Амалия под ударом

Глава 27

Амалия была не права. Саша Зимородков в Москве отнюдь не забыл о ней. Совсем наоборот, он ни на минуту не переставал думать о ее деле, что и высказал со всей откровенностью в разговоре с могущественным князем К.

Князь К. жил попеременно то в Москве, то в Санкт-Петербурге. Злые языки поговаривали, что у него в каждом из этих городов было по семье, но, скорее всего, это лишь обычные досужие сплетни. Со своей женой князь К. разошелся (но не развелся) много лет тому назад, и с тех пор оба супруга вели независимый друг от друга образ жизни. Детей – по крайней мере, законных – у князя не было, но те же злые языки утверждали, что прижитых на стороне набралось бы трое-четверо, не меньше. Князь К. не занимал никаких ответственных постов, но зато все, кто такие посты занимал, очень дорожили его дружбой. Он был близок к императору, но не злоупотреблял этой близостью; имел влияние на цесаревича, однако пользовался им весьма умеренно. Особый интерес князя К. вызывали внутренние дела. Тайная полиция имела в его лице самого заметного покровителя, но и обычной полиции он уделял ничуть не меньше внимания. Дело, которое совместными усилиями раскрыли судебные следователи фон Борн и Зимородков, его заинтересовало, и он вызвал обоих к себе. После краткой беседы с ними князь К. вынес решение перевести фон Борна из тверской глуши в столицу, а Сашу Зимородкова оставить пока в Москве и приглядеть за ним: очень уж интересным показался князю этот молодой человек, который днем ловил мелких воришек, а по вечерам штудировал газетные сообщения об убийствах и пытался в них разобраться. Относительно фон Борна никаких трудностей не возникло, а когда речь зашла о Саше, полицейский начальник заметил:

– Но он же незаконнорожденный и к тому же, гм, сын священника… Стоит ли поощрять подобных людей?

Князь К. был аристократом до кончиков ногтей, что не помешало ему быть вдобавок и умным человеком. Поэтому он ответил так:

– Меня интересует господин Зимородков, а не его родители. Посему будьте добры, выполните мою маленькую просьбу.

И Сашу повысили по службе, перевели в отделение, занимающееся крупными уголовными преступлениями.

Когда князь в следующий раз оказался в Москве, он вспомнил о своем протеже и велел послать за ним. От него не укрылось, что Саша одет теперь гораздо лучше и вообще выглядит значительно увереннее в себе.

Князь осведомился, как Саше новое место службы. Зимородков коротко отвечал, что все прекрасно и он всем доволен.

– Вы хотели бы просить меня о чем-то? – осведомился проницательный князь, от которого не укрылось легкое замешательство собеседника при ответе.

Молодой следователь собрался с духом:

– Ваша светлость, я хотел бы закончить дело Митрофанова и Олонецкой.

– Но дело закрыто, – возразил удивленный князь. – Разве не так?

– Да, конечно, ваша светлость! – торопливо согласился Саша. – Мы выяснили, что именно они были главными виновниками. Но мы ведь до сих пор не знаем даже, как их звали на самом деле. Ведь Митрофанов был вовсе не Митрофанов, да и Олонецкая, скорее всего, не настоящая фамилия его сообщницы.

– То есть вы хотите, – подытожил князь, – расставить все точки над «i». – Он на мгновение задумался и решился: – Хорошо. Но с условием, что ваше расследование займет не больше месяца, потому что мы не можем позволить себе терять время на дело, которое практически завершено.

– И все же, – возразил Саша, – у нас осталось множество вопросов. Почему эти люди преследовали Амалию Тамарину? Откуда они взялись? С кем были связаны? Поняв это, мы можем раскрыть еще несколько преступлений.

– Действуйте! – отрывисто бросил князь.

И Саша принялся действовать.

Он исследовал паспорта, которыми пользовалась госпожа Олонецкая, послал множество запросов в разные места, замучил телеграфистов и навлек на себя неодобрение начальства. Он изучил списки людей, пытавшихся поступить в Академию художеств и тому подобные заведения, где те, кто имеет талант к рисованию, совершенствуют свое мастерство. Ведь Митрофанов в последнем разговоре с Амалией упоминал, что его не приняли, хоть он и мечтал туда попасть. Также он проговорился, что его настоящие имя и отчество – Григорий Афанасьевич. Основываясь на столь немудреных данных, Зимородков нашел-таки Митрофанова – под фамилией Алексеев, в списках поступающих за 1863 год. Чихая от пыли, Зимородков переписал имеющиеся в списке скудные данные – тогдашний адрес Алексеева в Москве и место его рождения – город Холмогоры, а затем отправился наводить справки, не особо рассчитывая на удачу. И впрямь, дом, где жил Алексеев семнадцать лет назад, давно снесли, а на запрос из Холмогор ответили, что Алексеев жил там с матерью, но та умерла лет пятнадцать назад. А время меж тем бежало, и месяц, отведенный князем К. на окончательное завершение дела, наполовину прошел.

Поняв, что больше о Митрофанове-Алексееве ничего не удастся выяснить, Зимородков решил переключиться на Олонецкую. Тут ему, напротив, повезло. В одном из паспортов оказалось запечатлено ее настоящее имя. Ее звали Изабелла-Каролина-Мария Ольшевская, родилась в Варшаве в 1848 году. Воспрянув духом, Саша немедленно послал запрос в варшавский департамент полиции, и вскоре оттуда прибыл довольно объемистый пакет. Пропустив описание внешности Изабеллы по системе Бертильона, Саша приступил к чтению непосредственно послужного списка красавицы. Она происходила из крайне бедной многодетной семьи, и пятеро ее братьев и сестер скончались в младенчестве. Отец рано умер, мать выбивалась из сил, чтобы обеспечить пропитание себе и детям. Очевидно, тяжелое детство наложило свой отпечаток на характер Изабеллы, потому что всю свою последующую жизнь она целенаправленно рвалась к богатству. Поначалу ее методы были далеки от криминала – когда Изабелле исполнилось семнадцать лет, она вышла замуж за зажиточного старика в четыре раза старше себя. Два года они прожили вместе, и, очевидно, Изабелле наскучило ждать, когда супруг отправится в мир иной, потому что она решила помочь мужу, подмешав ему в еду мышьяк. Увы, в то время Изабелла была еще неопытной отравительницей, и вовремя вызванный доктор легко разоблачил ее. Ей грозила тюрьма, но она сумела запугать мужа угрозой скандала и добилась от него развода, после чего навсегда покинула родные места. Через три года следы Изабеллы обнаружились во Флоренции, где она обхаживала некоего итальянского графа, слывущего богачом, и подсказала ему мысль написать завещание в ее пользу. Впрочем, когда тот умер (по чистой случайности утонул в озере, купаясь вместе с подругой), выяснилось, что жил он исключительно благодаря умению пускать пыль в глаза, ибо его наследство в основном состояло из долгов и не превышало даже тысячи франков. Очевидно, именно поэтому он так легко и согласился завещать все любовнице. После этого Изабелла еще раз предприняла попытку одним махом устроить свою жизнь, но дело кончилось плохо – подлог, на который она пошла, открылся, и только неожиданная смерть главного свидетеля от колик в желудке спасла Изабеллу от тюремного заключения.

«Так… – думал Саша, растирая пальцами веки. Стояла глубокая ночь, и во всем полицейском управлении находился только он один. – В общем, все понятно… Молодая, неразборчивая в средствах женщина сначала пыталась любой ценой разбогатеть, но когда ее постигли три неудачи подряд, стала более осторожной. Яд, подмешанный в пищу, смерть в воде – все это нам знакомо… Она сделалась преступницей и уже не искала состояния, а просто убивала за деньги… Ладно. Но ведь Митрофанов сказал Амалии, что никто не нанимал их убивать ее, они старались для себя. Для себя… В чем же дело? Или Амалия Константиновна что-то скрыла от меня? Но нет, она на такое не способна… просто тут какая-то загадка».

На другой день Зимородков отправился в Петербург, где у него была назначена встреча с матерью Натали Рябовой. После неудачи с Жюли Ланиной, которая, как он узнал еще в Ясеневе, умерла от естественных причин, Саша был готов к тому, что беседа с госпожой Рябовой ничего ему не даст. В самом деле, разве не упоминал Орест Рокотов, что о неожиданной смерти Натали ходили довольно-таки скверные слухи… И как просить родную мать подтвердить или опровергнуть их?

– Князь К. попросил меня ответить на ваши вопросы, – сухо сказала мать Натали. – Не знаю, право, для чего это нужно, но… Я слушаю вас, сударь.

Сударь, смущаясь, осторожно приступил к делу. После первых же его слов мать Натали разразилась слезами. Нет, ее дочь ничем не болела. Ее смерть была таким ударом! И граф Полонский тоже очень переживал… Как это – почему? Да ведь он и бедная Натали одно время были очень дружны, поговаривали даже о возможной свадьбе…

Услышав имя Полонского в таком контексте, Саша очень быстро произвел в уме те же самые вычисления, что и Амалия. Сначала Натали, потом Жюли, и обе некоторым образом невесты… Но так как следователь хорошо знал, что нет ничего хуже поспешных выводов, то он задал несколько вопросов сначала по поводу Митрофанова и его сообщницы, а затем – по поводу Ореста Рокотова.

Госпожа Рябова была совершенно категорична: никого, даже отдаленно смахивающего на художника, в их доме никогда не появлялось, и она не помнит, чтобы такой человек попадался ей где-либо в другом месте. То же самое она повторила и про Изабеллу. Что же касается Ореста, то его с Натали ровным счетом ничто не связывало. Они просто встречались в свете – не более того.

Зимородков искренне поблагодарил госпожу Рябову за предоставленные сведения и откланялся. В этот день он рассчитывал сделать еще один визит – к родителям Анны Красовской, которая скоропостижно скончалась в августе прошлого года.

Мать Анны приняла его сразу же, как только он представил записку от князя К. с просьбой оказывать подателю сего всяческое содействие. Тем не менее госпожа Красовская не удержалась от искушения указать следователю на его место. Не то чтобы она дерзила ему или грубила… вовсе нет! Сия выцветшая дама была крайне любезна, но по ее тону чувствовалось, что она делает Саше величайшее в мире одолжение, отвечая на его вопросы. Кроме того, она обожала к месту и не к месту вставлять в разговор французские фразы, а так как следователь был все же не настолько силен в этом языке, чтобы поддержать изысканную светскую беседу, то он поневоле терялся. Тем не менее ему удалось узнать самое главное: ни Митрофанов, ни Олонецкая никогда не бывали в доме Красовских и среди знакомых дочери не числились. Прежде чем задать следующий вопрос, Саша собрался с духом.

– Скажите, госпожа Красовская, а смерть Анны… не показалась вам странной?

Взгляд крошечных глазок застыл на его лице.

– Сударь, я, право же, не понимаю, к чему подобные расспросы, – очень холодно промолвила госпожа Красовская.

– Они очень важны, – возразил следователь, – иначе, поверьте, я не взял бы на себя смелость беспокоить вас.

Госпожа Красовская с полминуты задумчиво смотрела на него, потом со вздохом изрекла: «Qu’il est ridicule!»[63] – и отвернулась. Положение спас молодой человек лет восемнадцати в гвардейской форме, который без стука вошел в комнату.

– Здравствуйте, маменька, – весело сказал он, целуя Красовской руку. – Что такое? У нас следователь? Как интересно! Неужели ты все-таки убила свою модистку? И поделом ей: нечего было столько драть за пошив платьев!

– Michel, je vous supplie[64], – тоном умирающей промолвила мать. – Этот господин пришел поговорить об Анне.

– А! – Молодой человек сразу же посерьезнел и повернулся к Александру. – И что же вам угодно знать о моей сестре?

Смущаясь, Зимородков повторил свой вопрос: насколько естественной была смерть Анны? Ведь ей было всего двадцать лет. Не заметили ли ее родственники чего-нибудь… необычного?

– А что тут может быть необычного? – спокойно сказала мать, пожимая плечами. – Бог дал, бог взял.

Молодой гвардеец метнул на нее хмурый взгляд, и по этому взгляду Саша сразу же понял, что от Мишеля будет куда больше проку, чем от его матери.

– Ты забыла о фон Винклере, – напомнил он.

– Ты имеешь в виду нашего врача? – удивилась мать.

– Да. – Мишель сжал губы. – Он ведь просил у папá позволения на вскрытие.

– Мишель! – возмутилась мать. – Как ты можешь говорить при мне о таких ужасных вещах!

– И тем не менее это правда, – мрачно ответил молодой человек. – Смерть Анны очень встревожила фон Винклера. Да и мне, – прибавил он, – она показалась… показалась совершенно неожиданной.

– Вскрытие было? – напрямик спросил Саша, которого чрезвычайно заинтересовал поворот разговора.

– Нет, – ответил Мишель, избегая его взгляда. – Маменька убедила папá, что в этом нет смысла. Да и священник был против.

Саша немного помедлил.

– А этот врач, фон Винклер, что-нибудь сказал? Как он обосновал свою… просьбу?

– Право же, это просто глупо, – сказала госпожа Красовская с видом мученицы.

– Нет, почему же, – возразил ее сын. – Фон Винклер сразу же дал понять, что подозревает отравление.

– И что было потом? – Саша затаил дыхание.

– А что могло быть? – удивился гвардеец. – Наша семья отказалась от его услуг, только и всего.

Да, трудно иметь дело с такими людьми.

– Это все вопросы? – осведомилась госпожа Красовская, поднимаясь с места. – Мне еще надо готовиться к вечернему балу. – Она улыбнулась. – Большое спасибо, господин следователь, что навестили нас. J’espére que vous кetes content de notre conversation[65]. До свидания.

– Au revoir, madame[66], – пробормотал Саша, пятясь к дверям.

Выйдя из гостиной, он с облегчением выдохнул и вытер отчего-то ставший влажным лоб.

«Потрясающие люди! Врач их поставил в известность о своих подозрениях, а они, вместо того чтобы прислушаться к нему, взяли и выгнали его. Да и что это за мать такая, в самом деле? «Бог дал, бог взял»… Тьфу!»

– Подождите! – услышал Саша звонкий голос.

Обернувшись, он увидел Мишеля, который стремительно сбегал по лестнице вслед за ним.

– Постойте, господин следователь, – проговорил гвардеец, волнуясь. – Вы… – он глубоко вздохнул. – Скажите мне правду: вы считаете, что моя сестра была убита?

– Я не исключаю такой возможности, – осторожно ответил Зимородков. – Вы не согласитесь ответить на несколько моих вопросов? Обещаю вам, наша беседа останется строго между нами.

– Маменька меня убьет, – заметил Мишель, качая головой. – Ладно, – сказал он, решившись. – Что именно вам угодно знать?

– Вы были дружны со своей сестрой? – спросил следователь. Юноша кивнул, не сводя с него глаз. – Тогда вы и в самом деле можете мне помочь.

Он начал с расспросов про Митрофанова и Олонецкую – не наблюдалось ли в окружении Анны кого-то, похожего на них. Однако Мишель, как и его мать, ответил отрицательно.

– А что вы скажете о графе Полонском? – решился Саша.

– О Евгении? – вскинул брови молодой гвардеец. – Мы встречались с ним, он был вхож к нам в дом. Одно время, – оживившись, добавил он, – молва даже считала его женихом Ани, но вы же знаете светских сплетниц – они готовы женить кого угодно на ком угодно. Меня самого уже женили никак не меньше дюжины раз.

Однако шутка Мишеля не вызвала у Зимородкова никакого отклика. Он узнал все, что хотел узнать. Вернее, почти все.

– Когда ваша сестра умерла… – Он замялся. – Мне говорили, что ходили слухи… будто бы она покончила с собой.

– Из-за Витгенштейна? – фыркнул Мишель. – Чепуха! И вообще, если вам угодно знать, моя сестра была не из тех, кто решается на подобный шаг. Я же знал ее – она была такая веселая, такая милая девушка! Нет, Аня не покончила с собой, в этом я абсолютно уверен. Да и, честно говоря, не настолько она была привязана к Витгенштейну, чтобы из-за него… Вы понимаете меня?

Саша кивнул. Теперь у него оставался всего один вопрос.

– Скажите, а вы бы не могли дать мне адрес врача, фон Винклера? Я бы хотел навести у него кое-какие справки.

Адреса Миша не помнил, но он остановил проходящую мимо хорошенькую горничную и попросил ее узнать, где живет Леопольд Леопольдович. Горничная вернулась через несколько минут и, кокетливо улыбаясь молодому барину, объяснила Саше, где он может найти доктора.

– Благодарю вас, – серьезно ответил Зимородков и, попрощавшись с Михаилом Красовским, удалился.

На улице следователь кликнул извозчика и велел везти себя к дому доктора.

Беседа с фон Винклером заняла всего четверть часа, после чего Саша вновь взял извозчика и велел ему что есть духу гнать на вокзал. Мало того, что его худшие предположения подтвердились – он вспомнил, что ни о чем не подозревающая Амалия все еще находится рядом с таким страшным и опасным человеком. И при мысли о том, что могло с нею случиться за время Сашиного отсутствия, молодому следователю становилось не по себе.

Ему повезло – он оказался на вокзале за десять минут до отхода ближайшего поезда, который останавливался в Николаевске. Следователь успел взять билет, но на то, чтобы отправить Амалии телеграмму, времени у него уже не хватило.

– Ничего, сударь, – утешил его кондуктор, – отправим ее с первой же станции.

Саша кивнул и отвернулся, нервно покусывая ноготь большого пальца. Напротив него богато одетая дама шепотом уговаривала маленького сына вести себя прилично и не грызть ногти. Мальчик с завистью покосился на серьезного дядю в темной шинели, который мог грызть ногти сколько угодно, не боясь, что ему сделают замечание, и в который раз со вздохом пожелал как можно скорее сделаться взрослым.

«Только бы успеть… – думал Саша. – Только бы не опоздать! Господи, ну почему я сразу же не уговорил ее уехать из этого гиблого места? Какой же я болван! А теперь по моей милости Амалии угрожает смертельная опасность…»

С первой же остановки он послал в Ясенево телеграмму: «Амалии Тамариной. Немедленно уезжайте. Ни в коем случае не встречайтесь с графом. Зимородков».

Весь на нервах, Саша выпил в станционном буфете три стакана сельтерской и поднялся в вагон. Теперь его заботило только одно – как можно скорее добраться до Ясенева.

Он считал минуты, считал часы, а поезд полз невыносимо медленно, и каждая остановка длилась едва ли не вечность. Следователь весь извелся. Предчувствие чего-то непоправимого, чего-то неумолимо надвигающегося грызло его душу. Дама напротив попыталась завязать с попутчиком разговор, но Саша отвечал невпопад, то и дело поглядывая в окно, и она с досадой была вынуждена оставить свои попытки. Спустилась ночь, кондуктор принес пледы и подушки для пассажиров. В который раз Саша напомнил ему, что сходит в Николаевске и ни за что не должен пропустить эту станцию.

– В Николаевск прибываем только утром, ваше благородие, – доложил кондуктор. – Может, соснете пока маленько? А то вы весь извелись прямо.

– Нет, – угрюмо ответил Саша, – я не хочу спать.

Он привалился головой к спинке сиденья и по-прежнему смотрел в окно, за которым притаился мрак, прорезанный редкими огнями. Внезапно задул холодный ветер, распахнув дверь купе. Саша бросился закрывать ее, но она не поддавалась. Кто-то снаружи держал ее. Похолодев, Саша убрал руки, и в следующее мгновение в купе вошел… Евгений Полонский.

– Здравствуйте, здравствуйте, – промолвил он с неприятной улыбкой. – Куда едете, любезный?

– Убийца, – сказал ему Саша.

Граф насмешливо прищурился.

– В самом деле? А где доказательства? Улики, показания свидетелей? Где?

– Отравитель! – кипятился Саша. – Одержимый отравитель!

Граф посерьезнел и погрозил следователю пальцем.

– Изволите намекать на то, что я сумасшедший? Если так, то почему же вы, нормальные, логически мыслящие люди, до сих пор меня не поймали? А?

– Я тебя поймаю, убийца! – крикнул Саша в ярости. – Ты от меня не уйдешь!

– Уйду, – ответил граф, бледным облаком уплывая в окно. – Еще как уйду…

– Сударь, подъезжаем к Николаевску!

Саша вздрогнул и открыл глаза. Кондуктор тряс его за плечо. За окном было уже совсем светло.

– А? Что? – пробормотал следователь, еще не совсем отойдя от приснившегося ему жуткого сна. – Ах да! Благодарю вас.

Поезд подкатил к перрону, содрогнулся всеми своими вагонами и остановился.

«Теперь – в Ясенево, – подумал Саша, выходя на вок-зальную площадь и зябко ежась на холодном осеннем ветру. – Господи, что за наказание – ни одного извозчика! Ладно, доберусь пешком. Не впервой, в конце концов!»

Однако судьба оказалась к нему благосклонна, потому что у здания трактира следователю встретился Гриша Гордеев в двуколке.

– Григорий Романович! – закричал Зимородков. – Стойте! Боже мой, как хорошо, что вы здесь! Мне нужно попасть в Ясенево, срочно! Пока там не стряслась беда.

– Да какая беда может быть, господи? – пробурчал Гордеев, у которого с похмелья сильно болела голова. Однако ему пришлось уступить и пустить следователя в двуколку.

– Граф Полонский все еще в Ясеневе? – внезапно спросил Саша, когда Николаевск остался позади.

– Ну да, – ответил удивленный Гриша. – А где ж еще быть? Он ведь до сих пор не оправился от ранения.

Зимородков поморщился. Лично он теперь бы предпочел, чтобы князь Рокотов на той злосчастной дуэли уходил своего противника насмерть. Это избавило бы следователя, а главное – Амалию Тамарину от множества хлопот.

– Скажите, – пробормотал Саша, – а с Амалией Константиновной все в порядке?

Однако Гриша развеял его сомнения, заявив, что Амалия Константиновна выглядит прекрасно, как никогда, да и остальные обитатели усадьбы на здоровье не жалуются. Саша немного успокоился.

– Григорий Романович, – все же сказал он, – а побыстрее нельзя? Просто я беспокоюсь, мало ли что…

Последний поворот остался позади. Вот и усадьба, и по-прежнему равнодушно смотрят на гостей белоглазые статуи в саду. Гриша натянул вожжи, но следователь уже спрыгнул на землю.

– Даша, вы получили мою телеграмму?

Горничная покачала головой, глядя на него во все глаза.

– Черт! А где Амалия Константиновна?

– Кажется, она у себя, – нерешительно ответила Даша.

Оттолкнув ее, следователь легко взлетел по ступенькам, проскочил мимо опешившего Орлова и вихрем ворвался в комнату, которую занимала Амалия.

– Ее тут нет! – Внезапно в мозгу у следователя мелькнула страшная мысль, и он вскричал: – А где граф Полонский?

– Они, кажется, в оранжерею выходили, – ответил кто-то из слуг.

«Да что же здесь такое творится?» – думал крайне заинтригованный Гриша, видя, как следователь, только что влетевший в дом как оглашенный, с еще большей скоростью мчится обратно. У Гордеева даже голова перестала болеть. Рассудив, что Зимородков, верно, явился объясняться Амалии в любви и умолять ее не выходить замуж за князя, а также приняв в соображение, что пропустить такую сцену было бы верхом неосмотрительности («Не ровен час, пристрелит его Орест»), Гриша поспешил за следователем, который направился к оранжерее.

– Амалия Константиновна! – крикнул Саша, вбежав в оранжерею. – Евгений Петрович! Отзовитесь!

Он прислушался, но никто ему не ответил. Все дурные предчувствия разом вспыхнули в душе следователя.

– Амалия, вы здесь? – уже тише спросил он, нащупывая под шинелью оружие. – Амалия!

И тут он услышал звук, от которого кровь застыла у него в жилах. Это был тихий женский плач.

Похолодев от ужаса, Саша бросился вперед, налетел на кадку с каким-то экзотическим деревом, едва не опрокинув ее, и среди пунцовых, лиловых, розовых цветов, от которых в воздухе струился тонкий, едва различимый аромат, щекочущий ноздри, увидел Амалию. Увидел – и обомлел.

Амалия сидела на полу, а на коленях у нее лежала голова Ореста Рокотова. Вдоль правого виска князя бежала тонкая струйка крови, и, приблизившись, Саша заметил чуть выше пулевое отверстие. Орест был мертв.

В нескольких шагах от Амалии лежал граф Полонский, бессильно уронив на грудь левую руку. В него попали две пули – одна прошла возле сердца, а другая угодила несколько ниже. Глаза Евгения были закрыты, лицо поражало своей бледностью. Между ним и князем на полу поблескивал новехонький револьвер, который Саша сразу же узнал. Это был тот же самый револьвер, который следователь когда-то позаимствовал у Орлова, чтобы дежурить у дверей Амалии, револьвер, который не на шутку напугал Митрофанова, пришедшего ее убивать. Тогда этому оружию не довелось выстрелить, но, очевидно, оно все же дождалось своего часа.

Амалия судорожно всхлипнула. Правой рукой она перебирала волосы мертвого Ореста и все пыталась что-то сказать, но голос не повиновался ей. Слезы градом катились по ее щекам, плечи вздрагивали.

– Амалия… – начал Зимородков и понял: все бесполезно, никакие слова сейчас не будут уместны. Позади следователя в проходе застыла нелепая круглая фигура Гриши Гордеева, который крестился, с ужасом косясь на распростертые на полу тела. Гриша был готов увидеть все что угодно, только не такую картину.

Саша мгновение подумал, тяжело махнул рукой и, нагнувшись, подобрал с пола оружие. От него пахло порохом и смертью. Откинув барабан, Зимородков убедился, что из револьвера стреляли три раза. Стиснув челюсти, следователь положил оружие в карман и наклонился к Полонскому. Сначала Саша не мог нащупать пульс, но потом граф шевельнулся и слабо застонал. Он был еще жив.

– Он не умер? – беззвучно спросила Амалия.

Проклиная все в душе, Саша поднялся и кивнул.

– Боже мой, – заволновалась Амалия, – надо позвать доктора, скорее!

Саша обернулся к Гордееву, и тот, сразу же сообразив, что от него требуется, опрометью бросился к выходу из оранжереи.

– Он ранен, – бормотала Амалия, – его надо перевязать, не то он может истечь кровью… Боже мой!

Она хотела встать, но голова мертвого Ореста качнулась на ее коленях, и Амалия замерла на месте.

– Я… я не могу… – прошептала она.

Следователь сбросил с себя шинель, сорвал сюртук и, отодрав от него подкладку, кое-как перевязал Евгения.

– Вот, – сказал он, закончив. – Надеюсь, до суда он доживет.

Амалия вздрогнула. Следователь с гадливостью смотрел на раненого, кусая губы.

– До суда? Какого суда, Саша?

Зимородков удивленно вскинул на нее глаза.

– Но ведь он – одержимый, Амалия Константиновна! Неужели вы не поняли этого?

Амалия медленно покачала головой.

– Нет, – тихо ответила она. – Это вы так ничего и не поняли, Саша. Женя просто хотел меня защитить. Но не смог. – Она протянула руку и закрыла Оресту глаза. И тогда… тогда Зимородков пожалел, что он не умеет плакать.