монашеском чине не подобает лежать им вместе.

Сделали для них два гроба и поставили на ночь в соборной церкви. Но утром нашли эти гробы пустыми, а тела Петра и Февронии — в двойной гробнице, которую приготовили они для себя сами.

В той гробнице похоронили их вместе возле церкви Рождества Богородицы в Муроме.

В1565 году по распоряжению Ивана Грозного над захоронением Петра и Февронии была построена новая каменная церковь.

95. СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ

Выдающийся русский историк В.О. Ключевский в 1892 году в речи, произнесенной на собрании Московской Духовной Академии, посвященном пятисотлетию со дня рождения Преподобного Сергия Радонежского, отметил, что личность Сергия со временем превратилась «в народную идею, а самое дело его из исторического факта стало практической заповедью, заветом, тем, что мы привыкли называть идеалом».

Первое описание жизни Сергия Радонежского — его житие — было составлено в 1418 году, через двадцать шесть лет после смерти святого, известным древнерусским писателем Епифанием Премудрым — учеником Сергия, знавшим его в последние годы жизни. Чтобы составить житие как можно более полно, Епифаний долгое время собирал материалы. Он указывает источники, которыми пользовался: «Что-то я от старцев слышал, что-то своими очами видел, что-то от самого слышал, что-то узнал от тех, кто немалое время был его учеником (…) что-то слышал от его старшего брата Стефана». Таким образом, «Житие Сергия Радонежского» Епифания Премудрого в значительной степени является документальным повествованием.

Кроме «Жития», составленного Епифанием, сведения о Сергии содержатся в различных исторических документах. Они дополняют образ святого, показывая его не только как религиозного деятеля, но и как гражданина и патриота.

Время, на которое приходится жизнь и деятельность Сергия Радонежского — XIV век. Русские земли находились тогда под татаро-монгольским игом, и духовный, религиозный подвиг становился подвигом патриотическим. Н.М. Карамзин писал: «Если мы в два столетия, ознаменованные духом рабства, еще не лишились всей нравственности, любви к добродетели, к отечеству, то прославим действие Веры, она удержала нас на степени людей и граждан, не дала окаменеть сердцам, ни умолкнуть совести».

XIII веке на Руси появляется новый вид религиозного подвижничества — пустынножительство, уход от мира в «пустыню», уединенное, удаленное от людских поселений место. По словам русского религиозного мыслителя начала XX века Г.П. Федотова, «главою и учителем нового пустынножительного иночества был, бесспорно, Преподобный Сергий, величайший из святых Древней Руси».

Сергий Радонежский родился около 1315 года. До того как стать монахом, он носил имя Варфоломей.

Его родители, Кирилл и Мария, были, как говорится в житии, «всяческими добродетелями украшены». Отец Варфоломея — богатый ростовский боярин — после того как Ростов был присоединен к Московскому княжеству и ростовские жители обложены данью, разорился — «оскудел» — и, покинув Ростов, вместе с семьей поселился в селе Радонеже, в 60 верстах от Москвы.

Кроме Варфоломея, у Кирилла и Марии было еще два сына — старший Стефан и младший Петр. Всех троих родители учили грамоте. Но если Стефану и Петру грамота давалась легко, то Варфоломей, несмотря на все свое прилежание, никак не мог ее одолеть. Родители и учитель бранили его, братья над ним насмехались, а сам он очень горевал и часто со слезами просил Бога: «Господи! Дай же мне грамоту эту, научи и вразуми меня!» Однажды отец послал Варфоломея искать убежавших жеребят. На лугу, возле старого дуба, Варфоломей увидел старца в монашеской одежде, погруженного в усердную молитвы. Отрок подождал, пока старец закончит молитву, и смиренно ему поклонился.

Старец ласково с ним заговорил, стал расспрашивать о его жизни, и Варфоломей поведал ему о своей беде: «Скорбит душа моя о том, что учусь я грамоте, да никак не могу выучиться, — и попросил: — Помолись за меня, святой отец, Богу, чтобы научился я грамоте».

Старец возвел глаза к небу и сотворил молитву. Потом достал из рукава кусок пшеничного хлеба и велел Варфоломею его съесть. Хлеб показался отроку сладким, как мед, а старец сказал: «От сего дня дарует тебе Господь способность к грамоте лучшую, чем у сверстников твоих».

И все случилось по слову старца. Отрок Варфоломей, научившись не от человека, а получив знание как божественный дар, постиг разом всю книжную премудрость.

Прошло несколько лет. Братья Варфоломея женились и обзавелись собственным хозяйством, а сам он, возмужав, хотел уйти в монастырь.

Но родители сказали Варфоломею: «Чадо! Мы сейчас в старости, скудости и болезни, и некому заботиться о нас. Братья твои оженились и пекутся о том, чтобы угодить женам. Ты же хочешь угодить Богу. Благую долю ты избрал, и она не отнимется у тебя. Только подожди, послужи нам немного, а когда проводишь нас до гроба, тогда желание свое исполнишь».

Варфоломей согласился отложить исполнение своего намерения и заботился о родителях до последнего их дня, а они «сына своего блаженного юношу Варфоломея по вся дни многими благословении благословяху и до последнего издыхания». Когда же отец с матерью умерли, Варфоломей со слезами похоронил их в монастыре ближнего села Хотькова. Он отказался от своей доли отцовского наследства, ушел от мира и посвятил себя служению Богу.

Старший брат Варфоломея Стефан, овдовев, тоже собирался стать монахом. Варфоломей убедил его идти не в многолюдный монастырь, а в пустыню.

Братья покинули село и отправились в лесную чащу. Там нашли они место, которое им полюбилось, построили себе хижину, сложили деревянную церковь во имя святой Троицы и стали жить в полном уединении.

Не было вблизи их обители человеческого жилья, не пролегала мимо проезжая дорога, никто не навещал их и не приносил пищи. Дни их проходили в трудах и молитве.

Стефану такое суровое житье показалось слишком тяжелым, и он, покинув брата, ушел из пустыни в московский Богоявленский монастырь.

Варфоломей остался один. Епифаний Премудрый восклицает: «Невозможно рассказать, какого труда духовного, каких забот стоило ему начало всего, когда жил он один в лесу пустынном!» Иногда Варфоломея одолевали сомнения в правильности выбранного пути. Тогда перед ним являлись бесы и спрашивали: «Что ты ищешь в этой пустыне? Что хочешь обрести на этом месте? Что хорошего, если звери нападут на тебя и растерзают, или ты умрешь какой-нибудь другой безвременной, насильственной смертью?» Варфоломей молился Богу, и Бог укреплял его дух, а искусители исчезали.

Наконец, он убедился, что подвиг пустынножительства ему по силам, и принял монашеский постриг под именем Сергия. Было ему в то время двадцать три года.

Долгое время жил Сергий совсем один. Его окружали лишь дикие звери, но они не трогали святого. Один медведь повадился ходить к его жилищу каждый день, и Сергий из своих рук кормил его хлебом.

Постепенно молва о подвижничестве Сергия распространилась по окрестностям, и к нему стали приходить люди, желающие совершить такой же подвиг, и просили: «Отче, прими нас. Хотим с тобой на этом месте жить и души свои спасти».

Сергий не отказывал никому — ни старому, ни юному, ни богатому, ни нищему; всех принимал и при этом говорил: «Я вас с радостью приму, но если и впрямь хотите здесь жить и служить Богу, то приготовьтесь трудиться, терпеть всякую нужду и недостатки, жить в бескорыстии и бдении».

Так, со временем, в пустыне образовался монастырь, известный впоследствии как Троице-Сергиева Лавра, и братия стала уговаривать Сергия быть игуменом. Сергий не хотел никакой земной власти и долго отказывался, но его упрашивали так усердно, что в конце концов он был вынужден согласиться.

Однако, став игуменом, Сергий по-прежнему жил в бедности, смирении и трудился наравне с простыми монахами.

Однажды в обитель явился некий крестьянин. Он пришел издалека, нарочно, чтобы увидеть святого Сергия, о котором много слышал. Пришедший спросил у монахов, где найти игумена, и те указали ему на Сергия. Сергий в то время работал в огороде. Увидев святого в бедной залатанной одежде, копающего огородные грядки, крестьянин решил, что монахи посмеялись над ним, и стал им пенять: «Я пришел посмотреть на пророка, а вы мне бедняка показали. Я надеялся увидеть святого Сергия в чести, в славе и величии. На том, кого вы указали, ничего не вижу, ни чести, ни величия, ни одежд многоцветных, ни слуг поспешных, служащих ему и честь воздающих, но все худостно, все нищетно, все сиротинско».

Монахи рассердились и хотели прогнать крестьянина как невежду и нечестивца, но Сергий, окончив к тому времени свою работу и узнав, в чем дело, сказал: «Братие, не делайте этого, ибо не к вам, а ко мне он пришел».

Святой не стал убеждать крестьянина, что перед ним — Сергий, а низко ему поклонился и пригласил откушать вместе с братией. Крестьянин сидел за столом печальный и говорил себе: «Потрудился я прийти сюда, чтобы увидеть Сергия, но не получил желаемого».

Тут приехал посетить обитель некий князь, со свитой, воинами и слугами. Князь до земли поклонился Сергию, а тот благословил его и усадил рядом с собой.

Тогда понял крестьянин свою ошибку и устыдился. Дождавшись отъезда князя, он смиренно сказал Сергию: «Отче! Прости меня и помоги моему неверию». Сергий простил его, утешил душеспасительной беседой и, благословив, отпустил.

Наступил 1380 год-год Куликовской битвы. Великий князь Дмитрий Иванович, прозванный впоследствии Донским, отправился в обитель к Сергию, чтобы испросить у него благословения на бой с ханом Мамаем.

Сергий сказал князю: «С Божьей помощью ты победишь и вернешься в свое отечество невредимым и с великими почестями!» В это время, среди братии, жили в Троице два монаха — Пересвет и Ослябя, до пострижения — бояре и славные воины.

Князь Дмитрий обратился к Сергию: «Преподобный отче Сергий, отпусти с нами этих иноков».

Сергий повелел Пересвету и Ослябе снаряжаться в поход, надел на них поверх доспехов кресты и сказал: «Мир вам, братия! Постойте за веру православную». А потом благословил все войско князя Дмитрия.

Русские дружины прибыли на поле боя. Но, увидев несметные татарские полчища, в смятении остановились, и страх охватил многих.

И тут от святого Сергия прискакал гонец и вручил князю письмо: «Господин мой, смело вступай в бой со свирепым врагом, не сомневаясь и не страшась его, помощь Божия будет во всем с тобою».

Русские воины, воодушевленные словами святого, устремились на врагов.

Все время, пока продолжалась Куликовская битва, Сергий усердно молился. Внутренним взором он видел то, что происходило на поле боя, называл по именам павших русских воинов и за каждого возносил молитву.

В конце концов татары были разбиты и обратились в бегство, а князь Дмитрий Иванович с почестями вернулся в Москву. Прежде всего, он снова посетил Сергия в его обители и с сердечной радостью благодарил святого за благой совет и молитвы.

Слава о святом Сергии разнеслась по всей Руси. Московский митрополит Алексий, глава русской церкви, решил назначить его епископом и завещать ему митрополичий престол. Он призвал Сергия в Москву. Во время беседы Алексий приказал принести золотой, украшенный драгоценными каменьями крест и хотел подарить его Сергию, но тот отказался, сказав: «Прости меня, владыко, ибо от юности не был я златоносец, в старости же тем более хочу в нищете пребывать». Также решительно отказался он и от митрополичьего престола. Алексий долго уговаривал его, но, увидев, что Сергий непоколебим, отпустил его, и святой вернулся в свою обитель.

Хотя Сергий отказался от официального высокого поста, его нравственное влияние на жизнь общества, в том числе и на государственных деятелей, было чрезвычайно велико. Так, тихими и кроткими речами ему удалось отговорить рязанского князя Олега от войны с Москвой и тем самым предотвратить новую усобицу. В другой раз он примирил рассорившихся между собой нижегородских князей.

Учеников и последователей Сергия становилось все больше.

Однажды поздним вечером святой молился в своей келье и вдруг услышал голос, зовущий его по имени. Сергий выглянул в оконце, чтобы посмотреть, кто его зовет. Тут же с неба просиял чудесный свет, разогнавший вечернюю тьму. Сергий увидел множество прекрасных птиц, круживших над монастырем и вокруг него. А неведомый голос сказал: «Также многочисленны, как эти птицы, будут твои ученики, и после тебя будут следовать они по стопам твоим».

Число монахов в Сергиевом монастыре так умножилось, что им стало не хватать воды. Ее носили ведрами издалека, и некоторые начали сетовать, зачем Сергий устроил обитель так далеко от источника.

Сергий сказал недовольным: «Молитесь и не унывайте. Бог не оставит нас». Он распустил монахов по их кельям, а сам, взяв с собой лишь одного инока, вышел из монастыря и спустился в лесной овраг. Там нашел он ямку с застоявшейся дождевой водой, преклонил возле нее колени и стал молиться Богу. И вдруг там, где стояла дождевая вода, забил полноводный источник.

Сначала этот источник называли Сергеевым, но святой, слыша такое название, говорил: «Не я дал вам воду, а Господь даровал ее всем нам». (Источник этот и поныне существует близ Троице-Сергиевой Лавры. Вода из него обладает целебными свойствами. Сейчас над ним воздвигнута Пятницкая часовня.) За несколько лет до смерти Сергию было чудесное видение. Он молился перед образом Богоматери, говоря: «Пречистая Мати Господа нашего Иисуса Христа, печальница и заступница, крепкая помощница роду человеческому! Будь нам, недостойным, Покровительницей и молись Сыну своему, Богу нашему, чтобы призрел он это святое место».

И вдруг великий свет, сияющий ярче солнечного, осенил святого. Сергию явилась сама Богородица в сопровождении двух апостолов, Петра и Иоанна.

Сергий пал ниц. Богородица коснулась его рукой и сказала: «Услышана была молитва твоя об учениках и об обители твоей. Не печалься о них, ибо отныне буду я беречь и сохранять эту обитель, не только при жизни твоей, но и после твоего отшествия ко Господу». Сказав так, Богородица стала невидима.

В келье Сергия был в это время один из его учеников по имени Михей. Узрев небесный свет, Михей в страхе упал на пол и лежал, как мертвый. Когда виденье минуло, Сергий поднял Михея и привел его в чувство. Михей спросил. «Отче, что это было? Дух мой едва не разлучился с плотью». Сергий сказал: «И во мне дух трепещет от чудного виденья».

Он призвал братию и рассказал о том, что видел и слышал. И все исполнились неизреченной радости.

Пятьдесят лет провел Сергий в иночестве и благочестивых трудах. Когда святой пришел в глубокую старость и почувствовал, что скоро отойдет ко Господу, он призвал к себе монахов Троице-Сергиевой Лавры и завещал им непрестанно пребывать в православии, хранить дружеское единомыслие и чистоту душевную, быть смиренными и милосердными, не стремиться к земной славе, а лишь к царствию небесному.

Сергий скончался 25 сентября 1392 года.

Заканчивая описание жития Сергия, Епифаний Премудрый говорит: «Не будем слишком многоречивы. Ибо кто может по достоинству святого прославить?» Через пятьсот лет после смерти Сергия Радонежского В.О. Ключевский так определил его значение для русского народа: «При имени преподобного Сергия народ вспоминает свое нравственное возрождение (…) и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной. Это возрождение и это правило — самые драгоценные вклады преподобного Сергия, (…) положенные в живую душу народа».

96. СТЕФАН ПЕРМСКИЙ

Святой Стефан Пермский — просветитель народа коми, населяющего Северное Предуралье. Свою землю коми называли Пермь, или Парма, что значит Лесная страна.

Стефан родился около 1345 года в семье дьячка в городе Великом Устюге, там, где северо-русские земли соседствуют с Пермью. Отец Стефана был русским, а мать происходила из Перми, поэтому Стефан с детства знал пермский язык и мог общаться с пермянами (так называли тогда народ коми), которые нередко приезжали в Устюг Великий из своей лесной стороны, привозя на продажу меха.

Семи лет Стефан начал учиться грамоте. Обладая острым умом и хорошей памятью, он легко освоил книжную премудрость и пристрастился к чтению.

Когда Стефану было двадцать лет, он постригся в монахи. Автор «Жития Стефана Пермского» Епифаний Премудрый утверждает, что Стефан ушел в монастырь, потому что уже в ранней юности понял тщету жизни — «житие света сего маловременное и скороминующее, и мимоходящее, аки речная быстрина, или аки травный цвет».

Однако, скорее всего, Стефан руководствовался не мыслью о тщете земного бытия, а стремлением к познанию. Монастыри в то время были центрами культуры, а многие монахи — образованными, «книжными» людьми.

Стефан принял постриг в монастыре Григория Богослова в Ростове Великом. Епифаний Премудрый пишет, что Стефан избрал именно этот монастырь, потому что там была очень хорошая библиотека: «много книг ему на потребу прочтения ради».

В монастыре Стефан усердно пополнял свои знания — изучил греческий язык, много и вдумчиво читал, «умедливая» чтение, чтобы «до конца поистине уразуметь» прочитанное, размышлял, беседовал с учеными старцами, становясь им «совопросником и собеседником». Он подружился с монахом того же монастыря Епифанием, своим ровесником, и таким же любителем учености. Они подолгу спорили по различным философским и богословским вопросам, причем Епифаний, по его собственным словам, нередко бывал «досадителем» Стефану.

(Впоследствии Епифаний получил прозвание Премудрого, стал известным писателем, автором многих произведений, в том числе, как уже было сказано, «Жития Стефана Пермского».) В свободное от молитв время монахи обычно занимались каким-нибудь ремеслом. Стефан стал переписчиком книг, писал «гораздо и борзо», а кроме того, освоил иконописное дело.

Благочестие, трудолюбие, незаурядные способности снискали Стефану известность и среди монахов, и среди мирян. Через некоторое время он был произведен в дьяконы, потом в священники. Перед ним открывалась церковная карьера.

Однако Стефан стремился к подвижнической и просветительской деятельности. Он решил покинуть монастырь и отправиться в Пермскую землю — глухой, лесной край, населенный языческими племенами, чтобы проповедовать там христианскую веру.

Стефан понимал, что для просвещения пермян нужны книги на пермском языке. У пермян не было письменности, и Стефан создал особую пермскую азбуку, взяв за основу не русский и не греческий алфавит, а исконно пермские знаки родовой и семейной принадлежности — «пасы» Такие пасы до сих пор встречаются в народных орнаментах коми — в вышивке, ткачестве, деревянной резьбе.

По словам Епифания, Стефан «вельми печаловался» о том, что пермяне, будучи, как и все люди, сотворены Богом, поклоняются идолам, приносят им жертвы и верят «в чарование и в кудесы».

Система языческих верований племен, населявших Пермские земли, была очень развитой и сложной. На территории Пермской земли археологами обнаружены остатки более тридцати языческих святилищ и множество бронзовых и железных фигурок, относящихся ко времени с VIII века до н. э. по VII век новой эры, изображающих священных животных и птиц, фантастических человеко-лосей, птиц с человеческими ликами, крылатых псов. Фигурки эти исполнены такой художественной силы и выразительности, что искусствоведы выделяют их в особый «пермский звериный стиль».

Стефан испросил у наместника московского митрополита благословения и отправился с христианской проповедью к язычникам.

Поначалу пермяне встретили Стефана недоверчиво и даже враждебно, чинили ему всяческое «хуление, укорение, досаждение, поношение и пакость», однажды обступили его «с ослопы, смерть ему нанести хотяше», в другой раз обложили сухой соломой, «умысливша огнем немилостиво в смерть вогнать его».

Епифаний Премудрый не рассказывает, каким образом удалось Стефану выйти живым из этих критических ситуаций. Возможно, миролюбивые по натуре пермяне были обезоружены неизменной кротостью Стефана. Епифаний вкладывает в их уста рассуждение о том, что если бы Стефан первым «дерзнул творити начало бьения», то его бы растерзали, но поскольку он «долготерпелив», они не знают, что можно «сотворити ему».

Постепенно мужество и добросердечие Стефана привлекли к нему сердца пермян. Они поверили в его благие намерения, стали слушать его проповеди, и некоторые согласились принять крещение. Так среди пермян появились первые христиане.

В Усть-Выми, месте, где река Вымь впадает в Вычегду, Стефан построил первую в Пермской земле христианскую церковь — «высоку и хорошу, красну и добру, чюдну вправду и дивну». Красота этой церкви немало способствовала делу обращения пермян в христианство. Некрещеные пермяне приходили к ней вместе с принявшими христианство «не молитвы ради, но видети хотяше красоты здания церковного». Любуясь церковью, они слушали проповеди Стефана и постепенно тоже проникались христианским духом.

Стефан полагал, что для успешного насаждения христианства необходимо уничтожить все принадлежности языческого культа. И он принялся разрушать древние языческие святилища. «Без боязни и без ужасти» ходил Стефан со своими новыми учениками по полям и лесам, отыскивал изображения древних богов, сделанные из дерева, «и обухом в лоб бьяше идола, и по ногам сокрушаше, и секирою ссечаше, и на поление раздробляйте, идо конца искореняше, и огнем сжегаше, и в пламени испепеляше».

Конечно, сейчас об этом остается только пожалеть. Один из исследователей фольклора коми, А.А. Попов, писал в 1930-х годах: «Вследствие такой ретивой его деятельности, мы не имеем никаких материальных памятников для воссоздания картины дохристианской религии коми». (К счастью, исследователь ошибся. В последующие годы археологами было найдено довольно много материальных памятников пермского язычества, в том числе так называемый «Гайнский идол». Вот как он описывается в книге Л.С. Грибовой «Декоративно-прикладное искусство народов коми»: «Мастер умело использовал свойства самого материала: два срезанных сука изображают круглые, как у филина, глаза. Они окружены кругами древесных волокон, создающих впечатление складок вокруг глаз, и, продолжаясь вверх и вниз, являются как бы морщинами старого лица. (…) впечатляющий образ идола свидетельствует о незаурядном мастерстве резчика, его несомненном художественном таланте».) Стефан же не думал, что разрушаемые им святилища имеют историко-культурную ценность, он действовал с верою и бескорыстно, считая, что совершает благое дело.

Как-то раз Стефан сжег и сравнял с землей очередную кумирницу — деревянное строение, в котором помещался идол. Епифаний особо отмечает, что никого при этом не было, но Стефан, «сотворив победу, не отбежал от места того», а сел и стал ждать, когда появятся язычники, «грядущие против него». Язычники явились, вооруженные топорами и кольями, и набросились на Стефана, но тот смог их успокоить разумными речами и даже произнес проповедь.

По языческому обычаю, пермяне приносили идолам богатые дары. В кумирницах было сложено много золотых и серебряных украшений, посуды, драгоценных мехов. Все это богатство Стефан, не жалея, предавал огню. Пермяне удивлялись: «Како не приимаше себе всего того в корысть?» Лишь однажды Стефан сохранил пелену, которой был украшен один из идолов, и отдал ее своему служке, принявшему христианство пермянину Матвейке. Стефан поступил так «не прибытка ради», а чтобы наглядно продемонстрировать бессилие языческих богов. Матвейка сшил себе из пелены штаны и ноговицы, остаток пустил на онучи и все это износил «без пакости и вреда для себя».

Из всех пермских языческих жрецов особым авторитетом у пермян пользовался волхв по имени Пам. Пермяне называли его своим учителем и считали, что его волхованием «управляется Пермская земля». Пам, «ненавидя веру христианскую», оказывал сильное противодействие Стефану, запрещая пермянам креститься, а уже окрестившихся убеждал снова вернуться к языческой вере.

Пам говорил пермянам: «Братья, мужи пермские! Не оставляйте отеческих богов, не покидайте старых обычаев, давней веры не забывайте! Слушайте меня, а не Стефана. Он пришел к нам из Москвы и для вас чужой, я же — вашего рода, одного с вами племени и языка и добра вам желаю. Больше подобает вам слушать меня, вашего старого учителя, а не пришлого чужеверца, который годится мне в сыновья, а то и во внуки!» Многим речи старого волхва казались убедительными. Стефан сокрушался: «Сколько я строю — столько он разоряет!» Стефан и Пам неоднократно спорили между собой, отстаивая преимущества своей веры, но каждый из них оставался непоколебимо уверен в собственной правоте и спор ни к чему не приводил, лишь распаляя обоих спорщиков. Епифаний Премудрый, безусловно разделяет точку зрения Стефана, тем не менее вполне объективно замечает: «Друг друга они не слушали, и один другого именовал неразумным».

Однажды зимой Стефан и Пам вели диспут о вере на берегу замерзшей реки Вычегды при большом стечении народа.

Стефан вопрошал Пама: «Скажи мне, окаянный, суемудрый старец, почему ты хулишь веру христианскую, благодаря которой темные были просвещены, заблудшие — разысканы, погибшие — спасены, и десятки тысяч благ сотворились? Что может быть лучше, чем служить живому Богу? Небо и земля полны славой Его! Он все привел из небытия в бытие! В Него веровать подобает и Ему служить, а не вашим богам — бездушным идолам, бессловесным болванам!» Пам, в свою очередь, вопрошал Стефана: «Кто привел тебя в нашу землю? Кто дал тебе власть ругаться над нашими богами, разрушать их храмы и жечь огнем? Ты хочешь искоренить нашу веру, а нас одолеть и сделать подобными себе. Но берегись — отомстят наши боги за наших людей, которых ты ввел в заблуждение!»

Стефан отвечал: «Ваши боги уже погибли! Побиты они обухом, посечены топором, пожжены огнем. Ты сам видишь, что немощны они и бессильны».

Пам возражал Стефану: «Наши боги не погубили тебя лишь по своему милосердию, а могли бы сокрушить и изломать. А вера наша лучше вашей, потому что у вас только один бог, а у нас — много. И все они нам помощники, все нам защитники. Дают нам наши боги улов в наших реках и добычу в наших лесах, белок и соболей, куниц и рысей. В тех мехах, что мы добываем, величаются ваши князья и бояре, наши меха посылают и в Орду, и в Царьград, и в Литву, и в прочие города и страны, ко многим дальним народам. Потому что помогают нам наши боги, ходим мы на медведя в одиночку или вдвоем и, победив его, приносим домой медвежью шкуру. У вас же за одним медведем отправляется сотня, а то и две охотников. Иногда медведя привезут, а иногда возвращаются без добычи, напрасно потрудившись!» На эту речь Стефан отвечал: «Ты похваляешься тем, что веришь во многих богов, тогда как подобало бы этого стыдиться. Твои боги — на самом деле бесы, а идолы их — дело рук человеческих. Имеют идолы уста, а не говорят, имеют очи, а не видят, имеют уши, а не слышат. Подобны им и те, кто им поклоняется А истинный Бог един, и нет другого Бога ни на небесах, ни на земле!» Так спорили Стефан и старый волхв весь день и всю ночь без еды и без сна.

Наконец, как пишет Епифаний, «иссякли все словеса их», и они решили испытать свою веру наделе.

Испытание Стефан и Пам назначили себе такое: «Пойдем и зажжем огонь, и войдем в него вместе, взявшись за руки. Кто останется цел и невредим — того вера правильна».

А для пущей верности придумали и второе испытание: нырнуть в прорубь на Вычегде и, пройдя подо льдом, вынырнуть из другой проруби на один плес ниже. Народ, утомленный затянувшимся теоретическим спором, одобрил такое намерение: «Воистину хорошо то, что сказали вы сейчас!» Тут же принесли огня и подожгли пустующий дом, стоявший на краю селения.

Пока огонь разгорался, Стефан усердно молился Богу, а когда гудящее пламя охватило весь дом, протянул руку волхву и сказал: «Пойдем, взявшись за руки, как обещали!» Но волхв, устрашенный, попятился. Тогда Стефан ухватил его за одежду и потянул к огню.

Пам закричал: «Не трогай меня!» Стефан удивился: «Ты же сам предложил испытать наши веры! А теперь противишься и не хочешь исполнить обещанное».

Пам упал на колени и возопил: «Не могу я войти в огонь, потому что сгорю в нем, как сухая трава!» Народ потребовал второго испытания. Святой и волхв подошли к Вычегде, где уже были приготовлены для них две проруби. Но Пам отказался нырять под лед: «И этого не могу я сделать, хоть тысячу раз обвиняйте меня!» Посрамленный волхв объяснил, почему давеча он сам предложил испытания, от которых теперь отказывается: «Многим хитростям научился я за свою жизнь — умею чары творить, и заговоры, и потворы, и насылать видения, но не умею покорять ни огонь, ни воду. Как-то спросил я у Стефана, умеет ли он это делать. Стефан ответил, что не умеет и никогда такому не учился. Тогда я сказал самому себе: «Раз Стефан не может покорять огонь и воду, то напугаю его. Ведь он не знает, что я тоже не могу. И вот теперь я сам попал в яму, которую приготовил для него. Куда мне бежать от такого стыда?» Стефан спросил Пама: «Хочешь ли теперь уверовать в истинного Бога и окреститься?» Пам ответил: «Не хочу! В какой вере я родился, жил и состарился — в той и умру!» Некоторые из новообращенных схватили старого волхва и предложили его казнить Но Стефан сказал: «Христос послал меня не бить, но благовестить, не мучить, а учить, не казнить, а наставлять с милостью!» И приказал отпустить Пама. Тот «скакнул от них, яко олень».

Епифаний пишет: «О волхве слово сократим и здесь окончим». Однако из других источников известна дальнейшая судьба Пама: со своим родом он ушел в Сибирь и там основал селение Алтым.

А Стефан продолжал свою миссионерскую деятельность. Он переводил на пермский язык Священное Писание и богослужебные книги, обучал грамоте детей и взрослых. В Пермской земле появились первые священники и дьяконы из числа самих пермян.

Со временем христианство распространилось почти по всей Пермской земле, и возникла необходимость в создании церковной организации.

Стефан отправился в Москву к великому князю Дмитрию Ивановичу и митрополиту Пимену просить, чтобы в Пермскую землю назначили епископа. Великий князь и митрополит, «рассудив, и подумав, и порассмотрев», решили, что сана епископа Пермского более, чем кто бы то ни был, достоин сам Стефан.

Епифаний особо подчеркивает, что Стефан получил сан епископа исключительно за свои заслуги, не дав никому «ни дара, ни посула, ни мзды». Впрочем, добавляет Епифаний, «нечего было и дати ему», так как богатства он не стяжал.

Стефан вернулся в Пермскую землю, «радуяся, благодаря Бога, устроившего все добре зело».

Долгие годы прожил Стефан среди пермян, пользуясь их любовью и уважением, был им не только наставником, но и заступником. Когда жители Вятки совершили грабительский набегна пермян, Стефан организовал отпор. Во время голода он хлопотал о доставке хлеба из Вологды. Ездил в Новгород увещевать новгородских старейшин, чтобы они не разрешали своим ушкуйникам бесчинствовать на Пермской земле.

Характерно, что в житии Стефана Пермского совершенно отсутствуют какие-либо чудесные явления. Его святость проявлялась не в чудесах, а в самой его подвижнической жизни.

Единственный рассказ о чуде, связанном с именем Стефана, содержится не в его житии, а в житии Сергия Радонежского.

По делам церкви Стефану время от времени приходилось ездить в Москву. Обычно по пути он заезжал в Троице-Сергиеву Лавру к Сергию Радонежскому, с которым был в дружеских отношениях. Но однажды, торопясь, он не смог навестить Сергия и лишь, проезжая мимо, издалека, с расстояния в несколько верст, с молитвою его поприветствовал.

Сергий в это время сидел со своими учениками за трапезой. Духовным взором он увидел Стефана и, встав, поклонился ему в ответ. Ученики Сергия удивились. Он объяснил им причину своего поступка, указав место, где сейчас находится Стефан. Несколько недоверчивых учеников побежали туда, нагнали Стефана и убедились, что все было так, как сказал Сергий.

Впоследствии на этом месте был поставлен крест, разрушенный при советской власти. Сейчас он восстановлен.

В один из своих приездов в Москву Стефан внезапно заболел и 26 апреля 1396 года скончался. Похоронен он был в Московском Кремле, в церкви Спаса на Бору.

Пермяне горестно его оплакивали: «Учитель наш добрый! Куда ты ушел от нас, сиротами нас оставив? Если бы потеряли мы золото или серебро, то нашли бы другое, а тебя потеряв — другого не найдем!»

97. ВАСИЛИЙ БЛАЖЕННЫЙ

Во второй половине пятнадцатого столетия от Рождества Христова, а от сотворения мира на исходе седьмой тысячи лет, в России с ужасом ждали конца света. Тому были знамения: в мае месяце выпал глубокий снег, озеро Неро, на котором стоит Ростов Великий, две недели страшно выло по ночам, затмевались луна и солнце. Мысль о скором конце, пишет Карамзин в «Истории Государства Российского», «вселяла в людей равнодушие ко славе и благу отечества, менее стыдились государственного ига, менее пленялись мыслью независимости, думая, что все ненадолго».

Но уже близко было и окончательное освобождение от Золотой Орды, и объединение русских земель, расцвет и украшение Москвы.

В то время в подмосковном селе Елохове жили сельские обыватели — муж с женой, Яков и Анна. Долго у них не было детей, о чем они очень горевали и неустанно молились Богу. И вот в 1464 году Бог дал им сына, нареченного Василием. Яков и Анна, сами люди благочестивые, изумлялись благочестию и приверженности к Богу их маленького сына. Когда Василий подрос, отец отвел его в Москву и определил в учение к сапожнику.

Мастерская сапожника, учеником которого стал Василий, находилась в Китай-городе, близ Кремля. Сапожное ремесло было в Москве делом почтенным и прибыльным. Только самые последние бедняки ходили по-крестьянски в лаптях, а остальные горожане заказывали обувь сапожнику. Шил сапожник мягкие туфли-поршни из одного куска кожи, собранного по краю на ремешок и стянутого вокруг щиколотки, шил башмаки-чоботы, шил щегольские сапоги на каблучке, сделанном из нескольких слоев толстой воловьей кожи и подбитом железной подковкой. Правый и левый сапог шились одинаковыми, и заказчик уже сам обтаптывал их по ноге.

Василий оказался учеником прилежным, понятливым и трудолюбивым, но прожил у сапожника недолго, и сам сапожником нестал.

Однажды (Василию было в то время шестнадцать лет) в лавку зашел посадский человек и попросил сделать ему сапоги попрочнее, чтобы хватило надолго. Сапожник заверил заказчика, что сошьет сапоги, которые прослужат несколько лет. Василий при этих словах печально усмехнулся. Когда заказчик ушел, хозяин спросил Василия, чему он усмехнулся. Василий долго отговаривался, мол, если он откроет причину, то вынужден будет хозяина покинуть, но любопытный сапожник не отставал. Наконец, Василий уступил и сказал: «Мне вдруг открылось, что не нужны посадскому ни прочные, ни какие другие сапоги — он завтра умрет».

Так и случилось.

Василий понял, что Бог дал ему особый дар предвидения будущего и что вся его жизнь отныне должна быть посвящена одному Богу. Он распростился с хозяином, который очень о том сожалел, и начал вести подвижническую жизнь юродивого Христа ради.

До конца дней своих не имел он никакого пристанища, зимой и летом ходил по Москве нагим, а когда его спрашивали, не холодно ли ему, отвечал: «Если люта зима, то сладок рай». Телесные его очи всегда были возведены к небу, а духовные — к Богу.

День Василий Блаженный проводил на московских улицах и площадях, среди калек и нищих, а ночевал на церковных папертях или в башне Китай-города у Варварских ворот.

Центром городской общественной жизни в Москве того времени была торговая площадь у стены Кремля перед Спасскими воротами. С раннего утра была она полна народу. Пирожники и золотых дел мастера, сапожники и шапочники, портные и седельники торговали своим товаром каждый в своем ряду, а всего этих рядов было более сотни. Из подмосковных сел и деревень привозили зерно и овощи, молоко и мясо, с Волги везли мед, соленую рыбу и икру, с Севера — меха и ловчих соколов, с Востока — узорные ткани и расписную посуду, из Италии — украшения и бумагу для переписывания книг, из совсем дальних, неведомых стран — драгоценности и благовония, вина и заморские фрукты. Торговали в лавках и шалашах, с лотков и вразнос.

На торгу самый разный народ встречался, обменивался новостями, ссорился и мирился. Здесь же глашатаи-бирючи трубили в рог и выкликали то, что нужно было знать всем горожанам. Пели и плясали скоморохи, водили медведя и показывали кукольные представления. Совершались публичные наказания и проходили праздничные процессии.

В этой шумной, пестрой толпе москвичи привыкли с утра до позднего вечера видеть Василия Блаженного. Одни смеялись над его наготой и непонятными речами, другие удивлялись странной его жизни, третьи благоговейно преклонялись, видя в его жизни подвиг, угодный Богу.

Однажды шел Василий Блаженный через рыночную площадь. Девушки, продававшие свое рукоделие, стали смеяться над ним — и тут же все ослепли. Одна из девушек, самая разумная, поняла причину внезапного несчастья, бросилась следом за Василием и стала просить у него прощения за себя и своих подруг. Блаженный ответил: «Если больше не будешь так делать, то прозришь». Он дунул ей в глаза, и девушка прозрела. Василий же вернулся и исцелил остальных.

Часто, идучи по улице, Василий Блаженный, к изумлению прохожих, вдруг начинал целовать углы одних домов и бросать камни в другие. Когда же его спрашивали, зачем он это делает, говорил, что целует он ангелов, а камни бросает в бесов. В тех домах, где люди живут праведно и благочестиво, бесам места нет, и приходится им сидеть на углах снаружи. А там, где пьянствуют, поют непотребные песни и творят всякое безобразие, бесов полон дом, а ангелы, скорбные и унылые, сидят на улице. Тут уж всякий москвич призадумывался о том, как он сам живет в своем доме.

Бывало, заходил Василий Блаженный и в кабаки, с тем, чтобы образумить пьяниц. Один кабатчик, злой и спесивый человек, подавая какому-то бедняку вино, сказал: «Черт бы побрал тебя, пьяницу!» Бедняк в страхе перекрестился. Бывший при этом Василий Блаженный радостно засмеялся и захлопал в ладоши. А когда его спросили, чему он так радуется, ответил: «Я видел, как черт вскочил в стакан, но когда этот человек перекрестился, в ужасе выскочил и убежал прочь из кабака. Этому я и радуюсь. Хорошо делает тот, кто имеет привычку творить крестное знамение».

Один богатый боярин, почитавший и любивший Василия, как-то в лютый мороз уговорил Блаженного принять от него в подарок шубу.

Василий, чтобы не обижать доброго боярина, согласился. И вот, вышел он на улицу в лисьей шубе, крытой алым сукном. Увидели его в дорогой шубе три мошенника и решили, что им нетрудно будет обмануть Блаженного и выманить у него шубу. Один из них лег на землю и притворился мертвым, а остальные стали плакать и причитать, что им не на что похоронить товарища. Они знали добросердечие Василия Блаженного и рассчитывали, что он отдаст им шубу. Василий трижды спрашивал обманщиков: «Действительно ли умер ваш товарищ?», надеясь, что они устыдяться своего обмана и раскаются. Но они всякий раз отвечали: «Да, он только что умер». Тогда святой, тяжело вздохнув, покрыл мнимо умершего своей шубой и сказал: «Будь отныне мертв вовеки за твое лукавство». Когда Василий ушел, мошенники стали подымать своего товарища и увидели, что он по-настоящему умер.

В 1521 году москвичи в тревоге ожидали нападения на город крымского хана Магмет- Гирея. С огромным войском, в котором были и нагайцы, и татары, и литовские отряды, хан стоял уже у Коломны. А на соединение с ним с другой стороны шел со своим войском казанский хан.

Поздней ночью перед запертой дверью Успенского собора в Кремле Василий Блаженный с несколькими благочестивыми людьми горячо молился об избавлении отечества от опасности. Вдруг внутри собора раздался страшный шум, церковные двери сами собой распахнулись, показались языки пламени, и все увидели, что чудотворный образ Владимирской Божьей Матери, по словам летописца, «подвижеся от места своего», а некий голос, обличивший жителей Москвы в беззакониях, изрек, что икона хочет уйти из города.

Прихожане, увидев и услышав ужасные знамения, впали в отчаяние, не зная, что и делать, а Василий, со слезами и несокрушимой верою, продолжал свою молитву. Какое-то время спустя шум умолк, огонь погас. Чудотворная икона осталась на своем месте.

Вскоре враги осадили Москву. Они разорили и выжгли посады, захватили множество пленных, но сам город взять не смогли. Народная молва утверждала, что врагам чудесным образом явилось видение несметного войска, вставшего на защиту Москвы, и они, устрашенные, бежали.

В 1547 году венчался на царство царь Иван IV. В том же году в Москве случился страшный пожар. Накануне москвичи видели Василия Блаженного возле Воздвиженской церкви. Он неотрывно смотрел на нее и горько плакал. А наутро эта церковь загорелась. Огонь перекинулся на соседние улицы, в Кремль, в Китай-город, и скоро вся Москва была полна ревущего огня и черного дыма. Горели деревянные дома и храмы, рассыпались от жара каменные, плавились медь и железо. В Кремле начали взрываться пороховые склады. Горели царские палаты, казна, книги, драгоценности, иконы… К ночи сгорело все, что могло сгореть, и огонь утих. Весь город сделался огромным пепелищем. Потрясенные москвичи бродили среди дымящихся развалин, отыскивая погибших и остатки имущества. Царь с вельможами уехал в село Воробьево. В народе пошел слух, что пожар был вызван колдовством бабки государя, княгини Анны Глинской. Слух пустили бояре, враждующие сродственниками царя — Глинскими. Говорили, будто старая княгиня вынимала из мертвых сердца, клала их в воду и кропила ею улицы Москвы, оттого, де, и сделался пожар. Простой народ, оставшийся без крова, поверил навету — и восстал против Глинских. Вспыхнул мятеж, начались убийства и грабежи. Толпа народу окружила царский дворец в Воробьеве и стала требовать выдачи княгини Анны. Царь велел стрелять в бунтовщиков. Многих схватили, последовали казни. Мятеж был усмирен. Среди всех этих бедствий люди не раз вспоминали Василия Блаженного, оплакивавшего их заранее.

Василия Блаженного в Москве знали все — от самого царя Ивана Грозного до последнего нищего.

Царь не раз беседовал с юродивым, выслушивал его обличительные речи.

Однажды царь молился в храме, но думал в это время о строительстве нового дворца на Воробьевых горах. После службы Блаженный подошел к Ивану Грозному и завел с ним разговор: «Видел я тебя сейчас, государь, в храме и в другом месте». Царь удивился: «Ни в каком другом месте, кроме храма, я не был». Тогда юродивый сказал: «Только телом ты был в храме, а мыслями ходил по Воробьевым горам и строил дворец». И царь согласился: «Правда в твоих словах».

Внутреннему взору Блаженного были открыты не только мысли других людей, он чудесным образом видел то, что происходило в большом отдалении. Как-то раз Иван Грозный пригласил Блаженного к себе во дворец на пир. Царские слуги с поклоном поднесли Василию заздравную чашу от самого царя. Но Василий, вместо того чтобы поблагодарить и выпить с добрым пожеланием царю, выплеснул вино в окошко. Царь разгневался, Василий же ему сказал: «Не гневайся, государь. Этой чашей я загасил огонь, которым только что был объят весь город Новгород». Сказав так, Василий поспешно выбежал из царских палат. Несколько слуг погнались за ним, но не догнали: добежав до Москвы-реки, юродивый перешел через нее по воде, словно посуху, и исчез. Иван Грозный тут же снарядил гонцов в Новгород, и новгородцы рассказали царским гонцам, что начался в их городе большой пожар, но неизвестно откуда появился нагой человек с водоносным ушатом-и потушил пожар.

Василий мог оказаться и в совсем далеких, чужих краях. Однажды плыл по Каспийскому морю персидский корабль. Поднялась буря, корабль начал тонуть. Среди моряков было несколько русских.

Зная о чудесах Василия Блаженного, они в своих молитвах просили и его о помощи. Блаженный подошел к кораблю по морю, как по суше, усмирил бурю, а когда опасность миновала, стал невидим. Весть о чуде вскоре дошла до самого шаха персидского, и тот с благодарностью известил об этом Ивана Грозного.

Шли годы. Василий Блаженный, по описанию современника, был «подобием стар и сед, власы с ушей кудреваты, и брада курчевата и седа, невелика».

Летом 1552 года по Москве разнеслась печальная весть, что Василий Блаженный тяжело болен и лежит при смерти. Было ему в то время восемьдесят восемь лет. Опечаленные москвичи приходили к Блаженному проститься и испросить благословения. Пришел и сам Иван Грозный с царицей Анастасией и малолетними царевичами — Иоанном и Федором.

Скончался Василий Блаженный 2 августа. Вся Москва вышла хоронить его. Сам Иван Грозный с боярами несли гроб. Все проливали слезы, скорбные и радостные. Скорбные, что лишились подвижника, радостные — что приобщился он к лику святых. Похороны сопровождались чудесами: больные, прикоснувшись ко гробу Блаженного, получали исцеление, по городу разлилось дивное благоухание.

С великой честью был погребен Василий Блаженный на кладбище церкви Троицы, что на Рву.

Могилу Василия Блаженного почитали как чудотворную. К ней стали приходить больные и из Москвы, и из дальних мест, и многие получали исцеление.

Прошло несколько лет. В память о блестящей победе над Казанским ханством Иван Грозный приказал построить на месте старой церкви на Рву новый великолепный храм. Так на Красной площади встал знаменитый Покровский собор. Могила Василия Блаженного — у самой его стены.

2 августа 1588 года, в 36-ю годовщину смерти Василия Блаженного, у его могилы было великое стечение народа, и 120 человек исцелились чудесным образом.

Царствовавший в то время Федор Иоаннович счел это знамением и приказал построить над могилой Василия Блаженного придел Покровского собора.

Народ стал называть весь многоглавый Покровский собор Храмом Василия Блаженного, называет так по сие время.